Свободу небу!

Дедушка и бабушка не читали секретных шпинатовских учебников, поэтому не знали, что допрашиваемых нужно огорошивать не только неожиданными вопросами, но даже своим видом и поведением. О том, что их допрашивают, они тем более не догадывались.

— Нет, — ответила бабушка. — Мы специально выбрали жилье напротив Башни: хотели поселиться вдали от всех.

— Моя свая с края? — стал постукивать липовыми ногтями по дубовым подлокотникам гость.

Сверч встревожился: острые ногти могли нанести неизлечимые раны подлокотникам кресла, любовно отшлифованным его собственными рукавами.

— Что с вашим сыном? — попробовал он отвлечь посетителя от стучания.

— Сбежал! Фамильную вещь украл! Выменяет, небось, на окурок. За его поимку, то бишь находку, награду назначили!

— Большую?

— Целую копейку!

— Мне, кажется, вы не картограф, — неожиданно заявила бабушка.

— А кто? — выдернул Клювин из кармана фарфоровую трубочку, будто она была документом, удостоверяющим, что он действительно картограф, живущий в облаках синего дыма. — Спичек не найдется?

— У нас не курят, — поправила бабушка чепец.

— Ну уж позвольте, — многозначительно посмотрел на Сверча пришелец. — Не пробовали с табачком мечтать?

Он еще громче забарабанил ногтями по беззащитным подлокотникам. Мало того, из разнородной обуви вдруг донесся жуткий хруст пальцев. Казалось, что красная туфелька и болотный сапог сообща топчутся на трескучей фольге.

Дедушка мысленно застонал.

— Берите спички, — поспешно сказал он. — У вас за спиной в нише.

Внутренний голос закричал ночному визитеру, чтобы он ни в коем случае не лез за спичками в подозрительный провал за креслом. Но картограф с запавшими глазами давно привык никому не верить, даже солнцу, показывавшему точное время, и туче, показывавшей точный дождь. Поэтому и внутреннему голосу, которого к тому же никогда не видел, а только слышал, он не поверил.

Сопя, гость сунул пятерню в черный многоугольник, пошарил там и, не найдя гремучего коробка, задвинул руку поглубже. Но и там нащупал, видимо, одну беспросветную пустоту. Недовольно он вытащил руку наружу и, подпрыгнув, взревел благим матом.

— Тише! Девочек разбудите, — забеспокоилась бабушка.

— У меня ру-у-ки-и-и нет! — превращаясь в подпевалу ветра, ужаснулся он.

— Видим, видим! — успокоил его дедушка, заняв освободившееся кресло.

«Теперь я его никому не уступлю», — облегченно подумал он.

Рука у незнакомца исчезла по локоть. Рукав пиджака тоже пропал. Никакой раны на руке не было. Культя, как докторская колбаса, кончалась гладкой розовой кожей.

— Кто вы такой? — сурово спросила бабушка.

— Картограф! Могу с вами в карты перекинуться... Но моя рука!

— И сын от вас убежал?

— От меня все убегают!

— А ведь мы можем руку вернуть, — сказал дедушка. — Если лгать не будете.

— Ладно! Я не Клювин, а Птицын. Не картограф, а землемер. Нанят Правителем-Восхитителем подтвердить границы Прямой Реки.

— И сын есть? — напомнила бабушка.

— Правитель-Покоритель Извилистой Реки попросил найти одного сбежавшего неуживчика.

— Вы и вашим, и не нашим служите?

— Мы всем служим! Ради моста, восстановите руку! Я и с двумя руками не справляюсь, а с полутора — совсем зашьюсь.

— Подойдите к нише, — отодвинул дедушка кресло. — Опять засуньте туда пострадавшую руку.

— Обождите, — спохватилась бабушка. — Пообещайте бросить курить и врать. Это вредно для здоровья!

— Курить брошу! А без вранья пропаду.

Бабушка безнадежно кивнула.

Землемер Птицын торопливо сунул культю в черный многоугольник и, как ошпаренный, вытащил ее обратно.

— Спасибо! — зачем-то подул он на поблекшие ногти и, убедившись в целости и сохранности руки, поглубже затолкал ее на всякий случай в карман.

Страшный грохот раздался из платяного шкафа.

— Что это? — вздрогнул Птицын.

— Швабра, — узнал дедушка швабру по деревянному голосу.

Действительно, это упала швабра, хотевшая обратить внимание постороннего на то, что ее ни за что упрятали в темницу.

— Швабра? — побледнел землемер.

Боком подался он в прихожую, отобрал у вешалки дождевик и, накинув на голову капюшон, вновь превратился в Клювина.

— Куда вы в такую непогоду? — пожалела бабушка.

— Есть сердцу уголок, — бормотал Птицын-Клювин, торопясь убраться из страшного дома, где режут руки, как вареную колбасу, и прячут в одежных шкафах швабры.

— Может, зонтик возьмете? — сердобольно предложила бабушка. — Только в нем моль дырки проела.

— Мы с зонтиками гулять не привыкли, — отшатнулся гость от зонтика, как от змеи, и стал спускаться по рыбачьей сети к пристани, обращаясь в мрак и туман.

— Не слишком гостеприимно мы с ним обошлись, — посетовала бабушка.

— Как еще принимать мошенников? — буркнул дедушка.

Но на душе у него тоже скребли не то кошки, не то мошки, не то сам генерал Мышкин с украденными накладными ногтями.

Глава 14. Подземное колесо

Луна на огнедышащем одноколесном велосипеде въехала на сумеречный мост. Пава с Картошечкой вскочили с дивана одновременно. Пава стала причесываться перед почти неразличимым зеркалом.

— Ты темноту причесываешь, а не себя, — фыркнула Картошечка.

— Бабушка говорит, в темноте становишься красивее.

Картошечка заглянула в зеркало:

— У нее сегодня сдуло шляпку, и я увидела, никакой дырки у нее в голове нет. Просто на макушке мало волос.

— Ха-ха, я это давно знала.

Потихоньку, чтобы никого не разбудить, они вылезли из окна кабинета и по крученым нитям сети спустились на пристань.

Городские огни сверкали и переливались вдали, будто кто-то приоткрыл грандиозную мыльницу, набитую золотыми песчинками. «Счастливые большуны! — фантазировали девочки. — Что они делают под такими огнями?» Недавно они спросили об этом дедушку, но тот отмахнулся: «Радуйтесь, что вам достались не лампочки, а светляки и гнилушки!» Бабушка выразилась еще непонятнее: «Под фонарями кажется, что происходит много чего, но под звездами видно: ничего не происходит».

— Вон Ронька, — заметила Пава.

— Он у тебя уже Ро-о-онькой стал? — протянула Картошечка. — А Кривс кем? Кривсиком?

Темные фигурки мостовичков и вправду виднелись возле громоздкой коряги, похожей сейчас на зловещего однорукого толстяка. «Уныло, наверно, лежать возле самой воды и ни разу не искупнуться!» — подумала Пава.

— Хотите, научим вас, как стать невидимыми, — предложила Картошечка мальчикам.

— Я охотник! — сказал Рон. — И сам должен ходить так, чтобы меня не видели.

— А меня и так никто не видит и не слышит, — отрезал Кривс.

— Давай мы тоже не будем превращаться в невидимок, — шепнула Пава.

«Ты, Павочка, хочешь, чтобы твои локоны увидели», — хотела сказать Картошечка.

Впервые в жизни сестры ночью встречались с мальчиками. Когда они жили в городе, девочки-мостовички постарше иногда шептались о таких встречах, называя их почему-то свиданиями, хотя ночью ничего не видно. «Что они делали на этих невиданиях? — гадала Картошечка. — Тоже следили за шпионами?» Более увлекательное занятие трудно было представить.

Один раз Пава попросила бабушку рассказать, как она встречалась с дедушкой. «А мы не встречались, — улыбнулась бабушка. — Мы сразу перестали расставаться!»

Ронька кинжалом срубил четыре листка и показал, как завернуться в листок, закрепив черенок под горлом. Кривс достал из заплечного мешка несколько светлячков, прикрепленных к стебелькам, и раздал каждому. Картошечка уронила сначала листок, следом светляка. «Может, мне упасть?» — пришло на ум Паве.

Подняв над собой живые, зеленовато мерцающие огоньки, мостовички перебрались с дощатого настила на тропинку, ведущую к Извилистой Реке.

Луна, как обычно, наслаждалась сама и наслаждала всю округу. Бесшумно разъезжала она по протоке, оставляя горящий след колеса. «Уксус!» — выл и свистел ветер. «Сырость!» — цедил сквозь зубы. И вправду, уксусно-резко, не так, как днем, пахли ночные цветы, и холодом тянуло от воды и темных зарослей.

Лю подъехала к Извилистой Реке, когда стало светать. В дороге она задремала и теперь судорожно пыталась вспомнить пароль.

Смутный верзила, стоявший по пояс в тумане, трубно высморкался в воду. «Полицейский», — испуганно разглядела Лю. Но поворачивать назад было поздно.

— Я хотела купить помидор! — запинаясь, произнесла она.

— Сержант Секач, — рявкнул верзила. — У нас, ёксель-моксель, помидоров нет, одна редька.

Он вытащил большой нож и, к ужасу Лю, стал точить его о камень.

— Зачем вы ножик точите? — пролепетала она.

— Сегодня День Точности, — объяснил полицейский.

— Режете тех, кто опаздывает?

— Вся Извилистая Река ножи точит. Пора показать Прямой Реке, захватившей нашу протоку, что не все так прямолинейно, как она думает.

— Помидор! — в панике повторила Лю.

— Огурец, — вынырнул из тумана другой полицейский, которому наточили не только лицо, но и взгляд.

— Товарищ полковник, — озадаченно пробасил Секач. — Вы не Огурец, а Кохчик!

Кохчик выхватил привезенное Лю письмо.

— Сверч про новое заклинание не говорил? — поднял он голову от бумаги.

— Не говорил.

— Зачем он свой дом водой наполнил и рыб туда напустил?

— Каких рыб? — поразилась Лю.

— Ну, всяких... Раков, к примеру.

— Нет там никаких раков.

— Странно, — не поверил Кохчик, ежедневно проверявший наблюдения всевидящего ока. — Передайте брату письмо. Скажите, что нашли его на дороге, — вручил он конверт Лю. — Если выведаете новое заклинание, дуйте на Извилистую реку, Правитель-Покоритель щедро вас наградит!

— Медаль даст? — догадалась Лю.

— Полновесную. И деньги!

— Целую копейку?

— Возможно! Если встретите, войдите в доверие к этому неуживчику, — показал он уже знакомый Лю портрет мостовичка с хохолком, — и к его дружку, который во всем белом.

Лю поскорее хлестнула былинкой по спине своего коренника, и тройка жуков поползла по тропинке.

Кривс, добравшийся со своими спутниками до Извилистой Реки почти одновременно с Лю, выглянул из-за бугорка, едва повозка тети-шпионки тронулась в обратную дорогу. Он призывно махнул друзьям и растворился в травяной чаще. Рон и девочки поспешили за ним. Скоро они добежали до слияния протоки с Извилистой Рекой.

— Тетиных жуков мы обгоним, — отдышавшись, сказал Кривс. — Слышали, я тоже полиции зачем-то нужен?

Солнце готовилось показать розовую лысину. Ранние рыбы пытались хвостами расшевелить воду. Капли росы, как стеклянные бомбы, нависали над мостовичками. «Сорвется одна, от меня мокрое место останется!» — покосилась на них Картошечка.

— Я чуть не упала, когда Секач нож достал, — призналась Пава.

— Моя веревка его бы связала, — быстро шагая, оглянулся Кривс. — Что за заклятие придумывает ваш дедушка?

— Не знаем.

— Надо всех предупредить, что Извилистая Река хочет напасть на Прямую! — на ходу взъерошил волосы Ронька.

— Я скажу дедушке, — встрепенулась Пава, вспомнив мотылька, задевшего ее крылышком.

Картошечка отстала, заглядевшись на жирную волосатую гусеницу с тонким хвостиком, которым она помахивала, как тросточкой. «Знаешь, какие у меня родственники?» — хвастливо прошелестела гусеница. Но Картошечка гусеничного языка не знала.

Внезапно в миллиметре от ее башмачка земля бесшумно раздвинулась, и в ней образовалась широкая щель. «Ничего себе!» — ахнула Картошечка и осторожно заглянула в открывшуюся перед ней пропасть.

Стены щели были абсолютно гладкими и уходили в беспросветную глубину. Еле слышный шорох и монотонное механическое ворчание доносились оттуда. Тусклый отблеск скользнул по поверхности гигантского, вращающегося во мраке колеса, и у Картошечки оборвалось сердце, когда ее пронзило внезапное убеждение, что огромное колесо — всего лишь малая часть непредставимо громадного механизма.

Непонятно, сколько секунд она оцепенело простояла над бездонным разрезом в земле. Вдруг так же внезапно, как прежде, стенки щели плавно сомкнулись. Холодный палец прошелся по позвоночнику Картошечки: она запоздало поняла, что только чудом не упала в страшную бездну.

— Замести следы! — поглядел вслед удаляющемуся скрипу Кохчик.

Его подчиненный соорудил из нескольких травинок жидкий веник и стал добросовестно подметать туман, пятившийся от него на ватных ногах. Подойдя к реке, сержант стал тыкать веником в воду.

— Ты что делаешь? — удивился полковник, растягивая и устанавливая что-то похожее на черную палатку.

— Топлю соплю!

