Святые заступники Руси. Александр Невский, Дмитрий Донской, Довмонт Псковский, Владимир Серпуховской

1221–1263

«Два Александра»

Александр Невский – весьма разноплановый персонаж русской истории. Это и реальный политик XIII в. – князь Александр Ярославич, представитель владимиро-суздальской ветви Рюриковичей-Мономаховичей, который при жизни не носил прозвание Невского. Это и эпический Александр Невский, который в XIV–XVIII вв. постепенно превращался в символ российской национальной и государственной идентичности. Причем образ последнего, эпического Александра Невского в разные эпохи трактовали по-своему, и даже ХХ столетие сумело внести свой значительный вклад в мифологизацию легендарного двойника князя. (Вспомним прекрасный фильм С. Эйзенштейна «Александр Невский».)

Афиша к фильму С. Эйзенштейна «Александр Невский».

Поэтому, когда речь заходит о князе Александре, очень важно обозначить, о каком Александре пойдет речь. В нашем очерке будем говорить об «изначальном Александре», реальном политике и талантливом полководце XIII в., которому выпала доля жить в сложное и трагическое для русской истории время. Это время определило логику и границы деятельности князя Александра Ярославича.

Прежде чем анализировать политику Александра, как, впрочем, и любого из значительных современников этого князя, например, его отца – Ярослава Всеволодовича Переяславль-Залесского, а потом Владимиро-Суздальского, или князя Даниила Романовича Галицкого, надо хотя бы кратко ознакомиться с тем, что собой являл к XIII в. русский мир, а также в каких отношениях со странами Востока и Запада он находился. 1230–1260-е гг. являлись эпохой значительных цивилизационных изменений, изменивших во многом не только русскую, но и всемирную историю.

Русское пространство в IX – начале XIII вв

Первое, что бросается в глаза при взгляде на Русь XII–XIII вв., – это дробность русского мира. В политическом плане он представлял почти полтора десятка независимых государств. В социокультурном плане они были объединены как минимум в четыре альтернативные модели развития:

1. Южнорусскую и близкую к ней западнорусскую (Киевское, Переяславское, Черниговское, Полоцкое, Смоленское и др. княжества);

2. Юго-западную Галицко-Волынскую;

3. Северо-восточную (Владимиро-Суздальское и Рязанское княжества);

4. Северо-западную (Новгородская республика, а с XIV в. и Псковская республика).

И хотя все эти модели выросли из Киевской Руси IX – середины XI вв., к 30-м гг. XIII столетия они далеко отошли как от единого древнерусского корня, так и от социально-политического устройства друг друга. Эти модели представляли различные социокультурные альтернативы и были не столько союзниками друг друга, сколько противниками в борьбе за будущее развитие Руси.

Киевская Русь была важной частью средневековой Европы. В IX – середине XI вв. торговый путь «из варяг в греки», проходивший по русской территории и соединявший через систему рек и волоков Балтийское море с Черным, приобрел международное значение. Старая морская дорога из Западной Европы в Левант (восточное побережье Средиземного моря) оказалась для европейцев закрытой ввиду мусульманской экспансии, и торговые связи между европейскими странами, Византией и развитым Востоком стал обслуживать путь «из варяг в греки». Пространство вдоль этого пути превратилось в оживленный торговый и политико-культурный перекресток. Это благоприятно сказалось на развитии Киевской Руси, открылись большие выгоды как для местного населения, так и для иностранных купцов-гостей.

Среди последних преобладали скандинавы-варяги. Они и открыли некогда путь «из варяг в греки». Однако варяги быстро утратили роль главных торговых посредников между Западной Европой и Византией. Эта роль отошла к великим князьям Киевским, для которых организация торговых экспедиций в Царьград (Константинополь) и защита русских торговых интересов стала одной из важнейших задач государственной политики. Опорой власти в данном вопросе выступило восточнославянское городское население и славяно-варяжская княжеско-дружинная среда. В IX – середине XI вв. продолжали жить вечевые традиции в городской среде. Великие князья постоянно держали совет со старшей и младшей дружиной, а после 988 г. – и с духовенством.

