Святая

ГЛАВА 15. АНГЕЛ У ПОРОГА

С тех пор я почти каждый день чувствую Семъйязу. Он не всегда взывает ко мне той грустной чарующей музыкой, что я не могу выбросить из головы. Но он приходит каждый день, даже если это длится всего пять минут. Он хочет, чтобы я знала, он здесь.

Он не доставляет никаких неудобств, не причиняет вреда ученикам, не показывается на виду. Он не нападает на нас, приходя и уходя из школы, но теперь он знает, где мя живем. Он идет за нами до самого дома. Я не всегда чувствую его, когда нахожусь дома, с тех пор, как нашу землю освятили на довольно большое расстояние: от главной дороги до леса и до ручья за домом. Он не может подойти достаточно близко, чтобы докучать мне. Тем не менее, если я напрягаюсь, если прислушиваюсь к нему, иногда я могу его услышать. Он ждет.

Я задаюсь вопросом, чувствует ли его мама.

- Тебе придется научиться блокировать его, - говорит она, когда я спрашиваю. – Это отличная мысль, научиться полностью блокировать твою эмпатию, потому что бывают ситуации, в которых тебе это может пригодиться.

- Как?

- Это как закрыть дверь, - отвечает она. – Ты поднимаешь призрачный барьер между вами.

- Призрачный барьер?

- Ты закрываешься от силы, которая соединяет нас друг с другом. Не стоит использовать его долгое время. Это сделает тебя беспомощной, если ты будешь использовать его постоянно, но пока это, возможно, лучшее решение. Только так ты сможешь закончить школу не отвлекаясь. Попробуй.

- Что? То есть прямо сейчас? С тобой?

- Да, - говорит она. Она тянется и берет меня за руку. – Используй эмпатию на мне. – Почему-то меня это немного пугает.

- Я не знаю, - говорю я. – Я не могу ее контролировать. Только когда я рядом с Кристианом, я могу заставить эмпатию работать. А иногда…мне приходят не только чувства людей. Но и их мысли. Что это такое?

- Наши мысли и чувства связаны, - отвечает она. – Воспоминания, образы, желания, чувства. Иногда на тебя обрушиваются чьи-то чувства. Это будет сильнее, если ты прикоснешься к человеку: кожа к коже. А иногда ты можешь получить какое-нибудь изображение или определенное предложение, которое они думают в этот момент. Но думаю, в основном это будут чувства.

- А ты так можешь?

- Нет. – На минуту она опускает взгляд. – Я не часто ловлю чувства. Но я телепат. Я могу читать мысли.

Ого, вот это новости! Не мудрено, что она всегда казалась на два шага впереди меня. Когда я была маленькой, мне серьезно казалось, что у нее глаза на затылке.

- Да, это было очень эффективное качество для родителя, - говорит она в моей голове. И улыбается.

- Клара, не смотри на меня так. Я не читала каждую твою мысль. Большую часть времени я предпочитаю держаться подальше от чужих мыслей, особенно мыслей своих детей, потому что вы заслуживаете немного личного пространства.

- А теперь будем тренироваться, - говорит она. – Откройся. Попробуй почувствовать то, что чувствую я.

Я закрываю глаза, задерживаю дыхание и слушаю, будто ее чувства – это то, что можно услышать. Внезапно я вижу вспышку бледно- розового за веками. Я ловлю воздух.

- Розовый, - шепчу я.

- Сосредоточься на нем.

Я стараюсь. Я стараюсь смотреть в розовый, пока голова не начинает раскалываться, и, когда я уже готова сдаться, я вижу, что это занавески, розовые пятнистые занавески, висящие на окне.

Розовые пятнистые занавески – это не чувство.

Но это еще не все – смех, детский смех, такой смех, когда тебе кажется, что ты сейчас описаешься, так весело ребенок смеется. И мужчина смеется, приятным радостным смехом. Я узнаю его. Отец. От мысли о папе в горле встает комок.

- Не давай собственным чувствам вмешиваться, - говорит мама.

Розовый. Смех. Тепло. Я чувствую, что это для нее значит. – Радость, - наконец говорю я. Я открываю глаза.

Она улыбается. – Да, - говорит она. – Это была радость.

- Мам…

- Теперь попробуй поставить блок.

Я снова закрываю глаза, но в этот раз я представляю, что строю между нами невидимую стену, кирпичик за кирпичиком, мысль за мыслью, до тех пор, пока за моими веками ничего не остается, ни цветов, ни чувств, ничего, кроме серого и пустого вакуума.

- Ладно, я ничего не чувствую, - я снова открываю глаза и вижу странное выражение на ее лице: облегчение.

- Молодец, - говорит она, и снимает свою руку с моей. – Теперь тебе нужно только потренироваться пока ты не научишься закрываться когда хочешь и от кого хочешь. – Определенно, это было бы полезно.

Итак, всю неделю, когда я чувствую Семъйязу в школе, я работаю над созданием призрачного барьера. Сначала совершенно ничего не происходит. Скорбь Семъйязы наполняет меня, делая невозможным думать о чем-то еще. Но медленно, но верно я начинаю ощущать ниточки, которые соединяют меня с жизнью вокруг, с той энергией внутри меня, где зарождается сияние, и я узнаю ее в себе и могу работать над тем, чтобы отключить ее. В некотором роде, это противоположно использованию сияния. Чтобы призвать сияние, нужно заглушить внутренний голос. Чтобы отключить способности, нужно полностью погрузиться в собственные мысли. Это тяжкий труд.

В пятницу становится еще хуже. Мама лежит и уже не может садиться в кровати.

Она остается в кровати в пижаме, лежащая на подушках, как фарфоровая кукла. Иногда она читает, но в основном спит, часами, днями и ночами. Ее редко можно застать бодрствующей.

В середине следующей недели приходит медсестра Кэролайн. Я видела ее раньше на собраниях. Похоже, ее специализацией является забота о полу-ангелах, отходящих в мир иной.

