Свои

СВОИ

Снайпер прилаживал новое ложе к своей снайперской винтовке.

Вокруг лежали измотанные ночным боем и ночным переходом бойцы. Было довольно много раненых, которым санитары меняли повязки.

К штабу полка подъехал на мотоцикле сержант. Его от обычных армейских сержантов отличала командирская форма: зеленая гимнастерка, синие галифе и нарукавный знак — известный всем чекистский «Щит и меч».

Чекист вручил тридцатилетнему майору пакет. Майор прочитал донесение и сказал Чекисту:

— Я же сообщал, у меня боеспособных и роты не наберется.

Чекист молчал. Майор вздохнул и сказал молодому Политруку, который составлял списки потерь полка:

— Покормите сержанта.

Чекисту положили каши и тушенки. Чекист ел, а майор курил и смотрел на муху, которая билась о стекло. Политрук писал в столбик фамилии погибших.

Вначале гул был не очень ясным. Чекист прислушался и сказал:

— Танки.

— Сейчас всем кажутся танки, — заметил Политрук.

— Немецкие танки, — уточнил Чекист. — Меньше чем в километре.

Майор будто очнулся. Он выскочил на крыльцо и закричал:

— Боевая тревога! Занять круговую оборону!

Усталые красноармейцы вставали неохотно. Кто-то отдал команду:

— Стройся повзводно!

Чекист, не обращая внимания на Политрука, поспешно складывающего документы в большую брезентовую сумку, доел кашу, выпил компот и только тогда взял свой ППШ, вышел на крыльцо и увидел разворачивающиеся на площади танк и бронетранспортер, из которого выпрыгивали немецкие автоматчики. Выбежавший следом Политрук расставил ноги и, встав вполоборота, как на стрельбище, стрелял по танку из нагана.

Снайпер занял удобную позицию за памятником Ленину и стрелял из снайперской винтовки, не торопясь, и от каждого его выстрела падал очередной немецкий автоматчик из тех, что бежали в сторону штаба.

Чекист, дав несколько очередей из автомата, побежал прочь, крикнув Политруку:

— За мной!

Политрук ринулся за Чекистом, но остановился и спросил:

— Почему я вам должен подчиняться?

— Можешь не подчиняться, — сказал Чекист.

И тут же от танкового снаряда взлетело крыльцо штаба, где они стояли несколько секунд назад. И впереди них разорвался снаряд. Чекист укрылся за стеной каменного дома с вывеской «Парикмахерская». Политрук присел рядом.

Из соседнего здания с вывеской «Промтовары» вышли двое мужчин в черных костюмах, в серых фетровых шляпах и белых брезентовых ботинках. Не глядя миновали Чекиста и Политрука, скрылись за калиткой соседнего дома.

Чекист заглянул в парикмахерскую. По-видимому, парикмахеры сбежали совсем недавно. Перед зеркалами лежали бритвы, машинки для стрижки волос.

Чекист посмотрел в зеркало на себя и Политрука, взял машинку и довольно ловко за несколько секунд расправился со своей прической. Потом, нагнув голову Политрука, начал стричь и его.

— Что вы делаете! — Политрук пытался вырваться.

— Немцы командиров и комиссаров в плен не берут, а расстреливают на месте.

— Я в плен сдаваться не собираюсь!

— Я тоже, — сказал Чекист и положил в карман небольшую бритву.

Они выбежали из парикмахерской, и Чекист заскочил в «Промтовары». У входа валялись две красноармейские гимнастерки, галифе, ботинки, обмотки и красноармейские книжки.

— Эти в шляпах — дезертиры, — сказал Политрук.

— Вы очень наблюдательны, — заметил Чекист и, сбросив свою командирскую форму, попытался влезть в штатские пиджаки, снимая с вешалок один за другим. Но все они оказались маленьких размеров, и тогда он натянул красноармейскую форму.

— Не будьте идиотом, переодевайтесь! — прикрикнул Чекист.

Политрук поколебался и тоже надел брошенную красноармейскую гимнастерку, сняв свою командирскую.

— Документы! — потребовал Чекист, доставая удостоверение.

Политрук протянул ему свое. Чекист осмотрел брошенные красноармейские книжки, одну оставил себе, другую отдал Политруку. Командирские удостоверения Чекист засунул за батарею парового отопления.

И тут они услышали рядом громкий винтовочный выстрел. Чекист увидел, что за каменной тумбой рядом с «Промтоварами» лежит Снайпер и стреляет из снайперской винтовки. Немецкие автоматчики показались в начале улицы и тут же залегли.

Чекист выскочил из магазина, выхватил у Снайпера винтовку и помчался по улице. Снайпер — за ним.

— Ты что, охуел? Отдай винтовку!

Чекист, не останавливаясь, протянул ему винтовку.

Теперь они бежали втроем… Соседняя улица была заполнена немцами. Автоматчики останавливались перед каждым домом, один оставался снаружи, трое заходили в дом.

Чекист открыл крышку и бросил в колодец свои автомат ППШ и пистолет ТТ, и протянул руку за винтовкой.

— Не дам, — сказал Снайпер и стал снимать оптический прицел. Прицел он положил за поленницу и сам бросил винтовку в колодец.

Политрук засунул наган в карман брюк, но Чекист отобрал у него оружие и бросил в колодец.

Как только немцы приблизились к дому, все трое вышли с поднятыми руками. Они выглядели смешными и жалкими: плохо стриженные, Чекисту форма была явно маловата, Политруку явно велика. Немцы не могли удержаться от смеха. Фотографировали их. Политрук был отрешенным, Чекист улыбался как идиот, Снайпер смотрел затравленно.

Они шли огромной колонной по три в ряд. Запыленные, неумытые, с грязными повязками, уже не бойцы, а толпа.

Снайпер, Чекист и Политрук держались вместе в одном ряду. Снайпер увидел церквушку на пригорке и сказал:

— Сорок верст до дома. Завтра к вечеру пройдем по моей деревне.

— А у тебя кто там? — спросил Чекист.

— Отец. Две сестры.

— А сестрам по сколько лет?

— Двадцать два и двадцать.

— Годятся.

— Они замужние.

— Это даже лучше. Тебя когда призвали?

— Я на финской провоевал три месяца. Осенью должны были демобилизовать, задержали как снайпера. А тебя?

Чекист отметил, что к их разговору прислушиваются идущие сзади, и сказал:

— Парит. К дождю.

Вечером пленных кормили картофельной баландой. Перед армейскими кухнями стоили в очередях. За Политруком встал огромный парень и сказал:

— Лифшиц, свою порцию отдашь мне.

— Перебьешься, — ответил Политрук.

— Не залупайся, а то сдам, — предупредил парень. — Ты же знаешь, что за выданного комиссара и еврея дают буханку хлеба и круг ливерной колбасы.

— И еще тридцать сребреников, — добавил Политрук.

— Насчет серебра — это ваши еврейские дела.

Политрук получил черпак разваренной картошки в мутной жиже. Парень стоял рядом и ждал. И Политрук вылил свою порцию в котелок парня.

— Зря, — сказал Чекист. — Он от тебя не отстанет. Выдаст не сегодня, так завтра.

Политрук сел и закрыл лицо руками. Он плакал.

А парень устроился в углу сарая и жадно ел. Чекист присел рядом.

— Ты чего прижимаешься? — парень попытался оттолкнуть Чекиста, но захрипел, засучил ногами. Чекист повернул его к стене, сложил и спрятал бритву в ботинке. Забрал у парня котелок с едой и вернулся к Политруку.

Утром, когда всех построили, в сарае остался только один пленный. Конвоир перевернул тело и увидел, что у него перерезано горло.

Немецкие офицеры посовещались, и перед пленными встал переводчик в штатском.

— Товарищи, — начал он, спохватился и поправился, — господа, тот, кто убил пленного солдата, пусть выйдет из строя. За чистосердечное признание ему ничего не будет.

Никто не выходил. Унтер-офицер прошел вдоль строя и выводил каждого десятого. Их построили перед пленными, и переводчик объявил:

— Если тот, кто убил солдата, не признается, то будут расстреляны эти десять. Таков германский порядок.

Чекист увидел, что Политрук сейчас выйдет из строя, и сжал его руку.

— Если ты выйдешь, они потребуют сказать, где нож, тебе ничего не останется, как выдать меня. И они расстреляют не десять, а двенадцать.

Немецкий офицер отдал команду. Трое автоматчиков в три секунды расстреляли десятерых… И снова шла колонна пленных. Уже закатилось солнце. Конвойный по-русски требовал:

— Шире шаг!

Но команда звучала отрывисто и даже не очень понятно в немецком исполнении.

— Повернули вправо, через деревню, значит, не поведут, — сказал Снайпер.

— А сколько до твоего дома? — спросил Чекист.

— По прямой версты три.

— Справа не болото?

— Болото не болото, но места топкие. Мы здесь по осени клюкву собирали.

— Как твоя деревня называется? — спросил Чекист.

— Блины.

— А фамилия отца?

— Как и у меня. Блинов. У нас полдеревни Блиновы.

— Слушай сюда, — сказал Чекист. — Видишь, впереди поворот. Как завернем, сразу бежим направо. Конвойный, что сзади, нас не будет видеть секунд пять-семь, а который спереди, даст бог, не оглянется. До болота метров пятьдесят. Будем ставить мировой рекорд. У них только две собаки. Пустят одну.

