Своенравная красавица

А вот с Элисон дело обстояло совсем иначе. Горничная одела и причесала ее очень тщательно, но она плакала и была в смятении, веки опухли, под глазами залегли темные тени, все тело сотрясалось от рыданий. Видя, как она цепляется за Даррелла и как расстроен он из-за этого, Черити просто обязала себя подавить вскипевшее раздражение.

Сэр Даррелл спустился по ступеням и сел на лошадь, сын хотел последовать за ним, но Элисон испустила отчаянный крик и еще крепче вцепилась в него. Даррелл бросил в сторону Черити взгляд, полный смертной муки, это был призыв «На помощь!». Она шагнула к Элисон и ласково взяла ее за плечи:

— Элисон, успокойся, умоляю тебя! Ты сделаешь себе только хуже, если будешь так расстраиваться, а Дарреллу еще тяжелее будет уехать.

Элисон не обратила ни малейшего внимания на ее слова, и Черити добавила тихо:

— Прояви милосердие, Даррелл, уезжай! Так будет лучше всего.

Даррелл кивнул, его лицо побелело от невыносимости этих минут, и, силой оторвав от себя руки Элисон, он передал жену ее младшей подруге. Он быстро и крепко пожал руку Черити и сказал с нежностью:

— Да благословит тебя Господь, малышка!

— И тебя, Даррелл! — Печаль и страх охватили Черити, но она высоко подняла голову и заставила себя улыбаться ему, пока он не отвернулся.

Даррелл сбежал по ступеням и вскочил в седло. Кони двинулись к воротам дома. Когда они приблизились к ограде, Даррелл и его отец, натянув поводья, обернулись. И Черити, склонившись к безвольной фигуре на своих руках, произнесла страшным шепотом, которого не слышал никто, кроме леди Конингтон:

— Подними голову! Подними голову и улыбнись! Позволь ему, по крайней мере, унести с собой это воспоминание.

Но Элисон ничего не хотела, и тогда сама Черити улыбнулась и помахала в ответ на поднятую в прощальном жесте руку Даррелла.

Копыта лошадей клацали и звенели под аркой ворот и за ними, а следом, залитые солнечным светом, быстро шагали пешие воины. Женщины и дети тоже потянулись за ними, и через несколько минут передний двор, только что полный движения и ярких красок, опустел. Лишь тихое воркование голубей и шум белых крыльев нарушали теперь его тишину.

Леди Конингтон стояла неподвижно наверху, стиснув руки на трости, летний ветерок трепал седые волосы, обрамлявшие бледное лицо, и, казалось, ее морщины стали глубже. А Элисон все еще рыдала, опустив голову на плечо Черити.

Группа мужчин уходила вдаль по дороге, что ведет через парк к деревне, грохот шагов и стук копыт слабели с каждой минутой, и наконец леди Конингтон зашевелилась и глубоко вздохнула.

— Теперь их уже не видно, — тихо сказала она. — Что ж, мои дорогие, пойдемте в дом!

Глава 6

ЗИМНИЕ ПЕЧАЛИ

После отъезда мужчин из Конингтона для оставшихся потянулась вереница тревожных дней. Они знали, что сэр Даррелл намеревался вести своих людей на соединение с маркизом Хартфордом в Сомерсет, где то и дело возникали столкновения. Но больше никаких сведений не поступало, хотя слухов ходило множество. Плимут объявил себя сторонником парламента, и во время очередного обязательного визита в Маут-Хаус — на чем настаивала леди Конингтон — Черити обнаружила, что все пребывают там в мрачном унынии. Миссис Шенфилд пришла в отчаяние, узнав, что оборваны все связи с ее сыном и братьями, а ее муж, так и не разобравшись в том, на чьей он стороне, впал в тяжелую задумчивость. От своей кузины Сары Черити узнала, что многие молодые люди из имения Джонатана Шенфилда сбежали и примкнули к тем, кто ушел с сэром Дарреллом, а оставшиеся имели вид угрюмый и недовольный.

Как и предвидел Даррелл, работы было так много, что не хватало времени для отдыха и праздных размышлений. Когда народ призвали к оружию, уборка урожая еще не закончилась, а кроме того, предстояло подготовиться к грядущей зиме. В этом году из-за смутного времени готовиться к зиме следовало особенно тщательно. Не было дома, начиная с поместья Конингтона и кончая самой жалкой хижиной, где не ощущалось бы отсутствие молодых здоровых мужчин. Ушло немало работоспособных людей, и кто мог сказать, когда они вернутся и вернутся ли вообще? Оставшиеся тянули за двоих, а сердца томились страхом.

Был канун Дня Всех Святых, когда поступило первое известие. В Конингтоне вечерний молебен отслужили, как обычно, в маленькой часовне, после его окончания леди Конингтон вместе с Элисон и Черити направилась в свои апартаменты, и пока они проходили через Большой холл, внезапно раздался громкий стук в парадную дверь. В первую секунду все удивленно застыли на месте. Затем миледи медленно перешла к креслу у камина и дала знак седовласому дворецкому ответить на стук. В сопровождении слуги он прошествовал через вестибюль, в то время как другие домочадцы сбились тесной группкой, перешептываясь и не зная, чего и ждать.

Короткая пауза, какие-то тихие голоса, а затем в зал медленно, усталой походкой вошел мужчина. Это был Николас Халлетт, кузен сэра Даррелла, приехавший в Конингтон три года назад, чтобы занять место управляющего. Вместе с сэром Дарреллом он отправился сражаться за короля. Его одежда была в дорожной грязи, лицо осунулось. В тишине, нарушаемой только позвякиванием шпор, он приблизился к леди Конингтон и, обнажив голову, поклонился ей.

— Примите мои самые теплые приветствия, кузен! — Голос леди Конингтон звучал ровно, хотя руки вцепились в подлокотники кресла с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Какие известия вы привезли нам?

Он мешкал с ответом, глядя не на нее, а на шляпу у себя в руке. Наконец, с трудом произнес:

— Миледи, произошло большое сражение в Уорикшире, у местечка под названием Эджхилл. Продвигаясь к Лондону, король обнаружил, что граф Эссекский и вооруженные отряды парламента следуют за ним по пятам. Опасаясь окружения, он развернул войска и пошел в атаку.

Домочадцы безмолвствовали, старались даже не дышать, ловя каждое слово. Леди Конингтон произнесла все так же спокойно:

— Мы молим Бога, чтобы Его милостью победа была дарована его величеству.

Халлетт покачал головой.

— Мадам, победа не досталась никому: ни его величеству, ни его врагам. После сражения лорд Эссекс отступил к Лондону, король — к Бенбери, а оттуда к Оксфорду. То была жестокая и кровавая битва. По меньшей мере пять тысяч человек полегли на поле боя.

Он снова умолк, и Элисон, вцепившаяся в Черити, глядя на него со все возрастающей тревогой, не смогла дольше вынести неизвестность. Прерывистым голосом она истерически выкрикнула свой главный вопрос:

— Что с Дарреллом? Что с моим мужем? С ним случилось несчастье?

— Успокойтесь, мадам. Он в безопасности, в Оксфорде. — Халлетт повернулся к ней, как показалось Черити, с чувством, похожим на облегчение. — Ваш муж был легко ранен у Эджхилла, но сейчас быстро поправляется. Он передал мне письмо для вас.

Со слезами облегчения Элисон закрыла лицо руками и прижалась к Черити, а та подвела ее к креслу и подманила горничную. Черити испытывала не меньшее облегчение, но какой-то инстинкт говорил ей, что Халлетт еще не все сказал.

— Я благодарю Господа за спасение сына, — тихо произнесла леди Конингтон. — Но как мой муж?

Халлетт ответил не сразу, и леди Конингтон поднялась с кресла, впервые в ее голосе послышалось напряжение.

— Ради бога, Николас, скажите мне! Что с сэром Дарреллом?

Внезапным движением он отбросил в сторону шляпу и, опустившись перед ней на одно колено, взял ее руку в свои ладони. Его горестные слова ясно услышали все находившиеся в зале.

— Бог дарует вам силы, чтобы пережить потерю, миледи! Сэр Даррелл умер так же благородно, как жил.

Остатки цвета сбежали с лица леди Конингтон, оно сделалось пепельно-серым, а глаза широко раскрылись в недоумении. Губы шевельнулись, и хриплым шепотом она выговорила имя своего мужа. Черити в тревоге бросилась к ней, но Халлетт, вскочивший на ноги, успел подхватить хрупкую фигурку, когда она бессильно падала на пол. Пугающую тишину разорвали вдруг громкие рыдания молоденькой горничной.

Только на другой день Черити представилась возможность расспросить Николаса Халлетта, так как накануне она последовала за служанками, которые перенесли леди Конингтон в опочивальню. Напуганная до потери сознания, но изо всех сил стараясь скрыть это, Черити оставалась на страже рядом с миледи всю эту кошмарную ночь. Вдова не разговаривала и не плакала, но Черити, чье сердце было переполнено печалью и страхом, смутно сознавала, что горе миледи слишком глубоко, чтобы его можно было вылить в слезах.

Когда дом, наконец, начал пробуждаться, Черити уступила свое место у постели горничной леди Конингтон и устало побрела на поиски Халлетта. Она нашла его за серьезной беседой с Джеймсом Партриджем, но как только они получили ответы на свои встревоженные вопросы относительно миледи, причем она старалась по возможности успокоить их, старый управляющий удалился. Они остались одни. Николас обеспокоенно вгляделся в Черити.

— Дитя мое, — произнес он ласково, — тебе бы надо поспать. Ты чуть не падаешь.

Черити покачала головой:

— Потом отдохну. Мистер Халлетт, вы сказали вчера вечером, что рана Даррелла заживает. Вы говорили правду или просто хотели утешить его жену?

— Я говорил правду, — ответил он спокойно. — Даррелл получил колотую рану шпагой в бедро, но это не опасно, скорее просто крайне неприятно. Не сомневаюсь, что он снова будет на ногах к моему возвращению в Оксфорд.

— Вы скоро собираетесь туда?

— Как только выполню задание, которое он поручил мне. — Халлетт помолчал, слегка нахмурившись, потом отрывисто добавил: — В оксфордских колледжах плавят тарелки, чтобы обеспечить деньгами дело короля, и многие граждане следуют их примеру. Сэр Даррелл приказал мне проследить за тем, чтобы с конингтонским серебром поступили подобным же образом.

— Сэр Даррелл? — повторила Черити, но тут же спохватилась, сообразив, что теперь Даррелл носит титул отца. Затем до нее дошел полный смысл слов Халлетта, и она недоверчиво спросила: — Расплавить всю эту великолепную серебряную посуду?

Халлетт кивнул:

— Его величество отчаянно нуждается в деньгах. Круглоголовые распоряжаются всем богатством Лондона и других больших городов. Но хотя сторонники короля оказывают ему щедрую поддержку, их основное состояние — земля, а ее нельзя быстро реализовать.

— А что другие города, сэр? — спросила Черити после короткой паузы. — До нас доходит так много слухов.

Халлетт вздохнул:

— Кроме Лондона и Плимута, круглоголовые удерживают Гулль, Бристоль и Глостер — все важные порты. Флот также на стороне парламента, так что какая бы помощь ни поступила к нам из-за моря, она должна пробиться через блокаду вражеских кораблей.

— Но ведь у короля много сторонников, разве не так? — спросила пораженная Черити.

— Да, много, особенно на севере и западе Англии и в Уэльсе, но проклятых бунтовщиков тоже немало. Борьба будет длительной и тяжелой, мисс Черити, сомневаться не приходится. Эджхилл — это всего лишь начало.

— Пять тысяч убитых! — прошептала Черити. — Сэр, кто еще погиб, кроме сэра Даррелла?

— Пятеро из Конингтонского прихода, о чем мне известно точно, и столько же было тяжелораненых, — с трудом выговорил он. — Боюсь, я стану вестником скорби и в других домах...

— Как вы добрались до короля, мистер Халлетт? Мы думали, что вы в Сомерсете, с лордом Хартфордом.

— Почему же, мы там и были. Но круглоголовые послали против нас графа Бедфорда, а у него семь тысяч человек против наших полутора тысяч. Мы отступили к Майнхеду, оттуда сэр Ральф Хоптон поскакал в Корнуолл, и с ним сто шестьдесят всадников, а милорд Хартфорд морем отправился в Южный Уэльс с пехотой и оружием, и мы тоже. Это было в конце сентября. После этого мы прошли маршем, чтобы соединиться с основной королевской армией, вот и оказались, на свое несчастье, в Эджхилле.

Они оба умолкли, с горечью вспоминая смелых, горделивых людей, собравшихся возле этого дома всего два месяца назад. Черити сидела у стола, положив голову на скрещенные руки, а Николас стоял, глядя на нее сверху вниз. Ее самообладание казалось неестественным в столь юном существе. Если бы Халлетт не знал ее так хорошо, то подумал бы, что она бессердечная, но ему с давних пор было известно о ее безграничной преданности Конингтонам. Черити Шенфилд обладала силой, не соответствующей ее возрасту. Она могла склонить голову перед горем и несчастьем, но ее нельзя было сломить. Даррелл, посылая его с горестным известием к своей слабенькой, овдовевшей матери и беременной жене, произнес: «Слава богу, что Черити там с ними!» Наблюдая за ней сейчас, Николас вполне разделял чувство, подсказавшее эти слова. Он вынул запечатанное письмо из нагрудного кармана и положил перед ней на стол. Черити вопросительно посмотрела на него, и мужчина просто сказал:

— Сэр Даррелл просил меня передать его вам.

Черити взяла письмо и поднялась. Свободной рукой потерла глаза, вдруг снова став маленькой.

— Спасибо, — сказала она тихо. — Простите меня, я так устала. Мне нужно немножко отдохнуть. Но вы скажете мне, да, если я понадоблюсь?

Николас уверил ее, что именно так он и сделает, и Черити пошла к себе в спальню. Письмо от Даррелла, хоть и короткое, красноречиво показало, как он ее любит и верит в нее. Даррелл просил Черити успокоить и утешить его мать и Элисон, так как для себя он не видел ничего похожего на скорое возвращение в Конингтон. Она дважды перечитала письмо и легла спать, положив его под подушку.