— Коплю соплю? — не расслышал Кохчик.

— Не коплю, а топлю. А она не тонет! — обиделся сержант.

— Иди сюда! — прикрикнул Кохчик. — Сегодня отправишься на протоку!

— На ботинке?

— Нет, плавсредство мне самому потом понадобится. Будешь будоражить Сверча! Инженеры-мечтатели, когда их будоражат, быстрее соображают. Скажешь, что из полиции тебя выгнали.

— За что?

— Придумай, что убил кого-нибудь.

— Не поверят! За такое не увольняют.

— Признайся, что ручку у меня украл…

— Понял, ёксель-моксель!

— А пока помоги мне с авиавором.

Авиавор был последним изобретением инженеров-мечтателей Извилистой Реки, которых не только постоянно будоражили, но и почти не кормили, потому что известно: лучше всего мечтается в голодном состоянии.

Сержант стал скручивать тугие резиновые жгуты и сдавливать стальные пружины в моторе. Расправил на песке черные выгнутые крылья. Подсадил Кохчика на высокую табуретку и помог пристегнуться. Поднял смоляные борта фюзеляжа и накинул на Кохчика фонарь кабины в виде вороньей головы с натуральным клювом и круглыми стеклышками вместо глаз. Секретный летательный аппарат, абсолютно похожий на ворону, темнел на берегу.

Полковник потянул на себя рычаг штурвала. Авиаворона подпрыгнула в воздух и замахала крыльями. Резиново-пружинного двигателя хватало ненадолго. Но Кохчик не собирался лететь далеко.

Крылья производили звуки: «Пых-пых-пых!», будто аппарат на лету превращался в закипающий чайник. Но хотя в полете неплохо было бы выпить горячего чайку, полковник знал, что это не получится: заварки в ворону не насыпали.

— Все видимое — видимость, — меланхолично шептал он, глядя на проплывавшую под ним землю. — Все слышимое — слышимость.

Глава 15. Трубка с секретом

С утра бабушка попросила закрыть зловещий многоугольник, потому что испытывала неудержимое желание если не заглянуть в него, то хотя бы бросить туда шляпку. И в чем бы тогда она сегодня ходила?

Сверч не сразу согласился. Он хотел провести эксперимент: дождаться, когда в дыру прыгнет бодрый солнечный заяц, и посмотреть, что получится.

— А вдруг за ним солнце втянется? — предположила Муша.

Дедушка с сожалением решил пока не рисковать небесным светилом. Нарисовав на листе бумаги череп с костяным знаком умножения, он заклеил жутковатую нору в никуда. Вместо поисков великого заклинания вновь приходилось заниматься ерундой. Дорогу к большому, как обычно, загораживали всякие мелочи.

На звучной жестяной крыше зашуршала и заерзала ворона. «Эта карга специально является напоминать о смерти!» — подумал дедушка. Он подсчитал, сколько дней у него осталось. Получилось немного. Тогда Сверч стал переводить дни в часы и слегка приободрился. Чтобы окончательно успокоиться, надо было посчитать оставшуюся жизнь в минутах, а лучше в секундах.

С пристани послышался знакомый невообразимый скрип. Сверч даже уши не заткнул. Он знал, что это подъехала Лю, а родственники для того и созданы, чтобы испытывать наше терпение.

Лю, робко войдя в сваю, нашла брата мрачно сидящим в кожаном кресле со скрещенными на груди руками. Особенно ее ужаснуло, что за его спиной в такой же грозной позе застыл череп с крест-накрест сложенными костями.

— Прости, Сверчок... — всхлипнула она.

И дедушка, у которого хорошо получалось лишь выглядеть суровым, но не быть им, с досадой сказал:

— Такого лопуха, как ты, во все, что угодно, можно впутать.

На ресницах у него блеснула слеза. Вбежала бабушка в маленькой шляпке с вуалью, сжала под ней руки и заплакала вместе со всеми. Ведь одна плачущая голова — хорошо, а четыре — лучше! Откуда четвертая? Мертвая голова тоже плакала: на бумаге еще не такое бывает!

Внучки не меньше бабушки обрадовались, что тетя Лю уже вышла из шпионов. И все же капельку были разочарованы. Они надеялись, что рассвирепевший дедушка превратит тетю хоть на полчасика в бабочку или в муху, а все кончилось простыми слезами.

— Извилистая Река идет войной на Прямую! — выпалила Лю. — А еще мне письмо дали. Я его на дороге нашла.

Ворона, сидевшая на свае с полковником полиции в глазах, одобрительно кивнула.

Сверч, вскрыв конверт, прочитал: «Именем Правителя-Покорителя предупреждаем: наполнять дом водой и разводить в нем рыб воспрещается! Штраф — 19 месяцев в мешке на дне пруда».

— Просто объявление! — поморщился он.

— А я колесо видела! — вмешалась Картошечка. — Земля раздвинулась, и там громадное колесо вращалось.

— Огромное, говоришь? — заинтересовался Сверч.

— Что за колесо? — осведомилась бабушка.

— Может, мирового хаоса... Или порядка... — пояснил дедушка. — Рядом с ним было что-нибудь?

— Толстая гусеница в полоску.

— В следующий раз, возможно, будет змейка, проглотившая свой хвост. Потом воронья нога, после мертвая землеройка... Понятно?

— Понятно, — кивнула Картошечка.

Дедушка приходил в ярость, если его не понимали.

— Можно мне прилечь? — взмолилась Лю. — Я две ночи не спала.

Бабушка, не касаясь перил, повела тетю по винтовой лесенке вниз.

— Представляете, Лю вместилась в детскую кроватку! — пораженно сказала она, вернувшись.

— Большое всегда вмещается в малом, — пожал плечами дедушка. — Зовите соседей на собрание! — распорядился он.

Ронька пришел с начищенным до блеска рожком. Чучело из сосновой шишки не отвадило ворону. Она, оказывается, перебралась на соседнюю крышу. Он вскинул рожок, но не успел дунуть в него, как ворона вскрикнула: «Карапуз!» и камнем полетела в сторону Извилистой Реки. «Пугая других, умираешь со страху», — подумали внутри нее.

Бочкина нарядилась в сверкающую трубу. Кривс химическим карандашом украсил свое запястье копией синюшной подлодки, стоявшей на приколе на руке мичмана. А мичман явился с длиннющей копченой рыбой за спиной и со стеклянным кубическим ящиком на голове, наполненным золотой жидкостью.

— Светло в кубе, — пробормотал Сверч. — Что это у вас?

— Аквариум.

— Вижу, что аквариум. А что в нем?

— Конечно, пиво! — удивился мичман. — Хотите? Холодненькое!

— Безусловно, хотим, — подняла бабушка вуаль. — Только если в нем пиво, это не аквариум, а червизиариум.

— Ну да, в нем можно и червей держать, — согласился Бочкин.

Он достал из-за пазухи четыре высоких деревянных стакана, зачерпнул ими пенистого напитка и раздал взрослым. — Ну, глубокого погружения!

Пиво, привыкшее к кубическому существованию, с неудовольствием ощутило, что его принуждают теперь к конусообразному. Но приучиться к новой жизни не успело. Дедушка, не отрываясь, осушил свой стакан. «Бочковое!» — причмокнул он. Как будто у Бочкина могло быть другое!

— Не побрезгуйте маленьким угощением, — вручил мичман бабушке гигантскую рыбину.

Бабушка, на которую нежданно свалилось медно-чешуйчатое страшилище выше ее ростом, пошатнулась. Она не любила подарков, особенно большого размера, поэтому хотела вернуть великанскую рыбу мичману, но припала к стакану и забыла о рыбине.

— На протоке вот-вот начнется война между Извилистой и Прямой Реками, — сообщил Сверч. — Я хочу сделать корабль и уходить. Кто со мной?

— Куда поплывем? — поднял мичман аквариум, но тут же понял свою ошибку, взял вместо аквариума червизиариум и подлил всем пива.

После горячих новостей всегда хочется холодненького бочкового.

— На остров, где никогда не бывает зимы.

— А он есть, этот остров?

— Неважно! Все равно больше плыть некуда.

Дедушка с мичманом потянулись стаканами друг к другу. Философы всегда тянутся друг к другу.

— Назначаю вас комендантом протоки! — объявил Сверч.

— Есть! — покосился Бочкин на жену и решил, что первым приказом по гарнизону запретит игру на духовых инструментах. Внезапно он заметил на руке Кривса химическую подлодку. — Такое заслужить надо! Сдирай все лыковой мочалкой!

— Не надо мочалкой, — провел дедушка ладонью по руке Кривса.

Нарисованная подлодка вмиг пропала. Сверч удовлетворенно улыбнулся. Неожиданно он заметил, что подлодка синела теперь на его ладони. Он вытер ее о другую ладонь. Проклятая подлодка перескочила справа налево. Дедушка непринужденно опустил руку под стол и потер ладонь о брюки. На брюках появился сначала перископ, потом всплыла вся подлодка. «Выброшу штаны, все равно они великоваты», — успокоил себя Сверч.

Мичман хотел дать Кривсу подзатыльник. Но тот юркнул под стол. Вынырнув, протянул Сверчу фарфоровую трубочку:

— Под столом валялась.

— Землемер забыл, — наполнила стаканы бабушка.

— Подарите ее мне, — кашлянул мичман. — Кто плавал, обязательно с носогрейкой ходит.

— Минуточку, — сказал дедушка.

Он взял перочинный ножик, поковырял острием в потемневшей чашечке трубки и выдрал оттуда... крохотное ухо! Все ахнули. Ухо трепетало, как моллюск.

— Огнеупорное! — определил Сверч и, подойдя к форточке, брезгливо вытряхнул чужое ухо в протоку.

Последнее, что услышал генерал Мышкин, внимательно вслушивавшийся в их беседу, было непонятное, скорее всего, иностранное слово: «Бульк!» После этого наступила тишина.

Вдруг с пристани послышались громовые удары: бум-бам-бум! Дедушка вскинул ладони к ушам. Но чтобы закрыть слоновье ухо, требовалась слоновья лапа.

— Уймите шум! — простонал он.

— Бум-бум! — ответила пристань.

— Чайной ложечкой звенят, — пробормотала во сне тетя Лю.

Выскочив за порог, все стали спускаться к берегу. Голый по пояс здоровяк установил на помосте наковальню и бил по ней кувалдой.

— Секач! — узнала Картошечка.

— Я кузнец, — не прервал сокрушительных ударов Секач.

— Вы же полицейским были.

— Уволили, ёксель-моксель! Ручку у начальника украл.

— Красную или черную? — прищурилась Картошечка.

На лицо Секача набежало беспокойство.

— Мне не сказали... Дверную! — обрадовался он.

— А что куете?

— Я не кую, а будоражу.

— Громко будоражить каждый умеет, — презрительно сказала Картошечка. — А тихо будоражить можете?

— Это как? — будто зацепившись за облако, застряла кувалда в небе.

Секач задумался и через несколько минут радостно топнул ногой. Он собрал сброшенный с себя свитер в плотный ком, положил его, как подушку, на землю и обрушил на него свой молот.

— Не бей хвостом по палубе! — скомандовал мичман. — Я комендант протоки.

— Кузнецы комендантам не подчиняются.

— Сказано, не бей хвостом! — сунул Кривс под нос Секачу деревянный жетон Шпината.

Полицейский сразу поджал хвост.

— Кто такой? — достал мичман оглохшую трубочку.

— Сержант, то есть кузнец Секач.

— Сержант или кузнец?

— Сержант-кузнец.

— Подо-зрительно, — процедил мичман, как выражаются те, кто привык взирать на мир из-под воды, из-под стола и вообще из-под чего угодно. — Связать его!

Кривс напустил на полицейского веревку, и та белой шершавой змеей стала обвиваться вокруг Секача.

— Получилось! — оживился Кривс.

Но веревка нежданно перекинулась на мичмана так, что тот выронил трубку, и вмиг накрепко примотала его к Секачу.

— Пусть Секач с вами в бочке переночует, — сказал дедушка мичману. — В сваю такой громила не влезет!

Есть призрачный час, когда время, застывая, превращается в розовое желе. Зевая, Лю выбралась из своей кроватки и поднялась в большую комнату. Арбузные ломти заката алели на полу. На столе белела записка: «Милая Лю! Еда в чулане. Кушай на здоровье! Муша».

— Мне есть совсем не хочется, — сонно пробормотала Лю.

Сладко потянувшись, она отправилась в кладовку. В глаза ей вплыла огромная копченая рыба, распростертая на длинном резном блюде.

— Тут на десятерых хватит, — покачала головой Лю и понесла блюдо в зал.

Сев за стол, она завороженно уставилась в окно, где закат превращал лягушек в красных девиц. Теперь, когда у Лю была своя комната, да еще с любимыми с детства вещами и книгами, в ней проснулось забытое счастливое чувство, что все еще впереди.

Когда она вышла из розового забытья, перед ней, как громадная костяная стрела с мохнатым оперением, лежал дочиста обглоданный рыбий скелет. «Как это я всю рыбу съела? — оторопела Лю. — И куда скелет девать?»

Ее взгляд упал на черный многоугольник за креслом. Череп и кости больше не закрывали дыру. «Уже можно пользоваться», — догадалась Лю. Она сунула останки рыбы в темный провал и пошла мыть тарелку.

В дверях вместе с внучками и дедушкой появилась Муша.

— Не стойте на ветру, — поторопила она. — На ужин рыба.