- Я не хочу, чтобы вы беспокоились о каких-либо деталях, - однажды сказала нам с Джеффри мама, когда мы составляли ей кампанию. – Билли обо всем позаботится, ладно? Просто поддерживайте друг друга. Это все, чего я хочу. Держитесь друг за друга. Помогайте друг другу. Вы сможете?

- Да, - говорю я. Затем поворачиваюсь и смотрю на Джеффри.

- Отлично, - тихо говорит он и уходит.

Всю неделю он мерил шагами дом, как зверь в клетке. Иногда я чувствовала его ярость, как дыхание жара, на то, как все это несправедливо, что наша мама умирает из-за глупых правил, наши жизни продиктованы какими-то силами, которым, кажется все равно, что они все разрушают. Он ненавидит собственное бессилие. А особенно он ненавидит изоляцию, необходимость оставаться в доме, прятаться. Думаю, он предпочел бы выйти, встретиться с Семъйязой лицом к лицу и покончить с этим.

Мама вздыхает. – Хотелось бы, чтобы он не был так зол. Ему так станет лишь тяжелее. – Но если честно, изоляция начала доставать и меня тоже. Все что у меня осталось – это школа, где я постоянно начеку из-за присутствия Семъйязы, и дом, где меня не покидают мысли о скорой маминой смерти. Я разговариваю с Анжелой по телефону, но мы решили, что для нее же лучше залечь на дно с появлением Семъйязы, пока он не узнал о ней. Плюс она объявила молчаливый бойкот после того, как я рассказала ей о кладбище Аспен-Хилл.

- У меня есть теория, - сказала она по телефону однажды вечером. – Про твои сны.

- Давай.

- Ты думаешь, что Такера там нет, потому что он ранен или что-то в этом роде.

- Или что-то в этом роде, - говорю я. – Что ты хочешь сказать?

- Что, если его там нет, потому что вы расстались? – Забавно, что эта мысль пугает меня больше, чем идея о том, что он мог бы быть ранен.

- Почему мы должны расставаться? – спрашиваю я.

- Потому что ты должна быть с Кристианом, - говорит она. – Может, твой сон говорит тебе именно это.

Эта мысль меня задевает. Я знаю, мне стало бы лучше, если бы я увиделась с Такером, поцеловала его, сказала, как люблю его, он бы обнял меня…но я не осмеливаюсь. Не важно, что думает Анжела. Я не могу рисковать и подвергнуть его опасности. Снова.

Я наверху занимаюсь стиркой, отделяя белое белье от цветного, но все, о чем я могу думать – это слова Анжелы. Может, мы порвали. Но не потому, что я «должна быть с Кристианом», вдруг думаю я, а потому, что хочу, чтобы он был в безопасности. Я хочу, чтобы он был счастлив. Хочу, чтобы у него была нормальная жизнь, и я, наверное, сошла с ума, если думаю, что все это возможно со мной. Я забрасываю белое в машинку, насыпаю немного отбеливателя и чувствую такие тяжесть и ужас, что хочется кричать, наполнить тишину дома своим криком. Это горе не другого человека, не Черного крыла, а мое собственное. Я сама его создаю.

Я иду в свою комнату, чтобы заняться домашней работой, и мне грустно.

Я болтаю с Венди по телефону, и мне грустно. Она так радуется колледжу, предвкушает, какие будут комнаты в общежитии Вашингтонского университета и как потрясающе все это будет, а мне грустно. Я пытаюсь подыгрывать, делать вид, что я тоже взволнована, но все, что я чувствую – это грусть.

Грусть, грусть, грусть.

Позже пищит стиральная машина. Я иду переложить одежду в сушилку. Я по локоть во влажной одежде, когда грусть внезапно исчезает. Вместо нее я чувствую это невероятную пронизывающую радость, тепло наполняет меня, чувство того, как прекрасна жизнь, ураган настоящего счастья такой переполняющий, что мне хочется громко рассмеяться. Я прикладываю руку ко рту и закрываю глаза, когда эти чувства омывают меня. Я не понимаю почему. Происходит что-то странное.

Может, я, наконец, не выдержала давления.

Звонят в дверь.

Я бросаю белье Джеффри на пол прачечной и бегу к двери вниз по лестнице. Я поднимаюсь на носочки, чтобы выглянуть в маленькое окошко над дверью. Дыхание перехватывает.

На моем пороге стоит ангел. Я чувствую его. Ангел. Белое крыло, чтобы быть точной. Высокий, златовласый мужчина, он излучает такую любовь, что на глаза наворачиваются уже совсем иные слезы.

Я открываю дверь.

- Папа?

Он поворачивается ко мне и улыбается глупой кривоватой улыбкой, которую я до этой минуты совершенно забыла. Онемев, я уставилась на него, разглядывая, как солнце сверкает на его волосах определенно неземным светом. Я изучаю его лицо, которое не постарело ни на день, с тех пор как я видела его много лет назад, он такой же, каким я его помню. Он не изменился. Почему я не замечала раньше?

Он ангел.

- Не обнимешь меня? – спрашивает он.

Как зомби, я двигаюсь к нему в объятья.

Вот что я ожидала почувствовать в этот момент: Хм, я удивлена. Изумлена. Поражена.

Уложена на лопатки от абсолютной невероятности происходящего. Но все, что я сейчас ощущаю – это его наслаждение. Как розовые занавески, руки отца у меня на талии, он держит меня высоко поднятой. Радость такого рода. Он крепко обнимает меня, отрывает от земли, смеется и опускает вниз.

- Я скучал по тебе, - говорит он.

Он потрясающе красив. Прямо как Семъйяза, словно он был изваян в качестве идеала мужественности, слеплен, как скульптура, но если Семъйяза излучает темную красоту, то отец светится золотом.