Николас Халлетт провел в Конингтоне ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы выполнить задачу, возложенную на него Дарреллом, а после его отъезда в доме поселилось странное безразличие. Внешне леди Конингтон немного оправилась от шока, но редко покидала свою комнату и все неохотнее поднималась с постели. Она долго беседовала с Халлеттом перед его отъездом, но все это осталось между ними. Леди Конингтон не протестовала против поспешного сбора всех предметов серебряной утвари, что нашлись в доме. Зато протестовала Элисон, капризно требуя объяснить ей, как они намерены обходиться без этого. Но Черити не проявляла снисходительности к подобным жалобам.

— Будем есть и пить из оловянной посуды, — ответила она коротко. — Сомневаюсь, что вкус от этого станет много хуже.

Осень уступила дорогу зиме, и у трех женщин возникли более серьезные поводы для беспокойства, так как война оказалась угрожающе близко. Маленькая группа всадников, которую сэр Ральф Хоптон привел в Корнуолл в конце сентября, вскоре разрослась под его руководством до армии в несколько тысяч человек. Он занял Лонсестон, и, несмотря на то, что парламентские вооруженные отряды, обосновавшиеся в Девоншире, получили еще подкрепление из Лондона, его кавалерия неоднократно совершала набеги через реку Тамар в Девон. К началу декабря он грозил уже Плимуту, но у кавалерии нет кораблей, и она не может помешать врагу снабжать гарнизон по морю оружием, деньгами и продовольствием. Да и численность маловата для блокады города. Попытка удержать Эксетер также провалилась, и к концу года роялисты вновь были отброшены в Корнуолл.

Холодным безоблачным днем, в самом начале января, Черити сидела у постели леди Конингтон, с тревогой вглядываясь в лицо спящей женщины, такой маленькой и хрупкой на громадной кровати. Ясно было, что леди Конингтон умирает. Она слабела с каждым днем, все больше отдаляясь от окружающих, как будто жизнь ускользала у нее меж пальцев, а она не имела ни сил, ни желания удержать ее. Порой казалось, что она умерла в тот день, когда Николас Халлетт привез в Конингтон сообщение о битве при Эджхилле.

Черити чисто физически ощущала, как печаль и страх наваливаются на нее, давят своей тяжестью. Черити любила сэра Даррелла и его жену безоглядно, словно они были ее родителями, ведь настоящих она не знала, и вот ей предстоит потерять обоих. Даррелл был далеко, а Элисон с каждым днем все больше зависела от нее. Борьба, разгоревшаяся вокруг Плимута, в любое время могла вспыхнуть снова, и хотя Конингтон пока оставался в стороне, до них доходили слухи, что какие-то поместья подверглись нападению и были разграблены. Черити, пытаясь трезво оценить будущее, не видела другой хозяйки Конингтона, кроме Элисон, и была близка к панике. Она сознавала свою неопытность и полную неподготовленность к той ответственности, которая, как она понимала, вскоре должна лечь на нее.

После сна леди Конингтон почувствовала себя немного бодрее. Она попросила Черити позвать Элисон и чтобы невестка принесла все свои драгоценности. Черити удивилась, но возражать не стала. Пришлось вытаскивать Элисон из спальни, не обращая внимания на жалобные стенания и просьбы оставить ее в покое. Элисон была теперь на восьмом месяце беременности, она отяжелела, сделалась вялой и жила в постоянном ожидании несчастья. Она боялась приближения родов, ее преследовала мысль, что в любой день к ней может прийти такое же известие, как то, которое привез Николас Халлетт леди Конингтон, страшилась, что волна войны опять докатится до Девона и безопасность Конингтона рухнет с появлением солдат. Черити, верная своему обещанию, делала все, чтобы поднять дух Элисон, но безуспешно.

В комнате леди Конингтон Черити усадила Элисон в кресло возле кровати, а шкатулку с драгоценностями положила на расшитое покрывало. Миледи кивнула:

— Благодарю, Черити. Принеси и мои драгоценности тоже.

Когда все было сделано и вторая шкатулка заняла место рядом с первой, леди Конингтон протянула к ним прозрачную тонкую руку с голубыми прожилками и заговорила очень серьезно:

— Вы обе знаете, почему мой сын приказал отдать в переплавку все серебро. И лучше уж так, чем если бы оно досталось каким-нибудь мародерствующих отрядам круглоголовых. Даррелл не упоминал о драгоценностях, но мы все понимаем, как я думаю, что это единственная большая ценность, оставшаяся у нас, которую без труда можно обратить в деньги. А значит, их следует спрятать в безопасном месте, известном только нам троим. Я не сомневаюсь в наших слугах, но чем меньше делиться тайной, тем больше шансов сохранить ее.

Миледи умолкла, почти задыхаясь, так как порыв, вдохновивший ее на столь продолжительную речь, истощил угасающие силы. Черити накрыла своей рукой ее пальцы и сказала просто:

— Где вы хотите, чтобы я спрятала их?

— Этого я еще не знаю. Но где-то подальше от дома, потому что если круглоголовые доберутся до нас, они обыщут здесь все, от чердака до подвала.

Элисон что-то невнятно пролепетала в тревоге, и леди Конингтон перевела на нее слабеющий взор:

— Милое дитя, этого может и не случиться. Я всем сердцем молю, чтобы этого не произошло, но мы должны подготовиться.

— Конечно должны! — с готовностью поддержала ее Черити. — Мне кажется, я знаю, где можно спрятать драгоценности, если миледи согласится. — Она сделала паузу, а потом спокойно добавила: — В Маут-Хаус.

— В доме твоего дяди? — Леди Конингтон была поражена. — Но ведь придется сказать ему...

Черити покачала головой:

— Нет, незачем. Помните древнюю сторожевую башню у крепостного рва? Она разваливается, и никто там не бывает, а я туда забиралась. Так вот, на самом верху есть углубление в стене, оно и будет надежным тайником.

— Слишком далеко, — капризно возразила Элисон. — Как мы сможем следить за их сохранностью?

— Лучше без этого обойтись! Если мы станем то и дело проверять их сохранность, то рискуем выдать тайник. Сейчас в Маут-Хаус никто не лазает по развалинам. Няня говорила мне, что последним поднимался на эту башню мой отец, а это было почти тридцать лет назад.

— Башня прекрасное место, если спрятать их там незаметно, — положила конец спору леди Конингтон. — Сможешь, детка?

— Если хотите, я отнесу их туда сегодня ночью. Небо чистое, почти полнолуние, светло, как днем. К дому подходить не нужно, а если собаки меня услышат, ну и что, они меня прекрасно знают и не поднимут лай.

— Так тому и быть, — согласилась леди Конингтон. — Сложи все в одну шкатулку, Черити. Так тебе удобней будет нести. — Она обернулась к Элисон, указывая на кольца и жемчужное ожерелье: — И это тоже, моя дорогая! Мы с тобой больше не будем носить никаких украшений, только обручальные кольца.

Элисон неохотно повиновалась, ведь жемчуг был свадебным подарком Даррелла. Черити аккуратно все упаковала, а потом вдруг сказала:

— Но ведь все заметят, что вы больше не носите драгоценностей. Разве это не вызовет подозрений?

— Мы объясним, что драгоценности пришлось продать, чтобы собрать деньги для короля. Мистер Партридж поможет. Ему-то мы должны сказать, что драгоценности спрятаны, но не говорить, где именно. — Она вздохнула и закрыла глаза. — Я очень устала. Дайте мне теперь отдохнуть.

В ту ночь, когда Черити бежала через сад, а потом через парк и рощу, ей ничуть не было страшно — бурлило веселое чувство приключения. Было морозно. Голые ветви деревьев нарисовали черный узор на светлом небе, дыхание повисало туманным облачком. Ручей за рощей все еще бежал, быстрый и полноводный, а вот широкое разводье перед развалинами башни застыло недвижно, как зеркало, под гладким льдом.

В тени сторожевой башни Черити сбросила теплую накидку и подоткнула до колен юбки. Шкатулка с драгоценностями, завернутая в мешковину, заранее была надежно примотана к поясу, чтобы руки оставались свободными. Черити передвинула ее за спину и осторожно полезла по стертым, выкрашенным ступенькам узкой винтовой лестницы в толще стены. Это было опасное восхождение, так как во многих местах ступеньки осыпались совсем, а ближе к вершине обрушилась и внутренняя стена, так что пришлось пробираться наверх, тесно прижимаясь к наружной стене, поскольку рядом угрожающе зияла черная глубина полой башни.

Она добралась до цели. Наверху каменная кладка расширилась: когда-то здесь была парапетная стенка с бойницами. В ярком свете луны Черити без труда нашла то, что искала, вынула из кармана маленький ножик и перерезала веревку, которой привязывала к поясу шкатулку. Встала на колени, опустила сверток в глубокую нишу и частично заложила отверстие обломками камня. Потом, удовлетворенная сделанным, с предосторожностями спустилась на землю и вскоре уже торопилась домой.

В Конингтоне Черити сразу же, как ей и было наказано, прошла к миледи. Просторная спальня освещалась очень скудно, и Черити двигалась на цыпочках, чтобы не тревожить леди Конингтон, если она задремала. Но как только Черити ступила в круг света, отбрасываемого свечой, слабый голос произнес с глубоким облегчением:

— Слава богу, ты вернулась в целости и сохранности, дитя мое! Все в порядке?

— Да, мадам! — Черити подошла к кровати, откинув на плечи капюшон плаща. — Драгоценности надежно спрятаны, и никто, кроме нас троих, ничего не знает.

— Ты смелая девочка, Черити, — нежно сказала леди Конингтон, протягивая к ней руку. — Не знаю, как бы я смогла без тебя в эти последние месяцы.

— Сегодня-то ночью большой храбрости не требовалось, — откровенно призналась Черити, согревая в своих ладонях протянутую руку. — Я не боюсь темноты, не боюсь карабкаться на вершину башни, и вы знаете, миледи, что я охотно сделала бы для вас гораздо больше, если бы могла. Но все-таки мне часто бывает страшно — когда думаю о войне, о будущих сражениях и о том, что может выпасть на нашу долю здесь, в Конингтоне. Тогда все мое мужество исчезает бесследно.

— Нет, дитя мое, мужество тебя никогда не покинет. Меня только то и утешает, что, когда я уйду, рядом с Элисон будешь ты. Ведь мне недолго осталось, моя дорогая! Мне даже не дано увидеть внука. Нет, не нужно печалиться обо мне... — сказала она, ощутив, что пальцы Черити крепче сжали ее руку. — Смерть явится ко мне в обличье друга, потому что при всей бесконечной любви к сыну и к будущему ребенку, я знаю, что свет ушел из моей жизни в день битвы при Эджхилле.

Леди Конингтон умолкла, и Черити опустилась на колени рядом с ее постелью, с болью прижавшись губами к ее безвольным пальцам. Через минуту леди Конингтон заговорила вновь:

— Впереди тяжелые времена, дитя мое! Элисон по природе ласкова, нежна и добра, но у нее не хватит сил встретить это будущее одной. Ты стойкая, Черити! У тебя должно хватить мужества и мудрости на обеих.

— Вы знаете, что я сделаю все, что в моих силах! — Черити подняла глаза, полные непролившихся слез. — Еще до отъезда Даррелла я обещала ему, что Элисон и малыш будут первейшей моей заботой. Теперь я обещаю это вам. Каждый день я молю Бога даровать мне мудрость и мужество, чтобы я смогла сдержать слово.

— Родная моя... — Леди Конингтон высвободила руку и погладила Черити по щеке. Голос был очень тих, глаза уже закрылись. Она говорила как бы про себя. — Я давно люблю тебя, как дочь. Если бы ты действительно стала моей дочерью, какое было бы счастье... Вы с Дарреллом! Вот моя самая заветная и самая потаенная мечта, но у матери нет голоса в подобных делах, а богатое приданое важнее силы духа и любящего сердца. Я не отваживалась высказать свое желание, чтобы вы с Дарреллом обвенчались. Никогда — до сегодняшнего дня...

Слова замерли в тишине, но Черити не шевельнулась. Стоя на коленях у постели, уставясь невидящим взором во тьму, она вся погрузилась в изумленное созерцание того, что открыла ей леди Конингтон. Подобная мысль никогда не приходила ей в голову. Да такого и не бывает — наследники титулов и больших состояний не женятся на бедных сиротах. Но только на мгновение представив себя на месте Элисон, Черити с внезапным озарением осознала, что это было бы величайшим счастьем, какое мог подарить ей мир.

Глава 7

ЗИМНИЕ ПЕЧАЛИ

(продолжение)

Леди Конингтон умерла через неделю так тихо и спокойно, что те, кто находился рядом с ней, даже не заметили этого. Позднее, глядя на любимое лицо, на котором уже не было следов печали и страданий, Черити поняла, что нельзя оплакивать уход миледи. Теперь ей покойно, душа воссоединилась с душой мужа, самого дорогого человека. Черити плакала по живым. По Дарреллу, который за такой короткий срок потерял обоих родителей; по Элисон и малышу; по самой себе, лишившейся мудрой заботы и самой доброй любви, которую она вообще знала в жизни.

Умершая хозяйка Конингтона нашла последнее пристанище в маленькой деревенской церкви, под сводами которой уже было захоронено не одно поколение Конингтонов. Но мысли тех, кто горевал о ней, уносились и к одиноким могилам на овеваемых ветрами склонах Эджхилла, где лежали ее муж и другие мужчины, которым не суждено было вернуться домой. Той суровой зимой все беды и потери, связанные с войной, равно тяжело переживали и обитатели красивого большого дома на холме, и простолюдины в деревне у его подножия.

Жестокость войны вскоре опять накатится на них. После сражения при Браддок-Дауне 19 января весь Корнуолл вновь оказался в руках роялистов, и кавалеристы, вдохновленные победой, опять двинулись в Девон. Через три дня они штурмовали Солташ, и Плимуту вновь грозила опасность, но, как и прежде, корнуолльским войскам не хватило ресурсов, чтобы закрепить успех. Даже блокада города оказалась им не по силам, так как позиции роялистов в силу необходимости были очень растянуты, а круглоголовые не теряли времени, собирая силы для защиты порта. Через месяц после вторжения роялистов в Девон отряды круглоголовых атаковали Модбери и погнали роялистов, несмотря на их стойкое сопротивление, снова в Корнуолл.