Роль торгового посредника между Западом и Востоком принесла Древней Руси невиданные материальные богатства (стоит вспомнить хотя бы тот факт, что страна, полностью лишенная тогда собственных источников серебра, имела денежную систему, в основе которой лежали не монеты, а гривны – слитки серебра весом от 90 до 200 граммов). Не меньшую роль играли и новшества цивилизационного выбора. После крещения Руси в 988 г. образовалась русская митрополия как часть Византийского патриархата. Восточно-христианское влияние определило дальнейшее развитие духовной культуры страны.

Однако, как заметил историк-евразиец Николай Клепинин, «Быстро воздвигнутое и богато украшенное здание Киевской Руси стояло на слабом фундаменте» (Клепинин Н. Святой и Благоверный великий князь Александр Невский. М., 1994). Как только западноевропейские крестоносцы в конце XI в. завоевали Святую землю, они «открыли» и старый 800-километровый морской путь из Европы на Восток, а путь «из варяг в греки», который был длиннее в 3 раза, стал быстро терять свое международное значение. Этому способствовало и еще одно обстоятельство. С середины XI в. торговые суда на волоке в районе Днепровских порогов беспрерывно атаковали кочевники половцы. В итоге к началу XII в. международная торговля потеряла для Руси свое прежнее значение, а сам путь «из варяг в греки» прекратил быть той геополитической осью, вокруг которой вращалось древнерусское единство. Лишь Новгород унаследовал роль регионального торгового посредника между севером Европы, русскими землями, греками и Востоком.

На рубеже XI и XII вв. Русь испытывала серьезный кризис. Она превращалась из оживленного межцивилизационного перекрестка в восточную окраину европейского мира и северную периферию церковно-культурного византийского пространства. Причем от Ромейской империи Русь с юга была отрезана абсолютно чуждой и враждебной ей кочевой Великой степью. Раскол западной и восточной христианских церквей (схизма 1054 г.) стал серьезной причиной возрастающей от века к веку отчужденности православной Руси от католических стран Западной Европы.

Угасание торгово-городового уклада заставило древнерусскую княжеско-дружинную элиту в конце XI–XII вв. проявить интерес к владению землей. Повсеместно стали возникать княжеские и боярские вотчины (вотчина (аллод) – безусловная частная собственность на землю), доходы с которых стали теперь главным источником благополучия князей и их бояр. В условиях натурального хозяйства, когда все необходимое производилось и потреблялось на месте, для разбросанного по бескрайним просторам Восточно-Европейской равнины населению исчезла необходимость держаться Киева. Местный князь со своей дружиной обеспечивал порядок на местах и внешнюю оборону. После смерти великого киевского князя Мстислава Владимировича Великого (годы правления – 1125–1132) единое древнерусское государство распалось на 12 независимых земель.

Политическая раздробленность на Руси в XII – начале XIII вв., как и феодальная раздробленность на Западе Европы начального периода, была позитивным явлением. Она способствовала социально-экономическому, политическому и культурному развитию (к примеру, если ранее Русь знала 2 центра летописания, то теперь их стало 14!). Начался процесс выравнивания развитых волостей времен Киевской Руси и бывших ее медвежьих углов. Причем некоторые из них, в частности, Владимиро-Суздальская земля и Галиция с Волынью, во многом обошли прежних лидеров.

Половецкие набеги, опустошавшие пограничные с Великой Степью южнорусские территории, направили потоки беженцев из Поднепровья на русский север, северо-восток и юго-запад. Развитые в социально-экономическом плане южнорусские переселенцы несли с собой новые земледельческие технологии (примитивное подсечно-огневое земледелие повсеместно было заменено на перелог и двуполье), в новых городах и селах распространялись развитые ремесла, оживилась местная торговля. При этом русский мир, как и прежде, походил на айсберг, на вершине которого красовались достаточно развитые формы средневекового хозяйства и общественного устройства, а огромную подводную часть продолжал составлять архаический пласт, мало интегрированный в экономические, общественно-политические и культурные достижения своего времени.

