Священная война

Я не был с Саладином в годы после Монжизара, и слава Богу. Я знал его с детства, но человек, которым он стал после поражения, был мне чужд. Он поклялся взять Иерусалим и принялся за дело с беспощадной энергией, на которую страшно было смотреть даже издали. Он сплотил свой народ как никогда прежде, выковав из враждующих эмиров и недружественных племен единое, смертоносное оружие.

В Иерусалиме король и его придворные почти ничего об этом не знали. Они знали лишь, что Саладин обратил свой взор на другие земли и что впервые за много лет воцарился мир. Но они растратили это время в пустых престольных дрязгах, и когда наконец разглядели надвигающуюся угрозу, было уже слишком поздно...

Из хроник Яхьи ад-Димашки

Глава 1

Декабрь 1181 года. Каир

Юсуф плотнее закутался в плащ из шкуры пантеры. Пронизывающий северный ветер нес с собой колючий дождь и далекий стук молотков каменотесов. Зимняя непогода не остановила ни возведение цитадели на холмах к югу от Каира, ни ежемесячный смотр войск, который намеревался провести Юсуф. Флажки над армейскими рядами намокли и понуро обвисли, но воины под ними держались в седлах прямо, невзирая на дождь, промочивший их кафтаны и собиравшийся каплями на вороненых кольчугах.

— Ты славно потрудился, — сказал Юсуф младшему брату.

Именно Селиму он поручил восстановить армию после разгрома при Монжизаре. Четыре года назад войско Юсуфа дошло почти до самого Иерусалима, но было застигнуто врасплох и разбито христианами. Юсуф потерял тысячи воинов. После этого он дал брату пять лет на восстановление войска. Селим управился за четыре. Теперь перед ними стояла пятнадцатитысячная армия — больше, чем до Монжизара.

— Ты заслужил новое имя, брат: Сайф ад-Дин.

— Шукран Аллах. — Селим поклонился, не слезая с седла. — Меч Ислама. Доброе имя.

Юсуф пришпорил коня и поехал вдоль рядов. Он проехал мимо муштарават: четыре тысячи всадников в шафранно-желтых кафтанах поверх кольчуг — отличительном знаке его личной гвардии. У каждого в руке легкое бамбуковое копье, в другой — небольшой круглый щит. За спиной — изогнутый лук, у бедра — сабля. Дождь звонко барабанил по их стальным шлемам. Это были самые искусные воины Юсуфа, и среди них — его старейшие друзья. Он кивнул, проезжая мимо Хусама с его золотым зубом и Назама — худого, лысого воина, быстрого, как змея. Юсуф приветствовал и других, но в глаза бросалось отсутствие многих. Несравненные лучники Лиакат и Увайс, великан Кадир — все они пали при Монжизаре.

За его воинами в желтом следовали мамлюки его брата и эмира Каракуша. Одни носили джавшаны — жилеты из сотен крошечных, соединенных меж собой стальных пластинок. Другие были в кольчугах или стеганых хлопковых куртках, подбитых сталью. Затем шли пять тысяч воинов легкой конницы, все в стеганых жилетах, а из оружия у них были лишь луки и легкие копья. В самом конце Юсуф проехал сквозь ряды пехоты. Пять тысяч воинов держали высокие щиты и длинные копья, которые позволили бы им отразить натиск конницы.

Миновав последний ряд, Юсуф развернул коня и поскакал обратно к голове войска.

— Есть дела, которые мне надобно рассудить? — спросил он Каракуша.

Кряжистый эмир с седеющей бородой кивнул.

— Пленных! — крикнул он, и стража вытолкала вперед троих.

К разочарованию Юсуфа, одним из них оказался его двоюродный брат, Насир ад-Дин. Это был не первый раз, когда юношу приводили к нему на суд. Насир ад-Дину было всего семь, когда умер его отец Ширкух. Он вырос при дворе в Каире и крепко сдружился с племянником Юсуфа, Убадой. Юсуф пожаловал двоюродному брату в правление Хомс в надежде, что власть научит его порядку, но Насир ад-Дин еще ни разу не был в своих землях. Он предпочитал оставаться в Каире, живя на доходы от Хомса. Каракуш указал на него:

— Насир ад-Дин был застигнут в казармах пьяным, с двумя женщинами. Одна из них замужняя.

Насир ад-Дин, тонкий, как тростинка, дрожал, хотя скорее от страха или стыда, нежели от холодного ветра. Он уставился в землю у ног Юсуфа.

— Взгляни на меня, кузен, — приказал Юсуф. — Объясняйся.

— Я… я не хотел ничего дурного, — сбивчиво начал Насир ад-Дин, а затем слова полились торопливым потоком. — Трое моих людей в прошлом месяце достигли восемнадцати лет. Их освободили, и они стали полноправными мамлюками. Военачальник должен разделять с воинами не только горести, но и радости. Так учил меня отец. Я повел их отпраздновать к Чандре. Боюсь, я и впрямь сильно напился.

— А замужняя женщина? Кто она?

— Она не назвала своего имени, малик. И не сказала, что замужем. Клянусь! Я…

— Довольно.

Было время, когда Юсуф, возможно, и простил бы кузену его прегрешения. В конце концов, он и сам когда-то спал с чужой женой. Но то был другой Юсуф — Юсуф до Монжизара, до пустыни.

— Своим пьянством и распутством ты опозорил и себя, и нашу семью, — сурово произнес он. — Мало найдется преступлений более гнусных, чем спать с чужой женой, да еще и делать это прилюдно, в казарме, среди своих воинов… — Юсуф покачал головой. — Получишь десять ударов плетью и заплатишь сто динаров человеку, которого оскорбил. С завтрашнего дня ты изгнан из Каира. Отправляйся в свои земли в Хомсе и учись править мудро и справедливо. Молюсь ради твоего же блага, чтобы я больше не слышал о тебе дурных вестей.

Насир ад-Дин открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.

— Слушаюсь, малик.

Следующим подвели лысого толстолицего мужчину. Мокрый кафтан облепил его круглое брюхо.

— Повар Шаад, — объявил Каракуш. — Уличен в воровстве.

— Малик, да никогда! Я повар уже двадцать лет, а то и больше! Я служил вашему дяде, Ширкуху! Я…

Юсуф обнажил меч, и повар умолк.

— Что он украл?

— Каждый месяц он утаивал часть денег, отпущенных на еду для воинов.

Шаад рухнул на колени в грязь.

— Всего один раз, малик! Клянусь! Смилуйся!

Юсуф спешился.

— Ты разжирел на еде, что предназначалась твоим товарищам. Лишишься своей должности и понесешь наказание для воров.

Он подал знак стражникам, и те схватили повара сзади. Один вытянул его правую руку. Другой взял полосу ткани и туго перетянул ее чуть ниже локтя, чтобы остановить кровь, которая вот-вот должна была хлынуть. Когда Юсуф занес меч, повар забился и задергался.

— Я отрублю тебе руку, — сказал ему Юсуф. — Стой смирно, если хочешь, чтобы удар был чистым.

Шаад перестал вырываться, и Юсуф опустил меч. Повар потерял сознание. Стражники оттащили его прочь, оставив отрубленную кисть лежать на плацу. У Юсуфа жгло в животе, но он почти не замечал этого. В последнее время боль была постоянной.

Он снова сел в седло, когда подвели последнего пленника. Это был очень красивый мужчина с ухоженной черной бородой и золотистыми глазами.

— А этот что натворил?

— Изнасилование, малик. Дочь торговца стеклом.

— Свидетели есть?

Каракуш указал на четверых мужчин в шелковых кафтанах. С ними была женщина в никабе, скрывавшем все, кроме глаз.

— Четверо мужчин, как того требует закон, малик.

Пленник встретил взгляд Юсуфа не дрогнув.

— Не было никакого насилия. Она сама этого хотела, малик.

— Он лжет! — выкрикнул один из мужчин в шелках. — Взгляни, что он сделал с моей дочерью, малик.

Женщина откинула никаб. Щека ее была в синяках, губа — разбита и окровавлена.

— Он обесчестил ее. Какой выкуп за невесту я теперь за нее получу?

— Мамлюка забьют камнями, как велит закон, — объявил Юсуф. — А ты получишь возмещение за свою потерю. Сто динаров.

Отец еще отвешивал благодарные поклоны, а Юсуф уже развернул коня и в сопровождении стражи поскакал в Каир. Он продрог, промок и был мрачен, как это часто бывало с ним после свершения правосудия. Больше всего на свете ему хотелось горячей ванны и сытного ужина, но этому не суждено было сбыться. Едва он сбросил плащ в дворцовой прихожей, как к нему, прихрамывая, поспешил аль-Фадиль. Крохотный горбатый секретарь страдал подагрой.

— Птицы принесли вести, — сказал аль-Фадиль. Юсуф нахмурился. — Это важно, малик.

— Пойдем со мной, — бросил Юсуф и зашагал дальше, к своим покоям.

— У меня письмо из Барки. Говорят, султан Альмохадов готовит флот, чтобы двинуться на Триполи, что на африканском побережье.

Лоб Юсуфа прорезала складка. Больше года назад он отправил Убаду завоевывать побережье к западу от Египта, но победы племянника не принесли ничего, кроме хлопот.

— Сократи гарнизон. Иншаллах, пусть султан забирает у нас Триполи. Содержание этого города обходится мне дороже, чем та дань, что он платит.

— Будет исполнено, малик. — Аль-Фадиль извлек из одного из карманов, которыми были усеяны его шелковые одежды, еще одно послание. — Вести из Александрии. Еще два корабля спущены на воду и присоединились к вашему новому флоту.

Юсуф лишь кивнул. На миг он остановился и схватился за стену. На лбу выступил пот, а в животе будто провернулся нож.

— Вам дурно, малик?

— Легкое недомогание… — Юсуф выпрямился и пошел дальше по коридору.

Он не мог думать об Александрии, не вспоминая Турана. Юсуф отправил старшего брата править городом после его провала в походе на Монжизар. За несколько коротких месяцев Туран наделал долгов более чем на двести тысяч золотых динаров, а затем умер от того, что официально объявили чрезмерным употреблением гашиша. Юсуф знал правду. Это было правосудие, но память о смерти брата все еще причиняла ему боль.

Когда они дошли до кабинета Юсуфа, аль-Фадиль протянул ему клочок бумаги.

— Я счел, что вам лучше прочесть это наедине.

Юсуф пробежал глазами послание, написанное крошечным, как того требовала голубиная почта, почерком. Аль-Салих мертв. Юноша был правителем Алеппо и сыном Юсуфа — плодом его связи с Азимат, когда та еще была женой его господина, Нур ад-Дина. Юсуф уронил донесение и подошел к окну. Он так вцепился в подоконник, что костяшки пальцев побелели.

— Здесь не сказано, как он умер.

— Похоже, его убили, малик.

— И кто теперь правит в Алеппо?

— Двоюродный брат мальчика, Имад ад-Дин. Город ему отдал его брат, Изз ад-Дин, что правит в Мосуле.

Юсуф повернулся к аль-Фадилю.

— Этого нельзя так оставить. Начинай собирать казну для похода.

— На Алеппо?

— На Мосул. Настоящая угроза — Изз ад-Дин.

Будучи правителем Аль-Джазиры, плодородных земель между Тигром и Евфратом, Изз ад-Дин был богат и людьми, и деньгами. Юсуф встречал его еще юношей при дворе Нур ад-Дина. Даже тогда Изз ад-Дин был честолюбив.

— Я не смогу взять Иерусалим, если мне придется еще и защищать Дамаск от Изз ад-Дина и его брата. Мы выступим весной, когда кончатся зимние дожди. А теперь иди и скажи моему брату Сайф ад-Дину, чтобы начинал собирать оружие и припасы.

— Будет исполнено, малик. — Аль-Фадиль направился к двери, но в пороге помедлил. — Еще одно. Я получил известие, что ваша жена Азимат едет сюда из Алеппо.

Юсуф не видел Азимат много лет. После свадьбы она осталась в Алеппо с их сыном. Ему не хотелось встречаться с ней сейчас, но отказать он не мог.

— Когда она прибудет, устрой ее со всеми удобствами.

Аль-Фадиль поклонился и вышел. Юсуф вернулся к окну. Он вспомнил те далекие ночи в Алеппо, когда он пробирался к Азимат в покои через окно. Они рисковали всем. Они зачали дитя. И вот теперь это дитя мертво.

Дверь за спиной Юсуфа со скрипом отворилась, и он, обернувшись, увидел Шамсу. Его первая жена уже не была той красавицей, какой он ее встретил. Годы оставили тонкие морщинки в уголках ее глаз и губ и заострили черты лица, отчего скулы стали заметнее. Но в ее темных глазах он по-прежнему видел ту самую дразнящую смесь вызова и обещания. Она улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубами. Затем улыбка ее угасла.

— Тебе нездоровится, хабиби.

— Я в порядке.

Она подошла и обняла его за талию.

— Ты слишком много работаешь. Пойдем. Надо снять с тебя эту мокрую одежду. — Она принялась развязывать шнуровку, крепившую его золоченый джавшан.

Юсуф мягко отстранил ее.

— Есть дела, жена. Нас ждет война на севере. — Он сел и положил на колени походный столик. Он потянулся было за пером, но Шамса выхватила его из его руки.

— Это уж точно может подождать, пока ты не примешь ванну. Дороги еще несколько месяцев будут непроходимы.

Юсуф взял другое перо. Он не хотел в ванну. Он хотел с головой уйти в работу, чтобы прогнать мысли о Туране, об аль-Салихе и о человеке, которого он сегодня приказал забить камнями.

— А мы должны быть готовы выступить, как только они станут проходимы. Я не могу дать Имад ад-Дину время укрепиться в Алеппо. — Юсуф взял лист бумаги. Сосредоточенно нахмурившись, он начал составлять послание аль-Мукаддаму, своему наместнику в Дамаске.

Шамса мгновение смотрела на него.

— Ты не один, хабиби, — тихо сказала она. — Раздели свою ношу со мной.

— Нет. — Юсуф боялся, что она перестанет называть его любимым, если узнает обо всем, что он совершил. — Я — правитель, Шамса. Это не твоя ноша.

***

Февраль 1182 года. Каир

Юсуф с непроницаемым лицом ждал в приемном зале дворца. Азимат должна была прибыть с минуты на минуту, и, несмотря на внешнее спокойствие, Юсуф чувствовал, как по спине струится пот. Он облачился в царские одежды: одеяние из тяжелой золотой парчи, высокий белый тюрбан и усыпанный драгоценностями меч у пояса. Чуть позади стояли Селим и Шамса, а также его дети. Аль-Афдалю и его брату аль-Азизу было уже десять и девять лет — почти достаточно, чтобы получить в правление собственные земли. Оба ерзали, не в силах унять мальчишескую энергию. Аз-Захир, который был на два года младше аль-Азиза, стоял недвижно, точная копия отца. Младшие дети — Исхак, Масуд, Якуб и Дауд — стояли в стороне с кормилицами и шестью дочерьми Юсуфа. Юсуф заметил набухшую грудь своей старшей дочери, Халимы, рожденной от рабыни. Скоро ей придется подыскивать мужа.

Двери зала распахнулись, и Юсуф сощурился от яркого солнечного света. Из потока света выступила Азимат, сопровождаемая свитой из стражников и придворных. Они преклонили колени, а Азимат продолжила свой путь к Юсуфу. За те пять лет, что он ее не видел, она, казалось, сильно постарела. Кожа ее все еще была молочно-белой и гладкой, но щеки ввалились, а под глазами залегли темные круги. Ее длинные черные волосы были тронуты сединой.

— Жена, — приветствовал ее Юсуф.

— Муж. — Она поклонилась. Ее взгляд скользнул с него на Шамсу, а затем на детей. Она смахнула слезы. — Я хочу поговорить с тобой наедине.

— Конечно. Я провожу тебя в твои покои. Селим, позаботься, чтобы ее свиту разместили со всеми удобствами.

Они шли молча, пока Юсуф вел ее через весь дворец в гарем.

— Вот твои покои, — сказал Юсуф, когда они вошли в уютные комнаты, где полы были устланы толстыми коврами из козьей шерсти, а стены украшены шелками. Окна выходили во двор, благоухающий розами.

Азимат едва взглянула на свое новое жилище.

— Сойдет. — Она посмотрела ему в глаза. — Кажется, ты не рад меня видеть, муж.

— Зачем ты приехала? Могла бы остаться в Алеппо.

— Чтобы жить с убийцами моего сына? Он умер не своей смертью. Его отравили.

— Я знаю.

Ее глаза расширились.

— Ты знаешь? — Она схватила его за руку. — Кто это сделал? Скажи мне.

— Изз ад-Дин.

— Но он же двоюродный брат аль-Салиха.

— Он честолюбив. Теперь он правит из Мосула, а его брат сидит на троне Алеппо. После смерти аль-Салиха они — наследники царства Нур ад-Дина. Следующим их шагом будет Дамаск.

— Изз ад-Дин, — прошептала Азимат. — Я так и знала.

Силы, казалось, разом оставили ее, и она рухнула на груду подушек на полу. Мгновение она сидела, обхватив голову руками, затем встретилась взглядом с Юсуфом.

— Это я нашла его. Он был один в своих покоях, когда умер. Чаша с вином выпала у него из руки. Лицо его посинело, словно его задушили, но следов борьбы не было. Я должна была быть там. Я должна была его защитить.

Юсуф опустился рядом с ней на колени и взял ее ладони в свои.

— Ты сделала все, что могла.

— Нет. Есть еще одно, последнее, что я должна сделать для своего сына. Я должна принести ему отмщение. — Она вцепилась в его руки. — Если ты хоть когда-нибудь любил меня, Юсуф, отомсти за меня. Отомсти за нашего сына. Иди на Мосул. Убей тех, кто отнял у меня дитя. Убей этого ублюдка Изз ад-Дина.

Юсуф отвернулся, не в силах вынести ее горя. В животе у него жгло, а к горлу подкатила желчь.

— Те, кто убил аль-Салиха, понесут кару, — сказал он ей. — Даю тебе слово.

***

Ноябрь 1182 года. Мосул

Длинный участок внушительной стены Мосула, сложенной из песчаника, был объят пламенем, языки которого взметались от зубцов к грозящему дождем небу. Огонь был последним следом горящей нафты, которую защитники вылили на воинов Юсуфа, заставив его отменить приступ. Ветер доносил до Юсуфа смрад горящей плоти. Теперь же до него доносились издевательские выкрики защитников города, которые потешались над его воинами, пока те, хромая, брели обратно в лагерь, неся убитых и раненых. Вскоре к оскорблениям присоединились камни и прочие предметы, метаемые из катапульт. Юсуф сжал кулаки так крепко, что ногти впились в ладони.

Его войско прибыло неделю назад. Юсуф развернул отряды вокруг города и начал обстрел, но с приближением зимы у него не было времени на долгую осаду. Он надеялся, что демонстрация силы ускорит решение халифа в Багдаде. Юсуф отправил ему письмо с просьбой передать ему власть над Мосулом. После сегодняшнего дня он боялся ответа, который мог получить. Юсуф все еще смотрел, как его армия ковыляет обратно в лагерь, когда к нему подскакал Каракуш и спешился. Лицо его было забрызгано кровью, а часть кафтана обгорела. В мозолистых руках он бережно держал сапог.

— Потери? — спросил Юсуф.

— Сотня воинов, плюс-минус. Больше всего досталось людям Убады. Это на них попал огонь. — Каракуш покачал головой. — Это бесполезно, малик. У Изз ад-Дина слишком много воинов, чтобы мы могли взять город штурмом. Они дерутся как дьяволы. Взгляни на это. — Он протянул сапог.

Юсуф осторожно взял его. Сапог был набит гвоздями, некоторые из них торчали наружу. Все они были мокрыми от крови.

— Они швыряют их целыми ведрами из своих проклятых катапульт, — покачивая головой, объяснил Каракуш. — Этот угодил в лицо воину рядом со мной.

Юсуф мгновение изучал сапог, прежде чем отбросить его в сторону.

— Скоро они перестанут, иначе у них кончится вся обувь.

— Тут не до смеха. Боюсь и подумать, что они пришлют нам в следующий раз. — Каракуш почесал бороду. — Наши катапульты почти не оставили вмятин на их стенах, малик, а сырая погода не дает вести подкоп. Прости за прямоту, но мы зря тратим здесь время.

Юсуф знал, что Каракуш говорит от имени всех его воинов, и, без сомнения, еще щадит его, умалчивая о худшем. Он заставил себя улыбнуться.

— Скоро мы будем греться у огня во дворце Мосула, старый друг. Я жду посланника халифа со дня на день. Как только ан-Насир дарует мне власть над Мосулом, Изз ад-Дин будет вынужден признать мое господство и впустить нас в город.

— А если халиф не сделает того, на что ты надеешься?

— Сделает. Я послал ему дары стоимостью в многие тысячи динаров: драгоценный Коран, мускус, янтарные ожерелья, алоэ, иудейский бальзам, сотню луков, семьсот стрел лучшего качества и двадцать коней с прекрасными седлами.

— Изз ад-Дин, без сомнения, тоже послал ему дары.

Юсуф нахмурился.

— Я не могу взять Иерусалим, пока воины Мосула, словно кинжал, занесены у меня за спиной. Даже халиф должен это понимать.

— Иншаллах.

— Мне нужно проведать раненых. Поговори с эмирами, Каракуш. Передай им то, что я сказал тебе.

Когда Юсуф в сопровождении идущего по пятам Сакра начал спускаться с холма, заморосил легкий дождь. Юсуф сделал этого юношу главой своей личной стражи много лет назад, после того как Сакр спас ему жизнь при осаде Александрии, и ему ни разу не пришлось пожалеть об этом решении. Воины звали Сакра «Тенью Саладина», потому что он всегда был рядом с Юсуфом. Они миновали ровные ряды шатров мамлюков и подошли к огромному шатру, раскинувшемуся в центре лагеря. Внутри под потолком висели затененные фонари, тускло освещая десятки раненых. Это была изнанка славы — та, о которой молчат поэты. Раненые сидели тесно, одни стонали от боли, другие молча смотрели перед собой с суровыми лицами. Большинство из этих воинов выживут. У них были неглубокие порезы или небольшие ожоги. Тех, кому досталось сильнее, держали в центре шатра, в отгороженной от остальных части. Юсуф направился сразу туда.

Войдя, он перешагнул через воина, который стискивал руку с отрубленной кистью. Рядом на боку лежал другой, пытаясь удержать вываливающиеся из рваной раны в животе внутренности. Его глаза остекленели, и он что-то бормотал себе под нос.

— Вы славно сражались, — сказал Юсуф воинам. — Аллах вознаградит вас.

Человек с отрубленной рукой кивнул. Другой не подал виду, что услышал. Юсуф прошел вглубь, мимо десятков воинов, получивших страшные ожоги. Одни вцеплялись в свою окровавленную, покрытую волдырями плоть и стонали от боли. У других кожа почернела и обуглилась. Они не издавали ни звука. Юсуф находил для них слова утешения, какие мог. Он остановился у человека, чье лицо превратилось в одну сплошную кровоточащую рану. Рядом с ним на коленях стоял Ибн Джумэй. Лекарь заметил страдальческое выражение на лице Юсуфа.

— Лицо — это не самое страшное, — сказал Ибн Джумэй. — У него сожжены легкие. Надежды нет. Я дал ему настойку мака, чтобы унять боль.

Человек шевельнулся и моргнул. Огонь ослепил его, и он невидяще смотрел прямо перед собой. Он прошептал что-то скрежещущим голосом. Юсуф опустился рядом с ним на колени. Ему пришлось наклонить ухо к самым губам воина, чтобы расслышать.

— Малик.

— Да, воин.

— Помнишь… когда… — Каждое слово было хрипом, от которого лицо воина искажалось болью. — …с тобой… сражались. — Юсуф нахмурился. Он снова вгляделся в лицо воина, но черты его были сожжены огнем. — Телль...Башир...

— Назам. — Воин кивнул. Юсуф взял его за руку. — Я помню, друг.

— Жена. — Назам сделал долгий, судорожный вдох. — Моя жена!

— О ней позаботятся.

Назам откинулся назад с улыбкой на изуродованных губах. Ибн Джумэй дал ему еще ложку маковой настойки, и глаза Назама закрылись. Через мгновение его скрежещущее дыхание прекратилось.

— Малик!

Юсуф обернулся и увидел, как в отгороженную часть шатра входят Убада и Насир ад-Дин. Кольчуга его племянника была красна от крови, а волосы опалены. В свои двадцать четыре, худой и сильный, Убада как никогда походил на своего отца, Джона. Туника Насир ад-Дина тоже была красной, но, похоже, от пролитого вина, а не от крови. Челюсти Юсуфа сжались. Он указал на тунику Насир ад-Дина.

— Как ты смеешь являться ко мне в таком виде? Я надеялся, что в Хомсе ты научишься порядку, но вижу, надежды мои были напрасны. Если бы не любовь, что я питал к твоему дяде, Ширкуху, я бы велел вырвать тебе язык для примера. Вместо этого я заберу твои земли. Ты больше не эмир Хомса.

Щеки Насир ад-Дина вспыхнули алым.

— Но, малик…

— Прочь, или я все-таки велю вырвать тебе язык!

Юноша поклонился и попятился из шатра.

Юсуф повернулся к Убаде.

— А ты! Где ты был? Твое место здесь. Эти люди сражались за тебя. Они умирают за тебя.

Убада брезгливо сморщил нос, глядя на раненых.

— Ну и что? Они мамлюки, купленные и выращенные как рабы. Их долг — умирать.

Юсуф дал ему пощечину.

— Я когда-то был таким же, как ты, племянник, — сказал он, и голос его был остер, как лезвие меча. — Когда я получил свое первое командование, я думал, что смогу заставить людей повиноваться угрозами и побоями. Мне повезло, что они не свернули мне шею. Мой дядя Ширкух научил меня тому, что я сейчас скажу тебе: каждый раз, вступая в бой, ты вверяешь свою жизнь в руки своих воинов. Те, кто тебя презирает, дадут тебе умереть; те, кто уважает, даже любит, отдадут свои жизни, чтобы защитить тебя. Но уважение воинов не завоевать, держась от них в стороне. Ты должен разделять с ними и радости, и горести.

— Слушаюсь, дядя, — пробормотал Убада, потупив взгляд. Он кхыкнул. — Я пришел сказать, что прибыли посланники от халифа. Они ждут тебя в шатре.

— А ты оставайся. Поговори с воинами. Подбодри их. А я сам поговорю с посланниками халифа.

Снаружи дождь уже лил как из ведра. Пока Юсуф добрался до своего шатра, он успел продрогнуть до костей и перепачкаться в грязи. Войдя внутрь, он увидел троих бородатых мужчин в одеждах из черного шелка, которые наслаждались едой и питьем в компании Каракуша и секретаря Юсуфа, седовласого ученого Имад ад-Дина. Юсуф прошел к своему походному стулу. Он сел и жестом велел посланникам подойти.

— Слуги халифа ан-Насира всегда желанные гости в моем шатре. Какие вести вы принесли?

Самый низкорослый из посланников шагнул вперед и слегка поклонился.

— Халиф молится о твоем успехе и процветании твоего царства. И он посылает вот это… — Мужчина извлек из-под одежд свиток.

Юсуф взял его и сломал печать. Ему стоило огромных усилий сохранять бесстрастное выражение лица, пока он пробегал глазами текст. Это была совсем не та грамота на правление, на которую он рассчитывал. «Я утверждаю тебя правителем Сирии и Алеппо, — писал халиф, — но не могу отвернуться от моего верного слуги Изз ад-Дина. Мне больно видеть распрю между двумя великими мужами веры. Я настоятельно призываю вас заключить мир и обратить взоры на франков на западе». Он перестал читать. Дальше шли одни любезности и показное благочестие — пустые слова.

Юсуф отложил свиток. Трое посланников нервно переминались с ноги на ногу. Без сомнения, они знали содержание письма и боялись его гнева. Юсуф улыбнулся им. Халиф подвел его на этот раз, но он еще мог понадобиться ему в будущем. Ласковые слова помогут делу лучше, чем угрозы и проклятия.

— Благодарю, что доставили это послание, — сказал им Юсуф. — Мои слуги проводят вас в шатер, пока я подготовлю ответ.

Когда они ушли, Юсуф поднялся и бросил письмо в жаровню. Оно мгновение дымилось, а затем вспыхнуло.

— Слепой глупец! — прорычал он. — Принимает мои дары и плюет мне в лицо. Еще и советует заключить мир с Изз ад-Дином.

— Возможно, тебе стоит, — рискнул заметить Имад ад-Дин. — Мосул…

— Должен стать моим, если я хочу взять Иерусалим. Я не могу повернуть на запад, пока Изз ад-Дин сидит у моих границ, готовый наброситься.

— Стены Мосула толсты, а защитников его много, — предостерег Каракуш. — Сегодняшнее поражение — лишь малая толика того, что нас ждет, малик. Ты потеряешь тысячи, если попытаешься взять город штурмом.

— И столько же воинов я обрету, когда город падет.

— Воинов, что были твоими врагами; воинов, которым нельзя доверять.

— Мы могли бы заморить их голодом, — предложил Имад ад-Дин.

— Мы не готовы к долгой осаде, — возразил Каракуш. — Кто будет кормить нас, пока мы ждем, когда они начнут голодать? Мосул — это добыча на другой день, малик. Сперва изолируй Изз ад-Дина. Забери его земли на западе. Алеппо — вот та добыча, к которой ты должен стремиться сейчас.

Юсуф нахмурился, глядя на тлеющие угли в жаровне. Ему было больно отступать, но Каракуш был прав.

— Пусть Изз ад-Дин оставляет себе Мосул. Мы отберем у него все остальное. Как только Алеппо будет нашим, он сдастся. Или умрет.

Глава 2

Декабрь 1182 года. Иерусалим

Снежинка обожгла холодом кончик носа Джона и тут же растаяла. Он взглянул на узкую полоску свинцово-серого неба, видневшуюся между теснящимися по обеим сторонам улицы домами, и увидел, как спускаются все новые и новые снежинки. Обычно Джон предпочитал священническому облачению кольчугу, но на этот раз был благодарен за тепло своей просторной, как шатер, ризы. Она была сшита из плотного белого шелка и богато расшита серебром, дабы соответствовать его новому сану. После спасения жизни короля в битве при Монжизаре он был назначен архидиаконом Храма Гроба Господня — вторым лицом в Иерусалиме после патриарха.

Джон взглянул на короля. Несмотря на шелковые одежды и тяжелый, подбитый горностаем плащ, Балдуин дрожал, отчего корона Иерусалимского королевства ходила ходуном у него на голове. Большую часть дней Балдуин проводил, съежившись у огня в своих покоях, но настоял на участии в рождественской процессии. Прошло пять лет после Монжизара, и воспоминания о его победе тускнели, уступая место слухам об угасающем здоровье. Король с детства страдал проказой. Он лишился бровей, кожа на лбу огрубела, отчего он выглядел гораздо старше своих двадцати одного года. Язвы на лице лишь отчасти скрывала светлая борода. Он хотел показать баронам, что силен и дееспособен, но долгий путь через весь город от дворца до Храма на горе, а затем обратно к Храму Гроба Господня давал о себе знать. Ноги Балдуина дрожали от усталости. Нельзя было допустить, чтобы он упал. Джон шагнул вперед и взял короля под руку.

— Мне не нужна твоя помощь, — огрызнулся Балдуин.

— Разумеется, ваша милость. Просто путь долог, а я почувствовал дурноту. Буду благодарен за вашу поддержку.

Балдуин благодарно кивнул Джону и оперся на его руку.

Его сестра Сибилла ухмыльнулась.

— Слава Господу, мой могучий брат оказался рядом, чтобы подставить вам руку, священник. Не хватало еще, чтобы вы растянулись на земле на глазах у нашего возлюбленного народа.

Сибилла, на год старше Балдуина, была во всем его противоположностью. Ее длинные рыжевато-каштановые волосы обрамляли тонкокостное лицо с большими голубыми глазами и кожей, пышущей здоровьем. Она шла, высоко вскинув голову и расправив плечи. И если брат ее был задумчив и терпелив, то Сибилла вся состояла из пламенной страсти. Два года назад, накануне ее обручения с Балианом д’Ибелином, ее застали в постели с французским крестоносцем Ги де Лузиньяном. Балдуин был в ярости, но когда неделю спустя выяснилось, что она беременна, не оставалось ничего иного, как поженить Ги и Сибиллу. Джон подозревал, что за всем этим стояла мать короля, Агнес. Именно у нее был ключ от пояса верности Сибиллы, а Ги был одним из ее ставленников.

Агнес шла рядом с сыном Сибиллы от первого брака. Поскольку проказа сделала его дядю неспособным иметь детей, трон должен был унаследовать младший Балдуин. Болезненный ребенок ехал в крытом кресле, которое несли четверо слуг. Он был бледен как молоко и мучительно худ. Сибилла не хотела, чтобы он участвовал в шествии, но Агнес настояла. На рождественскую мессу соберется весь Иерусалим, и Агнес считала важным, чтобы они увидели своего будущего короля.

Прямо впереди уже возвышался громадный купол храма. Тамплиеры, несшие Животворящий Крест, провели процессию во двор церкви, а затем отступили в сторону. Патриарх Ираклий остановился сразу за Воротами Распятия, ведущими в храм.

— Что еще? — проворчал Балдуин. Губы его приобрели синеватый оттенок.

Ираклий воздел руки и начал молиться своим высоким, пронзительным голосом. Джон ненавидел этот звук. У него остались болезненные воспоминания о том, как Ираклий мурлыкал ему на ухо, пока пытал его после пленения в битве при Бутайе, где Джон сражался за сарацин. И пусть теперь Джон служил заместителем Ираклия, эти двое по-прежнему ненавидели друг друга.

— Он когда-нибудь замолчит? — пробормотал Вильгельм, притопывая ногами. Неприязнь архиепископа Тирского к Ираклию не была секретом. — Холодно, черт побери, а латынь у него такая скверная, что его все равно никто не понимает. Он что, только что назвал верующих воздвиженцами Божьими?

Коннетабль Амальрик хмыкнул от смеха, и к нему присоединился его брат, муж Сибиллы Ги. Ги был чисто выбрит, с длинными светлыми волосами и изумрудно-зелеными глазами. Он был бы красив, если бы не курносый нос — досадная черта, общая для обоих братьев. Ни один из них не знал латыни, но оба обладали грубоватым чувством юмора.

— И я в восторге, узнав, что Иерусалим — это регистр городов, — продолжал Вильгельм. — Как можно спутать regestum и regina (владыка)? Что же тогда Акра, интересно? Чернильница? Не следовало вам делать его патриархом, ваша милость.

— Только не начинай еще и ты, — огрызнулся Балдуин. — Я должен был что-то сделать, чтобы унять раскол при дворе. Я не могу защищать свое королевство от сарацин, пока мои собственные подданные грызут друг другу глотки.

После своей великой победы при Монжизаре Балдуин стремился примирить две фракции, расколовшие его двор: с одной стороны — его мать Агнес с братом Жосленом, Ги и Амальрик де Лузиньяны и Рено де Шатийон, властитель Трансиордании; с другой — старые роды, представленные Раймундом из Триполи, Реджинальдом Сидонским, Балианами и Вильгельмом. Когда старый Онфруа де Торон погиб в бою, король назначил коннетаблем на его место Амальрика. Свою единокровную сестру Изабеллу Балдуин обручил с юным Онфруа де Тороном, наследником одного из старых родов, но в то же время пасынком Рено. А после смерти патриарха он позволил матери выбрать его преемника. Агнес никого не удивила, выбрав своего любимчика, Ираклия. Балдуин был доволен. Его мать была счастлива, а ее выбор означал, что он мог сохранить за Вильгельмом пост канцлера.

Наконец Ираклий закончил молитву, и процессия двинулась в храм. Они обошли гробницу — каменное строение, увенчанное куполом, на котором стояла серебряная статуя Христа ростом выше человеческого, — а затем их провели через колоннаду, отделявшую святилище от остальной части храма. Джон подошел к алтарю, чтобы помочь Ираклию служить мессу, в то время как Балдуин с облегчением опустился на свой трон, а каноники разошлись по своим скамьям. Остальные участники процессии остались за пределами святилища. В двери хлынул народ, чтобы присоединиться к ним. Латники оттесняли толпу от баронов и королевской семьи, заставляя ее держаться в задней части храма.

Джон держал большой молитвенник, пока Ираклий читал. Но даже помогая в службе, все его внимание было приковано к королю. Балдуин сидел на троне неестественно прямо, в позе, призванной выражать власть. И, возможно, на тех, кто стоял за пределами святилища, это и производило впечатление. Но Джон был ближе и видел, как вздулись вены на шее короля и как дрожит корона на его челе. Когда служба закончилась, он подошел к трону, но Балдуин отмахнулся и встал. Джон держался рядом, пока король шествовал из святилища через толпу, позволяя народу прикасаться к себе. Говорили, что прикосновение короля исцеляет болезни, но Джон не понимал, как люди могут в это верить, если Балдуин не мог исцелить даже самого себя. Снаружи их ждали лошади. Джон помог королю сесть в седло, и они рысью поехали ко дворцу. Свежевыпавший снег поглощал стук копыт. Джон помог Балдуину спешиться и последовал за ним внутрь. В тот миг, когда он переступил порог, сила, казалось, оживлявшая Балдуина, иссякла. Ноги его подкосились, и Джону пришлось подхватить его, чтобы тот не упал.

— Неси меня, Джон, — слабым голосом прошептал Балдуин.

Джон с легкостью поднял его. Король был кожа да кости. Джон донес его до покоев и опустил в кресло перед огнем. Он укутал дрожащего мужчину одеялом.

Вильгельм вошел следом за ними. Он сбросил плащ и подошел к огню, чтобы согреть руки.

— Принесите королю теплого вина! — крикнул священник.

— Вино подождет, — возразил Балдуин. — Позови ко мне Амальрика и Жоса.

Вильгельм переглянулся с Джоном, а затем кивнул.

— Конечно, ваша милость. — Он ушел за коннетаблем и сенешалем, а Джон сам пошел за вином. Он как раз наливал бокал, когда Вильгельм вернулся с Амальриком.

— Ваша милость, — пробормотал коннетабль.

Мгновением позже вошел сенешаль, Жослен де Куртене. Это был невысокий мужчина, с таким же, как у его сестры Агнес, стройным телосложением, волнистыми светлыми волосами и голубыми глазами. Он изящно поклонился.

— Ваша милость, прошу прощения за мое отсутствие на мессе. Я был занят…

— Я позвал тебя сюда не для этого, дядя. Шлюхи, с которыми ты спишь, может, и беспокоят твою жену, но меня они не касаются. — Балдуин помолчал, оглядывая каждого из собравшихся вокруг него мужчин. — Я позвал вас сюда, чтобы обсудить войну.

— Войну, ваша милость? — Лоб Амальрика в замешательстве сморщился. — Последнее, что я слышал, — войско Саладина далеко, в Аль-Джазире.

— Да, и его отсутствие — это возможность, которую нельзя упускать. Как только войско будет собрано, мы пойдем на Дамаск.

Джон взглянул на мужчин вокруг себя. Их ошеломленные лица отражали его собственное удивление. Первым оправился Жослен.

— Простите, ваша милость, но разумно ли это? Возможно, мы могли бы напасть позже, когда вы восстановите свои силы.

— Я прокаженный, Жос! Отдых не излечит мой недуг. В прошлом году я прошел всю процессию почти без боли. В этом году я едва держался на ногах, чтобы не рухнуть до того, как дойду до дворца. Дни мои сочтены, а наследник мой — еще дитя. Я должен укрепить королевство до своей смерти, иначе, боюсь, оно не устоит.

— Король прав, — согласился Джон. — Как только Саладин приберет к рукам Алеппо и Мосул, он обрушится на нас. Если мы будем ждать, мы падем.

— А как же мир, Джон? — спросил Вильгельм. — Ты как-то говорил мне, что Саладин — разумный человек.

— Был. После Монжизара я уже не так уверен… — До Джона доходили тревожные слухи из Египта, где при подозрительных обстоятельствах умер Туран, и из Алеппо, где был отравлен юный эмир.

Балдуин кивнул.

— Джон знает Саладина лучше, чем кто-либо из нас.

— Я тоже провел много лет среди сарацин, племянник, — сказал Жос. В юности, после пленения в битве при Хариме, он двенадцать лет был узником Нур ад-Дина. — Большую часть того времени я провел в Дамаске и скажу тебе, это нелегкая добыча. Твой отец не смог его взять, как и твой дядя до него.

Балдуин выпрямился в кресле.

— Я — не мой отец. Собирай войско, Амальрик. Дамаск падет.

***

Декабрь 1182 года. Дамаск

Лошадь Джона шлепала по грязному ручью, что бежал по дну узкого ущелья, или вади. Он много раз проделывал этот путь: в 1148 году в составе обреченного Второго крестового похода; в обратном направлении, когда служил командиром личной гвардии Юсуфа; и совсем недавно, в 1174 году, с отцом Балдуина. Он не помнил, чтобы пересекал какие-то ручьи, но, с другой стороны, многое в этом походе было ему незнакомо. Непрекращающийся дождь преобразил пейзаж. Там, где когда-то были лишь пыльные холмы и сухие овраги, теперь текли ручейки и цвели под дождем пустынные цветы. Лошадь Джона была облеплена грязью, и он никак не мог уберечься от сырости, как бы плотно ни кутался в плащ. Он сгорбился в седле, дрожа от холодного ветра, дувшего с моря.

Пехотинцам приходилось хуже. Вокруг Джона люди с тяжелыми ранцами и копьями на плечах брели по грязи, доходившей им до икр. Прямо впереди солдат споткнулся и упал. Товарищи помогли ему подняться, и несчастный, утирая грязь с глаз, бросил на Джона негодующий взгляд.

— Не уступишь коня бедному солдату, отче?

Джон сотворил крестное знамение.

— Бог даст тебе сил.