Весь этот месяц обитатели Конингтона жили в постоянном страхе, каждый день ожидая, что к ним нагрянут солдаты какой-нибудь из противоборствующих сторон. Элисон в особенности впадала в такую панику при малейшем непривычном звуке, что Черити серьезно опасалась, как бы это не повредило ей или ребенку. Пытаясь успокоить Элисон, она уговорила управляющего послать верных слуг на поиски надежных сведений, потому что до них доходила только молва, причем самая нелепая. Но страшное предупреждение о надвигающейся опасности принес, однако, не один из посыльных, а двенадцатилетний Питер Брамбл, младший сын владельца постоялого двора. Это с его братом Дикконом Черити болтала когда-то давным-давно, радостным майским утром. В промозглый холодный февральский день Питер примчался в поместье, постучал в парадную дверь и, еле переведя дух, выпалил, что приближается отряд круглоголовых.

Трудно было бы выбрать для этого более неподходящий момент. Горничная Элисон только что спешно вызвала Черити из маслобойни, где она руководила работой служанок. Раскрасневшаяся и напуганная девушка вбежала туда, запыхавшись, и схватила ее за руку:

— Мисс Черити, не подойдете ли вы к миледи? Мне кажется, ей пора!

Секунду Черити молча смотрела на девушку, пытаясь совладать с внезапным приливом тревоги, а затем, весьма успешно разыграв невозмутимое спокойствие, отвернулась от наблюдавших за ней молочниц и сказала:

— Я буду сию минуту. Прошу тебя, найди Вудли, пусть немедленно поднимется к миледи.

Вудли, служившая личной горничной у покойной леди Конингтон, была здравомыслящей и уравновешенной женщиной, на нее можно положиться, а Черити отчаянно нуждалась в помощи. Конечно, повивальную бабку можно доставить из деревни очень быстро, но Элисон все равно будет цепляться за Черити, ища поддержки и мужества.

Она вошла в большой холл, торопясь к Элисон, как раз в ту минуту, когда Питер Брамбл передавал предостережение дворецкому и побледневшим от страха лакеям. Черити услышала одно слово: «Круглоголовые» — и бросилась к мальчику.

— Ты имеешь в виду, они идут сюда?

— Да, мисс Черити, мы слышали, они сами так говорили! Они остановились у нас накормить лошадей, понимаете? Хвастались, что вот возьмут богатую добычу в Конингтоне и все, больше им тут делать нечего. Отец приказал мне смыться и бежать полем, предупредить вас, — пусть мальчик резко оборвал сам себя и быстро взглянул на дворецкого.

— А миледи самое время укладывать в постель! — в расстройстве сказала Черити. — Боже милосердный, мистер Партридж, что ж нам делать?

— Мы должны спокойно поговорить с ними, мисс Черити, и не делать ничего такого, что вызвало бы их гнев. — Старик колебался, взволнованно глядя на нее. — Они ведь англичане, не чудовища какие-нибудь! Не причинят они вреда женщине в таком состоянии, как миледи, хоть и круглоголовые.

— Круглоголовые?!

Сдавленный крик ужаса и отчаяния заставил всю группу разом повернуться. В арке, за которой начиналась парадная лестница, стояла Элисон, цепляясь за стену, чтобы не упасть. Лицо пепельно-бледное, глаза расширены от страха, в голосе истерические нотки:

— Господи, помоги мне! Они не придут сюда?

— Элисон! — Черити кинулась к ней и, обняв за плечи, попыталась увести ее обратно, в спальню. — Тебе нечего бояться, мистер Партридж прав. Они не сделают тебе ничего плохого. Возвращайся к себе.

— Не пойду! У тебя совсем нет сердца? Как мне сохранить ребенка, если эти грабители будут рыскать по дому? — Ее широко распахнутые, горящие лихорадочным пламенем глаза обратились к Джеймсу Партриджу, стоявшему в полной растерянности в нескольких шагах от нее. — Приготовьте мою карету! Дайте мне скрыться, пока не поздно!

— Дорогая, тебе нельзя! — серьезно сказала Черити. — Ты хочешь, чтобы твой ребенок родился на обочине дороги? Тебе не причинят вреда, обещаю! Наши слуги встанут на страже у твоих дверей, но я убеждена, что солдаты не будут ломиться в твою комнату, когда им скажут, что с тобой.

— Мисс Черити верно говорит, хоть еще и не все знает, миледи, — прервал ее Партридж, приблизившись еще на пару шагов. — Ни вам, ни ей не может грозить опасность, так как предводитель круглоголовых не кто иной, как кузен мисс Черити, мистер Джонас.

— Джонас? — неожиданно резко воскликнула Черити. — Вы уверены?

— Малыш Питер видел его, мисс Черити. Конечно, горько сознавать, что он таким образом явится в дом, где его так часто принимали как желанного гостя, но в этом известии не одно зло, примешалось и что-то хорошее. По крайней мере, он не позволит жестокости своим людям.

Черити его не слышала. Она смотрела на старика, но видела вместо него заснеженный парк и лицо Джонаса, искаженное ненавистью, когда он клялся отомстить Дарреллу Конингтону. Чего же проще выполнить угрозу, если под рукой жена Даррелла и его ребенок, которого она вот-вот родит! Войной прикрываются любые зверства, а Черити знала своего кузена. Он не откажется от такого случая утолить свою ненависть.

— Миледи права, — внезапно заявила Черити. — Ей лучше быть подальше отсюда. Пусть запрягут лошадей в коляску и четверо вооруженных людей поедут верхом сопровождать нас. — Она повернулась к Вудли, которая вместе с горничной Элисон уже появилась в холле. — Вудли, позаботьтесь о миледи, а ты, — обратилась она ко второй женщине, — собери подушки и одеяла и отнеси их в карету. Поспешите теперь!

— Мисс Черити, это безумие! — запротестовал Партридж. — Куда вы поедете?

Черити взглянула на него:

— В единственное место, где будет безопасно, если этих солдат действительно ведет мой кузен. В Маут-Хаус!

Она не стала дожидаться очередных протестов и, оставив Элисон на попечение Вудли, побежала по лестнице. Тут ее пронзила еще одна мысль, Черити перегнулась через перила и крикнула дворецкому:

— Собери все деньги, какие есть в доме, и отнеси в карету. Пусть никаких ценностей не достанется этим проклятым мятежникам! А ты, Питер Брамбл, возвращайся в деревню и скажи повитухе, чтобы шла к дому моего дяди.

Войдя в свою спальню, Черити вынула теплый алый плащ и набросила на плечи, потом достала со дна сундука коробку. В ней лежал пистолет, что дал ей Даррелл накануне отъезда из Конингтона. Еще раньше, до поездки в Лондон, он научил ее обращаться с оружием, и в последний месяц Черити держала его заряженным в полной боевой готовности как раз на такой случай.

С коробкой под плащом она быстро вышла из комнаты. Широкий коридор, Длинная галерея с портретами предков Конингтонов, парадная лестница — вот она снова в холле. У Черити сжималось сердце, она с сожалением и любовью оглядывалась вокруг, негодуя на вынужденный отъезд. Ее характер требовал другого: забаррикадировать двери, бросить вызов Джонасу, сразиться с ним. Но Черити понимала, что даже без Элисон предпринять нечто подобное было бы чистым безумием. Сопротивляться — значит провоцировать нападение. Оставалось только одно: бросить дом на произвол судьбы и молиться, чтобы захватчики не слишком разбушевались.

Короткая поездка в Маут-Хаус превратилась в настоящий кошмар для всех. Элисон, похоже, совсем обезумела от ужаса. Ее завернули в подбитый мехом плащ, еще закутали в одеяла, оберегая от резкого холода, и уложили на подушки. Рядом с ней усадили Вудли — поддерживать ее и предохранять от толчков кареты. Но Элисон все время тихо стонала, положив голову на плечо женщины, и вскрикивала от боли. Черти крепко прижимала к себе коробку с пистолетом, благодаря небо за то, что по холодной сухой погоде земля подмерзла, и дорога была твердой. Карета тряслась и подпрыгивала на ухабах, но зато им не грозило застрять в грязи.

Прошла, казалось, вечность, пока они добрались до Маут-Хаус, и Черити, оставив Элисон слугам, кинулась в дом впереди всех. Ее дядя и тетя, завидев приближение кареты и взмыленных лошадей, вышли в холл встретить ее, и в нескольких словах Черити объяснила им причину их неожиданного приезда. Миссис Шенфилд была вне себя от радости, узнав, что сын совсем рядом, в деревне, но муж ее приструнил:

— Если Джонас вернулся, чтобы устроить у нас тут войну, то радоваться нечему. Элизабет, пойди взгляни на миледи.

Миссис Шенфилд вроде бы собиралась спорить, но слуги уже внесли Элисон в дом, и пришлось подчиниться. Ее собственная прислуга, привлеченная шумом, сгрудилась в холле. Подозвав старую няню и свою личную горничную, миссис Шенфилд тоном, не допускающим неповиновения, приказала всем разойтись. Женщины окружили Элисон и повели наверх, а Черити и ее дядя остались наедине в опустевшем холле.

Джонатан Шенфилд молча смотрел на племянницу. Со времени их последней встречи прошло меньше трех месяцев, и его удивило, как она переменилась. Черити больше не была ребенком. Она поняла, что такое ответственность, и справилась с этой задачей, и теперь с ней нельзя было не считаться. Пытаясь восстановить свой прежний авторитет, он сказал сурово:

— Будем надеяться, что не ко времени затеянное путешествие не причинит вреда леди Конингтон. Тебе следовало бы подумать об этом и не позволять ей пускаться в путь в таком положении и по столь ничтожной причине.

— Нам незачем обманывать друг друга, сэр, — без обиняков ответила Черити. — Вы знаете не хуже меня, что Джонас ненавидит Даррелла Конингтона, а Элисон — жена Даррелла. Кроме того, он явится в Конингтон в надежде на богатую добычу и будет разочарован. Одного этого достаточно, чтобы в нем вспыхнула жажда мести.

Дальнейшие события доказали ее правоту. Не прошло и часа, как Джонас подскакал верхом к дверям своего дома. Оранжевая лента сторонника парламента была перекинута через его плечо, и четверо солдат следовали за ним по пятам. Он соскочил с лошади, бросил поводья одному из солдат и прошествовал в дом в сопровождении троих других. Мистер Шенфилд встретил их в холле, и Джонас, сняв шляпу, разыграл почтительный поклон:

— Мои наилучшие пожелания, сэр! Надеюсь, что вы в добром здравии и моя матушка тоже?

— Мы здоровы, — коротко ответил его отец. — Ты приехал домой в странном виде, Джонас, да еще и с солдатами.

Джонас бросил шляпу на стол и принялся стягивать перчатки.

— Я приехал по делу, сэр. По делу парламента. Мне необходимо увидеть Элисон Конингтон.

— Кто тебе сообщил, что ты найдешь ее здесь?

— А зачем сообщать? Ее нет в Конингтоне, значит, их предупредили обо мне, а Черити быстро сообразила, куда податься для полной безопасности. Где миледи?

— Наверху. Тебе нельзя к ней.

— Я настаиваю, сэр! Ее лживые слуги не расскажут мне, где найти то, что мне нужно, но я думаю, что миледи окажется не столь упрямой. Будьте добры послать за ней — или я должен сам отыскивать ее?

Джонас направился к лестнице, но остановился, увидев Черити. Она медленно спускалась по ступеням, глядя на него с глубоким презрением. И тон ее был под стать взгляду:

— О чем ты желаешь узнать, кузен, что не могут или не хотят рассказать тебе слуги в Конингтоне?

Он с неприязнью смотрел на нее, пораженный, как и отец, ее новым, зрелым обликом и разозленный этим.

— Где вы спрятали серебро и другие ценности? — спросил он напрямик.

Черити откинула назад голову, и звонкий, издевательский смех эхом отразился от высоких стен холла.

— Спрятали, кузен? Конингтонское серебро расплавили несколько месяцев назад, чтобы снабдить деньгами короля. Так поступали многие верные королю семейства. Что за нужда есть и пить из серебряной посуды, когда ей можно найти лучшее применение? Пусть послужит победе над мятежниками.

Глаза Джонаса сузились от гнева, как всегда при общении с Черити, но ее слова убедили его гораздо успешней, чем боязливые объяснения слуг в поместье. Он знал, что многие роялисты пожертвовали фамильное серебро на содержание королевской армии, и Конингтоны, скорее всего, были среди первых. Но серебряной посудой не ограничивалось богатство этой семьи.

— А драгоценности? Я видел обеих дам в побрякушках, которые стоят целого состояния.

— Драгоценности ушли туда же. Ты полагаешь, что женщины из семейства Конингтон менее лояльны, чем их мужчины?

К удивлению Черити, Джонас стремительно шагнул вперед и, схватив ее за руку, рванул к себе, с намеренной жестокостью впившись пальцами в плоть.

— Ты говоришь правду, негодница? Если это ложь, даю слово, ты пожалеешь об этом!

Черити не отступила. Они были одного роста, и ее глаза смотрели прямо в его без тени страха, в их темной глубине мерцала пренебрежительная усмешка.

— Не пытайся запугать меня, Джонас, — сказала она презрительно. — Я никогда тебя не боялась, не испугаюсь и теперь. Можешь обыскать Конингтон от крыши до подвала, но не найдешь ни серебра, ни драгоценностей.

Джонас поверил ей, хотя еще не признался в этом даже самому себе, и разочарование только усилило его злость. Но хотя Джонас действительно рассчитывал найти в Конингтоне богатую добычу, что и послужило приманкой для набега круглоголовых, а перспектива разграбления поместья наполняла его жестоким удовлетворением, все же не эти причины заставляли его так страстно стремиться в Конингтон. Не выпуская руки Черити, он прорычал:

— Посмотрим, что скажет на этот счет сама леди Конингтон. И советую тебе, кузина, запомнить, что сейчас военное время и что под моей командой есть солдаты. А теперь веди меня к ней.

