СВО. Из 200 в 300 и 500 (Второе рождение "разбойника" Женьки)

Глава 1

Моему младшему брату

Чего терять? Всё на гражданке пропил.

Случись чего — водяры накатил!

Из двести в триста и пятьсот — в одном флаконе

Он умудрился, Господи, прости!

(Крестина Гладкевич)

Неожиданный звонок

На белой прикроватной тумбочке запиликал WhatsApp в дешёвом китайском смартфоне, который Женьке вместе с новой SIM-кой и гарнитурой днями принесли хабаровские волонтёры. А то же вообще никакой связи не было, свой-то телефон куда-то делся при взрыве.

— Алло… — большим пальцем правой руки, торчащим из гипса, Женька нажал на кнопку гарнитуры, заботливо вставленной ему в ухо всё теми же волонтёрами. Спасибо им, ещё ему трусы купили, очки, кроссворды и сыну Юре позвонили — фотку Женькину ему послали, что это он и его новый номер.

Таким образом, отвечать по телефону Женька уже умел, а вот если самому нужно было позвонить, то звал набрать номер сестричку.

Теперь сын Юра, бывшая жена Наташа, которых он давно уже потерял из-за водки, каждый день ему звонили, поддерживали, и вообще… опять они у него появились. Даже старший брат Миша, когда узнал, что Женьку ранило, сподобился выйти на связь, видать, простил, а может, просто, пожалел.

Сначала Женька по телефону всё больше молчал, кончик языка срезан был осколком, и зубы выбиты, трудно было говорить, шепелявил. Но потом, как немного зажило, разболтался. Милое же дело со своими поболтать вволю, когда лежишь целыми днями и делать, ну совсем нечего.

Триста первый хабаровский госпиталь

В травматологическом отделении госпиталя палаты были на четверых и сейчас все койки в них были заняты.

'Значит, наступаем на фронте, верный признак, — подумал Женька. — Когда на фронте затишье, половина коек пустые.

Все в отделении, кроме Женьки — кто без руки, кто без ноги, а то и без обеих. Но не было в палатах доверительных разговоров, как это бывает в поездах и гражданских больницах. Где и как случилось, друг другу не рассказывали. Боялись особистов? Да нет, конечно! Как встретят дома, как жить дальше⁈ Вот за это они переживали, этого боялись, и небезновательно. В общем, всё в себе.

А Женьке повезло, койла, грабки и цирлы (яйца, руки, ноги) были на месте, только что в гипсе и железе, да пальцы переломаны. Пожалели его врачи, не оттяпали их, побитые осколками, поборолись за них. На левой ноге вообще же голая кость была, без кожи и мяса. А потому что, ему сказали, фронтовые медики уложились по нему в «золотой час», как он воскрес в морге, и по всем их пяти медицинским эшелонам спасения Женька очень удачно прокатился, как с ледяной горки на саночках съехал.

Хмурое декабрьское утро 2024 года. Триста первый окружной клинический военный госпиталь в Хабаровске, что на улице Серышева — огромный современный медицинский комплекс, жил своей жизнью.

Санитарки на отделениях уже закончили развозить по палатам завтрак, собрали посуду и теперь в них на совесть прибирались — намывали полы, протирали дезинфицирующим раствором стены, окна, тумбочки и кровати.

Медсёстры обихаживали пациентов — перевязывали, по назначению готовили их к операциям, таблетки, уколы — никого не пропустить! А кого и с ложечки приходилось кормить, утки менять, подмывать, мокрыми салфетками протирать. Нормально!

Врачи со студентами-медиками белыми стаями перелетали вслед за вожаком-профессором из палаты в палату — утренний обход. Раньше, до СВО, основными пациентами этого госпиталя были ветераны ВОВ, афганской и чеченской войн, со своими хроническими старческими недугами, и гражданские со всеми болячками подряд, а сейчас, пожалуйста:

Осколочное ранение головы с дефектом мягких тканей нижней губы.

Осколочное слепое ранение правого глаза.

Множественные осколочные ранения мягких тканей груди, живота и конечностей.

Многооскольчатый перелом костей левого предплечия в нижней трети с обширным дефектом мягких тканей и дефектом костной ткани большеберцовой кости.

Огнестрельный многооскольчатый перелом костей левого предплечия с обширным дефектом мягких тканей и костной ткани левой локтевой кости.

Ожоги I-IIIА степени.

Огнестрельный перелом альвеолярного отростка верхней и нижней челюсти.

Травматическая ампутация дистальной и части средней фаланги до средней трети её диафиза.

Перелом основания проксимальной фаланги пятого пальца правой кисти со смещением отломков.

И это только у одного Женьки был такой «миленький» наборчик ранений! Тренируйтесь на нём получше, товарищи медики, он не против! В общем, хороший это был госпиталь, в глубоком тылу, в пятом эшелоне, в счастливом городе Хабаровске.

Счастливый город Хабаровск

И такое в этом госпитале происходило каждое утро, уже почти сто шестьдесят лет, без перерыва, начиная с 1867 года, со дня основания лазарета команды военного поста, сформированного из солдат тринадцатого Сибирского линейного (пограничного) батальона под руководством штабс-капитана Я. В. Дьяченко.

Женька читал… как ни странно, он интересовался историей России, что этот военный пост генерал-губернатор Восточной Сибири граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский повелел обустроить у Амурского утеса в устье реки Уссури и нарёк его «Хабаровкой». Отсюда и пошёл город Хабаровск.

Генерал-губернатор был человеком весьма образованным, креативным и всегда находил простые решения для очень сложных вопросов. Так он на льду Амура попарно выстроил штрафных солдат с приезжими крестьянскими девушками из Забайкалья и лично их всех повенчалА\ (поп отказался). Для заселения Приамурья нужны были семьи.

А когда ему на краю света понадобилось большое войско, он попросил царя подписать указ, по которому все записные крестьяне Дальнего Востока были возведены в казацкое достоинство. Со всеми вытекающими обязанностями, правами, льготами и привилегиями. Так и сделалось дальневосточное казачество — мощное воинское сословие.

Граф лично определял расстановку военных постов для охраны границы после заключения им в 1858 году победного для России Айгунского договора с китайской династией Цин (это по нему всё Приморье и земли по левому берегу Амура отошли к Российской империи) и нарекал эти посты собственными именами. Да, возможно, несколько пафосными, но по существу.

Так в открытой им бухте Золотой рог залива Босфор Восточный в 1860 году появился военный пост «Владетель Востока». А ещё граф основал Благовещенск, Николаевск-на-Амуре, Хабаровск. Красиво же⁈

Ошибочно считается, что военный пост «Хабаровка» был назван графом в честь русского конкистадора XVII века казацкого атамана Ерофея Павловича Хабарова — составителя первого «чертежа реки» и собирателя Даурских земель. Многие так думают, и даже в этом уверены. Но так ли это?

Конечно же, граф знал, кто такой Ерофей Хабаров, однако оценивал результаты его походов на Амур в 1649–1650 резко отрицательно — «безместные шатания по водам» с внутренними междоусобицами и насильственными захватами поселений у даурских и дючерских князей.

«Всеобщий переполох», который железом и кровью учинил Хабаров на Амуре, не пошел на пользу России. Вместо того, чтобы поладить с местными, Ерофей Павлович их грабил и убивал. «Усилиями Хабарова на Амуре стал господствовать один лишь дух ясака и грабежа». Именно Хабаров стал причиной того, что приамурские народы в дальнейшем поддержали Китай, а Россия на время потеряла свои позиции на Дальнем Востоке. И Муравьёву при подготовке мирного Айгунского договора пришлось это всё съесть большой ложкой.

По словарю Даля, старинное русское слово «хабар», «хабара» — это удача, везение, счастье, прибыток. Хабарное дельце — удачное, с выгодой. Это слово скорее всего и легло в основу названия нового военного поселения на Амуре в значении счастливого (удачливого) приобретения.

А вот это уже было похоже на правду!

Пять эшелонов спасения

И что же это за пять эшелонов спасения, по которым так удачно прокатился раненый Женька? А это эшелонированная система работы медиков на СВО в целом.

Первый эшелон:

Э то эвакуационные группы с основной задачей — как можно быстрее вытащить раненого бойца с поля боя, оказать ему первую помощь и доставить на пункт сбора раненых или в полевой госпиталь. «Эваки» — эти ребята, одновременно, спасают раненых и стреляют из автоматов. В основном, это парамедики — не профессиональные врачи, а бойцы, прошедшие специальные курсы. Там их учат, например, что делать при поражении мелкими вольфрамовыми шариками из кассетных боеприпасов. Ох-х уж эти шарики… Они попадают в тело бойца даже через застежки бронежилета.

Но если нет парамедиков, эваками становятся и обычные бойцы, кого пошлёт командир.

Второй эшелон:

Пункты сбора раненых (точки эвакуации) — это где-то очень близко или на самой ЛБС — линии боевого соприкосновения, передовой, где профессиональные медики, в основном, фельдшеры, стабилизируют состояние раненых бойцов. Их главная задача вместе с эвакуационной группой — обеспечить «золотой час». Если в течение часа раненый стабилизирован, его шансы на выживание очень велики. Операции на передовой никто не проводит, только перевязывают, колют и дают таблетки.

Третий эшелон:

Это полевые госпиталя в ближнем к фронту тылу. Здесь уже оперируют.

Четвертый эшелон:

Это распределительные центры эвакуации по большим медицинским стационарам, как по госпиталям, так и по гражданским больницам.

Пятый эшелон:

Это стационарные военные госпитали в глубине территории России. Часто их роль выполняют и гражданские больницы. Время такое.

Ну вот теперь Женьке всё стало ясно и всё так и было…

Пропавшие документы

Без бумажки, ты букашка. Так говорит народ, а народ всегда прав! А документов у Женьки и впрямь не было. Никаких! Не то что это ему в госпитале жить не давало, но и не помогало, точно.

То с утра сообщали, что его уже сняли с довольствия и отправляют в его часть, но завтраком покормили.

— Это как, вместе с кроватью? — весело удивлялся Женька. — Да я бы и рад! А чего, привяжу пулемёт к спинке и та-та-та по противнику, в одних трусах, под простынкой! — одежды же у него тоже не было. Никакой.

То к обеду сообщали, что разобрались и на довольствие его опять поставили, обедом покормили. И так несколько раз. В общем, документы надо было как-то добывать!

Спасибо офицеру-строевику! Да, строевой отдел в госпитале тоже был, госпиталь же воинская часть. По личному номеру на жетоне-«смертнике», что висел у Женьки на шее, строевик выписал ему дубликат военного билета и сказал:

— Обычное дело, братишка, это армия! Пока служишь, «военник» для тебя самый главный документ и теперь он у тебя опять есть! Ладно, выздоравливай… чем мог, помог, остальное, как встанешь на ноги, решай со своей частью, военкоматом и полицией, это они паспорта выписывают.

А ещё он направил запрос от госпиталя в Женькину часть, и по этому запросу замполит Женьке и звонил.

— Алло… — повторил Женька в телефонную гарнитуру китайского смартфона. — А вы кто?

Это наш, на-а-аш!

В палате госпиталя было хорошо — тепло, светло, чисто и не воняло. Кроме, просто, неба, в краешке оконного стекла ещё был виден Амур:

«Надо бы этот Амур потом получше рассмотреть, — подумал Женька. — Потом… это когда уже встану на ноги, пока никак. Неужели Амур, как говорят, в несколько раз шире нашей Оби? Обалдеть… Дальний Восток б!»

На Дальнем Востоке Женька уже один раз был. И здесь его уже один раз спасал от верной гибели студент-медик… На острове Шикотан это было, на Курилах, где Женька ещё школьником десятиклассником, при СССР, два летних месяца трудился на путине в составе объединённого стройотряда из Новосибирска, брат Миша устроил. Впечатления непередаваемые, на всю жизнь, которая могла тогда очень даже быстро закончиться.

Из Новосибирска до Владивостока они ехали поездом. В вагонах висели бодрые плакаты: «Берегись, рыба — студенты косяком идут!», предвещая романтику и длинный рубль. Отряд был из разных институтов города — электротехнического, педагогического, медицинского, торгового, легкой промышленности и других.

А из Владивостока они поплыли на огромном корабле «Ильич», полученном СССР по репарациям из Германии. Не так давно этот корабль, переименованный из Caribia, возвратился с капремонта из Японии и был совершенно невероятно отделан как изнутри, так и снаружи. И Женька, открыв рот, любовался его шикарной отделкой — красное дерево, мягкий свет навесного потолка, ковры под ногами, позолота колонн ресторана и прочее.

По прибытии на Шикотан они разместились в поселке Малокурильское, в домиках студенческого городка по десять — двенадцать человек. Всего на Шикотане было два села — Малокурильское и Крабозаводское, но никто не говорил «село», все предпочитали вариант «поселок».

Между Малокурильском и Крабозаводском была дорога, которая то ныряла в густой дальневосточный лес, то выходила к океану. И та дорога со времен японцев была вымощена лиственничными чурками. Наши поселенцы эти чурки довольно быстро пустили на дрова и в результате передвигаться приходилось не столько по дороге, сколько по руслам мелких речушек и по склонам сопок, покрытых низкорослым бамбуком.

Бамбук здесь рос повсеместно, но не в виде леса, а как трава, высотой двадцать — тридцать сантиметров. Географическая широта Шикотана как у Сочи, но под боком острова проходило холодное Курильское течение, и температура океана летом была около восьми градусов, а зимой он и вовсе замерзал. Так что пальмы здесь не росли, зато росла тисовая роща, как в Крыму.

