Священная Римская империя германской нации: от Оттона Великого до Карла V

От междуцарствия к восстановлению

«Ужасно время без императора» (kaiserlose schreckliche Zeite), с тех пор, как Шиллер так определил этот период, междуцарствие — длительное междуцарствие, в отличие от первого, последовавшего вслед за смертью Генриха VI, рассматривалось немцами как одна из многочисленных драм, оставивших свой след в прошлом. То, что эти годы, с 1254 по 1273, в истории этой страны, и, в частности, в истории Священной Империи, представляют решающий период, конечно, никто не оспаривает. Также ясно, что эти годы во многих отношениях были мучительными, но утверждать, что они прошли «без императора», по меньшей мере спорно, так как императоров всегда было два. Разумеется, императором был только тот, кто жил в Германии, но он не пребывал там постоянно. Стоит ли напоминать, что Фридрих II намного больше времени проводил в Италии, чем к северу от Альп? Если этот период и был драматичным, то определение kaiserlose для него является бессмысленным.

Через два года после смерти Конрада IV, последнего Гогенштауфена, носившего корону, в 1256 г. умер Вильгельм Голландский, «король священнослужителей». За корону боролись два претендента: брат короля Англии Ричард Корнуэльский и король Кастилии Альфонс. Оба они были избраны в январе 1257 года. Первый получил поддержку архиепископов Кельнского и Майнцского, а также пфальцграфа и короля Богемии. Было потрачено около 30 000 марок серебром, чтоб убедить их проголосовать за Ричарда Корнуэльского. Несколькими неделями позже архиепископ Трирский, маркграф Бранденбургский и граф Саксонский выбрали Альфонса, и, чтобы доказать свое право на голосование, король Богемии непременно также хотел участвовать и в этом втором выборе, отказавшись от своего первого мнения. Альфонс, который по матери был внуком Филиппа Швабского, интересовался итальянским наследством Гогенштауфенов и не стремился вернуться в Германию. Ричард, которого тесные отношения Англии с Кельном побуждали добиваться титула короля римлян, два раза останавливался в долине Рейна и вернулся в Ахен, когда политические проблемы, с которыми столкнулся его отец Генрих III, позволили ему это. Препятствия, с которыми он столкнулся, истощили его, и он умер в Англии в 1272 г., через десять лет после своего окончательного возвращения туда.

Формально империя не была свободна в течение периода, который принято называть междуцарствием, но практически верховная власть не была установлена. Трон правителя в действительности довольно долго пустовал, чтобы соотношение политических сил внутри рейха коренным образом изменилось. В первую очередь потому, что семь выборщиков присвоили себе право назначать короля. Архиепископы Майнцский, Кельнский и Трирский, герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский, пфальцграф и король Богемии не довольствовались больше правом первого голоса. В письменных документах начала XIII века, в частности в «Саксонском Зерцале», встал вопрос об их исключительном праве на голосование. Но в 1257 г. впервые слова были подкреплены делом. Участие короля Богемии, которому противодействовал автор «Зерцала», было не без труда навязано, и так как король Богемии Оттокар желал быть уверенным в этом праве, он применил его дважды, подряд. Избирательный характер империи усилился, так как эти семь выборщиков прекрасно понимали, что никогда не лишатся своих исключительных прав. Впрочем, они очень быстро поняли, что отвечают за королевство, которое им обеспечивало безопасность, если монарх не мог справиться со своей задачей. Следовательно, они могли свергнуть того, кого выбрали. Таким образом, вырисовывалось различие между империей и императором, между государством и человеком, который руководил его судьбой.

Должность выборщиков дала право этим семи князьям, трем прелатам и четырем мирянам быть выше других членов их ордена, le Reichsfurstenstand, сформировавшегося в течение предыдущего столетия. Как они могли подняться, не встречая сопротивления тех, кто мог считаться им ровней? Архиепископы Гамбургский, Магдебургский и Зальцбургский, без сомнения, признавали превосходство своих собратьев из Майнца, Кельна и Трира благодаря той роли, которую они всегда играли в посвящении и короновании королей. В 1257 г. король Богемии, который также был графом Австрийским, был очень рад получить право голоса, чтобы использовать его дважды. Род Виттельсбахов был представлен среди избирательной коллегии пфальцграфом. Ветвь семьи, правившая в Баварии, не стремилась стать выборщиками. Почему графы Лотарингские или Брабантские оставались вне круга выборщиков и не протестовали? Трезвое замечание графа Баварского наводит на размышления о том, что после свержения Фридриха II Иннокентием IV престиж короны упал: «Пусть папа назначит короля, который ему нравится, мне все равно! Лишь бы я мог спокойно управлять своим княжеством». Возможно, это было лишь остроумной шуткой, однако во всяком случае достойной уважения за то, что разъясняет нам интересы князей. Они придавали больше значения благополучию своей земли, чем чести империи. Права, которые они приобрели со второй половины XII в. и которые Фридрих II признал за ними в 1232 г., снова сделали их хозяевами собственных земель, а изменение этих владений в государстве, естественно, волновали их в первую очередь. Кризис, начавшийся с падения дома Гогенштауфенов, укрепил их позиции настолько, что императорские институты, созданные и развитые для суверенной власти, были оставлены на произвол судьбы.

Продолжительное отсутствие короля влекло за собой разрушение целостности системы, которую методично возводили Гогенштауфены. Земли империи, дворцы, замки и города в течение целых пятнадцати лет подвергались опасности вторжения князей, которые, пользуясь слабостью или недосягаемостью монарха, не способного защищать свои права, стремились расширить свои территории. Если Римский король не мог им противодействовать, это совсем не означало, что тоже происходило и с буржуазией королевских городов. Непосредственная принадлежность к империи была одновременно их гордостью и наилучшей гарантией их свободы. Сотня городов, подавляющее большинство которых находилось на юге Майна, пользовались этим статусом. Для сохранения своих привилегий в 1254 г. города объединились в союз. Они объединились с целью обеспечить сохранение общественного порядка, свободное беспошлинное перемещение товаров и людей по дорогам и рекам. К тому времени, как умер Вильгельм Голландский, признавший это могущественное объединение, города, которые входили в состав союза, присягнули стоять на страже императорского имущества. Нельзя более четко выразить, что за неимением монарха или его наместника они создали нечто вроде отдельного округа империи.

Забота об общественном порядке усложнилась увеличением числа Fehden, междоусобиц, которых императорам никак не удавалось пресечь, несмотря на попытки свести их число к минимуму. Это увеличение, с одной стороны, по крайней мере, возникло вследствие изменения положения министериалов, которое усилилось благодаря постепенному ослаблению императорской власти. В начале XII в., эти «низшие чины», в которых потомственные дворяне видели представителей рабского сословия, влились в феодальное общество, где заняли самую низкую ступень. Поскольку их могли посвятить в рыцари, они повсеместно пользовались этой возможностью, называя себя рыцарями.

К концу XIII столетия слова ministrialis (лат. министериалы, императорские сановники) и Dienstmann (нем. вассал) устарели. Вместо прежнего сословия чиновников появилось множество мелких дворян, чьи поместья, зачастую маленькие, также непосредственно подчинялись суверену, как и города империи, а эти служащие с полным правом называли себя рыцарями империи. Рыцари обладали скорее гордостью, чем богатством. Средства, которыми они располагали, служили им для строительства замков, чаще всего небольших, но дававших им довольно безопасное убежище в случае войны. Войны, Fehde, были их страстью и приносили больше дохода, чем трат. Они велись за счет трудящихся сословий, крестьян, а особенно за счет горожан, которые могли заплатить много денег. Число областей, откуда уходили мелкие помещики в поисках добычи, а также и опасность, соответственно, возрастали. Разобщенность территорий, созданная императорами, вызывала общественный беспорядок, от которого Германия смогла избавиться лишь в начале XVI столетия.

Следы этого процесса заметны на картах, нарисованных историками, которые пытались восстановить облик Германии конца эпохи Средневековья. В областях, где некогда императоры разместили свои самые надежные позиции, а теперь старались их расширить, на территориях Франконии, Швабии и Эльзаса, в частности, нашему взору предстает мозаика, собранная из очень мелких кусков. Отличия между востоком и севером страны, где территории княжеств, казалось, могли простираться свободно, бросаются в глаза. Объясняется это тем, что с конца XIII столетия семьи, питавшие большие амбиции, перемещали центр своего влияния как можно дальше на восток.

То, что построили Гогенштауфены в Германии, разрушилось. За пределами страны их сооружение, казалось, тоже было обречено на распад. Карл Анжуйский не был доволен Сицилийским королевством. С 1263 г. он стал римским сенатором, которому папа дал имя «Миротворец», что позволило ему управлять Центральной и Северной Италией, а также контролировать банкиров Флоренции, приверженцев партии гвельфов, финансировавших эти операции. В 1269 г. в Кремоне Карл Анжуйский созвал жителей всех городов, чтоб они признали его господином. Жители многих городов покорились его власти, она казалась им более весомой, чем власть других. В частности, покорились жители Милана и Верчелли, которые ему сообщили, что их устраивает его поддержка. Они хотели скорее быть его союзниками, чем подданными. Эти недомолвки несильно беспокоили властолюбивого брата Людовика Святого, власть которого уже распространилась от Палермо до Марселя. В 1246 г. брак с графиней Прованса позволил ему обосноваться в Арльском королевстве. Ближе к северу Филипп Красивый вскоре должен был взять Лион под присмотр и сделать графом Бургундским Оттона IV, своего вассала. На всех землях, которые они контролировали, что раньше делал Карл или его внучатый племянник Филипп, французские князья создавали свои организации по образцу Капетингов. Постепенно «триада», где должны были править императоры, если не хотели быть королями, как остальные, теряла свое значение в пользу иноземных монархов. Больше практически не существовало единого государства, созданного Оттонами и Салиями, кроме Германского королевства. Да и оно начало распадаться на западе за рекой Мозель: на промежуточные страны оказывалось могущественное французское влияние.

Сколько же времени продержалась эта конструкция, давшая столько трещин и пробоин в своих станах? Те, кто претендовал на звание короля римлян, не сохранили единства сооружения и проявляли очень мало интереса к нему. После свержения Фридриха II и вынесения множества приговоров, объявленных против «змеиного рода» Гогенштауфенов, что же осталось от священной монархии, блеск которой эта семья снова хотела возродить? Не собирался ли папа вновь перенести империю и вверить ее французам, гордящимся, что ими правил Карл Великий? Немцы выступали против этой идеи. Они не могли терпеть иноземцев, которые пришли к ним, чтоб ими командовать. Ричард Корнуэльский умолял вернуть ему английских рыцарей, которые его сопровождали и подсказывали, что ему делать. При мысли, что империя может их осчастливить, высокомерие немцев потерпело жестокое оскорбление. Один из них, Александр фон Роэц, живший в римской курии и день за днем наблюдавший увеличение французского влияния, после событий 1280 г. потребовал imperium для своего народа. Он признавал за Италией sacerdotium (первосвященство), за Францией — stadium (преданность), но не согласился, чтобы имперское звание было отдано Германии. Именно империя создала единство германской нации, а германская нация теперь хотела спасти империю и сохранить ее для себя.

Нация может испытывать чувства. Она не может ни брать инициативу, ни совершать действия. Когда Ричард Корнуэльский умер, не германская нация заставила выборщиков выбрать его преемника, а папа. Действительно, если папский престол не останавливался ни перед чем, чтобы избавится от Гогенштауфенов, он не хотел, чтобы империя исчезла вместе с ними. В 1272 г. он желал этого меньше всего, поскольку положение Итальянского государства в Святой Земле вызывало беспокойство, и после двух поражений Людовика IX, последовавших одно за другим, было самое время приступить к победоносным действиям. Однако крестовый поход, который собрал все христианские народы, должен был непременно возглавить император, или, по меньшей мере, он должен был входить в число его руководителей. Альфонс Кастильский, который тогда был еще жив, умолял папу Григория X запретить выборщикам назначать нового короля. Но тот отказался: Альфонс не внушал ему доверия. Напротив, в августе 1273 г. папа призвал выборщиков сделать свой выбор как можно быстрее. Он не считал уместным рекомендовать им кого-либо, но даже если выборщики и не знали своих предпочтений, то они хорошо понимали, кого папа не хочет назначать: ни прямых потомков Гогенштауфенов, таких, как ландграф Тюрингский, внук Фридриха II, ни их явных приверженцев, таких, как герцог Баварский, которого поддерживал Конрадино. Карл Анжуйский выдвинул кандидатуру своего племянника, короля Франции Филиппа III. Без сомнений, он предполагал восстановить власть своего рода, которая ни в чем не уступала власти Карла Великого. Но папа римский посчитал не менее опасным, если его будут окружать владения Капетинга, как в свое время Гогенштауфена. Открыто не противясь великому плану Карла Анжуйского, папа римский не стал поддерживать его осуществления. Оставался король Богемии Оттокар. Он доказал свою неподдельную заинтересованность в расширение христианства, сражаясь бок о бок с тевтонскими рыцарями, которые назвали Кенигсберг «крепостью короля» в его честь. Его земли простирались от Эльбы до побережья Адриатики, поскольку помимо своей родной страны он завоевал Австрию, Штирию, Каринтию и Карниолу. Возможно, он понравился бы папе, став королем римлян?

Однако именно выборщики не захотели его. Боялись ли они выбрать настолько мощного правителя, который мог бы диктовать им свои законы? Именно это заставил Оттокара сказать архиепископ Оломоуц, его советник, когда его кандидатуру отклонили. Конечно, выборщики не испытывали никакой симпатии к нему; они его упрекали в том, что, вопреки обычаям, он прибрал к рукам крупные владения: в принципе, только правитель мог распоряжаться выморочным имуществом. Итак, король Богемии воспользовался ослаблением императорской власти, чтобы прибрать к рукам Карниолу и Каринтию. Но как приступить к выборам другой кандидатуры, кроме него? Окончательное голосование должно было быть единогласным, а король Богемии сам имел право голоса. Препятствие было преодолено: брат пфальцграфа, герцог Баварский, исполнил роль седьмого выборщика вместо Оттокара, которого отстранили от голосования. Убежденный, что выборщики не сумеют договориться, он не предпринял ничего, чтобы помешать своему провалу. Итак, 1 октября 1273 г. был избран граф Рудольф Габсбург, 24-го он был коронован и взошел на трон Карла Великого в Ахене.

Кого выборщики сделали преемником Фридриха II и длинной череды знаменитых правителей? Рудольф не имел никакого отношения к stirps regia, королевской семье, к которой причисляли себя все его предшественники. Следовало дождаться конца Средневековья, чтобы специалисты по генеалогии установили римские корни фамилии Габсбургов, присоединенных при помощи Колонна к дому Юлия. В XIII в. родословная нового избранника ограничивалась предками, которых обнаружили монахи Мюри, чей монастырь был основан одним из членов этого рода в 1020 г. Они дошли до эпохи Меровингов, и, за неимением королей, в их исследованиях нашелся герцог Эльзасский Этихо, которого легенда превратила в отца святой Одили. Крепость-эпоним Габсбург, стоявшая у слияния рек Рёс и Аар, в теперешней Швейцарии, была скромных размеров, но служила крепкой точкой опоры для предприимчивой политики ее владельцев. В 1108 г. один из них взял себе имя графа Габсбурга. Рудольф получил значительное наследство: на севере он объединил обширные владения в Верхнем Эльзасе и в Брисго, а на юге — права на Швиц и Унтервальд, ценность которых с открытием дороги Сен-Готар значительно увеличилась. Конечно, Рудольф не входил в число князей, но он не был мелким землевладельцем без состояния, на которого Оттокар, его неудачливый конкурент, смотрел свысока — устоявшийся образ, надолго запечатленный историей.

Он располагал средствами. Поскольку на момент выборов ему уже далеко перевалило за пятьдесят, у него было время приобрести опыт, а энергия, которую он проявлял, расширяя свои владения, заставляла думать, что он мог бы с той же решительностью заняться империей. В его прошлом были поступки, принесшие ему симпатии бывших сторонников Гогенштауфенов, так как он сражался в их лагере, говорили даже, что Фридрих II был его крестным отцом, но это обстоятельство могло бы ему принести враждебность Курии; однако Рим не противился его выбору и никогда не высказывал к нему недоверия. Без сомнения, он был обязан этим благосклонным отношением своей репутации набожного человека, которую ему составили его друзья, бродячие священники; они рассказывали множество поучительных историй, которые широко способствовали его популярности, так как он, кажется, действительно был популярен. Даже если не все, что дошло до нас из летописей, является истинной правдой, достоверные свидетельства рисуют образ человека, который преуспел в искусстве трогать сердца и поражать умы. Он находит слова и жесты, которых не забудут те, кто его слышал и видел, солдаты вспомнят о полководце, который, будучи голодным, как они, собирал в поле и ел репу. Один эрфрутский пивовар часто вспоминал короля, который хвалил качество его пива. О нем говорили, что он был «маленьким королем», такая оценка требует осторожности; напротив, несомненно, он умел заставить маленьких людей полюбить себя, и горожане, которых он охотно посещал, сделали столько же, как и нищенствующие монахи, чтобы он вошел в легенду. Пускай он был простоват в расчетах или полагался на свою интуицию, он знал, что делал. Его род не восходил ни к Карлу Великому, ни к Оттону, ни к Барбароссе; ему не хватало власти, которая передается по наследству от великих предков. Дар налаживать отношения с людьми был его харизмой, и он прекрасно умел им пользоваться.

Кровь знаменитых предков не текла в его жилах, но, тем не менее, он был их наследником, а наследием, которое он в свою очередь старался сохранить, он управлял как хороший отец семейства. Больше всего его подданные ждали от него сохранения мира. Накануне коронации он провозгласил всеобщее перемирие и постановил, что все незаконно взимаемые дорожные пошлины будут отменены. Назначение верховного судьи показало, что Рудольф серьезно относился к судебным органам, созданным Фридрихом II в 1235 г. Затем он сам взялся за дело и совершил поездку на запад и юго-запад империи, без колебаний разрушая замки, служившие логовом бандитов. В конце правления, перед стенами Эрфурта было казнено по его приказу двадцать девять «рыцарей-разбойников». Он направился туда в 1289 г., чтобы покончить со ссорами между ландграфом Тюрингским и его сыновьям, и покинул страну, только полностью наведя в ней порядок. Граф, который смог постоянно увеличивать свои владения, проявил те же стремления, став королем. Во время междуцарствия владения империи были разорены одними и захвачены другими. В 1273 г. в ходе общего совета князья, собранные под руководством правителя, решили, что все эти вторжения должны постоянно пресекаться. Рудольф применил политику так называемых протестов: королевские чиновники, поставленные во главе округов (Landvogteien), объединявших все, чем обладала империя в данном регионе, были ответственны за то, чтобы заставить любого, кто не имел законных прав, вернуть награбленное. В Эльзасе, Швабии, так же как во Франконии, деятельность этих чиновников, отобранных среди самых преданных слуг короля, была эффективной. Ее эффективность уменьшалась в регионах, куда Рудольф отправлялся с меньшей охотой; эта задача там была поручена князьям, которых, кажется, больше заботили их династические интересы, чем защита империи. Самым преданным и деятельным союзником Римского короля была буржуазия городов, которая под его покровительством, окончательно получила статус civitates imperii, граждане империи. Эти общины были ему благодарны за упорство в борьбе по восстановлению безопасности; они ему предоставляли войска и деньги. Действительно, когда он начал взимать с них слишком большой налог, их сопротивление было настолько яростным, что он был вынужден его уменьшить.

Родившись на юго-востоке империи, Рудольф Габсбург вынужден был покинуть этот регион, любимый и оказывавший ему поддержку. Власть, которую он считал своим долгом заставить уважать, высмеивал Оттокар Богемский: он не считал необходимым испрашивать у «бедного маленького графа» инвеституру своих ленных владений. Спустя один год и один день закон, наказывающий неверных вассалов, была введен в силу. Король Богемии насмехался над ним; в 1275 г. он был объявлен предателем и изгнан из пределов империи. Рудольф тщательно подготовил выполнение приговора. Его силы были столь велики, что Оттокар был вынужден принести публичное покаяние и в 1276 г. преклонить колено перед Рудольфом, который специально для этого случая, надел кожаный плащ разоренного мелкого помещика.

Между обоими противниками было заключено перемирие; однако не прошло и двух лет, как оно было нарушено. Военные действия возобновились, и 26 августа 1278 г. Оттокар был разгромлен и убит. Его сын Вацлав сохранил Богемию, но его австрийские владения в 1282 г. были переданы Рудольфом его собственным сыновьям, Альбрехту и Рудольфу. Событие стало историческим: отныне Габсбурги становились князьями, а эта семья, зародившаяся недалеко от Рейна, чувствовала себя на берегах Дуная как дома; она стала правящим домом Австрии.

Этот огромный успех не отвлек Рудольфа от его главной миссии — сохранения империи, под которой понимались также королевства Италии и Бургундии. В Италии папа Николай III, озабоченный сохранением могущества христианства, добился от Карла Анжуйского, чтобы тот отказался от своей роли «миротворца», и король римлян восстановил свои права на то, что он называл «мой сад». Правда, это стоило Рудольфу Романии. Папский престол требовал этого уже давно; это было наградой за его посредничество. В Бургундии дипломатия требовала поддержки военными действиями: граф Монтбельярд был призван к порядку первым, затем в 1283 г. был наведен порядок в Савойе. В следующем году Рудольф, шестидесятилетний старик, сочетался браком с сестрой герцога Бургундского, девочкой-подростком пятнадцати лет. Он полагал, что его зять поможет ему укрепить связи королевства Арль с империей; он ошибся: герцог не оказал ему никакой помощи. В 1289 г. Рудольф вновь вынужден был прибегнуть к силе: наместник Франш-Конте, Оттон, не считал себя обязанным присягать на верность никому, кроме императора, однако Рудольф был только римским королем. К тому же Оттон распространил свое влияние на имперский город Безансон. Рудольф дал ему понять его неправоту и вынудил его полностью подчиниться. На севере, на лотарингской границе, Филипп Красивый действовал, не поднимая шума. Он хотел заполучить два аббатства империи, Монтфокон и Боль; следственная комиссия доказала ему, что он не имел никаких прав на эти обители.

Шли годы, а Рудольф все еще не стал императором. Для этого, казалось бы, не было никаких препятствий. Он даже решил, что будет коронован 2 февраля, как Оттон I. Но переговоры с Папским престолом были бесконечны. Григорий X был готов встретить короля римлян и короновать его, однако в 1276 г. он умер. Его три преемника умерли один за другим, а затем к власти пришел Николай III, мечтавший перекроить политическую карту Европы: говорили, что он намеревался разделить империю и сделать из Германии наследственное королевство Габсбургов. После него Мартин IV занялся главным образом Анжуйцами, на которые в 1282 г. претендовала Сицилия. Переговоры между Рудольфом и Гонорием IV, не имевшие никакого успеха, возобновились. Рудольф чувствовал себя старым и уставшим от жизни.

Когда он почувствовал приближение смерти, он отправился в Шпейер и там умер на следующий день после своего прибытия, 15 июля 1291 г. Как он и хотел, он был погребен в Салийском склепе Сен-Дени, рядом с самым дорогим его сердцу Гогенштауфеном, Филиппом Швабским. Выбор могилы в последний раз показал, что было главной мечтой его правления — восстановление Священной империи и продолжение, таким образом, дела своих предков.

Выборщики — хозяева положения (1292–1308)?

Возвращение прежних несчастий

Последнее столкновение «наместников Господа»: Людовик Баварский (1314–1347)

Неудача Генриха VII бросила тень на престиж империи, но так как все происходило в Италии, Германия от этого не пострадала. Что из его достижений было сохранено следующим императором? Следует сразу сказать, что этот период стал самым драматичным в ее истории; все некогда перенесенные несчастья вернулись вновь: распри, войны и невозможный, но неизбежный выбор между двумя священными представителями власти, папой и императором.

Кандидатов на корону оказалось предостаточно, среди них граф Неверский, граф Геннегау и, как обычно, представитель французского дома, сын Филиппа Красивого, будущий Филипп V Длинный. На самом деле за корону боролись только две семьи — Люксембурги, которые не хотели упустить того, что они приобрели в 1308 г. и Габсбурги, старавшиеся снова завоевывать то, что они потеряли в том году. Фридрих Австрийский, называемый Красивым, и его соперник, Иоанн, король Богемии, казалось, имели равное количество шансов получить корону. Во избежание гражданской войны Люксембурги поддержали кандидатуру Людовика Баварского, отношения которого с кузенами, представителями дома Габсбургов, были более спокойными, хотя совсем недавно они были на короткое время нарушены. Людовик, герцог Верхней Баварии, возможно, был человеком, способным установить мир повсеместно. Обманчивое заблуждение: 19 сентября 1314 г. представитель Кельна, пфальцграф, герцог Саксоно-Виттенбергский и Генрих Каринтийский, который всегда считался королем Богемии, избрали Фридриха Красивого, а на следующий день выборщики Майнца и Трира, герцог Саксоно-Лауэнбургский и Иоанн Люксембургский, который также называл себя королем Богемии, проголосовали за Людовика Баварского. Следует отметить, что обе партии выборщиков, Саксонская и Богемская, были представлены двумя людьми. Состав избирательного корпуса был зафиксирован только обычаем; в данном случае отсутствие письменных законов вызывало распри. Они длились восемь лет; силы обоих лагерей были почти равными. В 1318 г. три выборщика-священника оказались вне игры, заявив, что они не поддержат более никого из враждующих. В конечном счете именно сила оружия склонила чашу весов в сторону Людовика; он сразился с Фридрихом в Мюльдорфе и взял его в плен.

Его победа не означала наступления мира, который был просто необходим. Конфликт поменял и театр действий, и их уровень. Папство, расположившееся на окраине Французского королевства, в Авиньоне, оправдывало эту ссылку, считавшуюся временной, утверждая, что нужно восстановить порядок на полуострове, прежде чем возвращаться в Рим. Легат Бертран дю Пуже занимался этим уже в течение двух лет с жестокостью, стоившей ему резкой неприязни, когда Людовик Баварский, наконец, почувствовав себя хозяином, заявил свои права на Италию. Его посланники вступили в переговоры с миланцами. Они выступали в качестве наместников Римского короля и незамедлительно столкнулись с представителями папы. Этот конфликт поднимал принципиальный вопрос: папа утверждал, что он является наместником империи в Италии, в то время как императорский трон пустует. Итак, с точки зрения Иоанна XXII трон пустовал, поскольку назначение Людовика Баварского не получило епископского одобрения.

8 октября 1323 г. папа заявил, что «баварцы» узурпировали права, воспользовавшись ими; если бы он не отказался от этих слов через три месяца, его бы отлучили от церкви. Тем временем викариат империи в Италии вернулся к королю Неаполя Роберту Анжуйскому. Этот ультиматум начал ссору, которая продлится около четверти века. Суверенный понтифик был тем более расстроен, потому что Рим не находился больше в Риме. Нужно было заставить христианский мир понять, что эта перемена местопребывания нисколько не затрагивала власти преемника Петра. Иоанн XXII обладал характером, не склонным к компромиссам. Превосходный юрист, он намеревался добиться следования установленным законам вплоть до йоты. Людовик был настроен не менее решительно, чем папа, защищать то, что, по его мнению, представляло честь империи. Не думая уступать, он дал отпор: в период с декабря 1323 по май 1324 г. появилось три «апелляции». Адресованные, прежде всего, папе, они также обращались ко всем тем, кто в Германии, и прежде всего в городах, был способен понять смысл спора. 14 июля 1324 г. Иоанн XXII сместил Людовика Баварского, предварительно отлучив его от церкви 23 марта.