Солдат сплюнул. Джон не мог его винить. Он проехал мимо него и дальше, вдоль длинной колонны воинов. Балдуин собрал пять тысяч пехотинцев, но к нему присоединилось лишь двести рыцарей. Ги и Рено держали своих людей на юге, утверждая, что они нужны для предотвращения набегов сарацин из Египта.

— Джон! — весело окликнул Балдуин, поравнявшись с ним.

Король, по крайней мере, был в добром расположении духа. В походе он всегда казался моложе, да и здоровее тоже, благодаря перчаткам, скрывавшим его израненные руки, и шлему, чей наносник и широкие нащечники скрывали его лицо.

— Далеко еще?

— Дамаск должен показаться, как только мы поднимемся на тот холм.

Пока Балдуин смотрел на далекий склон, вершина которого скрывалась в проливном дожде, Джон присмотрелся к королю. Лицо его раскраснелось, глаза лихорадочно блестели.

— Возможно, нам стоит разбить лагерь здесь, ваша милость, пока не утихнет буря.

— Лагерь? Когда мы так близко?

— У вас нездоровый вид, ваша милость.

Губы Балдуина сжались в тонкую линию, и он пришпорил коня, вырываясь вперед. Джону следовало быть умнее. Король был упрям во всем, что касалось его болезни. Больше всего на свете он ненавидел, когда ему делали поблажки.

Джон добрался до холма, и его конь с трудом взобрался по раскисшему склону. На вершине, к своему удивлению, он не увидел Дамаска. Вместо зеленых садов, что должны были простираться до бурых глинобитных стен, он видел лишь пелену проливного дождя.

— Джон! Ты уверен, что мы близко? — окликнул его стоявший неподалеку Балдуин.

— Я поднимался на этот холм не раз, ваша милость. Так скоро я его не забуду. Дамаск — там.

Балдуин возвысил голос:

— Коннетабль!

Амальрик подъехал. Он так укутался в меха, что видны были лишь его тусклые глаза. В них сквозила бычья тупость, но коннетабль был бесспорно храбр и яростен в бою.

— Да, ваша милость? — сказал он и высморкался.

— Построй людей в колонну, рыцарей — в центр. Будем идти в боевом порядке до самого города. Лагерь разобьем к югу от Дамаска, на берегу Барады. Пусть сержанты возведут земляной вал и несут бдительную стражу. Я не хочу никаких ночных неожиданностей.

— Слушаюсь, мой господин.

— Ваша милость, — сказал Джон, когда Амальрик отъехал рысью, — сады к западу от города…

— Я знаю, Джон. Мне пришлось бы захватить их, если бы я хотел заморить Дамаск голодом. Но я не собираюсь морить их голодом; как и не собираюсь губить жизни наших воинов в этих садах. Ты сам говорил мне, какая это смертельная ловушка. Они нам не нужны. Я привез достаточно провизии на месяц похода. К тому времени Дамаск будет наш. Мы возьмем город штурмом.

На следующее утро Джон проснулся до рассвета. Это была старая привычка, оставшаяся с тех времен, когда он был рабом и его бы высекли, не окажись он на своем посту к восходу солнца. Тело затекло после ночи на твердой земле. В этом году ему исполнилось пятьдесят, и ночевки в поле давались уже не так легко, как прежде. Он медленно размял ноющие суставы — память о полудюжине старых ран. Правое плечо было тяжело ранено под Дамаском во время Второго крестового похода, в тот день, когда его захватили сарацины. Он повращал им, пока оно не поддалось, и принялся за левое, вывихнутое на дыбе после того, как его пленили христиане в битве при Бутайе. Кисть руки, державшая меч, по утрам всегда была непослушной. Он сжал и разжал пальцы, разминая предплечье, которое несколько лет назад в схватке с людьми Рено де Шатийона распороли глубоким порезом. Размявшись, Джон натянул стеганый поддоспешник, затем перекинул через голову кольчугу и влез в нее. Он застегнул ремешок, стягивавший ворот, надел на голову стальной шлем и схватил свой шестопер. Оружие состояло из трехфутовой рукояти и тяжелого ребристого навершия. Как священнику ему было запрещено проливать кровь, но это не мешало ему проламывать врагам головы.

Джон вышел из шатра и обнаружил, что дождь прекратился. Шатры войска усеивали равнину к югу от Дамаска. Он прошел между ними и направился прочь от лагеря, к отхожему месту. Его выкопали кое-как из-за размытой почвы, и теперь оно было залито дождевой водой. Справляя нужду, Джон посмотрел в сторону садов к востоку от города. Даже в тусклом свете ранней зари он мог разглядеть деревья, отягощенные апельсинами. Город был лишь смутным очертанием, еще более густой тьмой, притаившейся в утреннем сумраке.

Оправившись, Джон подошел к реке и плеснул в лицо водой. Она обожгла холодом. Он зачерпнул еще, чтобы смочить короткие волосы. Когда Джон вернулся в лагерь, воины уже начинали просыпаться. Слышался скрежет точимых мечей и бряцание кольчуг одевающихся людей. Он подошел к кострам в задней части лагеря, где готовили еду. Один из поваров — мясистый мужчина с приметной родинкой на щеке — предложил Джону кусок горячей лепешки и налил вареной пшеницы в подставленный шлем.

— Благоволит ли нам Господь, отче?

Джон видел достаточно битв, чтобы знать: Господь не вмешивается в людские войны, но повар хотел услышать не это. Мужчина теребил на шее медальон Храма Гроба Господня.

— Господь благоволит добродетельным, — сказал ему Джон.

Повар ухмыльнулся.

— Возьми еще лепешку, отче.

Джон взял ее с благодарным кивком. Он ел, пока шел к шатру короля. Подбирая лепешкой остатки вареной пшеницы, он вошел внутрь. Хотя было еще рано, Балдуин уже надел хоберк — кольчужную рубаху, закрывавшую его от шеи до середины бедра. Он стоял, склонившись над столом, заваленным бумагами. Лицо короля раскраснелось; он потел, несмотря на утреннюю прохладу. Джон знал, что о здоровье Балдуина лучше не упоминать. Он преклонил колено.

— Доброго дня вам от Господа, ваша милость.

— Джон.

— Вы уже преломили хлеб, мой господин? Я могу велеть принести еды.

— Позже. Подойди, взгляни на это. — В центре стола была разложена карта. На ней был изображен Дамаск с холмами на западе, равнинами на востоке и рекой Барадой, протекающей с севера на юг через город. — Я пошлю тысячу человек к южной стене, чтобы отвлечь их оборону. Основная часть войска ударит здесь. — Балдуин указал на участок восточной стены.

Джон кивнул.

— Стены слабее всего на востоке. — Он встретился взглядом с Балдуином. — Но они были бы еще слабее после недельного обстрела.

— И мы тоже будем слабее. Я читал хроники, Джон. Второй крестовый поход провалился, потому что они слишком долго ждали. Мы нападем сегодня, пока воины сильны и полны рвения.

— Как скажете, ваша милость.

Балдуин то ли не заметил неохоты в голосе Джона, то ли сделал вид, что не заметил.

— Я сосредоточу удар у Ворот Святого Фомы, — продолжил он. — Нашим людям нужно лишь взобраться на стены и открыть ворота. Рыцари будут ждать, чтобы ворваться внутрь. Большинство воинов Дамаска сейчас на севере, с Саладином. Они не смогут остановить нас, когда мы окажемся в городе.

Лоб Джона прорезала складка. В последний раз, когда франки завоевали сарацинский город, улицы его были залиты кровью мужчин и детей, а сотни женщин были изнасилованы. Пусть он и был слугой короля, но в Дамаске у него все еще оставались друзья. Он не хотел видеть, как вспарывают живот аль-Мукаддаму или насилуют Фариду.

— Если вы разграбите город, то вызовете недовольство среди жителей, ваша милость. Удержать Дамаск станет намного труднее.

— Я подумаю об этом. — Балдуин отошел от стола. — Помолись со мной, Джон.

Они опустились на колени. Земля была покрыта коврами, но они промокли: вода просочилась сквозь размытую почву.

— De profundis clamavi ad te domine, — начал Джон. — Domine, exuadi vocem meam. — Закончив De profundis, он добавил: — Господи Боже, укрепи руку раба твоего Балдуина, дабы он одержал победу во имя Твое. Даруй ему мудрость, чтобы вести воинов своих, и милость, чтобы отнестись к врагу своему с состраданием.

Балдуин взял со стола шлем и направился к выходу из шатра, но остановился. Он обнажил меч и повернулся к Джону.

— Освяти мой клинок.

Джон сотворил над мечом крестное знамение.

— Молю Тебя, о Господи, услышь наши молитвы и благослови Своим величием меч раба Твоего Балдуина. Да будет он бичом и ужасом врагов Твоих и спасением народа Божьего.

— Аминь!

Джон последовал за Балдуином наружу. Тысяча сержантов, которым предстояло атаковать южную стену, уже выстроились в колонну, щетинясь копьями. Некоторые несли штурмовые лестницы; другие держали веревки со штурмовыми крюками или тяжелые арбалеты, чтобы снимать защитников со стены. Остальные сержанты только начинали строиться в ряды. Рыцари садились на коней, принимая от оруженосцев копья и миндалевидные щиты.

— Коня мне! — крикнул Балдуин.

Один из королевских оруженосцев подвел гнедого дестриэ. Конь шел, пританцовывая, играя мощной грудью и крупом. Сиденье седла было выше роста Балдуина, и потребовалось двое оруженосцев, чтобы помочь ему взобраться в тяжелых доспехах. Другой оруженосец подал Балдуину щит. Он направил коня туда, где собирались рыцари, но не успел он сделать и нескольких шагов, как король качнулся и рухнул из седла.

Джон подбежал к нему первым.

— Государь! — крикнул он, но ответа не было.

Пока вокруг собирались оруженосцы и рыцари, Джон осторожно снял с Балдуина шлем. На виске короля, которым он ударился при падении, наливалась шишка.

— Государь! — повторил Джон, на этот раз крикнув.

Веки Балдуина дрогнули и приоткрылись. Он уставился прямо на Джона, но, казалось, не видел его.

— Отрава… — пробормотал он. — Отец! Отец!

Его глаза закрылись, и он потерял сознание.

Джон посмотрел на одного из оруженосцев Балдуина.

— Лекаря! Позовите лекаря!

Мальчик сорвался с места.

— Несите короля в шатер, — приказал Джон столпившимся рыцарям.

Четверо воинов подхватили короля. Джон уже шел за ними к шатру Балдуина, когда Амальрик схватил его за руку и оттащил в сторону.

— А как же воины? — спросил он вполголоса. — Битва?

— Ты в своем уме? Король болен. Мы не можем сражаться.

— Но люди готовы к бою, — возразил Амальрик. — Другого шанса взять Дамаск у нас может и не быть. Это будет великая победа.

— Великая победа — для тебя. — Амальрик открыл было рот, чтобы возразить, но Джон продолжил, не дав ему и слова вставить: — И горькое поражение, если ты проиграешь. Король болен, и вся вина ляжет на тебя.

— Да, — пробормотал Амальрик, нахмурив лоб. — Да. Я велю людям возвращаться в шатры.

Амальрик начал выкрикивать приказы. Джон поспешил в шатер. Рыцари уложили Балдуина на ложе и сняли с него кольчугу. Стеганый поддоспешник под ней промок от пота. Пальцы короля задрожали, а вскоре затряслось и все его тело. Рыцари отступили.

— Он проклят, — пробормотал один из них.

— Это всего лишь лихорадка, не более. — Джон накрыл короля одеялом, и дрожь вскоре унялась.

Мгновение спустя вошел лекарь. Это был гладко выбритый мужчина в бурой монашеской рясе, с виду такой молодой, что годился Джону в сыновья. Лекарь нес сундучок, который поставил у изножья королевского ложа.

— Ступайте, — велел он рыцарям. — И вы тоже, отче. Не мешайте мне работать.

Рыцари гуськом потянулись из шатра, но Джон остановился у входа. Лекарь приложил тыльную сторону ладони ко лбу короля.

— Он горит, — пробормотал он.

Он начал нараспев читать «Отче наш», занимаясь своим делом. Зажег медную жаровню и поставил на нее небольшой горшок. В горшок он налил воды, плеснул уксуса и добавил немного белых кристаллов, горсть крошечных семян и стружку, которую соскоблил ножом с длинного корня.

— Что это? — спросил Джон.

Лекарь вздрогнул и поднял голову.

— Я же велел вам уйти.

— Что это?

— Хрен, соль и семена тмина. Вместе они — безотказное средство от лихорадки.

Лекарь продолжал читать «Отче наш», пока вода не закипела. Он подставил лицо под пар.

— Хорошо, хорошо. — Он ухватил горшок краем туники и переставил его на пол. — Надо дать остыть. Теперь же надобно восстановить равновесие его телесных соков.

Он открыл свой сундучок и достал небольшой ланцет и чашу для сбора крови. Джон пересек шатер и схватил лекаря за руку.

— Не смей пускать ему кровь.

Лекарь вырвался.

— Не указывай мне, что делать. Король горит. Я должен уменьшить количество его крови, чтобы сбить жар. — Он нашел вену и зажал лезвие ланцета между большим и указательным пальцами.

Прежде чем лекарь успел сделать надрез, Джон схватил его руку и заломил ее за спину. Лекарь ахнул от боли.

— Ты с ума сошел? Прекрати! Я… — Он умолк, когда Джон отобрал у него ланцет и приставил лезвие к его горлу.

— Пустишь кровь королю — сам истечешь кровью. Ты понял?

— Д-да, отче.

— Джон! — крикнул Амальрик, входя в шатер. — Что ты делаешь? Отпусти брата Жакемона.

Джон отпустил лекаря, но ланцет оставил у себя.

— Пойдем, — позвал Амальрик. — Нам здесь не место. Пусть человек спокойно делает свою работу.

Прежде чем выйти, Джон обернулся к Жакемону.

— Никакого кровопускания.

Остаток дня Джон провел, расхаживая перед шатром Балдуина. Сначала несколько десятков встревоженных рыцарей несли вахту вместе с ним, но когда вскоре после полудня снова пошел дождь, они один за другим разошлись. Уже спускалась тьма, когда наконец появился Жакемон. Увидев Джона, он резко остановился.

— Я не пускал ему кровь. Клянусь!

— Как он?

Жакемон покачал головой.

— Жар очень сильный. Король не приходил в себя. Иди в свой шатер. Я пошлю за тобой, если его состояние изменится.

Джон провел беспокойную ночь, ворочаясь на сырой земле под стук дождя по ткани шатра. Следующие два дня, пока воины жались в своих шатрах, пытаясь укрыться от сырости, Джон стоял под дождем у шатра Балдуина. Он не знал, что еще делать. На третью ночь Джон стоял у входа, дремал, сгорбившись под плащом, когда почувствовал на плече чью-то руку. Это был лекарь.

— Он очнулся, — сказал Жакемон. — Он звал тебя.

Внутри шатра было темно. Джон наощупь добрался до ложа короля и опустился на колени. Он едва мог различить лицо Балдуина. На лбу короля лежала мокрая тряпица. Его веки дрогнули и приоткрылись.

— Джон? Это ты?

— Я здесь, ваша милость.

— Я… я не вижу, Джон.

— Я зажгу лампу, ваша милость.

Джон начал было подниматься.

— Нет! Дело не в этом. Я не вижу. Я ослеп.

У Джона сжалось сердце.

— Все пройдет, — сказал он Балдуину, пытаясь убедить в этом скорее себя, чем короля. — Как только спадет жар.

— Я не могу пошевелить руками, Джон. — Голос Балдуина дрожал. — Мне страшно.

Джон сжал руку короля, не зная, что еще делать.

— Тебе нужно что-нибудь выпить, — сказал он наконец. — После этого тебе станет лучше.

Джон подошел к горшку, который приготовил лекарь, и зачерпнул чашку отвара. Но когда он вернулся к ложу, Балдуин уже спал. Джон поставил чашку и сел рядом. Он осторожно откинул волосы со лба Балдуина. Когда в шатер вошел Амальрик, Джон поднял голову.

— Лекарь говорит, он может не выжить, — сказал коннетабль.

— Он будет жить. Он слишком упрям, чтобы умереть.

— Он также сказал, что король ослеп и стал калекой.

— Возможно, когда жар спадет…

— Увечный король не может править, — с уверенностью произнес Амальрик. — Мы должны вернуться в Иерусалим и выбрать регента.

***

Январь 1183 года. Иерусалим

Дым из пекарен и кухонь Иерусалима висел в ясном синем небе, и Джон понял, где город, задолго до того, как показались стены. Солнечный свет и не по сезону теплая январская погода не вязались с мрачным настроением войска, которое брело последние мили к городу. Амальрик отправил вперед гонцов, чтобы созвать заседание Высокого совета. Они должны были добраться до города всего за два дня. Основной части войска путь из Дамаска занял шесть дней; их замедлял король, которого несли в крытых носилках, чтобы уберечь от тряски и толчков на дороге. Балдуин дважды приходил в себя и что-то бессвязно бормотал. Лекарю, по крайней мере, удалось скормить ему немного бульона, прежде чем король снова впал в беспамятство.

Носильщики теперь с трудом поднимались на холм мимо рядов виноградных лоз. Джон пришпорил коня, вырываясь вперед. С вершины он мог видеть северную стену Иерусалима, а за ней — купола Храма Гроба Господня и Храма на горе. Два десятка рыцарей выехали из Ворот Святого Стефана и направлялись к войску. Над ними развевался флаг Иерусалима. Рядом с ним было другое знамя: слева — синее поле, увенчанное золотой полосой; справа — три красных диска на золотом поле. Это был герб Агнес де Куртене.

Джон пустил коня галопом по другому склону холма. Подъезжая к Агнес, он перешел на шаг. Лицо ее осунулось, под глазами залегли темные круги. Мать короля старела изящно, но сейчас она выглядела на все свои сорок девять лет.

— Джон, — приветствовала она его. — Как он?

Когда-то Агнес была его любовницей, но она предала его ради власти. Она делила ложе с коннетаблем Амальриком — и, вероятно, с другими мужчинами — чтобы укрепить свое влияние при дворе. И она же была вдохновительницей заговора, приведшего к смерти предыдущего короля. Джон презирал ее, но все еще желал, однако сегодня, видя ее горе, он не мог заставить себя испытать привычную неприязнь.

— Он редко приходит в сознание, — сказал он ей. — Он ослеп и не может двигать ни руками, ни ногами.

Агнес смахнула слезы.

— Где он?

— Я провожу тебя к нему.

Джон направился обратно на холм, Агнес ехала рядом.

— Ты должен быть начеку в Иерусалиме, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Есть те, кто желает зла моему сыну и тем, кто его защищает.

— Кто? И зачем ты мне это говоришь? Не притворяйся, будто я тебе небезразличен.

— Мне не нужно притворяться, Джон. Но если ты не веришь в это, то, возможно, поверишь вот во что. Моя дочь Сибилла хочет смерти Балдуина. Если он умрет, она станет королевой, а ее муж Ги получит власть вместе со своими дружками Рено и Ираклием. Ты готов на все, чтобы защитить Балдуина, и я тоже. Это делает нас союзниками и подвергает обоих опасности.

Они добрались до носилок. Агнес спешилась и вошла внутрь, чтобы ехать с сыном. Ее люди окружили паланкин. Джон последовал за ними. Подъезжая к воротам, он достал из седельной сумки шестопер и повесил его на пояс. Он не доверял Агнес, но осторожность не повредит.

Во внутреннем дворе дворца толпились встревоженные стражники и слуги. Они молча наблюдали, как Агнес вышла из носилок и начала отдавать приказы.

— Эй вы! — рявкнула она, махнув нескольким стражникам у двери. — Принесите носилки для короля.

Мужчины вернулись мгновение спустя, и Балдуина переложили на носилки.

— Отнесите его в мои покои, — распорядилась Агнес. — Я сама о нем позабочусь.

Четверо подняли носилки, и она сопроводила их во дворец.

Джон хотел было последовать за ней, но стражники у входа скрестили копья, преграждая ему путь.

— Что это значит? — потребовал ответа Джон. — Я советник короля.

Он уже собирался позвать Агнес, когда еще двое стражников схватили его сзади за руки.

— Пойдем-ка по-тихому, — прошептал один из них ему на ухо, — и мы тебя не тронем, отче.

Он потянулся к шестоперу Джона, но тому удалось вырваться. Он ударил стражника локтем в горло, затем схватил свой шестопер и замахнулся на того, кто держал его левую руку. Оружие со звоном ударилось о шлем стражника, и тот рухнул на землю. В следующее мгновение Джон почувствовал удар по затылку. Он осел на землю, и мир погрузился во тьму.

Он очнулся всего мгновение спустя. Потрогал затылок и поморщился. Волосы были мокрыми от крови. Четверо стражников стояли вокруг. Джон начал было подниматься, когда один из них ударил его в живот, согнув пополам.

— Оставьте этого человека!

Джон поднял голову и увидел брата Агнес, Жослена де Куртене, стоявшего в дверях дворца.

Стражники отступили от Джона.

— Регент сказал… — начал один из них.

— Я сенешаль, и я сказал, что сам им займусь.

— Слушаюсь, мой господин.

Стражники отошли. Жослен помог Джону подняться и, не отпуская его руки, повел во дворец.

— Спасибо, Жос. Что это было? — Жослен повел их вниз по лестнице, прочь от покоев Агнес. — Куда мы идем?

— В темницу.

Джон остановился и высвободил руку. Жослен посмотрел ему в глаза.

— Ты можешь пойти со мной добровольно, Джон, или я велю страже отвести тебя силой.

Взгляд Джона упал на кинжал у пояса Жослена. Сенешаль был невысок. Он мог бы его одолеть. С его кинжалом, возможно, удалось бы прорваться мимо стражи и добраться до коня. Но даже если бы ему удалось сбежать, куда бы он пошел? Джон все еще помнил полный ненависти взгляд, который бросил на него Юсуф, прежде чем, хромая, покинуть поле при Монжизаре. Друг его не примет.

— Веди, — сказал он и пошел за сенешалем.

Лестница закончилась длинным коридором. Воздух был холодным и сырым. Их шаги громко отдавались эхом.

— Почему?

— Приказ регента.

— Регента?

— Ги.

— Совет выбрал Ги? — Муж Сибиллы был достаточно храбр, но Джон удивился, что местные бароны не выбрали одного из своих.

— Совет еще не собирался, — сказал Жослен, ведя Джона вниз по другой, более узкой лестнице. — Сибилла три дня назад прибыла из Аскалона во главе двухсот рыцарей под предводительством Рено де Шатийона. Она назвала своего мужа регентом, а поскольку войско ушло на Дамаск, остановить ее было некому. — Жослен нахмурился. — Нам лучше к этому привыкнуть. Она станет королевой, когда ее брат умрет.

— Балдуин будет жить.

— Лучше бы тебе на это надеяться. Ираклий нашептывает королеве на ухо, и он поклялся, что ты сгниешь заживо, прежде чем увидишь свет божий. Ты совершил ошибку, когда нажил себе в нем врага.

Они спустились по лестнице и остановились перед толстой деревянной дверью. Жослен постучал, и решетка в центре двери отодвинулась, явив мужское лицо. Человек был лыс, с землистой кожей, свисающей со щек складками.

— Я привел пленника, — сказал Жослен тюремщику. — Священника, Джона из Тейтвика.

Тюремщик хмыкнул и задвинул решетку. Лязгнул ключ в замке, и дверь распахнулась. Тюремщик оказался настоящей глыбой, с головы до ног одетый в вареную кожу. Он поднял зловещего вида шестопер с навершием из ребристой стали.

— Будешь бузить — размажу твои мозги по полу, священник.

Он вернул шестопер на пояс и принялся ощупывать одеяние Джона в поисках оружия или монет. Не найдя ни того, ни другого, он двинулся к двери, чтобы закрыть ее.

— Я сделаю для тебя все, что смогу, Джон, — сказал Жослен прямо перед тем, как дверь темницы захлопнулась.

***

Март 1183 года. Иерусалим

Джон встрепенулся. В его камере было темно; он едва мог разглядеть собственную руку перед лицом. Он застонал, садясь. Все тело болело от недель, проведенных на каменном полу, укрываясь лишь плащом. Он склонил голову набок, услышав приближающиеся шаги. Уже завтрак? При этой мысли у него свело желудок. На завтрак давали прогорклую вареную пшеницу с мертвыми долгоносиками. Сначала Джон их выбирал. Теперь он съедал их первыми. По крайней мере, они не были испорчены.

Шаги затихли, и сквозь решетку в двери камеры просочился свет факела. Джон уже поднимался, когда дверь распахнулась. Он зажмурился от света.

— От тебя ужасно пахнет, Джон.

Это был Вильгельм, с факелом в руке.

Джон обнял его.

— А ты пахнешь сладко, как роза. Слава Богу, ты пришел.

Вильгельм нахмурился. Дверь камеры за ним закрылась.

— Прости, Джон. Я пришел не для того, чтобы освободить тебя.

Джона будто подкосило. Он начал падать, но Вильгельм подхватил его и помог сесть у стены.

— У меня теперь нет влияния в Иерусалиме. Правят Сибилла и Рено; Ги — их марионетка. Я пришел попрощаться.

— Попрощаться? Куда ты едешь?

— В Рим. — Вильгельм вздохнул. — Ги сместил меня с поста канцлера, а Ираклий отлучил от церкви. Я еду в Рим, чтобы просить Папу восстановить меня в сане архиепископа Тирского.

— Нет. Ты должен остаться здесь. Сражайся с ними! Когда Балдуин поправится…

— Прошло уже два месяца, Джон. Разум Балдуина проясняется лишь изредка. Лекари говорят, он не поправится.

— Так ты оставишь меня здесь гнить?

— Я сделал все, что мог, но боюсь, любые дальнейшие мои усилия лишь усугубят твое положение. И если я не уеду в ближайшее время, то могу присоединиться к тебе в темнице. Прости, друг.

Джон понурил голову. Вильгельм наклонился и положил руку ему на плечо.

— У тебя есть друзья в королевстве. Раймунд и Реджинальд потребовали твоего освобождения. Агнес тоже. — Джон вскинул голову. — Я не знаю, какую игру она ведет, но она может быть могущественным союзником. Будь терпелив. Ты дворянин и священнослужитель. Они не могут держать тебя здесь вечно без суда.

Дверь камеры со скрипом отворилась. В проеме стоял тюремщик с шестопером в руке.

— Твое время вышло, священник. Ты должен идти, если у тебя нет еще монет.

Вильгельм встал. Джон поднялся и снова обнял его.

— Я буду молиться за твой успех в Риме.

Вильгельм вышел из камеры и протянул тюремщику тяжелый кошель с монетами.

— Это для моего друга. Смотри, чтобы с ним хорошо обращались.

Тюремщик утвердительно хмыкнул.

Вильгельм снова посмотрел на Джона.

— Храни тебя Господь, друг.

Глава 3

Апрель 1183 года. Диярбакыр

— Свидетельствую, что нет божества, достойного поклонения, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммад — Его раб и посланник.

Юсуф посмотрел направо и пробормотал: «Мир вам». Он посмотрел налево и повторил ту же фразу. Поднявшись, он завершил утреннюю молитву и вышел из шатра. Сотни крошечных пластинок его золоченого джавшана сверкнули в лучах восходящего солнца. Перед ним долина реки Тигр была покрыта низким туманом, который пронзали крыши сотен шатров. За ними, на равнине, выстроились в ряды его воины. Тысяча ближайших к Юсуфу были верхом, но остальные — пешими, и туман доходил им до груди. Копья, многочисленные, как травинки, торчали из рядов.

За войском возвышались черные стены Диярбакыра. Толщиной в пятнадцать футов, они вздымались на сорок футов в высоту. Стену крепили массивные башни, они же обрамляли четверо городских ворот. Это были самые внушительные укрепления, какие Юсуфу доводилось видеть, и они вселили в эмира Диярбакыра дерзость. Последние месяцы Юсуф занимался тем, что изолировал Алеппо, подчиняя города и крепости между ним и Мосулом. Эдесса, Сарудж, Ракка и Нисибин сдались почти без боя. Но Ишфак из Диярбакыра решил сопротивляться. Юсуф сделает из него пример для остальных. После сегодняшнего дня ни один из мелких эмиров не осмелится ему перечить.

— Ас-саляму алейкум, малик, — крикнул Каракуш, поднимаясь по гребню холма. Рядом с ним шел Убада. За ними — Мухаммад. У холеного эмира Хисн-Кайфы были нежные руки, безукоризненно подстриженная борода и медовые речи. В тяжелой кольчуге он чувствовал себя не в своей тарелке. Он был одним из трех эмиров Аль-Джазиры, примкнувших к Юсуфу в обмен на новые земли. Мухаммаду был обещан Диярбакыр.

Сарудж достался Гёкбори, правителю Харрана, который теперь, пыхтя, семенил следом за Мухаммадом. Он был так же толст, как Мухаммад худ, с румяными щеками и кудрявой черной бородой, ниспадавшей на его необъятное брюхо.

— Прекрасный день для битвы! — с ухмылкой объявил он, заправляя бороду под кольчугу. — Растил ее с мальчишества. Не хочется, чтобы отрубили, малик.

— Знаешь ведь, что болтают про длиннобородых, — пробормотал Нуман.

Эмир Аль-Биры был низок, почти карлик, с мелкими чертами и хмурым выражением, казалось, никогда не сходившим с его лица. На нем была видавшая виды, чиненая-перечиненая кольчуга, которая, казалось, побывала в дюжине битв, а за спиной — огромная боевая секира. Юсуф отдал Нуману богатый город Эдессу и не пожалел об этом. Такого человека врагом иметь не хотелось.

— А тебе-то что известно о размере моего члена? — спросил Гёкбори коротышку. — Твоя матушка, что ли, в подробностях доложила? Ха!

Лицо Нумана стало еще мрачнее. Каракуш гоготнул, но, повернувшись к Юсуфу, посерьезнел.

— Люди ждут твоего приказа.

Юсуф отдавал приказы просто и ясно, чтобы не было недопонимания.

— Когда прозвучит рог, Убада поведет первую волну. Его люди ударят по западной стене, заставив защитников растянуть силы. Туда ударят факелоносцы. — Юсуф указал на место, где три недели подкопов и обстрелов проделали в стене десятифутовый пролом. Защитники города возвели на завалах деревянную стену. — Как только она загорится, барабаны подадут сигнал к атаке второй волне. Каракуш и Гёкбори, вы поведете пятьсот воинов через пролом и откроете ворота.

Мухаммад шагнул вперед.

— Поскольку Диярбакыр обещан мне, я прошу чести возглавить…

— Конницу поведу я сам, — сказал Юсуф. — Как только мы захватим центральную площадь, Мухаммад двинется к северным воротам, а Нуман — к южным. Я возьму восточные. Вы все поняли свои задачи?

Эмиры кивнули.

— Хорошо. По местам, и да хранит вас Аллах.

Когда эмиры удалились, Юсуф подошел к своему коню и вскочил в седло. Он проверил, на месте ли щит, легкое копье, лук и колчан, и взглянул на Диярбакыр. Солнце уже поднялось над горизонтом и золотило верхушку самого высокого минарета. На равнине перед городом Убада скакал к передним рядам войска. Его красный стяг опустился, когда он занял позицию.

Юсуф кивнул Сакра.

— Сигналь к атаке.

Ха-рууум! — пронзительно проревел изогнутый бараний рог в руках Сакра. Не успел звук затихнуть, как передние ряды войска Юсуфа уже хлынули вперед, растекаясь по золотистой равнине, подобно чернилам по пергаменту. Со стены взвилось облако стрел. Большинство из них безвредно упали на землю или глухо ударились о щиты, которые пехотинцы подняли над головами. Камни, метаемые катапультами с башен, наносили более сокрушительный урон. Они разносили в щепки щиты, сминали шлемы и отрывали конечности. Но катапульт было слишком мало, чтобы замедлить натиск. Воины Юсуфа достигли стены и начали приставлять лестницы. Другие метали штурмовые крюки и карабкались по веревкам. Легкий ветерок с востока донес до Юсуфа грохот битвы — крики боли и ярости, смешанные со звоном стали о сталь.

Факелоносцы добрались до пролома и метали факелы к подножию временной стены. Дерево задымилось, но тут защитники опрокинули со стены несколько котлов с водой и погасили пламя. Лицо Юсуфа оставалось бесстрастным, но в душе он сыпал проклятиями. Эмир Диярбакыра был хитер. Он подготовился.

— Сигналить к отступлению, малик? — спросил Сакр.

— Нет. Дадим Убаде еще время.

Юсуф заметил своего племянника. Он считал красную повязку, которую Убада обвязал вокруг шлема, глупым щегольством, но Убада утверждал, что она помогает его воинам находить его в бою, так же как золоченый доспех Юсуфа. Казалось, сейчас это работало. Убада был верхом всего в дюжине ярдов от пролома. Он взмахнул мечом, собирая вокруг себя несколько десятков воинов, а затем указал клинком на стену. Часть воинов начала осыпать защитников стрелами, пока остальные бросились вперед и перекинули штурмовые крюки через деревянный барьер. Но вместо того, чтобы лезть наверх, они принялись тянуть за веревки. Деревянная стена зашаталась, накренилась и рухнула наружу.

— Сакр, дай сигнал Каракушу и Гёкбори.

— Барабаны!

Приказ передали барабанщикам у подножия холма. Бум, бум, бум. Они били в свои огромные барабаны из козьей шкуры, и пятьсот мамлюков ринулись вперед во главе с Каракушем и Гёкбори. Бум, бум, бум. Ритм ускорился, и воины побежали, вонзаясь клином в пролом в стене.

Юсуф повернулся к Сакра.

— Протрубишь в рог, когда ворота откроются.

Сотня воинов личной гвардии Юсуфа, его хаскийи, окружила его, когда он спускался с холма. Ряды ожидающей внизу конницы расступились, пропуская его с телохранителями вперед, где он присоединился к Нуману и Мухаммаду. С равнины стены города казались еще выше. Он видел, как воины роятся у пролома, но разобрать, что происходит, было трудно. Он занял себя тем, что натянул тетиву на лук. Слева от него Мухаммад готовил большой щит. Свободная рука его нервно постукивала по эфесу меча. Поодаль Нуман обеими руками сжимал свою двустороннюю секиру. Юсуф отыскал взглядом в рядах конницы Насир ад-Дина. Он надеялся, что его двоюродный брат для разнообразия трезв.

Юсуф возвысил голос:

— Люди Диярбакыра бросили нам вызов, и теперь они поплатятся за свою гордыню. Женщин и детей щадить, но воинам пощады не давать. И принесите мне голову Ишфака!

Последние слова Юсуфа потонули в реве рога, прозвучавшем за их спинами. Он приготовил свой малый щит и взял из крепления на седле легкое бамбуковое копье.

— Пора, воины! За Аллаха!

— За Саладина! — взревели в ответ воины.

Юсуф пришпорил коня и пустил его в галоп. Он проносился мимо павших — одни были мертвы, другие стонали от боли. Он объехал воина с раздавленной камнем из катапульты грудью. Впереди были открыты Урфийские ворота. Когда Юсуф приблизился, вокруг него посыпались стрелы. Одна ударила в грудь, но не пробила кольчугу. Он погнал коня еще быстрее. Он промчался сквозь ворота, но тут же натянул поводья: дорогу впереди преграждали несколько сотен вражеских пехотинцев, из рядов которых щетинились копья.

Мимо промчался Нуман с высоко занесенной секирой.

— Убить ублюдков! — взревел он. — Всех убить!

Он поскакал прямо на врага, в последний миг свернул и рубанул вниз, рассекая череп воина надвое. Он ворвался в прорыв, рубя направо и налево.

Юсуф последовал за ним. Он ткнул копьем, поразив одного из вражеских солдат в горло. Следующий принял удар на щит, и бамбуковое древко разлетелось в щепки. Юсуф выхватил меч и ворвался во вражеские ряды. Один из воинов ткнул в него копьем, и Юсуф увернулся, полоснув его по лицу. На брусчатку брызнула кровь. Копье скользнуло по боку Юсуфа, сорвав несколько пластинок его золоченого доспеха. Он рубанул нападавшего сверху вниз, и тот закричал от боли — меч прорубил кольчугу и вонзился в плечо. Когда Юсуф выдергивал клинок, другой воин вонзил копье в шею его коня. Животное рухнуло, и Юсуф успел откатиться в сторону, прежде чем туша придавила его. Он вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы уклониться от очередного выпада. Юсуф рубанул нападавшего по бедру, и тот упал. Сзади раздался крик, и он начал оборачиваться, когда вражеский солдат врезался в него, выбив меч и отправив их обоих скользить по окровавленной брусчатке. Над Юсуфом навис воин с косматой черной бородой и дикими глазами. Его руки сомкнулись на горле Юсуфа. Юсуф попытался оттащить руки врага, но тщетно. У того были бугристые предплечья и толстые пальцы кузнеца. Перед глазами Юсуфа поплыли огни. Он тщетно хватал ртом воздух.

— Сдохни! — прорычал бородач, скаля гнилые бурые зубы. — Сдохни!

Внезапно хватка на горле Юсуфа ослабла: кто-то сзади схватил бородача за клок бороды и дернул его голову назад. Горло ему перерезали, обдав лицо Юсуфа горячей кровью. Бородач обмяк и повалился набок. На его месте стоял Насир ад-Дин. Он протянул руку и помог Юсуфу подняться.

— Шукран, кузен, — выдавил Юсуф. Горло уже наливалось синевой, говорить было больно.

Юсуф огляделся в поисках нового противника, но враг уже начал отступать к площади в центре города. Воины Юсуфа ринулись за ними, и отступление превратилось в бегство.

— Поздравляю, малик, — сказал Мухаммад, брезгливо переступая через трупы на пути к Юсуфу. Ни капли крови не было ни на доспехах эмира, ни на клинке его меча. — Великая победа. Я…

— Малик! — К ним рысью приближался Нуман. Рассечение над глазом залило лицо карлика кровью. В руках он держал отрубленную голову. Нуман соскользнул с седла и протянул ее Юсуфу. — Голова Ишфака из Диярбакыра.

Ишфак был худым мужчиной со впалыми щеками и стальными седыми волосами. Его бескровное лицо выглядело на удивление умиротворенным. Юсуф отшвырнул голову в сторону.

— Спасибо, Нуман.

Мухаммада, казалось, вот-вот стошнит.

— Прошу прощения, малик. — Он указал на стены. — Диярбакыр теперь мой. Его воины складывают оружие. Может, лучше пощадить их?

Юсуф покачал головой. Убивать безоружных было ему не по душе, но это было необходимо.

— Я знаю Имад ад-Дина, правителя Алеппо. Когда он узнает, что здесь сегодня произошло, он не посмеет нам противиться.

***

Июнь 1183 года. Алеппо

Призыв муэдзинов, созывавших верующих Алеппо на вечернюю молитву, доносился до Юсуфа лишь слабым шепотом, пока он завершал свой обход городских стен. Пропущенные молитвы он возместит ночью. Сейчас важнее было позаботиться о своих воинах. Прошло больше года с тех пор, как Юсуф и его люди покинули Каир, и он знал, что они устали от войны. Эмиры рвались в свои владения, а мамлюки роптали на задержку жалованья. Лишь сила воли Юсуфа удерживала войско от распада. Поэтому каждый вечер и каждое утро, в сопровождении одного лишь Сакра, он обходил город, останавливаясь, чтобы подбодрить воинов и разделить их тяготы у каждого из шести ворот Алеппо. Когда он подошел к следующему дозору, некоторые воины потерли пальцы — всем известный знак, требующий монет.

Юсуф встретил их улыбкой.

— Вы получите свое жалованье, воины, достаточно скоро, когда падет Алеппо.

Худой, седовласый воин шагнул вперед. Хусам уже много лет сражался за Ширкуха, когда Юсуф с ним познакомился. Прежде чем заговорить, он вынул изо рта соломинку.

— И когда же это будет, малик?

Юсуф знал, что Хусам говорит от имени других мамлюков. Долгая служба давала старому воину право говорить прямо.

— Достаточно скоро, — пообещал Юсуф.

Хусам улыбнулся, и его золотой зуб сверкнул.

— Ты и вчера так говорил.

— И сегодня это такая же правда. Осада длится двадцать дней. В городе скоро кончится еда. Но хуже нехватки еды — отсутствие надежды. Мы захватили все крепости между Алеппо и Мосулом. Никто не придет на помощь Алеппо, и горожане это знают. Они также знают, что случится, если мы возьмем город силой. Именно это знание и откроет нам ворота.

Молодой мамлюк с редкой бородкой встал рядом с Хусамом.

— Разговоры о надежде — это все хорошо, но я хочу денег. Мы не рабы, а воины. Я рассчитываю…

Хусам влепил ему пощечину, отчего голова юнца мотнулась в сторону. Старый мамлюк схватил своего молодого товарища за подбородок.

— Я служу Саладину больше тридцати лет, и за все это время ни разу не видел, чтобы его слово оказалось ложным. Если он говорит, что город скоро падет, значит, он падет.

Юноша потер щеку, затем повернулся к Юсуфу и поклонился.

— Прошу прощения, малик.

Юсуф кивнул и пошел дальше. Пока у него были такие люди, как Хусам, он знал, что может рассчитывать на свою армию. Он зашагал через поле яровой пшеницы к последнему дозору, охранявшему Ворота Садов. Воины отдыхали в зеленой траве у реки Кувейк. При его приближении они поднялись. Вперед выступил аз-Захир. Юсуф поручил каждому из своих сыновей командовать одним из дозоров. Аль-Афдаль, аль-Азиз и аз-Захир присоединились к войску две недели назад. В письмах Шамса настаивала, что мальчики слишком юны для войны, но Юсуф хотел, чтобы они были рядом с ним, когда он возьмет Алеппо. Глядя на аз-Захира, он, однако, подумал, что, возможно, Шамса была права. Кольчуга мешком висела на худеньком теле девятилетнего мальчика. Однако он стоял прямо и, не мигая, смотрел отцу в глаза. Он напомнил Юсуфу самого себя в этом возрасте.