Сухой закон! Казённое бухалово на острове не продавалось, но было много самогона. Лишь для проведения праздничных мероприятий и свадебных торжеств местные власти открывали свои алкоголические амбары. И тогда «казёнка» текла рекой.

Три четверти территории — охраняемая запретная зона.

С восемнадцати часов по местному радио на русском языке громогласно вещал «Голос Америки» с Филиппин. Из Токио передавали американскую радиостанцию Far East Network, которая гнала музыку без остановок по пятьдесят пять минут подряд, а потом пять минут передавала новости.

Путина была бойкой, шла сайра. Студенты в три смены трудились на рыбзаводе, кто на укладке, кто на разделке. Все было расписано: столько-то хвостиков рыбы уложить, столько-то брюшек… Работа была трудной и требовала внимания, но платили очень хорошо.

В конце недели на огромной деревянной танцплощадке, которая вмещала до двух тысяч человек, как в новосибирском Сад Дзержинского, устраивались танцы под настоящий ВИА. Уставали на смене, но на танцы сил хватало.

Здесь у Женьки и случился первый поцелуй с обжиманиями. Это когда они со студентками из мединститута пошли в недалёкий палаточный поход. Но забыли, что по острову проходит государственная граница СССР. И наткнулись на вооружённый отряд пограничников. Ночью! И эти солдаты их чуть не расстреляли. Со студентками была одна девочка, кореянка, очень красивая, с горбатым носиком. И солдаты, увидев её, словно с ума посходили. Кричали на неё на японском языке, да так дико! В общем, кое-как разобрались.

Ещё две девочки полезли к кусту нарвать с него цветов. А это был куст ядовитой Ипритки и их лица разнесло в совершенно круглое тесто. И потом это ещё и повторялось у них каждый год осенью в течении пяти лет. И в итоге им вкололи какие-то очень серьезные уколы, что бы они не задохнулись от отеков. Они ведь еще и нюхали эти красивые цветы на ветках. Потом всем студентам даже прочитали на этот счет лекцию. Почему не сразу?

В общем, нафиг-нафиг, такие походы с девочками!

Из облаков выглядывал вулкан Тятя-Яма, что на Кунашире. Его извержения Женьке увидеть не пришлось, но это и к лучшему. А вот землетрясения и цунами были рядовыми явлениями. В обычные дни от них Шикотан мерно покачивался незаметно для жителей, примерно, четыре качка в сутки.

Всего в десяти километрах от их поселка Малокурильское за небольшим перевалом был мыс Край Света с пятидесятиметровым уступом. С него была видна Япония и открывался бесконечный Тихий океан.

Когда подошло время уезжать в огромный, грязный, задымленный, но такой родной город Новосибирск, на работу ходить уже было не надо, но столовка работала и Женька ходил туда по нескольку раз на дню, отьедался на дорожку.

И тут знакомый студент-медик позвал его за крабами в Крабовою бухту, что горела вдалеке красным цветом берега, усеянного панцирями королевских крабов. Ну, конечно, же! И они пошли туда по береговой линии, пробираясь сквозь кустарники и другую мелкую растительность, «все дальше дальше да-а-альше отдаляясь от земли».

А про здешние приливы-то они и забыли!

И вдруг…

Стало темно, солнце круто прыгнуло вниз за горы острова Шикотан и их путь уже шёл сбоку и вверх, а вода начала прижимать их к скале. И вскоре они оказались отрезанными прибоем от берега.

Вода прибывала и они уже шли по узкой тропинке в скале все выше и выше… и эта тропинка вдруг кончилась. И они лезли уже по каким-то выбоинам в скале, оставленными их предшественниками из прошлых веков.

Всё! Под ними бушевал Тихий Океан!

Женька оступился, сорвался со скалы и упал в ледяную воду. И сразу начал тонуть из-за рюкзака и резиновых сапог. Его товарищ, студент-медик, тут же нырнул в воду и начал его спасать, поддерживая на плаву и помогая снять тяжёлый рюкзак и резиновые сапоги! Тем и спас, а плавать Женька умел, на Оби вырос.

Они осмотрелись вокруг… До берега было слишком далеко и они поплыли в океан в надежде выплыть из бухты и там выйти на берег. Они долго барахтались, их били волны, они захлебывались соленой водой, но… в итоге выплыли в океан и повернули к берегу.

Но выйти на берег им не получилось! Он был отгорожен от океана трёхметровым бруствером из мусора, бочек, ящиков, рыбацких сетей, коробок, досок и ещё черт-те чего. Они долго плавали, пока не увидели в бруствере прореху. И через неё вышли на берег. Причём, Женька вышел босым.

Ночью, через лес, кусты и по каменистым грядам они двинулись в сторону студгородка. Без крабов, естественно! Не наловили…

Женька был мокр, бос… но жив! Он осторожно ступал по каменистому грунту и дальневосточному стланику — карликовым соснам по колено, покрывающим весь остров. Когда они добрались до студгородка, там уже никого не было, всех отвезли на корабль!

Внезапно его спаситель студент-медик откинул свой матрас и снова спас Женьку. Под матрасом лежали две заначенные бутылки портвейна «Агдам»! И стакан вина зашёл Женьке как лекарство: трясучка от мокрого хождения босиком по камням немного ослабла.

Про них не забыли! Радости не было предела и небольшой крайней группой они сели в мотошлюпку и полным ходом пошли в открытый океан к кораблю «Мария Ульянова», который и увёз их во Владивосток.

Во Владивостоке они пробыли два дня — ходили на пляж, загорали и купались в Японском море, ловили мелких крабов и морских звезд, ели необычную, но очень вкусную местную пищу — кальмаров, гребешков, мидий, китовое мясо, рыбу, ещё рыбу, мелкие вьетнамские бананы, пили слабенькую водку со змеёй и корнем (Жень-Шень?). Владивосток он такой… весь в сопках, гористый, холмистый и таксисты носились по нему как угорелые.

Женька зашёл в Большой ГУМ на улице Ленинской и купил у местной фарцы японскую голубую джинсовую куртку и штаны.

Так, отработав два месяца на острове Шикотан и заработав кучу денег он вернулся в Новосибирск уже в середине сентября и зашёл в свой десятый класс в этой голубой джинсовой куртке и в голубых джинсовых штанах.

Учительница не узнала своего ученика, но весь класс был в восторге и закричал:

— Это наш! На-а-аш!

А с тем студентом-медиком, его спасителем, они долго потом дружили, пока не потерялись в жизни.

Замполит

— Алло, — ответно спросили в наушнике. — Это ефрейтор В.?

— Да, это я, слушаю.

«Это кто же меня по новому номеру разыскал? — удивился Женька, — Может Наташа его кому дала? Вряд ли, да она бы и сказала»

— А это замполит девятой роты. Помнишь б такого?

«Ну как же тебя забудешь, — подумал Женька. — Заместитель командира моей штурмовой роты по работе с личным составом, по старинке 'замполит», а ещё раньше их звали «комиссары».

Человек, который сам на боевые задачи не выезжал, но много говорил и писал — отчёты, справки, наградные представления, извещения-«похоронки» и другую канцелярию роты, хотя это, по уставу — епархия старшины роты, который на боевые задачи тоже не ездил.

У «замполита» вся грудь в орденах и медалях (своя рука владыка?). Это же он у нашего взвода перед выходом на штурм изъял все личные документы, включая паспорта и военные билеты, мол, так положено. Только банковскую карточку Женьке и оставил, даже не спросил про неё почему-то.

Но на эту карточку сейчас Женьке никаких выплат не приходило, волонтёры ходили к банкомату, проверяли. А почему, собственно?

Батя

Боль в переломанном теле была, но Женька её не боялся, наоборот, ждал. Когда она приходила, сестричка с дежурного поста отделения вкатывала ему пару кубиков какого-то хитрого обезбола в живот и боль уходила, сворачивалась ёжиком в углу сознания. А Женька потом как кино смотрел… то ли сон, то ли явь, цвет, звук, запах. Как что-то снисходило на него.

Интересно, что это на него снисходило после того обезбола, который, да, обезболивал хорошо, но с утра от него ощутимо подташнивало?

Может это Бог снисходил? Что там мама Аня ему в детстве про Бога рассказывала? Она ведь их с братом крестила, хотя тогда комсомолок за такое не поощряли. Оба раза в обед убегала с завода и крестила. Видимо, заранее договаривалась с батюшкой. И молчала про это мышкой. Но Женька знал, где у неё их с братом крестики лежат. Простые такие, алюминиевые, на толстой нитке.

Отец Модест

Женька был вроде как человеком верующим, но воцерквлён был сравнительно недавно и о-очень быстро. За пять минут его воцерквил приходской батюшка — отец Модест, кроме шуток. И было это так…

Когда батя умер, Женька страшно переживал. Любил его, да и сейчас любит. И батя его любил, он знал. В общем, запил Женька с горя, чего уж там трезвенника из себя корчить.

И ехал он как-то на машине со своей трехдневной встречи с алкоголем на даче, дела уже не ждали. И увидел на трассе самодельную стрелку — направо, «Храм». Надо же, тысячу раз он здесь ездил, а этой стрелки не видел.

А дальше всё было на автомате, как кто-то другой за Женьку руль крутил. Повернул он в небольшой поселок, а там на площади деревянный Храм. Красивый. Зашёл внутрь. Пусто, служба уже закончилась. За прилавком со свечками женщина:

— Чего вам?

Но приветливо спросила, без агрессии.

— Да я и сам не знаю. Вот батя умер, может, панихиду заказать?

— Подождите, сейчас отца Модеста позову, он еще не ушел, по-моему, — вышла женщина из-за прилавка.

И через минуту из алтаря вышел старенький благообразный священник. Он взял Женьку за руку, подвёл к поминальному столику и сказал:

— А давайте за вашего папу помолимся. Как его звали?

— Да я не умею…

— А вы просто стойте, да подпевайте, там несложно.

Отец Модест зажёг свечи. Размахал кадило. Еще служка подошел, Владислав, как Женька потом узнал. Он при Храме жил, малахольный немного, но шибко верующий. Про него говорили, что у него свой личный Иисус Христос, индивидуальный.

И они отслужили самый настоящий заупокойный молебен по бате.

И что-то в Женьке тогда щёлкнуло. И потом пять лет как подорванный он ездил к отцу Модесту, и на службы, и домой. Ясен пень, не с пустыми руками. Ограду новую, кованную, вокруг Храма поставил, аналои новые дубовые справил под иконы, и много ещё чего нужного для Храма сделал.

А потом отец Модест умер и из Епархии прислали молодого, но о-очень активного настоятеля с матушкой и четырьмя их детьми. А когда у человека четверо детей, ни до кого ему дела больше нет, чтобы он не говорил. Проверено! А нужны ему деньги, деньги и только деньги!

И Женькины походы за Благодатью закончились, и этому стали простые земные причины. Теперь только так — хочет помолиться, молится, на службе стоит, свечки ставит, записки пишет, в кружку кладёт. И всё, никаких личных отношений с клиром, богаче будет.

И чудилось Женьке в его дивном полусне-полуяви после «волшебного» обезбола в живот…

Вот он, семиклассник, пришёл из школы, поел маминых котлеток, запил их компотом из сухофруктов, прилёг на свой диван и заснул. Да сладко так. Никогда днём так не спал. А как спал? А просто спал, да и всё. Кстати, мама Аня говорила, что днем пару часиков поспать полезно.

Небольшая двухкомнатная квартира «хрущёвка-распашонка» на втором этаже панельной пятиэтажки, с пятиметровой кухней и совмещённым санузлом. Балкон с ограждением из прутьев и верёвками для сушки белья. Крашеный дощатый пол. Высота потолка два с половиной метра.

Обстановка в квартире самая простецкая. Ковёр как у всех — на стене. Круглый раскладывающийся стол с «венскими» стульями. Сервант, он же книжный шкаф, с самой обыкновенной посудой. На открытых полках — о, бальзам для души подростка — несколько небольших собраний сочинений Пушкина, Лермонтова, Чехова и толстый «Словарь иностранных слов». На тумбочке в углу чёрно-белый телевизор «Радий». На нём красивая белая шитая салфетка углом под статуэткой «Девушка со снопом». Плоская трёхрожковая люстра. Всё!

Пора вставать! Скоро уже родители с работы придут и будет обязательная вечерняя программа — школьные уроки, короткая гулянка и перед сном любимое дело — поболтать с батей. Батя в юности служил во флоте и любил рассказывать про службу, но и любил немного приукрасить. Вот и сегодня:

— Шли мы Сангарским проливом, — начал свой рассказ батя, — Слева японцы, справа американцы, и вдруг…

Женька аж замер от удовольствия. Эту историю о приключениях балтийского линкора «Марат» почему-то в Японском море (?), он слышал много раз. И как линкор чуть не погиб, едва не наткнувшись на сорвавшуюся с якоря японскую плавучую мину, ещё с войны. А батя, стоя ночную (?) вахту марсовым наблюдателем, всех спас, вовремя углядев в волнах ту мину в морской бинокль. И как батя у замполита выиграл отпуск, обставив его в трёх партиях в шахматы. Но про отпуск, похоже, правда. По некоторым агентурным сведениям, именно в этом отпуске он и встретил маму Аню в заводском общежитии, где его мама — Женькина бабушка Дуся, работала вахтёром и уборщицей. Но это отдельная история.

А на самом деле…

Батя служил в седьмом Военно-Морском Флоте с дислокацией Главной Военно-Морской Базы в заливе Советская Гавань, в тамошнем «Флотском экипаже». Это такая воинская часть, где раз в полгода со всей страны принимали, стригли налысо и переодевали в морскую форму испуганных похмельных оборванцев, за месяц проводили с ними «Курс молодого матроса», организовывали приём ими воинской Присяги и отправляли служить дальше, в береговые части, подплав и на корабли флота.

