Священник в 1839 году

Глава XIV

Молодые люди спустились по лестнице, не прикрыв за собой дверь на колокольню.

Минуту спустя они были уже внизу и торопились к выходу, но Жюль внезапно остановился.

— Погоди, Мишель. Идем со мной! — Жюль направился к осиротевшей каморке старого звонаря, долго что-то там искал и, в конце концов, нашел огниво и зажег его. Потом указал Мишелю на стул: — Садись!

Мишель сел, поняв, что Жюль настроен очень серьезно. Бедняга заметно нервничал и старался сделать над собой усилие. Он как бы принял решение, разом покончил с безумием, словно самоубийца, в последнюю секунду отбрасывающий пистолет. Мишель понял, что надо, во что бы то ни стало выслушать Жюля именно сейчас, ибо в другой раз он может не решиться на этот тяжелый для него разговор.

— Мишель, Жозеф умер! Умер старик; он мог бы похвастаться: умер под небесами. — Жюль грустно улыбнулся. На него было больно смотреть. — До сих пор я следовал его советам; был прилежным, очень прилежным учеником, даже, может быть, слишком. Но его слова запали мне в душу… Отныне ты единственный мой друг, поклянись, что никогда не покинешь меня! Ты клянешься?

Мишель кивнул.

— Видишь ли, — продолжал молодой человек, — мне необходим кто-то, кому бы я мог открывать душу, поверять все свои чувства, сердечные тайны и радости, на кого я мог бы положиться в жизни и в смерти. Но речь не об этом… Тебе известны мои мысли, они не изменились. Знаешь, какой случай свел меня со стариком звонарем?

— Нет!

Жюль, очевидно, собирался сказать что-то очень важное. Он так волновался, что Мишель попытался хотя бы кратким ответом чуть-чуть успокоить друга, иначе Жюль мог бы не выдержать нервного напряжения.

— Когда Жозеф вернулся из Бренского прихода, я был уже достаточно меланхолическим молодым человеком, к тому же скептиком. Мое положение в обществе и состояние заставили думать, что ими и исчерпываются жизненные радости. Они столь же обманчивы, как мимолетны, столь же мимолетны, как и губительны. Дурные мысли тогда уже посещали меня. Я подумывал о самоубийстве. Побывав в моем доме всего несколько раз, Жозеф без труда догадался о том, что творится в моей душе. Мне же, праздному и скучающему, он показался странным, чем и привлек к себе. С тех пор жизнь повернулась ко мне иными своими сторонами. Знаешь, Мишель, я привязался к старику!

— Жюль, ты очень впечатлителен. Но, честное слово, я ничего не понимаю! Жозеф доверял тебе, ты же, в свою очередь, доверял ему. Что ж тут такого?

— Видишь ли, дружище, я скрыл от тебя кое-что… Жозеф видел меня насквозь, он понял, что меня мучает. Женщины! Да, Мишель, женщины! Я дошел до того, что считал их отвратительными созданиями… Рядом с ними я изнемогал от скуки и презрения. Это было сильнее меня. Из-за отвращения к женщинам я не находил уже радости ни в музыке, ни в поэзии, ни в чем…

— Я понимаю тебя, — отозвался Мишель.

— Понимаешь? Спасибо! Я никогда не любил по-настоящему. Мне нужно было жаркое пламя, но где его отыскать? Жозеф все понял и сумел поддержать в трудную минуту. «Эта женщина существует», — уверял меня старый звонарь. И я верил ему. «Хочешь, чтобы она стала твоей женой?» — «Конечно, но когда же я ее увижу?» — «Еще не время», — сказав это, он передал мне конверт. — «Здесь твое счастье. Через два года или после моей смерти (быть может, я умру раньше), ты откроешь мое завещание…».

— И вот он умер, — перебил друга Мишель.

— Умер. Его нет рядом, чтобы придать мне смелости и силы. Ему это всегда удавалось.

— Итак, ты боишься вскрыть завещание?

— Да.

— Опасаешься, что предуготованная тебе невеста вовсе не та, что ты рисовал в мечтах?

