Сверкающий цианид

1

Полковник Рейс отворил дверь Нью Скотланд Ярда. Он заполнил поданные ему бумаги и спустя несколько минут пожимал руку главного инспектора Кемпа в кабинете последнего.

Они хорошо знали друг друга. Кемп теперь уже мало чем напоминал закаленного в боях ветерана старой закваски. В самом деле, с тех пор как они служили под Батлом, минуло много лет, и в его поведении, может, вопреки его желаниям, появилось множество свойственных пожилым людям причуд. Он давно питал страсть к резному дереву, но если под Батлом он предпочитал тик или дуб, то ныне главный инспектор Кемп явно симпатизировал более фешенебельным породам — скажем, красному дереву или добротному старомодному розовому дереву.

— Хорошо, что вы позвонили нам, полковник, — сказал Кемп. — В данном деле мы можем оказать вам существенную помощь.

— Кажется, дело попало в весьма надежные руки, — ответил Рейс.

Кемп не стал возражать. Он охотно согласился, что к нему попадают лишь дела чрезвычайно деликатные, получившие широкую огласку и имеющие огромное общественное значение. Нахмурившись, он произнес:

— Здесь затронуты интересы министра-координатора. Можете представить, какая требуется осторожность?

Рейс кивнул. Он несколько раз встречался с леди Александрой Фаррадей. Способная, полная достоинства женщина, казалось невероятным, что она может быть вовлечена в какую-то скандальную историю. Ему приходилось слышать ее публичные выступления — они не блистали, но были ясными, обоснованными, отличались хорошим знанием вопроса и великолепной четкостью изложения.

Она была одной из тех женщин, чья общественная жизнь полностью отражалась на страницах газет, а личная жизнь как бы не существовала, теряясь в недоступной постороннему глазу тиши семейного бытия.

И все-таки, думал Рейс, у таких женщин есть своя, личная жизнь. Им знакомы отчаяние, любовь, приступы ревности. В порыве страсти они теряют самообладание и рискуют собой.

Он задумчиво спросил:

— Полагаете, она замешана, Кемп?

— Леди Александра? А вы, сэр?

— Не знаю. Но полагаю, что да. Или ее муж — притаившийся под крылышком министра-координатора.

Спокойные зеленые, как морская вода, глаза главного инспектора пристально посмотрели в темные глаза Рейса.

— Если кто-то из них совершил убийство, мы сделаем все возможное, чтобы привлечь его или ее к ответственности. Вам это известно. В нашей стране не существует ни страха перед убийцами, ни снисхождения к ним. Но мы должны располагать неопровержимыми доказательствами — таково требование закона.

Рейс кивнул. Помолчав, он сказал:

— Давайте попробуем разобраться.

— Джордж Бартон умер от отравления цианидом — как и его жена год тому назад. Вы сказали, что присутствовали в ресторане?

— Да. Бартон попросил меня прийти. Я отказался. Не нравилась мне эта затея. Я был против и старался его переубедить, говорил, что если у него есть какие-то сомнения по поводу смерти жены, пусть он обратится к сведущим людям, то есть к вам.

Кемп кивнул:

— Именно это и стоило ему сделать.

— Он был поглощен какой-то сумасбродной идеей — расставить для убийц ловушку. Что это за ловушка, он мне не объяснил. Его разговоры настолько встревожили меня, что прошлым вечером я направился в «Люксембург» с единственной целью стать очевидцем события. Мой стол, насколько это возможно, стоял от них чуть поодаль-я не хотел, чтобы меня заметили. К сожалению, сказать вам мне нечего. Я не увидел ничего подозрительного. Кроме официантов и гостей, никто не подходил к их столу.

— Да, — произнес Кемп, — арена поисков сужается. Согласны? Подозрение падает на кого-то из гостей или на официанта Джузеппе Бальцано. Сегодня утром я вызвал его — думаю, вам захочется побеседовать с ним, но не могу поверить, что он имеет какое-то отношение к делу. Двенадцать лет работает в «Люксембурге» — хорошая репутация, женат, трое детей, никаких замечаний.

— Ну что ж, поговорим о приглашенных.

— Да, присутствовали те же люди, что и в день смерти миссис Бартон.

— Что вы хотите сказать, Кемп?

— Думаю, эти два события бесспорно связаны между собой. Тогда этим делом занимался Адаме. Нельзя назвать этот случай типичным самоубийством, просто самоубийство явилось наиболее вероятным объяснением, к тому же отсутствовали непосредственные доказательства убийства. В результате было вынесено решение о самоубийстве. Для иных выводов у нас не было оснований. Как вы знаете, в нашей картотеке довольно много подобных случаев. Самоубийство под вопросом. Этот вопрос не для широкой публики, но мы-то о нем не забываем. И продолжаем потихоньку копаться. Иногда удается что-то выкопать — иногда нет. В этом деле не удалось.

— Пока что.

— Пока что. Кто-то известил мистера Бартона о том, что его жена была убита. Расчет был прост и, как известно, сработал. Не знаю, кто написал это письмо, вероятнее всего — убийца. Он рассчитывал напугать мистера Бартона и избавиться от него. Насколько я понимаю, дело обстояло именно так — вы согласны, надеюсь?

— Да, в этой части ваши доводы вполне убедительны. Бог знает, что это была за ловушка — я обратил внимание, возле стола находился незанятый стул. Возможно, он был приготовлен для какого-то неожиданного свидетеля.

Во всяком случае, стул стоял не случайно. Он должен был настолько встревожить убийцу, что он или она не стали бы дожидаться, пока ловушка захлопнется.

— Итак, — проговорил Кемп, — у нас пять подозреваемых. Начнем с первой трагедии — со смерти миссис Бартон.

— Сейчас вы твердо убеждены, что это было не самоубийство?

— Последнее убийство об этом свидетельствует. Впрочем, думаю, вы не станете обвинять нас в том, что сравнительно недавно мы поддержали версию о самоубийстве как наиболее приемлемую. Для этого было достаточно оснований.

— Вызванное инфлюэнцей депрессивное состояние? По не проницаемому лицу Кемпа пробежало подобие улыбки.

— Эту версию выдвинуло следствие. Согласно медицинскому заключению, да и чувства родственников следовало пощадить. Обычная практика. Кроме того, нашлось неоконченное письмо к сестре с распоряжениями насчет ее личных вещей — значит, мысль покончить с собой вертелась у нее в голове. Депрессия налицо, я в этом не сомневаюсь, жаль ее, но в девяти случаях из десяти у женщин это связано с любовными неурядицами. У мужчин чаще всего с денежными затруднениями.

— Значит, вам известно, что миссис Бартон имела любовника?

— Да, мы это выяснили без затруднений. Все было тщательно замаскировано, но узнать правду не составило большого труда.

— Стефан Фаррадей?

— Да. Они обычно встречались в маленькой квартире на Ирлз Коурт Уэй. Это продолжалось более полугода. Допустим, они поссорились или, возможно, она надоела ему. Как бы то ни было, она не первая женщина, решившая покончить с собой в припадке отчаяния.

— В ресторане с помощью цианистого калия?

— Да — если бы ей хотелось поразить его неожиданным ударом, пусть, дескать, полюбуется. Некоторые люди любят театральные эффекты. По моим сведениям, она не очень-то дорожила их тайной — главным образом боялся разоблачения он.

— Располагаете данными, будто его жене все было известно?

— Насколько удалось выяснить, она ничего не знала.

— Но она могла знать все, Кемп. Не такая она женщина, чтобы обнажать свою душу.

— Возможно, обоих следует взять на заметку. Она могла совершить преступление из-за ревности. Он — ради своей карьеры. Развод все обнажил бы. Это был бы необычный процесс, противоречия в клане министра-координатора всплыли бы наружу.

— А что вы думаете о девице-секретаре?

— Не исключена эта возможность. Вероятно, она питала к Джорджу Бартону нежные чувства. Большую часть дня они проводили вместе, и есть предположение, что он был ей не безразличен. В самом деле, вчера одна из телефонисток показала нам, как Бартон держал Руфь Лессинг за руку и при этом говорил, что не представляет, как бы он жил без нее, а когда мисс Лессинг вышла из комнаты и застала ее врасплох, то она немедленно уволила эту девушку — дала ей денег на месяц вперед и велела убираться. Похоже, она приняла все это слишком близко к сердцу. Кроме того, сестре миссис Бартон также причиталась солидная сумма — этого тоже не следует забывать. Ребенок ребенком, но кто за нее поручится. И, наконец, миссис Бартон имела еще одного приятеля.

— Так вам и это известно?

Кемп медленно произнес:

— До обидного мало, но и то, что известно, вызывает некоторые подозрения. Паспорт у него в порядке, Американское подданство, ничего предосудительного не установлено. Приехал сюда, остановился в «Клеридже», умудрился завести знакомство с лордом Дьюсбери.

— Мошенник?

— Вероятно. Дьюсбери, кажется, клюнул на удочку — попросил его остаться. И тут началось.

— Производство оружия, — сказал Рейс. — На заводах Дьюсбери начались какие-то неполадки при испытаниях нового танка.

— Да. Этот самый Браун отрекомендовался в качестве представителя фирм, производящих вооружение. И как только он там появился, вскоре начался саботаж — как раз в то самое время. Браун сшивался среди закадычных дружков Дьюсбери — Казалось, он искал связей со всеми, кто так или иначе имел отношение к фирмам, изготавливающим вооружение. И в результате началась всякая неразбериха, в которой он, по моему разумению, приложил руки. Раз или два на заводах произошли серьезные беспорядки, и это вскоре после того, как он там появился.

— Интересная личность — мистер Антони Браун.

— Да. Он щедро наделен обаянием и, очевидно, умеет извлекать из этого пользу.

— А зачем ему понадобилась миссис Бартон? Ведь Джордж Бартон не имел никакого отношения к производству оружия?

— Не имел. Но Браун, кажется, был в довольно близких отношениях с его женой и мог из этого кое-что извлечь. Ведь вам известно, полковник, милая женщина способна выведать у мужчины все, что угодно.

Рейс кивнул, он понял: слова главного инспектора относились к Управлению контрразведки, которое он когда-то контролировал, и не были им восприняты как намек на его собственные упущения.

После минутного раздумья он произнес:

— Вы читали письма, которые получил Джордж Бар-тон?

— Да. Их нашли прошлым вечером у него в доме в столе. Мисс Марло отыскала их для меня.

— Знаете, Кемп, эти письма очень меня заинтересовали. Каково мнение эксперта?

— Бумага дешевая, чернила обычные — отпечатки пальцев Джорджа Бартона и Ирис Марло. На конверте куча всяких неопознанных следов, видимо, почтовых работников и т. д. Письма написаны, как подтвердили эксперты, человеком довольно образованным и находящимся, в здравом уме.

— Довольно образованным. Значит, не слугой?

— Видимо, нет.

— Тогда это становится еще более интересным.

— Напрашивается вывод: кто-то что-то подозревал.

— Неизвестный не обратился в полицию. Он хотел пробудить в Джордже подозрения и остаться при этом в тени. Все это весьма странно, Кемп. Возможно, он даже не сам это писал, да?

— Мог и сам написать. Но зачем?

— Кому-то захотелось представить самоубийство в виде убийства.

— И выставить в качестве палача Стефана Фаррадея? Неплохая мысль. Немало потрудились для этого. Но дело в том, что у нас абсолютно нет против него никаких улик.

— Ну, а по поводу цианида что скажете? Была найдена какая-нибудь упаковка?

— Да. Внутри следы кристаллов цианида. Никаких отпечатков пальцев. Ясное дело, в детективных рассказах упаковка содержала бы все нужные улики. Заняться бы авторам этих детективных историй нашей повседневной работой. Тут бы они и убедились, что чаще всего никаких следов не остается и приходится отыскивать несуществующее.

Рейс улыбнулся.

— Метко подмечено, А вчера вечером тоже никаких видимых следов не осталось?

— Именно этим я сегодня и продолжаю заниматься. Вчера я опросил всех присутствующих, затем с мисс Марло возвратился на Эльвестон Сквер и просмотрел стол и бумаги Бартона. Сегодня я опрошу очевидцев более обстоятельно. Допрошу и людей, находившихся за двумя другими столами в алькове… — Он перелистал какие-то бумаги. — Да, вот они. Джеральд Толлингтон — гренадер гвардейцев и достопочтенная Патриция Брайс-Вудворт. Юные жених и невеста. Бьюсь об заклад, они друг с друга глаз не сводили и до остального им дела не было. Мистер Педро Моралес, омерзительный коммивояжеришко из Мексики. У него даже белки глаз желтые. И мисс Кристина Шеннон — если речь не о деньгах, у нее язык прилипает к гортани Но сто к одному, что-нибудь они все-таки заметили. На всякий случай я запасся их именами и адресами. Начнем с этого бедняги, официанта Джузеппе. Он уже здесь. Сейчас я его приглашу.

2

Джузеппе Бальцано был человеком среднего возраста, с умным обезьяньим лицом. Он нервничал, и, по-видимому, не зря. Его английская речь отличалась достаточной резвостью, поскольку, как он объяснил, с шестнадцати лет проживал в этой стране и был женат на англичанке.

Кемп относился к нему с ясной симпатией.

— Итак, Джузеппе, давай послушаем, что ты об этом думаешь.

— Скверная история, для меня особенно. Ведь я обслуживал этот стол. Я, а не кто иной, разливал вино. Люди скажут, что я обезумел и положил отраву в бокал с вином. Это не так, но люди так и скажут. Уже мистер Голдстейн говорит, что будет лучше, если я возьму на неделю отпуск, — чтобы люди ни о чем не спрашивали меня и не тыкали пальцами. Он справедливый человек, он знает, я не виновен, я проработал там много лет, он не уволит меня, как сделали бы другие хозяева. Мистер Чарлз тоже всегда был добрым, но для меня это огромное несчастье — я боюсь. Я спрашиваю себя: значит, у меня есть враг?

— И как же, — деревянным голосом спросил Кемп, — есть?

Печальное обезьянье лицо исказила улыбка. Джузеппе протянул руки.

— У меня? На всем свете у меня нет никакого врага. Хороших друзей много, но врагов нет.

Кемп хмыкнул.

— Теперь насчет прошлого вечера. Расскажи мне про шампанское.

— Пили Клико 1928 года очень хорошее и дорогое вино. Мистер Бартон любил такое, он любил добрую пищу и вина — все самое отменное.

— Он заказал это вино заранее?

— Да. Обо всем договорился с Чарлзом.

— А что тебе известно насчет свободного места за столом?

— Он об этом тоже договорился. Сказал Чарлзу и мне. Его должна была занять попозже одна молодая леди.

— Молодая леди? — Рейс и Кемп переглянулись. — Ты ее знаешь?

Джузеппе показал головой.

— Нет, об этом мне ничего не известно. Она должна была прийти позже, вот и все, что я слышал.

— Поговорим о вине. Много было бутылок?

— Две бутылки и третья стояла наготове. Первую бутылку закончили довольно быстро. Вторую я открыл незадолго до кабаре. Я наполнил бокалы и поставил бутылку в ведерко со льдом.

— Когда ты последний раз видел, как мистер Бартон пил из своего бокала?

— Позвольте припомнить… Когда закончилось кабаре, пили за здоровье молодой леди. Был ее день рождения, насколько я понял. Потом они пошли танцевать. После этого, когда они возвратились, мистер Бартон выпивает, и через мгновение все произошло! Он умер.

— Ты наполнял бокалы, пока они танцевали?

— Нет, монсеньор. Они были наполнены, когда пили за мадемуазель, выпили немного, лишь несколько глотков. В бокалах оставалось еще достаточно вина.

— Когда-нибудь кто-нибудь — безразлично кто — приближался к столу, пока они танцевали?

— Ни одна душа, сэр. Я в этом уверен.

— Все пошли танцевать одновременно?

— Да.

— И одновременно возвратились?

Джузеппе закатил глаза, силясь припомнить.

— Первым возвратился мистер Бартон с молодой леди. Он был полнее других и, как понимаете, много не танцевал. Потом подошел белокурый джентльмен, мистер Фаррадей, и молодая леди в черном. Леди Александра Фаррадей и смуглый джентльмен подошли последними.

— Ты знаешь мистера Фаррадея и леди Александру?

— Да, сэр. Я часто встречал их в «Люксембурге». Они очень приметные.

— Теперь, Джузеппе, увидел бы ты, если б кто-то из них положил что-нибудь в бокал мистера Бартона?

— Не скажу этого, сэр. Я обслуживаю два других стола в алькове и еще два в большом зале. Блюд много. Я не наблюдал за столом мистера Бартона. После кабаре почти все поднялись и начали танцевать, так что я в это время отдыхал — поэтому-то я и уверен, что никто не приближался к столу. Как только люди расселись, я сразу же занялся своим делом.

Кемп кивнул.

— Но, думаю, — продолжал Джузеппе, — было бы трудно сделать такое и остаться незамеченным. Мне кажется, что только сам мистер Бартон мог это сделать. А вы так не считаете, нет?

Он вопросительно взглянул на полицейского.

— Ты это сам придумал, а?

— Разумеется, я ничего не знаю, но догадываюсь. Ровно год назад эта красивая леди, миссис Бартон, покончила с собой. Может быть, и мистер Бартон так убивался, что решил покончить с собой? Это было бы поэтично. Конечно, проку ресторану тут никакого, но джентльмен, который собирается с собой покончить, об этом не думает.

Он нетерпеливо оглядел сидевших перед ним мужчин. Кемп покачал головой.

— Все не так просто, — проговорил он.

Он задал еще несколько вопросов и отпустил Джузеппе.

Как только дверь затворилась, Рейс сказал:

— Может быть, об этом-то как раз и стоило подумать?

— Безутешный муж убивает себя в годовщину смерти жены! Правда, была не совсем годовщина, но это детали.

— Это был День Всех Святых.

— Именно. Да, может быть, эта мысль и заслуживала бы внимания, но как в таком случае объяснить происхождение писем и то обстоятельство, что мистер Бартон советовался с вами и показывал их Ирис Марло? Он взглянул на часы.

— В двенадцать тридцать я должен быть в доме министра-координатора. Еще есть время, чтобы встретиться с людьми, сидевшими за соседними столиками. По крайней мере, с некоторыми из них. Полковник, вы пойдете со мной?

3

Мистер Моралес остановился в «Рице». В этот утренний час он выглядел весьма непривлекательно: небритый, налитые кровью глаза и прочие признаки тяжкого похмелья.

Мистер Моралес был американцем и изъяснялся на каком-то немыслимом жаргоне. Несмотря на цепкую профессиональную память, его воспоминания о проведенном накануне вечере были весьма туманны.

— Пошли с Крисси — эта крошка прошла огонь и воды! Она говорит, что хороший кабак. «Золотко мое, — говорю, — пойдем, куда скажешь». Кабак классный, спору нет — и знают, как тебя выпотрошить! Мне это обошлось почти в тридцать долларов. Джаз вот только паршивый — похоже, они играть не умеют.

Воспоминания о прошедшем вечере настолько увлекли мистера Моралеса, что пришлось ему напомнить про стол, находившийся в середине алькова. И тут память ему изменила.

— Там был стол и какие-то люди сидели. Не помню, как они выглядели. Я их и не разглядывал, пока этот парень не преставился. Сперва подумал, ему ликер не в то горло попал… Хотя одна из женщин запомнилась. Темная и, прямо скажу, обращает внимание.

— Вы говорите о девушке в зеленом бархатном платье?

— Нет, не о ней. Та дохлятина. А эта крошка была в черном и вся из себя такая…

Ненасытный взор мистера Моралеса привлекла Руфь Лессинг.

Он сморщил нос в знак своего восхищения.

— Я наблюдал, как она танцует, и скажу вам, умеет танцевать, эта крошка. Я раз или два ей подмигнул, но она окинула меня ледяным взглядом — такими невидящими глазами умеют смотреть только у вас в Британии.

Ничего более ценного из мистера Моралеса выжать не удалось, кроме откровенного признания, что к тому времени, как началось кабаре, он уже дошел до соответствующего уровня.

Кемп его поблагодарил и приготовился распрощаться.

— Завтра я отплываю в Нью-Йорк, — тоскливо проговорил Моралес. — Не угодно ли будет вам мое присутствие?

— Благодарю вас, но не думаю, что ваши показания помогут следствию.

— Понимаете, мне здесь нравится, и если дело связано с полицией, наша фирма возражать не станет. Когда полиция говорит вам останьтесь, вы должны остаться. Может быть, я что-нибудь вспомню, если пораскину мозгами.

Но Кемп не клюнул на эту хитроумную приманку и вместе с Рейсом отправился на Брук Стрит, где их встретил раздраженный джентльмен, отец достопочтенной Патриции Брайс-Вудворт.

Генерал лорд Вудворт принял их с нескрываемой неприязнью.

Что за сумасшедшая мысль предполагать, будто бы его дочь — его дочь! — замешана в подобной истории? Если девочка не может пообедать со своим нареченным в ресторане, чтобы не сделаться объектом нападок со стороны детективов из Скотланд Ярда, то куда катится Англия? Она даже не знала этих людей… как их звали… Хаббард… Бартон? Какой-то парень из Сити или что-то в этом роде! Нужно быть более осмотрительным, когда выбираешь место для развлечений — «Люксембург» всегда пользовался хорошей репутацией, — но подобная история происходит там уже не впервые. Джеральд просто сглупил, приглашая туда Пат… В любом случае он не позволит травмировать и терроризировать свою дочь, подвергать ее перекрестному допросу, пока не переговорит с адвокатом. Он уже позвонил старому Андерсону из Линкольн Инн и попросил его…

Здесь генерал неожиданно замолк и воззрился на Рейса.