Черити покачала головой:

— Тебе нельзя туда. Даже у тебя, Джонас, должны возникнуть сомнения, допустимо ли вламываться в комнату женщины, которая корчится в родовых муках.

Пальцы Джонаса разжались, и он отшатнулся, как от удара. Кровь отхлынула от лица, он весь посерел и уставился диким взглядом на отца, словно надеясь, что тот опровергнет ее слова.

— Твоя кузина говорит правду, — коротко ответил мистер Шенфилд на этот взгляд, — так что прояви милосердие: забери своих солдат и уходи!

Сам себя не сознавая, Джонас отвернулся от них и стоял опустив голову и опершись руками о массивный стол в середине комнаты. Уже больше года его тяготили воспоминания об Элисон Конингтон. Услышав, что Даррелл с отцом в отъезде, он поскакал в поместье, думая найти там одних женщин. Теперь, наконец, Элисон увидит в нем мужчину. Он не хотел жестокости по отношению к Элисон, это все досталось бы слугам и в особенности Черити, чтобы ясно стало, кто хозяин положения. Нежная, робкая Элисон будет напугана, он рассеет ее страхи; она будет благодарна ему за снисходительность, а он в полной мере насладится ее благодарностью. Вот это настоящая месть! На такое он прежде не смел и надеяться.

Джонас тысячи раз рисовал себе эту картину — и все для того только, чтобы оказаться у разбитого корыта. Сначала это ее бегство в Маут-Хаус, а теперь еще и совершенно непредвиденное, невыносимо мучительное известие, что она вот-вот родит ребенка человеку, которого он ненавидит больше всего на свете. Ребенок Даррелла Конингтона! Эта мысль подняла в нем такую яростную ревность и досаду, что он почти терял рассудок.

— Так что же, кузен? — Холодный, насмешливый голос Черити жестоко хлестнул по открытой ране, нанесенной разочарованием и гневом. — Уедешь ли ты, как просит твой отец, или ты настолько утратил понятие о самых обычных приличиях, что посмеешь добавить стыд и ужас к той боли, которую уже приходится терпеть бедной женщине? Сегодня ты здесь хозяин. Мы не в силах воспрепятствовать тебе.

Очень медленно Джонас поднял голову и посмотрел на нее. Его лицо исказилось, глаза дико сверкали. Черити даже оцепенела, охваченная тревогой, которую не желала показать.

— Я уеду! — хриплым, неестественным голосом произнес Джонас. — Господь да поможет ее светлости благополучно разрешиться от бремени, может, она родит вожделенного сынка. — Он засмеялся, а Черити передернуло, потому что весь его вид и тон заставляли эти слова звучать как проклятие. Да, сына! Наследника для Конингтона!

Он повернулся и, не сказав больше ни слова и не оглянувшись, ринулся из дома. Трое его людей, обменявшись недоуменными взглядами, последовали за ним. Черити стояла как вкопанная, пока стук подков не замер вдали, а затем медленно вновь поднялась по лестнице, чувствуя не облегчение от победы над Джонасом, а только неясное ощущение нависшего над ними несчастья.

Несколько часов спустя, когда ранние зимние сумерки уже окутали Маут-Хаус, Черити держала в руках новорожденного сына Даррелла. Вместе с другими женщинами — Элизабет, старой няней, повитухой и горничной Вудли — она стояла у кровати, где лежала бледная, как воск, Элисон. Серебристо-золотые волосы разметались по подушке, вечный покой смерти вернул ее прекрасному лицу безмятежность. Несмотря на все их усилия, а каждая из них билась до последнего, они не сумели спасти Элисон. Ребенок был жив... пока... но стремление произвести его на свет оказалось непосильным для его хрупкой, насмерть перепуганной маленькой матери. Она была еще жива, когда ей сказали, что у нее родился сын.

Постояв несколько минут, Черити отвернулась и подошла к окну. Прижимая к себе ребенка, свободной рукой она отдернула тяжелые шторы. Черити уже знала, что увидит вдали, над линией безлиственного леса. Злобный, дрожащий отблеск на фоне неба, там, где догорал Конингтон. Она увидела это, когда в дверь постучала перепуганная горничная и шепотом сообщила невероятное. Черити подбежала тогда к окну и откинула занавеску, жуткое зрелище подтверждало слова женщины: яркое пламя на фоне темного неба. Она не могла оторвать от него глаз, и недоверие уступило место бессильной ярости.

Гибельный блеск постепенно угасал, но ее скорбь и гнев вспыхнули с еще большей силой. Вот как Джонас отомстил, и жестокая насмешка его прощальных слов приобрела теперь ужасающую ясность. Этого малыша лишили наследства в те мгновения, когда он сделал свой первый вздох, а мать его шептала благодарственную молитву, что дала Конингтону наследника, и радость озаряла в последние, предсмертные минуты ее лицо. И где-то далеко был человек, который щедро, не скупясь, отдавал все за своего короля, а теперь ему предстояло узнать, что в один жестокий день у него отняли горячо любимую жену и дом, который он называл «самым прекрасным местом на свете».

Младенец зашевелился и издал слабый жалобный писк. Элизабет Шенфилд отошла от кровати и приблизилась к Черити. Откинув покрывало с красного сморщенного личика, она вздохнула и покачала головой.

— Бедный осиротевший крошка! — с жалостью произнесла она. — Я немедленно пошлю за отцом Флаггом. Большой грех, если малыш умрет некрещеным.

— Нет! — резко воскликнула Черити, отстраняя руки миссис Шенфилд от ребенка. — Он не собирается умирать!

Элизабет покачала головой:

— Дитя мое, я понимаю твою скорбь, но не старайся обмануть себя. В таких вещах ты ничего не смыслишь. Этот ребенок слишком мал и слаб, он долго не проживет.

— Я говорю: он не умрет! — Голос Черити звенел от волнения, глаза горели на бледном лице. Она повела рукой к окну, где в небе за лесом угасало зарево, а потом к умершей женщине. — Посмотрите на это, мадам, и на это! Все это дело рук вашего сына. Элисон могла бы выжить, если бы ей дали спокойно родить в собственном доме. Вашего сына переполняет ненависть, и только бессмысленное жестокое разрушение способно удовлетворить его!

Миссис Шенфилд отступила перед силой ее гнева, а женщины, стоявшие у кровати, подняли головы, в недоумении глядя на них. Черити чуть не задыхалась. Когда она вновь заговорила, голос был тихим и страстным. Она прижала к груди жалобно плачущего ребенка, готовая защищать его от всего на свете.

— У Даррелла Конингтона и так уже отняли слишком много! Этот ребенок, его сын, все, что у него осталось. Перед отъездом я дала Дарреллу обещание и с Божьей помощью сдержу его! Когда Даррелл вернется домой, сын будет его ждать.

Часть вторая

Глава 1

ЧЕРИТИ, ЗРЕЛОСТЬ

Черити сидела под большой ивой у дальнего края крепостного рва, с раннего детства это был ее любимый укромный уголок. Под деревом образовалось небольшое углубление в земле, а сама ива склонилась над впадиной, так что ее свисающие ветви касались травы и гладкой поверхности воды. Поэтому, когда дерево покрывалось листвой, густая зелень надежно скрывала того, кто там сидел. Но сейчас была весна, листва еще не достигла роскошной пышности лета, и сквозь нее, как сквозь вуаль, Черити видела озерцо, цветущий боярышник на другой стороне и развалины башни, все еще хранившей тайну, доверенную ей той давней зимней ночью.

Сейчас Черити было около двадцати, и очень мало что напоминало в ней того ребенка, каким она была когда-то. На ней было темно-серое платье с передником и широким воротником из белого льна. Черные волосы гладко зачесаны назад и почти не видны под плотно прилегающим белым чепцом, по контрасту с которым ее чистая, оливкового оттенка кожа казалась еще темнее. Лицо стало сдержанным и спокойным, полные губы сохраняли теперь серьезное выражение, а взгляд темных глаз под густыми бровями чаще всего потуплен — и не из простой скромности. Но и смиренный вид, и строгое пуританское платье, чуждое ее характеру, надеваемое только потому, что того требовали общепринятые нормы, — все это было сознательно принятой маской, чтобы скрыть натуру, не утратившую своей пылкости.

Черити сидела не меняя позы, прислонясь к поросшей травой насыпи. На коленях она держала маленького сына Даррелла Конингтона. Черити учила его читать по букварю, по которому сама училась в детстве. Но ребенок скоро уснул, положив голову ей на грудь, и теперь она старалась не двигаться, чтобы не потревожить малыша. Сон был драгоценным даром для этого хрупкого существа. Черити сдержала слово, с таким жаром данное в день его рождения, но не раз за прошедшие с тех пор годы грозил погаснуть слабый огонек жизни, который она оберегала. Порой окружающим казалось, что Черити сохраняла ребенку жизнь одной только силой воли и мощью своей неиссякаемой, всепобеждающей любви.

Ей оказывали очень мало помощи в уходе за ним. Правда, Джонатан Шенфилд, пораженный событиями того дня и участием в них своего сына, довольно охотно предоставил ребенку крышу над головой. Но его жена не простила Черити тех горьких слов, которые она сказала о Джонасе, и отвернулась от своей племянницы и осиротевшего ребенка. Через повитуху для него нашли кормилицу, но именно Черити, пользуясь помощью и советами старой няни, взяла на свои плечи всю ответственность за ребенка. Она настояла, чтобы при крещении его назвали Дарреллом, как было заведено для первенца сына в каждом поколении Конингтонов, и посвятила себя заботе о нем — целеустремленно и не считаясь с незамаскированной враждебностью тетки.

Сейчас, когда малыш спал у нее на руках, Черити не отводила от него глаз, и нежная улыбка играла на ее губах. Пусть он слабенький и слишком хрупкий для своего возраста, но какой красивый ребенок! Мягкие шелковистые волосы, обрамляющие мордашку, были истинно конингтоновского цвета: рыжевато-золотистые, как осенние листья бука, но во всем остальном он был вылитый портрет своей матери. Нежные черты лица, темно-серые глаза с длинными ресницами, тонкая кость — все это от Элисон. Он унаследовал ее боязливый характер, что порой тревожило Черити ничуть не меньше, чем его физическая слабость. Но, как правило, она с успехом утешалась тем, что это просто черта, присущая детству, и с течением времени мальчик станет смелее.

За ее спиной, на валу, раздался шорох, и Черити сразу напряглась: она беспокоилась больше за ребенка, чем за себя. Ветви ивы раздвинулись, и показалась ее кузина Сара. Черити снова вздохнула свободно, только мимикой подав знак младшей девушке, чтобы не шумела. Сара кивнула и села на траву рядом с ней.

— Я догадалась, что найду тебя здесь, — тихо сказала Сара, — но я думала, что у вас с Дарреллом урок. Стыдно, конечно, что моя мать не дает тебе заниматься с ним побольше.

Черити пожала плечами:

— Он лучше усваивает урок, когда мы прячемся вдали от всех и никто нас не отвлекает. Что же касается тети, то я знаю, что ее раздражает наше присутствие в Маут-Хаус, и когда мы не мозолим ей глаза, ей не в чем винить нас.

— Вот в этом ты ошибаешься, — рассудительно ответила Сара. — Когда вас не могут найти, мама говорит, что ты ленивая и скрытная.

— А когда я рядом — что я ленивая и нахальная. Первое предпочтительнее, потому что я этого не слышу.

Сара помолчала, с любопытством глядя на двоюродную сестру. В последние годы они сблизились, так как Сара единственная из троих детей Джонатана Шенфилда обладала в какой-то мере легким, беспечным нравом, свойственным отцу Черити. Сейчас Саре исполнилось пятнадцать лет. Она выросла очаровательной, хорошенькой девчушкой: розовое личико сердечком, смеющиеся голубые глаза и светлые волосы, не желающие прятаться под строгим чепцом и постоянно выбивающиеся кудряшками вокруг щек.

Точно так же и ее жизнерадостный характер бунтовал против аскетического образа жизни, навязанного домочадцам ее братом. Джонас прочно прибрал к рукам власть над Маут-Хаус, ранее принадлежавшую его отцу. Десять месяцев назад с Джонатаном Шенфилдом внезапно случился напугавший всех удар, после чего он настолько ослаб, что от прежнего хозяина Маут-Хаус осталась только тень. Волосы поседели, левая половина тела оказалась частично парализована. Он больше не мог передвигаться без посторонней помощи, не мог ясно выражать свои мысли, и Джонас, всегда противоречивший ему, взял с тех пор на себя большую часть дел по управлению имением.

— Завтра приезжает Джонас, — заметила, прервав молчание, Сара. — Мама только что получила от него известие. По мне, так остался бы он где-нибудь насовсем, ведь стоит ему приехать, как начинаются сплошные проповеди и наказания.

Черити чуть сдвинула брови. Хотя долгая и разорительная война закончилась, Джонас по-прежнему много времени проводил в Плимуте. Один его дядя, старший, умер в 1644 году, оставив ему состояние, достаточное, чтобы сделаться влиятельным человеком в городе, и Джонас наслаждался полученной наконец независимостью. Однако в местечке Конингтон-Сент-Джон его ненавидели, и, когда он проезжал через деревню, его встречали ледяным молчанием. Обугленные развалины поместья не были видны оттуда, но мысль о них присутствовала неизменно, напоминая о том, что он сделал. Удар, нанесенный в тот день по Конингтонам, жители деревни не забывали и не прощали.

— Постарайся, Сара, чтобы он не услышал таких слов, — предупредила Черити после паузы, — а то тебя действительно накажут за это.

Сара взглянула протестующе. Она знала, что Черити относится к Джонасу с гораздо большей неприязнью, чем она сама, и тем сильнее ее озадачивала смиренная покорность сестры. Черити теперь не позволяла себе открыто выказывать неповиновение. Она тихо и скромно держалась в тени, выполняла свою долю домашней работы, а сделав ее, целиком посвящала себя малышу.

— Я не понимаю тебя, кузина! — воскликнула Сара с надутым видом. — Не пристало тебе быть такой боязливой.

— Я научилась вести себя осмотрительно, детка, — сухо ответила Черити. — В прошлом рядом со мной были близкие друзья. Теперь я осталась одна, да еще и с драгоценным моим долгом. — Она опять опустила взгляд на спящего ребенка. — Когда-нибудь твой брат, Сара, станет здесь полновластным хозяином. И об этом я не имею права забывать.