— Нет, нет. Не то.

— Пламенное воображение сослужило тебе дурную службу, Жюль. Вернись на землю, и здесь обитают ангелы!

— И ты один из них, Мишель. Однако повторяю, дело не в этом.

— Так объяснись же, наконец! Ты, право, пугаешь меня.

— Слушай же. Я буду краток. Мне предстоит пролить немало слез. Ты уже знаешь, что вчера я спасся не один. У меня на руках была девушка.

— Та самая, что кричала?

— Я поспешил на крик и увидел героиню моих грез. Теперь ты понимаешь?

— Ты спас ее?

— Да. И сегодня меня ждут у них в доме: отец девушки просил зайти.

— Ты влюбился с первого взгляда…

— Отнюдь. Я люблю ее уже два года: она моя мечта. Она ангел красоты, искренности, доброты и невинности. Ах, Мишель! Я сойду сума.

— Да ты, по-моему, и так уже сумасшедший.

— Именно. Но отныне я потерял надежду. Тебе ли не знать, к чему это может привести!

— К непоправимому несчастью.

— Где же выход?

— Жюль, сожги завещание Жозефа! Оно уже не нужно тебе.

— Что ты говоришь?!

— Ведь тебе не хочется вскрывать конверт.

— Нет, Мишель, я хочу этого.

— Достаточно ли ты владеешь собой и своими мыслями? Не отдаешься ли во власть мистики?[67] Отбрось предубеждения!

— Я жених, Мишель!

— Помолвка — это еще не свадьба.

— Нет, Мишель, нет. Жозеф не обманывал; он хорошо знал и меня и ее, проникся нашими симпатиями, пристрастиями и чувствами. Старик был убежден, что мы гармоничная пара. Нет, Мишель, он не обманывал. Мы вскроем завещание.

— Хорошо. Но только выйдем отсюда. Жозеф избрал тебя своим наследником. Хочешь ли ты взять что-нибудь на память о близком друге?

— Конечно же. Возьмем его бумаги.

Принялись искать.

— Бумажник! — вскричал Мишель.

— Где?

— Да вот здесь, на столе.

— Откуда он взялся? Что бы это значило?

— Возьмем!

— Но его не было на этом месте, когда мы вошли сюда утром!

— Возьми, говорю тебе. Мы, должно быть, его не приметили.

— Но…

— Да возьмешь ли ты его, наконец? — рассердился Мишель. — А не то дай мне!

И он с силой вырвал бумажник из рук Жюля.

— Что это с тобой?

— Ладно, ничего страшного. Отправляйся в гости к своей красавице. Я не хочу вскрывать завещание сегодня.

— Но отчего?

— Не могу. Уходи.

— Нет, Мишель.

— Уходи!

— Ты собираешься бросить меня? А наша дружба?

— Прости, Жюль, я на мгновение потерял контроль над собой. Понимаешь, столько всего произошло, что надо обдумать спокойно. Извини за резкость, но я просто считаю, что лучше вскрыть конверт завтра.

— Я подожду. Однако поклянись перед распятием[68] старого звонаря, что ты не покинешь меня!

— Клянусь!

У входа в церковь послышался шум и звук шагов, но вскоре он стих.

— Пойдем, Жюль. Мы забрали самое ценное.

— Куда теперь?

— Для начала в полицию, заявим обо всем, что знаем о гибели звонаря. Потребуем правосудия.

— Прекрасно.

— Так ты идешь в гости?

— Иду!

— Есть ли в твоем сердце хоть капля надежды?

— Нет.

— Ты нуждаешься в ней, не отчаивайся. И всмотрись получше в новую знакомую.

— Я очень хорошо знаю ее, Мишель.

Оба вышли из каморки и секунду спустя были уже на улице. Как только молодые люди покинули церковь, из-под темного свода появился человек и подошел к старинной исповедальне.

— Наконец-то! Ты опоздал, — обратился к нему кто-то невидимый.

— Все необходимое со мной: два тяжелых молота, колуны, даже пила.

