Суть времени. Том 2

Выпуск № 13. 26 апреля 2011 года

Нами проведено социологическое исследование в рамках «АКСИО» — второго из 12 направлений, которыми мы занимаемся. Сообщаю промежуточные результаты.

На сегодняшний день собрано 32 000 анкет, причем собрано по всем законам социологического исследования — не в КПРФ и не в среде наших сторонников, а в электричках, кафе и где угодно еще. Анкеты собраны так, как полагается при социологическом исследовании, которое может охарактеризовать всю страну в целом, а не мегатренд, не отдельную политически активную группу. Тут нас упрекнуть не в чем.

Собраны эти данные по многим городам и весям России, поэтому территориальный охват, профессиональный охват и просто численный охват огромен.

В сборе анкет приняли участие около 1500 человек. 1500 человек согласились — притом, что мы призывали только тех людей, кто верит в свои силы, только тех, кто действительно готов на этот вид деятельности. Это огромная группа людей, которая решилась вложить в дело свои реальные, а не виртуальные силы, время, труд, ум, душу. И мы им бесконечно благодарны. Мы надеемся на дальнейшие результаты, но даже этот результат уже значит очень много.

Итак, есть эти 1500 человек, готовых трудиться. Не болтать, не наблюдать, не рассуждать, лежа на диване, а трудиться. Это очень большая цифра. В любой организации всегда есть соратники, сторонники и сочувствующие. Люди, которые готовы работать, — это уже сторонники. И очень хочется, чтобы они стали соратниками. К этому и надо стремиться.

Никто не ожидал ни такого масштаба деятельности, ни такого количественного результата. И никогда еще общественная деятельность не осуществлялась в таком объеме на конкретном социологическом направлении. Это скажут все.

По нашему телефону горячей линии звонили днем и ночью, постоянно. И не было ни одного звонка, в котором бы нас просили о помощи или обсуждали бы с нами какую-нибудь конфликтную ситуацию — неважно, с милицией, с гражданами, с кем-то еще. Значит, люди, проводившие опрос, сумели быть корректными и провести все это в очень хорошем человеческом стиле, что тоже дорогого стоит.

С момента, когда мы получим результат (а это произойдет очень скоро: обработка данных уже идет), можно говорить о том, что мы состоялись как мировоззренческое сообщество, способное решать конкретные задачи. Если мировоззренческое сообщество способно решить такую конкретную задачу, значит, оно может решить и другие.

Что из всего этого вытекает? Какие тут возникают если не проблемы, то подводные камни, препятствия? На что в принципе рассчитывает противник?

Противник всегда рассчитывает только на то, что в наших рядах возникнут хаос, разброд, шатание, что по дороге все либо перестанут понимать друг друга, либо потеряют волю к сплочению, либо разойдутся, разбредутся по разным профессиональным, социальным, возрастным и прочим группам. И вот на то, что разброд и хаос поселятся внутри нашего начинания, противник, безусловно, рассчитывает. В противном случае, начинание будет успешным. Оно уже не может не быть успешным.

И тут есть два принципа, которые на этом этапе очень важно соблюсти. Мне кажется, что все поймут меня правильно. Более того, меня не поймут, если я это не скажу. Эти два принципа я просто обязан обозначить.

Первый из них — это изгнание «золотого тельца». «Золотой телец» должен быть изгнан. Люди живут в реальном материальном мире, все люди в него погружены. Рано или поздно любая борьба происходит по законам материального мира, она ведется не в раю, а на земле. Согласен. Но на нынешнем этапе нашего начинания надо любой ценой изгнать из него золотого тельца! Мы сознательно не хотим никаких юридических лиц, никаких «ау, помогите нам!». Все это должно быть изгнано. Как это было изгнано в замечательной деятельности тех, кто провел опрос в рамках направления «АКСИО», так это будет изгнано и в нашей деятельности. Ничего, я поработал все 70–80-е годы прошлого века в режиме самодеятельного театра, давая иногда по 200 спектаклей в год. Я знаю, что это за труд. Тогда мы были помоложе, сейчас мы обременены многими знаниями, которые «умножают скорбь», а также возрастом. Но ничего, мы так поработаем. Поработаем, и все увидят, что мы так работаем, потому что так надо.

Второй принцип — это принцип братства. Не должно быть иерархии. Поверьте мне, услышьте меня! Никаких иерархий. Никаких генералов, полковников, солдат. Я знаю, как трудно управлять без этого. Но, как только возобладает иерархический принцип, все кончится. Придет «золотой телец» и придет иерархия — и кончится все… Все это будет интегрировано в скверну современной жизни, в социальный ад, в котором мы все живем. А нам нужно вывести из него. Потому что это ростки такого начинания, которое и содержит в себе надежду на спасение.

Говорю без всякого пафоса. Я действительно так к этому отношусь. Сварщики с тремя классами образования, интересующиеся гностицизмом и культурологией, и академики, которые посвятили этому свою жизнь, профессора и студенты, люди старшего возраста и молодежь, бабушки и внуки — все должны ощутить себя в некоем братстве. Недавно мальчик 14-ти лет пожаловался на форуме: родители решили, что у нас тут секта, и запретили ему в секту ходить. Ему пишут не без юмора, очень тепло: «Крепись!»

Ненавижу все сектантское, не хочу даже привкуса сектантства, но точно знаю, что в пределах этого начинания люди с разным образовательным цензом, с разным человеческим опытом, с разным профессиональным уклоном, с разным социальным статусом должны вдруг понять, что они братья.

Я не знаю, каким образом это произойдет. Может быть, это ощущение возникнет из-за чудовищного чувства опасности, которое собрало людей вместе, понимания того, что действительно «край». И что никакой академик ничего не сделает, если рядом с ним, плечом к плечу с ним не будет стоять сварщик. Ну, ничего иначе не произойдет, понимаете? Все рухнет.

Но в любом случае эти два принципа обязательно надо осуществить.

А когда мы эти принципы осуществим, мы соберемся. Мы будем собираться без «золотого тельца». В конце концов, мы найдем помещения или территории для крупных сборов и обучения. А люди приедут со своими банками тушенки и будут кашу варить в котлах. Так лучше, чем любая бацилла современной жизни, которая, проникнув в наше начинание, уничтожит все. Этого не должно быть, это должно быть изгнано так же, как и распри, свары. И клянусь вам, что не будет тут никаких генералов и никаких солдат. Все генералы или все солдаты.

Принцип равенства и братства людей — это не романтика, это прагматизм. Как только не будет осуществлен этот принцип, прагматика превратится в цинизм. Все рухнет одномоментно, превратившись в еще одно виртуальное развлечение. Клянусь вам, мне есть, что делать в моей жизни, кроме как виртуально развлекать собравшихся. Я отношусь к происходящему с очень большой степенью серьезности.

Теперь о главном. Меня все время спрашивают: «В чем цель? Что такое вот эти 12 направлений, которые мы разбираем? Это что, новый институт создается?»

Нет, мои дорогие, это не институт, это не академическое начинание. Это нечто совсем другое. В прошлый раз я цитировал фильм «Офицеры» и говорил о людях, которые очень любили повторять: «Есть такая профессия — Родину защищать». И я спросил в конце прошлой передачи: «Так защитили? В 41-м защитили, а в 91-м защитили или нет? И что испытываете сейчас? Вы есть, а Родины нет».