— От нее только скелет остался, — растерялась Лю.

Сверч огляделся по сторонам, гадая, в какой шкаф мог забиться скелет.

— Я его уже убрала, — сказала Лю.

— Куда?

— В мусоропровод!

Глава 16. Корабельное заклинание

Солнечные зайцы, как солнечные черти, вновь прыгали по комнатам, ветер заигрывал с белой занавеской, дождь только и ждал, когда его позовет дочка из бочки, и полуразмытая туманная луна, как почтовый штамп волшебной страны, стояла на синем небе.

В свае остались только дедушка и бабушка. Сверч ломал голову, как сделать корабль, который вместил бы всех мостовиков с протоки. У бабушки было не менее важное дело: сшить шляпку, которую она будет носить в плавании.

Комендант Бочкин построил на дощатом настиле свой гарнизон. Пава с Ронькой оказались стоящими плечом к плечу. Наверно, виноват был порыв ветра, подтолкнувший их друг к другу.

— Надо постараться задержать противника, — объявил Бочкин. — Ты с нами? — обратился он к плененному полицейскому.

— Если б задержать любого мостовика, я бы со всей душой... А от армии и флота самому можно схлопотать, — засомневался Секач.

— Перегородим протоку сетью, — предложила Лю.

Секач уважительно посмотрел на нее. Таких умных мостовичек он не встречал. В полиции работали совсем другие. Нагнать страху на кого угодно, это пожалуйста! Зато как остановить целый флот, ни одна бы не додумалась. Вот бы кого назначить начальником вместо придирчивого Кохчика. «Соплю коплю», — с обидой вспомнил он.

— Сетью можно, — подтвердил Бочкин. — Но что делать с армией?

Мичман-подводник никогда не задумывался о противостоянии с пехотой. Под водой она появлялась редко и обычно в неживом состоянии.

— По сторонам тропинки громадные сорняки, — осенило Паву. — Надо их подрезать и по сигналу обрушить на наступающую колонну!

Секач перевел восхищенный взгляд на нее.

Мичман с женой принялся привязывать сеть к доскам дебаркадера. Сузафон, разинувший золоченую пасть над Бочкиной, не находил себе места. Лю вместе с Секачом поручили переправиться на другой берег и закрепить сеть там.

— Стакан и плавать может? — удивился Секач. — А права на управление водным транспортом есть?

— Вот огрею тебя веслом по башке, забудешь свои замашки! — пригрозила осмелевшая Лю.

Пава и Ронька перешли на правую сторону тропинки и топорами начали подсекать толстые стволы лопухов. Картошечка с увязавшимся за ней Кривсом углубились в траву, подпиравшую тропинку слева.

Кривс уставился на розового дождевого червяка.

— У червяка тоже тайна? — оглянулась Картошечка.

— У всех своя тайна, — спокойно ответил Кривс. — У червяка, у сосны, у последней сосновой иголки...

— А какая у меня тайна?

— Совсем простая: ты думаешь, хорошо бы, если б меня звали не Кривсом, а Прямсом!

Картошечка слегка покраснела.

— Кривс не значит кривой. Просто, когда я родился, неизвестная птица кричала из темноты: «Кривс-кривс!» Вот меня так и назвали.

Скоро растения вдоль тропинки были готовы к травоповалу, а рыбачья сеть перегородила протоку.

— Давайте спихнем корягу в протоку, — спустился на пристань Сверч с бабушкой. — Я бы один справился, но физические упражнения полезны каждому.

Все поняли, дедушка хочет освободить помост для строительства корабля. Мостовики уперлись руками в корягу, из которой, как бивень, торчал заостренный сук, но изъеденная древоточцами деревянная туша даже не шевельнулась.

— Пусть Картошечка возьмет ее в руки! — нашлась Пава. — Они у нее дырявые.

И правда, стоило Картошечке попытаться обхватить корягу, как та вывалилась из ее рук, покатилась к краю помоста и, исполняя давнишнюю свою мечту, упала в воду, вырвав из нее пригоршню сверкающих гвоздей.

Подойдя к коряге, дедушка забормотал свежее заклинание. Как ни тихо он говорил, отдельные слова до мостовиков долетели. Когда читают заклинание, у всех уши встают на цыпочки.

Кто-то услышал: «По руке». Кто-то: «В кармане». До кого-то донеслось: «На пауке». До кого-то: «Где Ваня?» Коменданту вообще послышался целый стишок:

Поплывем по реке,

Как в старинном романе,

На плоту, в сундуке,

На любимом диване...

Он не мог поручиться, что правильно услышал эти строчки. К тому же помнил, что случилось с супругой, попытавшейся воспроизвести чужое заклинание. Поэтому сразу выбросил услышанное из головы.

Трудно даже понять, каким образом стишок долетел до этой книги. Читатели не должны повторять его вслух. Никто не гарантирует, что с ними не произойдет чего-нибудь непоправимого и они не окажутся верхом на пауке зажатыми в руке какого-нибудь дяди Вани.

— Готово! — вскричал Сверч.

Зрители были ошарашены: в воде качался тот же массивный пень с выступающим из него острым суком. Но хотя коряга и сохранила главные свои дубовые черты, кое-что в ее внешности изменилось. Вверху появилась длинная легкая будка, над которой дымила кирпичная труба.

— Камин! — не поверила глазам тетя Лю.

— Ходовая рубка и камбуз, — поправил Сверч.

В будке, как свернувшийся в калачик плоский еж, торчал штурвал, рядом с ним, не уступая в размашистости дедушкину уху, темнела воронка для переговоров с машинным отделением. На камбузе блестели сотни стеклянных банок.

— Зачем столько банок? — удивилась Картошечка.

— На кораблях всегда бьют склянки, — снисходительно объяснил мичман.

Перед ходовой рубкой, вернее, будкой виднелся обширный люк, в который вели ступеньки деревянной лестницы.

— Вход на нижнюю палубу к каютам, — сказал Сверч.

Бока коряги украшали стеклянные иллюминаторы. На корме, где была каюта дедушки и бабушки, светилось квадратное окно совершенно деревенской наружности.

— В окно выбрасывать предметы удобнее, чем в иллюминатор, — пояснил Сверч.

— Дедушка, а бывают круглые корабли? — задала Картошечка вопрос, мучивший всех, кто смотрел на пень.

— Еще бы! — обиделся Сверч. — С глубокой древности. Naves rotundae!

По спинам слушателей пробежали паучьи ножки. От заклятий на чужих языках ничего доброго ждать не приходилось. Но всех успокоила тетя Лю, радостно воскликнувшая, что недавно в скверике она тоже видела навес и ротонду. Дедушка мрачно взглянул на сестру.

— А мачта с парусом будет? — спросила бабушка, вышедшая в матросской бескозырке с лентами, надев которую, она испытала непреодолимое желание залезть на мачту до верхней перекладины, расставить руки и, балансируя, пройтись по ней, чтобы Сверчок закричал от страха и убежал в каюту прятать свои слезы.

— Не будет, — огорчил ее Сверч, умолчав, что вместо паруса у него чуть не получился сначала палтус, потом гарус, а затем перед его глазами вырос вдруг чей-то гигантский окровавленный палец и строго погрозил ему. — Зато есть двигатель. Модель 6УЛ-1ЩХ.

Все онемели, потому что никогда о таком двигателе не слышали.

— Шесть утиных лап и один щучий хвост! — с торжеством расшифровал Сверч, и мостовики пораженно разглядели, что коряга обзавелась пружинистым хвостом из серебра, перламутра и мокрых радуг, а также оранжевыми утиными лапами.

— Это судно не развалится у нас под ногами? — с сомнением всмотрелась Бочкина в просверленные жуками бока коряги.

— Вся Земля может в любой миг разлететься под нами, — успокоил дедушка.

— Жаль, мы не можем погружаться! — посетовал мичман.

— Любой корабль в состоянии уходить под воду, — заверил Сверч. — Но упаси мост от этого!

Первыми на борт коряги перескочили солнечные зайцы. Естественно, они собирались плыть зайцами. Следом побежали муравьи. Шестиногих красноглазых грузчиков вызвала предусмотрительная бабушка. За капельку меда они всегда были готовы помочь с переноской тяжестей.

За цепочкой муравьев бежали, бдительно поглядывая по сторонам, настороженные мыши. За каждой из них неотступно следовал серый хвост. Мыши понесли в трюм желтые зерна.

— Откуда пшеница? — удивленно спросил Сверч у довольного мичмана.

— Из поля, вестимо. Я мышам две корки сыра пообещал.

Нападения следовало ждать в любую минуту, поэтому Кривса отрядили в наблюдатели на нижнюю ветку сосны. Остальные перетаскивали на корабль вещи.

— Оставляем все ненужное, — командовала бабушка. — Болезни, большунов, Шпинат... Правителя-Восхитителя и Правителя-Покорителя, — продолжила она беззвучно. — Берем только необходимое: небо, звезды, солнце, луну...

Дедушка добавлял:

— Не берите ничего! Даже самих себя... Все найдете в дороге.

Бабушка первым делом взяла зеленую картонку с дедушкиными заклинаниями, мешок со шляпками и записи своих исследований. Заклинания еле слышно пахли мышами, шляпки — бабушкиными печалями и радостями.

Дедушка выпилил из стены черный тринадцатиугольник, попросил у бабушки железный чемоданчик и уложил в него извлеченную из сваи черную пустоту.

Тетя Лю перенесла букварь. Детскую кроватку и рюкзак с косметикой ей услужливо перетащил Секач. Картошечка взяла полицейский арбалет, уже не казавшийся ей тяжелым, и платья, которые в последнее время стали слегка малы. Пава пригнала Немака, который топорщил лакированные крылья и не понимал, зачем его привели на корягу, где не росли питательные цветы и травы.

— Наступают! — заорала сосна диким голосом. — Армия Извилистой Реки!

Глава 17. Восемьдесят девятое созвездие

Ронька, Пава и мичман с женой кинулись в заросли по одну сторону тропы. Лю, Секач и Картошечка с Кривсом скрылись в траве на противоположной стороне. Дедушка, желавший всем руководить, хотел ринуться сразу в обе стороны, но бабушка удержала его.

Марширующие ноги лучников, пращников и простых кулачников ударяли по земле, как приглушенные молоты. Казалось, протоку идет будоражить целый кузнечный цех. На жуках-вонючках, затыкая носы, ехали кавалеристы.

Ронька затрубил в рожок, и солдаты, будто им прочистили уши, вместо ругани и окриков командиров неожиданно услышали голоса своих девушек и родителей. «Зачем воевать, когда можно дома сидеть?» — остолбенели они и стали бросать оружие и слезать с бронированных отравляющих жуков.

И тут на разбредающихся воинов и расползающиеся химические подразделения начали валиться многолетние травы. Мужские соцветия падали с треском, женские — судя по сбивчивым воспоминаниям мичмана — с треской. И чем больше растений валилось на разбегающуюся армию, тем больше неба открывалось и радостно светлело над тропинкой. Небо беззвучно раздвигалось, и в нем образовывалась бездонная щель.

«Мы освобождаем небо», — ликующе подумала Картошечка и закричала во все горло:

— Свободу небу!

Она не сразу различила, как вверху металлически-синевато блеснула поверхность исполинского вращающегося колеса с лопастями. Остальные этого не заметили, особенно Бочкина, которая никого, кроме сузафона, не видела. Всех захватил победный порыв. Скоро вся трава повторяла: «Свободу небу!» Даже Секач страшным басом требовал дать полную свободу небесам, хотя не очень понимал, что это значит.

А дедушка, услышав рожок, ощутил, что необыкновенное заклинание, которое он мечтал придумать, почти у него в кармане. Несбыточное всегда под рукой!

Пока Сверч и его команда праздновали победу, в протоку входила квинквирема, на которой пылал местью Мышкин. Он не мог исполнять служебные обязанности с прежним рвением. Порой ему казалось, что у него в рукаве не на все готовая рука, а на все готовая палка вареной колбасы.

— Внимание! — гаркнул он. — Большуны потеряли конфетную бумажку. Матросы, проявившие героизм, получат один квадратный миллиметр фантика и смогут облизывать его с вышестоящим начальником.

— Фантик от ириски или карамельки? — деловито спросил наводчик носового стреломета, целясь в грудь старичка с нечеловеческим ухом.

— Бери выше, — рявкнул Мышкин, — от шоколадного батончика!

Старикашку следовало взять живым. Остальных — лишить имущества, забить в бочку и отправить не в море, где им мог подвернуться сказочный остров, а на дно протоки.

Массивная стрела сшибла с бакена сосновую шишку, всплеснувшую спичечными руками. Шишка полетела в воду, ломая голову, почему падает второй раз в жизни? С детства ей внушали, что хорошая шишка может упасть лишь один раз: зимой или весной. «Уж не стала ли я шишкой легкого поведения?» — волновалась она.

Квинквирема с размаху врезалась в сеть. Сеть напряглась. Она не ловила раньше кораблей, поэтому не знала, как с ними обращаться. Но и «пятерочка» не попадала прежде в рыбачью сеть и не понимала, брать ее на абордаж или сразу выкидывать белый флаг.

Обитатели протоки быстро перебежали на корягу. Только Секач растерянно топтался на пристани.

На палубу квинквиремы вынесли розоватый короб и нажали на переднюю крышку. Из загадочного предмета вырвалась струя голубого пламени.

— Что такое? — ахнул Сверч.

— Секретный огнемет большунов, — пробормотал мичман.