И там была так называемая «переходящая рота», куда списывали всех флотских залётчиков — пьяниц, драчунов, дезертиров, самовольщиков и прочих, в том числе и для отправки их в ДР — дисциплинарные роты. И наоборот, освобождённых из ДР принимали для последующей отправки в обычные части.

В ДР срочников отправляли по приговорам флотского трибунала. Максимально, им там присуждали срока до трех лет и это не считалось судимостью. Но если срочник своими деяниями по мнению судей трибунала «претендовал» на большее, его везли в городскую тюрьму и предавали гражданскому суду.

Понятно, что старшины постоянного состава в такой необычной роте ещё то зверьё и они были способны «выключить» любого матроса с одного удара. Их так туда и подбирали, способны «выключить» или нет? И по-другому там было нельзя, такой контингент. И батя был именно таким старшиной. Он призывался в 1949 году из Новосибирска — не самого спокойного города страны, и к своим двадцати годам был уже вполне сформировавшимся уличным бойцом — смелым, поджарым и с пудовыми кулаками.

Но один раз «выключил» не он, а его.

Юнги Тихоокеанского флота

Так в один недобрый день осени 1950 года, в переходящую роту совгаванского «Флотского экипажа», в количестве двадцати человек, все уже в возрасте двадцати трёх — двадцати пяти лет, из «Пансионата 'Белый лебедь», так тогда называли ДР Тихоокеанского флота на Русском острове под Владивостоком, в котором они отслужили по три года по приговору флотского трибунала, прибыли самые настоящие юнги.

Они, будучи мальчишками, во время войны оказались в боевых частях и на кораблях Тихоокеанского флота, поэтому они и назывались юнгами, а не «сынами полков», как в сухопутных частях, или «музыкантскими воспитанниками» в военных оркестрах. Многие из них имели правительственные награды. А в 1945 году, по осени, кому из них исполнилось полных восемнадцать лет, их всех призвали на срочную службу на флот, на пять лет, не засчитав в срок службы военные годы. И это юнгам сильно не понравилось. И через совсем малый срок их всех уже отправили в ДР и на обычные зоны. Дрались они страшно, смерти не боялись и в ДР их не сломали.

И прибыли эти юнги в Совгавань не на дембель, а дослуживать срочную, так как время, проведенное в «пансионате», как и войну, в срок службы им также не засчитали.

И все эти юнги поступили под начало молодого старшины постоянного состава переходящей роты — Женькиного бати. Ну как, под начало… Конечно, формально. Какое им начальство из старшин, они офицеров-то на «нефритовом жезле» вертели.

И ладно бы… Все знали, что не надо юнг трогать попусту, не нужно будить зверя, во избежание… Перебиться пару недель, пока их всех писари по разным частям разгонят, отправить туда, да и всё!

Но один «сундук» (мичман) — дежурный по части, в недавнем прошлом колхозный тракторист из Нахичевани, про такое явление как юнги слыхом не слыхавший и по-русски говоривший не очень хорошо, послал этот взвод во главе с батей на разгрузку угля. Ну как же… Всем известно, матрос без работы — плохой матрос. Был выходной, все офицеры были в городе и никто этого «командира» не остановил.

Делать нечего, приказ есть приказ. Юнги кое-как построились и вразвалочку пошли в город.

И вот они пришли на железнодорожную станцию. Там стояли вагоны с углём, на угле лежали лопаты, а рядом сгрудились пустые автоприцепы. Но как батя не командовал, никто ничего разгружать не стал. Батя орать, а ему спокойно так:

— На-ка тебе, салага, деньги, и сбегай в магазин за водкой! И колбаски купить не забудь. А на обед мы в часть не пойдём, здесь перекантуемся.

Не побежал батя, не купил… но и без него обошлись.

Тут пришёл этот «сундук» — «чурка», и начал батю мотивировать, мол, с «губы» у меня не вылезешь и все такое. Батя опять начал орать на юнг. И всё! Один удар по голове сзади и солнце погасло. Чем били? Лопатой, наверное.

В госпитале к бате пришёл дознаватель военной прокуратуры, мол, давай, старшина, рассказывай, что да как. Кто бил, кто не подчинялся?

— Споткнулся, упал, ударился головой о железную балку вагона.

Дознаватель спорить не стал:

— Ах-х, упал? Ну-ну.

Все записал в протокол, дал расписаться и ушёл.

А когда батя прибыл в роту из госпиталя, ему в тот же день объявили наказание и отправили на гарнизонную гауптическую вахту — «губу», по-простому. А что бы не лгал органам дознания! Пробыв на «губе» пять суток на хлебе и воде, а в Совгавани «губа», ох-х злая… батя, худой, грязный и тоже злой, вернулся в роту. Вроде бы всё, за один косяк на флоте два раза не наказывали.

И тут… к бате подошли те юнги. Принесли поесть, выпить, дружелюбно разговаривали, мол, молодец, старшина, что не заложил. А один, вообще, «зёмой» (земляком) оказался, тоже из Новосибирска. Так они с батей и скорешились, и как потом оказалось, на всю жизнь.

Добрый дядя Председатель

Этот бывший юнга много лет трудился в Новосибирске председателем огромного пригородного садоводства «Здоровье», откуда и такое странное погоняло. И в очень узких кругах городского милицейского начальства и верхушки местного криминалитета он был хорошо известен. У него: четыре года войны, плюс три года ДР, плюс пять лет срочной службы! В итоге, двенадцать лет службы Родине, как с куста! Так и приехал он на дембель с двенадцатью шпалами на рукаве бушлата. Тогда солдаты и матросы срочной службы на рукаве носили желтые нашивки — «шпалы», по годам срочной службы. И не один патруль его не заставил эти шпалы срезать. А потому что, все по уставу и в военном билете отмечено.

Он серьёзный товарищ этот Председатель и на всю местную шпану клал с прибором. Вокруг него сбились в группу человек двадцать, таких же как он — фронтовиков и бывших штрафников, а это ой-й какая сила!

Батя рассказывал, что когда после смерти Сталина в Новосибирск хлынули толпы амнистированных уголовников, именно фронтовики Председателя с полнейшего попущения доблестной милиции устроили им та-а-акой геноцид… Нет бандита, нет проблемы!

Тогда на танцы в Кривощёковский рабочий клуб блатные ходили с финками за подвёрнутыми голенищами сапог. По моде, с напущенными на них штанинами. А у бойцов Председателя там же, за голенищами сапог, были заткнуты пистолеты. Ну а что, эхо войны!

Красный трактор

Погоды на дворе стояли хорошие, жизнь у советского народа была ровная, сытая, и в детстве главным Женькиным сокровищем был большой американский Красный трактор на четырех плоских батарейках. Где его такой великолепный и в красочной коробке добыл добрый дядя Председатель и подарил своему любимчику Женьке на день рождения, неведомо. Такие тогда в обычных магазинах не продавались. Но трактор блестел, поршни его прозрачного двигателя ходили туда-сюда, он умел разворачиваться на месте, ездил вперёд-назад и гудел как паровоз. Прикасаться к этому трактору никому нельзя было категорически! Только смотреть, да и то с разрешения маленького хозяина, если он был добрый.

Иногда Женька ненадолго выносил свою дарёную прелесть во двор и показывал её в движении всем желающим. Демонстрировал короткую программу — туда-сюда-разворот, все цокали языками и прелесть быстренько уносилась домой.

Позже всё тот же добрый дядя «Председатель» подарил Женьке брутальные водонепроницаемые часы со светящимися цифрами — «амфибии», из экипировки подводных разведчиков и диверсантов. И в этих своих новых часах Женька вообще перестал выходить на улицу, а показывал их своим дружкам только дома. По десять раз на дню они топили эти часы в банке с водой, засекали время и цокали языками.

Мама Аня

Мама Аня женщина суровая. Заводская рабочая, дитя войны, выпускница Доволенского районного детского дома. Сама она про детдом никогда не рассказывала, но Женька нашёл и прочитал в Интернете воспоминания ее товарок, как они жили в том детдоме в войну. Девчонки ее звали Нюрой. Плясунья была отчаянная, пела в хоре.

Кстати, нормально они там жили, без ужасов. Не голодали, ездили с концертами по госпиталям, за лошадьми ходили, на детдомовском огороде овощи выращивали. Из солдатских сатиновых трусов, а других тогда и не было, сами шили себе бельишко.

Нюру и ее родную сестру Фросю привез в этот детдом председатель колхоза в их деревне Комендантка. Мама их умерла зимою 1942 года. Надорвалась на колхозной работе и умерла, не встала с утра с постели. А голодные сестрички доходили в нетопленой избе рядом с мёртвой мамой. Маму вскладчину похоронили, а колхозный командир завернул девочек в один тулуп и на санях отвез в район, где сдал в местный детдом. Поклон ему до земли, инвалиду Гражданской войны и русскому пьянице запойному! Не выжили бы они одни.

И пока обе не вышли замуж, ездили они в этот районный детдом на каникулы из ФЗУ и в отпуск с завода. А больше им и ездить было некуда. Обе красавицы были невозможные, Женька видел их на фото того времени.

Как-то на трамвайной остановке маму Аню окликнул какой-то мужик:

— Нюра! Помнишь меня, детдом?

И как она рванула от него, волоча маленького Женьку за руку! Не захотела вспоминать.

Мама Аня всех своих любила, но, что такое хорошо, а что такое плохо, она знала по-своему. И на чужое мнение по этому поводу ей было наплевать. Она запросто могла пройтись по карманам насчет денежной неучтёнки и сигарет. Могла без спроса сдать в комиссионку батин выпрямитель и так далее.

И это нужно было учитывать! Но все её тоже любили.

Мама Аня на четыре года моложе бати. Женька и его брат Миша у них поздние дети. Еще был первый, Павлик, но в пять лет он умер от неизлечимой болезни. Как родители это пережили и остались вместе, Женька не представлял! Видимо, просто любили друг друга, вот и остались.

А примером для Женьки у мамы Ани всегда были: «Рыба» — Саша Рыбалко, и два Вити — Маливинский и Уляхин, трое дворовых друзей, чуть ли не единственные, кто после школы сразу поступили в институты.

Пример был, и впрямь, хорош…

С местной шпаной, в отличие от Женьки, эти ребята не водились и по вечерам на улице не болтались, а занимались на стадионе «Динамо» в секции борьбы самбо. И небезуспешно, все выполнили норматив «Мастер спорта СССР»! При попытке их подмять под себя, они так наваляли шайке жиганов с ножами и кастетами, что менты, не разобравшись, сначала хотели завести на ребят уголовное дело по тяжким телесным повреждениям. Но потом разобрались и наградили их почётными грамотами. А потому что, в той шайке было двое беглых зеков.

Бабушка Дуся

Батина мама — Евдокия Алексеевна, Дуся. Она умерла, когда Женьке уже было семь лет и он собирался в первый класс! Поэтому он помнил её достаточно хорошо.

Дуся не вынесла смерти первого внука — пятилетнего Павлика, и что-то в ней сломалось. Она сильно похудела, начала заговариваться, перестала узнавать окружающих, бросалась на них и признавала только своего сына — Женькиного батю. Пальцы на её руках скрючились и стали сильно дрожать. Кормил её батя с ложечки, сама Дуся удержать её уже не могла и ела мало, без аппетита. Но в больницу её не отдавали, своя же, родная, и Дусина железная кровать до конца её жизни стояла в кухне их первой однокомнатной квартиры. Эту квартиру батя получил, работая на стройке. Тогда так можно было получить жильё, и очень даже просто и быстро. Завод имени Кузьмина строил много жилья для своих рабочих, и если было нужно получить квартиру побыстрее, люди на год отрывались от станков, где весьма прилично зарабатывали на сдельной оплате, и шли работать разнорабочими на заводскую стройку.

И вот как такое произошло⁈ Дуся же столько вынесла…

Голод в их родной деревне Грачи, в результате которого её муж Гриша бросил хозяйство и двинул с семьёй в Новосибирск, спасаться. Здесь они и встретили воскресенье двадцать второго июня 1941 года. Гришу призвали на войну мгновенно и Дуся с двумя детьми-подростками — батей и его сестрицей Машей, без каких-либо средств к существованию зимовали в землянке в Нахаловке. И не одни они. А морозы той зимой стояли под сорок. И только когда весной 1942 года на Гришу пришло извещение-«похоронка», Советская власть выделила вдове погибшего воина каморку в заводском женском общежитии и устроила её туда работать вахтёром и уборщицей. И это было огромное облегчение для семьи!

Война закончилась. Семья переехала в большой барак, построенный пленными немцами, и заняла там целых две комнаты. Такие бараки в Новосибирске немцы строили быстро, засыпая дощатые стены угольным шлаком из заводских печей для разогрева чугунных слябов. Вода из колонки, туалет и дровяная сарайка во дворе. Красота!

Дети выросли. Маша вышла замуж за капитана-фронтовика Николая Николаевича, намного её старше, который увёз молодую жену на край света, а именно, на только что отвоёванные у японцев Курилы. А батя после окончания семилетки пошёл работать на завод имени Кузьмина учеником слесаря и в 1949-м году его призвали на срочную службу во флот.

И когда он приехал домой в отпуск, честно выиграв его у замполита совгаванского «Флотского экипажа» в шахматы, вот тогда-то и показала ему Дуся заранее присмотренную для него невесту — фрезеровщицу Аню, девушку красивую, серьёзную и не подверженную разгульным общагинским нравам.