Особенно велик это пласт был на северо-востоке Руси, родном для героя нашего очерка – князя Александра Ярославича. Это было прежде всего следствие суровых природно-климатических условий и удаленности от старорусских очагов цивилизации. Однако княжеская власть в лице потомков Владимира Мономаха (его четвертого сына Юрия Долгорукого, его внуков Андрея Юрьевича Боголюбского и Всеволода Юрьевича Большое Гнездо) извлекла из данных обстоятельств скорее пользу. Княжеская власть пришла в Ростово-Суздальскую Русь раньше, чем русская колонизация сделала этот край преимущественно восточнославянским. В итоге местные князья сразу стали смотреть на Владимиро-Суздальскую землю, как на свою личную вотчину. Большой процент финно-угорских данников среди населения приучил местных князей к властности, которая проистекала из права сильного. С другой стороны, местные князья оказались здесь не столько политическими вождями, сколько рачительными хозяевами-собственниками, обустраивающими свою вотчину. Они энергично строили здесь новые города и села, привлекали и опекали переселенцев, бежавших от половецкого натиска.

Присекин Сергей Николаевич. «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет», 1983 г.

Патернализм владимиро-суздальских князей встречал одобрение у населения их княжества, несмотря на то, что уже в княжение Андрея Боголюбского (1154–1174) выступила и оборотная его сторона – княжеское самовластие при падении социального статуса населения. Поселенцы воспринимались смердами, получившими землю и право жить на ней из княжеских рук. (Жизнь смерда охранялась по «Русской Правде» вирой в 5 гривен серебра, в отличие от жизни людей, свободных крестьян-общинников, которых, как и рядовых княжеских дружинников, древнерусское право охраняло вирой в 40 гривен серебра.) Естественно, в таких условиях в XII–XIII вв. древнерусские вечевые традиции, продолжавшие существовать на юге и западе Руси и усилившиеся на севере в Новгороде и Пскове, не получили развития на русском северо-востоке.

Владимиро-суздальское боярство, небогатое и относительно немногочисленное, не могло конкурировать с княжеской властью ни в экономическом, ни в общественно-политическом, ни в военном плане. Этим оно резко отличалось от южно- и западнорусского боярства, а особенно от галицко-волынской аристократии, превратившейся в сильный противовес княжеской власти, а также от новгородских бояр, которые стали главной социально-политической силой в Господине Великом Новгороде после утверждения там в 1136 г. вечевого строя. Если прадед Александра, первый суверенный правитель Суздальской Руси – князь Юрий Долгорукий (1132–1154), еще как-то поддерживал старинные дружинные традиции, то оба его сына – великие князья владимиро-суздальские Андрей Боголюбский (1154–1174) и Всеволод Большое Гнездо (1176–1212) – уже привыкли видеть в боярах и дружине не сотрудников-вассалов, а подданных и слуг.

Святой благоверный князь Александр Невский.

Контроль над ресурсами и мощный военный потенциал, включавший кроме больших княжеских дружин еще и многочисленное крестьянское ополчение, позволял владимиро-суздальским князьям вести активную политику как внутри русского мира, так и за его пределами.

К середине XII в. большинство финно-угорского населения Владимиро-Суздальской Руси приняло христианство и смешалось с восточнославянскими переселенцами, Суздальский край окончательно ославянился, но здесь сложился особый, весьма отличный от свойственного Киевской Руси IX–XI вв. менталитет, который в будущем ляжет в основу формирования великорусского народа.

Мы остановились на описании особенностей Владимиро-Суздальской Руси, так как она была родиной Александра. Именно она сформировала стереотипы и систему мышления этого князя, его понимание княжеского долга и права.

Глобальные перемены на Востоке

Тем временем на Востоке в конце XII – начале XIII вв. начались гигантские перемены. Вновь, как во времена великого переселения народов, погубившего античный мир, поднялась Великая степь. Правда, на сей раз, прежде чем двинуться в Европу, кочевники покорили значительную часть азиатского оседлого высокоразвитого населения – от провинций Северного Китая до среднеазиатского Хорезма.

