Существует ли русская нация и почему Россия отстала от Европы

+T-

Оноре Домье «Карикатура времен Крымской войны», 1854Европа и не Европа: культура

Еще Геродот отказывался понимать, отчего люди стали называть одни земли Европой, другие — Азией, третьи — Ливией (так древние греки именовали Африку). Тогда эти понятия действительно были условностями. Их наполнили содержанием, раскрасили красками, тысячелетия истории и культура обитавших там народов.

В фундаменте современной Европы как культурного феномена лежит pax romana (лат. «Римский мир», на латыни слово pax женского рода), хотя без усвоенной Римом эллинистической культуры невозможно представить и позднейшую европейскую культуру. Однако не Греция, а именно Рим создал цивилизационный каркас такой прочности и очарования, который пережил крушение самой империи на Западе в 476 году.

Pax romana не исчерпывалась географическими границами Европы. Она включала в себя и Переднюю Азию и Северную Африку по крайней мере на протяжении восьми-девяти веков, а Малую Азию — даже пятнадцати столетий, но отнюдь не всю Европу. Римская граница стабилизировалась по Рейну и Дунаю уже при Домициане (81–96 годы), а в Британии она пролегла по Адрианову валу, который был построен в 122–126 годы. Таким образом значительная часть Германии, Скандинавия, Шотландия, Ирландия и Исландия, будущие западно-славянские страны, Прибалтика оставались за пределами античной pax romana. Превращение их в «Европу» совершилось благодаря рецепции римского наследия уже в средние века: католическая церковь, латинский язык, римский научный и образовательный канон, римское право постепенно сблизили эти страны с бывшими римскими провинциями, хотя их своеобразие ощущается еще и сегодня.

Средневековая и новоевропейская история — череда возрождений Рима. Их было, очевидно, больше, чем одно, которое, собственно, и узурпировало термин «Ренессанс», по крайней мере в массовом сознании. Историки сегодня выделяют каролингское возрождение в VIII–IX веках, оттоновское возрождение в X–XI, возрождение XII–XIII веков, а XIV век называют Предвозрождением, имея в виду канун того главного Возрождения, которое относят к XV–XVI векам. Потом, во второй половине XVIII — начале XIX века будет еще эпоха классицизма с его модой на античную простоту, монументальное величие и политические идеи в духе древних демократий. Тогда даже самодержавная Екатерина Великая называла себя «республиканкой». Рафаэль Санти «Афинская школа», 1509-1511

Таким образом, все более углубленное освоение римского наследия можно представить движущей силой европейской истории. Я бы даже не говорил о возрождении. Рим никогда не умирал или, вернее сказать, всегда жил в Европе. Не стоит недооценивать фактор элементарного материального присутствия Рима на значительных территориях Западной Европы на всем протяжении ее истории, даже в так называемые «темные века» с V по VII. Начать с того, что римское население составляло подавляющее большинство в наиболее романизированных частях Европы — в Италии, Галлии, Испании, чьи национальные языки развивались на основе латыни. Например, общее число вторгшихся в Римскую Галлию германцев оценивают в 450-500 тысяч человек, из них 200 тысяч составили франки, давшие имя будущей Франции. При этом предполагается, что коренное население римских Галлий насчитывало от 6 до 10 миллионов человек. Неудивительно, что, несмотря на естественные для любых завоеваний разрушения, массы римлян довольно быстро ассимилировали варваров, которые усвоили язык туземного населения, его религию, а также множество культурных привычек вроде развитой агрикультуры, технологий и ремесленных традиций.

Почти все города Франции и Италии, а также большинство крупнейших городов остальной римской Европы были основаны римлянами. Их отличными дорогами, акведуками, мостами, крепостными стенами, зданиями, даже общественными банями, как, например, в английском Бате, продолжали пользоваться на протяжении всего средневековья и раннего нового времени, пока в середине XVIII века не появилось желание превратить это наследие в неприкосновенный музейный фонд, классику (в Древнем Риме классиками называли граждан 1-го класса — сенаторов и патрициев).

Средневековые люди были убеждены, что они продолжают жить в Риме, они не противопоставляли свое время античности. Сами варварские племенные союзы, создавшие на территории римских провинций свои королевства, вовсе не были дикими ордами, как их иногда изображают. По меткому выражению Фернана Броделя, они уже пару столетий, по крайней мере с III века, толкались в римской «прихожей», то воюя с Римом, то находясь у него на службе в качестве федератов, и успели основательно романизироваться. Вожди варваров носят титулы не только племенных королей, но и официалов империи — консулов, префектов, патрициев и магистров милиции (то есть военачальников). После падения Западного Рима некоторые из них формально признают суверенитет Рима Восточного, а франкский король Хлодвиг даже получит от константинопольского императора римские инсигнии власти — ему в 508 году прислали хламиду, пурпурную тунику и диадему.

Вот как несколько раньше, а именно в 469 году, рафинированный галло-римлянин Аполлинарий Сидоний описывает сына франкского короля Сигисмера, который посетил своего будущего тестя, бургундского короля, в его дворце в Лионе: «Впереди него шла лошадь в праздничной сбруе; другие лошади, нагруженные блестящими драгоценностями, шли впереди него и за ним. Но прекраснейшим зрелищем являлся сам молодой принц, выступавший среди своих слуг в багряном плаще и сияющей золотом белой шелковой тунике, причем его тщательно расчесанные волосы, его розовые щеки и белая кожа соответствовали краскам богатого одеяния». Неправда ли, не похоже на дикого варвара, только что слезшего с дерева? Перед нами скорее римский патриций, если не префект или даже император. Правда сопровождают розовощекого принца с идеальной укладкой вполне себе варвары, которые, как продолжает Аполлинарий, «способны нагнать страх даже в мирное время».

Возрожденная Карлом Великим в 800 году Западно-Римская империя, подхваченная в X веке немцами, просуществует до 1806 года, и ее императоры будут вести счет от Августа и Тиберия как ни в чем не бывало. В средние века Римскую империю было принято считать последним земным царством перед концом света, а потому ее именовали «Священной», предсказанной библейскими пророками. Впрочем, уже в XIV веке Данте мыслит эту империю скорее как прообраз Евросоюза, царство мира, призванное преодолеть вражду между народами и ввести разумные единые законы. Для осуществления этих идей понадобилось еще более шестисот лет. Современная евроинтеграция начнется с Римского договора 1957 года.