Людовик Баварский сопротивлялся папе еще сильнее, зная его уязвимость. Авторитарная политика Папского престола создала ему врагов. Централизация власти, осуществляемая все более и более неуклонно, поскольку она оправдывала снятие аннатов, возмущала обычных раздатчиков бенефиций, чьи преимущества она уменьшала, доводя до крайней нищеты налогоплательщиков. Роскошный двор, устройство которого в Авиньоне стоило немалых средств, раздражал христиан, которые серьезно относились к евангельским заповедям. Таковых было большинство в сфере влияния нищенствующих орденов. Часть францисканского ордена, который проповедовал полную бедность, была глубоко возмущена богатством высокопоставленных духовных лиц. Некоторые из этих «духовников» исповедовали йоахизм, который провозглашал наступление новой эры. Осужденные папством, преследуемые внутри своих религиозных орденов, они могли подумать, что являются единственными отверженными. Однако в 1323 г. для них было неожиданностью узнать, что большинство их братьев во главе с магистром ордена поддерживают их в противостоянии папе, который только что осудил принцип, разделяемый большей частью францисканцев, — личную бедность Христа. Обнародовав это, Иоанн XXII нажил себе противников во всем христианском мире, в том числе талантливых теологов, как, например, Уильям Оккам. Людовик понял, что у него в руках довольно опасное оружие, которое может серьезно ранить папу. Он встретился с изгнанными францисканцами. К ним присоединился Марсилий Падуйский, чье главное произведение «Defensor pacis» («Защитник мира») подчиняло духовную власть светской. По совету этого генерального штаба, по-своему революционного, Людовик отправился в Рим. В Капитолии он совершил совершенно новую коронацию: Чиарра Колонна, представляющий римский народ, возложил диадему на голову правителя, а францисканец был избран папой под аплодисменты толпы. 17 января 1328 г. этот антипапа, Николай V, совершил обряд коронации в соборе Святого Петра в Ватикане. Триумф императора был лишь видимостью: он не смог обуздать Роберта Анжуйского. Повсюду бунтовали гвельфы. Николай V в испуге сам отправился каяться в Авиньон. Людовик Баварский вновь перешел Альпы в феврале 1330 г.

Час победного переворота не пробил; защита папства оставалась крепка. Людовик Баварский искал решение путем переговоров, так как конфликт посеял сомнения в умах: интердикт, провозглашенный Иоанном XXII против сторонников императора, разрушал религиозную жизнь. Священники, применявшие этот вид духовной блокады, были изгнаны из городов, которые отказались оставить правителя. В 1325 г. Людовик освободил Фридриха и даже сделал его своим соправителем. Позднее Людовик полагал, что он мог бы примириться также с Люксембургами, но их согласие было скорее внешним, чем внутренним. Иоанн Богемский под предлогом помощи императору пытался присвоить себе сеньориальные права в Италии на земли от Люка до Реггио. Он сблизился даже с Филиппом VI, став его преданным человеком. Самое главное оставалось неосуществленным — заключение мира с папой.

Переговоры начались в 1330 г., но и в 1337 г. они оставались безрезультатными. Мнения слишком разошлись: Людовик был согласен признать свои ошибки, но он категорические отказывался, чтобы его восшествие на престол зависело от согласия папы. В конце концов Папский престол смирился с этим требованием. Бенедикт XII, сменивший в 1334 г. Иоанна XXII, проявил себя не более сговорчивым, чем его предшественник, хотя формально тот и был гибче. К существенным различиям добавилась медлительность крайне сложной канонической процедуры.

В 1338 г. Людовик сменил тактику. Он чувствовал, что в стране папство становится непопулярным. «Planctus ecclesiae in Germaniam» молодого священника Конрада Мегенбергского выражало боль немцев, ощущавших презрение и заброшенность, в то время как их рыцарская самоотверженность и смелость должны были им принести уважение суверенного понтифика. В городах, буржуа, страдавшие от интердикта и не находившие в размышлениях мистиков и «друзей бога» сил стойко держаться, испытывали горечь, которая грозила обернуться мятежом. 17 мая 1338 г. Людовик обнародовал манифест «Fidem catholicam» («Преданным католикам»), в котором провозглашал, что император занимает такой же высокий пост, как папа, что он поручил свои полномочия от выборщиков и не нуждается в епископском одобрении, чтобы выполнять свою миссию. Наконец, заявлял он, настоящий церковный собор, представляющий всеобщую Церковь, стоит выше соборов, которые папа созывает и распускает по своей прихоти. 16 июля выборщики, собравшиеся в Ренсе, совершили поступок большой важности: впервые они собрались не для того, чтобы избрать или низложить правителя, а чтобы защитить интересы империи, представителями которой они себя считали. Итак, в данном случае они поддержали Людовика и заявили, что выборов достаточно, чтобы назначить законным правителем того, кто был выбран голосованием. 4 августа основное положение Licet juris утверждало то же, на этот раз от имени императора.

Наконец, 5 сентября в Кобленце, во время торжественного заседания Людовик назначил Эдуарда VII, являвшегося его союзником против Франции и присутствовавшего там, наместником империи. Никогда, без сомнения, положение императора не было столь сильным, как в тот момент. Удалось ли ему из конфликта с Папским престолом, длящегося пятнадцать лет, вынести национальную идею, поборником которой он был?

Именно территориальная политика принесла ему не народную популярность, а поддержку князей. Он усилил Баварию, превратил Мюнхен в свою столицу, а монастырь Эталль в резиденцию рыцарского ордена, преданного ему. В 1324 г. он передал Бранденбург, ставший выморочным имуществом, своему сыну Людовику. В том же году он сочетался вторым браком с наследницей Геннегау и Голландии. В 1341 г., вопреки законам, новый маркграф Бранденбургский женился на графине Тирольской, уже вступившей в брак с сыном Иоанна Богемского. Наконец, в 1345 г. он завладел от имени своей жены Геннегау и Голландией, граф которой умер в бою, оставшись бездетным. Еще раз правитель смог создать власть, переходящую по наследству, которая давала ему преимущество в империи. Но князья поддались на предложения Люксембургов, поощрявших Климента VI, друга их семьи. 11 июля 1346 г. Карл, маркграф Моравский, сын Иоанна Богемского, был избран Римским королем своим отцом, герцогом Саксонским и тремя церковными выборщиками во главе с Бодуеном Трирским.

Должна ли была снова в Германии разгореться гражданская война? Если князья боялись господства Людовика и бросили его, то что делало городское население? Истерзанные нескончаемым интердиктом, согласились ли бы они повиноваться Карлу, который был всего лишь Pfaffenkoenig, «королем курии»?

В 1346 г. никто не знал, что на этот раз им уготовано судьбой, никто не предполагал, что будущее, вместо того чтобы преподнести худшее, доверит новому избраннику подготовить лучшее — реформы империи.

Карл IV (1346–1378)

Князь, которого выборщики выбрали занять трон 11 июля 1346 г., Карл Люксембургский, не был новичком; к тридцати годам он уже набрался опыта.

Сын Иоанна Люксембургского, короля Богемии, в которого роду насчитывалось множество известных предков. Конечно, в том, что он вел свой род от Карла Великого через герцога Брабантского, был уверен только он, но ему не нужно было далеко ходить, чтобы найти двух императоров в своем генеалогическом древе: Генрих VII был его дедушкой, Рудольф Габсбургом — его прадедом; совсем как Оттокар Богемский, противник несчастного Рудольфа. Наследственность, доставшаяся Карлу, была разнообразной и блестящей; по матери, последней представительницы рода Пржемысловичей, он был славянином; немцем он считался по Габсбургам; что касается Люксембургов, то они были так близки с Францией, что в их крови также должна была остаться и французская капля. В его родословной было множество честолюбивых политиков, создавших обширные территориальные владения. Беспокойная жизнь Вацлава (а именно это имя было ему дано при крещении) не позволяла ему воспользоваться прирожденными дарованиями. В трехлетием возрасте его отлучили от матери, чтобы исключить влияние чешского дворянства, он протестовал, пока его на долгое время не заперли под стражей, и это воспоминание не покидало его никогда. Уже будучи взрослым, он иногда запирался в полутьме. Через четыре года, в 1325 г. в его жизни произошли новые перемены: ребенка отослали к его крестному отцу, королю Франции Карлу IV, который тут же дал ему свое собственное имя, чтобы не смущать французов, в большинстве своем не знавших, что в святцах был святой Вацлав. Парижский двор был хорошей школой, а молодой Карл прилежным учеником. У его наставника аббата Феканаа окажется столь же блестящее будущее, как и у будущего императора: однажды он станет папой Климентом VI. Брак Карла со сводной сестрой Филиппа VI де Валуа Бланш еще крепче связал его с домом Лилий.

На смену обучению пришел первый опыт. На практике Карл показал все, что требовало искусство управления. Вместе со своим отцом, стремившимся создать второе королевство в Северной Италии, а затем заняв его место, он еще юношей воспринял опыт дипломатов, виртуозно владевших итальянской наукой тонких политических интриг, и кондотьеров, взаимно прибегавших к хитрости и действовавших решительно. Он проявил себя смелым, но питающим отвращение к войне. Призванный королем Иоанном Богемским занять место маркграфа Моравского, он снова вспомнил свой родной язык, обуздал дворянские распри и попытался заделать брешь, которую отцовская расточительность создала в финансах королевства. Он проявил себя достаточно зрелым, когда наставлял младшего брата, вступившего в брак с наследницей Тироля в тайне от властей. Тем временем Иоанн Богемский потерял зрение. В 1339 г. Карлу пришлось ему помогать и даже заменять его. Между отцом и сыном не было согласия. И стиль двора, слишком пышный по мнению Карла, и нерешительная политика короля, мысленно осуждаемая наследником, лишь усугубляли отношений между ними. Ян едва не отказался признавать сына стоим преемником.

О Карле, обладавшем богатым опытом, дополненным многочисленными поездками по всей Европе, нам известно довольно много, не только из его собственной автобиографии, но также по сведениям летописцев, таких как Виллани, не отличавшемся снисходительностью. Иллюстрации демонстрируют нам прекрасную серию портретов, на которых его лицо почти всегда освещено улыбкой, доброжелательной, по мнению одних, снисходительной по мнению других; оба толкования не исключены. Личность Карла была слишком многогранной, чтобы одно изображение могло передать все ее стороны. Обычно он умел контролировать свои чувства, однако несколько раз ему случалось разрыдаться или не совладать со своей яростью, и все же эти моменты слабости случались редко и продолжались недолго. Его разум постоянно бдил, даже когда его взгляд казался отсутствующим. Чтение и размышления наполняли его внутренний мир, подготовленный к пониманию ученых и поэтов, чьим меценатом и другом он был. Обладая посредственным здоровьем, он должен был развивать свои физические силы, чтобы не щадить себя в работе, вопреки доводам разума. Правление было его настоящей страстью.

До прихода к власти он накопил богатый опыт, однако вовсе не был им удовлетворен, он постоянно стремился расширять и углублять свои знания, осознавая их ценность. Его приближенные, которых он умел выбрать, никогда не были «серыми кардиналами»; он не хотел ни от кого зависеть. Зная множество языков, он чувствовал себя вполне свободно на переговорах. Неутомимо участвуя в них, он был то гибок, до такой степени, что итальянцы его считали торговцем, то непоколебим, поскольку он никогда не упускал из виду своей цели. Его миссия служила высокой идее. Империя была защитой Церкви, а император — руководителем христианского народа. Карл Великий открыл путь, которого следовало придерживаться. В некотором смысле Карл считал себя живым воплощением известного тезки, память о котором хранили церкви, часовни и замки от Ахена до Праги, от Карлсхофа до Карлштайна. Не было ли знаком судьбы то, что во Франции Вацлав превратился в Карла? Впрочем, в 1339 г. будущий Климент VI ему сказал, что однажды он станет императором, подтвердив откровение ангела, пришедшего к нему во сне шестью годами раньше. Глубоко верующий, он серьезно относился к священной стороне своей деятельности, не будучи, однако, марионеткой в руках священников (Pfaffenkoenig). Конечно, он старался сотрудничать с ними, но не желал быть их креатурой. Карл не мечтал о Священной империи, он воспринимал ее такой, какой она есть. На службе идеалу правитель был реалистом.

Он был последователен и расчетлив. Он тщательно подготовился к своим выборам, поскольку условия складывались не самым благоприятным образом. Неприятности, которые Людовик Баварский причинил его младшему брату в Тироле, задели его за живое. В 1342 г. он наказал того, кто ущемил интересы его семьи. Его поддерживали король Богемский, его отец, и герцог Саксонский; соседство с Виттельсбахами в маркграфстве Бранденбургском не беспокоило его. Архиепископ Майнца был другом Люксембургцев. Балдуин был двоюродным дедушкой Карла, но его следовало вывести из-под влияния Людовика, дав много денег как выборщику от Кельна. Самым простым было повлиять на Авиньон, где царил бывший наставник Карла Климент VI. Кандидат на корону обещал отменить меры, принятые его дедушкой Генрихом VII и признал Святого отца наместником империи, пока трон оставался незанятым. 28 апреля 1346 г. папа побудил выборщиков заменить Людовика, что они сделали 26 июля. Первый этап был преодолен, оставалось ждать результата. Сразу после избрания Карл, который, как и его отец, был предан дому Валуа, посчитал своим долгом выполнить свои обязательства и, как его отец, король Богемии, маркграф Моравский, Romanorum rex electus, последовал за своим зятем Филиппом VI в Креси. Иоанн Слепой героически встретил там свою смерть, а Карл всего лишь был побежден, но Климент VI напрасно пел ему дифирамбы, ставя в пример Карла Великого: немецкие города, задетые за живое интердиктом, не желали ничего знать о том, кого они считали Pfaffenkoenig. Он вынужден был спешно короноваться 26 ноября в Бонне. Поход на Тироль резко изменил ход событий весной следующего года. Людовик и не думал слагать оружие, однако был сражен сердечным приступом 11 октября 1347 г. Между тем победа не была окончательной; надо было еще отклонить кандидатуру графа Гюнтера Шварцбургского, кредитора маркграфа Бранденбургского, которого последний желал сделать антикоролем (январь 1349 г.). Карл сумел его изолировать. Гюнтер вышел из игры в мае. Почти через три года после своих выборов Карл наконец был признан своими подданными. Чтобы отметить этот успех красивой церемонией, он повторил свою коронацию в Ахене 25 июля.

Оставалось только надеть императорскую корону. Воспоминания о его пребывании в Италии были еще довольно свежи, чтобы ему хотелось вновь туда отправиться. Нужно было не позволить заманить себя в ловушку на полуострове, как это случилось с его дедушкой Генрихом VII. Кола де Риенцо попытался его прельстить своими революционными проектами — восстановить империю в Риме означало открыть эру разума, эпоху братства человеческой истории. Но Карл был безразличен к славе подобного рода. Он послал к папе своего представителя, чтобы убедить его в отсутствии каких-либо намерений обосноваться в Вечном городе. В октябре 1354 г. в сопровождении лишь трехсот всадников он преодолел Альпы, 6 января 1355 г. в Павии получил корону ломбардцев и продолжил свой путь, старательно пытаясь не вмешиваться во внутренние дела городов. Он довольствовался лишь назначением с помощью денег наместников империи. В Риме, посетив соборы как простой паломник, он заставил кардинала Остийского короновать себя в Латеране на Пасху и снова отправился в путь тем же вечером, чтобы показать, что он не собирается делать Рим своей столицей. На обратном пути он столкнулся с бунтовщиками Пизы. Итальянцы, мечтавшие о восстановлении Римской империи, гуманисты в своем большинстве, были недовольны. Их упреки не тронули сердца императора. Он получил в Италии все, за чем приехал, корону и деньги — много денег, около 800 000 флоринов, из которых 100 000 были выплачены только флорентинцами! Дело, ждавшее его в Германии и Богемии, было срочным и деликатным; итальянские мечты не могли его от этого отвлечь!

«Империя? Вы не видите, что это за чудовище?» — цитируя Тиберия, резко ответил Карл IV Петрарке, просившему его восстановить империю на античный лад. Чудовище, конечно, но его нельзя было оставлять в том состоянии, к какому привела его растерзанная история. Через некоторое время после своего пребывания в Италии император созвал съезд, открывшийся в Нюрнберге 25 ноября 1355 г. Навести порядок в учреждениях и исправить самые серьезные из их ошибок, таковой была обширная программа, которую Карл объявил собравшимся, и лишь часть ее могла быть реализована. Нескольких недель заседаний оказалось недостаточно, чтобы доработать все, что было решено. Работа возобновилась в Меце, где на Рождество 1356 г. был опубликован свод законов.

Это был тот самый императорский указ (Kaiserliches Rechtsbuch), называемый обычно, начиная с XV века Золотой буллой. Из тридцати одного пункта, составившего основной документ, только четыре не касались выборов короля римлян: запрещение Fehde, запрет на создание городских союзов и право горожан принимать в свою среду людей, не живущих в городе, наконец, запрет на сбор незаконных дорожных пошлин. Все остальные тщательно определяли выбор правителя и статус принцев, входящих в число выборщиков. Первая проблема, которую важно было решить, была проблемой избирательного права. Никто не отнимал этого права у архиепископов Трирского, Кельнского и Майнцского; не помышляли также о том, чтобы его забрать у короля Богемии, но у Саксонского дома было две ветви. Из них была выбрана Виттенбергская. Виттенсбахи были наместниками Рейна и герцогами Баварии. Только первые могли пользоваться избирательным правом, таким образом, старший из братьев, владевший Бранденбургским маркграфством, был назначен выборщиком. Чтобы избежать в будущем неразберихи и споров, электорат был объявлен неделимым. Избирательное право передавалось по наследству по прямой линии; в случае несовершеннолетия выборщика самый старший из дядей принца мог бы голосовать за него до тех пор, пока ему не исполнилось бы восемнадцать лет. Если род угасал, император был волен назначить на его место другого по своему усмотрению, за исключением Богемии, так как право избирать нового монарха в этой стране принадлежало ее выборщикам.

Ни одна деталь избирательной процедуры не была упущена; даже письма созыва должны были повторять слово в слово образец, приведенный в Булле. Дата выборов назначалась архиепископом Майнцским, рассылавшим приглашения; выборщики, собравшись в церкви Святого Варфоломея во Франкфурте, объявляли о своем решении в строгом порядке, архиепископ Майнцский, собиравший голоса, сам голосовал последним. Результат достигался большинством голосом; было необходимо набрать по крайней мере четыре голоса, даже если не все выборщики присутствовали; при необходимости получивший три голоса мог проголосовать за себя. Точность этого устройства сводила к нулю опасность возникавших сомнений и споров; находить законные причины для назначения антикороля не представлялось более возможным. С другой стороны, драматическая история взаимоотношений духовенства и империи была закрыта. Монарх, которого не без причины считали «ставленником священников», решил, не откладывая, решить эту проблему. В булле ничего не говорилось об утверждении и подтверждении выбора суверенным понтификом, не упоминался и викариат, к которому Папский престол стремился во время безвластия в империи. Эта функция была взята на себя двумя «опекунами» (provisores), герцогом Саксонским для стран саксонского права и наместником для стран франконского права. Избранник, rex in imperatorem promovendus, был действительно тем, кто должен был впоследствии надеть императорскую корону. Чтобы ясно показать, что они избирают будущего императора, а не короля немцев, выборщики обязаны были знать славянский и итальянский языки и обучать им своих детей. Преемник Людовика Баварского, таким образом, принял необходимые меры, чтобы интердикт никогда больше не затронул его государства и чтобы распри между «двумя половинками Бога» закончились раз и навсегда.

Карл IV вступил в союз с семью князьями, ставшими выборщиками, так как он подтвердил избирательный характер империи. Страх возвратиться к наследственной монархии был окончательно изжит. Удивительно, но существующая наследственность не встречала впредь того же сопротивления, как в прошлом, так как выборщики не подвергали опасности свои права, соглашаясь избрать сына умершего правителя ему на смену. Роль выборщиков была не только подтверждена, но и расширена. Золотая булла превращала выборщиков в соправителей императора, который, по крайней мере раз в год, обсуждал с ними дела королевства. Кроме того, эти «столпы империи» заняли, естественно, привилегированное место в политике государства, противостоять им означало подвергнуться гонениям, предусмотренным для государственных преступников. Выборщики обладали столь обширными привилегиями, что могли сравниться с суверенными государствами. Большая часть королевских прав была передана им. Они не могли представать перед иностранным судом, и вердикт суда выборщиков считался окончательным, за исключением отказа в правосудии. Это правило не касалось Богемии, которая в данном вопросе пользовалась полной независимостью. Курфюсты, Kurfursten, пользовались правом Landeshoheit, территориального суверенитета. Таким образом, они отличались от других членов Reichsfurstenstand, а потому неизбежно князья, чей статус не был определен Золотой буллой, попытались также приобрести привилегии, переданные членам избирательного корпуса. Зять Карла Рудольф Габсбург немедленно воспользовался такой возможностью.

Золотая булла, бесспорно, прояснила положение: империя, которая долгое время шла к этому, была отныне объединением княжеств, располагавших широкой самостоятельностью, а в семи случаях чуть ли не суверенитетом. Император был чем-то вроде президента государственного образования, который современные конституционалисты назвали бы федерацией. Но какова была роль этого президента? Заботиться о целостности этого единства? Конечно. Придать действиям князей, которые по праву получили свою власть из его рук, необходимую законность? Несомненно. Эти задачи могли быть выполнены без больших финансовых вложений, но были и другие, стоившие очень дорого. Общественный мир был заботой, терзающей слабых. Fehde не были запрещены полностью; ограничение действия того, что оставалось правом, требовало значительных средств; судебные органы и полиция всегда были очень тесно связаны с финансами. Итак, денежных средств у императора было очень мало. Доход от того, что оставалось в его владениях, был весьма посредственным. Только имперские города приносили правителю ощутимый доход, но его было недостаточно, чтобы покрыть расходы, которых все более и более требовали развитие административных служб и военные кампании. Эти скудные ресурсы были подобны шагреневой коже: их часто оставляли в залог кредиторам, соглашавшимся предоставлять императору необходимые средства. В этих условиях было невозможно создать органы, необходимые для поддержания имперской власти. Карл, изучивший французскую модель управления во время своего пребывания в Париже, знал, каким должно быть государство, достойное этого имени. То, чего Карл IV как император не мог осуществить в пределах империи, Карл — король Богемии постарался воплотить в стране, которую он считал своей родиной; там ему ничто не мешало.

По матери Карл принадлежал к роду Пржемысловичей; с их кровью он унаследовал их амбиции. В центре Восточной Европы, где поле деятельности было более просторным, чем на западе, Богемия, защищенная с трех сторон горами, казалась, создана в качестве отправной точки для военных походов на север по течению Эльбы или через Моравию до долины Дуная. Карл постоянно использовал это стратегическое положение. На севере он присовокупил к завоеваниям своего отца Лужицу и Силезию. С трудом, в результате войны, ему удалось покорить Бранденбург. В западном направлении он возвел бастион, образовавший четырехугольник на подступах к Богемии, и убедился в верности Гогенцоллернов, бургграфов Нюрнбергских, охранявших подступы к Франконии. Наконец, он присоединил Вертайм к Богемии, чтобы на пути во Франкфурт все остановки совершались на его территории. Еще до Габсбургов, постоянно использовавших этот метод, Карл пользовался брачными союзами для расширения своих земель. Соглашения подобного рода привели к двум еще более значительным расширениям. Карл пришел к соглашению со своим зятем эрцгерцогом Австрийским, что в случае угасания одного из их родов все наследство должно перейти ко второму. А брак его сына Сигизмунда со старшей дочерью Людовика Анжуйского, правителя Польши и Венгрии, позволял надеяться, что Люксембурги воцарятся с обеих сторон Карпат, на землях Украины и в пуще.

Таким образом, наследные владения Карла охватывали обширные территории. Тем более было необходимо его наладить там сильные структуры, объединявшие различные элементы. Особый статус королевства Богемии внутри империи был санкционирован Золотой буллой. Она превратила его в единственный электорат, который не мог стать выморочным имуществом, с полностью независимой судебной системой. Карл сам подтвердил законодательство своих предшественников, запрещавших раздел государства. «Корона Богемии» превосходила границы этой страны, так как она объединяла Моравию, Силезию, Лужицу и даже Верхний Пфальц, считавшийся «Новой Богемией». Карл стремился превратить эту территорию в пересечение торговых путей молодой Восточной Европы, где пробуждалась коммерческая деятельность. Привилегии привлекли к Праге торговцев Нюрнберга, Гамбурга и Любека. Проект сотрудничества с Венецией рассматривал перемещение к востоку путей, связывающих Балтийское и Северное моря с побережьем Адриатики. Новые торговые пути проходили вдоль Эльбы и пересекали Влтаву по длинному мосту в Праге, под окнами королевского дворца. Серебряные рудники Кутна Горы и железные месторождения Верхнего Пфальца интенсивно разрабатывались.

Все эти ресурсы были тщательно описаны и учтены. В «Новой Богемии» — «малый оброчник» (Saalbuchleiri), в Бранденбургской марке — Landbuch фиксировали подробные результаты сбора информации. Эти документы (и прежде всего Landbuch) продемонстрировали серьезность проблемы бесчинств рыцарей-разбойников. Реакция правителя была быстрой и беспощадной: логова грабителей были разрушены, а количество королевских замков значительно увеличено. Самые безопасные служили резиденцией Карлу во время путешествий, например Лауф, зал приемов которого был украшен оружием родственников и представителей городов Богемии, или Тангемунд, на берегах Эльбы, которую «царственный торговец» мечтал превратить в главную артерию своих земель.

Карл, который провел восемь лет в Париже и знал Авиньон, понимал, как важна для государства столица. Он задумал сделать из Праги второй Рим. Архитекторов, которым он поручил перестроить Градчаны, вдохновило здание Лувра, а Матье д’Аррас, начавший строительство собора Святого Вита, равнялся на французскую архитектуру. Правда, его преемник Петер Парле коренным образом изменил стиль здания. Как французская монархия и Папский престол, «корона Богемии» должна была обладать административными службами, канцелярии которых находились под присмотром правителя. Два человека, Дитрих из Портиц, монах-цистерцианец, которого Карл сделал своим финансистом, прежде чем поручить ему архиепископство Магдебургское, и Ян из Неумаркта, канцлер, любитель красноречия, искусно управляли людьми, штат которых всегда оставался меньшим, чем штат папы или короля Франции. Возможно, чтобы облегчить набор служащих, в 1348 г. Карл основал университет, который до сих пор носит его имя. Этот пражский studium generale, заимствуя некоторые черты своей организации в Париже и Болонье, имел свои особенности, например колледж, где жили преподаватели, содержание которых освобождало их от материальных забот. Наличие преподавателей и студентов весьма способствовало оживлению городка. Внутри изгиба, образованного Влтавой, вырос «новый город», который планомерно расположился вокруг трех рынков. Подобное городское расположение стало считаться одним наиболее из удачных на Западе. Насчитывавшая почти тридцать тысяч жителей Прага далеко обогнала другие восточноевропейские города. Как и папы в Авиньоне, Карл смог вскоре создать образцовую столицу.

Между тем успех не был полным. Пристрастие Карла к праздникам, которые страстно любила знать, было намного меньшим, чем у его отца. Поэтому его окружало лишь небольшое число аристократов. Император часто сам отправлялся в Карлштайн, воплощавший его мечтания в камне, более подходивший для хранения чаши Грааля, нежели для «судов любви», служивший местом хранения императорских регалий. Там была темная спокойная комната, где монарх любил подолгу предаваться размышлениям. Ему не удалось ни завоевать любовь высшей аристократии, ни уменьшить права дворянства в Богемии. Устав, называемый Maiestas Carolina, лишал его и статуса последней инстанции правосудия (эту функцию должен был осуществлять Верховный суд), и его обязанностей хранителя традиций, которые теперь были окончательно зафиксированы в письменном виде. Сопротивление было столь сильным, что Карл вынужден был уступить. Чтобы спасти свое положение, он стал утверждать, будто бы Maiestas погиб при пожаре. Ему удалось достигнуть лишь одной договоренности с дворянами: выборы короля могли произойти только в случае, если бы род Люксембургов угас. Эти несколько штрихов только полнее обрисовывают сложившуюся ситуацию. Действительно, Карл заслуживал называться отцом Богемии.