— Может, подождем еще, — засомневался Снайпер.

— Я бегу, — сказал Политрук.

— Ладно, — решился Снайпер. — Я тоже бегу за компанию.

Колонна заворачивала. Чекист побежал первым, но его тут же обогнал Снайпер, Политрук замыкал.

Чекист считал:

— Раз, два, три, четыре, пять…

И раздалась первая автоматная очередь. Лошадь конвойного не пошла вскачь среди валунов. Другой конвойный спустил с поводка собаку и тоже стрелял из автомата.

Собака настигла Политрука уже в болоте. Политрук сжал ей глотку, а Снайпер ткнул в нее сухим суком. И собака завизжала от боли, отпрянула и уже не преследовала, а только лаяла.

Конвойные стреляли у края, но идти дальше в глубь болота не решались.

Снайпер, Чекист, Политрук вышли из болота на рассвете. Выжали одежду, вылили из ботинок воду и направились к деревне, едва видной в утреннем тумане.

Они подходили с огородов позади домов, когда от лая зашлась собака. Снайпер позвал ее: «Жулька!», — и она замолкла, радостно запрыгала, пытаясь его облизать.

На крыльце появился Старик в исподнем.

— Папаш, — тихо сказал Снайпер.

— Митька, что ли? — спросил Старик.

— Я.

— Ты один или вас трое?

— Трое.

— Идите в сарай.

— Принеси хлебушка поесть.

— Принесу.

Они ждали в сарае.

— Я думал, это твой дед, — сказал Чекист.

— Папашка после службы в армии в Ленинграде остался, раньше он Петербургом назывался, потом у него с городской женой развод вышел, он вернулся в деревню и женился на моей матке. Ему было тогда больше сорока, но он еще троих заделал. А три года назад матка померла.

Старик принес еду в корзинке. Расстелив на сене полотенце, выложил сало, вареную картошку, малосольные огурцы, пучки лука. Вытащил из литровой бутылки пробку из пакли и разлил мутную жидкость в граненые стаканы.

Снайпер и Политрук тут же выпили и стали жадно есть.

Чекист отставил свой стакан:

— Сейчас нам надо быть трезвыми.

Старик снова разлил самогон. Сказал:

— Раньше надо было трезветь.

И выпил. Чекист поколебался и тоже выпил. Первым отключился Снайпер. Потом заснул Политрук.

— Откуда узнали, что нас трое? — спросил Чекист.

— Полицай наш вчера прошел по всем избам и сообщил, что сбежали трое пленных и, если кто увидит, чтобы докладывали.

— И уже полицейские есть?

— Немцы — культурная нация. Сразу новую власть определили.

— Кто же такой чести удостоился? — спросил Чекист.

— А те, кто от советской власти пострадал. Как я, например.

— Но вас же полицаем не назначили?

— Бери выше. Я старостой назначен. Это вроде председателя сельсовета и председателя колхоза одновременно.

— А за что вы пострадали от власти?

— Ни за что. Не хотел в колхоз записываться. Уполномоченный пришел агитировать и говорит: если запишешься, получишь кусок хозяйственного мыла. Тогда мыла совсем не было. Так я его этим мылом приложил. Меня в кулаки и записали и сослали в Сибирь.

— Потом разобрались и вернули?

— Ну да, держи карман шире. Сбежал.

— Через всю страну без документов?

— Почему без документов? Документы нарисовали. Умелец из картошки все печати вырезал. Я за две недели до дома добрался. И вот уже почти десять лет на нелегальном положении.

— И за десять лет вас никто не видел?

— Все видели. Я и в колхозе работал. Я только голосовать не ходил. Меня в списках не было.

— И никто… — начал было Чекист.

— Никто, — тут же ответил Старик, сразу все поняв. — В деревне ж все друг друга знают. У меня же есть еще и братья, их сыновья, мои племяши. У нас, конечно, не Кавказ. Кровной мести нет. Ну, подожгут, ну, ночью голову проломят, ну, утопят. До пятого колена не режут. Обычно отца, сына, а внуков уже не трогают. Послушай, этот рыжий много выпил. Первый раз вижу, чтобы еврей так много пил.

— Как определяешь?

— А видно. И еврей, и командир. Чтобы за красноармейца приняли, остригся недавно, но с проплешинами, торопился, наверное. По рукам видно, что из интеллигентов.

— А я из каких?

— Я думаю, из чекистов.

— Как определяешь?

— Меня же много раз чекисты допрашивали. Выходка у тебя и у них одинаковая. Вам пока сидеть тихо. У меня дочки гостят. Им про вас знать не обязательно. Я их в райцентр отвезу, а потом будем решать, в таких пропозициях вечер утра мудрее, к вечеру больше знать будем: что, как и почем.

Снайпер и Политрук спали на сеновале. Чекист дремал, пытаясь наблюдать за двором. Вставало солнце, засверкала роса, выступившая за ночь. Открылась дверь дома, и на крыльцо вышла молодая женщина с распущенными льняными волосами, в короткой шелковой ночной сорочке. Сорочка была тесновата, и обилие тела выпирало. Чекист не поверил видению, таких красивых женщин в таких красивых сорочках с кружевами он видел только в кино. Чекист закрыл глаза, открыл, видение не исчезло. Женщина вдруг улыбнулась и ушла в дом.

Ярко светило солнце. Во дворе дома Старик складывал в поленницу дрова. Женщина рубила сечкой для поросят хряпу — листья свеклы. И одета она была в яркое маркизетовое платье, чуть тесноватое, особенно в бедрах, и она его задрала, показывая великолепные полные ноги.

Чекист и Политрук смотрели через щель сарая на подпрыгивающую при каждом ударе сечки упругую грудь. Проснулся Снайпер и тоже присоединился к ним.

Анна прошла в огород и стала собирать в подол платья огурцы.

— Старшая сестра? — спросил Чекист.

— Соседка.

— С придурью, что ли?

— Почему с придурью?

— Какая нормальная баба будет в подол маркизетового платья огурцы собирать? Они в земле, а земля утренняя, грязная. А если соседка, почему живет в вашем доме? Я видел, она ночью во двор выходила в ночной сорочке.

— Тут такое дело, сразу и не поймешь…

— Я понятливый. Она соседка, а дед с ней живет?

— Папашка перед финской войной наших девок замуж выдал, и у нас с ним никакого женского присмотра в хозяйстве не стало. А их матка умерла еще раньше, чем наша, у них никакой мужской заботы…

— И твой старик, значит, позаботился об этой Нюре?

— Может, и позаботился, но намекать ему про это не советую. Почистит сусала вмиг.

— Кому-нибудь чистил?

— Еще как.

Из дома вышли две молодые женщины, они что-то обсуждали с Анной и смеялись, всплескивая руками.

— Сестры? — шепотом спросил Чекист.

Снайпер кивнул.

— Хороши девки! — Чекист даже вздохнул.

Старик запряг лошадь в линейку — легкую тележку на четырех седоков, Анна положила в линейку мешки с провизией, корзину с только что собранными с гряд огурцами, и Старик выехал со двора.

— Выходи, Митька! — сказала Анна, как только закрыла ворота за Стариком. И когда Снайпер вышел, добавила: — Я Катьке передала, она тебя в бане ждет.

Снайпер, как на передовой, пробирался к бане короткими перебежками. Катерина, молодая, крепкая, в легком сарафане, сидела в бане на лавке возле каменки. Ойкнула, когда Снайпер сжал ее, обнимая. Снайпер тут же задрал ей сарафан и начал стягивать трусы. Катерина возмутилась.

— Ты чего делаешь-то? Поговорил бы вначале.

— Потом поговорим, потом-потом, — Снайпер задыхался от нетерпения.

— Сейчас поговорим, — и Катерина сбросила руки Снайпера.

Снайпер сидел рядом и молчал.

— Чего молчишь? — спросила Катерина.

— Ничего на ум не идет. Только про это и думаю.

— А как же ты в армии без этого обходился?

Снайпер молчал, пытался свернуть цигарку, руки у него дрожали.

— Ладно, — сказала Катерина. — Отвернись, я разденусь.

Снайпер отвернулся, но не выдержал, повернулся и глубоко вздохнул от счастья, увидев обилие девичьих достоинств Катерины.

Чекист и Политрук лежали на сене в сарае.

— Мясными щами пахнет, — сказал Чекист.

Из дома вышел Старик, за ним шел Снайпер, а замыкал шествие молодой парень в рубахе, подпоясанной ремнем, с трехлинейным карабином за спиною и повязкой на рукаве с надписью «Полицай» по-русски и по-немецки.

Политрук схватил вилы и встал у входа.

— Подожди убивать, — сказал Чекист. — Вначале поговорим.

— Новые сведения есть, — сказал Старик, входя. — Говори, — обратился он к Полицейскому.

— Они опросили пленных, и те показали, что сбежавшие могут быть нашими. Слышали, как один говорил, что его деревня в трех верстах. Получается, или из нашей деревни, или из Перлицы, или из Курцева. Приказано проверять и следить за домами, откуда призваны молодые. Из нашей деревни трое призваны.

— Быстро высчитали, — сказал Политрук.

— Болтать надо было меньше, — ответил Старик. — У меня в соседнем районе младший брат. Сутки передохнете, а завтра к ночи он вас туда проводит, — Старик кивнул на Полицейского.

— А может, сегодня? — спросил Чекист.