— Малик, — официально приветствовал его аз-Захир.

— Все спокойно?

— Никакого движения в городе.

— При первом же признаке вылазки труби в рог. Всегда держи людей при себе. Твой первый долг…

— Остаться в живых. Я знаю, отец.

— Хорошо. Продолжай.

Юсуф повернул к лагерю. Его разбили в садах по ту сторону реки Кувейк, которая служила оборонительным рубежом от любых вылазок из города. Пыльная тропа, по которой шли Юсуф и Сакр, вела их между фисташковых и оливковых рощ и через деревянный мост. Небо уже угасало, когда он добрался до своего красного шатра, примостившегося на холме в центре лагеря. Он вошел и повернулся к Сакра.

— Сообщи Таки ад-Дину, Каракушу и моим сыновьям, что они приглашены на ужин в мой шатер. Насир ад-Дин пусть тоже придет.

Юсуф еще не отблагодарил как следует двоюродного брата за спасение жизни в Диярбакыре. Он вернет ему титул эмира Хомса. Иншаллах, на сей раз юноша будет править мудрее.

Пока Сакр передавал сообщение гонцам снаружи, Юсуф прошел в отгороженную часть шатра и снял доспехи. Он надел стеганый жилет, подбитый стальными пластинами — мера предосторожности против убийц, — а поверх него кафтан. Налил стакан воды и выпил его залпом, затем вернулся в главную комнату. Слуги уже разложили набитые пухом подушки вокруг низкого круглого стола, уставленного чашами со сливочным хумусом и корзиной лепешек. Юсуф сел в ожидании гостей.

Первым прибыл Каракуш; в одеждах из шелка цвета индиго он чувствовал себя неловко. Вскоре за ним последовал Убада. Сыновья Юсуфа вошли вместе. Аль-Афдаль, которому было почти двенадцать, был высок и хорошо сложен. Он напоминал Юсуфу его брата Турана. Аль-Азиз был таким же высоким, но тонким, как тростинка. Это был бесстрашный ребенок, решивший во всем походить на старшего брата. Последним пришел аз-Захир. Во время ужина мальчики молчали, пока Юсуф и его советники обсуждали осаду. Они заканчивали последнее блюдо, когда вошел Сакр.

— Малик, посетитель.

Юсуф нахмурился.

— Я ужинаю, Сакр.

— Ты захочешь с ним встретиться, малик.

Сакр отступил в сторону, и в шатер вошел мужчина. На нем был черный плащ с капюшоном, бросавшим густую тень на лицо. Он откинул капюшон.

Юсуфу удалось сохранить невозмутимое выражение лица, хотя глаза его людей расширились от изумления.

— Имад ад-Дин.

Эмир Алеппо был на пятнадцать лет моложе Юсуфа. Худой, с узкими плечами и мягкими руками. Его короткая борода была тронута сединой, несмотря на относительную молодость.

— Добро пожаловать в мой шатер.

— Шукран, малик. Я хочу поговорить с тобой. Наедине.

— Это мои сыновья и самые доверенные советники. У меня нет от них секретов.

Имад ад-Дин нервно облизнул губы, но кивнул.

— Хорошо.

— Садись. — Юсуф указал на стол. — Ешь. Пей.

Имад ад-Дин занял место напротив Юсуфа. Он откусил кусок хлеба и запил его долгим глотком воды. Его плечи расслабились. Теперь, отведав еды в шатре Юсуфа, он получил право гостя. Причинить ему вред означало бы обесчестить себя. Имад ад-Дин облизнул губы и начал:

— Положение в Алеппо не из лучших.

Юсуф лишь повел бровью, но промолчал.

— Казна пуста. Завтра моим воинам платить жалованье. Я боюсь бунта.

— Что ж, это твои заботы.

— И твои тоже, Саладин. Я человек здравомыслящий, но те, кто захочет править городом вместо меня, будут защищать Алеппо до последнего воина. — Имад ад-Дин покачал головой. — Глупый жест. Город падет. Они это знают так же хорошо, как и мы с тобой. Их упрямая гордыня лишь утопит нас всех в крови, как это было в Диярбакыре.

— Я желаю избежать кровопролития не меньше твоего. Что ты предлагаешь?

Язык Имад ад-Дина снова скользнул по губам.

— Я могу отдать тебе город, но не бесплатно. Однако решать нужно сейчас. Завтра будет уже поздно.

— И какова же цена?

— Синджар, Сарудж, Ракка и Эдесса.

Юсуф отпил воды, обдумывая предложение. Он, конечно, согласится, но не было смысла показывать Имад ад-Дину, как он рад. Он видел, как на лбу эмира выступили капли пота.

— Я не отдам тебе Эдессу, — сказал наконец Юсуф.

Имад ад-Дин кивнул.

— А остальные?

— Твои.

— Но, дядя! — возразил Убада. — Это же…

Юсуф заставил его замолчать одним взглядом и снова повернулся к Имад ад-Дину.

— И еще ты получишь драгоценные шелка, коней и верблюдов, как подобает твоему сану.

— Ты слишком щедр, малик.

— Ты увидишь, что я хорошо обхожусь со своими подданными. Можешь править своими новыми землями, как сочтешь нужным, но должен поклясться служить мне верой и правдой, платить дань и поставлять людей для моих войн с франками.

— Клянусь.

— Тогда мы братья. — Юсуф поднялся, и остальные последовали его примеру. Он обнял Имад ад-Дина и поцеловал его в обе щеки. — Ты привел с собой людей?

— Разумеется. Четверых стражников.

— Сакр, проследи, чтобы его людям дали дюжину наших желтых знамен. Имад ад-Дин, твои люди на рассвете развернут их на стенах в знак того, что город наш.

— Будет, как ты скажешь, малик.

— Хорошо. — Юсуф снова обнял его. — Ма-а саляма.

Как только Имад ад-Дин вышел, вперед шагнул Убада.

— Синджар был моим, дядя!

— Мы потеряли добрых воинов, чтобы взять этот город, — согласился Каракуш. — А Сарудж принадлежит Гёкбори. Он был верным союзником.

— Когда Мосул будет наш, вы все получите нечто лучшее. Сарудж и Синджар — это ничто, друзья. Мы обменяли медяки на золото.

***

Юсуф сидел в седле и всматривался в сторону стен Алеппо, тонувших в предрассветной мгле. Позади него тихо заржала лошадь, и он услышал, как его сын аз-Захир что-то успокаивающе шепчет своему скакуну. Юсуф вытащил кинжал и принялся его точить; мерный скрежет стали о сталь успокаивал его. Мир вокруг медленно светлел. Серые тени вдоль дороги на Алеппо обрели очертания фисташковых деревьев. На одной из веток чирикнула птица. К ней присоединилась другая, третья, и вскоре воздух наполнился их пением. Теперь Юсуф мог разглядеть далекие стены. На них разворачивали желтые знамена. Юсуф вложил кинжал в ножны.

— Пора.

Он направил коня вперед, через реку Кувейк. Его люди последовали за ним, цокот копыт их скакунов загремел по деревянному мосту. Стены вырастали все выше по мере приближения Юсуфа. Ворота начали отворяться, и Юсуф пустил коня рысью. У ворот его встретил Имад ад-Дин в окружении сотни своих воинов.

— Ва-алейкум ас-салям, малик, — крикнул Имад ад-Дин. — Город твой.

— Не разделишь ли со мной в цитадели пир в честь моего прибытия?

— Я польщен приглашением, малик, но вынужден отказаться. Меня и так не жалуют в Алеппо, а после сегодняшнего, боюсь, будут жаловать еще меньше. Я отправлюсь в Синджар, если позволишь.

— Хорошо. Да хранит тебя Аллах, Имад ад-Дин.

Эмир кивнул и повел своих людей из города. Юсуф повернулся к Каракушу.

— Возьми под охрану городские ворота. Отбери у защитников оружие, но вреда им не причиняй.

Юсуф въехал в город в сопровождении Убады, своих сыновей и отряда из пятисот стражников. Слышен был лишь цокот копыт по брусчатке. Улицы были пусты, но Юсуф видел лица мужчин в окнах домов, мимо которых они проезжали. Главная площадь тоже была безлюдна. Он пересек ее и подъехал к мосту, ведущему через ров цитадели. На мосту стоял десяток стражников с опущенными копьями. Юсуф выехал вперед, чтобы обратиться к ним.

— Я — Саладин, аль-Малик ан-Насир. Я пришел, чтобы принять власть над Алеппо. Пропустите меня.

Несколько стражников отступили, но остальные остались на месте. Рука Юсуфа легла на эфес меча.

— Прочь с дороги, — рявкнул он своим самым повелительным тоном, — или умрете.

За спиной он услышал, как скрипят натягиваемые тетивы луков его воинов.

После минутного колебания стражники расступились. Юсуф рысью проскакал по мосту и вверх по дороге. Стража у ворот расступилась, когда он проехал мимо и выехал на поросшую травой площадку в центре цитадели. Юсуф направился к дворцу в восточной части. Ему навстречу вышло с десяток человек. Увидев его золоченый доспех, некоторые преклонили колени. Другие просто стояли с широко раскрытыми глазами. Остальные смотрели на пожилого мужчину в кольчуге. Тот шагнул вперед, положив руку на эфес меча.

— Саладин? Что это значит?

— Имад ад-Дин сдал мне город.

— Будь проклят его род до седьмого колена! Этот человек не имел права! — Он повернулся к людям за своей спиной. — Я же говорил вам, что этому ублюдку нельзя доверять.

— Как твое имя, эмир?

— Саламат, — ответил тот, снова повернувшись к Юсуфу. — Моя семья служила Зангидам из поколения в поколение. — Он выхватил меч. — Мы не будем стоять сложа руки, пока Алеппо отдают узурпатору.

— Убери свой меч, Саламат. Я тебе не враг. — Юсуф возвысил голос, обращаясь ко всем. — Имад ад-Дин — внук Занги, основателя династии. Он доверил мне правление Алеппо. Если вы присягнете мне на верность, то сохраните свое имущество и свои посты. Я же клянусь, что сделаю Алеппо великим городом, священным городом. В знак своих намерений я отныне отменяю все налоги, не дозволенные Кораном.

Стоявшие перед Юсуфом люди начали перешептываться. Юсуф посмотрел на Саламата.

— Поможешь мне спешиться, эмир?

Саламат колебался. Придержать стремя другому было знаком вассальной верности. Наконец он вложил меч в ножны и взялся за стремя. Юсуф соскочил с седла и поцеловал Саламата в обе щеки.

— Ты сделал мудрый выбор, — сказал он эмиру, а затем снова возвысил голос. — Сегодня будет пир в честь моего возвращения в Алеппо после стольких лет. Вы все приглашены.

Юсуф прошел мимо них и вошел во дворец. Сакр, Убада и его сыновья следовали по пятам.

Убада хмурился.

— Налоги, дядя… эти деньги пригодились бы нам в походе на Мосул.

Юсуф посмотрел на троих своих сыновей.

— Аль-Афдаль, объясни Имад ад-Дину, почему я это сделал.

Мальчик сосредоточенно нахмурился.

— Это был праведный поступок, — сказал он наконец. Его брат аль-Азиз согласно кивнул.

— Да, это было праведно, но я сделал это не поэтому. Аз-Захир? Просветишь своих братьев?

— Это было необходимо, — тихо сказал худенький мальчик. — Отменив налоги, ты перетянешь народ на свою сторону. Эмиры, что еще противятся тебе, лишатся всякой поддержки.

Юсуф удовлетворенно кивнул.

— Ты мудр не по годам, сын мой. Когда я покину Алеппо, ты будешь им править.

***

Юсуф откусил кусок жареного ягненка, приправленного кориандром, и закрыл глаза, наслаждаясь богатым вкусом. Нежное мясо таяло во рту. Он мысленно пометил найти повара, ответственного за это блюдо, и забрать его с собой, когда будет уезжать из Алеппо. Однако, несмотря на восхитительную еду, его праздничный пир был мрачным. Юсуф зорко подметил дюжину эмиров Алеппо, которые не пришли. Это был акт неповиновения. Они, без сомнения, уже бежали в Мосул. Их земли будут конфискованы, а жизни — отняты, если Юсуф их поймает. Саламат и другие эмиры Алеппо это понимали. Они потеряли свой город, а теперь и друзей, и это омрачило пир.

Юсуф повернулся к Саламату, которому было отведено почетное место по правую руку от него. Если ему удастся завоевать преданность этого человека, то, Юсуф был уверен, остальные эмиры последуют его примеру.

— Последний раз, когда я ужинал в этом зале, это было в присутствии Нур ад-Дина. Он дал мне мои первые земли: Телль-Башир.

— Знаю, малик.

— Нур ад-Дин был великим человеком. Он объединил Алеппо, Дамаск и Мосул против франков, но умер, не успев нанести решающий удар. Я завершу его дело. Как только Мосул присоединится ко мне, я пойду на Иерусалим. Когда этот день настанет, я надеюсь, ты будешь в моем войске.

Разговоры стихли, и все взоры устремились на Саламата. Он кивнул.

— Я всегда мечтал увидеть Священный город.

— И ты его увидишь, иншаллах.

Юсуф заметил, что в зал вошел Имад ад-Дин с письмом в руке. Его секретарь не стал бы его беспокоить, не будь дело важным.

— Прошу прощения, — сказал Юсуф Саламату. — Я скоро вернусь.

Он прошел с Имад ад-Дином в боковую комнату.

— Письмо от твоего брата Селима, — сказал ему секретарь. — Властитель Керака, тот, кого зовут Волком, совершил набег на Хиджаз.

Рено. Его старый враг. Юсуф знал его как клятвопреступника и человека несказанно жестокого, но совершить набег на Хиджаз — полосу земли вдоль восточного побережья Красного моря, где расположены священные города Мекка и Медина — было нагло даже по меркам Рено.

Юсуф взял письмо и пробежал глазами его содержание. Люди Рено построили лодки, разобрали их, перевезли через пустыню к Красному морю и там собрали заново. Они сожгли порты, обслуживавшие Медину, и разграбили нубийский порт Айдиб, что находился по другую сторону моря от Мекки. Юсуф перевернул страницу. Селим послал флот, чтобы разобраться с ними. Они встретили франкские корабли у аль-Хауры и уничтожили их. Пленников отправили в Каир. Рено удалось бежать, и он вернулся в Керак.

Юсуф смял бумагу в кулаке. Его власть держалась на его притязаниях защищать ислам от неверных. Этим он оправдывал объединение Сирии, поход на Алеппо и Мосул. Он не мог оставить набег Рено безнаказанным; поступить так — значит показать себя слабым в глазах халифа и своего народа.

— Передай моему брату в Каир, чтобы пленных франков обезглавили. Четверых из них отправь в Мекку, чтобы их казнили в Месте жертвоприношения во время следующего хаджа. Их смерть станет уроком для франков и вестью для правоверных, что я защищу наши святыни. Что до Волка, то пришло время загнать его в угол. Мосул подождет. Как только мы укрепимся в Алеппо, мы выступаем на Королевство.

Глава 4

Сентябрь 1183 года. Иерусалим

— Ну же, Рено. Давай покончим с этим.

Джон присел и поднял воображаемый меч. Он отпрыгнул на несколько шагов назад и уперся спиной в стену камеры. Джон выставил меч, чтобы парировать удар, затем отпрянул от следующего. Он отбил выпад и бросился в контратаку, выставив клинок на тени на стене, прежде чем отступить. Он парировал дюжину воображаемых ударов. Он почти видел, как свирепо ухмыляется Рено, нанося удар за ударом. Спина Джона снова прижалась к стене, и он нанес ответный удар, прежде чем опять отскочить в сторону. Он поскользнулся на соломе и споткнулся, но это был лишь обманный маневр. Он уклонился от неуклюжего удара и покончил с Рено, полоснув его по шее. Мысленным взором он видел, как Рено хватается за горло, а между его толстыми пальцами проступает алая кровь. Затем тот падает на землю, мертвый.

Грудь Джона тяжело вздымалась. Он вытер пот со лба и рухнул на свой соломенный тюфяк. Он ослабел сильнее, чем ему хотелось бы. Он снова встал и принялся мерить шагами камеру. Пять шагов. Поворот. Пять шагов. Поворот. Пять шагов. Поворот. Он проделывал этот круг сто раз после утренней и вечерней трапезы. Он добавит еще одно занятие днем и еще одну тренировку с воображаемым мечом. Если его когда-нибудь освободят из этой темницы, он будет готов заставить своих врагов заплатить.

Он просидел в тюрьме что-то около восьми месяцев. Трудно было сказать точно, когда не видишь солнечного света, а факелы в коридоре за дверью его камеры горят и днем, и ночью. Только еда, которую приносили дважды в день, позволяла ему понять, когда заканчивается один день и начинается другой. Хотя иногда он сбивался со счета, не понимая, завтрак это или ужин. После визита Вильгельма еда стала лучше, но всегда была одной и той же: толстый ломоть черного хлеба и чашка жидкой овощной похлебки. В удачные дни в похлебке попадался маленький кусочек лука или моркови. Между приемами пищи, когда он не упражнялся, Джон думал о тех, кто упрятал его в эту камеру — об Ираклии, Ги и Сибилле. Он думал о Балдуине, о Юсуфе, о своем сыне Убаде и о Зимат. Он снова думал о Рено и потирал шрам на предплечье.

Джон закончил ходить и лег. Он слышал далекое капанье воды. До недавнего времени он слышал бы еще и Плаксу, как Джон прозвал человека в камере напротив. Тот тихо плакал часами напролет. Иногда он громко рыдал и стучал в дверь. До того дня, когда в его камеру пришел тюремщик. Джон не думал, что можно кричать так громко. После этого Джон больше не слышал Плаксу. Одноглазый тоже исчез. Он недолго протянул после того, как тюремщик выколол ему глаз.

Царапа занимал камеру слева от Джона. Каждую ночь — или то, что он считал ночью, — Джон слышал слабый скребущий звук из его камеры. Он думал, что тот, возможно, пытается общаться. Он нашел маленький камешек и поцарапал стену своей камеры. Звук от Царапы тут же прекратился и не возобновлялся до следующей ночи. Джон больше не пытался. Если тот пытался прорыть туннель сквозь толстые стены, то он был безумен, а Джон не собирался тратить время на безумца. Было достаточно трудно сохранить собственный рассудок.

Своего соседа справа Джон называл Папашей. Каждый раз, когда приносили еду, тот спрашивал о здоровье своего сына. В остальное время он не издавал ни звука. Джон тоже хранил молчание. Первые несколько недель он спрашивал о Балдуине, но в ответ получал лишь угрюмое ворчание да редкие затрещины.

Джон услышал скрип ржавых петель — дверь в темницу отворилась. Для ужина было слишком рано. Должно быть, посетитель или новый заключенный. Джон подошел к решетке в двери своей камеры. Он услышал голоса. Разобрать, о чем они говорят, было нельзя, но один из них, казалось, был женским. Значит, посетитель. Джон вгляделся сквозь металлическую решетку. Любое изменение в однообразии его дней было желанным. Он услышал приближающиеся шаги по коридору. Увидев тюремщика, он отступил назад. Джон знал, что смотреть на него сквозь решетку не стоит. Именно так Одноглазый лишился глаза. Тюремщик вонзил в него кинжал.

Шаги замерли перед камерой Джона. Он услышал, как тюремщик возится с ключами, и мгновение спустя дверь со скрипом отворилась. Тюремщик отступил в сторону, явив Агнес. Она была одета в одежды из нежного, как масло, шелка, на шее у нее был мех. Увидев Джона, она поморщилась.

— Оставь нас, — сказала она тюремщику.

— Чт… — прохрипел Джон. Его голос заржавел от многонедельного молчания. — Что тебе нужно?

— Я освобождаю тебя. Пойдем со мной.

Джон не двинулся с места.

— Почему сейчас? Прошли месяцы.

— Регент Ги запретил мне приходить. Он велел следить за мной. Я не осмеливалась даже навещать тебя, пока он был в городе.

— Где он сейчас?

— В Ла-Сефори. Он призвал баронов присоединиться к нему там. Рено напал на порты Медины и Мекки, нарушив договор с Саладином. Сарацины вторгаются, Джон. Королевство вступает в войну.

— Я понимаю. Ты сделала Рено великим сеньором, а теперь, когда он навлек проклятие на всех нас, ты пришла просить моего меча. — Джон подошел и сел на свой тюфяк. — Ты его не получишь.

Агнес вошла в камеру.

— Я совершала ошибки, Джон. Я не стану этого отрицать. Но теперь я пытаюсь все исправить.

— Ты зря тратишь слова, Агнес. Я не буду сражаться за Ги.

— Я не об этом прошу. Я хочу, чтобы ты сражался за Балдуина.

Джон вскинул голову.

— Он жив?

— Я отведу тебя к нему. — Уже выходя из камеры, Агнес остановилась и оглянулась. Джон все еще не двигался. — Можешь оставаться здесь, если хочешь, Джон, но я больше не приду.

На этот раз Джон последовал за ней. Агнес вывела его из темницы и провела вверх по двум лестницам. Вторая выходила в коридор, залитый солнечным светом, который лился из арочных окон. Джон зажмурился от яркого света. Он подошел к окну, закрыл глаза и подставил лицо солнцу.

— Джон, — позвала Агнес. — Ты идешь?

Она провела его вверх по другой, более широкой лестнице в свои личные покои. На столе стояла еда: жареный ягненок в густой подливе, свежий хлеб и вино. У Джона во рту тотчас набралась слюна.

— Ешь, — велела ему Агнес.

— Король…

— Сначала поешь. — Голос Агнес не терпел возражений.

Никогда еще еда не казалась такой вкусной. Агнес наблюдала за ним, стоя у двери в дальнем конце комнаты. Она сморщила нос.

— Выглядишь ты ужасно, Джон. И несет от тебя, как из отхожего места.

— В темницах бань не держат.

— Да уж. Полагаю, нет.

Джон покончил с жареным мясом и вымакал хлебом остатки подливы. Он осушил чашу с вином и, слегка пошатнувшись, встал. Хмель разом ударил ему в голову.

— Веди меня к Балдуину.

Агнес достала ключ и отперла дверь, у которой стояла. Джон последовал за ней в приемную, где дежурил стражник. Агнес кивнула ему, и стражник распахнул другую дверь. Она знаком велела Джону войти первым. В комнате царил полумрак: окна были завешены тяжелыми шторами. В дальнем конце Джон различил большое ложе и пересек комнату. Под толстыми одеялами лежал Балдуин. Лицо короля походило на череп: щеки ввалились, кожа стала мертвенно-бледной. Дыхание его было едва заметным.

— Он в таком состоянии уже несколько месяцев, — сказала Агнес. — Лекари только и могут, что кормить его с ложечки. Иногда он просыпается, но несет бессвязицу и вскоре снова впадает в забытье. — Она пересекла комнату и взяла тряпицу из чаши с водой у кровати. Она осторожно отжала ее так, чтобы вода каплями стекала в рот короля. — Ираклий помог Сибилле составить грамоту об отречении. Они подпишут ее за него, а затем Сибилла сделает своего мужа Ги королем. — Она встретилась взглядом с Джоном. — Мы должны их остановить.

— Зачем тебе этому мешать? Ги и Ираклий — твои ставленники.

Ее губы сжались.

— Балдуин — мой сын, Джон. Я не участвовала в этих заговорах. С помощью брата я взяла под контроль цитадель и поместила Сибиллу под стражу. Я могу помешать подписанию грамоты об отречении, но только до возвращения Ги. Поэтому ты мне и нужен.

— И что же ты хочешь, чтобы я сделал? Меня лишили сана в церкви. Я — ничто.

— Это уже не так. Настоятель аббатства на горе Сион умер. Я договорилась, чтобы ты занял его место.

— Чьей властью?

— Короля. — Она достала из рукава своей одежды свиток и протянула его Джону. Тот развернул его и, щурясь, попытался прочесть в полумраке. В грамоте содержалась просьба назначить Джона настоятелем аббатства Богоматери на горе Сион в обмен на дар в пять тысяч золотых безантов. Внизу стояла печать Балдуина. — Я тоже умею подделывать документы, — сказала Агнес. — В распоряжении монастыря сто пятьдесят сержантов. Веди их в Ла-Сефори.

Джон покачал головой.

— У меня нет желания возвращаться в свою камеру. Ги закует меня в кандалы, как только увидит.

— Думаю, нет. Когда прибудешь, разыщи Раймунда, графа Триполи. Он тебя поддержит. И твои люди будут с тобой. Ги сейчас дорог каждый меч, даже твой. Он дарует тебе свободу, хотя бы на то время, пока воины Саладина угрожают Королевству.

— Итак, я отправляюсь в Ла-Сефори. Что потом?

— Ты должен проследить, чтобы Ги не вернулся.

Джон встретил ее изумрудно-зеленый взгляд. В нем не было тепла.

— Я не ты, Агнес. Я не убийца.

— Я не прошу, Джон. Ты можешь помочь мне или вернуться в свою камеру.

— Я думал, ты знаешь меня лучше. — Джон направился к двери.

— Я знаю, что ты любишь моего сына! До сих пор я оберегала Балдуина, но как только Ги станет королем, я не смогу его защитить. Как ты думаешь, долго он тогда проживет?

Джон замер в дверях и посмотрел на Балдуина. Он знал этого юношу с детства. Он был его наставником, учил его сражаться. Король был ему бо́льшим сыном, чем Убада.

— Этот Ги, он и вправду заслуживает смерти?

— А Балдуин?

— Хорошо. Я сделаю это.

***

Октябрь 1183 года. Ла-Сефори

Джон ехал, сгорбившись в седле. Тюремные упражнения не подготовили его ни к тяжести кольчужного хоберка, ни к долгим дням верхом. Казалось, будто в поясницу ему вонзили кинжал. Он бы с радостью объявил привал, но до Ла-Сефори было уже недалеко.

Они со своими людьми покинули гору Сион три дня назад. Аббатство располагалось сразу за стеной Иерусалима, и когда Джон прибыл туда после встречи с Агнес, братия встретила его с негодованием. Чужак, прямиком из дворцовых подземелий, не будет ими править; это возмутительно! В конце концов, золото их переубедило. На следующий день Джона избрали настоятелем. Первым делом он созвал сержантов, несших службу аббатству. Они выступили на следующее утро, двигаясь вверх по западному берегу Иордана. Прошлой ночью они добрались до Бейсана. И крепость, и городок, приютившийся у ее подножия, были разграблены и сожжены. Он и его люди провели тревожную ночь среди почерневших камней замка. Сегодня Джон ехал, не снимая руки с шестопера.

Волосы его шевельнул ветерок, и Джон сморщил нос. Он чуял смрад немытых тел, лошадиного пота и переполненных отхожих мест. Лагерь был близко. Он пришпорил коня, оставив позади пеших сержантов. Он въехал на вершину невысокого холма, и перед ним раскинулся лагерь. Десятки больших казарменных шатров и сотни шатров поменьше стояли на широкой равнине среди полей золотой пшеницы и рощ оливковых и гранатовых деревьев. В центре лагеря два десятка каменных и глинобитных домов теснились у подножия холма, увенчанного приземистым квадратным донжоном с одной башней. Над донжоном развевался флаг Иерусалима, а рядом — флаг Ги: щит, разделенный начетверо, где в двух четвертях — серебряные кресты на лазури, а в двух других — красные восстающие львы на серебре и синем. Джон окинул взглядом лагерь, пока не заметил стяг Раймунда над его шатром. Он повернулся и знаком подозвал капитана своих людей.

Джон впервые встретил Аэстана много лет назад, вскоре после того, как англичанин прибыл в Святую землю попытать солдатского счастья. Темные волосы Аэстана теперь поседели, а некогда светлая кожа задубела и покрылась морщинами, как потертая кожа. Но его зеленые глаза по-прежнему искрились, когда он смеялся, и он все так же был мускулист и поджар. Джон был рад найти его среди сержантов горы Сион.

— Домне, — приветствовал Аэстан Джона, обратившись к нему по-саксонски.

— Мне нужно поговорить с Раймундом. Найди место для лагеря. Держитесь подальше от людей Рено.

— Можешь не говорить. Я служил под началом этого ублюдка до того, как его пленили сарацины.

Джон спешился и передал поводья Аэстану.

— Позаботься о моем коне.

На краю лагеря были выставлены дозорные, но они болтали, опершись на копья, и едва удостоили Джона взглядом. Он лавировал между шатрами, проходя мимо сержантов в вареной коже и рыцарей в кольчугах, мимо светловолосых франков и сирийских христиан с такой же оливковой кожей и темными волосами, как у сарацин. Он добрался до шатра Раймунда, над которым развевался флаг с золотым крестом на алом поле. У входа в шатер стояли двое стражников в кольчугах.

— Мне нужно поговорить с вашим сеньором, — сказал им Джон.

— Раймунд на совете в донжоне. — Стражник кивнул в сторону холма, начинавшегося всего в дюжине шагов.

— Благодарю.

Джон разглядывал донжон, поднимаясь на холм. Стены были неровными, сложенными из камней разной формы и размера, некоторые украшены надписями на латыни или резьбой в виде животных. Их, без сомнения, взяли из древнего римского города, некогда стоявшего на этом месте. На верхнем этаже было несколько окон, каждое — слишком узкое, чтобы в него мог пролезть человек. Единственная башня стояла в северо-западном углу донжона. От башни отходил нужник; на земле под ним жужжала мухами высокая куча дерьма.

Дверь в донжон охранял десяток воинов. Их капитан, красивый однорукий мужчина, шагнул вперед, преграждая Джону путь.

— Куда это ты собрался?

— На совет.

Брови капитана поползли вверх.

— Ты, что ли, сеньор?

Джон понимал сомнения этого человека. Худой, с мертвенной бледностью на лице — он никак не походил на великого сеньора. Он указал на золотой крест с раздвоенными концами, украшавший его сюрко.

— Я — настоятель аббатства на горе Сион. Я привел сто пятьдесят воинов.

Капитан еще мгновение изучал его, затем указал на шестопер Джона.

— Оставь оружие здесь.

Джон отдал шестопер, и стражник отступил в сторону.

— Ты опоздал, аббат. Лучше поторопись. Первая дверь налево.

Джон вошел внутрь и остановился у двери в зал совета. Он слышал громкие голоса. Несмотря на боль в спине, он выпрямился и вошел решительным шагом. Вокруг стола собралось с десяток человек. Большинство из них Джон узнал: Ги и его брат Амальрик, коннетабль; Рено и его зять Онфруа де Торон, толстощекий юноша с неудачным прикусом и слабым подбородком; Раймунд из Триполи, стройный, прямой как палка, темноволосый и смуглый; а рядом с ним — молчаливый, лысеющий Реджинальд Сидонский и Балиан д’Ибелин, красивый мужчина с тонким носом и большими темными глазами. Когда Джон вошел, все смолкли.

— Сакс? — спросил Рено. — Что ты здесь делаешь?

Ги нахмурился.

— Этот человек должен быть в тюрьме. Стража!

В комнату вошли двое в кольчугах, но Раймунд и Балиан встали между ними и Джоном.

— Оставь его, — сказал Раймунд. — Нам дорог каждый меч.

— Я привел сто пятьдесят сержантов, — сказал Джон.

Брови Рено взлетели вверх.

— И чьи же это люди?

— Мои. Меня избрали настоятелем аббатства на горе Сион.

— Чьей властью? — потребовал ответа Ги.

— Короля.

Рено хмыкнул.

— Король слишком болен, чтобы даже есть самостоятельно.

— Тогда избрание Джона — не что иное, как чудо, — объявил Балиан мягким голосом, под стать его утонченным чертам. — Тем более есть причина приветствовать его. — Он посмотрел на Ги. — Если только ты не хочешь потерять его людей.

Лоб Ги прорезала складка. Он потер большим пальцем эфес своего кинжала, пытаясь принять решение.

Джон встретил его взгляд. Возможно, это был его шанс устранить регента, да еще и так, чтобы не запятнать собственную честь.

— Я не был признан виновным ни в каких преступлениях, мой господин. Если желаете, я пройду испытание поединком против моих обвинителей, чтобы доказать свою невиновность. Полагаю, это значит, что мне придется сразиться с вами.

— В этом не будет необходимости. Можешь остаться.

— Но он предатель! — запротестовал Рено. — Он…

— Мой брат сказал, что он может остаться! — взревел Амальрик. — Здесь правит он, а не ты!

Джон чувствовал напряжение, повисшее в комнате. Балиан кхыкнул и повернулся к Джону.

— Мы обсуждали стратегию. Шесть дней назад войско Саладина перешло Иордан и разграбило Бейсан. Они разбили лагерь здесь, — он указал на карту на столе, — у Источника Голиафа. Мы выступили к источнику и заставили его отступить к горе Фавор.

— Где он разграбил монастырь и окрестные деревни, — заметил Ги.

— Это бесчинство не должно остаться безнаказанным! — объявил Рено. — Мы должны выступить ему навстречу.

— Мы будем глупцами, если сделаем это, — возразил Раймунд.

— И трусами, если останемся здесь.

Голос Раймунда звучал тихо, но угрожающе.

— Я не трус, Рено. Если хочешь проверить эту истину, прошу выйти.

— Мир! — крикнул Ги. — Мы здесь не для того, чтобы драться друг с другом. Рено, ты высказался. Раймунд, скажи, что предлагаешь ты.

— Пока мы остаемся в Ла-Сефори, мы можем выбирать время и место следующей битвы. Саладину придется пройти здесь, если он захочет напасть на Акру. Если он пойдет на Иерусалим, мы сможем последовать за ним и разбить его у стен города. Если же мы нападем сейчас, то оставим верный источник воды и подвергнем себя риску.

— Хмф. Мы уже выступали один раз, и Саладин бежал от нас, — указал Рено.

— И результатом наших усилий стала сотня сержантов с ранениями от стрел. В следующий раз нам может так не повезти. Скажи им, Джон. Ты знаешь Саладина лучше, чем кто-либо из нас.

Все взгляды обратились к Джону.

— Раймунд прав, — сказал он. — Саладин пытается выманить нас. Он выступит нам навстречу, только чтобы отступить и заманить нас в ловушку. Таков обычай сарацин.

— Я тоже провел годы среди сарацин, — возразил Рено. — Я знаю их не хуже тебя, сакс. Когда они захлопнут свою ловушку, мы будем готовы и сокрушим их. — Он посмотрел на Ги. — Вспомни Монжизар!

— И Брод Иакова, — парировал Раймунд. — Всего неделю назад Онфруа потерял больше половины своих людей, пока шел из Керака.

— Не слушай его, господин регент, — настаивал Рено. — Ты знаешь, что он недоволен твоим правлением. Раймунд лишь пытается лишить тебя шанса на славу.

— Ты регент, Ги, — сказал Раймунд. — Твоя цель — не снискать славу, а защитить Королевство. Монастырь на горе Фавор можно отстроить. Бейсан можно отстроить. Но если мы проиграем в поле, ты потеряешь для нас Королевство.

Все взгляды обратились к Ги, но регент все еще колебался, теребя свой кинжал. Он ждал, чтобы кто-то принял решение за него. Никто не проронил ни слова. Наконец Ги кхыкнул.

— Мы вышлем разведчиков. Как только мы узнаем точное расположение врага, мы решим, выступать ли нам.

Рено покачал головой и вылетел из комнаты.

— Вы свободны, — сказал Ги остальным.

Раймунд поравнялся с Джоном, когда они выходили из донжона.

— Слава Богу, ты пришел, — сказал граф. — Я боялся, что Рено одержит верх. Ги — хороший человек, но нерешительный. Без жены, которая водит его за нос, он потерян, как новорожденный щенок.

— Значит, из него выйдет плохой король?

Раймунд хмыкнул.

— Я бы скорее предпочел правление Рено. По крайней мере, этот ублюдок знает, чего хочет.

***

Вжик. Вжик. Вжик. Джон сидел у своего шатра и водил лезвием кинжала по точильному камню. Луна еще не взошла, и ночь была темна, что вполне соответствовало его целям. Он не видел донжона, лишь черное пятно, в котором висел одинокий огонек. Это была свеча, горевшая в покоях, где, как сказал ему Раймунд, спал Ги. Внезапно огонек погас. Джон вернул точильный камень в сумочку на поясе, вложил клинок в ножны и встал. Он накинул капюшон черного плаща и направился к донжону.

Лагерь был тих. Джон держался подальше от немногих бодрствовавших. Он обошел донжон с северо-запада и, передвигаясь на четвереньках, пополз вверх по холму. Охраны не было; их отпугивал смрад мочи и дерьма под нужником. Туда-то Джон и направлялся. Он добрался до стены донжона и пошел вдоль нее, пока его сапоги не погрузились в нечистоты. Над головой он едва мог различить, как выступает из башни отхожее место. Стена перед ним была покрыта мочой и дерьмом.

— Помоги мне, Господи, — пробормотал он и перекрестился.

Он потянулся вверх и сумел втиснуть пальцы в узкую щель между двумя камнями. Его нос сморщился, когда он прижался телом к стене. На мгновение ему показалось, что его стошнит. Затем, стиснув зубы, он подтянулся. Он нашел опору для ноги и левой рукой нащупал еще один выступ. Нашел и подтянулся еще выше.

Он карабкался по стене, цепляясь за выступы, дюйм за дюймом. Запах стал менее едким, когда он добрался до места, где основание небольшого каменного закутка с нужником выступало из стены прямо над его головой. Само отверстие нужника было позади него, примерно в трех футах от стены. Чтобы добраться до него, Джону нужно было отклониться назад, оттолкнуться от стены и вцепиться руками в отверстие — все одним плавным движением. Затем он мог бы протиснуться наверх. Если же прыжок не удастся, он упадет с высоты более двадцати футов. Если повезет, дерьмо смягчит падение.

Он сосчитал до трех, а затем оттолкнулся от стены, выбросив руки вверх и вцепившись в отверстие. Края дыры были мокрыми от чего-то, о чем он предпочитал не думать, и Джон соскользнул на несколько дюймов, прежде чем удержался. Он повисел так секунду, а затем начал подтягиваться. Он только начал, как кто-то вошел в нужник и помочился на него. Джон зажмурился и зажал рот, затаив дыхание. Через несколько секунд человек закончил, и мгновение спустя Джон услышал, как дверь нужника открылась и закрылась. Он быстро протиснулся через оставшуюся часть отверстия, оказавшись в небольшом помещении с дверью в дальней стене. Он стянул с себя грязный плащ и обтерся, как мог, затем приоткрыл дверь и выглянул в пустой коридор. Комната Ги должна быть справа. Джон на цыпочках подошел к его двери. Он повернул ручку и осторожно толкнул. Было не заперто. Джон вытащил кинжал и скользнул внутрь.

Он надеялся застать Ги спящим, но регент стоял у окна в одной лишь тонкой хлопковой рубашке. Он обернулся.

— Джон?

Джон замер. Если Ги позовет стражу, ему конец. В комнате было темно, и Ги, похоже, не заметил кинжала. Джон слегка повернулся, чтобы клинок скрылся за его профилем. Он поклонился.

— Господин регент.

— У тебя вести от разведчиков?

— Разведчиков? — Мысли Джона лихорадочно неслись. Он кивнул. — Да, они…

— Это может подождать. Садись. — Ги указал на кровать.

Джон умудрился спрятать лезвие кинжала под ногой, когда садился. Регент остался у окна.

— Я рад, что ты пришел. Я хочу извиниться, Джон.

Джон моргнул.

— Мой господин?

— За то, что бросил тебя в тюрьму. Ираклий и Рено меня уговорили. Почему они так тебя ненавидят?

— Старые разногласия, мой господин.

Ги кивнул.

— Меня изгнали из Франции люди, которые меня ненавидели. А теперь мне предстоит стать королем. Я никогда этого не желал, Джон. Но Сибилла грезит о троне. Она говорит, что я буду великим королем. — Он вздохнул и снова выглянул в окно. Джон встал, сжимая в руке кинжал. — Я люблю ее, но иногда мне кажется, что я всего лишь пешка в какой-то ее игре. У меня столько советников, и все говорят, что делать. Сибилла. Ираклий. Рено. Иногда я не знаю, кому доверять.

Джон опустил кинжал. Этот человек не стоил того, чтобы его убивать. Ираклий и Рено — вот настоящая опасность. Он уже вкладывал клинок обратно в ножны, когда в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Ги.

В комнату вошел Рено. Его глаза расширились, когда он увидел Джона. Он принюхался.

— От тебя несет дерьмом, сакс. — Он снова посмотрел на Ги. — Разведчики вернулись, господин регент. Саладина больше нет на горе Фавор. Следы его войска ведут на юг.

— В Иерусалим, — сказал Джон.

— На юге есть и другие цели, господин регент. Керак, Шобак и Аскалон.

Регент кивнул.

— Ты прав. Нашу южную границу нужно защищать. Ты отправляйся в Керак. Я поеду в свои владения в Аскалоне. Джон, ты настоятель аббатства на горе Сион. Твое место в Иерусалиме. Ты отправишься туда с Раймундом, чтобы защищать город.

Глава 5

Октябрь 1183 года. Керак

Юсуф натянул капюшон плаща, когда начал накрапывать легкий дождь, покрывая рябью воды Мертвого моря. Это был первый дождь в году. Юсуф распорядится, чтобы той ночью зарезали несколько овец, дабы воины могли как следует отпраздновать. Некоторые уже начали возносить благодарственные молитвы. Другие стояли рядом со своими лошадьми, которые пили из ручья, впадавшего в море. Остальные жались друг к другу под плащами и жевали черствый хлеб. Юсуф откусил от своего куска и посмотрел на юг, в сторону Керака.

Его войско покинуло гору Фавор две недели назад. Обманный маневр на север достиг своей цели. Юсуф выманил франкскую армию в Саффурию, и пока они там сидели, Селим привел египетские войска с юга. Сегодня Юсуф должен был присоединиться к ним у Керака.

