Бернард Корнуэлл Свинцовый шторм

Посвящается памяти Дэвида Уотта

Пролог

Мне сказали, что я никогда не смогу ходить. Что буду передвигаться на инвалидном кресле, пока не сыграю в ящик и надо мной не захлопнется крышка гроба. Мне посоветовали освоить какое-нибудь ремесло. Что-нибудь подходящее для калеки, например компьютеры.

Я пролежал в больнице почти год. В правое бедро мне вставили металлический штырь и пересадили кожу на обгоревшие места на бедрах и заднице. Это была комбинация грубой плотницкой работы и микрохирургии на позвоночнике. А едва появились первые результаты — я уже мог шевелить пальцами на левой ноге, — они опять разрезали меня и кое-что доделали. И вот прошло уже несколько месяцев, а я все никак не могу встать на ноги.

Врачи сказали, что я должен свыкнуться с мыслью, что уже никогда не смогу ходить. А уж тем более — выходить в море на яхте. Ты заработал паралич нижних конечностей, Ник, поэтому распрощайся со всем этим, сказали они. А я сказал, что они несут чепуху.

— Не падай духом, Ник! — произнес доктор Мейтленд с серьезным видом. — Послушай, в этом нет ничего позорного. Наоборот! — Он полистал журнал по парусному спорту, который лежал на моей тумбочке поверх других журналов по этой же тематике. — Ты сможешь плавать снова. Сможешь выйти в море уже этой весной! — обнадежил он.

Это был первый лучик надежды, и я радостно воскликнул:

— Правда?

— Конечно, мой дорогой Ник. Существуют моторные яхты, адаптированные для таких случаев, как твой.

Моя радость угасла.

— Как мой?

— На них устроены специальные пандусы для инвалидных колясок и набрана специально обученная команда добровольцев. — Мейтленд всегда говорил о таких вещах как о чем-то само собой разумеющемся, словно все в мире только и делали, что разъезжали на инвалидных колясках, с катетерами, вставленными в мочевой пузырь. — А может, ты позволишь войти журналистам? — с надеждой добавил он. — Все хотят взять у тебя интервью.

— К черту всех. Никаких журналистов. Это мой принцип, вы поняли? Я не желаю встречаться ни с одним из этих чертовых журналистов.

— Хорошо, никакой прессы. — Мейтленду не удалось скрыть разочарования. Он не возражал против рекламы своего «параличного рая». — А хочешь, я составлю тебе компанию? Давненько я не выходил в море под парусами.

— Отправляйтесь лучше сами по себе, — мрачно заявил я.

— Ник, ну нельзя же так. — Он задернул занавеску, хотя этого и не требовалось.

Я закрыл глаза.

— Я выйду из вашей чертовой больницы на своих ногах.

— Это не помешает тебе отправиться в плавание на яхте уже этой весной, ведь так? — Мейтленд, как, впрочем, и все его коллеги, любил в конце каждой фразы прибавлять такие обнадеживающие вопросительные словечки, которые должны были привести нас к единой точке зрения. Признать, что я приговорен, было уже полдела. — Ведь так? — повторил он.

Я открыл глаза.

— Знаете, док, последний раз я плыл на сорокафутовой яхте моего товарища из Исландии. Мы потерпели крушение недалеко от Фарерских островов и потеряли все мачты. Мы обтесали обломки, поставили аварийные мачты и за пять дней доплыли до Северного Уиста. Да, док, это была хорошая работа. — При этом я не упомянул, что мой друг сломал руку, когда яхта получила пробоину, и все это происходило ночью в кромешной тьме. Главное, что нам удалось вывести яхту из северных морей и добраться на ней домой.

Мейтленд терпеливо слушал меня.

— Но ведь это было раньше, не правда ли, Ник?

— Вот именно поэтому, док, я и не собираюсь сидеть на барже для калек и пялиться на красивые яхты. — Я понимал, что мои слова звучат грубо и неблагодарно, но это меня не волновало. Я твердо решил, что буду ходить сам.