— Ну когда еще это случится! Сэр Даррелл вернется гораздо раньше, — заспорила было Сара, но добавила с меньшей уверенностью, поскольку Черити не спешила согласиться с ней: — Разве нет?

— Как будет угодно Господу! — откликнулась тихо Черити. — Это моя надежда, моя постоянная молитва. Но о чем можно говорить уверенно в этом мире, кроме того, что когда-нибудь нам придется покинуть его?

Горечь прозвучала в ее голосе, и глаза затуманились, когда она посмотрела вдаль, где лежал в руинах Конингтон. Кто мог предположить даже в тот черный день, когда был уничтожен Конингтон, какие несчастья все еще таит в себе будущее? Поначалу, несмотря на отдельные поражения, несмотря на кровавую бойню при Эджхилле, дела у роялистов шли хорошо. Королева вернулась из Голландии с большим транспортом оружия и снаряжения. Племянник короля принц Руперт Рейнский, в свои молодые годы уже прославленный воин, поспешил в Англию, чтобы возглавить кавалерию роялистов. Сам Карл проявил незаурядное мужество, в нем неожиданно пробудился талант полководца. К началу 1644 года значительная часть страны находилась под властью короля, и в штаб-квартире в Оксфорде у него был собственный парламент, состоявший из тех, кто покинул Вестминстер или был изгнан оттуда. Казалось, что победа уже у него в руках.

Но этого не произошло. Знаменитые парламентские лидеры, Пим и Хэмпден, были уже мертвы, но Пим успел воплотить в жизнь один из последних своих планов: утверждение парламентом Торжественного союза с Шотландией и Ковенанта — соглашения между шотландскими и английскими пресвитерианцами. В соответствии с этим шотландское войско, оплаченное из средств парламента, вторглось в Англию, склонив тем самым чашу весов в пользу круглоголовых, хоть сами они и не особенно жаловали шотландцев. На юге и западе король еще удерживал свои позиции. А на севере в июле 1644 года его силы были разбиты в самом крупном и кровопролитном сражении войны при Марстон-Муре.

Шотландские союзники были не единственной козырной картой парламента. В том же году очень выдвинулся никому до того неведомый сельский сквайр, член парламента от Кембриджа и полковник конницы Ассоциации восточных графств Оливер Кромвель. В битве при Марстон-Муре он со своими дисциплинированными, закованными в броню воинами, получившими прозвище железнобоких, наголову разбил не знавшую поражений кавалерию принца Руперта. В Вестминстере Кромвель восстал против шотландских пресвитерианцев и сделался вождем всех малоизвестных и самых фанатичных протестантских сект. Он реорганизовал войска парламента и создал из них армию нового образца, наилучшим образом экипированную, прекрасно оплачиваемую и самую дисциплинированную в истории Англии. 14 июня 1645 года в битве при Нейсби в Лестершире король потерпел второе разгромное поражение. Это был окончательный, решающий удар.

С тех пор прошло два года, снова наступил май, и роялистская Англия лежала поверженная в прах. Король, сдавшийся шотландцам, был передан ими парламентским представителям. Королева находилась в изгнании во Франции, и с ней два старших сына и маленькая дочь. Другие дети королевской семьи оказались заложниками парламента.

Напрасно жители деревни Конингтон-Сент-Джон ожидали возвращения своего господина. Другие постепенно подтягивались — жалкие остатки того отряда храбрецов, что выступил в поход в конце лета 1642 года. Черити знала, что Даррелл прошел всю войну без серьезных ранений, а когда роялистские войска были рассеяны, уехал в дом Элисон, в Кент, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.

— Не могу понять, чего он там застрял так далеко, — недоуменно заметила Сара после паузы. — Можно подумать, его не тянет сюда.

— А зачем ему? — с горечью спросила Черити. — Жена и родители умерли, дом разрушен, на поместье наложен арест. Что здесь осталось такого, что непреодолимо влекло бы его?

— Ты еще спрашиваешь?! — Сара была поражена. — Здесь его ребенок, маленький сын, которого он никогда не видел.

Черити вздохнула:

— Ребенок, чье появление стоило жизни его матери. Даррелл так любил Элисон...

— Но нельзя же обвинять в этом дитя, бедную кроху! И малыш весь в Элисон. Вот бы отцу взглянуть на него хоть разочек! — Сара наклонилась поближе к малышу. Она очень привязалась к нему, и в Маут-Хаус только с ней, не считая Черити и няни, ребенок был весел и доволен. — Не верится, что сэр Даррелл не возвращается из-за этого. А может быть, как ты говоришь, все дело в том, что на его поместье наложен арест? Черити, это означает, что земли Конингтона больше не принадлежат сэру Дарреллу?

Черити нахмурилась:

— Это означает, как я думаю, что их захватил парламент целиком или большей частью и что Даррелл сможет получить их, только выплатив громадный штраф. Это называется выкупом, хотя, боюсь, Даррелл не станет заключать договор с круглоголовыми. Отец Флагг объяснил это мне перед тем, как уехать из деревни. Я не уверена, что все поняла.

— Вот еще одна позорная вещь! — негодующе воскликнула Сара. — Почему нашего священника вынудили уехать, бросить свое дело и дом и уступить место пуританину с кислой миной?..

— Сара, думай, о чем говоришь! — резко оборвала ее Черити. — Такие мысли лучше не высказывать вслух!

— Да я бы ни с кем и не говорила так, кроме тебя! Уж не настолько я глупа, чтобы не понимать, когда надо прикусить язык. Но разве не позор, что доброго старика преследуют за благочестие, а Джонас еще и аплодирует! Когда я вижу, как они все время шушукаются, мой брат и пуританский священник, мне стыдно, что я сестра Джонаса.

— Ну конечно, они должны сблизиться! Других-то друзей у них нет в деревне.

Черити смолкла: маленький Даррелл зашевелился и открыл глаза. Несколько секунд он осматривался вокруг, недовольно таращась со сна, но когда Сара протянула к нему руки, расплылся в радостной улыбке. Он сполз с коленей Черити, и она поднялась на ноги, стряхивая траву с юбки.

— Пошли, — сказала она. — Пора домой.

Сара тоже встала. Взяв за руки малыша, они забрались на насыпь и тихонько побрели к дому. Солнце пригревало плечи, густая трава пестрела лютиками. Лебедь сонно скользил по глади воды крепостного рва. Для Черити было что-то неизъяснимо грустное в том, что этот мирный уголок ничуть не переменился, когда так много всего прекрасного и дорогого ушло навсегда. У кустов боярышника она остановилась и посмотрела на ветви, усыпанные розово-белыми цветами на фоне глубокой синевы неба.

— О, боярышник в цвету! — мечтательно сказала она. — Раньше мы ходили сюда на майский праздник! Еще до того, как майское дерево и пирушки вокруг него в честь майского праздника были приговорены к смерти Джонасом и иже с ним — за гнусную греховность. — Она помолчала, искоса бросив взгляд на Сару, и в этот момент прежняя, шаловливая Черити выглянула из-под маски приличий. — Я часто диву даюсь, кузина, как это люди, претендующие на праведность, ухитряются обнаружить зло в самых простых вещах.

Сара рассмеялась, и маленький Даррелл тоже захихикал, заряжаясь их весельем, хотя и не понимая причины. Он высвободил ручонки и побежал вперед. Так он и бежал до самого дома. Но у дверей приостановился, потом вернулся к Черити и снова ухватился за ее руку.

Она наклонилась и подняла его, привычная боль кольнула сердце. Так бывало всегда: сколько бы ни веселился малыш на прогулке, какая-то тень касалась его, как только он входил в дом. Как будто он знал, что его там только терпят. Именно в такие минуты Черити видела в нем Элисон. Она отнесла его прямо в детскую, которую когда-то делила с кузинами и которую Элизабет, по приказу мужа, нехотя согласилась предоставить ей. Комната считалась ее собственным домом, тут она чувствовала себя относительно свободно, но это убежище не могло служить ей долго.

В тот вечер, после того как малыш заснул, Черити сидела там с няней — теперь они часто бывали вместе. Няня совсем постарела, маленькая, согбенная, лицо как печеное яблочко. Конечно, она уже не могла работать, как когда-то, но способности ее оставались при ней, не подвластные годам. Сидя в полутьме, она наблюдала за лицом Черити, склонившейся над шитьем в круге света от сальных свечей на столе. Няня обратила внимание на чуть заметную морщинку между густых бровей и напряженно сжатые губы. Черити всегда была самой любимой ее воспитанницей, и она без труда читала все эмоции, отражавшиеся, как в зеркале, на смуглом живом лице.

— Что беспокоит тебя, мой птенчик? — прервала молчание няня.

Черити удрученно вздохнула и отложила рукоделие.

— От тебя ничего не скроешь. Понимаешь, ведь малышу уже четыре года. Скоро ему понадобятся настоящие учителя, не то что я. Ему нужно получить образование, соответствующее положению семьи Конингтон. А откуда мне добыть ему воспитателя? Я не могу просить дядю нанять ему учителя. Он бы, вероятно, согласился, но Джонас и тетя найдут способ помешать этому.

— Ох, господин Джонас распоряжается теперь всеми расходами, вот в чем беда! — В голосе няни звучало неодобрение: она не выносила Джонаса и сердито следила за его всевозрастающим самомнением. — Это правда, он не испытывает добрых чувств к маленькому господину, а еще меньше сама хозяйка — к их стыду! Что плохого им сделал наш милый крошка?

— Он сын Даррелла Конингтона, — жестко ответила Черити. — Джонасу этого вполне достаточно, для ненависти других причин не требуется. — Черити встретила внимательный взгляд старой женщины. — Няня, порой я смертельно боюсь! Дядя — наша единственная защита, а его здоровье слабеет день ото дня. Что станется с нами, с маленьким Дарреллом и со мной, когда он умрет?

— Ну, у вас-то всегда будет пища и крыша над головой, — откликнулась няня. — До тех пор, пока в Конингтон-Сент-Джоне останется хоть один дом.

— Да, я знаю, в деревне у нас добрые друзья!

Черити поднялась и беспокойно заходила по комнате.

— Но им самим, беднягам, сейчас едва хватает на жизнь, а кроме того, не подобает наследнику Конингтона расти в хижине или в фермерском доме. Если бы я только знала, как лучше поступить! Почему же Даррелл не едет домой? Я так устала одна нести это бремя!

Глава 2

ДЖОНАС

Черити получила известия о Даррелле уже на следующий день и из самого неожиданного источника.

В середине дня в Маут-Хаус прибыл Джонас. Черити узнала об этом по суматохе, которая всегда возвещала о его приезде, но не видела его до вечера, когда все домашние собрались в холле для молитвы. Отношение Джонаса к ней и к ребенку постоянно провоцировало Черити на ссору. И ей пришлось усвоить раз и навсегда нехитрое правило: чем старательнее избегаешь его, тем меньше имеешь неприятностей. Поэтому она спокойно и вежливо поздоровалась с Джонасом и пошла на свое обычное место, которое было выбрано для нее не случайно и находилось между членами семьи и старшими слугами.

Джонас сам проводил молитвы, и Черити, глядя, как он стоит, дожидаясь, пока слуги займут свои места, подумала, что он явно сверх обычного доволен собой. Джонасу было чуть больше двадцати, он превратился в плотного коренастого молодого человека с красивым, но почему-то странно отталкивающим лицом. Возможно, это из-за полного отсутствия чувства юмора или из-за жестокости, что поселилась в глазах и у рта, отражая фанатизм и нетерпимость, присущие его натуре. Джонас занимал теперь заметное положение в своем кругу и становился все грубее и высокомернее с менее удачливыми.

Почувствовав, что кто-то наблюдает за ней, Черити подняла голову и поймала взгляд светлых глаз Дэниела Стоутвуда, камердинера Джонаса. Стоутвуд жил в Плимуте и не был связан со слугами Шенфилдов ни узами крови, ни обычаями, которые объединяли их с остальным населением деревни. Они относились к нему настороженно. Это был долговязый парень с землистым лицом, жесткими рыжими волосами и постоянно постным выражением притворной скромности. Черити не жаловала его, и он знал это. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем возможность притащить своему хозяину новую сплетню о ней.

Псалмы, пропитанные гневом, столь милым сердцу истинных пуритан, читали бесконечно долго. Но Черити давно научилась не прислушиваться к словам и в душе произносила свои молитвы. Она молилась просто и с искренней верой, древними прекрасными словами, которые выучила в детстве, и всегда черпала в них силу и утешение. Когда чтение псалмов заканчивалось, ей полагалось пожелать доброй ночи дяде и тете и возвратиться в детскую, но, к удивлению Черити, Джонас задержал ее:

— Подожди минуту, кузина! Я должен рассказать кое-что, возможно, и тебя это заинтересует.

Черити приостановилась и посмотрела на него недоверчиво и удивленно. Джонас редко утруждал себя обращением к ней, и его новая многозначительная интонация и странное триумфальное выражение глаз пробудили в ней беспокойство. Не желая показывать этого, Черити склонила голову в знак согласия и подошла к группе около камина.

Джонас обратился к отцу:

— Сэр, мне доставляет удовольствие сообщить вам, что в последнее время я был занят расширением наших земель. Я приобрел все земли к северу и востоку от наших границ, от фермы Уайтторн до рощи на холме.

Его выслушали в полном молчании, а затем Черити произнесла дрогнувшим голосом:

— Я не верю тебе! Это земли Конингтонов.

— Ошибаешься, кузина! — Джонас внимательно наблюдал за ней и теперь говорил с нескрываемым удовлетворением. — Это были земли Конингтонов. Твой друг сэр Даррелл продал их мне.

Черити пристально смотрела на Джонаса, осмысливая причину его удовлетворения и желания сделать ее свидетельницей своего триумфа. И сказала беспомощно:

— Это не может быть правдой! Даррелл не продал бы тебе ни акра своих наследственных земель.