Внезапный взрыв веселья заставил Юсуфа обернуться. Нуман выходил нагим из Мертвого моря, а Гёкбори ревел от смеха, и его живот ходил ходуном.

— Никогда не видел настоящего мужчину? — проворчал Нуман, шагая к своему коню. Он заметил, что Юсуф смотрит. — Я хотел сам убедиться, малик.

— В чем убедиться?

— Гёкбори говорит, что у этих вод целебные свойства.

— Я годами пью по ложке в день, — объявил Гёкбори. — Переправка на север стоит немалых фалсов, но оно того стоит. Посмотри на меня. — Он хлопнул себя по животу. — Силен, как мул.

Юсуф не смог сдержать улыбки.

— Ну, и как ты себя чувствуешь, Нуман?

Нуман пожал плечами, натягивая тунику.

— Все еще слишком низкий. — Он натянул сапог, затем остановился и указал на север. — Разведчик возвращается.

Юсуф заметил всадника, скачущего рысью вдоль берега озера. Он оставил несколько человек позади, чтобы следить за франкской армией.

Конь разведчика обдал Юсуфа грязью, когда его осадили перед ним. Разведчик соскочил с седла и пал ниц.

— Прошу прощения, малик!

— Встань. Какие вести ты принес?

— Франкская армия распалась. Большинство ушли в Иерусалим.

— А Рено?

— Он направился вниз по западному берегу Мертвого моря. С той скоростью, с какой он и его люди скакали, они должны были достичь Керака где-то на прошлой неделе.

— Хорошо. Птичка вернулась в гнездо. — Юсуф посмотрел на Нумана. — Одевайся. Я хочу добраться до Керака до наступления темноты.

Они продолжили путь на юг вдоль берега. Дождь прекратился, и солнце пробилось сквозь тучи, превратив море из кремнево-серого в ослепительно-бирюзовое. Их бедуинские проводники повели их в зеленую долину, что вилась меж холмов к востоку от моря. Юсуф увидел высокие белые стены Керака более чем за милю. Замок стоял на отроге, который вдавался в бесплодную полосу белого песка и пыльной почвы. С обеих сторон отрога круто обрывались холмы, укрепленные камнем. Подняться по этим холмам было невозможно. Атаковать придется вдоль перешейка отрога.

Юсуф выехал из холмов на засушливую равнину. Здесь ничего не росло, но богатство Керака происходило не от земли. Оно шло от грабежа караванного пути, который тянулся от Дамаска до Айлы, а оттуда через Синай в Каир. К северу, в тени, отбрасываемой замком, раскинулись сотни шатров. Из них навстречу войску выехала группа всадников. Во главе Юсуф узнал своего брата Селима. У него были те же, что и у Юсуфа, острые черты лица и худощавое телосложение, но он был на полголовы выше старшего брата.

— Ас-саляму алейкум, брат, — объявил Селим, поравнявшись с Юсуфом и наклонившись для ритуального обмена поцелуями.

— Ва-алейкум ас-салям, — ответил Юсуф. Он протянул руку, чтобы коснуться бороды брата, в которой виднелись седые пряди. Казалось, только вчера Селим был толстощеким мальчишкой. — Стареешь, брат.

Селим коротко рассмеялся.

— Чья бы корова мычала. Скажи-ка, в горах что, снег шел, брат? В твоих волосах я вижу больше белого, чем черного.

— Признак мудрости, — с улыбкой ответил Юсуф. Он посмотрел на Керак и посерьезнел. — Как идет осада?

— Мы прибыли три дня назад. Город взяли довольно легко, но замок — это другое дело. Стены…

Порыв ветра донес звуки музыки. Юсуф посмотрел на лагерь Селима и нахмурился.

— Что это?

— Не мои люди, уверяю тебя, брат. Волк празднует свадьбу. Его зять Онфруа де Торон женится на единокровной сестре короля Балдуина, Изабелле. — Селим сплюнул в пыль. — Девчонке всего одиннадцать. Это мерзость.

Юсуф пожал плечами. Франкские брачные обычаи его не касались. Но если девчонка — сестра короля, это может создать проблемы.

— Мы должны взять замок быстро. Расскажи мне о стенах.

— Я покажу тебе, брат.

Юсуф проследовал за Селимом через лагерь и дальше, по тропе, которая зигзагами вела вверх к плато, на котором стоял Керак. Дюжина воинов из личной гвардии Юсуфа, его хаскийи, последовала за ними наверх. Здесь, где солнце еще не село, было светлее. Они проехали через город и выехали на узкий отрог, ведущий к замку. Четыре катапульты были выстроены в линию поперек отрога. На глазах Юсуфа люди Селима зарядили одну из них тяжелым камнем. Катапульта пришла в действие, метнув камень в сторону замка. Юсуф потерял его из виду, затем снова заметил прямо перед тем, как он с громким треском врезался в стену. От стены отлетели крошечные осколки камня, но не более того.

— Отдыхайте, — сказал Селим воинам у катапульт, проезжая мимо.

За осадными машинами поперек отрога была возведена земляная баррикада, увенчанная кольями. За ней на страже стояли триста мамлюков, готовых к вылазке из замка.

— Дальше лучше пешком, — сказал Селим. Он спешился и взялся за стремя Юсуфа.

— Сакр, идем с нами, — сказал Юсуф, спешиваясь. Он последовал за братом через узкий проход в баррикаде. Впереди земля отрога была срыта франками, чтобы создать ров двадцать футов в ширину и десять в глубину. Через ров был перекинут мост. Переходя его, Юсуф посмотрел вниз и увидел на земле обгоревшие бревна.

— Они сожгли мост, — объяснил Селим. — Пришлось строить новый.

— Не забудь выставить стражу на ночь, чтобы они не попытались сжечь и этот.

Они остановились на дальней стороне, всего в пятидесяти ярдах от замковой стены. Музыка стала гораздо громче — флейты выводили веселую мелодию под переборы лютни.

— Ближе лучше не подходить, — предостерег Селим. — На стене у них арбалетчики.

Справа, где стена защищала верхний двор замка, она была выше. Кое-где фасад был щербатым от отколовшихся камней, и Юсуф заметил несколько трещин у верха нижней стены. Вот и весь урон от катапульт.

— Сосредоточьте обстрел на стенах нижнего двора, — сказал он. — Когда я в прошлый раз осаждал Керак, эти стены пали первыми. Как только мы возьмем нижний двор, сможем штурмовать верхний. — Он положил руку на плечо Селима. — Ты славно потрудился, брат.

— Рад, что ты доволен. Может, ты исполнишь одну мою просьбу?

— Говори.

— Я пропадаю в Каире, считая монеты, брат. Настоящая битва — на севере, с Мосулом и франками. Когда мы здесь закончим, отдай мне Алеппо.

Губы Юсуфа сжались в тонкую линию.

— В Алеппо правит мой сын аз-Захир.

— Он умен, брат, но он всего лишь мальчик. Я научу его править.

— А кто будет править Египтом вместо тебя, когда ты уедешь?

— Убада.

— Наш племянник слишком импульсивен.

— Несколько лет за пересчетом монет, возможно, охладят его пыл.

Юсуф потер бороду.

— Я подумаю.

— Шукран Аллах. А теперь идем, брат. Я остановился в городе. Я приготовил угощение в своем доме.

Когда они перешли мост, среди людей Селима раздались тревожные крики, и воины хлынули из-за баррикады. Юсуф обернулся и увидел, как распахиваются ворота Керака. Его рука легла на эфес меча. Но это была не атака. Вышли двое сгорбленных стариков в туниках. Каждый нес блюдо, доверху нагруженное едой. Юсуф знаком велел воинам оставаться на месте.

— Сакр, обыщи их.

Сакр встретил стариков на дальней стороне моста, и те покорно позволили себя обыскать.

— Оружия при них нет, малик.

Юсуф махнул им рукой, подзывая. Один нес блюдо с целым жареным молочным поросенком. Селим побледнел при виде этого. Другой нес кувшин с вином и окорок ягненка, с которого капал кровавый сок. Это было явно не халяль.

Юсуф указал на еду.

— Что это? — спросил он по-франкски.

— От нашего господина, — сказал человек с поросенком. Он указал назад, на стену.

Прищурившись, Юсуф едва смог разглядеть Рено.

— Саладин! — крикнул властитель Керака. — Ты оказываешь мне честь своим присутствием на свадьбе моего сына. Я послал тебе эти яства, чтобы ты мог разделить с нами пир!

— Наглый пес, — сплюнул Селим. Он сбил блюда на землю. Вино из кувшина быстро впиталось в песчаную почву.

— Ваш господин получил наш ответ, — сказал Юсуф старикам. Он повернулся к ним спиной и прошел через баррикаду к катапультам. — Продолжайте работу, — велел он людям. — Сгоните этого вероломного пса со стены.

***

Дождь барабанил по капюшону плаща Юсуфа, а раскисшая земля чавкала под сапогами, пока он и Сакр брели к стенам Керака для ежедневного осмотра. С такого расстояния стены казались лишь смутным очертанием, проступавшим сквозь пелену дождя. Частые ливни досаждали им в течение всего первого месяца осады, отчего тетивы луков его воинов ослабли, а прокатить таран по грязи к воротам цитадели стало невозможно. Юсуф не помнил такой сырой осени. Когда он проходил мимо катапульт, одна из них пришла в действие. Ее ложе наполнилось дождем, и она метнула ливень воды вместе с камнем. Юсуф потерял снаряд из виду на фоне пасмурного неба, но услышал громкий треск, когда он ударился о стену. У баррикады мамлюки жались друг к другу под плащами. При приближении Юсуфа они выпрямились.

— Что он прислал сегодня?

Каждый день Рено присылал Юсуфу новое блюдо. Ни одно не было халяльным. Это было одновременно и оскорбление, и послание: в цитадели полно еды, и она может продержаться еще не одну неделю.

— Какую-то мерзость, — ответил один из стражников. — Никогда такого не видел. — Он подал знак другому, и тот принес корзину. В ней лежали колбасы, почти черные, лишь со слабым красноватым отливом. — От них пахнет кровью.

— Положи к остальному.

После того первого дня Юсуф начал откладывать блюда в сторону. Когда Керак падет, он собирался затолкать их Рено в глотку. Он прошел через баррикаду и зашагал по мосту. Дождь был сильным, и ему пришлось подойти близко, чтобы ясно разглядеть стены. Земля перед ними представляла собой море взбитой грязи, усеянной обломками — последствиями полудюжины приступов. Юсуфу приходилось осторожно выбирать путь, чтобы не наступить на обломки стрел и редкие клинки, зарытые в грязь. Он остановился в тридцати ярдах от замка — в сухой день это было бы в пределах досягаемости арбалета, но дождь наверняка повредил арбалетные тетивы, как и луки его воинов. К тому же стена была пуста, если не считать насаженных на колья голов дюжины воинов Юсуфа, павших в бою, и двух стражников, которые сгорбились под плащами, почти не обращая на него внимания. Он перевел взгляд на нижнюю стену. По ее поверхности бежала сеть трещин, куски зубцов были сбиты, но стена, казалось, ничуть не приблизилась к обрушению по сравнению с неделей ранее. Юсуф нахмурился. Время уходило. Франкская армия была уже в пути. И его разведчики донесли, что вел ее не Раймунд и не Ги, а сам король Балдуин и некий священник: Джон.

Юсуф услышал чавкающие шаги позади. Это был Селим.

— Разведчики вернулись, — сказал брат Юсуфа, подойдя и встав рядом в грязи. — Франки всего в двух днях пути, а то и меньше, если дождь прекратится.

Юсуф кивнул. Он продолжал изучать стену. Снова посмотрел на стражников, сгорбившихся под плащами. Неделю назад Юсуф послал дюжину человек под покровом темноты взобраться на стену и открыть ворота. Они потерпели неудачу, но, возможно, если он попробует снова, под проливным дождем…

Селим угадал его мысли.

— Мы сделали здесь все, что могли, брат. Еще один приступ лишь приведет к напрасным потерям.

— Нам нужна смерть Рено.

— Франки идут с тысячей рыцарей и почти десятью тысячами сержантов. Если мы окажемся между их войском и Кераком, они сотрут нас в порошок у его стен. Даже если мы возьмем Керак, то лишь окажемся в осаде в свою очередь.

Все это было правдой. И все же…

— Наша семья вышла из низов, Селим. Мы курды, сыновья наместника провинции в Тикрите. Моя власть держится на одном, и только на одном: на защите ислама от франков. Рено совершил набег до самого порога Мекки и Медины. Он должен понести кару.

— Ты несправедлив к себе, брат. Твой народ любит тебя. Твои воины любят тебя. Куда бы ты ни повел, они последуют за тобой. — Селим положил руку на плечо Юсуфа. — Мы вернемся, Юсуф. Как только мы возьмем Мосул, у франков не хватит людей, чтобы нам сопротивляться. Тогда Рено будет наказан. Позволь мне отправиться в Алеппо и подготовить нападение на Мосул.

В животе у Юсуфа снова жгло. Поражение было горькой пилюлей. Но он и впрямь соскучился по Шамсе и детям. Он слишком долго был вдали от них. Он был уверен, что и его воины тоскуют по дому.

— Хорошо, брат. Отправляйся на север, собирай золото и припасы для похода. Сообщи Убаде, что он будет править в Каире.

— Слушаюсь, брат.

Юсуф оставался перед стенами, пока разбирали и укладывали шатры, паковали поклажу. Катапульты были слишком тяжелы, чтобы тащить их по грязным дорогам в Дамаск и Каир, поэтому их разобрали, а дерево изрубили в щепки. Камни, собранные для снарядов, скатили с отрога на равнину внизу. Дождь уже прекратился, когда Юсуф увидел на стене новую фигуру. Рено.

— Саладин! — крикнул франкский сеньор. — Мне жаль, что ты уходишь. Я наслаждался, глядя, как твои люди умирают у моих стен. — Он указал на насаженные на колья головы. — Я надеялся пополнить тобой свою скромную коллекцию.

Юсуф не ответил.

— Позволь мне сделать тебе последний подарок на прощание. — Рено подал знак, и двое латников выволокли к нему человека. Это был, без сомнения, мусульманин, со смуглой кожей и длинной черной бородой. Должно быть, его захватили во время одного из приступов. Голый, он дрожал от холода. Рено достал нож. — Я знаю, как ты ценишь мужскую плоть, Саладин. Держи…

Мамлюк вскрикнул от боли, когда Рено отхватил его член. Он швырнул его со стены в сторону Юсуфа. Мамлюк рыдал.

— Он скулит, как баба, не правда ли? — потребовал ответа Рено. — Жалкое зрелище. Я заставлю его замолчать.

Мамлюк взвизгнул от боли, когда Рено вырезал ему язык.

Юсуф отвернулся, стиснув зубы.

— Сакр, пусть деревню подожгут. Разрушьте то, что не сгорит. И пошли налетчиков разорить земли Рено. Не оставляйте урожая в долинах. Не оставляйте ему ничего.

— Слушаюсь, малик.

Юсуф зашагал прочь от стены. Он вернется, как только Мосул будет его. Рено заплатит, и Королевство вместе с ним.

***

— Что происходит, Джон? — спросил Балдуин.

Король был в кольчуге, но в бой он не поедет. Он не мог ни видеть, ни ходить. Он сидел в кресле, укрепленном на шестах, которое несли четверо воинов. За долгую болезнь проказа изуродовала его лицо, и теперь он носил серебряную маску, в которой двигались лишь его незрячие глаза. Зрелище было жуткое.

— Сарацинское войско ушло, — доложил Джон, сидя на коне рядом с королем. Дождь прекратился накануне, но земля все еще была мягкой, и отступление сарацин превратило равнину под Кераком в грязное пространство, усеянное остатками костров.

— Хорошо. — Голос Балдуина приобрел жесткость. — Теперь мы разберемся с Рено. Джон…

Короля прервал приступ кашля. Здоровье его все еще было хрупким. Не прошло и недели, как он пришел в сознание, а уже назначил Джона командующим войском и выступил на Керак. Коннетабля Амальрика они оставили под замком во дворце под стражей Жослена. Раймунда отправили в Аскалон, чтобы вернуть Ги и Сибиллу в Иерусалим.

Балдуин вытер рот шелковым платком, когда приступ кашля прошел. Король быстро спрятал платок обратно в складки одежды, но Джон успел заметить, что тот был в пятнах крови. Когда Балдуин заговорил снова, голос его был хриплым.

— Возьми цитадель под контроль. Разоружи людей Рено, но не причиняй им вреда. Когда цитадель будет в наших руках, я приду за Рено. Я хочу, чтобы его привели ко мне в цепях. Живым.

Джон нахмурился. Совсем не о цепях он думал. Он пришел в Керак, чтобы убить Рено. Теперь, когда Балдуин оправился, Ги не имел значения. Регент был всего лишь глупцом. А Рено был опасен; слишком опасен, чтобы жить.

— Если он окажет сопротивление, ваша милость, мне, возможно, придется применить силу.

Балдуин повернул свои слепые глаза в сторону Джона.

— Мы здесь не ради мести, Джон.

— Слушаюсь, ваша милость.

Джон отъехал на небольшое расстояние, туда, где на великолепном чалом коне ростом не менее шестнадцати ладоней сидел Балиан д’Ибелин. На Балиане была новая кольчуга, а поверх нее — сияющая стальная кираса с его гербом, красным крестом на золотом поле. С его длинными темными волосами и красивыми чертами он больше походил на короля, чем когда-либо будет походить Балдуин.

— Нам велено взять цитадель под контроль, — сказал ему Джон. — Тысячи сержантов будет более чем достаточно. Когда войдем, ты возьмешь на себя ворота и нижний двор. Я возьму верхний двор и донжон. Скажи сержантам: я хочу, чтобы у каждого воина Рено стояло по трое копьеносцев.

— А как же Рено? — спросил Балиан.

— Предоставь его мне. Аэстан!

Сакс тут же оказался рядом.

— Принеси кандалы. И чтобы были потяжелее.

Пока Балиан собирал людей, Джон проверил свои доспехи. На нем был кольчужный хоберк с длинными рукавами под сюрко с крестом горы Сион. Он достал из седельной сумки кожаные рукавицы, усиленные кольчужными пластинами, и натянул их, затем снял с седла свой баклер. Это был круглый щит, который Джон держал в кулаке. Он был гораздо меньше миндалевидных щитов, которые обычно носили рыцари, но Джону не грозили ни стрелы, ни копья. Для рукопашного боя он предпочитал баклер.

Балиан построил людей в колонну по десять человек в ряд. Джон выехал вперед и возвысил голос:

— Король объявил Рено пленником Короны. Мы здесь, чтобы взять его, а не сражаться с его людьми! Держите мечи в ножнах, а копья на плечах, пока не будет приказано иное. Если хоть один из людей Рено будет ранен или убит без провокации, я позабочусь, чтобы виновного повесили.

— Зажигательная речь, — сказал Балиан с кривой усмешкой.

— Мне не нужно, чтобы они горячились.

Джон развернул коня и повел его шагом. Балиан поехал рядом. Аэстан занял свое место в первом ряду колонны, рядом с воином, несшим знамя Иерусалимского королевства. Они пересекли грязное поле, усеянное лужами и обугленными остатками костров. У подножия плато они свернули на зигзагообразную тропу, ведущую к городу Керак. Некоторые из жителей уже покинули крепость, чтобы вернуться в свои дома, но возвращаться было некуда. Деревня Керак превратилась в груду обломков и битого дерева. Одни стояли подавленные, стеклянными глазами глядя на остатки своих домов. Другие тихо плакали. Один старик подбежал к Балиану и поклонился.

— Мой господин! — воскликнул он, приняв его за короля. — Помогите нам, ваша милость! Песчаные дьяволы забрали все. Все!

Джон ничем не мог помочь этому человеку. Он поехал дальше через город и выехал на отрог. Сарацины возвели поперек него баррикаду. Джон проехал через нее и теперь мог видеть воинов, выстроившихся на стенах впереди. Они начали приветствовать его, когда он пересекал мост, ведущий к замку. Ворота распахнулись, и им навстречу поспешил мясистый, обгоревший на солнце мужчина в кольчуге.

— Слава Богу, вы пришли, ваша милость! — Он преклонил колено перед Балианом.

— Встань, — сказал ему Джон, спешиваясь. — Он не король. Где твой господин?

— Он ждет вас в верхнем дворе, — ответил обгоревший мужчина.

Джон повернулся к Балиану.

— Ты знаешь, что делать.

Люди Балиана рассредоточились по нижнему двору. Джон направился вверх по пандусу к верхнему двору, его сержанты следовали за ним. Около сотни воинов Рено стояли на стенах. Пройдя через ворота, Джон остановился, чтобы дать своим людям рассредоточиться. Он крепче сжал рукоять своего шестопера. На дальней стороне двора, у входа в донжон, стоял Рено. Он был в кольчуге, с мечом у пояса. Рядом с ним стояли его жена, его зять Онфруа и новая жена юноши, Изабелла. Она была совсем еще девочкой, с плоской грудью и узкими бедрами. Она вцепилась в руку жены Рено, Стефании, словно в спасительную нить.

Когда люди Джона заняли свои места, он шагнул вперед. Выражение лица Рено помрачнело, когда он узнал Джона.

— Где Ги? — потребовал он ответа.

— В Аскалоне. Войско ведет Балдуин. Он послал меня принять замок.

— Принять? Керак — мой. — Рука Рено легла на меч.

«Хорошо. Обнажи меч, и я тебя убью». Джон возвысил голос, чтобы люди Рено его слышали:

— Король объявил Рено де Шатийона пленником Короны. Сложите оружие, и не будет кровопролития.

Каждый из воинов Рено оказался перед тремя наконечниками копий. Один выхватил меч и тут же был пронзен в грудь. Остальные начали бросать оружие.

Лицо Рено побагровело от ярости.

— Как ты смеешь! Я держал Керак против сарацин больше месяца. Король должен меня благодарить.

Джон указал на Аэстана, который держал пару тяжелых железных кандалов.

— Пройди внутрь, Рено, — тихо сказал Джон, — если не хочешь, чтобы на тебя надели кандалы на глазах у твоей семьи и твоих воинов.

— Лживый ублюдок, — прорычал Рено. — Надо было убить тебя, когда был шанс. — Он сплюнул к ногам Джона, затем повернулся и зашагал к донжону. Аэстан и трое других сержантов окружили его.

Джон последовал за ними внутрь.

— Сюда. — Он свернул в длинный зал, тускло освещенный светом, пробивающимся сквозь бойницы в правой стене. — Оставьте нас, — сказал Джон своим людям.

— Но, домне! — возразил Аэстан.

— Ступай! И проследи, чтобы нас не беспокоили.

Воины вышли, и Аэстан закрыл за ними дверь. Джон снял с пояса шестопер и повернулся к Рено.

— Ты хочешь меня убить, Рено? Вот твой шанс.

Глаза Рено сузились.

— Что это за уловка, сакс?

— Никаких уловок. — Джон принял боевую стойку: ноги на ширине плеч, шестопер поднят, корпус развернут так, чтобы баклер был обращен к врагу.

Рено выхватил меч и обхватил его обеими руками. Джон встретил его взгляд.

— Я долго ждал этого. Ты предал меня, когда я только прибыл в Святую землю. Ты подослал людей, чтобы убить меня. Ты…

— Хватит болтать. — Рено шагнул вперед и нанес двуручный удар, метя Джону в горло.

Джон отразил удар баклером, и Рено тут же повел клинок в обратном направлении, целясь в живот. Джон отпрыгнул и взмахнул шестопером, метя противнику в голову. Рено отбил шестопер в сторону и бросился вперед. Он врезался плечом Джону в живот, оторвал его от земли и швырнул на пол. Оба проехали несколько футов по каменному полу. Джон выронил щит и сумел спихнуть с себя Рено. Он откатился в сторону за мгновение до того, как меч Рено ударил там, где только что была его голова.

Джон тяжело дышал, с трудом поднимаясь на ноги. Он еще не до конца оправился после тюрьмы, а Рено был крупнее и сильнее. Он отступил и зашел Рено слева. Джон увидел, как за мгновение до выпада побелели костяшки пальцев Рено, сжимавших эфес меча. Джон уже был в движении. Он отпрыгнул вправо, уклоняясь от выпада, и обрушил шестопер на плечо Рено.

Рено взревел от боли и развернулся к Джону. Его левая рука безвольно повисла.

— Я тебе кишки выпущу, сакс!

— Ну-ка попробуй.

На этот раз Рено наступал осторожнее. Он сделал выпад, и Джон отскочил. Рено тут же нанес обратный удар, метя Джону в лицо. Джон припал к земле, и меч просвистел над его головой. Он с размаху всадил шестопер Рено в колено. Рено выронил меч и рухнул, схватившись за ногу. Джон опустился ему на грудь и занес шестопер.

Рено плюнул ему в лицо.

— Давай, вероломный пес. Бей!

Хватка Джона на шестопере стала крепче.

— Джон! Стой!

Джон поднял голову и увидел короля. Кресло Балдуина поставили у самого входа. Рядом стояла жена Рено, Стефания, и что-то настойчиво шептала королю. Балдуин поднял руку, заставляя ее замолчать.

— Я пришел не за жизнью Рено, — объявил он. — Я пришел вершить правосудие.

Джон отступил в сторону, и Рено, тяжело опираясь на меч, поднялся на ноги.

— Правосудие, ваша милость? Что это за правосудие, которое карает верного слугу короля? Я сражался во главе ваших армий. Я сражался, когда другие прятались за нечестивыми договорами с неверными. А теперь вы посылаете этого пса-сакса в мой замок с приказом заковать меня в цепи? Я — сеньор. Я требую суда равных.

— Суд будет, Рено. Не бойся. Заковать его и привести ко мне.

Дюжина сержантов с копьями окружила Рено. Аэстан выступил вперед с кандалами. Джон забрал у Рено меч и защелкнул один из браслетов на его левой руке.

— Наслаждаешься, да, сакс? — прорычал Рено.

Джон проигнорировал его и заковал вторую руку. Он дернул за цепь, и Рено, хромая, подошел к королю. Серебряная маска Балдуина сверкнула в свете, льющемся сквозь бойницы.

Рено с трудом поклонился.

— Назовите мои так называемые преступления, ваша милость. Я готов за них ответить.

— Ты вступил в сговор с Ги, чтобы сместить меня с трона. Дюжина человек подтверждает, что ты называл его королем. Я еще не умер, Рено.

— Разумеется, нет, ваша милость. Прошу прощения, если я оговорился, обращаясь к регенту.

Балдуин отмахнулся от извинений. Он наклонился вперед.

— Что ты скажешь в ответ на обвинение в том, что ты пытался сместить меня и посадить на трон Ги?

Рено выпрямился, расправив плечи и высоко подняв голову.

— Я не отрицаю этого. — Костяшки пальцев Балдуина побелели там, где он вцепился в подлокотники кресла, но Рено продолжал: — Королевству нужен король. Вы были недееспособны, и лекари опасались худшего. Мы не могли вечно ждать выздоровления, которое казалось сомнительным.

— Ты клялся мне в верности. Твоим долгом было ждать.

— Мой долг — защищать Королевство.

— Если ты хочешь защищать Королевство, то что заставило тебя напасть на порты Медины и Мекки? Своим безумным набегом ты мог погубить всех нас. За это я готов лишить тебя головы.

Кровь отхлынула от лица Рено, когда он осознал всю серьезность своего положения. Он облизнул губы.

— Это был Ги, ваша милость. Он приказал мне это сделать. Он сказал, что хочет начать свое правление с великого жеста, чтобы показать неверным, что они нигде не будут в безопасности.

— Он лжет, чтобы спасти свою жизнь, ваша милость, — вмешался Джон.

Балдуин поднял руку, призывая к молчанию.

— Если то, что ты говоришь, правда, Рено, то Ги еще больший глупец, чем ты.

— Да, ваша милость.

Балдуин откинулся и обмяк в кресле. Он был явно изнурен. Джон забыл, как тяжело он болен.

— Ты присягнешь на верность трону, — сказал он усталым голосом.

— Клянусь, ваша милость. — Рено опустился на колени. — Мой меч — ваш до дня моей смерти.

— Ты поведешь своих людей тогда и туда, куда я прикажу. А до тех пор сиди в своем замке. Можешь идти.

Рено поднялся и поклонился.

— Благодарю, мой господин. — Он, хромая, вышел из комнаты.

— Но, ваша милость! — воскликнул Джон, когда тот ушел. — Вы не можете позволить ему сохранить Керак!

Балдуин вздохнул.

— Он глупец, но храбрый глупец, Джон. У нас очень мало рыцарей, равных ему. Сарацины его боятся. Если как следует на него надеть намордник, Рено может быть полезен. — Король возвысил голос: — Носильщики! Отнесите меня в постель. Я должен отдохнуть. Завтра выступаем на Иерусалим. Пора разобраться с Ги, моей сестрой и этой змеей Ираклием.

***

Декабрь 1183 года. Иерусалим

Колокола звонили, когда Джон шел через небольшой внутренний двор Храма Гроба Господня. Балдуин восстановил его в должности архидиакона, но Джон шел не на молитву. Ему предстояло выполнить другое поручение. На нем была кольчуга, а на поясе висел шестопер. За ним шагали десять сержантов во главе с Аэстаном.

Из внутреннего двора они прошли через зал в прихожую, откуда был вход во дворец патриарха. Дверь охраняли четверо рыцарей Гроба Господня; на их сюрко был вышит иерусалимский крест.

— Я пришел к патриарху, — сказал им Джон. Он протянул пергамент с королевской печатью внизу. — Дело государственной важности.

Стражники окинули взглядом документ и людей за спиной Джона. Они отступили и распахнули двери. Пол во дворце патриарха был устлан толстыми коврами, поглощавшими звук сапог Джона. В богатых гобеленах, висевших на стенах, поблескивали золотые и серебряные нити. В воздухе пахло ладаном. Джон поднялся по лестнице в личные покои Ираклия. У двери стояли еще двое стражников.

Джон предъявил пергамент.

— Прочь с дороги. Я по делу короля.

— Король здесь не имеет власти.

Рука Джона легла на шестопер.

— Прочь с дороги. — На этот раз это была угроза.

Стражники еще мгновение колебались, затем отошли в сторону. Джон вошел и застал Ираклия за столом. Он был в шелковых одеждах, распахнутых на груди. На коленях у него сидела пышногрудая юная блондинка в полупрозрачной хлопковой сорочке. Ее гогочущий смех оборвался при виде Джона.

— Что это значит? — потребовал ответа Ираклий.

— Король просит вас к себе.

— Я патриарх, а не какой-то слуга, чтобы…

Джон столкнул женщину с его колен и, схватив Ираклия за руку, оттащил от стола.

— Отпусти меня! — взвизгнул Ираклий, тщетно пытаясь вырваться из хватки Джона. — Я твой начальник!

Джон снял с пояса шестопер.

— Я буду только рад применить силу, чтобы заставить тебя пойти, Ираклий.

Патриарх перестал вырываться.

— В этом не будет необходимости. — Он запахнул одежды и чопорно зашагал к двери. Джон шел сзади. Сержанты окружили их.

От дворца патриарха до королевского дворца под ясным зимним небом было рукой подать. Сопровождение оставило их у дворцовых ворот, и Джон, взяв Ираклия под руку, провел его в большой тронный зал. Сводчатый зал был переполнен. Вдоль стен стояли стражники, перед ними — бароны и придворные. В центре зала стоял Ги с женой Сибиллой и братом Амальриком. Оба мужчины нервно переминались с ноги на ногу. Сибилла стояла неподвижно, высоко вскинув голову. На ней был облегающий кафтан, подчеркивавший ее стройную фигуру. Длинные рыжевато-каштановые волосы свободно ниспадали на спину, а глаза были подведены сурьмой.

Балдуин сидел на троне напротив Сибиллы. Он был в полном облачении: на плечах — подбитая горностаем мантия, на голове — корона Иерусалима. Серебряная маска скрывала его лицо. В правой руке он сжимал свиток. Рядом с ним был установлен второй трон, и на нем сидел его племянник, сын Сибиллы Балдуин. Болезненный ребенок тоже был в королевских одеждах и тонкой короне. За троном стояла Агнес, прямая и царственная. Раймунд, Жослен и Балиан стояли по бокам от нее, вместе с Петром, епископом Триполи, которого Балдуин назначил канцлером вместо Вильгельма.

Джон подвел Ираклия к Ги, а затем занял место за троном.

— Я привел Ираклия, ваша милость, — прошептал он слепому королю.

— Все в сборе? — спросил король.

— Предатели стоят перед тобой, — сказала ему Агнес.

— Тогда начнем. — Балдуин поднял свиток и швырнул его к ногам Амальрика. — Что это значит?

Коннетабль поднял свиток и развернул его. Его лоб в замешательстве сморщился.

— Я никогда не видел этого документа.

Стоявший рядом с ним Ги побледнел.

— Мой господин, я никогда не желал быть королем. Я…

— Молчать! Не желаю слышать твоего хныканья. Я прекрасно знаю, что этот заговор вынашивал не ты, Ги. Ты и твой брат слишком простодушны для такого предательства.

Ги поклонился.

— Благодарю, ваша милость.

Рядом с Джоном хихикнул Балиан.

— Это дело рук Ираклия и моей сестры, — сказал Балдуин.

— Это все Сибилла! — взвизгнул Ираклий. — Она спросила моего совета, как составить такой документ. Я лишь дал его ей, не более. Я готов поклясться на самом Животворящем Кресте.

— Что ты на это скажешь, сестра?

Сибилла посмотрела на брата свысока, скривив свой тонкий нос.

— Я — принцесса и наследница престола. Я не потерплю этого судебного фарса. Делай со мной что хочешь и покончим с этим.

— Хорошо. — Балдуин кхыкнул. — Амальрик, я считаю тебя невиновным. Ты храбрый человек. Если ты поклянешься служить мне верой и правдой, то останешься на своем посту коннетабля.

— Клянусь, ваша милость.

Балдуин повернул свои незрячие глаза в сторону патриарха.

— Ираклий, ты занимаешь свой пост по воле Божьей; не мне противиться Ему. Но чтобы доказать свою верность, Церковь Гроба Господня внесет пятьдесят тысяч безантов в казну на защиту Королевства. Джон уверяет меня, что у тебя есть эта сумма.

Ираклию стало дурно.

— Да, ваша милость.

— Ги де Лузиньян, — объявил Балдуин, — ты больше не регент.

— И кто же будет править? — с ухмылкой спросила Сибилла. — Ты, брат? Ты не король. Ты калека.

Серебряная маска скрывала выражение лица Балдуина, но его молчание выдавало гнев. Когда он наконец заговорил, его голос скрежетал, словно два камня терлись друг о друга.

— С этого момента мой племянник Балдуин будет править вместе со мной. Когда я умру, именно он наследует мне, а не ты, Сибилла.

— Ты не можешь этого сделать, брат! Высокий совет…

— …уже утвердил мой приказ.

— Но, ваша милость, — рискнул заметить Ги, — юный Балдуин — всего лишь шестилетний ребенок.

— Раймунд из Триполи будет регентом до совершеннолетия мальчика. Ты же, Ги, заберешь свою жену-интриганку и вернешься в Аскалон. Если кто-либо из вас появится в Иерусалиме без моего разрешения, я велю отрубить вам головы.

Сибилла еще мгновение сверлила брата взглядом, а затем высокомерие покинуло ее. Она рухнула на пол и зарыдала.

— Брат, прошу! Ради любви, что я питаю к тебе, не делай этого!

— Прибереги свои лживые слезы, сестра. Они меня не тронут.

Сибилла поднялась, слезы ее высохли, а лицо побагровело от ярости. Она указала на Агнес.

— Это твоих рук дело! Ты всегда предпочитала мне этого больного калеку. Ты за это заплатишь!

Она вылетела из зала. Ги последовал за ней.

— Неплохо прошло, — пробормотал Балиан.

— Не стоит недооценивать гнев Сибиллы, Балиан, — предостерегла Агнес. — В ней много от меня. Она опасна, опаснее тысячи сарацин.

Глава 6

Ноябрь 1184 года. Иерусалим

— Ваша милость, — тихо позвал Джон из дверного проема.

Свеча догорела, и хотя в окно уже начал пробиваться рассветный свет, в комнате оставалось темно. Он едва мог разглядеть короля. Балдуин сидел у ложа, на котором было уложено тело Агнес. Он ссутулился, положив голову матери на грудь, отвернувшись от Джона. Он не шелохнулся на голос Джона. Джон пересек комнату и коснулся его плеча.

— Ваша милость, пора.

Балдуин поднял голову. Впервые с тех пор, как очнулся от болезни, Джон видел его без серебряной маски. Скулы его резко выделялись над впалыми щеками, покрытыми красными язвами. На правой брови бугрился нарост, похожий на корявый корень. Нос его съежился и деформировался, левая ноздря была изъедена болезнью. Незрячие глаза короля покраснели от слез. Он повернул голову в сторону Джона и заговорил хриплым голосом:

— Когда-то я молился, чтобы освободиться от нее, Джон. Теперь она мертва.

— В этом нет твоей вины, ваша милость. Агнес потеряла много волос, а ногти ее пожелтели. Ее отравили.

— Зирних, — прошептал Балдуин название яда. — Я слишком хорошо знаю эти признаки. Это дело рук Сибиллы, я не сомневаюсь. Она — дитя своей матери.

— Что ты будешь делать?

— Аннулирую ее брак с Ги и отправлю ее в Европу. Возможно, Филипп Фландрский все еще захочет ее руки.

— Будет трудно аннулировать брак без патриарха. — Вместо того чтобы заплатить пятьдесят тысяч безантов, которых потребовал Балдуин, Ираклий бежал во Францию. Люди в доках Акры говорили, что видели, как он грузил на свой корабль сундуки, полные золота.

— Тем не менее это нужно сделать. Я недолго проживу, Джон. Я не хочу, чтобы Сибилла и ее муж-дурак плели интриги за трон, когда меня не станет. Я хочу, чтобы она была далеко. И нам нужен мир. — Балдуин протянул руку и нашел руку Джона. Рука короля была изуродована и покрыта белыми узелками. — Я посылаю тебя в Дамаск на переговоры с Саладином.

— В последний раз мы встречались с мечами в руках. Тебе следует послать другого.

— Я больше никому не доверяю. Вильгельм все еще в Риме. Раймунд должен остаться в Иерусалиме на случай моей смерти. Это должен быть ты, Джон. Окажи мне эту последнюю услугу.

Джон кивнул.

— Я не подведу тебя, ваша милость.

— Хорошо. Хорошо. — Балдуин снова повернулся к матери и нашел ее руку.

Солнце поднялось выше, и свет хлынул в окно, осветив ее, отчего ее светлые волосы засияли золотом. Агнес была прекрасна даже в смерти. Глядя на нее такой, Джону было легко вспомнить, почему он когда-то ее любил. Часть его, как он понял, любила ее до сих пор.

— Нам нужно идти, — сказал он, и голос его дрогнул от волнения. — Бдение окончено. Ее нужно отнести в церковь для погребения.

Балдуин кивнул. Он поцеловал руку матери.

— Если бы она не оберегала меня во время моей болезни, я бы, возможно, уже был мертв. В конце концов, она была рядом со мной.

— Была, ваша милость.

Балдуин откинулся в кресле.

— Носильщики!

В комнату вошли четверо мужчин и вынесли его. Когда они ушли, Джон наклонился и поцеловал Агнес в щеку. Она была на удивление холодной. Он смахнул слезу и зашагал из комнаты.

***

Январь 1185 года. Дамаск

Солнце, висевшее над холмами к западу от Дамаска, пылало, как раскаленное железо из кузницы, и тень Джона неслась впереди него, пока он вел своего мула во двор одного из караван-сараев за городом. Конюхи уже ухаживали за верблюдами и лошадьми каравана, к которому он присоединился. Он предпочитал путешествовать с сарацинами, а не с эскортом франкских сержантов, от которых были бы одни неприятности. Хрупкий мальчик не старше семи лет подошел, чтобы забрать мула Джона. Глаза ребенка расширились, когда Джон протянул ему серебряный денарий.

— Позаботься, чтобы ее вычистили, расчистили копыта, хорошо накормили и напоили, и получишь еще один, — сказал ему Джон по-арабски.

— Да, господин. — Мальчик поклонился и увел мула.

— Джуан!

Он обернулся и увидел Дамира, купца, собравшего караван. Тот был одет в дорогие шелка, но широкие плечи и грубые, в шрамах, руки говорили о его солдатском прошлом. Он улыбнулся и протянул ладонь. Джон примкнул к каравану в Акре, где заплатил Дамиру три денария. Остальную часть платы он должен был внести теперь, по прибытии на место. Джон достал из кошеля на поясе золотой безант и положил его на ладонь Дамира.

Дамир хотел было вернуть монету.

— Я не вор. Это слишком много.

— Оставь себе. — Ни для кого не было секретом, что щедрых путников стража каравана охраняет лучше. — Считай это благодарностью за то, что благополучно доставил меня в Дамаск. Надеюсь, мне найдется место в твоем караване и на обратном пути?

— Конечно. Мы выступаем через неделю.

— Тогда до встречи. — Джон направился к воротам.

— Ты куда? Оставайся с нами, Джуан. Сегодня мы празднуем благополучное прибытие.

— У меня дела в Дамаске.

— Тогда тебе стоит поторопиться. Городские ворота закрываются на закате.

Джон взглянул на солнце. Нижний край его уже касался холмов. Он покинул караван-сарай и быстро зашагал по тропе, что вела через сады. Апельсиновые деревья ломились от плодов, и их аромат наполнял прохладный вечерний воздух. Впереди виднелись Баб аль-Фарадис, или Врата Рая. Лишь верхушка их была освещена заходящим солнцем; нижняя часть тонула в тени. В тусклом свете, одетый в пыльный кафтан и куфию, Джон ничем не отличался от любого другого сарацина. Стражники у ворот даже не удостоили его взглядом. Едва он прошел, как услышал за спиной скрип закрывающихся створок. Муэдзины затянули призыв к молитве: «Аллаху акбар! Аллаху акбар! Аллаху акбар! Аллаху акбар! Ашхаду ан ля иляха илля-Ллах!»

