Священная роща

Пролог

В Древней для нас Греции, где Пан распугивал нимф, Кипарис подсматривал за богинями, а сонм героев пополнялся день ото дня, приключилась интересная история.

Случилось так, что пути ничем не связанных друг с другом женщин переплелись в единый клубок. Боги отвлеклись на свои неотложные дела и, сама собой, сложилась дивная мозаика.

***

Младших из сыновей Зевса, а именно - бог природы и отдохновения Дионис был опьянён вином, пролитым для него в плодородную землю во время жертвоприношений. Волшебное ложе Диониса плыло в облаках над Элладой, его улыбка согревала всех и каждого, и одна лишь тревожная мысль омрачала безмятежное чело бога, а именно – приезд в гости двоюродного брата Автолика.

Полубог Автолик появлялся в жизни родственников-олимпийцев с одной единственной целью – попросить денег, которые он потом ни при каких обстоятельствах не отдавал. Стребовать с него что-либо было затруднительно, поскольку Автолик являлся непревзойденным мастером смены обличий. В ловкости, хитрости и лукавстве он превзошел самого Гермеса, его давно бы перестали пускать на порог греческих храмов, да только никто никогда не знал, в каком именно образе он появится.

Последний раз Автолик посетил Диониса под личиной нимфы Эвриопы, которую тот долго и безуспешно обхаживал не одно столетие. Наутро бог вакханалий проснулся с раскалывающейся от боли головой и запиской в руках от Автолика «Люблю тебя, братишка, ты такой милаха…». Половины золотой утвари, как ни бывало, а из храмовой казны подлый воришка выгреб все до последней драхмы.

Выпив еще вина, Дионис поразмыслил и со всей присущей богу виноделия трезвостью мысли с сожалением признал, что встречи с родней не избежать. Приближался славный месяц таргелион, когда главный доход храмам приносят паломники и, наверняка, Автолик приурочит визит к весенним торжествам в надежде поживиться на чужом празднике жизни.

А что если взять быка судьбы за рога?

Не ждать пока братец свалится как парнасский снег на голову, а назначить ему встречу в каком-нибудь провинциальном храме, где и взять то нечего, а самому не прийти.

Например, в храме в окрестностях Тиринфа, вдалеке от главных дорог, возле ручья Пекис, протекающего через старую оливковую рощу…

"Фригидарий" Лоуренса Альма-Тадема

Глава 1. Храм Диониса

Сто лет назад тиринфийские виноградники погубила мучнистая роса.

Поразмыслив над проблемой, люди решили построить величественный храм, то есть дать взятку богу вина, чтобы его улыбка освещала виноградники, прежде простирающиеся от горизонта до горизонта и разбить вокруг храма священную рощу.

Молодые оливки и тамариски быстро выросли, и теперь любая свободная женщина могла прийти в рощу, чтобы отдаться незнакомцу за драхмы. Раз в году в праздник молодого вина даже незамужние девицы почитали за честь отнести свой заработок в храм и положить его к стопам Диониса, чтобы поблагодарить за урожай.

В храме работало несколько диковинок – хитроумные автоматы. Большая рыба давала воду при опускании в её пасть одной монеты, нимфа с рогом изобилия за две монеты наливала вино, десять монет – и драгоценный сульфий, заморское противозачаточное средство, можно было получить от Эрота, писающего в мраморный вазончик. Работал механизм, с помощью которого зажженный на алтаре огонь открывал двери храма, производя неизгладимое впечатление на людей с гуманитарным образованием: поэтов, лекарей, купцов. Играли музыканты, звучали кифары, прихожане радовались и танцевали, не стихали песни, пенилось в кубках и чашах вино. Большая разукрашенная статуя весёлого Диониса у самого входа благосклонно взирала на счастливцев, отринувших дела и беды, чтобы порадоваться жизни и урожаю. Прекрасный черноволосый мужчина с позолоченной чашей вина в правой руке, в индиговом гиматионе, небрежно накинутом на голое тело, и с гордо поднятой головой точно говорил: «Вино – есть лучший из даров богов! И тот, кто этого не понимает – идиот!»

