Свет юности [Ранняя лирика и пьесы]

Всюду небо и небо,

И земля — до небес!

Ребятишки, что негры,

А Лариска — как бес!

У нее-то силенки?

Не смеши-ка парней.

Ах, зеленые елки,

Не угнаться за ней!

Солнце бесится летом.

В небе сизая синь.

Брызжет пот, как из лейки,

Со сверкающих спин.

Приударили б в гонги,

Эй, степные грома!

Как Винсента Ван-Гога,

Солнце сводит с ума…

Ворошим мы пшеницу.

В небе звезды снуют

А под утро нам снится

Общежитье в раю.

Играют парни скупо,

С усмешкою в глазах.

Играют так, от скуки,

В костюмах и плащах.

Придет она, прищурится

И встанет меж парней,

Веселая и шустрая…

И мяч летит над ней!

Она к нему навстречу

Вся тянется, светла!

Как кудри треплет ветер!

Куда Земля ушла?

Движенье ног и тела.

Улыбка — похвала.

Играла, как летела.

Смеялась, как звала.

Глаза, глаза живые!

И парни бьют сплеча,

Как будто бы впервые

Постигли суть мяча.

В детстве мы как ни беспечны,

Не могли мы жить без песни —

Днем, и ночью, и с утра,

А тем паче у костра.

Пели над водою длинной,

Над заснеженной долиной…

Если непогода, — что ж! —

Пели в ветер, пели в дождь.

Песня русская, о, чудо!

Вот, когда смотрю отсюда

В детство радостей и бед,

Все струит лишь чистый свет.

Знаю, были голод, холод,

Смерть отца за дальний город,

Мамин враг — туберкулез,

Одиночество до слез…

Детство с песнею слилось.

Все к прекрасному свелось.

Сугробы — словно Гималаи!

Летим, как слаломщики, мы.

За нами вслед собаки с лаем

Несутся из конурной тьмы.

Хорош мороз — сердит он слепо.

Бьет по щекам нас справа, слева…

И так же, как из дымных труб,

Струится пар меж наших губ.

Так можно отморозить руки.

Заиндевел со мною Пушкин.

И вот порог — мороза нет,

Вступаем робко в теплый свет.

Теперь куда? Вошло в привычку

Ходить хоть изредка в Публичку.

Но детство помню, как никто:

И что б не отдал я за то,

Чтоб снова пар в дверную щелку

Струился, словно конфетти,

И, грея руки, губы, щеки

На теплой извести печи,

Спросить впервые: «Есть Толстой?»

Впервые видеть том восьмой.

Впервые взять его домой!

Сидела женщина за мною.

Смотрела в окна далеко…

Троллейбус мчался над Невою.

Мне было весело, легко.

Да, помнится, такое было:

Лесное озеро — оно

С меня усталость разом смыло,

О том не ведая само.

А после шел я перелеском…

Я унесу ее с собой,

Когда она сойдет на Невском,

Сольется с уличной толпой.

Ей жить во мне — без слез, без муки —

Счастливой, светлой, как тогда!

И согревать иные руки.

И прояснять иным года.

— Ишь, чего он хочет!

Вот уж нет! Извини! —

И девчонка хохочет,

Спотыкаясь о пни.

Мы вступаем в болото.

Под водой мощный мох.

И загар с позолотой

Заискрит с мокрых ног.

И девчонка хохочет,

Прячась в даль и в кусты,

То вся гневом клокочет,

То тиха, как цветы.

Так брести нам до ночи.

Наплывут облака.

Влажный мох нам замочит

Спины, руки, бока…

— Хочешь?

— Хочешь, — с березкой

И с усмешкой шмеля,

С красной лилией броской

Враз исчезнет земля.

Кто живет? Что делает?

Словно сквозь века,

В рощах стынет белое —

Палатка рыбака.

Над лодкой зелень луга.

В слоистой глине ржа.

Весла друг возле друга

Без трепета

лежат.

На быках,

длинных, тощих,

Как в рисунках детей,

Который день на солнце

Сохнет груда сетей.

Сети нависли лохмато,

Таинственны и грустны,

Точно занавес МХАТа

В выходные дни.

Помню, шел мимо старой заимки

Я со школы однажды пешком,

И следы мои, точно корзинки,

Наполнялись свежим снежком.

Помню, верил я в чудо свято.

И, как будто одно из чудес,

Появилась машина рядом,

Я в кабину проворно влез.

Понеслись. Дребезжало оконце.

Впереди, у сосновых лесов,

Закрутившись, летело солнце,

Как сорвавшееся колесо.

Было чудно… Где мы? Золотые

Облака на краю Земли!

Это Русь, а вокруг Россия,

И Россия вдали.

Меня притягивают сосны.

Они высоки и светлы,

Стоят, окрашенные солнцем,

Светясь крупинками смолы.

Меня притягивают иконы.

Смотрю в Рублевские глаза.

Там зреют думы, скачут кони,

Взлетает скатерть в небеса.

Меня притягивают церкви…

И распятья, и кресты…

Твои искания и цепи,

И дерзкие твои мечты!

И те же сосны, те же церкви

На фоне неба и воды,

И ракеты цвета вербы —

Слились в волну моей судьбы.

Бегут к ней девочки босые.

Стою, взволнован, светел, тих,

И слово синее — Россия —

Я говорю, как лучший стих.

Опавшие листья, иглы.

По ним снуют муравьи,

Как по мосту автомобили

Или как мысли мои.

Тянется к вверху лиственница.

Рядом маленький куст.

А над ними сосны, сосны высятся,

Как произведния искусств.

Не верю, что к ним непричастна

Человеческая рука.

Они мне приносят счастье,

Как пушкинская строка.

Не эти ли сосны веками

Взыскательный русский глаз

Строгал, шлифовал, чеканил,

Выказав высший класс?!

Хижины? Нет, это кроны.

Как столбы, стоят стволы.

Над водой свисают корни,

Узловаты, будто злы.

Мощные проходят баржи.

Шкипера во власти сна.

Баржи — дружеские шаржи

На амурского сома.

Громче тигра, легче рыси,

Скомкав гладь и тишину,

Пролетает мимо глиссер,

Посылает мне волну.

Мне бы ласты, жабры мне бы!

Отдаюсь, как плот, волне.

Свежесть вод и ясность неба

Переливаются во мне.

Осина — шуба лисья.

Березки — шкурка рыси.

Играют листья

В третий — лишний.

Листья густо летят,

Дают финты.

Как будто от дождя,

Висят зонты.

Под ногами шелестит,

Детям нравится идти.

Просят тетю: «Подожди!

Листья не мети!»

Художники — два юнца —

Идут.

Пишут без конца

Этюд.

Как девчонка босая,

Шаловлива, юна,

Осень шишки бросает:

Земля — Луна!

И смеется, разыгрывает

И уходит в кусты.

Понемножку проигрывает,

Ложится в листы.

Росла ты на чистом паркете,

Как куклы изящная тень,

Как игрушка в пакете,

Нужная на праздничный день.

Но, верно, светилось что-то

В душе, как в ночи светлячок,

Ты суровела, как герои Джотто,

И сжимала ты кулачок.

Хотелось любви, хоть маленькой,

Что правде так сродни.

Но мимо проходят мальчики,

Чего это ищут они?

Они-то не знают разлада

Между людьми и страной.

Ты бываешь им очень рада,

Но надо идти домой.

Тебе хочется тоже поиска.

Тебе хочется войти в их мир.

Тебе хочется просто поезда,

Уходящего в Сибирь.

Быстро, красиво и просто

Мама готовит лапшу.

Маленький, точно наперсток,

Я возле мамы сижу.

Лампа похожа на сосны.

Лампа похожа на сны.

Лампа похожа на солнце

Ранней холодной весны.

Вся из чистейшей извести,

Из полыханья огня

Печка гудит неистово,

Греет, как мама, меня.

Горы — близко, рядом!

Прозрачны небеса.

Пропахли виноградом

Школа и леса.

Октябрь на исходе.

Пустынно у реки.

На зимнюю охоту

Уходят старики.

Последний скрип уключин.

Последний блеск сетей.

Мальчишки режут клюшки

И сушат у печей.

1. Начало.

Он выскочил на берег,

В сосну всадил колун.

Сорвал расцветший вереск,

Счастливый, как Колумб.

Кто? Мастер из Магнитки?

Волжанин иль москвич?

Ударил дождь — до нитки,

Медведю впору взвыть.

Смеялись, будет солнце!

И соскочили с барж.

Валили кедры, сосны

И возвели шалаш.

2. Векам!

Мечты, порыв и знания

Прошли, как ток, в дела

И воплотились в здания

Из стали и стекла.

Строители бессмертны.

И Братск, и Комсомольск,

Великий современник,

Твоя душа, твой мозг.

Работа, юность, будни

Огнями городов

Летят, как вечный спутник,

В даль голубых годов.

Охотники, холерики,

Подвижны, как огни,

И, как фигурки Рериха,

Таинственны они.

Так солнцем пропеченные!

Мальчишки — что шмели.

Девчонки — словно пчелки —

Хозяйственны и злы.

И вот урок твой первый.

Без всякой шелухи

Ученики, как эльфы,

Сидят,

тихи.

А за тобой долины,

В трубах

города…

Твой путь далекий-длинный,

Твои

года.

Ты вращаешь доску.

Затих твой класс.

Ты стоишь, как фокус

Ребячьих глаз.

Глаза чисты, как росы

На розах клумб.

Ученики — матросы,

А ты — Колумб.

Ты — первая, ты — гений.

Гений красоты!

И Пушкин, и Тургенев

Ребятишкам — ты!

Анюй бурлит и пенится

С радугой на луга.

Анюй — таежная пленница,

Борются вода и тайга.

Анюй порывист, как ветер.

Повороты его круты.

Анюй — летящий конвейер

Бревен, лодок, кеты.

Анюй — это ваша работа,

Плотогоны и рыбаки!

Анюй — это струя брандспойта,

Рвущаяся из тайги.

А день прозрачный,

весенний.

Гомон птиц на весу!

Здесь проезжали Арсеньев

И Дерсу.

Уходит корабль в Космос.

Летит уже сотни лет.

Человек упрямо, как компас,

Обращается к Земле.

И где-то в космической мгле

Рождается тихо тоска о Земле.

И ни с чем несравнимо

Его новое чувство жжет.

А Земля проплывает мимо,

Миллиардами жизней цветет.

Ему снится земное сиянье…

Или это его сознанье?

Пролетая во мгле,

Постигает он мирозданье

По далекой своей Земле.

И откуда вас взяли?

Вы летите, озорны и легки!

Равнодушным и вялым

Здесь не встать на коньки.

И летают мохнато

Свитера, как шмели.

Карапузы! Гиганты!

Здесь девчонки смелы!

Звон, движение, смех…

Две улыбки навстречу…

В электричестве снег…

— Это вы? Добрый вечер! —

И мальчишку заносит,

Он заносчив и нов.

Завтра тихо он спросит,

Что такое любовь.

Где-то ждущая мама,

Укоризненны ее шаги.

А луна — керосиновая лампа

В сказках стынущей Бабы-Яги.

Грусть любите, храните!

Грусть — рожденье мечты,

Жажда в людях, в граните

Чистоты, красоты!

Грусть моя — это отрочество,

Вызревание чувств.

Грусть моя — это творчество,

Мой ван-гоговский куст!

Случилось милой школьнице

По-женски полюбить.

Ах, девочка-ровесница,

Что делать нам? Как быть?

Зависима от матери,

Учителей, подруг,

Призвания и будущих

Дорог, разлук,

Скучала ты и плакала.

Мучительно светла,

Взаимная и чистая,

Была любовь, была!

И не забыть то раннее,

Во мне живет оно,

Как наизусть зачитанное

Татьянино письмо.

Прижаться удивленно

К ее груди, губам.

Трепетно, влюбленно

Внимать ее словам.

Читать ее, как книгу,

Как лучшую из книг.

И мять ее, как глину,

Чтоб новый мир возник.

Крутить баранку МАЗа,

Лететь во звездный мрак

Царственно, чумазо,

Как Геракл.

Строить гидростанции,

Словно пишешь стансы.

И пусть летит твой свет

До городов, планет.

Во всем пусть страшно хочется!

Во всем дерзки, чисты

Увлеченность, творчество,

Жажда красоты!

Мне было восемь лет,

Когда я вдруг постиг:

В глазах моих весь свет

Исчезнет, как возник…

То было за обедом.

Смеялись брат и мать.

Я плакал и при этом

Не смел им все сказать.

Не смерть страшна, не смерть.

А мысль о ней страшна.

Еще страшней: не сметь

Возникнуть, как весна.

И будет день, и будет свет,

И небо голубого дня,

И люди — миллионы лет,

Но это без меня.

В детстве далеком, как горы,

В детстве прозрачной мечты

Я прожил лучшие годы,

Видел я лучшие сны.

Облако плыло на запад.

Облако плыло в лучах.

Янтарный сосновый запах

Пылал в белых печах.

Солнце светило впервые.

Меж сосен сквозь синеву

Я видел в тропинках Россию,

В бегущих огнях Москву.

В часы внимательных уроков

Смотрю я прямо ей в глаза.

В окне холодно и далёко,

За облаками небеса…

И лес осенний, лес дремучий,

Под солнцем сочный, золотой.

Она меня чему-то учит,

Как словом, чистой красотой.

Когда зимой, сугробы выстроя,

Кружась, летит слепой буран,

Она, озябшая и быстрая,

Войдет и улыбнется нам.

Когда весною все растенья

Еще прозрачны и чисты,

Она стеяняется растерянно

Своей высокой красоты.