Чингисхан сумел соединить в своей военной империи примитивный быт и простоту общественных отношений степняков, их нехитрый боевой строй с высочайшими достижениями военного искусства Китая и других развитых восточных стран, использовал их экономические, административные достижения. На этой базе в ходе войны и во многом благодаря войне была создана система сильнейшей деспотической государственной власти, которая отличалась еще и завидной гибкостью, способностью к определенным компромиссам по отношению к завоеванным народам. В итоге, вместо того чтобы ослабевать и терять людей по ходу обширных завоеваний, империя Чингисхана постоянно получала новых бойцов. Они перековывались в горниле завоевательных походов в истинных подданных «сотрясателя вселенной».

Государственная идеология империи, сводившаяся к мысли о завоевании «вселенной от моря до моря» (от Тихого океана до Атлантического), а также известная всем веротерпимость монголов выражали идею единства мира и населявших его народов. По сути, в экспансии Чингисхана, а потом и его потомков мы имеем дело со средневековой попыткой глобализации – в ее азиатско-кочевом понимании. Это была уже не первая в истории человечества попытка построить глобальный, и более совершенный, по мысли его создателей, мир, объединяющий Восток и Запад. Первым подобной целью задался Александр Македонский – Великий Искандер, как его звал Восток, – чьи подвиги вдохновляли Чингисхана. Тем же целям была подчинена экспансия и Древнего Рима, и Китайской империи. И хотя ни Александру Македонскому, ни Риму, ни Китаю не суждено было осуществить свою глобальную экспансию, сами попытки глобализации рождали державы колоссальной силы и размеров. Эти державы переворачивали всемирную историю, диктуя свою волю соседям и формируя новое геополитическое соотношение сил между Востоком и Западом.

Для периферийного русского мира фактор монгольского вторжения в европейское пространство нес решительные изменения условий существования. Причем органическое внутреннее развитие, включая соотношение сил и степени эффективности различных русских социально-политических моделей, не могло, на наш взгляд, играть уже решающей роли.

Впрочем, последнее есть предмет научных дискуссий. Например, классики отечественной исторической мысли С. М. Соловьев и В. О. Ключевский не склонны были видеть в установлении ордынской зависимости большинства русских земель от Монгольской империи и Золотой Орды фатального значения. По их мнению, ордынское иго представляло собой внешний поверхностный фактор, тормозящий развитие страны, но не меняющий ранее сложившихся тенденций, главная из которых, по мнению Ключевского, сводилась к превращению «Руси торговой городовой» в «Русь земледельческую сельскую», что вызвало смещение центра русского мира из Приднепровья к Волге – от Киева к Владимиру на Клязьме. Однако большинство историков, как отечественных, так и зарубежных, вне зависимости от оценки русской зависимости как явления отрицательного (большинство исследователей), неоднозначного (Н. М. Карамзин, евразийцы) или даже позитивного (Л. Н. Гумилев) оценивает воздействие монголо-татарского завоевания и установления зависимости в качестве одного из важнейших факторов дальнейшего развития русской истории.

Если первое поражение от монголов в битве на Калке (1223) еще можно трактовать как следствие несогласованных военных действий и военно-политических ошибок князей Южной и Юго-Западной Руси, то опыт Батыева нашествия на Русь (1237–1241) и антиордынских выступлений (1252, 1262, 1293) наводит исследователей на мысль о том, что русский мир в одиночку чисто физически не имел возможностей успешно отразить монголо-татарскую агрессию. Эта неутешительная правда должна быть в центре внимания историка при оценке геополитической ситуации вообще и деятельности тех или иных исторических деятелей в частности.

Александр Невский на памятнике «Тысячелетие России».

Западноевропейская экспансия в Прибалтике и русские земли

Глобальная экспансия Азии в Европу пришлась на то время, когда в самом европейском мире шел процесс расширения. Он выражался в реконкисте в Испании, в крестовых походах на Ближний Восток и на язычников Прибалтики.

До конца XII в. Прибалтика оставалась регионом, заселенным различными языческими финно-угорскими и летто-литовскими племенами, не знавшими государственности. Это облегчало вторжения на их территорию более сильных и организованных соседей.