Но всё это, увы, было уже в прошлом. Рынки Тиринфа заполонило чужеземное вино из далеких краев. Местные виноградари разорились, храм обеднел, сокровищница опустела. А ведь когда-то она ломилась от всякого добра – кожаные кошели с золотыми драхмами, лептами, оболами, персидскими сиклями и дарийками валялись по углам, как мусор. Монеты, на которых от времени стёрлась чеканка, устилали пол, как объедки в придорожной харчевне. Много было старинного наградного оружия с дарственными надписями: «За мужество при взятии Трои» или «За героизм при обороне Трои». Колец и перстней, висящих связками на нитках, никто и не мог бы сосчитать. Броши, пряжки и фибулы лежали горками, как опавшие листья. В те благословенные времена садовник полол сорняки тяпкой с позолоченной ручкой.

Сейчас же единственным достоянием полузаброшенного храма оставался кубок, созданный великим Гефестом.

Много времени потратил Гефест, чтобы достичь сходства чаши с формой груди своей жены Афродиты.  Божественный овал золотого сосуда, чуть ассиметричный, безупречно повторял линии груди ясноокой богини любви, выпуклый кружочек соска элегантно переходил в точеную ножку чаши.

Бог огня намеревался подарить чашу жене, но, узнав, что та изменяла ему с Аресом, пошел на винный симпозиум к Дионису, напился в хлам и, по пьяни, отдал сокровище другу со словами «…мне эта чашка-сиська не нужна, хочешь, забери себе». И добавил «Ты же бог вина и колдовства, сделай так, чтобы тому, кто испил из этой чаши, любая женщина показалась прекрасней Афродиты». Потом Гефест, конечно, протрезвел, умолял отдать чашку-сиську  но Дионис отказался.

Друзья поссорились и не общались тысячу лет. Гефест обвинил Диониса в крохоборстве, но был не прав. С колдовством Дионис слегка напортачил, и золотая чаша приобрела не совсем те свойства, о которых просил обманутый супруг. И теперь ему стыдно было в этом признаваться.

«Итак, что мы имеем? – думал бог винограда. – Казна пуста. Автолику ничего не светит, кроме воды из ручья, куска хлеба и миски чечевичной похлебки».

Оставалось предупредить главную жрицу храма, чтобы припрятала кубок в надежном месте и никому, даже под страхом смерти, не открывала тайну, где он.

Как говорится, на Зевса надейся, а сам не плошай! Бог попытался мысленно связаться с главной жрицей храма, но все время попадал на какую-то девицу по имени Исимея, судя по возрасту – жрицу самого низшего ранга.

«Как же сделать, чтобы глупая девчонка всё правильно поняла и запомнила? Хм. Чем она сейчас занята? Спит? Отлично!»

В тепидарии... Лоуренс Альма-Тадема

Глава 2. У Исимеи

В кубке было вино! О, этот дивный вкус вина из далекой Тавриды! Слаще поцелуя, нежнее фиников в меду. Славься Дионис и его прекрасный дар!

Жрица Исимея хлопнула в ладоши и служанки внесли блюдо с виноградом, корзинку с хлебом, миску с шариками сыра и котелок с рыбной похлёбкой. Мало кому из смертных доводилось вкушать такую чудесную похлёбку! Слюнки текли от одного вида дымящегося над котелком пара. Умелые руки повара сначала уваривали самых мелких и жирных рыбёшек, после в бульон добавляют рыбку покрупнее, а уж в конце и самую крупную.

И вдруг, все исчезли! Котелок наполнился кровью с потрохами, а грозный голос возвестил:

– Вот чем ты будешь питаться всю оставшуюся жизнь, Исимея, – черной спартанской похлебкой, а не рыбные супы вкушать и шариками сырными заедать, если проворонишь чашку-сиську… тьфу… кубок Афродиты. Береги его как зеницу ока, а не то…

Вскрикнув от испуга, девушка проснулась и открыла глаза. Начинался новый день.