Она стоит и с нами строго

О Маяковском говорит,

О Ленине читает строки,

Лицо прекрасное горит…

Бабье лето — радостно и больно.

Небо, журавли, года летят.

Женщины торопятся по бонам,

Женщины тропинками спешат,

Полные любви к кому-то, ласки,

Полные невысказанных слов.

В рощах полыхают листья-краски.

В мире голубом свежо, светло.

Женщины спешат, смеясь и плача,

Жизнь торопят с нежной жаждой жить.

Будущее зреет в муках счастья.

Будущее женщинам вспоить.

Выказать ему так много ласки,

Высказать ему так много слов…

В рощах полыхают листья-краски.

В мире голубом свежо, светло.

1

День, как айсберг, высокий и синий.

Золотые леса!

Мне и грустно, и дивно, Россия.

Я в тебя устремляю глаза.

Там над Волгой стремительно-долго

Журавли, журавли!

И в закат с вековою тревогой

Полыхают в лесах Жигули.

2

Может, мне лучшей доли не надо —

В руки меч, на коня!

Звук мечей, словно песня, отрада

И влечет, и волнует меня.

Хорошо мне до грусти и странно.

Неужели не жил?

В пору древнюю утром рано

По росе не пахал, не косил?

3

Помню день. Вся в сиянии света

Ты встречала меня!

Ах, наверно, поэта

Сотворила улыбка твоя.

Было счастье, юное, древнее,

И тревога в певучей крови!

Красный дерн в роще ив за деревнею,

Тайна первой любви.

1

Я снова в той глуши, где с юных лет

Грустил и радовался жизни,

Рос, чувством постигая путь моей отчизны,

Неведомо, в душе своей, поэт.

Грустил? О чем? О небе голубом

За синей цепью гор… В сиянье золотом

Россия беспредельно простиралась,

И мысль моя понять ее старалась.

Река, бесшумно ширясь, льется без конца.

Вода — как свежий вырез старого свинца…

Грустил — так значит, я умел любить.

Грустил — так значит, я хотел полнее жить.

2

Под небом голубым амурская лагуна.

Песок хрустальный, слой воды — тепло и юно!

Волной изваянные волны

Хрустального песка, по ним блуждают челны

Улиток. Мир уютный, как будто для детей!

Вода пронизана отрезками лучей,

Как стайки рыб серебряным стремленьем.

И снова вспоминаю с упоеньем…

Как было все чудесно: воду пил, как лоси,

И заплывал в сиянье, беспредельность плеса.

И неподвижно лежа на спине,

Я плыл, я плыл, река меня несла, несла,

И белая громада туч в небесной вышине

Меня влекла, влекла…

3

Высок утес. Сижу в лучах закатных.

Внизу Амур. Закат — разлитый кадмий.

Меж нами города и небосклоны,

И люди, судьбы — сотни, миллионы…

В них столько мыслей и мечты.

О, как бы я хотел со всеми быть на «ты»

И говорить легко и просто, как с тобой,

Всем передать закат лилово-золотой,

Как грусть мою, и думать, и смеяться!

Всем, всем желаю в жизни счастья.

Мигают маяки — навстречу им огни.

Сейчас, как никогда сильней

И голос Революции, и путь моей страны

Звучат, как реквием, звучат, как гимн, во мне.

Плывет ли где под ветками серебряный карась,

Стоят ли золотые сосны, шелушась,

Струится ли вода, и галька там на дне —

Все это в сизой дымке, как во сне.

В осоке сом зелено-синий и икринки.

Что амфоры, таинственны кувшинки.

Восходят голубые небосклоны…

И реки, и леса, и города…

Сквозь этот мир, то белый, то зеленый,

Уходят вереницей провода.

Уходят вдоль шоссе, то близко, то вдали,

Но чаще по лесам, где просеки прошли.

Я слушаю, как небо, провода —

В них музыка лесов, мои года.

Ребенком я хотел пройти с конца в конец,

Но кто-то мне сказал: конца им нет.

А просека, как пасека, гудела.

Цветам раздолье, пчелам много дела.

Мне на руку садились мирые шмели.

И, кажется, я видел самый край Земли.

В высоком зале гулко слово…

В начале зябко и свежо.

И раз толчок, полет и снова

Бег с упоением — прыжок!

На стойке стоп и разом сальто,

И шаг в шпагат, и все опять…

Не надо спрашивать о счастье.

И ей не нужно отвечать.

А небо в тучах голубело.

Ложились окна на ковер,

То все темнело, то светлело —

Рояль, фигурка, чистый взор!

И снова птица в вышине

Крылами трепетными машет.

О чем поет — она не скажет.

Глядит девчонка — как во сне.

И светел дальний небосклон

Над темным лесом… Сосны, ели.

У нас фиалки, там метели,

Мелькают рыбы подо льдом.

Как рельсов ранний перестук,

Весна идет в леса, в деревни

И что-то новое и древнее

Мы снова видим за версту.

Там домик деда (он обходчик),

В глухом лесу у полотна.

Там поезда все дни, все ночи

Спешат, стучат: война! война!

Спешат гудки… Над дальним лугом

Стога, густая синева.

Летели листья друг за другом

И за вагоном, как слова…

А ты — лосенок, несмышленыш,

Осока, девочка, ветла —

Ты провожала эшелоны

Одна, испуганно светла.

И, верно, юные солдаты,

Седые ополченцы — все,

Что пролетали, были рады

Увидеть девочку в росе.

Она махала им, махала.

Вон исчезал вагон вдали…

Рука ребенка уставала,

А эшелоны шли и шли.

На льду реки с последним рейсом

След автозимника пропал,

Как самолетный след над лесом…

И долго лед синел, сверкал!

Теперь мы ждали с нетерпеньем…

Синели цепи дальних гор.

Теперь, как только перемена,

Бросалась школа на бугор.

И, наконец, река проснулась.

Мы все сбежались у воды.

Весна беспечно улыбнулась

Со всей свободой красоты!

И также люди Лены, Волги

В те дни смотрели ломкий лед.

Всплывали колышки, осколки…

Все говорили: «Лед идет!»

Под снегом светлым спит селенье.

Сугробы стынут в вышине.

Ты возникаешь во Вселенной

И устремляешься ко мне.

Идешь, слегка раскинув руки,

По склонам выше облаков.

Твои шаги — родные звуки,

Прозрачный ход моих часов.

И мы бежим, бежим по склонам,

И оба падаем в провал.

По звездным странам Орионам

Твой взор смеющийся блуждал.

Но, отклоняя губы, ласки,

Ты скажешь: «Милый, отпусти.

Уж очень поздно, холод адский!»

А я скажу тебе: «Прости!»

И мы уходим, мы другие.

Погас высокий звездный свет.

И я подумаю впервые,

Что счастья вечного в нас нет.

Но принесут мне утром рано

Записку милую твою:

«Люблю все больше, даже странно,

Как, милый, я тебя люблю!»

Нам лодки легкие дарили

И берег дальний и покой.

Мы ни о чем не говорили.

Лежали ясно над рекой.

А в небе голубели горы

И зеленели рощи ив.

Река приковывала взоры…

Моторок та-та, всплески рыб…

В нас что-то кончилось отныне,

Что не вернется никогда.

Тому не просто юность имя,

То — жизнь, то — лучшие года.

То — словно осень в буйстве красок,

То — словно иней в первый раз,

То — словно музыка фиалок,

То — словно лето в реках, в нас.

И мы беспечно понимали,

Что жизнь была, что жизнь ушла.

О новой жизни — что мы знали.

Там даль, а даль всегда светла.

Она укладывает спать

Моих товарищей, меня…

И мне так весело встречать

Ее глаза в тот миг, как я,

Вдруг расшалившись, рассмеюсь.

Ну, подойди, мне это надо,

Вот отчего и сердце радо,

Я юных женщин не боюсь.

Она не скажет мне ни слова.

Коснется пальцем тонких губ,

И взгляд серьезный, — знаю снова,

Как перед ней я мал и глуп.

Но, выключая свет и радио,

Она пройдет в последний раз,

Меня походкой стройной радуя,

Закроет дверь, покинет нас…

Снег запоет, она уходит

И растворяется вдали…

Во мне ее сиянье бродит,

Лежу я на краю Земли.

Ну да, осенние дожди.

Не скажешь: пережди!

По селам, рощам, городам

Дожди.

По шоссе, по дальним поездам

Дожди.

В море рыбаки — и по ним

Дожди.

Лесорубы в просеках — и по ним

Дожди.

По лугам далеким, по стогам

Дожди.

По быстрым рекам, по плотам

Дожди.

А в душе, ах, все же отчего?

И покойно, и светло!

Жизнь моя, голубая Россия!

Твое небо, твои облака,

И пути твои вековые,

И твои золотые века —

Всё во мне. Ты дала мне искусство —

Эту муку, как ад, эту радость, как рай,

Эту искрами искренность чувства,

Совершенство, любимый край —

Всё во мне. Ты дала мне таланта

Беспокойство, певучую кровь.

И за что мне такая награда.

И за что мне такая любовь.

На родине моей далекой,

Дорогою в тайгу,

Лежит могилка одиноко

В нетронутом снегу.

В осенний вечер в непогоду

Исчез мой детский след,

И холмик тает год от году,

И вот сойдет на нет.

А где-то — то ли под Берлином,

Быть может, под Москвой —

Водою, минералом, глиной

Отец горячий мой.

Но я-то знаю всей душою —

Из детства эти сны! —

Живут, как прежде, над рекою,

Как не было б войны.

Я шлю им маленькие вести.

Всю зиму напролет

Мечту лелею к ним приехать,

А время все идет.

Нету писем с большой войны.

Нету весточки с самой весны.

Снег белеет за темным окном.

Мама дома, и светел наш дом.

Звали маму беленькой веткой,

А теперь ее видим мы редко,

Нынче мама — рыбак,

Кожа рук, что наждак.

Пусть отец никогда не курил,

Мама курит. Нам скажет: не сметь!

Пусть отец никогда и не пил,

Мама пьет, чтобы плакать и петь.

Что ж! Руками, лицом огрубела,

А душой — не успела.

Как огонь по тайге, весть прошла

Через сердце ее — и дотла.

Дом, как прежде, светло убирала.

Стала мягче, светлей, родней…

Неприметно для нас, для детей,

Долго, трудно она умирала.

Ничего, может, не было?

Все придумал потом?

Вспоминается весело

И рогатки, и дом…

В черных точечках глазки…

Вверх и вниз, вверх и вниз

Вьются робкие ласточки

И тотчас под карниз.

Бесконечно, чудесно

Дзинь-дзинь-дзинь провода.

Босоногие песни,

Мягкий мох и вода.

В небе синем смородины,

Страх и счастье в зрачках.

Ты — открытие Родины,

Детство в летних лесах!

Зимним утром в школе полумрак…

По углам, за печью привиденья,

Шепот, шорох, быстрые движенья…

— Тише, тише! Не шуми, дурак!

В небе за окном звезда горит.

А в деревне гаснут огоньки.

Белый столп из труб мне говорит,

Что день безветренный, и ждут меня коньки.

Робкая рука нащупает рубильник.

Бросится стремглав полумрак-олень.

Вот и все. Надо же, убили

Утро. Начинается веселый день!

Куда-то сердце просится.

Светло, чего-то жаль.

И возникает просека,

Дорога в даль.

Там близко, далеко ли,

То плача, то смеясь,

Девчонка ходит в школу,

И вновь спешит сейчас.

Ее виденья, песни,

Заботы, беды, сны

Прощальней и чудесней

Во мне отражены.

Все тайна, все впервые.

Все повторилось вновь

То утро над Россией,

Та первая любовь!

1

В отдаленьи редкий лес,

Дуб и красные березы.

Неподвижный летний свет.

Мотыльки. Стрекозы.

Ближе — зеленеет луг,

Поле алых лилий.

В старину здесь люди жили,

Всех сразил недуг.

У полоски чистой гальки

Начинается река.

Все блестит. Мне тихо, сладко.

Камнем канули века.

2

Кто здесь бросил семена?

Проросли арбузы.

Я нашел простые бусы —

Засмеялись времена!

Как давно, давно я не был

Здесь, в родных веках.

Эти бусы, словно небо

В белых, синих облаках.

Как легко я умею задачки решать

И все, все понимать на уроках.

И быстрее любого на лыжах бежать

Мимо сосен на солнечных кроссах!

А случится — река и коньки,

Кто обгонит меня?

Только это теперь пустяки.

Не проходит ни дня,

Мне мучительно трудно.

Отчего мне так грустно?

И чего мне так хочется, хочется?

Но, боюсь, жизнь моя скоро кончится,

Скоро кончатся лето, весна,

Солнце тоже остынет, как эта луна,

И исчезнет Земля…

Что же я?

Вода чернела, пар дымился,

И лед блестел на треть реки…

Волнуясь, наточив коньки,

Ты шел и торопился.

Теперь лети — такое дело!

Дома, фигурки на бегу,

Стога на дальнем берегу, —

Как в кадрах фильма, полетело!

Среди толпы гонись за ней,

В глазах ее веселья влажность.

А где соперник? Эка важность!

Лети вослед, лети скорей!

Рокочет лед, сияют звезды

В воде блестящей, как смола.

Теперь одни, толпа ушла,

Летим, считая счастья версты.

Тихо в светлом доме.

За моим окном

Зимний ранний вечер,

Красный небосклон.

Фиолетовые тучи.

Белых крыш антенный ряд.

Скверик, снегом занесенный.

Фонари горят.

Гималаи, мое суеверье,

Фиолетовый свет снегов…

А внизу дрожит акварелью

Море розовых облаков.

Что там миг или вечность?

Никогда. Никогда. Никогда.

Только в замке, где дремлет древность,

На столетия делят года.