— Анечка, — Дуся улыбаясь позвала к себе на вахту девушку, которая только что вернулась со смены. — А к тебе пришли!

Аня удивлённо вскинула брови, она никого не ждала.

И вдруг…

За вахтой поднялся во весь свой богатырский рост и пошёл к ней навстречу, протягивая руку с букетиком ромашек — стройный темноволосый красавец в ошеломительной морской форме: в великолепной белой фланелевой рубахе с полосатым «рябчиком» на груди и синим воротником-гюйсом с тремя пенистыми волнами по краю; с погонами старшины первой статьи на плечах — по три золотых полоски на белых квадратах; в широченных клешах, перехваченных на бёдрах чёрным кожаным ремнём с сияющим якорем на массивной бронзовой бляхе: в прекрасной белой бескозырке с красной звездою и золотыми якорями на двух чёрных ленточках с надписью золотом «Тихоокеанский флот»!

«Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала: — Совершенно такой.» (А. С. Грин. Алые паруса)

Так и Аня. Только в отличии от Ассоль, она молчала, замерев от такой красоты.

— А это мой сын! — сказала Дуся, — В отпуск приехал. Пойдёшь с ним в кино?

Аня молча кивнула, приняла букетик и они с батей пошли в Клуб им. А. П. Чехова, где в тот день крутили военную драму Михаила Ромма «Секретная миссия». Так и началась их история любви. Через две недели батя уехал дослуживать в Совгавань, а Аня, собрав свой невеликий чемодан, переехала из общежития к Дусе в барак. Вдвоём ждать любимого было веселее!

Родители боялись оставлять маленького Женьку с больной бабушкой, мало ли что… и поэтому с утра отводили его в детский сад, забор которого выходил прямо во двор их дома.

В садике было хорошо. Там детей вкусно и сытно кормили, играли с ними… но дома было лучше! И как-то по зиме, Женька, в чёрной цигейковой шубе на крючках вместо пуговиц и в валенках, на прогулке, мгновенно протиснулся между прутьев забора и задал стрекоча в направлении родного подъезда. Бедная воспитательница, на глазах которой совершился дерзкий побег, покричала ему вслед, пометалась вдоль забора, до этого считавшимся непреодолимым, и забила тревогу. И правильно сделала, все знали, что сейчас дома у Женьки только больная бабушка.

Он же, поднявшись на свой этаж, попинал валенками в дверь квартиры и громко прокричал:

— Эй, Дуся, открывай, это я, Женька, пришёл!

Дверь открылась, Женька вошёл, дверь закрылась и больше не открывалась, несмотря на мольбы трёх преследователей шустрого беглеца — воспитательницы, заведующей детсадом и вызванного ими милиционера.

Через час, когда с работы по звонку примчался встревоженный батя и открыл двери в квартиру своими ключами, их глазам предстала такая картина. На кухонной табуретке стоял Женька, распевая какую-то весёлую песенку, его валенки и не до конца расстёгнутая шуба, видимо, попросту стянутая через голову, валялись на полу, а вокруг него металась озабоченная бабушка Дуся, пытаясь с ложечки (!) покормить его кашей.

Дед Гриша

А своего деда Гришу они с братом нашли совсем недавно. По тому самому извещению «похоронке». Осталась она, проклятая желтая бумажка в старом комоде. После бабушки Дуси так и лежала в её старых бумагах.

Погиб Гриша в феврале 1942 года «…в районе села Спасская Полисть Чудовского р-на Ленинградской области». Рядом с печально известным Мясным бором. Это там, где Вторая ударная армия полностью легла в болотах.

И поехали они туда деда Гришу искать. Нормально доехали до тех мест.

Сначала по обелискам смотрели. Аккурат в начале мая это было. А обелисков там… И везде их мыли и красили. Машины стояли рядами. Со всей России, из Украины, из Казахстана. Везде люди, люди. Стало быть, своих приехали навестить перед праздником.

В общем по обелискам они Гришу не нашли. Аж в глазах замельтешило, сколько там фамилий на пилонах. И так еще, таблички на газонах стояли.

И поехали они тогда в Трегубовскую сельскую Администрацию, где, им сказали, все тамошние воинские захоронения стояли на балансе. Встретились с руководителем. Вернее, он сам к ним на «Ниве» приехал, по звонку. Мол, стойте, где стоите, я сейчас к вам подъеду.

Ну что сказать… Они и не видели таких чиновников больше нигде. Все они в той Трегубовской сельской Администрации… такие. Всё аккуратненько у них, каждый человек на учете. Два часа они искали Гришу по своим спискам. Не нашли! Женька с братом расстроились, конечно.

— А не расстраивайтесь, — сказали им, — Пишите заявление, прикладывайте к нему копию похоронки, мы пошлем это всё в военкомат на проверку и увековечим вашего Гришу. Наши поисковики до сих пор по сто пятьдесят — двести человек каждый год с болот поднимают. Это уже, считай, две полных дивизии подняли. А сколько там ещё лежит…

Так я и сделали, написали заявление и уехали в Новосибирск! Через месяц им пришло официальное письмо… Увековечили!

Ну и вот он теперь, их родной Григорий Степанович, «уроженец села Прокофьевского, Казанского р-на, Омской обл.». Золотыми буквами прописан на белом мраморе красивейшего мемориала «Любино Поле» в Новгородской области. На новых плитах, рядом с такими же красноармейцами, недавно найденными поисковиками и установленными по похоронкам. Уже и не по алфавиту.

И теперь им было куда приехать, помянуть деда Гришу.

А «замполит» продолжил говорить в телефон:

— А ты где б сейчас?

— В Хабаровске, в госпитале, а чего?

Почему 500?

— … Да я же тебя уже подал в военную прокуратуру «пятисотым» — на мероприятия СОЧ (самовольно оставивший часть), — продолжил телефонный разговор замполит. — А тут, хоп, из Хабаровска, из госпиталя, запрос б пришёл на твои документы и там был твой новый номер мобильного. Вот звоню, проверяю, вдруг спросят. А документы твои уже тю-тю, давно в прокуратуре. Ты как вообще б попал в Хабаровск? Часть алтайская, воюет в Донецке, ты б новосибирский, а госпиталь в Хабаровске. Них б не пойму!

Прозвище «Разбойник»

«Разбойником» Женьку ещё в раннем детстве нарёк его старший брат Миша, восемь лет разницы. И ведь было за что… Как-то же он смог в шесть лет дотянуться до потолка и нацарапать отвёрткой матерное слово из трёх букв на крышке электромонтажной коробки. Читать еще толком не умел, а то плохое слово уже знал. Почему эта коробка находилась на потолке, а не на стене, где ей было и положено быть, то загадка хрущевского домостроения! А родители вверх и не смотрели, только брат Миша это слово и увидел. Но родителям не заложил, а заставил Женьку расцарапать ту крышку сплошняком.

Были, были у Женьки тогда и другие «подвиги»…

Как-то местный батюшка — настоятель церковного прихода, перед Пасхой обходил приходские семьи по квартирам с индивидуальными пастырскими беседами. Ходил он не один, а с дьяконом, крупным таким мужчиной, большим любителем подношений и угощений. Батюшка беседовал, а дьякон тем временем потреблял — постное, но вкусное: пирожки с капустой, с вареньем, с грибами; запечённую тыкву, груши и яблоки с мёдом и орехами; сахарные булочки и плюшки, постное печенье без яиц и масла; и ещё много чего, что было заранее и с любовью приготовлено умелыми ручками прихожанок, не желающих ударить в грязь лицом перед батюшкой.

Зашли они в квартиру, а Женька их испугался и под кровать залез. Сидел там тихо… боялся. А дьякон сел на стул, впритык к кровати и с блюда на столе шанежки с клубничным вареньем убирал, которые мама Аня им выставила. Вкусные, м-м-м.

Так Женька этому дьякону, по-тихому, шнурки на ботинках связал между собой, а подрясник к стулу пришил нитками, где только иголку взял… А в карман меховой безрукавки, видимо, в качестве отступного за бакланку (хулиганство), положил ему свою игрушку, железную курочку заводную. Ну которая ходит и говорит «ко-ко-ко». Скучно же ему, «разбойнику», было под кроватью два часа сидеть.

Когда все встали уходить… дьякон тоже попытался встать. Да ка-а-к звезданулся лицом об угол стола, аж зубы полетели! Полежал, поорал. Подняли его, отвязали, курочку из кармана достали. А та, ко-ко-ко, и ну по столу бегать! Батюшка по злобе, давай под кровать своим посохом тыкать, видать, хотел им поразить того, кто его дьякона к стулу пришил. Попал. Но ой-й, зря он это сделал! Не знал он, как мама Аня за своих детей стоит. В общем, вышвырнула она обоих клириков из квартиры и дверь захлопнула.

Ну не «разбойник»?

Яма

На Женькино мировоззрение и образ жизни очень сильно повлияло то,что он родился и вырос в Яме — так новосибирцы называют окраинный левобережный Станиславский жилмассив, тогда весьма неблагополучный мир. Во всех смыслах.

Сюда, в наспех построенные ряды жилых панельных пятиэтажных коробок на месте огромного картофельного поля в середине шестидесятых годов буквально пинками переселяли весьма своеобразных жителей самых бандитских и уже приговорённых к уничтожению скоплений жутких халуп в Нахаловке, на Перевалке, на «Рыжем» квартале, на Восточном поселке, в Матвеевке и иже с ними. Много тогда было мест в Новосибирске, куда таксисты отказывались ездить.

Женька был ещё маленький, но хорошо помнил, как новоселов привозили сюда военными гусеничными амфибиями, забитыми шкафами, тряпками и орущими людьми. Вместе с людьми в Яму приехали клопы и тараканы. Амфибии спускались к подъездам пятиэтажек прямо по крутым склонам огромной природной низменности, дороги им были не нужны, потому и «Яма». А дорог там тогда и не было, кроме двух разбитых, одна — в Зону №5, и ещё одна — на заводы.

В «Яме» поставили и несколько заводских домов. На своём металлургическом заводе Женькин и Мишин батя получил двушку-«распашонку», а заодно и онкологию почек на вредном производстве, в итоге так рано забравшую его в лучший мир.

Старожилы Ямы до сих пор помнят хождения молодёжи по выходным на кровавые месива — «стенка на стенку» с «кирзаводскими», перевёрнутые милицейские «луноходы» и толпы уличных бойцов. Лето, а под сотню парней и взрослых мужиков шли на битву в фуфайках, зимних шапках и валенках. А чтобы защитить тело и голову от ударов обрезками арматуры.

И по всей округе носились вездесущие пацаны на мопедах с настоящими человеческими черепами на руле, бр-р-р. Это строители на месте нынешней «Китайской стены» случайно раскопали старинное неучтённое кладбище начала века и из стены котлована посыпались гробы. Картина маслом!

«Сибирская язва здесь тогда лютовала», — шептались жители.

Думаете, остановили стройку? Нет, конечно. Дворничиху увезли в больницу с инфарктом, потому что какой-то малолетний придурок надел человеческий череп на выключатель в подвале. Женщина хотела включить свет, что-то ей мешало, она сняла это и включила свет. Хорошо, её сразу нашли и вызвали скорую.

На огромных и ещё не освоенных пространствах Ямы в зарослях двухметровых репейников, лебеды и полыни пацаны строили шалаши и ловили силками зайцев. Также ловили самодельными клетками «двухлопками» певчих птиц — щеглов, чечёток, зябликов, овсянок, гаичек и дубоносов. Зайцев обдирали, варили в котелках над кострами и ели. Не от голода, скорее, из любопытства. А заячьи шкуры и пойманных птиц продавали на Птичьем рынке, что был тогда на Западном посёлке, там щеглы шли по пятачку.

А рядом был Кирзавод с охраняемой рабочей зоной для зеков, которых привозили туда каждое утро работать, а вечером увозили в Зону №5. И бывшие зеки просили пацанов из Ямы пролезть в пустую рабочую зону и спрятать там «грев» для зеков нынешних — картонные коробки с сигаретами и продуктами. Пролазили. Прятали.

И Женька хорошо помнил жигана в наколках, который в подвале дома толковал им, сопливым пацанятам, за понятия воровского хода. Сидели, слушали, он же с зоны откинулся. А потом встали и поехали на электричке в Академгородок воровать велосипеды. Они там у учёных были основным видом транспорта и стояли где попало безо всякой охраны.

Младшие воровали, а старшие разбирали эти велосипеды на запчасти и продавали. На третий раз их всех заловили в электричке, вместе с тремя крадеными велосипедами. Женьку, как самого младшего, в околотке не били, а просто отдали насмерть перепуганным родителям. А кто был постарше, все по суду заехали на малолетку. Потом они оттуда вернулись, уже наблатыканные, и Женька вместе с ними стал ходить на «пушнину». Вечером в день получки они грабили пьяных работяг, забирая у них кошельки и хорошие меховые шапки. И попробуй не пойди, вмиг прослывешь «подментованным» со всеми вытекающими последствиями.

Оля и Коля

Шесть часов утра. В квартирах заводчан хором звенят будильники. По двору бежит здоровенная тётка в комбинации с голыми ногами и в резиновых сапогах. Её зовут Оля:

— Лю-ю-юди! Убивают!

За ней несётся тщедушный мужичок в сатиновых «семейных» трусах, в майке-«алкоголичке» с проймами до пояса и тоже в резиновых сапогах на голых худых ногах. Его зовут Коля. Он держит наперевес, как копьё, доску, выломанную из строительного забора, откуда угрожающе торчат кривые ржавые гвозди-«сотки».