— Отлично, пошли на колокольню. И поскорее, времени совсем нет.

— Точно! Ведь полиция может нагрянуть в любую минуту. Бежим же скорее!

И они поднялись наверх.

Наши друзья торопились, но шли молча, в раздумье. Жюль размышлял над странным поведением Мишеля, над повелительным тоном и резким движением, с каким он выхватил бумажник. Что бы это могло означать? Да и каким образом вообще оказался в комнате Жозефа этот странный предмет? Старик никогда не показывал его. Почему перевернута вся мебель, раскиданы бумаги?

Но не таковы были мысли Мишеля Рандо. Ход рассуждений простака Жюля нам доступен, мы можем проследить его шаг за шагом. Но что же беспокоило его товарища? Чего он теперь хотел и чего добивался? Однако не будем торопиться. Всему свое время.

Как бы то ни было, а заметим, что Мишель отличался характером спокойным и рассудительным, к тому же обладал завидным хладнокровием. Тем более удивительна такая порывистая нервозность в обычно покладистом молодом человеке. Должно быть, что-то исключительное внезапно поразило его и он опасался промедления. Возможно, ему пришла в голову некая идея, способная дать решение возникшим в их жизни проблемам.

Так, думая каждый о своем, молодые люди дошли до комиссариата полиции второго округа. К счастью, комиссар полиции оказался у себя, хоть и ворчал, недовольный несвоевременным визитом. Было одиннадцать утра, а в это время он обычно пребывал не в духе и искал любого случая повздорить с кем угодно. Мишель изложил суть дела и попросил обследовать разрушения, дабы убедиться самому, что кирпичи аккуратно вынуты один за другим.

Полицейского заинтересовал рассказ молодых людей. Ему и самому казалось, что во всей этой истории слишком много странного, но обследовать место происшествия, не посоветовавшись с королевским прокурором, он не может. Далее следовали заверения в том, что правосудие во всем разберется и справедливость восторжествует, ведь полиция на то и поставлена, чтобы воздать каждому по заслугам. Теперь же он намеревается выпить чашечку кофе, а затем поедет прямо к прокурору, откуда отправится в церковь Святого Николая.

Разговор вселил в Мишеля и Жюля некоторую надежду. Оставалось запастись терпением и ждать, тем более что до часа, назначенного месье Дельтуром, времени было предостаточно. Наскоро перекусив, друзья прибыли к дому королевского прокурора за несколько минут до комиссара, который приехал в большом волнении (куда девалась вся его прежняя важность?), ибо всегда трепетал перед его превосходительством.

Господин Онезим де ла Перваншер считал себя важной персоной. Да и не мудрено. Когда являешься ни много, ни мало, как главой целого округа Нанта, когда в твоем подчинении канцелярия суда, многочисленные чиновники, комиссары полиции, а в твоих руках все преступники, не мудрено возомнить о себе Бог знает что.

Однако подобная самооценка свойственна была господину Онезиму уже довольно давно, он всегда был о себе высокого мнения и относился к собственной персоне с постоянным глубоким уважением. Распахнутое пальто, руки в карманах, слегка наклоненный корпус, ноги широко расставлены, голова чуть приподнята, губы поджаты, брови нахмурены, глаза смотрят на комиссара свысока. Ни дать ни взять — актер, старательно изображающий презрение.

Такого сорта господа всегда смотрят на вас сверху вниз, будто нарочно выказывая глубочайшее пренебрежение. Никто не достоин их благосклонного взгляда. Быть может, лишь звезды. Да, пожалуй, и на звезды постараются они взглянуть сверху вниз. Что им Овидий,[69] сказавший:

«…высокое дал он (Бог) лицо человеку и прямо в небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи».[70] Правда, кто знает: а ну как типы, подобные прокурору, вовсе и не относятся к разряду людей… Ведь тот же Овидий утверждает: «…склоняясь, остальные животные в землю смотрят».[71] Впрочем, не возьму на себя смелость разрешить столь щепетильный вопрос.