Сверч рванул рубильник включения двигателя. Но коряга не сдвинулась с места.

— В машинное отделение! — воззвал он.

Башмаки мичмана загремели по лестнице.

С квинквиремы из оброненной большунами газовой зажигалки пустили еще одну струю огня.

«Ловить огонь! — завороженно подумала рыбачья сеть. — Только этим стоит заниматься!» Внезапно вспыхнула трава у помоста.

— Горю! — запаниковал Секач.

— Чего ж ты стоишь? — возмутилась тетя Лю. — Прыгай!

Секач прыгнул на корягу, как кузнечик, за которым гналась сороконожка.

— Порядок! — выглянул мичман из люка. — Просто лапу заклинило.

Пристань попятилась от пня-колоды.

— Какое заклинание вы использовали? — уважительно поинтересовался Сверч.

— У меня в бочке была капля дегтя. Ее и использовал.

— Некоторые заклятия не мешает смазывать, — не удержалась бабушка.

И вдруг раздалось протяжное гудение. Это Бочкина, вспомнив, что уходящие в никуда корабли включают на прощанье ревун, впилась заждавшимися устами в круглый рот мундштука сузафона.

И дедушка не схватился за слоновье ухо, а одобрительно кивнул.

Прощай, хор бесхвостых земноводных под управлением размахивающей зелеными лапами сосны! Прощай, лягушка, выдающая себя за жабу, чтобы повенчаться с розой!

Прощай, сметенный травяным нашествием дряхлый помост, похожий на площадь, на которой тени горожан ждут, кто их освободит от чертополоха!

Прощай, гусеница в золотисто-светлую полоску, которая хвастается направо-налево летающими родственниками: «Разве гуси-птицы и гусеницы не родня?»

Счастливо оставаться, трухлявая свая! Будьте здоровы, лежалые прутики, опавшие лепестки, драгоценные стекляшки! Не поминайте лихом, червяки и корни, вылезшие из подземелья!

Прощайте, обрывок белой нитки и обрывки разговоров, которые, как бы высоко ни взлетали, рано или поздно опускаются на землю, и последней, кто их с содроганием слушает, оказывается трава!

— Как мы обойдемся без моста? — с опаской спросила Лю, когда коряга прошла под заброшенным пешеходным мостиком.

— У нас есть мостик, — прищурился Сверч. — Называется: Капитанский!

— Дедушка, можно я постою за штурвалом? — попросила Пава.

Стоило ей так сказать, как все почувствовали, что с детства только об этом мечтали.

— Двинемся по течению или против течения? — кашлянул мичман.

— Пойдем, не думая о дороге, — ответил Сверч. — Только так попадают в волшебные страны.

— Тогда право руля!

Пава перекатила штурвал в правую сторону. Щучий хвост, тянувший за собой расходившуюся водяную борозду, послушно повернул корягу, и путешественники ощутили, как совсем другой мир, могучий и раскатистый, властно подхватывает их. Квинквирема, которая билась в сети, как пламенная муха, осталась позади.

— А я еще одно колесо видела! В небе, — вспомнила Картошечка.

— Судя по всему, мы внутри гигантского механизма, — пояснил дедушка.

— И что нам делать?

— Лично я всегда хотел сунуть в него палку!

Вечер отнимал у реки берега. Спасаясь от ласточек, в рубку влетел комар. Отдышавшись, он с песней и шприцем наперевес атаковал бабушку. И бабушка как настоящий ученый вместо того, чтобы отрубить наглецу кровожадный нос или проткнуть его карандашом, только прислушалась, какую песню он исполняет.

— Разрешите его в руках растереть, — почтительно предложил Секач.

— Опять за старое? — прошипела Лю несгораемому полицейскому.

Усталые беглецы стали разбредаться по каютам. На палубе остались только Сверчок и Муша. Утиные лапы под днищем удивлялись, что над ними звучат не привычные крики, вернее, кряки, а человеческие голоса.

— Чудесно ты превратил корягу, — взяла бабушка Сверча за руку.

— Я в ней сразу корабельную душу почувствовал… Зато за свое главное заклинание так и не сел, — с горечью сказал он. — Сколько нам жить осталось?

— Долго еще! Тебе неделю, мне три дня.

— А что, если у тебя не три дня, а больше?

Бабушка подумала, что ослышалась. Любой мостовик, за исключением, конечно, Сверчка, твердо помнил, сколько дней у него в запасе.

— Четыре? — предположила она.

— Больше! Представь, что мостовики живут не два года, не десять… Вечно!

— Так ты хочешь придумать заклинание… — Бабушка пораженно умолкла.

— Только мы можем сделать это, — прошептал Сверч. — Большунам всегда кажется, что до смерти еще далеко. А когда они спохватываются, им надо по больницам таскаться, а не бессмертие искать!

Сверч неутомимо обежал все строчки в громадных книгах большунов, где они рассуждали о бессмертии. И чем больше бегал, тем сильнее расстраивался. Ему не хотелось приобщиться к миру вечных идей — любая вечная идея, по его мнению, не стоила живого извивающегося червяка; воскреснуть из мертвых — что за бессмертие, перед которым надо умереть? носиться по свету в виде рассеянных атомов — из разбитой тарелки даже супа не похлебаешь! заново родиться в другом теле — он ценил собственное тело, даже к своему уху привык; сохраниться в людской памяти — какое дело беспамятству до чьей-то памяти? Большуны искали не средство для бессмертия, а способ избавиться от страха смерти.

— Иногда я чувствую в себе такие силы, — возбужденно продолжил Сверчок, — что смотрю на луну и думаю: неплохо бы к ней приделать ручку.

— Зачем?

— Чтобы брать, не обжигаясь, голыми руками… Ты не видишь на небе ничего необычного? — понизил голос Сверч.

— Нет.

— Посмотри, под ведром Большой Медведицы приметное созвездие...

— Такое длинное, с треугольной головой?

— Ага.

— И что в нем необычного?

— Это новое созвездие! Уверен, его нет ни в старом каталоге большунов, где 48 созвездий, ни в новом, где их 88. Что-то мне оно напоминает…

— Похоже на рыбий скелет.

— Точно! — одобрил дедушка. — Новое созвездие нарекаю созвездием Рыбьего Скелета! — торжественно провозгласил он.

И вдруг страшное подозрение пронзило его.

— Лю, — ужасным голосом вскричал он. — Это не твой скелет на небе сверкает?

Но тетя Лю уже мирно спала в детской кроватке.

Глава 18. Погоня

Рассветные отсветы колыхались на стенах каюты, как горячие белесые водоросли. От кухонной трубы до шестилапого днища корягу наполняли шелест, всплески, журчание, короче, та захватывающая тайная музыка, что сопровождает любое путешествие.

— Сажусь за работу, — распахнул дедушка окно.

Волнисто-синий водяной рельеф поминутно менялся. Вокруг коряги возникали стеклянные бугры, овраги, которые не просто рифмовались с ней, но мягко приподнимали и опускали ее. Реку не мешало прогладить раскаленным утюгом. Вот бы она зашипела!

— Мост ты мой, чем это пахнет? — принюхался Сверч и вместе с бабушкой поспешил на палубу, где уже собралась вся команда.

Невообразимо аппетитный запах свежеиспеченного хлеба разносился над рекой. На корме коряги была укреплена удочка, но пробковый поплавок не подавал признаков жизни.

Глотая слюнки, рыбы выпрыгивали из воды, чтобы взглянуть на камбуз. Там маячил поварской белый колпак и слышалась негромкая известная всем песня: «Как цветы, как мосты, мы живем под ногами у всех...» Следом разносился стук ножа о разделочную доску, звон ложки о тарелку, блеск половника о полотенце и продолжение песни: «Дождь идет или снег, под чужими живем каблуками...»

Но какой странный голос был у певца! Неужели Лю, обещавшая приготовить завтрак, способна брать такие низкие ноты?

— Секач, — не поверил своим глазам дедушка, заглянув в камбуз. — А где Лю?

— У нее всю ночь горел свет, — испуганно оборвал пение Секач. — Зачиталась букварем, наверно, — с почтением предположил он и поскорее стал раздавать золотистые ломти пышущего жаром хлеба, щедро отягощенного земляничным вареньем.

Картошечка немедленно уронила свой кусок хлеба. Всех разобрало любопытство: упадет он земляничной физиономией вниз или вверх? Известно, что земное притяжение притягивает масляную сторону бутерброда. Как оно относится к хлебу с вареньем, до конца не исследовано. К сожалению, Секач прервал эксперимент, поймав упавший ломоть, как на лопату, на широкую ладонь.

Бочкина, показав медного напарника, получила кусок хлеба не только для себя, но и для сузафона.

— Я считал, песенка про мостовиков ерунда, — вонзая зубы в горячую корочку с прохладным вареньем, нечленораздельно выговорил Сверч. — Но думаю, это заклинание для успешного изготовления хлебобулочных изделий. Вы всегда поете, когда хлеб печете? — строго посмотрел он на оробевшего кока.

— Всегда!

— Вот видите, — торжествующе кивнул Сверч.

— Еще пою, когда кулебяку с корнем лопуха делаю, — несмело признался Секач.

Мостовики восхищенно переглянулись.

— Когда вареники с мокрицами готовлю, — продолжал повар.

Все в восторге зацокали языками.

— Саранчу рубленую жарю...

Экипаж в изнеможении закатил глаза.

— А мне ничего не оставили, — горько протянула появившаяся Лю.

Испугавшись, что она сейчас затопит корягу слезами, ее окружили, наперебой предлагая поделиться хлебом.

Но Секач мигом поднес Лю тарелку с тремя ломтями сразу, и она стала откусывать по очереди от каждого из них.

Река несла не только мостовиков. Множество народа покинуло свои родные места. За компанию родину терять веселее! В воде неслись листочки, веточки, цветочный сор, дохлая оса, соломинки вместе с утопающими.

Казалось бы, все должны были плыть с одинаковой скоростью: одна Извилистая Река в час. Но кто-то вырывался вперед, другой отставал, третий юлой вращался на месте, четвертый застревал у берега. И каждого путешествующего по своим или казенным надобностям река обводила волнистой чертой. Прямых линий она не признавала.

— Чего-то не хватает, — жуя хлеб, сказал дедушка.

Секач побледнел.

— Масла, — обреченно выдавил он.

— Да нет! Нашему кораблю чего-то не хватает. А чего, не пойму!

— Балкона с цветами, — подсказала бабушка.

— Перископа! — поправил мичман.

— Свежего масла, — расстроенно повторил кок.

— Парикмахерской, — взбила русые кудри тетя Лю.

— Эстрады для духовых инструментов, — не согласилась Бочкина.

— Понял! — внимательно выслушал всех дедушка. — Нашему кораблю не хватает названия.

Тут команда увидела, что и вправду плывет не на корабле, а на мост знает какой коряге.

— Бессмертник, — со значением посмотрела Муша на мужа.

— Бессмертник от запоров помогает, — поддержала тетя Лю.

Сверч расстроенно глянул на бабушку: «Видишь, как они понимают…»

— Щука, — показал мичман на корму, из-под которой высовывался пятнистый щучий хвост.

— Тогда почему не утка? — напомнил Сверч про утиные лапы.

— Пава, — не глядя на Паву, вдруг предложил Ронька.

— Нет уж! — запротестовала Пава. — Что за безобразие: коряга по имени Пава?

— Тем более, по имени Картошечка, — поспешно добавила Картошечка, хотя никто не предлагал назвать корягу в ее честь. — Корягль! — осенило ее.

Название понравилось. Оно звучало мягче, чем корабль, а всем известно, что путешествовать на мягких кораблях удобнее, чем на твердых.

И тут печная труба не своим голосом вскричала: «Погоня!»

Своим голосом она вскричать не могла: на ней сидел Кривс, который, побывав недавно на сосне, понял, что многие тайны открываются сверху.

Мостовики застыли с разинутыми ртами так, что оставшийся несъеденным хлеб подумал, что у него появился шанс уцелеть.

Прямо по пятам коряги, если утиные лапы имеют пятки, неслась громоздкая квинквирема. «Пятерочка» была охвачена радостным возбуждением. Матросы, облизываясь, предвкушали награждение кусочками конфетного фантика.

На нос квинквиремы вывели полуобнаженную мостовичку с распущенными волнистыми волосами в полицейской форме. Ее привязали к поручням и стали охаживать тонкими травинками. Мостовичка взвыла так истошно, что Сверч застонал:

— Что такое?

— Сирену включили, — доложил мичман.

— Зачем ее лупят?

— Без розог она не работает, — словоохотливо объяснил мичман. — Осторожно! Сразу за поворотом островок.

— Остров?! — повторил дедушка. — Кривс, к штурвалу!

Мичман ринулся в машинное отделение, чтобы быть наготове, если лапы начнет заедать. Что едят лапы или кто их поедает, никто толком не знал.

— Лапочки! — воскликнула тетя Лю. — Не ломайтесь!

За поворотом «Корягль» чуть не наткнулся на продолговатый песчаный островок, поросший хилыми ивами.

— Криво руля, то есть лево хвоста! — прозвучала команда.

Коряга резко обогнула оконечность острова и, замедлив ход, ткнулась в него с обратной стороны. У берега, на который явно не ступала нога мостовика, будто зеленый костер, шевелился густой куст. Под лиственным навесом река, словно очутившись под чужой крышей, вела себя тише и скромнее.