Есть ли хотя бы изначальное трагическое переживание произошедшего?

Если оно есть, то оно почва, предпосылка для самопреобразования. А если этого трагического переживания нет или если есть желание свалить вину на других, обстоятельства и так далее — тогда все бессмысленно. Нет желания сказать себе в глаза, глядя в зеркало, трагическую фразу: «Я выбрал эту профессию, потом Родины не стало, а я есть», нет возможности в душе ее пережить — нет ничего.

Теперь предположим, что эмоциональная предпосылка существует. Дальше возникает интеллектуальная, которая должна сойтись с эмоциональной. В противном случае ничего не будет. Если эмоции и разум будут отдельно, то ничего не произойдет.

«Ну, да, вот я есть, а Родины нет. Что делать? Застрелиться? Но у меня семья, все прочее…» Человек начинает опускаться в современность, болтается в ней, как некое вещество в проруби, и морально ломается. Он мечтает то ли свалить из страны, то ли каким-то способом приспособиться к существующему… Жалеет, что раньше не приспосабливался… И все! Человека нет.

Если же он просто горит эмоциональным огнем и дальше ничего не происходит, то он просто сходит с ума, сокращает срок жизни своей, становится деформированной личностью (акцентуированной, как говорил Леонгард).

Смысл заключается в том, что нельзя позволить состояться ни тому, ни другому. А значит, от тезиса «Да, не защитили. В 41-м защитили, а в 91-м не защитили. Родины нет, а ты есть» надо перейти к вопросу: «А почему не защитили? Почему? Что, разучились летать на самолетах, стали летать хуже американцев? Что, хуже стреляли, меньше производили оружия? Что, перевелись военные, которые могли правильно размещать войска на театре военных действий?»

Все это было. Но это происходило, как очень часто происходит в войнах обычных. Строится на каком-то участке глубоко эшелонированная оборона, и считается, что противник будет наступать здесь. И здесь все готовы. Здесь выставлено столько всего, что противник не прорвется. А противник изящно обходит все это и ударяет в тыл.

В данном случае произошло нечто гораздо более страшное. Противник сделал нечто другое. Вроде воевали в одномерном пространстве, на одной линии, и думали, где разместить точку — здесь, здесь или здесь? А противник взял и навязал второе измерение. А потом третье. А потом восьмимерное пространство, в котором надо было перемещать фигуры. А уже не было возможности перемещать их в восьмимерном или двенадцатимерном пространстве! Их хотели разместить на линии «военная мощь — военная слабость», а оказалось, что есть другие линии.

Другие удары были нанесены. Другим оружием. Другая армия вошла на нашу территорию. Другая орда осуществила вторжение. Другие стенобитные машины она применила. Другие средства, другую «конницу», другие «луки». И она победила… Она победила так, как никакая орда не победила Русь в Средние века. Она победила так, как никогда не побеждала нас! Она победила, потому что это другая армия, действовавшая по другому закону, с другим оружием.

Что мы делаем сейчас с этими 12 направлениями? Мы собираем новую армию. Мы собираем добровольцев в эту армию. Мы ждем от них самоотверженности, и мы готовы учить их. Потому что если их не учить, то все бессмысленно. Те, кто тогда вел бой, либо сломались еще до решающих схваток (тогда надо понять — на чем). Либо в ходе схваток сломались, поняв, что они никто. Либо перебежали после победы к противнику. Либо поджали хвост и ушли в личную жизнь. Либо притворились, что вообще ничего не поняли.

Но есть новые. Не вся страна капитулировала. Есть подрастающая молодежь, которая понимает, на что ее обрекает жизнь, и которая еще лучше понимает, что «орда» готовится к новому… не набегу даже, а мощнейшему вторжению, новому и последнему. И после него никакой страны не будет. И нужно давать отпор.

Я не знаю, с чем это сравнить… Иногда говорят: «Народное ополчение, Минин и Пожарский». Но там все происходило не на новой интеллектуально-организационной базе, а на базе того, что люди, не потерявшие мораль, сказали: «Хватит! Собираемся вместе и идем на Москву». Там спасло простое, цельное, духовное, моральное действие. Здесь оно может быть необходимым, но уже недостаточным фактором. И наибольшая трудность заключается в том, что там, где есть моральная сила и цельность, они слишком часто соседствуют с простотой. А простоты-то быть не должно! Потому что воевать-то придется принципиально новым оружием! Осваивать-то придется совсем другую сложность!

При всей условности любой метафоры, мне, например, ближе метафора «потешного войска», которое должно потом стать основным войском, громящим шведов.

«Шведы» выиграли так, как выигрывал Батый. Хуже, чем Батый. Они осуществили тотальный разгром. Но не все сдались. И тот, кто не сдался, и новые подросшие, кто не пережил этого поражения и всех травм, связанных с ним, — вот они должны объединиться. Иногда мне кажется — бабушки и внуки, вот они должны как-то внутренне передать друг другу эстафету.

И должно сформироваться новое войско. Новая армия, владеющая иным оружием, подготовленная иначе. И ее надо готовить. Если мы не будем учить людей, все бессмысленно. Никогда люди не приходят, не понимая, что им это даст. Никогда люди не будут тратить последние силы и последнее время, если они не понимают — зачем.

Мы говорим: после года занятий, которые мы будем развивать с каждым днем и каждым месяцем, медленно, но постоянно, вы будете другими. Вы научитесь тому, чего вы не знаете. Вы сможете вести политическую войну. Быть политиком очень трудно, очень мало людей, готовых полностью заниматься политикой. У одних все получается с харизмой и риторикой, но нет достаточного содержания. У других есть содержание, но нет харизмы и риторики. Третьи прекрасно пишут статьи, но не могут выступать. Четвертые выступают, но ничего не могут написать. Пятые теряются, потому что они не понимают до конца объема проблемы, которая свалилась им на голову. Они не видят до конца набора угроз, вызовов и рисков, которые уже трансплантированы в нашу жизнь и надвигаются на нас.

Так вот, «не боги горшки обжигают». Надо учиться, учиться и учиться. И если эта новая политическая учеба и станет главным содержанием 12-ти направлений — учеба в действии, учеба в политической борьбе… Учиться, действовать и учиться снова, нон-стоп, в открытом университете, в открытом интеллектуальном пространстве — вот к чему мы призываем, вот подо что мы собираем, вот что, как мы считаем, может изменить нынешнюю ситуацию.

Мы попытаемся создать многое. Мы приготовились к тому, чтобы создать многое. Получится или нет — зависит от тех, кто нас поддерживает. Но если нам удастся (опять использую здесь символ, разъясняющую метафору, никаких прямых параллелей не провожу) создать новую энциклопедию — не как справочную Большую советскую энциклопедию, а как энциклопедию, которая в великом XVIII веке привела к преобразованиям сначала отдельных стран, а потом мира, — вот такую энциклопедию; если нам удастся создать корпус новых системных знаний и если он соединится с политическим активом, если он будет этим активом «овнутрен» (глубоко пропущен внутрь), если у людей появится новая степень аргументированности, новое качество мировоззрения — вот тогда можно рассчитывать на победу.

