Съемочная площадка

1

Я только что прибыла в Университет штата Огайо и, распаковывая два разнокалиберных чемодана, с опаской поглядывала на огромный белый дорожный сундук, отделанный латунными полосами. Он стоял посередине комнаты общежития, подавляя все, что в ней находилось, своими размерами и великолепием. Этот сундук ожидал свою владелицу, мою, как я поняла, еще не приехавшую соседку по комнате. От него просто исходил аромат богатства, великолепия морских круизов на фешенебельных теплоходах, респектабельных отелей Парижа, Лондона, Рима и всех других мест, куда совершают путешествия богатые и преуспевающие люди.

Наверное, он набит шикарными шелковыми, атласными и бархатными туалетами. Сколько же их там? И что делать владелице такого сундука в обычном провинциальном университете в 1964 году? Я была уверена, что подобного сундука не сыщешь во всем округе Колумбус, даже в самых престижных университетах. Мне сильно не повезло, что его владелица будет жить со мной в одной комнате. Наверняка это капризная избалованная принцесса, надменная и высокомерная, а от своей сестры Сьюэллен, живущей в доме Тета, я знала, что соседка по комнате значит в студенческой жизни очень много. И я уже, кажется, в тысячный раз пожалела о том, что Сьюэллен стала членом женской общины университета и поселилась вместе с другими ее членами, иначе мы могли бы жить вместе.

Затем в комнату заглянула девушка с рыжими волосами — яркими, словно освещенными солнцем: очень высокая, в рабочей мужской синей сорочке, слишком большой для нее, и неизменных джинсах. В ней чувствовались удивительная уверенность и обаяние, которые затмевали даже ее необыкновенную красоту. Было совершенно очевидно, что несмотря на скромную одежду, она вполне может быть владелицей белого дорожного сундука.

— Заявляю официально, — громко произнесла она, — что ты — точная копия Скарлетт О'Хары. — Я засмеялась. Мне это говорили уже не в первый раз: я действительно была немного похожа на Вивьен Ли. Она продолжала внимательно меня разглядывать… — Ты недостаточно высока для того, чтобы стать королевой красоты. Но, все равно, ты почти такая же красивая, как и я.

Мне пришлось рассмеяться над ее словами.

— Ты моя соседка? — спросила я, надеясь услышать утвердительный ответ. Похоже, у нее было чувство юмора, — одно из самых необходимых качеств хорошей соседки. Она явно была личностью незаурядной.

— Очень бы хотелось сказать «да», но не могу. Я живу в комнате 303, и у меня уже есть соседка. — Она выразительно закатила глаза.

— Ну, все равно заходи.

Она не спеша вошла и, развалившись на одной из двух кроватей, заявила:

— Скарлетт О'Хара — моя самая любимая героиня. Я смотрела этот фильм раз десять и даже два раза читала книгу, хотя и стараюсь читать поменьше.

Я впервые видела человека, который старался читать поменьше.

— Почему? — спросила я.

— Почему что? Почему я стараюсь читать поменьше? Чтобы поберечь глаза, для чего же еще! Разве ты не знаешь, что, если напрягать глаза, они теряют свой блеск?

— Никогда об этом не думала. Я очень много читаю. А почему Скарлетт О'Хара твоя любимая героиня?

— Потому, что еще когда она была маленькой девочкой, ей уже было наплевать на всех, кроме себя самой. Она была сильной, добивалась всего, чего хотела, была умной и у нее был твердый характер. И все мужчины сходили от нее с ума. Мне всегда казалось, что я должна быть и внешне похожа на Скарлетт, иметь такие же зеленые глаза, как ты. Но вообще-то я ничего не имею против своих собственных, желтых. Очень необычный цвет, правда?

Я опять не смогла удержаться от смеха. Эта девушка была просто чудо, что-то совершенно невероятное.

— У тебя прекрасные глаза, — подтвердила я абсолютно искренне. Глаза у нее были похожи на матовый янтарь.

— Спасибо, — поблагодарила она, мрачно глядя на меня. — Нет, из тебя не получится ни королевы красоты, ни манекенщицы. Ты слишком маленького роста.

Я улыбнулась.

— Мне здорово повезло, что я никогда и не мечтала стать королевой красоты или манекенщицей. Я хочу стать учительницей. Преподавать английскую литературу. А ты кем хочешь быть? Манекенщицей? Или просто «Мисс Америка»?

— Посмотрю, что получится. Не буду торопиться. Возможно, я и смогу стать королевой красоты. Может быть, даже «Мисс Америка». Тогда я впоследствии стану манекенщицей. Разумеется, в Нуэва-Йорке. Если, конечно, сначала не попаду в Голливуд. Как ты можешь заметить, фигура у меня очень подходит для работы манекенщицей — узкие бедра и груди крохотные. Когда я училась в старших классах, то запихивала в бюстгальтеры носки. А ты, лапочка, хотя и не сможешь стать манекенщицей, но сиськи у тебя — будь здоров. Господи, вы только посмотрите!

Я инстинктивно взглянула вниз. На мне были джинсы и старая, уже подсевшая футболка, которая здорово обтягивала мой пышный бюст.

— Да, если бы я была мальчишкой, — заявила рыжая, — я-то, наверное, просто с ума бы сходила, наверное, просто подскочила бы и откусила кусочек прямо сейчас…

Мы обе начали хохотать, как чокнутые, и мне было искренне жаль, что она будет жить не со мной.

— Меня зовут Бонита Энн Льюис, я из Цинциннати, — представилась я, — но все меня зовут Баффи. Моя сестра Сьюэллен — она здесь на предпоследнем курсе, — назвала меня так, когда я была маленькая. Она назвала меня так в честь соседской собаки.

— А меня зовут Сюзанна. Я из Кентукки и учусь на втором курсе. Я окончила первый курс в универе Кентукки, и никто не смеет давать мне клички или сокращать мое имя. Я даже не разрешаю никому называть меня Сью или Сьюзи, или еще как-нибудь — только Сюзанна, с одним «з» и двумя «н». — Она залезла в карман своей рубашки и достала мятую пачку «Мальборо». — Хочешь сигарету? Вот травку я не курю никогда. Хотя раньше курила — в курилке библиотеки, когда училась в выпускном классе. Но потом узнала, что это портит волосы. Разрушает фолликулы, представляешь! — (Тогда я в последний раз видела, что Сюзанна курит — она бросила это занятие на следующий день, прочитав статью какого-то врача-дерматолога в «Космополитэне» о том, что курение портит цвет лица). — Я хочу, чтобы ты распаковала этот шикарный сундук, продолжала Сюзанна, выпуская дым в потолок. — Ужасно шикарный, просто класс. До смерти жаль, что твои вещи мне не подойдут…

— Это не мой сундук. Он принадлежит моей соседке, которая еще не появлялась. И я сильно сомневаюсь, чтобы у меня были такие вещи, которые тебе бы до смерти захотелось надеть.

— Да. Ужасно жаль, что я живу не с тобой, а с этой придурочной из Нуэва-Джерси, что судьба оказалась столь жестока ко мне. Клео Пулитцер. О Боже! Ну и имячко! Идиотизм какой-то!

— А почему ты все время говоришь «Нуэва-Йорк» и «Нуэва-Джерси»? — спросила я — меня почему-то немного раздражала эта ее манера.

Сюзанна широко открыла свои янтарные глаза.

— Потому что я изучаю испанский. «Нуэва» — это по-испански «новый». — Она прищурилась. — А что? Тебе это не нравится?

Я не знала, что сказать. Я еще плохо ее знала, однако решила рискнуть.

— Мне кажется, это как-то глупо, вычурно, — я виновато улыбнулась, чтобы она на меня не очень обиделась.

Она немного подумала, затем решила засмеяться.

— Согласна. Заявляю, что ты права. Правда, жаль, что мы живем в разных комнатах. Мне кажется, ты очень умная. Наверное, это все из-за книг, которые ты прочитала. А если бы мы жили вместе, ты бы смогла поделиться со мной своими мозгами.

— Да? — Я продолжала разбирать чемоданы и укладывала хлопчатобумажные трусики в верхний ящик комода. — У меня такое чувство, что тебе-то ни у кого мозгов занимать не надо.

— Мне? Да я всего лишь маленькая бедная дурочка из Ки, и у меня хватает мозгов лишь для того, чтобы правильно воспользоваться тем, что дала мне природа.

Я подумала было посоветовать своей новой подруге не говорить «Ки» вместо Кентукки, что было примерно из той же категории, как «Нуэва-Йорк», но в эту минуту в полуоткрытую дверь постучали, и на пороге возникла еще одна высокая девушка — на этот раз с очень длинными светлыми волосами.

— Меня зовут Кэсси Хэммонд, — объявила она, — и, по-моему, это моя комната. — Эта фраза звучала скорее как вопрос.

— Заходи, — сказала я приветливо. — Если это твой сундук, значит, и комната твоя.

Блондинка виновато улыбнулась.

— Это мой сундук… Меня зовут Кэсси Хэммонд, — повторила она и вошла в комнату, держась очень прямо. Она протянула руку сначала мне, потом Сюзанне. Я видела, что Сюзанна внимательным взглядом оценивает и ее бежевый свитер из мягкой шерсти, и коричневую плиссированную юбку, лишь на пять сантиметров выше колен. (Большинство девушек здесь, в университете, носили гораздо более короткие юбки). Я заметила, как затрепетали ресницы Сюзанны, и догадалась, что моя новая приятельница, очевидно, решает вопрос, какое место займет Кэсси в конкурсе красоты, поскольку та была достаточно высокой и очень хорошенькой. Однако мне сразу показалось, что Кэсси не из тех, кого интересуют конкурсы красоты. В ней была странная неуверенность, и несмотря на прекрасные манеры и веселую доброжелательную улыбку в ней чувствовался какой-то надлом.

— Ты тутошняя или нет? — спросила Сюзанна.

— Прости, не поняла?

— Ну, это же университет штата, — с некоторым раздражением произнесла Сюзанна. — Так ты из Огайо или откуда-нибудь еще?

— Из Калифорнии.

— О, куда тебя занесло… — заметила я, удивляясь, почему она выбрала Огайо, но затем решила не спрашивать об этом сейчас.

— И где ты живешь в Калифорнии?

— В Лос-Анджелесе.

Сюзанна широко распахнула глаза.

— Ты что, совсем рехнулась? Какой же нормальный человек уедет из Лос-Анджелеса — из Голливуда — в Огайо?

Кэсси вспыхнула.

— Мне хотелось большей самостоятельности… Понимаешь, хотелось уехать из дома. Я первый раз в жизни уехала, а когда сказала маме, что хочу учиться где-нибудь в другом городе, она сказала, что мне нужно поехать учиться в Огайо. Понимаешь, мой дедушка родом из Огайо, а мама всегда его очень любила…

— У тебя богатые родители? — без обиняков спросила Сюзанна, и меня покоробила ее бестактность.

Кэсси также была явно смущена. Щеки ее покраснели.

— Да, наверное, хотя у меня только мама.

— И на чем разбогатела твоя семья? — продолжала допрос Сюзанна.

Я почувствовала, что мне пора вмешаться.

— Послушай, Сюзанна, я хочу познакомиться с твоей соседкой, с этой девушкой из Нуэва-Джерси.

— Ладно. Одну минуточку. Мне просто любопытно. Ну Боже ж мой… Ну как я смогу о чем-нибудь узнать, если не буду задавать вопросов? — Она опять повернулась к Кэсси. — Так на чем твой отец нажил капитал?

Темно-синие глаза Кэсси слегка затуманились.

— Нефть. Только это был не мой отец, а отец моей матери.

— Тот самый, который из Огайо?

— Да.

— И когда? Я хочу спросить, и когда он разбогател?

— Я точно не знаю. Где-то в начале века.

— Здорово! — воскликнула Сюзанна. — Это совсем недавно. Не так, как Рокфеллеры.

— Для Калифорнии это достаточно давно, — возразила Кэсси. — Для Южной Калифорнии…

— Так, если у тебя такая известная в Калифорнии семья, почему ты оказалась здесь, в заурядном университете местного значения? Почему ты не стала учиться в каком-нибудь частном колледже в Калифорнии или в каком-нибудь из известных колледжей на Востоке, вроде «Вассар» или «Смит»? — продолжала свои вопросы Сюзанна.

— Ну, мама презирает все то, что называет «Восточной системой». Мне кажется, это из-за того, что она думает, будто они смотрят на Калифорнию свысока. Она сказала, что уж если я решила учиться в каком-нибудь другом городе, то лучше всего именно в этом, потому что здесь наши корни. — Она немного помолчала, затем коротко засмеялась. — Вообще-то мне кажется, на самом деле она думает, что, если я переживу здесь настоящую морозную огайскую зиму, то буду рада вернуться обратно в солнечную Калифорнию. Кроме того, она верит в провинциальные университеты. Ей приходится делать это — она член правления Калифорнийского университета. Это одна из ее общественных обязанностей. Сначала я хотела поехать в университет в Беркли, но с ней чуть плохо не стало. Она считает, что университет в Беркли необходимо вообще закрыть. — Кэсси покраснела. — Это из-за радикалов. Мама постоянно занимается тем, что пытается изгнать из университета дух радикализма, уж если она не может закрыть его совсем. — Она горько улыбнулась. — Мама у меня необыкновенно решительный человек.