— Сегодня он не может: у него в ночь дежурство, и еще вот что… Курцево полиция уже проверила, могут к вечеру и к нам нагрянуть. Если начнут обыск, то зарывайтесь глубже в сено, но не стойте вплотную к стенке, обычно протыкают железными прутами вначале у стенок. Я правильно говорю? — спросил Старик у Чекиста и, не получив ответа, вышел из сарая. За ним шел Снайпер, а за ним боком Полицейский, стараясь не подставлять спину, держа в пределах видимости Политрука с вилами.

Чекист, Снайпер и Политрук смотрели сквозь щели сарая на деревенскую жизнь. Анна во дворе шинковала капусту, и была она снова в новом ярком крепдешиновом платье. Чекист покрутил у виска.

— Ладно тебе, — сказал Снайпер. — Я у нее спрашивал. Она сказала, что купила у отступающих из Латвии командирских жен почти задарма восемь платьев, чего их беречь, вот и надевает. Еще сказала, что понравиться хочет, мужики-то, мол, молодые, пусть посмотрят, что в деревне, если приодеть, бабы не хуже, чем в городе.

— Что, так и сказала? — спросил Чекист.

— Так и сказала…

Дымились бани. Бабы, подоткнув подолы юбок и летних сарафанов, на речке полоскали белье, не стесняясь парня лет двадцати, который смотрел на задранные подолы и по-идиотски радостно смеялся.

— Кирюша, — сказала ему одна из женщин, — ты бы нам поиграл и спел.

И парень, как ребенок, убежал вприпрыжку, принес гармонь, заиграл и запел известную предвоенную песню:

И уже набежали пятилетние и трехлетние детишки и, положив палочки на плечи, начали маршировать и подпевать деревенскому дурачку, наверное еще не очень понимая смысл припева.

Женщины смеялись, глядя на своих марширующих детей. Чекист и Политрук смотрели молча, и была в их взглядах явная растерянность.

— Я скоро вернусь, — пообещал Снайпер.

— Принеси книжку почитать, — попросил Политрук.

— Принесу, — пообещал Снайпер.

Снайпер почти по-пластунски пересек огород, заскочил в соседний двор, вбежал в избу.

Катерина валиком гладила выстиранное белье. Снайпер обнял ее и начал стягивать платье.

— Кирюшка вернется, — попыталась сопротивляться Катерина.

И тут гармошка замолчала и пение прекратилось. Катерина выглянула в окно.

Мимо изб пронеслись на таратайке двое полицейских и в конце деревни, на горке, залегли с карабинами.

Один с ручным пулеметом занял позицию на колокольне без креста на куполе.

Бабы бежали с речки, чтобы укрыться в домах, и тащили за собою детей. И только деревенский дурачок, улыбаясь, подошел к Полицмейстеру, сорокалетнему, старше всех полицейских, и снова заиграл и самозабвенно запел:

— Заберем? — спросил полицейский.

— Это местный идиот, — ответил Полицмейстер. — Скиньте ему штаны и всыпьте.

— Шомполами? — спросил полицейский.

— Ремнем, он же мальчишка.

Дурачка тут же на «козле» для пилки дров отлупили ремнем по голой заднице. Дурачок кричал и плакал.

Полицмейстер и трое полицейских начали обход дворов, осмотр подвалов и чердаков.

Все сараи были уже заполнены новым сеном. Полицейские стреляли в сено — три выстрела — и прислушивались. Полицейских сопровождал Старик.

Полицейские приближались к дому Старика и наконец вошли во двор. Обыскивали подвал, чердак. Вошли в сарай. Полицейские сделали три контрольных выстрела. Полицмейстер наблюдал за Стариком.

— Еще три сверху, — сказал Полицмейстер.

— Если и мне веры нет, то пошел бы ты… — сказал Старик Полицмейстеру. — Завтра поеду к коменданту и сдам свою должность.

Старик вышел из сарая, сел на завалинку и закурил. Полицейский приготовился сделать очередные выстрелы, но Полицмейстер остановил его жестом, вышел из сарая, сел рядом со Стариком и тоже закурил.

— А я никому не верю, — сказал Полицмейстер. — Потому что, если придет твой сын или зять, не выдашь ведь?

— Не выдам, — согласился Старик.

— Поэтому и для тебя исключений не будет, — пообещал Полицмейстер и добавил: — Беглых пленных я найду, далеко они убежать не могли. Но еще одно указание вышло: забирать евреев, цыган и убогих и отсылать и лагерь.

— Мне-то что от этих указаний?

— Этот идиот Кирюха-музыкант ведь брат твоей Нюрки? А может, и Нюрка не совсем того?

— Чего несешь-то! Знаешь же, что Кирюшку матка уронила недельного от рождения, у него темечко было еще мягкое.

— И по сей день еще не затвердело…

Старик вошел в сарай, прислушался и сказал:

— Вылезайте, они уехали.

Ему не ответили. И не было никакого шевеления сена. Старик молча ждал. Чекист и Политрук показались почти одновременно, спрыгнули и улыбались радостно и растерянно. Старик молча их рассматривал, потом повернулся и, не сказав ни слова, пошел к дому.

Уже темнело. В доме зажгли керосиновую лампу. Чекист и Политрук лежали в сарае.

Они смотрели на стадо коров, которых гнали через деревню. Коров встречали женщины. Анна загнала во двор двух коров и подросшего теленка. Вынесла тазик с водой, промыла вымя и начала доить.

И была она снова в новом креп-жоржетовом ярком платье. Чекист смотрел на нее, и очень она ему нравилась и крепкими проворными руками, и волосами, заплетенными в косу, и тем, как она сидела на корточках.

— Старик сегодня ночью нас убьет, — сказал Чекист.

— Зачем? — спросил Политрук в явной растерянности.

— Мешаем мы ему. Ему надо сына сохранить. Одного он прокормит, в подвале может и несколько месяцев продержать, а когда все утрясется, выправит ему документы. Одного ему даже немцы простят, а троих никогда.

— Мы же уйдем.

— А если нас схватят? Можем выдать. Он не будет рисковать.

— Как нас можно убить?

— Запросто. Напоит самогоном, подмешает туда какого-нибудь дурмана, чтобы крепче спали, и секир-башка. Так что самогон не пить, вилы держать под рукой.

Когда совсем стемнело, Снайпер вынес из дома горшок щей, миски, бутыль самогона и закуску: огурцы, лук, соль.

Снайпер разлил самогон по кружкам. Политрук отметил, что им налил больше, себе же плеснул на донышко. Чекист пригубил самогона и спросил:

— Полицай нас не выдаст?

— Ему что, жить надоело? Он нам хоть и далекий, но родственник.

— Полицай где дежурит? — спросил Чекист.

— Мельницу и мост через реку охраняет, завтра он в ночь нас в надежное место отведет.

— Мы сегодня уходим, — сказал Политрук.

— Завтра уйдем. Ешьте, пейте.

— Сегодня уйдем, — повторил Политрук. — Ты с нами или остаешься?

— Конечно, с вами. Чего не пьете? Выпейте. Когда еще придется выпить? Я сейчас хлебушка еще принесу.

Снайпер шагнул к двери сарая. Чекист поймал его за рукав рубахи, дернул на себя, ловко завел ему руку и приставил к горлу бритву.

— А теперь правду. Ты должен нас зарезать?

— Ты что, ты что! — Снайпер пытался вывернуться.

— Не дергайся, — предупредил его Чекист. — Сам знаешь, что мне зарезать человека как два пальца обоссать. Скажешь правду, жить будешь, или пошли твои последние минуты…

— Никого резать не будут, — сказал Снайпер. — Мишка вас должен завтра стрельнуть в низине у ручья.

Чекист отпустил Снайпера и сказал:

— Пойдешь под трибунал за содействие врагу.

— Я еще не содействовал, — возразил Снайпер.

— Уходим, — сказал Политрук.

— Проводишь нас в безопасное место, — сказал Чекист.

— А что толку, — ответил Снайпер. — Мишка все время талдычил папашке: сдадим да сдадим властям, награду получим. А папашка сказал: нет. Тихо стрельнем.

— Отец у тебя гуманист, — сказал Политрук.

— Какой есть, — ответил Снайпер. — Мишка, если нас не застанет, все равно выдаст. За ночь мы далеко не уйдем. Надо Мишку решать. Он утром с дежурства возвращается. Мы его и завалим в низине у ручья.

— Голыми руками? — спросил Чекист.

— Почему голыми? — спросил Снайпер. Подтянулся и достал из-за стрехи сверток в мешковине. Развернул, и все увидели очень укороченный обрез трехлинейной винтовки.

— И давно он у вас? — спросил Чекист.

— Всегда, — ответил Снайпер.

— Мы это называли «мечта кулака», — сказал Чекист.

— Правильно называли, — согласился Снайпер.

…Утром на рассвете из сарая вышли все трое. Снайпер обрез засунул за пояс, а Политрук и Чекист шли с топорами.

Полицейский катил на велосипеде. За спиною у него был карабин, на поясе — кобура с наганом. Перед кустами в низине он вдруг разогнался, чтобы с ходу подняться на возвышение.

Снайпер нажал на курок, раздался щелчок, но выстрела не было.

— Капсюль отсырел, — шепотом сказал Снайпер.

Чекист и Снайпер смотрели вслед удаляющемуся Полицейскому, и только Политрук бросился за ним.

