Святой Томас

Я вернулся домой, чтобы умереть и жить в смерти. Моя жизнь началась в пустынном городке Пико Мундо, штат Калифорния. Я оставался там до двадцати лет, пока не потерял самое важное. С тех пор, на протяжении двадцати одного месяца, я путешествовал в поисках цели и учился, отправляясь в те места, куда тянуло. Круг замкнулся, но это не должно удивлять. Мы приходим в этот мир, только чтобы уйти из него, пережив смену времен года под звездами, которые вращаются, потому что вращается мир. Мы приходим в неведении и приобретаем знания, которые в конце концов открывают нам наше бесконечное неведение. Круг — ключевой принцип человеческого существования.

Торговый центр «Зеленая луна» располагался на Грин-Мун-роуд, между старыми кварталами и более современными пригородами Пико Мундо. Сооружение было громадным, поскольку предполагалось, что оно будет обслуживать не только наш, но и другие города в округе, слишком маленькие, чтобы потянуть собственный торговый центр. Стенами песочного цвета, изогнутыми панелями и скругленными углами архитектор пытался навести на мысли о глинобитной конструкции. С учетом жары в Мохаве, окон было мало, а стекло виднелось только у нескольких входов, где пневматические двери когда-то расходились в стороны, приветствуя покупателей.

Торговый центр давно закрыли из-за истории с массовым убийством. Многие боялись, что его открытие спровоцирует какого-нибудь психа на еще более крупное убийство и погибнут не девятнадцать человек, как в тот день. Из сорока одного раненого несколько остались калеками на всю жизнь. «Старбакс», «Крейт-и-Бэррел», «Донна Каран» и другие компании отказались от аренды, опасаясь ассоциаций со столь ужасным местом. Владельцы комплекса проявили здравый смысл, что так редко встречается в современной Америке, и не потащили арендаторов в суд, а сообщили, что со временем здание снесут, а землю отдадут под элитное жилье.

Припарковав «Большого пса» на ближайшей улице, я вошел в торговый центр, когда до рассвета оставалось еще больше часа. В руках я нес наволочку, в которой лежали болторез, лом и молоток с резиновой ручкой, приехавший со мной с побережья. Освещая путь фонариком, я спустился по длинному широкому пандусу к огромной секционной гаражной двери, через которую раньше въезжали бесконечные грузовики с товарами для универмагов и множества маленьких магазинчиков.

Луна висела низко, далекие созвездия тускло мерцали, и даже в мае ночь в Мохаве была теплой, как молоко в детской бутылочке. Пандус уходил вниз, и по бетонным стенам, выраставшим по обеим сторонам от меня, скользили бледные отражения фонарика, словно меня сопровождали бестелесные спутники.

Я многое знал о призраках, обитающих в этом мире. Я видел тех, кто умер, но по тем или иным причинам не желал или не мог перейти в то место, что ждало дальше. Моя жизнь складывалась под влиянием этих задержавшихся мертвецов, их сожалений, надежд, потребностей, тоски. За двадцать два года своей жизни я привык даже злых духов встречать с хладнокровием, приберегая страх для отдельных все еще живых людей и ужасов, на которые они способны.

Слева от огромной подъемной двери находилась еще одна, обычных размеров, запертая сразу и на врезной замок, и на висячий. Я прислонил фонарик к дверной раме, направив луч вверх.

При помощи болтореза с длинными ручками срезал дужку с корпуса замка, выдернул ее из прорезей и отбросил замок в сторону.

Личинку замка невозможно было схватить плоскогубцами и вытащить из корпуса. Я достал из кармана рубашки стальное клинообразное сверло с широкой головкой и вбил в его скважину. Молоток отскочил, штифты в скважине взвизгнули, когда внутренности замка перекосило, и от удара дверь в раме загромыхала.

Меня не беспокоило, что поднятый шум привлечет нежелательное внимание. Заброшенный торговый центр окружала огромная стоянка. Ее нынче огораживал забор из сетки-рабицы, увенчанный колючей проволокой, чтобы отвадить романтически настроенных подростков на машинах, бездомных, пожитки которых умещались в магазинных тележках, и любых психов, которых притягивала кровопролитная история этого места. Полиция решила больше не патрулировать объект, потому что через несколько месяцев все здесь в любом случае пойдет под снос.

Моя версия «Видишь, на небе заря заиграла»[2] была короткой. Когда я целиком загнал сверло в замочную скважину, ригель свободно задребезжал в корпусе замка, и между дверью и стойкой дверной коробки появилась узкая щель, хотя сам ригель остался в запорной планке. Я воспользовался ломом и, изрядно попотев, вторгся в помещение, где раньше располагалась подземная зона разгрузки и гараж для автомобилей сотрудников торгового центра. Инструменты оставил у двери.