— У него не было выбора, — грубо бросил Джонас. — Те денечки, когда Конингтоны могли растоптать кого угодно, давно в прошлом. Даррелл Конингтон мог добыть деньги для выкупа своих земель только одним способом: продажей большого участка. Я предложил самую высокую цену, он с радостью ухватился за это и спрятал свою гордость в карман...

Сара крепко сжала руку Черити и спросила поспешно, не дав ей заговорить:

— Так ты видел сэра Даррелла, Джонас?

— Нет, я с ним не виделся. Он в Лондоне, приехал договариваться с парламентом. Наше дело было улажено адвокатами.

Черити сжала в ответ пальцы Сары и высвободила руку. Вместе с недоверием и шоком от того, что сообщил Джонас, у нее в сердце затеплилась слабая надежда. Но сейчас Сара задала вопрос, на который у Черити не хватило смелости, и надежда угасла. Пока самообладание не покинуло ее совершенно, ей следовало как можно скорее уйти от издевательской усмешки Джонаса и злорадного взгляда его матери. Стараясь ничем не выдать своего отчаяния, она неторопливо направилась к лестнице.

В ту ночь она долго лежала без сна, уставясь в темноту, думая о Даррелле, до какого же бедственного положения он доведен. Сердце горестно сжималось при мысли, что он должен был пережить, расставаясь с родовыми землями, которые принадлежали многим поколениям его предков. Ничего удивительного, что он медлит с возвращением, но если он не вернется, что станется с его сыном? Джонас все еще ненавидит Даррелла, он весь кипит, когда видит, с какой любовью относятся к Дарреллу в деревне, хоть его давно тут нет. Джонасу обидно, что сам он вызывает здесь стойкую, пусть и невысказанную неприязнь. Приобретение части земель Конингтона может просто разжечь его аппетит и вдохновить на дальнейшие шаги. Даррелл вне пределов его досягаемости, но не исключено, что Джонас сочтет сына вполне адекватной заменой отцу.

Доказательство того, что эти страхи не беспочвенны, последовало через несколько дней. Черити и Сара, взяв с собой маленького Даррелла, отправились на луг к ручью собирать первоцветы, что росли там в изобилии и пользовались большим спросом в кладовой и на кухне. Они возвращались домой с корзинками, полными сладко пахнущих золотых цветов, и вели за руки уставшего, перепачканного ребенка. Около дома они нос к носу столкнулись с Джонасом. Он встал у них на пути, подбоченясь и широко расставив ноги, и внимательно глядел на малыша. Лицо Даррелла было в пыли, на холщовом костюмчике виднелись пятна грязи, в потной ручонке он стиснул пучок поникших первоцветов.

— Наследник Конингтона, — с издевкой произнес Джонас. — Бродит по полям, как цыганенок, когда ему следовало бы усердно трудиться над книгами. Ну ты, почему не на уроках?

Услышав такое грубое обращение, произнесенное громким, грозным голосом, да еще тем, кого он всегда боялся, ребенок вытаращил глазенки и тут же разразился слезами, зарывшись лицом в юбку Черити.

— Прошу тебя, не запугивай его, Джонас! — рассердилась Сара. — Ты знаешь, что он тебя боится.

— Судя по всему, он боится собственной тени. На редкость смешно, правда? Гордый Конингтон породил такого слюнтяя! — И Джонас прикрикнул на ребенка: — Замолчи, парень! Честное слово, на этот раз кое-кто выпорет тебя, чтоб ты стал похрабрее.

— Ничего хорошего из этого не выйдет! — Черити, опустившись на колени, чтобы успокоить Даррелла, вскинула на Джонаса глаза, сверкнувшие гневом. — Кому, как не тебе, знать это, кузен! Ведь тебе это не пошло на пользу.

Джонас потемнел лицом, но Черити заметила победный блеск в его глазах, который предупредил ее, что она ступает на опасную почву. Усилием воли она подавила собственные чувства, встала и попросила спокойно:

— Сара, отведи Даррелла в дом, к няне, хорошо? Скажи, что я сейчас приду.

Сара с тревогой переводила взгляд с брата на Черити, потом взяла малыша за руку и увела, бормоча ему что-то нежное и утешительное. Черити подождала, чтобы они отошли подальше, глубоко вздохнула, полностью овладевая собой, и повернулась к Джонасу.

— Я знаю, что ты ненавидишь его отца, — сказала она тихо, — но во имя милосердия, Джонас, прояви хоть чуточку доброты к ребенку. Как это можно держать зло на ребенка, не иметь жалости к этой крохе, оставшейся без матери?

Несколько секунд Джонас молча мрачно смотрел на нее. Черити, сама того не зная, разбередила незаживающую рану, все эти годы терзавшую его невидимо для окружающих. Его юношеская страсть к Элисон Конингтон была вполне безобидной, но чувство вины, усиленное исповедуемой им суровой верой, мучило Джонаса неотступно, пока не приобрело в его сознании размеры смертного греха. В Плимуте ему удавалось справляться с этим, но как только он возвращался в Маут-Хаус, ребенок Элисон вновь пробуждал в нем тяжкие воспоминания. Если бы маленький Даррелл был точной копией своей матери, Джонас, вероятно, относился бы к нему добрее. Но то, что прекрасное лицо умершей Элисон обрамляют рыжевато-золотистые кудри Конингтона, — это невыносимо, просто какая-то мерзкая насмешка, специально, чтобы Джонас не забывал, что перед ним не только сын Элисон, но и сын человека, которого он ненавидит всей душой.

— У нас нет никаких обязательств перед ребенком, и теперь, когда война закончилась, его следует отослать к отцу, — ответил он наконец и добавил с точно рассчитанной жестокостью: — Маут-Хаус уже переполнен бездомными сиротами.

Черити покачала головой.

— Нет, Джонас, — сказала она спокойно, — маленький Даррелл и Конингтон-Сент-Джон неразрывно связаны. Можно было превратить в руины особняк, но здесь все равно его родина, его земля по праву рождения. И когда-нибудь отец приедет к нему.

— Ну приедет, и что? — с усмешкой парировал Джонас. — Земли Даррелла Конингтона уже уменьшились, а ему придется продавать еще. И что останется от наследства, о котором ты тут болтаешь, к тому времени, когда мальчишка станет взрослым?

Черити неотрывно глядела на Джонаса, и холодный ужас овладевал ею по мере того, как она постигала масштабы его безжалостных намерений.

— Так вот какова правда, — сказала она с горечью. — Ты принес столько зла Дарреллу, но твоя жажда мести все еще не удовлетворена, и теперь ты хочешь воспользоваться состоянием своего дяди, — чтобы довести до конца черное дело, начатое по твоему приказу солдатами четыре года назад.

А он продолжал насмехаться над ней:

— Золото, кузина, может оказаться оружием пострашнее стали. Я богатый человек и буду еще богаче. Я уничтожу Даррелла Конингтона, как и поклялся, когда он унизил меня и выставил на посмешище перед всей деревней. Я буду учить его, он узнает, что значит потерять уважение и вылететь из седла, он поймет, каково это — быть существом, с которым никто не считается.

— Кузен, ты кукарекаешь громче петуха! — презрительно пресекла его Черити. — Ты кое-что проглядел: здесь все любят и уважают Конингтонов. Ты можешь скупить все земли Даррелла до последнего акра, выгнать его из деревни, из Девона, вообще из Англии, но тебе никогда не стать сквайром Конингтон-Сент-Джона. Это место сможет занять только Даррелл или его сын.

— Неужели ты думаешь, что я рвусь приобрести уважение этих бедных обманутых глупцов? — высокомерно поднял брови Джонас. — Я знаю, как ко мне относятся в этой деревне, знаю, как они кудахчут над этим плаксивым заморышем, когда ты таскаешь его из дома в дом. И еще называют его маленьким господином! Что ж, госпожа Наглость, придет день, когда все вы поймете, что такое настоящий господин. Я наставлю здешних жителей на путь истинный даже вопреки их воле.

— Будь честен, Джонас, имей мужество признаться в собственной подлости! — резко сказала Черити. — Может так случиться, что ты преуспеешь в своих угрозах, но ведь ты это делаешь только из-за собственной зависти и алчности. А спасение наших душ здесь ни при чем. Такой яд, как у тебя, не от Бога, а от дьявола.

Она мелькнула мимо него, прежде чем он успел ей ответить, и быстро пошла к дому. Сердце у нее колотилось, ее всю трясло с головы до ног от гнева, но в то же время девушка была испугана. Похоже, у Джонаса есть все шансы, чтобы добиться намеченной цели. Он не зря хвастался, что станет еще богаче: его дядя, который сейчас был его партнером, не имел другого наследника, а в самом Джонасе, как слышала Черити, неожиданно обнаружилась незаурядная деловая хватка, так что он мог стать одним из самых процветающих людей в Плимуте.

С другой стороны, Даррелл, подобно многим преданным роялистам, не скупясь, растратил свое состояние на дело короля. Некоторые земельные владения Конингтонов были проданы, другие заложены задолго до окончания войны, а из того, что осталось, выжали все до последнего пенни. Фермы и сельские домики пришли в упадок, так как после смерти старого управляющего их ни разу не ремонтировали. Джеймс Партридж и года не прожил после пожара в Конингтоне, а потом уже никто не занимался делами поместья. Все пребывало в запустении, и Черити не видела способа восстановить хозяйство, если только Даррелл не вернется домой.

К ее облегчению, ссора с Джонасом не имела катастрофических последствий, и Черити поняла, что он находит удовлетворение в том, что позволяет ей оставаться в Маут-Хаус и наблюдать, как он постепенно прибирает к рукам Конингтон-Сент-Джон. Если же он выгонит ее на произвол судьбы, то лишит себя этого удовольствия.

Дни тянулись медленно, отцвел боярышник, и распустились розы. Начался сенокос, и свежий дух подсыхающего сена витал над всей округой. Но хотя неторопливое и пышное зрелище смены времен года разворачивалось по издавна заведенному порядку, люди больше ничему не радовались. Упадок и разрушение ощущались повсюду. Простые деревенские обычаи и празднества, к которым раньше прикладывала руку и церковь, теперь искореняли, называя распутным идолопоклонством, так как красота природы оскорбляла пуритан не меньше, чем мирские грехи. И они верили, что людей следует спасать от того и другого искушения.

В начале июня Джонас уехал в Плимут. Черити вздохнула с облегчением: пока он жил в Маут-Хаус, она находилась в постоянном напряжении, а маленький Даррелл был так запуган, что его состояние внушало ей серьезные опасения. Малыш упорно цеплялся за нее, Черити запустила домашние дела, порученные ей миссис Шенфилд, потому что даже Саре не удавалось уговорить малыша побыть без нее какое-то время. У Черити при взгляде на его бледное, испуганное маленькое личико становилось тяжело на душе, сердце ныло от любви и тревоги за малыша и дурных предчувствий.

Однажды ранним утром, примерно через неделю после отъезда Джонаса, когда она работала в маслобойне, в дверях появилась Сара. Зная, что у девчушки есть свои обязанности и та должна их выполнять, Черити сказала с напускной суровостью, не прекращая собственных трудов:

— Что привело тебя сюда, милая моя? У тебя будут неприятности, если матушка обнаружит, что ты бездельничаешь.

Сара вошла и закрыла за собой дверь. Глаза ее блестели, щеки раскраснелись от непонятного волнения.

— Знаю, но все это не имеет значения! Черити, несколько минут назад здесь был Питер Брамбл — с весточкой для тебя. — Она накрыла ладонями руки Черити, все еще сжимавшие сбивалку. Голос дрожал от того же волнения, что сверкало в глазах. — Кузина, твои молитвы услышаны. Сэр Даррелл наконец вернулся.

Глава 3

ВОЗВРАЩЕНИЕ В КОНИНГТОН

Несколько секунд Черити стояла оцепенев. Потом произнесла шепотом:

— Сара, это правда?

— Честное слово, правда! Он на постоялом дворе. Питер говорит, что он приехал вчера вечером, уже темно было, и с ним только камердинер, Джон Парриш. Они там переночевали, а сегодня утром Абигейл Брамбл послала Питера сказать тебе.

— Абигейл? — Легкая морщинка пересекла лоб Черити. — Так он не принес записки от самого Даррелла?

Сара покачала головой, и Черити добавила порывисто:

— Я должна пойти к нему и взять ребенка! Где тетя?

— Разбирается в кладовой и пробудет там еще не меньше часа. Тебе нечего бояться. Я встретила Питера первой, он не успел ни с кем переговорить, даже слуги не знают, какую новость он принес.

— Благослови тебя Бог, Сара! — Черити наклонилась и коснулась легким поцелуем ее щеки. — Сбегай в конюшню и попроси Уильяма оседлать моего пони! Маленькому Дарреллу тяжело идти пешком до деревни.

Сара умчалась, а Черити, бросив сбивать масло, побежала в дом и поднялась наверх. В детской няня сидела за прялкой, рядом с ней играл ребенок. Старушка вздрогнула, подняла голову и замерла, увидев, как удивительно преобразилась девушка — ее щеки пылают, а темные глаза лучатся радостью.

— Господи помилуй, мисс Черити! — воскликнула она. — Что случилось?

— То, на что мы надеялись и о чем молились! — Черити подняла мальчика на руки и крепко к себе прижала. — Сладкий мой, сегодня невиданно радостный день! Твой отец приехал!

Черити оставила няню бормотать благодарственную молитву, а сама, попросив малыша вести себя тихо — поскольку он вцепился ей в воротник и засыпал вопросами, — отнесла его по черной лестнице на конюшенный двор. Уильям, конюх средних лет, ожидал там со стареньким серым пони. Черити усадила мальчика в седло и повела пони со двора, а потом через парк, к дороге.

Оказавшись вне дома, мальчик снова принялся звонко болтать, задавая бесчисленные вопросы и не обращая внимания на ответы. Черити часто рассказывала ему об отце, стремясь создать в воображении ребенка портрет Даррелла и подготавливая его к встрече. И в какой-то мере она преуспела в этом. Однако сейчас, прислушиваясь к его безыскусному лепету, она почувствовала определенные опасения. Она описала Даррелла таким, каким запомнила его: легкомысленный товарищ детства, юноша, который ускакал на войну, вдохновленный высокой целью и не уверенный в победе дела, которому служил. А что она знает о человеке, который вернулся? Он потерпел поражение и обеднел, потерял дом и семью, а король его в тюрьме... Не ожидает ли их встреча с совершенно незнакомым человеком?