Да, для этого нужен живой опыт общения. Тут одними телевизионными передачами не обойдешься. Ну, так и надо развивать другие формы в добавление к тем, которые мы развиваем сейчас, и соединять их друг с другом. Возможно, нужно встречаться и обсуждать каждое из 12-ти направлений. И, возможно, все это нужно снимать на камеру и показывать. Может быть, это-то и нужно делать.

Мы что-то еще добавим к тому, что есть, а затем качественно изменим все, что мы делаем сейчас. Мы переведем это в другое качество. Мы развернемся и начнем наступление, потому что отступать некуда.

От общего перехожу к конкретному.

С направлением «Территориальная целостность» мы вроде разобрались. Рубрикатор создан. И это первая подсистема нашей интеллектуально-политической деятельности. Есть раздел на сайте. Есть человек, который будет этим профессионально заниматься. Он будет все читать, собирать важнейшее, организовывать обсуждение, улучшать уровень упорядоченности, отсеивать некондиционные материалы. И он будет находиться в постоянном контакте со мной. Поэтому все, что происходит в этой подсистеме, я буду знать.

По направлению «АКСИО» тоже есть человек, который постоянно будет отслеживать, упорядочивать материал. Он тоже находится со мной в постоянном контакте. Людей, о которых я говорю, я знаю десятилетиями. Это мои ближайшие соратники.

Так же будет происходить по каждому из 12 направлений.

Теперь о том, чем должно заниматься направление «АКСИО», потому что я обещал, что в каждом новом выпуске мы обсудим хоть одно направление, задав конкретный план действий. Так вот, «АКСИО» должно заниматься следующим (помимо того, что оно уже делает).

Во-первых, сбором сведений о процессах в современной России. Все сравнения всегда хромают. Но, в каком-то смысле, нам нужен свой альтернативный Госкомстат. Общественный комитет статистики — Обкомстат. Мы должны реально знать, что происходит во всех отраслях промышленности, в культуре, образовании, сельском хозяйстве, медицине и так далее. Каковы реальные тенденции? Мы, разумеется, будем использовать только открытые сведения. Но мы будем эти сведения осмысливать, анализировать, проверять, сопоставлять, контролировать. Есть масса способов проверить, чем верные сведения отличаются от неверных. Нам нужно уже на уровне сборов этих сведений создать правильный классификатор. По скольким параметрам мы собираемся собрать сведения, о какой деятельности… Мы ждем отклика от вас, и сами будем делать это предложение. И уже в ближайшее время должен быть сформирован и этот классификатор деятельности.

Далее. Нам нужны сведения, которых нет. Сведения о том, что собой представляет современное российское население. Опасаюсь назвать его обществом. Является ли оно обществом или мы имеем дело с совсем разорванными социальными средами? В какой мере регресс задел эти отдельные слои общества? Каков масштаб, какую направленность имеют как регрессивные, так и контррегрессивные тенденции? Какова глубина регресса?

Один из тех, кто проводил опрос, рассказывает: «Приходим в офис, опрашиваем… Обеспеченная, бойкая, молодая современная девушка быстренько просматривает анкету, говорит: „Я за десоветизацию“. Ну, мне ж сказано, что я не имею права воздействовать. Я ей говорю: „Ладно. Вот мой телефон — на случай, если потом Вы захотите в диалог вступить“. Утром — звонок от девушки: „Вы зайдете в наш офис?“ Захожу. Еще пять человек просят: „Дайте анкеты“. Она говорит: „Я во всем разобралась, думала: это мистификация. Я не могла себе даже представить, что эти люди могут задумать подобное! Я, естественно, против всего этого. Я убедилась, что Вы правы“. И дальше с ней уже начинается разговор». То есть на поверхности находится одно, а на глубине человеческой личности — другое.

Поэтому вопрос не сводится к тому, какое количество людей оказалось затронуто регрессивными тенденциями, какую поверхность коллективного тела страны задело это поражение, это облучение. Вопрос заключается еще и в том, на какую глубину осуществлено это поражение. Это же невозможно определить с помощью обычных соцопросов! Нужны фокус-группы, нужны социопсихологические исследования.

Мы хотим осуществлять полный комплекс исследования, которое ответит на важные для нас вопросы. Какие формируются менталитеты? Что происходит у людей на уровне культурного ядра? Как соотносится культурное ядро с периферией? Что такое «мозаичное сознание»? Как можно его преодолеть? Как реально функционирует Идеальное в сознании разных групп наших соотечественников на текущий момент? Что происходит с идентичностью?

На все эти вопросы мы должны отвечать. И это еще один крупный блок в рамках направления «АКСИО».

Но заниматься всем этим нельзя, не имея теоретического инструментария. Вопрос же не в том, чтоб постоянно проклинать Ракитова. А в том, чтобы знать о культурных матрицах, культурных кодах, принципах функционирования сообщества и принципах функционирования Идеального в системах гораздо больше, чем знают люди, которые подлаживают свои — на самом деле, достаточно оборванные, дилетантские — знания (Ракитов не Гуревич) под требования текущего момента, под свои идеологические заморочки.

В телепрограмме «Суд времени» мы говорили с помощью историков (которым бесконечная благодарность) на самые разные исторические темы все-таки с какой-то степенью профессиональности. Сейчас нам предстоит подготовить базу данных по гораздо более широкому кругу актуальнейших вопросов так, чтобы эта база данных дала нам возможность говорить с гораздо большей компетентностью, чем тогда. И подготовить актив, который готов говорить с такой компетентностью. И подготовить теоретический аппарат. Теорию, практически ориентированную на решение текущих проблем, которая позволяет все это делать.

Мы хотим заниматься, совершенно не противопоставляя себя здесь никому, широким кругом проблем — от наркотизации и алкоголизации нашего населения до демографического кризиса, суицида, агрессии и всего остального. Мы хотим это знать. Естественно, что мы хотим, прежде всего, пользоваться знаниями, которые уже имеются, и собирать их, уплотнять, организовывать в систему.

Но мы хотим добывать и новые знания. Нам нужна максимально развернутая теория регресса. Теория аномии. Нам мало Дюркгейма. Нам нужны современные работы. Новые исследователи, которые внесут свою лепту в эти исследования. Мы должны оказаться на переднем крае этих исследований. Серьезно, респектабельно, без всяких попыток открывать велосипеды, мы должны оказаться на этом переднем крае, владея практическим аппаратом.

Не надо никакой фанаберии. Мы прекрасно понимаем, что люди, которые сейчас пытаются доразрушить Россию, вполне подготовлены. А нам еще только предстоит готовить активы. Но мы находимся на своей родной земле. И на самом деле мы если не умнее, то, по крайней мере, глубже тех, кто пытается взять нас «на хапок», кто пытается осуществить по отношению к нам еще один асимметричный, многомерный, интеллектуально-политический, интеллектуально-психологический, психологический, информационный и пр. «блицкриг». Не будет уже блицкрига. Блицкриги уже срываются. Мы переходим в режим затяжных сражений, войны нервов и интеллекта. И мы эту войну должны выиграть. Она уже идет. Третья мировая война в разгаре, просто никто не обратил на это внимания.

Мы хотим знать меру патологичности нашей реальности. Точки опоры внутри этой реальности. Группы, на которые можно опереться. Конкретные, реальные контррегрессивные точки, на которые можно опереться, с которыми можно построить контакт.