…В то утро Гелиос был в прекрасном расположении духа. Небо, ещё недавно затянутое тучами, завораживало бездонной лазурью. Багряная полоска горизонта, едва обрисовавшись по холму, сменилась красной, потом оранжевой, прогоняя с остатками ночи прохладу и сырость, неся с собой радость нового дня – кому надежды, кому печали, но всем что-то новое. Исимея же, накинув парадный (он же единственный) серенький хитон, приличествующей жрице-девственнице, позевывая и натыкаясь на углы, поплелась в храмовую лавку в надежде продать паломникам какой-нибудь религиозный ширпотреб.

Лучи солнца осветили статую Диониса, черты каменного лица стали живыми. Казалось, бог щурится и вот-вот улыбнется миру. Затем лучи  проникли в храм и стали играть в салочки на полу.

А вот сбыться надеждам молоденькой жрицы было, не суждено в виду отсутствия покупателей. Единственная живая душа в храме, кроме привратницы – черноволосый седобородый нищий дремал, привалившись к мраморному подножию давно некрашеного мраморного бога. Ветхая обтрепанная хламида бродяги и старая сума с заплатами свидетельствовали, что жалкий побирушка пришел на праздник весны клянчить деньги, а не раскошеливаться.

Что оставалось ещё делать бедной жрице, кроме того, как сидеть на пороге лавки и разгадывать древнегреческие кроссворды?

«По вертикали. Нижняя, нательная одежда из прямоугольного куска ткани, который складывают пополам и закалывают на плечах пряжками. Пять букв, вторая «и»… Хитон!»

– О, Дионис! – взмолилась девушка, вздергивая веснушчатый носик к небу – Крыша храма течёт. Запасов еды на три дня. Хитон мне мал, ведь я ношу его с тринадцати лет. И стал он короткий – едва прикрывает коленки, и весь обтрепался. Я привыкла к жаре и к холоду, и не ропщу, но уж очень сильно хитон жмёт в груди. Владыка, пошли в священную рощу паломников, а в лавку – покупателей, иначе не дотянуть до следующей весны преданной слуге твоей – Исимее.

Не прошло и минуты, как из-за поворота вынырнула тощая сутулая фигурка. Мысленно поблагодарив Диониса за заботу, молодая привратница зашла в лавку…

Глава 3. Лавка

Торговые лавки при священных рощах – это особый мирок. Здесь торгуют афродизиаками, фаллическими амулетами, страпонами из эбенового дерева и слоновой кости, алабастронами и амфорисками с бальзамами, румянами, духами и маслами.

К сожалению, лавка Тиринфийского храма лишь хранила следы былого великолепия. В ней продавалась нехитрая снедь для прихожан: орехи, мёд, засиженные мухами ячменные лепёшки. Довольно бойко шла торговля птичьим пометом – Исимея соскребала его со статуи Диониса и выдавала за египетское любовное снадобье из крокодильих экскрементов. Хорошо продавались тушки ящериц. Жрица ловила их роще и говорила, что это маринованные в меду саламандры из Сирии, разжигающих женскую страсть к тучным мужчинам. Неплохо брали можжевеловую настойку. Исимея продавала настойку из можжевельника, что рос по берегам ручья Пекис, как чудодейственный эликсир, увеличивающий размер фаллоса, а сама лечилась ею от простуды.

В углу лавки стоял огромный пифос для оливкового масла, украшенный потрескавшейся виноградной лозой. На стене висел зеленый от времени, но по-прежнему великолепный бронзовый щит. Его оставил в дар Дионису один воин из Лаконии – так вымотала слугу Ареса ночь в священной роще, что нести домой оружие просто не было сил. Края щита напоминали о его героическом прошлом зарубками и засечкам, но в центре красовалась пикантная чеканка. Один умелец-паломник изобразил на щите Диониса, играющего с нимфами. Девственница Исимея всегда грустно вздыхала, глядя как нимфы, соблазнительно обнажают груди, окружая бога вина лаской и негой.

Под щитом стояло два старых сундука. Прежняя, уже покойная жрица Клеопея, оставила Исимее наследство – два сундука деревянных копий мужского достоинства, которые она собственноручно и с большим знанием дела вырезала из обломившихся в роще сучьев. Однако, продать их молодая жрица так и не смогла – сожгла всё в печке холодною зимою. Остался только один, большой и черный, как гордость нубийца, которым удобно заколачивались гвозди, и подпиралась на ночь дверь.