Золотые волосы. Золотистая кожа. Серебряные глаза, кажущиеся одновременно теплыми и холодными, в них есть что-то античное, в их глубине так много знания. И как у Семъйязы, его возраст невозможно определить, ему могло бы быть двадцать, или тридцать, или сорок, в зависимости от того, насколько близко ты стоишь.

Как этот человек может быть тем неуклюжим отсутствующим отцом, с которым мы все эти годы вымученно разговаривали по телефону?

- Пап…, - говорю я. – Как?

- У нас еще будет время поговорить. А прямо сейчас не могла бы ты отвести меня к маме?

- Конечно. – Я делаю шаг назад в коридор, наблюдая, как этот сияющий широкоплечий мужчина входит в дом, он двигается плавно и грациозно, точно не как человек. В нем есть еще что-то, что заставляет меня видеть два слоя, как костюм человека, который носит Семъйяза, размывающийся вокруг него, когда он движется. Оба слоя отца кажутся более прочными, движущимися вокруг него. Я не могу понять, какой из них реальный, а какой просто костюм.

Он снова улыбается: - Знаю, это должно казаться теперь немного удивительным, когда ты способна воспринимать такие вещи.

Преуменьшение года. Мой рот кажется сухим, словно какое-то время он был открыт.

- Твоя мама? – напоминает он.

Точно. Я просто пялилась на него. Я иду по коридору.

- Принести тебе чего-нибудь? Стакан воды, сока или кофе? – лепечу я, когда мы проходим мимо кухни. Я понимаю, что совсем не знаю его. Я знаю своего отца недостаточно хорошо, чтобы знать, какой напиток он предпочитает.

- Нет, спасибо, - вежливо говорит он. – Просто проводи меня к твоей маме.

Мы подходим к маминой двери. Я стучу. Кэролайн открывает. Ее взгляд сразу упирается в отца и ее лицо тут же замирает от удивления, глаза распахнуты так широко, что она напоминает персонажа из мультфильма.

- Он…хм…он хотел бы увидеть маму.

Она быстро оправляется, кивает и отступает от двери, чтобы мы могли войти в комнату.

Мама спит, полулежа на подушках, ее длинные золотисто-каштановые волосы разметались вокруг бледного, но умиротворенного лица. Отец садится на стул у кровати и прикасается к пряди ее волос, той самой, что стала седой. Он тянется и осторожно берет ее руку в свои.

Она шевелится, вздыхает.

- День без тебя казался ночью мне, А ночь, как день, коль ты пришла во сне[43],- шепчет отец.

Ее глаза открываются. – Майкл.

- Здравствуй, красавица. – Он подносит ее руку ко рту и целует ее, положив себе на щеку.

Не знаю, что я ожидала увидеть, когда мои родители вдруг встретятся. Но не это. Как будто это не он бросил нас, стоящих на подъездной дороге, и уехал.

Как будто не было никакого развода. Как будто они вообще не расставались.

- Как долго ты сможешь остаться? – спрашивает она.

- Некоторое время, - отвечает он. – Достаточно долго.

Она закрывает глаза. Улыбается своей прекрасной улыбкой. Когда она снова открывает глаза, в них стоят слезы. Слезы счастья. Мой отец заставляет маму плакать от счастья.

Кэролайн, которая стояла в конце комнаты, деликатно откашливается. – Я, наверное, пойду. Думаю, я вам больше не нужна.

Мама кивает: - Спасибо, Кэролайн. Не могла бы ты сделать мне одно огромное одолжение? Пожалуйста, не говори никому. Даже собранию. Пожалуйста.

- Конечно, - говорит Кэролайн и закрывает дверь.

Кажется, мама, наконец, замечает, что я здесь. – Привет, милая.

- Привет, - изумленно отвечаю я, не в состоянии отвести взгляд от рук родителей, которые все еще соединены.

- Как прошел день? – спрашивает она с намеком озорства в голосе, которое я не слышала уже несколько недель.

- О, нормально. Я вот только что выяснила, что мой отец – ангел, - беззаботно говорю я. – Это немного перевернуло мне мозги.

- Я так и думала.

- В это все дело, да? Это то, чего ты мне не рассказывала? – Ее глаза светятся. Я поражена тем, какой счастливой она кажется. Невозможно злиться на нее, когда она вот так выглядит.

- Я так долго ждала, чтобы сказать тебе. Ты даже не представляешь. – Она смеется слабым, но радостным смехом. – Но сначала мне понадобятся две вещи. Чашка чаю. И твой брат. – Отец вызывается сделать чай. – Думаю, я все еще помню как, - говорит он и широкими шагами устремляется на кухню.

Значит, мне придется позвать Джеффри.

Он, как обычно, в своей комнате. Орет музыка. Как обычно. Должно быть, он даже не слышал, что звонили в дверь, или, может, ему все равно. Он лежит на кровати, читая «Спортс Иллюстрейтед», все еще в пижаме, хотя уже почти полдень. Лентяй. Где он был, когда я была завалена стиркой? Он смотрит на меня, когда я вхожу. Как обычно.

- Ты не стучала?

- Стучала. Тебе надо уши проверить.

Он протягивает руку и выключает стерео. – Что-то хотела? – Я не могу решить, как много я могу рассказать ему здесь, или как преподнести это. Поэтому я говорю прямо. – Отец здесь.

Он замирает, затем поворачивается ко мне, словно ему и правда нужно проверить слух. – Ты сказала, отец здесь?

- Он появился около десяти минут назад.

Сколько лет прошло, думаю я, с тех пор, как он в последний раз видел отца? Сколько ему было?

Одиннадцать? Джеффри тогда еще не было и двух лет, когда отец ушел, не достаточно много, чтобы помнить хоть что-то, но раз пять мы были у него в гостях, получали открытки на дни рождения с наличными внутри, подарки, которые обычно были шикарными (как фургон Джеффри, который тоже был отцовским подарком на день рождения в этом году) и несколько коротких телефонных звонков.

- Просто спускайся вниз, - говорю я ему.

