Светские преступления

Глава 8

На следующее утро меня разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу в своей кровати, в ночной сорочке. Занавески на окне были задернуты. Голова была тяжелой, как пушечное ядро. Смутно помнились визит доктора и таблетка успокоительного, после которой я, должно быть, проспала остаток дня и всю ночь.

В ответ на разрешение войти появилась миссис Матильда — как обычно, с завтраком на подносе. Певучим голосом с ямайским акцентом она объяснила, что «мистер Натан-и-Иль» (так его имя звучало в ее интерпретации) пришел опять. Не удосужившись прилично одеться, я выскочила из кровати, набросила халат и понеслась вниз по лестнице.

Нейт прохаживался по залитой солнцем гостиной. К сожалению, мое настроение не гармонировало с хорошей погодой. Глазам было больно даже от позолоты на мебели, и я предложила Нейту перейти в сумеречную курилку. Он последовал за мной в помещение, где любители изысканных сигар коротали время в обществе гигантской установки для увлажнения воздуха. Никто не был здесь целое лето, и все же в воздухе сохранился легкий аромат дорогого табака. Кожаные марокканские шпалеры с ручным тиснением, украшавшие стены, придавали курилке некоторое сходство с языческим святилищем или, может быть, скальным храмом. Даже днем здесь бывало сумрачно.

Мы с Нейтом заняли пару удобных кожаных кресел.

— Как ты, Джо? — осведомился он с наигранным участием в голосе.

— Лучше некуда. А ты?

— Глупый вопрос! Разумеется, мне очень жаль.

Я заметила, что нервно царапаю потертость на подлокотнике. Нейт тоже обратил на это внимание и прокашлялся.

— Сегодня я здесь затем, чтобы заполнить некоторые… м-м… пробелы. Во-первых, в соответствии с завещанием у тебя есть шесть месяцев на то, чтобы выехать из этой квартиры и из дома в Саутгемптоне.

— Думаешь, у меня нет и шанса?

— М-м… да, думаю.

— Боже мой, Нейт!.. — Я схватилась за голову. — Должно же быть какое-то средство… возможность! Да ведь я была женой этого человека в течение двадцати лет! Двадцати! Меня не могут просто выбросить на улицу!

— М-м… вообще-то могут. Если помнишь, в брачном контракте ты отказалась от всех прав на имущество супруга, в том числе в случае его смерти.

— Это было так давно!

— Контракт есть контракт.

— Ты же знаешь, Люциус обещал позаботиться обо мне иным способом — с помощью завещания! Господи, да если бы у меня была хоть тень подозрения, что такое может случиться!..

Я умолкла, впервые осознав все размеры собственной глупости.

— Что я могу сказать на это, Джо? Люциус нарушил обещание. Позволь, я продолжу. По контракту ты имеешь право на один миллион долларов.

— Этого миллиона все равно что нет, — сказала я с беспомощным жестом. — Он обещан Муниципальному музею.

— Но, Джо! — Нейт склонился ко мне участливо, как к тяжелобольной. — Ты уже облагодетельствовала этот музей сверх всякой меры. Никто не поставит тебе в вину, если ты отложишь выплату на какое-то время… или навсегда.

— Я не могу нарушить обязательство.

— Но при теперешних обстоятельствах…

— Нет никакого смысла это обсуждать, — перебила я. — Музей — вся моя жизнь. Я дала обязательство на определенную сумму денег, на основании этого была совершена сделка, и я… Нет! Я не могу и не стану нарушать слово!

— Что ж, дело твое, — вздохнул Нейт. — В завещании не оговариваются драгоценности, значит, они переходят к тебе.

— По крайней мере я сохраню ожерелье! — выдохнула я с облегчением.

— Да, ожерелье остается тебе, но все остальное… Любое произведение искусства, предмет мебели стоимостью выше тысячи долларов считается частью имущества покойного, которое, как тебе известно… — Нейт покашлял, — очень велико. Оценка будет делом сложным и продолжительным, так что пройдет немало времени до тех пор, пока ты сможешь заявить права на миллион долларов, положенный тебе по брачному контракту.

— Напомни, когда я обязана выехать из квартиры.

— В течение шести месяцев, начиная с четвертого сентября официальной даты смерти Люциуса.

— А почему именно шести? Кто этого требует?

— Завещание.

— Еще не вступившее в силу?

— Увы, Джо, это так, и срок отмеряется с момента смерти. Тебе придется выехать не позднее марта.

— Нейт, я буду оспаривать завещание! — решительно заявила я и отошла к окну. — Это несправедливо! Я еще могла бы понять, если бы Люциус оставил все деньги сыну или передал их в какой-нибудь фонд помощи бедным, но…

Я не смогла закончить фразу. Боже, как я была измучена! Я сама себе казалась выжатым лимоном и не могла оторвать взгляда от сплошного потока транспорта за окном.

— Я с радостью дам тебе все нужные имена, — послышалось за спиной, — но поверь, любой адвокат, если он чего-то стоит, скажет то же, что и я: ты проиграешь да еще и истратишь на процесс целое состояние.

Я оперлась руками на подоконник, потому что еле держалась на ногах.

— Это из-за тебя я никогда даже не попыталась изменить брачный контракт…

— Знаю, Джо, знаю. Если это тебя хоть немного утешит, я в ужасе от поступка Люциуса. Честное слово!

Я пропустила его слова мимо ушей, продолжая рассуждать тихо и монотонно — не для Нейта, а для себя.

— Мне казалось, так важно, чтобы вы оба поняли — я вышла за Люциуса по любви… Это ведь было именно так, понимаешь? По взаимной страстной любви. Я хотела доказать, что его деньги меня не занимают, что это не брак по расчету… и так оно было, Нейт. И вот теперь благие намерения так жестоко обернулись против меня! Я получила что хотела: доказала, что не зарилась на деньги Люциуса, он мне их и не оставил… Но вот что я скажу тебе, Нейт. Лишившись всего вот так, разом, я не горда собой, нет. Мне больно, что так вышло! Больно не потому, что у меня нет денег, а потому, что я осталась без счастливого прошлого. Предательство — вот что страшнее всего.

Не знаю, почему в своем горьком монологе я не упомянула Нейту о подозрениях насчет Моники. Возможно, потому, что никогда не доверяла ему. Впрочем, в тот момент я сомневалась и в собственных суждениях. Так или иначе, я оставила мрачные мысли при себе и молча следила за тем, как Нейт идет к двери.

— Что я могу сказать, Джо? — в десятый раз повторил он на пороге. — Мне очень, очень жаль, что такое случилось с тобой.

— А мне-то как жаль! — прошептала я.