Это муж и жена — семья из первого подъезда, они с Перевалки и так часто бегают. Сейчас приедет милиция, вызванная соседями, мужика скрутят и увезут в «обезьянник», а он, скрученый, будет плевать жене в лицо и орать на неё матом. А в обед Оля пойдёт в околоток и будет умолять ментов отпустить её разлюбезного Коленьку. Уговорит, кому он там нужен. И потом, буквально, за ручку поведёт его домой. И будет он тих, вял и как пришибленный. До следующего раза.

С добрым утром, родная Яма — новосибирский Станиславский жилмассив!

В общем «милое» местечко была эта Яма. Сейчас там и близко такого нет, тихий зелёный район. Только вот ребятня из дворов куда-то подевалась. Но сейчас так везде, ибо гаджеты!

Яма изувечила не одну пацанскую судьбу. Не сказать, что все, кто оттуда, стали записными ворами и бандитами… нет, есть и приличные люди. Но вероятности были очень высокими! И судьбы какие-то одинаково тусклые. Тот умер, тот спился, того зарезали. А Юрку Фрола с его громадным тюремным сроком уже в наше время просто отпустили с зоны домой — умирать, сактировали по здоровью. Вон он, в мастерской «Чиним всё!» трудится, замки без ключа за деньги открывает, худой, как спичка. В общем, поднялись только те, кто вовремя из Ямы свалил. Ну почти!

Женька рос с некоторыми задатками лидера, которые в нём, видимо, и почувствовал добрый дядя Председатель и, возможно, даже хотел со временем втянуть его в свой деловой оборот. Но лидером Женька не стал. Вернее, перестал им быть. Ещё в седьмом классе он бросил свою перспективную по советским временам и многообещающую должность председателя совета пионерской дружины школы. И как отрезало, стал плохим — прогульщиком и двоечником. Почему? Да чёрт его знает, стал.

Мама Аня здорово переживала, она уже рисовала себе картины Женькиного благополучного будущего с движем по партийной линии. Но всё было напрасно, а бить детей в семье не было принято ни по какому поводу. Может, зря?

Осиный мёд

Больше всего юному Женьке летом нравилось жить на даче, в заводском посёлке, на берегу одной из тёплых обских проток, недалеко от пристани «Ягодная». Добраться до дачи можно было и на автобусе или на машине с родителями, но Женька предпочитал вот так, по воде, на рейсовом теплоходе, каждый час отходящим от «Речного вокзала». А-х-х какие виды открывались с середины красавицы Оби на её берега, не передать!

Малина, смородина, крыжовник, клубника, яблоки, зелень, молодая картошка, огурцы, помидоры — всем этим мама Аня потихоньку торговала на стихийном рынке рядом с метро «Студенческая», но Женьке тоже перепадало. Красота!

На участке шесть соток, как у всех, стоял их двухэтажный домик А на шесть. Ну как двухэтажный… Вторым этажом считалась мансарда под ломаной крышей с большими окнами по торцам. Попасть туда можно было с кухни первого этажа через люк по приставной лестнице. А если лестницу втянуть за собой, а люк закрыть изнутри на щеколду, то уже никак.

Отделки на мансарде не было никакой, всё как на обычном чердаке: открытые стропила под шифером; «лампочка Ильича» без выключателя, которую надо было вкручивать до конца, чтобы она горела; половые лаги, засыпанные керамзитом и накрытые толстой фанерой; на большее у бати рук не хватило. Но это Женьку ничуть не смущало. Это была его личная комната площадью аж тридцать шесть квадратов, и она ему очень нравилась! У кого ешё из пацанов была такая большая личная комната? Правильно, ни у кого!

И вообще, отдельные комнаты для детей в двух- трёхкомнатных хрущевках-распашонках Ямы, были такой редкостью… семьи по четыре-пять, а то и больше человек, жили в этих квартирах, откуда же им взяться? Ни поваляться сколько хочешь, ни музыку послушать… поел по-быстрому на пятиметровой кухне и на улицу, там в любую погоду ждали такие же «бескомнатные» друзья и там было куда как свободнее, чем дома.

На дачной мансарде было очень хорошо! Там Женька обустроил себе роскошное спальное место — матрас, подушка и одеяло, прямо на полу — простенькая кассетная магнитола, балдей, не хочу. И главное, к нему никто не мог залезть без стука, лестницу-то он предусмотрительно втягивал.

Но на своей замечательной мансарде Женька только ночевал, а все остальное время он проводил на улицах и в окрестностях посёлка, как с дружками, так и без — просто, бродил по улицам и глазел по сторонам. Участки у всех были крошечные, домики выходили верандами на улицу, и вся жизнь их хозяев шла на виду, как на театральной сцене. Здесь все друг друга знали и особо не смущались своих дачных «нарядов» и застольных разговоров. Заводчане же…

— Здрасте, Тетьзин, Дядьвов! А Витя ещё спит?

— Здравствуй, Женя! Встал, завтракает, сейчас позову. Вы куда собрались-то с утра, с ведром и верёвкой?

— За осиным мёдом! Осиное гнездо высмотрели на дубе, что на поляне перед протокой. Огромное гнездо, с ведро. Торопимся, пока другие не прибежали, говорят, осиный мёд дорогой. А верёвка, чтобы ведро с мёдом спускать с высоты.

— А палка зачем?

— Мёд в гнезде перемешивать, чтоб самотёком лился.

— Что-о⁈ А-а-а… ну да, конечно.

И через пятнадцать минут глумливо хихикающие Витины родители, уже вместе с Женькиными, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть юных апиологов, прятались в зарослях малины возле штакетника, выходящего, аккурат, на поляну с дубом, где наблюдали такую картину:

Первым на дуб полез Витя. Он умостился на ветке рядом с, действительно, приличных размером осиным гнездом, привязал ведро к верёвке и махнул рукой, готово! Вторым на дерево залез Женька, тоже умостился на ветке… и двумя руками, снизу, с размаху воткнул палку в отверстие гнезда, слегка помешивая ей содержимое. Ведро же Витя держал наготове.

Как они не убились и ничего себе не сломали, упав с высоты трёх с половиной метров, боле-менее ясно — Господь всегда хранит дураков и пьяниц! Но вот с какой скоростью они неслись по поляне от разъярённого осиного роя, вылетевшего из растревоженного гнезда, бросив своё ведро и палку, неизвестно, секундомер никто не включал. Но очень быстро!

В итоге… множественные осиные укусы, покраснения, отёки и зуд по всему телу. Но ничего, гидрокортизоновая мазь была в помощь, и через неделю-две всё прошло.

А родители, вспоминая это, до конца жизни хохотали как подорванные, считая этот случай лучшим комедийное шоу из когда-либо ими виденных! И лишь Женька загадочно улыбался… он теперь знал, что мёд делают только мексиканские осы!

Водка

Когда Женька подрос, началась водка. Она очень быстро стала главной в его жизни, давала ему сил и веселья, а похмельем Женька никогда не страдал. Почему не наркотики? Пробовал и наркотики, не понравилось и выходило дороже. Кроме того, за наркотики могли посадить, а за водку — нет, и она продавалась в любом магазине, щедро наполняя бюджет страны так нужными ей деньгами.

Ох-х и намучилась с ним тогда мама Аня (батя уже умер, а брат давно уехал в столицу). Так до самой своей смерти и ходила за ним, котлетками кормила. Все понимала, а ходила:

— Ну он же мой сын…

Пил Женька так, что и не поймешь, если не знаешь. Если он был дома, то садился с утра у компьютера, курил и общался со всем миром, прихлёбывая из кружки, которую на память украл в дурдоме, где как-то провел с месяц, кося от призыва. А в той кружке была сильно разбавленная водка, бутылка на день. Доза накапливалась постепенно и, понятно, что к вечеру Женька бывал уже в «дупель», но в первой половине дня был вполне адекватен.

И такая тактика пития позволяла ему работать и даже неплохо зарабатывать. Но все это продолжалось лишь до тех пор, пока его не вычисляли на работе или он сам не косячил по пьянке и его не увольняли. Иногда с треском. Ну и ничего, шёл в другое место, хорошие менеджеры много кому были нужны.

Геена Огненная

Самая лучшая работа у Женьки была в новосибирской экологической компании «Утилитсервис», которая занималась термическим уничтожением и обезвреживанием опасных и особо опасных отходов, в которую Женькин брат поставлял свою продукцию — инсинераторы, и соответственно, попросил за него. Его взяли и когда Женька был в Питере на фирме брата на стажировке, ему посчастливилось там послушать лекцию её главного конструктора — знаменитого гуру от российского инсинераторостроения девяностопятилетнего профессора-теплотехника Дмитрия Исааковича Кофмана:

— Ка-Хенном… Джаханнам… Гэй бен-Ином… Земля сыновей Еннома… Место, где всегда горит огонь. Благоволите, коллеги — Геена Огненная, собственной персоной! Символ Судного дня у иудеев, Сущего ада у мусульман и Второй смерти у христиан.

Кофман выдержал паузу и продолжил:

— Так называется узкая глубокая долина к юго-западу от Иерусалима, тянущаяся аж до Мёртвого моря. Когда-то эта земля принадлежала большой и дружной ханаанской семье Енном.

Две бабушки, два дедушки, тёща, мать, отец и пятеро их сыновей, плюс три племяша по отцовской линии на обучении, ежедневно занимались тем, что на своих крепких и лохматых мулах, впряженных в широкие и длинные повозки, собирали и вывозили из жилищ, магазинчиков и ремесленных лавочек древнего Иерусалима, разнообразные отходы — остатки растений, пищи, ткани, шкур и ещё много чего. Кроме дерьма, которое было удобрением и стоило дорого.

В общем нормальные потомственные мусорщики. Они становились со своими повозками на перекрестках, примерно, в полдень и гортанно возглашали:

— Эшпа! Никайон! Зевель! Лихлук! — и со всех дворов к ним неслись шустрые ханаанские мальчишки и направлялись степенные домохозяйки с корзинами и мешками.

Всё это собранное за день «богатство» свозилось в ту самую долину, где семья имела четыре мощных печи туннельного типа и в них всё привезённое сжигала до тла. Очень качественно сжигала, за счёт движения отходов в реакторе и дополнительной кислородной тяги. Кто и когда придумал такие печи, доподлинно неизвестно, но у семьи Енном они уже были, точно!

Кстати, печи туннельного типа до сих пор широко используются для различных целей — для обжига кирпичей и другой строительной керамики, для выпекания хлеба и для термического уничтожения большого количества фито- и биоорганических отходов, в частности, ликвидации последствий эпизоотий. Это когда по разным причинам происходит падёж, мор, повал, ускотье и т.д.

Так и жили. Муниципалитет платил, а семья Енном собирала и уничтожала отходы Иерусалима. И так из года в год.

— И всё было бы и дальше спокойно, — продолжил исторический экскурс Кофман, — Только повадились к ним в долину местные языческие жрецы, которые молились неким идолам и вместе с иерусалимскими отбросами в жертву тем идолам сжигали в туннельных печах некоторое количество ханаанских младенцев, производя при этом воздевания рук к небу и произнося какие-то невнятные бормотания.

И всё это о-очень не понравилось известному иудейскому пророку Моисею, который только что вывел к Мёртвому морю своё неспокойное племя после сорокалетних скитаний по пустыне. И как раз разбирался, что и как устроено на земле, обещанной им их Богом — Шем ха-Мефорашем. И Моисей от лица этого своего Бога анафемствовал язычников по грехам их! И язычники разбежались. И Ханаанское Царство пало.

А первый в мире мусоросжигательный завод, коротко МСЗ, прекратил свое существование, а «Геена Огненная» стала символом.

На фирме Женька этим и занимался — ответственно сопровождал огромные китайские илососы на колесах к объектам нефтепереработки в Новосибирской области — двести, триста, четыреста километров от города, загружал их под завязку ядовитыми углеводородосодержащими шламами и отвозил эти отходы к местам их экологически безопасного уничтожения — инсинераторам.

Платили за это очень хорошо — повышенная опасность груза и ответственность. Однако вставать приходилось в четыре утра, а потом ещё и долго трястись в машине… И Женька усовершенствовал данный рабочий процесс. Теперь на объекты ездил только водитель «китайца» — мужик опытный и тёртый, но один. А Женька руководил им по телефону, в это время попивая дома пивко и отхлёбывая содержимое своей заветной стальной кружки. Да и то, когда не спал.

Заловили, конечно, и с треском вышибли, даже брат не смог отмазать.

Причем здоровье у Женьки всегда было лошадиное, несмотря на перманентную пьянку. Он как-то ненадолго протрезвел и решил начать новую жизнь. Купил путевку в недельное конное путешествие по горам. А там потребовали медицинскую справку, и он пошел за ней в поликлинику. Выяснилось, что все показатели организма в норме! Только верхнее давление немного высоковато, сто тридцать. Всё приставал к брату:

— А это не опасно⁈

И как-то так случалось, что все свои азартные игры с судьбой Женька выигрывал при абсолютном нуле на своём счету и будучи нетрезвым. Кредиты брал он, а отдавали их родные, чтобы его не посадили. Нормально же⁈

Родители умерли, оставив в наследство Женьке квартиру — ту самую хрущёвскую двушку-«распашонку» с исцарапанной в детстве крышкой распределительной коробки на потолке. Квартира и выручала, приносила деньги даже без работы. Всегда находились желающие пожить во второй комнате. Они Женьку кормили и наливали ему водки в счёт аренды. Правда, один раз по пьянке воткнули ему в спину ножик, но не сильно, выжил.

Старший брат

Так Женькой, и даже не Евгением, он и прожил всю свою жизнь до пятидесяти пяти лет, считай, только для себя и алкоголя с куревом. Из института, куда его по знакомству устроил брат, его отчислили за непосещаемость. Бросил две семьи с детьми. По пьянке прогадил отличную работу, на которую тоже попал по братовой протекции.