Улицы наполнялись людьми, спешившими к великой мечети в сердце города. Джон смешался с толпой. Дворец находился рядом с мечетью. Он направился прямиком к стражникам, охранявшим мост через ров.

— Что тебе нужно? — потребовал ответа капитан стражи.

— Я посланник короля Иерусалима Балдуина. Я прибыл от его имени, чтобы говорить с аль-Маликом ан-Насиром Саладином.

— Король Балдуин, а? — Стражник резко хохотнул. — Следующий прием у Саладина во вторник. Тогда и приходи.

Джон сунул руку за пазуху кафтана, и стражники направили на него копья. Он медленно извлек свиток из тубуса, висевшего на шее, развернул его и протянул капитану. Свиток был исписан арабской вязью и скреплен королевской печатью. Лоб стражника сморщился, пока он, щурясь, разглядывал письмена. Джон догадался, что тот не умеет читать. Это было хорошо. Неграмотные часто питают почти суеверное уважение к писаному слову.

— Здесь сказано, что я — Джон из Тейтвика, настоятель аббатства на горе Сион, архидиакон Храма Гроба Господня и советник короля Балдуина. Я прибыл от его имени для переговоров с Саладином.

Капитан еще мгновение пялился на бумагу, прежде чем свернуть свиток и сунуть его за пояс.

— Проводите его внутрь. Я доложу малику.

Джона отвели в небольшую комнату рядом с дворцовой прихожей. Слуга принес ему воды и чашу с кубиками арбуза. После этого Джон долго никого не видел. Он мерил комнату шагами. Примет ли его Юсуф как друга или как врага? Наконец, чтобы успокоить нервы, Джон опустился на колени для молитвы. Единственная свеча, освещавшая комнату, уже оплывала в собственном воске, когда дверь наконец отворилась. Вошел Имад ад-Дин.

— Джон! Неужели это ты.

Джон обнял его. Он знал Имад ад-Дина с тех пор, как тот, еще молодым ученым, обучал Юсуфа истории и политике. Теперь у Имад ад-Дина были седые волосы и морщинистое лицо.

— Слишком долго мы не виделись, — сказал ему Джон. — Он примет меня?

— Я провожу тебя к нему.

Они пересекли дворец по залам, отделанным мрамором, и поднялись по лестнице в личные покои Юсуфа. У двери стоял на страже Сакр.

— Малик ждет, — сказал он Джону и распахнул дверь.

Юсуф сидел среди подушек в дальнем конце небольшой приемной. Джон едва узнал его. Щеки Юсуфа ввалились, волосы и борода были скорее седыми, чем черными. Под глазами залегли темные круги.

— Джон. — Голос его звучал устало. — Зачем ты пришел?

— Меня послал король Балдуин. Он желает мира между нашими королевствами.

— Но почему именно тебя? Он мог бы послать другого.

— Он выбрал меня, друг.

— Ты мне не друг. Ты выбрал свою сторону. Ты ясно дал это понять при Монжизаре.

— Я сохранил тебе жизнь.

— И спас Балдуина. Эта война могла бы уже закончиться. — Юсуф вздохнул. — Твой король и я — враги, Джон. Пока ты служишь ему, мы тоже враги.

— Но мы не обязаны ими быть.

— Ты ошибаешься.

— Возможно. — Джон решил зайти с другой стороны. — Вам нужен мир с нами, чтобы разобраться с Мосулом. — Он подождал ответа, но Юсуф молчал. — У меня приказ, Юсуф. Я не уеду без мира.

— Хорошо. — Юсуф возвысил голос. — Сакр!

Мамлюк тут же вошел.

— Отведи Джона в гостевые покои и позаботься, чтобы ему было удобно. Выставь стражу у его двери. Без моего позволения он никуда не выйдет. Он задержится у нас надолго.

***

Юсуф ехал через лагерь, раскинувшийся вдоль реки Барада к юго-востоку от города. Здесь стояли тысячи шатров: ровные ряды египетских мамлюков, яркие шатры эмиров, прибывших со своими воинами, и раскинувшиеся тут и там жилища из овечьих шкур, принадлежавшие бедуинам, которые присоединились к войску в надежде на добычу. Юсуф видел на горизонте еще одно племя бедуинов: они скакали к Дамаску, поднимая облако пыли. Сезон дождей закончился, и земли к востоку от города снова стали твердыми и сухими. Скоро настанет время выступать. В Алеппо Юсуф встретится с остальными своими людьми, включая эмиров Аль-Джазиры — Гёкбори, Нумана и Мухаммада.

Он осадил коня перед шатром из шафранно-желтого шелка. Навстречу вышел Эль Маштуб. Огромный воин широко улыбнулся, обнажив пожелтевшие от времени зубы. Он придержал стремя Юсуфа, помогая ему спешиться. Юсуф обнял его и поцеловал в обе щеки.

— Я рад, что ты приехал, друг.

— Я бы этого не пропустил. Жизнь в Баниясе скучна. Франки в Хунине месяцами не покидают свой замок. Боюсь, они растеряли весь свой боевой дух.

Разговор о Баниясе заставил Юсуфа подумать о Джоне. Они вместе брали этот город, еще во времена правления Нур ад-Дина. Джон все еще был заперт в своих покоях во дворце. Юсуф не видел его с тех пор, как тот прибыл более двух месяцев назад.

— Когда мы выступаем на Мосул? — спросил Эль Маштуб.

— Через две недели. Сегодня ты поужинаешь со мной во дворце.

— У тебя все еще тот повар, которого ты забрал из Алеппо? — Юсуф кивнул, и Эль Маштуб ухмыльнулся. — Тогда с превеликим удовольствием.

Юсуф поехал дальше, поприветствовав еще с полдюжины новоприбывших эмиров и шейхов, прежде чем вернуться во дворец. В прихожей его встретил Имад ад-Дин.

— Птица прилетела из Иерусалима, малик. — Секретарь понизил голос. — Король Балдуин мертв.

— Кто теперь правит в Иерусалиме?

— Юный племянник Балдуина коронован, регентом при нем Раймунд из Триполи. Что ты будешь делать, малик? Вторгнешься в Королевство?

— Я подумаю.

Юсуф вернулся в свои покои и застал там свою жену Шамсу. Она с детьми приехала к нему из Каира в прошлом месяце.

— Ты слышал? — спросила она.

Юсуф кивнул.

— В этом нет ничего удивительного. Балдуин болел много лет.

— Некоторые сочтут это знаком, раз он умер, когда у тебя наготове войско. Твои люди захотят напасть на Иерусалим.

Юсуф знал этот тон.

— Но?

— Если ты повернешь, чтобы напасть на Королевство, Изз ад-Дин вторгнется из Мосула. Он может взять Алеппо.

— Не с Селимом там.

— Даже твой брат не сможет победить превосходящие силы. Я знаю вести с севера не хуже тебя, муж мой. Изз ад-Дин заключил союз с сельджукским князем Джаханом Пехлеваном. Вместе они осадили твоего союзника, эмира Ирбиля. Если ты не выступишь против них, они двинутся дальше, чтобы взять Мардин и Нисибин, затем Сарудж и Эдессу. Эмиры Аль-Джазиры, что присягнули тебе на верность, присоединятся к ним. Следующим будет Алеппо.

Юсуф поцеловал ее в лоб.

— Я скучал по тебе, моя мудрая жена.

— Значит, ты пойдешь на Мосул?

— Возможно. Регент Раймунд жаждет начать свое правление с победы. Стоит мне пойти на Мосул, как франки ударят по Дамаску.

— Не ударят, если ты заключишь с ними мир.

Юсуф нахмурился.

— После Монжизара я поклялся изгнать франков со Святой земли.

— И ты это сделаешь, в свое время. Но нельзя сражаться на два фронта, любовь моя. Сначала нужно навести порядок в собственном доме, а уж потом браться за франков.

— Хм. — Юсуф подошел к окну и встал, скрестив руки на груди.

Шамса подошла и встала рядом. Она коснулась его подбородка и мягко повернула его лицо к себе.

— Я знаю, что ты зол на Джона, хабиби, но не позволяй гневу затуманить твой разум. Ты бы так же противился миру, если бы франки прислали другого посланника?

Юсуф открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Она была права.

— Ты знаешь меня лучше, чем я сам. — Он поцеловал ее, затем отстранился и возвысил голос: — Сакр! Приведи ко мне Джона.

***

У Джона вспотели ладони, пока он шел за стражником по дворцовым залам. Впервые за несколько месяцев он покинул свою комнату. Все эти дни он провел за чтением, глядя в окно и репетируя доводы в пользу мира. Надежда уже начала угасать, но теперь Юсуф вызвал его.

Они подошли к тронному залу. Стражник постучал и распахнул дверь. Юсуф сидел в той же позе, что и в прошлый раз.

— Твой король мертв, — сказал он, когда Джон сел.

Джон моргнул.

— Что? Когда?

— Вчера.

И его там не было. Джон почувствовал, как на грудь навалилась тяжесть. Ему следовало вернуться после первого отказа Юсуфа. Возможно, он мог бы что-то сделать.

— Однажды ты уже выбрал его, а не меня, Джон. — Юсуф посмотрел ему в глаза. — Я прошу тебя выбрать снова. Поступай ко мне на службу.

Джон покачал головой.

— Я дал клятву.

— Балдуину. Балдуин мертв.

— Я священник. Я давал клятву и Богу.

— Бог один, Джон. Я служу ему. Я веду его битвы.

— Война — не Божье дело. Я должен вернуться в Иерусалим. Да хранит тебя Аллах, друг. — Он встал.

— Ты сказал, что не уйдешь без мира.

Джон замер у двери.

— Мира? — Почему сейчас, когда Королевство наиболее уязвимо? Он вгляделся в лицо Юсуфа, но не нашел ответа. Лоб Джона прорезала складка. Когда Ги стал регентом, он отправил Рено в набег на Хиджаз. Возможно, Юсуф опасался подобного нападения и от Раймунда. Но зачем бояться франкской армии, если только… — Ты собираешься идти на Мосул.

— Возможно. Расскажи мне о новом короле. Правду, Джон.

— Юный Балдуин — болезненный ребенок. Вряд ли он доживет до совершеннолетия.

— А регент, Раймунд?

— Ты встречался с ним. Ты знаешь, что он достойный человек.

— Но хороший ли он воин?

— Ты не найдешь Королевство легкой добычей, пока он правит, если ты это имеешь в виду.

Юсуф посмотрел Джону в глаза.

— Еще один вопрос, Джон. Ответь мне правду; от этого зависит твой мир. Смогу ли я взять Иерусалим?

Джон открыл было рот, готовый солгать, но передумал. Он не мог обмануть Юсуфа. Они слишком хорошо знали друг друга.

— Да, ты можешь его взять. Но это будет стоить тебе очень дорого, и ты не сможешь его удержать, если тебе придется посылать людей на защиту Алеппо от эмира Мосула.

Юсуф кивнул. Он протянул лист бумаги.

— Что это?

— Перемирие, Джон. На четыре года.

Джон взял договор, прижал его к сердцу и поклонился.

— Шукран Аллах.

Юсуф покачал головой.

— Не благодари меня. Как только Мосул будет в моей власти, ничто не помешает мне обрушиться на Королевство. Когда четыре года истекут, я приду за Иерусалимом.

Глава 7

Ноябрь 1185 года. Мосул

У Юсуфа внутри все горело. На лбу выступил пот, и он стиснул зубы, присев над ночным горшком. Когда он закончил, то вышел из отгороженной части шатра, и слуга вошел, чтобы забрать горшок. Когда его выносили, Сакр заглянул внутрь и нахмурился.

— Малик…

Юсуф отмахнулся от его беспокойства. Мосул был почти его. Он не мог позволить себе слабость.

— Это ничего. Принеси воды и помоги мне с доспехами.

Сакр помог ему натянуть тяжелую кольчужную рубаху, а затем зашнуровал жилет из золоченой чешуи, который Юсуф носил поверх. Юсуф застегнул пояс с мечом, натянул шлем и вышел наружу. Утреннее солнце сверкнуло на его золоченом доспехе и позолоченном венце шлема. Важно было выглядеть по-царски, как бы скверно он себя ни чувствовал.

Шатер Юсуфа был разбит на невысоком хребте в двух милях к западу от Мосула. Шатры его хаскийи покрывали склон холма перед ним, а за ними лагерь простирался до самого города, до которого было не более полумили. По ту сторону города протекал Тигр, его воды отливали красноватым золотом. Отсюда высокие стены Мосула — того же пыльно-бурого цвета, что и земля вокруг — казались такими низкими, что их можно было перешагнуть. Эмир Изз ад-Дин был заперт за этими стенами. Его союзник, сельджукский князь Пехлеван, бежал, когда Юсуф переправился через Евфрат. После его отступления многие эмиры к востоку от Мосула перешли на сторону Юсуфа. Город был изолирован. В нем было вдвое меньше воинов, чем в войске Юсуфа. И все же после пяти месяцев осады он все еще стоял.

Слуга принес чашу с водой. Юсуф заставил себя выпить, хотя желудок все еще горел. Возможно, вода поможет погасить огонь. Отпивая, он наблюдал за работой катапульт, метавших обломки скал, взятые из развалин на холмах за Тигром. Катапульты били днем и ночью, но наносили мало вреда. Изз ад-Дин посылал вылазки, чтобы отогнать саперов Юсуфа, прежде чем те успевали подобраться достаточно близко, чтобы сделать подкоп под стены. Юсуфу придется морить город голодом. Он хорошо представлял, как, должно быть, страдают люди. Будучи молодым эмиром, Юсуф провел четыре месяца в осаде в Александрии. Он все еще помнил сосущий голод в животе. Со временем он стал такой неотъемлемой частью его самого, что он почти перестал его замечать.

Юсуф опустил чашу, заметив суету на вершине ближайших ворот. Вспыхнули на солнце шлемы — к стражникам присоединялись новые воины. Из рядов людей, которых Юсуф выставил наблюдать за воротами, донесся звук рога. Мгновение спустя ворота отворились. Воины Юсуфа быстро выстроились в линию, чтобы отразить натиск возможной вылазки. Внизу, у подножия холма, лагерь ожил: воины бросали завтрак, хватаясь за мечи и копья. Эль Маштуб галопом взлетел на хребет и соскользнул с седла перед Юсуфом.

— Малик, ворота!

— Вижу, — спокойно ответил Юсуф. — Иншаллах, Изз ад-Дин окажется настолько глуп, чтобы напасть. Ты поведешь против него египетские полки. Когда враг бросится в атаку, держи центр и пошли фланги, чтобы отрезать их от города.

— Слушаюсь, малик.

— И проследи, чтобы стража у других ворот была начеку. Это может быть лишь обманный маневр перед основной атакой в другом месте.

Эль Маштуб вскочил в седло и, выкрикивая приказы, ускакал прочь. Юсуф снова обратил свой взор на ворота. Если это и была вылазка, то люди Изз ад-Дина не торопились. Элемент внезапности был давно упущен. Наконец, выехало два десятка всадников. Даже с такого расстояния Юсуф видел, что трое в центре — не солдаты. На них не было доспехов, которые бы отражали утреннее солнце. Посланники. Ворота за ними захлопнулись.

Юсуф повернулся к одному из дюжины гонцов, состоявших при нем. Это были молодые мамлюки, отобранные за быстроту скачки и способность точно запоминать его приказы.

— Передай Эль Маштубу, чтобы был начеку, — сказал ему Юсуф. — Это может быть какая-то уловка.

Гонец кивнул и бросился к своему коню.

— Вы четверо, позовите Гёкбори, Нумана, Мухаммада и Имад ад-Дина ко мне в шатер. А ты, проследи, чтобы посланников Изз ад-Дина проводили сюда. Сакр, приготовь еду и питье для наших гостей.

Юсуф вошел в свой шатер и сел на походный стул. Первым вошел Имад ад-Дин, а вскоре за ним прибыли и эмиры. Гёкбори все еще грыз жареную куриную ножку. Мухаммад был безупречно одет в шелковые одежды изумрудно-зеленого цвета, украшенные цветочным узором из серебра. Нуман вперевалку вошел последним, в той самой одежде из грубой кожи и запятнанной кольчуге, которую, казалось, никогда не снимал. Все трое присоединились к Имад ад-Дину, встав по обе стороны от стула Юсуфа.

— Думаешь, с них хватит, малик? — спросил Гёкбори.

— Иншаллах, — сказал Мухаммад. — Осады — дело утомительное.

— И дорогое, — добавил Имад ад-Дин. — Каждый день обходится в тысячи динаров на еду и жалованье твоим мамлюкам, малик. Даже казна Египта когда-нибудь опустеет.

— Казна Изз ад-Дина полна золота, — сказал Нуман. — Когда город падет, у нас будет все, что нужно.

— Малик. — В шатер вошел Сакр. — Изз ад-Дин прислал свою жену, хатун Асму умм Арслан, и двух ее старших дочерей.

Сакр откинул полог шатра, и женщины вошли. Обе дочери были одеты в белые кафтаны — символ чистоты, указывающий на их девственность, — и носили никабы, скрывавшие все, кроме глаз. Жена Изз ад-Дина, Асма, была в одеждах из желтого шелка, и лицо ее было открыто. Это была привлекательная женщина с сияющими золотистыми глазами, в уголках которых наметились «гусиные лапки». В ее волосах не было ни единой седой пряди, а лицо было круглым. Она, по крайней мере, не страдала от нехватки еды во время осады. Она смело встретила взгляд Юсуфа.

— Ахлян ва-сахлян, — приветствовал их Юсуф. Он указал на расставленную еду. Таково было гостеприимство, подобающее любым гостям. — Садитесь. Ешьте и пейте.

— Шукран Аллах, малик, — сказала Асма. — Твой прием — честь для нас.

Она села первой, за ней последовали дочери. Каждая откусила по маленькому кусочку хлеба и сделала глоток воды, затем отставила еду в сторону.

— После месяцев в окружении одних лишь воинов, — сказал Юсуф Асме, — радостно взирать на такую красоту, какой обладаете вы и ваши дочери. Это все равно что найти оазис в пустыне.

Юсуфа больше заботило их послание, чем их внешность, но определенные формальности нужно было соблюсти.

— Я вижу, твоя слава учтивого человека так же заслуженна, как и твоя слава воина, малик. Надеюсь, твоя слава милосердного правителя столь же обоснованна.

Это было хорошо сказано. Эта Асма была умна.

— Те, кто признает свои ошибки и принимает мой суд, всегда найдут во мне милосердие, — сказал он ей.

— Тогда я молю о милости для народа Мосула. Они ничем тебя не оскорбили, но именно они страдают от этой осады больше всех. Зерно на вес золота. Людей убивают за каравай хлеба. Сотни голодающих детей просят милостыню на улицах. Будь милосерден, малик. Если не снимешь осаду, то хотя бы пришли еды для нашего народа.

Еды, которая, без сомнения, пойдет на прокорм солдат Изз ад-Дина.

— Если твои люди хотят еды, им нужно лишь открыть мне ворота.

Асма покачала головой.

— Наш народ прежде всего предан. Они никогда не предадут Изз ад-Дина.

— Посмотрим, хатун. Говорят, голодное брюхо не знает преданности.

Глаза Асмы сузились. Когда она заговорила снова, в ее голосе прорезались гневные нотки.

— Ты называешь себя слугой ислама, малик. Почему же тогда ты здесь, на востоке, сражаешься со своими братьями, когда враг далеко на западе, в Иерусалиме?

— Ты прекрасно знаешь, почему я здесь. Я не могу сражаться с франками, пока боюсь ножа в спину, стоит мне повернуться.

— Ты прикрываешь свои амбиции красивыми словами. Если все, чего ты ищешь, — это обезопасить свои границы, то заключи мир с Мосулом. Не разрушай его.

Наконец, они подошли к сути дела. Юсуф кивнул, предлагая ей продолжать.

— Изз ад-Дин предлагает десятилетнее перемирие. Мои дочери выйдут замуж за твоих сыновей. Ты освободишь эмиров к востоку от Мосула от их клятв тебе. Взамен Изз ад-Дин позволит тебе сохранить земли на западе.

Юсуф изогнул бровь.

— Он позволит мне? Он не может мне помешать. Я не ищу перемирия, хатун. Я пришел за Мосулом, и он будет моим.

Одна из дочерей всхлипнула. Она начала громко плакать. Другая присоединилась. Юсуф едва сдержал улыбку, настолько прозрачной была уловка. Сама Асма сделала вид, что утирает слезу.

— Ты оставишь нас ни с чем? — потребовала она ответа, и голос ее задрожал. — Ты убьешь своих братьев-мусульман? Ты обречешь моих дочерей на жизнь в нищете, сделаешь их шлюхами своих солдат? Я вижу, что легенда о твоем благочестии — ложь. Ты не человек Божий.

Юсуф мягко улыбнулся. Он тоже умел играть в эту игру.

— Я не желаю вреда твоим добрым дочерям, хатун.

— Тогда ты заключишь мир?

— Если Изз ад-Дин преклонит передо мной колени как мой подданный, я дарую ему жизнь и пощажу его воинов и народ Мосула. Я отдам твоему мужу в правление провинцию Синджар.

— Синджар? — Асма произнесла это слово так, будто оно оставило во рту дурной привкус. Она поднялась, и ее дочери последовали ее примеру. — Изз ад-Дин — потомок великого Имад ад-Дина Занги. Он никогда не склонится перед таким курдом, как ты.

— Тогда он умрет, и Мосул падет. Когда этот день настанет, даже слезы твоих дочерей тебя не спасут. Иди и скажи это своему мужу.

***

Юсуф сгорбился под плащом, выезжая из лагеря для вечернего осмотра стражи. Осада длилась уже семь месяцев, и пришла зима. Тяжелый мокрый снег скапливался на капюшоне его плаща, а конь взбивал грязь, забрызгивая ноги Юсуфа. «Может, в Мосуле и голодают, — размышлял Юсуф, — но у них хотя бы есть крыша над головой». Он едва помнил, когда в последний раз был в тепле. Казалось, зимний холод проник в самые кости. А боль в животе стала хуже, чем когда-либо. Сегодня был последний день Рамадана; возможно, когда ежедневный пост закончится, ему станет лучше. Он взглянул на Сакра, который сидел прямо, с непокрытой головой. Казалось, он не замечал холода. Эх, снова стать бы молодым.

Сквозь снежную пелену впереди Юсуф разглядел ряды мамлюков. Стража, выставленная у самых северных ворот Мосула, вытянулась по стойке «смирно» при его приближении. Он знал, что воинам приходится хуже, чем ему. Некоторые дрожали от холода, сжимая копья. Они опустились на колени в грязь, когда он проезжал мимо.

— Сакр, — позвал Юсуф, — пошли гонца в лагерь. Пусть повара приготовят горячий суп и принесут его страже.

— Слушаюсь, малик.

Юсуф поехал дальше, к следующему дозору. Огонь в животе разгорался все сильнее. Он почувствовал внезапный, острый укол боли, словно в живот вонзили раскаленную кочергу. Он спешился и упал на четвереньки в грязь, и его сильно вырвало. Рвота была красной от крови.

Сакр тут же оказался рядом.

— Вам дурно, малик? Я позову лекарей.

Юсуф отмахнулся.

— Оставь меня. — Он попытался встать, но голова его кружилась, а ноги ослабли. Он рухнул и перекатился на спину. Последнее, что он помнил, было прикосновение мокрого снега к его горячим щекам. А потом мир померк…

Он не знал, как долго был без сознания, но через какое-то время к нему пришли видения. Он увидел своего сына, аль-Салиха, еще младенцем, ползущим к нему из темноты. Младенец превратился в мужчину, державшего золотой меч с широким, изогнутым клинком. Когда он заговорил, голос аль-Салиха был глухим и холодным, голосом мертвеца. «Мести, отец. Я жажду мести». Он взмахнул клинком, и Юсуф отпрыгнул в сторону. Теперь он был в доспехах, с мечом в руке. Он встретил следующий удар сына и отразил его. Юсуф нанес ответный удар, и его клинок распорол живот аль-Салиха. Крови не было.

Аль-Салих снова напал, рубя сверху вниз. Юсуф уклонился от удара и пронзил сына мечом. Аль-Салих рассмеялся глухим смехом, похожим на стук костей. «Ты не можешь убить меня, отец. Я уже мертв». Он протянул к Юсуфу руки, и когда они сомкнулись на его горле, аль-Салих превратился в свою мать, Азимат. Юсуф оттолкнул ее, но она снова набросилась, царапая его лицо длинными ногтями. Ее рука снова сомкнулась на его горле и начала сжиматься. Юсуф схватил ее за руки и попытался их оттащить, но хватка ее была железной. Он отчаянно задыхался.

— Я знаю, — прохрипела она. — Я знаю, что ты сделал.

Плоть на ее руках начала разлагаться в его ладонях. Лицо ее стало серым, кожа сползала, обнажая белую кость.

— Я знаю!

Ее пальцы сжимались все сильнее и сильнее, выжимая из него последний воздух. Он снова погрузился во тьму.

***

Январь 1186 года. Харран

Юсуф очнулся в тусклой комнате. Он лежал в мягкой постели, а над ним на потолке плясали тени, отбрасываемые свечой, что мерцала на прикроватном столике. Он попытался позвать слугу, но издал лишь сдавленный хрип. В горле было невыносимо сухо. Он попытался встать, но снова рухнул на пуховую перину, голова его кружилась. Он услышал голоса и повернул голову, найдя взглядом дверь. Она была открыта. Снаружи он увидел смутные фигуры, говорившие приглушенными голосами.

— Его нельзя тревожить, — сказал один. Голос был незнакомый. — Ему нужен покой, чтобы оправиться.

— Да, — согласился другой чужой голос. — Еще снадобья, чтобы притупить боль и дать ему уснуть.

— Он и так проспал достаточно. — Это был Селим. Что он здесь делает? Он же должен быть в Алеппо. — Пока мой брат прикован к постели, заговорщики хотят отнять у него и его детей царство. Я должен с ним поговорить. Сделайте все, что угодно, но разбудите его.

— Я не смею, — возразил один из лекарей.

— Пусть… — сумел прохрипеть Юсуф. Слова словно когтями продирались из горла. — Пусть. Войдет.

— Брат! — Селим вошел и опустился на колени у ложа Юсуфа. Он оглянулся на лекарей. — Немедленно принесите воды.

Один из лекарей вошел с чашей. Это был коренастый мужчина с орлиным носом и черной бородой с несколькими седыми прядями. Он показался Юсуфу знакомым, но он не мог вспомнить, где его видел. Это было неважно. Он взял чашу и жадно выпил. Когда он заговорил снова, это далось ему легче.

— Где я?

— В Харране. Твои люди принесли тебя сюда четыре недели назад.

— Четыре недели? А что с Мосулом?

— Осаду сняли. Я прибыл из Алеппо, как только смог.

— Я слышал, как ты говорил. О каких заговорах идет речь?

Селим взглянул на дверь.

— Лучше поговорить наедине. Я знаю место, где нас не подслушают.

Юсуф кивнул.

— Помоги мне встать.

Селим подложил руку под спину Юсуфа и помог ему сесть. Юсуф посмотрел на свои ноги. Под льняной туникой они были до невозможности худы. Он поднял костлявую руку и осмотрел ее.

— Поначалу ты ничего не мог удержать в себе, — сказал ему Селим. — Ты сильно исхудал, прежде чем лекарям удалось влить в тебя хоть немного бульона. Хочешь есть?

— Позже. — Юсуф попытался встать, но мир поплыл перед глазами. Он оперелся на плечо брата, и Селим помог ему подняться. — Я хочу поговорить и с Имад ад-Дином. Пусть придет с пером и бумагой.

— Вы слышали малика, — сказал Селим лекарям. — Позовите его секретаря.

Селим помог Юсуфу пройти по коридору в комнату без окон. Он усадил Юсуфа на стул. Юсуф сидел, сгорбившись, и пил воду из чаши, пока не пришел Имад ад-Дин.

— Я так рад видеть тебя в добром здравии, малик. Аллах услышал мои молитвы.

— Закрой дверь, — велел Селим. Он снова повернулся к Юсуфу. — Слухов о твоей смерти оказалось достаточно, чтобы швы, скрепляющие твое царство, начали трещать, брат. Твои эмиры спешат укрепить свое положение или приумножить владения. Хуже всех наш двоюродный брат Насир ад-Дин. Похоже, ему мало Хомса. Он договорился захватить Дамаск после твоей смерти.

— Ты уверен в этом? — прохрипел Юсуф. Он знал, что Насир ад-Дин склонен к излишествам, но не считал его предателем.

— Похоже, он затаил на тебя обиду. Мне передали, будто он говорил, что ты обращался с ним хуже, чем с последним из своих эмиров.

— Я сохранил ему жизнь, когда мог бы повесить, — прорычал Юсуф. — Расскажи мне об этом заговоре.

— Один из тех, кого он пытался подкупить, рассказал аль-Мукаддаму, а тот сообщил мне. План состоял в том, чтобы эмиры Дамаска взяли в заложники твоего сына аль-Азиза. Насир ад-Дин тогда правил бы как регент. От мальчика должны были избавиться до его совершеннолетия.

— Моя собственная семья восстает против меня. — Юсуф покачал головой и посмотрел на Имад ад-Дина. — Напиши аль-Мукаддаму в Дамаск. Пусть раздаст милостыню в честь моего выздоровления. Пяти тысяч динаров должно хватить, чтобы напомнить народу, кто их законный правитель. Селим, ты вернешься в Каир.

— Но, брат…

— Ты достаточно сделал на севере. Если в Дамаске неспокойно, то и в Каире будет так же. Египет — ключ к моему царству. Ты нужен мне там. По пути на юг разберешься с Насир ад-Дином. Наш племянник питает слабость к вину. Это его и погубит, если он не будет осторожен.

— Я понимаю, брат.

— Хорошо. А теперь ступайте; у вас обоих много дел. Принесите мне еды и позовите Эль Маштуба, Гёкбори и Нумана. Я должен готовиться к возвращению в Мосул.

Имад ад-Дин нахмурился.

— Так скоро, малик?

— Мои враги и союзники сочтут меня слабым после болезни. Если я не докажу им обратного, эмиры Аль-Джазиры начнут снова переходить на сторону Изз ад-Дина. Мосул ускользнет из наших рук. Этого нельзя допустить. Я выступлю в течение двух недель. Демонстрации силы может быть достаточно, чтобы заключить мир.

— Мир, брат? Я думал, ты решил взять Мосул.

— И Аллах указал мне на мою ошибку. Жена Изз ад-Дина назвала меня безбожником, и Аллах покарал меня. Я больше не буду воевать с братьями-мусульманами. Пришло время обратиться к королевству франков. А теперь ступайте.

Имад ад-Дин открыл дверь. Селим пропустил его, затем закрыл дверь и снова повернулся к Юсуфу.

— Я должен сказать тебе еще кое-что. Твоя жена Азимат была замешана в заговоре с целью посадить Насир ад-Дина на трон Дамаска.

В сознании Юсуфа всплыл образ: Азимат, мертвая, с холодными руками, сжатыми на его горле. Он содрогнулся.

— Ты уверен?

Селим кивнул.

— Она утверждает, что ты убил ее сына.

В животе у Юсуфа снова зажгло. Он сказал ей, что аль-Салиха убил Изз ад-Дин. Как она узнала правду? Хашашины клялись хранить тайну. Юсуф выпрямился. Лекарь! Он вспомнил, где видел это лицо.

— Лекарь, что лечил меня, тот, с орлиным носом, приведи его ко мне.

— Если тебе дурно, может, тебе стоит прилечь, брат.

— Я в порядке. Делай, что я говорю.

Лекарь вошел и закрыл за собой дверь.

— Малик.

— Рашид ад-Дин Синан, — приветствовал его Юсуф, и глава хашашинов поклонился. — Ты далеко от Масиафа. Так озабочен моим здоровьем?

— Да, малик. Ты был добрым другом моему народу, но не это привело меня сюда. Я пришел извиниться.

— Азимат.

Синан кивнул.

— Как она узнала правду?

— Она упрямая женщина. Она пытала и подкупала дворцовую стражу, пока не нашла виновного. Он служил в личной охране аль-Салиха.

Юсуф нахмурился.

— Хашашины клянутся хранить тайну.

— Да, но мы всего лишь люди. Мои фидаи никогда бы не поддались пыткам, но Азимат — красивая женщина. Она бывает весьма убедительна.

— Понимаю. Где сейчас этот человек?

— Мертв. Что до твоей жены… Вот поэтому я здесь — чтобы узнать твою волю.

Юсуф встретил темный взгляд убийцы.

— Ты сам навестишь ее. Предатели должны быть наказаны.

***

Март 1186 года. Мосул

Юсуф сидел в своем шатре и ел из миски вареную пшеницу. Это и жидкий куриный бульон были всем, что позволял ему Ибн Джумэй. Лекарь прибыл из Дамаска две недели назад. Он также заставил Юсуфа прекратить свои ежедневные обходы стражи. Так что Юсуфу приходилось довольствоваться ожиданием в шатре, пока его войско осаждало Мосул. Он повернулся к Имад ад-Дину, который сидел напротив и разбирал полученную за день переписку.

— Что у тебя для меня?

Имад ад-Дин поднял два письма.

— Письмо от твоего брата и еще одно от предводителя хашашинов, Рашида ад-Дина Синана.

— Начни с брата.

Имад ад-Дин сломал печать и пробежал глазами письмо.

— Твой двоюродный брат Насир ад-Дин мертв. По-видимому, он умер от пьянства. — Юсуф знал правду. Согласно его приказу, Селим утопил Насир ад-Дина в бочке с вином. — Его сын — мальчик по имени Ширкух, как твой дядя, — станет его преемником.

Юсуф отставил миску. Месть не принесла ему радости. Она отбила у него аппетит. Он протянул руку.

— Письмо от Старца Горы я прочту сам.

— Слушаюсь, малик.

Имад ад-Дин передал письмо. Юсуф сломал печать и прочел: «Приветствую аль-Малика ан-Насира от твоего друга и союзника Рашида ад-Дина Синана. С прискорбием сообщаю вам, что ваша жена, Азимат, скончалась от сердечного приступа. Она умерла быстро. Без мучений». Юсуф перестал читать. Он почувствовал внезапное жжение в груди, к горлу подкатила желчь. «Я лишь сделал то, что должен», — напомнил он себе. Он бросил письмо в жаровню с углями, стоявшую рядом для тепла. Он смотрел, как оно горит, прежде чем повернуться к Имад ад-Дину.

— Азимат умерла. Раздай милостыню в ее память и проследи, чтобы ее гробница была подобающе великолепной. Не жалей расходов. На этом пока все.

Имад ад-Дин удалился без единого слова. Юсуф поднялся и зашагал по шатру. Ноги его ослабли. Было ли это последствием долгой болезни? Или смерть Азимат? Он пытался вспомнить ее лицо таким, каким увидел его впервые, когда был еще юношей, только что прибывшим ко двору Нур ад-Дина. Но перед глазами стоял лишь труп, явившийся ему во сне.

— Малик! — позвал Имад ад-Дин, снова войдя в шатер.

— Что еще? — рявкнул Юсуф.

— Изз ад-Дин. Он желает говорить с тобой.

— Он здесь?

— Он ждет у стен города.

Юсуф вышел и посмотрел в сторону Мосула. У западных ворот сидел всадник, окруженный сорока пешими воинами. Юсуф возвысил голос:

— Коня мне! Сакр, готовь стражу.

Юсуф выехал из лагеря в центре отряда из пятидесяти мамлюков. Он подал им знак остановиться, когда до Изз ад-Дина оставалось еще сто ярдов.

— Дальше я поеду один.

Воины Юсуфа расступились, и он проехал сквозь их строй. Изз ад-Дин выехал ему навстречу. Двое мужчин остановились всего в нескольких футах друг от друга. Изз ад-Дин был на десять лет моложе Юсуфа, красивый мужчина с тонкими чертами лица и без единого седого волоса в длинных локонах. Он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

— Ас-саляму алейкум, Саладин. Рад наконец встретиться с тобой.

— Ва-алейкум ас-салям.

Глаза Изз ад-Дина сузились, когда он рассмотрел Юсуфа поближе.

— Я слышал, ты был болен, малик. Благодарю Аллаха за твое выздоровление.

— Я пришел не для того, чтобы обмениваться лестью и любезностями, Изз ад-Дин. Говори, зачем пришел.

— Что ж. Война между нами стоила нам обоим многого. Сколько еще ты готов потерять, чтобы взять Мосул?

Изз ад-Дин был гордецом. Признание того, что Мосул в конце концов падет, было самым близким к предложению мира, на что Юсуф мог рассчитывать.

— Мне нужны твои люди, — сказал он эмиру Мосула, — а не твой город. Признай меня своим сюзереном, плати дань и пошли своих людей сражаться со мной против франков, и ты сохранишь Мосул.

— Мосул и земли к северу и востоку от него.

Юсуф кивнул.

— Тогда я твой человек, малик. — Эмир Мосула спешился и взялся за стремя Юсуфа.

Юсуф сошел с коня и обнял его, обменявшись ритуальными поцелуями.

— Мы братья, Изз ад-Дин. Теперь франки будут трепетать перед нами.

Глава 8

Апрель 1186 года. Иерусалим

Джон отложил пергамент на стол и потер глаза. Он прибыл в Храм Гроба Господня еще до восхода солнца после поздней ночи в аббатстве на горе Сион. Келарь аббатства — жилистый, беззубый старик, который был в обители задолго до прибытия всех остальных братьев, — умер посреди стиха во время утрени. Выбрать нового келаря оказалось непросто. У приора, казначея и ризничего были свои кандидаты. Джон понимал, что выбирать между ними не стоит. Это лишь наживет ему врагов среди тех, чьих кандидатов он отвергнет. В конце концов, он выбрал повара. Тот был честным человеком и ужасным кулинаром. Сделав его келарем, Джон избавит братьев от его стряпни.

Джон снова взял пергамент и вгляделся в ряды цифр. В них были записаны ежемесячные доходы церкви: овцы, шерсть и зерно с их земельных владений; монеты, пожертвованные верующими или вырученные от продажи паломнических значков; еще золото и серебро от лавок, мельниц, пекарен и рынков, которыми церковь владела в Иерусалиме; и деньги, присланные благочестивыми заморскими правителями, которые не могли сами приехать в Святую землю. После бегства Ираклия Джон управлял церковью. Больше не будет денег, потраченных впустую на шелковые рясы и дорогие благовония. Он посмотрел на сидевшего напротив казначея. Это был дородный мужчина с отвисшими щеками и бровями, густыми, как живая изгородь.

— Всего сорок семь овец?

— Лето было жестоким, архидиакон. Пастухам пришлось зарезать большую часть своих стад, иначе они бы их потеряли.

— Понимаю. — Джон бросил последний взгляд на цифры и отложил их в сторону. — Зерно на склад. Десять овец отложи на праздник Успения. Остальных продай на рынке, и шерсть тоже. Половину монет пусти на закупку провизии. Келарь может действовать по своему усмотрению, но мне нужны продукты длительного хранения. Остальное пойдет на наем новых сержантов. — Храм Гроба Господня был обязан поставлять королю тысячу воинов, но уже несколько лет этого не делал. Джон намеревался это исправить.

Лоб казначея сморщился, сведя вместе его густые седые брови.

— А как же каноники, архидиакон? Им пора выплачивать ежемесячное содержание.

Джон нахмурился. Каноникам было бы мало проку от этих денег, будь они мертвы. Но он знал, что задерживать им плату не стоит. Можно и с ножом в животе проснуться.

— Выплати.

— Крыша часовни Святой Елены протекает.

— Разберемся с этим позже.

— На прошлой неделе в трапезной разбились две тарелки, а из… пропали две ложки.

— Позже. Все это позже. Нам нужны солдаты, а не ложки. Что-нибудь еще?

— Нет, архидиакон.

— Тогда ты свободен.

Джон накинул плащ и вышел из двери раньше казначея. Он покинул резиденцию архидиакона и вышел на улицу к югу от храма как раз в тот момент, когда солнце поднялось над позолоченной крышей Храма на горе. Джон пошел в другую сторону, мимо свиного рынка и на юг, ко дворцу. Стража у ворот расступилась перед ним. Он вошел и направился в канцелярию, большую комнату, где главенствовал дубовый стол. Полки вдоль стен прогибались под тяжестью бумаг и фолиантов. Джон сел в деревянное кресло, сиденье которого было сильно потерто от долгого использования. На столе лежала стопка корреспонденции. Джон первым делом проверил голубиную почту. Он развернул письмо из Триполи, в котором сообщалось о набегах бедуинов в сельской местности. Следующее сообщение было из Аскалона. Ги нанимал наемников, собирал армию. Джон потянулся за еще одним из туго свернутых клочков бумаги. Этот был от шпиона в Алеппо. Джон прочел его и немедленно отправился в королевские покои.

— Король принимает? — спросил он у стражника у двери.

Стражник кивнул.

— С ним регент Раймунд.

Джон прошел через приемную в спальню короля. Утренний солнечный свет косо падал через открытое окно, освещая юного Балдуина, который лежал в постели под тонкой льняной простыней. Королю было девять лет, и он был мал для своего возраста. Он был бледен, как свежеостриженная шерсть, а щеки его горели лихорадочным румянцем. Балдуин всегда был болезненным, и с тех пор, как стал королем чуть больше года назад, ему стало только хуже. Лекари опасались, что он не доживет до своего десятого дня рождения. По их совету, он скоро должен был переехать в Акру. Была надежда, что влажный морской воздух погасит огонь в его легких.

Раймунд сидел на стуле у кровати. Лоб регента был изрезан морщинами, а спина сгорблена, словно он нес на себе всю тяжесть Королевства. Джон собирался сделать эту ношу еще тяжелее. Он протянул Раймунду донесение. Губы регента шевелились, пока он читал.

— Клянусь его ранами, — прошептал Раймунд. Он скомкал бумагу в руке. — Теперь начнется.