— Где-то я вас видел. Позвольте?

Рейс ответил незамедлительно, его лицо озарилось улыбкой.

— Баддарапур, двадцать третий год.

— Боже! — воскликнул генерал. — Неужели это Джонни Рейс! Какое вы имеете отношение к этому спектаклю?

Рейс улыбнулся.

— Я пришел сюда, чтобы присутствовать при беседе главного инспектора Кемпа с вашей дочерью. Полагаю, для нее будет приятнее видеть его здесь, нежели быть вызванной в Скотланд Ярд. Думаю, мое присутствие не помешает.

— О… хм… ну что ж, вы очень любезны, Рейс.

В эту минуту отворилась дверь, вошла мисс Патриция Брайс-Вудворт и с присущими очень юному существу хладнокровием и независимостью вступила в разговор.

— Хэллоу, — сказала она. — Вы из Скотланд Ярда, не так ли? Насчет вчерашнего происшествия? Ждала вас с нетерпением. Мой папа зануда. Не надо, папочка, тебе известно, что доктор сказал о твоем давлении. Не могу понять, зачем ты во все лезешь. Я приглашу этих инспекторов в свою комнату, а к тебе пошлю Уолтерса с виски и содовой.

Генералом овладело неистовое желание выплеснуть все, что накопилось у него на душе, но он лишь промямлил:

— Мой старый друг майор Рейс.

После такого представления Патриция утратила к Рейсу всякий интерес, а лицо главного инспектора Кемпа озарила блаженная улыбка.

С достоинством генеральской дочери она выпроводила их из комнаты и провела в свою гостиную. Когда они выходили, ее отец решительно закрыл двери своего кабинета.

— Бедный папочка, — заметила она. — Он будет расстроен. Но он это переживет.

Разговор отличался самым что ни на есть дружеским тоном и абсолютной безрезультатностью.

— С ума можно сойти, — сказала Патриция. — Вероятно, мне больше уж никогда не придется стать свидетельницей убийства — ведь это же убийство? Газеты очень осторожны и неясны, но я сказала Джерри по телефону, что это, должно быть, убийство, а я даже не заметила!

В ее голосе звучало неподдельное сожаление.

Делалось очевидным, как мрачно и предсказал главный инспектор, что двое молодых, неделю назад помолвленных людей весь вечер не спускали друг с друга глаз и больше ничего вокруг себя не замечали.

Патриция Брайс-Вудворт упорно говорила о каких-то несущественных подробностях и больше ничего сообщить не могла.

— Сандра Фаррадей, как всегда, была очень нарядной. На ней было платье от Шипарелли.

— Вы ее знаете? — спросил Рейс. Патриция покачала головой.

— Несколько раз видела. Она кажется довольно нудной. Слишком напыщена, как и большинство политических деятелей.

— А больше никого из них вы до этого не встречали?

— Нет, никого — по крайней мере, не припомню. Думаю, я бы не обратила на Сандру Фаррадей внимания, не будь у нее платья от Шипарелли.

— Увидите, — мрачно проговорил главный инспектор, когда они выходили из дома генерала Вудворта, — такой же подарок преподнесет нам и маэстро Толлингтон… Ну что ж, давайте попытаем счастья у Кристины Шеннон. Это будет наша, так сказать, последняя возможность.

Мисс Шеннон, в полном соответствии с описаниями главного инспектора, оказалась белокурой красавицей. Красивые, тщательно причесанные волосы открывали нежное, наивное, как у ребенка, лицо.

С мисс Шеннон, по утверждению инспектора Кемпа, трудно было о чем-нибудь поговорить, но живость ее взгляда и хитрость, притаившаяся в глубине больших голубых глаз, свидетельствовали, что ее бессловесность простирается лишь в интеллектуальных направлениях, а где речь касается грубой житейской прозы и особенно денег, там Кристина Шеннон маху не даст.

Мужчин она приняла с исключительным радушием, предложила выпить, а когда те отказались, стала настойчиво угощать их сигаретами. Квартира у нее была маленькой и обставлена дешевой современной мебелью.

— Я была бы очень рада, если б смогла вам помочь, инспектор. Спрашивайте меня, что пожелаете.

Кемп начал с обычных вопросов, касающихся обстановки и поведения людей, сидевших за столом в центре зала.

Кристина сразу же показала себя тонким и проницательным наблюдателем.

— Нетрудно было увидеть — компания не слишком веселилась. Они словно все оцепенели. Мне искренне было жаль старичка — хозяина сборища. Он из себя выходил, стараясь их развлечь, бесился, как кошка на привязи,но льда растопить ему не удалось. Высокая женщина справа от него надулась, словно аршин проглотила, а девочка слева заметно была не в себе из-за того, что смуглого красавца посадили не с ней рядом, а напротив. Возле нее сидел блондин, похоже, он страдал расстройством желудка, ел — словно у него кусок в горле застревал. Его соседка без конца хлопотала и возилась с ним так, будто хотела через голову перепрыгнуть.

— Мисс Шеннон, вы, кажется, заметили все до мельчайших подробностей, — сказал полковник Рейс.

— Открою вам секрет. Мне самой было не слишком весело. Я провела с одним джентльменом три ночи подряд, и он мне порядочно надоел. Ему хотелось осмотреть весь Лондон — особенно места, имеющие репутацию, и, нужно сказать, он не скупился. Везде шампанское. Мы обошли «Компрадор», «Миль Флейерс» и наконец добрались до «Люксембурга». Замечу вам, он порезвился. Мне даже его как-то жаль стало. Но разговор с ним интересным не назовешь. Бесконечные истории про махинации, которые он обделывал где-то там в Мексике, и большинство из них я выслушала по три раза. И еще он без конца рассказывал о всех дамах, которых он познал и как они были от него без ума. Выслушивать подобное, согласитесь, утомительно, но Педро на это внимания не обращал, поэтому я только и делала, что ела и озиралась по сторонам.

— Ну что ж, вы для нас просто находка, мисс Шеннон, — сказал главный инспектор. — Могу надеяться, что вам удалась заметить какие-то детали, которые помогут нам справиться с нашей задачей.

Кристина покачала белокурой головкой.

— Не представляю, кто укокошил старикашку, решительно не представляю. Он выпил шампанского, лицо его вдруг посинело, и он свалился.

— Вы не помните, когда он последний раз до этого пил из своего бокала?

Девушка задумалась.

— Когда… да… сразу же после кабаре. Вспыхнул свет, он поднял бокал, что-то сказал, остальные тоже подняли бокалы. Наверное, он произнес тост.

Инспектор кивнул.

— А потом?

— Потом заиграла музыка, они все поднялись и пошли танцевать, шумно двигали стульями, смеялись. Кажется, впервые за их столом повеселело. Удивительно, как шампанское сближает людей.

— Они все пошли — у стола никто не остался? —Да.

— И никто не дотрагивался до бокала мистера Бартона?

— Абсолютно никто. — Она ответила без раздумий. — Я в этом совершенно уверена.

— И никто — совершенно никто — не приближался к столу, пока их не было?

— Никто — за исключением, разумеется, официанта. — Официанта? Какого официанта?

— Один из этих юнцов с фартуком, лет шестнадцати. Не настоящий официант. Он помогал замухрышке, похожему на обезьяну — итальянцу, по-моему.

Инспектор Кемп кивком головы подтвердил, что эта характеристика полностью соответствует внешности Джузеппе Бальцано.

— И что он делал, этот юный официант? Наполнял бокалы?

Кристина покачала головой.

— О, нет. Он ни к чему на столе не прикасался. Просто подобрал вечернюю сумочку, которую одна из девушек обронила, когда они поднимались.

— Чья это сумочка?

На минуту-другую Кристина задумалась. Затем сказала:

— Правильно. Сумочка девчонки — зеленая с золотом. У двух других женщин были черные сумочка.

— И что официант сделал с этой сумочкой? Кристина удивилась.

— Просто положил ее обратно на стол, вот и все.

— Вы совершенно уверены, что он не притрагивался ни к одному из бокалов?

Конечно. Он второпях сунул ее на стол и побежал, потому что один из официантов свистнул ему, чтобы он куда-то пошел и что-то принес, и тому надо было пошевеливаться.

— И это был единственный случай, когда кто-то приближался к этому столу?

— Именно так.

— Но, разумеется, кто-то мог подойти к столу, и вы могли этого не заметить.

Кристина решительно покачала головой.

— Нет, совершенно уверена, что нет. Понимаете, Педро вызвали к телефону, и пока он не вернулся, я ничем не занималась, я только глядела по сторонам и скучала.

Я все замечала, а с места, на котором я сидела, лучше всего был виден соседний стол. Рейс спросил:

— Кто первым вернулся к столу?

— Девушка в зеленом со стариком. Они уселись, затем подошли блондин и девушка в черном, за ними остальные важные особы и смуглый красавец. Отменный он был танцор. Когда все возвратились и официант начал подогревать на спиртовке блюдо, старик наклонился вперед, произнес свою речь, все снова подняли бокалы. И тут все произошло. — Кристина замолчала и весело добавила:

— Ужасно, не правда ли? Я думала, это был удар. Моя тетя так же упала, когда с ней случился удар. Тут же возвратился Педро, и я сказала: «Смотри, Педро, у этого человека удар». А Педро спокойно ответил: «Он уже умер — уже умер, — все кончено» — и это было так ужасно. Я не могла отвести от него глаз. Страшно, когда в таком месте, как «Люксембург», кто-нибудь умирает. Не нравятся мне эти мексиканцы. Когда они напьются, они теряют человеческий облик, — не знаешь, какую гадость они могут выкинуть. — Она на мгновение задумалась и, посмотрев на нарядный браслет у себя на запястье, добавила:

— А все-таки, должна сказать, они довольно великодушны.

Кемп незаметно отвлек ее от рассуждений о невзгодах и доходах одинокой девушки и заставил еще раз повторить эту историю.

— Вот мы и использовали свой последний шанс, — сказал он Рейсу, когда они покидали квартиру мисс Шеннон. — И это мог бы быть неплохой шанс. Из всех свидетелей эта девушка самая стоящая. Она все точно видит и запоминает. Если бы там можно было бы что-то увидеть, она бы увидела. Стало быть, ответ таков: видеть там было нечего. Невероятно. Колдовство, да и только! Джордж Бартон пьет шампанское и отправляется танцевать. Он возвращается, пьет из того же самого бокала, к которому никто не притрагивался, и — вот чудеса — бокал полон цианида. Безумие! Это никогда не могло бы произойти, если бы не произошло.

На минуту он остановился.

— Официант. Мальчик. Джузеппе ни разу о нем не упоминал. Об этом стоит подумать. Как бы то ни было, он единственный человек, находившийся во время танцев возле стола. Здесь может что-то быть. Рейс покачал головой.

— Если бы он положил отраву в бокал Бартона, эта девушка заметила бы. У нее врожденная способность подмечать детали. Пустота в голове компенсируется ее наблюдательностью. Нет, Кемп, здесь должно быть какое-то очень простое объяснение, только бы смогли мы его разгадать.

— Да, возможно. Он сам бросил в бокал отраву!

— Я начинаю верить, что именно так все и произошло, ничего иного и быть не могло. Но если это так, то, я убежден, он не знал, что это был цианид.

— Вы предполагаете, что кто-то ему его подсунул? Сказал, что это средство улучшает пищеварение или снижает давление — что-нибудь в таком духе?

— Возможно.

— Тогда кто этот неизвестный? Супруги Фаррадей?

— Совершенно невероятно.

— Столь же невероятно предполагать и мистера Антони Брауна. Значит, остаются двое — нежная невестка…

— …и преданный секретарь.

Кемп взглянул на полковника.

— Да… она могла бы ему что-нибудь подстроить… Мне надо идти к министру-коодинатору. А вы? Встретитесь с мисс Марло?

— Думаю отправиться в контору — повидаться с милой секретаршей. Соболезнование старого друга. Мог бы пригласить ее позавтракать… Значит, вы ее подозреваете?

Пока что я никого не подозреваю. Просто обнюхиваю следы.

— С Ирис Марло вам все равно придется встретиться.

— Встречусь, но хотелось бы побывать у нее в доме в ее отсутствие. И знаете почему, Кемп?

— Разумеется, нет.

— Потому что там кто-то чирикает — чирикает, как маленькая птичка… «Маленькая птичка, расскажи мне», — пел я, когда был ребенком. Вот в чем суть, Кемп, эти пичужки многое могут рассказать, только позволь им пощебетать.

4

Мужчины простились. Рейс нанял такси и отправился в Сити, в контору Джорджа Бартона. Главный инспектор Кемп, озабоченный растущими расходами, сел в автобус. Дом министра-координатора находился неподалеку.

Лицо инспектора, когда он поднимался по ступеням и дернул звонок, было довольно мрачным. Положение его, он знал это, было трудным. Фракция министра-координатора обладала огромным политическим влиянием и, словно сетью, покрыла всю страну своими объединениями. Главный инспектор Кемп верил в беспристрастность британской юстиции. Если Стефан или Александра Фаррадей причастны к смерти Розмари Бартон или Джорджа Бар-тона, никакие «связи» или «влияния» не помогут им избежать ответственности. Но если они невиновны или доказательства их вины недостаточно определены, тогда должностному лицу следует быть очень осторожным в своих действиях, иначе начальство хорошенько даст ему по рукам. Понятно, при такой ситуации предстоящее объяснение не очень радовало главного инспектора.

Поглощенный тягостными размышлениями, главный инспектор Кемп был препровожден похожим на епископа привратником в затененную, уставленную книгами комнату в задней части дома, где его ожидал министр-координатор со своей дочерью и зятем.

Поднявшись навстречу инспектору, министр-координатор пожал ему руку и учтиво произнес:

— Вы пришли точно в назначенное время, главный инспектор. Позвольте сказать, я по достоинству оценил вашу любезность — вы сами пришли сюда, вместо того чтобы вызвать мою дочь и ее мужа в Скотланд Ярд. Разумеется, в случае необходимости они с готовностью явились бы туда — об этом и речи быть не может. Они так же ценят вашу доброту.

Сандра произнесла:

— Безусловно, инспектор.

На ней было платье из мягкого черного материала, свет длинного узкого окна струился ей на спину, и она напоминала Кемпу статую из раскрашенного стекла, которую он однажды видел в заграничном соборе. Продолговатый овал лица и слегка угловатые плечи усиливали иллюзию. Как святая, подумалось ему. Но леди Александра Фаррадей не была святой — совсем не была. И, кроме того, все эти древние святые, по его разумению, были не добрыми, скромными, незаметными христианами, а нетерпимыми, фанатичными, жестокими к себе и другим.

Стефан Фаррадей стоял возле жены. Его лицо не выражало совершенно никаких эмоций. Он держался строго официально, как и подобает пользующемуся уважением политическому деятелю. Мужское естество было тщательно погребено. Но ведь оно существовало, это мужское естество, подумалось Кемпу.

Министр-координатор заговорил так, словно давал одно из своих многочисленных интервью.

— Не скрою от вас, инспектор, эта история произвела на нас чрезвычайно тяжелое и неприятное впечатление. Уже второй раз моя дочь и зять оказываются свидетелями чудовищной смерти в общественном месте — в том же самом ресторане, двух членов одной и той же семьи. Подобного рода популярность всегда опасна для человека, занимающего видное общественное положение. Огласки, разумеется, не избежать. Мы это хорошо понимаем, и моя дочь, и мистер Фаррадей полны желания оказать вам посильную помощь в надежде, что дело будет быстро закончено и потому заглохнет вызванная им нездоровая заинтересованность.

— Благодарю вас, министр-координатор. Я исключительно ценю проявленную вами заинтересованность. Она, безусловно, облегчит нам нашу работу.

Сандра Фаррадей сказала:

— Спрашивайте у нас все, что найдете нужным, инспектор.

— Благодарю вас, леди Александра.

— Позвольте, главный инспектор, — сказал министр-координатор, — вы, конечно, располагаете собственными источниками информации, но, как сообщил мне мой друг, комиссар внутренних дел, смерть Бартона расценивается не столько как самоубийство, сколько как убийство, хотя по всем внешним признакам, с точки зрения обывателей, самоубийство выглядело бы более правдоподобным объяснением. Ты считаешь, что произошло самоубийство, дорогая Сандра? Католическое изваяние чуть склонило голову. Сандра в раздумье произнесла:

— Мне кажется, вчерашние события это подтверждают. Мы находились в том же ресторане и сидели за тем же столом, где в прошлом году отравилась бедная Розмари Бартон. Мы часто встречались с мистером Бартоном этим летом на даче, и он производил довольно странное впечатление — просто на себя не походил. Мы все думали, что смерть жены повлияла на его рассудок. Знаете, он обожал ее, и не думаю, чтобы он когда-либо примирился с ее смертью. Поэтому мысль о самоубийстве кажется если не естественной, то, по крайней мере, возможной — лично я не могу представить, чтобы кому-то понадобилось убивать Джорджа Бартона.

Стефан Фаррадей быстро проговорил:

— Бартон был великолепным парнем. Уверен, на всем свете у него не было ни одного врага. Инспектор Кем оглядел лица, обращенные к нему в немом ожидании, и собрался с мыслями. «Лучше им все рассказать», — подумал он.

— Леди Александра, не сомневаюсь в основательности ваших рассуждений. Но, понимаете, есть обстоятельства, которые, возможно, вам еще неизвестны.

Министр-координатор незамедлительно вмешался:

— Мы не вправе держать за руки главного инспектора. Он волен сам решать, какие факты следует предавать гласности.

— Благодарю, милорд, нет причин, которые бы помешали мне быть откровенным. Суть дела в следующем: Джордж Бартон незадолго перед смертью высказал двум людям свое убеждение, что его жена не совершила, как предполагалось, самоубийства, а, напротив, была отравлена. Он думал, что напал на след этого человека, обед и празднество, устроенные вчера вечером якобы в честь дня рождения мисс Марло, на самом деле являлись частью разработанного им плана с целью установить личность убийцы его жены.

Последовало молчание, и в наступившей тишине главному инспектору Кемпу, имевшему внешность деревянного истукана, но, несмотря на это обладавшему поразительной восприимчивостью, показалось, будто бы в комнате появился страх. Он не отразился ни на одном лице, но инспектор мог бы под присягой подтвердить его присутствие.

Первым пришел в себя министр-координатор. Он сказал:

— Безусловно, подобные мысли подтверждают, что бедняга Бартон был немного… хм…не в себе. Потрясенный смертью жены, он, возможно, слегка тронулся рассудком.

— Возможно, милорд, но все говорит за то, что состояние его рассудка не заставляло опасаться самоубийства.

Снова наступило молчание. Неожиданно Стефан Фаррадей резко произнес:

— Но как могла подобная мысль прийти в голову Бартона? Что ни говори, а миссис Бартон все-таки покончила с собой.

Инспектор Кемп невозмутимо посмотрел на него.

— Мистер Бартон так не думал.

Вмешался министр-координатор:

— Но полиция подтвердила факт самоубийства. Иных предположений даже не возникло. Инспектор спокойно произнес:

— Факты свидетельствовали в пользу самоубийства. Доказательств, что ее смерть произошла по каким-то иным причинам, тогда не существовало.

Он знал, что человек, занимающий положение министра-координатора, сможет оценить смысл этого замечания. Сделавшись чуть более официальным, Кемп сказал:

— Теперь вы позволите задать вам несколько вопросов, леди Александра?

— Разумеется. — Она слегка повернула к нему голову.

— У вас не возникало подозрений, когда умерла миссис Бартон, что это могло быть не самоубийство, а убийство?

— Разумеется, нет. Я была совершенно уверена, что произошло самоубийство. Я и по-прежнему в этом уверена.

Кемп принял подачу. Он спросил:

— Леди Александра, вы не получали никаких анонимных писем в прошлом году?

Ее спокойствие уступило место неподдельному изумлению.

— Анонимных писем? Нет.

— Вы уверены? Подобные письма весьма неприятны, и люди обычно предпочитают о них не вспоминать, но в данном случае они могут быть исключительно важны, поэтому хочу подчеркнуть, если вы все-таки получали какие-то письма, мне было бы необходимо об этом узнать.

— Понимаю. Но уверяю вас, инспектор, ничего подобного я не получала.

— Прекрасно. Вы сейчас сказали, что поведение мистера Бартона летом выглядело странным. Почему?

Она на минуту задумалась.

— Хм, он был какой-то издерганный, нервный. Казалось, с трудом понимает, что ему говорят. — Она посмотрела на мужа. — Тебя это не поражало, Стефан?

— Да, все было именно так. Этот человек выглядел больным. Он похудел.

— Вы не заметили, не изменилось ли его отношение к вам и вашему мужу? Может быть, оно стало менее сердечным?

— Нет. Наоборот. Знаете, он купил дом рядом с нами и вроде бы был очень нам благодарен за то, что мы для него делали — я имею в виду знакомство с местными достопримечательностями и все такое прочее. Разумеется, мы были очень довольны, что могли в этом отношении оказаться полезными ему и Ирис Марло, этой очаровательной девочке.

— Леди Александра, миссис Бартон была вашей подругой?

— Нет, мы были не очень близки. — Она слегка улыбнулась. — В основном она дружила со Стефаном. Она интересовалась политикой, и он помогал… как бы сказать, расшить ее политический кругозор…Это доставляло ему удовольствие. Вам известно, она была очаровательной, привлекательной женщиной.