Я повар блюд быстрого приготовления, виртуоз сковороды, повелитель лопатки, творец оладий, таких воздушных, что они того и гляди вспорхнут с тарелки. Я повар блюд быстрого приготовления и не хочу быть никем другим, но многочисленные угрозы, с которыми я сталкивался, вынудили меня овладеть навыками, не нужными ни на кухне, ни в закусочной, — например, взломом и проникновением.

Покрытый пятнами бетон под ногами, над головой и по бокам. Потолок, поддерживаемый такими толстыми колоннами, что я не смог бы их обхватить. Подобно водолазу в скафандре и усиленном шлеме, который все равно ощущает колоссальную тяжесть океана, я ощущал огромную массу двухэтажного торгового центра и пары пристроенных трехэтажных универмагов. На мгновение я почувствовал себя погребенным, словно умер в тот день расправы и теперь был просто призраком, обитающим в этих катакомбах

Повсюду виднелись небольшие кучки мусора: разбитые доски сломанных упаковочных ящиков, пустые трухлявые картонные коробки, прочие предметы, не опознаваемые в свете фонаря и танце теней.

Резиновые подошвы моих кед не нарушали абсолютной тишины, словно я был бесплотен. Потом слева что-то зашуршало: Должно быть, я потревожил крысу в гнезде из мусора, но все равно сказал: «Эй!» Единственным ответом стало эхо, которое отразилось в темноте от колонн и вернулось ко мне сразу со всех сторон.

Когда я приходил сюда в последний раз, все кипело жизнью: разгружались многочисленные фуры, измученные работники при помощи автопогрузчиков, электрокаров и ручных тележек готовили товары к отправке на склады и в торговые залы.

Приподнятая платформа тянулась по всей длине огромного помещения. Я взобрался по встроенным стальным перекладинам, пересек ее и через широченные двойные двери попал в просторный коридор с выкрашенными в белый цвет бетонными стенами. Слева ожидали два грузовых лифта, но даже если они до сих пор работали, в чем я сомневался, мне не хотелось оказаться в их ограниченном пространстве. Я открыл дверь с надписью «Лестница» и зашагал вверх.

Из подсобного помещения на первом этаже я вышел в бывший универмаг. Похожее на пещеру здание заполняла тишина, и мне показалось, будто в безводной темноте плавает кто-то вроде акул, кружа за пределами досягаемости фонарика.

Иногда я замечал сущностей, которых никто не видит, — чернильно-черных, с постоянно меняющимися очертаниями, быстрых и гладких, как волки, но без лиц. Жуткие хищные тени способны проникнуть в комнату сквозь самую узкую щель между дверью и косяком или через замочную скважину. Я называл их бодэчами, правда, только потому, что приехавший однажды в Пико Мундо английский мальчик увидел их и дал им при мне это имя. Несколько секунд спустя потерявший управление грузовик размазал мальчика между бампером и бетонной стеной.

Этот был первый из моих знакомых, кто мог видеть мертвых и бодэчей. Позже я узнал, что бодэчи — мифические твари, обитающие на Британских островах. Считается, что по ночам они забираются в дома через печные трубы и уносят непослушных детей. Создания, которых видел я, были слишком настоящими, и их интересовали не только непослушные дети.

Бодэчи появлялись только накануне ужасающих событий: промышленный взрыв, обрушение дома престарелых во время землетрясения, массовое убийство в торговом центре. Они питались человеческими страданиями и смертью, словно были психовампирами, для которых наши ужас, боль и горе слаще крови.

Я не знал, откуда они приходят. Не знал, где скрываются, когда их не видно поблизости. Конечно, у меня были теории на этот счет, но все мои теории вместе взятые ничего не доказывали, кроме того, что я не Эйнштейн.

Если в дальних уголках темного зала и скрывались бодэчи, я бы вряд ли заметил их черные силуэты на черном фоне. Впрочем, в заброшенном универмаге я находился, скорее всего, один — здесь не было столько людей, которых можно расстрелять в количествах, привлекающих бодэчей. Они никогда не показывались ради одной смерти, или даже двух, или трех — любили массовое насилие.

В тот ужасный день я вышел из оживленного универмага в еще более оживленную прогулочную галерею, где располагались другие магазинчики, и увидел сотни, а может быть, даже тысячи бодэчей. Они толпились у балюстрады второго этажа и глядели вниз, возбужденные, подергивающиеся и пританцовывавшие в предвкушении бойни.