— Если ты настаиваешь, Ник, если настаиваешь... — Мейтленд произнес это с такой интонацией, которая как бы говорила, что я сам себе враг. Он был уже у двери, как вдруг остановился и обернулся. Его круглое розовое лице выражало крайнее удивление. — О, да у тебя нет телевизора!

— Я ненавижу ваши чертовы телевизоры.

— Но это же прекрасное средство терапии, Ник.

— К черту терапию. Мне нужна пара башмаков, чтобы учиться ходить.

— Ты уверен, что тебе не нужен телевизор? — недоверчиво спросил Мейтленд.

— Абсолютно уверен.

А днем они прислали нового психиатра.

— Привет, г-н Сендмен, — радостно произнесла она. — Я доктор Джанет Плант. Меня только недавно приняли сюда на работу в отделение адаптации.

У нее был приятный голос, но видеть я ее не мог, так как лежал спиной к двери.

— Вы новая мучительница?

— Я новый терапевт по адаптации, — ответила она. — Что вы делаете?

Правой рукой я держался за спинку кровати, а правую ногу пытался опустить на пол.

— Учусь ходить.

— Мне кажется, для этого существует физиотерапевтическое отделение.

— Там меня могут научить только писать, не слезая с инвалидного кресла. Они обещали, что если я буду пай-мальчиком, то весной мы перейдем к цифре два. — Я вздрогнул от ужасающей боли. Даже малейшая нагрузка на ногу вызывала такую боль, будто в спину вбивали гвоздь. Психиатр вполне могла посчитать меня мазохистом, потому что, почувствовав боль, я сразу же усилил нажим.

О Боже, как же я был слаб. В правой ноге ощущалась дрожь. Врачи считали, что нервы в ноге повреждены, но я обнаружил, что если сжимаю коленку руками, она фиксируется. Теперь я руками опустил коленку вниз и оттолкнулся от кровати, при этом не отпуская спинку. Нагрузка на левую ногу увеличилась, и боль как огнем прошла по сухожилиям. У меня не было ни устойчивости, ни сил, но все же я отталкивался от кровати, так крепко вцепившись при этом рукой в спинку, что костяшки пальцев побелели. Я не мог вздохнуть. В прямом смысле слова. Боль была такая острая, что мое тело не могло приспособиться к нормальному дыханию. Боль поднялась до груди, шеи и, как огнем, охватила голову.

Я упал на кровать. Боль постепенно отступала по мере того, как дыхание выравнивалось, но глаза я не открывал, чтобы никто не увидел моих слез.

— Первым делом я должен, — я пытался придать своему голосу бесстрастное выражение, — научиться выпрямляться. А затем — передвигать ногами. Остальное уже проще. — Лучше бы мне молчать, так как каждое слово, которое я выдавливал из себя, напоминало всхлипывания.

Я услышал, что доктор Плант пододвинула стул и села. Я также заметил, что она даже не сделала попытки помочь мне, что было частью лечения. Нужно потерпеть поражение, чтобы познать свои возможности, которые потом должен с прискорбием принять.

— Расскажите мне о своем судне, — сказала она совершенно прозаическим тоном. Таким же тоном она, наверное, спросила бы, если бы я вдруг объявил себя Наполеоном Бонапартом: «Расскажите мне, как вы выиграли бой при Аустерлице, ваше величество?»

— Это яхта, — проговорил я неохотно. Постепенно дыхание мое нормализовывалось, но глаза были все еще закрыты.

— Мы плавали на «Контессе-32», — вдруг сказала доктор Плант.

Я открыл глаза и увидел женщину с короткой стрижкой, которая по-матерински понимающе смотрела на меня.

— А где пришвартована ваша «Контесса»? — спросил я.

— Итченор.

Я улыбнулся.

— Однажды я сел на мель в песках Ист-Поул.

— Невнимание.

— Это случилось ночью, — попытался я оправдаться, — и притом была буря, и я не заметил ориентиров. Был очень сильный прилив, а мне было всего пятнадцать. Мне не следовало соваться в пролив, но я боялся, что мой старик спустит с меня шкуру, если я не вернусь к ночи.