— Что… — Балдуин зашелся приступом кашля. Он сжал простыни в кулаках, пока его грудь содрогалась. Кашель утих, и Балдуин сплюнул кровавую мокроту на платок. — Что начнется, дядя?

— Изз ад-Дин, эмир Мосула, преклонил колено перед Саладином. Сарацинские царства объединены.

«А мы — нет». Ги и Сибилла собирали в Аскалоне армию, чтобы захватить трон после смерти Балдуина. Балиан д’Ибелин и Реджинальд Сидонский собирали свои собственные войска, чтобы отстаивать права сестры Сибиллы Изабеллы и ее мужа Онфруа. На горизонте маячила гражданская война.

Глаза юного Балдуина расширились.

— Что нам делать, дядя?

— Я разберусь с этим, ваша милость. Вам нужно отдыхать. Вам понадобятся силы в грядущие дни. — Раймунд встал и задернул шторы.

— Если Саладин вторгнется, я смогу сражаться? — спросил Балдуин. — У меня будут свои доспехи?

— Конечно, ваша милость. И свой меч тоже. А теперь спи.

Джон последовал за Раймундом в приемную и закрыл за собой дверь. Раймунд подошел к боковому столику и налил себе чашу вина.

— Это дурные вести, Джон. Мы должны навести порядок в собственном доме до истечения перемирия с Саладином. — Он сделал большой глоток. — Я должен вырвать зубы у Ги, и у Онфруа тоже.

— Обнародуй указ Балдуина.

Перед смертью старший Балдуин составил указ, гласивший, что если юный Балдуин умрет без наследника, Раймунд будет править как регент до тех пор, пока Папа и короли Франции и Англии не решат спор между Сибиллой и Изабеллой.

Раймунд покачал головой.

— Лучшего способа развязать гражданскую войну и не придумаешь. Если я обнародую указ, бароны решат, что я сам мечу на трон.

— Нужно что-то делать. Мальчик долго не проживет. Ты это знаешь не хуже меня.

— Я созову Высокий совет, и пусть бароны решают. Они выберут Онфруа и Изабеллу.

— Не им это решать. Воля Балдуина ясна.

— Балдуин мертв, Джон. Будь он жив сейчас, он мог бы думать иначе.

— Мы этого никогда не узнаем. Онфруа нет еще и двадцати, и единственную свою битву он проиграл. Если нам предстоит столкнуться с Саладином, Королевству нужна сильная рука. Балдуин это знал. Он написал указ, чтобы выиграть нам время. Пока короли Англии и Франции будут решать, Онфруа сможет научиться править, а ты — защищать Королевство.

Раймунд поморщился. Он осушил свою чашу.

— Я никогда не стремился к власти, но, черт возьми, ты прав, Джон. Королевство нуждается во мне. Тем более не стоит обнародовать указ. Сейчас не время раскрывать карты. Мы должны выждать, и когда придет момент, ударить по Сибилле и Изабелле, прежде чем они нанесут удар нам.

***

Август 1186 года. Акра

— Адское пламя, — пробормотал Раймунд. Он и Джон ехали вдоль поросшего деревьями ручья во главе пятисот сержантов. — Адское пламя! Будь проклят этот день!

Его возглас спугнул стайку воробьев с ближайшего дерева.

— Спокойно, Раймунд. Поминать имя Господа всуе — тяжкий грех.

— Что еще может сделать Господь, Джон? Саладин правит Мосулом. Два короля умерли меньше чем за год. — Он покачал головой. — Темные времена.

Это был не первый раз за время пути из Иерусалима в Акру, когда Раймунд давал волю своим мрачным мыслям. Джон не отвечал. Он не знал, чем утешить своего спутника. Юный король Балдуин умер три дня назад. Раймунд и Джон немедленно выехали в Акру. Они ехали, чтобы отдать последние почести и забрать тело для погребения в Храме Гроба Господня. Что еще важнее, они должны были взять под контроль город, а также забрать корону и королевскую печать. Без них Сибилле или Изабелле было бы трудно отстаивать свои права на трон.

Раймунд указал на долину, что простиралась по обе стороны от ручья, вдоль которого они ехали. Каналы отводили воду от ручья к зеленым полям, где под жарким летним солнцем трудились с голыми спинами местные крестьяне — христиане и мусульмане. За полями вздымались холмы, покрытые оливковыми деревьями.

— Иногда мне кажется, что нам не суждено удержать эти земли, — сказал регент. — Возможно, сарацины правы. Иначе зачем бы Господь насылал на нас эти беды?

— Довольно, друг, — с притворной строгостью сказал ему Джон. — Скоро ты заговоришь об огне и сере и будешь кричать своим людям, чтобы каялись. Оставишь нас, священников, без работы.

Уголок рта Раймунда дрогнул, и он улыбнулся.

— Ты прав, Джон. Прости меня.

Дальше они ехали молча. Солнце уже опустилось и висело перед ними огромным красным шаром, когда они наконец покинули холмы и выехали на прибрежную равнину. Уже виднелись массивные стены Акры, отделявшие мыс, на котором стоял город, от материка. Подъехав ближе, Джон различил флаги на башнях, венчавших стену. Там был черный крест госпитальеров и красный крест тамплиеров. Они направились к Воротам Святого Антония, над которыми развевался иерусалимский крест. Никаких следов восстающих львов Ги или золотого быка Онфруа не было. Это было хорошо.

Раймунд остановился в тени ворот и позвал капитана своих людей.

— Эрно! Возьми триста наших воинов и займи стены. Еще сотню отправь в дозор по городу. Остальные пойдут со мной.

— Слушаюсь, мой господин.

Короткая поездка ко дворцу всколыхнула в Джоне старые воспоминания. Он впервые был в Акре с тех пор, как прибыл в Святую землю тридцать восемь лет назад шестнадцатилетним юношей. Они проехали мимо фонтана, где он чуть не подрался с местным христианином, которого принял за сарацина. Проехали мимо бани, где они мылись с Кроликом. Кролик. Джон не думал о мальчишке с большими ушами и подергивающимся носом уже много лет. Как его звали на самом деле? Он не мог вспомнить.

Джон последовал за Раймундом во внутренний двор дворца. Их люди вошли следом. Десятеро заняли ворота, а остальные расположились по периметру двора. Когда Джон и Раймунд спешились, им навстречу вышел Жослен де Куртене. Волнистые светлые волосы сенешаля были коротко острижены, а под небесно-голубыми глазами залегли темные круги.

— Добро пожаловать в Акру, господин регент, отец-настоятель, — приветствовал он их.

— Проводи нас к королю, — сказал ему Раймунд.

Они прошли через вход во дворец и по тусклому коридору.

— Вам стоит повидаться и с его лекарями, — сказал Жослен, ведя их вверх по широкой лестнице. Намек был ясен.

— Мальчик был болезненным, Жос, — ответил Раймунд. — Никто не верит, что ты приложил руку к его смерти.

— Может, и не верят, но некоторые найдут выгоду в распространении лжи. — Они подошли к двери, у которой стояли двое стражников в кольчугах. — Позовите лекарей, — сказал Жослен стражникам, а затем распахнул дверь.

Внутри комнаты мягкий свет заходящего солнца проникал через открытые окна и освещал мертвого мальчика-короля. Он лежал на своем ложе. Раймунд опустился на колени у кровати.

— Если бы он прожил еще несколько лет, — сказал он тихим голосом, словно король спал, и он боялся его разбудить.

— Лекари говорят, у него остановилось сердце, — сказал Жослен. — Полагаю, корона была слишком тяжелым бременем для мальчика.

Раймунд поцеловал руку Балдуина и поднялся.

— Теперь это мое бремя. — Он достал из-за жилета лист пергамента и протянул его Жослену. Внизу документа стояла королевская печать с изображением Башни Давида, Храма Гроба Господня и купола Храма на горе, окруженная словами Civitas Regis regnum omnium — Град Царя царств. — Этот указ написан рукой старшего Балдуина перед его смертью. Я должен править до тех пор, пока не будет принято решение между его сестрами Сибиллой и Изабеллой. Нашего следующего правителя должны выбрать Папа и короли Франции и Англии.

— Хм-м. — Жослен прикусил нижнюю губу. — Это займет месяцы, а то и годы.

— Я напишу в Англию, Францию и Рим и буду настоятельно просить их как можно скорее выбрать Изабеллу, — сказал Джон. — Тем временем Раймунд вызовет Сибиллу и Изабеллу в Иерусалим, где они будут содержаться под стражей до тех пор, пока не будет выбрана королева. Мы послали камергера Балиана в Аскалон за Сибиллой, а коннетабля Амальрика — за Изабеллой в Наблус.

Жослен снова прикусил губу.

— Ты думаешь, это мудро, Раймунд?

— Я должен действовать решительно, иначе рискую развязать гражданскую войну между Ги и Онфруа.

— Да, но если ты поступишь так, как предлагает Джон, то война начнется так же неотвратимо, как ночь сменяет день. Ты знаешь, что среди баронов есть те, кто считает, что ты сам метишь на трон. Если ты захватишь Иерусалим и Акру и посадишь законных наследниц под замок, то их подозрения покажутся оправданными. Бароны обратятся против тебя. Будет война.

— Я не узурпатор, Жос.

— Тогда тебе следует преклонить колено перед своей законной королевой. — Жослен указал на окно.

Джон услышал цокот копыт. Он выглянул и увидел, как пятьдесят рыцарей въезжают во двор, а за ними — более двухсот пеших сержантов. Над ними развевались флаги с восстающими львами и серебряными крестами Ги. Один из рыцарей крикнул людям Раймунда, чтобы они сложили оружие. Один из воинов Раймунда выхватил клинок, и завязалась короткая схватка. Когда все закончилось, четверо лежали мертвыми, их кровь окрасила камни в красный цвет. Остальных людей Раймунда согнали в угол.

— Что это значит? — прошипел Раймунд.

Жослен лишь кивнул на двор внизу. Рыцари спешились и преклонили колени. Мгновение спустя во двор въехала Сибилла с Ги подле нее.

Джон схватил Жослена за ворот и впечатал в стену.

— Что ты наделал? — прорычал он. — Что она тебе пообещала?

Раймунд оттащил Джона от Жослена. Тот невинно развел руками.

— Ну что ты, Джон! Ты меня обижаешь. Я не ищу никакой выгоды, кроме блага Королевства. Я, как и ты, знаю, какую угрозу представляет Саладин. Сейчас не время для гражданской войны. Мы должны сплотиться вокруг нашей королевы. Пойдемте, встретим ее. — Жослен направился к двери, но ни Джон, ни Раймунд не сдвинулись с места. — Или приказать страже, чтобы вас привели?

— В этом не будет необходимости, — пробормотал Раймунд.

Стражники у двери пошли за ними, когда они вышли из комнаты. Они встретили Сибиллу и Ги в дворцовой прихожей. Жослен опустился на одно колено.

— Моя королева.

— Преклони колено перед своей королевой, — прорычал стражник за спиной Раймунда.

— Я не вижу здесь королевы.

Стражник взмахнул древком копья и ударил Раймунда сзади по ногам, повалив его на колени. Другой стражник проделал то же самое с Джоном.

— Довольно! — рявкнула Сибилла. Она подошла к Раймунду и протянула ему руку. Раймунд, поднимаясь на ноги, проигнорировал ее. — Прошу прощения, — сладко проговорила Сибилла. — В этом не было нужды.

Джон тоже встал.

— Оставь свои лживые любезности. Мы знаем твою истинную натуру. Ты — сука-убийца. У тебя нет права на трон.

Сибилла впилась в него ледяными голубыми глазами. Тон ее стал куда менее дружелюбным.

— Молчать, священник. Я не забыла, как ты поспособствовал моей ссылке в Аскалон. Если бы не Жос, твоя голова уже торчала бы на пике. Но он считает, что ты можешь быть полезен. Однако предупреждаю: если не будешь сотрудничать, я с превеликим удовольствием посмотрю, как тебя казнят.

— Отравят? Как ты отравила свою мать?

— Нет. Для таких, как ты, хватит и петли виселицы. — Она снова обратила свое внимание на Раймунда. — Священник неправ. Как старшая дочь Амальрика, я имею полное право на трон. Патриарх согласен. Ираклий вернулся из Франции и через неделю коронует меня.

— Бароны этого не потерпят, — возразил Джон.

Сибилла едва заметно кивнула, и стражники, схватив Джона за руки, оттащили его в угол. Он начал было вырываться, но Раймунд покачал головой.

— Бароны уже согласились, — продолжила Сибилла. — Рено, Реджинальд Сидонский, мой муж Ги и Онфруа дали свое согласие, как и Жослен, новый властитель Торона.

Так вот почему Жослен предал Раймунда. Джон бросил на него тяжелый взгляд. Жослен пожал плечами.

— Не надо так возмущаться, Джон. Королева сочла нужным вознаградить меня за годы верной службы, не более.

— Ты, Раймунд, — заключила Сибилла, — единственный великий сеньор, кто еще не присягнул на верность.

— И никогда не присягну. — Раймунд указал на Ги. — Я умру, но не увижу этого глупца на троне.

Лицо Ги побагровело. Он потянулся к мечу, но Сибилла коснулась его руки.

— Я не безрассудна, Раймунд, — сказала она. — Многие бароны разделяют твое мнение. Я согласилась развестись с Ги, если они признают мое право на правление.

Раймунд посмотрел на Ги. Тот коротко кивнул.

— Это ради блага Королевства.

— А как же завещание Балдуина? — спросил Джон.

— Балдуин был глупцом, — вмешался Жослен. — Короли Англии и Франции вечно грызутся. Если Генрих скажет, что стакан наполовину полон, Филипп начнет войну, чтобы доказать, что он наполовину пуст. Они никогда не сойдутся во мнении о правителе для Королевства.

— Да и не должны, — добавил Ги. — С какой стати люди, ничего не знающие о Королевстве, должны выбирать нашу королеву? Сибилла — старшая. На этом вопрос должен быть закрыт.

— А что после того, как ты взойдешь на трон? — спросил Раймунд Сибиллу. — Женщина не может править одна. Тебе понадобится муж, чтобы вести наши армии в бой. Кто будет править рядом с тобой?

Ответил Жослен:

— Прочие бароны согласились, что Сибилла сама выберет себе нового мужа.

— Понимаю. — Раймунд обнажил меч, и тут же с шипением вылетели из ножен еще дюжина клинков — это люди Сибиллы тоже обнажили оружие. Сибилла не двинулась с места. Ее взгляд был прикован к глазам Раймунда. Спустя мгновение он опустился на колени и положил свой меч к ее ногам. — Мой меч и рука, что его держит, — ваши, моя королева. Я буду служить вам.

Все взгляды обратились к Джону. Его сердце колотилось, а ладонь зудела в предвкушении рукояти шестопера. Он хотел драться, но это было бы верной смертью. Он опустился на одно колено.

— И я тоже.

— Хорошо. — Черты лица Сибиллы смягчились. Она улыбнулась, и на мгновение Джон увидел в ней ее мать. Эта мысль одновременно и ободрила, и напугала его. — А теперь идемте. Нам нужно готовить коронацию.

***

Сентябрь 1186 года. Иерусалим

Джон сидел на своем месте на хорах в Храме Гроба Господня и смотрел, как Ираклий держит корону королевства над головой Сибиллы. Патриарх был облачен в великолепные белые одежды, сверкавшие золотом и драгоценными камнями. На голове его красовалась усыпанная самоцветами митра. Джон чувствовал тяжелый запах его духов за дюжину футов. Напротив, королевские одежды Сибиллы из красного шелка казались простыми. Она стояла с прямой спиной, глядя на собравшуюся знать и богатых купцов. Ее длинные рыжевато-каштановые волосы были заплетены в венок вокруг головы, куда и должна была лечь золотая корона.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, — объявил Ираклий гнусавым голосом, который эхом отразился от известняковых стен и сводчатого потолка. — Нарекаю тебя Сибиллой, первой этого имени, королевой Иерусалима.

Он опустил корону ей на чело. Джон преклонил колени на своем месте, и каноники последовали его примеру. Толпа за колоннадой, отделявшей святилище, тоже опустилась на колени. Джон заметил в первых рядах Ги. Тот, как и Сибилла, был в одеждах из красного шелка, а на лице его играла самодовольная ухмылка. Сибилла, как и обещала, заставила Ираклия расторгнуть их брак, но Ги позволили сохранить свои земли в Аскалоне и Яффе. Рядом с ним стоял Рено, а всего в нескольких футах дальше по колоннаде преклонил колени Раймунд. Лоб графа Триполи был изрезан морщинами, а рот сжат в тонкую линию. Это страдальческое выражение не сходило с его лица с тех пор, как он присягнул на верность Сибилле.

Звук сапог по мраморному полу вернул внимание Джона к святилищу. Балиан, королевский камергер, подошел к краю алтарной части и возвысил голос:

— Да здравствует королева!

— Да здравствует королева! — эхом отозвалась толпа, и Джон вместе с ними. Это был третий монарх, коронацию которого он видел. Старший Балдуин правил всего одиннадцать лет. Его племянник просидел на троне едва ли больше года. Джон задавался вопросом, как долго продлится правление Сибиллы.

Королева шагнула вперед и встала рядом с Балианом. Ираклий последовал за ней.

— А теперь, — сказал он, — Ее Высочество желает обратиться к своему народу.

Джон напрягся. Это было необычно. По обычаю, патриарх должен был теперь прочесть молитву над новым монархом и произнести проповедь, призывая ее к праведному правлению. Те в толпе, кто уже начал было уходить на коронационный пир, остановились и обернулись к святилищу.

— Народ мой! — начала Сибилла. — Милостью Божьей я коронована. Я не искала трона, но Господь призвал меня, а я не из тех, кто уклоняется от своего долга.

В толпе послышались смешки. Сибилла метнула на них гневный взгляд и продолжила:

— Теперь я ваша королева, и я должна выбрать того, кто будет править рядом со мной, кто предложит свою мудрость в совете и свою сталь для защиты нашего королевства.

Сибилла сделала паузу, нагнетая напряжение. В толпе послышался шепот. Без сомнения, они были удивлены не меньше Джона. Он думал, что Сибилла не будет торопиться, возможно, выберет мужа из Франции или Англии, который мог бы принести отчаянно необходимые деньги и людей в Королевство. Джон заметил, как некоторые неженатые бароны в толпе подались вперед в предвкушении, надеясь, что она выберет их.

— Я выбираю… — в уголке губ королевы заиграла улыбка, — властителя Аскалона и Яффы!

— Нет, — пробормотал Джон себе под нос.

По толпе прокатились вздохи изумления.

— Восстань, Ги де Лузиньян! — продолжала Сибилла, словно не замечая вызванного ею смятения. — Присоединяйся ко мне.

С широкой улыбкой на лице Ги встал и прошел сквозь колоннаду, отделявшую толпу от алтаря и хоров. Из рядов баронов донеслись разрозненные крики «Нет!» и «Этого не может быть!». Ги остановился перед Сибиллой, и она властно кивнула Ираклию. Патриарх вынес вторую корону. Сибилла взяла ее и подняла над головой Ги.

— Стойте! — крикнул Раймунд. Он шагнул вперед и вцепился в одну из тонких, изукрашенных колонн. — Ты не смеешь, Сибилла! Ты же поклялась!

— Я клялась развестись с мужем, и я развелась. Но я не клялась, что не выйду за него снова. — Она возложила корону на чело Ги. — Ги де Лузиньян, я провозглашаю тебя королем Иерусалима!

Лицо Раймунда побагровело от ярости. Он рванулся к Сибилле, но двое его людей удержали его.

— Этому не бывать! — выкрикнул он, развернулся и вылетел из церкви.

Джон зорко отметил тех, кто последовал за ним: Балиан д’Ибелин, Реджинальд Сидонский и, после секундного колебания, Онфруа де Торон. Если Джон хотел расстроить замысел Сибиллы, ему нужны были эти люди. Он поднялся и направился к ночной лестнице в глубине алтарной части.

— Архидиакон! — прошипел кантор. — Служба еще не окончена.

Джон не остановился. У него были дела поважнее.

***

Крест, висевший на шее Джона, поблескивал в свете полумесяца, пока он ждал у ворот аббатства на горе Сион. Одной рукой Джон сжимал крест, в другой держал шестопер. Было уже за полночь. Изнутри аббатства доносилось пение братьев, служивших полунощницу.

Из темноты возникла фигура — человек в черном плаще с капюшоном, в сопровождении двух воинов в кольчугах. Хватка Джона на шестопере стала крепче.

— Кто идет? — спросил он так громко, как осмелился.

— Это я. — Голос принадлежал Раймунду.

— Тебя видели, когда ты покидал дворец?

— Думаю, нет.

— Хорошо. — Джон тихо постучал в ворота: два удара, затем еще один, и еще три. Ворота приоткрылись. — Королева в Наблусе, — прошептал Джон, и Аэстан распахнул ворота. Сержант был в кольчуге, с мечом в руке. — Аэстан проводит тебя в крипту, — сказал Джон Раймунду. — Твои люди могут подождать во дворе. Остальные скоро присоединятся, если на то будет воля Божья.

Следующим пришел Балиан. Он с улыбкой поприветствовал Джона и скользнул в ворота. Затем появился Реджинальд.

— Я слишком стар для этих пряток по темным углам, — проворчал он в качестве приветствия. Немногие волосы, оставшиеся у бывшего мужа Агнес, давно поседели.

— Я рад, что ты пришел, — сказал ему Джон.

— Хмф. Онфруа здесь?

— Скоро будет.

— Молю Бога, чтобы так, иначе ты рискуешь нашими шеями зря. — Реджинальд вошел внутрь, оставив Джона ждать.

Братья закончили петь полунощницу, а Онфруа все не было. Джон начал мерить шагами двор. Наконец, он услышал шаги. К воротам приближалась одинокая фигура. Человек шагнул в полосу лунного света, осветившего мясистые щеки и слабый подбородок. Онфруа. Он больше походил на зажиточного купца, чем на короля, но все их надежды теперь покоились на нем.

— Слава Богу, ты пришел, — приветствовал его Джон.

— Джон, я должен…

— Лучше поговорим внутри.

Как только они оказались за воротами, Джон повернулся к Аэстану.

— Смотри в оба. Никто не должен войти. Никто.

— Слушаюсь, домне.

Джон провел Онфруа через двор в церковь. В мерцающем свете свечи на алтаре плясали темные тени. Джон взял свечу и повел их вниз по узким ступеням под апсидой. Внизу они очутились в туннеле, прорубленном в скале, на которой была построена церковь. Джон двинулся вперед, пригибаясь, чтобы не удариться головой. Через несколько футов показалась дверь. Охранявший ее человек кивнул Джону и распахнул ее. Джон и Онфруа вошли в крипту церкви. Это была небольшая комната с погребальными нишами в стенах. Половина из них была занята каменными саркофагами с останками бывших настоятелей. Однажды и Джон будет похоронен рядом с ними.

Но сегодня его дело было с живыми. Раймунд, Балиан и Реджинальд ждали у каменного стола. Когда стражник закрыл дверь, все взгляды обратились к Джону. Он их созвал. Ему и говорить первому. Он глубоко вздохнул.

— Благодарю всех, что пришли. Вы знаете, зачем я вас позвал. Мы согласились сделать Сибиллу королевой при условии, что Ги не взойдет на трон рядом с ней. Она нарушила данное нам обещание. Мы не можем допустить, чтобы это бесчинство осталось без ответа. Королевство в большей опасности, чем когда-либо, а Ги — не тот человек, что сможет защитить его от Саладина.

Все, кроме Онфруа, кивнули.

— Достоин или нет, но Ги коронован, — сказал он.

— Пустой жест, — ответил Джон. — Пока он снова не женится на Сибилле, он не король. Мы не должны допустить этого брака.

Реджинальд потер лысину.

— Она теперь королева. Та церемония была вполне законной. И мы обещали, что она сама выберет себе мужа. Мне это нравится не больше, чем тебе, Джон, но если мы выступим против нее, мы совершим государственную измену.

— Нет, — сказал Раймунд. — Мы защитим Королевство. Джон прав, Ги — никудышный вождь. Он меняет свое мнение с каждым дуновением ветра. Если мы позволим ему остаться на троне, мы предадим нашу клятву защищать народ.

Реджинальд переводил взгляд с Раймунда на Джона.

— Что ты предлагаешь нам делать? Восстать? Мы не осмелимся. Саладин теперь правит Мосулом.

— Тем более нужно действовать сейчас, — быстро возразил Джон. — Саладин идет на Иерусалим. Ты хочешь, чтобы Ги командовал, когда он придет?

— Перемирие продлится еще два года, — заметил Онфруа.

— Когда Ги был регентом, не прошло и двух месяцев, как он натравил Рено нарушить наш договор с Саладином. Хотите рискнуть, чтобы это повторилось?

— Какая у нас альтернатива? — заговорил теперь Балиан. — Снова Раймунд в регенты?

Раймунд покачал головой.

— Я не стремлюсь к власти, да и прав у меня нет.

— У Онфруа есть. — Джон повернулся к юноше. — Ты женат на сестре Сибиллы, Изабелле. Твои предки верой и правдой служили Королевству с самого его основания. На троне должен быть ты.

На слова Джона ответила тишина. Он отступил от стола. Свое слово он сказал. Теперь дело было за ними.

Реджинальд снова потер голову. Он повернулся к Онфруа.

— Я знал твоего деда, коннетабля Онфруа. Он был великим воином и честным человеком. Если в тебе есть хоть половина его качеств, ты будешь достойным королем. Если ты заявишь права на трон, я поддержу тебя, Онфруа.

— И я тоже, — эхом отозвался Балиан. Раймунд согласно кивнул. Все взгляды обратились к Онфруа.

— Я… я не знаю, — выдавил он. — Коронована Сибилла, а не Изабелла.

— И какой королевой будет Сибилла? — потребовал ответа Раймунд. — Она отняла у тебя твои родовые земли и отдала их Жослену. Ты позволишь ей опозорить твою семью?

— Мне возместили потерю Торона.

Реджинальд хмыкнул.

— Золотом. Так твоя честь продается?

Онфруа ощетинился.

— Не тебе говорить мне о чести, старик. Рено — мой тесть, и он поддерживает королеву. Ты хочешь, чтобы я пошел против своей родни? Об этой чести ты говоришь?

— А как же твоя жена, моя падчерица? — спросил Балиан. — Она тоже твоя родня. Ты откажешь ей в троне, который по праву принадлежит ей?

Онфруа ничего не ответил. Он начал теребить застежку своего плаща.

— Говори же, человек! — поторопил его Реджинальд.

— Я пытался сказать тебе раньше, Джон. Я… я не могу. Сибилла и Ги коронованы перед лицом людей и Бога. Не мне отменять то, что сделал Бог. — Он взял со стола свечу и вышел из комнаты. Джон слышал эхо его шагов на ступенях, ведущих из крипты.

Реджинальд кхыкнул.

— Может, оно и к лучшему. Мальчик не в деда пошел. Хребта у него нет. — Реджинальд накинул капюшон своего плаща. — Я отправляюсь спать, господа. Завтра мне рано вставать, чтобы лизать королевскую задницу Ги.

— Реджинальд говорит правду, — сказал Балиан. — Мы все должны примириться с королем. — Он последовал за Реджинальдом.

Раймунд положил руку на плечо Джона.

— Ты пытался, Джон.

— Я проиграл. Что будешь делать ты?

— Я не присягну на верность Ги, какие бы угрозы он ни изрекал.

— Будут не только угрозы. Он придет за тобой.

— Мой замок в Тивериаде крепок.

— Но не настолько, чтобы выстоять против армии Королевства. Тебе нужны союзники. — Джон глубоко вздохнул, ибо то, что он собирался сказать, было государственной изменой. Но другого пути он не видел. — Саладин поддержит тебя.

Раймунд посмотрел на него так, словно получил пощечину.

— Нет, Джон. Я не предам Королевство.

— Я и не прошу тебя об этом. Заключи союз с Саладином, чтобы защитить свои земли, только и всего.

Раймунд потер бороду.

— Я подумаю. А ты, Джон?

— В Иерусалиме для меня будущего нет. Сибилла желает мне смерти, она этого и не скрывает. Я пойду с тобой, если ты позволишь.

— В моем доме тебе всегда рады. — Раймунд заставил себя улыбнуться. — Возможно, удача нам еще улыбнется. Как сказал Онфруа, до конца перемирия с Саладином еще два года. За два года многое может случиться.

Глава 9

Январь 1187 года. Дамаск

— Твой сын аз-Захир пишет из Алеппо, что на севере собираются сельджуки, малик.

Юсуф отвернулся от окна своего личного кабинета. Его секретарь сидел перед ним, скрестив ноги, с письменным прибором на коленях.

— Что еще, Имад ад-Дин?

— Халиф ан-Насир прислал посланника, чтобы поздравить тебя с верховной властью над Мосулом и призвать к войне с франками.

— Ха. Хочешь сказать, чтобы я послал дары, которые он считает своими по праву.

— Как скажешь, малик. Твой брат пишет из Египта. На западе движутся Альмохады. Они угрожают отбить Триполи.

— Падет так падет. Передай моему брату, что мир с халифом Альмохадов важнее Триполи.

— А остальное, малик? Сельджукское войско насчитывает тысячи. Может, лучше отложить твое паломничество в Мекку, пока границы не будут в безопасности?

— Нет. Я и так слишком долго откладывал.

Хадж был обязанностью, которую каждый мусульманин должен был исполнить хотя бы раз в жизни. Лучшего времени, чем сейчас, не будет. До конца перемирия с франками оставалось еще два года. После этого он пойдет на войну. Но сначала Юсуф хотел получить благословение Аллаха. Он уже был облачен в одеяние паломника — сандалии и ихрам, нечто вроде тоги, состоящей из двух белых полотнищ, скрепленных на поясе кушаком. Ихрам должен был показывать, что все паломники равны перед Аллахом. Он также был напоминанием о необходимости сосредоточиться на чистых помыслах. Юсуфу не следовало заниматься в нем государственными делами, но выбора у него не было. Он был правитель. И не мог сбросить с себя бремя ответственности так же легко, как царские одежды.

— Напиши аз-Захиру, — сказал он Имад ад-Дину. — Передай, что если сельджуки выступят против нас, он должен дождаться подкрепления, прежде чем атаковать. Эль Маштуб поведет армию Дамаска на север, чтобы усилить его. Что до посланника халифа, с ним встретится мой сын аль-Афдаль. Проследи, чтобы он отправил посланника в путь с подобающими дарами. Пятидесяти коней и сотни шелковых одеяний будет достаточно.

— Слушаюсь, малик.

— Что-нибудь еще? — спросил Юсуф, и секретарь покачал головой. — Тогда ступай.

Юсуф вернулся к окну. Был ясный зимний вечер, и он видел стены и равнину за ними, где в сумерках мерцали сотни костров. Мужчины и женщины из таких далеких мест, как Хомс и Эдесса, пришли, чтобы присоединиться к царскому каравану. Завтра Юсуф поведет их на юг по дороге паломников. Близ Дамаска она была мощеной, но на остальном пути представляла собой не более чем тропу в пустыне, протоптанную бесчисленными ногами за бесчисленные годы. Крепости вдоль пути, многие еще римских времен, давали кров и воду. Они пройдут через Мафрак, Эз-Зарку, Джизу и Калат-эль-Хасу. Они проедут в двадцати милях от замков крестоносцев Керака и Шобака, прежде чем достичь Айлы. Даже с учетом зимних дождей, которые каждый год превращали дно великого Вади-эль-Хаса к югу от Керака в море грязи, путешествие займет не более двух недель. Из Айлы Юсуф со своей личной охраной сядет на корабль и за неделю спустится по Красному морю до порта Джидда. Оттуда до Священного города было два дня пути. Он прибудет за неделю до начала празднеств, связанных с хаджем. Юсуф выбрал морской путь, чтобы сэкономить время. Он уже отправил большую часть своего двора, включая сестру Зимат и двух ее старших дочерей, вперед с караваном под предводительством аль-Мукаддама. Они пойдут более безопасным сухопутным путем, повернув на юг от Маана, а не в сторону Айлы.

— Любимый. — В дверях его кабинета стояла Шамса. Ее кафтан из облегающего красного шелка подчеркивал все еще стройную и подтянутую фигуру, несмотря на то, что она родила ему двух сыновей и трех дочерей. А в ее темных глазах все еще была та смесь вызова и притяжения, что когда-то привлекла его к ней. Она подошла и положила голову ему на плечо. — Я буду скучать, любовь моя.

— Я вернусь прежде, чем на полях созреет ячмень.

— Ты слишком торопишься. Красное море опасно. Имад ад-Дин говорит о пиратах, о скрытых рифах, что вспарывают днища кораблей.

— Если ты хочешь увидеть меня скорее, то должна радоваться выбранному мной пути. Путешествие по морю сэкономит мне две недели.

Она обвила его талию руками.

— Ты мог бы остаться.

— Меня не будет всего два месяца. — Два месяца свободы от ежедневного бремени правления. На пути в Мекку он будет лишь одним из паломников. При этой мысли напряжение в животе начало спадать. Он поцеловал Шамсу в лоб. — Я и дольше отсутствовал в походах. Почему ты сейчас так не хочешь меня отпускать?

— Возможно, потому, что на войну ты идешь лишь с неохотой, — надула она губы. — Ты мог бы хотя бы притвориться, что будешь скучать.

— Ты могла бы поехать со мной, Шамса.

Ее носик сморщился.

— Я была на хадже с отцом, сразу после того, как стала женщиной. Никогда не забуду эти толпы — тысячи потных мужчин, сбившихся в кучу под палящим зноем пустыни. Мне казалось, людей было больше, чем звезд на небе. Во время побивания камнями дьявола один мужчина промахнулся мимо столба, и его камень угодил мне в лицо. У меня несколько недель не сходил синяк.

Рами аль-Джамарат, побивание камнями дьявола, совершалось в память об испытаниях, выпавших на долю Авраама на пути к жертвоприношению его сына Исаака. Легенда гласила, что когда Авраам покидал город Мина, всего в нескольких милях к востоку от Мекки, он подошел к скалистому ущелью, где у каменного столба ему явился дьявол. Авраам бросил семь камней, чтобы отогнать его. Дьявол снова явился у другой груды камней, а затем еще раз. Каждый раз Авраам отгонял его семью камнями. Этот ритуал совершался на третий день хаджа, а затем и в последующие дни. Это была одна из самых опасных частей паломничества, как из-за давящих толп, так и из-за летящих камней.

Юсуф нежно коснулся щеки Шамсы.

— Сейчас никто не посмеет бросить в тебя камень.

— Возможно, и нет, но даже ты не сможешь защитить меня от палящего солнца или смрада толпы. Я останусь. — Ее рука скользнула вниз по его боку, и она начала развязывать кушак, поддерживавший нижнюю часть его ихрама. — Придется дать тебе причину поскорее ко мне вернуться.

Он поймал ее руку.

— На мне ихрам. Мои мысли должны быть об Аллахе.

Шамса лукаво улыбнулась.

— Скоро ты будешь благодарить его. — Она поцеловала его в шею, заканчивая развязывать кушак. Она поцеловала его в грудь, затем в живот, опускаясь перед ним на колени.

В дверь постучали.

— Проклятье! — выругался Юсуф. — Неужели они не оставят меня в покое ни на мгновение?

Шамса поднялась.

— Я буду ждать тебя, — сказала она, скрываясь в его спальне.

Юсуф закрепил ихрам на талии.

— Войдите!

— Малик. — Лицо Имад ад-Дина было бледным. Он сжимал в руке клочок бумаги. — Прости, что беспокою. — Он протянул бумагу.

Челюсти Юсуфа сжались, пока он читал.

— Я сам убью этого ублюдка! Клянусь.

— Кого? — В дверях спальни стояла Шамса. — Что случилось?

Юсуф был слишком зол, чтобы говорить. Ответил Имад ад-Дин:

— Тот, кого зовут Волком, напал на караван паломников из Дамаска. Аль-Мукаддам и его люди отбились, но с большими потерями. Рено бросил пленников в подземелья Керака. Многих других он изнасиловал и убил… — Голос Имад ад-Дина оборвался.

— Моя сестра была среди них. — Голос Юсуфа был ровным. — Зимат мертва.

Шамса подошла к нему.

— Мне жаль, любовь моя.

Юсуф отстранил ее.

— Сейчас не время для скорби. Резня, устроенная Рено, нарушила наше перемирие с франками. Имад ад-Дин, разошли письма во все уголки царства. Передай моим эмирам, чтобы шли сюда со всеми своими людьми. Хадж подождет. Летом мы идем на войну.

***

Июль 1187 года. Ла-Сефори

Сержанты в кольчугах и местные христиане в кожаных жилетах или стеганых куртках неохотно расступались перед Джоном и Раймундом, въезжавшими в христианский лагерь в Ла-Сефори. Сарацины перешли Иордан, и могучее войско собралось, чтобы встретить их. Сердитые лица воинов освещались трепетным светом костров. Одни плевали, когда Раймунд проезжал мимо. Другие бормотали проклятия. Двое ломбардцев сотворили дурной знак, соединив большой палец с указательным и потрясая ими в воздухе.

— Смотрят на меня так, будто я сам перебил тамплиеров, — пробормотал Раймунд. — Крессон — не моя вина. Если бы Жерар не был таким безрассудным глупцом…

Джон положил руку на плечо Раймунда. Ропот среди воинов стал громче.

— Лучше держи такие мысли при себе, — тихо сказал он.

Правы они были или нет, но эти люди винили Раймунда в резне при Крессоне. Говорить дурно о тех, кто там погиб или попал в плен, было не лучшей идеей.

Это была неожиданная катастрофа. Три месяца назад, когда Ги собрал войско, чтобы заставить Раймунда признать его королем, Раймунд обратился за поддержкой к Саладину. Саладин послал своего сына аль-Афдаля с несколькими тысячами воинов. Раймунд никогда не собирался выводить сарацин на битву против своих братьев-франков. Они были лишь козырем в торге, не более, способом заставить Ги отступить.

Но все пошло наперекосяк. Раймунд разрешил аль-Афдалю пройти через его земли для разведки. На обратном пути отряд тамплиеров и госпитальеров напал на них у Крессона. Великий магистр тамплиеров, Жерар, повел рыцарей в атаку, оставив позади пехоту. Но отступление аль-Афдаля было притворным. Сарацины развернулись и поочередно вырезали обе части франкского отряда. Погиб каждый рыцарь, среди них — и великий магистр госпитальеров. Жерара взяли в плен. Когда через несколько недель его выкупили, он вернулся в Королевство, кипя яростью против Раймунда и виня его в катастрофе. И не он один требовал головы Раймунда.

Теперь сарацины вторглись с армией, какой Джон еще никогда не видел. Раймунд отбросил свою ненависть к Ги и повел своих людей, чтобы присоединиться к христианскому войску в Ла-Сефори. Джон поехал с ним. Судя по убийственным взглядам, которыми их провожали, они вполне могли ехать на верную смерть. Они миновали лагерь и оказались у подножия холма, на котором стоял приземистый донжон. Они спешились, и Джон передал поводья Аэстану.

— Вряд ли вас ждет теплый прием, домне, — тихо сказал сержант. — Еще есть время уехать. Могли бы доскакать до побережья, сесть на корабль и вернуться на родину.

— Мы нужны здесь.

— Надеюсь, король Ги думает так же. Если тебя повесят, я позабочусь, чтобы тебя похоронили как следует.

Джон последовал за Раймундом вверх по холму. Дюжина королевских воинов, на чьих сюрко был вышит золотой иерусалимский крест, охраняла вход в донжон. Их капитан сплюнул к ногам Раймунда.

— Оружие, милорды. — Последнее слово он произнес так, словно оно отдавало дерьмом.

Раймунд отстегнул пояс с мечом, а Джон отдал свой шестопер. Стражник провел их в донжон и вверх по узкой лестнице к толстой, окованной железом двери. Стражник постучал, и дверь приоткрылась.

— Раймунд из Триполи к королю.

Наступила короткая пауза, во время которой Раймунд наклонился к Джону.

— Мы должны совладать со своими страстями, — прошептал он. — Мы здесь, чтобы сражаться в защиту Королевства. Ничто другое не имеет значения.

Дверь распахнулась. Джону пришлось пригнуться, чтобы пройти в низкий дверной проем. Внутри, во главе длинного стола, уставленного едой и питьем, сидел Ги. Слева и справа от него, все лицом к двери, сидели его брат Амальрик, Рено, Онфруа де Торон, Реджинальд Сидонский, Жерар де Ридфор и Вильгельм Монферратский, известный как Вильгельм Старый, чтобы отличать его от сына с тем же именем. Он сражался во Втором крестовом походе и в прошлом году вернулся, чтобы снова вступить в бой. Это был невысокий, коренастый мужчина с румяным лицом и волосами такими светлыми, что они казались почти белыми.

Жерар, великий магистр тамплиеров, первым нарушил молчание:

— Так крессонский мясник все же осмелился явиться.

Раймунд проигнорировал его.

— Я пришел сражаться за Королевство.

— Если хотел сражаться, надо было оставаться в Тивериаде, — сказал Рено. — Саладин сейчас там, осаждает твою жену. Похоже, ты снова бежишь с поля боя, Раймунд.

Челюсти Раймунда сжались, но он подавил гнев и сумел ответить спокойным голосом:

— Мои люди не принесли бы пользы, запертые в замке.

— Значит, ты признаешь, что бежал. — Рено повернулся к Ги. — Жерар прав. Тебе следует вздернуть его, ваша милость, его и его саксонского прихвостня. Они предатели.

— Предатели? — возмутился Джон. — Это ваше безумие поставило под угрозу все королевство, Рено. Если бы ты не нарушил договор, напав на караван паломников, у нас все еще был бы мир.

— Тебе бы этого хотелось, не так ли? — ухмыльнулся Рено. — Мира с твоим другом Саладином.

— Уж лучше, чем война, которая может уничтожить всех нас, — вставил Раймунд.