Собрав информацию по открытым источникам, добавив свои исследования, соединив все это с базой знаний, мы хотим построить модели. Мы хотим знать общество, в котором живем. Нельзя через год говорить на языке: «процветаем» мы или «гибнем». Нужны доказательства, которые сокрушат любых новых млечиных или сванидзе, а также всех, кто стоит за их спиной. Доказательства должны быть абсолютными. Неопровержимыми. И нужны люди, которые ими владеют. Нужны модели. Нужно выявить тенденции, тренды, макротенденции в обществе.

Общество должно знать, какова мера его болезни и каковы его перспективы, ибо все отсюда не уедут. Очень многие хотят здесь жить или не могут жить в другом месте. И к этим людям мы обращаемся не для того, чтобы, увидев масштаб негативных тенденций, они загрустили бы и схватились за бутылку или за пистолет. А для того, чтобы они поняли, как можно бороться, поняли, что не бороться нельзя, а также поняли, с чем надо бороться. И это-то и есть главное, потому что до сих пор настоящей глубины и точности в этом понимании нет. Все на глазок, все примерно. Так не воюют в XXI столетии, так не побеждают в XXI столетии. Так проигрывают, так капитулируют. А мы хотим другого.

Вот когда мы все это узнаем, построим модели и предъявим в полном объеме, мы ответим себе и на вопросы о социогенезе, то есть о том, что мы собираем для противодействия, и на вопросы о конкретной политической деятельности. Не только на вопрос о том, что мы поддерживаем, но и на вопрос о том, чему и как мы противостоим. И если мы будем во всеоружии, мы найдем средства этого противостояния. Поверьте мне, эти средства найдутся.

Поняв до конца, в чем дело, доказав это другим, объединившись с другими, вооружив их знанием, продвинувшись с этим знанием в массы, мы поймем точнее, что делать, и мы будем действовать. В действии мы будем углублять связь с обществом. Углубляя связь с обществом, мы будем углублять конкретное понимание своего общества.

У Маркса была формула «товар — деньги — товар'», у нас формула «знание — действие — знание'», а дальше «…действие'» и так далее. Мы не будем держать исследование втуне. Уже проведенное нами исследование должно стать достоянием общества. Это отдельное направление деятельности. Зачем 1500 человек тратили силы, время и душу? Зачем? Для того чтобы мы продвинули свое знание в общество. И мы его продвинем. Добиваться мы этого можем только совместными усилиями. И мы будем этого добиваться. Это касается не только данного проведенного исследования, но и всех исследований, которые мы намерены проводить. Мы постоянно будем наступать на интеллектуально-политическом фронте и наращивать это наступление. Потому что оборона в таких случаях — это смерть начинания. Мы начали, и мы вовсе не собираемся почить на лаврах достигнутого.

А теперь я перехожу ко второй части — «Актуальная политика».

Знакомлю вас с текстом, принадлежащим Станиславу Белковскому.

Станислав БЕЛКОВСКИЙ, «Кремль стоит на развилке — либо Сталин, либо национализм».

Лев Гулько: Здравствуйте. Наш сегодняшний разговор с политологом Станиславом Белковским посвящен собственно политике. У нас есть три темы. Все три касаются того, что называется этим красивым словом «политика». Здравствуйте, Станислав.

Станислав Белковский: Здравствуйте.

ЛГ: Начнем мы, пожалуй, вот с чего. В «Огоньке» опубликована статья под названием «Возгонка Сталина». Некоторое время назад Совет по развитию гражданского общества и правам человека при президенте предложил свой план десталинизации. И тут же, конечно, возникли споры. Зачем, вовремя ли это сделано? Может быть, этого совсем не нужно сейчас делать? А главное, как показывают опросы, популярность Иосифа Виссарионовича не падает. Они и знать его не знают. Не знаю, кто они уже ему: праправнуки? Но он популярен. И как это все объяснить, я, честно говоря, не очень понимаю. Откуда такая популярность?

СБ: Я думаю, что единственный для России способ десталинизации — это национализм, как ни странно. Но давайте по порядку. Почему Сталин популярен? Я уже много лет занимаюсь этой проблемой. Ведь то, что предлагает сегодня Совет во главе с Михаилом Александровичем Федотовым, — это далеко не первая попытка развенчать Сталина. Десталинизация началась в 1956 году на XX съезде, продолжилась с выносом его тела из Мавзолея. Потом, в эпоху перестройки, о Сталине и его преступлениях сказали и написали все, что только возможно. Наконец, массовым тиражом был опубликован «Архипелаг ГУЛАГ». А ведь еще в первые годы перестройки казалось, что опубликуют «Архипелаг ГУЛАГ» — и сознание русского человека изменится кардинально.

ЛГ: Массово.

СБ: Однако сегодня поклонников Сталина гораздо больше, чем тех, кто помнит, кто написал «Архипелаг ГУЛАГ», не говоря уже о тех, кто читал эту книгу — хотя бы кусками. И почему Сталин популярен, понятно. Потому что в рамках имперской парадигмы, которая довлеет над нами на протяжении всей нашей истории, развенчать его невозможно. Ведь Сталин — это имперский правитель, это правитель, который приносит все, что нужно имперскому сознанию.

ЛГ: Вы меня простите, Станислав, Сталин популярен сам по себе или как олицетворение правителя?

СБ: Как тип правителя. В русском политическом сознании, сложившемся за много веков империи, нет запроса на доброе государство. Есть запрос на государство злое и суровое. На учителя, который заставляет тебя учиться и работать. Потому что если такого учителя не будет, ты сопьешься и издохнешь под забором. И русский человек требует от государства не доброты, не помощи, не милосердия. Он требует от него подвигов, побед и великих свершений. Именно поэтому русское политическое сознание уважает тиранов, которые совершали эти подвиги и добивались свершений. А тех, кто был мягок и добр с русским народом, как-то не очень уважают в России. (О чем речь? О том, что у вас плохой менталитет. Белковскому мешает ваш менталитет — он имперский, и в нем есть «не тот» заказ на правителя. — С. К.)

ЛГ: Национализм, как я понимаю, — это прямая противоположность?

СБ: Совершенно верно. Обвинить Сталина… В этом смысле попытка Совета снова обречена на провал. Потому что после Солженицына что еще можно сказать? Как можно лучше объяснить, что Сталин — это плохо? При всем уважении к Михаилу Александровичу Федотову, он вряд ли превзойдет этого гения (Солженицына. — С. К.).

Но с позиций национализма можно доказать, что Сталин плох. Для этого нужно сказать, что Россия отказывается от правопреемства по отношению к империи, от собственной имперской парадигмы. Что империя была механизмом высасывания соков из русского народа и его уничтожения. Что Сталин уничтожил, что называется, а-ля крем русского народа. В этом его историческая вина.

Вместе с тем националистическая парадигма (Белковского, понимаете? Белковского! Ознакомьтесь с личностью. — С. К.) несет с собой определенные издержки, к которым элитное сознание сегодня, может быть, и не готово. Прежде всего это пересмотр результатов Второй мировой войны. Потому что с развенчиванием Сталина выяснится, что победа была не нужна и война была не нужна. И, может быть, лучше было помириться с Гитлером. Кроме того, победа националистической парадигмы так или иначе должна оправдать генерала Власова, потому что если Сталин плох, то Власов — по умолчанию хорош. С другой стороны, придется признать (и такие попытки уже предпринимаются — возьмите фильм «Поп» и другие вещи, которые проявляются сейчас в культурной сфере), что на оккупированных территориях русские жили лучше, чем под властью большевиков. Это значит, что победа вообще не отвечала интересам русской нации, а отвечало им свержение большевизма, которое могло быть достигнуто в союзе с Гитлером. (То есть все начинается с Федотова и Караганова, потом переходит на русскую матрицу. А вот я показываю, как переходит еще на шаг. Это же все одно и то же. Хватит ума, чтобы собрать его в кучку и понять, что это одно и то же? — С. К.)