Вражеская квинквирема не заметила, что беглецы скрылись за внезапным островком. Миновав вытянутое, как желтый язык, препятствие, «пятерочка» ожесточенно замахала веслами, стремясь настигнуть ловко ускользнувшую быстроходную корягу.

Глава 19. Необитаемый остров

— На необитаемых островах обычно водятся подводные лодки, попугаи и сокровища, — оповестил команду Сверч.

— Сокровища трудно найти? — вынул изо рта трубку мичман.

— Отыщите в траве указующий скелет. Он покажет на три сосны...

— Извините, тут нет сосен.

— На три ивы, — невозмутимо поправился дедушка. — Под третьей ивой копайте. Что хотите найти? Золотой песок, монеты, самородки?

— Можно самородок, бо-о-льшой-пребольшой? — сделал широкий круг руками мичман.

— Запросто, — кивнул Сверч, глядя, как от круга, образованного белоснежными с золотыми пуговицами мичманскими рукавами, по воздуху расходятся другие бело-золотые круги. — Привяжите корабль к кусту!

Сходни упали с «Корягля». Мичман взял лопату, а Секачу сунул топор.

— Заготовишь дрова для камбуза!

Из травы, как иголки, торчали острые грибные запахи. Паутина, усеянная капельками росы, свисала с крапивы куском блестящего целлофана.

— Как я соскучилась по земле! — сказала бабушка, надевшая красный капор.

Мостовики выбрались на лужайку, покрытую пружинистым мхом. Мох был таким низеньким, что не верилось, что он входит в разряд высших растений.

— Что будем делать с Секачом? — посмотрел дедушка на недавнего сержанта. — Он служил в полиции, хватал невинных.

— Бросим в реку! — предложил мичман. — Но сначала пусть дров нарубит.

«А кто испечет восхитительный хлеб, а может, румяные булочки?» — подумали присутствующие.

— Надо его судить, — вздохнул дедушка.

Грузный серый коршун проплыл над поляной, уставясь в окуляры желтого бинокля и наполняя небо тяжестью. Мостовики втянули головы в шеи и в пятки.

— Поточите топор о камень! — приказал дедушка Секачу.

Бывший полицейский покорно извлек из-под полы топор.

«Заставить точить топор, которым тебе отрубят голову, это с умом придумано», — оценил мичман.

Раздались жуткие звуки «вжик-жик-жик», и в воздухе, там, где был коршун, появился коржик. Дедушка удовлетворенно усмехнулся.

— Признаете вину? — уселись перед подсудимым выбранные в судьи бабушка, Пава и Картошечка.

— Мои руки виноваты! — оторвал печальный взгляд от уплывающего коржика преступник. — Они от инструмента зависят: дай им дубину, будут дубасить, сунь грабли — начнут грабить, рубанок — станут рубить...

— Какого наказания заслуживаете?

— Смерти от угрызений совести.

— Связать ему руки-ноги и в воду! — оживился мичман.

— Беру его на поруки! — сжалилась Картошечка.

Секач благодарно уставился на нее. «Не зря арбалет ей отдал… И заодно всевидящее око всучил! — укоризненно прозвучало у него внутри. — Неужели у меня совесть проснулась?» — со страхом подумал полицейский.

— Отплываем через два часа, — объявил Сверч и растянулся на душистом мху.

Первым скрылся Секач. За ним — тетя Лю. «Дурашка! — прислушивалась она к шуму, с которым Секач ломился в травяную чащу. — Боится, что суд передумает».

Она поняла, как исправить полицейского: надо дать ему лютик, и он сразу начнет всех любить. «Или лютовать станет!» — послышалось в ее голове. Лю осторожно заглянула в свою голову. Но там было пусто.

На отдаленный песчаный мыс пошагала Бочкина. Она торопилась остаться наедине с трубой. «Это я настоящая сирена», — шептала она, вспоминая, какой замечательный гудок издала вчера при отплытии, и чувствуя, как у нее отрастает неотразимо соблазнительный хвост, которым без ворчливого мужа можно было вволю бить по песку. Ей представлялось, как она трубит в сузафон, и проплывающие мимо моряки кидаются на колдовские сиреневые звуки.

В противоположную сторону, вскинув лопату на плечо, пошел мичман. Темное будущее сменились надеждой, от которой у него посветлело не только лицо, но даже пуговицы на кителе. Он найдет самородок червонного золота! И заживет полной ясной жизнью. С утра будет обмывать самородок чистой водой, днем — полировать бархатной тряпочкой, вечером — любоваться его блеском.

Еще раньше сгинули дети. Отрывая от листа щавеля кислые клочки, они тихо обсуждали, почему квинквирема Прямой Реки увязалась за ними.

— Хотят завоевать Извилистую Реку, — предположил Ронька.

— А мы тут при чем? — пожала плечами Пава.

— Шпинат рассердился, что потерял всеслышащее ухо, — начал Кривс.

— Они за мной гонятся! — перебила Картошечка.

— Почему? — изумились остальные.

— Бабушка сказала, когда я вырасту, за мной все гоняться будут! Давайте, кто быстрее. Чур, я поскачу на ящерице, — показала она на снующих там и тут голокожих пресмыкающихся.

Последним уполз Немак.

— Не понимаю, как люди могут жить на одном месте, — закинул Сверч руки за голову, — в одной и той же квартире, зная, что умрут в знакомой спальне на кровати с потускневшей лакированной спинкой... Нет, я уплываю не от Шпината и войны, а от смерти! Как рыбы, мы будем странствовать среди звезд...

— Die Angst, — сонно согласилась бабушка, любившая мудреные научные термины. — Да, поплывем вместе далеко-далеко.

— Жаль, что заклинание для бессмертия никому не нужно, — прошептал Сверч. — Если б оно было нужно, его бы давно изобрели…

Уже смеркалось, когда мичман наткнулся на костлявый знак, про который говорил Сверч. В траве белел скелет неведомого зверя с зубчатым, как ножовка, хвостиком. Костяные лапки были приложены к выпуклому черепу, будто зверек схватился за голову, узнав, что ему предстоит стать дорожным указателем.

«Тут не за череп, за слезную кость схватишься! — мрачно подумал мичман. — Кем был покойник? Хомяком? Бурундуком? Пусть будет бурундуком, это звучит почти по-флотски», — решил подводник. Как было обещано, он увидел вблизи несколько молодых ив.

«Раз», — загнул Бочкин палец, миновав первую иву. «Два», — скрючил другой палец, обойдя вторую иву. «Три», — остановился у третьего дерева. После этого оглянулся и тщательно пересчитал сначала деревья, потом пальцы. Деревьев оказалось два, а пальцев пять. Каким образом одна ива пропала, а к компании сжатых пальцев примкнули их собратья, было непонятно.

«Может, отрубить два лишних пальца? — хладнокровно взялся мичман за кортик. — Тогда точно со счета не собьюсь! — но рассудил, что держать лопату удобнее, когда в наличии имеются все пальцы. — Сейчас мы вас перехитрим», — пообещал он пальцам и деревьям.

Вернувшись к первой иве, он что было сил стукнул по ней костяшкой мизинца. Подойдя к следующей иве, ударил по ней следующей костяшкой. Наконец, новой костяшкой саданул о последнюю иву.

Теперь ошибиться было невозможно: у него болели ровно три костяшки, и перед ним светлел толстый ствол третьей ивы. С лопатой и предвкушением чего-то большого и ослепительного мичман торопливо обежал ствол. Перед ним чернел холмик свеженасыпанной земли.

Нехорошее предчувствие шевельнулось в Бочкине. Он заглянул в разрытую яму. В ней стоял громадный рундук, вернее, сундук, потому что на суше рундуки, которые не становятся бурундуками, то есть бывшими рундуками, делаются обычно сундуками. На деревянной крышке было выжжено: «Сундук с самородком».

Мичман откинул крышку и заскрипел зубами. В сундуке ничего не было. Он обескураженно поднял голову и увидел, что над ямой горит червонная самородная луна точно такого размера, который он обозначил руками перед Сверчем. «Опоздал!» — безутешно подумал мичман. Он не знал, что к разбору луны никто не успевает.

Когда дедушка раскрыл глаза, луна уже вовсю горячилась в небе. Сверч снова подумал, что неплохо было бы приделать к ней ручку.

Экипаж «Корягля» собрался на поляне. Немак вернулся не один, а с пурпурно-зеленой бронзовкой, которая выставляла торчащие ухватом усики, показывая, что никуда Немака не отпустит.

— Пусть остаются вместе! — вздохнула Пава.

— Надо им на свадьбу что-нибудь подарить, — растрогалась тетя Лю. — Может, крем для бритья?

— Подарим весь остров! — расщедрился дедушка.

Сообща мостовики вышли к кусту, где на якоре, вернее, на бечевке должен был стоять их корабль, и крик ужаса вырвался у всех из груди. На свисавшей с куста бечевке болтался только ветер. А «Корягль» тихо уносило от берега.

Еще минута, и они навсегда бы остались на острове заодно с бронзовками. Но, слава мосту, Секач с охапкой дров вместо спасательного круга прыгнул в воду, настиг судно и богатырским плечом вытолкал его на мель.

Кривс внимательно осмотрел бечевку.

— Ее перерезали, — сказал он.

Глава 20. Встреча с инопланетянами

— Это могли сделать только Секач, тетя Лю и Бочкины, — сказал Кривс после отплытия.

— Своих родителей подозреваешь? — удивилась Картошечка.

— Они меня из приюта взяли, — спокойно ответил Кривс.

Главным подозреваемым был, конечно, Секач. Образ полицейского, заносящего топор над дрожащей бечевкой, так и лез в глаза. Но вместе с ним лез вопрос: с какой стати Секач прыгнул затем в реку и уберег судно от исчезновения?

— У Секача был топор, а у мичмана лопата, — напомнил Ронька.

— Любое терпение лопнет раньше, чем бечевка, которую терзают лопатой, — возразил Кривс.

Бочкина, сжимавшая в руках трубу и сама зажатая в медных объятиях, еще меньше годилась на роль диверсанта. На первый план выходила тетя Лю. Но зачем ей оставаться на песчаном острове? Кремы от загара продавать?

— Жить с Секачом в шалаше! — застенчиво предположила Пава.

Все поразились ее проницательности.

Дедушка включил в подозреваемые не только взрослых, но и детей, предположив, что они вздумали задержаться на острове, чтобы гадать на цветочках и объезжать диких ящериц.

— В каком мире ты живешь?! Никому не веришь! — возмутилась бабушка. — Бечевка сама перетерлась о ветку.

После этого дедушка с облегчением забыл о загадочном происшествии. У Сверча было неколебимое правило: как только появляется неприятная проблема, ее следует побыстрее выбросить из головы.

Горестно сознавая, что вчерашние сутки пошли у него, как он выразился, ящерицам под хвост, он поклялся не вылезать больше из-за стола.

— Глупо было искать бессмертие на протоке, — сказал он Муше. — Его надо искать на реке, ведь бессмертие — не застоявшаяся неизменность, а сверкающее непостоянство!

Бабушка, надев бескозырку, прошла по коридору к внучкам.

— Через два дня я умру, — с моряцкой отвагой сообщила она.

— Не умирай, бабушка! — бросились ей на шею Пава и Картошечка.

— Дедушка хочет придумать заклинание от смерти. Но вдруг я умру за секунду до этого? Тогда он останется без меня, и никакое бессмертие его не спасет! Вы должны учить его!

— Учить дедушку? — не поверили внучки, которых предстоящее бессмертие не слишком заинтересовало, они умирать не собирались. — Чему?

— Жизни!

Муша вручила сестрам две толстые тетради:

— А это мои научные труды. Вдруг пригодятся.

Первый труд назывался «Влияние шляпок разного фасона на мозги и психику бабушек». На обложке второго стояло: «Язык кузнечиков». Девочки сразу открыли вторую тетрадь, про влияние шляпок на бабушку они и так знали.

Но вместо слов кузнечиков и их перевода они увидели между страницами полупрозрачные зеленоватые лепестки с зазубринками и с матово-глянцевыми пятнышками.

— Что это?

— Надкрылья кузнечиков.

— Мертвый язык… — разочарованно протянула Пава.

— Зато красивый, — сказала Картошечка. — И самый легкий в мире!

Кто-то железной рукой постучал к тете Лю. Это был сузафон, из объятий которого выглядывала кучерявая голова Бочкиной.

— Милая Лю, — качнулись кудряшки. — У тебя есть помада?

— Вот помада из зари и шоколада! — автоматически откликнулась Лю. — Хотите матовую или агатовую? С пеной или с рискованной изменой?

— Матовую с изменой, — решилась Бочкина. — Рассчитаюсь игрой на трубе.

«Лучше бы ты помолчала», — поежилась Лю.

Получив помаду, Бочкина поспешила к себе и дрожащей рукой жирно накрасила круглый рот сузафона, которого звали, как она недавно поняла, фон Суза.

Фон Суза был поражен. Хоть он и был трубой, но считал себя мужчиной и никогда не пользовался губной помадой. Трудно было разобраться в чувствах, охвативших его. С непривычки слегка кружилась сверкающая голова. С другой стороны — он это явственно ощущал! — что-то сладостно-волнующее вошло в него и обещало упоительно-туманное будущее.

Бочкина тоже чувствовала себя не совсем в своей тарелке, вернее, сузафоне. При всей любви к нему ей надоело, приникая к его устам, чувствовать привкус медной таблички с надписью «Инженер-мечтатель Сверч». Кому приятно целоваться с дверными табличками, на которых написано имя не того, кому принадлежит твое сердце?