Мы пришли вовремя, чтобы увидеть, как отец обжигается о чайник. Он не ругается или отскакивает от него. Он изучает свой палец, будто ему ужасно любопытно, что же сейчас случилось. На его коже нет ранки, даже покраснения не осталось, но, должно быть, он почувствовал это. Он продолжает наливать чай, затем ставит чашку на изящное китайское блюдце с ванильным печеньем, которое он, скорее всего, нашел в кладовой. Два кусочка сахара. Ложечка сливок. Все, как она любит.

- А вот и вы, - говорит он, увидев нас. – Привет, сын.

- Что ты здесь делаешь? – голос Джеффри высокий, почти ломающийся. – Кто ты такой? – Выражение лица отца меняется. – Я твой отец. – В этом невозможно усомниться, видя этих двоих рядом. Джеффри – как укороченная и более мускулистая копия отца. У них одинаковые волосы, идентичные глаза.

- Пойдем к маме, - говорит отец. – Она все объяснит. – На то, чтобы рассказать историю, уходит почти весь день, потому что у нее недостаточно сил, сделать это за раз. Кроме того, нас постоянно перебивают: сначала Билли, которая врывается и крепко обнимает отца, зовет его Майки, и ее глаза на минуту наполняются слезами, она так рада за маму. Конечно, она знала. Она знала все это время. Но, кажется, подобное уже давно перестало меня удивлять.

А еще Джеффри продолжает беситься и мерить шагами комнату. Такое впечатление, что если он услышит слишком много, то его голова взорвется. Стоило маме сказать что-нибудь о том, что она всегда знала, глубоко в душе, что они с Майклом (имя моего отца, которое за эти четырнадцать лет она почти никогда не произносила) были предназначены друг другу, как Джеффри подскакивает, хватается за волосы, кивает или бормочет что-то несвязное и уходит. Мы вынуждены ждать его, чтобы мама могла закончить рассказ.

И вот в чем он заключается.

Все началось в день сильнейшего землетрясения в Сан-Франциско. Именно тогда мама с папой и встретились. К тому времени, как она приближается к этой части рассказа, я уже понимаю, что отец был тем самым ангелом, который спас ее в тот день, тем, кто сообщил ей, что она особенная, полу-ангел. Тогда ей было шестнадцать.

А когда ей исполнилось девяносто девять, они поженились.

- Как? – спрашиваю я.

Она смеется: - Что значит как? Мы пришли в церковь, сказали, что согласны, обменялись кольцами, теперь можете поцеловать невесту, готово.

- Разве ему можно? Ангел может жениться на ком хочет?

- Это сложно, - отвечает она. – И редко встречается. Но да, ангел может решить жениться.

- Но почему вы тогда развелись? Почему он ушел? – угрюмо спрашивает Джеффри.

Мама вздыхает. – Ангел не может перестать быть ангелом. У них есть обязанности, задачи, которые требуют их постоянного внимания. Вашему отцу дали так сказать отпуск, семь лет, чтобы он мог побыть со мной все время и пожить человеческой жизнью. Жениться на мне. Увидеть, как вы появляетесь на свет, провести с вами немного времени. А потом ему пришлось уйти.

Почему-то мне хочется плакать. – Так вы не разводились? – Она улыбается: - Нет. Мы не разводились.

- Но ты не могла видеться с ним, все это время?

- Иногда он приходил. Раз в год, иногда два, если нам везло. Нам пришлось смириться с этим.

- Он не мог навещать нас? – снова встревает Джеффри с его злостью. Он не очень хорошо воспринял сюрприз ваш-отец-ангел-и-он-вернулся. Думаю, он не чувствует эту штуку с невероятной радостью. – Его детей?

- Мне бы этого хотелось, - говорит отец из дверей. Он это делает. Появляется ниоткуда. Это странно.

Он входит и садится на кровать рядом с мамой, берет ее за руку. Я заметила, что они постоянно прикасаются друг к другу. Постоянный контакт.

- Мы решили, что будет лучше, если я не буду с вами видеться. Для вашего блага, - говорит отец.

- Почему?

- Потому что когда вы были маленькими, мне было просто скрывать, кто я. Вы не замечали во мне ничего необычного, или замечали, но вы знали не достаточно, чтобы понять, что это необычно. Но когда вы стали старше, стало сложнее. Последний раз, когда я вас сидел, вы точно почувствовали мое присутствие.

Я помню. Это было в аэропорту. Я видела его и почувствовала его радость. Я тогда еще подумала, что безнадежно свихнулась.

- Но я наблюдал за вами на расстоянии, - говорит он. – Всю жизнь я, так или иначе, был с вами.

Ладно, теперь фантазии любого ребенка, чьи родители в разводе, стали правдой. Оказывается, мои родители любят друг друга. Они хотят быть вместе. Мой отец все это время хотел быть со мной.

Но это так же похоже на то, что кто-то взял ластик и стер всю историю моей жизни, и снова переписал ее, уже совсем по-другому. Все, что я думала, я знаю о себе, изменилось за последние несколько часов.

Джеффри не купился на это.

- Какая разница, если бы мы знали, кто ты? – говорит он. – Ты сказал, это было для нашего блага, но это фигня. Итак, наш отец – ангел? И что?

- Джеффри, - предостерегает мама.

Отец поднимает руку. – Нет, все в порядке. Это хороший вопрос. – Он многозначительно смотрит на Джеффри. Есть в нем что-то королевское, что-то, что заставляет уважать его, даже против твоего желания. Джеффри сглатывает и опускает глаза.

- Дело не во мне. А в вас, - говорит отец.

- Майкл, - шепчет мама. – Ты уверен?

- Время пришло, Мэгги. Ты знала, что это случится, - говорит он, гладя ее руку. Он снова поворачивается к нам. – Я – Интэнджа. Ваша мама – Димидиус, полукровка. Это делает вас с сестрой очень редким и очень сильным видом ангелов. Мы зовем их Триплы.