— А он бы это сделал? — спросила она.

— Может, и нет. Он не любил розги. Хотя я частенько заслуживал порки, но на самом деле у него был мягкий характер.

Она улыбнулась, как бы намекая, что наконец мы коснулись той области, которая ей понятна, — области отношений с родителями.

— Когда вам исполнилось пятнадцать, ваша мать уже ушла от вас. Правильно?

— Я, наверное, чертовски непонятен вам, да?

— Вы действительно так думаете? — спросила она.

— Что я думаю, — ответил я, — так это то, что ненавижу, когда кто-то пытается выяснить, что я думаю. Мой отец проходимец, моя мать сбежала от нас, мой брат мерзавец, моя сестра и того хуже, а моя жена бросила меня и вышла замуж за этого члена парламента. Но здесь я не по этой причине, доктор. Я здесь потому, что получил пулю в спину, а наша Национальная служба здравоохранения собрала меня по кусочкам. Но это не значит, повторяю, не значит, что вы имеете право копаться в моих запутанных мозгах. — Я уставился в потолок. Почти год я сверлил взглядом этот чертов потолок. Он был кремового цвета, и по нему бежала тоненькая трещина, напоминающая силуэт обнаженной женщины со спины. По крайней мере, у меня возникла такая ассоциация. Но я решил, что лучше не говорить об этом доктору Плант, а то вдруг она привяжет меня к кровати и приставит к голове электроды. — Однажды мне пришлось перегонять «Контессу-32» в Голландию, — проговорил я. — Прекрасные яхты.

— Да, вы правы, — с энтузиазмом подхватила она. — Расскажите мне о своей яхте.

И возможно, потому что она сама плавала на яхте, я вдруг начал ей рассказывать. Весь фокус в том, что я выжил благодаря этой Национальной службе мучительства, и он заключался в том, что у меня был уголок, куда они не могли проникнуть, одна вселяющая надежду мечта, и этой мечтой была яхта «Сикоракс».

— Яхта называется «Сикоракс», — сказал я. — Тридцать восемь футов, обшивка из красного дерева на дубовой основе, с палубами из тика. Это кеч[1]. Построен в 1922 году. Ее делали для богатого человека, поэтому средств не жалели. Она была оснащена кливером, стакселем, гротом, топселем и бизанью, все паруса из очень прочной холстины. В каюте были бронзовые люки и керосиновые лампы на шарнирах. — Я опять закрыл глаза. — И у нее самые совершенные линии. Корпус темно-голубой, а паруса белые. У нее длинный киль, похожий на танк Шермана, и она порой ведет себя так же непредсказуемо, как та чертова ведьма, в честь которой ее назвали.

Я улыбнулся, вспомнив, как напрягается при сильном ветре «Сикоракс».

— Ведьма Сикоракс. — Доктор Плант напряженно думала, пытаясь вспомнить, откуда взялось это имя, и на лбу у нее появились морщинки. — Это Шекспир?

— "Буря". Сикоракс была матерью Калибана и сажала своих врагов в лодки, как в тюрьму. Но заметьте, что, по иронии судьбы, лодка обрекает вас на заключение из-за долгов.

Доктор Плант улыбнулась с пониманием.

— Я надеюсь, вы позаботились о том, чтобы ее вытащили на берег, пока вы в больнице?

Я покачал головой.

— Не успел. Но она обшита медью и стоит у частного причала. Она побита немного, но я смогу починить ее.

— Вы умеете плотничать? — В ее голосе послышалось удивление.

Я повернул голову и посмотрел на нее.

— То, что я служил армейским офицером, доктор Плант, не значит, что я ни на что не гожусь.

— И вы хороший плотник? — допытывалась она. Я продемонстрировал ей мозоли на руках, и, хотя мозоли были твердые, кончики пальцев оставались белыми и нежными.

— Да, я знаю плотницкое дело. И кроме того, я неплохой механик.