И больше брат ему не помогал, обиделся. Наговорил Женька ему тогда по пьянке всяких мерзких гадостей вместо слов благодарности. И брат просто перестал с ним общаться, вычеркнул из жизни.

Почему «Художник»?

И вот напрочь запутавшись в отношениях с бывшими жёнами, детьми, долгами за коммуналку и не погашенными вовремя кредитами, которые уже за него никто не гасил, Женька и отправился в военкомат, записываться на СВО — штурмовиком с позывным «Художник». Ну а с каким же ещё?

В юности, когда ему пришёл срок, Женька, как водится, нагрубил военкому, полгода от него бегал и косил под дурака и даже полежал в дурдоме. В итоге он был выловлен ранним утром дома смешанным комендантско-милицейским нарядом и в установленном порядке призван на срочную службу на космодром Байконур в Казахстан, в стройбат — низшую армейскую касту, сборную солянку.

Факт, при СССР в стройбатах на ядерно-космическом Байконуре служил тот ещё интернационал, не для нормальных людей: социальный шлак, сплошь уголовники, прямо-таки отбросы общества со сроками по малолетке, которые не освобождали этих граждан от почётной обязанности, как взрослые зоны; и «чурбаны» (жители южных и республик Средней Азии), большинство которых вообще не говорило по-русски, хотя в школьных аттестатах у них стояли пятёрки.

Вот нельзя грубить военкомам, могут огорчить очень сильно…

И там, где в подземных шахтах дежурили ядерные ракеты постоянной готовности, случился солдатский бунт. Часовой открыл огонь из автомата по чурбанам, пришедшим на гауптвахту за земляками. А те в ответ сожгли казармы, разграбили продовольственный склад, обнулили полковую кассу, загрузились в грузовые КаМАЗы и поехали захватывать город Ленинск.

Всех спас умный и отважный человек — гражданский глава администрации посёлка Тюра-Там Виталий Бровкин, предложивший вышедшим из повиновения солдатам… отправиться домой, в отпуск, на месяц. Перепуганные стройбатовские отцы-командиры согласились. Согласишься тут… Или свои же солдаты убьют или по приговору суда расстреляют. И заработали штабные писари, тысячами оформляя отпускные документы. А иначе пришлось бы стрелять на поражение, бр-р-р.

Немедленно с аэродрома Тюра-Там начались рейсы на Гурьев (ныне Атырау) и Алма-Ату с «отпускниками». Все поезда, проезжая станцию Тюра-Там, останавливались и туда загружались «отпускники» с сопровождающими. По пути следования для «отпускников» было организовано вполне приличное питание. Сведений о том, что хоть кто-нибудь из них через месяц пожелал продолжить службу, нет.

Так стройбаты на Байконуре прекратили своё существование и были расформированы.

А проныра Женька, по прибытию туда чуть раньше начала этих событий и никогда в жизни кисточку в руках не державший, взял и вышел из строя на вопрос-предложение начальника клуба части:

— Художники есть⁈ Шаг вперёд!

И два года прокайфовал в тёплой художке, под журчание телевизора смешивая краски и натягивая холсты второму вышедшему из строя — настоящему художнику, пока остальные их сослуживцы чего-то строили на лютом казахском морозе. Ещё и ефрейтора получил на дембель.

Вот почему он выбрал позывной «Художник»

— А чего вам от меня надо? — уточнил Женька у замполита по телефону.

— Ты мне б справку официальную пришли, что ты б в госпитале, и сфоткайся на фоне вывески, фотку тоже пришли. Мало ли, вдруг б спросят.

Женька грустно посмотрел на два своих аппарата Илизарова — на левой ноге и руке, и правую руку в гипсе. Сказали, год ещё эти железки на нём будут висеть, но может и побыстрее снимут, как организм себя поведёт. Зубы, сказали, вставят за счёт Минобороны, как встанет на ноги.

— Ну ты что, уснул, боец? Когда пришлёшь? — услышал Женька в наушнике.

— Да иди ты нах, придурок! — нажал он кнопку на гарнитуре — конец связи.

Военкомат

В районном военкомате Ленинского района Женьку встретили радушно, не то что, когда на срочную хомутали, всё культурно разжевали до талого, помогли оформить документы и подписали контракт. На год. Очереди не было, но ещё несколько человек в тот день тоже пришли в военкомат контрактоваться.

Что при этом двигало Женькой? Жажда великого подвига во имя Отечества? Увы, нет. Алчность? Лишь отчасти, жил же он и без денег. Да всё просто — это была возможность радикально изменить свою никчемную жизнь «социального шлака» или уже погибнуть, умереть, что было равносильно той жизни, которой он жил все последние годы и за которую после того ножика в спину уже не держался.

Деньги на банковскую карточку Женька получил в тот же день, когда подписал контракт. Позвонил сыну Юре, попрощался, отдал ему ключи от напрочь загаженной квартиры, дал денег на погашение коммуналки и вечером уже был на Холодильнике — традиционном городском месте сбора призванных на службу.

Водитель военного автобуса — сержант, остановился на дороге, открыл двери и махнул рукой влево:

— Туда идите, по тропинке, на фонарь! Там дыра в заборе, вам в неё. Удачи, пацаны!

Н-да, тридцать семь лет назад он уже сидел здесь несколько дней перед отправкой на Байконур. Забор. Дыра. Ничего не изменилось.

И через неделю Женька уже был в Донецке в учебном центре, где провёл месяц в постоянной беготне и тренировках.

Полигон

Украинский пейзаж, это не Россия с её чересполосицей, это поля-поля с редкими узкими лесополосами, толком в них не спрятаться. И там надо было воевать.

Учебный центр с полигоном в Донецке был тот ещё похмелятор. Да и курению в привычной дозе — пачка сигарет в день, он не способствовал.

— Ни шагу назад — за нами морг! — так говорил им инструктор.

С утра до ночи он тренировал Женьку со товарищи в условиях, максимально приближенных к боевым: патроны без счета, полная выкладка, имитация мин, танковый огонь и кружащие в небе БПЛА. Эхо разрывов с непривычки прижимало к земле. Мушка на автомате прыгала как ненормальная и никак не хотела заходить в прорезь целика.

«Когда держите ствол, локти должны быть максимально прижаты, иначе получите пулю прямо в сустав! Стойка фронтальная, корпусом к противнику, ноги слегка согнуты в коленях, как у сумоистов. При перемещении автомат держим за пистолетную рукоять! Нет! Сначала прячемся, и только потом выглядываем и ведем огонь!»

Ещё учили ходить по карте из телефона, связи по рации и другим премудростям военного дела. И так каждый день с перерывом на приём пищи и ночной сон. Не до телевизора и пустых разговоров. До подушки бы голову донести…

И через некоторое время Женька заметил, что ему начали сниться обычные сны, а не уже давно привычные кошмары и ужасы. Как в детстве — цветные и добрые сны. Ушла из мозгов водочная хмарь, которая висела там много лет и надежно блокировала простые человеческие чувства — наслаждение природой, дружбу, любовь.

О любви

(лирическое отступление)

Со своей первой женой — украинкой Русланой, жгучей брюнеткой с огромным бюстом, младше его на два года, Женька познакомился в общаге одного серьёзного технического московского института, на рабфак которого после армии, его кое-как с его троечным аттестатом засунул брат. Проблема была в московской прописке. Институт давал временную, но только на год, вдруг, выгонят. А брат договорился, чтобы Женьке в паспорте поставили штамп на шесть лет, то есть на весь срок обучения. Кроме того, брат, женившись на москвичке, ушёл жить к ней и оставил Женьке в общаге свою аспирантскую комнату на одного, в отдельном блоке, с небольшой кухней, санузлом, душем, хорошей мебелью и с прямым московским телефоном. Считай, полноценную однокомнатную квартиру. Брат в общаге был в авторитете, долгое время подвизался председателем студсовета, поэтому многое мог. Ещё и денег дал — подъёмные и на прибарахлиться после армии.

Получив во владение такие несметные сокровища, Женька тут же устроил кастинг общагинских девиц, не желающих тесниться в своих комнатах на четверых-шестерых, но бывших не против делить койку с симпатичным парнем с деньгами и связями в отдельном помещении. Кастинг выиграла красавица Руслана. Казалось бы, всё есть! Живи! Учись! Наслаждайся Москвой и молодой горячей тёлкой!

Но не тут-то было. Женька прогадил весь данный ему ресурс очень быстро. Это же надо было учиться, а учиться не хотелось, и после первой же сессии его отчислили по неуспеваемости и, соответственно, выгнали из институтской общаги, несмотря на прописку. К тому же Руслана забеременела.

Она благоразумно оформила академический отпуск в связи с рождением дочки и поехали молодые родители к родителям жены в маленький украинский городок, где все говорили по-молдавски, граница была совсем рядом.

Встретили их там по-хорошему — сыграли богатую свадьбу, отдали во владение половину большого дома, пообещали любую помощь, деньги… тесть был господарем и большим тружеником. Но очень скоро, Женька, ни с кем не попрощавшись, утром, когда все ещё спали, по заборчикам, с одной сумкой, прибежал на вокзал и убыл в свой далёкий и холодный Новосибирск. А кому из новых родственников уже был должен, всем простил, добрый человек.

— Здрасте ма, па, я приехал, буду теперь у вас жить!

СССР уже накрылся, пошли границы, таможни и выбросив свой паспорт Женька получил в новосибирской ментовке новый, чистый, где не было никаких сведений ни о московской прописке, ни о браке на Украине, ни о дочке Леночке, оставшейся с мамой там же. Через двадцать лет дочка нашла его в соцсетях — молодая красивая ухоженная киевлянка. Всё у них с мамой было хорошо, но сама мама общаться с Женькой категорически отказалась.

Через несколько лет, Женька познакомился в Интернете со своей землячкой Наташей. Настоящей коренной сибирячкой — самостоятельной, умной, деловой, хваткой, но доброй и любящей женщиной с собственной квартирой и родителями в деревне. И у них родился сын Юрочка, который не стал ждать, когда мама с папой распишутся, а взял и родился в положенный ему срок. Через семь лет Юрочка пошёл в школу, а его папка Женька пошёл нах, променяв семейный уют на водку. Наташа свой выбор сделала, твёрдо сказав «нет!».

200

Провоевал Женька недолго, говорить не о чем. В первом же боевом выходе в составе штурмовой группы он честно бежал вперёд, стрелял из автомата, правда, с неизвестным ему результатом, и вдруг…

… какая-то гнусно жужжащая летучая тварь сбросила с неба мину прямо ему под ноги. И всё, темнота и покой!

Но Бог Женьку опять спас, кто же ещё, это он спасает и хранит всех дураков и пьяниц! Правда, потом Женьке рассказали про какого-то совершенно безбашенного чернокожего, лупоглазого и с вывернутыми губами мотоциклиста африканской национальности, который вывез его с поля боя на своём грязном по уши мотоцикле с площадкой для тела вместо люльки, под плотным обстрелом, как заяц петляя между кочками на огромной скорости. Но кто это был и где его теперь искать? Может Чёрный Ангел Господень… есть же, наверное, и такие?

— Этот уже «двухсотый», зря старался, земеля, пульса нет, умер в дороге, бывает, — устало вытирая лоб салфеткой, сказал мотоциклисту военфельдшер на точке эвакуации в «жёлтой» зоне, — Давай, вези его в морг, отвоевался чувак!

Ну что, поехали в морг!

Из 200 в 300

Когда Женьку привезли морг, он слегка застонал. И военный божедом с мятыми сержантскими лычками тот стон услышал и, мгновенно, передал Женьку врачам. Они такие, эти военные божедомы, взрыв не услышат, ибо всегда пьяны, а тихий шелест воздуха из груди вдруг ожившего бойца, пожалуйста.

Не убил Женьку до конца осколок той мины. Помешал осколку хиленький нательный крестик из алюминия, который на шею сына когда-то повесила мама Аня, весь теперь смятый и как пожёванный, но, буквально, на самую малость изменивший заведомо смертельную траекторию прямиком в сердце и скорость полёта острой железки.

Не такой уж, кстати, и редкий случай на войне, «двухсотый» вдруг ожил и стал «трёхсотым»! Бывало такое, и не раз.

И земные поклоны тому Чёрному Ангелу Господню на стареньком, советском ещё мотоцикле «Урал», и тому военному божедому, который тихий стон, вдруг, ожившего бойца как-то услышал.

Новочеркасск

В полевом госпитале Женьку в течении тридцати минут, как положено, реанимировали, стабилизировали и отправили в Новочеркасск, где он на носилках в коридоре госпиталя с час ждал своей очереди. После его повезли в госпиталь, что в Ростове-на-Дону. Уже голым и без трусов, лишь под простынкой с одеялом! А потому что, новочеркасский хирург Женькину ефрейторскую форму, всю в крови и глине, снимать с него не стал, а попросту разрезал её ножницами и выбросил в бак с медицинскими отходами класса «Б», крикнув при этом:

— Следующий!

Ростов на Дону

В большом госпитале Ростова-на-Дону Женьку накормили, осмотрели, перевязали, положили прямо на него пакет с сухим пайком и сразу же выставили носилки на улицу, рядом с крыльцом. Пошёл дождь.

«Ну пизд_ц! — горько пошутил про себя Женька, — Выбросили… но как-то странно, даже до помойки не донесли!»

Но нет, не выбросили! Тут же к крыльцу госпиталя подлетела военная медицинская «буханка» и Женьку повезли на военный аэродром «Ростов — Центральный».