- Триплы? – повторяет Джеффри. – Это как три четверти?

- Это опасный мир для Триплов, - продолжает отец. – Они настолько редки, что их способности почти неизвестны, но ходили слухи о Триплах, которые, после всего, скорее ангелы, чем люди, обладающие почти такой же силой, что и чистокровные ангелы, с одной лишь разницей.

- Какой разницей? – быстро спрашивает Джеффри.

- Свободная воля, - говорит отец. – Вы тоже чувствуете отдачу, вашу легкую грусть о радость, к чему бы ваши действия не вели, но, в конце концов, вы совершенно свободны выбирать свой путь.

- А это опасно, потому что… - говорю я.

- Это делает вас очень, очень привлекательными для тьмы. Те несколько Триплов, что были на земле, постоянно разыскивались врагами. За ними безжалостно охотились и уничтожали, если те не переходили на их сторону. Вот почему мы с мамой сделали все, что могли, чтобы никто о вас не узнал. Самым важным для нас было держать ваше происхождение в тайне, даже от вас самих. Мы просто хотели, чтобы вы были в безопасности.

- Так почему ты тогда сейчас все рассказал? – спрашивает Джеффри.

Он слабо улыбается. – Потому что, кажется, вы уже привлекли внимание врагов. Думаю, это было неизбежно. Теперь ваша безопасность стала понятием относительным. Мы всегда знали, что не сможем вас прятать вечно. Мы просто хотели, чтобы у вас была настолько человеческая жизнь, насколько это возможно. И она кончилась.

Воцаряется тишина, пока мы с Джеффри пытаемся осмыслить эту новость. Ангел на три четверти. Не Квортариус. И отец сказал еще что-то, что раскаленным железом прожигает мой мозг.

Скорее ангелы, чем люди.

Итак, отец – ангел. Что делает нас фриками, даже среди тех, в ком течет ангельская кровь. Неожиданно то, что мама не брала нас на собрания все эти годы, приобретает смысл. Она прятала нас даже от полу-ангелов. Даже, как сказал отец, от самих себя.

Мама стала тихой, много спит. История отняла у нее много сил, которые она так старалась сохранить. Она устала, но была явно счастлива на протяжении тех часов бодрствования. Облегчение, вот как это называется. Словно она освободилась, сказав нам правду.

Весь тот вечер я провела, разглядывая отца. Ничего не могу с собой поделать. Иногда он кажется обычным человеком, когда шутит с Билли, ест ужин, который она нам приготовила, вытаскивая самое вкусное. Это наводит меня на мысль, нужны ли ангелам средства к существованию, как нам. А иногда, совсем очевидно, он казался пришельцем. Например, когда пытался воспользоваться пультом от телевизора. Он смотрит на него, как на волшебную палочку. Хотя он быстро догадывается, что с ним делать, а потом восторгается чудесами кабельного.

- Как много каналов, - размышляет он. – Последний раз, когда я смотрел телевизор, их было всего четыре. Как вы решаете, что посмотреть?

Я пожимаю плечами. Я не часто смотрю телевизор. Уверена, отец не придет в восторг от «Холостяка»[44]. – Джеффри обычно смотрит ESPN. – Отец бросает на меня непонимающий взгляд. – Спортивный канал.

- А есть каналы, полностью посвященные спорту? – спрашивает он почти с трепетом.

Оказывается, отец страстный баскетбольный болельщик. Плохо, что Джеффри не захотел остаться и посмотреть с ним игру. Я не могу оторвать от отца глаз, повторяю каждое его движение, но Джеффри не может даже находиться с ним рядом. С тех пор, как он, попросив прощения, удалился с семейных посиделок, он засел в своей комнате. Уже несколько часов от него не слышно ни звука, ни то, что его обычной музыки.

Я пытаюсь почувствовать его, что не так уж сложно. С того занятия с мамой у меня наметился явный прогресс со включением и отключением моей эмпатии. А сидя здесь, чувствуя сияние, которое просто пульсирует вокруг отца, удивительно легко мысленно подняться к Джеффри в его комнату.

Он в бешенстве. Ему все равно, почему они так поступили. Он бы хотел, но не может перестать злиться. Они обманывали нас, они оба. Не важно, почему. Они лгали.

Он больше не хочет играть по их правилам. Его это достало. Его достало чувствовать себя пешкой на какой-то космической шахматной доске.

Я его понимаю. Часть меня чувствует то же самое. Просто тяжело злиться рядом с отцом, с его полным радости присутствием, которое очищает разум от всего темного и больного. Это кажется не честным по всем параметрам, мне нельзя чувствовать то, что я чувствую. Может, я бы и возмутилась от этого, если бы могла.

- Думаю, мы смогли бы справиться с этим, - позже говорю я маме. Я помогаю ей дойти из ванной до спальни. Есть что-то недостойное в этом, думаю я, эта мелкая шаркающая походка, которая у нее сейчас, то, что без помощи она не может даже сходить пописать. Она не такая. Каждый раз, когда мы делаем это, у нее на лице появляется это жесткое выражение, словно она пошла бы на все, только бы я не видела ее такой.

- Справиться с чем? – спрашивает она.

- С правдой. Что отец – ангел. Что мы – Триплы. Со всем этим. Мы могли бы хранить это в секрете.

- Угу, - говорит она. – У тебя это так хорошо выходит.

- Это вопрос жизни и смерти, если бы я знала, я бы молчала, - возражаю я. – Я же не идиотка. – Я откидываю одеяла и осторожно поддерживаю ее, пока она опускается на кровать. Затем я поднимаю одеяла к ее талии и разглаживаю их.

- Я не могла рисковать, - говорит она.

- Почему нет?

Она знаком показывает мне присесть, и я слушаюсь. Она закрывает глаза, снова открывает их. Хмурится.

- Где твой отец?

- Ушел. Куда он вообще ходит?