Все, что Кэсси рассказала о своей матери, показалось мне очень интересным, однако Сюзанна обратила свое внимание на белый дорожный сундук.

— Это ты сама себе такой купила?

— Нет. Мама заказала этот сундук в Лондоне. Думаю, что именно так и отправлялись учиться в ее времена — вот с такими сундуками.

— Ну ладно, начинай разбирать свои вещи, — сказала Сюзанна. — Признаюсь, до смерти хочется посмотреть, что там внутри.

— Ты будешь разочарована. Там нет ничего особенного. Обычные кофты, джемперы, блузки и юбки. Мама считает, что студентки не должны одеваться чересчур шикарно…

У Сюзанны совсем вытянулось лицо. Ей бы идеально подошли вещи Кэсси — они были одного роста и телосложения.

— Похоже, что твоя мамаша совсем…

Кэсси густо покраснела, а я громко крикнула:

— Сюзанна! — Возможно, моя рыжеволосая подруга была веселой и забавной, однако она могла быть и невыносимой. — Пойдем, мне действительно пора познакомиться с твоей соседкой, — настаивала я.

(Да поможет тебе Бог, Клео Пулитцер. Тебе действительно будет нелегко с мисс из Ки).

Выходя из комнаты в сопровождении Сюзанны, я увидела, что Кэсси с тоской смотрит нам вслед. Разве она не поняла, что я хотела дать ей небольшую передышку, уведя Сюзанну? Очевидно, нет. И я спросила:

— Может быть, ты хочешь распаковать свои вещи потом, а сейчас пойдешь с нами?

— Да, конечно, — радостно улыбнулась Кэсси.

Мне показалось, что Кэсси Хэммонд всегда была очень одинокой и что разговоры о матери ей не слишком приятны.

2

Несмотря на уничижительные замечания Сюзанны о Клео Пулитцер, она мне очень понравилась — умная, жизнерадостная, веселая и общительная девушка, с которой у нас оказалось много общего: мы читали одни и те же книги, любили одни и те же фильмы, нам нравились одни и те же песни, мы смеялись над одним и тем же. Мы отлично понимали друг друга. Ее нельзя было назвать красавицей, но она всегда была очень подтянута, аккуратна и элегантна. Мне показалось, что антипатия к ней Сюзанны была вызвана ее типично восточной самоуверенностью, а также искушенностью жительницы большого города. Клео заявила, что не только видела концерт «Битлз» на стадионе «Ши», но также божилась, что однажды на переполненном эскалаторе в Блумингдайле, в Нью-Йорке, ее так сильно прижали к Мику Джаггеру, что она почувствовала, как его «штука» буквально воткнулась в нее. У Сюзанны разумеется не было приключений, которые могли бы сравниться с этими.

Однако несмотря на эту полудружбу-полувражду, которая возникла между ними с самого начала, мы четверо — Сюзанна, Клео, Кэсси и я — всю эту первую неделю держались вместе. Мы ее назвали «ориентировочной» и посещали вместе все собрания, а также все вечера и собрания женской общины, хотя я ходила на них лишь для разнообразия. И когда я заявила им о своей независимости и о нежелании войти в какой-нибудь женский клуб, мои новые подруги были чрезвычайно удивлены. Особенно Сюзанна.

— Если ты действительно хочешь хоть как-то выдвинуться в университете, то тебе просто необходимо войти в какую-нибудь из здешних женских общин. При этом вовсе не обязательно становиться одной из этих зануд-интеллектуалок. Можно войти в общину самых симпатичных девушек, наиболее популярных. Так, чтобы лучшие парни знали, в какую дверь стучаться.

Мне казалось, что все это давным-давно устарело, что это пережиток сороковых-пятидесятых годов, и я была удивлена, что Клео, которую считала более прогрессивно мыслящей — все же она с Востока — на этот раз была того же мнения, что и Сюзанна.

— Моя мама, — сказала Клео, — наверное, хотела бы, чтобы я вступила в подобную общину. Она всегда говорила, что община самых хорошеньких и популярных девушек подготавливает к последующему успеху в жизни. Это любимая формула моей мамы: «подготавливает к успеху».

— Ну, а как она относится к мозгам — разве они не имеют значения? — спросила я.

— Полагаю, что да. Если только мозги сочетаются с красотой и привлекательностью.

— И как ты собираешься найти все это в одной компании? — спросила Сюзанна с таким видом, будто имелось в виду, что она сама принадлежит к одной компании, а Клео — к другой.

— Возможно, в компании девушек из Нуэва-Джерси, — поддела ее Клео, подмигивая мне. — Мы, девушки с Востока, всегда на высоте, ты же знаешь.

— Не думаю, чтобы ты смогла войти в подобную компанию, Клео. Очень умные редко пользуются у кого-нибудь успехом, — быстро отпарировала Сюзанна. — Что касается меня, то я всегда пользовалась успехом. И принадлежала к лучшей общине в универе в Ки. А там были самые хорошенькие и самые популярные девушки.

— Интересно тогда, почему это ты оттуда уехала и стала учиться здесь… — пробормотала Клео.

— Меня избрали королевой на вечере встречи с выпускниками, а я была всего лишь первокурсницей, — продолжала Сюзанна, не обращая внимания на слова Клео. — И я фактически была помолвлена с самым известным парнем во всем университете. Но затем я сказала себе: «Сюзанна, лапонька, чего ты хочешь — быть большой рыбищей в маленьком пруду или же нырнуть в океан и плавать с другими большими рыбинами?»

— И что же ты тогда ответила себе? — засмеялась я.

— Как видишь, я выбрала океан. Универ в Ки был вполне на уровне, но если бы я там осталась, то вскоре бы стала мисс Бухгалтер или мисс Скобяные изделия или еще что-нибудь в этом роде. А здесь, в УШО, может быть полно амбициозных янки. — Она улыбнулась Клео. — Но здесь более разношерстная публика, чем в универе в Ки, и я подумала, что, наверное, будет гораздо лучше стать королевой красоты здесь, чем там. Возможно, я в конце концов и стану «Мисс Америка». И потом смогу работать манекенщицей или моделью. А может быть, это и приведет меня в Голливуд. Вон, посмотри на Джин Питерс! Она в сорок шестом стала победительницей конкурса красоты, а закончила тем, что вышла замуж за Говарда Хьюза. И если бы я осталась в Ки, то вышла бы замуж за какого-нибудь Харви из бакалейной лавки и провела бы остаток дней, развешивая белье и с одиннадцати часов утра накачиваясь неразбавленным виски. Ну, и что бы вы выбрали на моем месте? — Я не могла не согласиться с Сюзанной. Действительно, кто в здравом уме захочет закончить свою жизнь, накачиваясь неразбавленным виски с одиннадцати часов утра? — А ты знаешь, — продолжала Сюзанна, — что, согласно статистике, девушка, которая учится в университете, обычно выходит замуж за парня, которого встречает там?

— Но ты только что сказала, что хочешь стать манекенщицей или моделью, или «Мисс Америка», а затем поехать в Голливуд и стать кинозвездой. Я не знала, что часть твоего плана — еще и подцепить подходящего мужа, — поддразнила ее Клео.

Сюзанна решила со всей серьезностью ответить на ее замечание.

— Ты права. Это не самое главное. Но кто знает? А вдруг подвернется подходящий человек, например, Джон Кеннеди. Если бы, конечно, он был жив! То есть я хочу сказать, чтобы был и богатым, и президентом одновременно! Я бы также не возражала выйти замуж за Говарда Хьюза, если бы, естественно, он не был уже женат на Джин. — Она немного подумала. — Если бы мы встретились и он бы безумно влюбился в меня, то мог бы и развестись с Джин, ведь правда? Скарлетт О'Хара, если бы решила его добиться, заставила бы его развестись.

— Но Эшли так и не развелся с Мелани ради Скарлетт, разве не так? — заметила Клео, уверенная, что на сей раз она уела Сюзанну.

Однако Сюзанна, бросив на нее гневный взгляд, возразила:

— Но в те времена не разводились. Может, был один случай на тысячу…

— Но даже в самом конце, после того, как Мелани умерла, он все равно не захотел быть с ней, ведь так? — настаивала на своем Клео.

— Это действительно так, — подтвердила я. — Эшли ей никогда по-настоящему не принадлежал, а потом она потеряла и Ретта Батлера, а он-то настоящий герой. Это действительно была потеря для нее, — с грустью проговорила я, которая любила героев и мечтала о счастливом конце.

Сюзанна ненадолго задумалась.

— Да, Эшли действительно был ее ошибкой. Дело в том, что вообще-то он ей совершенно не был нужен. Он слабак и тряпка. А что касается Ретта, то я совершенно убеждена, что она обязательно добьется его. Даже не сомневаюсь. Если, конечно, захочет этого.

— Ну, я полагаю, что она определенно хочет его заполучить, — с уверенностью произнесла я. — Везде должна быть определенность, и если Скарлетт — героиня, то она должна стремиться к тому, чтобы добиться человека, в котором видит героя. — Я улыбнулась Сюзанне, тронутая ее искренней любовью и преданностью придуманному персонажу. Она действительно верила в Скарлетт О'Хару. — И кто знает? Может быть, в один прекрасный день ты и в самом деле отправишься в Голливуд и станешь знаменитой кинозвездой, и будет написано продолжение «Унесенных ветром», и тебя выберут на роль Скарлетт.

Сюзанна вспыхнула от радости, словно мои слова могли оказаться реальностью.

— Да, и возможно, если бы у свиней были крылья, то они умели бы летать, — вставила Клео, ожесточенно полируя ногти. У нее были очень длинные, тщательно ухоженные ногти, и она рассказывала нам, что они с матерью, равно как и другие следящие за собой дамы и их дочери из Тинафлайя, Нью-Джерси, специально ездили в соседний город Форт Ли в салон, который занимался исключительно ногтями.

Сюзанна стала презирать ногти Клео с самого первого дня, как только услышала про этот элитарный салон в Форт Ли.

— А если бы у свиней были наманикюренные ногти, то они были бы похожи на тебя, — торжествующе заключила она.

Вообще-то Клео сама напрашивалась на что-то в этом роде. Однако стараясь спасти ситуацию, я поспешно повернулась к Кэсси:

— А ты, Кэсси? Ты будешь вступать в женский клуб?

— Наверное, да, — ответила она задумчиво. — Что касается отношения к этому мамы, то она говорит, что первый курс в этом университете — это для меня что-то вроде эксперимента, и если я вступлю в клуб, который она посчитает подходящим, то от этого будет зависеть, позволит ли она мне остаться здесь на следующий год.

— И какой же клуб твоя мама сочтет подходящим? — спросила Клео. Нам было интересно услышать ее ответ, потому что всё, что Кэсси говорила о своей матери, казалось нам необычайно занимательным.

— Думаю, клуб, где были бы девушки из лучших семей… Хорошие девушки. Это не значит, что они должны быть самыми хорошенькими или пользоваться успехом… — она с трудом подыскивала слова. — Для мамы хорошие значит нечто совсем другое…

— Правда? — удивилась Клео. — И что же твоя мама понимает под словом «хорошая»?

Кэсси как-то беспомощно посмотрела на нас, как будто не могла доходчиво объяснить нам это. Затем она рассмеялась:

— Это должны быть девушки из лучших семей Калифорнии. Думаю, чтобы понять это, вам нужно познакомиться с моей мамой.

Мне показалось, что Кэсси сама все свои восемнадцать лет пытается понять, что за человек ее мать.

Блэкстоун, отец Кассандры Хэммонд, не всегда был тем аристократом, которым она рисовала его себе. Фактически он был неудачником из Огайо, который шлялся по бабам, пил и скандалил и таким образом добрался до Запада, до города, который назывался «Нуэстра Сеньора де Лос-Анджелес», где и решил немного задержаться. Здесь постоянно светило солнце, что очень привлекало человека, у которого не всегда была крыша над головой. Ему просто повезло, что однажды он набрел на минеральный деготь — ямы со смолой, черным веществом, которое индейцы использовали буквально всюду — от лечебных мазей до топлива. И тут ему в голову пришла самая блестящая в его жизни идея. Он женился на Тесси Маккарти, барменше, у которой была отложена небольшая сумма (она собиралась открыть собственное заведение), и они купили тот участок земли, где из почвы сочилась эта минеральная смола, и вдвоем стали искать нефть, сначала с помощью лишь кирки и лопаты. Дела у них пошли совсем неплохо, но вдруг все кинулись скупать эту землю и буравить. Нефти стало добываться очень много, и цены упали. Тогда эту землю стали продавать за бесценок. И Тесс уговорила Эрла скупить все, что можно: она предвидела, что наступит день, когда спрос сильно возрастет и рынок на черное золото станет неограниченным.