Но в домах за горами, лесами

Делят годы на дни, на часы…

Тает женскими голосами

Время скоро, как звон косы.

Как в аквариуме рыбки,

Люди в комнатах освещены.

Их движенья плавны и зыбки,

И в безмолвие погружены.

Гаснет небо, и ярче окна

Загораются тут и там.

Ёлка светится, как икона,

Обещанием счастья нам.

Лодка входит в узкий залив,

И качнулись кувшинки.

Там, над лесом вдали,

Домик старой заимки.

Одиноко, глубоко, легко

Станет снова, как в детстве.

Спит вода. Никого. Далеко

Только небо и тонкие ветки.

Замолчи! Замолчи!

Жизнь мы губим словами,

Как взрывают грязью ключи,

Наступая сапогами.

Но ведь глупо, воля твоя.

После сами не рады.

Ты права, прав и я,

Значит, оба мы виноваты.

Со мной — твои цветы.

Заботами о них я тихо занят.

Когда приедешь ты,

Они не знают.

Поникли стебли, засохли лепестки.

Увидит милая — и загрустит.

Их красота, их колорит

Вошли в мои стихи.

Эти белые гор вершины,

В серых скалах склоны гор…

Мир зеленой долины,

Незнакомки ясный взор…

Красный камень, босые ноги,

Струи светлой воды…

Велосипед ее — у дороги,

На песке — ее следы.

Вот и все. Никогда не узнаю.

Наплывут города.

Мой глубокий поклон краю,

Где пройдут ее года.

Хорошо мне порою

Вспоминать, как стояла она

Наедине со мною,

А вокруг — вся страна.

Как ты живешь и что погода —

Я знаю всё, живя вдали.

Когда, какое время года —

Как знают это журавли.

Твоею первою любовью,

Ветрами голубых полей

И я прикован к Подмосковью

В далекой нежности моей.

Сколько ландышей, сколько лилий

Расцветало в нашем лесу!

В детстве разве мы их любили?

Разве видели их красу?

И всплывало сколько кувшинок

По зеленым разливам рек!

Но чудесных лесных картинок

Не забыл человек.

Как в года голубые,

Зеленеет во мне тайга.

Мысли — пчелы мои золотые —

Облетают мои луга.

Как послушно юное тело.

Нега ласки рука.

Песней летней звенела

В звездном небе река.

Шла ты быстро, волнуясь.

— Боже мой, не молчи! —

Нет, не мне повинуясь,

Покоряясь ночи.

Как качаются тонкие ветки

В сине-влажной весне,

Так живу я в России,

А Россия — во мне,

Беспредельно в пространствах,

Беспредельно в веках,

Беспредельно в искусствах,

Беспредельно в мечтах!

Как весна — по лесам пожары,

И далече свисает дым.

— Кто сорвет первый ландыш,

Тот умрет молодым.

— Кто ж о смерти мечтает?

И с тех пор говорим:

— Кто сорвет первый ландыш,

Будет вечно любим.

Ты несешь, как ребенка, сумку,

Ты идешь, как день, светла,

Так спокойно и нежно,

А давно ли ты цаплей была.

Как ты весело хорошела,

Я следил все года.

Нет, на снег не сворачивай,

Там, под снегом, вода.

Говорят о тебе худое,

Только я им не верю ничуть.

Красота — моя муза, мой гений,

Мой единственный путь.

Олени в зеленом просторе,

На самом краю земли,

У речки, впадающей в море,

У сопки, нависшей вдали.

Людей они коротко знают,

Но все ж если дрогнет лист,

Как тени, в зарослях тают,

И слышится дальний свист.

Убегали мы в лес от людей.

Зеленели пока только ели.

Прошлогодних желудей

Мы искали, что белки, и ели.

Желудь терпкий, как лес, как вино.

В горло льются сладкие струи.

Или мне так твои поцелуи

Ощущать сквозь года дано?

Как я люблю, когда во мне,

Как в озере кувшинки,

Всплывают вести о весне

И тихий сад глухой заимки…

Там вишня тонкая цвела,

И ты по саду пробегала.

Была ты сон, мечтой была,

И в дальний путь меня призвала.

В московской шумной толчее

Ты мимо, мимо уходила…

И в городе на Неве

Меня ты вдруг остановила:

«Вот я! Но, знай, твоей любви

Иная суждена награда.

Я в людях, в них меня лови!

Лови, лови! Я буду рада!»

Пело, бегало, кричало

Детство неприкаянное… Пусть!

Но сегодня юности начало —

Тишина, тревога, грусть.

В этой грусти свет и тайна,

Слезы первые твои.

Всё, что было, неслучайно, —

Мысли первые мои.

Но в тревоге, в даль зовущей,

Ничего теперь не жаль —

Ни любви, ни дружбы лучшей…

Необъятна даль!

Женский голос печальный,

Словно где в вышине,

Светлый, медленный, дальний,

Все поет о весне.

Где — в ночном океане,

Где — в лесах золотых,

Где — во вражеском стане,

У друзей дорогих —

Всюду голос волнует,

Как признанье, мечта,

Припадает, целует…

Божество, красота!

Люблю ли ее я, не знаю,

Но, верно, мы с нею друзья.

Легко нам бродить по краю,

Где ближе и быть нельзя.

Забота в ее обращеньи,

И вера, и сладкое ты,

Свобода ее движеньи

Прекрасны и просты!

В окне синело небо влажно-густо.

Пред самым домом грядками к реке

Был огород — картофель и капуста,

Арбузы, огурцы — и вдалеке,

Там, расцветая белым, красным цветом

По пирамиде ивовых жердей

Фасоль взбиралась, с женственным приветом,

Как в хороводе женщин и детей.

Так тихо — что неясно, где же люди?

Кто ты — растенье, зверь иль человек?

Что было в мире или только будет?

И не понять, какой сегодня век?

1

Мы шли из интерната друг за другом

Тропинкой телеграфных проводов,

Где голубой просвет над лесом, лугом

Нам открывал причуды облаков.

И день звенел в сияющей истоме…

А вот село, там в центре школа, клуб.

Я поворачиваю здесь: наш домик,

Похожий на меня, отцовский сруб.

И вскинется собака, чуть залает,

И ласточки со свистом пролетят.

Вдруг сердце, как в испуге, замирает,

Навстречу мама: «Это ты, дитя!»

2

Как в раннем детстве, чисто, тихо дома.

Зачем ты жил за тридевять земель?

Вот мир, где было все до слез знакомо,

Где тишина звенела, как свирель.

А мама говорила: «Ты доволен?

Довольны ли тобой учителя?

Отец в могиле может быть спокоен?

Ну, хорошо! Я рада, жизнь моя!»

И плакать мама опускала руки,

Что муж погиб, что молодость прошла,

Что счастья миг и горестей разлуки

В несоразмерных долях приняла.

3

Сиянье уж возникло в клочьях тучи.

Так тихо, и туман. Селенье спит.

За ивами далекий скрип уключин.

То едем мы, и утро уж блестит.

Мне впору весла, мне грести удобно.

Вода взрывается, летит назад.

И лодка движется легко, свободно, —

Сегодня маме лучше — ты и рад!

Вдоль берега свисают близко ивы,

А красный дерн, как бахрома, висит.

Мы едем, повторяя все извивы

Реки… И мама тихо говорит:

4

«В Буни живут, как в старину, охотой

И рыбу ловят острой острогой.

Мужчина ловок, занятый работой,

Беспечен и ленив, придя домой.

А женщина плетет из ив корзины.

В корзины собирает лебеду,

Варит ее и сушит… Вдоль долины

Безмолвие, как будто на беду.

Там вечно тишина, там вечно сумрак,

Там люди — тени, мир — большая тень.

Там неотвязны дрема, горечь, дума,

Неотличим от ночи белый день».

5

«Но было утро… ясным, как сегодня.

Чем ярче разгорался новый век,

Тем все раскованней, все свободней

Жил на Земле веселый человек.

Когда он шел — так просто, вдоль дороги,

Уже и это было торжество!

Казалось, лишь у него есть ноги

И руки сильные — лишь у него.

И правда, ими он владел отлично.

Что б делал он — он делал лучше всех.

Но что в нем было даже непривычно,

Всего приметней — постоянный смех.

Ребенка плач иль всякие вопросы,

Жены ли ропот, он встречал смеясь.

Обидно, жаль, ну, я когда и в слезы,

Но он умел развеселить сейчас».

6

Твой поплавок заснул. Вода сияет,

В ней зелень леса, неба синева.

В душе твой — о чем, о чем? — кто знает,

Восходят тихо облака- слова.

Слова о том, что мне всего дороже.

Какой-то мягкий акварельный свет.

Не Пушкин это и не Блок, но кто же?

Ужели это ты? И ты — поэт?

Печали нет, покой сегодня сладок.

Мы сварим на обед уху в ведре

(Картошка, сом и дюжина касаток)

И карасей зажарим на костре.

7

Присядет мама отдохнуть под ивой.

А нам идти купаться и бродить…

Мне мама кажется такой счастливой,

Устала только очень — не забыть!

Мы шли и шли знакомыми местами,

Тропинкой пыльной, прямо через луг

С травою новой, с теплыми ветрами,

И в легкой дымке мир сиял вокруг.

И также лето разгоралось где-то,

И также на луга ложилась тень,

Так уходило голубое детство,

И долго вечерел далекий день.

8

Как встарь, вдали беспечный скрип уключин

Мир оживит присутствием людей.

Легко и вольно, быть может, лучший

Сегодня день за много, много дней.

Бегу на берег, окунаюсь в воду,

Плыву в воде, просматривая дно.

Предчувствую чудесную погоду,

А если и ненастье — все равно!

С тех пор, как помнишь ты себя, ты знаешь,

Есть некто в мире — человек иль бог? —

И если ты о нем вдруг вспоминаешь,

Казалось, сразу он тебе помог!

9

Он жил, быть может, в облаках высоких,

В огромной акварели над Землей,

А может, в тех лесах далеких,

Как эхо, отзываясь: «Мир, он твой!»

Ты уходил зелеными лугами,

Забытыми тропинками в пыли,

Как солнцем лес, наполненный мечтами,

Глядел на небо на краю Земли.

Нет, бога не было, была Россия,

Зеленый лес и голубая даль.

Тогда в тебе взошли ростки живые,

Слова, в которых радость и печаль.

Ты в жажде, радостной, упорной,

Колени приклонил, припал

К ручью, что странно лепетал,

К воде студёной, звездно-черной.

Возник, пропал и засветился

Веселый свет из глубины.

У родника ты сном забылся

И видел чередою сны:

Ты — грек, и нынче век Перикла,

Ты — скиф, заколот ты в бою…

Из века в век летать привыкла

Душа и жить в любом краю

Волшебным таинством искусства,

И знать один источник чувства —

Россию, Родину мою,

И постигать чужие нравы,

И понимать любой язык…

Ты пожелал высокой славы,

И славу обещал родник.

Там некогда, в начале века, —

Казалось, вижу я в кино, —

Стреляли сверху в человека,

Упал тот в воду, лег на дно.

И с ним его ружье осталось

Лежать на чистом с галькой дне.

И ил, и листья — все смывалось

С ружья в прозрачной глубине.

Сберег он также в жажде мщенья

Знак власти в мире над людьми —

На гальке золото, каменья

Горели тускло, как огни.

Но в ночь коленопреклоненный,

Поодаль от золотых монет,

Он, вынув медальон спасенный,

Тянул ладонь на лунный свет.

Лицо красавицы сияло

С тяжелой силою в очах!

Вот так она торжествовала,

С упреком сладким на устах.

Он плакал. Кто о том узнает?

Он снова жил в краю родном…

Залив предвечно отражает

И лес, и цепи гор кругом.

Я помню тишину в деревне,

Я мало думал о войне,

В той жизни бедной, жизни древней

Я жил, ребенок, как во сне.

Она мне приносила хлеба,

Глядела, уходила прочь,

С глазами синими, как небо,

Простая пекарева дочь.

Как детство, помню сон минутный.

Она живет где? Умерла?

Но женский лик, чудесно-смутный,

Душа по жизни пронесла.

И сколько женщин не встречала

Беспечной, дивной красоты,

Душа повсюду узнавала

Ее счастливые черты.

Я рос, долговяз и застенчив.

Девчонка, живая душа,

Росла и проста, и беспечна,

Собой, как цветок, хороша.

Однажды я рассказал ей

О светлой любви моей,

Она мне сказала с досадой,

Чтоб я не думал о ней.

Но как-то мы шли над рекою.

Я видел, она ждала

Слов прежних и много новых,

Печальна и весела.

Над плесом в сиянье света

Струился зеленый луг.

Вошли мы в лесную чащу,

Шиповником пахло вокруг.

С меня она глаз не сводила.

Траву я примял слегка.

Она приклонила колени,

На землю вся легла.

Казалось, нельзя, невозможно.

Сейчас разразится гроза.

Лицо ее нежно горело

И негой светились глаза.

Он жил и весело ленился.

Вел счет кукушкиным ку-ку.

Не свил гнезда и не влюбился,

Красноармеец в отпуску.

Он вырезал в далеком мае

Нам, детям, каждому свисток.

Но не стрелял по дикой стае

Он, безошибочный стрелок.

Чего он ждал? Во что он верил?

Какую думу он имел?

Иль жизнь свою он всю измерил

И торопиться не хотел?

Шел пароход амурский мимо.

И он узнал ее: она!

Она с тоской неизъяснимой!

Сказали: «Началась война!»

Из леса где-то в Подмосковье

В тулупе, спрятавшись в снега,

Как бы с особенной любовью

Сносил он фрицам черепа.

И вот в бою упал устало.

И вдруг над ним ее черты.