Услышав шаги и дыхание за спиною, Полицейский оглянулся, спрыгнул с велосипеда, попытался достать из кобуры наган, не успел, и оба упали в дорожную грязь. Мощный Полицейский мгновенно оказался сверху и все пытался достать наган из кобуры, но, как только он отпускал одну руку, Политрук вывертывался, и тогда Полицейский начал душить Политрука.

Чекист и Снайпер опомнились, бросились на помощь.

— Стреляй! — крикнул Чекист.

— А чего шуметь-то, — ответил Снайпер, достал большой узкий нож, примерился и ткнул Полицейскому под левое ребро.

Чекист и Снайпер забрасывали тело Полицейского сухим хворостом. Политрук сидел и пытался отдышаться.

Снайпер вытирал нож пучком травы.

— Для людей такой заготовлен? — спросил Чекист.

— Свиней забивать, — пояснил Снайпер. — Я хорошо забивал, меня многие звали.

Чекист, Снайпер и Политрук расположились на чердаке дома. Старую, снятую с петель дверь приспособили под стол. Ели перловую кашу, как едят после тяжелой работы проголодавшиеся мужики. Старик не смотрел на них. Анна подкладывала еду в миски. И снова она была в новом платье. Возле Снайпера лежал карабин, на поясе у Чекиста была кобура с наганом.

Чекист облизал ложку, собрал хлебные крошки и сказал:

— А ты, старый хрен, пойдешь под трибунал за организацию убийства бойцов Красной Армии.

— Каких бойцов? — спросил Старик. — Я вижу оборванцев, давших деру из плена, а не бойцов. Чего ты несешь-то?

— Не отвертишься. Он мне дал показания, — Чекист показал на Снайпера.

— Если тебе к горлу бритву приставить, ты любые показания дашь.

— Не юлить! — приказал Чекист. — Отвечать откровенно: почему ты пошел служить немцам? Отвечать как на духу!

— Может, как на допросе?

— Может, и как на допросе, — согласился Чекист.

— Кто ты такой? — спросил Старик.

— Считай, что представитель власти.

— Какой власти? Кто тебя уполномочил? Покажи документ!

— Документа временно нет.

— Пошел вон, сейчас же, чтобы ноги твоей у меня не было!

— Ночью уйду.

— Сейчас уходи! Ужом, ползком и в лес, а там, как заяц, прыг-скок, пока не подстрелят. Другого ты не заслуживаешь. Ты все просрал. Автомат, пистолет, командирскую форму вместе с партбилетом. За партбилет с тебя спросят.

Во время всего разговора Снайпер прилаживал к карабину одну половинку от разбитого полевого бинокля, превращая карабин в снайперский.

Старик выговорился, задыхаясь от гнева и злости. Анна погладила его по голове, как гладят маленьких детей, и сказала:

— Не психуй. Они того не стоят.

И наступило молчание.

— Ладно, — сказал наконец Старик. — Бог нам всем судья. Вот какой у меня вопрос. Что милиция, что полиция, что гестапо, что НКВД — все одно сыск. Что они сделают, когда хватятся полицая? Что бы ты сделал, если бы пропал твой охранник? — спросил Старик у Чекиста.

Чекист задумался. Старик терпеливо ждал.

— Я думаю, будут допрашивать всех подозрительных. Снимут воинскую часть и начнут прочесывать всю округу. Главная версия будет против нас. Раз трое сбежали, то больше всего вероятностей, что убили они. Мы там, в низине, натоптали, я хоть и попытался уничтожить явные следы, но улики всегда остаются…

— Митька, — сказал Старик. — Возьми Чекиста и поставьте в подполе бочки с квашеной капустой к загородке с картошкой. Надо делать запасной тайник. Пока будут откатывать бочки, успеете выйти через вход в подвал со двора. Нюр, покажи им, что и как должно быть в подполе.

— Принесите книжку почитать, — снова попросил Политрук.

— Я пришлю, — пообещал Старик.

Первым спустился с чердака Снайпер. Вторым — Чекист. Анна спускалась медленно. Снайпер отвернулся, а Чекист, придерживая лестницу, смотрел, как спускается Анна, и не мог заставить себя не смотреть. Очень уж были привлекательны ее ноги.

То ли Анна сделала неверное движение, то ли Чекист шатнул лестницу, но Анна скользнула вниз, Чекист ее подхватил и никак не мог выпустить.

— Что бабу, что корову за сиськи надо брать нежнее, — шепотом сказала Анна Чекисту.

И он отошел, выдохнул, как выдыхают после бега, восстанавливая дыхание.

Со двора полицейские выводили еще нестарого мужика и его жену. За происходящим наблюдали Полицмейстер и Старик.

Женщина, проходя мимо них, сказала:

— Отольются и вам наши слезы.

А почти рядом с полицейскими стоял деревенский дурачок и самозабвенно играл на гармони и пел:

Полицмейстер сказал Полицейскому:

— Дайте ему шомполами.

И уже полицейские вывинчивали шомпола из винтовок.

— Не надо, — попросил Старик. — Он же не понимает. Его всегда за песни и музыку хвалили. Он и вам поет, чтобы понравиться и чтобы вы его похвалили.

— После шомполов перестанет петь, — сказал Полицейский.

И с дурачка уже сдирали штаны и пороли шомполами. Дурачок кричал от боли и рыдал.

Из дома вывели молодую женщину и старуху.

— С этого двора никто не служит, — сказал Старик.

— Служит, — возразил Полицмейстер и показал на фамилию в списке. — В райвоенкомате остались все списки мобилизованных. В твоей деревне из трех семей призваны в Красную Армию. Две семьи я нынче взял.

— Теперь только я остался, — сказал Старик.

— Ты ведь староста, — ответил Полицмейстер. — Не мною назначен. Объясню в комендатуре, что ты тоже на подозрении, и тебя возьму. Но вначале возьму твоего дурачка, если не объяснишь ему, какие надо песни петь…

На этот раз обыскивали особенно тщательно и дома, и пристройки. Сеновал теперь протыкали длинными железными прутами, внимательно осмотрели и чердак, и подвал.

— Поговорим о моих делах? — предложил Полицмейстер.

— Да пошел бы ты!

— Сегодня я пойду, но завтра ты ко мне придешь, а будет уже поздно…

Чекист, Политрук и Снайпер лежали на возвышении. От деревни их отделяла река. Снайпер наблюдал за происходящим через половинку бинокля, прикрученную проволокой к карабину. Они слышали и песню, и крики. Снайпер несколько раз уже держал на прицеле Полицмейстера, отводил прицел и вытирал потные ладони о брюки. На Чекисте по-прежнему была кобура с наганом, а Политруку достался старый обрез.

Ночью они перешли реку вброд и вышли к сараю. Их уже ждал Старик.

— Две семьи из деревни забрали, — сказал Старик. — Уходить вам надо.

— Завтра уйдем, — пообещал Чекист.

— Чего тянуть, — возразил Старик. — Сейчас и идите. Митька дома останется.

— Ты карабин нам дашь? — спросил Политрук Снайпера.

— А я как? — спросил Снайпер.

— Ты же остаешься, а мы еще повоюем.

— Немного вы навоюете с карабином и наганом.

— Сколько уж получится. Во второй раз в плен не сдадимся.

Снайпер молчал, раздумывая, и наконец принял решение.

— Я с вами тоже пойду.

— Никуда не пойдешь, — сказал Старик.

— Пойду, — подтвердил Снайпер. — Они городские, в лесах пропадут.

— Им надо привыкать в лесах жить, — сказал Старик. — Я слышал от полицейских, что немцы Москву взяли.

— Наполеон тоже взял, а потом бежал, — возразил Чекист.

— Побежит и немец, — согласился Старик. — Только когда? Через десять лет или через сто?

— Не взяли они Москву, — сказал Политрук. — Если бы взяли, всюду бы музыка играла, листовки бы расклеили, флаги вывесили. Они в пропаганде понимают не хуже нас.

— Тоже верно, — согласился Старик.

Все молчали. Политрук кутался в мокрую шинель, его трясло. Старик приложил ладонь к его лбу и сказал:

— Совсем ты плох, парень. Нюрке скажу, принесет меду и малины. Других лекарств в деревне нет. Придется вам отход отложить.

— Я здоров.

Чекист, Политрук и Снайпер сидели на чердаке сарая. Иногда темноту ночи прочерчивали автомобильные фары.

— Оружие надо добывать, — сказал Политрук.

— Сейчас этих гусей дразнить не надо, — ответил Снайпер.

— Их не дразнить, а убивать надо. Их всего-то восемьдесят миллионов.

— У нас столько патронов на всю Красную Армию нет, — заметил Снайпер. — Только и талдычили: беречь патроны, беречь патроны. Пока в школу снайперов не направили, я перед присягой только три патрона из винтовки выстрелил.

Политрук решительно встал и почти приказал:

— Сержант, если вы не идете, дайте мне наган. Я должен добыть оружие для дальнейшей борьбы.

— Дай нам карабин, — попросил Чекист у Снайпера.

— Ладно, — ответил Снайпер. — Я тоже с вами иду.

Дурачок-гармонист лежал животом вниз на лавке, и Старик смазывал ему задницу дегтярной мазью. Катерина и Анна смотрели в сторону.

— Чего отвернулись, поротой задницы, что ли, не видели? — спросил Старик.

— Не видели, — ответила Катерина.