В двадцатых годах двадцатого века Блэкстоуны контролировали большую часть нефтедобычи штата, они также являлись владельцами огромных участков земли и вскоре стали основателями аристократии Южной Калифорнии. Для Блэкстоунов не имело значения, что на них свысока смотрели магнаты-грабители с Севера, те, которые нажили свое состояние на золоте, железных дорогах и земле, частично просто отобранной у испанцев, первоначально владевших ею; которые сформировали ядро сан-францисского общества и на которых, в свою очередь, свысока смотрели аристократы Восточного побережья. Эрл и Тесси решили купить себе поместье и основать династию «благородных» Блэкстоунов.

В соответствии со своими планами они выстроили огромный особняк, получивший название «Блэкстоун Мэнор». Он располагался на двадцати четырех акрах холмистой земли в небольшом поселке (который впоследствии вошел в черту Беверли-Хиллз), где еще бродили и олени, и медведи, и горные дикие кошки. В доме было сорок четыре комнаты и семнадцать ванных, отделанных испанской плиткой; бар; музыкальная комната; отделанная деревянными панелями библиотека с пятью тысячами книг, купленных оптом; зимний сад, где потолок был разрисован листьями, цветами, птицами и ангелами; пятнадцать каминов; позолоченные дверные ручки, а прекрасный парк был разбит по образцу Виллы Медичи. В особняке была даже галерея с портретами двадцати трех предков семьи Блэкстоунов, изображая которых, художники щедро проявили свою фантазию.

Тесси Маккарти Блэкстоун умерла при родах в 1918 году, когда произвела на свет дочь Кассандру, и тогда Эрл продал половину поместья для освоения — без жены он не мог управлять таким большим владением. Перед ним и так стояла непростая задача самому воспитать дочь, а Кассандра всегда была нелегким ребенком. В возрасте шестнадцати лет она пришла к выводу, что в этой жизни у нее особое предназначение. Ей надоело слышать, что ее родной город представляет собой в культурном плане целину. Она решила, что станет покровительницей искусств Города Ангелов. Она организует музеи, оперный театр, другие театры, балет, возможно даже создаст симфонический оркестр. Для того чтобы достичь этой цели, ей нужно было вступить в союз с подходящим человеком, соединив усилия с которым, она смогла бы добиться желаемого.

К тому времени как ей исполнилось восемнадцать, ее отец был озабочен тем, чтобы она нашла себе примерного мужа, чтобы самому освободиться наконец от ее критического взора и острого язычка. Поэтому он с радостью представил ей ряд вполне блистательных молодых людей, однако никто из них не соответствовал требованиям Кассандры. Эрл Блэкстоун уже было засомневался, существует ли вообще в природе человек, которого его дочь сочла бы для себя подходящей партией.

Иногда Кассандра сопровождала Эрла, когда он в Сен-Симоне навещал своего приятеля, Вилли Херста, хотя она и жаловалась, что удовольствия от этих визитов не получает. Будучи сама снобом, Кассандра заявляла, что терпеть не может снобов Сан-Франциско, и приходила в ужас от знакомых Вилли Херста, хотя к тому времени сам мистер Херст уже несколько отошел от светской жизни, да и раньше не уделял ей особого внимания. Затем она сочла замок Херста просто вульгарным. На нее, в отличие от других молодых женщин, не произвел ни малейшего впечатления тот факт, что она присутствовала на приемах вместе с людьми типа Гейбла или Купера. Она не сходила с ума по кинозвездам. Что касается приятельницы Вилли, кинозвезды Мэрион Дэвис, которая с подозрительной регулярностью удалялась в туалет и возвращалась оттуда все более возбужденная и раскрасневшаяся, то Кассандра охарактеризовала ее лишь двумя словами: «шлюха» и «алкоголичка». Эрл Блэкстоун мог лишь позавидовать счастью своего приятеля, чью постель согревала эта хорошенькая добродушная блондинка, в то время как при нем вечно была Кассандра, которая постоянно следила, сколько он выпил, и без конца делала ему замечания относительно его манер, одежды или произношения.

И тем не менее, как ни избегала Кассандра посещать чопорный Сен-Симон, именно там она впервые встретилась с Говардом Хьюзом. Ей тогда было двадцать, а ему тридцать три. Она взвесила все его качества и заключила, что нашла человека, достойного ее или, по крайней мере, превосходящего многих других мужчин. Она решила простить ему его первый брак, хотя, как правило, не одобряла разводов. Хьюз, который, как было известно, избегал женщин, желающих выйти замуж, убежал бы на край света, если бы догадался, что у Кассандры на уме, однако он видел в ней лишь молодую, привлекательную и интересную девушку.

Спустя восемь лет ей все же пришлось признать, что она просто теряла время, стараясь заполучить ускользающего от нее Хьюза, и в 1946 году, вскоре после смерти отца, вышла замуж за Уолтера Хэммонда в день, когда ей исполнилось двадцать восемь лет. Война уже закончилась, и она позволила себе организовать все как можно торжественнее. Столики под полосатыми бело-розовыми тентами были уставлены огромными лебедями, высеченными из льда, в углублениях на спинке которых была розово-красная икра, подобранная в соответствии с избранной цветовой гаммой; из сверкающих серебряных фонтанчиков струилось розовое калифорнийское шампанское, тоже выбранное не столько по вкусовым качествам, сколько из-за цвета. Шампанское поглощалось пятью сотнями гостей, которым сотня официантов подавала пятьдесят ящиков этого вина из расчета, что один официант обслуживает пятерых гостей, а на каждых десять человек приходится один ящик шампанского. Гости танцевали под музыку, исполняемую тремя оркестрами, и обсуждали между собой вопрос о том, куда делся Хьюз и что это за тип — Хэммонд. Кто он такой?

Лишь одна Кассандра знала, что Уолтер Хэммонд был не совсем то, что она хотела. Он не был таким баловнем судьбы, как Говард, однако был умен, обладал прекрасными манерами и, в отличие от Говарда, им было легко управлять. Будучи профессором истории искусств, он являлся незаменимым помощником в организации музея Блэкстоун.

Да, после почти восьмилетних попыток поймать и приручить зверя она пришла к выводу, что больше нет смысла продолжать усилия, чтобы завлечь в брачные сети Говарда. Во-первых, из-за его характера, во-вторых, девушке ее положения унизительно продолжать подобную охоту, и, в-третьих, возникал вопрос о наследнике. Она уже приближалась к тридцати — так что пора было обзаводиться ребенком.

Кассандра не отрицала, что сначала была сильно увлечена Говардом. Он был высок, красив, богат и удачлив, но в конце концов она решила, что он был не столько обаятелен, сколько неприветлив, что он не умел одеваться и обладал дурными манерами, его проделки становились все более неприятными. Более того, нельзя было отрицать, что он ужасный зануда, на редкость сварливый тип, и, кроме того, она больше не могла игнорировать все эти слухи о его женщинах, о том, что он содержит их и в квартирах в Санта-Монике и Голливуде, и в особняках в Беверли-Хиллз, и в снятых для этого случая домиках в квартале позади бульвара Сансет. Вначале охота за ним увлекала ее, это было что-то вроде борьбы, и Кассандра получала удовлетворение от того, что она, единственная женщина из всех, осталась непокоренной, что она — единственная из знакомых Говарда, оставшаяся чистой и непорочной. Эта игра в кошки-мышки была достаточно забавной. Если он был мышкой, то она — кошка — не могла загнать его в брачный союз, а если мышкой была она, то ему — коту — не удавалось затащить ее к себе в постель. Но даже эта борьба-игра приелась за восемь лет. Так что Кассандра испытала огромное облегчение, когда, пригласив к себе в гости Говарда, сообщила ему, что прекращает с ним всяческие отношения и выходит замуж за Уолтера Хэммонда.

Она попросила, чтобы Говард прибыл в Блэкстоун Мэнор в два часа ночи.

— Говард, приезжай один и в машине без номеров, — не без ехидства предложила она. — Один из твоих потрепанных «шевроле» вполне подойдет.

Говард возмутился до глубины души, а она смеялась про себя. Говард считал, что ей ничего не известно о его манере встречаться с людьми на отдаленных стоянках глубокой ночью или о том, что он любил ездить на свидания в своем побитом «шевроле» без номеров.

Кассандра открыла дверь сама, в вечернем платье из голубого шифона она выглядела совсем как королева. Она не могла потребовать, чтобы прислуга не ложилась спать до двух часов ночи лишь для того, чтобы привести в замешательство Говарда, который обожал всяческие тайны и интриги.

— Проходи в гостиную, — пригласила она, чувствуя себя настоящей паучихой. — Мне необходимо кое-что сказать тебе, и думаю, тебе это будет интересно. — Несколько смущенный, он уселся в кресло, нервно потирая ногу, обутую в белую спортивную туфлю, и ожидая, когда она заговорит. Наконец, намеренно выждав значительную паузу, она произнесла: — Нашей дружбе пришел конец. Я собираюсь замуж за Уолтера Хэммонда, профессора истории искусств, — и стала ждать его реакции.

— Кто, черт подери, этот Уолтер Хэммонд, — почесав голову, произнес он, — и когда это ты с ним познакомилась? Не может быть, чтобы ты с ним встречалась, а я об этом не знал. Кассандра, объясни мне, Бога ради, как это тебе удалось?

Она рассмеялась. Должна же она получить хоть каплю удовлетворения от этой долгой и безнадежной борьбы.

— Да, Говард, тебе бы надо выгнать своих детективов. Ты уже много лет ведешь за мной наблюдение, а я их одурачиваю на каждом шагу.

Он был поражен. Это было действительно так. Он вел наблюдение за Кассандрой и был абсолютно уверен, что она и не подозревает об этом, а ему сообщают о каждом мужчине, с которым она встречается. Теперь мысль о том, что она могла за его спиной встречаться со множеством мужчин, портила все дело, и он был просто в ярости. В то же самое время довольно смутное желание удостовериться в ее девственности (возможно, она просто морочит ему голову) и желание, которое зрело в нем все эти годы, резко возросли. Он подошел к обитому голубым атласом дивану, на котором сидела Кассандра, худая самодовольная кошка.

— Я выгоню всех этих детективов к чертовой матери! — рявкнул он, усаживаясь рядом с ней и обнимая ее за обнаженные плечи. — А ты, Кассандра! Как же ты могла так меня обмануть?

— Я обманула тебя, Говард? Ну и ну! — промурлыкала она.

— Ты позволила мне думать, будто не догадываешься о том, что за тобой наблюдают. Это верх лицемерия. — Его ладонь скользнула по ее обнаженной руке. — Ты позволила мне думать, что хранишь мне верность. — Его ладонь поднялась к ее тонкой шее.

— Может быть, я и хранила верность, Говард, а может быть, и нет… Но ты этого так и не узнаешь, — заявила она с не характерным для нее кокетством. Потом сняла его руку со своей шеи и отбросила ее. — Но вот ты, Говард, действительно имел немало женщин.

— Не говори глупостей, Кассандра. — Он положил руку на прежнее место и стал поглаживать пальцами нежную белую кожу.

— Да нет, Говард, — возразила она с убежденностью, которая несколько насторожила его, и он резко убрал руку.

— Почему ты так в этом уверена? — спросил он.

— Потому что я тоже велела вести за тобой наблюдение.

— Что ты велела? — выдохнул Говард.

— Вот именно. — Кассандра улыбнулась, зная, как это признание заденет его, учитывая его старательные попытки сохранить свою личную жизнь в тайне.

Разозленный и одновременно возбужденный, он рванул лиф ее платья, обнажив маленькие, идеальной формы груди, и прильнул к ним губами, покусывая их. Рука его в этот момент скользнула ей под юбку и стала поглаживать ее бедра. Кассандра не ожидала такого напора, однако же полностью контролировала себя. «Почему бы нет»? — подумала она. Ей уже больше двадцати пяти, и она собирается замуж за Уолтера Хэммонда. Почему бы ей не приобрести кое-какой опыт? Разве не нужно, прежде чем броситься в воду, хотя бы попробовать ее на ощупь? Кроме того, она много лет ждала Говарда Хьюза и теперь имела право узнать, что значит иметь любовника с такой репутацией, как у него, тем более, что морально она никак себя не компрометировала и не давала повода Говарду думать, что он якобы соблазнил ее.

Кассандра упала на диван, как будто лишь под нажимом его тела. Она не произнесла ни звука, но на ее лице появилось выражение полного ужаса, затем покорности, но покорности судьбе. Потом она застонала, однако так, что Говарду, который в этот момент стягивал с нее платье, было трудно определить, стонала ли она от страсти или от страха. Но он уже не мог остановиться, чтобы выяснить это и, пробиваясь в ее мягкое лоно, был вознагражден тем, что наконец выяснил, что символ ее девственности оказывал некоторое сопротивление. Он проник в нее и изо всех сил старался не кончить раньше времени, все еще не понимая, как она отнеслась к его бурному порыву. Затем он почувствовал, как ее длинные ногти впиваются в его спину, и застонал от боли и удовольствия, не задумываясь над тем, является ли это действие сопротивлением или же выражением страсти. Его рот нащупал ее губы, и он ощутил, как ее зубы впиваются в его губу, затем она вздрогнула и выдохнула, и тогда он позволил себе кончить, абсолютно убежденный, что все-таки она хотела этого.