ЛГ: Но это сразу же отбрасывает государство черт знает куда. То есть у нас нет выхода. Не надо это будоражить. Не нужна эта десталинизация.

СБ: Да. Если Кремль хочет сохранить традиционную имперскую парадигму, то Сталина трогать не надо. А если Сталина трогать, то надо готовиться к переходу на националистические рельсы и к кардинальной смене концепции государства. Мне кажется, что должного понимания глубины и сложности развилки, перед которой стоит сегодня Кремль, у российской власти нет.

ЛГ: А забудут его когда? Через какое время?

СБ: Когда Россия превратится из империи в национальное государство, похожее, скажем, на Чехию или Эстонию.

Здесь ключевая фраза — что победа вообще не отвечала интересам русской нации. Им отвечало свержение большевизма, которое могло быть достигнуто в союзе с Гитлером. Как говорили другие либералы: «Жаль, Гитлер не победил… (так, мне кажется, говорил господин Минкин) …Пили бы немецкое пиво». Это говорят такие люди, как Белковский и Минкин.

Начинается все с либерального ужаса, а кончается восхвалением Гитлера. И это одна цепочка, один замысел. Он неумолимо ведет из точки А в точку Б. И вся задача «Актуальной политики» — показать, что это одна трасса, одна линия.

Еще пару слов об актуальной политике. На Чистых прудах недавно прошел митинг «Хватит кормить Кавказ». Это то же самое, что Белковский. Вопрос не в том, что мальчишки возмущены наглостью определенной части северокавказских или вообще кавказских лиц и что их «достало». Вопрос в том, как программируют дальше сознание этих мальчишек. А его программируют на самоуничтожение. В этом смысле бунт и революция — это антитезы. Бунтарь — находка для деструктора, так же как болтун — находка для шпиона.

Любое человеческое негодование можно канализировать в русло, несовместимое с жизнью негодующего человека. Протест всегда можно перенаправить так, чтобы человек в результате убил сам себя, без всякой посторонней помощи, и потом ему можно было бы сказать: «Милый, ты ж сам это сделал!»

Отделяется Кавказ… «Хватит кормить, пошли на фиг!» — это же не политика Ермолова. Ермолов не был «националистом по Белковскому», он был «имперским идиотом». По Белковскому, наши предки, как идиоты, завоевывали Кавказ. Все были идиоты, кроме Белковского, который хочет свести Россию к Эстонии или Чехии. Интересно, в каких границах? Ведь не договаривают!

Начнется новое территориальное расчленение — отпадет Кавказ. Это приведет к радикализации исламских тенденций, и взорвется Поволжье. Территория при этом разломится на две части. А дальше каждый вменяемый человек должен ответить себе на вопрос: а он вообще-то смотрел на карту? Он понимает, что будет значить такое обособление? Сегодня «хватит кормить кавказцев», завтра «хватит кормить якутов», потом бурятов, тувинцев, потом татар, башкир и всех остальных. Это же только начать… Лиха беда начало! Сработает принцип домино. Это все лоскутное одеяло. А потом другие скажут: «Хватит кормить Москву!»

Это как если бы вы сказали в семье: «хватит кормить ребенка», «хватит кормить старую маму»… Они стали обременением.

Как только для вас нечто важное становится обременением, то на следующем шаге обременением для вас становится и государство… А потом выясняется, что жизнь — это тоже обременение. В конечном итоге, все это умелые способы включения русского танатоса.

Русские националисты, понимающие, что к чему! Идите и объясняйте мальчишкам, что их сводят с ума, что их заставляют сделать харакири. Что их естественное негодование превращают в механизм самоликвидации. Что, под заявления о необходимости отделить Кавказ, к самоубийству-то ведут вовсе не кавказцев, а этих мальчишек. Объясняйте им, что к чему, на их языке. У нас сейчас нет распрей с национализмом. У нас есть распря с «национализмом по Белковскому». То есть с уменьшительным национализмом. То есть с программой русской самоликвидации.

Вот с этой программой русского танатоса мы будем воевать всеми возможными интеллектуальными, духовными и иными средствами. А с национализмом сейчас никаких разногласий нет. Если это державный национализм, национализм, который мыслит хотя бы удержанием территориальной целостности, то по главному вопросу расхождений нет. Потом обсудим все остальные. Сейчас остановите деструкцию. Это ваше дело, это ваша территория, действуйте немедленно, потом будет поздно.

А теперь пора переходить к политической теории.

О ней в данном случае я скажу коротко, потому что мне нужно поговорить более серьезно о Модерне и о политической философии.

О политической теории хочу сказать следующее. Сейчас стало очень модно выражать тот или иной протест. Люди реально возмущены очень многими безобразиями разного масштаба. И отговаривать людей, говорить им «не возмущайтесь» нельзя. Наоборот, если протест справедлив, его надо всячески поддерживать. Но внутри нарастающих протестных настроений есть тот самый вирус примитива, который уже погубил однажды страну.

Вопрос заключается не в том, что протест принимает слишком острые формы, а потому вызывает беспокойство и желание его «угомонить». Вопрос в том, что хочется довести протест до политики. Потому что сам по себе протест — это еще не политика.

Вот люди протестуют против коррупции и засилия мафии. Справедлив ли этот протест? Конечно. Приняла ли коррупция в нашем обществе ужасные формы? Разумеется. Нужно ли с ней бороться? На сто процентов. Погубит ли она страну, если с ней не бороться? Безусловно.

Но ведь то, что имеет место в нашей стране, это уже не коррупция! И не мафия! Я был одним из первых, кто под политическим углом зрения рассматривал мафию в Советском Союзе и затем в Российской Федерации. Я берусь доказать, что сегодня у нас нет мафии. У нас есть новые формы социально-политической организации общества.

Коррупция есть во всех странах мира. Но в тот момент, когда криминалитет замещает собой функции гражданского общества и оказывается в плотнейшем симбиозе с властью, — это уже не коррупция.

Источником происходящего является тот самый третий уровень, на который я все время обращаю внимание. Если первый уровень — это лидеры, если второй уровень — это институты, то третий уровень — это классы. Власть как институт лидерства и политическая система — оперты на некий класс (рис. 16).

Я знаю много приличных, порядочных людей, в том числе в высшей страте. Но вся страта как целое работает так, как будто бы она является целиком криминальной.

Постараюсь объяснить это свойство на близком мне геофизическом примере. Вот есть кусок рудной горной породы, а в ней — какие-нибудь сульфиды. Сама порода вообще не проводит электрический ток, а сульфиды очень хорошо его проводят. Но если это вкрапленности сульфидов, то весь кусок ведет себя, как горная порода. А если есть хоть одна прожилка сульфидов, то весь кусок ведет себя по проводимости как сульфиды.