Споткнувшись об деревянный фаллос, в лавку, как на крыльях, влетел первый покупатель – субтильный юноша с подбитым глазом и расцарапанной щекой.

– Калимэра, гость! Приветствую тебя в храме Диониса!

Незнакомец нервно поправил на плече кожаную сумку. Открыл, было, рот, чтобы ответить, но так и замер, засмотревшись на литую фигурку Пана с козлиными рожками и связкой змееподобных фаллосов на плече.

– Десять мин серебром и вы владелец чудодейственного амулета, который многократно повысит потенцию, – выпалила скороговоркой Исимея, заметив интерес гостя.

Гость испугано помотал головой и попятился обратно к двери. Повернулся, чтобы выйти вон, но тут его взгляд упал на прилавок с разноцветными чашечками с контрацепцией, где стояла табличка:

Пользоваться контрацепцией строго запрещено!

Вход в священную рощу

только после покупки средств контрацепции.

Спасибо за понимание

Парнишка глупо хихикнул, прыснул, совсем как девчонка, и переспросил у жрицы:

– Серьезно? А как надо понимать два взаимоисключающих требования?

Паломники-новички из числа скуповатых зануд часто задавали такой вопрос, поэтому Исимея, с трудом подавив желание запустить в наглеца  амфорой с египетскими духами на разлив, объяснилась заученной фразой:

– Администрация в моем лице в соответствии с волей богов и уставом храма настоятельно не рекомендует употреблять, продающиеся здесь средства контрацепции: не глотать пилюли, не использовать суппозитории и не выпивать микстуру.

– Что так? – давился от смеха гость.

Жрица приосанилась и с достоинством ответила:

– Да будет тебе известно, что Дионис, как бог плодородия, недоволен бесплодным связям. Но… посещение священной рощи без покупки средств контрацепции запрещено. Маленькая бюрократическая формальность. Будешь, что-то брать?

– Нет. Я только спросить. А это что?!

Парнишку скрутило пополам от гомерического хохота. Он ткнул пальцем в вывеску на дверях.

Мин капнизэте!

В храме иноземных травок не курить!

Замеченные будут подвержены публичному порицанию

– И кто меня будет порицать, если я покурю?! Ты, что ли, девочка? Ха-ха-ха!

Лицо Исимеи побелело от злости.

– Я не девочка, а хранительница Тиринфийского храма  – благословенная Дионисом жрица Исимея. В моей власти проклясть твой фаллос самым страшным проклятием! Если он конечно у тебя есть, молокосос! Почернеет твой жезл любви, отсохнет да отвалиться, что делать будешь? Чем сможешь удовлетворить женщину? Своим языком без костей?

– И языком. И не только.

Гость поднял правую руку, сложил вместе пальцы и сделал ими несколько ловких, и настолько узнаваемых движений, что у жрицы как пелена с глаз упала. Да мужская одежда, да ножки кривоваты, да ушки-лопушки…

– Ты не парень. Ты девчонка! Девчонка с Лесбоса!

Глава 4. Кухня

В давние времена при храме жила не одна дюжина жриц, а также служки и садовники, поэтому кухня впечатляла своими размерами. В круглых печах пекли хлеб, на вертеле жарили мясо, а на самом видном месте стояла пузатая амфора с рыбным соусом. Жуткая дрянь из тухлой рыбы, если честно, но древние греки её обожали и добавляли почти во все блюда. Теперь в огромной кухне горел лишь один очаг, на огне которого Исимея иногда пекла лепёшки или варила пустую похлёбку. Но только не сегодня!

– Ах, драгоценная рыбка, дар Посейдона! Нежнейшее мясо, ароматное, прекрасное, – весело напевала жрица, не вкушавшая с зимы ничего сытнее, чем сушеные финики.