- Наверное, у него еще осталась работа.

- Да уж, пошел жечь куст для Моисея, - саркастически замечаю я. (прим.пер.: по книге Бытия Бог явился Моисею в горящем кусте)

Она улыбается: - Мардж Виттакер, 1949.

Секунда уходит на то, чтобы понять, что она имеет в виду. – Ты имеешь в виду ту, что была до Марго Витфилд?

- Да.

- Мардж. Мило. Ты всегда брала формы имени Маргарет? – спрашиваю я.

- Почти всегда. Только если я не скрывалась от чего-нибудь очень плохого. В любом случае, Мардж Виттакер влюбилась.

У меня появилось чувство, что она говорит не об отце. Она говорит о том времени, которое упоминала раньше, времени, когда она едва не вышла замуж. В пятидесятых, сказала она.

- Кто это был? – мягко спрашиваю я, не уверенная, что хочу знать.

- Роберт Тернер. Ему было двадцать три.

- А тебе… - я быстро подсчитываю. – Почти шестьдесят. Мам. Ну, ты даешь.

- Он был Трипл, - говорит она. – Я никогда прежде не встречала так много потомков ангелов: Бонни и Уолтер, с которыми я познакомилась, когда мне мыло тринадцать, когда я еще сама не знала, что я – полу-ангел, и Билл, я встретила ее во время войны, но никого похожего на Роберта. Казалось, он мог все. Он был способен на все. Однажды, он вошел в офис, где я работала секретарем, и пригласил меня на ужин. Естественно, я была удивлена; я никогда раньше его не видела. Я спросила, почему он решил, что я соглашусь на ужин с незнакомцем. А он ответил, что он не незнакомец. Я снилась ему, сказал он. Он знал, что я люблю китайскую кухню, и от точно знал, в какой ресторан меня отведет, он знал, что я закажу кисло-сладкую свинину, и он знал, какая записка будет в моем печенье. Так что ты понимаешь, мне пришлось пойти, чтобы выяснить, прав ли он.

- И он был прав, - говорю я.

- Да, прав.

- И что там было? В счастливом печенье?

- Ох, - смеется она. – «В ближайшем будущем тебя ожидает нечто захватывающее», а в его говорилось «Тот, кто смеется над собой, никогда не убежит от того, над чем можно посмеяться» и они обе сбылись.

- Ты была частью его предназначения?

- Да. Думаю, ему было суждено встретить меня.

- И что с ним случилось? – спрашиваю я через минуту, потому что чувствую, что что-то плохое.

- Черное Крыло узнал о нем. Когда он отказался присоединиться к нему, его убили. Семъйяза был там. Я просила его помочь нам, но… он не стал. Он стоял рядом и смотрел.

- О, мама…

Она качает головой. – Вот что случилось, - говорит она. – Ты должна понять. Вот что происходит, когда они узнают. Тебе придется сражаться за свою жизнь.

Следующим утром Билли, как обычно, везет нас в школу. Все, кроме Джеффри, кажутся расслабленными после проблем с Семъйязой с тех пор, как появился отец. Если Семъйяза сильный, то отец должен быть в двойне сильнее, без печали, которая бы мешала ему, а с добродетельностью Всевышнего и все такое. Большую часть пути мы молчим, каждый из нас находится в своем собственном мире, пока Билли вдруг не спрашивает: - Так как вы держитесь?

Джеффри смотрит в окно и делает вид, что вообще не слышал ее. Она смотрит на меня.

- Не знаю, - говорю я.

- Такие новости узнают не каждый день.

- Нет.

- И все же, это хорошие новости, - говорит она. – Ваш отец – Интэнджа. Вы же знаете, да? – Кажется, это должно быть что-то хорошее. Кроме той части, в которой подразумевается, что мы с Джеффри были рождены с мишенями на лбу. – Просто сейчас это кажется странным. – Она смотрит на Джеффри в зеркало заднего вида. – Эй, сзади, ты там живой? – Утвердительное фырканье. Обычно Билли могла очаровать Джеффри, выудить из него случайную улыбку, в каком бы настроении он ни был. Может, потому что она красивая. Но сегодня Джеффри не реагирует.

- Спорю, это кажется странным, - говорит она мне. – Для вас все перевернулось с ног на голову.

- Ты когда-нибудь встречала Трипла? – спрашиваю я через минуту.

Она чешет заднюю сторону шеи, размышляя. – Да. Двоих, кроме тебя и того, с кислой миной на заднем сиденье. Двоих за мои сто двенадцать лет на земле.

- Ты видела, что они отличаются? От других полу-ангелов?

- Если честно, я не была с ними близко знакома. Но со стороны могу сказать, что они выглядели и вели себя, как все остальные.

- Тебе сто двенадцать? – внезапно вставляет Джеффри с заднего сиденья.

Ее приятная улыбка превращается озорную усмешку. – А тебя мама не учила никогда не спрашивать женщину о ее возрасте?

- Ты сама только что сказала.

- Тогда зачем спрашиваешь? – игриво стреляет она в ответ.

- Тогда тебе осталось только восемь лет. – Он смотрит вниз, когда говорит это.

Я чувствую приступ чего-то, похожего на одиночество, зная, что Билли осталось лишь восемь лет. Она не задержится в моей жизни надолго. Почему-то мне было очень комфортно осознавать, что после смерти мамы, Билли будет с нами. Она была словно крошечная частичка мамы, которую я могла сохранить. У нее есть воспоминания о ней, о всем том времени, что они провели вместе. – Восемь лет не так уж много, - говорю я.

- Восемь лет достаточно для того, что я задумала.

- И что же?

- Во-первых, я хочу узнать вас поближе. Я всегда была против этой части плана ваших родителей. Знаете, когда вы были маленькими, я меняла вам подгузники, - она подмигивает Джеффри. Он краснеет.