Она надеялась, что теперь все будет по-другому. И предчувствия ее не обманули. Не успела она выбрать, что исполнять — «до-до-до» или «ду-ду-ду», сузафон, взволнованный новым обличьем, сам впился матовым с блеском ртом в ослабевшие, раскинувшиеся, как жаркие барханы, губы Бочкиной.

«Пора вмешаться! — вскочил из-за стола Сверч, услышав, как из недр судна в неведомом прежде экстазе взвыла труба. — Лишить Бочкину сузафона я не могу, это было бы бесчеловечно, то есть безмостовично. Научу ее играть!»

— Объяви экипажу, — сказал он появившейся бабушке, — что сегодня Бочкина даст первый настоящий концерт.

Ничего не подозревающая музыкантша вылезла из люка. Она очень удивилась, увидев, что мостовики вместо того, чтобы с пальцами в ушах разбежаться по каютам, рассаживаются на палубе и, кажется, ждут не дождутся, когда она приложится к сузафону. «Признание рано или поздно приходит, — подумала Бочкина. — Надо только дуть, дуть и дуть!»

Экипаж шепотом обсуждал, чем их угостят: воинственным маршем, вальсом или симфонической поэмой? От нетерпения слушатели захлопали так бурно, что застывший у берега журавль достал из себя другую ногу.

Бочкина поклонилась и припала к сузафону. И на глазах у потрясенной публики из трубы вырвался не рев, не вой, даже не вальс, а легчайший радужный шар.

Он был огромен! И неудивительно… Умножьте соломинку, из которой пускают мыльные пузыри, на громадный сузафон, и вы получите представление, каких размеров был этот необыкновенный пузырь. Если бы его оснастить стропами и веревками, он бы легко унес «Корягль» вместе со всеми лапами и хвостом на сказочный остров.

— Мост знает что! — выругался дедушка, ожидавший от своего заклинания другого эффекта.

— Чудо! — тихо сказала бабушка. — Прекрасная летающая тишина! Как тебе такое пришло на ум?

Сузафон тоже был удивлен до глубины позолоченной души. Вначале ему ярко накрасили губы. Потом из него вырвались летучие шары. «Наверно, с такими губами я и должен испускать многоцветные шары, — догадался сузафон. — Или должна!» — исправился он, поскольку уже не был уверен, кто он и для чего придуман.

Всё новые и новые пузыри выплывали из жерла трубы. Порой от порыва ветра на них появлялись вмятины, как на Луне. Иногда пузыри колыхались, словно великанские медузы. Невесомые толстяки один за другим поднимались в небеса.

Даже в обычных мыльных пузырях столько обаяния, что от них почти невозможно оторвать глаз. Что говорить о переливающихся махинах, восходивших над палубой? Взгляды всей реки были прикованы к ним.

Тяжело летевшая ворона, увидев вереницу огромных ослепительных шаров, вздрогнула. «НЛО!» — подумала она. Конечно, умная ворона не могла такого подумать. Но ее мозги давно вынули, а вместо них вставили Кохчика.

В последнее время полковник все больше нравился самому себе. Он стал жгучим брюнетом, брови и волосы у него торчали, как перья. А главное, у него завелся любимый глагол. Какие бы рапорты ему ни приносили, резолюция была одна: «Карать!»

С размаху ворона приземлилась на острый сук, торчавший из судна беглецов. «Корягль» накренился. Бочкина оторвалась от фон Сузы. Или сузафон оторвался от нее. Это осталось до конца невыясненным. Выглядывавший из камбуза Секач вывалился на палубу.

Только Сверч продолжал отрешенно размышлять о сравнительных характеристиках пузырей земли и воды. Не вызывало сомнений, что пустота, заключенная в них, носила разный характер. Обычно она была округлой. Бывает ли она квадратной?

Бесстыдно виляя хвостом, ворона направилась к распластанному Секачу. Цепкий клюв вцепился в свисающие с него мешковатые штаны.

— Караул! — вскричал кок.

«Тоже хорошее слово!» — подумал Кохчик и понял, что отныне на всех рапортах будет писать: «Караул! Карать!»

Увидев, что ворона готовится к взлету, Лю двумя руками обхватила кока. Несчастные штаны трещали по швам и сознавали, что пропали.

Кривс попытался натравить на ворону свою дрессированную веревку. Но веревка сделала вид, что не поняла приказа.

Картошечка из арбалета — не зря Секач подарил его! — пустила стрелу вороне в глаз. Осколки круглого смотрового окошка посыпались на Кохчика, как прозрачная лягушачья икра. «Караул!» — каркнул он и с развевающимися в носу чужими штанами взвился в небо.

Небесная пустота вмиг засунула синие ноги в беспризорные штаны, и Сверч ясно осознал, что пустоте впору любые штаны. А бабушка машинально прошептала: «Ворон кричит: „Луламей!”, но Луламей никогда не вернется!»

Вороне было не до лирических раздумий. Она стремительно теряла высоту. Наверно, глазные осколки перерезали резинку мотора.

Вздыбив заросли брызг, река набросилась на пернатый летательный аппарат. Полковник Кохчик откинул воронью голову. «Доплыву до берега или нет?» — в панике соображал он. И тут над водой поднялась металлическая кобра перископа.

Ничего этого на «Корягле» не видели. Тетя Лю, стыдливо отворачиваясь, втащила в камбуз полуобнаженного повара и сделала то, о чем давно мечтала: оросила его с ног до головы слезами!

Глава 21. Главпочтамт стрекоз

Дедушка вручил Секачу свои старые брюки. После того, как в брюках завелась подлодка, он почти перестал их носить. Проклятая субмарина, из которой получилась субштанина, появлялась, когда захочет, и всплывала в самых неподходящих местах.

Один раз Сверч нащупал ее в заднем кармане, второй раз увидел на колене, третий — вообще на ширинке. Хорошо, что он был один. Как бы отреагировали окружающие, если бы у всеми уважаемого инженера-мечтателя вдруг на ширинке всплыла подлодка с поднятым перископом?

Довольный собой — всегда приятно подарить кому-то ненужную тебе вещь! — дедушка покинул камбуз.

Между тем Секач был переполнен страхами. Он стал замечать, что коряга понемногу оседает, хотя никакого дополнительного груза не принимает. Постепенно в нем зародилось подозрение, что всему виной его тяжелые мысли о собственном прошлом. Только они могли перегрузить «Корягль».

Надо было изо всех сил удержаться от своих свинцовых дум. Оставить лишь мысли о супах и пирогах. Нет, лучше о воздушных безе и суфле! Плавучий пень неуклонно погружался все глубже. Спустившись в очередной раз за мукой, Секач обескураженно увидел, что в трюме плещется вода.

Кок не мог спать. С приходом звезд река начинала говорить незнакомым голосом. Таинственные шорохи и всхлипы, вдохи и выдохи раздавались за бортом. Казалось, рядом всплывала и во всю пасть зевала чудовищная рыба. Уж не щука ли это, точившая зубы на старичка с огромным ухом? Из трюма доносился приглушенный скрежет, словно «Корягль» задевал острые подводные камни.

Косноязычно, с множеством ёкселей и мокселей Секач поделился своим беспокойством с мичманом. Но тот высокомерно посоветовал не бить хвостом по камбузу. Изменение осадки пня, подозрительные ночные шумы он относил к проискам жуков, которые прогрызали в коряге новые и новые дыры.

Длинный сук «Корягля», как бушприт, таранил пустоту и лез в шестерни громадного механизма, сокрытого в ней. Течение несло суковатый пень так плавно и уверенно, так ослепительно-безлюдно было все вокруг, что казалось, Прямая Река и Извилистая, поделив протоку, совершенно о нем забыли. «Выпрямляются и извиваются в свое удовольствие», — думали дети.

Только бабушка недоверчиво качала головой. И предчувствие ее не обмануло.

— Пятерочка! — испуганным пальцем ткнула тетя Лю в выплывшую из камыша квинквирему, которая сидела там или стояла в засаде, а теперь на всех веслах и парусах неслась им наперерез.

Бабушка натянула на голову новенькую треуголку с золотым галуном и в самом воинственном настроении начала командовать:

— Сверчок, марш в рулевую рубку и не выходи оттуда! Мичман, заставьте лапы грести что есть мочи! Остальные падайте, где попало!

На квинквиреме расчехляли дальнобойную баллисту. Адмирал Мышкин, накинув на себя, как плащ, конфетную обертку, выкатил на палубу изъятую копейку:

— Кто первым взберется на корягу, получит и деньги, и фантик!

На «Корягле», хотя никому даже пирожка с мокрицей не обещали, готовились защищаться. Бац! — угодила в бегущего мичмана меткая подушка, и он превратился в бацмана — не путать с боцманом! — и рухнул, не добравшись до моторного отсека.

По природной мягкости характера — у всех живущих в мягкой траве характер смягчается! — мостовики вместо камней запускали с метательных машин крупнокалиберные пуховые подушки.

Сверч похолодел: на квинквиреме не только заряжали баллисту очередной разрушительной подушкой, но готовились пустить в ход газовую зажигалку.

Мышкин переступал с ноги на ногу. Он рассчитывал, что первый смельчак, прыгнувший на палубу коряги, сломает себе шею, и копейка останется в адмиральской каюте. «Конфетной бумажкой тоже не придется делиться!» — с надеждой думал он.

Сверч обвел тоскливым взглядом реку. И она подсказала выход. Со всех лап «Корягль» устремился к берегу, где из воды выступали массивные бетонные глыбы.

Адмирал ликующе потирал ладони. Квинквирема почти наступала «Коряглю» на сверкающий щучий хвост.

— Рифы! — в отчаянии вскричала бабушка.

Угловатые глыбы стремительно надвигались на «Корягль». Секунда, и он вдребезги разобьется. Но в последний момент Сверч повернул штурвал, и коряга, обогнув бетонный утес, скалившийся из воды, выбежала на берег и к восторгу всего экипажа, не подозревавшего о таких ее способностях, побежала по земле. А квинквирема на полном ходу врезалась в каменную глыбу и с грохотом развалилась.

«Спасение под водой!» — в беспамятстве подумал Мышкин.

Вперевалку пройдя по суше пару метров, «Корягль» снова плюхнулся в воду и поплыл по течению. Бабушка влетела в рубку и восхищенно обняла Сверча:

— Какое заклинание ты придумал, чтобы судно выбежало на берег?

— Ничего я не придумывал, — с притворной скромностью ответил он. — Разве утки не выходят на берег? — усмехнулся он и сразу помрачнел. — В этой непрекращающейся погоне есть загадка. Почему они меня преследуют?

— Великих людей всегда преследуют, — убежденно сказала бабушка.

Экипаж обступил рубку.

— Это из-за меня, перебежчицы, — закапали слезы у Лю.

— Скорее из-за меня, — повесил голову Секач.

— Завидуют, — изрекла Бочкина.

— Чему? — оторопело посмотрел на нее мичман.

— Что плывем с музыкой!

Незаметно «Корягль» занесло в тихую заводь. Ослепительный шум и шорох обступили мостовиков. Такого сверкающего шума не слышал раньше даже дедушка, различавший самые редкостные шумы.

Сотни, тысячи стрекоз с синими, красными, изумрудными, полосатыми туловищами, с выпученными дальнозоркими глазами, с крыльями, осыпанными невесомой алмазной пылью, витали в воздухе, шелестели на стеблях камыша, старались удержать равновесие на бело-желтых кувшинках.

— Главпочтамт стрекоз! — закричали Пава и Картошечка.

У мостовиков было два вида почты: междуречная «Стрекопочта» и местная «Череп-Почта», черепашья. Стрекозы доставляли письма на самые далекие реки, не носили только на остров, на котором не бывает зимы.

Сверч немедленно попросил девочек и Роньку с Кривсом наловить побольше мух и комаров и почтительно положить их на зеленую ладонь кувшинки, на которой важно сидела самая крупная мясистая стрекоза — явно директор почты! — чтобы договориться об отправке бессчетного количества писем.

Потом заперся в каюте и долго не выходил, пока не сочинил наконец письмо. Это письмо он продиктовал экипажу коряги, и мостовики по многу раз его переписали.

И вот тысячи стрекоз взлетели с травы и воды, с цветов и листьев, унося в разные стороны крошечные конверты. Адрес на них был одинаковый: «Всем! Всем! Всем!»

А письма, запечатанные в них, гласили: «Отстаньте от нас! Нам нужно только бессмертие!»

— Гениально написано! — одобрила бабушка.

— Может, отвяжутся теперь, — с надеждой сказал Сверч. — И я возьмусь в конце концов за свое заклинание!

Рано или поздно, синяя или бирюзовая, разнокрылая или равнокрылая стрекоза доставит вам это послание. Прочитайте его внимательно. Ответа не требуется.

В тот вечер команда «Корягля» поздно разошлась по каютам. Только мичман, поставив утиные лапы на самый малый ход, остался на палубе с тазиком, полным разной одежды. С первого дня плавания он предложил стирать вещи всему экипажу.

Но согласился на это один Секач. Заметив, что на подаренных ему брюках появляется подлодка, он понес их мичману. Кто еще мог управиться с подводной лодкой? Отдавая в стирку брюки, полученные с капитанского плеча — не говорят же «с капитанского зада»! — кок требовал утопить в тазу бороздившую штаны подлодку — словно у мичмана могла подняться рука на такое! — и обижал наставлениями, как стирать брюки, чтобы они не сели. Будто штаны не могут порой посидеть!