Но, когда он, наслаждаясь своим изнеможением, еще находился в ней, его и в буквальном, и в переносном смысле ошеломил удар по голове, нанесенный настольной лампой.

— Зачем ты сделала это, Кассандра? — обескураженно воскликнул он. — Ты что, совсем сбрендила?

— Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне! И тем более после того, как ты таким варварским способом воспользовался моим хорошим к тебе отношением! — И она зарыдала.

Говард первый раз в жизни видел, как она плачет. Кассандра Блэкстоун никогда не плакала! Ее слезы смутили его. Так все же что это было — насилие или совращение? Или же, в конечном итоге, это произошло по взаимному желанию? Он так этого и не понял, и это ужасно злило его. На всякий случай он попытался извиниться, хотя это было для него непросто.

О Боже! Извиняться перед ней за то, что он овладел ею? Это что-то совершенно невероятное… И хуже всего, что и сам акт, и вся эта охота за Говардом не принесли удовлетворения. Ну что ж, ей некого винить, кроме самой себя. Она была просто дурой. В конце концов, Говард был техасцем, а не калифорнийцем.

Через две недели после свадьбы Кассандра обнаружила, что беременна. Она была озадачена. Нужно ли рожать ребенка, если она сомневается в отцовстве? Ведь это значило, что она всегда будет чувствовать себя обманщицей, и эта перспектива совершенно ей не улыбалась. А какой у нее есть выход из этой ситуации? Сделать аборт? Ее религиозные принципы восставали против этого богопротивного дела. И кроме того, ей не хотелось доверяться той низкой и темной личности, которая согласилась бы выполнить эту операцию. Однако, если бы она все же решилась на это, то не остановилась бы ни перед чем. Надо делать то, что необходимо, и лишь идиоты тянут время или сомневаются.

С другой стороны, если она родит этого ребенка, то как быть с двумя возможными отцами? Заподозрит ли Уолтер, что ребенок может быть не его? Нет. Никогда. Уолтер из тех, кого легко провести, кроме того он боготворит ее. Он никогда бы не посмел усомниться в ней. С Говардом дело обстоит сложнее. Это человек-загадка, его мозг — сплошной лабиринт непонятных мыслей и представлений, он иногда совершенно непредсказуем. Придет ли ему в голову, что ребенок может быть его? Он ужасный собственник. Он вполне способен поднять шум, устроить скандал, опозорить ее имя, но в состоянии ли он по-настоящему погубить ее? Она всегда может отразить его нападки, объявив его безумным ревнивцем, и многие этому поверят. Кроме того, она сомневалась, что Говард действительно решится на публичный скандал, в результате которого сам может стать посмешищем.

В конечном итоге Кассандра решила оставить ребенка. Ей был нужен наследник. И кто мог дать гарантию, что она забеременеет во второй раз?

Кассандра каждый день всматривалась в дочь, которую родила, однако так и не смогла прийти к определенному заключению. Малышка была довольно хорошенькой, у нее были такие же, как у матери, голубые глаза, светлая кожа и волосы, но Кассандре казалось, что лицо ее чуть простовато. Например, нос чуть толще, чем у нее, и немного короче, почти курносый. Это нос Уолтера. Но ее глаза, более темного оттенка, чем у нее, почти васильковые, имели такой же разрез, как у Говарда. Рот небольшой, однако губы — пухлые, почти негритянские — это уже от ее собственной матери. На фотографиях матери она тоже видела эти слишком пухлые губы. Волосы были более золотистыми, чем ее, но это был цвет волос отца Эрла. Ладно, будь, что будет. Надо понаблюдать, как станет развиваться девочка, чтобы убедиться, в кого она пойдет — в Уолтера или Говарда. Будет ли она так же честолюбива, как Говард, удачлива, но своенравна и самовлюбленна? Или же станет такой же книжницей, как Уолтер, спокойной, мягкой и уступчивой? Сможет ли она поддаться воспитанию, нацеленному на формирование истинной наследницы Блэкстоунов?

«Хорошая»… Нет, она не сможет раскрыть своим подругам то содержание, которое вкладывала в это понятие ее мать, хотя сама уже с раннего детства стала узнавать различные его грани. Например, хорошая девочка не делала ничего дурного… никогда. Она всегда слушалась маму, но совершенно необязательно была хорошенькой. Ей часто говорили, что она просто красотка, однако она научилась воспринимать эти слова равнодушно. Красивые не могли быть хорошими.

В день безвременной смерти Уолтера Хэммонда шестилетняя Кэсси, в черном бархатном траурном платьице, сидела рядом с матерью на диване в желтой гостиной, где Кассандра принимала посетителей, пришедших выразить свое соболезнование.

— По крайней мере у вас осталась Кэсси, — утешали они вдову. — Такая милая хорошенькая девочка, такая красавица.

— Многое из того, что красиво в этой жизни, совершенно бесполезно. Возьмите, например, розу. Да, она действительно прекрасна, если смотреть на нее и вдыхать ее аромат. Но какая от нее польза? Я надеюсь, что, когда Кэсси вырастет, от нее будет больше проку, чем от прекрасного, но бесполезного цветка.

Уолтер был несомненно хорош собой, думала Кассандра. Но какая была от него польза, кроме того, что он выполнял обязанности хранителя музея Блэкстоун? Она пыталась сделать из него настоящего мужчину, однако вместо того чтобы отвечать на ее вызовы, он совсем сникал. Уже в тысячный раз она внимательно посмотрела на дочь. Интересно, она дочь Уолтера? Красивая, но бесхребетная? Или же дочь Говарда? Вырастет ли она такой же упрямой и своевольной? Только время покажет. А пока она производит впечатление серьезного и вдумчивого ребенка. Тихая, углубленная в себя девочка.

Кэсси сидела и старалась понять хоть что-нибудь из разговоров, которые ее мама вела с различными людьми, и в то же время беспокоилась, попал ли ее папочка на небо, как все хорошие люди. Она знала, что он часто вызывал недовольство мамы, а вызывать мамино недовольство было плохо. Она также знала, что плохо быть красивым. Красивое — бесполезно. А бесполезное никому не нужно. А то, что никому не нужно, плохое. Быть красивой значит быть тщеславной, а тщеславные — это избалованные. Быть избалованным тоже плохо. А быть хорошей — это значит во всем слушаться маму. Послушная девочка — это хорошая девочка.

В конце концов Кэсси миролюбиво посмотрела на нас и сказала:

— Я совершенно уверена, что мама сочтет всех вас по-настоящему хорошими девочками.

У меня в глубине души было такое чувство, что это не совсем так, что славная Кэсси в данном случае проявила больше такта, чем искренности.

— Ну что ж, когда я буду в Калифе, обязательно навещу твою маму, — заявила Сюзанна. — Может быть, она познакомит меня со своими влиятельными друзьями.

— Ну, разумеется, — пробормотала Кэсси.

— Держу пари, — добавила Клио, — что если бы миссис Хэммонд узнала, что ее ждет, то прыгала бы до потолка от радости. — Сюзанна сердито повернулась в ее сторону, чтобы как следует ответить, и я поняла, что это никогда не кончится.

3

В конце первой недели мы с Сюзанной дали торжественную клятву. Мы поклялись друг другу, что не будем себя вести как положено. В течение первого года мы будем лишь развлекаться и делать только то, что нам хочется. Мы даже пожали друг другу руки в ознаменование достигнутого соглашения и пошли в «Таверну Энди» на Хай-стрит, чтобы обмыть его пивом. Вернее, пиво пила одна я, а Сюзанна лишь чуть-чуть пригубила.

— Пиво, — сказала она, — хоть и полезно — там полно витамина В, — но от него очень толстеешь. А это уже никуда не годится… Равно, как и любовь. Только дураки влюбляются, ей-Богу. Если ты не дура, то только позволяешь мужчинам влюбляться в себя. Вообще-то, сколько я себя помню, в меня всегда влюблялись мальчики и мужчины. Даже мой отчим заигрывал со мной. Потихоньку, конечно, но думаю, что мама догадывалась и поэтому вечно хотела от меня отделаться. Она посылала меня погостить к родственникам, подольше — насколько это было прилично. Да, уж у старины Хьюби действительно были шаловливые ручонки.

Я была поражена.

— Ты имеешь в виду своего отчима?

— Уж можешь мне поверить. — Она усмехнулась. — И ведь мне было всего десять, когда она вышла за него замуж. В десять лет считается, что, когда человек, которого ты называешь «папочка», гладит тебя, значит, он хочет быть для тебя настоящим отцом.

— Но ты сказала, что твоя мама догадывалась. Почему же она ничего не делала, вместо того чтобы отсылать тебя к родственникам?

Сюзанна с горечью рассмеялась.

— Думаю, что он был ей нужен больше, чем я. Он был страховым агентом, железная дорога прислала его, чтобы уладить дело по страховке. Понимаешь, мой отец работал на железной дороге и погиб там. Он каким-то образом попал под поезд, и его так искалечило, что они похоронили его в закрытом гробу. Я даже не смогла как следует с ним попрощаться. А он был такой добрый, мой папочка. — Глаза ее наполнились слезами, и она вытерла их своими длинными аристократическими пальцами. Затем сделала глоток из моей кружки. — Короче говоря, Хьюби Допсон был страховым агентом и, когда увидел, сколько денег полагается моей матери — а мама у меня очень хорошенькая, даже сейчас, когда ее волосы уже потеряли свой ярко-рыжий оттенок, — женился на ней. А мама была счастлива, что заполучила его. Как и тогда, когда я наконец уехала учиться в колледж. У Хьюби, по-моему, больше рук, чем у осьминога, а мама хотела, чтобы они все принадлежали только ей. Ну, теперь она может радоваться!.. Мне плевать, она теперь может трахаться с этим Хьюби до посинения. Но что меня действительно бесило, так это то, что она считала, будто я сама его хочу. Представляешь? Что он мне нужен! И вообще, я не считаю, что должна кому-либо хоть что-то давать бесплатно, если на этом можно что-то получить. Себя необходимо сохранить для более важных целей. Я не имею в ввиду десятидолларовую бумажку. На свете существуют тысячи богатых и влиятельных мужчин, которые отдали бы что угодно, чтобы помочь молодой и привлекательной женщине, и я собираюсь знакомиться именно с такими.

— Сразу со всеми? — засмеялась я. Мне хотелось немного развеселить Сюзанну.

Сюзанна захлопала ресницами.

— Ну, если это будет необходимо…

Мы обе расхохотались, и Сюзанна сделала еще один глоток из моей кружки.

В тот вечер Сьюэллен пришла на ужин в столовую общежития. Я практически не видела ее всю неделю. Во-первых, она обручилась с Говардом Роузеном, старшекурсником, обладающим всеми качествами, которые Сьюэллен так ценила в мужчинах — искренностью, благородством, честностью и добротой, — и проводила почти все время с ним. А во-вторых, у нее были обязанности в женской общине. Она чувствовала себя виноватой, потому что бросила меня в мою первую неделю в институте, но я быстро ее успокоила, познакомила со своими новыми подругами, так что она убедилась, что я не скучаю и у меня есть компания. Затем мы все вместе поужинали. Мне очень хотелось, чтобы Сьюэллен понравились Сюзанна, Кэсси и Клео. Мне очень хотелось, чтобы мы все пятеро подружились: ведь что бы ни случилось и с кем бы я ни подружилась, Сьюэллен всегда будет занимать в моей жизни первое место. Говоря по правде, она мне была как мать. Мы всегда были близки, но особенно это почувствовали, когда пять лет назад осиротели — наши родители погибли в автомобильной катастрофе на шоссе Огайо. И мы все равно были очень близки, хотя Сьюэллен уехала учиться в Колумбус, а я осталась с тетей Эмили в Цинциннати, где заканчивала школу.

Ужин прошел великолепно. Мы все болтали и смеялись, и я радовалась тому, что все идет так хорошо. Однако потом Сьюэллен отвела меня в сторонку и предупредила:

— Не торопись обзаводиться подругами. Сначала присмотрись. Как следует познакомься. Ведь твои институтские подруги станут подругами на всю жизнь!

Я сразу же поняла, что она имела в виду не Клео с Кэсси — они обе были очень приятными девушками, хорошо воспитанными, доброжелательными. Сьюэллен определенно имела в виду Сюзанну. Разумеется, я и не ожидала, что Сьюэллен может понравиться девушка типа Сюзанны. Сьюэллен, которая и внешне была похожа на Дорис Дей, и вела себя так же, как Дорис Дей. То есть она была типичной американской девушкой того времени. Она была дружелюбна, хорошо воспитана и очень серьезно ко всему относилась. Она была полна всевозможных идей и высоких принципов. Ее заботило и международное положение, и движение за мир, и гражданские права. Она буквально слегла в постель на целую неделю, когда был убит президент, ее очень заботило то, что ее страна вмешивается во внутренние дела другой страны. Она даже хотела вступить в Корпус Мира. А Сюзанна? Я не могла не признать, что она была своевольна, ее интересовало только собственная персона, и она нежно и преданно любила только себя. Нет, Сьюэллен никогда не смогла бы понять девушку вроде Сюзанны.