Разрыв с античностью был осознан только через 1000 лет после падения Рима, когда на исходе XV века в кругах итальянских гуманистов родился термин «средний век» (лат. Medium aevum). Он был призван подчеркнуть отличие эпохи самих гуманистов от предшествующего им тысячелетия, которое они считали готским — готическим (от имени готов), варварским и темным, что, конечно, не вполне соответствовало действительности.Император Оттон III. Регистр святого Григория, 983

Хранителем римской интеллектуальной и гражданской традиции была католическая церковь. Ее мощь уже в эпоху поздней античности во многом основывалась на перераспределении публичной власти в городах в пользу епископов как наиболее авторитетных и владетельных землевладельцев. В условиях кризиса гражданских институтов именно епископы берут на себя основные гражданские обязанности императорской власти — отправление культа и раздачу хлеба неимущим. Неслучайно римский папа присваивает себе высший императорский титул — pontifex maximus, то есть верховный жрец, а основная форма публичной архитектуры Рима — базилика (от греч. «базилевс» — император) — становится господствующим типом культового здания. Римские папы вообще подражают стилю Римской империи — отсюда их белые и пурпурные одеяния, императорский балдахин, тиара, представляющая симбиоз короны и епископского колпака, обычай целовать папскую туфлю и т. д.

Но главное — усвоение юридического стиля императорской канцелярии во всех папских посланиях уже с IV века. По аналогии с империей они назывались декреталиями, законодательными установлениями по конкретным вопросам, которые создавали правовой прецедент. Папы IV–V веков формируют коллегию нотариев — опытных юристов, владеющих точным юридическим языком римского права, — и создают архив, который является древнейшим в мире из существующих по сей день. Это проложило дорогу для рецепции римского права сначала в церковных делах, а затем и в светских. С XII века папский престол занимают в основном юристы и начинается системная работа по кодификации церковного, а затем и светского права в соответствии с римской традицией. Поскольку церковь везде была крупным корпоративным землевладельцем и обладала огромной экономической и политической властью, она постепенно втянула в контекст римской правовой культуры и остальную Европу.

Христианство — религия книги, что предопределило заботу церкви о сохранении интеллектуальной жизни и системы образования даже в самые темные века и привело к монополизации этой сферы духовенством. Так, слово «клерк», обозначающее в новоевропейских языках служащего, восходит к латинскому «клирик» — священник. А парадное одеяние профессоров и выпускников нынешних университетов очевидно указывает на религиозное происхождение этих корпораций.Франсуа-Луи Арди Дежюинь «Крещение Хлодвига», 1839

Латинский язык, который был родным для большинства населения бывших римских провинций, превратился в сакральный, будучи языком Священного Писания, богослужения. Средневековая латынь вовсе не являлась мертвым языком. Любой житель романской Европы даже сегодня сможет без словаря разобрать любую фразу на латыни. Другое дело, что в неримских частях Европы латынь была понятна только немногим образованным людям. Вместе с тем являясь языком высокой культуры, сакральным языком, она становится и языком власти. Нужно понимать, что лексически народные языки еще долго не могли выразить не только сложность и образность христианских текстов, но и множество юридических и политических понятий. Понадобятся столетия развития новых языков Европы, пока эти задачи окажутся им по плечу (или, точнее, по языку). В XIV веке появляются первые переводы Библии. Этого требуют не только еретики, но даже вполне респектабельные монархи Европы. Правда, монополия латыни в духовной жизни закончится только с Реформацией, впрочем, в научной сфере латынь будет влиятельна еще в XIX веке, а в юриспруденции, ботанике и медицине сохранит свои позиции по сей день, хоть и на уровне терминологии. Тома Кутюр «Римляне времен упадка», 1847

Осознание преемственности от Рима, преклонение перед ним обеспечило сохранение не только богословской традиции античности, но и светской языческой литературы от философов до поэтов. Более того, некоторые язычники стали непререкаемыми авторитетами наравне с отцами церкви. Таков Аристотель, которого начиная с XIII века принято было просто называть «Философом», или Птолемей. Из-за отрицания предложенной Птолемеем геоцентрической картины мира пострадало потом немало ученых. Доставалось и радикальным читателям Платона, вечного антипода Аристотеля. За критику Птолемея и Аристотеля, в частности, преследовали Джордано Бруно, который в 1600 году погиб на костре. Часть вины за его смерть лежит и на обожествлении античного наследия, хотя Бруно, конечно, придерживался весьма еретических воззрений на Христа и Деву Марию.

Средневековая система образования, оформившаяся уже в эпоху Каролингов в VIII–IX веках, восходила к позднеантичному канону из семи свободных искусств, которые подразделялись на тривиум и квадривиум. Тривиум включал грамматику, диалектику и риторику. Отсюда слово «тривиальный», то есть троепутный — так называлась начальная ступень образования. Квадривиум объединял дисциплины более высокого уровня — арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Лишь после всестороннего освоения этих искусств можно было приступить к цели и смыслу интеллектуальной жизни, как их понимали в средние века, — к интерпретации Священного Писания, теологии. Таким образом, огромный пласт знания, научного и светского, был освящен и оправдан конечной целью его освоения и прочно введен в обязательную программу для любого образованного человека. Отсюда и высокий, изначально духовный статус университетов, которые появляются в Западной Европе с конца XI века и закрепляют традицию восхождения к вершинам академического признания по лестнице научных степеней. Они присваиваются экспертным сообществом на основе защиты тезисов в ходе публичного диспута. Так начинается время очкариков — не удивительно, что впервые очки для чтения были изобретены в Европе, а именно в Италии в конце XIII века. Интеллектуальный труд, озаренный Божественным cиянием, становится важнейшим социальным лифтом. Начиная с XII века он возносит на вершины христианского мира безродных докторов, которые занимают высшие посты в римской курии и даже сам папский престол, проникают ко дворам светских правителей, тесня военную аристократию. Сила знания признается равной силе крови, силе оружия или силе денег.