Она его совсем не знала.

А он сказал: «Ах, это ты!»

Если снова во мне небосклоны,

В детстве виденный свет над водой,

Синий-синий вдали и зеленый

В роще ив над моей головой,

Значит, новая песня в дороге,

И сейчас я услышу ее,

Чуть помедлит она на пороге

И взойдет в мое жилье.

Вот она! Улыбаясь, присядет,

Все такая, как в детских снах,

Словно ветка в зеленом наряде,

С негой дивной в лукавых очах.

Как часто я Дворцовым мостом,

Когда закат уже потух,

Спешу домой из Университета

И застываю на мосту.

Над морем чисто и прозрачно —

Так светел воздух, золотист,

Как золото на тонких шпилях,

Иль акварели свежий лист!

Иду Невой я увлеченно,

Так хорошо мне и светло.

И к людям чувствую я нежность.

И в людях чувствую тепло.

Сегодня ты снилась мне снова,

Как снится мне юность моя.

Там синее небо, высокое небо,

Там жаркая, в липах и в пчелах, земля!

Теперь и неважно, кого ты любила.

Поэту ведь важно, чтоб ты была —

Влюбленная женщина, как небо, вся чистая

И грешная, как летом, земля.

Видишь, небо над устьем Невы,

Над домами, над кранами?

Не бывало такой синевы

За оконными рамами.

А под вечер засветит закат,

Светом дивным струится.

В белой ночи стоит Ленинград,

И опять нам не спится.

Станет ясно, что мы смещены

И в пространстве и времени,

Может, в прошлое канули мы?

Или в будущем — самые древние?

1

Хожу по городу и день, и ночь.

Мне город мой всегда готов помочь —

Молчаньем улиц, сумраком ночей,

Внезапным взглядом — мимо, мимо —

Он говорит со мною тайнами очей

Стремительно, нетерпеливо.

Все лучшее в случайных встречах глаз,

Когда на миг, как сноп лучей, на вас

Надменность, пустота, смущенье, смелый зов,

Веселость пылкая, тайная любовь,

Досада, легкомыслие, милый гнев…

О, как все это нужно мне!

2

Люблю закатный час. Иду Невой.

Полнеба заволокло лиловой синевой.

И все лиловое — и невская вода,

И стены, и трамваи, и «Аврора»,

И нежность взора.

Летят лиловые года.

3

В закат на улице рублевский колорит.

А девушка уходит — как говорит:

Походка нежная и умная, ей улица, как сцена,

Походка милая — так поет сирена,

Походка — вся поэзия, музыка, пролог,

Походка — словно небо, словно Блок.

4

Войду я в Летний сад. Столетний клен

Расцвел, и светел над Решеткой небосклон.

Здесь стар и млад находит и природу,

И мир культуры, и только моду

Сюда привносит смело молодежь.

Вот в узких брючках — кого ты ждешь?

Смешная, ты чего от жизни хочешь?

Или о главном ты хлопочешь:

Война иль мир — там впереди?

Навстречу ей юнец… Ну, что ж, иди.

Еще когда придешь ты в Летний сад

С коляской сына, взятой на прокат,

С коляской внука ветхою старухой

Садиться тяжело и кашлять глухо.

Сегодня — ни о чем, сегодня — молода!

И ты вошла в мои года.

Аллея, Смольный в глубине.

Есть в каждом сердце та картина —

Прозрачно чисто иль под тиной…

Иду я вглубь и в тишине,

Как в беспредельности веков,

Хожу я, пристальный, бесцельный,

Как в детстве, вдумчивый и цельный,

За гранью всех земных оков.

Пусть скоро жизнь пройдет — я жил!

Ведь и на мне эпохи мета,

В последней битве тьмы и света

Поэтом радости я был.

Пройдут века — все будет так:

Аллея Ленина и Смольный,

И в синем небе ветер вольный,

Все тишина, все красота.

В апрельском воздухе сверкали

Густые облака.

Мы шли, как будто что искали.

Внизу неслась река.

И город на пути расставил

Каналы и мосты.

Он нас увлек, над нами правил

Законом красоты.

Вслед солнцу золотому в окна

Исаакий полыхал.

Шпиль Петропавловки высоко

Струился и сиял.

Твой профиль в небе в час закатный

Мне голову кружил.

И люди шли толпою страстной…

Как без тебя я жил!

Тобой ли грезил я, — ты лучше!

Я верил: «Это ты!»

В лучах оранжевые тучи

Горели, как цветы.

Шла женщина неторопливо,

Шла в сантиметре от штыка.

Была высока и красива,

В одежи рваной, без платка.

Дождь отшумел, луга дымились.

Сияла за рекой лазурь.

А тучи низко проносились

И рвались в клочья в русле бурь.

Внезапно женщина очнулась.

Она умела жить, любить.

«Мы были счастливы, ведь правда?

Всю ночь я думала о нас.

И я была бы очень рада

Помочь тебе в твой смертный час!» —

И, глядя в небо, улыбнулась:

Жить!

Раздался залп — не за три шага —

Издалека, за сотню лет.

В провалах узкого оврага,

Как снег, струился яркий свет.

Сначала голые деревья

Сплетеньем веток в синеве

Просили нашего доверья

Прозрачно выситься в листве.

Их тени четкие чернели

В воде по лужам, что стекло.

Мои живые акварели

Иль мыслей светлое жилье?

И мы бежали в электрички.

Звала в деревни верба-весть.

Мы потеряли все привычки —

Читать и думать, спать и есть…

Науки выпали из жизни.

Дни полетели — это ты!

На красноватых ветках вишни

Цвели чудесные цветы.

В садах ли города, в лесах ли

Просторно в мире и светло.

Мы с головы до ног пропахли

Дождями, теплою землей!

Мы словно окунулись в озеро,

Где звук и свет приглушены,

И выплывал к нам с боку окунь,

Качались водоросли-сны.

Любила ранние ты утра.

Сначала ночь, затем светлей,

И речка вся из перламутра

Улыбкой радостной твоей.

Прохладно, чисто тучи плыли.

А мы в кругу берез и гор

Людей, как лоси, обходили

Вдоль дальних берегов озер.

А за равниной бесконечной,

Все дни покрытой белой мглой,

Мы видели наш город вечный,

Лилово-сине-голубой.

Фигурка стройная в плаще!

Плащ крепко схвачен пояском.

Вы — словно в чешуе лещей —

Стучите смело каблучком.

Вы в нем надменны и юны,

Ваш шаг то медленен, то скор.

В плаще есть прелесть новизны,

Сияет серо-синий взор.

И пусть придумали не вы,

Но новый плащ так вам идет.

Плащ серо-синий — цвет Невы.

Плащ светло-шумный — словно дождь.

Когда я проснулся среди ночи,

Ты спала светло и тихо, как сирень.

А белые рассеянные лучи неба

Превращали ночь в сияющий день.

Казалось, ты спишь не дыша.

Отдельно от тебя твоя душа —

Сирень — дышала на столе.

А где-то на Земле…

Пока мы спим,

Быть может, у Филиппин

Или у белых берегов Японии

Перекатываются, перекатываются волны.

И женщина стоит. В слезах ее глаза.

Пустынны берег, небеса.

Века пройдут, пока веселый мальчуган

Найдет ее простые бусы и во рту

Их станет перекатывать, как океан

Ее жемчужную мечту.

Мы возвращались мокрым лесом,

Ночным и скользким, как карась.

Мы шли к далеким светлым рельсам,

И было все, как в первый раз.

И дождь струился непрестанно.

И небо плыло в облаках.

Все было поздно или рано,

Щемяще больно, как в веках.

Что тени, мы возникли дома.

Запив клубнику молоком,

По лесенке, столь нам знакомой,

Мы проскочили босиком.

Впотьмах протянешь руку: «Где ж ты?

Как хорошо придти с гостей!»

Мы скинем мокрые одежды

И ляжем голые в постель.

Заснешь ты скоро и спокойно.

Не сплю я, вижу светлый сон:

Тебя в лесу на горных склонах

И этой ночи небосклон.

Все материальное притихло.

Роится сумрак, точно в нем

Проснулись души мотоциклов,

Синея призрачным огнем.

В такую ночь хочу к бездомным.

Постель банальна, дом не в дом.

В такую ночь легко влюбленным.

Проснись, пора! Идем! Идем!

Воде гранитные ступени

Не одолеть, не одолеть.

Ты сядешь, обхватив колени,

Теченье светлое смотреть.

Нам жить недолго — время быстро

Летит, летит! Зачем? Куда?

Нас бьет лицом о каждый выступ,

Бросает за борт, где вода.

Мгновенье. Нет. Что делать, люди?

Наш первый час — последний час.

Ведь все, что было, все, что будет,

Прошло без нас, пройдет без нас.

Итак, все съедено, все выпито.

Бутылки — в реку и в кусты.

И сколько тайн навеки вынуто.

Все были «вы», теперь на «ты».

Уходят прочь бродить влюбленные.

А кто-то скажет: «Спать пора!»

Но нам, глядящим в небосклоны,

Сидеть и грезить до утра.

Гори, костер, ведь ты веками

Горел и грел, и шла весна.

Мысль человечества кострами

Озарена и спасена.

Сидим. Погаснет папироска,

К лицу подносим уголек.

Девчонка, странная прическа,

О чем горит твой огонек?

В твоей походке и улыбке

Как век атомный отражен?

Тебе не кажется, всё зыбко,

И мир наш светлый обречен?

Ты пальцем трогаешь транзистор —

Там гибнут люди, города…

Здесь небо ясно, небо чисто,

Горит костер, над ним звезда.

На стенах, как бумага, белых

Фантазией дитя, в мазках

Художника, свободных, смелых,

Жила вся наша жизнь в веках.

Была свобода, окрыленность

В рисунках и мечтах его.

И в нас возникла та влюбленность —

Твое ль, мое ли торжество?

Была в том, верно, неизбежность.

В тебе, как в стенах за сто лет,

Светилась и звучала нежность —

Высокий миг и мягкий свет.

На остановке у канала

Не ты ль одна, чуть в стороне,

Ждала трамвая и стояла

И тайно улыбалась мне…

Когда входил я в тот троллейбус,

Не ты ли впереди сошла

Туда, где так светилось небо,

Сверкали мирно купола…

Не ты ли тенью в светлых шторах,

Спокойная, одна стоишь

Над этим миром в вечных спорах,

Над шумной суетой столиц…

В кино я знаю поневоле —

Ты в темном зале там сидишь.

Чей смех пронесся — он не твой ли?

На то ж, что я, смеясь, глядишь.

В музее, у картин Брюллова,

На улице ты, всюду ты.

Пройдешь ты, не сказав ни слова,

Ты — образ милой красоты.

Ночное небо в белых, синих

Горах и дюнах облаков —

Как перламутры юных лилий,

Как колорит былых веков.

Пилястры, кариатиды, окна,

Колонны, фонари и ты…

Идешь ты стройно и спокойно,

Наш путь — каналы и мосты.

Макс Линдер — гений! Правда, весело?

Доверчиво смеялась ты.

Что это было с нами? Не было?

Все вымысел, мои мечты?

Сплетались тихо наши руки.

Колени тайные твои,

Их поле встречи и разлуки,

Нам говорили о любви.

Какой чудесный этот Линдер!

Зал единодушно хохотал.

И шпага, и его цилиндр…

О, рыцарь! Джентльмен! Нахал!

Смеялась ты, но вдруг серьезно

Смотрела с мыслью обо мне —

О том, что сладко невозможно

И вспомнить стыдно в тишине.

Я жил далекими веками.

Сидел, безумный, у реки.

И кто-то бросил в воду камень,

Поплыли светлые круги.

Я оглянулся — ты стояла.

Сказала просто: «Я пришла.

Фиалка прежняя завяла.

Вот я другую принесла.»

В сосуде из-под майонеза,

С водою из-под крана,

Стоит фиалка, взор мой нежа,

Стоит светло и рано.

И мне покойно. Только жалко,

Ведь ей недолго жить.

Беспечно-нежная фиалка!

Ее легко любить.

А ты далече, ты не знаешь,

Не обо мне грустишь.

Ты головой, смеясь, качаешь,

Неслышно говоришь…

Твоими голосом, улыбкой,

Шагами по земле —

В прохладе, тающей и зыбкой,

Фиалка на столе.

Что-то новое снова и снова

Возникает во мне.

Небо в листьях, река ли, слово,

Прозвучавшее, словно во сне?

Или просека в красках осенних?

Неумолчно поют провода.

За деревней богатый орешник,

За лесами встают города.

Или домик в зимнюю вьюгу?

Бак с водою, белая печь…

Или меч о кольчугу —

И старинная русская речь?

Снова озеро, лес и дорога,

Ночь, огни, поезда…

Кто в окно смотрит строго

И считает твои года?

Сквозь Решетку Летнего сада,

Сквозь сплетенье ветвей

Скупо светит белое солнце

На подвижную группу детей.

Все одеты тепло и, конечно,

Беготня, и толканье, и крик.

Только мальчик один, самый малый,

Видел ветви и солнечный диск.

Кто-то, верно, его обидел.

Он стоял в стороне.

В нем звучали холодные дали,

Как когда-то звучали во мне.

Менделеевская линия!

Так уж быть, пора.

Если был я и беспечен,

Мне ль идти в профессора.

Из аудитории под крышей,

Пантеист-марксист,

Я смотрел на кроны клена…

Долго падал красный лист.

Вот и лето. На каштанах

Свечи. Каждый день

Ждал я тихо, словно чуда,

Запоздавшую сирень.

Выхожу к реке поэтов.

Светел в тучах неба край.

Мендеелевская линия,

До свидания! Гуд бай!

Фиолетовое небо.