— Вещи садятся на солнце, а я стираю под луной, — увещевал его мичман.

— При луне штаны не пересушишь, — одобрительно гудел Секач, когда на рассвете получал просохшие брюки и проверял, не затаилась ли подлодка где-нибудь за обшлагами.

Но в это утро мичман постучал в дверь не к бывшему полицейскому, а к бабушке и дедушке.

— Что такое? — подскочили над одеялом две головы.

Бочкин развел штанины хорошо знакомых им брюк:

— Секач пропал!

Глава 22. Сражение с ботинками

Корягу обшарили от камбуза до трюма. Тетя Лю, истекая слезами, обыскала все каюты, заглянула под все кровати, погрузила голову в холодную печку и из белокожей блондинки превратилась в чернолицую брюнетку, залезла в короб с мукой, после чего вновь стала блондинкой. Она даже заглянула в чайные чашки. Хотя Секач не влез бы и в пивную кружку.

— Сбежал к своим? — полуутвердительно предположил мичман.

— На его месте любой бы сбежал, — приглушенно рыдала Лю. — Целый день вари, соли, поварешкой мух отгоняй, тесто меси!

Все с тоской вспомнили о горячем хлебе.

— Но почему он скрылся без штанов? — почесала Бочкина затылок сузафона.

— От такой жизни голышом скроешься, — всхлипнула Лю.

Дедушка споров не любил. Особенно, если их осмеливались заводить с ним. «Споры нужны только одуванчикам!» — хмурился он.

— Возможно, вышел ночью по... — с жалостью посмотрела на тетю Лю бабушка. — Полюбоваться на созвездие Рыбьего Скелета и свалился за борт.

— Он плавать не умеет! — зарыдала Лю в полный голос.

— По реке всякие щепки плывут, — обнадежила ее Бочкина, — любая не одного Секача выдержит, а трех!

— Мне не надо трех! — истерически вскричала Лю и кинулась к лестнице на пассажирскую палубу.

Бабушка спустилась за ней и, постучавшись в закрытую дверь, стала ласково убеждать дверь не падать духом. Она даже хотела привычно заверить ее, что все к лучшему, но засомневалась, не будет ли такое утверждение слегка преждевременным.

Мостовички совещались отдельно от взрослых.

— Если Секач сбежал, — тряхнул хохолком Ронька, — значит, у него было секретное задание.

— Какое? — усомнилась Пава. — Суп половником будоражить?

— Например, дырки в коряге просверлить, — не сдавался Ронька, не веривший в раскаявшихся полицейских.

— Он бы их пальцем попробовал просверлить.

— А вдруг на корабль пробрался зыбун? — сказал Кривс.

Мальчики и девочки переглянулись.

Река неслась, не замечая берегов. «Корягль» плыл, не различая реку. Картина, как всегда, не обращала внимания на раму. Все прозевали момент, когда с двух противоположных берегов к беглой коряге ринулись два полицейских отряда Извилистой Реки.

Какой только обуви, выброшенной большунами, тут не было! Под лиственными парусами на «Корягль» надвигались старые туфли со шнурками и без шнурков, остроносые и тупоносые, на липучках и на застежках — черные, коричневые, белые, красные. Впереди неслись легкие суденышки из поношенных кед и кроссовок.

Полицейские мечтали служить на плавсредствах из натуральной кожи. Проблемы с продовольствием на них не существовало. Ежедневно матросы отрезали от своего корабля кусочек кожи и варили на обед. Бытовало даже выражение «доплаваться до подошвы». Так говорили, когда корабль полностью съедали.

— Тревога! — увидели вражескую обувь Пава и Картошечка.

На корягу посыпались колпаки, фуражки, кепки... На Извилистой Реке противника сначала закидывали шапками. На разных кораблях носили несхожие головные уборы, но на всех сверкала полицейская кокарда.

Шапки не причиняли большого урона. О раненом тюбетейкой презрительно говорили «его тюбетейкнуло». Однако, запустив в противника шапку, надо было добыть головной убор обратно, а для этого захватить вражеский корабль. Кто оставался с непокрытой головой, лишался ее. Кому нужна голова без кокарды?

За шапками полетела стая стрел. Стрела из колючки боярышника влетела в рубку и вонзилась в штурвал, прибавив к нему еще одну рукоятку. Мичман выпустил из зубов трубку и пополз за ней по полу.

Сверч схватился за штурвал и нашел, что с дополнительной рукояткой он стал еще удобнее. Картошечка с неотступным Кривсом бросились на нос коряги. Пава с Ронькой — на корму.

На туфлях и кроссовках уже праздновали победу. С того часа, когда муравей, скарабей и серо-розовый воробей предрекли Извилистой Реке победу, ее отмечали каждый день.

Но тут появилась Бочкина с сузафоном. Великанский мыльный пузырь величиной чуть ли не с натурального слона величественно поплыл над палубой, вбирая в переливчатые бока всю округу.

И вовремя! Трое монументальных полицейских, отрастивших вместо панцирей непробиваемые животы, уже лезли на корягу, вопя: «На абордаж!» И вдруг им в лица уткнулась липкая, летучая громадина, явственно отдающая земляничным мылом.

Всем известно, полицейские с детства не любят мыла. А от земляничного у них бывают обмороки. Не удивительно, что трое громил опрокинулись в воду, попутно пустив на дно несколько атакующих ботинок.

Бабушка сопроводила эфемерное послание сузафона увесистой раковиной и справочником лекарственных трав и растений. Из пыльной раковины внучки давно вытрясли морской шум. А что интересного в бесшумных раковинах? И зачем лекарства, если все станут бессмертными?

Тетя Лю без разбора стала метать из камбуза сковородки и кастрюли — все равно повара уже нет! — в приближающиеся полицейские силы.

Полковник Кохчик и его подручные не знали, что делать: то ли любоваться расцветкой воздушных шаров, то ли зажимать носы от невыносимого нежно-земляничного аромата, то ли уворачиваться от кухонных снарядов.

— За Секача! — метнула тяжелый котел Лю.

— За хлеб и булочки! — выкрикнула бабушка.

И весь экипаж подхватил ее слова.

— За булочки! За булочки! — неслось над рекой.

Полицейские, твердо знавшие слова «Караул!» и «Карать!», запаниковали, не понимая, о каких закоулочках идет речь. Некоторые гребли к берегу, чтобы найти эти закоулочки и спрятаться в них. Другим слышалось: «Забыл очки!» И они пускались наутек, ожидая, что вот-вот на корягу напялят зеркальные солнцезащитные очки, и из них поскачут страшные солнечные зайцы. А ведь были еще противолунные очки! И от лунных зайцев пощады ждать не приходилось.

Дедушка направил «Корягль» на резиновые галоши, пытавшиеся преградить им дорогу. Гребцы попрыгали с непромокаемых лодок, как блохи.

Впереди остался только высокий ботинок балморал с ушком на корме под парусом из листа белокопытника. Но Кривс, Ронька и Картошечка с Павой подхватили залежавшуюся на палубе с прошлого сражения трофейную подушку и, как пуховый валун, обрушили ее на вражеский балморал.

Чужая мачта треснула, белокопытный парус свалился в воду, и ботинок перевернулся, показав стоптанную до дыр подошву.

Путь вперед был свободен!

Глава 23. Разоблачение призрака

Погода стояла такая ясная и безветренная, что мостовикам казалось, они плывут по выщербленному зеркалу.

Бабушка не сказала Сверчку, что завтра ее последний день. Зачем отрывать его от работы?

— Будь у меня бессмертие, я бы столько великолепных заклинаний сочинил, — мечтательно вздохнул Сверч. — Какая-то недобрая сила сторожит от нас все самое лучшее. Ты замечала, стоит приблизиться к чему-то по-настоящему прекрасному, вдруг что-то вмешивается? Будто железная стена вырастает!

— Станешь бессмертным, — сказала бабушка, — сделай для меня просторный балкон, я выращу там ржавчинную розу. Слышал о такой? Со временем на ней появляется налет ржавчины, и когда поднимается ветер, ржавые лепестки чуть слышно звенят.

— Никак не сяду за бумагу, — пожаловался дедушка. — Как сидеть, если ты путешествуешь?

За поворотом Извилистая Река слилась с другой рекой, прямой, как стрела. Зелено-серые берега вмиг отскочили в дальние стороны.

— Мы соединились с Прямой Рекой! — закричали на верхней палубе.

Действительно, воды двух рек слились воедино, и уже нельзя было различить, где родина, где чужбина.

— Течение замедлилось, — взбежал наверх дедушка.

— Так бывает перед впадением реки в море, — объяснил мичман. — Вечером сбавим ход. В незнакомых водах можно врезаться в опору моста или на мель сесть.

— Я всегда подозревал, что перед впадением в вечность время замедляется, — торжественным голосом произнес Сверч. — Большие волны идут на нас! Чувствуете брызги вечности на лицах?

— Чу... А где Лю? — вспомнила бабушка. — Ее весь день не видно.

Муша сбежала вниз, и через минуту раздался ее возглас:

— Лю пропала!

— Потеряла суженого, — крепче обняла сузафон Бочкина, — и утопилась!

Все вздрогнули. Мичман снял белую фуражку.

— А что, если тетя Лю стала такой маленькой, что провалилась в какую-нибудь щель? — воскликнула Картошечка.

— Обыщем корягу сверху донизу! — воскликнул Ронька.

— И снизу доверху, — добавил Кривс.

Бабушка открыла рюкзак с косметикой. Лю могла втиснуться в пудреницу, чтобы напудриться, скрыться в румянах, чтобы покраснеть. Она могла попасть в царство теней, упав в коробочку с тенями.

Бочкина сняла с себя сузафон, повернула его круглым зевом вниз и старательно потрясла. Она хотела проверить, не забралась ли бедная Лю в трубу, чтобы из маленькой сделаться большой и красивой. Но из потрясенной трубы ничего не выпало.

Бабушка попросила у изумленного мичмана фуражку. Все подумали, она собирается примерить военно-морской головной убор. Но Муша только осмотрела фуражку изнутри, даже за подкладку заглянула.

Не исключено, что Лю втянуло в черную дыру, спрятанную в чемоданчике. Надо было ждать ночи, когда тетя взойдет на небосклоне.

Картошечка и Кривс, как в подземелье, спустились в сумрачный трюм. В трюме плескалась темная забортная вода и покачивалась желтая корка сыра, которую прижимистый мичман утаил от мышей. Хотя, возможно, это была не корка сыра, а полуобглоданный золотой месяц. У запасливого мичмана и не такое могло найтись!

Картошечка присмотрелась: нет, все-таки это не месяц. Только корка от месяца.

— Коряга дырявая, как дуршлаг! — сказала она. — Почему жуки днище грызут, а не палубу?

Пава с Ронькой перерыли весь камбуз, побеспокоили крышки всех уцелевших кастрюль, надолго застыли над любимой кружкой Секача, силясь разглядеть тетю Лю на фаянсовом дне.

Искать тетю было так увлекательно, что ей давно следовало исчезнуть.

Утомившись, дети вчетвером сели на торчащий из коряги длинный сук и стали болтать ногами. Каждый знает, когда сидишь над обрывом, ноги начинают болтаться сами собой. Наверно, их раскачивает пустота.

Перед кораблем появилась пара легких черно-белых птиц, которые, зависая в воздухе, целовались друг с другом.

«Впервые вижу, что птицы целуются, — молча удивилась Пава. — Не знала, что можно целоваться на лету!»

— О чем ты думаешь? — повернулся к ней Ронька.

— О птицах.

— Я тоже.

«Значит, и он думает о поцелуях!» — смешавшись, сообразила Пава.

— А ты на что загляделся? — толкнула Картошечка Кривса.

— На птиц, — пожал он плечами.

Сверч, грустивший, что никто, кроме него, не знает, что делать с бессмертием, ошибался. Девочки и мальчики отлично знали, что делать, будь у них в запасе целая вечность. Целоваться! Стоя, сидя, лежа, на ходу, на лету, на плаву, на ползу!

— Тетя Лю и Секач пропали ночью, — сказал Кривс. — Когда все уснут, спрячемся на палубе!

Вы знаете, как обращаться с духами и призраками? На суше это легко! Стоит увидеть, как деревья или трава вдруг без посторонней помощи начинают зыбиться и раскачиваться, в ушах звучит: «Зыбун!», и ваши ноги уносят вас куда ботинки глядят.

Труднее придумать, что делать с призраками, когда ночью на цыпочках выходишь на палубу коряги и вспоминаешь, что здесь бежать некуда, лишь в воду головой.

Приземистая луна светила спокойно и ярко. От нее тянулись такие толстые лучи, что казались корабельными канатами. Возможно, луна тоже относилась к круглым судам. Только она не знала, что к ней собираются приделать сковородную ручку и лучше ей так соблазнительно не сверкать.

Пава с Ронькой забрались на рулевую рубку и растянулись на крыше. Кривс с Картошечкой залегли на палубе в тени от камбуза, такой глубокой, что она казалась угольной ямой.

Ронька был так близко, что Пава боялась: он почувствует трепет, оставшийся в ней с тех пор, как ее задело крылышко мотылька.

Картошечка гадала: если ты лежишь с Кривсом на палубе коряги, это настоящее свидание или нет? Черно-белые птицы не вылетали у нее из головы.

— Птицы, кажется, кричали: «Кривс!» — прошептал ее напарник.

— Не шепчи мне на ухо.

— А куда?