Я все это так подробно описываю, чтобы сказать, что ничего подобного на Руси никогда не было и быть не могло. Она находилась за пределами pax romana. Даже само примение к России терминологии из истории Западной Европы вроде понятий «средневековье» или «возрождение» кажется непозволительной натяжкой. Русская античность — это дремучий непролазный лес, который и в XIV веке возрождать было глупо. Он и так стоял повсюду.Растленная, презираемая всеми народами Византия

Россия называет себя наследницей Византии. Одни гордятся связью с этой страной, другие, начиная с Чаадаева, возводят к Византии, особенно к ее религии, все несчастия нашей родины. Хочу успокоить последних и огорчить первых: Россия не является наследницей Византии. Это политический миф, созданный в Московии в конце XV — XVI веке и усвоенный без всякой критической проверки в источниках как националистами, так и западниками нового времени.Делакруа «Данте и Вергилий», 1822

Разберемся сначала с западниками. Можно, конечно, называть мракобесие, двоемыслие, трусость, безответственность и подлость «византинизмом», если так спокойнее. Но к Византии все это имеет такое же отношение, как к любой вообще стране в мире. Мракобесие, двоемыслие, трусость, безответственность и подлость являются чисто русскими, они вообще у каждого народа свои, родные. Они не могли быть занесены к нам ни с византийским православием, ни с шапкой Мономаха. Да и шапка эта, как известно, не принадлежала византийскому императору Константину Мономаху, а была всего лишь богатой татарской тюбетейкой, скорее всего, полученной Иваном Калитой от хана Узбека.

Миф об ужасном «византинизме» формировался еще на средневековом Западе, который относился к Восточно-Римской империи с подобострастием, завистью и ненавистью младшего брата к старшему, примерно так, как теперь смотрят на Америку (хотя тут со старшинством получается путаница). Собственно, само слово «Византия» к Византии стали применять именно западноевропейцы. Византийцы по праву называли себя «ромеями», то есть римлянами, и считали свою страну Римской империей. Да, на месте ее столицы когда-то было небольшое греческое поселение Византий, пока император Рима Константин Великий в 330 году не перенес туда свою резиденцию. В 395 году империя разделилась на Западную и Восточную. В 476 году начальник германских наемников в Риме Одоакр отослал инсингнии последнего западно-римского императора в Константинополь, тем самым признав константинопольского цезаря единственным римским императором. В мировой истории, пожалуй, только Китай со своей непостижимой перспективой почти в 5000 лет может сравниться с Восточно-Римской империей, которая от основания Рима в 753 году до н.э. до своего падения под ударами турок в 1453 насчитывает 2206 лет.

В 800 году, с возрождением Западно-Римской империи Карлом Великим, расхожим в Европе стало убеждение, что империя от греков перешла к франкам. Примерно тогда же в западной хронистике начинает мелькать слово «Византий», которое в новоевропейской историографии окончательно вытеснит подлинное название этой страны. Длительное политическое соперничество с Восточным Римом, осложненное религиозным расколом, работало на создание негативного имиджа Византии в Западной Европе. Да, погром Константинополя крестоносцами в 1204 году вызвал шок, например, у римского папы, но он, этот погром, был вполне закономерен. Крестоносцы — обычные люди не семи пядей во лбу — считали греков уже чужими, «схизматиками» и «еретиками». Этот взгляд был усвоен и западноевропейской историографией, а через нее Чаадаевым: «Ведомые злою судьбою, мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения у растленной, презираемой всеми народами Византии». И это еще не самые ужасные слова. Обычно история Византии изображалась как сплошной упадок, примерно так же в советской прессе писали о загнивающем Западе, а в путинской — пишут о разложении нравов и мультикультурализме в Европе. Правда, загнивала Византия по меньшей мере тысячу лет, если отправляться от Константина Великого.Доменико Тинторетто «Штурм Константинополя крестоносцами 1204»

В 988 году князь Владимир принял византийское православие. Очевидно, что никакой другой религии или конфессии он в этот момент принять не мог, в силу прежде всего тех жизненно важных связей из варяг в греки, которые собственно образовали наше первое государство. По сути, у князя Владимира вообще не было выбора. Византийское православие являлось неизбежностью так же, как русский простор и удаленность от морей. Иудаизм хазар в X веке был уже анахронизмом: отец Владимира, Святослав, нанес хазарам тяжелое поражение в 965 году, после чего о них имеются только неутешительные данные в источниках. Ислам арабов и католицизм немцев были слишком удалены от Руси, а связи с этими народами не играли существенной роли в жизни Киева.

Для тех, кто все-таки интересуется, был ли у князя Владимира хоть малейший шанс принять католицизм, объясняю. Согласно исследованиям доктора исторических наук Назаренко, уже в начале X века, действительно, фиксируются торговые контакты неких славян-«ругиев» с немцами в Восточной Баварии, которые, возможно, начались столетием раньше, в IX веке. В одной грамоте XII века из Регенсбурга даже упоминаются «русские ворота». Связи с Германией, очевидно, существовали. Вероятно, поэтому княгиня Ольга в 959 году отправила к немецкому королю Оттону I послов с просьбой прислать католического епископа для крещения Руси. Но послы, «как показал впоследствии исход дела, во всем солгали», негодует хронист из Хильдесхайма. В Киев миссионера даже не пустили, вероятно, потому что около этого времени (961 год) началось самостоятельное правление Святослава, не желавшего креститься вообще: «А дружина моя сему смеятися начнуть». Надо признать, что это была единственная точка в русской истории, когда существовала реальная возможность принятия католицизма. И инициатором этого шага была бабка Владимира — княгиня Ольга. Впрочем, ее демарш с посольством к Оттону I был продиктован не стремлением выбрать «прогрессивный» католицизм вместо «темного» православия, а разочарованием в переговорах с Константинополем об условиях создания русской церкви. За Константинополем всегда был приоритет — даже западные источники сообщают о том, что Ольга к моменту своего посольства к Оттону крестилась в Константинополе. Так что выбор католицизма мог стать только исторической случайностью в 961 году.