Прозванный «Отцом Богемии» своим далеким преемником, Максимилианом, Карл IV был пожалован этой похвалой только для того, чтобы тотчас же стать vitricus imperii, отчимом империи. Был ли этот упрек так же заслужен, как и комплимент? Безусловно, нет.

Сначала давайте отметим, что Карл не оставался в заточении в своей дорогой Богемии. Здесь он провел половину из тридцати двух лет своего правления, другая половина прошла в остальных частях империи. На пути своих поездок он останавливался в пятистах местах к востоку от Эльбы и в четырехстах к западу от реки. Иными словами, пребывая в Богемии, он не забывал про империю в целом. Здесь он предавался размышлениям о Карле Великом.

В Праге находился коллегиальный собор Карлсхоф, посвященный императору, канонизированному Барбароссой. В Карлсштайне хранились меч, держава и корона, принадлежность которых традиция приписывала самому известному из франков, и эти предметы выставлялись как реликвии для почитания их приверженцами, собиравшимися у подножия башни Святого Таинства раз в год, в день празднования воинства Христова. В доказательство того, что Богемия и империя неразрывно связаны, святые Вацлав и Карл Великий оба были признаны покровителями часовни, основанной в древнем дворце Каролингов, Ингельхейме. Частые посещения и строительство красивейших готических хоров в придворной часовне Ахена ясно показывали, как сильно Карл дорожил столицей своего предшественника.

В одинаковой мере просвещенный и набожный, император поддерживал регулярные отношения с представителями итальянского гуманизма, например с Петраркой, а также менее известным автором Никколо деи Беккари, который выступал в пользу восстановления империи в самой Италии. Его идеи не имели большого успеха, так как Карл был реалистом, очень ревностно относившимся к правилам веры, с недоверием воспринимал идеи с оттенком авероизма и йоахимизма. Но он был не против поддержать этих соперников Вергилия. Он заимствовал у них также высказывания, которые вставлял в канву некоторых своих актов. Таким образом он напоминал, что только правитель империи мог быть назван Августом, потому что в его обязанности входило нести народам справедливость. В письме к князю Литовскому он именует себя monarcha mundi. Это послание, призывавшее его получателя принять крещение, приравнивало монарха к череде правителей-миссионеров, Константину, Карлу Великому и Оттону Великому. Признанный Церковью, недавний Pfaffenkoenig не забыл, какие задачи несло это звание. Вместе с папой он думал, что освободил христианство от великих походов, послав их навстречу туркам. Эти случайно собранные крестоносцы дошли только до Эльзаса и разграбили его в 1365 г. Тремя годами позже он присоединился к Урбану V в Риме, где этот папа намеревался устроить свою резиденцию. В течение двух месяцев две самые высокие власти христианского мира проявляли совершеннейшее согласие. Этот поворот не переставал поражать современников. Каносса канула в лету!

Император, приказавший выборщикам обучать своих сыновей итальянскому и славянскому языкам, должен был заботиться о том, чтобы империя сохраняла свой наднациональный характер. Связи с Италией были очень редкими, но Карл позаботился об этом; он был коронован в 1354 г. Позже он назначил наместников в этот «сад империи», которым в его глазах являлась Ломбардия. Висконти, который походя был отстранен от власти, должен был вернуть свой викариат. Ощутимым преимуществом было то, что эти титулы предоставлялись или возвращались посредством денег. Королевство Бургундии не пыталось вернуться к независимости, но оно подвергалось посягательствам французской монархии, которая уже давно увеличивала и усиливала вассальные отношения с домами, находившимися на востоке Роны. Карл старался показать, что сложившееся положение ему не безразлично. В 1365 г. в монастыре Св. Трофимия он получил корону Арелатского королевства, как некогда Барбаросса. Он основал два университета в Оранже и Женеве. Без сомнения, он также понимал, что, несмотря на его усилия, ослабление императорской власти продолжилось бы. Значимым решением стал отрыв графства Савойи, контролировавшего важнейшие стратегические пункты, от Бургундии и присоединение его напрямую к империи. Викариат целого королевства был передан сначала будущему Карлу V, а затем будущему Карлу VI. Поскольку владение Дофине делало их в принципе вассалами императора, почему бы им было не стать представителями государства, которое, казалось, все больше стремилось к западу. Франция за Маасом вела себя не менее предприимчиво, чем за Роной. В Лотарингии Карл располагал небольшими средствами воздействия, однако он попытался приостановить там нарушение императорского суверенитета. Опираясь на договор о превращении Бара в ленные земли, он сделал графа Бара князем империи, а правителя Понт-а-Муссона — маркграфом. Неслучайны были и торжественное принятие Золотой буллы в Меце, и тем более выбор человека, ответственного за проведение этой церемонии, — королевского чиновника Шомона, находившегося в изгнании. Тот факт, что дофина Карла, избежавшего участи своего отца и брата, взятых в плен англичанами после поражения при Пуатье, пригласили присутствовать при этой демонстрации императорской власти, также не был лишен смысла. Эти действия имели тем большее значение, что Карл IV был вассалом Христианнейшего короля и выполнил свой долг, сражаясь при Креси. Необходимо было защитить права империи, даже если союзник, тем более родственник, пытался действовать им в ущерб.

На востоке Карл не сделал ничего, чтобы помешать королю Польши Казимиру готовить завоевание Померании, принадлежавшей в то время тевтонским рыцарям, так как император считал, что Пруссия в действительности не является частью империи. Поскольку князь Литовский в 1359 г. оставил без ответа посланное ему Карлом приглашение креститься, Тевтонский орден считал себя в праве вести борьбу с этим язычником и усиливаться за их счет. Император решил в начале своего правления обратиться к Вальдемару Датскому, но когда Ганза доказала свою силу и Штралсундский договор скрепил ее победу в 1370 г., он изменил свое мнение и отправился в Любек, где стал льстить членам городского совета, называя их «господами». Он назначил бургомистра своим наместником и передал ему широкие полномочия для борьбы с разбойниками. По большому счету, Карл никогда не устранялся от участия в делах отдельных областей империи, на которые с аппетитом заглядывались предприимчивые соседи, но его вмешательство всегда было дипломатичным, точно знающим соотношение сил и их распределение на международной арене.

Внутри границ империи всегда существовала опасность, что кто-нибудь воспользуется «правом сильного», которое Золотая булла ограничила, но не отменила. Кроме того, ограничения, которые она зафиксировала, не соблюдались всеми. Итак, Карл, прозванный amator pacis et justitiae, ревнителем мира и справедливости, не имел возможности предаваться этому похвальному пристрастию.

Старался ли он создать систему, подчиняющуюся контролю и наказанию? Маловероятно. Он слишком реально смотрел на вещи, чтобы задумать создать структуру, заранее обреченную на провал. Он довольствовался тем, что поощрял учреждение Landfriedenseinigungen, обществ, выступавших за общественный мир, во главе которых стояли представители короля. Их члены были призваны обуздывать и наказывать нарушителей Landfrieden. Численность этих союзов менялась в зависимости от обстоятельств. Однако их сеть была распространена на больших территориях. Карл очень ценил эти организации, создание которых было обязательным в некоторых регионах. Они ему казались тем полезнее, что в некотором смысле не только боролись против многочисленных Fehde, но и сокращали разрыв между социальными группами, объединяя во имя мира, князей, сеньоров и горожан. Это происходило потому, что он опасался разобщения этих слоев общества и противодействия Золотой булле, запретившей создание союзов в городах или среди рыцарей.

Финансы империи пришли в такой упадок, что Карл даже не пытался их привести в порядок. В то время как Англия выплачивала своему королю сумму, равную 770 000 флоринов, Франция — более двух с половиной миллионов, в распоряжении императора находилось лишь 150 000; некоторые историки считают, что он едва использовал треть этой суммы. Он мог бы собрать огромный капитал — в семьдесят раз превосходивший сумму его годового дохода, если бы захотел вернуть имущество, отданное в залог его предшественниками или им самим, иначе ему бы не удалось покрыть своих обычных расходов. Хронический дефицит денег в казне заставлял его делать то, что противоречило хорошему управлению: он распродал по низким ценам Landvogteien, судебные округи, созданные именно для того, чтобы вернуть земли империи в конце XIII века, так как он не мог иначе оплатить услуги, которые ему оказывали князья; таким же образом он лишился налогов, выплачиваемых городами. Так, Любек выплатил 12 000 флоринов, которые империя была должна маркграфу Бранденбургскому, затем выборщику Саксонии и даже королю Дании. Карл был виновен в преступлении против евреев, выплачивавших ему крупные суммы, и это преступление было также крупной ошибкой: он не стал препятствовать погромам 1349 г., чувствуя их неизбежность. Конечно, он наложил взыскания на города, подданные которых были убиты, но городские общины при этом значительно ослабли и были не в состоянии выплачивать такие же значительные суммы, как прежде. Карл вновь пожертвовал будущим ради настоящего. Подобное обращение с ресурсами империи приводило лишь к их постоянному истощению, и финансовое положение правителя непрерывно ухудшалось.

Каким образом правитель, столь сильно нуждавшийся в средствах, мог бы создать новые учреждения? Те, что уже существовали, работали медленно, даже канцелярия, сотрудники которой были высокой квалификации; Верховный суд рассматривал в тридцать раз меньше дел, чем Парижский парламент. Правда, князья передавали лишь малое количество документов на рассмотрение императора. Не имея возможности выплачивать залог своим верным подданным, Карл вынужден был льстить их тщеславию. Те, кого он называл своими друзьями, своими Gesellen (соратниками), одевались, как он. Этот круг сторонников расширялся за счет прелатов, которые были обязаны ему своими должностями, его двоюродный брат Иоанн де Люксембург-Линьи, например, которого он смог назначить епископом Страсбургским. Это влияние, проводником которого служили люди различного социального происхождения — вельможи, рыцари или горожане, — осуществлялось в регионах, соседних с наследными землями, где местное население было расположено его принять. Однако территории, удаленные от королевских владений (koenigsferri), не затронула эта форма власти. В итоге во внешних и внутренних делах империи, Карл придерживался одной линии — он вел переговоры. Будучи хорошим дипломатом, он полагался на силы других, используя в собственных интересах эффект, произведенный противоположной стороной. Эта тонкая игра была чрезвычайно рискованной. Он точно выбрал момент, когда следовало сломить сопротивление сил, препятствующих выборам его сына Вацлава, которого он старался сделать королем римлян, дабы обеспечить столь важное для него продолжение династии. Вначале он решил отказаться от своего сводного брата, также носившего имя Вацлав, чьи амбиции беспокоили князей: он собирался создать от Брабанта, доставшегося ему от жены, до Эльзаса, бальи которого он был, единую территорию, включавшую и Люксембург, помимо того что Карл создал вокруг Богемии. Однако у него не было детей. Его наследство перешло бы рано или поздно к старшей ветви, владения которой зажали бы тогда, как между двумя прямыми чертами гигантской буквы «Н», большую часть немецких княжеств. Если бы его сын Вацлав, получил это наследство, а кроме того надел императорскую корону, его могущество стало бы несокрушимым. Против Вацлава, сводного брата, под влиянием герцога Баварского и выборщика Майнца была создана сильная коалиция, объединившая других сеньоров и охватившая даже Польшу и Венгрию. Вацлав был побежден и взят в плен. Император выплатил свою долю и забрал у него в 1371 г. должность королевского чиновника в Швабии и Эльзасе. Успокоившись, выборщики не собирались, между тем, отдать свои голоса сыну Карла, не получив огромных денежных выплат. 1 июня 1376 г. они пришли к соглашению по поводу кандидатуры Вацлава. Тогда начал протестовать папа, считая выборы сына при живом отце неуместными. Он потребовал от сына и отца не прибегать впредь к этой процедуре. Карл ответил неопределенно; папа повысил тон, считая недопустимым коронацию короля без согласия суверенного понтифика. Этот строгий выговор вывел из себя выборщиков, которые подтвердили свое решение и поспешили короновать Вацлава в Ахене 5 июля. Карл старался успокоить Авиньон; Григорий XI умер прежде, чем смог отправить буллы со своим согласием, весной 1378 г. в Риме, куда он только что вернул Курию. Тем временем возникли другие затруднения, также вызванные выборами Вацлава. Королевские города были обложены налогом, чтобы немного пополнить казну, опустошенную 120 000 флоринами, выплаченными выборщикам. Тогда Карл, имевший неосторожность назначить во главе союза за общественный мир в Швабии графа Вюртембергского, заклятого врага этих городов, пошел на то, чтобы оставить в залог четыре из них герцогу Баварскому. Четырнадцать городов объединились и отказались подчиняться. Императорские войска безуспешно пытались взять Ульм в октябре 1376 г., а войска графа Вюртембергского были разбиты весной следующего года. Одержав победу, союз распространил свои действия из Баварии на Франконию, охватив и Эльзас, и объединил около сотни членов. Вацлав, которому Карл поручил это дело, вынужден был подтвердить отмененные свободы муниципалитетов. Что касается вюртембергцев, император сам приказал им прекратить военные действия в 1377 г. Из всех уступок, которых потребовали выборы Вацлава, последняя имела самые тяжелые последствия: города запомнили урок, вынесенный ими из этого опыта. В будущем они объединились и таким образом заставляли прислушиваться к ним. Политическая игра теперь не могла вестись без них.

У Карла не было больше силы занимать этой новой проблемой. Бремя возраста давило на него, никогда не отличавшегося крепким здоровьем короля мучила подагра. Возможно, отправляясь в Сент-Мор-де-Фосс, он молил небеса об освобождении от этой напасти. Эта поездка была, по-видимому, своеобразным паломничеством в Париж. Старик, вернувшись мыслями в свою юность, вспоминал прошлое с глубоким волнением. Увидев сестру своей первой супруги, он разрыдался. Без сомнения, не без горечи констатировал он, что его племянник Карл V был действительно «императором в своем королевстве», и старался продемонстрировать это: в день приезда в Париж он взял себе белую лошадь, чей цвет символизировал независимость, предоставив своему гостю черную. Содержание бесед обоих Карлов остается тайной. Вероятно, они затрагивали тему возвращения папы в Рим. Вернувшись домой летом 1378 г., император узнал, что кардиналы считали выборы Урбана VI недействительными. Он тотчас написал королеве Неаполя и попросил ее вразумить Священную Коллегию. Он умер 29 сентября, прежде чем новость о расколе достигла его. Его искренняя набожность была бы серьезно задета, если бы он узнал, что «бесшовная туника» порвана, и если бы мог предвидеть, что она останется таковой примерно в течение сорока лет.

Как и положено, надгробные речи вознесли покойного до небес. Потомство повело себя менее доброжелательно. Никогда он не был воспет легендами, и если чехи испытывали к нему благодарность за то, что он был «отцом Богемии», немцы проявили себя намного более сдержанными. История в любом случае должна отдать ему должное за Золотую буллу. Карл решительно перевернул страницу ужасных конфликтов, противопоставлявших «две половинки Бога». Этот тонкий политик, безусловно, чувствовал, что ссылка в Авиньон ослабляла папство и вынуждала его смягчить свои претензии. Настало время освободить назначение императора от любых вмешательств епископской власти. Назначение отныне осуществлялось так, чтобы в будущем не вызывать больше споров и гражданских войн. Правитель, часто размышлявший о Карле Великом, не хотел, чтобы империя была такой же монархией, как и другие, но «несомненного сияния, охватившего ее», было недостаточно, чтобы вернуть ей силу, утраченную уже давно. Учреждения не работали; финансы были истощены. Итак, император был не только президентом федерации; ему надо было помешать мощным аппетитам соседей разрушить империю. Он должен был заботиться главным образом о сохранении мира внутри единого организма, состоявшего из совершенно различных элементов, взаимоотношения между которыми были зачастую неспокойными. Простонародье, стремясь к независимости, попираемой знатью, не колеблясь вставало на ее защиту с оружием в руках. Мелкие помещики, главным образом рыцари империи, чувствовали себя ненужными и сеяли беспорядок. Чтобы установить во всем этом мире взаимную гармонию здоровых отношений, были необходимы значительные средства, которыми Карл не располагал. Ему как мастеру дипломатии удавалось обходить подводные камни: гибкий, когда нельзя было иначе, жесткий, когда положение это ему позволяло, однако глубинные проблемы оставались неразрешенными. Что же сделали наследники Карла, чтобы их решить?

Вацлав (1378–1400)

Пожалел ли Карл в конце своей жизни, что подкупил выборщиков, чтобы обеспечить приход к власти бездарного правителя? Об этом сообщает летописец из Меца, правда, намного позднее. Возможно, это лишь одно из тех запоздалых пророчеств, призванных оправдать чрезмерное восхваление или неодобрение, но, безусловно, знающие люди, как, например, Филипп де Мезьер, наставник короля Франции Карла V, были невысокого мнения о качествах Вацлава. Отец считал правильным уделять большое внимание его воспитанию. Неизвестно, насколько этот поздний ребенок вызывал беспокойство, но сильный характер отца, которого он однажды должен был заменить, подавлял его. Чтобы править, недостаточно было говорить на всех языках, перечисленных в Золотой булле, которым его учили учителя. Неудачи, которые неизбежно встречаются при осуществлении власти, сразу же продемонстрировали его непригодность к управлению. Из всех достоинств, развиваемых в нем Карлом, ему более всего не хватало стойкости. Там, где требовалось приложить усилия, им овладевал скептицизм, и, чтобы забыть свои промахи, он предавался удовольствиям, охоте и еде. Эти пристрастия состарили его раньше времени и сделали из него предмет насмешек.

Эта ситуация была тем более печальна, что стоявшие перед ним задачи были сложны и деликатны. Внутри империи главные участники политической игры, князья, горожане и мелкопоместное дворянство, столкнулись с серьезными трудностями, что побуждало их к агрессии и усложняло их взаимоотношения. Рассмотрим сначала проблемы, которые должны были решить правители княжеств. Им следовало развить структуру органов власти, чтобы превратить свои территории в настоящие государства, и, для начала, иметь точное представление о своих ресурсах. Проведение инвентаризации, по примеру выборщика Балдуина Трирского или графа Тирольского, требовало времени и знающих людей. Необходима была также реконструкция крепостей; появление артиллерии еще более увеличило расходы: орудия и орудийные расчеты стоили дорого, и чтобы противопоставить технике вероятных противников сильные укрепления, куртины были заменены мощными бастионами. Не только Карл открыл значение столицы; самые честолюбивые и удачливые князья последовали его примеру. Рудольф IV Габсбургский пытался превратить Вену в свою резиденцию и место работы своего правительства. Он приказал там построить Хофбург и заложил церковь Святого Стефана, которая впоследствии стала собором. Обиженный тем, что его не включили в число выборщиков, определенных Золотой буллой, он взял себе титул эрцгерцога, по-своему трактуя смысл привилегий, некогда предоставленных дому Барбароссы. Показной блеск подчеркивал этот новый титул. Денежные ресурсы княжеств никогда не соответствовали амбициям их правителей; повезло тем, кто, как пфальцграф, пользовались правом собирать дорожные пошлины на Рейне. Менее удачливые влезали в долги, герцог Баварский, например, имевший кредит у мясника и булочника, должен был 89 000 флоринов своему управляющему. Конечно, можно было увеличить княжество. Наместники расширяли свои территории на протяжении всего XIV века, но в то же время нередким было и дробление земельной собственности. Только электората оставались неделимы. Другим владениям не всегда удавалось избежать наследственного раздела. Наследство императора Рудольфа I и его сына было поделено на пять частей, Бавария — на четыре. Доходы сокращались, а расходы росли, поскольку увеличивалось число центральных городов и королевских дворов. Разделение территорий также свидетельствовало об ужесточении налогового гнета. Понятно, что подданные иногда требовали сохранения единства государства. Брабантцам оно было обещано в 1356 г. герцогиней Иоанной во время Торжественного визита. Именно в условиях этого кризиса образовались сословия (Stände). Горожане имели большее шансов, что к ним прислушаются, потому что они были кредиторами князей. Дворяне имели советников из их среды; они часто действовали сообща. Дворянство и горожане Баварии, например, договорились потребовать от князя назначения должностного лица (Ausschuss), ответственного за налоги; подобная должность была введена в Австрии. В этих странах представители подданных осознавали необходимость создания общности. Land, таким образом, становился отечеством для его обитателей. Однако, возможно, эти объединения также тормозили превращение объединенных сеньорий в однородные княжества.

Города империи знали, что князья пытались лишить их свобод, чтобы иметь возможность пользоваться их богатством, но с тех пор как Швабский Союз городов нанес поражение графу Вюртембергскому в 1377 г., они осознали свою силу. Вслед за швабским в 1381 г. возник союз рейнских городов; в следующем году подобный союз образовался в Вестфалии. Множество магистратов тогда проявило волю к победе. Вопреки запрету, введенному Золотой буллой, они расширили сеть предместий и увеличили количество небольших общин в окрестных землях, живущих по городским законам. С другой стороны, капитал, которым обладали предприниматели, позволяли им извлекать выгоду из затруднений дворянства, приобретать их земли в пределах страны. Таким образом замки попадали в распоряжение городского самоуправления. Подобно тому, как это делалось в итальянских городах, но в меньшем масштабе, города Германской империи закладывали основы будущих территориальных государств. Эта дорогостоящая политика иногда поглощала девять десятых обычных доходов и вынуждала муниципалитеты заключать крупные заемные договоры. Риска банкротства удавалось избежать только увеличением налогов. Этот налоговый гнет обострял напряженность внутри общин; во многих местах возникали бунты, и патриции вынуждены были уступать больше места ремесленникам, которых поддерживало простонародье. Но изменения носили скорее внешний, чем внутренний характер, поскольку тяжелые и сложные государственные задачи могли быть решены только людьми, располагающими большим количеством времени. Участие ремесленников и торговцев в этом процессе, следовательно, практически исключалось. В любом случае, каким бы ни был порядок, магистрат требовал от своих подчиненных повиновения. Его положение превращало его в орган власти (Obrigkeit), приказы которого должны были беспрекословно выполняться. Находясь постоянно в состоянии боевой готовности, горожане, таким образом, числились на службе.

Преданность ополченцев подвергалась суровому испытанию в бесчисленных походах против «рыцарей-разбойников». Так горожане называли мелких помещиков, не всегда соблюдавших границы, установившиеся в ходе гражданских войн, получив в отместку прозвище «мешков с перцем». Франкфурт с 1380 по 1425 гг. перенес 229 Fehden. Причины подобного поведения мелкопоместного дворянства, без сомнения, более разнообразны, чем это представлялось историкам на протяжении долгого времени. Конечно, экономическое развитие более глубоко повлияло на мелких землевладельцев, для которых похищение торговцев с требованием выкупа представляло ощутимый побочный доход. Однако эти вояки столь же охотно служили людям, которые в процессе конфликтов предпочитали давать наемникам возможность перерезать друг друга, нежели решать вопрос мирным путем. Это свидетельствовало о традиционном мышлении, предоставлявшем человеку право самому добиваться справедливости. Между тем рыцари прекрасно понимали, что города и князья были к ним враждебно настроены и что, оставаясь в изоляции, они бы потеряли свою свободу. Тогда они объединились. Львиный союз, состоявший из рыцарей Рейнской долины, был особенно грозным. Возникновение этой новой силы изменяло расстановку политических сил в игре, где теперь участвовало три главных действующих лица, противопоставленных суверену — князья, города и рыцарство.

Эта сложная ситуация давала имперской власти больше возможностей, чем в прошлом. Следует признать, что в начале своего правления Вацлав попытался воспользоваться этим положением. Во время подготовки к отъезду в Рим на коронацию он решил отложить этот значительный ход, так как понял, что решающий акт игры развернется в Германии, и он не должен произойти в его отсутствие. В 1381 г. рыцари Львиного союза объявили войну Франкфурту; но им не повезло. Швабский союз городов пришел на помощь Рейнскому союзу. Если бы герцог Леопольд Габсбургский и граф Вюртембергский не вмешались бы, это было бы полным поражением рыцарства, которое и так уже было достаточно потрепано, чтобы за этим последовал распад множества союзов. Король римлян посчитал, что пришло время сделать то, что его отец считал невозможным. Был подписан мирный договор, действие которого распространялось на все королевство. В 1383 г. было создано четыре округа, ответственные лица которых следили за строгим исполнением закона. Города не захотели принять этот закон, так как их союзы объединяли более обширные территории, чем округа, определенные этим Reichslandfrieden. Следовательно, нужно было ввести эти общества в рамки, предусмотренные законом, раздробив их на части. Таким образом, они вновь оказались бы слабыми перед лицом князей. Со своей стороны, они также объединились в «союз вельмож», Herrenbund, что должно было обеспокоить города. Вацлав играл роль сдерживающей силы, а соглашение, заключенное в Гейдельберге в 1384 г. обеими сторонами, успокоило на какое-то время вражду между ними, не урегулировав окончательно разногласия. Победа швейцарцев над австрийскими войсками в Зампахе в 1386 г. показала, что феодальные силы можно разгромить. Города Швабии и Рейнской области полагали, что они будут действовать столь же слаженно, как и швейцарцы. Однако вскоре это заблуждение прошло. Швабы в Дофингене, рейнцы в Вормсе в 1389 г. увидели, что положение их противников было не столь слабым, чтобы им можно было навязать «диктат». Сопротивление городков, расположенных вблизи Боденского озера императорскому указу в 1389 г. было настолько стойким, что пришлось пересмотреть планы. Тем не менее союзы городов продолжали распадаться. По крайней мере, было запрещено считать горожанами торговцев, проживающих в предместьях (Pfahlbürger), а комиссия, назначенная следить за выполнением условий мирного договора, состояла из противников городов. Рост политического значения городов империи был остановлен; он более не возобновлялся.

Вацлав не воспользовался новой ситуацией. Ослабление одной из противоборствующих сил позволило бы полностью сыграть роль правителя, чье предназначение состоит в том, чтобы сглаживать пути, но он был больше неспособен справляться со своей ролью с необходимой настойчивостью и сдержанностью. Его пороки росли; он выходил из состояния апатии, только чтобы совершать опрометчивые поступки. Только Богемия привлекала его внимание, но из-за своего грубого поведения он прослыл там тираном. Казнь Яна Непомука, викария архиепископа Пражского, противостоявшего ему, послужила началом мятежа чешского дворянства, сумевшего захватить его в плен в 1394 г. Он был освобожден только по просьбе немецких князей. Но Вацлав не интересовался больше империей. Не заботясь более о сохранении общественного мира, он угождал руководителям общества Schlegler, которое возникло в результате междоусобных войн. Он не стремился больше защищать честь и интересы империи за ее пределами или в своих маркграфствах.

У Вацлава не было сил противостоять расколу, которому не смог помешать его отец; но его непостоянство вызвало недоверие «урбанистов», почитателей папы Римского, и тем более не позволило завоевать симпатии «климантистов», сторонников папы Авиньонского. В ходе тайных переговоров все громче звучали обвинения в его сторону в том, что он собирался превратить империю в наследственную монархию, что должно было обеспокоить выборщиков. Тевтонцы, терпящие серьезные притеснения от Ягайло, правителя Польши и Литвы, не могли рассчитывать на поддержку Вацлава, который сблизился с их противником. Римский король не возражал, когда на западе в 1390 г. герцогиня Брабантская и Лимбургская назначила Филиппа Смелого своим преемником. Однако обширные владения, которые собирался создать герцог Бургундский, захватывали территорию империи, а центр их исполнительных органов оказывался во Франции в Дижоне. Наконец, в Италии, где герцог Анжуйский захватил Геную, Вацлав счел уместным в 1395 г. возвести Висконти в ранг принца империи, заплатив 100 000 флоринов за его продвижение, которое немцы посчитали возмутительным.