Так вот, сейчас мы имеем дело с «прожилками». Я совершенно не собираюсь мазать одной краской всех людей, но целое — это преступный класс паразитов, класс-фаг. Что значит в переделах этого класса бороться с коррупцией? Поздно пить боржом, когда отвалились почки. Какая коррупция, окститесь! Какая борьба! Что имеется в виду? Допустим, будет вскрыто, что такие-то ведомства затратили неверные суммы на такие-то виды работ. И что?

Это класс, который пожрет страну обязательно, потому что он — прорва. В пьесе Виктора Розова «В поисках радости» одна женщина говорит другой: «Нам надо купить и то, и другое… А вот когда мы заведем все…» Третья женщина ее прерывает: «Ты никогда не заведешь все». — «Почему это?» — «Потому что ты — прорва!»

Этот класс — прорва. Это прожорливый зверь, беспощадный, не знающий удержу. Надо либо расколоть этот класс и поднять в некомпрадорской его части другой флаг. Либо сформировать нечто, соизмеримое с этим классом, осуществить социогенез — и начать осторожную и одновременно очень мощную борьбу за территории, которые находятся между «старым» классом и вновь сформированной макросоциальной общностью. Это и есть война по Грамши (рис. 17).

Почему «осторожную и одновременно очень мощную»? Потому что если вы разрушите в ходе этой борьбы весь дом, то вы такой же проигравший, как и этот класс. Он-то уползет (уедет за границу и т. п.), а вы останетесь на обломках. Поэтому, ведя борьбу, нужно помнить, что вы находитесь в стеклянном доме. А потому борьбу надо вести не с помощью камней, а с помощью самых мягких боевых искусств. Жалко не класс, жалко дом, потому что он общий. И потерять его очень легко. К вопросу о Белковском и всем остальном, что сейчас происходит и, конечно, к Белковскому не сводится.

Еще и еще раз прошу вглядеться в эту картинку, ибо она основа политической теории. А без политической теории протест превращается в балаган. С коррупцией они будут бороться в 2011 году… Вспомнила бабка, как девкой была! И все балдеют и на «бабки» под это разводят. Это что за хохма посреди великого несчастья, великого горя? Балаганчики-то прекратятся?

Закончив с политической теорией, перехожу к политической философии.

Есть одна точка русской смерти, а не несколько. Она очень простая.

Если модерн тождествен развитию, то русские мертвы. И не надо тут лгать. Если модерн действительно тождествен развитию, то надо умирать. Нельзя тысячи лет идти другим путем, а потом сказать: «Да, мы свернем на этот». На такой путь не сворачивают. Тогда — все, «сливайте воду». По крайней мере, конец всем амбициям, а вместе с ними и жизни, ибо жить без амбиций русские не могут. Начнется такой фарс вместо жизни, что жизнь очень быстро прекратится.

На самом деле на такие вопросы надо отвечать с позиций правды. Модерн тождествен развитию или не тождествен? Да или нет?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно исследовать модерн. Другого пути нет.

За последние 20 лет каждый раз, как наступала развилка: идти более сложным или более простым путем, — шли более простым. Ну, хотя бы раз можно повернуть на сложный? Все простые пути уводят в пропасть.

Те, кто голосовал за мою позицию в программе «Суд времени», часто, задетые высказываниями Сванидзе или Млечина, восклицали: «Ах, какие негодяи!» Но затем рядом со Сванидзе и Млечиным оказался Пивоваров. И оказалось, что Сванидзе и Млечин — это уровень 1.

А уровень 1а — это Пивоваров, который заговорил уже о советском человеке как антропологической катастрофе.

Но за этим уровнем, как мы уже показали, есть уровень 2 — это Ракитов, по мнению которого русскость несовместима с модерном, и потому ее надо изживать до конца.

А за ним идет Александр Янов, который как раз и является в каком-то смысле учителем Ракитова во всем, что касается «русской скверны». И который, между прочим, работает с очень мощными американскими фондами. Это наш эмигрант, который давно и очень глубоко вписался в американский интеллектуальный истэблишмент. Не хочу преувеличивать его роль, но и преуменьшать тоже не хочу.

А за Яновым идут, например, такие люди, как Афанасьев или Баткин. Или другие, которые уже давно говорят о себе: «Мы искры в русской бездне. Мы перестукиваемся, между нами тысячи километров, но рано или поздно мы победим. Ибо все это русское недоразумение просто сольется, и останемся одни мы».

А за ними идет Бахтин с его теорией низа…

Понимаете, в человеке всегда очень много зла. Просто между модерном и русской традицией всегда шел спор: сколько этого зла? И можно ли его преодолеть или его надо только использовать? Вот где фундаментальный спор!

Для того чтобы тащить человека наверх, нужно каким-то образом запретить использовать кнопку «низа». Запретить использовать апелляцию к человеческому злу, к свинье, к зверю, сидящему в человеке. К дочеловеческому, миллионами лет копящемуся внутри него, — к этому надо запретить адресацию.

При политической конкуренции вне рамок (а именно таковой и является наша демократия) на эту кнопку нажимают сразу же. Поэтому эту кнопку начинают защищать. Кто? Некие элиты, которые сначала ее защищают, а потом сами же на нее нажимают с предельной силой.

Бахтин, который народную культуру свел к фекалиям, сексу и прочему (о его очень крупных произведениях — а Бахтин теоретик огромного масштаба — негодующе отзывался другой великий наш теоретик, Лосев, тоже очень далекий от коммунизма), ведь тоже был игрушкой в чьих-то руках. В руках наших же элит. Если верить Юлиану Семенову и другим (в том числе Евгению Киселеву, который настаивал, что осведомлен в этом вопросе), то за спиной Бахтина стоял шеф советского КГБ Юрий Андропов.

А дальше-то куда мы уходим? В какие глубины этой эшелонированной системы?

Фанатики говорили: «Надо сломать все и вернуться с чудовищной дороги, по которой мы пошли, на магистральную дорогу модерна».

А кто-то понимал, что если сломать все, то на этом все и кончится. И стремился к этому: «Ну и пусть кончится! Лишь бы это ненавидимое исчезло с карты земли и исчезло из культуры!» (Дальше возникает вопрос, зачем и почему оно должно исчезнуть.)

Итак, для одних модерн просто враг, и таких ведь тоже немало. Ведь есть люди, которые хотят кинуть Россию в гетто неразвития, в архаику. Они прекрасно понимают, что Россия при этом будет просто рабыней развивающихся стран. И все равно хотят. Это и есть контрмодерн.

Есть другие, которые пришивают к модерну совершенно немыслимые технологии, как Юргенс. «А мы таким способом будем модерн осуществлять, каким его никто в мире не осуществлял — мягким-мягким, совсем-совсем никого не трогая»… Но это значит, модерна просто не будет.

Есть третьи, которые используют модерн для борьбы с Россией.

Так что же все-таки такое этот модерн и что такое русское развитие? В чем тут разница?

Человек в неизмеримо большей степени, чем любое другое живое су щество, привносит нечто искусственное в среду своего обитания. Он эту среду не только создает, он ее непрерывно трансформирует, привносит в нее все больше искусственного. Да, конечно, он создает ее, используя среду природную. Но при этом привносит в нее ту или другую, со временем возрастающую меру искусственности. Да, человек использует при строительстве дома натуральные материалы — дерево или камень. Но ведь из этих природных, натуральных, естественных материалов он строит уже нечто искусственное — дом.

