Святой Томас

Из Лорен Эйнсворт вышел бы чертовски хороший гонщик «Наскар». Впрочем, по тому, как она соче­тала скорость и осторожность, было бы правильнее сравнить ее с водителем «Скорой». Я знал, что «Экс­педишн» — машина мощная, но меня беспокоил ее завышенный центр тяжести, обычная проблема для любого внедорожника. Если слишком резко повернуть на дороге без соответствующего уклона, наши шан­сы перевернуться выше, чем на «БМВ». Не проехали мы и мили, как я перестал дергаться по этому поводу. Лорен полностью контролировала ситуацию: «Экспе­дишн» был перчаткой, а она — рукой внутри.

— Кто все взрывает? — спросила она, не отрывая взгляда от шоссе. — Что происходит на ярмарке, если тебе необходимо быть там еще вчера?

— Мне нужно подумать, Лорен. Извините, но мне нужно подумать. Поломать голову над одной загадкой.

— Значит, думай. А на меня не обращай внимания.

Первым делом я вспомнил девушку-сектантку, то, как выглядела она в кабинете, когда отшвырнула бес­полезную винтовку. Ее лицо искажали злоба и нена­висть. И тем не менее она напомнила мне о дрейфую­щих трупах из сна, на чьих лицах застыло выражение ужаса. Когда ее призрак появился в коридоре и устро­ил полтергейст, ненависть и ярость лишь усилились, стали демоническими — и снова я подумал об уто­пленниках из сна.

Я вспомнил последнюю сцену того водного кошма­ра: труп маленькой девочки лет семи, волосы шеве­лятся вокруг головы, пока течение проносит ее мимо. Выпученные покрасневшие глаза задвигались и сфо­кусировались на мне. Из открытого рта вырвались пу­зырьки воздуха. И с ними пришло слово: «Контумакс».

На этом моменте я вырвался из сна, с колотящим­ся сердцем подскочил на кровати, молотя руками и но­гами по простыням. Меня ужаснуло не только видение затопленного Пико Мундо, но также — и, возможно, в первую очередь — белокурый ребенок, который произнес первое из двух слов приветствия сектантов: «Контумакс. Потестас». Выражало ли ее лицо край­ний испуг? Нет. Если подумать, глаза выпучивались и вращались, а на лице была написана неистовая ярость, причем не просто ярость, а бешенство. Но столь юное дитя не могло быть членом секты. Она так меня напу­гала, что я проснулся, но не была тем, чем казалась, представляла собой не угрозу, а жертву.

Я подумал о Конни, сестре Итана, молодой жен­щине, которая разрисовала меня арлекином в палатке «Результат налицо». Волосы цвета воронова крыла и серо-зеленые глаза. Она тоже мне приснилась — уто­пленница, дрейфующая в жутком свете погруженного под воду города. Я спустился глубже в колодец памя­ти и попытался вызвать в воображении ту часть сна. Всплыл образ: лицо Конни, но не такое, как в жизни, и не такое, как во сне о смерти. Либо я неправильно за­помнил выражение ее лица, когда проснулся от кош­мара, либо неправильно припоминал его теперь. Мне казалось, что ее душит не ужас, а ярость. И не просто ярость, а свирепость, ненависть. А еще муки и страх. Причем страх не преобладал, как я подумал поначалу. Страх был лишь частью необычного клубка искажен­ных эмоций.

Мы въехали в более населенный район Пико Мун­до и за очередным углом наткнулись на пробку. Лорен тут же развернула машину на сто восемьдесят граду­сов, вырулив по дуге обратно на перекресток, кото­рый мы только что миновали. Возмущенные водители своими пронзительными сигналами устроили ей це­лую симфонию Гершвина. Она помчалась по улице в другую сторону, а потом вильнула направо в проулок, который шел параллельно пробке в нужном нам на­правлении.

— Насколько безумно можно себя вести? — спро­сила она. — Что на кону, Одди? Скажи мне, что на кону.

— Все. — Меня несколько удивила та уверен­ность, с которой я это произнес. — На кону все. Ты­сячи жизней, целый город. Может, даже больше, на­много больше.

— Тысячи? — Она бросила на меня потрясенный взгляд.