К 988 году Византия стала, по-видимому, относиться к Руси много серьезнее, чем во времена Ольги. Уже случилась длительная война со Святославом, который вообще мечтал о переносе центра своей державы в Переяславец на Дунае, в опасное соседство с Константинополем. Да и внутреннее положение в самой Византии было критическим, так что в 988 году базилевс просит Владимира прислать варяжскую дружину для подавления мятежа. В награду вместе с христианством Владимир получает еще и женщину — порфирородную сестру императора Анну. Для Византии последнее обстоятельство, возможно, было уже некоторым перебором, но сам по себе этот перебор свидетельствовал, что Русь Владимира Святославовича была Византии необходима: из стана варваров-врагов, вьющихся шакалами по ее границам, Русь перевели в разряд варваров-друзей.Альфред Ретель «Примирение Оттона Великого с его братом Генрихом», 1840Вредительная тьма приятна была

Западники нередко говорят о пагубных отличиях православия от католицизма, но с тем же успехом можно сравнивать эти конфессии с буддизмом и сетовать на то, что Русь, не приняв буддизм, осталась там, где осталась. Православие, как и католицизм, одинаково опираются на античное культурное наследие, их догматика и мистика не могут быть поняты без глубокого знания философии Аристотеля, Платона и неоплатоников, античных аскетических практик и этических учений. Естественно, в Византии существовала прекрасная академическая традиция, много превосходившая каролингскую и оттоновскую, если говорить о времени крещения Руси, предполагавшая глубокое изучение и грамматики, и риторики, и философии, и математики, и античной литературы. С самого начала интеллектуальный труд был важнейшим социальным лифтом, уже хотя бы потому, что Восточно-Римская империя, как собственно Рим вообще, была бюрократическим государством. И блестящие карьеры, на светском и духовном поприще, для хорошо образованных простецов здесь всегда были нормой.

Поэтому православие Византии отнюдь не было темным. Проблема совсем в другом. Кроме собственно православия Русь почти ничего из Византии не взяла. Ни кодекса Юстиниана — вершины римской правовой культуры, ни системы образования, ни философской или хотя бы теологической традиции, ни светской языческой литературы. Богослужение, каноническое право, общие принципы храмовой архитектуры и иконописи — вот и все, что Россия заимствовала у Византии. Доцент Шпет полагал, что виновниками столь малого влияния Византии на Русь были Кирилл и Мефодий, создавшие славянскую письменность. Если бы не они, Русь приняла бы православие на греческом, а через него приобщилась бы ко всей полноте византийской традиции: «Какое у нас могло бы быть Возрождение, если бы наша интеллигенция московского периода так же знала греческий, как Запад — латинский, если бы наши московские и киевские предки читали хотя бы то, что христианство не успело спрятать и уничтожить из наследия Платона, Фукидида и Софокла». Антихристианский пафос Густава Густовича Шпета следует списать на год издания этой работы — 1922-й. Впрочем, его все равно расстреляют в 1937 году.

Могла ли Русь принять греческий язык вместе с православием, как приняли латынь варвары Западной Европы? Я считаю это невероятным. Византия, которая вела жесткую борьбу со славянами, вовсе не помышляла о том, как бы лучше передать им свою правовую культуру в купе с античным наследием. Ее интересовало максимально быстрое распространение христианства среди варваров, с тем чтобы превратить их в договороспособных соседей, разделяющих с ними приблизительно одни ценности. Для этого греческий был только препятствием, нужно было создать письменность, фонетически и грамматически близкую славянам. Как помним, латынь сделалась господствующим языком средневековой Европы только потому, что варваров, расселившихся на территории Западно-Римской империи, было существенно меньше, чем римлян. И только затем этот язык стал важнейшим элементом культурной инфраструктуры, с помощью которой осуществлялась интеграция неримских земель Западной Европы в католическую церковь и различные политические союзы средневековья.

Для Руси, даже после принятия христианства, Византия была не менее далека, чем Запад, так что Сумароков имел все основания писать в XVIII веке: «До времени Петра Великого Россия не была просвещена ни ясным о вещах понятием, ни полезнейшими знаниями, ни глубоким учением; разум наш утопал во мраке невежества… Вредительная тьма приятна была, и полезный свет тягостен казался».

Изучение сохранившихся рукописей Древней Руси говорит о крайне избирательном подходе к византийскому наследию. Из 498 славяно-русских рукописей XI–XIII веков, находящихся в книгохранилищах страны, на списки Евангелия и Апостола приходится 158 единиц, на Минеи — 66, на Триоди — 30, на литургические тексты других типов, кондакари и прочее — 89, на копии Псалтыря — 16, на рукописи Паремейника (сборник чтений из Библии и житий) — 12, на ветхозаветные книги — 4, на Апокалипсис — 1; всего 376 библейских и богослужебных текстов, или 75,5% от общего числа дошедших до нас памятников. О рецепции римского права на Руси известно мало, однако очевидно, что все оно было сужено до вопросов, имеющих отношение к жизнедеятельности церкви. В основном те или иные новеллы императоров, Эклога и Прохирон (сжатые справочники по законодательству) публиковались в комплексе с Номоканоном, изложением церковного права, и некоторыми другими текстами под названием «Кормчая книга». От домонгольской Руси осталось всего три таких «Кормчих».

Может быть, конечно, татарам особенно нравилось жечь Аристотеля, Гомера и кодекс Юстиниана, но и в XV веке соотношение между богослужебными книгами и всеми остальными изменится ненамного: до 56% рукописей этого столетия являются библейскими или богослужебными. Среди них, наконец-то, встречаем полный текст Библии, это через шесть-то веков после крещения — так называемая «Геннадиевская Библия» 1499 года, изготовленная в Новгородском архиепископском скриптории. До этого Русь, например, толком не была знакома со всеми книгами Ветхого Завета, которые называли «жидовскими» и считали их чтение опасным. Какой уж тут Гомер!

Старообрядцы говаривали: «Псалтырь всем книгам богатырь. Кто ее прочтет, тот всю премудрость узнает». И это едва ли можно назвать сильным преувеличением для характеристики интеллектуальных предпочтений Руси. Русская мысль, по меткому выражению Ключевского, «засиделась на требнике» и делала это с энтузиазмом и обычным для невежды бахвальством: «Богомерзостен перед Богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные грехи — учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в различные заблуждения; люби простоту больше мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от Бога готовое учение, то и держи». То есть снова — не умничай. Таков припев русских нравоучителей.

Библиотека Ивана Грозного, на поиски которой было потрачено столько сил и изобретательности, на фоне Западной Европы XVI века выглядела бы откровенно жалко и была бы сопоставима разве что с библиотекой какого-нибудь заскорузлого церковного капитула. Судя по сочинениям Грозного, безусловно блестящего стилиста или, как говорили о нем современники, «словесной мудрости ритора», он глубоко знал Священное Писание, был знаком с греческой нравоучительной литературой и имел некоторую осведомленность об истории, но совсем не разбирался в развитой политической мысли античности и средневековья, как и в античной литературе. По подсчетам филолога Зарубина, библиотека Грозного могла включать в себя 154 тома, подавляющее большинство из них являлись снова библейскими и богослужебными книгами. Миф о наличии в библиотеке царя античных греческих рукописей был придуман европейскими гуманистами XVI века и никакого подтверждения в источниках до сих пор не получил.