— Привыкайте… Нельзя петь эти песни, — выговаривал Старик.

— Почему нельзя? — спрашивал Дурачок. — Песни хорошие.

— Власть переменилась. Надо петь другие песни, — убеждала Катерина брата.

— А какие петь? — спросил Дурачок.

Катерина подумала и запела:

— Нет, — сказал Дурачок. — Эта грустная. Моя веселее, — и запел:

— Будешь петь эти песни, тебя опять будут лупить по заднице, — сказал Старик.

— Драться нехорошо, — ответил Дурачок.

Катерина горестно вздохнула.

Старик сидел, курил, смотрел на сестер и брата, которые играли в самодельные шашки, проигравшему били щелбаны по лбу и смеялись. Наверное, они были уверены, что Старик все решит и все устроит.

Снайпер и Чекист отодрали доску от пола и стали в нее вбивать ржавые зубья от старой прицепной сенокосилки.

Чекист и Политрук выбрали место, выскочили на грунтовую дорогу, уложили доску, присыпали землей, разровняли и стали ждать. Чекист с карабином отслеживал дорогу.

Приближался огромный дизельный грузовик. Он проехал доску с зубьями. Им показалось, что баллоны не прокололись. Но через несколько метров грузовик остановился.

Из кузова выпрыгнули четверо солдат. Двое залегли у передних баллонов, двое контролировали заднюю полусферу, и только после этого из кабины вышел шофер со своим, по-видимому, напарником.

Профессионально быстро они заменили два баллона, так же продуманно заняли свои места вначале шоферы, потом охрана.

— У них все продумано, — сказал Снайпер.

И снова они лежали возле дороги. Послышался гул мотора.

— Мотоцикл, — сказал Чекист. — В канаве я видел провод.

Они быстро вытянули провод, зацепили его за придорожное дерево, присыпали пылью, другой конец провода держал Чекист. Мотоцикл с коляской приблизился, Чекист резко натянул провод. Мотоциклиста выбросило из седла мотоцикла, но и Чекист вылетел на дорогу и затих от удара. Второй немец, сидевший в коляске у пулемета, тоже оглушенный, лежал на дороге.

Наступила полная тишина. Один из мотоциклистов зашевелился. Политрук бросился к нему, ударил камнем, потом ударил второго мотоциклиста и автоматически занес камень над Чекистом.

— Ты что, охренел? — спросил Чекист и сел.

Чекист осмотрел пулемет на коляске. Политрук снял автомат с другого мотоциклиста. Снайпер прицепил к ремню кобуру с парабеллумом, на руку часы. Вынули из коляски две бутылки французского коньяка, консервы, шоколад.

— Надо поспешать, — сказал Снайпер. — Скоро начнет светать.

Чекист надел немецкую каску, плащ, протянул вторую каску Политруку. Завел мотоцикл, жестом пригласил Политрука в коляску, показал Снайперу на заднее седло мотоцикла.

Мотоцикл набирал скорость. Они неслись по еще ночному шоссе. Политрук вцепился в скобу коляски, каска наползала ему на глаза.

Чекист притормозил, развернулся и понесся в противоположную сторону.

— Ты чего? — крикнул Снайпер. — Тормози!

— Какая машина! — крикнул в ответ Чекист. — Зверь! Смотри, уже сто километров в час!

— Поворачивай, мать твою! Не успеем вернуться.

— Успеем! — кричал Чекист. — У нас пулемет. С пулеметом все успеем!

Чекист перемахнул через небольшую речку, развернулся. Политрук снял с коляски пулемет. Чекист закрепил ремнем рукоятку газа, мотоцикл скатился в речку и исчез в глубине.

Анна уложила в мешок вареной картошки, подсоленного сала, лука, чеснока, миску квашеной капусты.

Старик положил в мешок Библию и пошел к сараю.

Старик вошел в сарай и тихо сказал:

— Митька…

Поднялся на чердак и увидел пулемет, возле которого спал Чекист. Прижимая к себе автомат, спал и Политрук. У изголовья Чекиста стояла ополовиненная бутылка французского коньяка, открытая коробка голландских рыбных консервов.

Старик выхватил из кобуры Чекиста наган, ударил носком сапога и крикнул:

— Хенде хох!

Политрук тянулся к автомату.

— Вы уже убиты. И не стыдно? — спросил Старик. — Считай, что второй раз в плен попали за неделю.

— Стыдно, — согласился Политрук.

— А где Митька? — спросил Старик.

— В избу пошел, разминулись вы, наверное.

— Понятно, куда пошел… Откуда пулемет, французский коньяк, консервы?

— Мотоциклистов грохнули, — ответил Чекист.

— Рядом с деревней?

— На шоссе, за разбитым элеватором.

— Ждать и не спать! — приказал Старик. — Я скоро вернусь с этим блядуном.

Старик потрогал лоб Политрука.

— Большая температура. Малина тут уже не поможет.

— У мотоциклистов в сумке какие-то лекарства есть, — и Чекист протянул Старику пакет с лекарствами.

Старик рассматривал лекарства и комментировал:

— Это от поноса, а это аспирин, может бронхам помочь.

— Не пойму я что-то, — сказал Чекист. — По виду вы вроде бы простой крестьянин…

— А не по виду? — спросил Старик.

— Как определили, что коньяк французский? Вы, оказывается, по-французски читаете?

— Я в армии артиллеристом был и поэтому знаю не только кириллицу, но и латиницу. А ты на всякий случай запомни: простых людей не бывает. Все люди сложные: и крестьяне, и чекисты, и комиссары, и мудаки, как мой Митька. Комиссар, тебе надо в тепле отлежаться и в бане выпариться. Тут такое дело — или дня через два встанешь, или загнешься. Я тебе книгу принес, и ему почитай для прочищения мозгов, — и протянул Политруку Библию.

— Отдай наган, — попросил Чекист.

— Хуешки, — ответил Старик, — теперь это мой трофей. У тебя же пулемет есть.

Старик вышел из сарая. Чекист взял Библию и сказал:

— Издевается кулацкая душа, запрещенную книгу принес.

Старик почти бежал по берегу реки. Возле одной из бань он остановился, прошел вдоль стены, прислушался, открыл скрипучую дверь и вошел в баню.

На полке лежала голая Катерина и смотрела на Старика.

— Тихо, — предупредил Снайпер Старика, приставив к его затылку ствол парабеллума. — Поднимай руки.

— Еще чего, — ответил Старик и обернулся.

Снайпер, узнав отца, опустил пистолет, прикрывая срамное место двумя руками.

— А ты чего разлеглась, Катерина?

— Дядя Вань, ты отвернись, я тогда оденусь.

Старик хмыкнул и отвернулся. Катерина спрыгнула с полка, поспешно оделась и предложила:

— Может, выпьете с нами? Вот самогонка и закуска.

— А что мне остается, как не выпить, — ответил Старик. Выпил и похвалил: — Хорошая самогонка.

— Дважды для него перегоняла, — сказала Катерина и спросила: — Дядя Вань, сколько же терпеть можно? Я Митьке уже говорила, может, стрельнуть в главного полицая?

— Как стрельнуть? Их много, а я один.

— Почему один? — удивилась Катерина. — В деревне все говорят, что вас трое.

— Стрельнуть, стрельнуть, — передразнил Снайпер Катерину. — Из чего? Из этой пукалки? — и показал на парабеллум.

— Что, ружей не достанем, что ли? — ответила Катерина.

— Без тебя разберемся, — оборвал ее Старик, выпил самогона, привалился к каменке и мгновенно уснул.

Снайпер укрыл его полушубком и сказал:

— Старый стал. Раньше не меньше литра мог взять. А тут от трех стопок спекся.

— Это не от самогона, от переживаний, — возразила Катерина.

Политрук лежал на чердаке, укрытый овчинным тулупом. Его трясло. Он слышал, как в доме разговаривают Анна и Старик.

— Комиссар совсем квелый, — говорил Старик.

Постучали в калитку, и он услышал женский голос:

— Вань, забрали вчера твоих девок. В школе сидят, германцы в ней тюрьму сделали. Их соседка Евдокия передала, чтоб ты ехал в райцентр, может, заплатить кому надо, чтобы отпустили.

Политрук перебрался к чердачному окну. Смотрел на поля под ярким солнцем. На реке бабы полоскали белье, подоткнув подолы юбок.

Старик поднялся на чердак, поставил бутыль с самогоном, положил хлеб, сало, малосольные огурцы, разлил самогон и сказал:

— Выпей первачка, укройся тулупом, тебе пропотеть надо. Заваруха начинается. Уходить вам надо, а ты совсем дохлый.

— У меня уже меньше температура, — сказал Политрук и выпил.

Старик потрогал его лоб и сказал:

— К ночи Катерина баню истопит. Один вопрос можно?

— Можно.

— А правда, что немцы стреляют евреев, цыган и убогих?

— Правда. У них расовая теория, чтобы немцы только с немцами и чтобы никаких примесей крови.

— А убогих за что?

— А почему не спрашиваешь, за что евреев или цыган?

— Цыгане лошадей воруют.

— А русские не воруют?

— Тоже верно. А какая у них программа по русским?

— Немцев восемьдесят миллионов, русских сто пятьдесят миллионов. Уполовинят, наверное.

— Счас, так мы им и подставимся!

— У меня тоже к вам вопрос есть, — сказал Политрук. — Почему люди идут немцам служить?