Медленно закипала вода, всплывали бляшки жира, точно мелкие медяки. Поварив мелочь, жрица отправили в котелок и окуня. Красные плавники яркими сполохами украсили аппетитное варево. То и дело появляющиеся головы рыб, ощерившись, делали вид, что готовы зашипеть. Когда и окунь проварился, в суп торжественно добавилась голова осетра. Исимея бросила в суп оливки и листики лавра с висящего на стене венка, потерянного в роще каким-то олимпийским чемпионом, нашла в чашечке из-под благовоний немного мяты и фенхеля.  Анастасию послала нарвать дикого чеснока в изобилии растущего вокруг статуи Диониса. Наконец жрица затушила в котелке головешку, ароматный дымок поднялся над котелком.

В миске с ароматным бульоном плавали плавники окуня, белые оливки и листики ароматных трав. Такой похлебкой не побрезговали бы ни цари, ни боги.  Ухи хватило и жрице, и поэтессе и даже нищего угостили – налили ему в большую плошку.

– Как же тебя угораздило поругаться с Василием Тиринфийским? – спросила Исимея у Анастасии, доедая вторую миску супа.

Островитянка встала и торжественно продекламировала:

Мужскую дружбу отрицаю,

гораздо крепче дружба женщин.

Всегда всего мужчинам мало,

а нам и меряться-то нечем!

– Ну, как?

– Ну… жизненно, – дипломатично заметила жрица, наливая себе третью порцию.

– А Вася сказал, что стихи слишком авангардные, – пожаловалась поэтесса. – А я сказала, что весь его стихотворный цикл «Не нахожу покоя с женщиной» – дерьмо из-под кентавра, –  Анастасия удрученно потерла едва поджившие царапины от острых ногтей на щеке. – Слово за слово, мы поругались, потом подрались. Из Тиринфа меня изгнали с позором, чуть камнями не побили.

– Из-за Васьки, что ли?! – удивилась Исимея.

– И из-за него тоже, но в основном за отрицание мужской дружбы.

– Это ты, конечно, на святое замахнулась, подруга! – хихикнула жрица.

– Так мы теперь подруги? А не выпить ли за это? Нет ли в храме Диониса, чего покрепче и повкуснее, чем вода из ручья и мое кислющее вино?

Исимея задумчиво огляделась по сторонам. Вина в храме Диониса не водилось уже много лет, но возле очага на старых тростниковых циновках стояла ситула, проще говоря, ведро, где хранился изобретенный жрицей напиток из перебродивших диких слив, который продавался паломникам под видом амброзии из Этрурии.

К счастью для новоиспеченных подруг, бог вина и виноделия Дионис был занят важными божественными делами и не обращал внимания на работницу храма и служительницу муз. В противном случае – бог сгорел бы от стыда, узнав, что в его храме собрались распивать сливовку!

Тьфу!

Глава 5. Тиринф

Теперь оставим на время двух наших самых юных героинь и обратим свой взор на кое-кого постарше. Для этого покинем храм Диониса и поспешим в Тиринф. И пока мы туда идём, предлагаем читателю заглянуть одним глазком в туристический путеводитель по городам Древней Греции.

«Велик и прекрасен Тиринф! Край поэзии и бесконечных торговых рядов. Здесь живёт самый известный поэт Эллады – Василий Тиринфский. Зайдите в гостеприимный дом Василия! Полюбуйтесь, как вальяжно разгуливают по его саду павлины – дивные птицы, красивые и статные, но абсолютно безголосые. Считается, что крики павлинов погружают душу слушателя в омут печали, поэтому им подрезают голосовые связки. Под сенью фруктовых деревьев обитает пара странных полосатых лошадок из Нубии, а в клетках сидят певчие птицы из варварских стран и…».

А теперь угадайте, кто заплатил, что бы в путеводителе по Тиринфу упоминался Васин дом? Вы скажите, конечно, сам Василий! А вот и нет, не Вася, а Васин новый хахаль Филистрат! Об этом давно уже судачили злые языки, коими никогда не оскудевал тиринфийский рынок.

«Велик и прекрасен Тиринф! Раньше всех в этом городе пробуждается рынок. Громогласные торговки окликают горожан и туристов-паломников, зовут попробовать нехитрый товар и купить на завтрак хлеб из пшеницы и ячменя, сыр, свежие фрукты. К обеду для тех горожан, кто побогаче, на открытых террасах жарят мясо. Гусь ли это, козочка или поросёнок определяет толщина кошелька. Бедняки и бюджетные туристы покупают колбаски из обрезков, что не идут на стол богачам, зажаренную до хруста маленькую рыбку барабульку, ячменные коржи».

