1

Современная русскоязычная проза блестяще переводит скачущие координаты исторических катастроф в приемлемые для литературы регистры: мы знаем если не всё, то очень многое о людях и положениях короткого – или, напротив, слишком долгого – XX века, оказывающегося бездонным источником для объяснения себя и своих реакций. Но, погружаясь в прошлое, всматриваясь в его роскошные узоры или скудные чертежи, новая проза как бы расписывается в том, что происходящее в настоящем времени не особенно-то и интересно, неоригинально и, в общем-то, не заслуживает внимания. Скорее, отчаянная современность возникает на страницах поэтических сборников или, до недавнего времени, театральных представлений, а прозаические тексты занимаются днем вчерашним или даже позавчерашним, по отношению к которым уже возникла дистанция.

Но роман поэта и критика Дениса Безносова «Свидетельства обитания» выделяется из этого ряда, резко переводя внимание на настоящее время. По сути, перед нами один из первых крупных прозаических текстов, действие которого происходит во временны́х пределах сегодняшней катастрофы. У нее своя непредсказуемая логика, а ее язык реконструируется in real time, буквально из воздуха, в котором остро ощущается приближающаяся ударная волна. Ее траекторию также не представляется возможным отклонить. Несмотря на то что сам Безносов в авторском комментарии отказывается от привязки романа к конкретным событиям, его верхней временной границей так и хочется назвать начало или разгар пандемии COVID-19, когда разнообразные ограничения сформировали международное коллективное тело, речь которого проливается на страницы романа. Но довольно скоро на прошитую тревогой речевую реальность наплывает реальность военно-политическая, выплескивающаяся в виде весьма правдоподобных (не путать с правдивыми) аудио-ключами: принадлежащие всем и никому голоса возникают без повода, из ниоткуда и также внезапно исчезают. Разрешающая способность основного художественного приема романа помещает нас в эпицентр неопределенности, где и производится речь социального тела, лишенного всех связей, а на месте разрушения образуются смысловые пустоты, которые наполняются страхом и отчаянием. Нет смысла рассуждать, внутренняя ли это речь или социально обусловленное продолжение сознания – так самовыражается коллективность, которую и стремится зафиксировать в своем романе Безносов:

Я больше всего боялся чего-то подобного. Когда проснулся, а кругом ничего нет. Такой перманентный страх. И нельзя, как раньше. Я про что-то такое читал, слышал, видел в кино. Но боялся, что будет. Теперь. Даже не знаю. Тогда все вдруг начали друг другу звонить. Спрашивали, ты где, как ты, все ли в порядке. Мама позвонила утром, плакала в трубку. Я не сразу. Был сначала уверен, что не может быть. Не бывает, чтобы утром проснулся, а кругом ничего нет. Должны быть какие-то предпосылки.

Подобный монолог мог бы продолжаться, но Безносова интересует не литературное конструирование социальных типов, но взаимное остранение анонимных голосов, образующих своего рода социальную сеть тех, кто подает сигнал бедствия. Будет ли он услышан?

Загрузка...