— Куда меня? — тихо спросил Женька в машине у злобного молчаливого военного в белом халате и с пачкой бумаг в руках.

Тот гневно зыркнул на Женьку, полистал бумаги и выдавил из себя:

— Наряд на Санкт-Петербург, Военно-медицинская Академия, отделение хирургии.

Ясно! Но чего тот военный был такой злой, Женька так и не понял.

Самолёт «Скальпель»

Огромный грузовой ИЛ-76 уже стоял под парами. Секунды и ручки носилок с голым Женькой мягко щёлкнули в зацепах надёжной сотовой системы с сотнями таких же непустых носилок. Местный санитар застегнул на нем самолётный ремень, подмигнул и сказал:

— Добро пожаловать, братуха, на борт самого большого медицинского самолёта в мире ИЛ-76МД «Скальпель МТ», 1983 года постройки на Ташкентском авиазаводе. Паспортный ресурс в тридцать лет давно закончился, но видишь же, нормально летаем, так что не ссы. Made In USSR — знак качества! Во время всего полёта курить запрещено. Захочешь по-маленькому, зови, пожурчим вместе вот в этот пластиковый кувшин, я помогу, подержу письку как надо. А если прижмёт по-тяжёлому, поставлю утку, но лучше потерпеть, видишь же, сколько народу, а вентиляцию здесь тоже полвека назад проектировали.

Взлетели!

Но странноватым был этот полёт вне расписания, через всю страну, аж до Камчатки. Садились в каждом большом городе по пути следования, частично разгружались и летели дальше.

А Женька лежал в своей соте и всё вспоминал тот разговор, который слышал тогда, лёжа в Донецком морге, рядом с невесть откуда взявшимися огромными литыми воротами, которые стояли посреди мрачного ничто, и за которыми он отчётливо видел огненные сполохи:

— Эва, Мамонка, бельзебуб адов, бревнишком тя по микитке! Сызнова из-под хвоста выкусываешь на шуцпункте⁈ Вот сих эфрэйторов, давай отседова взад выпихивай. Их мамаша прошеньице за них подавала в Небесную канцелярию. Удовлетворено! Декретировали, шоб оне за грехи ихние детушек обихаживали, как навоюются.

Загадки питерской нумерции

В Санкт-Петербурге Женьку сгрузили с самолёта и привезли в самый центр города — на Петроградскую сторону, Петроградку, в знаменитую Военно-медицинскую академию — российскую кузницу военных врачей экстра-класса.

Женька частенько гулял по этому району, когда был на стажировке на фирме брата и, конечно, помнил все эти приколы со здешней нумерацией домов.

Так, например, на Петроградке есть дом, который официально имеет три (!) разных адреса на трёх табличках в столбик — Чкаловский проспект, тридцать один; Плуталова улица, два; улица Всеволода Вишневского, десять.

А на Васильевском острове разные стороны улицы и были разными улицами, а номера домов подряд были, когда справа, а когда и слева. Бывало, что на одной стороне улицы стоял третий и четвёртый дом, а на другой первый, второй и, сразу, пятый.

Ещё в Питере было по два Больших и Малых проспекта. И так далее. Для, итак, неустойчивой психики человека, выросшего в логичных реалиях Новосибирска, это было тяжёлое испытание, просто, капец, отвал башки!

Он читал… Улица Плуталова — она по фамилии землевладельца, а улица Рюхина — от слова «рюха», которой играли в городки, Зеленина — от «зелье», порох… а вот от чего или от кого были улицы — Второй Луч, Бармалеева, Гуммолосаровская, Подковырова, Канареечная, Электропультовцев, Счастливая и примкнувшая к ним Выползова, Женька уже не помнил… время, время. Хотя, ведь, интересовался этим вопросом в своё время, любил историю.

Здесь нужны пояснения…

«Подъезд» по питерски — это подворотня, арка, куда подъезжали кареты и автомобили. Чаще они были с воротами и калиткой. Всё логично! Подъезд, это куда подъезжали. Но рядом-то ещё были тайные калитки и низкие арки-подворотни. Зачем, спрашивается?

«Лестницы» — это то, что в других городах называли «подъездами». Когда-то они были «парадными» — для господ, и «черными» — для плебса, но сейчас всё уже перемешалось. Двери отдельных квартир здесь иногда находились прямо под аркой, а значит входить в них нужно было не с «лестницы», а с проезжей части двора по самодельным железным конструкциям, зимой в наледи. Попробуй-ка, поднимись!

Таблички с указанием номеров квартир на «лестницах» — на первый взгляд это был вообще какой-то секретный шифр или случайный цифровой набор. Разыгрывали здесь когда-то тираж «Спортлото», так и осталось. Хотя нет, номеров 8Н и 9а в Спортлото не было.

И почему так вышло? А х его знает, тащ майор, как говорят в армии. Версий много…

Но местным это всё никогда не мешало. Письма здесь всегда находили своего адресата. А потому что, почтальоны здесь тоже были местные и всех местных они прекрасно знали, росли и учились вместе. Но это не точно.

Сестрорецкие топонимы

Но это ешё что! В Санкт-Петербурге локально развит и ещё более радикальный вариант адресации. В Большом Санкт-Петербурге, так он называется с пригородами, а именно, в чудесном курортном городишке Сестрорецк, детище Петра I, с его знаменитым «Оружейным заводом», уже давно остановленном и с дорогущими квартирами-лофтами прямо в цехах.

Таких странных названий, как в городке Сестрорецке, вообще больше нигде нет! Там таксистам говорят:

— В «Три богатыря». Или: — В «Поганки». Или: — В «Змей Горыныч». Или: — В «Кубик-Рубик». Или: — В «Муравейник». Или: — В «Шайбу». Или: — В «Осиное гнездо» (бывш. «Дворянское…», дом был построен для работников Райисполкома). Или: — В «Курьи ножки». Или: — В «Спящую красавицу». Или: — В «Два верблюда». Или: — В «Еврейские бастионы». Или: — В «Бастилию». Или: — В «Два брата». Или: — В «Подкову». Или: — В «Наполеон». Или: — В «Красную плесень».

И ведь довозят на адрес в лучшем виде.

Ещё рядом с вокзалом Сестрорецка есть новый высотный дом. И зовётся этот дом «Х_й» или «Пенис», кому как нравится. А что, похож! Но вообще-то строился он как «Баобаб» или «Кукуруза».

Ещё в Сестрорецке есть дома — «Гранёный стакан», «Три матраца», «Волнистые попугайчики», «Пирамиды», «Конюшня», «Простоквашино», «Красная шапочка», «Волна», «Башни-Близнецы», «Першинги», «Чулок», «Страна Дураков (бывш. 'Поле Чудес»), «Попугаи», «Гагарка», «Бабьи слёзы», «Китайская стена», «Лепрозорий», «Фаберже» и множество других, столь же символичных и узнаваемых образов.

А официальные почтовые адреса в Сестрорецке никто уже и не помнит. Кроме тех, кому это положено по службе, разумеется.

И в таком замечательном и несколько странноватом городе, с двух сторон оседлавшем Приморское шоссе и невесть как и когда перешедшем на такую свою внутреннюю топономику, жить гораздо веселее и комфортнее, чем каждый раз вспоминать в трубку телефона:

— Э-э-э… Приморское шоссе, дом, э-э-э… триста, э-э-э… такой-то.

И как так вышло? А х его знает, тащ майор!

В Санкт-Петербурге Женьку осмотрели, перевязали, накормили и даже уже определили в палату на отделении. Но опять его не взяли на постоянку и через сутки ему сказали:

— Полетите в Вилючинск, в военно-морской госпиталь.

«Давно же хотел побывать на Камчатке, ещё со времён Шикотана, — подумал Женька. — Мечты сбываются!»

Несмотря на сильные боли, настроение у него было неплохое — в Питере, живой, кормленый… А в Вилючинск, так в Вилючинск, какая разница, врачам виднее.

Но до Камчатки Женька так и не долетел, его сняли с рейса в Хабаровске и вот он уже который месяц обретался в местном 131 военном клиническом госпитале. И как так вышло?

— Да х его знает, тащ майор! — всякий раз слышал он самую известную армейскую присказку от всех, кого бы об этом ни спрашивал.

А в это время Наташа и брат обрывали трубки телефонов, разыскивая Женьку по камчатским госпиталям, где его не было. А потому что, получили такую бумагу на свой запрос:

В ответ на Ваше обращение сообщаю, что В., 1969 г.р., находился в клинике общей хирургии ВМА им. С. М. Кирова с… Для дальнейшего лечения переведён в филиал №2 ФГКУ «1477 ВМКГ» МО РФ, г. Петропавловск-Камчатский.

Заместитель начальника академии

В итоге, Женька сам нашёлся в Хабаровске, позвонил, вернее, попросил сестричку набрать сына Юру, сам ещё не мог…

И как так вышло? Да х его знает, тащ майор!

Волонтёры

Лечение, уход — это всё в Хабаровском госпитале было на высшем уровне, это Женька понимал, чай, не слепой. Только вот не сообщали ему заранее, что и когда собирались с ним делать — просто везли в операционную, давали наркоз и оперировали. После он очухивался в реанимационном блоке и по свежим бинтам определял — ага, левую руку и ногу сегодня резали, ну и отлично!

Ничего не поделать, огромная военная машина в действии, конвейер жизни, не было времени у военных врачей с Женькой разговоры разговаривать. А он и не в претензии, лежал себе и похрюкивал от удовольствия, им, врачам, виднее. Вылечат!

Хавчик в госпитале был вкусный, от пуза. С утра, на завтрак, кроме каши, бывали и творог, и сгущёнка, всегда белый хлеб с маслом. На полдник — сок или яблоко. Котлеты, курочка, рыбка на обед и ужин, всё как дома, без шуток.

Через каждые полчаса в палату заглядывала голова волонтёра и интересовалась:

— Пацаны! Может, чё нужно?

С этим явлением — волонтёры, ещё предстоит разобраться российским социологам. Сотни хабаровчан — мужчин и женщин, после работы и на выходных приходили в госпиталь и говорили:

— Будем делать, что скажете!

Находили им, конечно, работу, самую что ни на есть грязную и тяжёлую, госпиталь же. А они и рады!

Женька всё волновался, как же он куда поедет, когда его выпишут — ни одежды, ни коляски, ничего — трусы только! И зря волновался, тема перемещения раненых бойцов СВО по стране давно уже была под волонтёрами, отработана, от и до.

Например, объявляют тебе, что завтра ты убываешь в Новосибирск, всё, выписали тебя. Документы и билет на самолёт приносят, типа, давай, брат, до свидания! И сразу же приходят два волонтёра с кипами одежды — штаны, рубахи, куртки. Не новыми, но чистыми, глажеными и без дырок. Вполне себе! Подбирают тебе прикид, в чем полетишь, вплоть до носков, и до завтра. На следующий день тебя на руках сажают в коляску и поехали. Внизу уже ждет такси со специальной телегой для неходящих. В аэропорту вы дуете мимо очереди, ещё и местные менты помогают. В самолет, по трапу, прямо до кресла тебя заносят на руках и давай, братуха, счастливого полёта, там тебя встретят.

И действительно, по прилёту в новосибирский аэропорт Толмачёво тебя уже ждут местные волонтёры, они на связи с хабаровскими. Выносят тебя из самолёта, опять же, на руках, сажают в свою волонтёрскую телегу и за воротами передают Наташе, приехавшей тебя забирать на своей машине. Всё, прибыл!

Это забегая вперёд… но, собственно, всё так и было!

Музыка для души

Ребятишки со своим батюшкой-настоятелем из соседнего монастыря частенько приходили прямо в палату, баловали раненых небольшими концертами — и духовное, и современное пели. Батюшка клёво лабал на гитаре, говорил, раньше в рок-группе играл. Красота!

Батюшка ещё и как священник народ окормлял, конечно, кто сам этого желал — исповедовал, причащал, ну и просто, беседовал по душам.

По выходным и по праздникам приезжали большие творческие коллективы и выступали в столовой госпиталя — хоровые, русские народные, эстрадные, классические. Даже как-то народный артист СССР, Герой труда, виртуоз-альтист Юрий Абрамович Башмет со своими музыкантами выступил с концертом перед ранеными. Народу набилось… Сидели в своих колясках, считай, друг на друге, как мыши, и внимали высокому искусству. Башмета все знали из телевизора.

Военная прокуратура

С военной прокуратурой, кстати, всё вышло самым наилучшим образом. Пришёл к Женьке в госпиталь молодой симпатичный прокурорский капитан, позадавал вопросы, внимательно выслушал ответы, всё тщательно записал, дал коряво расписаться и ушёл, пожелав Женьке скорейшего выздоровления.

Выплаты с погашением всех образовавшихся задолженностей по зарплате начали поступать на Женькину банковскую карточку через неделю, волонтёры проверили через банкомат, всё нормально, а через месяц пришли и его документы.

«Ясен пень, капитанова работа» — понял Женька, слегка ухмыльнувшись в сторону посланного им замполита.

Он несколько раз перечитал ответ из своей части, но ничего не понял, все посылы и даты были наглухо перепутаны. Как будто он сам себя неизвестно когда на боевое задание послал. Но главное в этой бумаге он уловил — с «отдыха в СОЧи» он приехал официально. И больше он не «пятисотый»!

И почему так вышло? Да х его знает, тащ майор!

Войсковая часть — Полевая почта…

Сообщаю, что ефрейтор В. зачислен в списки личного состава воинской части, поставлен на все виды довольствия, принял дела и должность… приказом командира войсковой части №… ДСП.