Но даже с той очень скромной частью наследия Византии, которую Русь пожелала перенести в свои леса, она обошлась довольно небрежно. Поэтому шоком, потрясшим сами основы государства, стала для России XVII века новая встреча с греческим наследием, а именно инициированное в 1654 году патриархом Никоном исправление и переиздание русских церковных книг в соответствии с греческими образцами. Драматизм борьбы вокруг мелочных деталей религиозного быта вроде двуеперстия, начертания имени Исус или служения литургии на семи, а не на пяти просфорах, свидетельствует об отсутствии сколько-нибудь постоянной коммуникации между греками и их мнимыми наследниками в России на протяжении многих столетий. Иначе бы различия не накопились бы в таком количестве и не вызвали бы у массы населения ощущения отнятия веры и последних времен. Раскол обнажил отсутствие постоянной полноводной связи Руси с греческой культурой, так же как провальная Крымская война середины XIX века даст подлинную оценку глубине российской европеизации.«Кирилл и Мефодий», неизвестный авторКонец самодовольной Руси

Итак, Русь находилась вне западной pax romana и при этом имела лишь очень слабое отношение к византийской цивилизации. Византийское семя было брошено в землю, но дало малые всходы. С этим семенем великой религии на Русь не пришла вся богатейшая агрикультура Восточного Рима. Что выросло, то выросло под скупым северным солнцем, да на бедных наших почвах. Русь была предоставлена сама себе, точнее, своей участи. Распластанная на огромных просторах и беззащитная перед яростью степного кочевника, она, кажется, тонет в первобытном невежестве, но кое-где вдруг блеснет нечаянной красотой своей самобытности.

Стоит, наверное, только удивляться, что русская иконопись достигла такого чувства умиротворения и гармонии, какую мы знаем по доскам и фрескам Андрея Рублева, такой домашней теплоты и сердечности, как у Дионисия, такой раблезианской радости жизни, любования ее красотой и узорочьем, как в «строгановских письмах». Каким бы неучем Иван Грозный не выглядел на фоне европейского XVI века, он, наверное, первым явил пластику и сочность русского языка, которые ни на секунду не заставят пожалеть о том, что Русь не выбрала греческий. Даже наша древняя архитектура, в силу инженерных сложностей менее самостоятельная, чем иконопись или литература, оставила несколько выдающихся образцов абсолютно самобытного гения. Быть может, собор Василия Блаженного и получился таким многохрамным только потому, что русские не знали, как строить большой купол и нагромоздили много маленьких церквей, соединив их лестницами и переходами, но эта банка с малиновым вареньем, увенчанная горкой зефиров, безусловно является феноменальным шедевром мировой архитектуры.

И тем не менее русские в XVII веке «теряют», по выражению Ключевского, «прежнее свое самодовольство», то есть больше собою не довольствуются и смутно осознают, что живут сильно хуже, чем соседние народы. Толчком, выбившим наш народ из его привычного жития-бытия, стала, конечно, Смута, которая едва не привела на московский престол поляка, и как всякая развилка, трудный, но сознательный выбор пути, заставила критически взглянуть на состояние отечественных дел. Павел Чистяков «Патриарх Гермоген отказывает подписывать полякам грамоту», 1860

Кажется, первым нашим русофобом можно считать князя Хворостинина, который уже при царе Михаиле Федоровиче жалуется, что «в Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут все ложью». Его современник дьяк Иван Тимофеев пишет: «Мы друг от друга в любовном союзе расходимся, каждый поворачивается к другому спиной — одни к востоку зрят, другие же к западу». Дьяк был неточен. На востоке России лежала огромная, почти дикая Сибирь. Не на Китай же тогда смотрели в самом деле. Оппоненты западников зрили в себя, в отеческую старину. С этого времени, с 20-х годов XVII века, начинается у нас раскол на западников и славянофилов, или националистов.

Выбор Запада был закономерен как в силу торговых связей, прежде всего с Англией и Голландией, так и внешнеполитических задач. В войнах с Польшей и Швецией, составляющих часть XVI и почти весь XVII век, Россия сталкивалась с относительно развитой европейской культурой и вынуждена была приглашать в Москву европейских военных специалистов, чтобы формировать «полки нового строя», начиная уже с 1630 года. Характерно, что Россия, потенциально обладавшая огромными запасами руды не только на Урале и в Сибири, но и в центральной России, была вынуждена покупать тысячи пудов железа, оружие, причем не только огнестрельное, но и холодное, и даже порох за границей, причем часто у своего врага — Швеции. Неинновационная или «бесхитростная» экономика делала это неизбежным, а неограниченность ресурсов — возможным.

Только в 1626 году московское правительство озаботится приглашением в Москву первого «рудознатца» из Англии, то есть геолога, который сумел бы найти отечественные месторождения. Первый тульский оружейный завод будет основан голландцем в 1632 году. За «рудознатцами» и оружейниками потянулись и мастера множества других специальностей, так что Немецкая слобода в Москве выросла во внушительный и самый комфортабельный район столицы.

Древнейшим университетам Европы к XVII веку исполнилось уже по 400-500 с лишним лет, университеты открылись и в сопредельных славянских странах: в Праге — в 1347 году, в Кракове — в 1364 году. В Киеве, входившем в Речь Посполитую, существовала Могилянская академия, история которой начинается в 1615 году. В Московии не было известно ни одной школы, даже чисто духовной, по типу киевской. Робкие, притом неудачные попытки завести хоть какую-то школу, известны с 1649 года. Первое устойчивое учебное заведение — Славяно-греко-латинская академия — появится только в 1687 году. В этом же году Исаак Ньютон опубликует свой фундаментальный труд «Математические начала натуральной философии», в котором он сформулирует закон всемирного тяготения и три закона механики. А на Руси только-только начали систематически изучать древние языки. Это был самый тривиальный в прямом смысле уровень знания. До этого древними языками здесь владели исключительно ученые-греки да выпускники Киевской академии, которых специально, очень редко, выписывали в Москву для тех или иных практических нужд: что-то перевести, подправить или издать. Россия, которую националисты до сих пор именуют наследницей Византии, удосужилась приступить к обучению своего юношества греческому, когда Византии не существовало на карте мира уже 234 года! И, надо отметить, в этой первой московской школе бойчее учили уже не греческому, а латыни, которая была к тому времени куда как более востребована.