Наконец пони добрел до деревни и застучал копытами по мостовой. Маленький Даррелл умолк, словно осознав значимость грядущего события и испытывая перед ним благоговейный страх. Черити ощущала в душе странное спокойствие, это чувство каким-то образом соединяло в себе радость, надежду, смутные опасения.

Когда они поравнялись с церковью, Черити увидела у калитки доктора Малперна, пуританского священника, и вежливо пожелала ему доброго дня. Он кивнул в ответ, но, удаляясь по улице, Черити спиной чувствовала его холодный взгляд. Она знала, что он застыл на месте — черная как ворон фигура — и следит, куда она направляется.

Пока она ссаживала мальчика на землю у дверей таверны, появился Диккон Брамбл. Он потерял руку в битве при Эджхилле, и пустой левый рукав был приколот булавкой к груди. Но соломенные волосы и широкая ленивая улыбка — это было при нем. Он просиял.

— Доброго вам утречка, мисс Черити, и вам, маленький господин. Большой праздник пришел в Конингтон-Сент-Джон, — приветствовал их мужчина. И сражу же, по странной прихоти памяти, вспыхнуло воспоминание о том весеннем утре, когда Диккон сказал ей те же самые слова. Чуть больше шести лет прошло с тех пор; целая вечность печали и страданий.

Абигейл Брамбл, мать Диккона, показалась из кухни, вытирая руки о передник. Она смотрела удивленно:

— Доброе утро, мисс Черити! Разве сэр Даррелл не с вами?

Черити покачала головой, ощутив внезапное беспокойство:

— Я еще не виделась с ним. Ожидала найти его здесь.

Абигейл удивилась еще больше:

— Он ускакал еще до возвращения моего Питера вон в ту сторону, к вершине холма. Я была уверена, что он спешит в Маут-Хаус.

Маленький Даррелл вцепился в юбку Черити.

— Моего отца тут нет? Ты сказала, что он будет!

— Нет, радость моя, но он недалеко. Побудь с Абби, а я пойду за ним.

Она подняла ребенка и передала его в руки Абигейл, а сама вновь вышла под яркое солнце, зная точно, где искать Даррелла. Черити свернула на тропинку у кузницы, а когда последний домик остался позади, повернула направо и поднялась наверх, на холм, направляясь к Конингтону. Пройдя лугом, мимо косарей, Черити приблизилась к запущенному парку, где давно уже не водились олени. Наконец она добралась до разрушенной сторожки и из-под арки ворот увидела за садом почерневший остов дома, застывший и мрачный среди буйной зелени лета.

После пожара Черити была здесь всего один раз. Она пришла сюда весенним днем на следующий год, чувствуя, что это ее долг — увидеть своими глазами всю полноту разрушения.

То, что она обнаружила, потрясло ее до глубины души. Джонас и его люди проделали свою работу основательно до ужаса: не только большой дом, но все строения вокруг также были разграблены и сожжены. Лошадей из конюшен украли, соколов выпустили, гончих поубивали или увезли. Овцы из кошары, скот из хлева, даже домашняя птица и голуби — все было разогнано или уничтожено. В саду валялись обломки разбитого фонтана, статуи сброшены с пьедесталов, клумбы и ровные лужайки безжалостно затоптаны копытами лошадей. Там, где когда-то кипела жизнь, постоянно кто-то приезжал и уезжал, где содержали в порядке большое домашнее хозяйство, теперь безраздельно царило опустошение. Не выдержав столь горького зрелища, Черити убежала и не находила мужества вернуться сюда еще раз.

Сейчас, по прошествии четырех лет, неприглядность картины несколько сгладилась под доброй рукой природы. В заброшенном саду разрослись деревья и кустарники, цветы пестрели в траве, и даже на обгорелых стенах нашли себе пристанище какие-то зеленые побеги, но несмотря на то, что листва и цветы прикрывали в какой-то степени следы жестокости, самим их изобилием подчеркивалось запустение. Как будто поля и леса стремились уничтожить всякое свидетельство человеческих усилий.

Несколько мгновений Черити стояла неподвижно под аркой ворот, заново переживая ужас, захлестнувший ее, когда впервые ей предстало в руинах это прекрасное поместье. Потом она заметила какое-то движение за высокими кустами справа и увидела оседланную и взнузданную лошадь, оставленную бродить на воле и щипать высокую траву на лужайке, которая прежде всегда была аккуратно подстрижена. Черити пошла дальше по заросшему переднему двору, желая быстрее достичь развалин и в то же время невольно замедляя шаг, и поднялась по ступенькам на террасу, к зияющему провалу в стене, бывшему когда-то парадным входом в дом.

На верхней площадке лестницы, на растрескавшемся плитняке, валялись осколки герба Конингтонов, высеченного в камне и венчавшего дверную арку. Черити пробралась между обломками к порогу и там опять остановилась, ее сковало непреодолимое волнение, она лишилась дара речи и не могла сдвинуться с места.

Посреди разрушенного холла, спиной к ней, стоял, обнажив голову, высокий мужчина — словно перед покойником. Свет летнего солнца сверкал на рыжевато-золотистых волосах. Плечи поникли, и в каждой линии этой неподвижной фигуры она прочитала такую муку, что сердце ее болезненно сжалось. Слова, произнесенные им в ночь накануне отъезда, вновь прозвучали в ее душе: «... этот дом и живущие в нем — моя путеводная звезда». Черити отбросила все сомнения и колебания и тихо произнесла его имя.

Он резко повернулся к ней, и Черити прочитала на его лице весь кошмар этого горького возвращения домой. Пару секунд он смотрел, как бы не узнавая ее, потом вымолвил дрогнувшим голосом:

— Черити! Малышка, это действительно ты?

Звук прежнего любимого имени, сорвавшегося с его губ, разбил ее скованность. Протянув руки, она бросилась к нему, каким-то чудом избежав обломков плитняка и груд булыжника, что валялись повсюду. Даррелл прижал ее к себе и спрятал голову на ее плече. Черити обвила его руками, прижалась щекой к его волосам, Она держала его так, как, вероятно, баюкала бы его маленького сына, ощущая его горе и отчаянную потребность в сочувствии.

После долгой паузы он поднял голову и посмотрел вверх и вокруг — на обуглившиеся балки и растрескавшиеся камни, на листву, что проросла сквозь щели в стенах. Он содрогнулся всем телом.

— Я не представлял! — хрипло произнес он. — Хотя ты и прислала мне весть о том, что произошло, и я знал, что все лежит в развалинах, но правда, которую я нашел здесь, оказалась страшнее воображения.

— Знаю! — прошептала Черити. — Дорогой ты мой друг, я знаю! Я бы жизнью пожертвовала, чтобы предотвратить этот кошмар и сдержать свое обещание.

Пораженный страстной серьезностью этих слов, Даррелл посмотрел на нее — и словно впервые увидел. Он разжал объятия и немного отстранился, чтобы вглядеться в ее лицо, и Черити ответила ему столь же напряженным взглядом. Оба заметили изменения, привнесенные прошедшими годами.

Черити сразу поняла, что узнала бы его где угодно, хотя юноша, которого она помнила, превратился в мужчину, стал выше ростом, шире в плечах и выглядел старше своих двадцати четырех лет. Схожесть с отцом проявилась ярче, но на лицо сына легла суровая печаль, чего никогда не было в старшем Даррелле Конингтоне. Даррелл-младший многое пережил, и горечь таилась в его красивых глазах и линии губ. Потом он улыбнулся ей и с внезапной нежностью остро напомнил Черити о том мальчике, которого она знала.

— Моя милая маленькая сестренка, — тепло сказал он, — неужели ты думаешь, что я не знаю, как непоколебимо ты держала обещание? Даже если бы у меня появились сомнения, чего, Бог свидетель, никогда не было, то эта ночь в деревушке Конингтон-Сент-Джон открыла бы мне, что я ошибался. И если бы я не знал, что найду тебя здесь, едва ли у меня хватило бы мужества возвратиться и увидеть воочию то... то, что увидел.

— Даррелл! — Черити положила руки ему на плечи и заговорила очень серьезно. — Эта деревня все еще твой дом, и люди здесь любят и уважают тебя, как было всегда. Ты многое потерял, но это осталось. Сегодня у них радость, потому что сквайр вернулся домой.

Легкая морщинка появилась на мгновение у него на лбу, и что-то странное мелькнуло в глазах — она не смогла себе объяснить. Вдруг над их головами раздался шорох, и несколько обломков с шумом посыпались вниз, подняв небольшое облачко пыли и нарушив тишину этого заброшенного места. Даррелл быстро осмотрелся вокруг и нахмурил брови.

— Здесь опасно, — сказал он отрывисто. — Эти стены вот-вот рухнут. Пошли!

Обняв ее за плечи, Даррелл повел ее назад к дверному проему, потом на террасу. Взглянул на одичавший сад, и лицо исказила боль.

— Я сражался во многих графствах Англии и знаком с жестокостью войны, — сказал он тихо, — но мне не приходилось видеть ничего подобного. Здесь нечто большее, чем ярость вражеских солдат. Что-то уж запредельное, как будто было намерение стереть Конингтон с лица земли.

— Возможно, так и было, — серьезно ответила Черити. — Ненависть такого рода должна уничтожить то, чем не может обладать.

— Неужели Джонас так сильно ненавидит меня? — Даррелл изумился, даже не поверил. — Помилуй бог, Черити! Почему?

Она покачала головой:

— Не знаю! А, да он всегда завидовал тебе, а когда ты разоружил его и бросил в реку его шпагу, то поклялся, что заставит тебя пожалеть об этом. Думаю, именно поэтому он привел круглоголовых в Конингтон. И все-таки, когда я оглядываюсь назад, в тот день, мне кажется, что было что-то еще. Он ведь примчался вслед за нами в Маут-Хаус, а уходя оттуда, вел себя как одержимый.

— И тогда он возвратился сюда — грабить и разрушать, — произнес Даррелл со вздохом. — Что ж, видит бог, теперь его ненависть должна быть удовлетворена! Мне говорили, он процветает, богатеет, приобретает вес, а я... — Даррелл издал короткий смешок, — я потерял все.

В какое-то мгновение Черити готова была сказать ему правду о Джонасе, но сочувствие взяло верх, и она удержалась. Потом, это потом. Будет достаточно времени, чтобы остеречь его. Этот день и так уже лег тяжелым грузом на его плечи.

— Нет, Даррелл, не все — нежно сказала она. — У тебя есть самое бесценное сокровище — твой сын! Он ждет тебя в гостинице. — Она протянула к нему руку молящим жестом. — Ты пойдешь к нему?

Даррелл взял ее руку в свои и несколько секунд стоял, молча глядя в ее глаза. Потом вдруг склонился и прижался губами к ее пальцам.

— Какой же я неблагодарный — рассуждаю так, будто твоя преданность и верная дружба ничего не стоят. Но это только слова, малышка, на сердце у меня иное. Абигейл рассказала мне, кому ребенок обязан жизнью. Да, идем!

Они возвращались в Конингтон-Сент-Джон не теми тропками, которыми пришла Черити, а направились по заросшей аллее парка к главным воротам. Даррелл вел в поводу коня, они шли медленно: им многое нужно было сказать друг другу. К тому времени, когда они ступили на деревенскую улицу, большинство мужчин ушли в поле, женщины хлопотали по дому, так что только старики, дремавшие у дверей домов на солнце, или ребятишки, игравшие на улице, видели, как шли эти двое. А также еще один человек. Из окна дома приходского священника преподобный Малперн наблюдал, как идет рука об руку пара, занятая серьезной беседой: стройная смуглая девушка в пуританском платье и высокий кавалер с гордой осанкой.

Они дошли до «Конингтон-Армс» и оказались в прохладном коридоре с побеленными стенами, который тянулся от парадной двери до кухни, находившейся в глубине дома. Дверь в том конце была открыта, и оттуда доносился чистый детский голосок. Черити коротко помолилась в душе, чтобы малыш, обычно робкий и пугливый в присутствии посторонних, не испугался собственного отца, и двинулась вперед.

Малыш стоял рядом с Абигейл, она месила тесто, а он обеими руками вцепился в край стола, который был как раз вровень с его подбородком. Поднятая вверх мордашка покраснела от напряжения, большие серые глаза широко распахнуты и сосредоточены, как будто он постигал какую-то очередную детскую тайну. Черити почувствовала, как у Даррелла перехватило дыхание. Он прошептал:

— Элисон!

Малыш посмотрел в сторону двери и с криком восторга бросился к Черити, но вдруг внезапно остановился, с подозрением косясь на ее спутника. Черити сама поскорей подскочила к ребенку и взяла его за руку.

— Вот, радость моя, разве я не обещала тебе, что ты увидишь сегодня своего отца?

Вцепившись в ее руку, малыш тесно прижался к Черити, исподлобья разглядывая высокого мужчину, одетого в кружево и бархат. Черити затаила дыхание, а у Абигейл руки замерли в воздухе, пока она с такой же опаской наблюдала за происходящим. Лицо Даррелла исказилось от волнения, и на мгновение он, похоже, лишился дара речи. Потом он опустился на колено и протянул руки к ребенку.

— Иди ко мне, сын! — позвал он дрогнувшим голосом.

Целая вечность прошла за те секунды, что малыш колебался. Все-таки он выпустил руку Черити и шагнул вперед очень неуверенно, но тут же стремглав кинулся навстречу протянутым к нему рукам отца. Черити с облегчением перевела дух и отвела глаза, застланные внезапно набежавшими слезами. Она выполнила обет, данный в гневе и горе у смертного ложа Элисон.

Глава 4

РЕШЕНИЕ

Вернувшись в Маут-Хаус, Черити обнаружила, что она в большой немилости. Няня, караулившая у дверей, вышла в конюшенный двор, едва завидев, что Черити ввела туда серого пони, и тихо сказала:

— Знаешь, моя козочка, госпожа очень не в духе, она орала что было мочи, чтобы тебя послали к ней, как только ты явишься.

Черити, вздохнув, сняла малыша с лошади.