Невский плес чернеет. Штиль.

Петропавловская крепость.

Бастионы. Тонкий шпиль.

Оснеженны парапеты.

В форме шара фонари.

Тишина на пол-планеты.

Ангел в золоте зари.

Невский плес — словно черные очи.

Под лучами прожекторов

Выступают из ночи

Стены лучших дворцов.

Торопливо, торжественно

Из подъездов, ворот

Выбегают нарядные женщины

И уходят вперед.

Там прошел человек прямо к солнцу.

Солнце село. Светит луна.

В белых шапках редкие сосны

И студенная тишина.

Льдистый шорох синего снега,

Удаленность сияющих звезд…

Занесло снова след человека,

И забыто, куда сколько верст.

Снег вечерний тепло блестит.

Тесно елям в тяжелых лапах.

Электричка уносит свой свист,

И вослед лай собаки.

В желтых окнах по белым холмам

Жарко топятся печи.

По ушедшим в ночь проводам

Льются песни и речи.

Чудесно-красные просветы

В лиловом море облаков…

И не было на лицах меты,

Какой страны, каких веков.

Но светят окна золотые

На зимний ледоход.

Где-то вся в снегу Россия.

Снег идет.

Куда бы мы ни шли сегодня —

На выставку картин, в кино, еще куда —

Ты шла спокойно и свободно,

Красивая, как никогда.

Все те, что проходили мимо,

Тебя глазами провожали.

Не знали, как тебе невыносимо,

Как горести в тебе кричали.

Кричали так, как эхо в катакомбах,

Меня повсюду настигали.

И сколько бы ни встретилось знакомых,

Все, как нарочно, радостью сияли.

Белым бело по всей Земле,

И свет кладет на снег живые тени.

Морозные узоры на стекле —

Как сны уснувших на зиму растений.

Так и у нас — мечты твои и сны,

Пространство, время — все пустое,

То тускло, то светло отражены

Во мне — как солнце золотое.

Жили бедно, жили скучно,

Жили весело и легко,

И, как солнце, восходит беззвучно

Золотое далеко.

Там качаются сосны, венчаются

Снег, весна, Озерки.

Все хорошее скоро кончается —

День и юность, кино и коньки,

И застенчивая доверчивость,

Упоительный трепет губ…

Все прошло. Делать нечего.

Ты был счастлив и очень глуп!

У любви все предвечно —

С мимолетных первых встреч.

Говорили о чем-то беспечно,

Но о главном шла все-таки речь.

А о чем? И не вспомнишь. Не надо.

Все одно. Все одно.

Только солнце чему-то радо,

С целым ворохом снов.

Беспечально, лениво

Горизонт голубел.

Свежий ветер с залива

С нами делал, что хотел.

Ночь прошла уже — это странно.

Ты от холода вся дрожишь.

«Я вернулась домой очень рано!» —

Ты шутливо говоришь.

Выходи через двор на Неву

И бегом на Васильевский остров.

С головою в постель, в синеву —

Счастье быстро и остро!

Пусть разложена она на части:

Это череп, это скелет…

Биология страсти.

Анатомия лет.

Пусть с древнейших времен известно:

Завлечет и обманет опять;

Что прекрасна, пока невеста, —

Ведьмой станешь ее величать…

Все, что слышал, читал и знаю,

Так легко и отрадно забыть,

Когда рядом с нею шагаю,

Когда весело ей любить.

Снег мелькает, льется дождик,

Сфинксы тут как тут.

У Академии художеств

Сфинксы что-то стерегут.

Не могло ведь это слиться:

Тело львицы, женский лик?

То не женщина, не львица…

Отгадай, кто? Сфинкс!

Образ создан, и отныне

Сфинкс, как молния, влечет.

Над Невой и там, в пустыне,

Сфинкс загадки задает.

Красивая, скажут. И правда!

Веселая! Сияние глаз!

Плюс обдуманность наряда.

Плюс обдуманность фраз.

Вот и ловятся, как на удочку.

И стараются. Я не рыбак!

Саксофонят, дуют в дудочку…

Ах, моллюски! Не то, не так.

Боже мой! Что же это такое?

Где ты? Кто ты? Твоя! Твоя!

Ведь для счастья нужны только двое,

Только двое: ты и я!

В женской поступи есть эта прелесть,

Прелесть лета, света озер,

Что в душе у Шопена пелось,

Нежил Пушкина быстрый взор.

У меня за спиной котомка —

Акварели и ноты шагов.

Мимо сада идет незнакомка.

В ней мелодия дальних веков!

В каждый миг в моей жизни я знаю,

Где ты ходишь, что делаешь ты.

Я маршруты твои отмечаю —

Эти улицы и эти мосты.

На работе — колбы, мензурки,

И вода не вода — аш два о.

Рост кристаллов — твои мазурки.

Муть в пробирке — твое торжество.

Пусть с трамвая у дома

Ты сошла, отошла не спеша, —

Ты трамваю давно знакома,

У трамвая — моя душа.

Ты выкладываешь булки из сумки.

Ты стираешь в пене белье.

В переулках огни и сумерки —

Как присутствие твое.

Восемь лет, восемь лет —

Близко, рядом, бок о бок.

Вспоминаю твой ранний свет,

Он был скован и робок.

Ты качалась, как деревцо.

Ты боялась всего, как ребенок.

Некрасивой находила лицо,

Точно гадкий утенок.

Не состарили тебя года.

Ты сегодня светлей и прелестней.

Ты была год за годом, всегда,

Моей зреющей песней.

Восемь лет, восемь лет —

Сроки малые, сроки большие.

И в тебе тот раскованный свет

Новых лет и исканий России.

На два часа не нужно слов,

Бессмысленных давно.

Над полем множества голов

В чужую жизнь окно.

Среди людей совсем одни,

В тебе смятение растет:

Когда погашены огни,

Он руку не берет.

Ты вся, как в сумраке — алмаз,

Сияешь в тишине.

Ты уголками светлых глаз

Обращена ко мне.

Подруга, мама, уроки,

Прогулки по вечерам.

Но вся моя жизнь — тренировки

В спортзале, огромном, как храм.

Музыка, свет, арена…

Скажите, что она?

Принцесса, вакханка, царевна,

Артистка, весна?

И снова уроки, прогулки…

Задира! Ах, что он сказал?

Ночные шаги его гулки…

Скорее бы снова в зал!

В колонном зале дворца

Музыка, свет ликуют.

Касаясь руки, лица,

Пары легко танцуют.

А мы убежали из зала

В холодный вечер весны.

Качаясь, ты плавно шагала

По краю тишины.

В сиянье огней, задорно

Нас город звал, уносил.

Стремиться друг к другу упорно

Никто ведь нас не просил.

Мы так бесконечно свободны,

Так жаждем всего, всего!

О, город, о, люди, сегодня

Да будет позволено всё!

Небо красное над морем,

Телевышки огоньки.

Все тревожней по квартирам

Телефонные звонки.

Это ты? Кто это? Где ты?

Окна в золоте зари.

Город, в сумерки одетый,

Высветляет фонари.

Вечер сладкий, молчаливый,

Гадкий, страшный — не уйти.

Дня последние порывы

Горем, счастьем изойти.

Что же, едем! Залив огибая,

К морю, к листьям в росе,

Мимо домиков в лес убегая,

Шелестит, летит шоссе.

Ветер рвется, свистит, замирает.

Все смешалось — радость, печаль.

Расступается лес, нас встречает

В белых тучах синяя даль!

Хорошо здесь — снег сияет

Белым пламенем огня.

Даль холодная тает.

Ты встречаешь меня.

Хорошо здесь — теплые бури,

Дым из труб и собак гулкий лай…

О России в далекой лазури

Мне поет этот край.

Как встарь, по ступеням спиральным

Выйти вплотную к Неве.

Светило рисунком наскальным

В Неве, а еще в синеве.

Приходится щуриться и сам с собою

Смеяться: «Старик, салют!»

Качаются льдинки, а там, под водою,

Их тени, как рыбки, снуют.

Уже не понять, ты старый, ты юный,

Какая эта река?

Но, верно, есть вечные струны,

Звучащие сквозь века.

Смотри — облака над нами.

Как весело им сиять!

Вот книги — ведь их веками

Всем в упоеньи читать.

Мы счастливы ими, как дети,

И хочется ясно жить.

Но в мире далеких столетий

Не нам облака следить.

И жаль, если жизнь напрасно

Пройдет, не оставив следа.

Ведь вечно лишь то, что прекрасно,

Во что вольются года.

И кто-то в нас горько плачет,

И тают в дали облака.

Искусство — это ведь значит:

Жить всюду, во все века.

Справа лес, слева поле,

И тропинка вьется в даль.

Хорошо нам здесь на воле.

Ничего не жаль.

Вечереет. Все прекрасно.

Лес и поле — не забыть.

Жизнь прошла, нам это ясно.

Ясно, как ее дожить.

С крыш высоких струится тепло…

Небо чище, улицы шире, —

Так с весною беспечно светло

Вдруг становится в мире!

Сразу столько смеющихся лиц!

Столько скромных, ищущих взоров!

Столько старых и новых страниц

Ты откроешь из разговоров…

Засияет над морем закат.

В смене дня, словно в смене столетий,

Ты идешь, сам не зная куда, наугад,

На людей натыкаясь, как дети.

Сойдя с ушедшей электрички,

Идем мы медленно проселком.

В деревьях голых вьются птички,

Не разберешь, какие толком.

Снег бел, податлив, точно глина.

Мы птичек кормим хлебом.

С холма откроется долина

В лесах, с далеким небом.

Стоим в сиянье снега,

И радость пламенная в нас,

С руками, с мыслью человека,

Бессмертные сейчас!

Твоим светлым дыханьем,

Словно в трубку из-под воды,

Я дышу с прилежаньем,

Чтобы не было мне беды.

Вижу мир я твоими глазами

И иду, как и ты, не спеша.

Надо всеми моими делами,

Словно солнце, твоя душа.

Весенний лес доверчив, нежен.

Колдует между веток свет.

Ты снова юн и безмяжен,

Как в синей дали детских лет.

Тогда ты шел, и лед весенний,

Рельефный, мокро голубел.

И также было воскресенье.

Ты громко песни пел!

1

С каждой встречей все нарядней,

Все обдуманней наряд.

Все живее, все смелее

Глаз прекрасных взгляд!

Говорит слова смешные

И сияет вся!

Неужели, неужели

Ничего нельзя?

2

Вся прелесть твоя — движенье:

Идти так, смеясь, стоять.

И знать: красота — наслажденье,

Свобода и благодать.

Бревенчатый дом, две березы,

Скворечник, на ветке скворец…

Вскипают знакомые слезы

Во мне наконец.

Здесь всюду и тонки, и властны

Весенних птиц голоса.

Безлистны еще, серо-красны

Под небом живым леса.

Дорога в дали родные

Уходит, и душа вольна

Лететь, лететь по России

И петь без конца: весна!

Убегали мы в лес от людей.

Зеленели пока только ели.

Прошлогодних желудей

Мы искали, что белки, и ели.

Желудь терпкий, как лес, как вино.

В горло льются сладкие струи.

Или мне так твои поцелуи

Ощущать сквозь года дано?

К Неве! К Неве! Лучась, играя,

Лед ладожский, неосторожно колкий,

Так поздно, в середине мая,

Уходит, рассыпаясь на осколки.

А между льдин суровой сталью

Вода всплывает и вскипает,

И снова лед синеющей эмалью,

Шурша, со звоном наплывает!

Превыше крыш, куполов

Над городом ласточки вьются.

Свобода, стремление, зов —

Так в душу мою и льются.

Как будто твоя рука

Коснулась души унылой:

«Ах, будет валять дурака.

Ведь некогда, некогда, милый!»

День прожит, и что-то прочь.

Над перистыми облаками

Восходит белая ночь,

И город грезит веками.

Мы начинались, жизнь все снилась…

Мы были резвостью смелы,

Пока чуть насмерть не разбилась

Душа о темные углы.

Нам стало больно и обидно.

Смеялись мы, как дурачки.

Ведь жаль людей и жизни стыдно,

Но снял я черные очки.

Хоть в жизни глупостей довольно,

Пускай бранит ее толпа.

Я не скажу, что жизнь глупа,

Я верю ей небогомольно.

Уже не требую у ней

Ни прав, ни красоты беспечной,

Ни героических затей,

Ни славы и ни правды вечной.

Жить хорошо — поутру дождь,

Сажусь о чем-нибудь писать.

Сейчас собью в ботинке гвоздь,

Иду по городу гулять.

Вхожу я в жизнь людей невольно,

И люди входят в жизнь мою.

И в мире весело и больно,

Смеюсь я, плачу и пою.

По краю поля протекала речка,

Качая мост, по валунам.

Носилась рыбка в омуте, как свечка,

И всюду лес стремился к небесам.

Горели клены всей долины,

Как люстры! Дождь хлестал!

Была и грязь размытой глины

Светла, как краски чудного холста.

И солнца древний лик, как божество,

Глядел на нас, и небо, как палата,

Сияло в облаках заката…

Вот то-то было торжество!

Вечерний ветер сотрясает

Над нами крышу в полумгле

И снегом окна осыпает…

Сидим мы дома и в тепле.

Ты вспомни, как на полустанке

Ты провожала поезда,

И вереницей танки, танки,

На каждом — красная звезда.

О школе, девочке прилежной,

О грезах наяву, во сне…

О юности живой и нежной,

Где речь пойдет и обо мне.

Ты расскажи о первой встрече,

О белой ночи над Невой…

Ведь юность наша уж далече,

Что Млечный путь над головой.

Твой голос дивный… Дерзновенье

Во мне рождает голос твой,

Любовь к тебе и вдохновенье.