Когда двор Праги превратился в театр насилия и убийств, которые Вацлав и не старался пресечь, многие князья посчитали, что настало время низложить его. Итак, уже в течение нескольких лет пфальцграф Рупрехт плел интриги, убежденный, что у него есть задатки правителя. Не без труда ему удалось добиться, чтобы один из его сторонников, Нассау, был избран архиепископом Майнцским; он сумел заручиться поддержкой двух других церковных выборщиков. Четырех голосов, включая его, было достаточно, чтобы обеспечить победу. Но нужно было еще освободить трон! В 1397 г. князья составили перечень обвинений Вацлаву, который на этот раз приехал во Франкфурт, где состоялся съезд князей. Король не принял это в расчет; он даже отправился в Реймс, где под воздействием герцога Орлеанского заключил договор о дружбе с Францией. Это было уже слишком; князья, собравшись в Боппарде в 1399 г. составили список возможных кандидатур, но выбор был предрешен: они твердо вознамерились избрать пфальцграфа; герцог Саксонский, фигурировавший в списке кандидатов, не стал даже беспокоиться. Следовательно, чтобы низложить Вацлава, виновного в пренебрежении как внутренними, так и внешними делами империи и в убийстве «прелатов, священников, а также других честных людей», было достаточно трех выборщиков из Трира, Кельна и Майнца, помимо самого Рупрехта. Последний, разумеется, собрал четыре голоса, которых требовала Золотая булла. 21 августа 1400 г. Вацлав, узнавший о случившемся и полностью подавленный известием, смог лишь воскликнуть: «Что теперь делать?»

Рупрехт (1400–1410)

Рупрехт был зрелым человеком. Он не пренебрегал задачами государственного деятеля. В его владении находились земли, хотя и намного меньшие, чем у Люксембургов, но все-таки довольно значительные. Он заботливо управлял ими. Доходы намного превосходили то, что приносил остаток императорского имущества. Часть их давали дорожные пошлины на Рейне, другую — налог на железные рудники Верхнего Пфальца: всего 50 000 флоринов. Этого было недостаточно для ведения образа жизни, приличествующего правителю. Необходимые средства давали также горожане Нюрнберга, с которыми Рупрехт поддерживал превосходные отношения и которые почитали за честь принимать его у себя. Но имел ли пфальцграф преимущества, чтобы отвечать чаяниям выборщиков? Они попросили его возродить престиж империи, который был утрачен при Вацлаве. Первостепенной задачей, по их мнению, было искоренение последствий раскола — миссия, которую был обязан выполнять король римлян, защитник Святой Церкви.

Действия Рупрехта далеко не соответствовали их ожиданиям. Он решил вначале призывать к порядку Висконти, стремившегося прибрать к рукам самые богатые земли «императорского сада». Без денег, которые ему дали флорентийцы, заклятые враги миланцев, король не мог отправиться в путь. Поскольку ему не улыбнулась удача в его первом же бою при Брешии, Флоренция сочла, что давать ему деньги еще раз значило потерять свое золото. Если бы венецианцы не дали ему 4000 дукатов, бедный Рупрехт не смог бы вернуться. На севере Альп брат Карла VI Людовик Орлеанский, чтобы воспрепятствовать своему сопернику Иоанну Бесстрашному, герцогу Бургундии, вознамерился завладеть теми же землями, что и он. Он купил Люксембург; положил глаз на Туль и Верден, ожидая случая захватить их. Он бы обвел вокруг пальца маркграфа Баденского, если бы Рупрехт вовремя не вмешался. Под двойным прессингом Людовика Орлеанского и Иоанна Бесстрашного западная часть империи, казалось, должна была распасться. Именно наемники Иоанна в 1407 г. освободили Римского короля от Людовика. Заботы правителя облегчились только с одной стороны. Внутри государства даже города, которые изначально его поддерживали, отвернулись от него, так как его внешняя политика, на которую шли их налоги, не стоила, по их мнению, требуемых жертв. Союз Marbacher Bund объединил недовольных; Рупрехту с грехом пополам удалось их нейтрализовать. Но когда кардиналы обеих партий, проявив инициативу, решили созвать в 1408 г. церковный собор в Пизе для того, чтобы уменьшить раскол, длящийся уже тридцать лет, Рупрехт упрямо оставался верен папе римскому, который, однако, совсем недавно медлил с признанием законности его выборов. Надежда, вызванная в империи созывом пизанского собора, была столь большой, что число приверженцев папы, назначенного отцами церкви, увеличилось. Итак, Рупрехт, который должен был преодолеть разрыв, казалось, игнорировал тех, кто к этому стремился, все более отдаляясь от них. Архиепископ Майнцский, способствовавший его избранию, восстановил коалицию, однако смерть Рупрехта, наступившая 18 мая 1410 г., не позволила ему разделить судьбу Вацлава.

Сигизмунд (1410–1437)

То, что произошло, когда избирательный корпус собрался для назначения преемника Рупрехта, показывает, что даже самые дотошно составленные тексты остаются несовершенными: Карл не предусмотрел одного сложного нюанса, который едва вновь не привел к борьбе за корону. Когда Сигизмунд, младший брат Вацлава, оставил Бранденбург, свою часть наследства, в залог своему двоюродному брату Иосифу Моравскому, утратил ли он при этом свое избирательное право? Он утверждал, что нет, но, естественно, его кузен утверждал противоположное. Юристы напрасно старались найти решение в Золотой булле: в ней не была предусмотрена подобная проблема. Дело осложнялось тем, что кандидатов было много: сам Сигизмунд, Иосиф Моравский, Вацлав, всегда считавшийся законным правителем, а кроме того, еще один француз, представлявший маркграфство Баденское. Случилось неизбежное. Разногласие было настолько явным, что обе партии не заседали вместе: 20 сентября 1410 г. три выборщика высказались за Сигизмунда, через десять дней три других избрали его кузена Иосифа, седьмой выборщик, не прибывший вовремя, не смог высказаться. Все решила судьба. Иосиф умер, не оставив наследника, 18 января 1411 г. Волнения улеглись. 21 июля состоялись новые выборы, на которых единогласным решением был выбран Сигизмунд, даже Вацлав позволил младшему брату своим любезным отношением и посулами склонить себя на его сторону.

Он был очень умным человеком; качества отца, которыми судьба обделила его старшего брата, достались именно ему. Благодаря своему дару оратора он умел прекрасно вести переговоры. Он был полиглот, и помимо латыни, которой он легко пользовался, он знал немецкий, итальянский и славянские языки, обучение которым было предписано Золотой буллой, он говорил даже на венгерском языке. В его жилах текла кровь его дедушки Иоанна Слепого. Он охотно сорил бы деньгами, если бы у него они были. Он нравился дамам и платил им тем же. Он умел быть деликатным, но не ненавидел слащавость.

Крепкое здоровье позволило ему дожить до шестидесяти лет, несмотря на адские условия жизни. К счастью для него, так как ситуация не позволяла оставаться пассивным. У него никогда не было денег. Из владений, накопленных его отцом, он унаследовал только Бранденбургскую марку, которую он неудачно передал во владение кузену. Совсем молодым он женился на дочери Людовика Анжуйского Марии, что принесло ему владение Венгрией и Польшей. Но Польша избрала королевой сестру Марии Ядвигу, которая сочеталась браком с Ягайлом, королем Литвы. Сигизмунд сумел по крайней мере сохранить Венгрию, где ему было нелегко добиться поддержки беспокойной аристократии. Королевство оказалось на передовой линии после победы в 1389 г. турок над сербами в Косово. Сигизмунд смог почувствовать, в какой мере страшна турецкая угроза. Он предпринял крестовый поход, чтобы сдержать ее. В 1396 г., дав бой в Никополе, ему едва удалось избежать плена. Все христианство должно было выступить на борьбу с захватчикам. Но как его объединить? Оно было разделено на две части с 1378 г., даже на три, учитывая провалившуюся попытку урегулировать вопрос, предпринятую кардиналами в Пизе в 1408 г. Кроме того, Франция и Англия оставались врагами. Императору, защитнику Церкви, приходилось восстанавливать ее единство. Таким образом, Сигизмунд добивался императорской короны, потому что ему надо было спасать королевство Венгрии, которым он так дорожил, поскольку обладал только им. Задача была проста, но огромна — преодолеть раскол, чтобы наконец примирившиеся христиане могли побороть турок в крестовых походах. С самого начала Сигизмунд действовал напролом. Церковный собор, который столько профессоров университета считало единственным способом восстановить единство, привел лишь к образованию третьей веры. Нельзя ли было еще раз прибегнуть к этому средству, не обращаясь при этом к прежнему советчику? Король римлян знал, что опытные юристы признавали за ним право созывать церковный собор; он знал, что Франция, где арманьякцы и бургундцы резали друг друга, не стала бы оспаривать это право. Наконец, он знал также, что один из пап, Иоанн XXIII, изгнанный из Рима королем Неаполя, в отчаянном положении, согласился бы с любым предложением, способным укрепить его положение. 13 октября 1413 г. Сигизмунд объявил созыв церковного собора, и 9 декабря Иоанну XXIII ничего не оставалось, как принять решение светской власти. Собор состоялся в Констанце, где король римлян чувствовал себя дома.

Многие отцы церкви решили отправиться в декабре 1414 г. в этот город, внезапно превратившийся в огромный караван-сарай, где собрались вместе профессора, послы правителей и представители князей и свободных городов. Дискуссия резко изменила бы направление, если бы не вмешался Сигизмунд, так как Иоанн XXIII быстро понял, что был обманут и что принятый на церковном соборе порядок голосования, голосование от нации, был призван отстранить его. Ночью он пустился в бегство. Собирался ли он распустить собор, на созыв которого согласился? Римский король лично обошел жилища, где обеспокоенные прелаты уже намеревались начать паковать вещи. Он рекомендовал всем соблюдать спокойствие, затем изгнал из империи графа Тирольского, предоставившего убежище папе. Опасаясь за свое положение, граф выставил понтифика за дверь. Взятый под стражу, осужденный за безнравственное поведение, Иоанн XXIII был низложен. Тем временем отцы приняли декрет Наес sancta, который обязывал даже Святого отца подчиниться церковному собору (3 мая 1415 г.). Григорий XII сложил с себя полномочия тем же летом. Только Бенедикт XIII упорно держался на своем троне. Он укрылся на своей арагонской родине в Пенисколе. Сигизмунд решил его изолировать: он отправился в Нарбонну и смог убедить иберийских правителей примкнуть к церковному собору. 3 декабря 1415 г. клемантийский папа уже не имел в подчинении никого, кроме членов своего маленького двора. Путь отныне был свободен: отцы, участвующие в соборе, могли назначать единого папу, что они и сделали 11 ноября 1417 г., избрав Мартина V. Король римлян заслужил благодарность христианства.

Духовная власть, которой он был обязан своей ролью объединителя, тотчас же вынудила его предстать в роли усмирителя. В июне 1415 г. «облеченный властью, взойдя на трон Цезарей», он выступил за восстановление Шлезвига в Дании. Более серьезный конфликт противопоставил тевтонцев, потерпевших поражение в 1410 г. при Танненберге, но мечтавших о реванше, и поляков. Сигизмунд, старался сблизиться с Ягайло, подтвердил торуньский мир, рискуя вызвать недовольство ордена, считавшегося немецким, даже если он в действительности не входил в империю. Наконец, Сигизмунд хотел также положить конец франко-английской войне. В конце своей поездки в Нарбонну он вошел в Париж. В отличие от своего отца, он потребовал почестей, достойных его положения, отправился в Парламент и занял трон, предназначавшийся Всехристианнейшему, что значило понапрасну ранить французов, которых поражение при Азенкуре и так уже достаточно унизило. Будто бы сочтя, что Валуа проиграли партию. Сигизмунд преодолел Ламанш и 15 апреля 1416 г. заключил союз с англичанами, считавшими Генриха V королем Англии и Франции, а в следующем году объявил войну бедному Карлу VI. Подобный поступок, столь неблаговидный, оказался к тому же неловким, поскольку в Констанце многие очень влиятельные французы противодействовали всему, что предпринимал Сигизмунд. Вместо того чтобы продвинуть дело мира, король римлян поставил под угрозу его успех.

Без сомнения, помимо своей воли, он также запустил процесс, который впоследствии привел гуситов к страшному концу. Действительно, именно он выдал охранную грамоту, позволившую Яну Гусу явиться на церковный собор. Когда отцы осудили того, кого они считали опасным ересиархом, Сигизмунд не помешал исполнению приговора, за что был обвинен чехами в том, что завлек Гуса в ловушку, и стал ответственным за его смерть, случившуюся 6 июля 1415 г. Когда он приехал в Прагу в 1420 г., чтобы вступить там в права наследования Вацлава, умершего незадолго до того, возмущение его будущих подданных было столь явным, что он был вынужден уехать. На протяжении нескольких лет огонь мятежа назревал в Богемии, но именно с приходом Сигизмунда начался пожар.

Костер гуситского движения еще долго казался неугасимым; пять нападений армии ортодоксальных христиан были отражены войсками под предводительством гениального вождя, проявившими невиданный религиозный энтузиазм и воинский дух (1420–1431). Языки пламени не должны были затронуть Северную Германию и берега Дуная. Дипломат с рождения, Сигизмунд довольно быстро понял, что с такими противниками лучше вести переговоры, чем сражаться, тем более что в их единстве также были слабые места. Возможно, ему удалось бы расширить и увеличить трещины, которые могли бы расколоть блок на несколько кусков. Нелегко было убедить сторонников большого крестового похода предпочесть сделку войне. Кроме того, церковный собор, собранный в соответствии с положениями, принятыми в Констанце, на этот раз в Базеле, был распущен в декабре 1431 г. новым папой Евгением IV, не принимавшим его всерьез. Сигизмунд настойчиво боролся за созыв собора; ему только после долгих месяцев в декабре 1433 г. удалось сблизить папу и Отцов церкви. Евгений IV наконец 31 мая согласился его короновать его в императоры. Тем временем переговоры, которые вели Отцы церкви 30 ноября 1433 г. закончились подписанием в Праге соглашения «Compactats», касавшегося смягчения четырех положений, из которых в 1420 г. чехи создали общую программу своего восстания. Табориты, самые радикальные из гуситов, отказались принять то, что воспринималось ими как замаскированная капитуляция. Более умеренные чашники разгромили их в Липанах 30 мая 1434 г. В Игло в 1436 г. «Compactats» были приняты. Сигизмунд обещал, что обряды, признанные отцами в Базеле, станут правилом, а традиционные формы католицизма — исключением; только тогда он смог завладеть королевством Богемия, незадолго до своей смерти.

Цели, поставленные Сигизмундом, когда он только претендовал на империю, не были достигнуты полностью. Согласие Евгения IV и церковного собора было только видимостью, иллюзия рассеялась в 1437 г. Папа пожелал перенести церковный собор в Италию. Отказ Отцов повиноваться грозил новым расколом. С другой стороны, англичане и французы все еще вели войну, но теперь французы выигрывали сражения, и герцог Бургундский примирился со своим двоюродным братом. Союз с Генрихом V в 1417 г. был в действительности неправильным шагом. Но не будем придираться к мелочам: император проделал большую работу. Христианству, угнетенному практически сорокалетним расколом, он вернул доверие, созвав вначале церковный собор, затем подтвердив его сохранность и, в конечном счете, расчистив дорогу для воссоединения. Что касается восстания гуситов, то хотя он и невольно разжег конфликт, но прилагал все усилия, чтобы ограничить ущерб и восстановить мир, действуя по ситуации. Несомненно, он прекрасно справился со своей миссией защитника Церкви, показав, таким образом, что император может быть полезным для христианства. Без больших затрат, благодаря своему дару дипломата, этот «непревзойденный мастер хитрости»[24] заново позолотил крылья имперского орла.

Неутомимо странствуя по миру, избороздив всю Европу, озабоченный восстановлением — правда, с большим или меньшим успехом — христианства, его настойчивые действия, бесспорно, восстановили престиж, в котором империя так нуждалась. Этот действующий политик международного плана было настолько стеснен в средствах, что вынужден был просить кредиторов об отсрочке платежей и показываться на людях в поношенной одежде. Его годовой доход составлял только 13 000 флоринов, а ему требовалось 5000 в день, чтобы жить без излишеств, не считая содержания двора. Суммы, которые шли на войну, были несравненно выше. Когда надо было противостоять гуситской угрозе, был установлен военный налог; но не было людей, способных создать налоговую базу и обеспечить сборы. Система была усложнена комиссиями, не совершила чуда, и этот налог принес больше неудач, чем денег. Безденежье Сигизмунда было столь большим, что он жил одним днем. За неимением реальных проектов реорганизации императорских финансов, он пускался на хитрости и следовал советам своего казначея Конрада де Вейнсберга, который путал расчетливость с расчетами. Когда его цинизм заходил слишком далеко, его хозяину приходилось делать ему внушение и отстранять от должности, но все же он не мог без него обойтись. Обращение в деньги суверенной власти была самым простым способом пополнить императорскую казну; подтверждение привилегий городов, например, или пожалование замка, даже сообщения электорату приносили тысячи флоринов. Вейнсберг был хорошим управляющим. Как это делалось в городах, оно заставлял регистрировать корреспонденцию, аккуратно вести документацию и фиксировать содержание прений в протоколах заседаний. Он старался вернуть императорское имущество и предложил учредить Верховный суд (Kammergericht) в контрольной палате, но не был услышан. Он был не единственным приближенным Сигизмунда. Канцлер Каспар Шлик также был советником правителя. Этот профессор, которого враги ошибочно считали чехом, поскольку он родился в Эгерленде, в Верхней Богемии, имел методичный склад ума. Количество актов, составленных его службами, было несравненно более значительным, чем при предыдущих правлениях. Но хранение этих документов не было предусмотрено (характерная деталь: документы Вейнсберга оказались в частных архивах семьи, получившей его наследство).

Почему Сигизмунд не развивал учреждения, позволявшие эффективно управлять империей? Дипломатия, его страсть, заставляла его много путешествовать; за двадцать семь лет своего правления он провел три четверти времени за границей. Само собой, придя в ужас от пустоты в политике, как и в других областях, выборщики почувствовали необходимость активнее заняться тем, чем император, казалось, пренебрег.

Чтобы дать ему понять, что в будущем ему понадобится их поддержка, они создали в Бингене в 1424 г. союз, где каждый из них по очереди становился президентом. Отныне назначения правителем было недостаточно, чтобы попасть в этот круг. Нужно было быть туда торжественно принятым. Сигизмунд обладал достаточной гибкостью, чтобы определить, что скрывается за принципиальным единогласием. Он использовал зависть, чтобы ослабить сплоченность этой группы, ставя на выборщика Майнца против Пфальграфа и наоборот. Кроме того, он мог рассчитывать на верность Фридриха Гогенцоллерна, которого он назначил выборщиком Бранденбурга в 1415 г.

Возможно, вдохновляясь английским примером, он думал создать у себя палату Общин, подобную той, которая по другую сторону Ламанша уравновешивала палату Лордов. В любом случае историки считают, что между 1414 и 1430 гг. «великая мысль о господстве» заложила основу того, что они называют «третьей Германией». Несомненно, что сын Карла IV оставил правила, записанные в Золотой Булле: образование союзов было в нем запрещено, потому что законодатель намеревался объединить различные социальные группы внутри региональных единств на общее благо князей, города и рыцарей. Сигизмунд был убежден, что этой цели невозможно достигнуть. Зато он считал; что империя нашла бы поддержку у простонародья, которое точно нуждалось в империи. Он прямо заявил об этом во Франкфурте в декабре 1414 г.: «Империя существует только благодаря городам; остальное досталось князьям». Некоторое время спустя, он искренне предложил городам восстановить свои союзы, распущенные недавно по приказу Вацлава; они гарантировали бы, таким образом, общественный порядок; четыре региональных союза — в Эльзасе, Швабии, долине Рейна, а также как во Франконии — снова объединились бы в рамках федерации, деятельность которой координировал бы наместник, назначенный правителем. Предложение Сигизмунда не воодушевило горожан; по всей видимости, он хотел их противопоставить князьям, но они не позволили бы это сделать. Они могли нанести ответный удар, и император, будучи довольно слабым, вероятно, не смог бы защитить своих союзников от нападок. Не отчаиваясь, Сигизмунд льстил горожанам, особенно горожанам Нюрнберга. В 1424 г. он доверил им хранение императорских регалий, предоставив им все привилегии, о которых они просили. Справедливо, что взамен он потребовал службы. Жители Нюрнберга согласились нарушить тайну, доверенную им, и предоставили сведения о ссудах, выделенных князьям, когда Сигизмунд захотел иметь представление об их задолженностях и рассчитать их способность к сопротивлению в случае конфликта. Но Нюрнберг отказался принимать участие в проекте, стремящемся прижать венецианскую торговлю, чтобы вынудить дожа передать Сигизмунду, королю Венгрии, Далмацию. Нюрнбергцы имели полное право опасаться последствий, которые их участие в этом плане не преминуло бы спровоцировать (1418 г.). Стоило ли упорствовать в том, чтобы умолять о поддержке города, чья добрая воля имела строгие ограничения?

Сигизмунд повернулся к дворянству, поняв, что оно ни на чем не держится, и что надо его ввести в политическую организацию, не давая почувствовать, что оно там потеряло бы свою свободу. В 1422 г. он позволил дворянству не только создать союзы, но и принимать в них города. Таким образом, он узаконил общества, которые образовались в большом количестве в XIV веке. Самая влиятельная из этих организаций, щит Святого Георга, объединяла в Швабии такое количество рыцарей, что вынуждена была разделиться на три отделения. В 1430 г. она установила постоянные отношения с подобными союзами Баварии и Франконии. Горожане, считавшие всех мелких помещиков разбойниками с большой дороги, испугались. Изменил ли Сигизмунд свое мнение полностью, сначала разбаловав города, затем отдав предпочтение дворянам? Когда он возобновил запрет по поводу приема горожан из предместий, беспокойство достигло предела. В городах опасались обнародования указа мира, введение в действие которого было бы поручено дворянству. Определенно, составные части «третьей Германии» не имели достаточно сходства между собой, чтобы их было можно соединить.

В 1434 г. Сигизмунд захотел доказать, по крайней мере, государствам собравшимся во Франкфурте, что тяжесть проблем, вызванных сохранением общественного мира, от него не ускользнула. Он составил список бедствий империи из шестнадцати пунктов и список целей, которых следовало достичь, дабы обеспечить ее жизнеспособность, и в первую очередь усиление судебных учреждений. Выступление встретило всеобщее одобрение, но как только дело перешло к средствам достижения целей, возникли прения. Никакого решения не было принято. Тремя годами позже князья проявили инициативу, предложив план политической реорганизации государства, но они отводили себе такую обширную роль в правосудии, что города испугались за свои свободы, и его обсуждение скоро оказалось в тупике. Каким бы образом ни велись переговоры, с отдельно взятым партнером или при участии всех заинтересованных сторон, вывод оставался одним и тем же: реформировать империю было невозможно. Эта неудача стала последней. Сигизмунд устал, у него не было больше сил воплощать в жизнь проекты, которые, как он знал по опыту, будут раскритикованы князьями, рыцарями и городами. Он умер 9 декабря 1437 г. и был похоронен в Венгрии, которой он всегда уделял очень много внимания.

Парадокс! Император, наметивший столько реформ, но не завершивший ни одну из них, стал, без сомнения, частью воспоминаний, сохранившихся в «Reformatio Sigismundi», рукописи, которая не прекращает давать повод для размышлений и споров. Сигизмунд, разумеется, не являлся ее автором; между тем, тот, кто ее написал, вероятно, в Базеле в 1439 г., мог быть приближенным правителя. В любом случае он принадлежал к образованным людям, увлекавшимся политикой, небезразличным к несчастьям Церкви и обеспокоенным, что все попытки реформирования терпят неудачи. Не собирался ли церковный собор Базеля отделиться от папы, что не преминуло бы снова разрушить христианское единство?

Текст «Reformatio…» может быть понят по-разному, поскольку он, кажется, был переделан одним из его переписчиков. Даже его первоначальная версия столь сложна, что каждый может там найти то, что он ищет. В нем содержатся разумные предложения, которые заставляют думать о решении, лелеемом императором при жизни: опереться на «третью Германию», чтобы укрепить императорскую власть. Но в «Reformatio…» звучат и более пронзительные ноты, в нем слышится призыв к вооруженному мятежу, например: «Пусть каждый нанесет удар», или же: «Если однажды человек сможет считать своего ближнего своей собственностью, какой грех!» Следует добавить, что по мнению «Reformatio», духовная и светская власть больны, они смогут вылечиться только вместе; им помогут «простые люди», те, что воспеты в Евангелии. Не исключено, что в окружении Сигизмунда история Жанны д’Арк породила безумные надежды. Советник правителя Эберард фон Виндек был с ней знаком. У короля Буржа не было больше сил, но Сигизмунд и Орлеанская Дева открыли ему двери победы. Вмешалось ли бы провидение во второй раз, чтобы спасти империю после королевства Лилий? Возможно, слово «pusillus», означающее «простонародье» в «Refomatio…» специально было приближено автором к слову «pucelle» («дева»). Как бы там ни было, в этом странном тексте Realpolitik очень быстро уступает место мечтаниям, которым предавались те, кто не находил больше причин для надежды. Сдвиг в область эсхатологии вел к мифическому восприятию образа священника-короля, и имя Фридрих воскрешало былую славу. Оно должно было возродить справедливый порядок, гармонию которого разрушили людские грехи. В «Reformatio», Сигизмунд был его предвестником. Странная метаморфоза: в труде, который очень поспособствовал его известности, этот политический деятель лишен любых других качеств, кроме ума и привлекательности, исполнял роль сурового персонажа, как пророк Израиля.

В любом случае «Reformatio Sigismundi» доказывает, что, хотя этот император, по примеру Карла IV, его отца, использовал любую возможность, чтобы играть первую роль и оживил блеск империи, он не мог ни управлять, ни даже скрыть своих слабостей. Между обманчивым сиянием должности и безнадежной печалью реальности надежда должна проложить дорогу, которая могла привести только к утопии.

Горячее обязательство

В Германии XV век всегда воспринимался как мрачное и тяжелое время. Он прошел под знаком глубокого политического упадка. Однако Клио предпочла пересмотреть это суждение; теперь историки признают, что в горниле несчастий разнородные элементы слились воедино, и в итоге этого процесса появилось некое новое образование, достаточно сильное, чтобы противостоять и испытаниям, и течению времени.

Пусть эта эпоха отмечена невзгодами и бедствиями — это несомненно, но очевидно, что правители не могли их ни избежать, ни даже смягчить. Преемник Сигизмунда, супруг его дочери Елизаветы Альбрехт Габсбургский, был избран без каких-либо затруднений 18 мая 1438 г., но у него возникло множество проблем при вступлении в свои права в Богемии, которую его тесть вернул благодаря уступкам, сделанным гуситам. Альбрехт был непримиримым католиком, что подтолкнуло чехов в объятия короля Польши, чьи убеждения были менее тверды, однако он сумел их оттолкнуть. В Венгрии также росла ксенофобия. Альбрехт пытался завоевать доверие своих подданных, направляясь навстречу туркам, в Трансильванию. Он умер там, пав жертвой дизентерии, 10 октября 1439 г., после двадцати месяцев своего правления. Его сын Владислав Постум, родился только 22 февраля следующего года. Выборщики пришли к соглашению назначить двоюродного брата Альбрехта Фридриха, герцога Штирийского, Карниольского и Каринтского.

Пал ли выбор на него, потому что этот принц постоянно занятый своими землями, мало бы вмешивался в их дела? Или его имя напоминало о былой славе империи? Фридрих III совсем не был похож на своих известных тезок. Ему не хватало блеска и решительности, он так долго принимал решения, что походил на безучастного ко всему; не его ли считали «самым унылым императором»? Мы увидим, что ему не недоставало ни амбиций, ни настойчивости, но затруднения, встречавшиеся ему и в его государствах, и на границах империи, могли бы поглотить всю энергию человека более предприимчивого и более живого, чем он. Понимая необходимость немедленной реформы, он действовал постепенно, улучшая работу некоторых служб, активизируя работу отделов и регулируя отношения с германской Церковью и Курией. Правда, эти скромные и ограниченные действия не подходили тем, кто ожидал коренных изменений и яркого восстановления имперской власти, о которой, казалось, остались одни только воспоминания.