Я пришел к мысли, что они дразнили меня. Возможно, они всегда знали, что я их вижу. Возможно, вместо того, чтобы размазать меня потерявшим управление грузовиком по бетонной стене, они задумали привести меня к потере, к неизмеримому горю, рожденному этой потерей. Такое горе стало бы для них изысканным деликатесом.

В северном конце торгового центра, на первом этаже галереи, раньше работал сорокафутовый водопад. Вода сбегала по рукотворным скалам и текла на юг, впадая в пруд с кои[3]. От моря до моря страна строила сверкающие торговые центры, служившие местами развлечений в той же мере, что и местами для покупок. Пико Мундо гордился тем, что удовлетворяет пристрастие американцев к зрелищам даже во время покупки носков. Водопад больше не работал.

Подсвечивая путь фонариком, я шел по галерее на юг. Все вывески давно сняли. Я уже забыл, какой магазин где располагался. Некоторые витрины были разбиты, кучки стекла поблескивали вдоль платформ, на которых раньше крепились большие панели. Нетронутое стекло покрывал слой пыли.

Я приехал сюда полный решимости, но чем ближе подходил к южному концу здания, тем медленнее шевелился. Меня охватил холод, не имевший никакого отношения к температуре в заброшенном торговом центре. В памяти всплыли звуки выстрелов, крики, пронзительные вопли ужаса, шлеп-шлеп-шлеп ног по травертиновой плитке.

В южном конце галереи располагался второй универмаг, а перед ним, с левой стороны, когда-то было кафе-мороженое «Берк-и-Бейли», в котором Сторми Ллевеллин работала менеджером.

Над входом висел изорванный ярко-розовый тент с фестонами по краям. Я мысленно услышал визг пуль, расколотивших окна и двери, увидел, как Саймон Варнер в черном комбинезоне и черной горнолыжной маске водит штурмовой винтовкой слева-направо, справа-налево.

Он был копом. Во вторую очередь. В первую — обезумевшим сектантом. Их было четверо. Они убили одного из своих, и еще одного убил я. Двое оставшихся отбывали пожизненный срок в тюрьме, где по-прежнему поклонялись своему злобному господину.

В тот миг я почувствовал себя духом, павшим в забытом конфликте, будто тело мое бросили и оставили гнить на далеком поле. Я не осознавал, что переставляю ноги, и больше не слышал и не чувствовал своих шагов по грязному травертину. Я словно парил по направлению к кафе, будто белый луч исходил не от фонарика в моих руках, а от таинственного источника, и по воздуху нес меня к «Берк-и-Бейли».

Битое стекло смели в маленькие кучки. Острые осколки сверкали даже под тонким слоем пыли.

«Здесь лежат твои надежды и мечты, разбитые и сметенные в сторону», — подумал я.

Не получалось воскресить даже жалкое подобие того оптимизма, который обычно удавалось вызвать в самые гнетущие моменты.

Переступив порог, я мысленно увидел Сторми Ллевеллин такой, какой она была в тот день, одетая в рабочую форму: розовые туфли, белые носки, ярко-розовая юбка, блузка в розово-белую полоску и веселенькая розовая кепка. Она поклялась, что, когда у нее появится собственное кафе-мороженое — а это должно было случиться к ее двадцати четырем годам, если не раньше, — она не будет заставлять работников выряжаться в идиотскую униформу. Какой бы легкомысленной ни выглядела ее одежда, Сторми была несравненной красавицей: иссиня-черные волосы, загадочные темные глаза, прекрасное лицо и совершенное тело.

Была. Больше ее нет.

«Я думаю, ты выглядишь восхитительно».

«Я выгляжу как конфетная обертка».

Когда Саймон Варнер открыл стрельбу, Сторми стояла за прилавком. Возможно, когда окна разлетелись на осколки, она подняла глаза, увидела зловещую фигуру в маске и подумала не о смерти, а обо мне. Она всегда думала о других больше, чем о себе. Я верю, что ее последней мыслью в этом мире было не сожаление о том, что она умрет столь юной, а беспокойство обо мне, о том, что я останусь один на один со своим горем.

«Может, когда у меня будет собственное кафе, мы сможем работать вместе…»

«К мороженому меня не влечет. Я люблю жарить».

«Наверное, это правда».

«Что?»

«Противоположности притягиваются».

После того ужасного дня я не возвращался в «Берк-и-Бейли». Мне известно, что страдание очищает, что это пламя стоит вытерпеть, но существуют степени страдания, которым я не отваживался себя подвергать.

Столы и стулья убрали, так же как холодильники, аппараты для молочных коктейлей и прочее оборудование. На стене позади прилавка висел перечень сортов мороженого. На самой верхней строчке было указано название тогдашней новинки — «кокосово-вишнево-шоколадное».