«А ты, однако, очень умна, — подумал главный инспектор Кемп, по достоинству оценив ее сообразительность. — Интересно, много ли ей известно об этой парочке — чертовски хотелось бы знать». Он продолжал.

— Мистер Бартон никогда не высказывал вам лично соображения, что его жена не покончила с собой? Никогда. Поэтому-то я и была сейчас так удивлена. А мисс Марло? Она тоже никогда не говорила о смерти своей сестры?

— Нет.

— А что заставило Джорджа Бартона купить загородный дом? Не вы ли или ваш муж подали ему эту идею?

— Нет. Для нас это было совершенно неожиданным.

— И его отношение к вам всегда оставалось дружеским?

— Весьма.

— Теперь, леди Александра, что вы знаете про мистера Антони Брауна?

— Совершенно ничего. Я случайно с ним встретилась, вот и все.

— А вы, мистер Фаррадей?

— Знаю о Брауне еще меньше, чем моя жена. Она, по крайней мере, с ним танцевала. Довольно милый парень — американец, по-моему.

— Вы не замечали, не имел ли он интимных отношений с миссис Бартон?

— На этот счет мне абсолютно ничего не известно, инспектор.

— Я просто интересуюсь вашими впечатлениями, мистер Фаррадей.

Стефан нахмурился.

— Они были довольно дружны — вот и все, что я могу сказать.

— А вы, леди Александра?

— Вы хотите знать мое мнение, инспектор?

— Да, ваше мнение.

— Ну что ж, раз это так важно. У меня сложилось впечатление, что они хорошо знали друг друга. И имели интимные отношения. Понимаете, это было видно по тому, как они глядели друг на друга. Но конкретных доказательств у меня нет.

— Дамы часто имеют на этот счет правильные суждения, сказал Кемп. — Теперь, леди Александра, что вы скажете о мисс Лессинг?

— Мисс Лессинг, насколько я понимаю, была секретарем мистера Брауна. Впервые я увидела ее в тот вечер, когда умерла миссис Бартон. Затем я однажды встречалась с ней во время ее приезда на дачу и, наконец, прошлым вечером.

— Позвольте задать вам еще один неофициальный вопрос: у вас не сложилось впечатления, что она влюблена в Джорджа Бартона?

— Не имею на этот счет ни малейшего представления.

— Тогда перейдем к событиям прошлого вечера. Он скрупулезно, шаг за шагом, допросил Стефана и его жену о том, как проходил столь трагически закончившийся ужин. На многое он не рассчитывал, и все, что ему удалось узнать, подтвердило его предположения. Все показания сходились в главном — Бартон предложил тост в честь Ирис, выпил и сразу же после этого отправился танцевать. Все гурьбой за ним последовали. Первыми к столу возвратились Джордж и Ирис. Ни один из супругов не мог дать никакого объяснения по поводу пустого стула, кроме того, что Джордж Бартон во всеуслышанье заявил, будто ожидает своего друга, полковника Рейса, который немного запоздает. Это утверждение, как было известно инспектору, не соответствовало истине. Сандра Фаррадей сказала, а муж с ней согласился, что когда загорелся свет после кабаре, Джордж смотрел на пустой стул каким-то странным, загадочным взглядом, несколько минут находился в страшной растерянности и не слышал, что ему говорили, затем он пришел в себя и предложил выпить за здоровье Ирис.

Единственная новость, которую инспектор смог приплюсовать к имеющейся у него информации, было сообщение Сандры о ее беседе с Джорджем в Файрхевене — когда он умолял ее прийти с мужем на вечер, устраиваемый им в честь дня рождения Ирис.

«Это был весьма благовидный, хотя и не соответствующий истине предлог», — подумал главный инспектор. Закрыв записную книжку, в которой он начертил пару каких-то иероглифов, инспектор поднялся со стула.

— Я вам очень признателен, милорд, и вам, мистер Фаррадей, и вам, леди Александра, за помощь и участие.

— В ходе дальнейшего расследования потребуется помощь моей дочери?

— Вся процедура — чистая формальность. Сбор свидетельских показаний, подпись медицинского заключения, и в течение недели расследование закончится. Надеюсь, — сказал инспектор, тон его едва изменился, — к этому времени мы управимся.

Он обернулся к Стефану Фаррадею.

— Кстати, мистер Фаррадей, есть тут одна — две небольшие каверзы, которые, я думаю, вы могли бы помочь мне разобрать. Нет нужды беспокоить леди Александру. Если вы позвоните мне в Ярд, мы сумеем договориться об удобном для вас времени. Вы, я знаю, занятой человек.

Сказано это было непринужденно, даже, пожалуй, беспечно, но три пары ушей уловили в словах инспектора затаенный смысл. Стефану удалось сохранить дружескую невозмутимость, когда он сказал:

— Разумеется, инспектор. — Затем он взглянул на часы и пробормотал:

— Мне нужно отправляться в Палату.

Когда Стефан второпях удалился и столь же поспешно уехал главный инспектор, министр-координатор обернулся к дочери и спросил, словно саданул наотмашь:

— Стефан имел шашни с этой женщиной?

Пауза длилась долю секунды, не более, потом последовал ответ:

— Нет, конечно. Иначе бы я все знала. Во всяком случае, Стефан не таков.

— Ну что ж, смотри, дорогая, как бы локти кусать ее пришлось. Молва на месте не застаивается.

— Розмари Бартон дружила с этим самым, с Антони Брауном. Они везде вместе появлялись.

— Хорошо, — протянул министр-координатор, — ты-то уж, наверное, знаешь.

Он не поверил дочери. Его лицо, когда он медленно выходил из комнаты, было серым и взволнованным. Он поднялся по лестнице в гостиную жены. Ей было запрещено находиться в библиотеке. Он по опыту знал, ее необузданный нрав способен причинить неприятности, а при сложившейся ситуации с полицией ссориться не следовало.

— Ну что? — спросила супруга. — Как все закончилось?

— Вроде бы неплохо, — медленно проговорил министр-координатор. — Кемп — вежливый парень… обходительный… дело ведет с так-том… даже, по-моему, немного в этом отношении перебарщивает.

— Дело серьезное?

— Да, серьезное. Зря мы позволили Сандре выходить за него замуж, Вики.

— А что я говорила?

— Да… да… — Он не возражал. — Ты была права — а я ошибался. Но, посуди, она бы все равно за него вышла. Сандру с места не сдвинешь, когда она заупрямится. Знакомство с Фаррадеем подобно стихийному бедствию — человек, чье происхождение и прошлое никому не известны. Разве знаешь, как он себя поведет в трудную минуту?

— Ты думаешь, в нашей семье объявился убийца?

— Не знаю. Не хочу его голословно обвинять… Ну а полиция… они до всего докапываются. Он снюхался с женой этого самого Бартона — дело ясное. Или она из-за него отравилась, или же он… Как бы то ни было, Бартон не дурак, пахло разоблачением и скандалом, Полагаю, Стефан попросту не мог этого допустить… и…

— Отравил его?

— Да. Госпожа министерша покачала головой.

— Я с тобой не согласна.

— Надеюсь, ты права. Но кто-то отравил его.

— Нервы у Стефана слабые, чтобы совершить подобное.

— Для него самое важное — карьера, при его огромных способностях и задатках подлинного государственного деятеля. Никто не знает, что сделает человек, когда его загонят в угол.

Супруга снова покачала головой.

— Повторяю: нервы у него слабые. Здесь требуются азарт игрока и умение потерять голову. Боюсь, Вильям, я ужасно боюсь.

Он в упор посмотрел на нее:

— Полагаешь, что Сандра… Сандра…

— Мне претит даже подумать об этом, но что проку трусливо отворачивать голову и не смотреть в глаза реальности. Она совсем одурела от него — с первого взгляда. Я ее никогда, не понимала и всегда боялась. Ради Стефана она пожертвует все… всем… Чего бы это ни стоило. И если она была достаточно безумна и достаточно жестока, чтобы пойти на такое, ее необходимо спасать.

— Спасать? Что значит — спасать?

— Ты обязан спасать. Разве мы не должны заботиться о дочери? Сострадание заставит тебя использовать твои связи.

Министр-координатор пристально посмотрел на свою жену. Он долго с ней прожил и, думалось ему, хорошо изучил ее характер, тем не менее мощь и бесстрашие ее реализма, а также ее полнейшая беспринципность напугали его.

— Если моя дочь убийца, неужели я обязан использовать свое положение, чтобы избавить ее от ответственности за ее поступки?

— Разумеется.

— Дорогая Вики! Ты не понимаешь. Это невозможно. Я не могу поступиться своим достоинством.

— Ерунда.

Они оглядели друг друга — между ними стояла стена. Наверное, так же друг на друга смотрели Агамемнон и Клитемнестра, когда у них на губах трепетало слово Ифигения.

— Как член правительства, ты мог бы нажать на полицию, чтобы они прекратили расследование и вынесли вердикт о самоубийстве. Подобное случалось — не притворяйся.

— Тогда это было вопросом политики — этого требовали интересы государства. Сейчас дело имеет личный, частный характер. Очень сомневаюсь, что я смогу чем-то помочь.

— Сможешь, если тебе хвост прищемят. Министр-координатор побагровел.

— Даже если бы мог — не стал бы! Это было бы оскорблением моего достоинства.

— Если бы Сандру арестовали и осудили, не нанял ли бы ты самого лучшего адвоката и не сделал бы все возможное, чтобы ее освободить, сколь ни была бы она виновна?

— Разумеется, разумеется. Но это совсем другое дело. Вам, женщинам, этого не понять.

Супруга министра замолчала, ее убежденность не могли поколебать никакие доводы. Из всех своих детей она меньше всего любила Сандру, тем не менее материнское естество возобладало — всеми средствами, честными или бесчестными, станет она защищать свое дитя. Зубами и когтями будет она драться за Сандру.

— Во всяком случае, — сказал министр-координатор, — Сандру не осудят, пока не соберут достаточно убедительных доказательств ее виновности. А я, например, отказываюсь верить, что моя дочь является убийцей. Удивляюсь тебе, Вики, как могло тебе в голову прийти такое.

Его жена промолчала, и министр-координатор тяжелой походкой вышел из комнаты. Подумать только, Вики… его Вики… с которой он много лет прожил бок о бок, обнаружила в своей душе такую спирающую дыхание бездну, о которой он даже и не подозревал.

5

Рейс застал Руфь Лессинг за разборкой бумаг, лежавших на большом столе. На ней был черный пиджак с юбкой и белая блузочка, ее облик олицетворял собой спокойную, неторопливую деловитость. У нее под глазами он заметил темные круги, у рта пролегла горестная складка, но свое горе, если это было горем, она, как и все другие эмоции, накрепко зажала в кулак.

Рейс объяснил цель своего визита, и она живо откликнулась ему.

— Очень хорошо, что вы пришли. Разумеется, я вас знаю. Мистер Бартон ждал, что вы присоединитесь к нам прошлым вечером, не так ли? Я помню, он говорил об этом.

— А он не упоминал об этом раньше?

Она немного задумалась.

— Нет. Он это сказал, когда мы расселись вокруг стола. Помню, я была немного удивлена… — Она замолчала и чуть зарумянилась. — Не тем, что вы приглашены, разумеется. Я знаю, вы его старый друг. И должны были присутствовать на вечере год назад. Я хотела сказать, что удивилась бы, если бы пришли… Как удивилась тому, что мистер Бартон не пригласил другую женщину, чтобы уравновесить компанию… Но, разумеется, если вы собирались опоздать или, возможно, не пришли бы совсем… — Она осеклась. — Какая я бестолковая. Почему вся эта не имеющая значения дрянь лезет в голову? Все утро мне не по себе.

— Но вы, как обычно, пришли на работу?

— Разумеется. — Она удивилась, немного возмутилась. — Это же моя работа. Многое надо сделать и разобрать.

— Джордж мне всегда говорил, что он всецело на вас полагается, — мягко проговорил Рейс.

Руфь отвернулась. Он увидел, она быстро проглотила рыдание, глаза у нее заблестели. Она не выставляла напоказ своих переживаний, и это почти убедило его в ее совершеннейшей невиновности. Почти, но не совсем. Ему приходилось встречать женщин, обладавших незаурядными актерскими способностями, женщин, у которых красные веки и черные круги под глазами появлялись в силу разных искусственных ухищрений, а не естественных чувств. Отложив эту мысль про запас, он подумал: «Во всяком случае, держаться она умеет».

Руфь повернулась к столу и в ответ на его последнее замечание спокойно произнесла:

— Я много лет с ним проработала… в апреле будет семь лет… знала его привычки; я думаю, он… доверял мне.

— Не сомневаюсь… Подходит время ленча. Я надеюсь, вы не откажетесь пойти где-нибудь мирно со мной позавтракать. Мне бы хотелось с вами поговорить.

— Спасибо. Мне тоже хочется.

Он повел ее в маленький ресторан, где, как ему было известно, столы стояли довольно просторно и можно было спокойно побеседовать. Он сделал заказ и, когда официант удалился, взглянул на свою спутницу.

Красивая девушка, подумал он, гладко причесанные темные волосы, решительно сжатый рот, волевой подбородок.

Пока не подали еду, он немного поболтал о том о сем, она поддерживала беседу, выказав себя умным и понимающим собеседником.

Наконец, после некоторой паузы, она сказала:

— Вы хотите со мной поговорить о вчерашнем? Пожалуйста, начинайте. Все это настолько невероятно, что хотелось бы об этом поговорить. Не произойди это перед моими глазами, я бы никогда не поверила.

— Вы, разумеется, уже видели главного инспектора Кемпа?

— Да, вчера вечером. Он кажется умным и опытным. — Она помолчала. — Это было действительно убийство, полковник?

— Вам так сказал Кемп?

— Сам он ничего не сказал, но по его вопросам было достаточно ясно, что у него на уме.

— Ваше мнение, было ли это самоубийство или нет, будет особенно ценно, мисс Лессинг. Вы хорошо знали Бартона и, как я себе представляю, провели с ним большую часть вчерашнего дня. Как он выглядел? Обычно? Или был расстроен… удручен… взволнован?

Она задумалась.

— Трудно сказать. Он был удручен и расстроен — на то была причина.

Она объяснила, какая ситуация возникла по милости Виктора Дрейка, и вкратце обрисовала жизненный путь этого юноши.

— Гм, — проговорил Рейс. — Злополучная паршивая овца. И Бартон из-за него переживал? Руфь сказала не торопясь:

— Это трудно объяснить Понимаете, я очень хорошо знала мистера Бартона. Он злился, волновался из-за этого, да и миссис Дрейк, как всегда в таких случаях, очень переживала, ему хотелось всё уладить. Но у меня сложилось впечатление…

— Да, мисс Лессинг? Уверен, ваше впечатление будет весьма интересным.

— Мне казалось, что его раздражение, если можно так выразиться, было не совсем обычным. Дело в том, что с подобными неурядицами в той или иной форме мы уже встречались и раньше. В прошлом году Виктор Дрейк был здесь, у него были неприятности, мы отправили его в Южную Америку и только вот в июне он телеграфировал домой насчет денег. Как отнесся к этому мистер Бартон, мне было хорошо известно. Мне показалось, его раздражение вызвало главным образом то обстоятельство, что телеграмма пришла в тот момент, когда он полностью был занят приготовлениями к предстоящему банкету. Словно новые заботы помешали бы ему подготовиться к ужину.

— Вам не приходила мысль, что в этом банкете было нечто необычное, мисс Лессинг?

— Приходила. Мистер Бартон из-за него стал в высшей степени странным. Он так волновался — словно ребенок.

— Не думали ли вы, что этому банкету, возможно, придавалась какая-то особая цель?

— Вы хотите сказать, что он был копией банкета, состоявшегося год назад, когда миссис Бартон покончила с собой?

— Да.

— Откровенно скажу, мысль повторить банкет показалась мне весьма сумасбродной.

— Джордж не делился с вами никакими соображениями, не посвящал вас в свои планы?

Она покачала головой.

— Скажите, мисс Лессинг, у вас никогда не возникали сомнения насчет того, что миссис Бартон совершила самоубийство?

Она изумилась.

— Нет.

— Джордж Бартон не говорил вам, что, по его мнению, его жена была убита?

Она глядела на него в немом изумлении.

— Джордж так считал?

— Вижу, для вас это новость. Да, мисс Лессинг. Джордж получил анонимные письма, в которых утверждалось, что его жена не совершила самоубийство, но была убита.

— Так вот почему он сделался этим летом таким странным. Я не могла понять, что с ним творится.

— Вы ничего не знали про эти анонимные письма?

— Ничего. Их было много?

— Он показывал мне два.

— И я ничего не знала о них!

В голосе послышалась обида.

Он пристально посмотрел на нее и спросил:

— Итак, мисс Лессинг, что вы скажете? По-вашему, возможно, чтобы Джордж покончил с собой?

Она покачала головой.

— Нет, никогда.

— Но вы же сказали, что он был взволнован, расстроен?

— Да, но он уже некоторое время был таким. Теперь я понимаю почему. И понятно теперь, почему он так волновался из-за вчерашнего банкета. Должно быть, у него были какие-то свои соображения — он, видимо, надеялся воссоздать прежнюю обстановку и таким образом узнать что-нибудь новое. Бедный Джордж, это-то его и погубило.

— А что вы скажете о Розмари Бартон, мисс Лессинг? Вы по-прежнему думаете, что причиной ее смерти было самоубийство?

Она нахмурилась.

— Я никогда не помышляла ни о чем другом. Оно казалось таким естественным.

— Депрессия в результате инфлюэнцы?

— Может быть, что-нибудь и еще. Она была такая несчастная. Сразу было видно.

— И догадываетесь о причине?

— Хм… да. По крайней мере, думаю, что догадываюсь. Конечно, я могу ошибиться. Такие женщины, как миссис Бартон, видны насквозь — они не умеют скрывать своих чувств. Слава богу, мне кажется, мистер Бартон ничего не подозревал. О, да, она была очень несчастна. А в тот вечер, я знаю, у нее, помимо инфлюэнцы, ужасно болела голова.

— Откуда вы знаете, что у нее болела голова?

— Я слышала, она говорила об этом леди Александре в туалете, где мы раздевались. Она жалела, что у нее не было таблеток Фейвра, и, по счастью, у леди Александры оказалась одна, которую она ей и дала. Рука полковника Рейса застыла в воздухе.

— И она взяла ее?

— Да.

Он поставил бокал, не попробовав вина, и взглянул на свою собеседницу. Девушка выглядела спокойной и не осознавала смысла сказанного. Но ее слова имели особое значение. Они означали, что Сандра, которой с ее места за столом было весьма трудно положить незаметно что-нибудь в бокал Розмари, изобрела иную возможность всучить ей отраву. Она могла подсунуть ее Розмари в виде таблетки. Обычно, чтобы таблетка растворилась, требуется несколько минут, но, возможно, на этот раз была какая-то особая упаковка; она могла быть обернута в желатин или другое подобное вещество. И Розмари могла проглотить ее не с разу, а спустя некоторое время.

Он резко спросил:

— Вы видели, как она приняла ее?

— Простите?

По ее растерянному лицу он понял, до нее начинает доходить смысл ее слов.

— Вы видели, как Розмари Бартон проглотила эту таблетку?

Руфь немного испугалась.

— Я… нет, не видела. Она просто поблагодарила леди Александру.

Разумеется, Розмари могла сунуть таблетку в сумочку, а потом, во время кабаре, когда головная боль стала сильнее, бросить ее в бокал с шампанским. Гипотеза… чистая гипотеза… но вполне вероятная. Руфь прошептала:

— Почему вы спрашиваете меня об этом?

Полные вопросов глаза испуганно забегали. Он внимательно посмотрел на нее, и ему показалось, что мысль ее заработала.

— О, я понимаю. Я понимаю, почему Джордж купил этот загородный дом по соседству с Фаррадеями. Понимаю, почему он не рассказал мне об этих письмах. Мне казалось совершенно невероятным, что он не рассказал. Но, безусловно, если он им поверил, значит, один из нас, один из сидевших за столом пяти людей, должен быть убийцей его жены. Возможно… возможно, он и меня считал убийцей.

Самым что ни на есть дружелюбным тоном Рейс спросил:

— У вас были причины убивать Розмари Бартон? Сперва он думал, что она не расслышала вопроса. Она сидела неподвижно опустив глаза. Неожиданно она вздохнула, вскинула глаза и посмотрела прямо на него.

— О таких вещах никому говорить не захочется, — сказала она, — но я думаю, вам лучше узнать. Я была влюблена в Джорджа. Я была влюблена в него задолго до того, как он встретил Розмари. Не думаю, чтобы он это знал, — безусловно, не знал. Он ценил меня, очень ценил, но это было совсем другое дело. Я часто думала, что могла бы быть ему хорошей женой, могла бы сделать его счастливым. Он любил Розмари, но не был с ней счастлив.

Рейс вежливо поинтересовался:

— А вы не любили Розмари?

— Да, не любила. О, она была очень красивой, очень привлекательной, легко нравилась. Но ей никогда не хотелось понравиться мне! Я всей душой не любила ее. Когда она умерла, я была потрясена, даже напугана, но ничуть не переживала. Боюсь, даже была этому рада.

Она помолчала.

— Будьте добры, поговорим о чем-нибудь другом.

Рейс ответил незамедлительно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы подробно рассказали все, что вспомните про вчерашний день, начиная с утра, особенно — что Джордж делал или говорил.