- Не поймите меня неправильно. У них были свои причины держать вас в изоляции. Хорошие причины. Но сейчас я собираюсь проводить с вами время. Увидеть, как вы заканчиваете школу. Помочь собрать вещи в колледж. Я слышала, ты выбрала Стэнфорд, Клара?

- Да, Стэнфорд, - я приняла их предложение. Послушать Анжелу, так мне суждено пойти именно туда.

Билли кивает. – Мэгс всегда имела виды на Стэнфорд.

- Вы учились вместе?

Она фыркает. – Нет, спасибо. Для учебы мне не хватало терпения. Моими учителями были ветер, деревья, заливы и реки.

Мы останавливаемся около школы.

- И на этой ноте, - энергично говорит Билли, - идите отсюда. Постарайтесь чему-нибудь научиться. – Мне хочется рассказать Такеру об отце, но, каждый раз, когда я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь о нем, пытаюсь подобрать слова, это звучит так глупо. Угадай что? Мой отец вчера появился в городе. А знаешь, что еще? Он – ангел. Что делает меня супер особенной среди полукровок. Что ты об этом думаешь?

Я разглядываю его. Кажется, он действительно слушает лекцию учителя по политике. Он такой милый, когда сосредоточен.

- Мистер А собирается вызвать тебя.

Кристиан. Я включаюсь как раз вовремя, чтобы услышать, как мистер Андерсон говорит: - Итак, кто знает права, включенные в первую поправку? Клара, почему бы тебе не рассказать нам?

- Хорошо. – Я таращусь в свою пустую тетрадь.

- Конгресс не вправе принимать законы, противоречащие религиозным устоям или запрещающие их исповедание; ограничивающие свободу слова или прессы; права человека на мирные собрания или петиции правительству с предъявлением жалоб, - читает Кристиан у меня в голове.

Я повторяю за ним.

- Хорошо. - Мистер Андерсон кажется впечатленным тем, что я все это запомнила. Он продолжает урок, а я расслабляюсь. Я улыбаюсь Такеру, который смотрит на меня так, словно не может поверить, что он сумел заполучить себе в девушки такого гения.

- Спасибо, - молча передаю я Кристиану. Я смотрю на него. Он слегка кивает.

Моя эмпатия вспыхивает, как та флуорисцентная лампа, которой требуется минута, чтобы разгореться.

Печаль опускается на меня, как туча, закрывающая солнце. Одиночество. Отдаленность, всегда это чувство отдаленности от всего хорошего в этой жизни. Луг, на котором стоит Семъйяза, залит солнечным светом, но он не может впитать его тепло. Он не чувствует запах свежей травы у ног, свежего весеннего дождя, который прошел утром. Он не чувствует ветерок. Вся эта красота принадлежит свету. Не ему.

Я должна была бы уже привыкнуть к этому, то, как он появляется из ниоткуда и играет с моим разумом.

- Он снова здесь?- Опять Кристиан. Он обеспокоен.

Я посылаю ему ментальный эквивалент кивка.

- Что нам делать?

- Ничего. Не обращай внимания. Мы ничего не можем сделать.

Но вдруг я осознаю, что это больше не правда. Я сажусь. Поднимаю руку и спрашиваю мистера Андерсона, можно ли мне выйти, смутно намекая, что мне нужно в туалет, возможно, по женским делам.

- Ты куда? Встревожено спрашивает Кристиан, когда я собираю вещи. - Что ты собираешься делать?

- Не беспокойся. Я хочу позвонить отцу.

Я звоню домой с телефона в секретариате. Билли поднимает трубку.

- Проблемы? – немедленно спрашивает она.

- Могу я поговорить с папой?

- Конечно. – Тишина, когда она кладет трубку рядом с телефоном. Приглушенные голоса. Шаги.

- Клара, - говорит отец. – Что случилось?

- Семъйяза здесь. Я думала, может, ты можешь сделать что-нибудь. – Секунду он молчит.

- Я приеду через минуту, - наконец, говорит он.

У него действительно уходит минута, чтобы добраться сюда. Я только успеваю сесть на одну из скамеек в холле и приготовиться ждать, как он показывается в дверях. Я таращусь на него.

- Ты что, прилетел?

- Можно и так сказать.

- Ух ты!

- Покажи мне. – Жесткость в его взгляде кажется мне такой знакомой, словно я уже видела это выражение раньше. Но когда? Я веду его на улицу, через парковку, к полю. Я задерживаю дыхание, когда он без промедления перешагивает через забор, оказываясь на незащищенной земле.

- Оставайся здесь, - приказывает он. Я слушаюсь.

Семъйяза стоит в человеческой форме на дальнем конце поля. Он испуган. Это его страх, который я помню, понимаю я, со дня пожара. Мама сказала, что ее будут искать, и Семъйяза видит двух белокрылых ангелов, один рыжеволосый, второй блондин, держащий огненный меч.

Мой отец.

Семъйяза молчит и не двигается. Он стоит совершенно неподвижно, страх волнами исходит от него, вместе с горем, и унижением от того, что он так напуган.

Отец делает несколько шагов в его сторону, и останавливается. – Семъйяза.- Костюм человека, который носит Семъйяза, становится прозрачным, неправильным, под воздействием жесткого излучения, исходящего от отца.

Волосы отца сверкают на солнце. Его кожа сияет. Семъйяза сдается первым, но пытается быть саркастичным.

- Что ты здесь делаешь, Принц света? Почему тебя так волнует эта безродная девчонка? – В сегодняшнем представлении он выделил себя роль супер-негодяя.

- Мне не безразлична ее мать, - отвечает отец. – Я уже предупреждал тебя.

- Да, и мне интересно, какие отношения у вас с Маргарет? – радость отца всколыхнулась. – Я обещал ее отцу присматривать за ней, - говорит он.

Ее отцу? Черт возьми! Чего я еще не знаю?

- И это все?

- Ты дурак, - говорит отец, встряхивая головой. – Уходи отсюда и никогда больше не беспокой ни ребенка, ни мать.