— Из-за обиды в основном. Вы в Гражданскую стреляли тысячами, потом раскулачивали тысячами тысяч. А люди ничего не прощают. Не дети, так внуки будут мстить. Запомни мои слова: новый правитель России, который отменит советскую власть, будет из раскулаченных.

— Обида всегда может найтись, но из-за обиды русские люди еще никогда не шли на службу к врагу.

— Еще как шли, — возразил Старик. — И татарам служили, и полякам, и литовцам, и от одного князя к другому бегали туда и обратно — где больше платили. Мы, русские, как и все, разные. Я понимаю, у тебя главный вопрос есть. Почему я пошел в старосты? Я не шел, меня люди упросили. Знают, я зла не сделаю. А еще люди знают, что я не дурак. И наверное, считают: лучше с умным потерять, чем с дураком найти. А у тебя какая профессия есть, кроме комиссарства?

— Я историк, Московский университет кончил.

— Если историк, то не ты мне, а я тебе должен задавать вопросы. Как думаешь, чем закончится эта заваруха? Что будет в остатке?

— В остатке немцы проиграют.

— А если выиграют?

— Не получается. Страна огромная. Немцам сил не хватит удержать власть.

— А если договорятся с большевиками? Немцы до Урала, а большевики в Сибири?

— Такой договор люди не простят. Взбунтуются. И будут воевать, пока не останется ни одного немца.

— Заодно, может, и большевиков попрут вместе с немцами.

Политрук молчал.

— Ладно, — сказал Старик. — Москву можно сдать и снова забрать. Значит, зимой позиционная война, а летом то мы наступим, то они.

— У нас больше ресурсов, людей, терпения. Немцы большого напряжения не выдержат.

— Нам бы самим выдержать. Сегодня к вечеру вернусь или завтра с утра, и будем думать, как жить дальше. Полицмейстер дочек моих посадил. Обкладывает, как медведя.

— За что так не любит?

— Жениться хочет на моей внучатой племяннице. А я против.

— Это ей решать.

— Мне решать, среди родни я самый старший… Ее жених, когда в армию уходил, просил меня, если что, чтобы я помог им, ты не поймешь, мы все тут повязаны. Я с его дедом в армии служил, его покойный отец моим девкам помогал, пока я раскулаченным по Сибири шастал.

— А Полицмейстер не местный? — спросил Политрук.

— Местный. И тоже мой родственник, дальний только, седьмая вода на киселе. Не поймешь ты этого…

Старик ехал по райцентру. С главной улицы повернул в переулок, остановил лошадь у здания с надписью: «Полиция». Попытался пройти во двор, но его остановил часовой.

— Как доложить? — спросил часовой.

— Скажи, что староста из Блинов.

Старик ждал у ворот. По двору ходили полицейские, вооруженные советскими винтовками. Некоторые прицепили кавалерийские шашки. Старика все не приглашали. Он присел на корточки у забора и стал дремать, как старая птица на насесте.

— Пусть заходит, — крикнули наконец с крыльца.

Старик прошел в кабинет Полицмейстера. На столе Полицмейстера лежал советский автомат ППД, на стене висел цветной портрет Гитлера.

— Чаю выпьешь? — спросил Полицмейстер.

— С охоткой, — ответил Старик.

Они пили чай. Полицмейстер из стакана в серебряном подстаканнике. Старик привычно из блюдечка.

— Из-за дочек приехал? — спросил Полицмейстер.

— Из-за дочек, — ответил Старик.

— Тебя комендант пока не разрешил арестовывать — мало фактов у меня против тебя, а у твоих дочек мужья в Красной Армии, поэтому они могут ведь и беглых пленных укрыть, и партизанам помощь оказать.

— А что, в наших местах и партизаны есть?

— Пока нет. И беглых пленных не нашли. А задержанных допрашиваем. Посидят на хлебе и воде, может, и вспомнят, где что слышали. Но больше всего у меня на таких, как ты, надежда. Захотите, чтоб дочки вышли, рогами землю вспашете, все разузнаете и сразу ко мне, а я тут же дочек выпущу.

— Нехорошо поступаешь, Николай Иванович. Я от советской власти пострадал. И дочки пострадали. За то, что я раскулачен был, их в институт не приняли, лишены они были прав при советской власти. Выходит, что теперь их и немецкая власть наказывает?

— А нет у меня выхода, Иван Петрович. Я за порядок отвечаю. Гестапо мне наводку дало. Как минимум один из троих сбежавших пленных — наш, местный. А что получается? Через день после побега военнопленных убивают полицейского. Значит, он кого-то узнал из своих? Так получается? А ты с ним в родстве. Может, он на тебя донести хотел, а ты родственничка ножиком и чиркнул.

Полицмейстер подошел к карте района, поставил циркуль и очертил круг, в который вошли четыре деревни.

— Двое суток назад убили двух мотоциклистов. Наверняка кто-то из этих деревень. От места убийства до любой из этих деревень не больше трех километров. Полчаса до места и полчаса, чтобы вернуться. Из четырех деревень призвали семнадцать мужиков из девяти семей. Из каждой такой семьи я кого-то посадил. Из твоей — дочек.

— А если не найдете? — спросил Старик.

— Будем расстреливать, — ответил Полицмейстер. — Дано такое указание — за каждого убитого немецкого солдата расстреливать по десять заложников.

В кабинет заглянула молодая красивая женщина и, увидев Старика, стала закрывать дверь.

— Заходи, Полина! Мы с Иван Петровичем чай пьем, присоединяйся к нам. Что против него имею, я сказал. Может, и он скажет, что против меня имеет.

— А я ничего и не имею, — ответил Старик.

— Свадьба в субботу. Не придешь, Иван Петрович, расценю как протест и сделаю выводы.

— Понимаю. Дочек повидать можно?

— Передачи и свидания запрещены.

— Благодарствую, — сказал Старик и вышел из кабинета.

Во дворе он внимательно и осторожно осмотрел полицейских. Вооружение в основном карабины, советский ручной пулемет Дегтярева.

Старик подъехал к школе, на окнах которой были решетки из колючей проволоки. Школу охранял полицейский с винтовкой.

В комнате для свиданий сидели Старик и очень пожилой Полицейский.

Дочки зашли, бросились к Старику и заплакали, обнимая его.

— Выйди, — сказал Старик Полицейскому. Тот проворчал что-то, но вышел.

— Вытираем сопли и слезы, — сказал дочерям Старик, развязывая платок с едой.

Дочери ели хлеб с салом, запивали молоком и рассказывали:

— Жуть! Обовшивили. И блох полно. В классе по сорок человек. Папаш, выкупи нас! Людку из Пуговки за царский золотой червонец выкупили.

— Вы дороже стоите, — Старик улыбнулся.

И дочери повеселели, вытерли слезы. В комнату заглянул молодой полицейский.

— Дядя Ваня, надо в камеру, обход скоро.

Дочери снова заплакали.

Старик и пожилой Полицейский пили чай из блюдечек, как привыкли пить, откусывая щипчиками совсем уж микроскопические кусочки сахара.

— Девки говорят, что некоторых выкупают, — сказал Старик.

— С твоими вряд ли получится, — ответил Полицейский. — Они на контроле у Полицмейстера. А он идейный. Ты же сам знаешь, нет ничего хуже, чем идейные, за советскую они власть или за немецкую. Его не купишь.

— А можно и не покупать, — сказал Старик.

— А как? — спросил Полицейский.

— А никак, — ответил Старик.

Ночью Анна спускалась к бане на берегу реки. За нею шел Политрук.

Анна вошла в баню, показала на баки с горячей и холодной водой, размочила в шайке березовый веник.

— Пропарься хорошенько, потом первача примешь и поправишься.

Она плеснула на каменку ковшик горячей воды и выскочила в предбанник. Сидела в предбаннике, прислушивалась, но ничего не слышала.

— Живой? — спросила она. — Чего молчишь?

Не дождалась ответа, открыла дверь в баню и увидела голого Политрука, лежащего на полу. Политрук приподнялся, прикрывая причинное место, и сказал:

— Не могу, сил нет…

— Ладно, — ответила Анна. — Полезай на полок, пропарю.

Политрук забрался на полок, и Анна начала хлестать его веником. Ей было жарко, она скинула кофту.

— Не могу больше, — сказал Политрук, спустился с полка, сел на лавку, увидел полуобнаженную Анну, развел руками и горестно сказал: — Совсем я плохой. Вижу такую красоту и… Теперь только понял, что это такое: видит око, да зуб неймет.

— Сил-то хватит, чтобы до дома дойти? — спросила Анна.

— Дойду, — пообещал Политрук.

— Трюхай помаленьку, а я постираю, пока вода горячая.

Политрук с трудом забрался на чердак дома. Чекист укрыл его полушубком.

— А Анюта? — спросил Чекист.

— Стирает, пока вода горячая.

— Попарились вместе? — спросил Чекист.

— Нет сил на вместе, — ответил Политрук.

— У меня есть, — сказал Чекист. — Ты отдыхай. Я скоро.

Чекист спустился с чердака. Пригибаясь, побежал в темноте к бане, открыл дверь и увидел полуобнаженную Анну. Поискал крючок, чтобы запереть дверь.

— Никто не войдет, — сказала Анна.

…Утром Анна вошла в сарай, поворачивая лицо так, чтобы не было видно подбитого глаза и разбитых губ.