Да, сначала он жил в пещере, которая не была искусственным сооружением, как дом, а была творением матери-природы. Но, во-первых, это было давным-давно. Во-вторых, человек уже тогда что-то привносил в среду, дарованную матерью-природой. Он эту пещеру обогревал огнем. Или он в ней что-то модифицировал, приспосабливая ее к своим нуждам. Но главное — это было ДАВНО. Человек давным-давно живет не в пещере, а в доме. И если еще недавно он строил дома из естественного материала, камня или дерева, то теперь он строит их из искусственных материалов. То есть мера искусственности среды, в которой живет человек, все время увеличивается.

Безусловно, человек очень сильно зависит от природы.

Он может зависеть от нее негативно, когда речь идет об извержении вулканов или других природных катаклизмах. Блок писал: «…Безжалостный конец Мессины (стихийных сил не превозмочь)…» Но может быть и иной тип зависимости. Например, он зависит от земли, на которой до сих пор сажает пшеницу и другие сельскохозяйственные культуры, от воды (рек, морей), от воздуха, от нефти и газа…

Но тем не менее степень зависимости человека от природы, оставаясь очень большой, явным образом убывает у нас на глазах. А степень зависимости человека от неприродного, искусственного, им же созданного, явным образом увеличивается. Вот интернет возник. Возникли вторая виртуальная среда, третья виртуальная среда и так далее.

Поэтому давайте договоримся о том, что среду, в которой человек живет, мы называем искусственной — в отличие от природной среды. При этом мы понимаем, что она лишь в существенной степени искусственная, а не целиком. Тем не менее мы ее так называем, вводим это понятие, оговорив его условность.

Итак, в отличие от природной среды, искусственная среда, в которой живет человек, не саморегулируется, не самовоспроизводится. Для того чтобы ее воспроизводить и регулировать, нужны определенные человеческие усилия. Воспроизводить и регулировать эту среду должен сам человек. И это понятно. Ни создавать среду, в которой он может жить, ни регулировать ее, ни трансформировать ее, делая все более искусственной (а в этом и есть роль человека и его уникальность), человек не может один. Он делает это в обществе. Этого не может сделать отдельная человеческая особь — это может сделать общество.

Человеческие общества — это системы, обладающие определенными регуляторами.

Цель этих систем — создание, воспроизводство, развитие, регулирование искусственной среды, в которой они обитают. А также создание, воспроизводство, развитие, регулирование а) обществ как систем и б) отдельных членов общества. Поэтому целей три:

— создание, регулирование, трансформирование, развитие среды;

— создание, регулирование, трансформирование, развитие обществ;

— создание, регулирование, трансформирование, развитие самих себя.

Тип социальной системы, которая регулирует, прежде всего, саму себя, а также свою производственную деятельность, а также свою культурную деятельность, в значительной степени определяется регуляторами. Поскольку человеческое общество — это система, то тип человеческого общества определяется регуляторами, которые использует данное общество.

История — это замена обществ, использующих одни регуляторы, обществами, использующими другие регуляторы. Притом что общества, использующие новые регуляторы, в каком-то смысле должны быть более эффективными, чем общества, использующие старые регуляторы.

Человек занят, повторяю:

— самим собой,

— обществом,

— искусственной во многом средой своего обитания.

Он создает это, поддерживает и развивает.

Он создает себя как сверхсложную систему, поддерживает себя как сверхсложную систему и развивает себя как сверхсложную систему. Делать это в одиночку он не может, он делает это в обществе.

Одновременно с этим он создает (опять же вместе с другими), поддерживает и развивает общество.

И, наконец, он создает, поддерживает и развивает искусственную во многом среду своего обитания.

Ученые спорят о том, что важнее:

— создание, поддержание и развитие искусственной среды, в которой человек живет (те, кто считает, что это важнее всего, всегда говорят о доминирующей роли производственного базиса, производственной деятельности, средств производства, которые созданы для того, чтобы эту искусственную среду менять, поддерживать, воспроизводить);

— создание, поддержание, развитие общества (то, что многие называют социально-политической надстройкой);

— создание, поддержание, развитие самого человека (то, что многие, в узком смысле слова, называют культурой).

Спорящие по этому вопросу ученые расходятся только в одном — приоритете каждого из названных уровней. Настоящие марксисты говорят о приоритете базиса по отношению к надстройке. Ну, что, Маркс не понимал автономного значения надстройки в обществе? Конечно, понимал. Все ученые понимают: каждый из этих уровней автономен и самозначим, а жизнь есть треугольник из трех уровней — среда (под средой я имею в виду искусственную среду), общество, человек. Они существуют вместе, один без другого не существует.

Это триединство, разорвать которое невозможно. А извлечение одного звена из триединства — это вульгаризация марксизма или чего угодно еще. Как можно вульгаризировать Маркса, так можно вульгаризировать Вебера или теорию культурно-исторических типов?

Если во главу угла поставлен способ производства, то есть то, с помощью чего создается, поддерживается, воспроизводится и развивается во многом искусственная среда, в которой человек обитает, то общество делится по способу производства, а значит, и присвоения. И тогда говорят о формациях: первобытной, рабовладельческой, капиталистической, феодальной и так далее. Но никто, кроме вульгаризаторов, не чурается при этом самостоятельного исследования способов, которыми регулируется надстройка, общество, а также человек как кирпичик этого общества.

Ничуть не менее правомочен и достаточно эффективен способ, в котором общество классифицируется в соответствии с используемыми ими регуляторами общественной жизни. С этой точки зрения, общества делятся на архаические общества, общества премодерна (средневековые, на языке формаций «феодальные»), модерна и так далее. Этот общепринятый, очень эффективный способ научной классификации.

Что такое историческая эпоха с точки зрения такой классификации? Это эпоха, в пределах которой сосуществуют общества, организованные разными способами — как старыми, так и новыми. При этом содержание исторической эпохи создается именно самым новым типом организации общества.

Если в определенный исторический период архаики еще «до и больше», но уже возникло общество, которое регулируется премодерном, это значит, что мы вошли в эпоху премодерна.

Если премодерна «до и больше», но уже возникло общество, которое регулируется модерном, то мы вошли в эпоху модерна. И так далее.

Итак, мы установили: организация общественной жизни — это ее регуляция.

Регуляция осуществляется с помощью регуляторов.

Общество, организованное одним способом, имеет одни регуляторы; общество, организованное другим способом, имеет другие регуляторы.

В современном мире существует несколько типов обществ, отличающихся друг от друга по системе используемых регуляторов. Но главным и определяющим или, точнее, еще недавно определявшим содержание эпохи способом является способ существования, именуемый модерном. Этот способ существования, начавшийся примерно в 1500 году нашей эры, завершается на наших глазах. Соответственно, мы говорим об обществе модерна, об эпохе модерна и так далее. Это наша завершающаяся эпоха.

В пределах эпохи, конечно же, есть и другие общества. Есть премодерн, то есть общества, не осуществившие переход в модерн. Есть контрмодерн, то есть общества, желающие вернуться в очень модифицированный модерн. И есть постмодерн, считающий, что он своим отрицанием модерна как бы преодолел его.

Модерн, а также премодерн, контрмодерн и постмодерн — это типы обществ, которым свойственны определенные нормы и принципы, регулирующие социальную жизнь.