— Иди с няней, милый, и расскажи ей про своего отца. Я скоро.

Тетка поджидала Черити в гостиной. Элизабет Шенфилд располнела, но уютному впечатлению от ее круглой фигуры противоречило выражение лица. Да, она исповедовала пуританство и считала себя весьма набожной женщиной, однако милосердие и сострадание не числились среди ее добродетелей. Сейчас глаза ее, устремленные на племянницу, сверкали злобой. Чуть ли не единственным проступком, который миссис Шенфилд не могла простить своему сыну, было разрушение Конингтона, потому что в результате девушку пришлось опять принять в Маут-Хаус.

— Итак, сударыня, — приветствовала она Черити с едкой иронией, — вы, наконец, соизволили пожаловать домой! Тебе, видно, наплевать, что работа осталась недоделанной, пока ты таскалась в деревню. Следовало бы сначала отыскать меня, прежде чем исчезнуть.

Черити, чьи нервы были напряжены до предела после утренних переживаний, почувствовала, как в ней тоже закипает раздражение, но сдержалась.

— Прошу прощения, — мягко ответила она, — конечно, мне следовало бы вести себя вежливее, но известие о возвращении Даррелла заставило меня забыть обо всем на свете.

— А как же иначе, — проворчала миссис Шенфилд. — Ведь так всегда было, разве нет? Но заметь себе, моя девочка: поведение, допустимое для ребенка, — хотя даже тогда, по моему мнению, тебе позволяли слишком многое, — непростительно для взрослой женщины. Пока ты живешь в моем доме, изволь вести себя скромно. Больше не должно быть выходок, подобных сегодняшней.

— Это несправедливо! — Черити вздернула подбородок. — Поздороваться со старым другом, возвратившимся домой после долгого отсутствия, пережившего столько опасностей, отвести к нему лишенного матери сына, которого он никогда не видел, — что во всем этом нескромного?

— В этом — ничего, но не думай, что тебе удастся обмануть меня! Ты оставила ребенка в гостинице и ушла одна, а когда через час с лишним вернулась в деревню, с тобой был Даррелл Конингтон. И не старайся это отрицать!

— А я и не намерена! — Черити посмотрела на нее с таким презрением, что миссис Шенфилд залилась краской. — Похоже, в деревне есть шпион, и не нужно долго гадать, кто он. Отец Малперн выказывает истинно христианский дух!

— Он добродетельный и благочестивый человек, и неблаговидные поступки вызывают у него отвращение.

— Как и у всех богобоязненных людей, тетя, но что за странная добродетель — видеть зло там, где его нет?

Миссис Шенфилд озадаченно посмотрела на девушку. Честно говоря, ей не удалось убедить себя, что поведение Черити в то утро следует считать греховным, и все же оно вызывало у нее раздражение. Наконец она резко сказала:

— Не подобает наглой, непочтительной девчонке насмехаться над наставником! Тебе следует усердно молиться о даровании тебе смирения и надлежащей почтительности к старшим. Да, и еще о прощении за попытку толкать других на путь обмана! Твоя кузина Сара хотела сегодня утром скрыть от меня твое отсутствие.

— Это моя вина, — поспешно произнесла Черити. — Умоляю вас, не наказывайте ее.

— Если бы я имела намерение наказать Сару, это уже было бы сделано, но я хорошо знаю, кто истинный виновник. А теперь иди и смотри у меня! Вся работа, что ты бросила недоделанной сегодня утром, должна быть закончена до того, как ты ляжешь спать.

— Все будет сделано, мадам, — спокойно ответила Черити, — но сначала я должна передать вам известие от Даррелла. Он поручил мне сообщить вам, что будет здесь сегодня днем, чтобы поблагодарить вас и дядю за ту доброту, проявленную к его сыну.

— Мы не ищем благодарности за акт христианского милосердия, — сухо промолвила миссис Шенфилд. — Гораздо приятнее было бы услышать от него, скоро ли мы избавимся от этой обузы.

— Несомненно, он вам скажет об этом, — ответила Черити. — Мне ничего не известно о его намерениях.

Во второй половине дня Даррелл прибыл в Маут-Хаус и застал семейство в холле: все собрались, чтобы поздороваться с ним. Каждый сознавал деликатность ситуации и старался по мере возможности сгладить неловкость. Хозяева обменялись с гостем вежливыми приветствиями, и Даррелла расстроил вид мистера Шенфилда. Черити рассказала ему о болезни дяди, но все же Даррелл был поражен до глубины души, найдя в столь плачевном состоянии человека, которого помнил сильным и крепким.

Черити чувствовала смутную тревогу, висевшую над всеми, как туча. Конечно, эту встречу, и для всех-то нелегкую, труднее всего было перенести Дарреллу, и некоторые признаки напряженности в нем были вполне естественны. Однако Черити ощущала, что есть что-то еще, какой-то груз, даже более тяжкий, чем горькие мысли и воспоминания, которые в этом доме особенно должны были одолевать его. Под внешней вежливостью скрывались отчужденность, замкнутость, Даррелл казался совсем другим человеком, чем тот, с кем она разговаривала сегодня утром.

— Я пришел сюда, — начал Даррелл, когда все уселись, — по двум причинам. Во-первых, чтобы поблагодарить вас, сэр, а также вас, миссис Шенфилд, за доброту, которую вы проявили к моей жене в трудный час, и за заботу о моем сыне с момента его рождения. За это я всегда буду благодарен вам.

— Благодарен? Нам?

Джонатан Шенфилд с силой ударил палкой по плиткам пола. Его речь, и так уже неразборчивая из-за паралича, сковавшего половину лица, сделалась совсем невнятной от внезапного волнения, но смысл того, что он хотел сказать, был достаточно ясен.

— Господи помилуй, сэр Даррелл! Какие у вас причины для благодарности? Это нам надо встать на колени и молить вас о прощении за все зло, что принес вам трусливый выродок, которого мне стыдно называть своим сыном. Его позор — наш позор, и он будет лежать на нас во все времена!

Этот взрыв эмоций поверг всех в молчание. Никогда еще мистер Шенфилд не показывал, какая бездна горечи разрывает его душу. Элизабет первой пришла в себя:

— Мы все сожалеем о том, что случилось в тот день, но во время войны совершается много такого, что казалось немыслимым, пока в государстве царил мир. Что толку, муж мой, бередить старые раны! Ведь ничего не вернешь.

— Ничего! — упавшим голосом откликнулся Даррелл. — Бог свидетель, во имя войны я тоже совершал поступки, которыми не пристало гордиться. Так тому и быть, сэр! Прошлое не исправить, покончим с этим!

Черити неотрывно смотрела на Даррелла, и тень охватившего ее беспокойства сгустилась. Нет, это не Даррелл, какого она помнила, — это измотанный, разбитый человек, который в двух словах отмахнулся и от своего прекрасного дома, преданного бессмысленному разрушению, и от своей земли. Где же та крепкая рука, тот гордый, непобедимый дух, в котором она и подобные ей видели руководство и защиту?

— Вы говорили о двух причинах своего визита, сэр Даррелл, — напомнила миссис Шенфилд после паузы. — Какова же вторая?

Видно было, что Даррелл с усилием вытащил себя из угрюмого провала. Он тихо произнес:

— Я приехал просить об услуге, мадам, чтобы на какое-то время вы оставили моего сына под своим кровом. Едва ли возможно взять его в гостиницу.

— Не волнуйтесь об этом, сэр! — Интонация, с которой произнесла Элизабет эти слова, совершенно не соответствовала их доброжелательному смыслу. — Ребенок, естественно, останется под нашей крышей, пока вы не наладите свой дом.

— Вы неправильно поняли меня, миссис Шенфилд. — Голос Даррелла был начисто лишен выразительности, как будто он специально постарался исключить любые эмоции. — Я не намерен оставаться в Конингтон-Сент-Джоне. Как только будут завершены некоторые дела, я вернусь в Кент и заберу мальчика с собой. Его бабушка, леди Мордисфорд, очень хочет ухаживать за ним.

Черити сидела сосредоточенная, совершенно недвижная, чуть стиснув лежащие на коленях руки. Она оцепенела — первая реакция на смертельную рану. Ее состояние выдавали только расширившиеся как от удара глаза да внезапная бледность. Миссис Шенфилд, бросив взгляд на нее, а затем на каменное лицо Даррелла, быстро и верно оценила ситуацию. Значит, девушка не лгала, когда говорила, что ничего не знает о намерениях Конингтона.

— Не сомневаюсь, это мудрое и достойное решение, сэр, — благосклонно сказала она. — Для леди Мордисфорд будет утешением лелеять и воспитывать сына своей дочери. Что же касается вас, сэр Даррелл, то вполне понятно, что вам не хочется возвращаться в те места, где так много болезненных воспоминаний.

Никто не обратил внимания на Черити. Она медленно встала и пошла вперед, пока не оказалась лицом к лицу с Дарреллом, который тоже поднялся.

— Ты ведь не сделаешь этого? — прошептала девушка.

Он опустил голову, как будто не мог вынести ее обвиняющего взгляда, и тихо ответил:

— Я должен был сказать тебе сегодня утром и не сделал этого только из трусости. Прости меня!

Несколько секунд Черити стояла, молча глядя на него, а потом резко отвернулась. Даррелл попытался удержать ее, но Черити, отбросив его руку, пронеслась через холл и поспешно поднялась по лестнице, спотыкаясь на каждой ступеньке.

— Прошу вас простить эту невежливость, сэр Даррелл! — проговорила невозмутимая миссис Шенфилд. — Черити очень привязалась к ребенку, но когда она привыкнет к мысли о его отъезде, то поймет, что вы поступаете ему на пользу.

Даррелл словно и не слышал ее. Он стоял, ухватившись рукой за спинку стула, и обеспокоенно смотрел вслед ушедшей Черити. Мертвую тишину нарушил полный укора голос Сары:

— Как вы могли сделать с ней такое? Разве можно быть таким жестоким?

— Сара, замолчи!

Пораженная поведением дочери, миссис Шенфилд одернула ее, но Сара была не в том настроении, чтобы повиноваться. Вскочив с табурета, она подлетела к Дарреллу. Щеки у нее пылали от расстройства и негодования.

— Нет, я не стану молчать! Потерять ребенка! Да у Черити сердце разорвется! Неужели вы не понимаете, сэр Даррелл, что она жила только для него с того самого момента, как он появился на свет? Вы жестокий и неблагодарный человек, и для всех нас было бы лучше, если бы вы вообще не вернулись!

Сара крутанулась, взмахнув юбкой, и побежала вслед за своей кузиной. Миссис Шенфилд, вне себя от эдакой выходки, вознамерилась остановить ее, но Даррелл торопливо сказал:

— Не нужно, пусть идет, и умоляю вас, мадам, не браните ее за эти слова. Ни одно обвинение не было таким справедливым, я это заслужил! — Он помолчал и добавил: — Теперь я откланяюсь. Вновь приношу вам обоим искреннюю благодарность за все, что вы сделали.

Он сухо поклонился и быстро вышел. Когда замер звук его шагов, Джонатан Шенфилд поднял голову и холодно посмотрел на жену.

— Гордый Конингтон унижен и изгнан из места, которое носит его имя! — произнес он угрюмо. — Радостная новость для тебя, Элизабет, будет что сообщить сыну.

Миссис Шенфилд это не задело. В уме она уже составляла фразы, которые вскоре напишет Джонасу, рассказывая ему об этом неожиданном и окончательном поражении человека, которого они оба считали врагом. Она предупредит Джонаса, чтобы он не возвращался из Плимута, пока Даррелл не покинет Конингтон-Сент-Джон навсегда. С тех пор как закончилась война, ее постоянно преследовал кошмар, что вот вернется Даррелл и найдет способ рассчитаться с Джонасом за разрушение своего поместья. Но кажется, отвага Конингтона утрачена вместе со всем прочим. Даррелл уедет и заберет с собой ребенка. Само существование этого малыша по какой-то причине, о которой она не могла даже догадываться, ее сын воспринимал как личное оскорбление. Ну, теперь Джонасу будет спокойно дома.

Эти приятные размышления привели миссис Шенфилд в такое доброжелательное расположение духа, что она решила не наказывать Сару за дерзость и даже позволила ей провести остаток вечера с Черити. Ну и пусть! Черити ведь тоже потерпела поражение. Всего за несколько минут в холле Элизабет отомстила одновременно и той смуглой непокорной девчушке, которую она никогда не любила, и женщине, чье сдержанное, терпеливое поведение и презрительный взгляд так часто вызывали в ней ярость.

Сара в порыве любви и сострадания примчалась за Черити в детскую и была весьма озадачена, обнаружив, что она играет с малышом, словно бы ничего не случилось и ей неведомо, что его собираются отнять у нее и увезти на другой конец Англии. Сара пришла утешать, а вместо этого уселась играть с ними вместе. И если за смехом Черити скрывалось отчаяние, то она отказывалась признаться в этом.

Только ночью, когда весь дом погрузился в сон, Черити наконец дала себе волю. Сколько лет она жила одной мыслью о том дне, когда Даррелл вернется домой и разделит с ней бремя надежд и тревог. И вот этот день настал и прошел, а она лишилась всего и осталась в полном одиночестве, у нее отняли даже надежду. В Конингтон-Сент-Джон вернулся чужой человек, и мгновения близости в то утро, среди руин сгоревшего дома, оказались иллюзией, как и все остальное.

Когда серый рассвет прокрался на небо, Черити встала и оделась. Маленький Даррелл еще крепко спал в узкой кроватке у другой стены. Она с любовью склонилась над ним, пытаясь не думать о тех днях, когда ей придется просыпаться в одиночестве. При этой мысли она испытала почти физическую боль. Черити не могла смириться с мыслью о неминуемой разлуке с этим ребенком, которого она так горячо любила: он и сам по себе просто чудо, а кроме того — сын Даррелла...

Она тихо вышла из комнаты, не разбудив малыша. Ведь няня находится поблизости, она присмотрит за ребенком, когда он проснется. Черити тихо скользнула по ступеням, как часто делала по утрам, и вышла в конюшенный двор. Вставало солнце, но белый густой туман, предвестник жары, окутывал окрестности, а трава в парке была еще мокрой от росы.