— Харчей принесла? — тут же спросил Снайпер.

— Папашка вернулся из райцентра и запил, — сказала Анна. — Уже литр первача в себя влил. Я пыталась отобрать, так он мне нож приставил и говорит: прирежу! Сейчас уснул, я к вам побежала.

— А тебя за что приложил? — спросил Снайпер.

— Меня за дело…

— А что с девками?

— Сказал, что сидят в тюрьме и плачут.

— Пошли, когда он пьяный, то бешеным становится, — сказал Снайпер.

— Я с вами, — сказал Чекист.

За столом молча сидели Снайпер, Чекист, Политрук, Старик. Анна подавала еду. Старик ел щи. Не отвлекаясь от еды, сказал вполне буднично:

— Просрали страну. И какую страну!

Ему не ответили. Чекист, сидя рядом с Анной, гладил ей колено. Анна как будто не замечала его манипуляций.

— Весь август через деревню наших пленных гнали. Тысячами. А почему?

— Почему? — спросил Чекист. Теперь его рука оглаживала ягодицы Анны.

— Потому что не хера защищать. Ничего своего не оставили. Все обобществили. Все кругом колхозное, все кругом мое. Так это только в песнях. Все в песнях. Броня крепка, и танки наши быстры. Где наши танки, где самолеты? У меня на постой красноармейцы остановились. Так у них трехлинейные винтовочки. Я с такой с японцами воевал в девятьсот пятом году. И пулемет «максим» тоже уже был в японскую. А где автоматы? У вас все получалось, когда вы со своими воевали: раскулачивали, сажали, с немцами будет потруднее воевать.

— Не только с немцами, — возразил Чекист. — Среди своих много предателей. Полицмейстер ведь из ваших, местных.

— Да, из наших, — подтвердил Старик. — Но с ним придется поступить по-вашему, по-большевистски.

— Это как? — осторожно спросил Политрук.

— Расстреляем по идейным соображениям. Не получается с ним договориться. И перехитрить не получается. Шибко умный. Он даже умней меня. Обложил он нас со всех сторон.

— Откуда этот выродок? Кто он по происхождению?

— Кто, кто? Хер в пальто. Он в милиции работал и очень хотел услужить советской власти, но не указал в анкетах, что отец его был домовладельцем в Пскове. Его и выперли из партии и с работы. А немцы использовали его злобу. — Старик вырвал из амбарной книги лист и начал делать пометки химическим карандашом. — Диспозиция будет следующая. В субботу у него свадьба. Он поедет из райцентра в Лыкарево, где живет Полина. Засаду сделаем возле кладбища. Думаю, что полицаев будет шесть-семь, моя племянница прижимистая, много народу не пригласит, зачем ей лишние рты. Вооружение у них будет примерно такое: один автомат точно, один ручной пулемет почти наверняка, остальное — трехлинейки.

— Нас трое, — сказал Снайпер. — Справимся.

— Четверо, — поправил Старик. — Я запасливый, — и достал из-под лавки длинный сверток, обмотанный мешковиной. Развернул. Это была хорошо смазанная полуавтоматическая винтовка СВТ.

— Ладно, — закончил Старик. — Идите на чердак. А вы останьтесь, — показал он на Чекиста и Анну.

Анна села так, чтобы видеть Старика и Чекиста.

— Значит, так, — сказал Старик. — Ты не пытайся ее по углам зажимать.

— Ей решать, — сказал Чекист.

— Она и решила. Она дите хотела, а я старик. Что было, то было. На этом пока твоя работа закончена. Будешь к ней приставать — пристрелю.

— Значит, меня использовали? — сказал Чекист. — А может, ей больше Политрук нравится?

— Нет, — ответила Анна. — Ты больше. Комиссар рыжий. А если дите рыжим уродится? В деревне рыжих не любят.

— Иди, — сказал Старик. — Высыпайтесь. В ночь выйдем на засаду.

— Ладно, — ответил Чекист Старику. — Но если живым останусь, вернусь. Я ведь не женат, а ты мне очень нравишься, очень, — сказал Чекист Анне.

И наступило молчание.

— Чего молчишь? Ответь ему! — потребовал Старик.

Анна смотрела то на Старика, то на Чекиста и вдруг заплакала…

Снайпер, Чекист и Политрук вышли ночью. Чекист нес пулемет. Политрук — немецкий автомат. Снайпер шел с карабином.

Днем они лежали на лесистой горке. Сверху хорошо просматривалась грунтовая дорога.

— Может, перехватим? — предложил Политрук.

— Не надо, — ответил Снайпер. — Я по финской знаю: кого ранили с полным желудком, никто не выживал.

Старик подошел к ним незаметно. Разморенные осенним теплым солнцем Снайпер и Политрук спали. Старик ткнул сапогом сына и тут же завалился, Чекист подсек его сзади.

— Я тебя заметил, когда ты еще начал подниматься. Тяжело дышишь. Одышка? — спросил Чекист.

— Хотел бы я посмотреть, как ты будешь дышать в мои годы, — ответил Старик.

— Я до таких лет не доживу.

Старик достал карманные часы.

— Служба в церкви назначена на двенадцать. Ехать им от райцентра около часа. Жениху надо переодеться, то да се, еще час кинем. Значит, должны в эти десять минут появиться…

Полицейские ехали на трех линейках.

— Шестеро, — произвел подсчеты Политрук.

— Семеро, — поправил его Снайпер, осматривая приближающихся полицейских в половинку бинокля. — Ручной пулемет на задней линейке.

— Возьми мою, почти автомат, — предложил Старик.

— Ненадежна. Еще заклинит. С трехлинейкой привычнее, — Снайпер через половинку бинокля увидел у одного из полицейских снайперскую винтовку. — У них снайпер. На первой слева. Его надо убирать первым.

— Первым Полицмейстера, — сказал Старик.

— Снайпер — снайпера, я — Полицмейстера, — сказал Чекист.

— Я по передней лошади, ты по задней, — Старик кивнул в сторону Политрука. — Чтобы ни вперед не смогли уйти, ни развернуться.

— Лошадей жалко.

— Жалко у пчелки в жопке.

Снайпер выстрелил первым, и полицейский со снайперской винтовкой вывалился из линейки.

Чекист из пулемета свалил рядом сидящего, но Полицмейстер выпрыгнул и залег.

Бились в оглоблях подстреленные лошади. С задней линейки еще не прицельно ударил ручной пулемет. Полицмейстер стрелял из автомата короткими очередями. Из семерых полицейских отстреливались трое.

Снайпер заставил замолчать еще одного. В пулеметной дуэли выиграл Чекист, и полицейский с ручным пулеметом умолк, а Полицмейстер вдруг вскочил и, петляя, побежал к кромке леса.

Политрук пытался достать его длинной очередью из автомата.

— Ушел. Береги патроны, — сказал Чекист.

— Я попробую его догнать, — предложил Политрук.

— Подстрелит, — сказал Старик. — Теперь не ты, а он будет в засаде.

— В деревне стрельбу услыхали? — спросил Чекист у Старика.

— Услыхали. Но сюда не сунутся. Будут ждать, чтобы не схлопотать пулю от своих или чужих.

— Через сколько времени Полицмейстер доберется до деревни?

— Бегом минут за двадцать. Потом будет присматриваться и выжидать, нет ли засады в деревне. Он умный. Успеем уйти спокойно.

— Могут по телефону позвонить в райцентр немцам?

— Не могут. Здесь в округе километров на пятнадцать ни в одной деревне нет телефона.

Они собирали трофеи. Ручной пулемет, карабины, гранаты. Снайпер осматривал снайперскую винтовку, регулировал оптику.

Снимали с убитых полицейских кобуры с револьверами, ремни, портупеи. Сбросили солдатские ботинки и надели сапоги полицейских.

Потом они шли лесом, по ручью, через болото. На краю болота залегли в копне сена.

Старик достал из тряпицы уже нарезанное ломтиками присоленное сало, хлеб, лук. И все стали есть, как после тяжелой работы.

— Упустили. Теперь он начнет охоту, — Старик вздохнул.

— Вы же от него узнали про свадьбу? Если он умный, то просчитает и этот вариант, и на вас начнется охота тоже, — сказал Чекист.

— Кончилась дележка на вас и на нас, — оборвал Старик. — Давайте думать. Он быстрый.

— Мы можем не возвращаться, — ответил Чекист. — Оружие есть. Можем идти дальше.

— Солнце сильное. К морозам. По приметам, скоро ударят. А вам долго идти придется. Надо одежонку под зиму. Я кое-чего приготовил. Уйдете в следующую ночь.

Ночью снова в бане встретились Снайпер и Катерина. Поспешно раздевались.

— Холодно, — сказала Катерина.

— Я тулуп припас.

Катерина завернулась в тулуп.

— Хорошо, тепло, — сказала она. — Я тепло люблю. Уже два одеяла выстегала. У нас родственник есть в райцентре. Он говорит, можно тебе документы выправить.

— Надо подумать, — ответил Снайпер.

— Я уже подумала. За зиму на сруб напилим, а летом построимся.

— Построимся, построимся, — обещал Снайпер, пытаясь пристроиться так, чтобы и самому укрыться тулупом.

— Честное слово? — спросила Катерина.

— Честное, честное, — обещал Снайпер в нетерпении.

Ужинали в доме. На всякий случай была открыта крышка подпола и приставлена лестница, чтобы мгновенно забраться на чердак.