Блеск и комфорт европейской культуры делал все больше московских бояр и, конечно, царей бытовыми западниками. Траектория соблазнения выглядит до боли знакомой. Царь Михаил Федорович был помешан на часах, которыми загромоздил всю свою палату. Его сын, Алексей Михайлович, любит заграничную музыку, и у него во время ужина «в органы играл немчин, в трубы трубили и по литаврам били». Но настоящей страстью Тишайшего был театр. Все эти трогательные комедии про то, как Артаксеркс велел повесить Амана, регулярно шли в Преображенском. А еще он жалует своего воспитателя боярина Морозова роскошной каретой иноземной работы, обтянутой золотой парчой, подбитой соболем и окованной серебром, — куда русскому человеку без импортного автопрома!?Виктор Васнецов «Выезд царя Алексея Михайловича на охоту», 1897 годЗначит, что-то пошло не так…

Почему все это произошло с нами так поздно? Огромное значение играл фактор относительной удаленности России от границ pax romana. Фактически она находилась во втором эшелоне варваров или, если пользоваться, полюбившейся мне метафорой Фернана Броделя, в дальней «прихожей», холодных сенях Европы. Ближняя «прихожая», находившаяся на самой границе Великой Степи и Западной Европы, — Паннония — была занята в конце IX века венграми, которые после поражения от Оттона I на реке Лех в 955 году, при Иштване I Святом принимают католицизм, сам Иштван получает в 1000 году от папы титул короля. Уже в 1367 году открывается первый венгерский университет в Пече. Обратите внимание: Венгерское королевство появляется почти на сто пятьдесят лет позже Киевской Руси, но какая у венгерской истории скорость! А ведь это было почти дикое племя еще в тот момент, когда княгиня Ольга в 959 году посылала к тому же Оттону I, победителю венгров, послов с просьбой отправить на Русь католических миссионеров.

В принципе на всем протяжении от Адриатики до Балтики располагаются такие же прихожие то западного Рима, то Рима восточного — Хорватия, Словения, Сербия, Босния, Герцеговина, Албания, Черногория, Болгария, Румыния, Чехия, Словакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония — и везде мы увидим другой темп истории, чем на Руси, в силу постоянного, иногда мирного, иногда военного взаимодействия с высокоразвитыми культурами Древнего Рима или его наследников. Османское завоевание в XIV–XV веках вырвет часть юго-восточных земель из Европы и утащит в Азию, но это окажется лишь эпизодом их истории. Так что нечего удивляться, что все эти страны из ближней прихожей pax romana вошли в Евросоюз. И даже Молдавия — на самом деле часть Румынии, которая получила свое имя от римлян, — уже наслаждается безвизовым режимом с Европой.

Если же посмотреть на мир шире, то европеизация в России случилась не поздно, а, наоборот, очень рано. В Московии курс на сближение с Европой отчетливо просматривается уже со второй четверти XVII века. В 1698 году, после возвращения Петра из Великого посольства, европеизация становится официальной политикой правительства. Китай, сухопутный путь в который исследовал уже венецианец Марко Поло в XIV веке, наоборот, закрылся от европейцев в 1647 году и частично открылся только в 1842 году, по-настоящему, наверное, начиная с реформ Дэн Сяо Пиня в конце 70-х годов XX века. Япония начала европеизацию в 1854 году, хотя португальцы достигли Страны восходящего солнца уже в 1543 году. Но в 1639 году Япония еще раньше Китая объявила политику самоизоляции. Таиланд, единственная из стран Юго-Восточной Азии, которая не была колонизована, вступил в активные торговые отношения с европейскими державами лишь в 40–50-е годы XIX века. Турция взяла курс на Европу в XX веке при Мустафе Кемале Ататюрке (1881–1938), который даже подумывал о принятии католицизма.Джон Платт «Подписание Нанкинского мирного договора», 1846

Так что Россия на этом фоне выглядит не засидевшимся в первоклашках верзилой-второгодником, а скорее вундеркиндом. Этим первенством или, как теперь говорят, конкурентным преимуществом отчасти и объясняется чудо Российской империи XVIII века, которая за считаные десятилетия превратилась в одно из самых могущественных государств мира. Еще недавно Московия покупала железо у Швеции, но уже в XVIII веке по выплавке чугуна — этого убойного сплава империи — Россия занимает первое место в мире и сама экспортирует в Англию до 2 миллионов пудов железа в год.

Впрочем, по итогам на начало XXI века Россию на фоне Китая, Японии и даже Турции никак не назовешь победительницей. В мировой статистике путинская Россия все чаще фигурирует в унизительном соседстве с самыми отсталыми странами Африки и Азии, а иногда и опережает их в худшую сторону. Увы, шутки про «снежную Нигерию» и «Верхнюю Вольту с ракетами» имеют под собой определенные вполне не юмористические основания.

По количеству брошенных детей Россия уверенно вышла на первое место в мире. Их, по данным на 2013 год, насчитывается более 650 000, примерно 370 000 из них находятся в приютах и от 66 до 95% имеют живых родителей. По употреблению героина и количеству абортов Россия также занимает первое место. А вот по количеству убийств на 100 тысяч человек мы находимся где-то между Коста-Рикой и Гамбией, на 70-м месте с конца. Я бы назвал это моральным одичанием, сколько бы тысяч православных ни мерзло в девятичасовых очередях к чудотворным реликвиям. По уровню смертности Россия занимает 16-е место в мире между Чадом и Мали. Согласно международному индексу коррупции, наша страна проходит по 127-му разряду из 177 существующих, снова как африканская Мали. Мы проигрываем Нигеру 21 пункт, а Буркина-Фасо — целых 44. Соотношение доходов 10% самых богатых и самых бедных составляет в России 45 к 1, это хуже, чем в Нигерии (42 к 1) и Гондурасе (38 к 1), но, слава Богу, много лучше, чем в Зимбабве (80 к 1). По рейтингу прав и политических свобод Россия числится среди однозначно несвободных стран в компании Северной Кореи и Чада. Двадцать одна африканская страна считаются более свободными, чем Россия. Значит, что-то действительно пошло не так.Корень зла