Изнутри империи всегда угрожали частые междоусобицы. Непонятно, на самом ли деле это бедствие еще сильнее разрослось, или же его жертвам этот древний обычай стал казаться невыносимым. Fehde постоянно угрожали путешественникам. В принципе указы ограничивали их четкими областями; но эти границы никогда не соблюдались, и власти сами грели на этом руки. Так, Вейнсберг, казначей императора, взял в плен 135 горожан на пути во Франкфурт, город больших ярмарок, потому что он не видел более верного средства получить их город в свое владение. А что думали иностранцы, путешествуя по стране, где из-за каждого дерева мог появиться рыцарь-грабитель? Один из базельских священников горько жаловался в своей хронике: «Проедьте по государствам Великой Турции, и с вами ничего не случится; как только вы достигнете Сундго (Верхний Эльзас), так грабители с большой дороги вас оберут до нитки». Епископ Страсбургский, как говорили, состоял в сговоре с «разбойниками», они ему выплачивали что-то вроде комиссионных, что способствовало поддержке епископских финансов. Правда, некоторые кредиторы, устав ждать требуемых выплат, прибегали к Fehde, даже если их должники занимали более высокое положение. Фридрих III сам подвергся этому унизительному испытанию. Судебные учреждения были недостаточной защитой против насилия и не наказывали строго тех, кто пользовался незаконными методами. Дело дошло до того, что повсюду в Германии обращались к Veme, очень старому своду законов, сохранившему типично каролингские черты, который вначале касался свободных людей Вестфалии. Но советники этих графских дворов были обязаны наказывать (vemen) преступников всей империи. Они создали что-то вроде тайной организации и получали жалобы от любого человека, получившего отказ в правосудии. Veme располагала обширной сетью сторонников. Ее действия, оставаясь в тени, иногда походили на простое сведение счетов. Сигизмунд, поручивший управление Veme выборщику Кельна, потому что Вестфалия являлась частью его владений, счел необходимым стать членом графского суда, чтобы наблюдать за их действиями. Чтобы изучить организацию, которая намеревалась действовать от его имени, правитель должен был войти в нее как простой человек.

Для Германии XV века было не новостью опасаться несправедливости. Зато уже давно немцы не ощущали больше, что иностранцы, пришедшие с востока или запада, могут диктовать им свои законы. Итак, к концу правления Сигизмунда, а также во времена Альбрехта II и Фридриха III опасность внешней угрозы возросла. Неоднократно происходили короткие, но жестокие вторжения. Первый раз в 1439 г. вооруженные бандиты, которых перемирие, подписанное между Францией и Англией, оставило без работы, разграбили Эльзас и Лотарингию. Нападения возобновились в 1444 г., но на этот раз дофин Людовик и король Карл VII сами участвовали в предприятии, преследовавшем много целей: с одной стороны, очистить войска от бесполезных элементов, чтобы из тех, кто остался, создать профессиональную армию, с другой, строго наказать гельветов, которым Габсбурги пожелали, наконец, напомнить, что «права Франции распространяются до Рейна» и что «земли, которые принадлежали ей испокон веков, должны быть возвращены». Эти заявления будущего Людовика XI нашли поддержку Карла VII: он предписывал Мецу подчиниться «так, как подданные должны подчиняться правителю». Эти события больше не повторялись, воспоминание о них, между тем, глубоко врезалось в память провинций, ослабленных этими вторжениями; остатки ландскнехтов, закалившиеся за годы кампаний, обвиняли в своих страданиях «иностранцев», отличавшихся, по их мнению, жестокой извращенностью, гордостью и вероломством. Спустя тридцать лет эта зловещая репутация нанесла большой ущерб большим планам Карла Смелого, который считал свое наследство недостаточным. Однако наследство было просто великолепным, так как помимо Бургундии, герцогства и Франш-Конте, Филипп Храбрый, Иоанн Бесстрашный и Филипп Добрый присвоили большую часть графств и герцогств Нидерландов. Люксембург принадлежал Бургундии с 1440 г. Владельцы некоторых самых красивых епископств или те, кто владел стратегическими пунктами, были родственниками герцогов или их друзей. Выборщики Трира и Кельна были их союзниками. Благодаря своим приобретениям эти кузены (и соперники) короля Франции становились принцами империи. И какими принцами! Не говорили ли о Карле, что он нашел куда израсходовать за год более полутора миллионов ливров? Согласно матрикулярному списку 1467 г., фиксировавшему призывников от княжеств и городов, Карлу самому удалось собрать больше всадников и почти столько же пехотинцев, чем всем другим принцам. Впрочем, герцог Бургундский не скромничал. На заседании в Регенсбурге в 1454 г. Филипп Добрый выставил напоказ свое состояние и проявил себя столь снисходительным, что уязвил немцев в лучших чувствах. У Фридриха III, очевидно, не было сил вступать в открытую борьбу против этого чужака. У него возникла мысль породниться с ним. «Пусть другие сражаются, — должно было стать девизом Габсбурга, — ты, счастливая Австрия, заключай браки». Если бы Мария, дочь Карла, сочеталась браком с Максимилианом, сыном Фридриха, возможно, однажды бургундские земли стали бы австрийскими. План созрел, когда обоим детям исполнилось только четыре и два года, в 1461 г. Он осуществился только шестнадцать лет спустя, преодолев множество препятствий. Принц империи герцог Бургундский использовал французскую концепцию правления. По его мнению, стремиться к титулам стоило лишь в том случае, если они предоставляли дополнение к власти. Когда в 1447 г. встал вопрос о создании королевства Фрисландии и Брабанта, юристы Филиппа Доброго заметили, что главное была не корона, а суверенитет; если герцог становился королем, но оставался, несмотря ни на что, подчиненным императора, его титул был бы только видимостью. В своих землях он был всегда хозяином и никогда не отказывался от своей независимости. Фридрих вел дела с более сильной, чем он, стороной, когда осенью 1473 г. встретил Карла в Трире. Четырьмя годами ранее герцог Сигизмунд Австрийский отдал Верхний Эльзас в залог Бургундии, облегчив, таким образом, отношения между странами «по ту» и «по эту» стороны. В 1472 г. Гельдерн, также заложенный, удвоил бургундский кредит на правом берегу Нижнего Рейна. Карл был «Великим герцогом Запада», а Фридрих ничего не представлял по сравнению с ним. Было принято соглашение: Карл будет королем Бургундии, сюзереном Лотарингии, герцогства Клевского, Савойи и нескольких епископств. Все было готово, назначена дата коронации, когда ранним утром 24 ноября 1473 г. Фридрих внезапно уехал. Он понял, что ему никогда бы не простили то, что отдал по низкой цене целую часть империи взамен брачного союза, который, возможно, однажды использовал бы единственный дом Австрии.

Этот разрыв выявил ту смесь недружелюбия и страха, которые вызывали в Германии амбиции Карла и поведение людей, выполнявших его желания. Весной 1474 г. удивительное падение союзов сблизило Габсбургов со Швейцарией. Совместно с рейнскими городами они образовали Нижний Союз, который сместил королевского чиновника Петра фон Гагенбаха, которому Карл поручил руководить Эльзасом. Союз подверг его суду и отметил его казнь как победу. Несколько недель спустя Карл предпринял осаду Нейса, города, противостоявшего союзнику выборщика Кельна. Фридрих III именем империи объявил войну герцогу Бургундскому, потому что он «уродовал, дробил и ранил Священную Империю и немецкую нацию». Император нашел правильный тон; дюжина прелатов и принцев, семьдесят графов, сотни сеньоров и городов отозвались на его призыв; более 15 000 человек отправилось на помощь в Нейс. По оценке очевидца, никогда более не собиралось столь красивой армии. Карл вынужден был отступить. Лотарингия, хозяином которой он себя считал, выгодно заменила Эльзас, так как он также позволял соединить Бургундию с Нидерландами (ноябрь 1475 г.). Но он совершил ошибку, напав на швейцарцев, которые разбили его сначала при Грандсоне, а затем в Муртене в 1476 г. Лотарингцы, верные своему герцогу Рене II, вновь восстановили его права в Нанси. Смелый, явившись, чтобы их наказать, потерпел поражение, и был убит под стенами города 5 января 1477 г. 4 апреля Максимилиан сочетался браком с Марией по доверенности. Так как у Карла не было других детей, Фридрих III выиграл свое пари: наследуя Бургундию, австрийский дом достиг уровня великой державы.

На востоке империи Фридрих III не сумел сохранить в целости наследство Люксембурга. Владислав, сын Альбрехта II, родившийся после смерти отца, получил, благодаря энергии своей матери, короны Богемии и Венгрии, но он умер молодым, едва выйдя из юношеского возраста в 1457 г. Венгры, как и чехи, воспользовались пустующим троном, чтобы возвести на них людей своей крови, Матиаша Корвина в Венгрии, Иржи Подебрада в Богемии. Последний вскорости вмешался в немецкие дела. Военная значимость таборитов не была утрачена с окончанием гуситских войн.

В течение всей второй половины XV века Богемия служила поставщиком солдат для вербовщиков, где Подебрад позволял или нет им вербовать наемников. Подебрад мог быть, таким образом, хозяином положения и прекратить, например, в 1463 войну Гогенцоллерна Альбрехта, называемого Ахиллесом, против Нюрнберга и Виттельсбаха. Его позиции были столь сильны, что он мог заставлять избирать себя королем римлян и взойти на трон наряду с Фридрихом III, ставшим императором после коронации в Риме в 1452 г. То, что чех сможет однажды в свою очередь надеть императорскую корону, заставило взорваться от возмущения немецких принцев. Правда, решение, о котором помышлял Альбрехт Ахиллес, не льстило также и национальным чувствам. Он предложил создать в империи два наместничества, правители которых выполняли бы роль коадъюторов при Фридрихе. На востоке Рейна эта функция перешла бы к Подебраду, на западе — герцогу Бургундскому, Карлу Смелому. В конечном итоге, этот проект не был реализован. Однако он показал, что раздел ответственных должностей в 1463 г. между французами, с одной стороны, и чехами, другой, мог бы стать меньшим злом. Подебрад с этого момента становится мишенью для яростных нападок. Папа Пий II отменил «Compactats» и, четырьмя годами позже, сместил короля Богемии, который действительно старался не вмешиваться в права своих подданных утраквистов. Именно в это время на сцену выходит Корвин. Он утверждал, что еретики были хуже, чем турки, так как они осуждали свои души гореть в аду, в то время как Оттоманы отвечали только за тела, и, считая, что наделен священной миссией, он отправился на завоевание Богемии. Ему удалось захватить только принадлежащие ей земли, Силезию, Лужицы и Моравию. Четырехугольник в 1471 г. после смерти Подебрада отошел сыну короля Польши Владиславу. Корвин тогда снова начал сражения в Австрии, утверждая, что Фридрих III был другом венецианцев, которые вступили в соглашение с турками. Следовательно, необходимо наказать этого предателя, что и было сделано. После Каринтии и Штирии, Вена попала в руки венгерского правителя, который расположился в Хофбурге в 1485 г.

Вернемся еще раз к Пруссии, которая, хотя и не входила в империю, но считалась германской территорией, во всяком случае, ею управляли немцы. Дела Тевтонского ордена были плохи. Он отказался разделить власть с дворянами и горожанами портовых городов, которые создали союз и восстали. Тевтонские рыцари вынуждены были нанять чехов и за неимением денег, чтобы платить им, отдавали им свои крепости. Тем не менее они потерпели поражение. Король Польши в 1466 г. навязал им второй Торуньский мирный договор, забрав Эльбинг, Кульм и Померелию, потребовав от Гроссмейстера клятвы верности и приказав ему завербовать половину новых рыцарей среди польских дворян.

Сопротивлялась ли империя всем этим вторжениям? Не грозило ли ей в конечном счете попасть в зависимость от иностранцев, тем более опасных, чем авторитарнее они были? Мог ли потребовать Карл в Трире повиновения от принцев и мятежных городов? Страх потерять свободу вдруг пробудил Германию. Ее охватило что-то вроде безумия осажденных. Лексика официальных документов отражает это патриотическое волнение. Все чаще и чаще после 1430 г. в них встречаются слова deutsche Lande «немецкие земли». Эти земли принадлежали немецкому народу, нации. Тут необходимо уточнить, так как церковный собор под «германской нацией» объединил скандинавов, венгров и поляков; чтобы избежать путаницы, под theutonica pars nationis germanicae понимались только немцы, называемые также Alemanica natio. Чертой, определявшей принадлежность к этой нации, был язык, deutsche Zunge. Германия, следовательно, была родиной тех, для кого немецкий язык являлся родным, но политическое предназначение этой нации выходило за границы Германии; ей принадлежало руководство империей. Это все более четко проявлялось в обозначении этого государственного образования. Сначала в 1441 г. были объединены Sacrum imperium и germanica natio, а затем был использован родительный падеж, обозначавший принадлежность, heilig rumisches Reich der deutschen Nation. Наконец, в 1486 г. появилась окончательная формулировка: Heiliges Rumisches Reich deutscher Nation. Эти слова не обозначают часть империи, населенную немцами; они громко и ясно провозглашают, что империя принадлежит немцам.

Стремительный рост ксенофобии придавал отрицательный оттенок патриотической восторженности. Уже была отмечена антипатия, вызванная присутствием французов. Карл Смелый гордился прозвищем «Великого турка Запада»! Но к итальянцам относились так же плохо, особенно когда они работали на римскую Курию. Немцы больше не могли выносить презрения этих «иноземцев», которые говорили, что «самый плохенький мул умнее немца». Пий II, действительно знавший Германию, долго прожив там, будучи Энео Сильвио Пикколомини хотел, чтобы центр империи возвратился в Италию. «Именно искусные итальянцы породили империю; небрежные немцы похоронят ее», — объяснял он. Подобные высказывания пробуждали старые обиды, восходящие к Каноссе, выраженные Вальтером фон Фогельвейде и оживленные интердиктом, провозглашенным против сторонников Людовика Баварского. Во время соборного кризиса сторонник Курии, Дитрих Ниемский, который вплотную столкнулся с низостью своих римских коллег, дал волю гневу и потребовал основательно очистить эти Авгиевы конюшни. Позже прелаты и доктора захотели последовать примеру короля Франции, прагматическая санкция которого защитила в 1438 г. галликанскую Церковь от римского господства. Принцы, собравшись в Майнце в следующем году, полагали, что они могли бы предписать соблюдение 23 декретов, призванных реформировать германскую Церковь, впервые названную таким образом. Они ошибались, так как, если Всехристианнейший, возглавляя воссоединенное королевство, мог испугать Курию, папа прекрасно понимал, что единство немецких князей может быть легко сломлено. Изощренные действия позволили Папскому престолу заставить принять Соглашение, условия которого обсуждались с Фридрихом III. Не ущемляя серьезно интересы римлян, оно предоставляло германской Церкви ощутимые преимущества — успех этих переговоров позволил Фридриху явиться в Рим, где 16 марта 1452 г. состоялась его коронация, — но, как и все договоры, оно могло по-разному воплотиться в жизнь, в зависимости от того, кто из подписавших был достаточно силен, чтобы воспользоваться его выгодными сторонами. В данном случае, Германия была слишком слаба, чтобы Соглашение не обернулось для нее в невыгодном свете. Протесты начались с 1451 г.; высокопоставленные лица, выборщики Трира в 1452 г., Майнца в 1455 г., взялись за епископскую налоговую систему, которая, как они говорили, превратила бы Германию в пустыню! Юристы на службе этих прелатов, Геймбург и Мэр среди прочих, выступили с обвинением крайнего насилия. Отголоски этой резкой критики достигли горожан. Отдельные хроники обвиняли папство в разорении империи. Будущий Пий II напрасно старался улестить немцев в Germania, он их совсем не успокоил. Легенды, первые следы которых встречаются в рукописях XII века, нашли свое продолжение; их героем был молодой человек из Найма, прозванный римлянами Матерн, проповедовавший Евангелие в Германии. Весть о Спасении, таким образом, пришла прямо из Палестины. Такая непосредственность предписывала немцам выполнения следующих заданий: так как римляне были неспособны реформировать Церковь, Германия должна была взять на себя руководящую роль. Пророчество Гамалеона гласило, что немцы однажды снова будут владеть миром, изберут сильного императора, который соберет церковный собор в Ахене, назначит патриарха в Майнце, заменив ecclesia Romana на ecclesia Germanica. Мессианизм смешивался с патриотизмом.

Если немцы чувствовали в себе призвание реформировать Церковь, они не забывали, что империя также нуждалась в восстановлении. Они не могли утверждать, что империя им была вручена Провидением, и позволить ей плыть по течению. Сознание необходимости ревностно работать в этом направлении, казалось, охватило всех. К 1450 г. театральная постановка, подготовленная в Нюрнберге на Масленицу, изображала Великого турка, предлагающего зрителям навести порядок в делах империи, так как немцы отлынивают от работы. Очевидно, тему реформы чаще поднимали священники, чем либреттисты народного театра. Между 1417 и 1510 гг., одиннадцать различных проектов увидели свет, смешивая утопические взгляды с очень реалистичными размышлениями. Иногда там встречались воспоминания о былой славе. Дитрих Ниемский сожалел о временах Оттона и Барбароссы. Он сравнивал империю с телегой, которая уже потеряла два колеса, Арль и Ломбардию, а два других, Германия и Италия, уже не держатся. Не нужно было современным немцам растрачивать сокровища, накопленные предками, ругал Intelligentia pririncipum в 1461 г., и одновременно д’Андло призывал своих соотечественников вспомнить о translatio imperii; избранные Небесами, чтобы руководить судьбами империи, они были должны последовательно выполнять эту миссию. Еще нужно было указать им дорогу, по которой нужно следовать. Им были представлены дерзкие, слишком дерзкие планы. Иоб Вернер, один из самых преданных сторонников короля Роберта, воспел в Avisamenta свободу. Ничего жестокого, бесполезно авторитарного не должно сохраняться в политической организации империи. Советники, избранные в семидесяти двух провинциях, представляли бы города и князей; они заседали бы в столице, которую выбрал бы император, и, черпая элементы этого законодательства в римском праве, составили бы кодекс, который, говоря простым языком, гарантировал бы всем членам общества гармоничные взаимоотношения. Concordia catholica, составленная Николаем Кузанским пятнадцатью годами позже, подчеркивала необходимость силы, о которой Вернер не заботился. Армия представлялась необходимой этому прославленному кардиналу. Чтобы заплатить людям и за обмундирование, должны были взиматься налоги, умеренные, но достаточные. Как и Церковь, выразителем мнения которой он был, империя должна была подтолкнуть подчиненных к решениям, принятым властью. Следовало создать двенадцать округов, и в каждом из них было бы установлено место суда, где три судьи представляли бы три класса общества: духовенство, дворянство и буржуазию. Эти тридцать шесть судей собирались бы раз в год во Франкфурте и разработали бы новые законы в соответствии со сложившейся ситуацией, а контроль за исполнением возлагался бы на правителя. Этому плану была присуща ясность труда по конституционному праву, но как эта чистая конструкция была далека от многообразия реальности! Этот котлован мог сильно разочаровать тех, кто намеревался его преодолеть. Возникала масса соблазнительных идей реформ, но немцам не хватало именно достижений. Когда они смотрели со стороны Франции, они видели, что государство постоянно меняется, то есть совершенствуется, но очень мало говорилось о реформах.

Реформы Церкви и Государства были тесно взаимосвязаны; не только потому, что в обеих областях именно священники умудрялись находить решение задач, поставленных быстро растущими злоупотреблениями и слабостями, но еще потому, что время глубоких реорганизаций прошло. После роспуска церковного собора в Базеле в 1449 г. папы снова крепко держали в руках бразды правления и не намеревались позволять себе диктовать, как править: речь больше не шла о реорганизации верховной власти, in capite. Но это не было причиной опускать руки. На всех уровнях иерархии, от епископа до приходского священника, от аббата, пожалованного митрой, до настоятеля монастыря, каждый священник должен был улучшать соразмерно с возможностями положения общины, управление которой возлагалось на него. Глава христианства в настоящий момент не мог подвергнуться реформам. Следовательно, они касались его членов. Подобным образом дела обстояли и в империи. Но из-за невозможности подчинить государство единой идее, пропустить через него единый нерв власть, необходимый для сохранения справедливости и мира, не следовало ли в княжествах, сеньориях и городах осуществлять reformatio in membris?

Реформа составляющих и ее недостаточность

В политическом плане война может породить прогресс. Итак, в XV веке новые технологии пришли на службу военному искусству. Огнестрельное оружие, появившееся на полях сражений начиная с 1350 г., совершенствовалось. Артиллерия становилась мобильнее; порох становился лучше, чем прежде; больше не нужны были огромные стальные трубы, чтобы снаряд мог достигнуть цели. Выдвинуть на боевую позицию орудия стало отныне легче и быстрее. Нападающие почти внезапно могли начинать артобстрел; отныне высота укреплений была меньше, чем их толщина, а чтобы ответить на стрельбу атакующих, подвалы были удобнее, чем башни. Но эти усовершенствования появились в армии еще до 1400 г. Что действительно было внове, так это значительная роль пехоты. Некогда, отодвинутая кавалерией, она снова заняла место «королевы сражений». Действительно, для стрелка, ведущего огонь из луков, арбалетов и аркебуз, скорость передвижения была не важна, чтобы уничтожить врага. Удар, наносимый при массовом наступлении пехоты, был, следовательно, более опасен. Швейцарцы поняли это первыми. Их батальоны, состоявшие из нескольких сотен пехотинцев, Gewalthauffen, шли стройными рядами на врага под звуки флейт и барабанов. Их железная дисциплина подтверждала сплоченность этих подразделений в каре. Она принесла им многочисленные победы и репутацию знатоков боя. Их примеру последовали швабы, которые чтобы отличаться от швейцарцев, назвали себя Landsknechte, ландскнехтами, но могли поспорить по боевым качествам с ними. Демографический рост, произошедший после 1450 года, наполнил рынок солдатами, которых вербовали полководцы, озабоченные и своим состоянием, и лаврами победителей. Ни швейцарцы, ни швабы не сражались только ради славы, и «кондотьер», который их вербовал, имел свою долю с их добычи. Конница также оставалась полезной. Чтобы пополнить их ряды, представленные вассалами, князья заключили соглашения с дворянами, которые обещали ответить на первый призыв; поскольку они ждали призыва к мобилизации дома, их называли Diener vom Hause aus; и даже дома они считались на службе.

Не все княжества смогли быстро принять и широко использовать эти нововведения, но им было запрещено устраняться от участия в этом из-за боязни подвергнуться нападению лучше вооруженных соседей. Архивные документы, более многочисленные и подробные, чем раньше, доказывают, что ради сохранения своего положения князья расходовали огромные суммы. Выборщик пфальцграф расходовал от 50 000 до 100 000 флоринов на содержание этих Diener vom Hause Aus. Кавалерия герцога Баварского обходилась в 120 000 к 1460 г. То, что герцог Вюртембергский отдавал своим крепостям, поглощало треть обычных доходов; цена места доходила до 20 000 флоринов, когда шла речь об операции, объединяющей несколько тысяч человек. Таким образом, выборщик пфальцграф возвращал в свои кассы каждый год не более 100 000 флоринов, из которых половина была собрана от дорожных пошлин с кораблей на Рейне. В других местах, например в Саксонии, королевские права, в особенности те, что позволяли использовать часть продукции шахт, приносили превосходный доход. В Баварии герцог собирал налоги продуктами, продажа которых обеспечивала ему крупные доходы, если он ожидал подъема курса, чтобы избавиться от излишков. В течение долгого времени, пока было запрещено взимать пошлины с товаров, перевозимых по Эльбе и Одеру, до 1454 г., маркграф Бранденбургский был наименее богат из трех светских выборщиков.

При любом положении дел обычных доходов никогда не хватало. Чрезвычайные потребности почти всегда требовали немедленного удовлетворения. Силу, следовательно, обеспечивали кредиты. Кредиторы обычно находились в городах; в 1479 г. страсбургский торговец оказался способен предоставить 30 000 флоринов, которые искал пфальцграф. Но некоторые дворяне также были готовы предоставлять взаймы суммы, требующиеся князьям. Например, камергер пфальцграфского выборщика дал ему в долг 20 000 флоринов. Долги становились столь большими, что необходимость в заемных капиталах уже поглощала большую часть обычных доходов, что делало неизбежным новые обращения к кредиторам. Банкротство было почти неизбежным, если бы растущий избыток ликвидных средств на рынке не снизил процентную ставку. Конверсия рент была возможна, но только банковские воротилы были способны осуществлять такие операции. В Саксонии Бласбалг, лейпцигский предприниматель, который должен был затем передать дела своей жене, управлял главной кассой герцогства; он превратил ее в депозитный банк, который сотрудничал с подобными учреждениями в Германии и в Нидерландах.

Несмотря на их ловкость, финансисты не смогли бы привлечь кредитные ресурсы, если они не внушали доверия владельцам капиталов. Заведомо недостаточные обычные доходы должны были пополняться чрезвычайными доходами, иначе хронический дефицит не позволил бы правильно производить выплаты процентов по задолженностям. Большая часть княжеств вынуждена была прибегнуть к налогам. Некоторые с трудом справлялись с налоговым бременем и задерживали выплаты как можно дольше. Ландграфство Гессенское, например, лишь в 1504 г. смогло получить налоги со своих территорий. Самой распространенной формой налоговой системы, по-видимому, было обложение податью (Schatzung), выручка от нее могла сравниться с обычными доходами от наместничества. Власти иногда прибегали к кредитам чаще, чем к податям. Подданные маркграфа Бранденбургского оплачивали акцизный сбор на пиво. Налогоплательщики не спешили раскошеливаться; особенно горожане, которые не были против ссужать деньги князьям, но не собирались предоставлять эти средства безвозвратно. Маркграф Бранденбургский, рассчитывавший на горожан, чтобы обуздать рыцарей-грабителей, разрушил союз и стал искать поддержки у дворян, чтобы беспощадно расправиться с берлинцами, не желавшими выплачивать акцизный сбор на пиво. В Баварии сопротивление оказывалось дворянством, которое объединилось против герцога.

Довольно быстро князья поняли, что необходимо демонстрировать налогоплательщикам, на что тратятся сборы. Ознакомив их с проблемами, они стали назначать их на ответственные должности в правительстве. В конце XIV века появились сословные государства (Ständetage), называемые также «странами» (Landtage). После 1400 г. возникло и много других; некоторые из них, например в Силезии, стали появляться с 1469 г. по требованию подданных. В церковных землях их заменяли капитулы. Состав этих советов менялся в зависимости от земель. Маркграф Бранденбургский созывал заседание сеньоров (Herrentag), поскольку дворянство, наряду с собранием (Herren) простых рыцарей (Ritter), занимало самое большое количество мест; в Баварии также графы и бароны образовывали курию, куда могли входить только они. Заседания вюртембергцев собирали в основном горожан; их численность составляла сто тридцать, в то время как только тридцать рыцарей и тринадцать прелатов были допущены в совет. Крестьяне тоже принимали участие в заседаниях, главным образом на севере империи, от Тироля до Брисго, а также во Фрисландии.