За столом сидели Старик, Чекист и Политрук. Анна подавала еду.

— Что-то наш Снайпер задерживается, — посмотрев на трофейные часы, сказал Политрук.

— У такой девахи и ты бы задержался, — Чекист был благодушен. — Петрович, ну, признайся, ты ведь из белых офицеров?

— Когда я в армии служил, были только белые офицеры, а я из простых унтер-офицеров, — ответил Старик. — Знаешь, какая главная беда большевиков?

— Какая? — спросил Чекист.

— Та, что вы делите людей на красных и белых, на коммунистов и беспартийных. А люди не любят, когда их делят. Вот сидим мы с тобою, два русских человека, и враг у нас с тобою один, а все пытаемся определиться, красный или белый? А я разный: и красный, и белый.

— Ты еще и черный, — сказал Чекист. — Ты страшный человек! Хотел нас застрелить, фактически убил двоих своих родственников. Думаешь, твой бог тебя простит?

— Нет мне прощения на Страшном суде, — ответил Старик. — Может только снисхождение выйти: не себя, детей своих спасал. Каюсь за грехи свои. И вы покайтесь, — предложил Старик Чекисту и Политруку.

Чекист молчал.

— Покайтесь, — настаивал Старик.

— Я не верю в покаяние, — сказал Политрук.

— А я служивый, — сказал Чекист. — Начальство прикажет — покаюсь. А так не буду.

Старик разлил по стопкам самогон. Они выпили и начали молча закусывать.

Снайпер укрыл Катерину полушубком, она спала. В тишине слабо доносился гул автомобильных моторов. Снайпер взял винтовку, подкрутил оптический прицел и увидел в свете луны стоящие вдали грузовики, от них шла цепь солдат.

Снайпер вбежал в дом Старика и сказал:

— Немцы! В конце деревни. Окружают.

Хватали оружие, припасенные мешки с едой, выбегали из дома, бежали по выгону к лесу. За ними бежал Старик, прихватив свою СВТ. Остановились у старого амбара. Сквозь щели в срубе пытались рассмотреть, что происходит в деревне.

— Надо уходить, — сказал Чекист. — Рано или поздно они этот амбар проверят.

— Поздно уходить, — ответил Снайпер. — Они нас окружают.

Снайпер в оптический прицел увидел офицера так близко, будто он стоял в двух шагах, и привычно нажал на курок. Офицер упал. И началась стрельба с обеих сторон.

— Отходим, — принял решение Старик.

Из амбара выползали по-пластунски. Когда Политрук слишком высоко стал задирать зад, Старик ткнул его в землю.

Они шли по болоту по пояс в воде. Шли тяжело, держа оружие на весу. И только вышли на сухое место, тут же попали под обстрел. Стрелял, по-видимому, пока один.

— Его надо убрать, пока он один, — сказал Чекист, пристраивая пулемет для стрельбы.

— Уже двое, — уточнил Снайпер и выстрелил по вспышке. Теперь стрелял один.

Политрук считал выстрелы:

— Раз, два, три, четыре, пять, — и, когда возникла пауза для перезарядки, бросился вперед.

Для полицейского это было так неожиданно, что он вскочил и начал убегать, пытаясь на ходу перезарядить винтовку. И успел все-таки перезарядить и выстрелить. Политрук снял его короткой очередью и тоже упал.

Развороченную ногу Политрука перевязывали рукавом от нательной рубахи, пытаясь остановить кровотечение.

Цепь немецких солдат двигалась медленно. Солдаты шли осторожно, держа дистанцию между собою. Чекист и Снайпер смотрели на Старика, ожидая его решения.

— Мы в низине, — сказал Старик. — Они нас гранатами закидают, у нас с вами войны на пять минут осталось. Вот что, ребята, я свое пожил, а вам еще воевать, давайте мне пулемет и уходите споро.

— Нет, — сказал Политрук. — Вы фигура в районе известная, опознают сразу и дочек, и соседей, и Анну точно расстреляют. Им-то гибнуть зачем? И с такой ношей, как я, вы тоже далеко не уйдете. Давай пулемет. И оставьте пистолет.

Политрук взял из рук Чекиста пулемет, отдал ему свой автомат. Снайпер положил рядом с пулеметом свой парабеллум.

— В обойме два патрона, — сказал Снайпер.

— Хватит, — сказал Политрук. — Две осечки подряд обычно не бывает. Идите уже. Долгие проводы — лишние слезы.

Старик поклонился Политруку и первым шагнул в болотную жижу, за ним в болото вошли Снайпер и Чекист.

Они слышали треск автоматных очередей. Пулемет отвечал коротко и гулко. Потом пулемет умолк. Стихли и автоматные очереди. Наконец раздался один только выстрел. Старик снял кепку и перекрестился, и Снайпер перекрестился. Чекист колебался, но потом перекрестился и он.

Чекист, Снайпер и Старик шли по лесу.

— Ты куда ведешь? — спросил Чекист.

— Увидишь, — ответил Старик.

Вдалеке виднелась деревня. Дымились трубы.

— Курцево, — сказал Старик.

— Ну, — ответил Снайпер.

— Они набегались. Время обеденное. Что, стрелок, достанешь отсюдова?

— Как два пальца обоссать, — ответил Снайпер.

— Надо уходить, — сказал Чекист.

— Придется обождать, — сказал Снайпер, рассматривая деревню в оптический прицел.

— Что случилось? — спросил Чекист.

— Еще не случилось, но может случиться. Наш полицай отсюда родом. Вон дом его матери.

— Полицмейстер?

— Мейстер, мейстер, — подтвердил Снайпер. — Во дворе полицаи. Значит, и он сам здесь. К матери, наверное, заехал.

— Метров четыреста, — определил Старик.

— Попаду в пятак, — сказал Снайпер.

Он следил за двором дома в окуляр прицела. Зарядил мелкий дождик.

— Никуда он не денется, — сказал продрогший Чекист. — Не сегодня, так завтра достанем.

— Сегодня достанем, — сказал Старик. — Прыткий он и ушлый очень. Нельзя его в живых оставлять. Не получится сейчас, засаду у кладбища сделаем.

— Получится, — ответил Снайпер. Снял с пояса немецкую фляжку в суконном чехле и протянул Старику. — Согрейтесь, папаша.

Старик глотнул и протянул фляжку Чекисту. Тот тоже глотнул и вернул фляжку Снайперу, который приложился к фляге основательно.

— Промажешь, — сказал Старик. — По пьянке.

— Еще чего, — ответил Снайпер. — От двух глотков, что ли? На финской, прежде чем на позицию выдвинуться, стакан засосешь, потому что морозы были сорок градусов, а сорок снаружи и сорок внутри очень уравновешивало.

— Он орденоносец. За финскую Красную звезду получил, — с гордостью за сына сказал Старик. И поинтересовался: — А где твой орден?

— Я же под Гродно служил. В первый день войны самолеты как налетели, мы же в одних подштанниках выскочили. А орден у меня на парадной гимнастерке был. Гимнастерку жалко. Из командирского шевиота.

— А орден? — спросил Чекист.

— Ну, орден не по моей вине утрачен, может, и дубликат дадут, а вот гимнастерку из шевиота вряд ли.

— Из шевиота точно не дадут, — согласился Старик.

— А вот и наш пострел, который всюду поспел, — сказал Снайпер.

Полицмейстер вышел на крыльцо дома, закурил немецкую сигарету. Снайпер выдохнул, задержал дыхание и нажал на спусковой крючок. Полицмейстера сбросило с крыльца.

— Полтыквы ему снес, — пояснил Снайпер.

По двору метались полицейские. Снайпер успел свалить еще одного. Полицейские залегли и открыли беспорядочную стрельбу по кустарнику возле деревни. Чекист и Снайпер лежали вдали у кромки леса.

Снайпер подобрал стреляные гильзы, разровнял примятую траву. И вдруг Чекист услышал щелчок взводимого курка. Он оглянулся и увидел ствол направленного Стариком нагана. И Снайпер загнал в патронник патрон.

— Понятно, — сказал Чекист. — Верх взяла кулацкая натура. Кто из вас меня стрелять-то будет?

— Убери наган, — предупредил отца Снайпер.

— Вернетесь, поставят к стенке за утерю документов и оружия, — сказал Старик сыну.

— Я с оружием вернусь, — ответил сын.

— Подумай, Катерина ждет.

— Подумал, — ответил Снайпер.

— До Москвы шестьсот верст, — сказал Старик.

— К зиме доберемся, — сказал Чекист.

— Сегодня какое число? — спросил Снайпер.

— С утра двадцать второе октября.

— Три месяца отвоевали. Как думаешь, сколько осталось?

— На вас хватит под самую завязку, — ответил Старик, закидывая за спину СВТ. — Я пошел девок выручать.

— План какой есть? — спросил Снайпер.

— Плана нет, — ответил Старик. — Есть два золотых царских червонца. Выкуплю.

— За два золотых выкупишь, — согласился Снайпер.

Старик обнял сына, хотел обнять Чекиста, тот отстранился и ходко пошел по берегу реки. Высокий, худой, он напоминал диковинную птицу своей подпрыгивающей походкой.

Снайпер и Чекист углубились в лес. Снайпер шел первым, Чекист за ним. Некоторое время их еще можно было рассмотреть, и наконец лес совсем поглотил их…