Итак, можно себе представить, каково оказалось бы впечатление от встречи с прокурором, если бы молодые люди не были столь заняты собственными мыслями, ни на что иное не обращая внимания.

Между тем надо отдать должное господину Онезиму де ла Перваншеру; будучи человеком умным и схватывающим все на лету, он сразу уловил суть дела. Тут же послали за жандармами, а чтобы обследование пошло быстрее, пригласили с собой и наших друзей.

Подойдя к воротам церкви Святого Николая, потребовали именем короля, закона и правосудия отворить. Но ворота без труда открылись сами, потому что никто их не запирал. Двух жандармов оставили при входе на случай появления злоумышленников или чересчур назойливых зевак. Остальные поднялись на колокольню, и осмотр начался.

Войдя, Мишель и Жюль очень удивились, так как со времени их первого посещения здесь многое переменилось. Друзья пустились, было в объяснения, однако им не дали и слова вымолвить.

— Правосудие во всем разберется!

Но факт оставался фактом. Все оказалось не на месте: разломано, порушено, повалено. Очевидно, коварный преступник успел побывать на месте своего злодеяния и замести следы.

Когда убедились в том, что дальнейший осмотр не имеет смысла, прокурор велел всем замолчать и обратился к Жюлю:

— Можете ли вы повторить все, о чем рассказали, еще раз? Будьте, пожалуйста, кратки, поменьше эмоций, я их не переношу. Да и времени нет.

— Видите ли, — грубо оборвал его Мишель, учуяв, куда тот клонит, — мы побывали здесь три часа назад.

— Почему?

— Хотели убедиться в том, что звонарь действительно погиб.

— Для чего?

— Он был моим другом, — твердо ответил Жюль.

— О! Высокопоставленный друг, все время на колокольне.

И господин Онезим де ла Перваншер, довольный собственным остроумием, рассмеялся первым, обернувшись, чтобы убедиться, какое действие произвел на окружающих его в высшей степени удачный каламбур.[72] Никто, однако, не смеялся. Жюль был в бешенстве, Мишель старался успокоить его.

Королевский прокурор не на шутку рассердился. Как можно не оценить столь тонкую игру слов? Слава Богу, рядом оказался комиссар полиции; он хохотал во весь голос, будто стараясь за тех, кто упорно молчал. Надо признаться, что вид у него был довольно глупый. Но, тем не менее, комиссар спас положение: прокурор остался доволен.

— Итак, продолжим.

— Мы заметили, — снова заговорил Мишель, — что ни один кирпич не сломан. Ясно, что чья-то преступная рука подстроила крушение.

— О чем он говорит?

— Он говорит, — вмешался секретарь суда, — о том, что катастрофа не совсем случайна.

— Вы хотите убедить нас, молодой человек, Бог знает в чем… Провести правосудие, обвести вокруг пальца магистрат.[73] Как вам в голову могло такое взбрести?! Это же пренебрежение общественной моралью!..

— Месье, — прервал его тираду Мишель, — мы говорим лишь о том, что увидели, придя сюда три часа назад. Я ничего не выдумываю!

— Три часа назад! Знаете ли вы, несчастный, что можно сделать за три часа? Почему вы не явились сразу же?

— Мы явились.

— Так, может быть, я не прав? Может быть, я ошибаюсь?

— Кажется, так оно и есть, месье! — сказал Жюль.

— Вы издеваетесь над представителем власти, ни в грош не ставите правосудие, дерзкие чудаки. Существуют законы, и очень скоро вы на себе ощутите их железную длань.[74]

— Пойдем отсюда!

И вся процессия вслед за господином Онезимом де ла Перваншером удалились.

— Мы отомстим за себя, Жюль.

— Несомненно. Но мы отомстим сами.

— Надо найти доказательства. Сейчас я ухожу, хочу все хорошенько обмозговать, составить план. Отправляйся на встречу и будь счастлив, Жюль.

— Спасибо друг. Я чувствую, что все будет хорошо.

— Кстати, об угрозах прокурора забудь. Не обращай на них внимания. Это одни разговоры.