На момент зачисления в войсковую часть… место нахождения В. было неизвестно, сам военнослужащий на связь не выходил, в связи с чем был подан в СОЧ с…

… из ФГКУ «301ВКГ» МО РФ в войсковую часть… поступило уведомление, что В. находится на стационарном лечении с… на основании которого В. был выведен из списков СОЧ с восстановлением денежного довольствия с…

На основании изложенного, в ближайшее время мероприятие СОЧ будет отменено, как ошибочно заведённое.

Командир войсковой части… подполковник…

Ещё к ним в госпиталь приезжал важный чин — Уполномоченный по правам человека в Хабаровском крае, который провёл личный прием участников СВО. Женька на него не поехал, а пацаны были.

Рассказали потом, что он там вручил благодарности начальнице госпиталя, четырём медсёстрам, а дальше просто зачитывал по бумажке — как встретится с представителем банка, как родственникам посещать госпиталь вне установленного времени, про сроки оформления загранпаспортов, про меры социальной поддержки участников СВО, почему то в Приморском крае (!), условиях так и не запущенной военной ипотеки, получения образования, периодичности замены протеза после демобилизации, о возможности получения новых профессий… и про всякую такую хуй_ю.

Вот бы он лучше защитил Женькины права у одной вредной тётки из отдела страхования госпиталя. Та выписала Женьке справку на получение страховки за ранение по месту жительства, пришла к нему в палату, а его не там было, оперировали его в это время. Так она не захотела ждать, в отпуск уходила, и от большого ума выслала эту справку ему на домашний адрес в Новосибирск. И теперь Наташа каждый день ездила к помятому Женькиному почтовому ящику в коридоре его хрущёвки, чтобы не прозевать миллион рублей. Пока ничего не приходило.

И почему так вышло? Да х его знает, тащ майор!

Трость

Ну вот вроде и нормалёк, жить уже было можно! Встать бы только ещё поскорей! Но это пока не получалось, хотя на тачанке (кресле) Женька уже гонял лихо — в туалет, в столовую, в административный блок.

Так и вылечили Женьку в итоге в замечательном Хабаровском сто тридцать первом госпитале. Но вот только левая нога у него так и не сгибалась до конца, хромал. Хорошо хоть она вообще у него была, спасибо врачам. Да ничего, с тростью ходить нормально.

И это же, как на неё посмотреть… Трость, между прочим, он знал из книжек, в течение трёх столетий была одним из главных и необходимых элементов мужского гардероба — его важнейший аксессуар! Появляться в уважаемом общественном собрании, на улице или даже в гостях без трости было негоже. Бескультурное нарушение этикета! Могли и другой тростью побить за такое, а-ха-ха!

Кроме того, к концу XVII века во многих европейских городах власти запретили мужчинам носить собственное оружие. Но улицы этих городов оставались не самым безопасным местом в Европе. Нищета и уличная преступность процветали. Поэтому дворянская молодежь стала использовать трости для самообороны. Миг и они мгновенно становились клинками!

Так что Женька сейчас один был с тростью, а остальные этикет нарушали. И он представил себе такую картину…

Красный проспект

На Красном проспекте летнего Новосибирска всё как всегда — солнечно, полно народа, весело, шумно и празднично. Он сидит на бульваре со своей тростью на красивой кованой лавочке. Или нет, не сидит… просто, гуляет. А вокруг него сплошная экология, винтаж и ретро, как модный тренд. И он такой — фетиш, квинтэссенция и контрапункт этого всеобщего праздника!

По середине Красного проспекта едут шикарные электролимузины вперемешку со степенно движущимися верховыми, а то и с великолепными самобеглыми колясками и лаковыми каретами, принадлежащими особо продвинутым и состоятельным жителям Новосибирска!

И эти продвинутые жители разодеты в сюртуки, рубахи с кружевными жабо, манжетами и в шелковых жилетах. Все поголовно в цилиндрах, котелках и с тросточками. А женщины — в разноцветных «польских» платьях до щиколот со стомаками, фишю и в туфлях с пряжками. Такая вот «новая» мода вернулась в Россию! Очень красиво и стильно!

«А вот кваску грушевого, лимонного!» — кричат от входа в кинотеатр «Победа», что на улице Ленина дом семь. И уже запотевшие кадочки стоят на мостовой, очень удобно. Конечно, в одноразовые пластиковые стаканчики этот квас наливают, уже и очередь за ним стоит.

Ваньки-лихачи на красивых колясках, ведомых ухоженными породистыми лошадками — эх-х, прокачу! Шустрые курьеры-проныры шмыгают на электроскейтбордах. Кроме доставки провизии («продукты» давно уже не говорят, моветон) они выполняют и другие деликатные поручения: отнести букет и коробку конфет с запиской во-о-он той даме за уличным столиком модного кафе «Аджикинежаль», вызвать девушку на свидание. Часто получается, и сразу приносят ответ.

Артисты театра Афанасьева, изображая цыган, с песнями, танцами и улюлюканьем, ведут на цепи здоровенного дрессированного медведя на задних лапах. Мишка порыкивает и с удовольствием показывает публике Fuck! Все хохочут, а дамы морщатся, но всё равно хохочут.

Рядом с Оперным сияет и гремит медью городской духовой оркестр под управлением бравого красавца-подполковника в белом парадном мундире, а пары скользят по асфальту в незабываемом вальсе «Волшебный сон» композитора Василия Агапкина.

А у молодых людей, фланирующих по Красному проспекту с тросточками, брюки, естественно, в полосочку, а штиблеты лаковые! Красота!

Но вот пришла Женьке из космоса ещё одна картинка… А нет никакого Красного проспекта. И Новосибирска нет. А есть мёртвый постапокалиптический пейзаж. Видимо эпицентр атомного взрыва пришёлся на Оперный театр. Вместо него кратер, заполненный чёрной водой. Некоторые дома вокруг разрушены не полностью и что-то рядом с ними шевелится. Люди? Животные?

Не-е-ет! Только не это!

Эпилог

Катарсис

Комиссовали Женьку с военной службы с инвалидностью по ранению и полетел он домой, волонтёры помогли. Он уже знал, радовался, что ждут его дома, а это очень сильно грело душу.

Отвезла его жена Наташа на дачу, ту самую, родительскую, на тёплой протоке Оби. Аж накрыло Женьку, так там было хорошо. Вон и тот дуб на поляне, на котором они с Витьком осиный мёд добывали… Стоит себе дуб, что ему. Малина, смородина, банька, рыбалка. И он вспомнил за ту рыбалку…

Охота на сома

Как они с соседом, дядь Сашей, бывшим военным и завзятым рыбаком, на протоке ловили сома. И ведь поймали!

На берегу протоки над обрывом росла огромная старая ива, одна из веток которой нависала, прямо, над водой, касаясь её. И вот эта-то большая ветка Женьку и заинтересовала. С весны, из-подо льда к ней прибило какую-то мелкую дохлую животину, то ли суслика, то ли кошку. И эту животину точно кто-то объедал, пока совсем не объел. И этот кто-то, видимо, был сомом, больше некем ему было быть! Дядь Саша с Женькиными аргументами согласился, и они начали охоту на этого сома.

Сосед изготовил несколько коротких поводков из толстой лески — с одной стороны крупный рыболовный крючок «на сома», с другой — петля для надёжного крепления поводка к ветке.

И в течении двух летних месяцев происходило одно и то же. Приезжая на дачу, Женька по стволу ивы лез к воде и проверял пустые крючки. Вариантов было всего два — или живца с них засасывал кто-то хитрый, при этом не заглатывая крючок, или рыбки уплывали сами. Но это вряд ли, сажал он живца на крючок прочно, за спинку. В общем, он цеплял на крючки новых рыбок, и так до следующего раза.

И вот, как пишут в романах, в один прекрасный день… Женька сразу понял — есть!

Ё-моё! Ветка старой ивы ходила ходуном под напором огромной рыбины. Насколько эта рыбина была огромна, Женьке с берега не было видно, но судя по всплывающей и вместе с веткой уходящей под воду спине с плавником, воображение дорисовывало тушу чудовища, как минимум, метра три длиной! И ещё эта ветка трещала, вот-вот готовая обломится.

— Уйдет же нах! — эмоционально заорал дядь Саша, вдруг, оказавшийся рядом с Женькой!

Женька тоже так подумал… и прыгнул! Как был в одежде, так и сиганул, ухнув в зыбкую намытую глину сразу по пояс.

Даже речи не было снимать такую большую рыбину с крючка прямо в воде. Единственный вариант ее был вытащить — обломать ветку и вытянуть её наверх вместе с рыбиной. Ветку Женька кое-как обломал, постоянно удерживая её от мощных рывков рыбины, под возбуждённые вопли дядь Саши, бегавшего туда-сюда по кромке обрыва:

— Давай нах, тащи её нах!

А что было давать-то нах, и как тащить-то нах⁈ Женька еле стоял в зыбкой глине, того и гляди, сейчас туда свалится или рыба вырвется, орясина этакая.

И вдруг…

Дядь Саша не выдержал… и тоже прыгнул! Как был в сапогах и офицерском кителе, так и сиганул! И тоже, естественно, в глину, по пояс! Вот что значит настоящий рыбак, даже и не вспомнил про раздеться!

Вдвоем, ясен пень, держать ветку было сподручней. И они, кое-как, помогая друг-другу, помаленьку вытянули на берег упирающегося полутораметрового сома, килограммов под двадцать, трехметрового они бы точно вдвоём не вытащили. И выбрались на берег сами. После чего, стали злобно пинать этого сома ногами, чтобы лишить его жизни, или хотя бы оглушить. И когда сом затих, упали в траву от усталости. Но сом умирать не пожелал и через некоторое время опять начал биться, передвигаясь к обрыву. И опять он получил от них…

Они смотрели друг на друга и хохотали. Зрелище было то ещё, молодой и старый, оба полностью в глине, от пяток до макушки, и пинали сома… Наверное, на это было бы смешно посмотреть со стороны, жаль никого рядом не было.

Дальше Женька, как помоложе, закинул ветку на плечо и потащил сома к домам. Но на последних десятках метров, дядя Саша ветку у Женьки отнял и до самого своего крыльца тащил этого сома уже лично, под «ахи» и «охи» своих домочадцев, высыпавших на крыльцо и уже начавших хором славить великого рыбака. Женька не был против.

Ели этого сома долго — варили уху, жарили с картошкой…

Жил бы и жил Женька на даче, но дела не ждали и через неделю они с Наташей поехали в город. Там Женька оформил ещё и всевозможные льготы. Всё по-честному, контракт, к Родине претензий нет! В квартире было чисто, Наташа и Юра ремонт сделали, долги за коммуналку погасили, его ждали. Конечно, радовались, что выжил Женька, но в глазах сквозила тревога, как бы он опять пить не начал… Без денег пил, а уж с деньгами… Даже его предупредили, если опять пить начнёт, то они встанут и уйдут, как тогда, было куда. А так с ним будут жить, если он не против!

Ну конечно же он был не против, а очень даже «за»!

И зря они волновались, почти год перерыва в употреблении водки результат дал отличный. Даже теперь и без курева. Аж мутило теперь Женьку от табачного дыма, если кто-то рядом курил! Отвык.

Были, конечно, на него заходы в Яме — давай, за встречу, за праздник, то-сё… Но он не вёлся, его дома ждали, сейчас все праздники у него были там, и даже без водки. А по выходным все вместе ездили на дачу — шашлык-малык, но тоже без водки!

Катарсис, опять же, у него случился. Всё как в книжках написано — душу вывернуло наизнанку, до донышка. Но об этом никому знать не нужно, слишком уж это всё интимное и только его.

Видимо, точно отмолила Женьку мама Аня на Том Свете и пренебрегать этим было никак нельзя, знак это был. И крестик его алюминиевый смятый он к домашней иконе Богоматери положил. Пусть лежит, хлеба не просит! Так Женьке сказал сделать знакомый батюшка, который отпевал маму Аню перед кладбищем. У них в Яме испокон века покойники дома ночевали, не в морге, а священники сами по квартирам ходили. Там и познакомились!

…детушек обихаживать, как навоюются!

Эти слова, услышанные им в донецком морге, Женька хорошо запомнил и дома сидеть не стал, сразу пошёл работать охранником в свою школу, благо что она от него через два дома. Прямо захлестнули его новые, вернее, давно забытые ощущения, когда вокруг много детей, звонки, уроки… Эх-х вернуться бы в то время, когда он сам был школьником, ни на что бы его сейчас не променял.

А через пару месяцев директриса школы сама ему предложила пойти к ней работать завхозом. Он и согласился! Вот это работа по нему — ремонт, мебель, освещение, отопление, инвентарь. И теперь он с утра до вечера был занят — руководил, проверял, организовывал, выдавал, принимал и обеспечивал.

Хорошая, но хлопотная работа досталась Женьке. Да теперь он был и не Женька вовсе, а Евгений Михайлович, ветеран СВО, уважаемый человек. А потому что, справедливый и не греб всё под себя. Ему это было не нужно, всё у него теперь было — любимая семья, ухоженная квартира, деньги, что Родина прислала за ранение. В общем, жить было можно.

Неоднократно звали его школьники на торжественные мероприятия и просто встречи — рассказать про СВО. Но он не соглашался, нечего ему было им рассказывать. Вот как всё закончится, говорил, тогда уже и придёт.

Сына Юру проводили они с Наташей на срочную службу, на год, мотострелком в Екатеринбург. Их, срочников, Слава Богу, на войну не посылают, он их не видел на «ленточке», да и правильно, нечего там пацанам делать.

Может ещё сходят с Наташей в загс, распишутся как люди, раз уж опять начали жить вместе? Надо ей сделать предложение, третьей жизни ведь уже не будет.