— Да, но она такая забавная! И я вовсе не собираюсь дружить с ней всю жизнь. Честное слово, ничего подобного я ей не обещала, — пошутила я. Я просто не знала, как объяснить Сьюэллен, что Сюзанна притягивает меня, как какая-то странная экзотическая птица с необычным оперением.

4

На следующий день после того, как мы с Сюзанной дали друг другу клятву не быть положительными, я зашла в класс, где проводились занятия по риторике, и заметила молодого человека с темно-рыжими волосами, сидевшего в задних рядах. Во мне что-то дрогнуло. Я поспешно села в первом ряду, недоумевая, что же, собственно, произошло. Мой взгляд лишь скользнул по этому парнишке. Что же было в нем такого особенного, что все во мне как будто перевернулось? Он, кажется, не намного старше меня, и нельзя сказать, что он необыкновенно хорош собой. Худощавый, но спортивного вида и… симпатичный? Да, пожалуй, что симпатичный, решила я, не подобрав более подходящего определения, хотя слово это казалось не очень точным. И он тоже посмотрел на меня каким-то пристальным взглядом. Симпатичный и открытый? Мне стало смешно. Я, которая всегда верила в книжных, сказочных героев, просто остолбенела, увидев худощавого симпатичного паренька с твердым и открытым взглядом и вздернутым носом?

Мне ужасно хотелось посмотреть на него еще раз, но я не осмеливалась обернуться. Я взгляну на него, когда закончится занятие. Пришел преподаватель, собрал наши регистрационные карточки, затем объяснил, что мы будем изучать и какие нам понадобятся пособия и материалы. Курс назывался «Публичные выступления», и нам сказали, что нашим первым заданием будет составление речи в юмористическом ключе на любую тему. Задание подготовят все, а он, преподаватель, мистер Шламм, вызовет столько человек, сколько позволит время. Затем мы будем обсуждать эти выступления и, если нужно, высказывать критические замечания. После этого он распрощался с нами.

У меня ушло несколько минут на то, чтобы собраться — сложить записи, книжки, пенал, — и я подняла глаза. Он проходил мимо моего стола и широко мне улыбался. Это была не просто улыбка, а скорее усмешка — один уголок рта изогнулся вверх, другой — как-то вниз, глаза сощурились. Ясные карие глаза, с желтыми крапинками, весело сощурившиеся. И грива темно-рыжих кудрей. Он как будто сошел со страниц одного из рассказов из «Лейдиз хоум джорнэл», которые так любила читать моя мама.

Я не ответила на его улыбку. Во-первых, я была слишком потрясена. А во-вторых, просто возмутилась. Возмутилась своей собственной реакцией на эти сощуренные глаза и кривую усмешку.

Это было во вторник. К сожалению, занятия по риторике проходили лишь два раза в неделю, и это значило, что мы сможем опять встретиться только в конце недели, если быть более точной, то в пятницу… Между вторником и пятницей я познакомилась с несколькими интересными молодыми людьми, которым даже дала номер своего телефона, но все равно затаив дыхание ожидала наступления пятницы, желая проверить, будет ли у меня прежняя реакция на этого рыжеволосого парня. Было бы интересно выяснить это, сказала я себе и Сюзанне, которая лишь неодобрительно покачала головой.

Я вошла в класс и сразу же посмотрела на задний ряд. Наши взгляды встретились, да, и реакция была прежней — как будто у меня внутри что-то переворачивается. Мистер Шламм спросил, есть ли желающие произнести первую речь. Поднялось всего несколько рук. Его рука была среди них, и вызвали именно его. Я подумала: может быть, это неспроста? Может, этот парнишка обладает каким-то магнетизмом, притягивающим к нему людей?

— Привет! Меня зовут Тодд Кинг, — сказал он, широко улыбнувшись аудитории и затем остановив свой взгляд на мне. В учебнике говорилось: «Выберите среди присутствующих одного человека и адресуйте свое выступление ему». Очевидно, Тодд Кинг выбрал именно меня. Мне захотелось улыбнуться ему в ответ, однако я сдержалась. Я должна быть осторожной, посмотреть, как будут развиваться события.

Он начал с того, как всегда хотел быть полезным своему ближнему. Наконец он решил, что, хотя сам не курит, будет носить с собой спички. По своему опыту он знал, что те, кому спички нужны больше всего, вечно их забывают, особенно те, кто курит не обычные сигареты, а кое-что другое. Эти слова, естественно, были встречены веселым смехом аудитории. Дрогнули даже губы мистера Шламма. Я тоже позволила себе слегка улыбнуться.

Затем он описал свой первый опыт служения ближнему. Одной очень хорошенькой женщине понадобилось закурить, но так как он очень нервничал и не имел большого опыта обращения со спичками — поскольку сам был некурящий, — спички у него без конца гасли, и он никак не мог услужить ей. В классе послышались смешки.

— И тут подходит ужасно шикарный тип, вынимает из кармана зажигалку, дает девушке прикурить и уходит с ней… — Все засмеялись. Я слегка улыбнулась. — Но это меня не остановило, — продолжал он. Вскоре подвернулся еще один случай. Он с друзьями отправился на пикник, и тут полил дождь. Они нашли какой-то заброшенный домик, в котором было холодно, темно и сыро, но там был камин и охапка дров. Они сложили дрова в камине, и кто-то крикнул: «У кого есть спички?» «У меня», — ответил он и вытащил из кармана свою коробку…

Я уже знала, что последует дальше.

— У себя в руке я увидел размокшую картонку, из которой вытекала розоватая сера… — Класс оценил это по достоинству. Тодд Кинг закончил свою речь, вынув из кармана коробку спичек. — Однако, друзья, я не отчаиваюсь. Я стою перед вами, готовый прийти вам на помощь. Если вам когда-нибудь понадобятся спички, только позовите…

И он подмигнул мне!

На этот раз мне показалось, что у меня что-то переворачивается не просто внутри, а в самом сердце.

В классе раздались аплодисменты, и даже у мистера Шламма был довольный вид. Я тоже хлопала вместе со всеми, хотя мне показалось, что речь эта была слегка претенциозна, не очень-то остроумна и звучала немного по-детски. Однако в ней было какое-то обаяние. Он был обаяшка. Интересно, а что еще?

Мистер Шламм попросил высказать свои критические замечания, и мне пришлось встать.

— Материал мистера Кинга мне показался немного примитивным… — к своему ужасу услышала я собственные слова. Я хотела лишь чуть-чуть поддразнить его, но не настолько. Я готова была откусить себе язык. Он решит, что я язва, и будет прав. (Ведь мухи летят на мед, а не на серную кислоту). — Однако он прекрасно подал свой материал! — восторженно закончила я. «Ну-ка быстренько скажи что-нибудь еще. Скажи что-нибудь такое, чтобы произвести на него хорошее впечатление» — велела я себе. — Но вообще-то можно сказать: «Речь его стекала медом из уст его». Гомер. «Илиада».

— Это вы хорошо сказали, мисс… — Мистер Шламм улыбнулся мне, как будто то, что я сказала, было действительно остроумно и оригинально.

— Льюис. Бонита Энн Льюис. Но меня все зовут Баффи. Моя сестра Сьюэллен назвала меня так в честь соседской собаки.

В классе засмеялись, что и было моей целью.

Мистер Шламм попросил высказать еще какие-нибудь замечания. Все сошлись во мнении, что выступавший сделал отличный доклад.

Когда занятие закончилось, я не торопилась собирать свои вещи, ожидая, что Тодд Кинг подойдет ко мне. Но он не подошел, и я, почувствовав себя задетой, встала, чтобы идти. И тут услышала позади себя:

— Я хочу поблагодарить вас за высказанные замечания. «Я не согласен с вами, но отдал бы жизнь, чтобы вы имели право высказывать свою точку зрения». Это Вольтер.

Его слова поразили меня. Я вздрогнула. Потом повернулась и посмотрела в его смеющиеся глаза.

— Куда вы сейчас направляетесь? — спросил он.

— Иду к себе в общежитие на обед. В два у меня другой семинар.

— У меня сейчас тоже перерыв. А почему вы меня не приглашаете пообедать с вами?

Этого я не ожидала, и с минуту просто не знала, что ответить. Затем не очень-то любезно произнесла:

— Я не могу просто так приводить людей на обед. Мне надо заказать для вас обед по гостевой карточке.

— Все будет в порядке, — успокоил он меня, беря под руку. — Бонита Энн, — добавил он.

— Все зовут меня просто Баффи.

— Но тебя нельзя звать просто Баффи. В крайнем случае Баффи Энн.

Мы набрали себе еды с блюд на общем столе и сели за столик. Яичный салат. Салат из тунца. Желе из моркови. Рисовый салат. Зеленый салат и сельдерей в зеленом желе из концентрата. На десерт было какое-то красное желе с ложкой взбитых сливок сверху. Я с извиняющимся видом пожала плечами — столовская еда.

— Прекрасно, — сказал он. — Желе — знатная еда.

— Прекрасно! — заключила я, глядя на него из-под опущенных ресниц. — Можно взять добавки. За ужином добавки не дают.

Он поднял брови:

— Ты приглашаешь меня и на ужин?

«Нахал», — подумала я. А может быть, просто у него такая манера заигрывать? Возможно.

— Я еще не думала об этом. Надеюсь, что ты пригласишь меня куда-нибудь поужинать.

— Звучит превосходно. Однако не могу.

— Ах так?

— Но, может быть, сходишь сегодня в кино?

Я побоялась сразу же сказать «да» — он вполне мог ответить на это: «Желаю тебе хорошо провести время». Поэтому неуверенно спросила:

— А что идет?

— Я и сам не знаю. Но все равно я хочу, чтобы ты пошла со мной в кино.

Я решила рискнуть.

— Ладно.

— Вот и хорошо. Ты знаешь, где находится кинотеатр? На углу Хай и Уолнат? — Я кивнула. — Лады. Жди меня в половине восьмого. Только не у входа. Со стороны Уолнат.

— Я приду.

— Буду ждать.

— Лады, — сказала я.

Он кивнул:

— Знаешь, ты похожа на Вивьен Ли. На молодую Вивьен Ли.

Я кивнула. Я знала.

После того как он ушел, я поняла, что хотела задать ему кучу вопросов, но не успела. Я даже не знаю, по какому предмету он специализируется!

Я подошла к входу в кинотеатр ровно в половине восьмого, как он мне и велел. Мне казалось, что он ведет со мной какую-то игру. Я только молила Бога, чтобы он меня не разыграл и не исчез вообще. Мне казалось, что я этого не переживу.

Но боковая дверь отворилась, и он появился. На нем была короткая красная форменная курточка. Он поманил меня внутрь.

— Давай, быстро!

— О Боже, — ахнула я. — Я и не подозревала…

— Ш-ш-ш! — Он прижал палец к губам и подтолкнул меня вперед, к боковому месту. — Я приду через несколько минут, — прошептал он.

Там, на экране, Виктор Мак-Лаглен был грубым и потным. Кино очевидно пользовалось большой популярностью. Прошло уже минут двадцать, а Тодд все не возвращался. Я уже засомневалась, не бросил ли он меня совсем. Я нервно кусала ноготь, когда вдруг он откуда-то появился и подсел ко мне. Он протянул мне пакетик с воздушной кукурузой.

— Можешь есть все, — сказал он, — я не очень люблю попкорн.

— Да, нельзя сказать, что ты знаешь, как ухаживать за девушками, — прошептала я. Он улыбнулся, кивнул, похлопал меня по коленке, и мне показалось, что по мне пробежал электрический ток. Затем он поднялся и опять исчез. Я грызла кукурузу и смотрела, как Виктор на экране напивается в стельку, ничуть не осуждая его за это.

Прошло еще минут пятнадцать, и Тодд появился опять. На сей раз он принес коробку конфеток «Гуд и Пленти» и сказал: «Угощайся», после чего пропал опять. Виктор сопел и шмыгал носом, а я запихивала в рот одну конфетку за другой, пока коробка не опустела, и тогда мне стало интересно, влюбилась я или же просто увлеклась?

Он вернулся опять.

— У меня появилось несколько свободных минут, — сообщил он, плюхаясь прямо мне на колени. Когда я засмеялась, он возмутился: — Тихо! Ты что, хочешь, чтобы меня выгнали?

Затем он меня поцеловал. Сначала губы его были сухими, мягкими и сжатыми, потом они раскрылись. Его язык был влажным и нежным. Не успела я прийти в себя и осознать, что же произошло, как он опять вскочил и исчез в проходе. Уходя, он громко шепнул мне:

— Послушай, киска, не распускай руки!