Я твой сейчас. А труд — за мной.

В тебе, веселой и унылой,

Мне все отрадней и родней

И зрелость женственности милой,

И зрелость человека — в ней.

Что пожелать тебе? Работы

Счастливой, трудной и живой!

И пусть иные все заботы

Промчатся мимо над тобой.

Чтоб в жизни ясной, жизни зыбкой

Ты знала, есть всему свой срок.

Чтоб просыпалась ты с улыбкой,

Проспав всю ночь, как я, сурок.

Чтоб жизнь не стала наважденьем,

Умей беспечно отдыхать,

Как я, с веселым наслажденьем

Шекспира, Пушкина читать.

Меня ж прости за все. Я знаю,

Тебя я не умел жалеть.

Всего же более желаю,

Мой друг бесценный, не болеть.

Она, и волны бегут, беснуясь.

И что ее гонит ко мне?

Приходит, смеясь и волнуясь,

Как яхта на быстрой волне.

И ветрено, солнечно, шумно!

Но ей это все — западня!

Весь мир ненавидит безумно,

Всего же безумней — меня.

И я стою непреклонно

На этой безумной черте.

Лишь в тайных стихах влюбленный,

Молюсь я ее красоте.

Я сегодня хожу, влюбленный

В смех, в походку и жест

Всех хорошеньких женщин,

Как на ярмарке невест.

Взглянут прямо и мимо уходят,

Ну, а мне и не жаль.

Лишь веселость звенит веселее

И печальней печаль.

Но одна не поймет, что делать.

И прошла, и вернулась опять.

Зазвучат слова простые,

А о чем — не можем понять.

Рассмеюсь я, свободный и смелый,

Потому что душа вольна,

Потому что такая песня,

И весна зелена!

Иду проселочной дорогой,

Взбираясь на равнинный холм.

Дорога кажется далекой,

И вся видна, и вижу дом…

К нему идут два человека..

Мужчина странно как идет.

Теперь я вижу: он калека,

Калека — как с войны бредет.

А рядом женщина с котомкой,

С цветастым, точно луг, платком.

Пригорок обойдя сторонкой,

Они взошли в тот низкий дом.

Обычный дом. Да, три березы

Склоненно высятся над ним.

Какие пронеслись здесь грозы,

Чтоб миром веяло родным

От низкой крыши, старой ставни,

От покосившейся избы…

И я иду с тревогой давней

За боль твою и свет судьбы.

Тропинка вьется вдоль дороги,

Взбираясь к рельсам иногда,

Сбегая вниз (Замочишь ноги!)

Туда, где зелень и вода.

На синем-синем небосклоне

Стрельба, и снова тишина.

Там, на учебном полигоне,

С утра до вечера война.

Протяжный свист и свист отзывный,

И разминулись поезда.

И снова тихо, снова дивно,

Как в детстве, в давние года.

Птицы звучно поют, поют.

Как причудливы их голоса!

За рекой, в небесах поют, поют,

Поют без конца

Ветер солнечный вдруг налетит,

Лес весенний сильней зашумит,

И без ветра шумит, шумит,

Шумит без конца.

И деревни по дальним холмам,

И поля, и фигурки людей —

Все родная земля, и весна, весна,

Весна без конца.

Возникает она внезапно.

Перехватит мой взгляд на лету

И поймет мою влюбленность

В ее женскую красоту.

Взглянет быстро, снова взглянет.

Легкий вызов в веселых глазах.

Вдруг оглянется с восхищеньем

И пройдет в двух шагах.

Летнее утро дышит весною,

И свежо, и светло, и поет

В сини жаворонок, рядом со мною,

Устремляясь все выше в полет.

Я раздвину пошире шторы,

Запах меда несется с лугов.

Здесь же город и здесь же просторы

Беспредельных полей и лесов.

Здесь особенно веселы дети.

Так высоки дома, а внизу

Бродишь, как по иной планете,

Затерявшись в новом лесу.

И, как лучшее вспоминается,

В этот светлый, ранний час,

Нам все кажется, здесь начинается

Чудно-новая жизнь для нас.

Там город, что синева далеких гор!

Туда, туда летит мой взор,

Где я, как альпинист, над миром вознесенный,

Смотрел на Землю, коленопреклоненный,

И, светлый духом, все искал слова,

Простые и живые, как Москва.

Там, на высоте во сне иль наяву,

Когда бы на нее я ни взошел, —

Мне хорошо!

Мне чудно!

… Когда мне трудно,

Я говорю себе: «В Москву! В Москву!»

Вот что сердце все томило.

И сердиться было зря.

Солнце — словно не всходило,

Свет — из струй дождя!

Вот и гром, он, не стихая,

По-над городом гремит,

Точно с нами древний хаос

О чем-то внятно говорит.

Дождь, живительный, холодный,

Льется разом, второпях.

Ветер клонит зонтик модный

И уносит… Ах!

Как чудесно! Уж сверкает

Белых туч гряда.

Так природа освежает

Наши будни и года.

Живу я, сидя у окна…

Пишу, читаю и скучаю…

Но вот пройдет… Не знаю,

Кто она.

Идет издалека,

Сама себе желанная находка.

Пусть будет песнь моя легка,

Как ее улыбка, чудная походка.

Не счастье в ней все это, а мечта

Моя, ее, к прекрасному стремленье.

Что в нас живет как красота,

В том наше назначенье.

Глаза ее сияли радостным признаньем,

Как если бы шептали: «Ты мне мил,

И это я готова доказать свиданьем,

Ах, если б ты, как я, меня любил!»

И я горел неясной жаждой счастья,

Но перед ней немел и ее бежал.

Я уединялся в роще и грезой сладострастья

Один пылал, бродил и все чего-то ждал.

Чудесно было там: река струилась близко,

И в белых облаках струилась синева.

И ласточки летали над водою низко,

И я вполголоса все что-то напевал.

Нет, не пришла она. Но, не одарив стыдливой

Любовью полудетской, она мне привела

Богиню светлоликую с улыбкою счастливой…

И сколько счастья мне она дала!

Годы жизни — как песни,

И весна, и война…

И нет песен чудесней,

Что поет вся страна.

Песни нашего детства

Мы все реже поем.

Но забытое где-то

Мы сейчас узнаем.

Песни нашего детства,

Нега первой любви,

Сколько счастья и света

Вы с собой привели!

Песни нашего детства

Дети наши поют,

Все живое, заветное,

Как свое, узнают.

Песни нашего детства,

И труда, и борьбы,

Все летите вы где-то,

Птицы нашей судьбы!

По родному, вешнему краю

Я иду, я бегу, я шагаю.

В этом мире, полном чудес,

Я увижу и синий лес.

Я бегу по косе полукругом,

Я иду по тропиночке лугом…

И в осеннем лесу буду рад

Увидать и сорвать виноград.

Я бегу, я иду, я танцую

Эту пляску, не знаю, какую…

С пальмовидных дерев, как на грех,

Мне на голову грецкий орех.

Я иду, я пою на удачу

И смеюсь, а нередко и плачу…

Лес как сад, и жасмин, и сирень…

Это всё мой весенний день!

На прогулку мы выйдем под вечер.

Что за чудо? Весь мир мне навстречу!

Реки, солнца лучи золотые,

Города и леса — предо мной.

Вижу я все дороги России

И как будто лечу над страной.

В ночь раскрою я книгу поэта.

Сколько муки, и счастья, и света!

Судьбы, солнца лучи золотые,

Города и леса — мир родной.

Я читаю поэтов России

И как будто лечу над Землей.

Улетаю далеко, как в детстве,

Проносясь по всей планете,

А глазами ищу золотые

Города и леса — мир родной.

Я пою о просторах России

И лечу, все лечу над страной!

Случилось то, что случилось.

Снедала меня печаль.

И долго беда моя снилась,

Пока не открылась мне даль.

Ты знаешь, бывает такое:

Все снег и мороз на заре,

И вдруг повеет весною

Еще, еще в январе!

И птицы то знают, их щебет

Несется в мое окно.

И синь засверкает в небе,

Печаль моя далеко!

Как весел я снова и молод,

И все удается мне.

И стройный, белый мой город

Светлее по весне!

Случилось то, что случилось.

Снедала меня печаль.

И грустью она отоснилась,

Как эта синяя даль.

Ты знаешь, бывает такое:

Все снег и мороз на заре,

И вдруг повеет весною

Еще, еще в январе!

Как давно отгремела Великая,

Та священная война!

Снятся нам военных лет реликвии,

И спешим мы в поход, как весна.

В партизанских лесах, у землянок,

Соловьи, не смолкая, поют.

Идут люди с цветами сюда спозаранок,

Свои песни и судьбы несут.

Пусть легки наши кеды и беды,

Но умеем и мы любить.

Мы за вами идем, наши юные деды,

Это с вами нам вечно жить!

Это здесь, партизанскими тропами,

Мы пройдем и в снег, и в зной.

Если надо, с последними патронами

Мы в последний вступим бой.

И в весенних лесах, у землянок,

Пусть поют и о нас соловьи.

И цветы нам несут спозаранок

В знак высокой любви.

Слышим голос его — но откуда?

Средь зимы луг зеленый в цветах,

И летит он над Арктикой — чудо,

Что живет только в детских снах.

Где же он? В синем море бездонном

Он купается до поры.

А потом улетает он к звездам

Открывать нам иные миры.

Сотни лет в корабле межпланетном

Он летит в звездной мгле.

Нас не будет, когда утром летним

Столь же юным вернется к Земле.

С корабля, что на детской площадке,

Он сойдет (просто скатится вниз)

И поскачет опять на лошадке

В наши сны, в нашу новую жизнь.

Цвел шиповник алой розой,

Как я вижу сквозь года.

Жил товарищ сладкой грезой,

Будто небо и вода.

А девчонку звали Аней, —

Весела, как стрекоза,

В школе нашей вербой ранней

Нам бросалась всем в глаза.

Он с тревогой робко-нежной

Все ходил за ней, счастлив.

За подругой безмятежной

Он входил и в рощу ив.

Дерном устлан, как коврами,

Берег тихий и родной.

Сумрак здесь, а над лесами

День сияет синевой.

Если б ночь была глухая,

Помогла б им, верно, ночь.

Но о ярком свете зная,

Как стыдливость превозмочь?

Свет вокруг — как пятна снега,

Пламя робкое в крови.

Ах, стыдливость — страх и нега,

Нега счастья и любви!

Всё, что в жизни мы слыхали

О соблазнах красоты,

В раннем детстве мы познали

В грезах чистых и святых.

Сколько на свете одиноких женщин

И девушек молодых, веселых,

Тех, что по двое, по трое

Спешат куда-то на танцы

Или в кино,

Ведь тоже безмерно одиноких,

Как одиноки мы в юности,

При первых исканиях любви.

Ночь — не покров.

В ночи мы, люди, все,

Как светляки, —

То наши мечты и желания,

Наши страсти и наши надежды,

Наши обиды, наше зло…

Подвижное скопление

Огоньков машин, семафоров, окон —

Тоже светляки наших стремлений…

В горе, в беде мы одиноки.

Когда мы одни — меньше,

А придут друзья — больше.

И в счастье мы одиноки,

Ибо мы, люди, не сообщающиеся сосуды,

А у каждого счастье свое,

И боль — счастье, и даже разлука…

А если кто из нас одарен талантом

И знакомо ему вдохновение,

Всех счастливее он

И всех несчастней, ибо

Творчество — это

Самое глубокое одиночество.

Одиночество — это не круг,

Который не разомкнуть.

Одиночество — это шар,

Шар земной, что летит

В пустынной бездне звезд.

Но, может быть, и то,

Что я один одинок на свете:

Я иду под вечер по улицам города,

Неприметный, чуждый как будто всем.

Но и ко мне обращены глаза

Милых в одиночестве своем женщин

И девушек молодых, статных,

Но я пройду мимо, зная

Одиночество первых слов и свиданий,

Счастья любви и верности.

Мне дороже мой путь детской свободы.

И если я и воспел одиночество нынче,

То хотел лишь развеять печаль

И наполнить сердца светлой грустью

Любви и надежд.

Марку с березами, светлую грезу,

Со штемпелем черным, верно, не жаль,

Мальчик приклеил шутя на березу,

И словно открылась лесная даль.

Взрослым придумать такое трудно,

А мальчик сказал: «Попробуем». Что ж!

С маркой береза смотрелась чудно —

Как множество в мире березовых рощ.

Что же случилось? Словно умытый и чистый

Весенним при солнце дождем,

Город сиял, свежий, лучистый,

Художника новым счастливым сном!

И что хочу понять я вновь:

Что счастье? Что любовь?

Тот сладкий миг и тесный,

Порою, как в ненастье,

Миг гадкий и нечестный, —

Ужели это счастье?!

То знают ведь и звери.

Нет, я хочу любить и верить.

Любовь моя чудесней, —

И в одиночестве моем,

Как мы с тобой двоем,

Она в душе моей — как песня!

Цыганка пела и плясала,

На яркий свет сойдя из тьмы.

Она, нам мнилось, что-то знала,

Что знать хотим давно и мы.

Я вспомнил сладостные грезы

Тех лет, когда всё — явь и сон,

И знойный запах дикой розы,

И цвет летящий — махаон.

Цыганка пела и плясала

В цветастом платье и — боса.

Серьезно, как дитя, играла…

Дика, умна ее краса.

Молчит — немая дочь природы,

Идет — уж танец и мечта,

Поет — из тьмы веков народы

Взывают к нам, раскрыв уста.

И к ней прислушивался Пушкин,

И Блок печально подпевал,

И я стоял там, на опушке,

Где табор шумно ей внимал.