История любого народа — это единый поток, который ученые пытаются разделить плотинами и дамбами своих концепций. В реальности в судьбе народа все намертво переплетено, ничто не является главным или второстепенным. Действие географических и культурных факторов, о которых я так долго и, каюсь, многословно говорил, было совокупным, слиянным и нераздельным, до того самого момента, как Петр Великий своею волей перенаправил историю России в новое, европейское русло. Он не пожалел даже собственного сына, кровью которого скрепил свой новый завет для России. Казалось, что Петр пересилил инерцию многовековой истории, подчинил себе всех ее темных богов, но это было, конечно же, не так. Темные боги просто облачились в европейские камзолы и напялили кружевные жабо. Так же как потом они наденут кожанки и френчи, а еще позже — «Бриони» и горнолыжные костюмы. Российский фатум умеет отлично менять маски. Может быть, если добраться до его настоящего выражения лица, мы хоть напоследок поймем, почему эта большая, красивая и страшная история заканчивается сегодня где-то между Гамбией и Чадом.

Мы привыкли оперировать словами «власть» и «общество» как понятиями едва ли не противоположными по смыслу, которые обозначают сущности, скорее, враждебные друг другу. Сейчас можно часто услышать: «Власть и общество должны договариваться», словно не общество является единственным источником власти.

По-русски «власть» — это владение, собственность. «Общество» — община, то есть все мы, не имеющие отношения к владению и собственности. Государство — это то, что принадлежит государю, господину, хозяину. А далее точно по Павлу I: «Дворянин в России — лишь тот, с кем я говорю и пока я с ним говорю». Правда, русские дворяне ответили императору ударом табакеркой в висок, но этот удар мало что изменил в местной философии власти и общества. Всего-то заменили неврастеника-самодура на лысеющего купидона, приятного во всех отношениях: «Полно ребячиться, государь, ступайте царствовать». Еще накануне XX века, во время переписи 1897 года, последний русский император, ничтоже сумняшеся, так охарактеризовал род своих занятий: «Хозяин земли Русской». Ему шел только 29-й год, и этот «молодой человек», как к нему обращается граф Толстой, действительно был уверен в том, что он хозяин огромной страны по своей «отчине и дедине».

Власть в России изначально была отдельно, сама по себе. Даже название страны «Русь» — это, скорее всего, название подчинившей ее власти, а именно варяжской дружины Рюрика и его братьев. Вот как об этом говорит «Повесть временных лет», древнейшая летопись нашей страны: «Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, на Белоозере, а третий, Трувор, в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля».Виктор Васнецов «Призвание варягов», 1909

Таким образом, варяги, которых по не очень понятным причинам (историки до сих пор об этом спорят) называли «русью», были приглашены «княжить и владеть нами… И от тех варягов прозвалась Русская земля». Вот оно, происхождение имени страны и одновременно русского понятия «власть», противостоящего «нам», то есть обществу. Латинский термин potestas, к которому, в частности, восходит английское power, — это всего лишь потенция, признанная обществом возможность изначально выборных должностных лиц осуществлять их полномочия в интересах избирателей. В отличие от западноевропейской цивилизации, Древняя Русь, как помним, не основывалась на развитой римской правовой культуре, она кочкой вылезла над болотами и мхом.

То, что в Киевской Руси еще могло повернуться в самых разных направлениях, в Московии задубело настолько, что дожило до наших дней в первозданной своей дикости. Московское княжество развивалась как «отчина» государя. Каждый Данилович вплоть до Федора Ивановича включительно перед смертью составлял духовную. Тем самым он передавал власть не как некую трансперсональную абстракцию, не чувствовал себя правителем страны, в которой закон или обычай определяют переход власти от одного князя к другому, а всякий раз как собственник, «хозяин земли Русской», самостоятельно решал, кому из сыновей что достанется. Именно отсюда тянется ниточка к знаменитым, якобы последним словам Петра, которые он начертал на бумаге, подсунутой ему придворными: «Отдайте все…»

И если Москва не измельчала при постоянных разделах между родственниками великого князя, то объяснялось это лишь тем, что, начиная с Ивана Калиты, великие князья все-таки делили свою вотчину в соответствии с порядком старшинства. Так наиболее старшие постоянно получали больше, чем младшие. Старшинство, а соответственно верховенство становилось имущественным преобладанием. В результате Иван III, самый владетельный из всей своей родни, имел все основания повторять: «Вся Русская земля из старины от наших прародителей наша отчина». Соответственно, развивает эту мысль Иван Грозный в своем послании к князю Курбскому, и брызги его возбужденной слюны, кажется, еще достигают наших лиц: «Это ли совесть прокаженная, чтобы царство свое в своей руке держать, а рабам своим не давать властвовать? Это ли противно разуму — не хотеть быть обладаемому своими рабами? Это ли православие пресветлое — быть под властью рабов?»

Вот она, Россия: все рабы, кругом одни рабы. И есть только один свободный человек — господин, государь и барин, «хозяин земли Русской», ее вотчинник, царь Иван Васильевич. В своей духовной 1572 года Грозный, который якобы всю жизнь боролся с боярско-княжеским сепаратизмом за единство Русской земли, сам делит эту землю между Иваном и Федором, как будто речь идет о бабушкиной шубе, швейной машинке и гараже.

Чего удивляться, что чувство временщика столь плотно сидит в нас по сей день и побуждает к легкомысленному «Пора валить!» вместо ответственного «Этого я не допущу». Это чувство, воспитанное у жителя России великим бесконечным простором, постоянно подпитывалось отношением власти, которая мыслила людей, даже самых титулованных, не гражданами, не соучастниками общего дела, а рабами, пушечным мясом, лагерной пылью, быдлом, массами, населением. Отсюда и нежелание признавать за подданными право собственности, о чем, как помните, прекрасно писал Герцен, характеризуя русскую политико-экономическую систему своего времени «казацким капитализмом». Все, что мы знаем о современной России, скорее свидетельствует о сохранении тех же порядков. Не удивительно, что в 2013 году отток капитала из России достиг 70 млрд долларов. Даже пока мы ели салат оливье, то есть за 10 дней новогодних каникул, из страны ушло еще 40 миллионов долларов. Деньги что люди — они там, где чувствуют себя защищенными и уверенными в себе.