Перед самым концом картины, когда Виктор совершил предательство и уже развалился на куски, Тодд вернулся с «Милки Уэй». Очевидно он не глядя стянул его со стойки. Батончик был мягким и липким, и я громко произнесла:

— Послушай, парень, я ненавижу, когда они мягкие, я люблю, когда они твердые!

Я просидела там и весь второй сеанс. Ко времени закрытия кинотеатра меня просто тошнило от сладкого, да и время было уже около двенадцати. Мы еле успели добежать до общежития, которое уже закрывалось.

— Приходи завтра утром позавтракать к «Смитти», там и встретимся, — предложил он, когда за мной закрывалась входная дверь. — У «Смитти», Хай и Оук. В десять часов.

— Знаю. Только не говори мне, — предупредила я, — что ты там работаешь официантом или посудомойщиком.

Мы встретились утром, как условились. Я вся была полна неведомых предчувствий. Мне казалось, что что-то должно произойти. Мы очень плотно позавтракали: сок, оладьи, яйца и колбаса. Затем почти до самого обеда пили кофе. Я узнала, что он учится на втором курсе кредитно-бухгалтерского отделения.

— Правда? — удивилась я. — Ты совсем не похож на бухгалтера. А что ты делал на занятиях риторикой у первокурсников?

— Я не собираюсь быть бухгалтером всю жизнь. И никогда не знаешь, когда и где вдруг придется выступить с речью.

— Так кем же ты хочешь стать?

— Богачом, — ответил он.

Я почему-то не засмеялась, хотя ответ был достаточно забавным.

— А ты на чем специализируешься?

— Английская литература.

— Ты совсем не похожа на специалиста по английской литературе.

— Да? И на кого же я похожа?

— На женщину, которая выйдет замуж за богача.

— О!

— Послушай, — сказал он, — завтрак был действительно отличным, но сейчас мне нужно бежать. Я сегодня разношу закуски во время матча. Спасибо за вкусную еду.

Я не поверила своим ушам.

— Ты хочешь сказать, что за все плачу я?

— А что? Сегодня твоя очередь. Разве я не угощал тебя всякой всячиной в кино? — Он взял счет, посмотрел на него, затем протянул мне. — На твоем месте я бы не стал платить.

— Гручо Маркс, — сказала я.

— Гручо Маркс, — согласился он. И поцеловал меня прямо там, за столом перед окном «Смитти».

Я встречалась с другим мальчиком всего один раз. В последней отчаянной попытке сохранить независимость, а также успокоить Сюзанну, которая злилась на меня из-за того, что я так быстро нарушила клятву в том, чтобы не быть положительными, я назначила свидание в субботу вечером одному мальчику по имени Рой, положительному и симпатичному слушателю подготовительных медицинских курсов. Мы пошли в город в «Манки Бар», и хотя Рой был славным и внимательным, мне было трудно на нем сосредоточиться. Мыслями я находилась в другом месте.

Затем я подняла голову и увидела за соседним столиком Тодда. Меня охватило непонятное чувство радости. Он улыбался и махал мне, и строил рожицы, в то время как я изо всех сил старалась не смотреть на него. Мне стоило неимоверных усилий сосредоточиться на Рое, который вполне этого заслуживал. Но вскоре Тодд подошел к нашему столику и сел с нами.

— Привет, — сказал он. — Вы ведь не будете возражать? Мне просто стало ужасно скучно одному за столом.

Я почувствовала страшное возбуждение. Это был такой необыкновенный поступок. Я просто не знаю, кто еще из молодых людей мог бы так поступить. Это было прямо как в книге. Но тем не менее мне стало смешно. Это все было так забавно, даже нелепо. И к тому же мне было жаль Роя. Тот был в растерянности. Наконец он спросил Тодда:

— Чего ты хочешь?

— Просто сидеть здесь и разговаривать. Понимаешь ли, я влюблен в Баффи Энн. — И он твердо взмахнул головой, как бы подтверждая свои слова.

Рой вытаращил глаза, и я тоже не знала, как на это реагировать, хотя сердце мое пело от радости.

— Не обращай на него внимания, — предупредила я Роя, продолжая игнорировать Тодда. Вся эта сцена была похожа на эпизод из фильма сороковых годов, и мне стало жаль девушек, которые встречаются с молодыми людьми в шестидесятых. Вот то была любовь, а что у них? Секс? Наркотики? Междусобойчики? Все это мелко и неинтересно.

Однако Тодд не желал, чтобы его игнорировали. Он продолжал вставлять свои замечания в наш с Роем вполне светский разговор. Рой встал и попросил Тодда уйти. Тодд покачал головой.

— Нет, нет, все в порядке. Честное слово. Я просто посижу здесь с вами. Не обращайте на меня внимания, Баффи Энн правильно сказала. Я буду здесь тихонько сидеть и смотреть на нее. Мне ужасно нравится на нее смотреть. А тебе? Только взгляни в эти зеленые глаза. Они такого же цвета, как у моей кошки…

Рой опять сел. Я видела, что он чувствует себя совершенно не в своей тарелке. Он вполне мог ударить Тодда, если бы хотел этого по-настоящему — просто Тодд был слишком дружелюбен для этого.

— Уходи, — попросила я Тодда. — Уходи, пожалуйста. Это нехорошо.

Однако он не обратил на мои слова ни малейшего внимания.

— А что ты изучаешь? — спросил он Роя с самым заинтересованным видом.

— Я учусь на подготовительном отделении медфака, — пробормотал Рой, затем взглянул на меня. Очевидно в этот момент я со слишком большим интересом смотрела на Тодда, потому что он опять встал и бросил счет на стол. — Увидимся в следующий раз, — заявил он.

Тодд вскочил на ноги, схватил Роя за руку и потряс ее.

— Отличный парень, — заключил он, глядя на удаляющуюся спину Роя. — Очень сообразительный парень. Самое умное, что он мог сделать, это уйти. — Он взял мою руку в свою. — Так? — сказал он.

— Так, — согласилась я.

— Значит, так.

— Значит, так, — повторила я.

Затем он поцеловал меня, перегнувшись через весь стол, прямо там, в «Манки Бар», и все на нас смотрели. В конце концов «Манки Бар» — это очень маленькое уютное кафе, и невозможно было не обратить внимания на рыжеволосого парнишку и девушку, похожую на Вивьен Ли, которые целовались, как показалось девушке, целую вечность. Прямо как в книгах. Прямо как в фильмах сороковых годов.

5

Нашим злейшим врагом было время. Нам все время приходилось воевать с ним, чтобы побыть друг с другом. Были лекции, семинары, Тодд работал в самых различных местах — и все это приходилось учитывать. А стоило нам оказаться вместе, мы не могли найти места, где можно побыть вдвоем, без посторонних. Общежития были раздельные. В женское общежитие мужчины вообще не допускались. И, разумеется, было совершенно невозможно девушке развлекаться с молодым человеком на собственной кровати, в то время как на соседней спала ее подруга, хотя я слышала, что в некоторых частных колледжах такое позволялось.

И никаких вольностей не допускалось на удобных ядовито-зеленых диванчиках, стоявших в холле нашего общежития. Там мы могли беседовать с посетителями мужского пола или заниматься с ними, или даже играть в карты за ломберными столиками, расположенными в разных углах холла. Но не разрешалось дотрагиваться друг до друга, если не считать рукопожатий. Хотя, полагаю, никто не обратил бы внимания, если бы молодые люди держались за руки. Но целоваться не разрешалось, не говоря уж о более серьезных вещах. На доске объявлений висело специальное предупреждение о дисциплинарных мерах за нарушение запрета. (У меня уже было несколько замечаний, поскольку меня заставали, когда губы Тодда прижимались к моим, его язык был у меня во рту, а рука подозрительно лежала на моем джемпере, в то время, как другая один раз вообще оказалась под ним).

О комнате Тодда тоже не могло быть и речи. Он жил в пансионе за территорией университета, и девушек наверх не пускали. Его хозяйка предоставляла жилье лишь студентам мужского пола, поскольку с девушками было больше проблем. Они тратили слишком много горячей воды, их длинные волосы забивали раковины, а университет требовал, чтобы лица, сдающие комнаты студентам, соблюдали те же правила, что существуют и в общежитии. Студенты, снимающие частные квартиры, не имели никаких преимуществ, там даже не было холлов, а у Тодда не было машины. Так что единственным местом, где мы были более или менее одни, являлся кинотеатр, и там мы частенько доходили до первой ступени, реже до второй, очень-очень редко — до третьей, но никогда — до заключительной.

Когда я, совершенно расстроенная и изголодавшаяся, пожаловалась Сюзанне, она протянула:

— Бедняжка. Он приносит ей воздушную кукурузу, а она помирает по его кукурузине!

Я сказала ей, что это грубо. Вообще-то Сюзанна совершенно мне не сочувствовала. Она была сторонницей девственности, но отнюдь не по моральным соображениям. Как она заявила тогда, в самые первые дни нашего знакомства, она просто не считает, что девушка должна отдать эту драгоценность просто так, лучше сберечь ее на черный день, а затем обменять со значительной выгодой для себя: на солнце, на луну, на звезды, а может быть, и на всю галактику.

Конечно, мы могли бы пойти и на природу — в парк, в траву или кусты, если погода, разумеется, была подходящей. Изнемогая от желания, я настаивала:

— Мы ведь можем ночью, в кустах… Все так делают!

— Нет, Баффи Энн, только не в первый раз. Первый раз должен быть особенным, прекрасным.

— Так и будет, Тодд. Мы сделаем так, что все будет прекрасно.

— Нет, Баффи Энн. Для тебя все должно быть самым лучшим.

Разумеется, наиболее подходящим местом был мотель, но мне было нелегко убедить Тодда.

— Дешевка, — возражал он. Однако, отвергая завышенные требования Тодда, я все же продолжала настаивать на своем, пока он не сдался. — Ну, если ты хочешь дешевки, то ты ее и получишь.

— Иногда это может быть даже привлекательным, — сказала я.

Тодду удалось взять напрокат машину на субботний вечер. (Он работал в субботу днем, а владелец машины — вечером). Забравшись в машину, я увидела на сиденье большую полотняную сумку. Я знала, что, останавливаясь в более или менее приличном мотеле, надо иметь при себе хоть какой-то багаж.

— И что ты туда положил? — поинтересовалась я. — Шелковую пижаму?

— Кроссовки. Это спортивная сумка.

Когда же мы оказались в довольно обшарпанной комнате мотеля, Тодд начал распаковывать свою сумку. В первую очередь он вытащил зеленую стеклянную вазу и красную розу. Налил в вазу воды, воткнул в нее розу и поставил на тумбочку у кровати. Затем опять засунул руку в сумку и извлек из нее два бокала и бутылку шампанского.

— Шампанское! — восхитилась я. — Вовсе необязательно было покупать шампанское. Можно было взять самое обычное вино.

Глаза его вспыхнули.

— Ты разве не знаешь? Тодд и Баффи Энн пьют только шампанское. Они славятся этим.

— Ну конечно. Мы этим славимся, — согласилась я. — Наливай!

— Еще рано, подожди немного. — Он опять нырнул в сумку и вытащил оттуда небольшую тарелочку и баночку соленых орешков. — До меня дошли слухи, что тебе немного надоела воздушная кукуруза. Так что попробуй орешки.

— Ой, Тодд, ты с ума сошел! Тодд, я так люблю тебя!

— Пожалуйста! Не торопись. Ты слишком торопишься со своими заявлениями. Сначала мы должны раздеть даму…

— О-о-о…

Он трогал меня и раньше, как и я его, но мы никогда не видели друг друга обнаженными. У меня перехватило дыхание, когда он начал раздевать меня — предмет за предметом, целуя обнажившийся участок тела. Потом, когда он стал снимать свою одежду, я неотрывно смотрела на него и увидела, как по его щекам катятся слезы.

Я пришла в ужас. Может быть, он почувствовал разочарование?

— В чем дело? Почему ты плачешь?

Он улыбнулся мне сквозь слезы.

— Это просто потому, что ты такая красивая и я так сильно люблю тебя…

Он налил в бокалы вино, и мы торжественно его выпили. Затем Тодд неожиданно прыгнул в кровать и с совершенно развязным видом заявил:

— Теперь я готов доставить тебе массу удовольствия. Я хочу дать тебе возможность любить меня. Делай со мной, что хочешь!

Я притворилась, что возмущена до глубины души, и начала колошматить его подушкой, пока не устала.

— Да, я хочу, — наконец призналась я.

Он опять совершенно неожиданно посерьезнел.

— Я тоже, — проговорил он. — Я хочу!

Тодд подвез меня к общежитию. Ему нужно было вернуть машину и отметиться на работе.

— Ну, мы как, теперь считаемся помолвленными? — спросила я, выходя из машины. — Или будем просто продолжать встречаться? Или, может быть, теперь, когда тебе все-таки удалось меня соблазнить, ты понизишь меня до «девочки на ночь»?

Мне не удалось застать его врасплох. С совершенно серьезным видом он полез в карман и вынул оттуда кольцо. Как ни странно, кольцо это было не из дешевой лавчонки, а настоящее золотое, с настоящей жемчужиной. Маленькой, но настоящей.