Руфь начала быстро перечислять все происшедшие в тот день, начиная с раннего утра, события — раздражение Джорджа, вызванное домогательствами Виктора, ее телефонный разговор с Южной Америкой, достигнутую договоренность, удовольствие Джорджа по поводу того, что дело уладилось. Затем — «Люксембург» суета и волнения Джорджа. Она изложила шаг за шагом все события, вплоть до трагической развязки. Ее показания совпадали с уже слышанными им ранее. Со смутным беспокойством Руфь поведала о терзавших ее душу сомнениях.

— Это не самоубийство — уверена, это не самоубийство, но откуда же взяться убийству? Я хочу сказать — как оно могло произойти? Ясно, никто из нас не мог бы этого сделать! Значит, какой-то неизвестный подсыпал яд в бокал Джорджа, пока мы танцевали? Но если это так, то кто же мог это сделать? Все кажется совершенно бессмысленным.

— Установлено, что во время танцев никто не приближался к столу, — заметил Рейс.

— Тогда дело становится еще более запутанным. Цианид сам по себе не мог оказаться в бокале!

— У вас нет никаких соображений — подозрений, что ли, — кто мог бы положить в бокал цианид? Вспомните весь прошлый вечер. Ничего не припоминаете? Какой-нибудь незначительный конфликт, который в какой-то степени пробудил бы ваши подозрения, какой-нибудь пустячок?

Лицо ее переменилось, в глазах промелькнула растерянность. Последовала крошечная, почти не воспринимаемая чувствами пауза, прежде чем она ответила:

— Ничего.

Но что-то все-таки произошло. Он в этом не сомневался. Она что-то видела, слышала или заметила, но по той или иной причине решила не говорить.

Он не настаивал. Знал, с такими девушками, как Руфь, это бесполезно. Если по какой-то причине она решила молчать, значит, от своего не отступится.

Но что-то все-таки произошло. Эта мысль подбадривала его и вселяла уверенность. Она свидетельствовала о том, что в возвышавшейся перед ним совершенно ровной стене можно было отыскать крохотную трещину.

После ленча он распрощался с Руфью и отправился на Эльвестон Сквер. Мысли о женщине, с которой он только что расстался, не выходили у него из головы. Виновна ли Руфь? В общем, она произвела на него благоприятное впечатление. Она, кажется, была совершенно откровенной и прямодушной.

Могла ли она совершить убийство? Большинство людей могут, если их к тому принуждают. Могут совершить не убийство вообще, но одно особое, имеющее для них личное значение убийство. В этой молодой женщине чувствовалась некоторая жестокость. И мотив налицо — мотив, о котором стоило подумать. Устранив Розмари, она получила хорошую возможность сделаться миссис Бар-тон. Не имело значения, выходила ли она за человека по любви или по расчету — в том и другом случаях требовалось прежде всего устранить Розмари.

Рейс склонялся к мысли, что для брака по расчету не было достаточных оснований. У Руфи Лессинг слишком холодная голова, и не стала бы она рисковать своей шеей ради красивой жизни, которую получила бы, сделавшись женой богача. Любовь? Возможно. Он подозревал, что при всей ее холодной сдержанности она способна на неразделенную страсть.

Любя Джорджа и ненавидя Розмари, она могла бы хладнокровно задумать и привести в исполнение свои дьявольские планы. То, что задуманное осуществилось без всяких помех и было единодушно, без каких-либо сомнений признано самоубийством, свидетельствовало об ее врожденных способностях.

А затем Джордж получил анонимные письма (От кого? Зачем? Эти вопросы непрерывно сверлили сознание, дразнили, вызывали раздражение и злость), и у него зародились подозрения. Он подстроил ловушку. И Руфь его прикончила.

Нет, совершенно не то. Концы с концами не сходятся. Так мог действовать лишь охваченный паникой человек, я Руфь Лессинг не из тех, кто способен паниковать. Она умнее Джорджа и смогла бы играючи увильнуть от любой расставленной им ловушки. Получалось, что Руфь ничего нового и не добавила.

6

Люцилла Дрейк очень обрадовалась, когда увидела полковника Рейса. Шторы были опущены, Люцилла, вся в черном, с прижатым к лицу платком, появилась в комнате и, подойдя к Рейсу, протянула ему дрожащую руку; разумеется, она не хочет никого видеть — решительно никого — кроме него, старого друга дорогого и любимого Джорджа. Как ужасно, когда в доме нету мужчины! Поистине, без хозяина дом сирота. Она сама — бедная одинокая вдова, Ирис — беспомощная девчонка, а Джордж всегда обо всем заботился. Дорогой полковник Рейс такой добрый, она так ему благодарна — не представляет, что бы они без него делали. Разумеется, всеми вопросами займется мисс Лессинг — в смысле похорон и тому подобного. Ну а как подвигается следствие! Не приведи господь иметь дело с полицией — полон дом. Правда, все в штатском и весьма вежливые. Но она сама не своя, ведь такой кошмар и во сне не приснится, и пусть полковник Рейс не думает, что это у нее на нервной почве — ведь, кажется, врачи все объясняют нервами? Бедняга Джордж в этом жутком заведении, в этом «Люксембурге», и гости те же самые, вспомнилось, как бедняжка Розмари умерла там — ну, должно быть, на него и накатило… если бы он только прислушивался к ее, Люциллиным, советам и принимал это замечательное средство доктора Гаскелла… иссушил себя, круглое лето — да, как пить дать, иссушил…

Наконец Люцилла выдохлась, и Рейс получил возможность говорить.

Он выразил свое глубокое соболезнование и добавил, что миссис Дрейк может полностью на него рассчитывать.

И снова Люцилла запричитала: дескать, как он добр и как это ужасно — все, что здесь сегодня творится и что еще завтра предстоит вынести… как это сказано в Библии, лишь распрямится трава, и вечером ее срежут — может, не совсем так, но полковник Рейс знает, что она имеет в виду… как это чудесно ощущать присутствие надежного человека. Мисс Лессинг, разумеется, вполне заслуживает доверия и очень она деловая, но уж больно много иногда себе позволяет, и по ее, Люциллиному, разумению, Джордж слишком ее разбаловал. Одно время она не на шутку боялась, не сделал бы он какой-нибудь гадости, чтобы потом не раскаиваться, а уж та бы ему показала, где раки зимуют, когда бы они поженились. Разумеется, она, Люцилла, понимала, куда ветер дует. Милая Ирис, она такая славная, совсем не от мира сего. Ведь полковник Рейс не станет отрицать, что девушка должна быть простой и неиспорченной? Ирис всегда выглядела моложе своих лет и тихоня она большая — никто не знает, о чем она думает. Розмари — та была хорошенькая и шумная сверх меры, а Ирис, как сонная, слоняется по дому… Разве такими должны быть девушки? Они должны учиться, как готовить еду, и еще неплохо бы шитью. Вот о чем им следует думать, это всегда пригодится. Слава богу, что она, Люцилла, смогла приехать и жить здесь после смерти бедняжки Розмари — такая ужасная у нее была инфлюэнца, совершенно необычная инфлюэнца, сам доктор Гаскелл это подтвердил. Удивительно умный и обаятельный человек.

Она хотела показать ему этим летом Ирис. Девочка выглядела такой бледной и осунувшейся. Нет, вы только послушайте, полковник, этот дом у меня из головы не выходит. Низкий, сырой, дышать нечем. Бедняга Джордж поехал и купил его, ни с кем не посоветовавшись — жалость какая. Сказал, что хотел нас удивить, но было бы лучше, если бы он посоветовался с опытной и практичной женщиной. Мужчины в домах ничего не понимают. А до Джорджа вообще не доходило, что она, Люцилла, могла бы его избавить от множества неприятностей. Что говорить, зачем ей теперь жить? Ее дорогой муж давно умер, а Виктор, ее любимый мальчик, далеко, где-то в Аргентине — а может, в Бразилии, нет, все-таки в Аргентине… Такой нежный и славный ребенок…

Полковник Рейс заметил: да, он знает, что у нее за границей есть сын.

Минуло еще четверть часа, в течение которых полковника до отвала накормили подробнейшим описанием многосторонней деятельности Виктора. Такой одаренный ребенок, чем он только ни занимался — последовал список его разнообразных профессий. Всегда добр, зла он никому не желал. Но ему всю жизнь не везло. Сперва в колледже его ошельмовали, и она считает, оксфордское начальство запятнало себя позором. Не поняли люди, какую великолепную шутку придумал этот способный, имеющий склонность к рисованию мальчик, когда подделал чей-то почерк. Не ради же денег он это сделал, а просто решил позабавиться. Он всегда любил и жалел свою маму, никогда не сообщал ей о своих неприятностях, и разве уже одно это не характеризует его доброту? И совсем странно, что люди, от которых многое зависит, так часто подыскивали ему работу где-то за пределами Англии. Она не может понять: здесь, что ли, нет приличной работы, в Английском банке, допустим, это ему бы больше подошло. Он мог бы жить неподалеку от Лондона и иметь малолитражку.

Прошло добрых двадцать пять минут, прежде чем полковник Рейс, утомленный длинным рассказом обо всех достоинствах Виктора и его злоключениях, получил наконец возможность перевести разговор на другую тему и заговорить о прислуге.

Да, истинная правда, прежних добрых старых слуг больше не существует. Отсюда все нынешние несчастья! Но ей грех жаловаться, их семье, по крайней мере, везло. Миссис Паунд, несмотря на свою глухоту, была великолепной женщиной. Тесто у нее не всегда получалось воздушным, и суп она зачастую переперчивала, но в общем на нее вполне можно положиться — и экономная, да. Она здесь живет с тех пор, как только Джордж женился, и когда в этом году переезжали на дачу, с ней никаких беспокойств не было, не то что с другими. С одной горничной даже пришлось расстаться, но это и к лучшему — дерзкая девчонка, всегда перечила, к тому же разбила шесть самых лучших бокалов, не по одиночке, в разное время, что с каждым могло бы случиться, а все разом, в высшей степени небрежная, не так ли, полковник?

— Действительно, потрясающая небрежность.

— Вот это именно я ей и объявила. И еще я ей сказала, что вынуждена об этом написать в ее рекомендации — ведь это моя обязанность, полковник. Кто не ошибается! Но на ошибки, а в равной степени и на успехи следует постоянно указывать. И вот эта нахалка — подумать только — заявила, что в любом случае надеется подыскать себе место в таком доме, где не «пришивают» людей — ужасный жаргон… Этим ужасным выражением, я-то знаю, щеголяют гангстеры, убивающие друг друга из автоматов. Слава богу, у нас в Англии подобного не случается. Итак, как я сказала, я отметила в рекомендации, что Бетти Арчдейл — опытная горничная, благонравная и честная, но обладает способностью ломать вещи и не всегда с подобающим почтением относится к хозяевам. Лично я на месте миссис Рис-Телбот прочитала бы между строк и не наняла бы ее. Но в наши дни люди хватают все, что попадается под руку, и даже нанимают девчонку, которая за один только месяц сменила три места.

Миссис Дрейк замолчала, чтобы немного отдышаться, и полковник Рейс поспешно спросил, кто такая миссис Рис-Телбот. Не ее ли он знал еще по Индии?

— Не могу определенно сказать. Она живет в Кадоган Сквер.

— Значит, это моя знакомая.

Люцилла заметила, что мир тесен, не так ли? И что теперь нет таких друзей, какие бывали прежде. Дружба — удивительная вещь. Она всегда думает, какие романтические отношения были у Виолы и Пауля. Милая Виола, красавица, сколько мужчин было от нее без ума, но, бог мой, ведь полковник Рейс даже не представляет, о чем она говорит. Всегда хочется помянуть прошлое.

Полковник Рейс попросил ее продолжать и в награду за свою деликатность выслушал жизнеописание Гектора Марло, подробный рассказ о том, как он воспитывался своей сестрой, перечисление его заскоков и слабостей и в довершение всего, когда полковник уже начал терять нить повествования, историю его брака с красавицей Виолой.

— Знаете, она была сиротой, и суд установил над ней опеку…

Ему пришлось выслушать длиннейшее повествование о том, как Пауль Бенетт пережил измену Виолы и превратился из любовника в друга дома, а потом повествование о его любви к маленькой крестнице Розмари, а потом повествование о его кончине и условиях его завещания.

— Меня всегда удивляли их крайне романтические отношения — такое несметное состояние. Нет, разумеется, не в деньгах счастье. Трагическая смерть бедняжки Розмари тому подтверждение. И даже судьба милой Ирис меня не совсем радует!

Рейс вопросительно на нее посмотрел.

— Из-за богатства хлопот не оберешься. Разумеется, всем известно, что она получила огромное состояние. Я глаз не спускаю с этого юного проходимца, но что я могу поделать, полковник? Теперь девушки не любят, чтобы их опекали, как прежде. Я почти ничего не знаю о приятелях Ирис. «Приведи их в дом, дорогая», — вот что я всегда говорила, но сдается мне, многих из этих парней просто нельзя привести в порядочное общество. Бедный Джордж тоже переживал. Из-за какого-то парня по имени Браун. Лично я никогда его не видела, но, кажется, он и Ирис друг от друга оторваться не могут. Всякий скажет, она могла бы найти себе приятеля получше. Джордж не любил его — я совершенно в этом уверена. А я всегда говорила, полковник, никто не оценит мужчину лучше другого мужчины. Мне припоминается полковник Пуси, один из наших церковных старост, очаровательный человек, но мой муж всегда держался от него подальше и мне советовал поступать так же — и не напрасно, однажды в воскресенье, собирая пожертвования, он вдруг рухнул — совершенно пьяный. И, разумеется, впоследствии — подобные вещи всегда выясняются впоследствии, было бы значительно лучше, если бы о них узнавали заблаговременно, — нам стало известно, что каждую неделю он сдает дюжину пустых коньячных бутылок! Довольно печально, ведь он был глубоко верующим человеком, хотя и склонялся к евангелизму. Мой муж до хрипоты с ним спорил по поводу отдельных обрядовых подробностей службы в День Всех Святых. О, боже, а ведь сегодня второе ноября — День поминовения. Боже, боже, только подумать, вчера был День Всех Святых…

Негромкий звук заставил Рейса взглянуть через голову Люциллы в сторону открывающейся двери. Ему уже приходилось и прежде встречаться с Ирис — в Литтл Прайерз. Но, странное дело, ему показалось, что сейчас он видит ее впервые. Необычайное напряжение, прикрытое внешним спокойствием, поразило его, в огромных глазах застыло какое-то непонятное выражение.

В свою очередь Люцилла также повернула голову.

— Ирис, дорогая, я не слышала, как ты вошла. Ты знакома с полковником Рейсом? Он такой добрый.

Ирис подошла и угрюмо с ним поздоровалась; в черном платье она выглядела более худой и бледной, чем раньше.

— Я пришел узнать, не могу ли я быть вам чем-то полезен, — сказал Рейс.

— Благодарю вас, вы очень любезны.

Она говорила как заведенная, без всякого выражения. Было ясно, она перенесла тяжелый удар и до сих пор не могла прийти в себя. Неужели она настолько любила Джорджа, что его смерть так сильно на нее подействовала?

Она посмотрела на тетю, и в ее глазах Рейс заметил пристальное внимание.

— О чем вы говорили — только что, когда я пришла? — спросила она.

Люцилла сделалась пунцовой и засуетилась.

Рейс догадался: ей во что бы то ни стало хочется избежать всякого упоминания об Антони Брауне. Она воскликнула:

— Только что, дай вспомнить, — а, да, День поминовения, а вчера был День Всех Святых. Всех Святых — одно из тех совпадений, в которые невозможно поверить…

— Вы хотите сказать, — спросила Ирис, — что Розмари вернулась вчера, чтобы увести с собой Джорджа?

Люцилла вскрикнула.

— Нет, дорогая Ирис! Какая ужасная мысль — недостойная христианки.

— Почему недостойная? День умерших. В Париже в этот день люди возлагают на могилы цветы.

— Я знаю, дорогая, но они же католики, не так ли?

Едва заметная усмешка искривила губы Ирис. Она сказала напрямик:

— Я думаю, что вы, наверное, говорили про Антони, — Антони Брауна.

— Ну что ж, — пронзительно, как наседка, закудахтала Люцилла, — мы действительно о нем упомянули. Признаюсь, я, кажется, сказала, что мы ничего про него не знаем…

Ирис решительно перебила ее:

— А зачем вам вообще о нем что-нибудь знать?

— Нет, дорогая, разумеется, нет. Я лишь хотела сказать, что было бы неплохо, если бы мы знали. Разве нет?

— Вам в будущем такая возможность предоставится, — сказала Ирис, — потому что я выйду за него замуж.

— О, Ирис! — не то завопила, не то замычала Люцилла. — Второпях такие вещи не делаются — пока еще ничего не решено.

— Все уже решено, тетя.

— Нет, дорогая, не следует говорить о подобных вещах накануне похорон. Это неприлично. А это ужасное следствие и все прочее… В самом деле, Ирис, не думаю, чтобы дорогой Джордж одобрил это. Мистер Браун ему не нравился.

— Да, — сказала Ирис, — Джорджу бы это не понравилось, и он не любил Антони, но какое это имеет значение. Мне жить, а не Джорджу — тем более Джордж умер…

Миссис Дрейк снова запричитала:

— Ирис, Ирис! Что на тебя накатило? Так говорить бессердечно.

— Простите, тетя Люцилла. — Девушка держалась непреклонно. — Вы правы, может быть, это действительно так выглядит, но я не хотела сказать ничего плохого. Я лишь имела в виду, что душа Джорджа успокоилась, и я и мое будущее больше не тревожит его. Я сама должна это решать.

— Глупости, дорогая, ничего ты не можешь решать в такое время — не до того сейчас. Этой проблеме и взяться-то неоткуда.

— Но она уже взялась. Антони сделал мне предложение перед отъездом из Литтл Прайерз. Он хотел, чтобы мы поехали в Лондон и на следующий день тайно поженились. Жаль, что я так не сделала.

— Он, наверное, пошутил, — добродушно произнес полковник Рейс.

Она устремила к нему пылающий взгляд.

— Нет, не пошутил. Это избавило бы нас от множества хлопот. Почему я не должна ему доверять? Он просил меня ему довериться, а я не решилась. Во всяком случае, мы поженимся, как только он пожелает.

Люцилла разразилась потоком бессвязной брани. Ее пухлые щечки задрожали, глаза заблестели.

Полковник Рейс моментально оценил ситуацию.

— Мисс Марло, перед тем как уйти, могу я переброситься с вами парой слов? Строго по секрету.

Изрядно удивившись, девушка пробормотала «да» и направилась к двери. Едва она вышла, Рейс шагнул к миссис Дрейк.

— Не расстраивайтесь, миссис Дрейк. Меньше слов, больше проку. Посмотрим, что можно сделать.

Немного ее успокоив, он последовал за Ирис, которая провела его через прихожую в маленькую комнату с видом во двор, где печальный платан осыпал последние листья.

Рейс заговорил деловым тоном.

— Мисс Марло, должен сказать, что главный инспектор Кемп — это мой личный друг, и я уверен, вы убедитесь в его надежности и добропорядочности. У него довольно неприятные обязанности, но, уверяю вас, он выполнит их с предельной деликатностью.

Она молча смотрела на него минуту, две, затем неожиданно спросила:

— Почему вы не пришли к нам вчера вечером, когда Джордж ожидал вас.

Рейс покачал головой.

— Джордж не ждал меня.

— Но он так сказал.

— Сказать он мог, но это не правда. Джордж определенно знал, что я не приду.

— Но лишний стул… Для кого?

— Не для меня.

Она полуприкрыла глаза, лицо мертвенно побледнело. Прошептала:

— Для Розмари… Ясно… Для Розмари…

Ему показалось, она упадет. Он подоспел и поддержал ее, потом заставил сесть.

— Успокойтесь…

Она беззвучно произнесла:

— Я спокойна… Но я не знаю, что делать… Я не знаю, что делать.

— Я могу вам помочь?

Она вскинула на него глаза. Они были задумчивы и печальны.

Спустя некоторое время сказала:

— Я должна разобраться, — она сделала рукой неопределенный жест, — по порядку. Прежде всего Джордж думал, что Розмари не покончила особой, но была убита. Он поверил тем письмам. Кто эти письма написал, полковник?

— Не знаю, никто не знает. У вас есть какие-нибудь соображения?

— Даже не представляю. Во всяком случае, Джордж им поверил, собрал вчера вечером компанию, поставил лишний стул, а это ведь был День Всех Святых… День умерших… день, когда может возвратиться дух Розмари… и сказать ему правду.

— Вы слишком впечатлительны.

— Но я сама чувствую… иногда ощущаю ее рядом с собой… я ее сестра… и мне кажется, она хочет мне что-то сказать.

— Успокойтесь, Ирис.

— Мне нужно сказать. Джордж выпил в память Розмари и… умер. Наверное… она пришла и забрала его.

— Дорогая моя, духи умерших не бросают цианистый калий в бокалы шампанского.

Эти слова, кажется, немного отрезвили ее. Она сказала, слегка успокоившись:

— Но это чудовищно. Джорджа убили… да, убили. Полиция так думает, и, видимо, так оно и есть, поскольку ничего другого представить нельзя. Но это же бессмысленно.

— Думаете, бессмысленно? Если Розмари была убита и Джордж начинает кого-то подозревать…

Она перебила его.

— Да, но Розмари не была убита. Вот почему это бессмысленно. Джордж поверил этим глупейшим письмам отчасти потому, что депрессия на почве инфлюэнцы не ахти какая причина для самоубийства. Но у Розмари была другая причина. Смотрите, я покажу вам.