Цыганка пела и плясала,

Как ночь в звездах, ярка, темна.

Не тайну судеб разгадала,

Но песен тайну — как весна!

На утро на деревьях иней.

И солнце стынет в синеве.

В саду, как в сказке зимней,

И пар дымится на Неве.

И я вздохну в тяжелой думе,

Хотя меня преследует не страх:

Мой друг лукавый рано умер,

В земле его заиндевелый прах.

Как холодом объят мой город!

Ученый и повеса, серьезен и удал,

Он говорил: «Умрем еще нескоро!» —

И в смерти тайны не видал.

Но если тайны нет, то это ужас?

И тайны нет в любви, всего лишь секс?

Нет тайны в творчестве?! Какая стужа!

Всю Землю покрывает белый саван — снег.

Как небо серо здесь, над нами,

А там, за серыми лесами,

Я вижу розовую синь,

И всё звенит там: дзинь-дзинь-дзинь!

Там тонкоствольные березки

Так стройно тянут ножки, —

Сказать точнее не могу, —

Как балерины на снегу!

Там люди в городах и селах —

Движенье, смех веселый!

Я вижу жизни торжество,

Иль это музы волшебство?

То утро над Россией всею,

То ледоход по Енисею,

То снегопад на Ангаре,

То зелень юга на заре!

Он гулял у самого дома.

Уходить далеко запрещалось.

Но вот он услышал музыку —

На улице, под открытым небом

Оркестр играл протяжно и грустно…

И люди толпою чинно шли

Вслед за машиной с гробом…

И он отправился со всеми,

Не ведая вовсе, куда и зачем.

— Кого ты хоронишь, мальчик? —

Спрашивали у него прохожие.

— Кого ты хоронишь, мальчик?

Брата? Отца? Или маму? —

И музыка уносилась в небо,

Пугая птиц на деревьях,

И шепот его: — Не знаю, —

Никто не мог понять.

На кладбище, в городе мертвых,

Среди высоких белых берез

Зияла глубокая яма,

Заиндевелая, с водою на дне.

Гроб, на веревках опущенный,

Заботливо засыпали землей.

А дома — как хорошо и тепло!

И мама, немножко сердитая:

— Живой! Слава Богу! Откуда

Идешь? Как, из кладбища? Ужас! —

Она никак не могла понять,

Зачем ходить на похороны

Незнакомого дяди?

И все же, смеясь, рассказывала всем

О странной причуде его,

А он всё вздрагивал

От далекого холода

И дивного счастья — жить!

Кто зажег фонари у окна?

Ни за что, ни за что не уснуть.

Засветив Млечный путь,

То над миром сияла Луна.

И неслись поезда торопливо,

И молчала Земля в полусне.

Лишь Луна улыбалась счастливо,

В дальних грезах о чьей-то весне.

Разговор стариков незатейлив.

— Да, — протянет один, а другой,

Точно гуси вдали пролетели,

Вдруг куда-то покажет рукой.

И опять о чем-то стороннем

Рассуждают толково, умно, —

Мол, достоинства не уроним,

Жизнь видали не только в кино.

Что им выпало в недавние годы —

Все теперь как несказанный свет,

И забот будто больше и нет.

После гроз и непогоды

Так стоят деревья над водой,

Заповедной объяты тишиной.

С улыбкой ясной, как живая,

Все эти дни со мной она,

Старушка, странно молодая, —

И вкруг нас свет и тишина.

Беспечная, курила много.

Изящна, ласкова, умна.

Жила с блокады одиноко.

Писала книгу… Вот она,

Посмертно издана, а имя —

Она была филологиня —

Известно всем, кому дано…

И я стою пред ней, как школьник:

Прообраз и культуры облик —

Всё это в ней воплощено.

Невидимое, как собака,

Он уловил еще во сне.

И тишину — как точность знака, —

Что это, верно, выпал снег.

Весь долгий вечер дождик шел,

Смывая с окон свет уюта.

И точно: ах, как хорошо

Проснуться ранним зимним утром!

Он встал и враз убрал постель.

Раздвинул шторы в лес и в иней,

И в город новый с далью синей

В тонах прозрачных, как пастель.

В старинном солнечном Музее

Еще подростком он бывал…

На многое как бы сквозь сон глазея,

Он явно только «Фрину» отличал.

Он мнил, что Семирадского картина

Великолепна, лучшая из всех!

Не старцы и не колорит, а Фрина

Имела, верно, у него успех.

Со временем, полюбив шедевры,

Которыми столь знаменит Музей,

Стал с Фриной невнимателен, как первый

Ее приятель, друг ее друзей.

Но не она ль ему открыла двери

В прекрасный мир своею красотой?

В тиши о ней он помнил, как о первой

Любви своей, с лукавою мечтой.

Всегда — и в дождь и в ветер хлесткий —

Она выходит, как на дозор.

Прохаживается у дома до перекрестка,

Подслеповато щуря неприметный взор.

Похожа издали немножко на икону,

Учительница первая для тех,

Кто нынче внучек водит в школу

В надеждах новых на счастье и успех.

Всех помнит хорошо, на удивленье.

Из бывших учениц кого-нибудь узнав,

Она приходит вся в волненье,

Высокая и грузная, как динозавр.

Лишь дети, пробегая в школу мимо,

Ее совсем не хотят и знать,

Когда так хочется неудержимо

Поймать кого-нибудь и приласкать, как мать.

По улице, не глядя на прохожих,

Гуляют два единых существа.

В их речи и в голосах похожих

Звучат так ново-звонко все слова.

И оба так обдуманно одеты.

Но все-таки не мода их кумир.

О, важные вопросы и ответы!

О, детский лепет! Что несешь ты в мир?

И поступь женская — как мысль о счастье,

Полузабытая при свете дня…

Всё тайная свобода и участье

В чудесном песнопеньи бытия.

У церкви действующей — вот то-то радость! —

Старушки богомольные стоят.

В фигурках их смиренье, виноватость

И деловитость робкая сквозят.

Похожи на монахинь — вид убогий —

Иль мнят себя невестами Христа?

Они взывают к Богу, вдовы Бога,

Почти без веры, все ведь суета.

Но верить хочется с тревогой сладкой,

Что придет смерть, как светлый, вечный сон.

И слушают, крестясь как бы украдкой,

Теперь уж редкий колокольный звон.

Встречались почему-то лишь случайно,

Хотя в любви поклялся он давно.

Иль счастье им казалось жуткой тайной —

Тишайшей юности терпкое вино?

Но года не прошло, как она другому

В каком-то униженьи отдалась.

Сказав прости родному дому,

Уехала, как жизнью занялась.

Он не забыл о ней и в сорок.

Он узнавал ее глаза, улыбку, жест

Средь юных поколений, радуясь, что скоро

Всем сыновьям найдет невест.

И в шестьдесят он грезил, беспечальный,

Как если б жизнь всю прожил с ней одной,

Ту жизнь, что там встает над лесом дальним,

Когда восходит месяц молодой.

Мужчина средних лет, одетый чисто,

Вполне приличный и простой,

Глядел он пьяно и лучисто,

С рассеянной немотой.

К его плечу прижалась дочь — девчонка

В широких брюках, в новеньком пальто,

Живая и кудлатая, как болонка,

Читала книгу — бог знает что.

Читала невнимательно — уж рада,

Что может справиться о чем-то у отца.

Держалась с ним совсем запанибрата.

На пальцах два серебряных кольца.

На мальчиков смотрела бесподобно —

Как будто папа ее и кавалер:

Ей было с ним так весело-удобно,

Что лучше ей не нужен и пример.

О, девочка! Игра твоя в разгаре!

Легко ли равновесье соблюдать тебе,

Когда опора не в отце, а в шаре,

В кудлатой твоей судьбе?

Не будем к ней суровы.

Она совсем не баобаб.

Пусть мяса в ней на две коровы,

А добрая — на десять баб.

На дереве снова стучится дятел.

Он в красных штанах, этот щеголь,

Остроклювый, как Гоголь.

И вторит ему весь свой век,

Стуча на машинке, дядя,

Писатель имярек.

Гомон птиц за весенним окном!

Воробьи, трясогузки, синицы…

Это весело несколько дней, а потом

Сладу нет — так назойливы птицы!

Как рулады эстрадных певцов,

Что несется из окон домов.

А вчера всех скромней и живей

Трели звонко пустил и защелкал

Из далеких кустов соловей,

Враз затмив этот гомон без толку.

Птичьи голос, а песня звенит уже,

Как певучая греза в детской душе.

Одетая, как летом, — для весны!

Горячая — от ясности желаний.

В движеньях то, что мужчину ранит,

Хотя в том нет совсем ее вины.

Ведь взгляд ее, столь свежий, ранний,

Не знает, как и нежность показать.

Не ведает, как будто и стараний

Кого-то непременно обольщать.

Что это в ней? Сама природа?

Созревший, совершенный плод,

Когда обмана не допускает род?

Иль это в ней всего лишь мода?

А там веселая струится кровь,

Тая в себе сладчайшую любовь.

Конечно, невелика задача и услуга

Вещь показать, в бумагу завернуть,

При этом слушать, что несет подруга,

И так красиво на нее взглянуть.

У них свой мир, свои заботы, —

Все модно молоды, как на подбор.

Слегка ленивы в жестах до работы,

И ясный в зеркалах томится взор.

Но втайне все, все продавщицы,

Толпой оттеснены к вещам,

Внимательны, как вещи и вещицы,

Что тихо приглядываются к вам.

Им хорошо — и даже ради скуки.

Среди вещей живые существа,

Они нужны вещам, как скрипке руки,

Без них душа вещей мертва.

И вдруг предстанет мир совсем особый,

Где новизна вещей — как волшебство,

И продавщицы, странные особы,

Конечно, феи. Вот их торжество!

Пожилая женщина с цветами

В толпе спешащей, тихая, идет,

Всех избегая светлыми глазами,

Как будто не цветы, она цветет.

Там где-то затевается веселье.

Родилась внучка, робкая мечта?

А может, у подружки новоселье,

Утрата или просто суета?

Молодые девушки ревниво

Оглядывались на ее цветы.

Она ж несла их всем на диво,

Храня в себе достоинство мечты.

Сажают картошку горожане

По крохотным полоскам вдоль дорог.

На день, на два они крестьяне.

Мила земля своя у ног.

И отдых, и заветная работа —

Как дедовский поклон земле.

Не суетная у всех забота,

А память детских и военных лет.

И день высок, и роща лучезарно

Сияет утром и весной.

В движеньях люди тихи благодарно,

Осенены небесной тишиной.

Детей всех пятеро: два подростка

И малыши, — и все не без затей, —

Стоят вкруг матери, одетой просто,

Сидящей по-домашнему среди детей.

Отец их — фабрикант московский,

Она же враг богатству и царю.

Борьба ей в радость, но с какой тоскою

Детей ей вспоминать в чужом краю.

Встречаться им приходится так редко,

И то лишь в тайне, и в чужой стране,

И все скорей вращается планета,

Как в Подмосковье, по весне,

Когда вокруг Россия из-за леса

Зарею утра несется полыхать!

Француженка, дитя Москвы, Инесса,

Среди детей она всего лишь мать.

В ней та пленительная странность,

Как в ландыше в лесной тиши.

В ней простота и радостная ясность

Девичьей, пламенной души.

Не дочкой генеральскою для света —

Она росла с блестящею мечтой

Мир воссоздать фантазией поэта

Иль изменить своею красотой.

Россия на рубеже столетий!

Все тени меркнут — и деспотизм царя.

Там барышня грозится всей планете,

Глядит, как вешняя заря.

Средь сосен, тишины и моря

Что ж думать о болезнях и годах…

Довольно было счастья или горя, —

Так хорошо забыться вдруг в мечтах.

Пустынный пляж, вода и небосклоны,

Прогулки, шутки на устах…

Здесь веселы, как девочки, матроны,

А мужички невинны — прямо страх.

И так здесь все добры между собою

И вежливы — что значит видеть свет.

Но дни текут меж небом и землею,

И в снах пустых услады нет.

И лишь потом забытая усталость

В тиши, средь сосен над водой,

Вернется лаской светлого участья,

Веселой негой жизни молодой.

Как они не похожи на сосны из рощи,

Что возносятся стройно в небо страны, —

Одинокость, причудливость мощи,

Точно снятся им странные сны.

Дуют ветры здесь всех океанов,

И дыхание Арктики их кроны гнетет.

Но величье морских великанов

Нас куда-то невольно влечет.

Острова в океане, и пальмы

Там встают, где кончается плес,

И причудливость форм, точно память

О Карибском море ветер принес.

Из зала в зал старушка за старушкой

Сидят, прохаживаются там —

Рассеянно, иль строго, иль со скукой,

Ведя как будто счет секундам и векам.

Одна ж из них задумалась так странно:

Дивясь устало божьей красоте?

Как в неисправном цветном телеэкране

Картины светятся ей со стен.

Камеи, амфоры, скульптуры,

Картины — нет всему числа!

Исторья мировой культуры —

Вся жизнь, что некогда цвела!

А публика, пленительно-живая,

Всех рас, народов и племен

Проходит здесь, чуть сознавая,

Что жизнь ее — как небосклон

С верхушками то пальм, то сосен,

С восходом солнца где-то по весне!

О, время! О, святая осень!

Рембрандтовой старушкой на стене.

Товарищи! Что изменилось в мире?

Как встарь, без гроша поэт

Живет в коммунальной квартире,

В которой и телефона нет.

Над городом с лужайкой знойно-летней,

Как будто здесь лесная сторона,

С утра всех громче и победней

Зальется жаворонок у самого окна.

То весел он, то гневен от обиды,

Иль точно вас целует он в уста.