Первой задачей советов был финансовый вопрос. Ознакомившись с положением страны, требовавшей субсидий, они решали вопрос об увеличении налогов, их природе и сумме. Затем сословные государства стали уделять внимание проблемам, решение которых было возможно только при помощи налогов. Прежде всего это касалось войн, расходами на которые занимались австрийские Landtage, ответственные за организацию «защиты страны» (Landesrettung). Постепенно компетенция съездов распространилась на все области, о которых вначале должны были знать только князь и его советники. Правила управления (Regimentsordnung) были изданы в конце XV века сословиями Вюртемберга. В 1486 г. заседание герцогства Клевского поручило восьми своим членам следить за исполнением административных постановлений, принятых собранием. Понемногу члены этих советов, не извлекая выгоду из конституционного строя, выработали фундаментальные принципы государственного права. В 1472 г. совет Бранденбурга заявили, что налоги не предназначены для того, чтобы возмещать личные долги маркграфа, но должны служить только для погашения договоров о займе, заключенных на благо страны. Итак, больше не могло быть и речи о смешении частных интересов князя с интересами общества, которым он призван был управлять. Сословия стали рассматриваться как представители стран. Они напоминали князьям, если было нужно, об обещаниях, которые они давали. Например, обязательство, взятое выборщиком Бранденбурга в 1472 г. не давать больше обеспечения своим кредиторам, без разрешения совета. Сословия Тюрингии приняли участие в составлении документа, диктующего правительству страны точную программу действий. Конечно, было бы преувеличением представлять эти Landtage парламентами в миниатюре, но несомненно, их члены действовали, как если бы они были представителями Landschaft (страны и ее жителей). Князь вынужден был держать слово для того, чтобы избежать возмущений, и немецкие историки справедливо считают, расценивая сотрудничество сословий и князей как деятельность настоящих правительств (Herrschaftsverträge). Между тем не нужно долго изучать факты, чтобы увидеть в них зародыш корпоративного режима (Ständestaat). В конце XV века, князья, чье превосходное финансовое положение позволяло им не заботиться о деньгах, например в Саксонии, сумели сократить полномочия советов. Теперь им максимум позволялось высказать свои жалобы, но они не имели больше права указывать властям, как править.

Это стремление князей подчеркнуть, что они являются подлинными хозяевами Land и что первая обязанность их подданных подчиняться им, объясняется вовсе не их природной склонностью к тирании; они были заражены деспотизмом. Их отцы дали им прочесть «Зеркало принца», и хорошие ученики приняли всерьез эти уроки. Маркграф Баденский и его наместник называли себя Gottesamptmann, «слугами Божьими». В других официальных документах использовались показательные слова «слуги» или «защитники народа». Однако вскоре князья стали называть себя Landesvater, pater patriae, «отцами страны». Это определение отражало изменения в мышлении. Прошло время, когда княжества, как любые другие владения, могли быть разделены. Они стали неотчуждаемыми, сохранение их было доверено «династии» небесами. По примеру электоратов Вюртемберг и маркграфство Баденское были объявлены неделимыми, тот же принцип был принят Гогенцоллернами для всех их владений. По примеру выборщиков другие князья назвали преступлением, подобным оскорблению Его Величества, покушение на свою персону или власть. В Баварии было объявлено, что подданные принадлежат герцогу телом и имуществом. Влияние сложного права, точнее, римского права, способствовало в значительной степени этой новой концепции восприятия роли князя.

В XV веке состав правительственных должностей изменился. Конечно, в советах было еще много дворян и обычно должности королевского чиновника сохранялись за дворянами. Наиболее высокие посты, которые должны были занимать титулованные особы, все еще занимались священниками; канцлер пфальцграфства был всегда епископом Шпейера или Вормса; Sesselmann, который в 1483 г. хранил печати Бранденбурга, был в то же время епископом Лебусским, но именно докторской степени, полученной в Болоньи, он был обязан занимаемой должности. Действительно, все более и более правители стремились заполучить ученых мужей, и не держали их больше на низших должностях; даже светский человек мог достигнуть вершины иерархической лестницы, если он был сведущ, трудолюбив и верен. Признавая важность университетского образования и особенно полученного на юридическом факультете, князья сделали все, что было нужно, чтобы учебное заведение находилось в их землях; перечислим только университеты от Ингольштадта до Баварии, от Виттенберга до Саксонии и Франкфурта-на-Одере в Бранденбургском макграфстве. В начале XVI века юристы задавали тон в правительственных службах больших княжеств; они, естественно, служили в Верховных судах (Hofgericht); они руководили отделами, где составлялись законы, и контролировалось их исполнение; они прилагали все усилия к созданию сети строгих правил (Landesordnungen), которая должна была охватить почти все, что делалось в стране. Государство, которое не способно была построить империя, «постепенно создавалось в землях».[25]

Это государство не исключало из своей компетенции душу своих подчиненных. Его интересовали церковные структуры, так как оно хотело туда поместить своих сторонников. Фридрих III получил право назначить епископов, которых взрастил в своих землях. В то же время Курия назначала во Фрейзинг, Регенсбург и Пассау только представителей семьи Виттельсбахов. Второстепенные прибыли фактически находились под контролем князя или наместника, как в Баварии, где герцог заставлял паству избавляться от тех приходских священников, которые ему не повиновались. Фридрих III резко заявлял: «Имущество священников принадлежит мне». Но князья вмешивались в дела Церкви не только потому, что они хотели всем руководить и все присвоить себе; как хорошие отцы семейства, они заботились о духовном благополучии своих детей; граф Вюртембергский установил правила исповеди и похорон, занимался братствами и различными формами набожности, называя себя «освещенный Святым Духом».

Скандальное поведение духовенства, как монахов, так и живущих среди мирян, должно было исправляться тверже, чем это делали прелаты, чье поведение не было свободно от подозрений. Князья должны были действовать более настойчиво, по крайней мере потому, что они думали, что у них есть право назначать священников, служащих в их землях. Светские служащие сопровождали приезжающих священников до монастырей и Тюрингии, и в Вюртемберге. Многим ранее, чем герцог Клевский провозгласил себя papa in terris suis,[26] Рудольф IV Габсбургский намеревался стать в своих землях «папой, архиепископом, епископом, архидьяконом и настоятелем». Стоит ли удивляться, что лютеранская доктрина получила восторженный прием при княжеских дворах? Она рассматривала князя как Landesbischof, «епископа страны», и постоянно поручала ему миссии, которые Рим соглашался ему давать только в виде исключения. На пороге нового времени государство считалось совершенным, только если оно включало Церковь.

Государство, настойчиво возводимое князьями, намеревалось выстроить собственные города. Было бы правильно воспринимать их как лаборатории, где разрабатывались модели политической организации. Но в конце эпохи Средневековья их развитие было приостановлено, даже в некоторых случаях прекращено узкими рамками. Возможности образований, созданных князьями, были намного шире. Стараясь не быть излишне обременительными, они устанавливали повинности и подати, натурой, деньгами и людьми, более значительные, чем в городах. Итак, они вынуждены были решать те же проблемы, что и территориальные собрания. Конечно, они располагали преимуществами, которых обычно были лишены князья. Члены городского совета выполняли свои функции бесплатно. Будучи выходцами, почти без исключения, из деловых кругов, они привыкли все учитывать и управлять предприятиями. Но экономическая деятельность требовала внимания и времени, которое уже в эту эпоху стоило денег. Как посвятить значительную часть времени службе обществу, не боясь потерпеть банкротство? Общественная польза тоже была завистливым божком, заседания совета происходили часто и длились долго. Дипломатические миссии за пределы страны длились неделями и, кроме того, всегда были небезопасны. Они стали прибегать к услугам компетентного и постоянно доступного персонала, так как наемный труд вошел в обычай в крупных городах. Самые богатые стали предоставлять должность, которую мы сегодня назвали бы должностью генерального секретаря, юристам, получившим должное образование, даже докторам права. Городской бюджет неизбежно отягощался. Число налогов не могло постоянно увеличиваться. Увеличение количества прямых налогов подвергало правительство опасности потерять свои капиталы. Что же касается многочисленных косвенных пошлин, то речи не могло быть об их еще большем увеличении, так как сохранение гражданского мира было одной из самых серьезных забот правительств. Если бы налоговая система в большей степени касалась ежедневных дел простых людей, их гнев рано или поздно вырвался бы наружу. Опасные слои общества находились под пристальным присмотром. Власти стремились сократить количество нищих, подмастерьев и учеников из опасения, что они могут поднять мятеж. Наконец, власть толпы обычно служила инструментом для людей, которые мечтали о диктатуре. Не было ничего, что горожане ненавидели бы больше, чем итальянскую тиранию; соперники Медичи или Висконти плохо кончали, но лучшим средством не вводить их в искушение было сохранение социального равновесия. При отсутствии недовольных кандидат в диктаторы проповедовал бы в пустыне. Можно представить себе, с какой виртуозностью должны были действовать казначеи городов, обязанные осторожно управлять займами, чтобы выплата процентов по задолженностям не осложняла обычных расходов. Чрезвычайные расходы должны были быть ограничены по мере возможности, но как им помешать? Невозможно было избежать войн, требующих самых больших дополнительных расходов. Города не могли изменить правил: поскольку на полях сражений возросло значение пехоты, теперь необходимо было принимать в расчет пехотинцев, но в силу любопытного поворота истории горожане, продемонстрировавшие преимущество этих войск перед кавалерией, не имели возможности использовать их вплоть до конца Средних веков. Ополченцы не могли все принимать участие в сражении вне городских стен, так как крепостные валы тоже должны были находиться под защитой. Кроме того, если их призвали на слишком длительный срок, в их мастерских и лавках, брошенных на произвол судьбы, дела шли из рук вон плохо. Наконец, их эффективность была слишком мала, и требовалось несколько батальонов, чтобы одержать победу над швейцарцами. Почему было не привлечь специалистов? Потому что ни один город не смог бы оплатить их услуги; месячное жалованье Gewalthauffen, наемников поглотило бы годовой доход Нюрнберга! Последствия этого были неизбежны: городам приходилось участвовать в далеких экспедициях и проводить операции на открытой местности, взамен им приходилось совершенствовать свою защиту, укреплять оборону и снабжать ее артиллерийскими орудиями любых калибров. Даже князья, располагающие значительными силами, не любили осадной войны, так как она длилась обычно так долго, что грозила полностью истощить казну. В этих условиях город, замкнувшись в себе, крайне неохотно выводил ополченцев из-за своих стен, чтобы помочь другому городу. Этот священный эгоизм парализовал союзы, такие как Швабский союз, восстановленный, однако, после 1390 г. и включавший около тридцати членов. Эти организации не обеспечивали больше своим самым слабым участникам необходимую защиту. Достаточно вспомнить Мюлуз с его слабыми укреплениями, который вынужден был оставить союз десяти имперских городов Эльзаса, чтобы перейти под защиту швейцарцев. Государство могло считаться сильным, если его территория была довольно обширной и оно могло предоставить достаточно денежных средств и войск, пользующихся техническими достижениями нового времени. В Италии, Милан, Флоренция и Венеция превратили свои contado (пригороды) в обширные и хорошо структурируемые территории. На севере Альп «самым крупным городским государством средневековой Европы» был Мец, город, «сумевший сохранить независимость в течение ста пятидесяти лет, в то время как многие другие ее потеряли».[27] Нюрнберг и Цюрих попытались следовать тем же путем, но они опоздали; место было занято. Жители Нюрнберга узнали это на своем горьком опыте с 1449 по 1451 гг., когда вынуждены были сражаться против маркграфа Альбрехта Ахиллеса и его двадцати двух союзников.

Нужно ли говорить, что городам было запрещено разрастаться до размеров небольших поместий. Лилипутские государства могли существовать только на сцене. Даже если не все рыцари империи влачили жалкое существование, многие из них испытывали материальные затруднения, и поскольку сознание деклассированных элементов обычно достаточно агрессивно, Fehden, хотя изначально и не были источником улучшения положения участвовавшего в них мелкого дворянства, в любом случае отвечали их внутренней потребности сеять беспорядки среди обеспеченных людей.

Имперские города и рыцарей империи, имевших столько различий, сближало одно — свобода, которую им давала их независимость, так как у них было только один сеньор — император, сеньор, имевший множество других дел, помимо раздачи им приказов. Правда, он не мог им обеспечить и достойной защиты. Таким образом, княжеские государства от Баварии до Бранденбурга, намеревались обуздать дворянство, дисциплинировать его и поставить себе на службу. Эти планы имели успех там, где князья обладали силой. Самые крепкие очаги обороны оказались на юго-западе империи, в Эльзасе, Швабии и Франконии. Имперские города не были защищены от княжеских притязаний. Майнц, ослабленный внутренними распрями и разрушенный в финансовом отношении, был взят приступом своим архиепископом в 1461 г. и больше никогда не восстановил своей независимости. Тремя годами раньше герцог Баварский захватил Доноверт; наконец, в 1489 г. тот же принц захватил Регенсбург, но когда его противник потребовал обеспечить им его свободы, горожане не выразили желания воспользоваться ими. Конечно, они имели свою ценность, но сколько усилий нужно предпринять, чтобы их сохранить! Города немецкой Ганзы также стали мишенью для атак князей, которые страстно желали захватить их богатства и пытались контролировать их. «Несомненно, исход этой борьбы… был, в конечном счете, очень неблагоприятен» для этих городов. Некоторые были разрушены, все были ослаблены расходами, которые им навязывала война. «Одной из существенных причин упадка Ганзы в XV веке стал изнуряющий конфликт участников союза с княжествами».[28]

Развитие территориальных государств представляло несомненные преимущества. Внутри их границ обеспечивался общественный порядок. Хотя он не был полностью достигнут, тем не менее, прогресс, наметившийся в этой области, внушал надежду. Значило ли это, что данные изменения, гарантировали в будущем решение всех проблем? Конечно нет, так как этот процесс неизбежно сопровождался серьезными конфликтами. Прежде всего эти конфликты были связаны с соперничеством между княжествами. Сначала выборщик Кельна выступал только против герцога Клевского, затем герцога и его союзника, графа Хойского, с 1445 по 1457 гг. Альбрехт Ахиллес Бранденбургский сражался против жителей Нюрнберга, а также против Вительсбахов Баварских и их наместников с 1449 по 1461 год. Эти сражения были суровыми и кровавыми. Мы видели, что города не были полностью бессильны, как Майнц и Регенсбург, они решительно защищались, когда на них нападали. Наконец, в государствах, которые не были достаточно организованы для запрета междоусобиц, и в регионах империи, где раздробленность была такой, что ни один сеньор не мог их подавить, Fehden оставались локальным злом. Было очевидно, что чтобы укрепить мир и справедливость в империи, необходимо действие власти, превышавшей властные полномочия князей. Государство, которое, с дозволения императоров, до настоящего времени управлялось князьями, испытывало необходимость в утверждении императора во главе иерархии. Срочно нужно было завершить дело, начатое Карлом IV.

Создание правового Государства: Фридрих III (1438–1493) и Максимилиан I (1493–1519)

Действительно ли Фридрих III был настолько безвольным, что на протяжении доброго полувека, пока длилось его правление, забросил дела империи и не прилагал серьезных усилий, чтобы урегулировать проблемы? Безусловно, нет! Конечно, не стоит без оглядки подписываться под тем, что говорил о нем Максимилиан, относившийся к нему недоброжелательно. Мы видели, что порой он был медлителен, когда должен был противостоять сложным и драматическим ситуациям. Он не мог, без сомнения, заниматься одновременно несколькими сложными делами. Одна проблема могла поглотить его полностью. Расположение земель, которые он унаследовал, почти до самой смерти было его главной заботой. Богемия и Венгрия, попавшие под власть Люксембургов и которые Габсбурги унаследовали благодаря браку Альбрехта II, ускользнули от него. Кроме того, ему досталась только часть земель, некогда объединенных Рудольфом I, на которые так и сыпались несчастья. Он не смог вернуть Хофбург, венский замок, который у него забрал Матиаш Корвин в 1490 г. за три до своей смерти. Какое испытание для автора замечательного девиза Austriae imperare orbi universe A E I О U (в Австрию возвращается правительство мира)! Было ли чему удивляться, что он посвятил столько времени и сил борьбе с прямыми врагами своего дома?

Также не удивительны и его разочарованные высказывания. Однажды в присутствии Энео Сильвио Пикколини, будущего Пия II, он сказал: «Без денег я не могу ничего сделать. Зачем нужна империя, если подданные не повинуются?» Но и самым деятельным правителям случалось чувствовать усталость. Фридрих не устранился от участия в делах империи. Если он провел тридцать три года между Грацом, Линцем, Веной и Вьенером Нейштадским, семь прошли в долинах Рейна и Майна, вдалеке от доставшихся ему по наследству земель. Он всегда стремился защищать общественное спокойствие и по возможности укреплять его. Сразу же после коронации королем римлян в 1442 г. он издал «Reformatio», в котором изложил важное решение: законом разрешалось прибегнуть к Fehde только после безуспешной попытки урегулировать конфликт путем судебного разбирательства. В 1467 г. междоусобицы были в принципе полностью запрещены сроком на пять лет, и этот запрет возобновлялся дважды, в 1471 и 1486 гг. В 1467 г. было объявлено, что нарушение этого закона считается оскорблением Его Величества. Безостановочно растущее количество споров рассматривалось Kammergericht, судом Палаты, ответственной за то, чтобы защищать интересы правителя, чья привилегия non evocando князей не препятствовала его работе. С 1451 г. стал назначаться налоговый прокурор, ответственный за возбуждение дел и, в крайнем случае, за их ускорение. Количество процессов настолько возросло, что в 1464 г. оказалась необходима полная реорганизация этой судебной инстанции. В окружении Фридриха III росло число ученых юристов. Священники меркли перед мирянами, которые заняли чуть ли не большинство мест советников. Половина из них была выходцами не из родных земель короля, а из других регионов империи, куда их привлекал естественный интерес. Увеличение числа решений и постановлений влекло за собой увеличение количества уставов и грамот; никогда отделы канцелярии не работали так напряженно; они выпустили около 40 000 актов, в три раза больше, чем во время правления Сигизмунда, в четыре раза больше, чем во времена Карла IV.

Но издать закон, это одно, а ввести его в действие — другое, чтобы добиться повиновения, прежде всего требовались значительные средства. Денег у Фридриха было не многим больше, чем у Сигизмунда: 10 000 флоринов обычных доходов — практически ничто! Денег, взятых взаймы на транспортные расходы, у городов и евреев, едва хватало, чтобы залатать дыру. И то не всегда: в 1474 г. аугсбургцы забросали грязью свиту императора, которая во время своего пребывания наделала долгов. Дошло до того, что налогами стали облагаться пожалование привилегий и взятки. В 1470 г. канцелярия была отдана императором на откуп выборщику Майнца. Не прошло и четырех лет, как у архиепископа накопилось больше долгов, чем было получено прибыли. Следует, однако, признать, что он улучшил функционирование этой важной службы, но эти изменения усугубили расходы. Таким образом, реформы совершенствовали учреждения империи, но при этом они оставались неполными и слабыми. Империя нуждалась в кардинальных изменениях, а не в залатывании дыр.

Парадоксально, но продолжительные и частые отъезды императора способствовали образованию одной структуры, которая в будущей организации империи призвана была сыграть решающую роль — Reichstag, собрание выборных. До середины XV века, существовали только Hoftage, то есть собрания, которые правитель не мог созывать, но которыми он руководил; это ясно было отражено в названии: они представляли собой расширенный двор (Hof). Отсутствие Фридриха из-за разных государственных дел в местах проведения этих торжественных заседаний не препятствовало работе, однако в этом случае они могли считаться только собранием придворных. Поскольку на повестке дня ставились вопросы о сохранении империи, они стали называться «советами королевства или империи» (Reiches Gemeiner Rat), и, возможно, потому, что в то же время начали созываться советы в княжествах (Landtage), те, кто принимал участие в заседаниях, считались уполномоченными сообщества (Stand), к которому они принадлежали, или Land, из которого они происходили. Это осознание происходило постепенно. Подобный Gemeiner Rat не сразу превратился в совет представителей нации, а его членам понадобилось много времени, чтобы свыкнуться с правилами парламентской работы. Энео Сильвио, досконально изучивший принцип их работы, поскольку настойчиво посещал их, злорадно высмеивал этих делегированных учеников, которые, по его словам, были способны принять одно-единственное решение — собраться снова. Начиная с 1484 г. проведение дебатов быстро и кардинально изменилось под влиянием Бертольда де Хеннеберга, выборщика Майнца. У него были все качества лидера, живой ум, большие амбиции и задатки государственного деятеля. За вопросами настоящего времени он видел большие проблемы. Он очень быстро понял, что совет должен проходить в установленном порядке. Следует создать комиссии и обсуждение отдельных вопросов проводить внутри них. Эти нововведения немедленно улучшили деятельность Gemeiner Rat и увеличить роль экспертов. У него хватило смелости в 1487 г. исключить из заседаний Фридриха III и его сына Максимилиана, ставшего Римским королем годом ранее. Это было не простое оскорбление, а поступок, имевший большое конституционное значение, который как нельзя лучше показал, что следует отличать монарха и сообщество, представленное Gemeiner Rat. Таким образом, Kaiser и Reich, император и империя, не были одним целым. Stände, сословия, представленные в общем совете, видели свою цель в защите интересов королевства, если правитель пренебрегал ими.

Князья и особенно выборщики, которые уже давно изучали положение империи во время заседаний, называемых Kurtage, хотели, чтобы учреждения в массе своей были выведены из-под власти императора и помещены под ответственность представителей империи. Они имели в виду преимущественно Kammergericht, судебный орган, растущую значимость которого мы отмечали выше, но который изначально был призван только решать конфликты между приближенными императора. Превратить его в суд империи, а не императора, означало поменять его суть. Понятно, что Фридрих III не согласился бы также уступить значительную часть своих полномочий. Это напоминало диалог глухих. Император полагал, что у него уже слишком мало полномочий, и не был готов жертвовать теми крохами, которые еще сохранял. Князья, со своей стороны, высказывали расположение к реформе империи при условии, что она не усилит власть правителя. Пусть он довольствуется руководством, вот то, чего, они более или менее ясно желали. Необходимая реформа понималась настолько по-разному главными заинтересованными лицами, что могла показаться невыполнимой, когда 19 августа 1493 г. Фридрих умер. Но мог ли Максимилиан, которого отец старался держать на расстоянии, несмотря на избрание королем римлян семью годами ранее, проявить себя более покладистым? Облегчил ли его приход к власти проведение реформ, которым противоположные позиции, защищаемые с равным упорством правителем и князьями, казалось бы, должны были воспрепятствовать? Одно было точно; приход к власти человека молодого, активного и полного великолепных планов очень ощутимо изменило параметры проблемы, которую надо было решить, чтобы снабжать империю новыми структурами.

Последний рыцарь и отец ландскнехтов, Максимилиан одновременно был средневековым и современным. Мало императоров предстают в таком количестве различных свидетельств. Картины и гравюры, оставленные нам художниками, обладавшими иногда недюжинным талантом, позволяют нам увидеть в его чертах следы времени, трудов и испытаний; самое трогательное произведение показывает нам изможденное лицо старого борца, наконец сраженного смертью. До нас дошли впечатления о Максимилиане таких проницательных наблюдателей, как Макиавелли.

Необыкновенный расцвет эпистолярного жанра, радующий историков, исследующих XVI век, сохранил до нашего времени ворох писем, тщательно составленных или наспех неразборчиво написанных этой экспансивной личностью, желающей высказаться как словами, так и делами. Он донес до нас даже представление о его собственной жизни, продиктовав своим штатным историографам биографию, в которой мы его видим скорее таким, каким он хотел бы быть, нежели каким он был в действительности. Добавим к этим и так уже богатым источникам массу архивных документов, и мы представим весь размах задачи, которая история его правления поставила перед Клио.

Тем не менее, попробуем набросать портрет человека, прежде чем судить о его делах. Будучи крепкого телосложения, Максимилиан не щадил своих сил, ни когда сражался с врагами во главе своей конницы, ни когда забирался в горы, охотясь на серн. Он не боялся ни работы, ни битв; он доводил своих секретарей до изнеможения. Живой ум заставлял его интересоваться самыми различными сторонами жизни, он был и тонким ценителем гастрономического искусства, и искусным артиллеристом, способным навести крупное орудие. Охотно консультируясь с опытными людьми или столь же охотно болтая, он, однако, не выдавал своих намерений, как собирался использовать их советы. Превосходный актер, он мог быть приветливым с простыми людьми и поставить на место «знать», которая считала возможным заговорить без должного почтения. Неравнодушный к славе, как и большинство представителей эпохи Возрождения, он созвал, чтобы ему сплели лавровый венок, писателей и художников, предлагая им смешать выдумку с подлинной историей: три труда, «Freydal», «Theuerdank» и «Weisskunig» превозносят высокие стремления и грандиозные планы «Цезаря, который на земле был подобен солнцу на небесном своде». Вокруг мавзолея, где должны были упокоиться его останки в Хофкирх Инсбрука, он назначил встречу своим предкам, а также императорам Древнего Рима и германским королям Теодориху и Хлодвигу. Аккуратные ежедневные записи изобилуют указаниями, которые, не смотря на краткость, очень ценны. Его иногда посещали романтические мечты; он видел себя новым крестоносцем, разбивающим турок; он даже серьезно подумывал, что мог бы взойти на трон Святого Петра. Ясность мыслей не покидала его полностью: ему случалось шутить над своими странными фантазиями; но у него не достаточно было чувства реальности, чтобы строить планы в соответствии со своими средствами. Кроме того, у него был такое живое воображение, что оно рождало в нем новые идеи, прежде чем предыдущие успевали реализовываться. Он рисковал прослыть непостоянным и сбить с толку весь мир, принимая своих приверженцев за противников.

Эта изменчивость оживляла только поверхность событий; в глубине, политика Максимилиана следовала трем основным направлениям: он хотел осуществить мечту своего отца, А Е I О U, и сначала сделать Австрийский дом самым мощным в мире, а также восстановить мощь империи и поднять, таким образом, престиж германской нации. Прежде всего посмотрим, каким образом он стремился возвеличить свою семью. Он заставил переписать генеалогию Габсбургов, родством с которыми так гордился, погрузив корни дерева так глубоко в историю, что они достигли Трои, родины Приама и Гектора. В его ветвях было так много святых, что был приглашен ученый гуманист Брант, чтобы составить их список. Но Максимилиан понимал, что к Австрии, еле спасенной от иностранного порабощения Фридрихом III, следовало прочно присоединить бургундские государства: брак с дочерью Карла Смелого позволил ему обрести и изобилие, и крепкую организацию. Если бы сплав обеих основных частей его наследства, австрийской и бургундской имел успех, его владения стали бы поистине обширными, может, даже большими, чем те, что в свое время смог объединить Рудольф I.

Ценное наследство Карла Смелого не упало, как зрелый плод, в руки его зятя. Король Франции слишком долго ждал возможности отыграться, чтобы растрогаться судьбою Марии; он пожелал оставить ее ни с чем. Едва Максимилиан сочетался браком с сиротой, как ему пришлось защищать свои права. Он с жаром бросился в бой, и французы были разбиты при Гинегате в 1479 г. Счастье супругов было недолгим. Мария умерла в 1482 г. в результате несчастного случая. Без нее Максимилиан был чужаком, против которого восстали фламандские города, жители Брюгге даже взяли его в плен в 1488 г. Возобновилась война с Францией, которую король римлян раздражал: сочетавшись браком по доверенности с Анной Бретанской, он сделал вид, что собирается окружить королевство Лилии. В конечном итоге именно за Карла VIII герцогиня вышла замуж, но мир, который прекратил военные действия в 1493 г., принес Максимилиану Артуа, Шароле и Комте, недавние владения великого герцога Запада. Габсбурги могли бы расположить свои войска лагерем в нескольких переходах от Парижа, и впредь Австрийский дом был бы таким же противником Франции, как и Англии. К тому же возобновились брачные дела и военные действия: Максимилиан, женившись на Бланке Сфорца, не забыл, что Италия являлась «плодоносным садом империи», он отправился туда, чтобы там встретиться с французами, завоевавшими королевство Неаполя, но, на этот раз в 1495 г. судьба не была благосклонна к королю римлян, солдат которого оплатили венецианцы и миланцы. Он вынужден был отступить и не испытал большего счастья, как в 1498 г. напав на французскую Бургундию. Десять лет спустя его постигла новая неудача: Камбрийский союз Камбре, выступивший в поход против Венеции, побудил Максимилиана угрожать городу Дожей, который его жестоко разбил и отнял Истрию. Его дочь Маргарита, назначенная им правительницей Нидерландов, сблизила его с Генрихом VIII в 1513 г. При поддержке католических королей и швейцарцев папы союз англичан и австрийцев, казалось, представлял угрозу для Людовика; но его молодой преемник, Франциск I, с блеском доказал французское превосходство в 1515 г. при Мариньяне. Нуайонский мир в 1516 г. стал только передышкой.