Она выбежала из комнаты и вскоре вернулась с зажатым в руке письмом и протянула его полковнику.

— Прочтите. Сами увидите.

Он развернул слегка помятый листок. «Леопард, дорогой…»

Прежде чем возвратить, он дважды прочел его. Девушка нетерпеливо произнесла:

— Видите? Она была несчастной — душа исстрадалась. Жить больше не хотела.

— Вам известно, кому предназначалось это письмо? Ирис кивнула.

— Стефану Фаррадею. Но не Антони. Она любила Стефана, а он был с ней очень жесток. Вот она и принесла в ресторан какую-то дрянь и выпила там, чтобы он мог увидеть ее агонию. Наверное, надеялась, что он раскается.

Рейс задумчиво кивнул, но ничего не сказал. После непродолжительного раздумья он спросил:

— Когда вы это нашли?

— Примерно полгода назад. В кармане старого халата.

— Вы не показывали его Джорджу?

В неистовстве Ирис закричала:

— Могла ли я? Могла ли? Розмари — моя сестра. Могла ли я выдать ее? Джордж не сомневался, что она любит его. Могла ли я после смерти ее опорочить? Он бы озлился, не могла я ему это сказать. Но что мне теперь делать? Я показала вам это письмо, потому что вы были другом Джорджа. Следует ли показать его инспектору Кемпу?

— Да. Кемп должен с ним ознакомиться. Понимаете, это вещественное доказательство.

— Но его же… могут прочитать в суде?

— Не обязательно. До этого не дойдет. Сейчас расследуется смерть Джорджа. Документы, не имеющие к делу прямого отношения, разглашению не подлежат. Будет лучше, если вы позволите мне его забрать.

— Хорошо.

Она проводила его до выхода. И когда он открывал дверь, неожиданно сказала:

— Выходит, Розмари покончила с собой, верно?

Рейс ответил:

— Выходит лишь, что у нее был для этого мотив.

Она вздохнула. Он направился по ступеням вниз. Обернувшись, увидел ее, стоящую в проеме двери и наблюдавшую, как он пересекает Эльвестон Сквер.

7

Мэри Рис-Телбот приветствовала полковника Рейса радостным, взволнованным от неожиданности возгласом.

— Дорогой мой, я не видела вас с тех пор, когда вы в свое время столь таинственно исчезли из Аллахабада. А почему вы здесь? Не затем, чтобы увидеть меня, я в этом уверена. Вы никогда не соблюдали приличий. Ну что ж, давайте выкладывайте, обойдемся без дипломатии.

— Заниматься с вами дипломатией, Мэри, значит, попусту терять время. Я всегда преклонялся перед вашим талантом видеть все насквозь, вы как рентгеновский луч.

— Раскудахтался, пупсик, поговорим лучше о деле.

Рейс заулыбался.

— Вы разрешите мне побыть наедине с девушкой по имени Бетти Арчдейл? — спросил он.

— Так вот оно что! Только не говорите мне, что эта девица, чистейших кровей простолюдинка, знаменитая европейская шпионка, потому что этому я все равно не поверю.

— Нет, нет, ничего подобного.

— И не говорите мне также, будто она одна на наших контрразведчиц, потому что я не поверю и этому.

— И правильно сделаете. Эта девушка — простая горничная.

— С каких это пор вы заинтересовались простыми горничными? Впрочем, Бетти не столь уж проста — она редкостная пройдоха.

— Полагаю, — сказал полковник Рейс, — она могла бы мне что-нибудь рассказать.

— Если вы ее хорошо попросите! Не удивлюсь, если вы окажетесь правы. Она обладает высоко развитой техникой подслушивания под дверьми пикантных подробностей. Как должна вести себя М.?

— М. любезно предлагает мне выпить, звонит Бетти и отдает распоряжения.

— А когда Бетти доставляет просимое?

— К тому времени М. любезно удаляется.

— Чтобы самой подслушать возле двери?

— Если пожелает.

— И в результате я переполнюсь секретной информацией о последнем европейском кризисе?

— Боюсь, нет. Политикой тут не пахнет.

— Какая жалость! Ну хорошо. Сыграю!

Когда Бетти Арчдейл внесла поднос с вином, миссис Рис-Телбот стояла у самой дальней двери, ведущей в гостиную.

— Полковник Рейс хочет задать тебе несколько вопросов, — сказала она и удалялась.

Бетти окинула наглым взором высокого седого человека с солдатской выправкой, в глубине ее глаз притаилась тревога. Тот взял с подноса бокал и улыбнулся.

— Видели сегодняшние газеты? — спросил он.

— Да, сэр. — Бетти с опаской посмотрела на него.

— Знаете, что мистер Джордж Бартон умер вчера вечером в ресторане «Люксембург»?

— О, да, сэр. — При упоминании о несчастье глаза Бетти оживились и засверкали. — Разве это не ужасно?

— Вы у них служили, не так ли?

— Да, сэр. Ушла прошлой зимой, вскоре после смерти миссис Бартон.

— Она тоже умерла в «Люксембурге».

Бетти кивнула.

— Чудно это, правда, сэр?

Рейс не думал, что это чудно, но знал, какие слова следует произнести.

— Вижу, у вас есть мозги. Можете сложить два и два. Бетти сжала руки и немного осмелела.

— Его тоже прихлопнули? В газетах ничего толком не пишут.

Она быстро уголками глаз посмотрела на него. Довольно старый, подумала она, но ничего, смотрится. Спокойный, добрый. Настоящий джентльмен. Такой джентльмен, когда он в силе, не пожалеет золотого соверена. Чудно, я даже не знаю, как этот соверен выглядит! Чего ему, в самом деле, от меня понадобилось?

— Да, сэр, — ответила она с напускной застенчивостью.

— Возможно, вы никогда не думали, что это было самоубийство?

— Хм, нет, сэр. Не думала, совсем не думала.

— Это интересно — очень интересно. А почему вы так не думали?

Она замешкалась, пальцы начали перебирать складки передника.

— Скажите, пожалуйста. Это может иметь большое значение.

Он произнес эти слова с подкупающей добротой и очень требовательно, чтобы заставить почувствовать важность этого дела и вызвать желание помочь. Во всяком случае, она что-нибудь да знает о смерти Розмари Бар-тон. Не может не знать!

— Ее прихлопнули, сэр, да?

— Весьма возможно. Но как вы к этой мысли пришли?

— Хм. — Бетти замялась. — Я однажды кое-что услышала.

— Да?

Голос у него был спокойный, подбадривающий.

— Дверь не была прикрыта. Я хочу сказать, что никогда под дверью не подслушиваю. Не люблю этого, — с нарочитой благопристойностью произнесла Бетти. — Я шла через переднюю в столовую и несла на подносе серебро, а они говорили довольно громко. Она, миссис Бартон, то есть, будто бы сказала, что Антони Браун — это не его имя. И он вдруг ужасно разозлился, мистер Браун-то. Никогда не подумала бы, что он таким может стать — всегда такой симпатичный и такой обходительный. Сказал что-то вроде того… дескать, если она не сделает, что он ей велит, то он ее «уроет и цветочек поставит». Так и сказал! Я больше не слушала, потому что мисс Ирис спускалась по лестнице, и понятно, я тогда об этом много и не раздумывала, но когда вся эта кутерьма началась из-за самоубийства в ресторане, а я прослышала, что и он там находился, то, не поверите, аж мурашки по спине забегали — вот так!

— Но вы об этом никому не рассказывали?

Девушка покачала головой.

— Не хотела связываться с полицией — и, как ни крути, я ведь ничего и не знала — ни вот на столечко. А скажи я что-нибудь, так со мной бы тоже разделались. Или бы, как говорится пришили.

— Понимаю. — Рейс немного помолчал, а затем спросил самым что ни на есть вкрадчивым голосом:

— Так это вы тогда написали анонимное письмо мистеру Бартону?

Она обомлела. Он отметил: ни малейшей нервозности, свойственной уличенному в проступке человеку, — одно лишь неподдельное изумление.

— Я? Писала мистеру Бартону? Никогда.

— Признайтесь, теперь этого не следует бояться. Это была удачная мысль. Вы, не называя себя, предупредили его об опасности. Вы разумно поступили.

— Но я этого не делала, сэр. Даже не думала. Вы разумеете, будто я написала мистеру Бартону и сказала, что его жену прихлопнули? Да мне и в голову это не приходило!

Она с такой убежденностью отрицала свою причастность к этому письму, что, вопреки собственному желанию, Рейс заколебался. Все сразу стало бы на свои места и получило бы естественное объяснение, если бы только эта девушка написала письмо. Но она настойчиво говорила нет, без излишней запальчивости, без чрезмерной настойчивости, но спокойно и уверенно. Волей-неволей он начинал ей верить.

Тогда он подошел к вопросу с другой стороны.

— Кому вы об этом рассказывали?

Она покачала головой.

— Никому не рассказывала. Честно признаюсь, сэр, я была напугана. Посчитала лучше держать язык за зубами. Старалась позабыть об этом. Только однажды все выложила — это когда предупредила миссис Дрейк о своем увольнении. Ну и разбушевалась же она тогда, словами не передашь, пожелала мне зачахнуть в какой-нибудь глуши, куда и на автобусе не доберешься! Я тогда еще так разозлилась из-за ее рекомендации, она сказала, что я все ломаю, ну я и ответила, чтобы ее позлить, что, во всяком случае, найду место, где не убивают людей. Я сама испугалась, когда это сказала, но она не обратила особого внимания. Может быть, нужно было в свое время сказать, но я не решилась. Подумала: а вдруг это все шутка. Мало ли что люди говорят, а мистер Браун всегда такой славный и пошутить не прочь, так что я не решилась, сэр. Правильно?

Рейс согласился с ее доводами. Затем он спросил:

— Миссис Бартон сказала, что Браун — это не его подлинное имя. А какое у него имя, она не упомянула?

— Упомянула, потому что он сказал: «Позабудьте о Тони…» Дай бог память… Тони что-то вроде… Напоминает черешневое варенье.

— Тони Черитон? Черебл?

Она покачала головой.

— Какое-то диковинное имя. Начинается на М. и звучит по-иностранному.

— Не беспокойтесь. Возможно, вы еще и вспомните.

Если да — сообщите мне. Вот моя карточка с адресом. Если припомните имя — напишите по этому адресу. Он вручил ей карточку и деньги.

— Напишу, сэр, спасибо, сэр.

Вот это джентльмен, подумала она, спускаясь по лестнице. Целый фунт, не какие-то десять шиллингов. А вот было бы здорово, если бы он дал золотой соверен…

Мэри Рис-Телбот возвратилась в комнату.

— Ну как, успешно?

— Да, но появилось новое затруднение. Нельзя ли воспользоваться вашей сообразительностью? Не можете ли вы назвать имя, напоминающее черешеневое варенье?

— Какая неожиданная просьба.

— Подумайте, Мэри. Я хозяйством не занимаюсь. Вспомните, как делается варенье, особенно черешневое варенье.

— Но из черешни не делают варенье.

— Почему?

— Видите ли, оно быстро засахаривается, черешню лучше мариновать.

Рейс от радости запрыгал.

— Именно, именно, черт меня побери. Прощайте, Мэри, бесконечно вам признателен. Разрешите мне позвонить в этот колокольчик, пусть девушка проводит меня.

Он поспешил к двери, миссис Рис-Телбот прокричала ему вдогонку:

— Вы из той же породы неблагодарных негодяев! Неужели вы не объясните мне, что все это значит?

Он бросил на ходу:

— Когда-нибудь я приду и расскажу вам всю эту историю.

— Прощайте, — пробормотала миссис Рис-Телбот. Внизу его поджидала Бетти с тростью и шляпой в руках.

Рейс поблагодарил ее и прошел мимо. В дверях он остановился.

— Кстати, — сказал он, — его зовут Морелли? Лицо Бетти просияло.

— Совершенно верно, сэр. Именно так. Тони Морелли, вот это-то имя он и велел ей позабыть. А еще он сказал, что сидел в тюрьме.

Рейс, улыбаясь, вышел на улицу. Из ближайшей телефонной будки он позвонил Кемпу. Разговор был кратким, но обнадеживающим. Кемп сказал:

— Я немедленно пошлю телеграмму. И подождем ответа. Должен сказать, если вы правы, все значительно упрощается.

— Думаю, я не ошибаюсь. Дело проясняется.

8

Инспектор Кемп был не в очень хорошем настроении.

Вот уже полчаса он беседует с неким шестнадцатилетним, испуганным, как кролик, подростком, который благодаря заслугам своего дядюшки Чарлза домогается должности официанта в ресторане «Люксембург». А пока он один из шести занюханных, снующих повсюду подручных с повязанным вокруг талии фартуком, по которому их можно отличить от главных официантов. Они обязаны быть козлами отпущения, подносить, уносить, разрезать масло на кусочки и изготавливать из них розочки, беспрерывно и постоянно угождать французам, итальянцам, а изредка и англичанам. Чарлз, как и подобает крупной персоне, отнюдь не выказывая расположения своему родственнику, понукал, ругал и унижал его значительно больше других. И, все-таки Пьер лелеял в своем сердце надежду сделаться в один прекрасный день по меньшей мере метрдотелем шикарного ресторана.

Однако в настоящий момент его карьере угрожала серьезная опасность, поскольку он уразумел, что подозревается ни много ни мало, в убийстве.

Кемп вытряс из парня душу и, к своему великому неудовольствию, вынужден был прийти к выводу, что мальчишка совершил лишь то, в чем он и признается: подобрал с пола дамскую сумочку и положил ее на стол возле тарелки.

— Я как раз торопился подать соус мистеру Роберту, он уже нервничал, а молодая леди смахнула сумочку со стола, ну я ее второпях поднял. Мистер Роберт ужасно меня подгонял. Вот и все, монсеньор.

И это действительно было все. Кемп неохотно отпустил его, превозмогая сильное искушение сказать: «Только попадись ты мне еще раз!»

Его унылое раздумье нарушил сержант Поллок, объявивший, что только что сообщили из бюро пропусков, будто какая-то молодая леди спрашивает офицера, занимающегося делом ресторана «Люксембург».

— Кто такая?

— Ее зовут мисс Хло Вест.

— Пусть зайдет, — уныло разрешил Кемп. — Могу уделить ей десять минут. До прихода мистера Фаррадея. И, умоляю, не заставляй его ждать ни минуты. Эти господа такие нервные.

Когда мисс Хло Вест вошла в комнату, Кемп был ошеломлен: ему почудилось, будто бы он узнал эту девушку. Минутой спустя это впечатление исчезло. Нет, он раньше никогда не видел ее — на этот счет не было ни малейших сомнений. И тем не менее он был не в силах преодолеть смутное, неотвязное чувство, что знает ее.

Мисс Вест было примерно лет двадцать пять. Высокая, каштановые волосы, весьма миловидная. Она с трудом подыскивала слова и, казалось, нервничала.

— Итак, мисс Вест, что я могу для вас сделать? — поспешно проговорил Кемп.

— Я прочла в газете про «Люксембург — о человеке, который там умер.

— Мистер Джордж Бартон? Да? Вы знали его?

— Хм, нет, не совсем. То есть я хочу сказать, что не знала его.

Кемп внимательно посмотрел на нее. Хло Вест казалась весьма добропорядочной и благородной — именно так. Он добродушно спросил:

— Могу я для начала узнать ваше точное имя и адрес? Итак, где мы проживаем?

— Хло Элизабет Вест, Меривейл Корт, пятнадцать, Мейд Вейл. Я актриса.

Кемп снова искоса взглянул на нее, он начинал понимать, что она собой представляет. Забавно, подумалось ему, — несмотря на ее внешность, она вполне заслуживает доверия.

— Итак, мисс Вест?

— Когда я прочла о смерти мистера Бартона и о следствии, которое ведет полиция, я подумала, что, видимо, мне следует прийти и кое-что рассказать. Я посоветовалась с подругой, и та со мной согласилась. Не думаю, что этот имеет большое значение, но… — Мисс Вест замолчала.

— Мы сами это решим, — благодушно сказал Кемп. — Рассказывайте.

— В настоящий момент я не работаю, — объяснила мисс Вест. — Мое имя имеется в театральных каталогах, а фотография — в «Юпитере»… Так что я поняла, где мистер Бартон увидел ее. Он связался со мной и объяснил, что ему от меня требуется.

— Да?

— Он сказал мне, что собирает в «Люксембурге» компанию и хочет поразить своих гостей неожиданным сюрпризом. Он показал мне одну фотографию и велел под нее загримироваться. Сказал, что у меня такие же волосы.

Ярчайшим сполохом осветилось сознание Кемпа. Эту фотографию Розмари он видел на столе в комнате Джорджа на Эльвестон Сквер. Так вот кого напоминала ему сидевшая перед ним девушка! Она походила на Розмари Бартон. Сходство было не особенно поразительным, но тип был тот же самый.

— Он еще принес мне одежду — я ее захватила с собой. Из серовато-зеленого шелка. Я должна была сделать прическу такую, как на фотографии, и подчеркнуть сходство при помощи грима. Затем я должна была прийти в «Люксембург», во время кабаре войти в ресторан и сесть у стола мистера Бартона на свободное место. Он сводил меня туда позавтракать и показал этот стол.

— А почему вы не выполнили обещание, мисс Вест?

— Потому что в тот вечер около восьми часов… некто… позвонил и сказал, что вечер откладывается. Обещал мне сообщить на следующий день, когда он состоится. А утром я увидела в газете сообщение о смерти мистера Бартона.

— И вы правильно поступили, придя к нам, — похвалил ее Кемп. — Ну что ж, большое вам спасибо, мисс

Вест. Вы раскрыли одну тайну — тайну лишнего стула. Кстати, вы только что сказали… «некто»… а потом «мистер Бартон». Почему?

— Потому что сперва мне почудилось, что это не мистер Бартон. У него был другой голое.

— Голос был мужским?

— Да. Мне так показалось… по крайней мере… он был довольно хриплый, словно простуженный.

— И он больше ничего не сказал?

— Нет.

Кемп задал ей еще несколько малозначительных вопросов.

Когда она ушла, он заметил сержанту:

— Так вот каков знаменитый план Джорджа Бартона. Теперь понятно, почему, по общему свидетельству, он после кабаре не мог отвести взгляда от пустого стула и был таким странным и растерянным. Фокус не удался.

— Вы не думаете, что это он отменил свое распоряжение?

— Все что угодно, но только не это. И я совсем не уверен, что это был мужской голос. Охрипший голос в телефоне делается неузнаваемым. Ну что ж, продолжим. Пригласи мистера Фаррадея, если он здесь.

9

Внешне холодный и невозмутимый, но полный душевного смятения, Стефан Фаррадей переступил порог Скот-ланд Ярда. Невыносимая тяжесть сдавливала сознание. Утром, казалось, все встало на свои места. Для чего инспектору Кемпу понадобилось, да еще так многозначительно, приглашать его сюда? Он что-нибудь знает или подозревает? Если да, то это самые неопределенные подозрения. Голову терять не следует, чтобы не проболтаться.

Без Сандры он чувствовал странную пустоту и одиночество. Казалось, когда они вдвоем встречались с опасностью, угроза становилась вполовину меньше. Вместе они становились сильными, храбрыми, могущественными. Один он ничто, меньше чем ничто. А Сандра — чувствует ли она то же самое? Сидит сейчас дома молчаливая, сдержанная, гордая, полная внутреннего смятения.

Инспектор Кемп принял его доброжелательно, но мрачно. За столом сидел человек в полицейской форме с карандашом и блокнотом. Попросив Стефана присесть, Кемп заговорил строгим, деловым голосом:

— Мистер Фаррадей, я намереваюсь взять у вас показание. Это показание будет записано, и прежде чем уйти, вы его прочтете и подпишете. В то же время должен вам сказать, что вы вольны отказаться давать показания и можете, если желаете, потребовать присутствия вашего адвоката.

У Стефана душа ушла в пятки, но он не выдал своего смущения. Заставил себя холодно улыбнуться.

— Вы меня пугаете, главный инспектор.

— Мы хотим, чтобы вы все ясно поняли, мистер Фар радей.

— Любое мое слово может быть обращено против меня, не так ли?

— Мы не придираемся к словам. Но ваши показания окажут нам существенную помощь.

Стефан тихо сказал:

— Понятно, инспектор, только в толк не возьму, зачем вам потребовались от меня какие-то дополнительные показания. Вы слышали все, что я сегодня утром сказал.

— Это была неофициальная беседа, необходимая, чтобы наметить исходную позицию. И кроме того, мистер Фаррадей, есть некоторые факты, о которых, как я себе представляю, вы предпочли бы поговорить со мной здесь. Вы можете не сомневаться в нашей порядочности и квалификации суда, вопросы, не имеющие к делу прямого отношения, не подлежат разглашению. Надеюсь, вы понимаете, куда я клоню?

— Боюсь, что нет.

Главный инспектор вздохнул.

— Ну что ж. У вас были весьма интимные отношения с покойной миссис Розмари Бартон…

Стефан перебил его:

— Кто это сказал?

Кемп подался вперед и взял со стола отпечатанный на машинке документ.

— Вот копия письма, найденная среди вещей покойной миссис Бартон. Оригинал находится в деле и был нам вручен мисс Ирис Марло, которая опознала почерк сестры.

Стефан прочел:

«Леопард, дорогой…»

Волна слабости охватила его. Он услышал голос Розмари… просящий… умоляющий… Неужели прошлое не умирает и может восстать из могилы?