Я подумала о том, как много Тодду приходится работать и какие жалкие гроши он за это получает, и почувствовала, как к горлу подступает комок, и на глаза наворачиваются слезы.

— Зачем, не надо было, — прошептала я, протягивая ему левую руку.

— Ты ошибаешься, Баффи Энн. Очень даже надо. Из всего того, что я сделал в этой жизни, именно это и надо было сделать.

Он надел кольцо мне на палец и поцеловал руку.

Я вбежала в вестибюль общежития. Я думала только о том, кому первому показать кольцо, кому рассказать о своей помолвке. Ну, конечно же, Сьюэллен! Но она расстроится, что все у меня произошло так быстро, что я не была так осторожна, как она со своим Говардом. Она согласилась выйти за него лишь после двух лет знакомства. Сюзанне? Сюзанна всплеснет руками и скажет, что я дура, потому что связалась с ничтожеством. Но что сможет Сюзанна знать о человеке, который способен рассмешить тебя, а через минуту заплакать потому, что считает тебя такой красивой и так тебя любит? А что скажет Клео? Что может знать о Тодде даже такой понимающий и добрый человек, как она? Она судила о молодых людях по меркам своей матери. «А он может добиться успеха в жизни?» — эти слова были просто вбиты ей в голову. Вот Кэсси, хотя, возможно, она ничего не знает о таких ребятах, как Тодд, однако не исключено, что мечтает именно о таком.

Да, первым делом я расскажу обо всем Кэсси, и мне будет приятно увидеть, как она радуется за меня. Да, Кэсси кое-что понимала в героях.

Я прошла в свою комнату, чтобы найти ее. Когда я обнаружила, что ее там нет, то решила зайти к Сьюэллен. Не застав и Сьюэллен, я пошла через холл в комнату Сюзанны и Клео. Я должна была поделиться своей радостью хоть с кем-нибудь!

Я нашла Клео в холле, она была в истерике. Вокруг нее лежали теннисные ракетки, лыжи, куча одежды, все было разбросано и валялось на полу.

— Она вышвырнула меня из комнаты и заперлась! Из моей собственной комнаты! Вот дрянь! Моя мама просто бы умерла, если бы узнала, с какой девицей мне приходится жить… Мерзкая, вонючая, чокнутая грязнуля, вот она кто! И посмотри, что она сделала с моими вещами, со всеми моим отличными вещами! Ты только посмотри! Она просто свинья, больше никто! Она просто превратила нашу комнату в свинарник, а теперь посмотри, что она наделала! Я постаралась успокоить Клео и выяснить, за что же все-таки Сюзанна вышвырнула из ее комнаты и не пускает обратно, но она лишь продолжала кричать: — Свинья! Грязные чашки разбросаны по всей комнате, там уже даже гуща окаменела. Грязные трусы под кроватью, я уж не говорю о грязных вонючих носках. И она ни разу с того времени, как сюда приехала, не застилала свою постель! Она даже ни разу не меняла белья. Ее простыни уже давно не белые, они просто черные! И она никогда ничего не убирает на место! Ее вещи валяются по всей комнате — на полу, на стульях, на комоде! И вещи на моем комоде тоже! Все навалено до потолка! Она захватила самый большой шкаф, потому что она самовлюбленная дрянь, но им не пользуется, кроме самой нижней полки! Я…

— Пойдем в мою комнату, Клео, давай поговорим там.

— А мои вещи? — завопила она. — Они разбросаны по всему холлу.

— После того как мы обо всем поговорим, мы вернемся, и я помогу тебе собрать все до последней мелочи. Договорились?

— Я только попросила ее убрать из комнаты эти заросшие грязью чашки, снять с моего стола, комода и стульев свои грязные вещи и вернуть бабушкино жемчужное ожерелье, которое я ей одолжила три дня назад. И знаешь, что она сделала? Она сказала, что представления не имеет, где это паршивое ожерелье, и предложила, чтобы я сама поискала его под кучей одежды, книг и бумаг на своем комоде. А когда я посмотрела и не нашла, знаешь, что она сделала? Она швырнула мне в лицо пять долларов и сказала: «На, держи! Это тебе за твое дрянное ожерелье!» Это ожерелье моей бабушки, это фамильное ожерелье, и она завещала его мне. Мама просто умрет, если узнает, что оно пропало. Вот тогда-то я и назвала ее грязной свиньей. Скажи, разве я не права? — Я покачала головой, ничего не говоря. Если сказать по правде, я не считала, что она не права… — И тогда она выставила меня из комнаты. Она выше меня и сильнее. Просто амазонка! И еще дрянь вдобавок! А потом вышвырнула вслед за мной мои вещи. И что мне теперь делать? — Она запустила пальцы в волосы, отчего кудри ее разлохматились и поднялись дыбом. — Ведь ты же понимаешь, что когда я в первый раз спросила ее об ожерелье и попросила убрать грязные чашки, то говорила очень вежливо. Меня воспитывали как настоящую леди. Я больше не могу мириться ни с ней самой, ни с ее нечистоплотностью, не говоря уже о ее мерзком характере. Честное слово, я просто не знаю, что делать, если все это будет продолжаться.

Я не могла предложить ничего другого, как поменяться соседками по комнате. Мне придется расстаться с милой и симпатичной Кэсси и взять себе в комнату Сюзанну. Я в состоянии справиться с Сюзанной и заставить ее соблюдать порядок. Во всяком случае у меня это получится лучше, чем у Клео. Кроме того, меня не так уж легко расстроить неправильным поведением и дурными манерами.

— Все нормально, Клео. — Я обняла ее за плечи, чтобы успокоить. У нее действительно был ужасно несчастный и растерянный вид — волосы всклокочены, одежда вся смята и надета кое-как, хотя она всегда была чрезвычайно аккуратна — не как большинство студенток-нерях. Она никогда не ходила босиком, неся в руке босоножки или кроссовки. Она даже джемперы и свитера подбирала в тон джинсам. — Я поменяюсь с тобой соседками. Сюзанна может жить со мной, а тебе достанется Кэсси, которая не только очень приятный человек, но еще и чистюля вроде тебя.

Темные глаза Клео расширились от удивления.

— Но почему? Почему ты возьмешь себе Сюзанну, ведь никто же тебя не заставляет?

— Во-первых, она — моя подруга, и я смогу с ней справиться. Все будет в порядке. — Чтобы сменить тему и отвлечь ее, я вытянула левую руку: — Смотри, Клео, что у меня есть. Это кольцо — знак помолвки.

— Тодд Кинг? — Ее голос зазвенел, как будто кольцо расстроило ее еще больше.

— Ну да, дурочка. Конечно, Тодд Кинг! — О Господи, кто же еще это мог быть?

— Но ведь ты знакома с ним лишь несколько недель… Ты знаешь, что сказала бы моя мама?

Мне, собственно говоря, было наплевать, что сказала бы миссис Пулитцер, но я примерно представляла себе это и спросила, тяжело вздохнув:

— Она бы, наверное, хотела узнать, сможет ли Тодд добиться успеха в жизни?

Клео неожиданно расплакалась.

— Клео! В чем дело? — Я не могла понять, что произошло, может быть, она и вправду чокнулась?

— Это из-за родителей… Они собираются разводиться! — Клео безутешно рыдала. — Только что звонила мама. Она еле держится.

— Ой… я очень тебе сочувствую. — Значит, Клео была расстроена не только из-за Сюзанны. — Но такие вещи случаются. В конце концов, ты уже взрослая. Хуже, когда дети еще маленькие. Ты, возможно, уже вообще не вернешься в родительский дом.

— Ты не понимаешь. У меня была идеальная семья. Идеальная семья в идеальном доме на Ист Клинтон-авеню в Тинафлайе. Ты просто не понимаешь. Ист Клинтон — это красивая улица, где много красивых домов, в которых живут благополучные люди. Тинафлай — это красивый городок, а наша семья считалась просто образцовой. Отец — преуспевающий юрист, он занимается вопросами трудовых соглашений. Мама идеально вела дом. Она тоже юрист, но вообще никогда не работала по профессии. Она отказалась от карьеры, чтобы создать уютный дом для меня и отца, чтобы поддерживать отца в его работе. Когда отец ровно в шесть тридцать приезжает с работы из Нью-Йорка, мама встречает его в нарядном платье. Ни у кого из моих подруг мамы не встречают мужей в нарядных платьях. Друзья мои просто с ума сходили. Ты вот, например, знаешь кого-нибудь, кто бы надевал нарядное платье, чтобы поужинать с семьей? — Я покачала головой. Моя тетя Эмили надевала на работу нарядные блузки и хорошо сшитые костюмы, но, приходя домой, переодевалась в брюки и старый свитер. — Так вот, моя мама это делала. И к его приходу она всегда готовила два коктейля в серебряном ведерке со льдом — только для них двоих. Иногда мне тоже разрешалось посидеть с ними и выпить глоточек вина. Мама говорила, что так и надо жить, что это благородный и цивилизованный образ жизни. И ровно в половине восьмого Хильда подавала ужин. Мы всегда ели только в столовой, и стол накрывался так, как будто у нас были гости. Со свечами. И на Хильде было форменное платье. На каждый день — розовое, а если в доме были гости, то черное. Мама всегда говорила, что если человек как следует одет для работы, то и работу он делает лучше. Я просто слышу ее слова: «Клео, одевайся как следует для того, чтобы добиться успеха, неважно, чем ты занимаешься…» — Голос Клео затих, и я подумала, что она уже закончила, однако она вдруг заговорила снова: — Она всегда хотела, чтобы я сделала себе нос. Я тебе не рассказывала? Она хотела, чтобы я сделала себе стэндхоупский нос…

— О Господи, что это еще за стэндхоупский нос? — перебила я. Это все звучало так, словно Клео рассказывала о бриллианте Хоупа или проклятии Баскервилей, или еще о чем-нибудь в том же духе.

— Ну, это такой нос, который был у всех девочек нашей школы. Их делал Стэндхоуп в Инглвуде, и они все были одинаковы. Такие маленькие носики, тоненькие и чуть вздернутые. Стэндхоупский нос узнаешь сразу. Вот недавно я видела, как здесь одна девушка пила кофе в кафетерии, и мне показалось, что я узнала этот нос. Я не могла просто так подойти к ней и спросить, не изменяла ли она форму носа, но все же поинтересовалась, откуда она. Естественно, из Нью-Джерси. Из Тинека. Это городок совсем рядом с Тинафлайем. Инглвуд тоже совсем рядом. Мне кажется, что все девушки из нашей местности имеют эти стэндхоупские носы.

— Ну и почему же ты себе такой не сделала? Если этого хотела твоя мама…

— Я и сама толком не знаю. Наверное, не хотела, чтобы у меня был такой же нос, как и у всех девочек в классе… Все-таки следовало это сделать! Когда я отказалась, мои родители очень расстроились… — и она опять горько заплакала.

— Ну, перестань, Клео. Не думай, пожалуйста, что твои родители развелись только из-за того, что ты отказалась изменить форму носа…

— Я не знаю. Они всегда очень переживали, если я отказывалась надеть лыжи, пока я наконец-то не сделала это. Понимаешь, мы всегда ездили отдыхать на лыжный курорт. Мама говорила, что теннис и лыжи единственные виды спорта, которыми занимаются приличные люди. Теннис даже важнее гольфа. Вообще-то это именно мама рассердилась на меня из-за того, что я не захотела сделать косметическую операцию. Папа больше был расстроен из-за моего подбородка. Он говорил… он говорил… что у меня слабый подбородок! — зарыдала она.

Я обняла Клео за трясущиеся узенькие плечики и пригладила ее волосы. Я пыталась найти слова, которые могли бы утешить ее.

— Ну, перестань. Твои родители разошлись не из-за того, что твоей матери не понравился твой нос, а папе не нравился твой подбородок.

— Да, я понимаю, — сказала Клео, немного успокаиваясь. — Мама сказала, что папа бросил ее из-за своей сотрудницы. Молодая двадцативосьмилетняя женщина, работающая в его конторе. И это после того, как мама отказалась от профессиональной карьеры только ради него! Представляешь, какая ирония судьбы! И мама так следила за собой все эти годы. Она посвящала этому так много времени. Волосы. Ногти. Она всегда читала все самые последние романы. Она всегда говорила, что жены преуспевающих мужчин, тех, которые стремятся сделать карьеру, должны быть очень привлекательными, должны быть на уровне. А теперь она потеряла папу, его украла у нее эта вертихвостка, которая и одеваться-то толком не умеет. Представляешь, она даже на работу приходит в джинсах… в джинсах и футболке с какими-то надписями… — Она опять зарыдала.

— Клео, Клео… люди часто разводятся в наше время. Может быть, твоя мама найдет другого человека. Мужа или просто друга! Развод — это еще не конец света…

— Это конец нашего света. Нашего мира в Ист Клинтоне в Тинафлайе, Нью-Джерси. И теперь у меня будет мачеха.