— Десятки тысяч. — Я говорил по наитию, осмы­сливая сон.

— Хуже, чем тогда... в торговом центре.

— Намного хуже. Неизмеримо хуже.

Проулок был узким. В него выходили задние двери всевозможных заведений, в том числе и ресторанов. В это время многие были открыты и запружены наро­дом. Если бы мы ехали слишком быстро, то не успели бы затормозить, приди в голову какому-нибудь кухон­ному работнику неосторожно распахнуть дверь и вый­ти наружу.

Лорен вдавила педаль газа и тут же начала непре­рывно сигналить, предупреждая всех, кто мог попасть нам под колеса. Шины цеплялись за старую брусчатку, какой хватало в Пико Мундо. Мы неслись мимо массивных мусорных баков, не имея права на ошибку.

Попытавшись отрешиться от пронзительных гуд­ков, ревущего двигателя и постоянных взвизгов тор­мозов, я вернулся к головоломке. Если лица утоплен­ников из сна выражали не ужас... Если страх и муки были не главным и лица исказились от криков ярости и ненависти, то кто они: жертвы насилия или виновни­ки? И могли ли они быть одновременно и теми и дру­гими?

Как я уже говорил чифу Портеру, некоторые из моих вещих снов буквальные, другие — метафориче­ские. Смысл последних нужно разгадывать исходя из символических образов. У меня получались бесподоб­ные воздушные оладьи каждый раз, как я смешивал те­сто, но толковать сны так же надежно не получалось.

Иногда меня посещала мысль, что я все делал не так, что моя жизнь, цель и предназначение — совсем в другом. Возможно, лучшее, что я мог предложить, — это блюда быстрого приготовления высокого качества, а мои сверхъестественные способности всего лишь сродни таланту пукать по команде.Такой талант лучше подавлять, чем давать ему волю. Я не меньше осталь­ных был подвержен самообману и гордыне, и они внушили мне чувство собственной важности.

Если жителям Пико Мундо суждено стать и жер­твами, и виновниками насилия, если я ошибся и при­нял выражения ярости, ненависти и мук за ужас, то, возможно, я был не прав и насчет того, что образ наводнения нужно воспринимать буквально, каким бы реальным он ни казался. Может, никто не собирался взрывать дамбу. Может, нет никакого цунами. Но тог­да что же означала вода?

— Приехали, — объявила Лорен Эйнсворт, оста­новившись на обочине напротив главного входа на яр­марку округа Маравилья.

Мон наручные часы показывали десять тридцать девять.

— Невероятно быстро, мэм. Я ваш должник.

Я сунул «глок» в кобуру.

Подняв голову, я увидел, что Лорен, которая до этого была как скала, дала волю эмоциям. По ее лицу струились слезы. Она склонилась над панелью, обня­ла меня рукой за плечи и притянула к себе, пока мы не встретились лбами.

— Не ты мой должник, Одди. Это я обязана тебе всем. Ты спас нам жизнь.

Я до сих пор не знал, какой ужас грозил городу. Возможно, Лорен с дочками умрет еще до рассвета.

— Отвезите девочек в дом вашей сестры в холмах, мэм. Может, там будет безопаснее.

Она поцеловала меня в щеку и отпустила, но близ­няшки тоже захотели поцеловать меня в щеку. Веро­ника, а за ней и Виктория, обе в слезах, перегнулись вперед с заднего сиденья. На этом прощание не закон­чилось.

Маггс соскочил на пол, встал на задние лапы и пролез вперед, оказавшись со мной нос к носу. Я не возражал против собачьих поцелуев, пока они ограни­чивались щекой, но у Маггса на уме было нечто иное. Наши глаза встретились, и он замер, уставившись на меня серьезным пронизывающим взглядом. Как было и во время знакомства с Лу Донателла, карликом в ко­стюме медвежонка, я подумал, что момент тот самый. И так же, как во время знакомства с тем маленьким человечком, я понятия не имел, что хотел этим ска­зать.

Мы с Маггсом так долго смотрели друг другу в гла­за, что мать с девочками заметили необычность наше­го прощания — если, конечно, это было прощание. Наконец, пес помотал головой, захлопал висячими ушами и чихнул, прервав момент.

— Мне пора. — Я распахнул пассажирскую дверь.