Он взял себя в руки и взглянул на Кемпа.

— Вы, вероятно, правы, полагая, что миссис Бартон написала это письмо — но здесь нет никаких указаний, что оно адресовано мне.

— Значит, вы отрицаете, что арендовали квартиру в доме двадцать один на Мелланд Меншенс Ирл Корт?

Так им это известно? Интересно, когда они об этом пронюхали? Он пожал плечами.

— Вы, кажется, очень хорошо осведомлены. Можно спросить, с какой стати мои личные дела выставляются на всеобщее обозрение?

— О них никто не узнает, если не будет подтверждено, что они имеют отношение к смерти Джорджа Бартона.

— Понятно. Вы предполагаете, что я сперва обесчестил его жену, а потом убил и его?

— Послушайте, мистер Фаррадей, буду с вами откровенен. Вы и миссис Бартон были очень близкими друзьями, вы расстались по вашему, но не ее желанию. Она угрожала, как видно из письма, различными неприятностями. И умерла весьма своевременно.

— Она покончила с собой. Замечу, вероятно, в какой-то мере я виноват. Я могу терзаться угрызениями совести, но преступления я не совершал.

— Возможно, это было самоубийство, возможно, и нет. Джордж Бартон думал, что нет. Он начал расследование — и он умер. Последовательность событий довольно красноречива.

— Не понимаю, почему вы стараетесь очернить меня.

— Вы согласны, что смерть миссис Бартон произошла в очень подходящий для вас момент? Скандал, мистер Фаррадей, положил бы конец вашей карьере.

— Не было бы никакого скандала. Миссис Бартон была достаточно для этого разумна.

— Интересно! Вашей жене известна эта история, мистер Фаррадей?

— Разумеется, нет.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Да. Моя жена не представляла, что между мной и миссис Бартон может быть нечто иное, чем дружеские отношения. Надеюсь, она никогда в этом не разуверится.

— Ваша жена ревнивая женщина, мистер Фаррадей?

— Нисколько. Она никогда не выказывала по отношению ко мне никакой ревности. Она слишком умна.

Инспектор ничего не сказал по этому поводу. Вместо этого он спросил:

— В прошлом году вам приходилось иметь дело с цианидом, мистер Фаррадей?

— Нет.

— Но разве у вас на даче нет запаса цианида?

— Спросите садовника. Я об этом ничего не знаю.

— А вы сами никогда не покупали его в магазине реактивов или для фотографии?

— Понятия не имею о фотографии. Повторяю, что я никогда не покупал цианид.

Кемп попытался еще кое-что из него выжать, прежде чем разрешил ему уйти.

Потом задумчиво обратился к своему помощнику:

— Он что-то слишком поспешно начал отрицать, что жене известно об его любовных похождениях. Почему бы это, интересно?

— Смею сказать, трусит, что до нее это дойдет, сэр.

— Возможно, но я-то думаю, у него хватило бы ума понять, если его жена находилась в неведении и он опасался разоблачения, то, значит, у него имелось еще одно основание желать, чтобы Розмари умолкла. Для спасения собственной шкуры ему следовало бы выдвинуть версию, что жена более или менее знала об его проделках, но смотрела на них сквозь пальцы.

— Смею сказать, он об этом не подумал, сэр. Кемп покачал головой. Стефан Фаррадей не дурак.

У него ясный и проницательный ум. А он настойчиво старался внушить инспектору мысль, что Сандре, дескать, ничего не известно.

— Ну что ж, — сказал Кемп, — думается, мы сможем обрадовать полковника Рейса, и если он окажется прав, Фаррадей — они оба — выходят из игры. Я буду доволен. Мне нравится этот парень. И лично я не думаю, чтобы он мог сделаться убийцей.

Отворив дверь гостиной, Стефан позвал:

— Сандра?

Она приблизилась к нему в потемках, обняла его за плечи.

— Стефан!

— Почему ты в темноте?

— Я не могла вынести света. Расскажи мне.

Он сказал:

— Они знают.

— Про Розмари?

— Да.

— И что они думают?

— Разумеется, что у меня было основание… О, дорогая, куда я тебя втянул? Я виновен во всем. Если бы можно было после смерти Розмари все разорвать… убрать прочь… освободить тебя… чтобы ты не была замешана в эту поганую историю.

— Нет, только не это… Не оставляй меня… не оставляй.

Она прильнула к нему — заплакала, слезы струились по щекам. Он чувствовал, она содрогалась всем телом.

— Ты моя жизнь, Стефан, вся моя жизнь — не оставляй меня.

— Неужели в тебе столько любви, Сандра? Я никогда не знал.

— Я не хотела, чтобы ты знал. Но сейчас…

— Да, сейчас… Мы будем вместе. Сандра… вместе встретим лишения… что бы ни случилось, вместе!

Стоя в темноте, тесно прижавшись друг к другу, они чувствовали, как их тела наливаются силой. Сандра решительно произнесла:

— Ничто не поломает нашу жизнь! Ничто! Ничто!

10

Антони Браун взглянул на маленькую поданную ему карточку.

Он нахмурился, пожал плечами. Сказал мальчику:

— Хорошо, проводи его.

Когда в комнате появился полковник Рейс, Антони стоял возле окна, плечи его освещались косыми лучами яркого солнца.

Перед ним появился высокий человек с солдатской выправкой, худым загорелым лицом и волосами, отливавшими сталью — человек, с которым — он уже встречался, но не видел несколько лет и о котором знал много хорошего.

Рейс увидел смуглую изящную фигуру, профиль красиво очерченной головы. Послышался приятный ленивый голос:

— Полковник Рейс? Я знаю, вы были другом Джорджа Бартона. В тот последний вечер он говорил о вас. Хотите сигарету?

— Спасибо. Хочу.

Антони сказал, поднося спичку:

— Мы ожидали вас в тот вечер: но, к счастью для вас, вы не появились.

— Вы ошибаетесь. Пустое кресло предназначалось не для меня.

Антони вскинул брови.

— Действительно? Бартон сказал…

Рейс оборвал его:

— Джордж мог это сказать. Но у него были совершенно другие намерения. Этот стул, мистер Браун, должен был быть занят, когда погаснет свет, некой актрисой по имени Хло Вест.

Антони удивился до крайности.

— Хло Вест? Никогда о ней не слышал. Кто она?

— Молодая актриса, не очень известная, но обладает некоторым сходством с Розмари Бартон.

Антони присвистнул.

— Начинаю понимать.

— У нее была фотография Розмари, чтобы она могла скопировать ее прическу, а также одежда, которая была на Розмари в тот роковой вечер.

— Так вот, значит, что выдумал Джордж. Вспыхивает свет — и эй, чудеса, сверхъестественный ужас! Розмари возвратилась. Виновный задыхается: «Это правда… это правда… я ни при чем». — Он помолчал и добавил:

— Скверно — даже для такого осла, как старина Джордж.

— Я не уверен, что понимаю вас. Антони усмехнулся.

— Подумайте, сэр: закоренелый преступник не станет вести себя, как истеричная школьница. Если кто-то хладнокровно отравил Розмари Бартон и приготовился подсыпать ту же самую роковую порцию цианида Джорджу Бартону, то такой человек обладает достаточно крепкими нервами. Тут требуется нечто большее, чем переодетая актриса, чтобы заставить его или ее разоблачиться.

— Вспомните Макбета, вот уж закоренелый преступник, а кается в грехах, увидев во время праздника дух Банко.

— Ах, но то, что увидел Макбет, действительно было привидением, а не бездарным актером, натянувшим на себя лохмотья Банко. Согласен, настоящее привидение создает вокруг себя атмосферу потустороннего мира. И, признаюсь, я действительно верю в существование духов — поверил в них за последние полгода — в существование одного духа особенно.

— В самом деле, и чей же это дух?

— Розмари Бартон. Смейтесь, если хотите. Я не вижу ее, но ощущаю ее присутствие. По той или иной причине Розмари, бедная душа, не может найти успокоения.

— Могу предположить, почему.

— Потому что ее убили?

— Или, говоря другими словами, «урыли и цветочек поставили». Что вы на это скажете, мистер Тони Морелли?

Наступило молчание. Антони, не поднимаясь со стула, швырнул сигарету в камин и закурил другую. Затем он спросил:

— Как вы это узнали?

— Признаете, что вы Тони Морелли?

— Отрицать это — значит, попусту терять время. Вне всякого сомнения, вы телеграфировали в Америку и получили оттуда информацию.

— И признаете, что когда Розмари Бартон разоблачила вас, вы грозились ее «урыть», если она не будет держать язык за зубами?

— Я просто думал ее попугать, чтобы она язык не распускала, — охотно согласился Тони.

Непонятное чувство охватило полковника. Беседа не шла так, как ей следовало бы идти. Он внимательно посмотрел на развалившуюся перед ним в кресле фигуру, и ему показалось, будто этот человек был его старым и хорошим приятелем.

— Перечислить все, что я знаю о вас, Морелли?

— Это было бы забавно.

— Вас осудил» в Штатах за попытку саботажа на авиационных заводах Эриксона и приговорили к тюремному заключению. После отбытия наказания вас выпускают, и власти теряют ваш след. Потом вы появляетесь в Лондоне, останавливаетесь в «Клеридже» и называете себя Антони Браун. Здесь вы заводите знакомство с лордом Дьюсбери и через него встречаетесь с рядом других крупных фабрикантов оружия. Вы останавливаетесь в доме лорда Дьюсбери и, пользуясь положением гостя, выведываете то, чего вам знать ни при каких условиях не полагается! Странное совпадение, Морелли, бесконечная вереница несчастных случаев, из которых некоторые едва не закончились страшными катастрофами, сопровождали ваши посещения различных крупных заводов и фабрик.

— Совпадение, — сказал Антони, — самое что ни на есть совпадение.

— Наконец некоторое время спустя вы появляетесь в Лондоне и возобновляете знакомство с Ирис Марло, отказываясь под благовидным предлогом прийти к ней в дом. До ее близких не доходит, насколько интимными сделались ваши отношения. Наконец, вы пытаетесь заставить ее тайно выйти за вас замуж.

— Знаете, — сказал Антони, — совершенно не понимаю, как вы это все выяснили, — я имею в виду не оружие, я говорю про угрозы Розмари и про те нежные пустячки, которые я нашептывал Ирис. Не иначе, как вы пользовались услугами «М-полтора»!

Рейс сердито на него посмотрел.

— Я могу вам все это объяснить, Морелли.

— Не трудитесь. Признаю, ваши данные верны, но и что из этого? Я уже отбыл свой срок. Я завел интересных друзей. Влюбился в очаровательную девушку и, естественно, страстно желаю на ней жениться.

— Настолько страстно, что предпочли устроить свадьбу прежде, чем ее родственники получат возможность узнать ваше прошлое. Ирис Марло очень богата…

Антони кивнул в знак согласия.

— Понятно. Когда появляются деньги, родственники начинают всюду совать свой нос. А Ирис, видите ли, ничего не знает про мою темную жизнь. И буду откровенен: не хотел бы, чтобы знала.

— Боюсь, что она все об этом узнает.

— Жаль, — сказал Антони.

— Возможно, вы не понимаете… Антони со смехом перебил его:

— О, я помогу вам расставить точки над i и перечеркнуть t. Розмари Бартон знала про мое преступное прошлое, поэтому я и убил ее. Джордж Бартон начал подозревать меня, поэтому я убил и его. Наконец, я погнался за деньгами Ирис! Все очень правдоподобно, главное, концы с концами сходятся, но у вас нет ни малейшего доказательства.

Некоторое время Рейс не спускал с него внимательных глаз. Потом он поднялся.

— Все, что здесь говорилось, правда, — сказал он. — И все это не соответствует истине.

Антони пристально на него посмотрел.

— Что не соответствует истине?

— Вы не соответствуете. — Рейс медленно прохаживался взад и вперед по комнате. — Прекрасно сходились концы с концами, пока я вас не видел, а теперь вижу — не сходятся. Вы не преступник. А раз вы не преступник, значит, вы нашего поля ягода. Я ведь прав?

Антони молча посмотрел на полковника и во все лицо улыбнулся.

— Да, занятно вы меня распробовали. Поэтому-то я и избегал с вами встречаться. Боялся, что вы меня раскусите. А мне это вплоть до вчерашнего дня было не с руки. Сейчас, слава богу, это уже не имеет значения. Наша банда международных диверсантов накрылась. Я три года выполнял ее поручения. Бесконечные свидания, вербовка рабочих, я добился видного положения. Наконец попался на одном деле я заработал срок. Узнай они, кто я такой, дело приняло бы более серьезный оборот.

Когда я вышел, машина закрутилась. Мало-помалу я оказался в центре организации — разветвленной международной сети, охватывающей всю центральную Европу. В качестве их агента я приехал в Лондон и направился в «Клеридж». У меня было задание установить дружеские отношения с лордом Дьюсбери — вот такую бабочку предстояло поймать. Я познакомился с Розмари Бартон, чтобы получить в городе известность покорителя женщин. Неожиданно, к своему ужасу, я выяснил, что она знает о моем пребывании в американской тюрьме под именем Тони Морелли. Мне сделалось страшно. Если бы люди, с которыми я работал, узнали об этом, они бы, недолго думая, убили ее. Я сделал, что мог, пытаясь ее запугать, чтобы она не проболталась. Я подумал, что лучше всего будет обо всем позабыть, и тут я увидел Ирис, спускающуюся по лестнице, и я поклялся, что, закончив работу, я возвращусь и женюсь на ней.

Когда работа была в основном закончена, я снова здесь появился и стал встречаться с Ирис, но избегал ее родственников, так как знал, что они начнут копаться в моем прошлом, а мне следовало остерегаться разоблачений. Я переживал из-за нее. Она выглядела больной и напуганной, а поведение Джорджа казалось нелепым. Я уговаривал ее уехать и выйти за меня замуж. Она отказалась. Возможно, она была права. Потом я увязался в их компанию. Мы уже сидели за столом, когда Джордж упомянул о вашем возможном приходе. Я, почти не задумываясь, сказал, что встретил одного знакомого, мы знались в Америке — Мартышка Колеман… На самом же деле я хотел избежать встречи с вами. Я все еще выполнял свои обязанности… Вам известно дальнейшее — Джордж умер. Но к смерти его и Розмари я не причастен. И не знаю, кто их убил.

— И даже не догадываетесь?

— Это может быть или официант, или один из пяти находившихся за столом людей. Не думаю, чтобы это был официант. А также не я и не Ирис. Может быть, Сандра Фаррадей, может быть, Стефан Фаррадей; может быть, оба они вместе. Но готов спорить, это была Руфь Лессинг.

— Ваша уверенность основывается на фактах?

— Нет. Мне кажется, это наиболее возможный вариант, но я не понимаю, как она это сделала! В обоих случаях она сидела на таком месте, что практически не имела возможности отравить шампанское. Чем больше я думаю о случившемся, тем больше убеждаюсь: Джорджа не могли отравить — и все-таки его отравили! — Антони замолчал. — И еще одна мысль меня беспокоит: вы выяснили, кто написал эти анонимные письма, с которых все началось?

Рейс покачал головой.

— Нет. Думал, что выяснил, а теперь вижу, что ошибся.

— Дело вот в чем: кому-то известно об убийстве Розмари, поэтому, если вы не поторопитесь, следующей жертвой станет эта загадочная для нас личность.

11

По телефону Антони выяснил, что к пяти часам Люцилла Дрейк собирается на чашечку чая к своей старой подруге. Приняв в расчет все возможные проволочки (возвращение за сумочкой, запоздалое желание прихватить на всякий случай зонт, несколько минут болтовни под дверью), Антони решил приехать на Эльвестон Сквер ровно в двадцать пять минут шестого. Ему хотелось увидеть Ирис, а не ее тетушку. И кроме того, как гласила молва, присутствие Люциллы оставило бы ему весьма незначительную возможность поговорить с Ирис.

Горничная (девушка не обладала завораживающей наглостью Бетти Арчдейл) сказала, что мисс Ирис только что пришла и находится в кабинете.

Антони улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Я найду дорогу. — И, миновав горничную, направился к дверям кабинета.

Ирис вздрогнула при его появлении.

— О, это ты?

Он быстро подошел к ней.

— Что случилось, дорогая?

— Ничего. — Она замолчала, потом торопливо сказала:

— Ничего. Только меня едва не задавили. О, я сама виновата. Я о чем-то задумалась и, не посмотрев, пошла через дорогу, из-за угла вылетела машина и чуть меня не сбила.

Он ласково ее потрепал.

— Этого не следует делать, Ирис. Я очень обеспокоен — и не только потому, что ты чудом выскочила из-под колес, а тем, что ты бесцельно слоняешься среди машин по улице. Что с тобой, дорогая? Тебя что-то волнует, не так ли?

Она кивнула. В больших черных глазах появился страх. Антони понял их выражение, прежде чем она тихо и торопливо сказала:

— Я боюсь.

К Антони вернулось благодушное спокойствие. Он присел на широкой тахте подле Ирис.

— Ну что ж, — сказал он, — рассказывай.

— Не думаю, чтобы я хотела выложить тебе душу, Антони.

— Не смеши меня, ты похожа на героинь скучных, душещипательных романов. Те в самом начале первой главы объявляют о страшной тайне, а потом разражаются нужной историей в пятьдесят тысяч слов.

Она улыбнулась бледной, вымученной улыбкой.

— Я хочу рассказать тебе, Антони, но не знаю, что ты подумаешь… не знаю, поверишь ли ты…

Антони поднял руку и начал загибать пальцы.

— Раз — незаконный ребенок. Два — шантажирующий любовник. Три…

Она сердито его оборвала:

— Не мели чепухи. Ничего подобного.

— Ты облегчила мою душу, — сказал Антони. — Продолжай, дурочка.

Лицо Ирис опять затуманилось.

— Нечего смеяться. Это… это касается того самого вечера.

— Да? — его голос напрягся. Ирис сказала:

— Ты присутствовал утром при расследовании, слышал…

Она замолчала.

— Очень мало, — сказал Антони. — Полицейский хирург распространялся о всяких технических подробностях, в основном насчет цианида и о действии цианистого калия на Джорджа, а также про вещественные доказательства, которые представил тот первый инспектор, не Кемп, а другой, с пышными усами, который первым приехал в «Люксембург» и начал расследование. Главный клерк из конторы Джорджа опознал труп. Весьма покладистый следователь отложил расследование на неделю.

— Я имею в виду этого инспектора, — сказала Ирис. — Как он объяснил, под столом отыскался маленький бумажный пакетик со следами цианистого калия.

Антони заинтересовался.

— Да? Очевидно, некто, подсыпавший эту дрянь Джорджу в бокал, просто выбросил под стол упаковку. Простейшая вещь. Он не хотел рисковать, сохраняя ее при себе, или, может быть, это была она…

К его удивлению, неистовая дрожь охватила Ирис.

— О, нет, Антони. Нет, совсем не то.

— О чем ты, дорогая? Что тебе известно?

— Я бросила этот пакетик под стол, — сказала Ирис. Он с удивлением на нее посмотрел.

— Послушай, Антони. Ты помнишь, Джордж выпил шампанское, а потом все и произошло?

Он кивнул.

— Ужасно — подобно дурному сну. Как гром посреди ясного неба. Я хочу сказать: после концерта, когда зажегся свет, я почувствовала облегчение. Понимаешь, в тот раз мы увидели мертвую Розмари, и почему-то, не знаю почему, я снова этого ожидала… Я чувствовала, она была там: мертвая, возле стола…

— Дорогая…

— Знаю. Просто нервы. Но как бы то ни было, мы все остались живы, ничего страшного не произошло, и вдруг, когда, казалось, что и ждать больше нечего, — все снова началось. Я танцевала с Джорджем, и мне было так хорошо. Мы вернулись к столу. И тут Джордж вдруг вспомнил про Розмари и попросил нас выпить в память о ней… Потом он умер, и снова повторился этот кошмар. Я остолбенела. Тряслась, как в лихорадке. Ты приблизился к нему, я отодвинулась немного назад, подбежали официанты, кого-то послали за доктором. Я словно застыла и стояла не шелохнувшись. Вдруг комок подступил к горлу, по щекам покатились слезы: я впопыхах открыла сумочку, чтобы вынуть платок. Не глядя нащупала платок, вынула его — в нем находился плотный кусок белой бумаги, вроде тех, в какие в аптеках заворачивают порошки. Понимаешь, Антони, его не было у меня в сумочке, когда я собиралась в ресторан. Ничего похожего не было! Сумка была совсем пустая. Я сама в нее все сложила: пудреницу, губную помаду, платок, вечерние заколки в футляре, шиллинг и пару шестипенсовиков. Кто-то подложил этот пакет в мою сумку. И тут я вспомнила, что такой же пакет нашли в сумке у Розмари после ее смерти, и в нем оставалось еще немного цианида. Я испугалась, Антони, ужасно испугалась. Пальцы ослабли, и пакет выскользнул из платка под стол. Я не подняла его. И ничего не сказала. Я была слишком напугана. Если бы кто-нибудь это увидел, мог подумать, что я убила Джорджа, а я не убивала его.

Давая выход своим чувствам, Антони протяжно засвистел.

— И никто не видел тебя? — спросил он. Ирис замялась.

— Не уверена, — тихо сказала она. — Кажется, Руфь заметила. Но она выглядела настолько ошеломленной, что я не знаю — или она действительно заметила, или просто рассеянно на меня смотрела.

Антони снова присвистнул.

— В общем, весело, — проговорил он.