- Ты имеешь в виду детей? Есть еще мальчик, так ведь?

- Оставь их в покое, - говорит отец.

Семъйяза медлит, хотя я знаю, что он не собирается сражаться с отцом. Он не совсем псих. Но он поднимает подбородок, встречается взглядом с серебряным взглядом отца и улыбается.

- В них трудно не влюбиться, да? В тебе есть что-то от Ангела-хранителя, Майкл.

Сияние вокруг отца становится ярче. Он шепчет слова, которые звучат, как ветер в ушах, и вдруг я вижу крылья. Они огромные и белые, идеально белые, отражающие свет, так что на них больно смотреть. Я никогда не видела ничего более великолепного, чем мой отец – в горле застревают слова – это создание Бога и света, стоящее здесь и защищающее меня. Он мой отец. Я часть его.

- Я раздавлю тебя, как жука, - говорит он громко. – Уходи. И не возвращайся.

- С вашего позволения, - говорит Семъйяза, делая шаг назад. – В конце концов, я любовник, а не воин.

Затем он просто закрывает глаза и исчезает.

- Спасибо, - говорю я.

Он выглядит грустным. – Не благодари. Я подверг тебя еще большей опасности, чем ты знаешь. Теперь, - говорит он уже совсем другим тоном, - мне бы очень хотелось познакомиться с твоим парнем.

Мы ждем, пока прозвенит звонок. Люди наполняю коридоры. Они обходят нас стороной, держась на расстоянии от отца, глазея на него.

Отец выглядит немного напряженным.

- Ты в порядке? – спрашиваю я. Я думаю, не задело ли его высказывание Семъйязы о том, что отец играет роль Ангела Хранителя.

- Все хорошо, - говорит он. – Просто вокруг так много людей, мне приходится прилагать усилия, чтобы сдерживать сияние. В противном случае, они все упадут на колени в благоговении. – Звучит так, будто он шутит, но я знаю, что это правда. Он абсолютно серьезен.

- Мы не обязаны оставаться здесь. Можем уйти.

- Нет, я хочу увидеть этого ребенка Такера.

- Пап. Он не ребенок.

- Ты не хочешь нас знакомить? – спрашивает он с намеком на улыбку. – Боишься, что я перепугаю его?

Да.

- Нет, - говорю я. – Но не пытайся напугать его, ладно? Он довольно хорошо справляется со всем этим сумасшествием. Я не хочу давить на него.

- Понял. Не угрожать ему убийством, если он будет плохо с тобой обращаться.

- Пап. Я серьезно.

Джеффри появляется в конце коридора. Он разговаривает со своими друзьями, улыбается. Видит нас. Улыбка исчезает с его лица. Он разворачивается и уходит в другую сторону.

Отец смотрит ему вслед.

- Он скоро подойдет, - говорю я.

Он отсутствующе кивает, затем говорит: - Ладно, показывай дорогу. Обещаю вести себя хорошо.

- Тогда пошли. Его шкафчик там.

В конце коридора мы подходим к шкафчику Такера. Он уже там, как я и думала, перебирает свои записи. Учит в последний момент, чтобы сдать тест по испанскому.

- Hola, - говорю я, опираясь на шкафчик рядом с ним. Внезапно я начинаю нервничать. Я собираюсь представить отца моему парню. Это серьезно.

- Привет, - говорит он, не поднимая глаз. – Что случилось на политике? Ты просто ушла.

- Нужно было кое-что уладить.

- Как будет по-испански прогульщица? – иронично говорит он. - Mi novia, la chica hermosa que huye[45].-

- Так.

- Прости, - говорит он, все еще не отрывая глаз от тетради. – Я паникую из-за теста. Клянусь, у меня ладони потеют, а сердце колотится и меня сейчас удар хватит. Кажется. Никогда еще такого не было. Но у меня меньше трех минут, чтобы забить мозги полезной информацией.

- Так, ты можешь просто прерваться на пару секунд? Я хочу тебя кое с кем познакомить. – Он поднимает глаза, видит отца, стоящего позади меня. Замирает.

- Такер, это мой отец, Майкл. Пап, это Такер Эвери. – Отец улыбается, протягивает руку. Такер тяжело сглатывает, смотрит, потом пожимает ее.

- Сэр, - выдавливает он. Смотрит на меня. – Твой отец?

- Он появился вчера, чтобы помочь нам, с тех пор как мама…

- Приятно с тобой познакомиться, - тепло говорит отец. Думаю, отец часто тепло разговаривает. Он приятный человек. – Я так много слышал о тебе. Прости, что отрываем тебя от учебы, но я хотел познакомиться с молодым человеком, который украл сердце моей дочери. – Украл – очень подходящее слово. Я бросаю на отца острый взгляд.

- Рад знакомству, сэр, - говорит Такер. – Вы преподаете физику в нью-йоркском университете, правильно? – я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на отца. Я еще не спрашивала его именно об этой лжи.

- Я в творческом отпуске, - говорит отец.

Гладко. Очень гладко.

- А, хм, понял, мило, что вы приехали помочь, - запинаясь, говорит Такер. Он не знает, что сказать. – Я, эээ, действительно восхищаюсь вашей дочерью.

Что-то не так. Лицо Такера ужасно бледное. Оно фактически становится зеленым.

Я вижу капельку пота у него на лбу. Боюсь, что его может вырвать даже от подавленного сияния отца. Пора закругляться.

- Ну, я просто хотела представить вас друг другу, готово, а у Такера важный тест через минуту, так что мы пойдем. – Я обвиваю своей рукой руку отца и подталкиваю его, бросаю на Такера взгляд, который, надеюсь, он примет за извинение за то, что мы вот так набросились на него. – Позвони мне, ладно?

- Ладно, - говорит он. Он не возвращается на испанский. После звонка он еще долго стоит, опершись о шкафчик, и ловит ртом воздух.