Элемент насилия лежит в основе любого государства. Но одно дело, когда под государством понимают собственность государя, а другое, когда государство — это state, Staat, etat, то есть латинский status — сословия, состояния, совокупность людей, граждан. Государственный в европейской традиции с древнейших времен, все средневековье, новое и новейшее время, — это publicus, public, то есть публичный, общий. Res publica — это не обязательно парламентская демократия. Начиная с античности это обозначение сути государства в западной традиции — «общее дело». Средневековая Франция — тоже res publica, и ни один из ее королей, даже самых безумных (каких было немало) не сказал бы своему князю: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же», как бросил Иван Грозный Курбскому.

Государство, выросшее из военной дружины, именовавшейся «русью», по большому счету таким и оставалось, несмотря на европеизацию Петра, указ Павла о престолонаследии, Манифест 17го октября 1905 года, Октябрьскую революцию Ленина и Троцкого и даже революцию Ельцина в 1991 году, самую, надо признать, последовательную, хоть и неудачную, попытку изменить вековую систему.

Взглянем на ситуацию накануне крушения Российской империи. Доходы российского бюджета 1897 года составляли около 1,5 млрд рублей, за следующие 10 лет они увеличились на целый миллиард, еще через пять лет, то есть к легендарному 1913 году, возросли еще на миллиард — до 3,5 млрд рублей. Это не столько заслуга мудрого экономического курса последнего императора, который якобы раскрепостил русский капитализм, сколько следствие вотчинного характера российской государственности. В российской экономике еще и в начале XX века государство контролировало все стратегические высоты, будто старшие Даниловичи XIV века: монополии (свыше 25% давала только винная монополия), 70% всех железных дорог; огромный земельный и лесной комплекс при отсутствии каких-либо социальных обязательств перед населением, кроме чисто христианского сострадания по зову сердца. Российская казна превышала в стоимостном выражении всю внешнюю торговлю, в то время как в европейских странах вроде Англии, Франции, Германии или Италии внешнеторговый оборот был в 3-6 раз больше, чем их бюджеты. Растущие расходы казна покрывала, увеличивая свое участие в коммерческой деятельности так, что русский капиталист Рябушинский имел все основания критически заметить: «Нельзя одновременно управлять и торговать». При этом население России оставалось относительно бедным, что только подтверждает слабость предпринимательской активности в стране: среднегодовой доход на душу населения к 1910 году составлял 58 рублей, меньше, чем в некоторых балканских странах.

Сравнение с Соединенными Штатами было тогда гораздо более естественным, чем когда-либо после. Капиталистический подъем в США начинается примерно в одно время с Россией, в 60-е годы XIX века, когда в обеих странах практически одновременно будет отменено рабство. И каков результат? В России стоимость произведенной продукции, как добывающей, так и обрабатывающей, едва превышала 3 млрд рублей. В США одна перерабатывающая промышленность давала 27 млрд рублей. (Все эти данные взяты из бюджетных прений в Думах разных созывов. Я привожу их по интересной книге А. В. Пыжикова «Грани русского раскола», которую с удовольствием и рекомендую.)Брежнев на охоте с товарищами

Имущественно независимая от общества власть могла себе позволить игнорировать любые требования демократизации и соправительства и вообще минимально заботиться о том, что там происходит под подошвой ее кованого сапога. Русский простор, который означал и неограниченность ресурсов, чем дальше тем больше — по мере открытия новых и новых видов ресурсов, рационализации их использования — работал на отчуждение власти от общества. В Западной Европе конечность ресурсов, находившихся в распоряжении даже самых богатых монархов, заставляет их уже в XIII–XIV веках соглашаться на те или иные формы участия податного населения в формировании и распределении бюджета, тем более что сам этот шаг лежал в русле римской правовой традиции. Как говорили средневековые юристы: «То, что касается всех, должно быть одобрено всеми». Так появляются первые европейские парламенты. В России первая Дума соберется в 1906 году, только через 641 год после первого английского парламента (1265 год). Характерно, что с самого начала около 40% расходов бюджета были исключены из ведения Думы.

Большевики начнут историю своего нового мира просто с захвата царской собственности и всех прочих богатств Родины, взгромоздятся на них и снова будут распределять государственную ренту в интересах очень узкого круга лиц, как делали до них и Рюриковичи-Даниловичи, и Романовы, и их преемники с 1761 года — Романовы-Гольштейн-Готторпские. Некоторое отличие будет заключаться лишь в том, что Советское государство возьмет на себя социальные обязательства (образование, здравоохранение, поддержание занятости), правда, их объем оно будет устанавливать по собственному произволу. Власть и в современной России — это прежде всего доступ к финансовым потокам, к собственности, к нефтегазовым ресурсам Родины, к «кормлению», как беззастенчиво именовали государственные должности в допетровской России.

«Ручное управление страной» — не особенность путинского стиля, это все идет оттуда, от варяжской «руси», Московии, империи и большевистской «диктатуры пролетариата», которая на деле была диктатурой партхозноменклатуры, возглавляемой вождями разной степени дикости. «Питерские мародеры» — не обидный неологизм уязвленных «масквачей», а выданная коллективным бессознательным тайна русской государственности. Власть здесь очень напоминает мародера, если смотреть на нее снизу. А если сбоку, то она кажется даже «мудрой», «единственным европейцем» или «гением всех времен и народов» (это когда бьют табуреткой по яйцам).

Власть очень любит рассуждать про «наследие Византии», «третий путь» и глубокое своеобразие нашего выбора. Эту шарманку она завела еще при Николае I. При коммунистах все это называлось другими словами, но смысл всегда был один: справедливый суд, частная собственность, честно выбранный парламент, свободная пресса и равенство всех перед законом — это происки Запада, американского империализма, а теперь еще и «голубого лобби», действующего заодно с террористическим подпольем. Якобы вредоносные идеи про свободу распространяются с одной целью — украсть у нас нашу самобытность. Между тем вся эта самобытность и сводится к присвоенному случайными людьми эксклюзивному праву распределять громадную государственную ренту в собственных интересах. И в этих интересах нет ничего самобытного, обычные такие интересы, общечеловеческие. Красивые часы, хорошая музыка, европейский автопром и прочее в том же духе. Что там любили Михаил Федорович с Алексеем Михайловичем?

Sent on Mon, Jan 13th, 2014, via SendToReader