— Рано или поздно нам придется с ними сразиться. Не все из нас готовы преклонить колено перед Саладином. — Рено посмотрел на Джона. — Или нагнуться перед ним.

Руки Джона сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Ему бы хотелось избить Рено до бесчувствия, но это вполне могло закончиться для Джона петлей на шее. Он стиснул зубы, не доверяя себе говорить.

Рено поднялся и обошел стол, чтобы встать перед Джоном. Он наклонился близко, и Джон почувствовал запах вина из его рта и жира, стекавшего в его седую бороду во время еды.

— Ты ведь любишь этих песчаных дьяволов, да, сакс? Я нашел твою сарацинскую шлюху, когда грабил караван. Она говорила о тебе, когда молила о пощаде. Сказала, что ты ее выкупишь. Как там ее звали?

— Зимат, — прорычал Джон сквозь зубы.

Рено ухмыльнулся.

— Ах, да. Точно. — Он наклонился и прошептал Джону на ухо: — Если бы она не упомянула тебя, я, может, и пощадил бы ее. Я изнасиловал эту суку, прежде чем выпотрошить.

Джон врезался плечом в грудь Рено и отшвырнул его на стол. Тарелки и кубки с грохотом полетели на пол, пока двое мужчин боролись. Руки Джона сомкнулись на горле Рено. Рено ударил его головой, и Джон отшатнулся.

— Довольно! — крикнул Ги. — Стража!

Джон проигнорировал его. Он поднял кулаки и рванулся к Рено, но не успел добежать, как его схватили сзади. Двое стражников оттащили его через всю комнату; третий приставил нож к его горлу. Джон перестал вырываться.

Рено ткнул в него толстым пальцем.

— Видите! Он — демон. Его следует повесить как предателя.

— Сядь, Рено! — приказал Ги. Он обошел стол и встал перед Раймундом и Джоном. — Я рад, что вы пришли, вы оба. Нам дорог каждый человек. Но я не приму вас, если вы не готовы служить. Мне нужны ваши клятвы.

Раймунд и Джон опустились на колени и сложили руки перед собой, словно в молитве. Они произнесли в унисон:

— Клянусь верой своей, что буду верен тебе, король Ги, любить то, что любишь ты, и отвергать то, что отвергаешь ты, согласно законам Божьим и мирскому порядку. Мои люди, мой меч и рука, что его держит, — твои.

— Я принимаю вашу верность. — Ги вернулся на свое место за столом. — Вы, должно быть, голодны после дороги. Садитесь.

Для Джона и Раймунда освободили место в конце стола, рядом с лысым Реджинальдом Сидонским. Вошли слуги, чтобы убрать беспорядок и принести еще еды и вина. Жареный ягненок был жестким, а вино — кислым, но и то, и другое было как нельзя кстати.

— Раймунд! — позвал Ги с другого конца стола. — До вашего прибытия мы обсуждали поход на Тивериаду. Ты знаешь эти земли лучше любого из нас. Что скажешь?

— Я бы не советовал, ваша милость.

— Ты хочешь оставить Тивериаду врагу? — возмутился Жерар. — Он осуждает себя собственными словами, ваша милость.

— Хватит, Жерар! — рявкнул Ги. — Я его выслушаю.

— Вот уже двадцать лет, а то и больше, — начал Раймунд, — я сражаюсь с армиями ислама, но никогда не видел силы, равной той, что Саладин привел против нас. У него более двенадцати тысяч мамлюков, и столько же бедуинов и туркмен. Нам пришлось опустошить все наши гарнизоны, чтобы собрать войско, способное ему противостоять. Если мы потерпим поражение, защищать Королевство будет некому.

Джон кивнул.

— Дело не только в размере вражеского войска. Мы с Раймундом только что вернулись из Тивериады. Саладин контролирует южную дорогу, вдоль долины. Нам придется идти по северной дороге — пятнадцать миль по безводной земле с редкими колодцами. Если мы останемся здесь, войску Саладина придется проделать этот путь. Они устанут, их кони будут измучены жаждой и ослабнут. Если же выступим мы, страдать придется нам. Мы должны остаться в Ла-Сефори. Саладин снова отступит, как и в прошлый раз.

— Я помню, что было в прошлый раз. — Рено повернулся к Ги. — Вы не вступили в бой, ваша милость, и это стоило вам регентства. Балдуин сослал вас в Аскалон. Раймунд противился вашей коронации. Теперь он пытается выставить вас дураком, подорвать ваше правление и лишить вас шанса на славу.

— Он заключил договор с неверными, — добавил Жерар. — Он пустил сарацин на свои земли. Он виновен в том, что случилось при Крессоне!

— И я пришел, чтобы смыть пятно того дня со своей чести, — чопорно произнес Раймунд. Он наклонился над столом, чтобы встретиться взглядом с Ги. — Я жажду победы не меньше любого другого, ваша милость. Но скольким вы готовы рискнуть, чтобы ее добиться? Если мы потерпим поражение, Королевство падет. Не сомневайтесь в этом, ваша милость.

— Мы не проиграем! — настаивал Рено. — Войско Саладина огромно, да, но и наше тоже. Мы никогда прежде не собирали столько людей — тысяча двести рыцарей, более восьми тысяч легкой кавалерии и почти десять тысяч сержантов. Мы не должны допустить, чтобы они пропали даром.

Раймунд открыл было рот, чтобы ответить, но Ги поднял руку, заставляя его замолчать.

— Я достаточно слышал. — Король сделал большой глоток вина. — Вы высказали свои доводы. Теперь я хочу услышать ваш совет. Кто за поход на Тивериаду?

— Мы должны атаковать, ваша милость, — объявил Жерар.

— Так и есть, — согласился Рено.

Юный Онфруа согласно кивнул.

— Как говорит мой тесть.

Ги подождал мгновение, но больше никто не проронил ни слова.

— А кто против?

Первыми заговорили Раймунд и Джон. Реджинальд присоединил свой голос к их, и, к удивлению Джона, то же сделал и коннетабль Амальрик. Последним высказался Вильгельм Старый.

— Я сражался во Втором крестовом походе, ваша милость. Я видел, что может сделать с войском нехватка воды. Я говорю, мы должны остаться здесь. Если Саладин хочет битвы, пусть придет к нам.

— Пятеро против троих, ваша милость, — сказал Раймунд. — Выбор очевиден.

Рено покачал головой.

— Ты король, Ги. Твой долг — вести за собой, а не считать голоса. Решение за тобой.

Ги облизнул губы.

— Мы останемся.

***

Джон резко проснулся. Кто-то кричал у его шатра.

— Поднимайте свои ленивые задницы! — Мужчина ударил мечом по щиту. — Вставать, я сказал! Выступаем на рассвете!

Джон вышел наружу. Только-только светало, и горизонт на востоке окрашивался в багрово-лиловый цвет, словно синяк. Он огляделся. Прошлой ночью, куда ни глянь, стояли шатры, их очертания серебрились в лунном свете. Теперь равнина вокруг Ла-Сефори была почти пуста. Воины перекликались, убирая оставшиеся шатры. Другие надевали доспехи или точили мечи. В центре лагеря ревели костры. Джон почувствовал запах пекущегося хлеба. У него заурчало в животе. Он заметил Аэстана, шагавшего к нему.

— Утро доброе, домне. — Сержант протянул Джону кусок дымящегося хлеба.

— Почему мы сворачиваем лагерь?

— Будь я проклят, если знаю. Я крепко спал, когда этот ублюдок начал орать у моего шатра. Я чуть было не выпустил ему кишки, но он был в полной кольчуге.

— Чей герб он носил?

— Рено.

Джон почувствовал, как у него засосало под ложечкой.

— Помоги мне с доспехами, Аэстан.

Облачившись, Джон направился к донжону. Он уже подошел к холму, на котором тот стоял, когда увидел Раймунда, спускавшегося ему навстречу. Лицо властителя Триполи было мрачным.

— Клянусь волосатыми яйцами дьявола! — выругался он. — Из всех безмозглых, бессмысленных…

— Мой господин, — приветствовал его Джон.

— Джон. Начинай молиться, друг.

— Тивериада?

Раймунд кивнул.

— Мне все рассказал король. Жерар и Рено пришли к нему поздно ночью. Они убедили его выступить. Похоже, они потратили золото, которое король Англии Генрих прислал на крестовый поход. Они наняли на него еще воинов. Жерар убедил Ги, что если они не предъявят ничего за потраченные монеты, то им несдобровать, когда Генрих наконец прибудет. Ги может даже лишиться трона.

— Он его лишится с той же уверенностью, если Саладин нас разобьет.

— Я знаю, Джон, но его не переубедить. Клянусь его ногтями! Не могу поверить, что я преклонил колено перед этим бесхребетным ублюдком. — Он глубоко вздохнул. — Может, на то воля Божья, как настаивает Жерар. Может, мы снова одержим победу, как при Монжизаре.

— Может быть. — Джон посмотрел вверх, где в небе кружили вороны. — А может, мы все станем кормом для ворон, не успеет закончиться этот день.

***

— Рога Хаттина, — объявил Раймунд.

Вдалеке два круглых холма с седловиной между ними возвышались над окружающей равниной. Их крутые склоны были покрыты чахлым кустарником.

— По ту сторону земля спускается к озеру, до него три мили.

Джон кивнул. Во рту у него пересохло, язык прилипал к небу. Войско шло весь день, пока летнее солнце палило сверху, превращая безводную равнину вокруг в море миражей. Сарацины непрерывно их донимали, роясь вокруг двухмильной колонны и заполняя небо стрелами. Погибших было немного, но марш замедлился до черепашьего шага, поскольку пехотинцы сбились в кучу и тащились, сомкнув щиты. Деревни, которые они проходили, были сожжены дотла. Когда воины подходили напоить коней, они находили в колодцах трупы собак. Джон допил последнюю воду, не пройдя и половины пути до Тивериады. К середине дня его конь был весь в пене, а у него самого раскалывалась голова. Некоторые воины так отчаялись от жажды, что у третьего колодца вытащили мертвых животных и напились. Не прошло и мили, как им стало дурно, и они падали на колени у дороги, чтобы их вырвало.

День наконец начал остывать, когда солнце опустилось к горизонту, отбрасывая длинные тени. Они почти достигли Рогов, когда Вильгельм Монферратский прискакал вдоль колонны, чтобы присоединиться к ним в авангарде.

— Ги приказал остановиться, — сказал старый крестоносец.

— Почему? — потребовал ответа Раймунд.

— Он не счел нужным поделиться со мной своими соображениями.

— Мы не можем останавливаться, — сказал Джон. — Мы должны добраться до озера.

— Я поговорю с ним, — сказал Раймунд.

— Я с тобой.

Они поскакали рысью вдоль колонны туда, где развевалось королевское знамя. Они застали Ги, нервно облизывающего губы, пока Рено и Реджинальд Сидонский орали друг на друга.

— Ты что, слепой, или просто дурак? — ревел Реджинальд. Он указал на горизонт. — Озеро там! Мы не можем сейчас останавливаться. — Он замолчал, когда приблизились Джон и Раймунд.

— Почему мы остановились, ваша милость? — спросил Раймунд.

Ответил Рено:

— Мы не доберемся до озера до заката. Лучше разбить лагерь до наступления темноты.

— Нет. Реджинальд прав. Мы должны идти дальше.

Рено ухмыльнулся.

— Боишься ночи под звездами, Раймунд?

За него ответил Джон:

— Люди и лошади хотят пить. Если мы будем ждать до завтра, они будут не в состоянии сражаться.

— Я и пытался ему это сказать, — проворчал Реджинальд.

— Ты хочешь, чтобы мы брели в темноте? — спросил Рено. — Мы угодим прямиком в сарацинскую засаду.

Джон покачал головой. Не было смысла пытаться вразумить этого глупца. Он повернулся к королю.

— Ваша милость?

Ги облизнул губы.

— Мы останавливаемся.

— Но, мой господин… — начал Реджинальд.

— Я принял решение. — Ги возвысил голос. — Разбить лагерь! Где мои оруженосцы? — Он повел коня прочь от колонны. Рено последовал за ним.

Реджинальд сплюнул пыль.

— Это безумие.

— У нас нет выбора. — Раймунд поморщился. — Ги — наш король. Мы поклялись следовать за ним.

— Прямиком в ад, — пробормотал Джон.

Глава 10

Июль 1187 года. Рога Хаттина

Ночь была темна; луна — лишь тонкий серп на небе. В лагере стояла тишина, нарушаемая лишь слабым шорохом — это восточный ветер пробегал по шатрам мамлюков, бедуинов и туркмен. Но Юсуф не мог уснуть. Он никогда не мог спать в ночь перед битвой. Он стоял у своего шатра, разбитого на хребте с видом на равнину, где расположились франки. Юсуф видел их белые шатры, озаренные адским красным светом от горящих вокруг них кустарников. Дым не даст франкам уснуть, оставив их наедине с муками жажды. Поджечь кусты было идеей Убады. Племянник Юсуфа вырос в ценного командира. Завтра он будет командовать правым крылом армии.

Неподалеку Юсуф услышал мерный скрежет точильного камня о сталь. Он знаком велел Сакру остаться и прошел среди роскошных шатров своих эмиров, пока не нашел источник звука. Аль-Афдаль сидел у своего шатра с мечом в руке. Юсуф остановился в тени соседнего шатра и стал наблюдать за сыном. У аль-Афдаля были узкие, как у отца, плечи, но сильные руки и хорошо развитые предплечья. У него были острые скулы матери, теперь покрытые редкой юношеской бородой. Его сыну было почти шестнадцать. Когда он успел стать мужчиной? Юсуф нахмурился. В детстве он сам мало видел отца и обижался на отстраненность Айюба. Но со своими сыновьями он был не лучше. Нет, он был хуже. Не было времени. Ему нужно было править царством.

Возможно, еще не слишком поздно. Юсуф вышел из тени.

— Не спится?

Аль-Афдаль вздрогнул и поднял голову. Он отложил меч в сторону.

— Отец. Я… я хотел убедиться, что мой клинок острый.

Сухая трава захрустела под Юсуфом, когда он сел.

— Ты хорошо показал себя при Крессоне, сын мой. Я горжусь тобой.

— Я убил пятерых. — Это не было хвастовством. Голос аль-Афдаля был тихим, а взгляд устремлен на луну. — Последним был пехотинец, один из их сержантов. Я ударил его сзади, когда он бежал. Он упал, и я спешился, чтобы добить его. Он перекатился на спину… — Аль-Афдаль умолк. Он глубоко вздохнул. — Он был не старше меня. Когда я занес меч, он умолял меня пощадить его. «Прошу! Прошу!» Это были его последние слова.

Юсуфу хотелось обнять сына за плечи, прошептать слова утешения, но он не мог. Его сын теперь был мужчиной. Вместо этого Юсуф взял меч сына и точильный камень. Он проверил остроту лезвия большим пальцем и начал точить его долгими, привычными движениями.

— Я убил своего первого человека, когда мне было десять.

Аль-Афдаль с любопытством поднял глаза.

— Это было в Дамаске. Огромное войско франков пришло из-за моря, чтобы осадить город, но мы их отбили. Мой отец выехал с другими воинами, чтобы преследовать отступающих франков. Его сбили с коня, и мы с братом Тураном выехали, думая спасти его.

— Вы спасли его?

Юсуф покачал головой.

— Я был глупым ребенком, игравшим в войну. Если бы не мой брат, я бы погиб. — Юсуф резко замолчал. Он не думал о Туране уже много лет. Воспоминание вызвало тошноту. «Прости меня, брат.»

— А тот человек, которого ты убил? Ты помнишь его?

— Это был старик с тощими руками и длинной белой бородой. Одежда его была немногим лучше лохмотьев, и он сражался вилами. У него был рот, полный коричневых, гнилых зубов. Я раскроил ему череп мечом… — Если он закрывал глаза, Юсуф все еще мог видеть безумную ухмылку на лице старика, когда кровь стекала по его щекам, окрашивая белую бороду в алый цвет. — Первого никогда не забываешь, но со временем становится легче.

Аль-Афдаль кивнул, но ничего не сказал. Слышен был лишь скрежет точильного камня. Юсуф снова проверил лезвие, встал и протянул меч сыну.

— Завтра будет битва? — спросил аль-Афдаль.

— У франков нет выбора. Им нужна вода, а мы перекрыли им путь. В своей гордыне они сами забрели в нашу ловушку.

Аль-Афдаль улыбнулся, и Юсуф снова увидел в нем мальчика.

— Это будет великая победа.

— Иншаллах. Увидимся на рассвете, сын мой.

Юсуф вернулся к своему шатру. Разговор с аль-Афдалем заставил его задуматься о прошлом. Именно после битвы в Дамаске Юсуф впервые встретил Джона. Он нашел его в клетке, умирающим на невольничьем рынке. Юсуф отдал сандалии со своих ног за человека, который станет его ближайшим другом. Он снова посмотрел в сторону христианского лагеря. Сквозь дым он разглядел Животворящий Крест, возвышавшийся посреди шатров. Джон был там, с франками. Если Юсуф завтра одержит победу, его друг, скорее всего, погибнет.

Он нахмурился. Такие мысли были его недостойны. То, что он делал, он делал ради Аллаха. Что значит жизнь еще одного франка?

***

— Чтоб меня черти побрали, — проворчал Реджинальд, проведя рукой по своей лысине.

Джон был с ним полностью согласен. Поясница ныла после беспокойной ночи на твердой земле. Дым не давал ему уснуть, и он молился о рассвете, но когда тот наступил, он вскоре пожалел о своих молитвах. Теперь он стоял с Ги и другими великими сеньорами на небольшом возвышении в центре христианского лагеря. В воздухе висел густой черный дым. Внезапный порыв ветра развеял его, и Джон увидел вдалеке на северо-востоке Рога Хаттина. Ветер снова переменился, открыв дорогу на Тивериаду. Тысячи и тысячи конных сарацин перекрывали ее.

Реджинальд сплюнул.

— Густо, как мух на трупе.

— Нам никогда не пробиться этим путем. — Голос Джона был скрипучим после ночи, проведенной в дыму, но воды, чтобы смягчить пересохшее горло, у него не было.

— А отступать некуда, — сказал Раймунд. Он кивнул на запад. Дым там был реже, и они могли видеть отряд, который Юсуф послал, чтобы перекрыть дорогу назад, в Ла-Сефори.

— Атака прорвет их строй, — возразил Рено. — Там не может быть больше пяти тысяч человек.

— Отряд мал не просто так, — сказал Джон. — Саладин хочет, чтобы мы пошли туда. Еще один день без воды, и наши лошади падут.

— Люди сдадутся раньше лошадей, — сказал Реджинальд. — Если я скажу своим сержантам, что им нужно идти назад в Ла-Сефори, у меня начнется бунт.

Рено посмотрел на Ги.

— Что скажете, ваша милость?

— Реджинальд прав. Ла-Сефори не вариант. Нам нужно добраться до воды, и как можно скорее. — Он облизнул губы. — Это твои земли, Раймунд. Есть другой путь? Колодец или источник к северу или югу отсюда?

— Источники Хаттина лежат к северу, за Рогами. До них всего три мили. Но сарацины будут мешать нашему продвижению, и если источники отравлены, как те колодцы, что мы миновали вчера…

— Риск, на который мы должны пойти, — решил Ги. — Амальрик, готовь войско к выступлению.

— Слушаюсь, ваша милость. Раймунд, ты знаешь дорогу. Ты пойдешь в авангарде. Рено, мы с королем и Крестом последуем за тобой. Джон, ты пойдешь с нами. Жослен и Реджинальд составят арьергард вместе с тамплиерами и госпитальерами. Местная кавалерия останется слева от нас, чтобы защитить от возможного обхода сарацин с фланга. Пехота будет идти между нами и врагом, чтобы прикрыть наших коней от их стрел. Вы все должны проследить, чтобы ваши сержанты держали строй. Скажите им, что любой, кто покинет колонну, будет повешен.

— Мы выступим до того, как день станет жарким, — заключил Ги. — Да хранит вас всех Господь.

Джон поравнялся с Раймундом, когда они направились к своим шатрам.

— Если я умру, — сказал ему Раймунд, — передай мою любовь моей жене Эшиве. Скажи ей, что мои последние мысли были о ней.

Джон кивнул.

— А есть ли кто-нибудь?..

— Нет. — Никто не будет горевать, если Джон умрет, кроме, возможно, Юсуфа, а он был на стороне врага.

Раймунд остановился у своего шатра и положил руку на плечо Джона.

— Удачи, друг. Даст Бог, увидимся у источников.

— Даст Бог. Береги себя, Раймунд.

Джон пошел дальше, туда, где стоял его шатер. Его уже свернули, и сто пятьдесят его сержантов выстроились в каре. У воинов были темные круги под глазами, плечи опущены. От дыма у многих начался громкий, надрывный кашель. Джон подошел к Аэстану, который уже ждал с его конем.

— Воины измучены жаждой и усталостью, домне. Сражаться они не горят желанием, разве что за воду. Да они и самого Христа убьют, лишь бы добраться до того озера.

— До этого не дойдет. — Джон взобрался в седло и возвысил голос: — Воины! Мы идем к Источникам Хаттина, там мы найдем воду. Они за Рогами, не более чем в трех милях отсюда. Сарацины будут теснить нас, но если вы будете держать плотный строй, их стрелы не причинят вреда. Кто покинет колонну — умрет. Если вас не убьют сарацины, вас убьет король.

В ответ ему было лишь угрюмое молчание.

— Ты не силен в речах, да, домне? — прошептал Аэстан. — Может, скажешь что-нибудь, чтобы зажечь в них огонь?

Лоб Джона прорезала морщина. Он много лет скакал бок о бок с Юсуфом, и его друг, казалось, всегда находил нужные слова, чтобы воодушевить своих воинов. Что бы сейчас сказал Юсуф?

— Мы идем за Господа, чтобы сразиться с неверными! — обратился он к воинам. — За нашей спиной — Животворящий Крест. Мы не должны дать ему пасть!

Теперь уже несколько человек слушали его напряженно, но многие по-прежнему стояли понурые, потупив взор. Джон сменил тактику.

— Мы — последний щит Святой земли! — крикнул он. — Если мы падем, некому будет защитить ваши дома, ваших жен, ваших детей!

Слушающих стало больше. Некоторые кивали.

— За короля! За наш дом! За Иерусалим!

Ему ответила, может, половина воинов:

— За Иерусалим! Иерусалим!

— За воду! — выкрикнул кто-то, и на этот раз воины подхватили клич с воодушевлением. — За воду! Воду! Воду!

— Нам бы лучше поскорее добраться до этих источников, домне, — пробормотал Аэстан, натягивая свой топфхельм — стальной цилиндр с плоским верхом и прорезями для глаз и рта.

Джон повел своих людей к колонне, а затем поехал туда, где под королевским знаменем сгрудились Амальрик и сотня рыцарей с копьями наперевес. Подъезжали все новые рыцари, пока их ряды не разрослись до пяти сотен, а местной христианской конницы было вдвое больше. Дюжина тамплиеров приблизилась с Животворящим Крестом, установленным на повозке, запряженной двумя мулами. За Крестом ехали король и Рено.

— Воины готовы? — крикнул Ги.

Его брат Амальрик кивнул.

— Отдавай приказ выступать.

— За Иерусалим! — взревел Амальрик. — За Королевство!

— За Королевство! — крикнули несколько человек.

— За воду! За воду! — выкрикнули другие, заглушая их.

Оруженосец Амальрика протрубил долгую ноту в изогнутый бараний рог. Мгновение спустя авангард Раймунда двинулся вперед, за ним — люди короля, а затем — арьергард. Они оставили позади дым от все еще тлеющих кустарников. Теперь Джон видел врага яснее. Десятки тысяч всадников выстроились полумесяцем. Они держали строй, начиная движение на север. Острие полумесяца теперь преграждало путь христианскому войску. Среди сарацин прозвучал рог, а за ним — громкий бой барабанов. Бум. Бум. Бум.

— Они идут, — сказал Джон.

Несколько тысяч мамлюков отделились от строя и рысью поскакали к христианской колонне. Барабаны забили чаще, и сарацины пришпорили коней, перейдя в галоп. Волна звука накрыла Джона, когда враги выкрикнули свой боевой клич:

— Аллах! Аллах! Аллах!

— Щиты вверх, воины! — взревел Амальрик. — Плотнее! Держать строй!

Сержанты на внешнем краю колонны сдвинулись так, что их щиты перекрывали друг друга. Мгновение спустя по ним забарабанили стрелы. Сарацины неслись к строю, стреляя на скаку. Рядом с Джоном с криком упал сержант, стрела пронзила ему икру. Грохот приближающихся копыт теперь заглушал боевые кличи сарацин. Джон чувствовал, как под ним дрожит земля.

Амальрик кричал, пытаясь перекрыть шум:

— Держать щиты сомкнутыми! Копья вперед!

Строй ощетинился копьями. Сарацины развернули коней прямо перед ними. Они пронеслись вдоль строя, осыпая воинов стрелами. Один мамлюк подъехал слишком близко, и из рядов христиан высунулось копье, сдернув его с седла. Остальные сарацины отхлынули, чтобы вернуться к основным силам.

Среди воинов раздался нестройный радостный крик, но он тут же затих, когда накатила новая волна сарацин. Стрелы снова заполнили небо, стуча по щитам и со свистом проносясь между рыцарями. Джон крякнул, когда древко ударило его в грудь. Стрела застряла между кольцами его кольчуги. Пока он отламывал древко, другая стрела со звоном ударила по его шлему, сотрясая его. Рыцарь рядом с ним закричал, когда стрела попала ему в глаз. Он выдернул ее вместе с кровью и ошметками плоти, а затем рухнул с седла.

Сарацины накатывали волна за волной, пока колонна ползла к Рогам. Солнце поднималось все выше, и вскоре от иссохшей земли пошли волны зноя. Конь Джона начал тяжело дышать, несмотря на медленный темп. Бедное животное выдохлось после долгого перехода без воды накануне. Пехотинцы спотыкались под тяжестью своих поклаж. Их руки, державшие щиты, отяжелели, и щиты опустились ниже, делая их уязвимыми. Каждая волна сарацин оставляла за собой все больше и больше павших сержантов. Солнце стояло в зените, когда авангард Раймунда прошел между Рогами Хаттина, вершины которых круто вздымались по обе стороны, более чем на двести футов над окружающей равниной.

— Держитесь плотнее, воины! — крикнул Джон своим сержантам. — Источники всего в двух милях за Рогами!

Воины тащились дальше, слишком уставшие, чтобы кричать в ответ.

Впереди авангард теперь двигался быстрее, поднимаясь по склону к перевалу между Рогами. Атаки сарацин прекратились. Джон видел, как воины Юсуфа уходят на юг, без сомнения, обходя Рога, чтобы перекрыть франкам путь с другой стороны, где ровная местность давала им преимущество. Когда он въехал между Рогами, он потерял их из виду.

Люди Раймунда тоже скрылись, пройдя через перевал. Джон услышал впереди радостные крики и был вынужден пришпорить коня, чтобы не отстать от колонны, когда пехотинцы рванулись вперед.

— Амальрик, останови их! — крикнул Ги. — Что происходит?

На вершине перевала все стало ясно. К югу сверкало Тивериадское озеро. Джон знал, что до него почти две мили, но вода казалась дразняще близкой. И между ними и водой не было ничего, кроме бурой травы. Сержанты Раймунда нарушили строй и ринулись к озеру. Двое пехотинцев рядом с Джоном покинули колонну, чтобы присоединиться к ним.

— Эй, вы, стоять! — крикнул Амальрик. — Еще шаг, и я сниму с вас головы!

Воины остановились. Они на мгновение оглянулись, но затем снова повернулись и побежали. К ним присоединились еще трое, затем дюжина, а потом и вся колонна пехоты бросилась к озеру.

— Стойте! Стойте, будьте вы прокляты! — кричал Амальрик, но потом сдался. — Проклятье!

Рядом с ним Ги побледнел.

— Без сержантов, прикрывающих наших коней, сарацины изрубят нас на куски.

Рено повернулся к Джону:

— Ты хотел доказать свою верность Короне, сакс. Вот твой шанс.

Ги кивнул:

— Ты должен заставить их повернуть назад.

Джон почувствовал сильное желание размозжить ухмыляющееся лицо Рено своим шестопером, но вместо этого он закрепил на левой руке свой миндалевидный щит и кивнул королю.

— Как прикажете, ваша милость.

Он пришпорил коня и понесся за пехотинцами, копыта его скакуна вырывали комья земли, пока тот летел по пологому склону.

— Назад! — кричал он, догоняя последних сержантов. — Назад!

— К черту тебя! — крикнул один из них в ответ.

— Вы никогда не доберетесь до озера, глупцы! Назад! Мы должны держать строй, иначе сарацины нас перережут!

Воины впереди Джона замедлились. Некоторые остановились и повернули назад.

— К королю! — крикнул он. — В строй!

Все больше и больше воинов поворачивали бегом назад. У него получилось. Мгновение спустя он посмотрел дальше, за пехотинцев, и у него внутри все похолодело. Не его слова остановили сержантов. Войско сарацин обогнуло Рога с юга, преграждая путь к озеру. Они перестроились, и левый рог их полумесяца уже устремился на сержантов, которые теперь потоком проносились мимо Джона.

— К королю! — в отчаянии закричал он. — Возвращайтесь в колонну!

Но воины не слушали. Король и его рыцари были далеко, а южный холм Рогов Хаттина — близко. Они ринулись вверх по его склону, пытаясь занять высоту. Мамлюки хлынули за ними. Сражаясь вместе, в плотном строю, сержанты могли бы отразить эту атаку. Но, разбегаясь в панике, они стали легкой добычей. Самые быстрые сарацинские всадники настигали последних сержантов и разили их одного за другим, нанося удары копьями в спину.

Джон поскакал навстречу этой резне.

— Стоять и драться! — кричал он. — Мы должны стоять и драться!

К нему примкнули десять человек, затем еще десять.

— Встать в строй! Щиты сомкнуть! Копья вперед!

К ним спешили все новые воины. Теперь их было двести, но тысячи сарацин неслись на них, сотрясая землю. Мамлюки достигли их строя и расступились, словно воды, обтекающие скалу.

— Назад, воины! — крикнул Джон. — Загнуть фланги! Шагом марш! Держаться вместе!

Строй отступал, изгибаясь дугой, чтобы не дать сарацинам обойти их с флангов. Но сержантов было слишком мало, чтобы устоять против такой лавины. Воины на краях строя отступали недостаточно быстро. Их обошли с фланга и начали истреблять, нанося удары сзади. Внезапно строй рухнул: воины в центре поддались панике и бросились бежать мимо Джона. Он оказался один, лицом к лицу со стеной несущихся сарацин. И вот они были уже здесь.

Бамбуковое копье разлетелось в щепки о щит Джона, другое врезалось ему в плечо. Наконечник не пробил кольчугу, но удар отбросил его назад в седле. Он пришел в себя и ударил в ответ, чувствуя, как руку пронзила отдача от соприкосновения шестопера с телом. Всадник, которого он ударил, пронесся мимо, прежде чем Джон успел разглядеть, какой урон нанес. Он отбил щитом еще одно копье и взмахнул шестопером, угодив мамлюку в горло. Тот упал с широко раскрытыми глазами, с раздробленной трахеей, и крик его замер в горле. Джон уже заносил шестопер, чтобы ударить другого всадника, когда почувствовал, что конь под ним рухнул. Мамлюк вонзил копье в грудь животного. Джон откатился в сторону, когда конь пал. Прямо на него несся сарацин. Джон сжался в комок и почувствовал порыв ветра, когда конь промчался мимо.

Джон, пошатываясь, встал на ноги. Он потерял свой шестопер. На него несся другой мамлюк, занеся копье. Джон нагнулся и вырвал копье из рук мертвого сержанта у своих ног. Прямо перед тем, как мамлюк настиг его, он поднял копье и упер его тупой конец в землю. Сарацин напоролся прямо на оружие, и наконечник, пробив спину, вышвырнул его из седла. Его конь проскакал мимо, и Джон бросился вдогонку.

— Ваккаф! — крикнул он. — Ваккаф!

Конь замедлил шаг, но когда Джон догнал его, тот заржал и отпрянул в сторону.

— Спокойно! Худу.

Джону удалось поймать поводья. Он мягко погладил коня по шее и вскочил в седло.

Левое крыло сарацинского войска пронеслось мимо, преследуя сержантов вверх по склону. Христианские пехотинцы почти не сопротивлялись. Рывок к озеру отнял у них последние силы. Многие уже побросали оружие и рухнули на землю, обессиленные. Джон отвернулся. Остальная часть сарацинской армии двинулась на рыцарей. На глазах у Джона авангард Раймунда из пятисот воинов атаковал северное крыло врага. Сарацины мгновение сопротивлялись, затем расступились, пропуская рыцарей Раймунда. Прорвавшись, Раймунд на миг остановился, а затем повел своих людей прочь с поля боя.

Вокруг короля оставалось всего шестьсот рыцарей и вдвое больше местной христианской конницы. Восемнадцать сотен против более чем двадцати тысяч. И многие христиане были пешими — их коней подстрелили. Они отступали, следуя за Животворящим Крестом вверх по склону северного Рога, в то время как сарацины собирались внизу для последней атаки. Битва была почти проиграна.

Тут Джон заметил орлиное знамя Юсуфа, развевавшееся в центре сарацинских рядов. Саладин. Если он убьет своего друга, то, возможно, спасет Королевство. Это был их единственный шанс. Но в одиночку ему не справиться.

— Йалла! — крикнул он и пришпорил коня, устремляясь к северному Рогу.

***

Юсуф сидел в седле позади своих рядов и смотрел, как воины Раймунда из Триполи уносятся на север, покидая поле битвы. Рядом с ним его сын аль-Афдаль нахмурился.

— Почему ты позволил им уйти, отец?

— Отпустив их, я ослабляю нашего врага. Мне нужен не Раймунд из Триполи. Мне нужен король.

Он видел знамя Ги. Оно развевалось рядом с Животворящим Крестом на вершине северного Рога, куда отступили король и его рыцари, оставив нижние склоны усеянными телами павших воинов и лошадей. На глазах у Юсуфа на вершине Рога взвился красный королевский шатер. Он должен был служить точкой сбора, но собираться было некому. Христианские пехотинцы были заперты на другом Роге. Юсуф увидел, как одинокий рыцарь поскакал с южного Рога, чтобы присоединиться к королю. Он был на полпути вверх по склону северного Рога, когда его встретила дюжина мамлюков. Вскоре рыцарь стал похож на дикобраза — столько стрел торчало из его кольчуги. Дюжина рыцарей с вершины Рога поскакала ему на выручку, отогнав мамлюков. Вместе им удалось добраться до короля.

— Храбрый человек, — заметил Юсуф.

— Глупец, отец. Лучше бы он бросил оружие. Франки проиграли.

— Еще нет. Не пока стоит шатер короля. Сакр, дай сигнал к последней атаке.

Ха-рууум! Сакр издал громкий звук, и мамлюки, собравшиеся у подножия Рога, ринулись вперед. Склоны холма почернели, когда они со всех сторон устремились наверх. Казалось, они вот-вот сметут рыцарей, но они сражались, поднимаясь в гору, а доспехи рыцарей были крепки. Волна мамлюков разбилась о кольцо рыцарей на вершине холма и отхлынула. Воины Юсуфа снова ринулись вперед, но не могли прорвать ряды христиан. На каждого павшего рыцаря приходилось четыре-пять убитых мамлюков. Юсуф сжал поводья, скручивая кожу в руках. С вершины холма донесся звук рога.

— Возможно, это сигнал к сдаче, отец.

— Нет. — Юсуф видел, как немногие рыцари, чьи кони еще были живы, собираются на вершине холма с копьями наперевес. — Это сигнал к атаке.

***

— К орлиному знамени! — крикнул Джон рыцарям, сгрудившимся вокруг него. — Если Саладин падет, его люди не устоят!

— Это самоубийство, сакс, — проворчал Рено.

— Мы все равно умрем. Это наш единственный шанс. — Хватка Джона на мече, который он подобрал у мертвого рыцаря, стала крепче. Он поднял его над головой. — За мной! За Королевство!

Рыцари, сдерживавшие сарацин, расступились, и Джон пронесся мимо, врезавшись прямо в толпу мамлюков. Его конь оттолкнул плечом одного из их скакунов, а Джон срубил второго мамлюка. Копье скользнуло по его щиту, и вот он уже прорвался, несясь вниз по склону холма, а за ним с грохотом мчались сорок рыцарей. Сотни мамлюков неслись им навстречу, и Джон врезался прямо в них. Рыцари на своих дестриэ, закованные в толстую кольчугу, несли смерть и следовали за ним. Они прорубались сквозь ряды сарацин, как меч сквозь ткань. Джон наносил удары направо и налево. Он полоснул одного по шее, и в воздух брызнула кровь. Он видел знамя Юсуфа всего в пятидесяти ярдах.

Но ряды врагов становились все плотнее. Копье за копьем разлеталось в щепки о щит Джона. Одно вонзилось ему в левое плечо, пробив кольчугу ровно настолько, чтобы волна агонии прокатилась по руке. Меч скользнул по правому боку. Другой мелькнул у самого лица. Он пригнулся, и клинок ударил по макушке шлема, отчего в ушах зазвенело. Воины перед ним теперь носили шафранно-желтые сюрко личной гвардии Юсуфа. Джон пришпорил коня, пытаясь прорубиться, но сарацины теснили его. Атака захлебнулась, и Джон понял, что теперь он бьется за свою жизнь. Он размахивал мечом широкими дугами, пытаясь удержать врага на расстоянии. Краем глаза он увидел, как один мамлюк занес меч для удара, но вдруг тот рухнул, пронзенный сзади копьем. Это был Рено. К ним присоединились еще десять рыцарей, оттесняя сарацин.

— Это все, кто остался? — прокричал Джон, перекрывая крики сражающихся и лязг стали.

Рено хрипло прорычал в ответ:

— Где этот ублюдок Саладин?

Джон взглянул за море воинов и заметил Юсуфа всего в двадцати ярдах; тот размахивал мечом, воодушевляя своих людей.

— Вон он! За мной, воины! За Христа! За Королевство!

Джон пришпорил коня, врезаясь во вражеские ряды. Рыцари ринулись за ним, прорубаясь сквозь ряды мамлюков. Теперь Джон ясно видел лицо Юсуфа. До него было всего десять ярдов. Его глаза расширились, когда он узнал Джона. И тут Джон услышал крики за спиной.

— Сюда, воины! — взревел Рено. — За мной, если хотите жить!

Джон оглянулся и увидел, что Рено свернул в сторону от Саладина, устремившись к слабому месту в сарацинском строю. Рыцари следовали за ним. Они прорвались сквозь ряды мамлюков и вырвались на равнину. Рено уносился прочь, не оглядываясь.

— Ублюдок! — прорычал Джон. Он бросил последний взгляд в сторону Юсуфа, развернулся и поскакал за Рено.

Он последовал за ним на север, через поле бурой травы, к вади, что вела в невысокие холмы. Вокруг засвистели стрелы, и, оглянувшись, он увидел сотни преследующих их мамлюков. Конь Джона был весь в мыле и выдыхался, его дыхание вырывалось тяжелыми толчками.

— Йалла! Йалла! — крикнул он, щелкая поводьями и выжимая из животного последнее усилие.

Конь рванулся вперед, и Джон поравнялся с Рено.

— Мы должны вернуться! — крикнул он. — Мы должны ударить по Саладину!

Рено проигнорировал его. Джон нанес удар наотмашь, и его клинок полоснул Рено по груди, разорвав сюрко, но не пробив кольчугу под ним. Рено ответил, и его меч ударил Джона по предплечью. Джон почувствовал, как рука онемела, и меч выпал из его пальцев. Он направил своего коня на коня Рено и, схватив его, стащил с седла. Джон упал вместе с ним. Он ударился о землю и несколько раз перекатился, прежде чем остановиться. Поясницу пронзило так, словно в нее вонзили меч, и каждый вдох отзывался острой болью в груди. Он отбросил боль и поднялся на ноги. Он стоял лицом к северному Рогу. Королевский шатер пал. Джон обернулся и увидел, что остальные рыцари ускакали без них. В нескольких футах от него Рено, стоя на четвереньках, полз к своему мечу. Он схватил его и поднялся.

— Ах ты, предательская мразь! — взревел он и, шатаясь, двинулся на Джона.

Джон огляделся в поисках оружия, но вокруг была лишь бурая трава по колено. Он попятился.

— Иди сюда, сакс, — прорычал Рено. — Я убью тебя, прежде чем сдохну сам.

Он занес меч над головой и бросился вперед, но резко остановился, когда стрела вонзилась ему в запястье, и наконечник вышел с другой стороны. Рено вскрикнул и выронил меч. Еще три стрелы ударили ему в грудь, и он пошатнулся.

Джон обернулся и увидел сотни несущихся на них мамлюков. Стрела ударила Джона в живот и застряла в кольчуге. Он отвернулся и пригнулся, чтобы стать меньшей мишенью.

Рено упал на колени, обхватив раненое запястье.

— Дурак! — прорычал он Джону. — Мы могли бы уйти. Ты убил нас обоих.

Джон было улыбнулся, но тут же поморщился от боли: он разбил губу.

— Если я увижу, как ты сдохнешь первым, я умру счастливым.

Глава 11

Июль 1187 года. Рога Хаттина

Вороны копошились среди тел, усеявших склон северного Рога, выклевывая глаза и разрывая мягкую плоть лиц. Юсуф пнул одну из них, и та, протестующе каркнув, отлетела в сторону. Он продолжил подниматься по склону, шагая мимо мертвых рыцарей, чьи кольчуги были покрыты красно-бурыми пятнами запекшейся крови, а мечи все еще сжаты в руках. Он прошел мимо огромного франкского дестриэ, чье тело было утыкано стрелами. Глаза бедного животного закатились, а язык был прокушен насквозь. Умирая, конь бился в агонии, вырывая копытами комья земли вокруг. За конем Юсуф наткнулся на дюжину мертвых мамлюков, лежавших почти друг на друге. Они сражались против одного человека. Франк лежал мертвый, его сюрко было так пропитано кровью, что невозможно было разобрать герб. Его топфхельм скрывал лицо. Юсуф почувствовал внезапный укол боли в животе при мысли о Джоне. Он опустился на колени рядом с рыцарем и снял с него шлем. У мертвеца были седые волосы и зеленые глаза, незряче смотревшие в небеса.