Максимилиан не должен был сражаться только против французов; ему нужно было защищать также то, что ему досталось от его отца. В 1490 он смог восстановить единство владений Габсбургов: эрцгерцог Сигизмунд, не имея наследников, оставил ему свою часть земель, Тиролию и переднюю Австрию, то есть Сундго в Верхнем Эльзасе и Брисго близ Фрайбурга. Так как Швабский союз, созданный в 1487 г. приближенными императора, сохранял ему верность, и Конте находился поблизости Сундго, владения Максимилиана составляли так сказать единое целое от Вены до Безансона. Но на юге они соседствовали со швейцарскими Кантонами, которым не нравилось иметь в качестве соседа князя, чьи предки безуспешно пытались завладеть их землями, его тестя они ни во что не ставили. Кроме того, швабские ландскнехты конкурировали со швейцарцами. При поддержке Франции Швейцария начала военные действия и разбила своих противников в 1499 г. под стенами Базеля, где был подписан мирный договор, признающий самостоятельность кантонов. Несколькими годами позже Максимилиан смог в ущерб Баварии одержать победу, которая компенсировала этот провал. В 1503 г. герцог Баварский-Ландшутский завещал свои земли наместнику, его двоюродному брату. Это завещание беспокоило помещиков, которых образование территориальной совокупности, соединяющей Рейн с Дунаем, зажало бы в тиски. К тому же оно ущемляло права других наследников; наконец, оно ударяло по королю римлян, который считал себя единственным вправе располагать выморочными ленными владениями. На этот раз опять Франция подлила масла в огонь; наместник опять был втянут в войну и проиграл ее. Победа при Регенсбурге в 1505 г., значимость которой признал выборщик Кельна, позволила Максимилиану усилить свои владения. Наконец, стоит вспомнить о брачных союзах, заключенных в 1515 г.: было ли это гениально рассчитанным ходом или внезапным везением? Внук Максимилиана Фердинанд женился на дочери короля Богемии Ягеллона, а Людовик, наследный принц Венгрии, взял в жены сестру Фердинанда Марию. Потерпев поражение от турок при Моаке в 1526 г., Людовик погиб в сражении. Вместе с Богемией Венгрия входила в число земель Габсбургов; им она будет принадлежать последующие четыреста лет. Итак, Максимилиан заложил основы «двойной монархии». Перед смертью он застал Карла, старшего из своих внуков, сменившим католических королей и воцарившимся над империей, где никогда не заходит солнце. Австрия меньше чем за полвека выдвинулась в первый ряд великих держав!

Этот колосс не выстоял бы, если бы держался на глиняных ногах. Нужно было срочно укрепить его основание. Максимилиан, на которого бургундская организация произвела большое впечатление, хотел бы внедрить ее во все свои государства, но это было невозможно. Народы, управление которыми досталось ему от отца, слишком отличались друг от друга, и эти региональные особенности были глубоко укорены в силу традиций, затронуть которые было бы большой неосторожностью. Не имея возможности унифицировать эти элементы, он старался их упорядочить. Он создал центральные учреждения, существование которых обосновывал своими императорскими обязанностями и частыми отлучками. Коллегия регентов, Regiment, помогала наместнику, выполнявшему его обязанности. Совет придворных, Hofrat, был последней инстанцией в решении тяжб, которые время от времени доходили до правителя. В канцелярии (Hofkanzlei) работали служащие, которыми руководили опытные юристы, опиравшиеся на помощь гуманистов, посвятивших свои знания и талант службе императору. Субординация всего этого мира была определена знаниями человека в большей степени, нежели его происхождением: Матиаш Ланг происходил из горожан, Флориан Вольдоф родился в крестьянской семье.

Деньги — нерв войны, как гласит пословица. Максимилиан знал это лучше, чем кто бы то ни было, поскольку проводил большую часть времени на полях сражений. Ресурсы его австрийских владений, неодинаково, конечно, распределяемые, но в общей сложности дающие ощутимый доход, должны были постоянно использоваться. Финансовые службы были восстановлены, в значительной степени на основе бургундской модели. Они были сосредоточены в Инсбруке. Казначей руководил Generalschatzkammer, главным казначейством; счета контролировались Rechnenkammer. По стране работали Reformirerer, собиравшие жалобы; они также готовили новые постановления и переделывали старые. Сборщики налогов занимались взиманием задолженностей и, в крайнем случае, задержанием неплательщиков. Эта реорганизация дала хороший результат. Вскоре доходы из Тироля увеличились более чем в два раза. На заре XVI в. Эрбланд, наследная вотчина Габсбургов, приносила почти 400 000 флоринов, в сорок раз больше, чем доходы империи, в четыре раза больше, чем доходы герцога Баварского. «Сокровища, хранящиеся в недрах земли», то есть соль, медь и серебро, были значительны; Максимилиан признавал это, и банкиры также об этом думали. Один из них, Госсемброт Аугсбургский, взял на откуп доходы, которые обеспечивали Верхняя и Нижняя Австрия. Иными словами, положение ему не внушало опасений. Но Максимилиан был из тех правителей, который пользовался финансами, не заботясь о том, есть ли для этого необходимые ресурсы. О нем говорили, что он управлял финансами, как музыкант играет на флейте: открывая одну дыру, чтобы заткнуть другую. Чтобы заделать брешь, он был вынужден закладывать ценное имущество: шахты и литейные цеха побывали, таким образом, в руках самого сильного предпринимателя того времени, Огсбурга Фуггера. Офицеры были обязаны подписываться на огромные принудительные займы. Выплата процентов по задолженностям поглощала 100 000 флоринов, составлявшую четверть обычных доходов. Бремя налогов толкнуло налогоплательщиков Карниола и Каринтии последовать примеру венгерской жакерии 1515 г. Тогда, в 1518 г. представители всех земель Эрбланда были приглашены в Инсбрук. Это общее собрание (Generallandtag) согласилось обсудить заем, чтобы освободить отданные в залог доходы, но взамен оно получило право создать комиссию, наблюдающую за реформами, ближайшую реорганизацию канцелярии и право назначать некоторых членов двора, придворных. В итоге в финансовой области успех Максимилиана был не полнее, чем в дипломатии или на войне. Следует, однако, признать, что он не занял бы достойного места среди европейских политиков, если бы не располагал, возможно, недостаточными, но вовсе не незначительными средствами, которые ему давали наследственные земли.

Реорганизуя финансовую сторону Эрбланда, Максимилиан прежде всего думал об армии, чему есть масса доказательств. По расчетам австрийского ведомства, налоговая сумма соответствовала месячному жалованью 5000 пехотинцев, то есть 20 000 флоринам. Документы, которые должны были оценивать состояние стран, как в людях, так и деньгах составляли Defensivordnung; что-то вроде военного министерства, Kriegskammer, объединял отделы, ответственные за военные дела. Максимилиан сильно интересовался техническими нововведениями; в арсенале Инсбрука, по модели которого организовывались и другие города, насчитывались сотни артиллерийских орудий. Этот рыцарь, гордившийся тем, что участвовал в кавалерийских атаках, смог понять, что пехота готова стать королевой сражений; он старался некоторым образом пожаловать ей дворянские грамоты, когда он прошел, раненный в плечо, пешком по улицам Брюсселя, рядом с сапожником из Аугсбурга, ставшим военачальником. Ландскнехты не были больше презираемой пехотой; понятно, что они восхищались правителем, который их считал своими братьями по оружию и допустил в общество Святого Георгия, созданное, чтобы заботиться о мужественных солдатах, вне зависимости от того, голубая у них кровь или нет.

Благодаря тому, что ему завещал отец и тому, что ему принес его брак с дочерью Карла Смелого, Максимилиан построил здание, которое очень хорошо смотрелось. Конечно, у него были свои недостатки; и прежде всего, их финансовое управление было не лишено их, возможно, потому, что оно возникло совсем недавно и не могло вернуть в государственную казну столько денег, сколько было нужно. Но можно ли упрекнуть Максимилиана в чрезмерных тратах? Он не был князем, равным другим. Его дом сохранял стратегическое положение особого значения; он этого хотел, он не мог оставаться вне этого поприща. Действительно, с тех пор как Франция поправила свое положение, ухудшившееся в результате недавней Столетней войны и гражданской войны арманьяков против бургундцев, дипломатические игры усложнились. Всехреистианнейший, казалось, был способен укрепить свое господство; его повторявшиеся походы за Альпы, в «грозовую область Европы», показывали, что у него было много сил, чтобы не чувствовать себя замкнутым у себя на родине. Его противники боялись его в достаточной мере, чтобы соединить свои силы против него, но настолько не доверяли друг другу, что эти союзы часто бывали разбиты. Великий турок не наводил больше такого ужаса, чтобы после поражения в Константинополе в 1453 г. остатки христиан не могли ему противиться общими силами. Немыслимо было не принимать участия в этих переговорах и этих кампаниях, но противиться им, не имея соответствующих средств, это значило подвергнуться унижению. Максимилиан, король римлян, не мог так рисковать. То, что ему давали земли Эрбланд, вынуждало его участвовать во всем этом; таким образом, он пытался получить от империи дополнительные средства, в которых очень нуждался.

Максимилиан, которого его отец заставил избрать Римским королем в 1486 г., имел право после смерти Фридриха отправиться в Рим, чтобы получить там и корону и звание императора. Но политическое положение на полуострове было таким, что без армии, способной преодолеть множество преград, было невозможно войти в Вечный город. Максимилиан никогда не проходил вдоль течения реки По. В 1508 г. убедившись еще раз в намерении венецианцев его остановить, он провозгласил себя imperator electus,[29] подчеркивая тем самым, что он придет принять обряд коронации, когда у него на это найдется время. Времени у него так и не нашлось. Это решение, обусловленное обстоятельствами, окончательно определило условия получения империи. Карл V короновался в Болонье в 1530, г., но его случай был исключением, которое лишь подтверждает правило; все его преемники последовали примеру Максимилиана: они брали титул императора, не обращаясь к святому отцу с просьбой их короновать. Выбор, который в свое время сделал Карл IV, был подтвержден: драматические взаимоотношения былых времен, существовавшие между империей и папством, в достаточной мере поутихли. Тем более удивительно видеть Максимилиана, посвящающего много времени подготовке небывалого действа. В пять этапов он вознамерился взойти на трон Святого Петра. Таким образом, правитель, который решительно и полностью отнял титул императора из власти папы, мечтал соединить обе функции в одном человеке — в себе! В 1511 г. болезнь Юлия II и французские амбиции, которые обнаружил «тайный совет» Пизы, подтолкнули Максимилиана разработать вплоть до финансирования процедуру, в конце которой он увенчал бы себя тиарой. Но он единственный принимал это дело всерьез; Фуггер, который должен был оплатить церемонию, был увлечен этой экстравагантной идеей не больше, чем епископы.

Императорского достоинства было достаточно, чтобы воспринимать Максимилиана как партнера, с которым другие короли Европы могли разговаривать на равных; в принципе, по крайней мере, так как от них не ускользнуло, что этот титул приносил больше почестей, чем полномочий. Максимилиан совсем не пренебрегал этими почестями; он стремился поднять свой престиж и заявлял где только можно и как можно чаще, что империя своим существованием обязана ему. Он широко пользовался услугами типографии, которая в стране Гутенберга явилась очень эффективным средством для распространения информации. «Белая книга» оправдала войну, объявленную императором Венеции. На отдельных страницах распространялись тексты популярных песен, которые по-своему комментировали предписания правителя. В то время, когда триумф гуманизма распространился и среди правящих кругов, Максимилиан, по примеру Карла IV, принялся раздавать лавры знаменитостям, известным изысканностью или научной значимостью своих работ. Он убедил писателей в своей набожности, не потратив практически ничего. Искусство использовалось так же, как и литература. «Триумф», иллюстрированный прекрасными рисунками Дюрера и других талантливых граверов, сделал то, на что у Максимилиана в действительности не было средств — он мог оплатить только памятник на бумаге. Музыка также была включена в эту культурную политику. Генрих Исаак написал мотет, который должны были сыграть перед делегатами съезда в Констанце в 1507 г. и который призывал немцев сражаться против турок. Максимилиан использовал темы, которые ему казались способны затронуть общественное мнение; он нагнетал страх оттоманского или французского вторжения и, чтобы подчеркнуть необходимость реформ, внушал, что прежнее положение вещей неизбежно спровоцировало бы восстание. Таким образом, в эту эпоху первые еще редкие заговоры, предваряющие крестьянское восстание 1525 г., уже беспокоили дворян и именитых граждан. Максимилиан мог использовать современные методы не только в военной сфере.

Он использовал печать, чтобы познакомить с программой, которая, думал он, могла понравиться только немцам, какое бы место в обществе они ни занимали. «Сновидение Ганса Германсгрюна», появившееся до весны 1495 г., представляет собой перечисление целей, которых правитель намеревался достичь. Это произведение было написано приближенными короля римлян, которые, без сомнения, верно доносили его мысли. Чтобы тронуть сердца читателей, они напоминали о прошлом величие империи, о славе, осиявшей ее во времена правления Карла Великого, Оттона Великого и Фридриха II, но они подчеркивали также серьезность угроз, нависших над империей, ослабленной нападениями турок и французов, и сожалели, что внутри ее границ царит беспорядок. Пришло время вручить его главе армию и деньги, в которых он нуждался, чтобы исправить тревожное положение. Должны создаваться налоговые учреждения, реорганизовываться армия, унифицироваться законодательство, сдерживаться амбиции князей.

Все это Максимилиан попытался осуществить, не спрашивая согласия сословий, пользуясь тем, что он свободен в своих решениях на территории своих земель. Для управления наследственными государствами у него был Hofrat, совет придворных; почему ему было бы не передать членам этой службы дела, которые касались империи? Хофканцлеру не запрещалось заводить дела, касавшиеся внешних проблем Эрбланда. Все эти слуги были доверенными лицами в делах то Максимилиана императора, то Максимилиана эрцгерцога. Раздвоение этих служб требовало увеличения количества служащих и, одновременно, увеличения расходов; кроме того, поскольку правитель был постоянно в разъездах, не стоило еще более отягощать бремя забот и усложнять работу каптернамусов. Таким образом, понемногу, правительство наследственных государств слилось с правительством империи, и в 1498 г. король римлян полагал, что он практически достиг своей цели: «Мне остается только возвести крышу здания». Но когда он произносил эти оптимистичные слова, он уже мог видеть, что князья не позволят действовать, не считаясь со своими условиями. То, что он вначале думал осуществить самостоятельно, он был вынужден сделать предметом хитроумных сделок, можно сказать торга, с сословиями.

Реформа, к которой князья никогда не проявляли большого интереса, показалась им очень важной, как только они взяли на себя часть власти Габсбургов, значительно увеличенную бургундским наследством. По сравнению с Австрийским домом, их владения значительно уступали в размерах. Если бы Максимилиан сумел воплотить сон Ганса Германсгрюна в действительность, что бы им еще оставалось? Им достались бы только торжественные роли; они были бы принцами на французский манер, слугами, придворными. Без сомнения, Золотая булла им гарантировала право избирать короля римлян, но могли бы они им воспользоваться, чтобы назначать правителя не из рода Габсбургов? Это было бы не разумно; Австрийский дом отныне надолго вошел в дипломатические игры Европы; забрать у него корону означало бы опасно ослабить ее, поскольку она защищала интересы Германии, так же как и свои. Но если бы по этой причине фактическая наследственность была неизбежна, что нужно было делать, чтобы не допустить авторитарного правления? Существовал только один способ помешать этому — внешняя политика Максимилиана требовала больше ресурсов, чем могли ему дать наследственные государства; ему нужна была финансовая помощь; взамен займов, которые он потребовал бы, его могли вынудить давать гарантии господства, которое из-за этих предосторожностей превратилось бы в невыносимое господство. Все князья не принимали это в расчет, когда они рекомендовали кардинально реформировать императорские учреждения, графы и бароны, будучи недостаточно сильными, чтобы создать в своих землях структуры, способные поддерживать их безопасность, а также духовные лица, оказавшиеся в подобном положении, полагали, что реформа империи будет способствовать поддержанию порядка и справедливости, которые так трудно сохранить в маленьких княжествах. В свою очередь города, столь долго жаловавшиеся на Fehde, вынуждены были бы присоединиться к лагерю реформаторов, но проявляли себя при этом весьма скромно, так как знали, что реформы стоят дорого и что им придется вероятнее всего оплачивать большую часть расходов.

Стремления одних и мнение других, без сомнения, помешали бы зарождению и росту реформаторского движения, если бы Бертольд фон Хеннеберг, выборщик Майнца, не смог создать объединение, чьи цели были ясны. Этот прелат был выдающейся личностью: университет дал ему теоретические знания, довольно длительное пребывание в Курии принесло опыт, который постоянно обогащался управлением епархией и электоратом. Ему нравилось разъяснять свои идеи, превращаясь в «школьного учителя». Однако ему удавалось это делать без педантизма и столь приятно, что иногда его называли «соловьем» дебатов. Наконец, вдохновленный идеями Николая Кузанского, он интересовался только тем, что могло быть осуществлено на практике. Важнейшей деталью его плана был съезд, который он превратил в Рейхстаг, поскольку различие между Рейхом и Кайзером, империей и императором имело для него существенное значение. Внутри Рейхстага выборные представители сословий, Stände, должны были сравнивать свои проекты и согласовать их, прежде чем представлять их монарху, чьи полномочия были ограничены, а функции определены. В некотором отношении кайзер становился слугой Рейха.

Подобная концепция государства не могла понравиться Максимилиану, но ввиду полнейшего отсутствия денег он должен был принять в расчет планы реформы, выработанные Геннебергом и его друзьями. В 1495 г. съезд в Вормсе объединил пять выборщиков, около шестидесяти князей, немногим большее количество графов и баронов, а также делегатов двадцати четырех городов. Он длился долго, с 18 марта по 10 сентября, обсуждение зачастую становилось напряженным, но проекты, поданные на утверждение правителю, были смелы. Совет империи, где только три члена были верны Максимилиану, и куда не входил ни один представитель от Эрбланда, сохранил существенную часть власти, оставив императору только его права сюзерена. К тому же Kammergericht отделялся от двора и становился учреждением Рейха. Он не должен был собираться больше в разных местах, а получал свою резиденцию. Его компетенция распространялась на все нарушения общественного мира, который отныне Fehde не могли нарушать ни под каким предлогом. Наконец, чтобы покрыть расходы, требовавшиеся на поддержание порядка как внутри государства, так и вне его, со всех жителей Рейха взимался налог — «общий пфенинг» (Gemeiner Pfennig). Максимилиан не согласился на создание имперского управления и обещал взамен принять меры по поддержанию общественного порядка. Он не противился также принципу годичного срока действия Рейхстага. Это означало слишком дорогую плату за 100 000 флоринов, которые были ему предоставлены. В 1500 г. поражение, которое ему нанесли швейцарцы, вынудило его принять пожелания съезда. Ему было навязано имперское управление, Reichsregiment, которое он возглавлял. Он обнаружил там только двух представителей «наследственных стран». Шесть членов этого учреждения были избраны в «округах» (Kreise), созданных для поддержания порядка; к ним принадлежали также один выборщик, два князя и два делегата от городов. Иными словами, из тринадцати голосов только в двух Максимилиан мог быть уверен. После смерти Геннеберга в 1504 г. он сумел легко изменить в свою пользу состав совета; были создано четыре новых округа, и Эрбланд вошел в них в 1512 г., но правитель не сумел сделать Kreise сменой императорской администрации. Позднее император не пытался больше менять расстановку сил; больше ничего, или почти ничего, не осталось от недавних мечтаний Ганса из Германсгрюна.

Реформа глубоко изменила империю. Не отказываясь полностью от проявлений священной и феодальной монархии, она превратилась в правовое государство. Законодательная функция передавалась Рейхстагу, состав членов которого не зависел больше от правителя. Он представлял сословия (Stände) и состоял из двух курий, выборщиков и князей, к которым добавлялась, если не юридически, то фактически, курия городов. Выборщик Майнца руководил их работой; результаты обсуждения, Reichstagabschied, передавались правителю, который должен был обеспечить их применение на практике. Деятельность съезда была значительной; она установила очень точные юридические правила для всего административного и судебного устройства. Reichskammergericht, высший суд, который зависел от него, а не от правителя, добросовестно выполнял свою миссию. Половина членов этого органа избиралась по своему благородному происхождению, другая половина благодаря своим знаниям, но все они должны были действительно разбираться в правовых вопросах. Итак, процесс реорганизации был проведен очень грамотно, как это делают юристы, чей ум сформировался в соответствии с принципами римского права. Правда, эти судьи очень быстро оказались завалены многочисленными делами — в 1519 г. в их отделах насчитывалось уже 3000 документов — но этот наплыв судебных дел лишь подтверждал необходимость данного органа. Fehde не исчезли сразу же, но становились все большей редкостью.

Наряду с этими учреждениями, которые представляли Рейх, Кайзер не располагал больше ничем, кроме престижа своего звания; он был обязан выполнять решения съезда, и не мог больше ни объявить войну, ни заключить мир. Он возглавлял федерацию наряду с князьями, которые в своих землях были, образно говоря, правителями (в особенности выборщики) — вельможами, графами и баронами, а также представителями городов. Реформа сделала из этой общности, состоящей из таких различных людей, жизнеспособную организацию, несмотря на то, что сложность ее структуры навязывала очень медленный ритм ее функциям. Если внутри границ империи и было возможно, с грехом пополам, обеспечить соблюдение порядка, ей с трудом удалось мобилизовать армию, и эти войска, лишенные должного финансирования, были столь посредственны, что на международной арене империя не внушала больше страха никому. Без австрийского дома она была лишена и меча, и щита.

Максимилиан заявлял, что «его честь была немецкой». Он называл себя rex Germaniae и был действительно прав, он был лишь королем Германии; regnum и imperium смешивались, как в немецком языке, где существовало только одно слово, Reich, для обозначения того и другого. Что сталось с «триадой», опорой империи? В «итальянском саду», казалось, тон задавала Франция, особенно после Мариньяна. От королевства Арль остались только воспоминания; фактически Прованс и Дофине подчинялись только власти Всехристианнейшего. С большим трудом Максимилиану удалось сохранить Франш-Конте. Нидерланды, ставшие после смерти Карла Смелого «Бургундией без Бургундии», обрели независимость. Герцог Лотарингии отказывался демонстрировать верность императору. Таким образом, Лотарингия, приобретение которой Генрихом I составило силу Восточной Франкии, не сбросив оков, в действительности их ослабила. Королевство, следовательно, сохраняло свою целостность. Швейцарская Конфедерация после победы над Австрией в 1499 г. не признавала решений судебных учреждений, созданных четырьмя годами ранее в Вормсе, так как в этом она видела признак настойчивой централизации. В другой части Германии, в Пруссии, этот оплот, называемый Germania nova, подвергался угрозе со стороны Польши.

Ослабление, затронувшее сердце империи подточив его границы, ранило немцев, для которых империя была communis patria, общей родиной. Ее слабость их огорчала, поскольку они осознавали, что располагают огромными ресурсами. Макиавелли, как знаток, оценил этот потенциал, но счел, что «он используется не в полной мере». Сознание своей бедности и богатства, заставляло немцев чувствовать себя униженными: «Нет нации более презираемой, чем немецкая», — воскликнул однажды Лютер.

Экономический успех

Как и христианство в целом, Германия была глубоко расшатана кризисом, начавшимся в конце XIII века, апогеем которого стала черная чума. Она была уже утомлена усилиями, которых требовали от нее ее развитие, а также интенсивное и быстрое расширение, начавшееся с тысячного года, когда в 1349 и 1350 гг. эпидемия, пришедшая с Востока через Италию, охватила ее от края и до края, унесла жизни двух третей населения в некоторых городах и за несколько дней обернулась безобразной мясорубкой, чья пляска смерти надолго осталась в памяти. После окончания бедствия выжившие снова объединились: за городом, неплодородные земли были заброшены, а тысячи деревень покинуты; больше не стоял вопрос о переселении народа в слабо заселенные области востока: Zug nach Osten закончился. Молодежь в поисках приключений направлялась в города, наполовину опустошенные бубонной чумой. Рабочих рук там почти не осталось, а следовательно, за труд хорошо платили. Выжившие получили состояние умерших, наследники раньше времени вступили в свои права! Эта внезапная концентрация богатств превратила горожан в гурманов: хлеба им было больше недостаточно, им хотелось мяса в больших количествах, овощей и фруктов, им нужно было, чтобы вино и пиво текло рекой. Это расширение продуктов питания отразилось на сельском хозяйстве. Гамма производимых продуктов расширилась. Большое значение приобрело животноводство, увеличилось количество рыболовных хозяйств, потому что на столе зажиточных людей речной рыбе, карпу или щуке отдавалось предпочтение перед сельдью. Но злаковые культуры оставались главной культурой крестьян. Итак, количество потребителей значительно сократилось, а брешь, пробитая черной чумой, восполнялась лишь понемногу. Так как закон спроса и предложения регулировал движение курса, цены на зерно падали, но скачками, так как сельское хозяйство оставалось непрочным и приносило слабый доход. Если по какой-то причине производство сокращалось, количество зерна на продажу сокращалось наполовину и даже больше, так как по меньшей мере четверть урожая откладывалась на посев на следующий год. Тогда цены внезапно снова поднимались, но это было на руку только спекулянтам, у которых была возможность делать запасы, когда зерно было недорогим, и которые сбывали свои запасы, когда цена повышалась. Кроме нескольких «деревенских петухов», у сельских жителей было нечего продавать. Спекулянтами были чаще всего горожане или монахи. Городские власти, старавшиеся сохранить общественный мир, знали, что дорогой хлеб подогревал злость бедняков, и поэтому создавали зернохранилища, чтобы избежать голода.

Объем импорта увеличивался, и караванные торговцы рисковали заходить все дальше и дальше. Активизировались отношения с Италией, в особенности с Венецией, где вновь много немцев вошло в Fondaco dei Tedeschi. Оттуда они привозили пряности, экзотические фрукты и изысканные ткани, пришедшие с Востока, а также тюки с хлопком того же происхождения. Они также импортировали венецианскую продукцию, которая благодаря виртуозности ремесленников становилась настоящими произведениями искусства. Не был обойден их внимание Милан с его чеканными доспехами тонкой работы. Через Геную шли торговцы Барселоны и Магриба. Очень быстро они поняли коммерческую значимость больших открытий; они активизировали свои отношения с иберийским полуостровом. Постепенно они обосновались в Антверпене, куда испанцы и португальцы привозили значительную долю того, что приобретали в Индии, а также установили прямые связи с Севильей и Лиссабоном. Описание поездки доктора Мюнзера, который избороздил иберийский полуостров во всех направлениях, показывает глубину германского влияния в этом регионе, недавно бывшем крае света и отныне стоящем во главе путей, ведущих к новому миру. Немцы позволяли первооткрывателям пользоваться своими знаниями и достижениями; предоставляли им астрономические таблицы, компасы, солнечные часы и глобусы.

Вернемся на север Европы. Маятниковая торговля, которой занимались ганзейцы, по-прежнему имела успех. В глубинах русских лесов производились мед, воск и меха, которые на Западе обеспечивали сладость, свет и тепло. До тех пор, пока Иван III не помешал им, Ганза получала эти ценные продукты из России через Новгород. Она занималась широкими поставками во внутренние территории материка сельди и трески, добираясь до французской JIa-Рошели, удовлетворяя потребность в соленой рыбе. Селедочный рассол требовал большого количества соли, и того что производилось на болотах залива Бургнеф, было недостаточна, нужна была каменная соль Люнебурга. Следует также упомянуть Лондон и Стил Ярд, которые уже давно посещали ганзейцы. Ганзейский союз превратил Балтийское и Северное моря в обширную экономическую зону. Правда, что растущая мощь прибрежных государств наносила ущерб торговле и впоследствии стала причиной упадка.

