Святой Томас

Справа от дороги простирались акры огороженных забором лугов. Промежутки между досками закрывала сетка-рабица. Тот же водоносный слой, что делал возможным существование миндального сада, обеспечивал сладкой травой и клевером породистых лошадей. Иногда днем можно было увидеть, как эти прекрасные животные пасутся.

Ранчо «Голубое небо» на протяжении двух поко­лений входило в тройку-четверку наиболее успешных хозяйств в Калифорнии и на всем Юго-западе. Они разводили четвертьмильную породу, а в качестве до­полнительного бизнеса тренировали беговых лоша­дей. Бинг Торбольд с женой основали ранчо и дело. Их сын, Бинг-младший, поддержал семейную традицию и щже приумножил славу легендарных конюшен Торбольдов. Когда Бинг-младший слег из-за болезни и его сын, Картер Торбольд, принял бразды правления на десять лет раньше, чем планировалось, над ранчо замаячила угроза банкротства. Картер играл: не на скачках, в Вегасе. Таких, как он, в казино называют «китами» из-за толстых кошельков. Картер любил иг­рать, но не мог похвастать ни подготовкой профессионального игрока в покер, ни даже долей удачи.

Дорогостоящее племенное поголовье было прода­но на завод в Аризоне. Без легендарных лошадей Торбольдов невозможно выращивать новых чемпионов, а потому земля и здания стоили меньше, чем могли бы, если бы лошади по-прежнему входили в активы ранчо.

Четырнадцать лет назад Дэйв и Лорен Эйнсворт купили ранчо по заниженной цене. Им было по двад­цать пять лет. Они обладали скромным капиталом, глубокими познаниями о лошадях, желанием усердно работать и мудростью, поскольку понимали, что се­крет успеха часто заключается в отсроченном вознаг­раждении. За десять лет они возродили дело и вывели призовую родословную, которая восхитила бы самого Бинга Торбольда. Потом Дэйв заболел раком и через полгода умер. С тех пор Лорен управляла ранчо и растила близняшек, Веронику и Викторию, работая за двоих. По всеобщему признанию, она преуспевала и обеих областях. Они с Дэйвом время от времени при водили девочек в «Пико Мундо гриль» и частенько садились у стойки, чтобы посмотреть на мое представление с лопатками, венчиком, большой вилкой и шумовкой. Это бывало весьма зрелищно, особенно если я старался для детской публики.

Когда дорога свернула направо, показался жилок дом: двухэтажный особняк в стиле Кентукки, белый с черной отделкой. На самом деле дом был меньше, чем на первый взгляд, поскольку впечатление грандиозно­сти создавала опоясывающая его с трех сторон большая веранда. На веранде горели фонари, большая часть окон светилась. Очки ночного видения увеличили яркость до всепоглощающей зеленой вспышки, так что я снова сдвинул их на лоб.

Я бросил взгляд на светящийся циферблат наручных часов. Сколько осталось? Пять минут? Четыре? Может быть, всего три?

Лорен с дочками стояли на заднем дворе и смотре ли на запад, на колоссальное пламя, что вырывалось из топливного резервуара, и на чуть менее впечатляющий пожар, что разгорался, скорее всего, в дале кой церкви. Рядом настороженно замер золотистым лабрадор-ретривер Маггс. Я окликнул их и назвался торопливо перебежав с дороги на газон перед домом. Девочки, которым было почти двенадцать, со свой­ственной этому возрасту непосредственностью запи­щали от восторга и побежали ко мне. Маггс галопом понесся следом. Они не видели меня почти два года, по события этой ночи так поразили и распалили их во­ображение, что мое появление показалось обычным.

— Мистер Томас! Что это за пожары?

— Мистер Томас! Вы слышали взрывы?

— Они были ужасно громкими!

— Мы смотрели телевизор!

— Весь дом затрясся!

— Бум! Бум!

— Маггс вел себя как Скуби!

— Спрятался под кухонным столом!

Маггс сновал между нами, задевая наши ноги хво­стом, тяжело дышал и улыбался, забыв о страхе и за­разившись восторгом девочек.

Девочки были красивыми, со светлыми волосами матери и серыми глазами отца. Мужчины станут за­глядываться, когда они вырастут, как прежде — да и до сих пор — заглядывались на их мать.

Лорен присоединилась к нам там, где веранда оги­бала дом. Она не разделяла легкомысленности дево­чек и шикнула на них, а когда увидела винтовку, пой­мала мой взгляд, и на ее лице отразилась тревога.

— Доверьтесь мне, — сказал я.

— Конечно.

— У вас есть оружие?

— Пистолет.

— Возьмите его. Поторопитесь. Отведите девочек на конюшню. Спрячьтесь там.

Она бросилась к крыльцу.

— Свет в доме не выключайте, — крикнул я вслед.

Вероника и Виктория остались со мной, по-преж­нему возбужденные, но теперь еще и встревоженные.

— В чем дело, мистер Томас?

— Что случилось?

— С нами все будет в порядке?

— Все будет хорошо, — заверил я. — Маггс часто лает?

— Почти никогда, — ответила Вероника.

— Он иногда рычит, — добавила Виктория. — И иногда громко пукает.