— Значит, вы очень практичный человек, не так ли? — спросила она профессиональным тоном.

— Вы опять вмешиваетесь, — предупредил я. — Вы поете ту же песню, что и доктор Мейтленд: «Ник, тебе надо научиться ремеслу. Изучи бухгалтерское дело или стань программистом. Ник, поговори с журналистами. Они заплатят тебе за интервью, и на эти деньги ты сможешь купить прекрасное инвалидное кресло с электроприводом». Короче говоря, сдавайся, Ник, поднимай лапки кверху. Но если бы я захотел так поступить, то остался бы в армии. Они предлагали мне канцелярскую работу.

Она встала и подошла к окну. Холодный зимний ветер бросал на стекло капли дождя.

— Вы очень упрямый человек, г-н Сендмен.

— Это верно.

— Но как ваше упрямство будет уживаться с тем, что вы никогда не сможете ходить? — Она повернулась, вопросительно глядя на меня. — Что вы никогда не сможете управлять свой яхтой?

— В будущем году, — продолжал я, как будто не слыша ее вопроса, — я собираюсь отправиться на юг. Я поплыву в Новую Зеландию. Никакой особой причины тут нет, так что не спрашивайте. — По крайней мере, я не мог придумать никакой причины. Знакомых в Новой Зеландии у меня не было, но почему-то это место было для меня как земля обетованная. Я знал, что жители этой страны любят играть в регби и крикет, что там прекрасные возможности для плавания под парусом. И вообще мне казалось, что это именно то место, где честный человек может вести честную жизнь и где ему не придется страдать от напыщенных самоуверенных дураков. Но, возможно, добравшись туда, я почувствую себя обманутым. Однако с разочарованиями лучше подождать, пока я не достигну тех берегов. — Сначала я поплыву на Азоры, — продолжал я мечтательно, — затем доберусь до Барбадоса, пройду к югу от Панамы, а потом возьму курс на Маркизские острова...

— А не мимо мыса Горн? — вдруг резко спросила доктор Плант.

Я предостерегающе глянул на нее.

— Опять вмешательство?

— Но это не праздный вопрос.

— Вы думаете, я не захочу снова очутиться в Южной Атлантике?

Она помолчала.

— Мне это и в голову не пришло.

— Знаете, доктор, ночью меня посещают сны, а не кошмары. — Это была неправда. Я все еще просыпался по ночам от дрожи и воспоминаний об острове в Южной Атлантике, но это ее не касалось.

Доктор Плант улыбнулась.

— Иногда сны становятся явью, Ник.

— Оставьте свой покровительственный тон, доктор.

Она засмеялась и в этот момент была больше похожа на любителя морских путешествий, чем на психиатра.

— Вы действительно чертовски упрямы, не так ли?

Да, я был упрямым, и через две недели, хотя я никому об этом не говорил, мне удалось, прихрамывая, подпрыгивая на здоровой ноге и волоча больную, добраться до окна. На это ушло три минуты, и когда я ухватился за подоконник и приложил лоб к холодному стеклу, то дышал хрипло и с большим трудом, а по всему телу разливалась боль. Была безоблачная зимняя ночь, и полная луна заливала серебристым светом деревья на территории больницы. Автомобиль завернул за угол соседнего поместья, и свет его фар на мгновение ослепил меня, а потом машина скрылась из виду. Когда мои глаза привыкли к ночной темноте, я попробовал разыскать Альдебаран. Когда-то я наблюдал за спускающимся к горизонту вечерним солнцем в зеркале секстанта, а сейчас я был просто трясущийся калека, но все же где-то далеко на западе или на юге меня ждала моя яхта. Она дергалась на тросе, терлась привальным брусом о каменный причал и ждала, как и я, возможности освободиться и поплыть навстречу ветрам под холодным светом Альдебарана.

И что бы ни говорили эти чертовы доктора, настанет день, когда я отправлюсь на «Сикораксе» в Новую Зеландию. Только мы двое, свободные от всего, поплывем по этим безбрежным водам на юг.

Загрузка...