Обратим внимание на восток. Завоевания в глубь континента остановились, но зато стали укрепляться отношения с растущими нациями. В города, потреблявшие горы мяса, из Польши и из Венгрии привозили тысячи быков. Шахты медных рудников вгрызались в хребет Карпат со всех сторон. Таким образом, эти новые страны прочно укрепились в Западной Европе. Германия стала перешейком между двумя оконечностями континента.

Немцы не довольствовались лишь транзитом товаров по своим территориям, они как импортировали, так и экспортировали товары. Нидерланды славились тканями высокого качества, дорогим сукном, предназначенным для торжественных одеяний. В южных районах Германии, Верхней Швабии между Альпами и Дунаем производство было ориентировано на другого потребителя, здесь из льна и хлопка изготовляли бумазею, дешевую ткань для простых людей. Чтобы избежать притеснений корпоративной системы, эта индустрия развилась в сельской местности; где обеспечивала доход сельским жителям и принесла состояние торговцам, предоставлявшим сырье ткачам и выгодно продававшим готовые изделия. Но самым главным богатством Германии был металл. Половина железа, использовавшегося в Европе, была добыта из немецких недр. Литейные, сталелитейные и проволочные фабрики преобразовывали его. Во всех отраслях металлургии немцы прекрасно зарекомендовали себя. Этому мастерству, которым они гордились, они были обязаны изобретением книгопечатания и артиллерии. Они также разработали технику «очистки», позволявшую отделять серебро от меди, необходимую для изготовления бронзы и латуни. Серебро было особенно ценным, когда Европа, после несчастий XIV века возобновила свой рост. В Вогезах, Тироле и Саксонии было много месторождений серебра. Лихорадочная выработка этих рудных жил привлекла тысячи рабочих. Подсчитано, что на этом производстве использовалось 100 000 человек. Города росли, как грибы, таким был Аннаберг, где через десять лет после его основания насчитывалось 10 000 жителей. Самым известным был Йоахимшталь, давший название талеру, красивой серебряной монете, стоившей как флорин. Таким образом, денежная масса увеличивалась и «кровь экономики», бегущая потоками, ускоряла развитие всей экономической деятельности.

Экономические магнаты, умевшие объединять капиталы и заставлять их приносить прибыль, появлялись в большом количестве. Закончилось время каорцев, ломбардцев и евреев, отодвинутых на задворки экономики. Ганзейцы еще сохраняли свои ведущие позиции, но их слава бледнела. Восходящие звезды озаряли небеса Нюрнберга и Аугсбурга. Эти города стали «командными постами» европейской экономики. Правители этих мест сделали состояние на промышленных предприятиях текстильной и особенно горнодобывающей промышленности. Но их интересовала и торговля; не забывая старые метрополии Средиземного моря, они создавали новые, в Антверпене на севере, Лиссабоне и Севилье на юге, поскольку Европа обернулась в сторону Атлантики. Обогащение этих капиталистов происходило очень быстро. В 1494 г. активы Фуггера Аугсбургского достигали кругленькой суммы в 50 000 флоринов; в 1527 г. они составили 2 миллиона. Правда, финансовым домом руководил талантливый финансист Яков Фуггер. Как большинство немецких предпринимателей, он давал деньги в долг государству. В 1515 г. Максимилиан был ему должен уже 800 000 флоринов. Кроме того, известно, что он занял свое место в механизме церковной налоговой службы. Два события, в большой мере определившие будущее Европы и христианства, произошли не без его участия. «Общеизвестно, Государь, что у Вашего Величества не было бы короны без меня», — говорил он Карлу V, который не опровергал этого заявления. Возможно, те звонкие монеты, переведенные Яковом Фуггером из Майнца в Рим, были своего рода индульгенцией, которые раздавал банкир Папского престола! Нажива, только нажива, у Якова Богатого не было другой страсти, даже если он занимался благотворительностью и заказывал для семейной часовни оформление, достойное флорентийских алтарей. Он был так уверен в своих достоинствах, что приказал написать на своей могиле: «Так как при жизни он не мог сравниться ни с кем, то и после смерти он не находится среди смертных». Только человеку эпохи Возрождения могла быть присуща такая гордость!

Богатства разума

Богатые столь же широко тратят, как и кропотливо копят. Города, об экономическом развитии которых мы только что упомянули, называли «сокровищем».[30] Внутри крепостных стен поражали вовсе не гармоничные линии улиц и площадей. Что бы ни говорил Энеа Сильвио, чтобы польстить немцам, их города лишь отдаленно напоминали итальянские. Впечатляли только ратуши, в особенности в городах Ганзы, богадельни, занимавшие площади размером с центральный неф церкви, и наконец, Münster, «монастыри», алтари, возведенные городскими управлениями, дабы снискать благословения свыше, а также продемонстрировать свое богатство. Сверкающий орнамент декора покрывал главные архитектурные линии и превращал эти здания в гигантскую драгоценность. Внутри зданий, в благочестивом нагромождении многочисленных алтарей, среди запрестольных образов и других работ встречались произведения настоящих мастеров! Такие скульпторы, как Файт Штосс, которому мы обязаны статуей Благовещения, находящейся в храме Святого Лаврентия в Нюрнберге, или Тилман Риеменшнайдер, долото которого с таким искусством обрабатывало липу, что из нее получались редкие по изысканности и силе украшения; давайте вспомним также Петера Вишера, который, вдохновленный итальянскими образцами, отливал статуи из бронзы и латуни. Живопись позволяла разнообразным личностям выражаться намного свободнее, чем скульптура. В ней также заметно влияние Фландрии и Италии. Шотгоер умел сочетать традиции кельнской школы и шедевров «мировой готики», а также опыт Ван дер Вейдена. Позднее, одновременно с «немецким Рафаэлем» Гольбейном Младшим, чей классицизм был одновременно тверд и гибок, работал Грунвальд, мастер зыбких полутеней и триумфального света, Распятия и Воскрешения. Альтдорфер писал сцены, служившие для него предлогом, чтобы ввести нас в германский лес, где для него все было знакомо. Балдунг охотно уходил от религиозного восприятия и изучал тело женщины, изменявшееся с возрастом. Ни один из этих жанров, ни один из этих методов не ускользнул от Дюрера, очарованного Италией, которой сами итальянцы не переставали восхищаться; он умел придерживаться классически строгих форм, чтобы казаться спокойным, но тревога, терзавшая его, вдохновляла его на создание произведений, где отражаются и его «меланхолия» и его непреодолимая решимость идти, как рыцарь, навстречу смерти и дьяволу.

Эти шедевры в наши дни воспринимаются, прежде всего, с эстетической точки зрения. В глазах верующих и неверующих они представляют произведения искусства; но для тех, кто их создали и тех, кто их заказывал, они принадлежали к области религии. Религия играла огромную роль в жизни немцев той эпохи: «Никогда, по утверждению одного знатока, их приверженность к Церкви не была столь непоколебимой».[31] Стоит задуматься над этим высказыванием. Не все те, живущие в Германии, были крещеными. Несмотря на ужасные погромы, вызванные страхом черной чумы, еврейские общины оставались многочисленными, но их положение ухудшилось. Карл IV оставил на произвол князей тех, кого некогда Фридрих II сделал своими подданными. Евреи были изгнаны из многих городов; большинство из них эмигрировали на восток и юг империи, где они поселялись вне пределов городов. Те же, кто оставался в городах, проживали в специально отведенных для них кварталах. Антииудаизм, подвергавший преследованиям их веру, породил антисемитизм, преследовавший их национальность. Обвиняемые в совершении кощунств или ритуальных убийств сыновья Израиля уничтожались. Церковь отдалялась от евреев, но христиане отдалялись от Церкви. Ересь не исчезла, хотя число ее сторонников было небольшим. Один из них простонал перед казнью: «Наше дело гибнет, как угасающий огонь!». Самой стойкой ересью была вальденская; гусизм оживил некоторые идеи и одновременно увеличил ряды своих сторонников.

Между тем, не вызывает сомнений, что подавляющее большинство немцев были послушными сынами Церкви, приверженность этих сыновей своей Матери была различной по характеру. Были такие, у которых христианство занимало все помыслы: изучение только аристократии Нюрнберга позволяет нам увидеть многих, увенчавших свою жизнь, полностью посвященную служению Богу, уходом в монастырь строгого устава. Представители университетских кругов видели, как превосходные профессора и блестящие студенты настойчиво добивались допуска в картезианский монастырь. Святость процветала даже среди представителей скромных слоев общества: примеры отшельниц, даже со стигматами на теле, были нередки в городах и деревнях. Но большая часть христиан удовлетворялась менее требовательной набожностью. Посредственная, по мнению самых строгих ценителей, эта набожность не производила впечатления на приезжих иноземцев, которые напротив считали ее крайне живой. Можно привести лишь восклицание итальянского священника: «Пусть наши соотечественники учатся у этих варваров смирению и набожности!». Красота религиозных зданий стала одним из проявлений этого чувства, и горячее желание возводить и расти превращала Германию в огромную стройку. Церкви и часовни вмещали большее количество людей. Богослужения стали проводиться чаще: священники, следуя требованиям прихожан, устраивали все больше и больше месс, вечерних молитв и крестных ходов, и в итоге стали считать их настойчивость утомительной. Вся жизнь проходила под знаком священного: колокольный звон, призывающий к молитве раздавался утром и вечером; каждый день недели имел свое религиозное значение: четверг служил напоминанием об Евхаристии, пятница — о Страстях Господних, суббота — уверованию Святой Девы в победу ее Сына над смертью… Каждый этап жизни был отмечен обрядами; ничего не делалось без соответствующей молитвы! Следуя течению времени, религия занимала все пространство: она указывала места, где лучше всего вступать в контакт с небесными покровителями. Кроме святых мест, привлекавших множество немцев, Святого Иакова Компостельского, Рима и Святой Земли, все большее часовен и молелен посещалось христианами, посвящавшим этим ближним паломничествам несколько дней или даже несколько часов. Молитва выражала и усиливала сплоченность социальных групп, естественных ячеек общества, например семьи, а также союзов, образованных теми, кого сближали их профессиональные занятия или духовное родство. Бесчисленные братства создавали между их членами чувство утешительной солидарности. Гамбург насчитывал сотню таких братств, братство Розы объединяло 4000 человек в Ульме.

Христианство было религией сердца. Нежность, Innigkeit, как говорили в то время по-немецки, было тем качеством, которое верующие стремились вызвать у себя и постоянно поддерживать, радуясь с Матерью Спасителя, сжимавшей своего ребенка на руках, плача с ней у подножия креста. Музыка усиливала и поддерживала чувство сопереживания. В городах она обладала мощью и богатством многоголосых хоров, которые сопровождались искусной игрой органов. В деревнях пение было, конечно, проще, но выводило столь волнующие мелодии, что современники — святой Бернард и Мартин Лютер, были тронуты этими песнями. Не стоит впадать в преувеличенный оптимизм; осень Средневековья, как наступающий вечер, склоняла к грусти, широко открывавшей двери страху. Эти страхи, накопление богоугодных дел, слов и поступков, приношений и покаяний имело целью если не изгнать, то по крайней мере ослабить гнет тоски. Ни многочисленные приверженцы религиозных братств, ни все духовенство своими заупокойными мессами не были в состоянии прогнать это чувство. Смерть была искусством, к которому нужно было приобщаться заранее. Ничто тек не пугало, как внезапная смерть, поскольку агония позволяла подготовить душу к последнему пути. Отпущение грехов было такой же предосторожностью, позволяющей сократить пребывание в Чистилище. Эмоции, слишком грубо подстегиваемые, могли привести к нерациональным поступкам. Объятые паникой христиане отступали от Бога, чтобы броситься в руки демона. Страх перед договором с Дьяволом был довольно распространен уже в 1480 г., и инквизиция принялась за дело: увы, «Молот ведьм», не столько давил их, сколько увеличивал их число.

По сравнению с этим внезапным стремительным ростом безрассудства, серьезность, которая была присуща буржуазии Германии во всех отношениях, создает впечатляющий контраст. Как любой аспект существования, религия должна была быть последовательной. Узнать и по возможности понять правду веры и правила христианской морали было важнейшей целью в жизни. Но миряне сами не могли этого постичь, и воскресные проповеди, зачастую произносимые посредственными священниками, а также никчемными теологами и слабыми ораторами были не в состоянии утолить «жажду мистического»,[32] которую испытывала их паства. Таким образом, во многих городах были созданы наставнические службы, главы которых, знающие Священное Писание, были обязаны произносить проповедь каждое воскресенье, в праздничные дни и ежедневно во время постов. Но живое слово, даже если его слушали очень внимательно, не запоминалось полностью. Было просто необходимо его повторять и закреплять результаты чтением. Братья Общей Жизни почувствовали это желание и, чтобы его исполнить, принялись переписывать красивые тексты, которые продавали по себестоимости. Гутенберг, работая над своим изобретением, несомненно знал, что и мирянам и священникам срочно требовались дешевые книги. Потенциальных покупателей его «товара» было бессчетное количество. Сам он умер практически в нищете, но множество печатников составило себе состояние. Достаточно вспомнить хотя бы Корберга, у которого в Нюрнберге была сотня рабочих, обслуживающих двадцать четыре печатаных станка. Меньше чем за пятьдесят лет несколько миллионов книг по большей части религиозной тематики поступили в продажу. Библия на местном наречии появилась в каталогах издателей с 1466 г. В своей книге Мадлен Крафт, горожанка Элшингена в Швабии, записала: «Я прочитала эту книгу с середины поста до Пасхи». Незадолго до Реформации религия сердца стала религией книги.

Это смогло произойти, поскольку число грамотных значительно выросло. Оценка, определяющая соотношение горожан, умеющих читать и писать, от 10 % до 30 %, конечно, не вселяет большого оптимизма. В 1487 г. 4000 школьников, мальчиков и девочек, встретились с Фридрихом III в Нюрнберге. Но школьные учителя сами учились писать и считать в менее богатых городах; даже в незначительных небольших городках были свои Schreibund Rechenschulen; там обучение велось на немецком языке, но существовали также Lateinschulen, обычно присоединенные к приходам; в которых мальчики-певчие обучались церковной латыни. Понемногу эти учебные заведения начали пользоваться педагогическими нововведениями, введенные братьями Общей жизни в классы, которые им были поручены. Эти монахи, предпочитавшие разумный подход простой зубрежке, открывали своим ученикам красоту классической цивилизации, объясняя тщательно отобранные тексты. Их школы привлекали многих людей. В Селестате сотни мальчиков посещали их школу; в Эммерихе их насчитывалось 800. Гуманист Вимфелинг, вдохновленный этими примерами, в 1501 г. предложил магистрату Страсбурга создать гимназию. Эта инициатива ему казалась тем более необходимой, что подростки стремились получить высшее образование, не будучи к этому готовыми и не продемонстрировав способностей, необходимых для наиболее полного извлечения пользы из обучения.

Все больше и больше университетов регистрировалось в канцеляриях. Теперь не обязательно было уезжать из родного города для получения образования. Alma Mater, впервые в империи организованная Карлом IV в Праге в 1348 г., впоследствии стала настолько популярной, что в 1503 г. этот университет давал знания представителям пятнадцати городов. Эразм с легкой иронией говорил об «этой стране, где каждый городок считал своим долгом иметь Факультет в своих стенах». Князья старались не меньше городских властей. Им были крайне необходимы образованные служащие для их служб и судов. Эта политика принесла обильные плоды: в 1486 г. было зарегистрировано 2570 новых студентов. В 1511 г. их насчитывалось 12000. Подавляющее большинство их довольствовалось факультетом гуманитарных наук. Те, у кого были деньги, старались завершить свое образование на юридических факультетах Болоньи и Падуи.

Не только желание основательно изучить Кодекс или Декрет толкало немцев к преодолению Альп. Этот «итальянский тропизм» зависел в равной мере от привлекательности гуманизма, как и от репутации юристов. Итальянские гуманисты делали первые шаги. По приглашению Карла IV они прибыли в Прагу; затем церковные соборы в Констанце и Базеле привлекали их в большом количестве. Изысканность их прозы, искусные ритмы их поэм соблазнили немцев, которые вскоре пожелали сравняться с ними. Немцы сохранили след своего пребывания за горами не только в искусстве красноречия и изящной словесности. Именно потому, что в Германии нельзя было, наклонившись, найти следы античной цивилизации, а немецкий язык более удален от латыни, чем итальянский, немцы приложили для создания собственной художественной литературы много настойчивого труда. Для них гуманизм был в меньшей степени игрой разума, а скорее страстным и трудолюбивым поиском. Они занимались археологией, историей и филологией; поскольку они не смирились с тем, что не понимали Гомера или Платона, они изучили греческий язык, не упуская малейших тонкостей. Затем они принялись за методическое изучение иврита, и видные талмудисты открыли им свои тайны. Дабы достичь царства магии, некоторые соединили каббализм и платонизм. Гете достаточно было обратиться к их рукописям, чтобы создать завораживающий портрет Фауста. Правда, существовала и другая разновидность гуманистов, имевших педагогические способности, они несли слово Божье простому народу, олицетворив и смешав в «Корабле сумасшедших» безобидные причуды и отвратительные недостатки. Прилежные труженики или бродячие проповедники, все гуманисты были яркими личностями, они много спорили и ругали друг друга. Однако они быстро последовали совету Конрада Целтиса, предложившего создать «клубы» по примеру sodalitates, тайных обществ. Эти общества появились во многих городах и стали задавать тон высшему обществу. Князья не могли обойтись без людей, которые владели пером с такой ловкостью. Города не отставали и поручили знатокам художественной литературы руководство своим секретариатом. После Фридриха III Максимилиан раздавал лавры, убежденный, что сможет найти среди столь блистательных писателей, услужливых льстецов. На пороге XVI века гуманизм в империи был королевством разума, которым правил Эразм, но среди его подданных встречались еще более непокорные натуры, чем его собственная. Они нашли выход своей агрессии, когда объявили о всеобщей мобилизации просвещенных умов против «темных людей» инквизиции, пожелавшей уничтожить все экземпляры Талмуда (1515–1517).

Вслед за одним из тех, кто вел это яростное сражение, Ульрихом фон Хуттеном, большинство гуманистов могло бы радостно воскликнуть: «Какой век, сколько учености!». Другие, более прагматичные, но также удовлетворенные, как Вимфелинг, подсчитывали изобретения их соотечественников: типографии, гравюры и орудия, или, как Тритем, составляли список известных людей Германии. Все гордились своей родиной.

Мессианство, надежда униженных

Гордость, безусловно присущая немцам, придавала ранам, нанесенным их самолюбию, еще большую болезненность.

Гуманисты проявляли особую чувствительность, остро реагируя на обиды, так как, встречая итальянцев, они замечали их чувство превосходства, проявление которого было, тем не менее, неучтивым. Даже будущий Пий II зачитал неприятную для немцев выдержку из трактата Тацита «Germania». Если бы Рим не просветил немцев, никогда бы достоинства, присущие германской душе, не пустили бы там корни! Разве можно назвать это речью дипломата, который старался быть доброжелательным! Обычно, Tedeschi считались варварами, грозными на поле битвы, но неотесанные и грубые в мирное время. Порыв «реакционного патриотизма»[33] охватил немецких гуманистов. Целтис первым принял вызов: «Давайте перенесем в немецкие земли лавры, которые не только итальянцы способны выращивать, наша почва не бесплодна». И Целтис открыл литературную историю своей нации, поэмы Хротсвиты X века и «Ligurinus» XII века. Даже Евангелием Германия была обязана латыни; она получила его от друидов, говоривших на греческом. По образцу Italia illustrata Бьондо он задумал написание «Germania illustrata», однако этому намерению не суждено было осуществиться. Ученые собрали материалы, которые должны были лечь в основу этого обзора. Конрад Пойтингер подготовил издание текстов. В Нюрнберге Виллибальд Пиркхаймер набросал основные линии «Explicatio Germaniae». Кошле объединил уроки по истории и географии в «Brevis Descriptio». Бебель вознес хвалу высоким свершениям былых времен своего народа. Наконец, Ульрих фон Хуттен перечитал «Germania» Тацита, где нашел не дикарей, а настоящих немцев, которых ненавидел развращенный Рим за поражения, нанесенные своим легионам. Из Арминия, победившего захватчиков, Хуттен сделал национального героя, победоносного Верцигеторикса.

Для Хуттена Рим был не только прежним врагом, нашедшим погибель в густых лесах Тевтобургурвальда. Нет, Рим был всегда живой, враждебной силой, спрутом, щупальца которого готовы были задушить Германию. До того, как в 1520 г. он представил этот отвратительный образ в «Vadiscus», этот любознательный ученый с манерами наемников боролся с церковью, в которой видел там дело рук «иностранцев». Он потому так неистово нападал на «темных людей», что считал доминиканцев покорными исполнителями политики Рима. Его чувства разделяли еще несколько гуманистов-язычников, например Эобан Хессус, развлекавшийся тем, что подделывал любовные письма Магдалины Иисусу и Марии Святому Иоанну. Правда, эти открытые враги общепринятого христианства были лишь небольшой кучкой людей. Но эхо резкой критики, высказанной Хуттеном и его соратниками, достигло ушей горожан, которым нравились гуманистические принципы. Хотя они не поддерживали Хуттена в его богохульстве, но не остались равнодушными к его обвинительным речам. На протяжении длительного времени реформа Церкви преподносилась как неотложная необходимость, и ничего не свидетельствовало о том, что обновление шло правильным путем. Монахи продолжали обвинять в излишней толерантности тех, кто отвергал строгость первоначальных принципов. С высоты кафедры проповедники развенчивали прелатов, безразличных к спасению душ. В Страсбурге Гейлер Кайзербергский даже заявил при полном соборе: «Церковь прогнила с ног до головы; реформа невозможна».

Нерасторопность административных мер замедляла процесс оздоровления, запущенный епископами доброй воли. Постановления Соглашения 1448 г. были приостановлены священниками, чьи интриги в Курии переместились ко двору. Немцы, которым не удалось попасть в римские структуры, прельщались получением доходов от церковного имущества и льготами, лишь бы только их служба оплачивалась. Правители городов и княжеств также горели желанием энергично проводить в жизнь реформы, которые церковные власти затягивали. Масса простых людей, принимавших христианство всерьез, теряла терпение. В начале XIX века, монах ордена редемптористов Клемент-Мария Хофбауер, считал, без сомнения, имея на то основания, что немцы стали протестантами, потому что были набожны. Отвергнутая любовь может превратиться в ненависть: в двадцатые годы XVI века, неистовство иконоборцев оправдывало мнение современного историка: «Именно те, кто платил за иконы, их и разрушил».[34] В 1521 г., по свидетельству нунция, которого это приводило в бешенство, девять из десяти немцев кричали «Слава Лютеру!» и только десятый выкрикивал «Долой Рим!». Этому во многом способствовала полемика, начатая Лютером, но она не подняла бы такого сильного возмущения, если оно не зрело в сердцах уже давно.

Мятеж охватил также сельскую местность. Благополучие проявлялось там очень избирательно, и его выбор был суровым. Ножницы зарплат и цен разрезали доходы дворян и священников, и отсутствие богатства компенсировала власть. Если земли не приносили тех же доходов, почему бы не потребовать больше с людей? Реакция вельмож принимала различные формы; к востоку от Эльбы, на землях, некогда свободных для сельских жителей, мелкие помещики с одобрения князей постепенно навязали крестьянам доманиальное право сеньора, условия которого оказались жестче и тягостнее былого крепостного права. Таким образом, установилось новое крепостничество, которое охватило весь европейский восток и длилось до XIX века. На западе землевладельцы также попытались превратить сельских жителей в покорную рабочую силу. Было трудно снова запустить механизм прежнего права землевладельца, настолько оно устарело, но по примеру городских или княжеских властей, хозяева земель рассматривали крестьян как подданных (Untertanen), поведение которых контролировалось до мелочей. Нарушения установленных правил служило поводом для наложения штрафов и даже конфискаций. Эта политика встретила сопротивление общин, чьи прежние свободы давно уже приучили их управлять своими делами по обычаям, гарантировавшим их права. Они не смирились с этим несправедливым регрессом. Движение сопротивления было организовано в тайне. Под руководством настоящих революционеров образовалась целая сеть организаций. Вспыхивали восстания: в 1476 г. толпа крестьян отправилась в Никлашозен во Франконии. Один из них, «барабанщик», которым возможно руководили заговорщики, оставшиеся в тени, призывал к восстанию именем божественной справедливости. Наказание было безжалостным, но идеи запали в душу; их подспудное движение охватило весь юго-запад империи. Скудные сведения позволяют проследить развитие повстанческих организаций. Программа заговорщиков, которую можно определить, исходя из показаний схваченных в 1493, 1502 и 1517 гг. мятежников, предполагала создание общества, управляемого только справедливостью Божьей. Административный аппарат, управлявший простой люд, предполагал лишь систему общин. Федерацию подобных социальных ячеек должен был возглавить император. Церковные организации также должны были подвергнуться радикальному упрощению. Приходы должны были сами избрать своих пасторов и заботиться о своем существовании. Все остальные церковные должности планировать ликвидировать, за исключением папы, чья власть должна была стать не менее сговорчива, чем власть императора. Своей эмблемой заговорщики выбрали Bundschuh, башмак из ремешков, обувь мужланов, так как у сельских жителей, попавших в беду, существовал когда-то обычай надевать его на шест и собирать войско под этим знаменем удачи. Среди бедняков зародилась надежда, слишком красивая, чтобы когда-нибудь стать реальностью!

Но что император, которого бедняки предполагали сделать патроном своей деревенской конфедерации, мог для них сделать? Не более чем князья, которых более всего занимала бесперебойная работа их административных органов, и магистраты городов, считавшие нищих общественно опасной прослойкой. В повседневной реальности политической деятельности не хватало размаха. Поэтому и слишком смелые притязания, чтобы не иссякнуть, прятались и превращались в мечты и вымыслы. Империя снова стала идеей, страстью; история приписывала ей прославленные деяния. Карл Великий был «немцем, смелым немцем», утверждал Брант, использующий в своих патриотических призывах совсем другой тон, чем в эпопее «Корабль сумасшедших», великий император, «Франк, но не француз», подчеркивает он, некогда объединивший христиан. Пусть его преемникам покоряться все земли, пусть они установят мир и веру повсюду: вот их первостепенная задача. Брант, доктор права, не был горячей головой. На протяжении двадцати лет он управлял административными службами Страсбурга. Другой документ, не менее загадочный, заводит нас еще дальше в область нереального. Автор «Ста глав» не подписал свое произведение, но с большой долей уверенности можно сказать, что он относился к образованным кругам общества, как Брант, и был приближенным князя, вероятно, самого Максимилиана. Его обычно считают «революционером Верхнего Рейна». Патриотизм побудил его строить планы, выражавшие безудержный мессианизм. Первые люди на земле, по его мнению, говорили на немецком языке, и все хорошее, что когда-либо было создано, было немецким. Спаситель пришел на землю только, чтобы искупить грехи других народов, которые охватили весь мир латынь и римское право служили для них ядом. Но однажды придет император, который исправит все эти ошибки и восстановит германское господство, единственно способное обеспечить человечеству силу и чистоту. Конечно, было бы преувеличением видеть в «Революционере» выразителя мнения всей нации. Его речи существуют только в единственном рукописном экземпляре. Тем не менее, показательно, что самая смелая версия «Reformatio Sigismundi» была напечатана в девять приемов до 1522 г. Печатники не стали бы входить в расходы, предлагая эту книгу публике, если бы не были уверены в том, что она продастся. В различном виде мессианский лейтмотив проявился в народных песнях, представляющих Фридриха III вернувшимся Гогенштауфеном. Даже если он не был тюфяком, достойным осмеяния, он не долго бы вызывал энтузиазм. Итак, Гогенштауфен все-таки ушел под землю, но его ждали. Рано или поздно, он должен был выйти из горы и «принести своей стране богатства золотого века».[35] На пороге нового времени, империя была слаба, тяжеловесна и сложна, но идея империи оставалась сильна и была способна вознести до небес надежды бедных и униженных!