А что там у Васи? Согласно путеводителю, « …на столе у Василия Тиринфийского появляются только самые изысканные яства – пикантная печень откормленного гуся, нежнейшая осетринка, ну и, конечно, блюдо богов – соловьиные язычки».

Между нами говоря, Василий не чувствовал особой разницы между язычком соловья и гребешком петуха, но звание известного поэта требовало тратить баснословные деньги на это блюдо, ибо оно, согласно поверьям, «подстёгивало» поэтический дар. Нередко к столу Васи Тиринфийского подавалась и новомодная колхидская диковинка – маринованные в кислом соусе и тимьяне бычьи яйца, запеченные в печи. Василий терпеть не мог это кушанье, давился им и ел через силу, но статус был превыше всего.

«Велик и прекрасен Тиринф! Бассейн Василия Тиринфийского украшает мозаика, изображающая Геракла и его друга Иолая. Друзья-герои поражают армию кентавров жезлами Ареса. Размеры жезлов впечатляют, а на кентавров просто жалко смотреть. В приемных покоях Василия, где он общается со своими поклонниками, герои изображают персидский знак рыб, а по кругу мозаичный рисунок оббегают буквы, складывающиеся в стихи:

Я б отдал полжизни этой,

я б остался без крови...

Но не хочу быть поэтом

без признанья и любови!

Ну что скажешь – рифмовать Вася умеет, но в греческом не силён.

Интересно, что в старых путеводителях, изданных задолго до Васиного рождения, писалось, что Тиринф славен лучшим в Элладе вином, а не только поэтами. Однако те времена давно в прошлом.

А дело было так…  Однажды, с благословения Гермеса и при попустительстве Диониса, в город завезли вино из Фракии и стали продавать за полцены, а по праздникам вообще наливать даром. Так продолжалось год, два, пока местное виноградарство вконец не захирело. И тогда цены на вино взлетели выше трона Зевса, а качество священного напитка упало ниже плинтуса на дне Тартара.

Печальная история демпинга, но к счастью, экономический крах тиринфийских виноградарей и виноделов никак не отразился на количестве статуй в тиринфийских парках и скверах. Большие и огромные, сидящие, стоящие и возлежащие Геры и Афины, Аресы и Афродиты заполняли всё свободное пространство на городских улицах. Роскошные, ярко покрашенные одеяния небожителей: синие, зелёные, красные, желтые… плащи, хитоны, пеплосы, хламиды, а так же позолоченные шлемы и  посеребренные щиты статуй вид внушали благоговение и трепет. Злые языки, правда, утверждали, что краска для статуй куплена у мужа сестры мэра города за баснословные деньги, выделенные из городской казны, и достаточно одного хорошего летнего ливня, чтобы смыть всю яркость и вернуть статуям девственную мраморную белизну. Но как говорится – дела вести, не фаллосом трясти, да и какое нам дело до местных склок и сплетен?

И Вася Тиринфийский нам без особого интересу, а вот до жены торговца краской и сестры мэра – многоуважаемой тети Соллы, нам дело есть…

Глава 6. Тетя Солла

(художник Джон Уильям Годвард)

Ещё с молодости замечательная женщина – тётя Солла, славилась не только своими роскошными грудями и широкими бедрами, но и  крайней набожностью. В этом году посещение Соллой священной рощи должно было стать двадцатым, юбилейным и припадало  аккурат на её сорокалетие. А, как известно всем образованным людям, праздновать сороковой год рождения для женщины – плохая примета. Поэтому, чтобы не терять времени даром, тетя Солла решила посетить местную святыню. Отправиться, так сказать, в пешее эротическое путешествие в храм Диониса. Сейчас Солла кричала и горько плакала. Домочадцев оглушали рыдания хранительницы очага, но все они, молча кивая, слушали в двадцатый раз печальную историю о судьбе несчастной  женщины, вынужденной  выполнять обет отца, посвятившей единственную дочь богу виноделия и свободной любви. Тучный коротышка муж гладил её по руке и шептал: «Успокойся, дорогая, успокойся», но кого и когда такое успокаивало? Истерика закипала с новой силой и продолжалась до обеда.