Я помню, что назвал его вишнево-шоколадно-кокосовым, и Сторми меня исправила.

«Кокосово-вишнево-шоколадный шарик. Нужно все называть в правильной последовательности, и именно так, как сказала я, а не то можно нарваться на неприятности».

«Вот уж не думал, что в индустрии мороженого такие строгие грамматические правила».

«Если говорить по-твоему, то кто-то из слишком уж хитрых покупателей съест мороженое, а потом потребует деньги назад на том основании, что кокосового шарика не было. И не зови меня восхитительной. Восхитительны щенки».

Я открыл маленькую дверцу в конце длинного прилавка и ступил в рабочую зону, где Сторми обслуживала посетителей, когда началась стрельба. Луч фонарика осветил виниловую плитку, усыпанную пластмассовыми ложками, бело-розовыми пластиковыми трубочками и комками пыли, которые разлетались в стороны, когда я проходил мимо.

Полагаясь на интуицию, я остановился на том самом месте, где стояла Сторми, когда ее убили. Пятнам на полу было больше полутора лет, и я только коротко взглянул на них, прежде чем пройти мимо и сесть на пол.

Здесь находилась незыблемая точка, ось мира, вокруг которой повернулась моя жизнь. Здесь умерла Сторми.

Я выключил фонарик и сидел в темноте, настолько плотной, что казалось, будто весь свет в мире исчез и никогда не вернется.

После смерти ее дух на несколько дней задержался по эту сторону завесы. Моя скорбь была такой сильной, такой горькой, что я оказался не в состоянии ее выносить и некоторое время отрицал истинное положение вещей. Для меня призраки выглядят так же, как живые люди. Они не полупрозрачные. И не светятся от сверхъестественной энергии. Если я до них дотрагиваюсь, они материальны. Однако они не разговаривают, и молчание Сторми должно было сразу подсказать мне, что ее дух покинул тело, а передо мной стоит сущность девушки, которую я любил, ее прекрасная душа, но не сама девушка, целая и невредимая. Мое отрицание граничило с сумасшествием: я воображал наши разговоры, готовил еду, которую она не могла съесть, наливал вино, которое она не могла выпить, планировал свадьбу, которая никогда не могла состояться. Отчаянной тоской я много дней удерживал Сторми в этом мире, хотя она давно должна была перейти в следующий.

И теперь, сидя на полу за прилавком кафе-мороженого, я заговорил с ней, не беспокоясь о том, что мой паранормальный дар затянет ее обратно в этот многострадальный мир. Те, кто перешел в следующую жизнь, не возвращаются. Даже сила любви, какую бы глубокую любовь ни испытывал мужчина к женщине, не преодолеет преграду между нами.

— Уже недолго, — тихонько произнес я.

Мне чудилось, что она слышит мои слова, даже находясь в другом мире. Это может показаться вам странным, но со мной случались и более странные вещи. Когда лицом к лицу сталкиваешься с Шестиглазом, демоном с телом человека и головой быка, начинаешь шире смотреть на вещи относительно того, что возможно, а что нет.

К тому же у меня нет другого выбора, кроме как верить, что все наши жизни связаны. Только в этом случае исполнится данное нам со Сторми обещание.

Шесть лет назад, когда нам было по шестнадцать, мы отправились на ежегодную окружную ярмарку. В дальнем конце шатра стояла машина с предсказаниями. Мы бросили в нее четвертак и спросили, будет ли наш брак долгим и счастливым. Более обнадеживающей карточки и не представить: «Вам суждено навеки быть вместе».

Эта карточка висела в рамке под стеклом над кроватью Сторми, пока та была жива. Теперь я носил ее в бумажнике.

— Уже недолго, — снова прошептал я.

Я не верю, что можно представить любимый запах, вспомнить аромат так ясно, как некоторые мысленно слышат мелодии или видят места, в которых побывали давным-давно. И тем не менее, сидя в темном кафе, я уловил запах персикового шампуня Сторми. После смены в «Пико Мундо гриль» мои волосы пахли жиром и жареным луком, и она иногда давала мне этот шампунь. Мне так и не удалось найти нужную марку, и я не пользовался им уже много месяцев.

— Они идут в Пико Мундо. Еще больше сектантов. Вдохновленные теми, кто… убил тебя. Их больше не устраивают тихие ритуалы и человеческие жертвоприношения на тайных алтарях. То, что случилось здесь, навело их на мысли о более захватывающем способе… отправлять свою веру. По правде говоря, мне кажется, они уже в городе.

Как только я произнес эти слова, вдалеке послышался смех, а потом по торговому центру разнеслись голоса.

Я начал было подниматься на ноги, но лик тьмы залился румянцем света, и я остался под прилавком.