Наполнить песней городские виды,

Быть может, новая его мечта.

И песнею своей струей фонтана

Несется, не спадая вниз, все ввысь.

Меняясь в настроеньи непрестанно,

Твердит он свой дивиз: «Дивись!»

В городе среди прохожих

Молодая женщина весело идет.

Если не красивой, то пригожей

Всякий непременно ее найдет.

Но сегодня она прельщает

Самое себя влекущей наготой,

Той свободой, что, как счастье, тает

И восходит женской красотой.

От купанья в ней струится свежесть

Так чудесно, что сказать нельзя.

Есть неизреченная такая нежность

В озере лесном после дождя.

1

Берег моря был светел, когда

Перо птицы вдруг в небе повисло

И, точно радуги коромысло,

Засияло на миг, навсегда.

Птица где-то над морем летит,

Мир далекий окидывая оком.

Но перо о полете высоком

Весть навеки сохранит.

2

Представить, как писали в старину,

Я в руку взял перо, и в мире песнопений,

Как утром, в час счастливых озарений,

Вновь пережил поэзии весну.

О, дивное перо! То молнии удар,

То нежность лепестка — поверх страницы!

Петрарке, Данту божественные птицы

Такие перья роняли в дар.

3

Вот почерк ясный и лихой,

И эти чудные рисунки,

Что на листах оставил Пушкин, —

Мир антологии живой!

Всё в мире переменится скорей,

Чем хочешь ты, но в сфере светло-струйной

Останется поэзия вечно юной,

Внемли ты только ей живей!

Неволя приятна, когда ты влюблен,

В бассейне носится, как угорелый.

Что море ему и что небосклон,

Когда он так счастлив, скромный и смелый!

Для публики пусть он всего лишь циркач,

Лихой и забавный — ради награды.

В кого он влюблен? Нет, лучше летать и играть,

В том будет больше отрады.

Ведь все началось за много веков,

Когда на Олимпе боги сходились.

Тогда Афродита из пены морской

Поднялась — и все ей дивились.

Трибуны высоки, как древний Олимп.

Но лица и краски не слиты.

Оттуда глядит, а солнце, как нимб,

В досаде и страхе дочь Афродиты!

У двери фака остановились

Две девушки, смеясь слегка, —

Как в зеркало, глаза их устремились

Друг в друга, чтоб сказать: пока!

Тут их заметили: они, то зная,

Глядятся, словно радостью делясь,

И все смелее, все нежнее, — рая

Блаженство высветив в тот час!

Но минул их прохожий. Баста!

Оглядываясь, уходят врозь,

О тяжести разлук до завтра

Задумываясь до слез.

Фигурки школьников на перекрестке.

Беспечность, радость на устах.

Но бросится в глаза подросток —

Он с сигареткой на губах.

На девочек глядит, как посторонний,

А с малышами готов дурить.

Вот вдруг согнулся колесом: в ладони

(Весь фокус!) ловко закурить.

Несносный дуралей, еще приличный,

Как дети все со школы рядом тут.

Но жаль, в каких мирах различных

Они, пока беспечные, растут.

Осенний день то сер (с дождем!), то светел,

А шпиль с корабликом — как рукотворный луч!

Поблескивает купол, весь в пыли столетий,

Когда ударит солнце из-за туч.

Адмиралтейство, Зимний и Исаакий,

И Медный всадник — прямо пред тобой.

Здесь чудно, словно снится сон, и счастье

Нисходит в душу светлой красотой.

Нева в граните — то как часть природы,

И в ней на воле травы проросли.

Туда-сюда проходят теплоходы

С туристами со всех концов Земли.

И молодежь, что высыпает из аудиторий,

Всех рас, народов и племен.

Здесь мир сегодняшний и все история

С античности до будущих времен!

Фонтанка, ряд старинных зданий —

Как акварели пушкинских времен.

Так светел день, осенний, ранний,

Как будто он и молод, и влюблен, —

То летним зноем небо из-за тучи

Сияет и играет у стремнин.

Река несется с шелестом певучим,

Неслышным из-за грохота машин.

Проедет теплоход до Аничкова моста.

В каютах люди в небеса глядят.

Им за стеклом не разобраться просто:

Как в слайдах отражения летят,

И замок, и мосты — все разом,

Деревья и старинных зданий ряд…

Объятый зноем, с каждым часом

Желтеет пышный Летний сад.

С утра толпа на Невском тут как тут.

И стар и млад, а больше молодежь резвится.

Мне кажется, по Невскому идут

Давно знакомые, одни и те же лица.

Красавицы и молодцы времен

Недавних да былинных вновь спешат рядами.

Забыты шляпки с перьями, как сон,

И фрак, и галифе с мужскими сапогами.

Теперь сапожки — женственный наряд,

И брюки бедра женщин смело означают.

Но мода ведь веселый маскарад,

Где образы известные мелькают.

Вот Санчо в джинсах — важен прямо страх!

С Офелией принц Гамлет шествует, при этом

В ее очах блеск слез, а он в годах…

Ромео, рослый муж, с беременной Джульеттой!

Настасия Филипповна идет!

А с нею сам, похоже, Достоевский.

Ростова — вся устремлена вперед —

Спешит в сердцах, не нравится ей что-то Невский!

И Невский с многоликою толпой

Предстанет точно жизнь всемирная на сцене

С ее уродствами и красотой,

Вновь возникающей из жизни современной!

Стоит на площади Искусств,

Откинув руку, Пушкин.

Во власти наших дум и чувств

Спешим мы за покупками.

Стоит так вольно, все равно

Живой, сошедший с неба.

И вдруг ты вспомнишь, как давно

В Музее Русском не был.

Захочешь снова там пройтись,

Как в детстве на экскурсьи.

Там потеряться, не найтись,

Пока не станет скучно.

Увидеть снова Щедрина —

Как побывать в Итальи.

Красивая страна!

Прекраснейшие дали!

А вот Россия началась,

Родная и простая…

Весна, стог сена, лаз

И облако на зное тает.

И так из века в век пройти.

Как «Витязь на распутье»,

Искать дороги и пути,

Где будет всем нам лучше.

О смерть! О символ красоты

«Последний день Помпеи»!

Ты выйдешь вновь в плену мечты

Из Русского Музея.

А витязь наших дум и чувств,

Веселый, на распутье!

Стоит на площади Искусств,

Откинув руку, Пушкин.

Забытая скрипка на светлом окне

Рисунком изящным в альбоме.

И множество окон и стен в вышине —

То город, нам с детства знакомый.

Под вечер, когда золотые лучи

Теснятся по стенам напротив,

Чудесная скрипка уже не молчит,

Но странно поет, как пророчит

О бедах еще небывалой войны,

Неслыханных муках грядущего века,

О новом обличье любви и весны,

О смерти и юных мечтах человека.

За водной ширью Летний сад —

Как занавес, расписанный для сцены,

И время сдвинуто, кажется, назад,

И веет тайной тихих песнопений.

Там, в райских кущах, маскарад как раз?

Все дамы разодеты, точно феи.

Иль статуи пустились в пляс

Под пенье современника Орфея?

Поверх Решетки громада крон,

Чуть тронутая позолотой,

И светится лазурью небосклон

Со стайкой птиц в полете.

Таинственно и дивно то,

Что там, на сцене, происходит.

И Летний сад — как волшебство

Искусства и Природы!

В саду, на стадионе,

В начале сентября

Все прыгали и бегали, —

Футболки — весь наряд,

Урок по физкультуре —

Как юности обряд!

Все девушки неловки —

То женственность сама.

В улыбках — ожиданье,

Прельстительный обман.

В юношах-верзилах

Ни силы, ни ума!

И всех страстней, до одури,

Он бегал и играл,

Как юный клен листвою

Беспечно полыхал,

Оплошек и улыбок

Девчонкам не прощал!

Но в миг, когда все кончилось,

Он, уходя домой,

Со синяком под глазом,

Всё, всё унес с собой,

И то, как сад и небо,

Вновь грезили весной,

Он помнил и лелеял…

И много лет спустя

Тот день, забытый всеми,

Он помнил, как дитя —

О мифах, что лежали

В основе бытия!

В стволах деревьев притаилась древность,

А в листьях светится наш день.

И к статуям, чуть пряча ревность,

Подходит публика под листьев сень.

Уже не две, а три стихии рядом,

Где обнаженность статуй и дерев —

Как тайна… Ты уходишь садом,

Не выяснив ее, лишь осмотрев.

Под кронами развесистых деревьев

Скульптуры мраморные стоят.

Природа и искусство древних

Сошлись здесь сотни лет назад.

Белых туч уплывает громада

По-над городом… Чудный вид:

Символ сада — его ограда —

И стоит и как будто летит.

А войдешь — как ворота высоки! —

Все, как в детстве, опять:

На скульптурах, бюстах подтеки,

В дождь и вёдро им все тут стоять.

Вновь подумаешь, это забава:

В аллегориях — одна нагота.

Но искусства вечная слава —

То нагая, как свет, красота!

В автобус заскочили словно невзначай

Три девушки, сейчас видать, студентки.

Смутились чуточку и давай

Друг дружке передавать монетки.

И каждая по-своему, слегка

Была красива, больше и не надо.

Лишь в голосах звучала песнь, пока

Они шептались нежно и с досадой.

И вот с моста открылся невский плес

С линией классических строений, —

Как если б то девичьи хор привнес

В наш мир из древних песнопений!

Там, в замке учрежденье, и весь день

Горят плафоны — иной эпохи мета.

О тайнах замка помнят камни стен,

Но глухо, по ночам, до света.

Лишь ряд светло-розовых колонн,

Травой заросшие широкие ступени

Напомнят нам о череде времен,

Как свиток древний и бесценный.

Тон вежливый и все же чуть холодный…

Но что-то их влечет уже на самый край:

В глазах его вопрос свободный,

А у нее улыбка невзначай.

Иль это с детства память сохранила

Всю негу сладких грез о ней, о нем?

Хотя им жизнь ни в чем не изменила,

Они прошли по жизни не вдвоем.

Как оба молоды еще! В расцвете

Она и он всех сил и красоты.

И речи о прошедшем лете

Полны ошибок милых вы на ты.

И только о семье она и он два слова.

Ведь встреча эта не совсем теперь.

Пусть грезы о любви восходят снова —

То пожеланье счастья вам, тебе!

Все от лета вновь пригодилось,

Как весной, — благодать!

В переулках Москвы заблудилось

Бабье лето — тепла не унять.

Листья падают ласково, нежно,

Словно это не смерть, а игра,

И у женщин свежо, безмятежно

Улыбаются губы с утра.

В жизни было всего не слишком.

И зачем эта робость в крови?

Осень знает не понаслышке

О печали и счастье любви.

Вспомнишь годы — и грезы, и тернии —

И благословишь эту жизнь, что была.

Ярко, ярко на солнце вечернем

Над Москвою горят купола!

Ее встречаешь здесь повсюду:

В ней прелесть новизны и простота

Подобны музыке и чуду, —

То песнь моя и детская мечта.

И всякий раз иная, как сестричка.

И всякий раз она! Она!

Из всех синиц все та ж синичка,

Чьим голосом поет весна.

Стройна, размашисто уходит

В свободном бархатном пальто.

Ребенка малого уводит,

Смеясь, красива, как никто.

Да, кто она? Артистка? Косметичка?

Студентка? Инженерша из НИИ?

По мне она чудесная москвичка.

О ней, о ней стихи мои!

Прошел и этот день чудесный:

С утра и снег, и синева поверх берез, —

Как женский взгляд прелестный,

Как жизнь, желанная до слез.

А он провел его в трудах беспечных,

В эпохе не своей, как сказочник и маг,

И к жизни рвался в противореьях вечных,

Как будто он, волшебник, сир и наг.

А день сиял теперь еще чудесней!

Как будто он творил и самый этот день,

Внося в него и радость новых песен,

И свежесть красок, как по весне сирень.

1

Выставка в павильоне Росси.

Свет и тишина по всей Земле.

В Летнем саду золотая осень.

Балерине исполняется сто лет.

2

Облик удивительный и вещий,

Жизнь — как сказка новых времен.

Под стеклом ее личные вещи:

То не слава, а праха легкий стон.

Лишь в глазах, внимательных лукаво

(Жив и светел ее чудный взор!),

Оживают ее судьба и слава,

Беспримерные до сих пор.

3

Туфельки принцессы от балета.

Светло-розовый увядший шелк.

В них благоуханье пленительного лета,

Как в цветке, что меж страниц засох.

4

Мы не знали ее, но слава и слово

Пронесли сквозь года ее образ живым,

Как повисла над миром (с портрета Серова)

Строго-дивным виденьем своим!

В зимних бдениях поэта

Вдруг комарик зазвенел.

Где он? Вспомнил: было лето.

День над речкою блестел.

Вздрогнув, вскинулась девчонка.

— Гле он? Видишь ты его? —

Говорок несется тонко

Вкруг томленья моего.

Над водой и над лесами

Белый свет казался пуст.

— Где комар? — Повис над нами,

Будто розы дикой куст.

Счастья нет без раны в сердце.

Куст цветет. Комар звенит.

Оголенней, чем у смерти,

На земле любовь лежит.

А поэт, как обожженный,

В воображении следит,

Как Венера у Джорджоне

Притворяется, что спит.

Я вижу вновь: безмерная вода,

Весенняя, родная и живая,

Несет в себе и села, и суда,

Под ясным небом тоже голубая…

А горизонт означен цепью гор, —

И там поет манящий нас простор!

И, кажется, тут нет материка.

Как океан в тишайшую погоду,

Светло и плавно разлилась река.

Но лес и села не ушли под воду, —

Ажурной далью глядя в синеву,

Остались новью жизни на плаву.