— Почти никогда не пукает.

— Но когда пукает, окна дребезжат.

— Позаботьтесь о том, чтобы в конюшне он не лаял, — предупредил я.

Вероника удерживала взволнованного пса за ошей­ник.

Обе девочки повернулись к пожарам.

— На нас хотят сбросить бомбу? — спросила Вик­тория.

Не знаю, как я различал, кто из них Вероника, а кто Виктория, но различал.

— Никто не будет сбрасывать на вас бомбу, но вам нужно быть смелыми.

— Это мы можем, — сказала Вероника.

— Это мы уже делали, — добавила Виктория.

— Нам пришлось. Когда мы потеряли папочку, — пояснила Вероника.

Их мать выбежала из дома, закрыла за собой дверь и спустилась с крыльца. В руках у нее были пистолет и фонарик.

— Спрячьтесь как можно лучше, — сказал я. — И не зажигайте фонарик, пока я за вами не вернусь.

— Хорошо.

Мне послышался шум приближающегося двига­теля.

Оглянувшись на колоннаду нависавших над доро­гой дубов, я не увидел света фар, но все равно поторо­пил мать и девочек:

— Живее. Живее, живее, живее!

Трое людей и лабрадор обогнули дом и поспешили на восток, к конюшням и тренировочным дорожкам.

Я не сомневался в том, что Лорен последует моим инструкциям, и отошел от хорошо освещенного дома в темноту. Занял позицию за кустарником, откуда мог наблюдать за подъездной дорожкой.

Мне казалось, я знаю, как собирались поступить сектанты. Они не станут подъезжать прямиком к дому, не захотят, чтобы шум двигателя объявил об их при­бытии. Вместо этого они перегородят автомобилем дорогу, чтобы никто не проехал мимо. Один человек останется с машиной. Остальные — четверо, пятеро или сколько их там — подойдут пешком. Двое со сто­роны главной двери. Двое-трое с черного входа, чтобы не дать Лорен и девочкам сбежать. Все с винтовками. Ударом ноги вышибут входную дверь. Может быть, для устрашения выпустят очередь в потолок. Ранчо «Голубое небо» стояло на отшибе. Любой, кто услышит да­лекие выстрелы, не сможет определить направление. Быстро передвигаясь по дому, нападающие нашли бы Лорен и девочек. Согнали бы их в одну комнату. Изнасиловали бы на глазах друг у друга. Унижение — важный элемент ритуального жертвоприношения. Унизить, вселить ужас, лишить достоинства, привести в отчаяние. Если бы их церковь вела пропагандистскую работу с населением, то на раздаточных материалах изображалась бы не раскрытая ладонь, а кулак. На импровизированном алтаре могли бы стоять черные свечи. Тех, кого предназначили в жертву, заставляли глотать пасту из корня танниса и грибы под названием «Перец дьявола». Скорее всего, церемония была бы быстрой. Пара гимнов «Славься, Сатана!», глоток крови. Для секты Меридиана это насыщенная ночь. После изнасилований они сразу перешли бы к ритуальному ножу. Никаких обычных предварительных пыток и увечий. Просто смертельный удар. Трижды.

Меня охватила холодная, управляемая ярость, сильнее любого гнева, который я испытывал прежде. Мне чудилось, что в одном теле существуют два Одда: повар блюд быстрого приготовления, который писал стихи любимой девушке и плакал над фильмами вроде «Языка нежности», и безжалостный убийца, который мог выстрелить человеку в спину. Темный Одд Томас считал подобное насилие оправданным, совершенным ради добра, ради защиты невинных. Другой Одд зада­вался вопросом: а всегда ли справедливо оправдание благими целями, к которому он так часто прибегал за последние два года, или, может, он слишком им злоу­потреблял? Порой эти раздумья не давали мне заснуть по ночам. Однако, несмотря на все сомнения, ярость моя не угасла.

Я стоял на коленях за кустарником и вглядывался в дорогу. Мне не нравился запах, но дело было не в кустах с маленькими белыми цветочками, от которых веяло свежими листьями и легкой сладостью жасми­на. Запах шел от меня, и мне казалось, что дело лишь отчасти в том, что я пропотел и что мои волосы и пид­жак пропитались химикатами из серых хлопьев пепла. Возможно, одной из причин вони было усиливающее­ся разложение моей личности.

Если я проделал путь от праведника до карателя, то моя судьба может не совпасть с предсказанием «Му­мии цыганки». Каратели присваивали себе власть, ко­торой их не наделяли. Они принимали тщательно обо­снованные решения убивать в количествах больших, чем было необходимо, чтобы спасти себя и нуждав­шихся в защите невинных людей. Каратели наруша­ли социальный и сакральный порядок. В «Гамлете» принцу недоставало чистоты сердца и мужества, что­бы стать служителем Истины, как следовало бы, но из него вышел отменный каратель королевства. Самих карателей всегда карают. Принц не пережил пье­су. Моисей покарал три тысячи человек, но не увидел Землю Обетованную.

На ближайшем лугу, который начинался сразу за подстриженным газоном, пели сверчки и квакали жабы. Внезапно они замолчали, будто разом забыли все песни.