— Куда уж веселее. Я так боюсь, что они до всего докопаются.

— Интересно, почему там не было твоих отпечатков? Прежде всего они бы занялись отпечатками.

— Думаю, потому что я держала пакет через платок.

Антони кивнул.

— Да, в этом тебе повезло.

— Но кто же все-таки мог положить его в мою сумку? Сумка была при мне весь вечер.

— Это не так трудно сделать, как ты думаешь. Когда ты пошла танцевать после кабаре, ты оставила сумку на столе. Кто-то мог подсунуть пакет. Там были женщины. Соберись-ка с мыслями и расскажи мне, что творит женщина в туалетной комнате? О таких вещах следует знать. Вы все стояли вместе и болтали или разбрелись каждая к своему зеркалу?

Ирис задумалась.

— Мы все прошли к одному столу — очень длинному, со стеклянным верхом. Положили сумочки и оглядели себя.

— Продолжай.

— Руфь напудрила нос, а Сандра поправила прическу и воткнула в нее шпильку, я сняла мой лисий капюшон и отдала его женщине, потом увидела на руке какую-то грязь и подошла к умывальнику.

— Оставив сумку на стеклянном столе?

— Да. И вымыла руки. Кажется, Руфь все еще прихорашивалась, Сандра сбросила плащ и снова подошла к зеркалу, Руфь отошла и вымыла руки, а я возвратилась к столу и немного поправила прическу.

— Значит, кто-то из них двоих мог незаметно что-то положить тебе в сумку?

— Да, но пакет был пуст. Выходит, его положили после того, как было отравлено у Джорджа шампанское. Во всяком случае, я не могу поверить, что Руфь или Сандра способны это сделать.

— Не переоценивай людей. Сандра из числа тех фанатиков, которые в средние века заживо сжигали своих противников, а такой безжалостной отравительницы, как Руфь, еще свет не видывал.

— В таком случае, почему Руфь не заявила, что она видела, как я уронила пакет?

— Постой. Если бы Руфь умышленно подсунула тебе цианид, она бы из кожи вылезла, чтобы ты от него не избавилась. Похоже, что это не Руфь. Значит, больше всего подходит официант. Официант, официант! Если бы только у нас был незнакомый, неизвестный нам официант, официант, нанятый на один вечер. Но нет, нас обслуживали Джузеппе с Пьером, а они совсем не подходят.

Ирис вздохнула.

— Я рада, что рассказала тебе. Об этом никто больше не узнает, правда? Только ты и я?

Антони как-то смущенно на нее посмотрел.

— Вот тут-то ты и ошибаешься, Ирис. Наоборот, ты сейчас поедешь со мной на такси к старине Кемпу. Мы не можем хранить такие вещи у себя под шляпой.

— О нет, Антони! Они подумают, будто я убила Джорджа.

— Они определенно так подумают, если потом узнают, что ты затаилась и ничего об этом не рассказала! Тогда твои отговорки прозвучат до чрезвычайности неубедительно. А если ты сейчас откроешься, вероятно, они тебе поверят.

— Пожалуйста, Антони…

— Послушай, Ирис, ты в трудном положении. Но помимо всего прочего, существует такая вещь, как правда, ты не можешь поступать нечестно и думать о собственной шкуре, когда речь идет о справедливости.

— О Антони, к чему такое благородство?

— Тебе, — сказал Антони, — нанесли жестокий удар. Но что бы ни случилось, мы отправимся к Кемпу! Немедленно!

Нехотя она вышла с ним в прихожую. Ее пальто было брошено на стул, он взял его и помог ей одеться. Страх и протест застыли в ее глазах, но Антони был непреклонен. Он сказал:

— Возьмем такси в конце улицы.

Когда они направились к выходу, внизу послышался звонок.

Ирис воскликнула с облегчением:

— Совсем позабыла — это Руфь. Она пришла после работы, чтобы договориться о похоронах. Они состоятся послезавтра. Я думаю, без тети Люциллы мы лучше договоримся.

Антони быстро подошел к двери и отворил ее, прежде чем успела подбежать горничная.

Руфь выглядела усталой и довольно растрепанной. В руках она держала увесистый портфель.

— Извините, я опоздала, в метро вечером ужасная давка, вынуждена была пропустить три автобуса, а такси не было.

«Никогда не видел, — подумал Антони, — чтобы Руфь вынуждена была оправдываться. Еще одно свидетельство, что смерть Джорджа подорвала эту почти нечеловеческую энергию».

— Я не могу пойти с тобой, Антони. Мне нужно с Руфью обо всем договориться, — сказала Ирис.

Антони возразил непререкаемым голосом:

— Боюсь, наше дело более важное… Ужасно сожалею, мисс Лессинг, что разлучаю вас с Ирис, но дело у нас неотложное.

Руфь сказала не мешкая:

— Не беспокойтесь, мистер Браун, я обо всем договорюсь с миссис Дрейк, когда она возвратится. — Едва заметная улыбка появилась у нее на губах. — Знаете, мне удается с ней ладить.

— Уверен, вы можете поладить с кем угодно, мисс Лессинг, — польстил ей Антони.

— Вероятно. Не поделитесь ли вы со мной своими соображениями, Ирис?

— Да у меня их нет. Я хотела просто обсудить все с вами, потому что тетя Люцилла поминутно меняет свои решения, думаю, вам будет довольно трудно с ней договориться. Придется попотеть. Мне все равно, какие будут похороны! Тетя Люцилла обожает похороны, а мне это не по душе. Прах необходимо предать земле, но стоит ли создавать вокруг этого шумиху. Для самих умерших это не имеет ни малейшего значения. Они навсегда покинули нас. Мертвые не возвращаются.

Руфь не ответила, и Ирис повторила с какой-то непонятной настойчивостью:

— Мертвые не возвращаются:

— Пойдем, — сказал Антони и потянул ее к двери. По площади медленно тащились такси. Антони остановил одно и помог Ирис усесться.

— Скажи мне, моя прелесть, — обратился он к ней после того, как велел шоферу ехать в направлении Скотланд Ярда, — чье присутствие в холле ты ощутила, когда сочла уместным заявить, что мертвые не возвращаются? Джорджа или Розмари?

— Ничего такого я не ощутила! Совершенно не ощутила. Просто я хотела сказать, что ненавижу похороны.

Антони вздохнул.

— Разумеется, — сказал он, — я, должно быть, схожу с ума.

12

Трое мужчин сидели за маленьким круглым мраморным столиком.

Полковник Рейс и главный инспектор Кемп пили темный, насыщенный ароматом чай. Антони потягивал из изящной чашечки сваренный на английский манер кофе. Подобная мысль принадлежала не Антони, но он вынужден был ее принять, чтобы его допустили к совещанию в качестве полноправного партнера.

Главный инспектор Кемп, скрупулезно проверив документы Антони, согласился говорить с ним на равных.

— Если бы вы спросили меня, — сказал главный инспектор, бросая несколько кусочков сахара в темную жидкость и тщательно их размешивая, — я бы ответил: этому делу не суждено стать предметом судебного разбирательства. Мы не сможем докопаться до истины.

— Думаете, нет? — спросил Рейс.

Кемп покачал головой и задумчиво отхлебнул.

— Преступление было бы раскрыто, если б мы выяснили, кто из этой пятерки покупал или хранил цианид. Но мне этого сделать не удалось. Типичный случай, когда преступник известен, а доказательства отсутствуют.

— Так вам известен преступник? — с интересом спросил Антони.

— Гм, совершенно в этом убежден. Это леди Александра Фаррадей.

— Вы в этом убеждены, — сказал Рейс. — Почему?

— Извольте. Я бы назвал ее безумно ревнивой. И к тому же сумасбродной. Как эта самая королева Элеонора какая-то, которая проникла в опочивальню прекрасной Роземунды и предложила ей на выбор: кинжал или чашу, наполненную ядом.

— Но в нашем случае, — заметил Антони, — у прекрасной Розмари не было выбора.

Главный инспектор Кемп продолжал.

— Какой-то неизвестный выводит мистера Бартона из равновесия. Тот становится подозрительным и, надо сказать, у него для этого достаточно оснований. Не пожелай он следить за Фаррадеями, он никогда бы не стал покупать загородный дом. Она его быстро раскусила — ей помогли в этом бесконечные разговоры о банкете и настойчивые просьбы, чтобы они там присутствовали. Она не из тех людей, которые ждут и наблюдают. Ее сумасбродная натура проявляет себя, она с ним расправляется! Вы можете сказать, что все эти рассуждения построены на особенностях ее человеческих качеств. Но я скажу, что единственным лицом, у которого была возможность подбросить что-то в бокал мистера Бартона как раз перед тем, как тот его выпил, была дама, сидящая справа от него.

— И никто не заметил, как она это сделала? — спросил Антони.

— Именно. Они могли бы заметить — но не заметили. Допустим, если вам угодно, она довольно ловка.

— Форменный фокусник.

Рейс кашлянул. Он достал трубку и начал ее набивать.

— Только одно возражение. Предположим, леди Александра сумасбродна, ревнива и страстно влюблена в своего мужа, предположим, она не остановится перед убийством, но считаете ли вы ее способной подложить порочащие улики в сумочку девушки? Девушки совершенно невинной, доброй, не причинившей ей ни малейшего вреда?

Инспектор Кемп смущенно заерзал на стуле и тупо уставился в чашечку с чаем.

— Женщины не играют в крикет, — сказал он, — это вы имеете в виду.

— В действительности многие из них играют, — улыбнулся Рейс. — Но мне приятно видеть ваше смущение.

Кемп не стал вдаваться в полемику и с покровительственным видом повернулся к Антони.

— Кстати, мистер Браун (я по-прежнему буду вас так называть, если вы не возражаете), мне хочется от души поблагодарить вас за то, что вы, не откладывая в долгий ящик, привели к нам Ирис Марло и заставили рассказать эту самую ее историю… Думаю, мы сняли с ее души камень — она ушла домой совершенно счастливая.

— После похорон, — сказал Антони, — надеюсь, она ненадолго уедет за город. Мирная и тихая жизнь и при этом отсутствие тетушки Люциллы с ее непрекращающейся болтовней помогут ей восстановить силы.

— Язык у тети Люциллы работает с полной нагрузкой, — сказал, усмехнувшись, Рейс.

— Могу это подтвердить, — отозвался Кемп. — К счастью, не было необходимости записывать ее показания. Не то бедного секретаря отправили бы в больницу с вывихнутой рукой.

— Ну что ж, — сказал Антони, — смею заметить, инспектор, вы правы, заявив, что данное дело никогда не появится в суде, но это крайне неудовлетворительный итог… И еще одна вещь нам неизвестна: кто же написал Джорджу Бартону письма, сообщавшие об убийстве жены? У нас на этот счет нет ни малейших предположений.

— А вы по-прежнему настаиваете на ваших подозрениях, Браун? — спросил Рейс.

— Руфь Лессинг? Да-, склонен считать ее наиболее вероятным кандидатом. По вашему утверждению, она призналась в любви к Джорджу. Что ни говорите, Розмари была ей ненавистна. И вдруг она увидела благоприятную возможность избавиться от Розмари, при этом она была полностью убеждена, что, устранив с дороги Розмари, она без помех сможет выйти замуж за Джорджа.

— Согласен, — сказал Рейс. — Допускаю, спокойствие и деловитость Руфи Лессинг — качества, необходимые для того, чтобы задумать и осуществить убийство, к тому же она лишена жалости — продукта чересчур развитого воображения. Да, в отношении первого убийства я с вами согласен. Но совершенно не понимаю, зачем она осуществила второе. Не могу понять, с какой стати ей отравлять человека, которого она любит и за которого хочет выйти замуж! И еще одно возражение: почему она держала язык за зубами, когда увидела, что Ирис бросила пакет из-под цианида под стол?

— Возможно, она этого не видела, — нерешительно предположил Антони.

— Полностью уверен, что видела, — сказал Рейс. — Когда я ее допрашивал, у меня сложилось впечатление, что она чего-то недоговаривает. Да и сама Ирис Марло думала, что Руфь все видела.

— Продолжайте, полковник, — сказал Кемп. — Выкладывайте ваши мысли. Я полагаю, вам есть что рассказать?

— К сожалению, нет. Дело яснее ясного. Всякое соображение порождает новые возражения.

Рейс задумчиво перевел взгляд с лица Кемпа на лицо Антони и на нем задержался. Брови Антони поползли вверх.

— Не хотите ли вы сказать, что считаете меня главным преступником?

Рейс медленно покачал головой.

— Не вижу оснований, с чего бы вам убивать Джорджа Бартона. Мне кажется, я знаю, кто убил его, а также и Розмари Бартон.

— Кто же это?

Рейс неторопливо, будто подбирая слова, проговорил:

— Забавно, все подозрения у нас падают на женщин. Я тоже подозреваю женщину. — Он помолчал и негромко произнес:

— Я считаю, что преступницей является Ирис Марло.

Антони с грохотом отодвинул стул. Его лицо мгновенно стало темно-малиновым, а затем он с усилием овладел собой. Он заговорил с наигранной игривостью и по-обычному насмешливо, но голос его дрожал.

— Ради бога, давайте обсудим подобную возможность, — сказал он. — Почему Ирис Марло? И если это так, с чего бы ей, скажите мне, по ее собственному признанию, выкидывать пакет из-под цианида под стол?

— Потому что, — сказал Рейс, — ей было известно, что Руфь Лессинг все видела.

Антони тщательно, склонив голову набок, обдумывал ответ. Наконец кивнул.

— Принято, — сказал он. — Продолжим. Почему вы в первую голову подозреваете ее?

— Мотивы, — ответил Рейс. — Розмари было оставлено огромное состояние, а про Ирис позабыли. Мы знаем, она считала себя обделенной и долгие годы пыталась подавить жившую в ее сердце обиду. Она знала, если Розмари умрет бездетной, деньги целиком достанутся ей. При этом Розмари была угнетена, несчастна, подавлена в результате инфлюэнцы, при таком настроении заключение о самоубийстве могло быть принято не задумываясь.

— Что ж, все правильно, превращайте девушку в чудовище! — сказал Антони.

— Не в чудовище, — ответил Рейс. — Существует еще иная причина, по которой я подозреваю ее, — причина довольно отдаленная, как может вам показаться. Я говорю о Викторе Дрейке.

— Викторе Дрейке? — удивился Антони.

— Дурная кровь. Видите ли, мне не было нужды выслушивать болтовню Люциллы. Мне все известно о семействе Марло. Виктор Дрейк — не столько слаб, сколько злобен. Его мать — слабоумное ничтожество. Гектор Марло — безвольный и злобный пьяница. Розмари эмоционально неустойчива. Вся семья — воплощение слабостей, пороков, шатаний. Налицо предрасположение к преступлению.

Антони закурил. Руки его дрожали.

— Значит, вы не верите, что на скверной почве может вырасти здоровый цветок?

— Разумеется, может. Но я не уверен, что таким здоровым цветком является Ирис Марло.

— Мои доводы не имеют значения, — не спеша проговорил Антони, — поскольку я в нее влюблен. Джордж показал ей эти злосчастные письма, она пугается и убивает его? Так это выглядит?

— Да. В этом случае главное значение приобретает испуг.

— И как ей удается подложить эту дрянь Джорджу в шампанское?

— Этого, признаюсь, я не знаю.

— Спасибо, что хоть этого вы не знаете. — Антони начал взад и вперед раскачивать свой стул. Его глаза наполнились угрозой и злостью. — У вас крепкие нервы, коль скоро вы все это мне высказали.

Рейс спокойно ответил:

— Я знаю. Но полагаю, это необходимо сказать. Кемп молча, с интересом за ними наблюдал. При этом он машинально помешивал свой чай.

— Прекрасно, — Антони выпрямился. — Пора действовать. Что толку сидеть за столом, пить тошнотворную жидкость и с умным видом заниматься пустопорожним теоретизированием. Загадка должна быть решена. Мы должны разрешить все трудности и выяснить истину. Я возьму это на себя — и я своего добьюсь. Я все переворошу, и когда мы узнаем истину, мы поразимся простоте решения. Я еще раз сформулировал проблему. Кто знал об убийстве Розмари? Кто написал об этом Джорджу? Почему ему написали? А теперь поговорим о самих убийствах. Первое уже потускнело. Оно случилось давно, и мы в точности не знаем, что тогда произошло. Но второе убийство случилось у меня на глазах. Я его видел. Следовательно, я должен знать, как все было. Легче всего насыпать цианид Джорджу в бокал было во время кабаре, но его не насыпали, ведь он выпил из своего бокала сразу же по окончании концерта. Я сам видел, как он выпил. После этого никто ничего к нему в бокал не клал. Никто не дотрагивался до его бокала, совершенно никто, и когда он снова выпил, там было полно цианида. Он не мог быть отравлен — но его отравили! В его бокале оказался цианид — но никто не мог его туда положить! Мы приблизились к истине?

— Нет, — сказал главный инспектор Кемп.

— Да, — продолжал Антони. — Мы попали в царство волшебных мистификаций. Или деятельность духов. Сейчас я набросаю вам свою теорию привидений. Пока мы танцуем, дух Розмари витает над бокалом у Джорджа и бросает туда цианид в совершенно материализованном виде — духи умеют извлекать цианид из эктоплазмы. Джордж возвращается, пьет за ее память и… О, господи благословенный!

Двое мужчин с изумлением взирали на него. Он обхватил руками голову. Раскачивался из стороны в сторону, находясь в состоянии явного душевного потрясения. При этом он бормотал:

— Это… это… сумочка… официант.

— Официант? — встревожился Кемп. Антони покачал головой.

— Нет, нет. Не то, что вы думаете. Мне как-то пришла в голову мысль, что интересы следствия требовали официанта, который раньше не был официантом. Вместо этого нас обслуживал официант, который всегда был официантом… и маленький официант, из династии потомственных официантов… официант нежный, как ангелочек… официант вне подозрений. И он продолжает оставаться вне подозрений — но он сыграл свою роль! О господи, да, он сыграл свою роль.

Антони пристально на них посмотрел.

— Не понимаете? Официант мог бы отравить шампанское, но официант этого не сделал. Никто не притрагивался к бокалу Джорджа, но Джорджа отравили. А — это А. Б — это Б. Бокал Джорджа! Джордж! Две разные вещи. И деньги — кучи, кучи денег! И кто знает — может быть, вместе с ними и любовь? Не глядите на меня, как на безумного. Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Отбросив назад стул, он вскочил и схватил Кемпа за руку.

— Пойдемте со мной.

Кемп с сожалением взглянул на недопитый чай.

— Следует расплатиться, — пробормотал он.

— Нет, нет, мы сейчас вернемся. Пойдемте. Я должен вам там кое-что показать. Пойдемте, Рейс.

Сдвинув в сторону стол, он увлек их за собой в вестибюль.

— Видите там телефонную будку?

— Да.

Антони порылся в карманах.

— Черт у меня нету двух пенсов. Не беда. Я передумал звонить. Вернемся.

Они возвратились в кафе, впереди Кемп, за ним Рейс с Антони.

Кемп был мрачен, он сел, взял трубку. Тщательно ее продул и начал прочищать вынутой из кармана булавкой.

Рейс хмуро поглядел на озабоченное лицо Антони. Потом откинулся на спинку стула, взял свою чашку и выпил оставшуюся в ней жидкость.

— Проклятье, — прорычал он. — Тут сахар!

Он посмотрел через стол на Антони и увидел, как его лицо медленно озаряется улыбкой.

— Ну что же, — пробормотал Кемп, отпивая из своей чашки глоток. — Что это, черт побери?

— Кофе, — сказал Антони. — И не думаю, что он вам понравится. Мне не понравился.

13

Антони с удовольствием созерцал, как глаза его спутников озарились молниеносной догадкой. Но блаженство его было недолговечным; новая мысль, словно обухом по голове, оглушила его.

— Боже… та машина! — закричал он. Он вскочил.

— Какой же я дурак… идиот! Она рассказала мне, что какая-то машина едва не сбила ее, а я пропустил это мимо ушей. Пойдемте, живо!

Кемп заметил:

— Она сказала, что пойдет прямо домой, когда покинула Ярд.

— Да. Почему я не пошел с ней?

— Дома кто-нибудь есть?

— Там Руфь Лессинг, она поджидала миссис Дрейк. Возможно, они все еще обсуждают подробности предстоящих похорон!

— И еще долго будут обсуждать, если я хорошо знаю миссис Дрейк, — сказал Рейс. Неожиданно он спросил:

— У Ирис Марло есть еще какие-нибудь родственники?

— По-моему, нет.

— Кажется, я понял ваши соображения. Возможно ли подобное?

— Думаю, да. Сами посудите, как много принималось на веру, на честное слово.

Кемп расплатился по счету. Мужчины поспешили к выходу, на ходу Кемп спросил:

— Думаете, опасность серьезная? Для мисс Марло?

— Думаю, да.

Чертыхнувшись вполголоса, Антони остановил такси. Все трое уселись и велели шоферу ехать на Эльвестон Сквер так быстро, как только возможно.

Кемп медленно проговорил:

— Мне только что пришла в голову интересная мысль: значит, чета Фаррадей полностью реабилитируется.

— Да.

— И за это слава богу. Но вряд ли они снова попытаются — так скоро.

— Чем скорее, тем лучше, — сказал Рейс. — Не то мы чего-нибудь заподозрим. Два раза сорвалось, на третий удастся — так они думают. — Помолчав, он добавил:

— Ирис Марло сказала мне в присутствии миссис Дрейк, что выйдет за вас замуж, как только вы сделаете ей предложение.