– Отобедаем, чем Зевс послал, – тяжко вздохнув, сказал муж тети Соллы, Димитрий, утирая скупую мужскую слезу.

Рабы внесли в трапезную хлеб, огурцы, рыбный соус, жареную на шпажках козлятинку и запечённое седло барашка, нашпигованное чесноком.  Домочадцы охотно согласились, что никогда не пробовали такого замечательного мяса, а всё потому, что мудрая тетя Солла, посетив в прошлом году храм Диониса, узнала у одного паломника отличный рецепт маринада в кислом вине. От него же Солла узнала и о диковинном фрукте из жаркой Нубии, который купила сегодня на рынке. Длинные, чуть согнутые фрукты лежали в лекане – миске на тонкой ножке, удивляя непривычной желтизной. Женская половина дома Соллы мило краснела и, хихикая, уверяла, что в жизни не додумаются, как же этот плод можно есть. Госпожа Солла обратилась к мужу:

– Димитрий, ну сделай что-нибудь, ты же мужчина!

Отец семейства флегматично пожал плечами, засунул себе диковинку в рот почти до половины и откусил.

– Поначалу, как грызть пергамент, но дальше чистый мёд, – сказал он, с трудом проглатывая куски. – Все же лучше, наверное, вначале почистить и порезать мелкими кружочками, как огурцы.

– Какой ты умный, – восхитилась Солла, подавая мужу скифос с разбавленным вином. – Как я не хочу покидать тебя и наш дом!

– Нет ничего лучше, чем есть свой хлеб, пить своё вино и… спать в своей постели, – с надеждой поглядев в глаза жены, сказал Димитрий. – Может, в этом году никуда не пойдешь?

– Это мой долг, – всплакнула тётя Солла, поднимаясь из-за стола, как Афродита из пены морской.

Обняв напоследок мужа, а также сыновей и дочерей, и даже ненавистного пасынка Гератиона, сделав последнюю выволочку девчонке рабыне «Кто за тебя чечевицу перебирать будет? Эвклид?», Солла, закутанная с головы до пят в черную одежду, поплелась вверх по склону, целомудренно прикрывая лицо краем домотканого платка. Лишь тонкая лодыжка, украшенная браслетом-змейкой, выглядывала из-под полы хламиды: четыре витка толстой золотой проволоки, красные рубиновые глазки  – украшение как бы во весь голос кричало: «У моей хозяйки есть деньги»!

Как только дорога по-змеиному изогнулась и снова поползла вниз, петляя между амбаров, складов и заброшенных виноделен, медлительность женщины куда-то испарилась, а в глазах появился загадочный блеск. За старым пифосом находился тайник, где хранилась холщевая сумка с туникой, сандалиями, амфорой с розовым маслом, коробочками с румянами, белилами и сурьмой, отполированным до блеска медным зеркальцем, кошелем с монетами и бронзовым ларчиком с драгоценностями. Сбросив домашнюю одежду, женщина надела на себя элегантную тунику с глубоким вырезом спереди, сзади и по бокам, модные афинские сандалии из позолоченной кожи, а шею украсила прекрасным зеленым ожерельем под цвет глаз. Подарок самого-самого первого поклонника Дормидонта, мир его праху. Поглядевшись в зеркало, женщина сказала своему отражению «Держись, Солла! Какие наши годы!» Потом глянула на небо. Ни облачка! Над головой лазурные небеса, цвета прекрасных глаз бога виноделия. По ним плывет белая виноградинка дневной Луны, суля удачу всем путешественникам.

«Зевс не выдаст, минотавр не съест», напутствовала сама себя женщина и, преображенная, отправилась в храм Диониса. Теперь ее походка была подобна движению Арго – корабля искателей приключений на далеких берегах, а выразительный взгляд заставил бы заикаться и краснеть, как безусого юнца, так и зрелого мужа.

 Пусть тетя Солла спокойно себе идёт, а мы побежим вперёд, и посмотрим, что происходит на кухне в храме…