Модерн — это тип общества, регулируемый:

а) светским национальным правом,

б) секуляризацией общественной жизни, то есть превращением всей жизни в светскую (не только права, но и всех сторон жизни). Религия отделяется от государства, она остается частным делом людей, но ее прерогативы резко сокращаются, им указана граница. Атомизация, индивидуализация (очень важно, чтобы осуществлялась индивидуализация в рамках модерна), индустриализация и так далее. Общество модерна иногда называют индустриальным или даже буржуазным, но с определенными оговорками.

Премодерн — это тип общества, предшествующий модерну и регулируемый религией, традицией (что не одно и то же: «привычка — душа держав»), сословной корпоративностью (ты родился феодалом, дворянином — и будешь им). Для него характерно преобладание сельскохозяйственного уклада. Общество премодерна иногда называют традиционным или аграрным.

Контрмодерн — это тип общества, сходный с премодерном, но искусственно насаждаемый в эпоху модерна и даже постмодерна. И избавляющий премодерн от развития, от гуманности. Ведь, когда премодерн существовал, в нем же тоже было развитие.

Постмодерн — это тип общества, формирующийся на обломках модерна и проблематизирующий основные принципы всей социальной регулятивности. Если модерн собирал все к одному знаменателю, разрешая многообразие и потом собирая его рациональностью, то постмодерн говорит: «Все, ничего не собираем, все распускаем».

Типы обществ могут формироваться стихийно или на основе четкого замысла.

Замысел, сообразно которому создается общество определенного типа, — это проект. В наибольшей степени на основе четкого замысла осуществлялись модерн, контрмодерн и постмодерн, что позволяет говорить о проекте «Модерн», о проекте «Контрмодерн» и о проекте «Постмодерн».

Осуществление проекта «Модерн» — это и есть модернизация. Та самая модернизация, которой заболели в очередной раз, страсти по которой разрушили СССР, ради которой теперь собираются проводить десоветизацию и наносить удар по русскости. Модернизация — это осуществление проекта «Модерн».

Теперь давайте перечислим регуляторы, они же фундаментальные принципы, обеспечивающие в рамках модерна структуризацию общества, его функционирование и развитие.

Принцип номер один — несовершенство человека. Неисправляемое несовершенство человека. Модерн утверждает: «Человек фундаментально зол и несовершенен. В нем всегда есть свинья, и количество этой свиньи — величина постоянная. Мы должны исходить из этого, как из данности.

И мы должны заставить это работать на прогресс, на благо, на развитие. Утопия усовершенствования человека — злая утопия (как говорил Владимир Путин, красивая, но вредная сказка). Человек зол. Исходя из этого, мы должны ставить его в рамки, при которых зло будет работать на благо. Пар, нагнетаемый в котле, может взорвать дом, но он же может привести в движение паровую машину. Мы должны использовать зло во благо — и мы обеспечим прогресс».

Модерн — великий проект. Он обеспечил прогресс, обеспечил развитие. В этом-то самое интересное. Но в итоге оказалось, что качество «хомо сапиенса» не меняется и даже ухудшается, а развитие производительных сил идет чуть ли не по экспоненте. Это так называемый неуправляемый научно-технический прогресс. Итак, сложилась ситуация, при которой развитие технической среды, в которой обитает антропос, идет вверх, а сам антропос остается на месте (или идет вниз). Нарастают «антропотехнические ножницы»: человек не меняется, а среда стремительно развивается (рис. 18).

В результате техническое развитие подходит к некоему критическому барьеру. Антропотехническому барьеру, иногда в кулуарах называемому «барьером Питерса». Смысл «барьера Питерса» в том, что любая цивилизация на любой планете, которая доходит до критического разрыва между состоянием антропоса и сложностью созданной им техносферы, самоликвидируется (рис. 19).

В любом случае, этот неуправляемый рост смертельно опасен. И мы подходим к этому барьеру.

Спрашивают: «Что ж тогда делать?»

Тут два пути (рис. 20).

Либо начать сворачивать научно-технический прогресс, и это и есть Контрмодерн. А как его свернешь? Его же и свернуть нельзя!

Либо начать наращивать возможности человека, а это и есть Сверхмодерн.

Этим-то и занимались коммунисты! Этим-то столетиями и занималась Россия! За это-то ее и костерили. Но сейчас наступает момент, когда без этого типа развития, который уже не есть Модерн, мы очень быстро окажемся у «барьера Питерса». И просто «навернемся» раз и навсегда.

«Антропотехнические ножницы» — это лишь один из признаков того, что великому проекту «Модерн» — хана. Он подходит к финальной точке. Те принципы регуляции, которые он предлагал, исчерпаны.

Но если это так, то все, что делали русские (и в рамках XIX и XVIII века, и в коммунистическую эпоху), вся эта русская мечта о том, чтобы человек развивался так же, как развиваются производительные силы, чтобы одно развитие сочеталось с другим, — только сейчас приобретает безальтернативный характер. Только сейчас человечество вдруг начинает понимать, что без этого действительно хана.

И именно в этой точке русских опять начинают отделять от их ноу-хау, от их великих достижений, от их драгоценного вклада, приобретающего сейчас фундаментально общечеловеческое значение. И не просто отделять, а втыкать на периферию проекта, который завершается в силу объективных закономерностей.

Таким образом, модерн не только не тождествен развитию, модерн — это великое начинание, которое подходит к концу и которое искусственно добивают опережающим образом. Он бы просуществовал еще лет 20–30, но его добивают. Если он даже остается как суррогатная форма в обществах восточного типа, то это отдельный вопрос, который мы будем рассматривать в следующем нашем разговоре. А сейчас мы просто скажем одно: те, кто утверждает, что модерн тождествен развитию, нагло лгут. И это надо обсуждать конкретно, детально и доказательно.

Более того, если раньше можно было утверждать, что модерн — это магистральный способ развития, что «русские занимаются какими-то периферийными исследованиями в области развития, их эксперименты никому не нужны, ибо и без этих экспериментов можно хорошо развиваться», то теперь модерну хана. Конец эпохе Модерн. Об этом говорят все.

Но тогда русское ноу-хау выходит на передний край само собой, в силу краха конкурента. Русские этого не добивались. Крах происходит в силу естественных причин и в силу того, что его добивают, этот модерн, мировые элиты, которые грезят просто неразвитием.

Все, что остается человечеству от альтернативного развития, это русское ноу-хау. И именно в этот момент нужно уничтожить и русскую цивилизацию, и русское ноу-хау. Возникает вопрос — ради чего? Субъект, который это делает, чего хочет? Ради чего он с такой адской силой взялся за СССР, а теперь снова берется за Россию?

Ради того, чтобы шанса на развитие, совместимого с жизнью, у человечества не осталось. У Шиллера Король спрашивает у Великого инквизитора: «Кому наследье предназначу?» Тот отвечает: «Тленью, но не свободе».

Поэтому все, кто болтает о свободе, говорят о ней, ноют, источают из себя какие-то странные звуки по поводу модерна, уже напоминающие скорее бред, чем внятное изложение идей, — все эти люди на самом деле являются марионетками в руках других, которые тяготеют к фундаментальному злу. Смотри тезис Белковского о том, что при Гитлере было бы намного лучше. Белковскому, конечно, в первую очередь.