Разговор прерывался резкими толчками, шофер в буквальном смысле слова прокладывал себе путь, срезал углы, с чудовищной настойчивостью продирался сквозь поток запрудивших улицу машин.

Сделав последний рывок, он резко затормозил возле особняка.

Никогда еще дом на Эльвестон Сквер не выглядел столь мирным и спокойным.

Антони, с трудом сохраняя присущее ему хладнокровие, пробормотал:

— Прямо как в кино. Поневоле почувствуешь себя дураком.

Он уже поднялся на верхнюю ступеньку и дергал звонок, тем временем Рейс расплачивался за такси, а Кемп взбегал по лестнице.

Дверь отворила горничная.

Антони выкрикнул:

— Вернулась мисс Ирис?

Эванс немного удивилась:

— О да, сэр. Она пришла полчаса назад.

Антони вздохнул с облегчением. Все вокруг было таким спокойным и обыденным, что его недавние страхи показались ему надуманными, и он их устыдился.

— Где же она?

— Я думаю, в гостиной с миссис Дрейк.

Антони кивнул и большими прыжками вбежал по лестнице. Рейс и Кемп — за ним.

В гостиной, мирно устроившись под торшером, Люцилла Дрейк рылась в разделенном на множество ячеек ящике письменного стола и вслух бормотала:

— Милый, мой милый, куда же я сунула письмо миссис Маршам? Дай-ка припомню… — Маленький терьер не сводил с нее глаз.

— Где Ирис? — неожиданно выкрикнул Антони. Люцилла обернулась и внимательно на него посмотрела.

— Ирис? Она… прошу прощения! — Старуха приподнялась. — Могу я спросить, кто вы такой?

Позади него появился Рейс, и лицо Люциллы прояснилось. Она еще не видела главного инспектора Кемпа, который не успел войти в комнату.

— О дорогой полковник Рейс? Как хорошо, что вы пришли! Жаль, что вы не смогли быть здесь чуточку пораньше — мне так хотелось проконсультироваться с вами по поводу предстоящих похорон… Мужской совет, он так необходим… Я совершенно ничего не соображаю, так и сказала мисс Лессинг. Просто в голову ничего не идет… и признаюсь, мисс Лессинг была очень мила, обещала, что она сама все устроит и снимет с моих плеч заботу… Она-то управится, но, естественно, хотелось бы у кого-нибудь наверняка узнать, какой псалом Джордж любил больше всего, — я-то не знаю, поскольку боюсь, Джордж не очень часто посещал церковь. Но, естественно, как жена священника… я хотела сказать вдова… думаю, что подходит…

Рейс воспользовался минутной заминкой и спросил:

— Где мисс Марло?

— Ирис? Она недавно вернулась. Пожаловалась на головную боль и прямо поднялась в свою комнату. Знаете, мне кажется, нынешние девушки не очень выносливые… Шпинат они не едят в достаточном количестве… А она, мне кажется, решительно не желала говорить о приготовлениях к похоронам, но, как ни вертись, кто-то должен этим заниматься. Хочется, чтобы все было как нужно, и покойнику оказаны подобающие почести… автомобильные катафалки, думается, недостаточно торжественны… Вы понимаете, о чем я говорю… Не то что лошади с их длинными черными хвостами… Конечно, я сразу же на этом стояла, и Руфь — я зову ее Руфь, а не мисс Лессинг — со мной полностью согласилась и не возражала.

— Мисс Лессинг уже ушла? — спросил Кемп. Опять зажурчала словесная канитель, и Антони осторожно выскользнул за дверь. Уже после его ухода — Люцилла, вдруг прервав свое повествование, сказала:

— Кто этот юноша, что с вами пришел? Я сперва не поняла, что это вы его привели… Я подумала, наверное, он один из этих ужасных репортеров. С ними столько хлопот…

Антони легко взбежал по лестнице. Услышав сзади шаги, он обернулся и усмехнулся при виде главного инспектора Кемпа.

— Вы тоже сбежали? Бедный Рейс!

Кемп проворчал:

— Ему все это кажется забавным. А мне здесь что-то не нравится.

Они были на втором этаже и уже хотели подняться на третий, как Антони услышал: кто-то осторожно спускался по лестнице. Он потянул Кемпа в оказавшуюся рядом ванную комнату.

Шаги удалялись вниз по лестнице.

Антони покинул укрытие и взбежал на следующий этаж. Он знал, что Ирис занимала комнату с видом во двор. Он осторожно постучал в дверь.

— Эй… Ирис. — Ответа не последовало. Он постучал сильнее и снова позвал ее. — Попробовал нажать на ручку — дверь была заперта.

Он что есть силы забарабанил по ней.

— Ирис… Ирис…

Секунду-две он стучал, потом перестал и глянул вниз. У него под ногами оказался мохнатый старомодный коврик, который обычно кладут возле дверей, чтобы избежать сквозняков. Коврик был плотно прижат к двери. Антони отшвырнул его прочь. Пространство между дверью и полом было довольно широким: наверное, решил он, его сделали таким, чтобы можно было свободно постелить ковер и не царапать пол.

Он приник к замочной скважине, но ничего не увидел. Вдруг он поднял голову и принюхался. Потом распростерся на полу и прижал нос к щели под дверью.

Вскочив на ноги, он закричал:

— Кемп!

Молчание. Антони закричал снова.

Однако не Кемп, а полковник Рейс приближался к нему по лестнице. Тот и рта открыть не успел, как Антони крикнул:

— Газ в комнате! Нужно выломать дверь.

Рейс обладал недюжинной силой. Выломать дверь не составляло труда. Она затрещала, поддалась и открылась.

От неожиданности они сперва растерялись, потом Рейс крикнул:

— Вон она у камина. Я сейчас разобью окно. А вы — к ней.

Ирис лежала возле газовой горелки — в ее рот и нос била сильная струя газа.

Минутой спустя, задыхаясь и отплевываясь, Антони и Рейс положили бесчувственную девушку в коридоре на сквозняке у окна.

Рейс сказал:

— Я с нею займусь. А вы быстро приведите доктора. Антони помчался вниз по лестнице. Рейс крикнул ему вдогонку:

— Не волнуйтесь. Я думаю, она оправится. Мы успели вовремя.

В холле Антони набрал нужный номер и тихо говорил в трубку, повернувшись к Люцилле спиной.

Наконец он отошел от телефона и сказал со вздохом облегчения:

— Дозвонился. Он живет через площадь напротив. Через пару минут будет здесь.

— …но я должна знать, что произошло. Ирис больна? Это были те последние слова, которые донеслись до сознания Антони. Он ответил:

— Она у себя в комнате. Дверь заперта. Голова в камине и полно газа.

— Ирис? — пронзительно взвизгнула миссис Дрейк. — Ирис покончила с собой? Невероятно! Я не могу этому поверить.

Не обычная бесшабашная улыбка, а лишь ее слабое подобие появилось на лице Антоны.

— А вам и не нужно верить этому, — сказал он. — Это не правда.

14

— А теперь, Антони, пожалуйста, расскажи мне все по порядку.

Ирис лежала на диване, расхрабрившееся ноябрьское солнце ликовало за окнами Литтл Прайерз.

Антони посмотрел на полковника Рейса, который сидел на подоконнике и очаровательно улыбался.

— Признаюсь тебе, Ирис, в своих желаниях. Меня разорвет на части, если я немедленно не поведаю кому-либо о своих умственных способностях. Пусть это будет нескромно, пусть я покажусь тебе хвастуном, но не могу больше сдерживаться. Время от времени я буду делать паузы, давая тебе возможность воскликнуть: «Антони, какой ты умный!», или «Вот здорово. Тони!», или что-нибудь в том же духе. Гм! Представление начинается. Итак…

Дело в целом выглядит весьма простым. Я хочу сказать, связь причины с ее результатом довольно ясна. Смерть Розмари, которую в свое время приняли за самоубийство, на самом деле самоубийством не была. Джордж подозревает неладное, начинает докапываться и, вероятно, уже был недалек от истины, но прежде чем ему удалось разоблачить убийцу, он был сам в свою очередь убит Полный порядок, если можно так выразиться.

Но тут же мы натыкаемся на ряд очевидных противоречий. Как-то: А. Джордж не мог быть отравлен. Б. Джордж был отравлен. И: А. Никто не прикасался к бокалу Джорджа. Б. В бокале Джорджа оказался цианид.

Все дело в том, что мы не обратили внимания на весьма любопытное явление… Когда речь заходит о бокале Джорджа или его чашке, сразу же чувствуется какая-то неясность и неопределенность. В самом деле, бокал или чашку, из которых Джордж только что пил, совершенно не отличишь от других таких чашек и бокалов.

Для иллюстрации этого я проделал эксперимент. Рейс пил чай без сахара. Кемп пил чай с сахаром, а я пил кофе. Все три жидкости были примерно одного и того же цвета. Мы сидели за круглым мраморным столом, который стоял среди круглых мраморных столов. Осененный счастливой идеей, я предложил моим спутникам подняться и пройти в вестибюль, при этом, когда мы выходили, я отодвинул стулья в сторону и ухитрился положить трубку Кемпа, находившуюся возле его тарелки, рядом со своей тарелкой так, что он этого и не заметил. Едва мы вышли, я тут же извинился перед ними, и мы возвратились. Кемп шел немного впереди нас. Он придвинул к столу стул и уселся у той тарелки, которая была отмечена трубкой. Рейс, как и прежде, сел справа от него, а я слева. Что же произошло? Снова возникло противоречие между А. и Б.! А. В чашке Кемпа находился чай с сахаром. Б. В чашке Кемпа находился кофе. Два взаимоисключающих друг друга утверждения, но при этом оба оказались справедливыми. Путаница проистекала из-за чашки Кемпа. Когда он выходил из-за стола и когда он возвращался к столу, перед ним стояли две разные чашки.

То же самое произошло в тот вечер и в «Люксембурге». После кабаре, когда мы все пошли танцевать, ты обронила сумочку. Официант поднял ее — не официант, который нас обслуживал, тот знал точно, где ты сидела, а другой официант, мальчик на побегушках, он пробегал мимо с соусом, впопыхах наклонился, поднял сумочку и положил ее рядом с тарелкой. Как оказалось, эта тарелка находилась слева от твоего места. Вы с Джорджем первыми вернулись к столу, и, не раздумывая, ты прямо направилась к месту, отмеченному твоей сумочкой, так же, как Кемп занял место, отмеченное его трубкой. Джордж думал, что место справа от тебя было его. И когда он провозгласил тост в память Розмари, он выпил, как полагал, из своего бокала, в действительности же этот бокал был твоим — насыпать в него отраву было чрезвычайно легко, фокуса здесь никакого не было, ведь ты была единственным человеком, который не выпил свой бокал после кабаре, потому что пили тогда за твое здоровье!

Дело принимает совершенно иной оборот! Жертвой должна была стать ты, а не Джордж! А кажется, будто хотели убить Джорджа. Если бы задуманное осуществилось, как бы расценили эту историю? Повторение прошлогоднего банкета — и повторение… самоубийства! Очевидно, подумали бы все, на эту семью обрушился поток самоубийств! В твоей сумке найден пакетик из-под цианида. Ясное дело! Бедняжка очень тосковала после смерти сестры. Печально, но эти состоятельные девушки такие взбалмошные!

Ирис перебила его. Она закричала:

— Но почему меня хотели убить? Почему? Почему?

— Ангел мой, а всеми нами любимые деньги? Деньги, деньги, деньги. После смерти Розмари ее деньги переходили к тебе. Предположим теперь, ты умираешь незамужняя. Что бы произошло с деньгами? Ответ единственный — они бы достались твоей ближайшей родственнице тетушке Люцилле Дрейк. Но теперь, взвесив все обстоятельства, я вряд ли назову Люциллу Дрейк убийцей номер один. Кто-то еще намеревался извлечь из твоей смерти выгоду? Да, намеревался. Им был не кто иной, как Виктор Дрейк. Если бы деньги получила Люцилла, это значило бы, что их получил Виктор, — и он это понимал! Он всегда вил из своей матери веревки. И нам будет нетрудно увидеть в нем убийцу номер один. Не случайно мы с самого начала слышим бесконечные упоминания о Викторе. Эта мрачная фигура все время маячит в туманной дали.

— Но ведь Виктор в Аргентине! Он весь год находился в Южной Америке.

— Да? И тут же мы переходим, как говорится, к главному сюжету всякого повествования: «Девушка встречает возлюбленного». Банальная история начинается встречей Виктора с Руфью. Он приобретает над ней власть. Я думаю, она потеряла из-за него голову. Эти спокойные, уравновешенные, добропорядочные женщины часто теряют голову.

Задумайся на минуту, и ты поймешь, что вся наша уверенность о пребывании Виктора в Южной Америке основывалась на словах Руфи Лессинг. Ее утверждения не вызывали сомнений, и никто их не проверял! Руфь сказала, что она видела, как Виктор отплыл на «Сан-Кристобале» в день смерти Розмари! И именно Руфь предложила позвонить в Буэнос-Айрес в день смерти Джорджа, а потом уволила телефонистку, которая могла проболтаться, что она этого не сделала.

Разумеется, сейчас это легко установить! Виктор Дрейк прибыл в Рио на пароходе, покинувшем Англию на следующий день после смерти Розмари. Огилви в Буэнос-Айресе в день смерти Джорджа не разговаривал по телефону с Руфью насчет Виктора Дрейка. А сам Виктор Дрейк несколько недель тому назад уехал из Буэнос-Айреса в Нью-Йорк. Для него не составляло большого труда отправить в нужный момент от своего имени телеграмму — одну из тех всем известных телеграмм, в которых он требовал денег, и это, казалось, полностью подтверждало представление, что он находится где-то за тысячу земель. А между тем…

— Да, Антони?

— А между тем, — по всему было видно, что Антони с огромным удовольствием приближается к кульминационной точке своего повествования, — он сидел в «Люксембурге» за соседним с нами столиком со смышленой блондиночкой.

— Мужчина с отталкивающей внешностью?

— Ничего нет легче, чем сделать желтое, испещренное крапинками лицо, налитые кровью глаза, и человек становится совершенно другим. К тому же из всей нашей компании никто, кроме меня (за исключением, конечно, Руфи Лессинг), его никогда не видел — да и мне он был известен под другим именем! Во всяком случае, я сидел к нему спиной. Когда мы зашли в коктейль-бар, мне показалось, что я узнал человека, с которым знался в тюрьме и которого мы звали Мартышка Колеман. Но поскольку я теперь сделался в высшей степени респектабельным джентльменом, мне бы очень не хотелось, чтобы он меня узнал. К тому же у меня не было ни малейших подозрений, что Мартышка Колеман имеет какое-то отношение к этому преступлению, и меньше всего я предполагал, что он и Виктор Дрейк — это одно и то же лицо.

— Но я не понимаю, как он это все сделал. Это полковник Рейс вступил в разговор.

— Ничего нет легче. Во время кабаре он вышел позвонить и прошел мимо нашего стола. Дрейк работал актером и, что еще более важно, официантом. Наложить грим и сыграть роль Педро Моралеса для актера — детская забава, но чтобы ловко, изящно, походкой официанта, обойти стол, наполняя бокала шампанским, для этого нужны определенные знания и техника, которые могут быть только у человека, на самом деле работавшего официантом. Одно неловкое движение или шаг привлекли бы к нему наше внимание, но, приняв его за официанта, никто из нас не стал его разглядывать. Мы смотрели кабаре и не уделили внимания официанту, который был частью окружающей нас ресторанной обстановки.

— А Руфь? — после некоторого раздумья спросила Ирис.

Антони ответил:

— Без сомнения, не кто иной, как Руфь, положила пакет из-под цианида в твою сумочку — возможно, в туалете, в начале вечера. Эту технику она освоила еще в прошлом году, когда была убита Розмари.

— Мне всегда казалось странным, — сказала Ирис, — что Джордж не рассказал Руфи об этих письмах. Ведь он с ней обо всем советовался.

— Разумеется, он ей сказал — это уж прежде всего. Она знала, что он скажет. Потому и написала. План был тщательно разработан и сразу же оказал свое действие. Как опытный постановщик Руфь исключительно умело подготовила самоубийство номер два, и если бы Джорджу заблагорассудилось поверить, что ты убила Розмари, а потом, терзаемая страхом или угрызениями совести, покончила с собой, — но что ж, какое бы это имело для нее значение!

— И только подумать, я любила ее, очень любила! И на самом деле хотела, чтобы она вышла за Джорджа.

— Возможно, она была бы ему очень хорошей женой, не попадись на ее пути Виктор, — сказал Антони. — Мораль: милая девушка может обернуться страшной убийцей.

Ирис вздрогнула.

— И все это ради денег!

— Ты наивна, деньги многих толкают на преступления. Виктор, безусловно, действовал из-за денег. Руфь — отчасти из-за денег, отчасти ради Виктора и отчасти, я думаю, потому что она ненавидела Розмари. Да, она преодолела долгий путь к тому моменту, когда хладнокровно пыталась сбить тебя машиной, и пошла еще дальше, когда оставила Люциллу в гостиной, хлопнула входной дверью, а потом побежала к тебе в спальню. Как она выглядела? Нервничала?

Ирис задумалась.

— По-моему, нет. Она осторожно постучала, вошла, сказала, что обо всем договорилась, и спросила, как я себя чувствую. Я ответила «хорошо». Я была немного уставшей. Потом она взяла мой большой обтянутый резиной фонарь и сказала: «Какой славный фонарь», и после этого я ничего больше не помню.

— Конечно, не помнишь, дорогая, — сказал Антони, — потому что она слегка почесала тебе затылок твоим славным фонариком. Потом она с комфортом положила тебя у газовой горелки, плотно закрыла окна, включила газ, замкнула дверь, засунула под нее ключ, прикрыла половиком щель, чтобы не просачивался воздух, и спокойно спустилась по лестнице. Мы с Кемпом едва успели спрятаться в ванной комнате. Потом я побежал к тебе, а Кемп незаметно последовал за Руфью, она направилась к машине — знаешь, я сразу почувствовал подвох, когда она пыталась нам доказать, что приехала на автобусе и в метро.

Ирис содрогнулась.

— Это чудовищно — знать, что тебя хотели зверски убить. Значит, она всей душой меня ненавидела?

— О, я бы этого не сказал. Мисс Руфь Лессинг — очень деловая молодая женщина. Она уже пыталась совершить два убийства, и ей в голову бы не пришло просто так рисковать своей шеей. Не сомневаюсь, Люцилла Дрейк проболталась о твоем решении выйти за меня замуж, как только будет сделано предложение, в таком случае нельзя было терять ни минуты. После свадьбы я, а не Люцилла, стал бы твоим ближайшим родственником.

— Бедная Люцилла. Мне ее ужасно жаль.

— И мне тоже. Она безвредная, добрая женщина.

— А он уже арестован?

Антони посмотрел на Рейса, тот кивнул.

— Сегодня утром при посадке в Нью-Йорке.

— А он бы потом женился на Руфи?

— Она носилась с этой мыслью. Думаю, она бы обкрутила его.

— А ты знаешь, Антони, деньги не привлекают меня.

— Великолепно, дорогая, мы сумеем найти им достойное применение. У меня достаточно денег, чтобы прожить и обеспечить своей жене необходимый комфорт. А твои деньги, если не возражаешь, мы пожертвуем детским домам, или будем бесплатно раздавать старикам табак, или… А как ты думаешь, не развернуть ли нам кампанию за обеспечение Англии более качественным кофе?

— Я немного оставлю себе, — сказала Ирис. — На случай, если мне в будущем захочется от тебя уйти.

— С хорошими мыслями ты вступаешь в супружескую жизнь. А кстати, ты так ни разу и не сказала: «Великолепно, Тони» или «Антони, какой же ты умный».

Полковник Рейс улыбнулся и встал.

— Собираюсь на чай к Фаррадеям, — объяснил он. В его глазах забегали едва заметные огоньки, когда он обратился к Антони:

— А вы не желаете?

Антони покачал головой, и Рейс направился к выходу. В дверях он задержался и бросил через плечо:

— Всего доброго.

— Вот она, — сказал Антони, когда закрылась за полковником дверь, — наивысшая британская похвала.

Ирис спокойно спросила:

— Он думал, что я это сделала?

— Не сердись на него, — сказал Антони. — Понимаешь, он видел столько красивых шпионок, воровавших секретные формулы, обольщавших генералов и выведывавших военные тайны, что душа у него огрубела и сделалась подозрительной. Он решил, что и ты, должно быть, такого же рода красавица.

— А почему ты так не подумал, Тони?

— Думаю, потому, что я люблю тебя, — весело проговорил Антони.

Вдруг лицо его изменилось, стало серьезным. Он указал на стоявшую подле Ирис вазу с одиноко торчавшей серовато-зеленой веткой с лиловым цветком.

— Откуда взялся в такое время этот цветок?

— Появился откуда-то… странный цветок… наверное, осень теплая.

Антони достал его из вазы и прижал на мгновенье к щеке. В его полуприкрытых глазах мелькнули пышные каштановые волосы, веселые голубые глаза и алые страстные губы…

Он тихо произнес:

— Значит, ее больше нет с нами, да?

— О ком ты?

— Ты знаешь. Розмари… Наверное, она чувствовала, что тебе угрожает опасность, Ирис.

Он прикоснулся губами к благоухающей ветке.

— Прощай, Розмари, спасибо тебе…

Ирис нежно сказала:

— Это на память… — И еще более нежно добавила:

— Молюсь, помню, люблю…