«На губы, конечно!» — чуть не сказала Картошечка.

Но тут появилось долгожданное привидение. В жидкой полутьме из люка показалась совершенно невероятная фигура. Вместо положенного савана или хотя бы обыкновенной простыни на призраке смутно белела фуражка, а вокруг тела обвивался сузафон.

«Мичман!» — поразился Ронька.

«Бочкина!» — удивилась Пава.

Мичман Бочкина прошел, прошла на нос коряги, достал, а может, достала из кармана двух светляков и начал-начала чертить в воздухе зелено-огненные знаки. Мгновенно из мрака выскользнуло длинное туловище подводной лодки с двумя смутными силуэтами на мостике.

— Берите их тепленькими, пока спят! — раздался приглушенный голос мичмана.

— Стой! — спрыгнул Ронька с крыши.

Пава тоже хотела прыгнуть за ним, но, по своему обыкновению, упала, причем прямо на руки Роньке.

Картошечка метнулась к штурвалу. Сначала она хотела его уронить. Но штурвал был закреплен так надежно, что даже Картошечке не удалось выпустить его из рук.

— Полный ход! — закричал Кривс.

«Корягль» изо всех лап и хвостов рванулся вперед, и подлодка отпрянула от него.

Мичман выхватил тускло блеснувший кортик. Кривс метнул в Бочкина веревку, но та ускользнула во мрак, не собираясь связываться с привидением, вооруженным острым холодным оружием.

Пава высвободилась из объятий Роньки и подскочила к бывшему подводнику. Тот вдруг задрожал крупной дрожью и выронил кортик из рук.

Дедушка и бабушка вместе с Бочкиной выбежали на палубу.

— Хотел нас Шпинату выдать, — разобралась в обстановке бабушка. — А ведь бессмертие ищут и для вас!

— На что мне оно? — мрачно потупился мичман. — Чужие тряпки стирать и мыльными пузырями наслаждаться?

— Мне тоже бессмертия не надо, — возмутилась Бочкина. — Но я по ночам в чужую трубу не переодеваюсь. Зачем сузафон надел?

— Для маскировки.

Услышав это, фон Суза жадно впился в уста мичмана. Маскироваться так маскироваться! Отплевываясь, дрожащий подводник отвернул от него лицо. Бочкина, причитая, оторвала сузафон от мичмана.

— Я ему все позволяла, — жаловалась она на мужа. — Хочешь стирать, стирай! Хочешь сушить, суши! Хочешь башку в аквариум вставлять — пожалуйста. А у него на уме, оказывается, другое. Уверена, это не жуки днище прогрызли, а подлодка просверлила.

— Вы похитили Лю и Секача? — сурово спросил мичмана дедушка.

Но тот не ответил. Вместо этого он трясущейся рукой, как летающую тарелку, запустил белоснежную фуражку прямо в реку. Сколько ей можно ходить с непокрытой головой!

Широкий ствол реки, будто обнажив сверкающие корни, распался на несколько потоков. Река врастала в море. Впереди было что-то небывалое, чего все ждали не то с начала плавания, не то с первого дня жизни. Непостижимые тяжесть и громадность с монотонным шорохом обступили их со всех сторон.

— Море, — прошептала бабушка.

Пава с Картошечкой напряженно вглядывались в шуршащий полумрак, пытаясь увидеть, наконец, это загадочное море, сон земли, куда уплыли их родители, где извилистое становится прямым, а прямое извилистым, где они были когда-то золотыми рыбками и слыхом не слышали о Роньке и Кривсе.

Только моря не было. Были лишь звезды. Мостовикам повезло: если б они увидели, какое море большое, а они маленькие, то пришли бы, наверно, в ужас. Но под звездами все кажется маленьким.

Глава 24. Гром и молния

За ночь корягу унесло так далеко, что никакой земли у нее за душой не осталось. Вдали виднелся только горбатый силуэт подводной лодки, что привязалась к ним не хуже той, нарисованной химическим карандашиком лодки, что прицепилась к брюкам Сверча.

Но на преследователей не обращали внимания. Мичман проговорился, что подлодка, плавающая при помощи весел и педалей, никогда не сравнится в скорости с шестилапым однохвостым «Коряглем».

Громоздкие чайки, пролетающие с библиотечным шелестом, тоже никого не пугали. После того как Бочкин был разоблачен и заперт в трюме, всем стало казаться, что самое страшное позади.

— Вижу трубу в фуражке, — оживленно делилась Пава. — Я от неожиданности с крыши упала!

«Это было самое удачное твое падение», — прочитала она в глазах Роньки и сделала удивленное лицо. Прошлой ночью она поняла, как передать свой трепет другим. Надо лишь не прятать его.

Картошечка весело вспоминала, что пыталась выронить штурвал, но под ногами путался Кривс. Кривс согласно кивал и оглядывался по сторонам. Он так и не нашел свою веревку.

— Если ты кого-то приручил, — сказала Картошечка, — дай ему возможность сбежать от тебя.

Бабушка вышла на палубу одна. Она хотела предупредить Сверча, что сегодня ее последний день, но видя, как тот с букварем усаживается за стол, оставила свое намерение.

— Ты без шляпы? — изумилась Пава.

— У меня впереди такой мост, что любая шляпа с головы упадет, — туманно ответила бабушка.

В это время коряга, шедшая по никем не проложенному маршруту, ввалилась в целое поле мусора и резко замедлила ход.

Чего тут только не было! Море колыхало разрисованный восьмерками футляр от очков, ботинок с парусом из лопуха, бумажку с чьим-то изображением, желуди в беретах с пупырышками, заезженную деревянную швабру, сосновую шишку, белый парик в черную клетку и черный парик в белую полоску, шляпы с матерчатыми цветами и перьями, конфетную обертку, пластмассовую зажигалку, чьи-то заношенные штаны и прочую ерунду.

Вражеская подлодка стала разрастаться в размерах. Провалившись в тяжелую, сине-фиолетовую воду и выставив трубу перископа над дрейфующим хламом, она направилась к «Коряглю».

В полуметре от них подлодка выбралась из-под воды, и на узкую палубу высыпали матросы во главе с худым высоченным Мышкиным и заросшим жесткой щетиной Кохчиком.

— Сейчас оборвем вам лапы! — сотрясали они кулаками воздух.

Ослепительная плеть хлестнула небо. От грома затряслись облака. Крупные капли продырявили воду. Дождь увидел, что его дочь давно выросла, нашла себе блестящую пару и пришло время проститься с ней.

Внезапный шквал одним махом разметал плавучий остров барахла и вывел мостовиков на чистую воду.

Громадная волна высоко вознесла цилиндр подлодки и швырнула его на длинный острый сук, торчавший из коряги. Подводная лодка разбилась, как сырое яйцо. Конечно, сырое, а не вареное! Какой еще может быть подлодка в походе?

Из расколотого корпуса в воду посыпались матросы, сжимая в руках портретики своих любимых, которые должны были их спасти. Двое мостовиков упали прямо на палубу «Корягля».

Обомлев, все увидели, что это Лю и Секач. К ним бросились с ахами, охами и прочими междометиями, которыми встречают нежданных долгожданных гостей.

— Моя кроватка цела? — воскликнула тетя Лю. — Представляете, на лодке спят в висячих сетках. Я как в эту сетку легла, сразу в дырочку провалилась.

— А меня посадили педали крутить и веслом грести, — басил Секач. — Но я педалью греб, а веслом крутил. «Давайте, — говорю, — научу вас печь хлебобулочные изделия!»

При этих словах экипаж «Корягля» чуть не заплакал.

Еще пара выходцев с подлодки, мокрые, обессиленные, в ошметках мундиров, похожих на гнилые листья, вскарабкались на корягу.

Один прижимал к себе большой портрет Правителя-Восхитителя, другой — Правителя-Покорителя. Но вода смыла лица Правителей, и под пустыми холстами остались только надписи.

— Землемер! — узнала бабушка долговязого гостя. — Теперь море измеряете?

— Адмирал Мышкун, — мрачно представился тот, на всякий случай переврав свою фамилию.

— Половник! — вспомнила бабушка звание второго пришельца.

— Караул, — слабо каркнул полковник Кохчик.

— Они нас украли, обещали убить за измену! — негодующе сжала кулачки Лю.

— Это мичман! — не согласились адмирал и полковник.

— Приведите мичмана, — устало попросила бабушка.

— При чем тут я? — появился щурившийся от света Бочкин. — Меня отправили на протоку, велели войти в доверие к Сверчу, подложить сон-траву Секачу и Лю...

— Мне поручил этот, — ткнул шпинатовский палец на пустой холст в раме.

— А мне этот, — выставил похожий портрет Кохчик.

— Приказали без заклинания Сверча не возвращаться, — наперебой загомонили они. — Хотели стать бессмертными, чтобы править вечно!

— И войну ради этого затеяли? — как всегда без спроса вмешалась Картошечка.

— Все войны ведутся ради бессмертия.

— А Роньку и Кривса зачем искали? — спросила Пава.

— Рожок отобрать и веревку! Правители бы сами на рожке играли, и все бы только их слушали. А глухих — веревка бы вязала!

— Выходит, одним правителям нужно бессмертие? — печально спросила бабушка. — Даже вам оно ни к чему?

— На что оно нам? — опешили шпинатовец и полицейский. — Мы и так бессмертны!

Бабушка побледнела и пошатнулась:

— Позовите дедушку! Я, кажется, умираю, и он расстроится, что не попрощался со мной!

Бежать вниз было поздно. В горьком раскаянии Пава выхватила у Роньки серебряный рожок, перегнулась через борт над окном дедушкиной каюты и что было сил затрубила.

Она тоже, как дедушка и Картошечка, забыла, что бабушка должна сегодня умереть. Забыла потому, что была захвачена своей любовью. Но как можно любить и одновременно разрешать умирать тем, кого мы любим?

Сверч не усидел бы на месте, услышав Лю и Секача. Но случилось непредвиденное: к стулу, на котором он восседал, подползла веревка, проскользнувшая ночью в каюту. Пораженно она увидела необыкновенное существо на четырех деревянных и двух человеческих ногах и решила немедленно его изловить.

В один момент дедушка был намертво привязан к стулу и обреченно понял, что ему ничего не остается, как заняться заклинанием для бессмертия.

Черная туча внесла в каюту белое тело молнии. Рожок запел о вечности, стоящей под каждой дверью.

«Дзинь!» — разбила волна полуоткрытое окно. Куски стекла, как льдинки и дзиньки, посыпались на стол. Зеленая волна сграбастала и унесла с собой лист бумаги, покрытый словами.

Сверч вскочил и, не чувствуя под собой земли и моря, со стулом за спиной, почти на четвереньках и тем не менее счастливый выбрался на палубу.

— Слушайте! Это совсем просто, по-детски просто! — ликующе оповестил он.

Бабушка хотела что-то сказать, но любовь и жалость зажали ей рот.

— Зажмурьтесь, — нетерпеливо и радостно сказал дедушка. — В бессмертие входят с закрытыми глазами!

Ронька взял Паву за руку. Картошечка нащупала теплую ладонь Кривса. Все ослепли. Даже сузафон.

Один Мышкин, прикрыв лицо рукавом, по неистребимой привычке шпионить выглянул из-за него и вдруг возопил жутким голосом. Глаза у мостовиков невольно открылись.

Железная стена, затемнив полнеба, стремительно надвинулась на них. Она с такой силой ударила по изъеденному жуками и подлодкой плавучему пню, что годовые кольца на нем разлетелись на дни, часы и секунды.

Оглушенные, ошеломленные бабушка и дедушка, Пава и Ронька, Кривс и Картошечка, тетя Лю и Секач, Бочкина и все остальные очутились в соленой воде.

Непомерные тяжесть и тьма навалились на них, затолкали на холодную страшную глубину, размололи и разбросали в разные стороны чудовищными лопастями.

Сторожевой корабль большунов водоизмещением 1200 тонн с 2 маршевыми газотурбинными двигателями мощностью по 8900 л. с., вооруженный 4 крылатыми ракетами и 6 реактивными бомбометными установками, 100-миллиметровой пушкой и ЗАК с РЛС, даже не почувствовал, как раскрошил и пустил на дно случайно подвернувшуюся полузатопленную корягу.

Эпилог

Приезжая в любой город, я отправляюсь не к старинным памятникам и соборам, а на поиски самой глухой протоки.

На многих протоках из воды высовываются бревенчатые сваи. Почти на каждой можно увидеть ворону. Зеленокожие бочки, похожие на раздобревших русалок, тоже иногда качаются у их берегов. А на одной протоке я, не веря глазам, увидел на заборе крошечных человечков, вырезанных из жести.

Но все это второстепенные приметы, а я ищу главную. Над протокой, которая мне нужна, должно сверкать несколько дубов такой невероятной чистоты, будто стволы и крона у них из хрусталя. Не зря же они выросли из желудей, отмытых до блеска руками двух маленьких сестер!

Я лягу на траву под шумным растрепанным дубом и, не обращая внимания на гигантские диски и шестерни, что проносятся под носом у каждого из нас, зажмурюсь от колышущегося вместе с листвой солнца и не буду открывать глаза до тех пор, пока до меня не донесутся еле слышные знакомые голоса, говорящие о дожде и траве, о любви и тайнах.

Часто мне кажется, что все кончено и надежд не осталось. Но чтобы убедиться в обратном, надо вечером подойти к окну и увидеть луну с приделанной к ней длинной сковородной ручкой.

Новый мир, 2024, № 4