— Малик, — раздался сзади хриплый голос. Юсуф обернулся. Один из мамлюков, которого он счел мертвым, пошевелился, приподнимаясь среди тел. — Малик!

Юсуф подошел к нему. Мамлюк был молод, ненамного старше аль-Афдаля. Уродливая рана на бедре доходила до кости. Она сочилась кровью, но слишком слабо. Юноша истек кровью. Он скоро умрет. И все же, когда он вцепился в руку Юсуфа, хватка его была на удивление сильна.

— Мы победили, малик?

— Победили.

Мамлюк улыбнулся. Его зубы были красными от крови.

— Я буду хвалиться нашей победой в раю. — Его ресницы дрогнули и опустились. Мгновение спустя хватка на руке Юсуфа ослабла.

Юсуф смахнул слезы и поднялся. Смерть этого юноши тронула его так, как не тронула вся остальная бойня. Он повернулся к Сакру, своей тени, всегда бывшей рядом. Аль-Афдаль стоял неподалеку, наблюдая, как какие-то бедуины стаскивают с павшего рыцаря доспехи и сапоги.

— Запомни это, сын мой, — позвал Юсуф. Он указал на тело у своих ног. — Писцы будут писать об этом дне как о дне славы. Никогда не забывай его истинную суть. Никогда не забывай цену победы.

Юсуф продолжил подниматься на холм. Склон становился все круче, и мышцы на бедрах горели, когда он наконец достиг вершины. Тел здесь было больше, мамлюки и франки лежали вперемешку. Ему приходилось выбирать путь, чтобы не наступать на мертвых. Впереди кольцо мамлюков стояло на страже вокруг выживших рыцарей. Осталось всего двести человек — двести рыцарей из более чем тысячи. Несколько сотен бежали с Раймундом, но остальные лежали на поле боя. Выжившие перед Юсуфом казались скорее мертвыми, чем живыми. Они сидели, ссутулившись, на земле, опустив головы. Ни один из них не поднял взгляд, когда Юсуф вошел в круг.

Юсуф обратился к ним по-французски:

— Где ваш король?

В центре круга рыцарей один из них устало поднялся на ноги. Это был широкоплечий и высокий мужчина с длинными светлыми волосами и вздернутым носом, что придавало ему свиноподобный вид. Его лицо было измазано кровью, которая высохла и стала почти черной.

— Я — Ги, король Иерусалима.

— Подойди сюда.

После секундного колебания Ги направился к Юсуфу. Его люди расступились, пропуская его.

— Твои люди мертвы или в плену, твоя армия уничтожена, — сказал ему Юсуф. — Ты сдаешься?

Голос Ги был глухим.

— Я сдаюсь. Я твой пленник.

— Где Волк, тот, кого вы зовете Рено?

— Последний раз я видел, как он атаковал твои ряды. Он хотел убить тебя.

Юсуф повернулся к Сакру и заговорил по-арабски:

— Найди его, живого или мертвого, и приведи ко мне. Отведите короля в шатер, подобающий его статусу, и держите под стражей. Знатных сеньоров собрать вместе, пока их не отправят в Дамаск ожидать выкупа. Остальных рыцарей, сержантов и лагерную челядь продать.

— А как быть с теми, кто носит крест, отец? — Многие из выживших носили ненавистные красные или черные кресты тамплиеров и госпитальеров. Это были самые непримиримые враги Юсуфа, фанатики, сражавшиеся, не щадя своей жизни.

— Они пленных не берут, и мы не будем. Казнить их.

Юсуф повернулся и начал спускаться по склону. Он не успел далеко отойти, как к нему подлетел всадник.

— Мы нашли Волка, малик! — крикнул мамлюк, соскальзывая с седла.

— Он жив?

Мамлюк кивнул.

— Его взяли в плен вместе с одним из их священников.

***

Клинок меча сверкнул, озаренный золотом заходящего солнца, и, размытым пятном опустившись, с отвратительным чавканьем вонзился в голое плечо тамплиера. Тамплиер упал на четвереньки, крича от агонии, пока его кровь хлестала фонтаном, превращая пыльную землю в грязь. Юсуф поморщился и отвернулся.

Желающих удостоиться чести казнить одного из ненавистных тамплиеров или госпитальеров было так много, что Юсуфу пришлось бросать жребий. Палачом на этот раз был один из имамов, странствовавших с войском, и с тяжелым мечом он управлялся неумело. Он замахнулся снова, ударил тамплиера в спину и свалил его ничком. Понадобилось еще два удара, чтобы прикончить несчастного, и еще три, чтобы отделить голову от тела. Ее насадили на копье, и она присоединилась к остальным, обрамлявшим вход в шатер Юсуфа.

— Пятьдесят три, — пробормотал Имад ад-Дин, записывая число на пергаменте. — Слава Аллаху, с этим покончено. — Щеки писца позеленели.

— Это было необходимо, — сказал ему Юсуф. — Мы понесем эти головы перед собой в битве как предостережение врагам ислама. — Он поднялся и повернулся к своим эмирам. — Убада, приведи ко мне в шатер короля Ги. Сакр, доставь сюда Рено.

Юсуф вошел внутрь и налил себе чашу воды. Казни оставили горький привкус во рту. Он прополоскал рот и сплюнул, но мерзкий привкус остался. Возможно, виной тому был запах тления, уже исходивший от тысяч трупов, лежавших под жарким солнцем. Его люди были заняты, копая могилы для павших товарищей, но тела христиан Юсуф приказал оставить. Он сделал еще глоток и сел.

Мгновение спустя вошел Ги в сопровождении Убады и двух стражников. Глаза короля были широко раскрыты после того, как он прошел между рядами насаженных на колья голов, а ноги его дрожали.

— Ты устал, — сказал ему Юсуф. — Прошу, садись. — Он указал на походный стул, а затем возвысил голос: — Принесите еды и холодной воды для короля.

Пока Ги опускался на стул, двое слуг вошли с блюдом свежего хлеба и козьего сыра и стаканом воды, охлажденной льдом из личных запасов Юсуфа. На стенках стакана выступили капельки влаги. Король сделал большой глоток и вздохнул. Слуга наполнил стакан, и он осушил его снова.

— Благодарю тебя, Саладин.

Король пил, когда Сакр ввел в шатер Рено. Волк из Керака сжимал правую руку, перевязанную окровавленной тряпкой. Он злобно посмотрел на Юсуфа и сел без приглашения. Ги протянул ему стакан. Тот жадно выпил. Рено вытер рот тыльной стороной ладони.

— Что ты собираешься с нами делать? — потребовал он ответа.

Юсуф встретил его взгляд.

— Убить тебя, Рено.

Рено поднял стакан и ухмыльнулся.

— Твои собственные законы для тебя ничего не значат? Ты дал мне напиться. Это делает меня гостем в твоем шатре.

— Тебе дал напиться твой король, а не я. — Юсуф встал и обнажил меч.

Рено побледнел.

— Ты не можешь этого сделать.

— Стража!

Сакр и другой мамлюк схватили Рено за руки и подняли со стула.

— Не будь глупцом! — закричал он. — Я властитель Трансиордании. Мой выкуп будет стоить целое состояние!

— Никакое золото не будет для меня дороже твоей смерти. Ты давал клятвы и нарушал их. Ты убивал невинных и пытался осквернить святые места. Ты клялся в мире лишь для того, чтобы напасть, как только мы повернемся спиной.

Рено выпрямился.

— Я — правитель. Я делал то, что должен был.

Юсуф шагнул ближе, так что его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица Рено.

— Ты убил мою сестру, — прошипел он. Он отступил и кивнул стражникам, которые заставили Рено опуститься на колени. Сакр накинул кожаный ремень на шею Рено и пригнул его голову к одному из стульев. Юсуф занес меч.

— Свинья ты, сосущая хер! — взревел Рено. — Дерьмо…

Юсуф опустил меч. Первый удар убил Рено и забрызгал Ги кровью. Второй отсек голову. Она упала на пол и подкатилась к ногам Ги.

Король побелел как полотно. Он сполз со стула и рухнул на колени, сложив руки в мольбе.

— Умоляю, великий король, пощади меня! Это Рено нарушил договор! Я дам тебе золото. Я…

Юсуф поднял руку.

— Твоей жизни ничто не угрожает. Король не убивает короля. За тебя дадут выкуп, но сначала ты должен поклясться, что никогда больше не поднимешь оружия против ислама.

— Клянусь.

— На своем кресте.

— На Животворящем Кресте и кровью Спасителя, клянусь.

— Я припомню тебе эту клятву. — Юсуф указал на труп Рено. — Помни об участи тех, кто предает свое слово. Стража, отведите короля в его шатер.

Когда Ги увели, Убада повернулся к Юсуфу.

— Я хочу кое о чем тебя попросить, дядя.

— Ты хорошо сражался сегодня, племянник. Проси, и если это в моей власти, ты получишь желаемое.

— Мы взяли в плен священника, Джона из Тейтвика. Позволь мне убить его.

Брови Юсуфа сошлись.

— Если бы не Джон, Волк бы сбежал. Я намерен его пощадить.

— Ты не можешь. Он предал тебя, чтобы служить франкам, дядя.

— Он спас мне жизнь.

— И отнял ее у моего отца! — крикнул Убада. — Я был еще ребенком, но я помню. Он убил Хальдуна.

— Хальдун погиб во время великого землетрясения.

— Он погиб, пытаясь защитить честь моей матери. — Убада опустился на колени. — Прошу, дядя. Умоляю тебя. — Он указал на безголовое тело Рено. — Ты получил свою месть. Дай мне мою!

— Ты не знаешь, о чем просишь, племянник. Я не могу позволить тебе убить его.

Убада встал. Его костяшки побелели на эфесе меча.

— Ты не сможешь меня остановить.

— Я твой король! — рявкнул Юсуф. — Ты будешь делать, что я говорю.

— Только не в этом. Делай со мной что хочешь. Я поклялся Аллаху убить Джона, и я намерен исполнить свою клятву. — Убада направился к выходу из шатра.

— Стой! Джон не убивал твоего отца, племянник.

Убада замер, его рука лежала на пологе шатра. Он повернулся и встретил взгляд Юсуфа.

— Что ты имеешь в виду?

— Он… Джон — твой отец.

— Ты лжешь!

— Посмотри в зеркало, племянник, а потом скажи, лгу ли я.

Рука Убады соскользнула с меча, плечи его поникли.

— Ты… — начал он, но осекся. — Я никогда тебя не прощу. — Он сплюнул к ногам Юсуфа и покинул шатер.

Юсуф почувствовал внезапную усталость. Он подошел к своему стулу и, сгорбившись, сел, глядя на тело Рено. Он так долго желал смерти Волка, но не чувствовал никакой радости. Он обещал своей сестре никогда не говорить Убаде правду. Но Зимат поняла бы, что он должен был защитить Джона. Она тоже его любила. Юсуф выпрямился и посмотрел на Сакра.

— Приведи ко мне Джона, пока Убада не натворил глупостей. — Он указал на тело Рено. — И уберите эту грязь.

Тело Рено как раз вытаскивали, когда Джон вошел в шатер. Он поморщился, но тут заметил голову, все еще лежавшую на ковре. Он встретил взгляд Юсуфа.

— Шукран, Юсуф.

— Это я должен благодарить тебя. Мои люди рассказали мне, что ты сделал. Рено сбежал бы, если бы не ты. Садись. Пей.

Джон поморщился от боли, опускаясь на один из стульев. Он сделал большой глоток воды.

— Что теперь?

— Я сказал Убаде правду.

Глаза Джона расширились.

— Зачем?

— Иначе он бы тебя убил. Он все еще может попытаться.

Лоб Джона прорезала морщина.

— Ты собираешься оставить меня в живых?

— Ты доставил ко мне моего злейшего врага. За это я дарую тебе свободу. Тебе следует покинуть Восток, Джон.

— Мой долг здесь.

— Твоя смерть, ты хочешь сказать. Армия Иерусалима разбита, Джон. Больше некому защищать твои земли. Я отберу у христиан каждый город до последнего. Я сброшу их в море, и тебя вместе с ними, если ты останешься.

Джон пожал плечами.

— Если такова моя судьба, так тому и быть. — Он сделал еще глоток. — Я видел тамплиеров и госпитальеров. Тот Юсуф, которого я знал, не сделал бы этого.

— Тот, кого ты знал, не одержал бы этой победы.

— Ты победил, да, но какой ценой? Когда-то ты говорил мне, что великий король должен вести святую жизнь.

Боль в животе Юсуфа вернулась. Он отвел взгляд от голубых глаз Джона.

— Я не стремлюсь быть великим, Джон. Я — слуга Аллаха, не более.

— Зло, совершенное во имя Бога, все равно остается злом, друг. Я это знаю слишком хорошо. Понюхай воздух. Разве так пахнет добродетель?

— Довольно. Тебе пора уходить. Я не могу гарантировать твою безопасность, пока ты остаешься в моем лагере. Тебе дадут коня и припасов на три дня.

— Еще раз, шукран. — Джон двинулся к выходу, но остановился у полога шатра. — В тебе есть сила быть лучше этого. Я буду молиться за тебя, друг.

И с этими словами он ушел.

Глава 12

Сентябрь 1187 года. Иерусалим

— Слишком много народу на этой дороге, — обронил Джон, ни к кому не обращаясь.

Уже не в первый раз он пожалел, что не с кем разделить тревоги. Но Аэстан погиб при Хаттине, а Раймунд, недолго после прибытия Джона в Триполи, скончался от незаживающей раны. Реджинальд Сидонский был в плену у Саладина, как и Ги, и большинство других великих сеньоров.

— Слишком много ртов, — пробормотал он, — и слишком мало мечей.

Он покинул Триполи с пятьюдесятью сержантами. Пока они шли вдоль побережья, к ним присоединялись беженцы, несшие на спинах свое добро, а на руках — маленьких детей. Когда они свернули вглубь страны, к Иерусалиму, толпа, следовавшая за ними, разрослась до тысяч. Люди шли со всех уголков Королевства. Тивериада сдалась на следующий день после Хаттина. Акра, главный порт и самый густонаселенный город Королевства, пала несколькими днями позже. После этого войско Саладина разделилось и пронеслось по Королевству. Список их завоеваний был отрезвляющим: Назарет, Ла-Сефори, Ла-Фев, Дабурия, гора Фавор, Дженин, Себастия и Наблус на юге; Хайфа, Кесария, Арсуф и Яффа вдоль побережья; Торон и Бейрут к северу от Акры. В последние несколько недель после долгой осады сдались южные крепости Аскалон и Газа. Остались лишь разрозненные крепости. Керак и Шобак еще держались, но были отрезаны и взяты в осаду. Тир уцелел благодаря прибытию Конрада Монферратского с его людьми из Европы. И в сердце Королевства все еще стоял Иерусалим. Пока.

Саладин шел с севера от Аскалона, чтобы осадить Священный город. Мужчины и женщины на дороге знали это так же хорошо, как и Джон. Он видел это в их глазах. Они были тусклыми, лишенными надежды. Но какой у них был выбор? Им больше некуда было идти. Джон сделает все возможное, чтобы защитить их, но его сталь не спасет их от голода. С таким наплывом людей в город еда закончится через несколько дней. Люди начнут есть крыс. А когда кончатся крысы, они обратятся друг против друга. Ад покажется раем.

Дорога поднималась вверх через оливковые рощи, и когда они достигли вершины склона, показался Иерусалим. Беженцы запрудили дорогу, ведущую в город. Темп замедлился до черепашьего, давая Джону достаточно времени, чтобы изучить городские укрепления. На стенах были установлены мангонели, а сами стены были увешаны воловьими шкурами и тюками сена, чтобы смягчить удары при обстреле. Это было хорошо, но на стенах было слишком мало людей. Джон насчитал всего двадцать голов над воротами Давида и лишь по двое на квадратных башнях, что виднелись к северу и югу. Подъехав ближе, Джон увидел полуголых мужчин, кирками углублявших сухой ров, окружавший город. Ворота Давида охраняли стражники в кольчугах. Они коротко останавливали каждого беженца. Когда Джон приблизился, вперед выступил широкоплечий стражник с густой бородой.

— Какое счастье вас видеть, сэ… — Он моргнул, заметив золотой крест на шее Джона. — Отец. Приятно видеть человека при мече, а не очередной голодный рот.

— Сколько людей в городе?

— Одному Богу известно. Больше, чем я могу сосчитать.

Другой стражник рассмеялся. Он поднял обе руки и пошевелил пальцами.

— Ты и до десяти-то считать не умеешь, Рагено.

— Двадцать, — огрызнулся Рагено. — Ты про пальцы на ногах забыл.

Джон был рад видеть, что они шутят. Когда еды становится мало, юмор умирает первым.

— Кто правит в городе? — спросил он.

— Балиан. Ты найдешь его во дворце. Твои люди могут остановиться в Храме.

— А что же тамплиеры?

Рагено пожал плечами.

— Какие тамплиеры? Все они полегли на полях Крессона и Хаттина. Остались только священники, старики да конюхи. Тебе лучше двигаться, отец. — Он кивнул на длинную очередь за спиной Джона. — А то у меня тут бунт начнется.

Внутри города давка на улице Давида была такой, что Джону пришлось спешиться и вести коня в поводу. Большинство в толпе были новоприбывшими беженцами, бредущими со стеклянными глазами в поисках пристанища. Те, кто прибыл раньше, выстроились вдоль узкой улицы с протянутыми руками. Некоторые предлагали купить еду, давая за горсть яблок целый золотой безант, и немногие из новоприбывших были достаточно глупы, чтобы взять деньги.

Джон заметил, что у многих мальчишек-попрошаек были бритые головы. Один из них, костлявый юнец с перемазанным грязью лицом, вцепился в тунику Джона.

— Прошу, отец. Еды. Еды для голодающего дитя.

У мальчика был высокий, тонкий голос и зеленые глаза, казавшиеся невероятно большими на его худом лице. Для мальчика у него были слишком изящные черты.

Мужчина с бычьей шеей увидел, что Джон смотрит на него, и оттащил ребенка.

— Держись подальше от моей дочери!

Джон полез в седельную сумку и достал апельсин.

— Зачем ты обрила ей голову?

Глаза мужчины расширились при виде фрукта.

— Не хочу, чтобы сарацины ее насиловали. Если подумают, что она мальчик, может, и не тронут.

Джон бросил мужчине фрукт и пошел дальше, на площадь, где улица Давида пересекалась с улицей Армян. Он передал поводья одному из своих сержантов.

— Отведи людей в Храм и позаботься, чтобы моего коня поставили в конюшню. Я встречусь с вами там вечером.

Джон повернул на юг, ко дворцу. На улице Армян было не так людно, хотя он и миновал несколько семей, разбивших лагерь у дороги. Ему повстречалась процессия монахов с бичами в руках, их обнаженные торсы были покрыты кровавыми рубцами. Они пели, моля Бога о пощаде. Каждые четыре шага они хлестали себя. Джон поспешил ко дворцу. Стражники узнали его и пропустили через ворота. После уличного хаоса двор был оазисом спокойствия. Стража не пускала сюда народ, и, не считая кучи конского навоза, мощеный двор был пуст. Джон подошел к дворцовым дверям, где стражники сказали ему, что Балиан находится в королевских покоях с королевой.

Джон вошел и застал Сибиллу, прислонившуюся к окну. На ней была подпоясанная шелковая туника, подчеркивавшая ее стройную фигуру. Ее рыжевато-каштановые волосы свободно падали на бледные плечи. Она выглядела бы прелестно, если бы не хмурое выражение, искажавшее ее черты.

Балиан стоял у холодного камина. Он тоже был мрачен, но, увидев Джона, его лицо посветлело.

— Джон! Слава Богу, ты пришел. — Он обнял Джона и кивнул в сторону Сибиллы. — Может, ты сможешь ее вразумить.

Джон повернулся к Сибилле и преклонил колено.

— Моя королева.

Сибилла холодно кивнула. Она указала на Балиана.

— Этот дурак отказывается выкупать моего мужа, своего короля.

— Саладин требует пятьдесят тысяч динаров. Мы не можем заплатить, моя королева. Ты видела людей, что наводнили город. Нам до последнего денария нужны деньги на закупку еды.

— Нам нужен наш король!

Джон кхыкнул.

— Прости, моя королева, но Балиан прав.

Лицо Сибиллы вспыхнуло еще до того, как Джон закончил говорить. Она выпрямилась и посмотрела на него свысока, скривив свой тонкий нос.

— Вы оба предатели, — прошипела она. — Когда Ги освободят, он снимет с вас головы! — Она вылетела из комнаты, хлопнув за собой дверью.

— Видишь, с чем мне приходится иметь дело, Джон? — Балиан подошел к боковому столику и налил себе чашу вина. Он сделал большой глоток. — Она с каждым днем все невыносимее. Выставить бы ее на улицу, пусть посмотрит, что творится. В Иерусалиме сейчас более восьмидесяти тысяч человек — втрое больше, чем до Хаттина, — и каждый день прибывают новые. Еды уже не хватает, а Саладин еще даже не подошел. — Он сделал еще глоток. Балиан всегда был поразительно красив, но теперь его лицо изрезали морщины, а под глазами залегли темные тени. — Твое прибытие — первая хорошая новость за несколько недель. Ты привел людей?

— Пятьдесят сержантов.

— Рыцарей нет? — Джон покачал головой. — А что с Раймундом? Ты ведь из Триполи. Граф скоро выступит?

— Он мертв.

Чаша Балиана замерла на полпути ко рту.

— Помоги нам, Господи. Как?

— При Хаттине стрела пробила его кольчугу и застряла в груди. Рана была неглубокой, но началось заражение, и яд пошел в легкие. Он умер через два дня после моего прибытия в Триполи.

— Кто теперь правит?

— Его крестник, Раймунд.

— Сын Боэмунда Антиохийского?

Джон кивнул.

— Я пытался убедить его выступить на Иерусалим, но юный Раймунд предпочел пойти по стопам отца. И Триполи, и Антиохия заключили перемирие с Саладином. Раймунд, по крайней мере, позволил мне набрать добровольцев. Пятьдесят человек, что пошли со мной, — это все, кого я смог найти.

— Клянусь его гвоздями! — Балиан сделал еще глоток.

— Сколько у нас рыцарей?

— Настоящих рыцарей? Один — я. Но я посвятил в рыцари несколько сотен сержантов, а также объявил, что посвящу любого старше шестнадцати, кто возьмет в руки оружие. Так я набрал еще тысячу рыцарей.

— Это крестьяне и торговцы с мечами, Балиан, а не рыцари.

— Да уж. — Балиан снова поднял чашу, но она оказалась пуста. Он нахмурился и отставил ее в сторону. — Но других у нас нет.

***

Муэдзины в лагере затянули призыв к утренней молитве, когда Юсуф вышел из своего шатра. Шатер был разбит на вершине холма, именуемого Голгофой — Лобным местом, — названного так то ли из-за пещер, делавших склон похожим на ухмыляющийся череп, то ли из-за казней, что проводились там в древности. Здесь был распят пророк Иса; если, конечно, не верить христианским священникам, которые утверждали, что холм, именуемый ими Кальварией, находится на месте Храма Гроба Господня. «Храм на навозной куче», — называли его люди Юсуфа, и это название красноречиво говорило об их мнении, умер там Иса или нет.

Оттуда, где стоял Юсуф, был виден купол храма. Он возвышался над западной частью города. Взгляд его скользнул от него к Куполу Скалы, чья позолоченная крыша сверкала в утреннем солнце. Движение у стены привлекло его внимание, и он увидел, как открылась потерна. Оттуда вышло с десяток сержантов, а за ними — двое всадников под белым флагом. Прибыла еще одна делегация для переговоров о сдаче города. Пятьдесят мамлюков выехали им навстречу. Они окружили христиан и повели в лагерь. Вскоре на холм вскачь поднялся Каракуш и соскользнул с седла перед Юсуфом.

— Кого они прислали на этот раз? — спросил Юсуф.

— Балиана д’Ибелина, командующего городом, и священника Джона. Должно быть, они в полном отчаянии.

Или же они знают, что после прошлой ночи у них наконец появилась сильная позиция.

Юсуф погладил бороду, глядя на пролом, который его саперы проделали в стене прошлой ночью. Он бросил на христиан тысячи воинов, но в узком проломе их численное превосходство не имело значения. Двести двенадцать его храбрейших воинов погибли. Их тела убрали, но обломки остались, заполнив ров перед стеной. На вершине завала франки возвели деревянный частокол. Катапульты быстро разнесут его в щепки, но все же взять пролом будет нелегко. Франки это доказали. Осада длилась десять дней. Сколько еще дней понадобится, чтобы взять город? Сколько еще жизней? Юсуф знал, что его воины готовы пожертвовать собой. Они жаждали мести за резню, устроенную франками при взятии Иерусалима. Но в голове Юсуфа эхом отдавались слова Джона. Зло, совершенное во имя Бога, все равно остается злом.

— Проводите франков в мой шатер, — сказал Юсуф. — И позовите моих эмиров и писцов.

Каракуш нахмурился, но на этом его неодобрение исчерпалось.

— Слушаюсь, малик.

В шатре слуга помог Юсуфу облачиться в его золотой чешуйчатый доспех и обмотал вокруг головы черный тюрбан с золотой подкладкой. Он только сел на свой походный стул, как прибыл Имад ад-Дин с чернилами и бумагой. За ним вошли эмиры Аль-Джазиры, толстый Гёкбори и приземистый Нуман, а за ними — аль-Афдаль. Мгновение спустя вошел Убада. Юсуф почувствовал запах вина от его дыхания, когда тот занял свое место рядом с ним. Его племянник пристрастился к вину, узнав правду о своем происхождении. Он выходил из своего шатра лишь в случае крайней необходимости.

Последним вошел Каракуш.

— Балиан д’Ибелин и Джон из Тейтвика, — объявил он.

Первым вошел Балиан, и Юсуф внимательно его оглядел. Это был красивый мужчина средних лет, с длинными темными волосами и вьющейся бородой, которая, казалось, когда-то была ухоженной, но в последнее время росла как попало — длинная на подбородке и короткая на шее и щеках. Следом вошел Джон, и Юсуф заметил, как сжались челюсти Убады. Джон был худее, чем когда Юсуф видел его в последний раз, и в его песочных волосах было еще больше серебра. Они с Балианом преклонили колени.

— Добро пожаловать в мой шатер, — сказал им Юсуф по-арабски. Он достаточно хорошо знал язык франков, но хотел, чтобы они видели, кто здесь хозяин.

Джон перевел для Балиана.

— Приветствуем тебя, аль-Малик ан-Насир, — сказал рыцарь. — Для нас честь находиться в твоем присутствии.

— Садитесь. — Юсуф указал на два стула, поставленных перед ним. — Вы пришли молить о жизни своего народа?

— Мы пришли спасать жизни, да, и ваши, и наши, — ответил Балиан.

Услышав перевод Джона, Убада хмыкнул.

— Пустые угрозы. Нечего торговаться с этими адскими псами. Раздавим их! Кровь, пролитая ими при взятии Иерусалима, взывает к отмщению!

Другие эмиры согласно кивнули.

— Спросите тех, кто погиб прошлой ночью, так ли пусты наши угрозы, — сказал Балиан. — Тысячи людей готовы защищать наш город. Даже больше, чем в твоей армии.

— Свинопасы и торговцы сукном, — сплюнул Гёкбори. — Не воины.

Джон перевел, и брови Балиана сошлись.

— Некоторые из них — простые люди, да, но даже простые люди будут сражаться как воины, если им не оставить выбора. Сейчас они держатся подальше от стен, надеясь на пощаду, как ты пощадил жителей других захваченных тобой городов. Но если народ Иерусалима увидит, что смерть неизбежна, то, клянусь Богом, каждый из них возьмется за оружие, готовый умереть как мученик.

— У нас тоже есть свои мученики, отец, люди, которые с радостью пожертвуют своими жизнями, чтобы вернуть Иерусалим, — вставил аль-Афдаль. — Ты найдешь тысячи добровольцев, готовых снова попытаться взять пролом. Тебе стоит лишь попросить.

Джон ответил сразу, не удосужившись перевести.

— Ты можешь взять город штурмом, Юсуф, я не отрицаю этого. Но если ты это сделаешь, твой трофей обратится в прах в твоих руках. Прежде чем город падет, мы убьем наших детей и жен, чтобы вы не смогли их изнасиловать и поработить. Мы сожжем наши дома и имущество. Мы перережем наших пленников-мусульман, убьем каждую лошадь и каждое животное, что у нас есть. Мы не оставим после себя ничего, кроме крови и пепла.

Нуман шагнул вперед.

— Если они хотят сами себя перебить, пусть, — сказал коротышка своим резким голосом. — Они не заслуживают ничего меньшего.

— Может, вам и безразличны жизни наших женщин и детей, — сказал Джон, — но а как же ваши святыни? Вы хотите завоевать город лишь для того, чтобы найти мечеть Аль-Акса в дымящихся руинах?

— Руины можно отстроить, — ответил Нуман.

Гёкбори кивнул.

— Кровь, пролитая франками, должна быть отомщена, малик.

— Довольно, — сказал Юсуф. — Оставьте меня с нашими гостями. Все.

Воины вышли. Перед уходом Убада сплюнул к ногам Джона. Когда они остались одни, Юсуф повернулся к Балиану и заговорил по-французски:

— Джон говорит, вы скорее оставите от Иерусалима дымящиеся руины, чем отдадите его в наши руки. Что ты на это скажешь?

— Он говорит правду. И после резни кровь мертвых будет взывать к отмщению. Когда Эдесса пала от меча, тысячи пришли, чтобы отомстить за нее. Если Иерусалим падет так же, сколько десятков тысяч пересекут море, чтобы вернуть его?

— Если я пощажу твой народ, то где гарантия, что вскоре мне не придется защищать эти самые стены от них?

— Твой человек сказал правду, — ответил Джон. — Большинство тех, кто внутри, — крестьяне и ремесленники. Они будут сражаться за свои жизни, но не станут сражаться, чтобы вернуть Иерусалим. А если сомневаешься, то забери у них оружие, прежде чем они уйдут. — Голубые глаза Джона встретились со взглядом Юсуфа. — Ты лучше того человека, что перебил тамплиеров при Хаттине, Юсуф. Я это знаю. Не оскверняй святыни Иерусалима кровью невинных. Этим людям не нужно умирать. Рено был убийцей женщин и детей. Ты лучше него. Ты — праведный человек.

Так ли это? Юсуф почувствовал привычный укол боли в животе. Убил бы праведник своего брата? Свою жену? Юсуф сглотнул желчь, подступившую к горлу. Он посмотрел на Балиана.

— Что ты предлагаешь?

— Дай нам три дня на сборы, и мы сдадим тебе город. Позволь тем, кто желает, уйти. Мы отправимся в Тир, и Иерусалим будет твоим.

— Вы отправитесь в Тир и заберете с собой свои богатства. Так не пойдет. Вы можете взять столько, сколько сможете унести, но ни одно вьючное животное не покинет город. Что до твоего народа, их жизни в моих руках. Ты сам мне это сказал. Если они хотят их вернуть, им придется заплатить. Десять динаров за голову.

— А как быть с теми, у кого нет денег? — спросил Джон.

— Пусть продают то, что у них есть, моим людям. Те, кто и через сорок дней не сможет заплатить, будут обращены в рабство.

Челюсть Балиана напряглась.

— Я не отправлю свой народ в рабство.

— Рабство предпочтительнее смерти.

— Хорошо, — пробормотал Балиан. — Но десять динаров — это слишком много.

— Это низкая цена за раба.

— За раба-мужчину, возможно, — сказал Джон. — Цена для женщин и детей должна быть ниже.

— Это справедливо. Пять динаров за женщину. Два — за ребенка до двенадцати лет.

— А старики? — спросил Джон. — Какой от них прок в рабстве?

— Тех, кто слишком стар, чтобы приносить пользу, я отпущу даром.

Балиан посмотрел на Джона, тот кивнул. Балиан встал.

— Джон сказал, что ты человек чести, Саладин. Я рад видеть, что он был прав. — Он протянул руку. Юсуф поднялся и пожал ее. — Через три дня, малик, Иерусалим будет твоим.

***

Джон сидел на своей кровати в резиденции архидиакона при Храме Гроба Господня и слушал, как звонят колокола, созывая народ на утреннюю молитву. В последний раз звучали эти колокола. Всего через несколько часов Иерусалим перестанет быть христианским городом.

Он встал и начал собирать вещи. Самым ценным было его священническое облачение: альба и амикт из белого льна; манипул и длинная шелковая стола; казула, богато расшитая золотом и серебром. Он запихнул их в заплечный мешок вместе с сухофруктами, солониной и твердым сыром, которые купил на рынке, устроенном сарацинами в городе. Лошадям и вьючным животным не разрешалось покидать Иерусалим, так что ему придется нести свое добро на спине. На нем уже были сапоги, пара льняных штанов, простая хлопковая туника и плащ, а также золотой крест, который всегда висел у него на шее. Он взял свой шестопер, лежавший на кровати, и провел пальцем по потертой коже рукояти, прежде чем отложить его. Придется оставить. Саладин приказал не выносить из города никакого оружия.

Джон покинул резиденцию архидиакона через узкий каменный проход, ведущий прямо в святилище. Он нахмурился. Гобелены были сняты с каменных стен церкви, канделябры унесены. Даже золотая инкрустация была содрана с алтаря. Лишь двое каноников удосужились прийти на молитву. Их голоса звучали слабо в огромном пространстве храма. Джон преклонил колени перед Гробом Господним и перекрестился. Он прошептал молитву за жителей города, а затем вышел в южный двор. Там стояли три большие повозки, каждая доверху груженая ящиками, бочками и мешками из мешковины. Поскольку лошади не могли покинуть город, в упряжь впряглись люди. Во главе их стоял Ираклий. Он изучал лист пергамента, разговаривая с казначеем.

— Занавеси? — спросил Ираклий. — Ты уверен, что упаковал их?

Казначей кивнул, и его жирные щеки затряслись.

— Да, ваше блаженство. Полагаю, да.

— Полагаешь? — Брови Ираклия взлетели вверх. — Эти занавеси стоят больше, чем ты, дурак. Удостоверься.

Казначей кивнул и поспешил прочь. Джон пересек двор, чтобы поговорить с Ираклием.

— Что это значит?

— Разве ты не слышал, Джон? Город пал. Сокровища Божьи должны быть защищены. Я везу их в Тир. — Он снова углубился в изучение листа.

Джон вырвал пергамент у него из рук. Это был список церковных богатств — шелка, золотые канделябры и кубки, реликвии в их богато украшенных реликвариях, сундуки с золотом и серебром.

— Более пятнадцати тысяч человек не могут заплатить выкуп, — сказал Джон. — Здесь достаточно богатств, чтобы освободить их всех. Балиан об этом услышит.

— Он уже знает. — Ираклий ухмыльнулся. — У него нет власти надо мной. Эти сокровища принадлежат Богу, а не беднякам.

— Женщин изнасилуют, Ираклий, а их детей продадут в рабство.

Патриарх посмотрел на Джона свысока.

— И их страдания принесут им великую награду в следующей жизни. Блаженны нищие духом, ибо их есть…

Джон ударил его, и Ираклий тяжело рухнул на зад, из его сломанного носа потекла кровь. Джон снова занес кулак, но двое рыцарей Гроба Господня удержали его. Джон сплюнул, попав Ираклию в лицо.

— Ты будешь гореть в аду, — прорычал он, стряхивая руки рыцарей и зашагав прочь.

Он пошел на юг, мимо церкви Святого Георгия, по пути к воротам Давида. Свиной и зерновой рынки, обычно располагавшиеся у церкви, превратились в огромные базары, где продавалось все, что только можно вообразить. Джон видел стулья и столы, ковры, горшки и сковородки, стол с кузнечными инструментами и другой — со ступкой и пестиком, весами и склянками аптекаря. Все, что франки Иерусалима не могли унести с собой, они пытались продать здесь. Даже самих себя. Молодые женщины, с разорванными на груди туниками, чтобы выставить напоказ свои прелести, слонялись среди товаров, надеясь продать свои тела за достаточную сумму, чтобы купить себе свободу. Они были в отчаянии, и цена была соответственно низкой. Сарацины и сирийские христиане, которым было позволено остаться в городе, скупали женщин и товары за бесценок.

Миновав рынки, Джон присоединился к очереди беженцев, ожидавших выхода, с поклажей за спиной, они брели вперед с опущенными головами. Прошло полдня, прежде чем он добрался до ворот. Их охраняли мамлюки, требовавшие выкуп с каждого уходящего. Когда они платили, их монеты передавались писцу, который делал пометку о собранных деньгах и бросал монеты в окованный железом сундук. Некоторые пытались расплатиться натурой. Если писец одобрял, он коротко кивал. Если же отвергал подношение, стражники грубо выталкивали несчастного обратно в город.

Когда подошла очередь Джона, он отсчитал десять безантов. Балиан дал ему сто, чтобы он мог вернуться в Англию, но Джон оставил себе только двадцать. Остальные он вернул Балиану, чтобы тот выкупил бедных франков. Джон отдал монеты, и мамлюки пропустили его.

За воротами он присоединился к толпе на дороге в Яффу. Оттуда они направятся на север, по прибрежной дороге в Тир, последний христианский оплот в Королевстве. В порту Джон надеялся найти корабль, который доставит его в Англию. В Святой земле для него ничего не осталось. Он был настоятелем и архидиаконом церквей, оказавшихся в руках сарацин. Женщины, которых он любил, были мертвы, как и Раймунд, и Балдуин. Единственные люди, которые были ему еще дороги, находились среди сарацин и стали его врагами.

Беженцы впереди Джона сходили с дороги, уступая путь отряду конных мамлюков. Джон тоже отошел в сторону, и когда мамлюки проезжали мимо, он уловил блеск золота. Это был Юсуф в своем золотом джавшане, ехавший принимать город. Он смотрел прямо перед собой и проехал мимо Джона, не заметив его.

Джон почувствовал внезапную тяжесть в груди. Он был уверен, что видит своего друга в последний раз. Он подождал, пока Юсуф въедет в Иерусалим, а затем повернулся к городу спиной.

***

Юсуф чувствовал странное оцепенение, въезжая в ворота Давида. В последний раз он проезжал под этой аркой двадцать лет назад. Он был заложником у короля Амальрика. Теперь он был завоевателем. Этот момент был не таким, как он его себе представлял. Вместо ликующих толп обочину дороги заполнили франкские беженцы, которых сдерживала цепь мамлюков. Христиане смотрели на Юсуфа с нескрываемой ненавистью. Рыжеволосая женщина сплюнула, когда он проезжал мимо.

Сын Юсуфа, аль-Афдаль, увидел это.

— Стража! Принесите мне язык этой женщины!

— Оставь ее! — приказал Юсуф. — Я обещал пощадить этих людей, аль-Афдаль. Не заставляй меня становиться лжецом.

— Но она оскорбляет тебя, отец.

— Посмотри на этих людей. Я отнял у них все, кроме жизни. Пусть оскорбляют меня, если хотят. Это все, что у них осталось.

Юсуф продолжил путь по улице Давида. Дорога сужалась и становилась круче, пока ему не пришлось спешиться и вести коня вверх по ступеням на вершину холма, откуда вдали виднелся сверкающий Купол Скалы. Это и была его цель. Он снова сел в седло и поехал вниз, в долину, а затем вверх и через мост, ведущий через Мавританские ворота на Харам-эш-Шариф, которую франки называли Храмовой горой. Мечеть Аль-Акса, которую тамплиеры сделали своей штаб-квартирой, находилась справа от него. Слева возвышался купол.

— Аль-Афдаль, проследи, чтобы крест сняли с крыши Купола. И убедись, что Аль-Акса будет очищена к пятничной молитве.

— Слушаюсь, отец.

Юсуф спешился и направился вверх по ступеням к Куполу Скалы.

— Ждите здесь, — сказал он своим стражникам. — Я хочу помолиться один.

Внутри его сапоги гулко застучали по мраморному полу. Свет проникал через окна наверху, освещая голые стены. Искусные мозаики и коранические надписи, некогда покрывавшие их, были заштукатурены франками. Юсуф велел бы их восстановить.

Он подошел к скале, находившейся прямо под куполом. Христиане построили над ней алтарь, но часть гладкого белого камня все еще была видна. Железную решетку, которую христиане установили, чтобы паломники не откалывали куски, люди Юсуфа уже сняли. Он ступил на скалу, повернулся лицом к Мекке и начал молиться, произнося слова суры «аль-Фатиха».

— Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, Милостивому, Милосердному…

Закончив молитву, он остался стоять на коленях на твердом камне. Именно отсюда Мухаммед вознесся на небеса. Юсуф посмотрел на потолок. Достигнут ли слова, произнесенные им здесь, рая?

— Я исполнил твою волю, Отец, — прошептал он. — Я изгнал христиан… — Юсуф осекся, подумав о Джоне и о других, кого он потерял: Зимат, Фариде, Ширкухе, Туране, Азимат. — Я пожертвовал всем, Отец. Теми, кто стоял на моем пути, даже теми, кого я любил. Я сделал это для тебя и для Аллаха. — Юсуф поднялся. Когда он заговорил снова, его голос был громким и твердым. — Но теперь моя задача выполнена. Больше никакой лжи. Никаких убийств. Как только последние из франков будут изгнаны, я вернусь в Дамаск. Я выдам замуж своих дочерей. Я воспитаю своих сыновей лучшими людьми, чем я. Я создам царство мира и изобилия, и когда я умру, меня будут помнить за добро, что я совершил, а не за людей, которых я убил.