— Может, они еще и не поженятся. Может, они просто будут жить вместе.

— О Боже! Только не это! — завопила Клео. — У мамы просто сердце разорвется, если папа нас обеих так опозорит.

Я не могла не рассмеяться. Это действительно было смешно.

— Ну, перестань, Клео. Я провожу тебя в твою комнату. Мы скажем Сюзанне о том, что поменяемся. По крайней мере хоть этот вопрос мы уладим. Ты получишь Кэсси вместо Сюзанны.

— Уверена, что она будет в восторге. Ей всегда удается получить все самое лучшее. Ей всегда везет.

— Но ведь она права, — сказала я Сюзанне. — Ты действительно ужасная неряха. Надеюсь, ты исправишься до того, как я выкину тебя из комнаты. Больше всего меня удивляет, что тебе удается так великолепно выглядеть, когда ты выходишь из своего свинарника.

Как всегда, Сюзанна восприняла это как комплимент.

— А что, ведь я действительно отлично выгляжу, разве нет? — Она ела клубничное мороженое из картонного стаканчика, а я смотрела на этот стаканчик и думала, что Сюзанна сделает с ним, когда доест свою порцию.

— Я вовсе не собиралась делать тебе комплимент, Сюзанна, — сказала я доброжелательно, но твердо. — Просто я хотела кое-что тебе достаточно тактично объяснить. Я беру тебя в соседки, хотя кроме меня никто этого делать не хочет, но буду очень тебе благодарна, если ты станешь хоть немного соблюдать порядок. — Затем я проследила глазами, как картонный стаканчик выскользнул из рук Сюзанны на пол. Я подняла его и выбросила в мусорное ведро. — Вот эта штука, — добавила я, толкая его ногой, — называется мусорное ведро, и оно предназначено для того, чтобы выбрасывать в него мусор. Пожалуйста, запомни это!

Сюзанна облизала пальцы.

— Я же говорила тебе, что я необразованная деревенщина. Это еще не значит, что я дура. Я достаточно сообразительна, чтобы понять, что я необразованна и неотесанна. У меня также хватает ума не обручаться так рано с парнем, у которого нет ни денег, ни образования, ни положения, ни перспективы. Он просто ничто, милая моя. Очень симпатичное ничтожество… очень обаятельный, может выманивать обезьянок с дерева своим обаянием, и умненький, как бесенок, но все же он — никто! Я злилась все больше и больше, но решила подождать, пока она выскажется до конца, и лишь потом выложить ей все, что я об этом думаю. — Зачем ты растрачиваешь себя, лапочка, — продолжала она. — Прямо как моя подруга Поппи. Мы с ней учились вместе в школе. Она тоже была умненькая, как бесенок. Маленькая, но очень хорошенькая. Прямо куколка. И стала встречаться с этим нищим деревенщиной — Германом Бофором, из самой простой семьи. Да и сам Герман был просто придурок, вот столько не хватало, — она раздвинула пальцы примерно на дюйм, — для того, чтобы стать полным и настоящим идиотом, но зато он пел и играл на гитаре, и она решила, что сделает из него эстрадную звезду. Поппи бросила школу. И чем она сейчас занимается? Возится с этой обезьяной. А ведь Поппи совсем не дура. Это просто типичный случай неправильного использования своих возможностей. Она тратит себя на этого придурка, у которого нет ни денег, ни каких-либо достоинств.

Я думала, что просто убью ее. Ей-Богу. Мне хотелось схватить ее за шею и сдавить как следует. Но я сказала совершенно спокойным, ледяным тоном:

— И ты, необразованная, глупая кретинка, у которой ни гроша за душой, хочешь сказать, что я делаю то же самое? Ты хочешь сравнить моего Тодда, моего красивого, умного, славного Тодда с этим провинциальным придурком? Как ты смеешь, ты, козлиха! — Я закончила свою тираду ее любимым словечком.

Она совершенно не обратила внимания на все оскорбления, что я обрушила на ее голову.

— Ну конечно же нет, лапочка, — произнесла она приторным, как патока, голосом. — Я просто рассказала о Поппи, хорошенькой, умной девочке, которая неправильно выбрала направление в этой жизни. Я же сказала, что считаю Тодда очень обаятельным, очень славным и необыкновенно умным, но все равно, он — никто. И мне кажется, что тебе надо найти себе кого-нибудь с большими возможностями.

Мой гнев уже испарился.

— Ой, Сюзанна, — воскликнула я уже беззлобно, — ну какая же ты дурочка. Ну, а кто, по-твоему, что-то собой представляет? Твои придурки-футболисты? Эти тупицы из студенческой общины? Знаешь, ты просто не видишь настоящих людей. Даже если ты столкнешься с ними носом, то пройдешь мимо.

Сьюэллен, которой Тодд понравился, проявила ничуть не больше энтузиазма, хотя, разумеется, не сказала ничего ни оскорбительного, ни обидного. Сьюэллен по природе была консервативна. Она два года встречалась с Говардом, прежде чем решила выйти за него замуж, да и осуществить это решение они договорились через два года после того, как закончат университет. Ужасно консервативная!..

— Ну, как ты можешь довериться человеку, которого почти не знаешь, Баффи?

— Я его знаю.

— Если ты не отнесешься к своей помолвке так же серьезно, как я — к помолвке с Говардом, боюсь, ты станешь одной из тех, кто обручается несколько раз, прежде чем…

— Сьюэллен, я совершенно серьезна.

— Но ведь прошло так мало времени, откуда тебе знать?

— Потому что каждый орган моего тела говорит мне это — глаза, нос, рот, уши, сердце, мозги, душа. А я сама — это совокупность всех этих органов, и все во мне говорит одно и то же — Тодд любит Баффи, Баффи любит Тодда.

— Я понимаю, что Тодд очень славный, и в него можно влюбиться. Но если ты собираешься действительно выйти за него замуж, то надо учитывать и другие вещи — надежность… практичность…

— Тодд обладает всеми качествами, — возразила я, не желая продолжать этот разговор.

У него действительно были все качества, и скоро они убедятся в этом.

6

Почти у всех есть какая-нибудь мечта, и Тодд рассказал мне о своей. Он мечтает стать богатым. Но в отличие от большинства мечтателей, у Тодда был План. План состоял из ряда Правил.

Одним из основных пунктов этого Плана было уговорить меня бросить английскую литературу и заняться бухгалтерским учетом. И, должна признаться, я ни минуты не сомневалась. Да, я стану бухгалтером.

— И мы будем заниматься бизнесом вместе? — спросила я его. — Кинг и Кинг. Бухгалтерское обслуживание?

— Возможно. Но это не так важно. Это лишь первая ступень. Когда работаешь бухгалтером, можно узнать все о той отрасли, в которой приходится работать. Начинаешь понимать, в какой отрасли можно добиться успеха быстрее и каким образом. Начинаешь понимать, в каких отраслях дела идут хуже и почему, а в каких лучше и почему. Тогда, если ты достаточно сообразителен, можно сделать следующий шаг и заняться делом, которое идет плохо, и добиться в нем успеха, потому что ты уже знаешь, в чем причина неуспеха здесь и что надо делать. Здорово, а?

— Думаю, я смогу это сделать. Я правда не уверена, что достаточно сообразительна…

— Ты очень даже сообразительна. Неужели я бы выбрал какую-нибудь дуру, чтобы на ней помешаться?

— Ты действительно на мне помешался?

— Вообще-то кое-что еще соображаю.

— Нет, серьезно, Тодд. Мне кажется, я недостаточно умна, чтобы все это делать.

— Ты гораздо умнее меня. Ты же сумела меня заполучить! А что сумел заполучить я? — Он с отвращением покачал головой.

Я запустила в него книжкой.

— Вот тебе! Так что же ты получил?

Он опять серьезно посмотрел на меня.

— Я получил девушку, настолько замечательную, что даже не смел и мечтать о такой. — И на его глазах опять появились слезы.

И кому нужна была английская литература? Разве Шекспир мог выразиться лучше?

Частью Плана Тодда был Банковский счет, то, что заставляло его работать в самых различных местах. У него уже был небольшой счет, когда он приехал в штат Огайо — это были деньги, заработанные еще во время учебы в школе и во время каникул. Он воспитывался в приюте для сирот (вот уж поистине диккенсовский сюжет), и у него не было никого, кто бы мог помочь ему и поддержать. У него была цель накопить кое-какие средства к тому моменту, как он будет готов начать свое дело. Однако, к сожалению, ему пришлось преждевременно расстаться с одной из самых легких своих работ — билетером в кинотеатре — вскоре после того, как мы обручились.

В ту пятницу я сидела на своем обычном месте у крайнего левого прохода зала, и Тодд, как всегда, подошел ко мне с коробкой орехов в шоколаде, стянутой с буфетной стойки. В тот вечер Бела Лугози играл графа Дракулу, и Тодд, усевшись рядом со мной, попытался вцепиться губами в мое горло. Пока я хихикала, а Тодд покусывал меня за шею, я заметила, как за нашими спинами появился директор кинотеатра мистер Шварц. Я ударила Тодда по плечу в тот самый момент, когда он громко и смачно целовал меня.

— Мистер Шварц, — прошипела я.

Тодд резко повернулся и уронил коробку с орешками.

— Привет, мистер Шварц, — произнес он. — Я очень рад, что вы смогли подойти к нам. Я давно хотел представить вам свою невесту, мисс Баффи Энн Льюис. Мисс Л., мне бы хотелось познакомить тебя со своим другом и начальником мистером Арнольдом Шварцем.

— Кинг, ты уволен! И верни мне сейчас же эту коробку с конфетами. Затем забери свою невесту и выметайся отсюда к чертовой матери!

Тодд посмотрел на меня.

— Хорошо, Баффи Энн, я так и сделаю! — потом опять повернулся к директору. — Моя невеста, мисс Баффи Энн Льюис говорит: «Иди в задницу, Шварц».

Я с достоинством встала и не торопясь надела пальто.

— Пойдем, Тодд, дорогой. Здесь дурно пахнет, здесь ВОНЯЕТ, воняет!

Тодд предложил мне руку, я оперлась на нее и мы торжественно вышли из боковой двери, как будто нас сопровождали звуки бравурного марша. Оказавшись на улице, мы в радостном возбуждении пробежали целый квартал.

— Здорово ты его отбрила, Баффи Энн!

— Может быть, и здорово, Тодд, однако же я боюсь, что придется вернуться.

— Почему?

— Ты посмотри, что на тебе надето, мистер Кинг. — На нем была короткая красная форменная курточка. — В руках мистера Шварца осталась твоя, правда не такая уж новая, но теплая и вполне еще приличная куртка.

Тодд тут же устроился на работу в закусочную, где подавались гамбургеры, и мне ужасно надоело есть эти котлеты каждый вечер, тем более, что в столовой общежития мой ужин был уже оплачен.

— От этого жира у меня испортится цвет лица, — как-то пожаловалась я ему, сидя за стойкой.

— Тогда решено! — воскликнул Тодд, снимая свой слегка запачканный белый фартук и отбрасывая его. — Майк, — обратился он к удивленно взирающему на него владельцу закусочной, — я ухожу! У моей девушки от твоей еды прыщи.

Мы стали продавать щетки фирмы «Фуллер», и дела пошли неплохо. Тодд занимался продажей, а я организовывала поставки. Домохозяйки не могли устоять перед обаятельной улыбкой Тодда, его лукавым взглядом, а также умением заговаривать зубы. У него действительно все получалось превосходно до тех пор, пока ему не предложили должность руководителя отделом, причем эту работу он мог выполнять и потом, после окончания университета. Тогда он бросил эту работу и объяснил мне первое правило для достижения успеха.

— Надо быть очень осторожным, чтобы не добиться успеха в деле, которым ты не хочешь заниматься всерьез. Это очень соблазнительно, однако вскоре тебя уводит в сторону от твоей основной цели. Самое главное — не терять из виду своей основной цели. Всегда помни это, Баффи Энн.

— Я запомню, Тодд. Запомню навсегда.

На следующий день Тодд уже нашел новую работу — телефонный секретарь.

— Ну, эта-то работа особенно не затянет и не соблазнит, заверил он меня.

Для того чтобы наш Банковский счет укрепился еще больше, мы разработали план, как экономить на еде Тодда с помощью столовой нашего общежития. Я накладывала на тарелку как можно больше еды и нахватывала как можно больше булочек, затем потихоньку делала бутерброды и незаметно запихивала их в целлофановые пакетики, а пакетики совала в большую сумку, специально предназначенную для этой цели. Потом подходила к другим столам, собирая то, что осталось — яблоко или апельсин, или еще что-нибудь особенно вкусное, вроде свиной отбивной. (Лишь Сюзанна не всегда меня поддерживала. У нее был период увлечения вегетарианством, поскольку она была убеждена, что мясо в любом виде образует ядовитые клетки в крови ее тела — ее храма. Поэтому, когда я просила ее взять порцию какого-нибудь мясного блюда у раздатчика, чтобы передать его мне, она отказывалась. Она говорила, что не хочет пачкать свою тарелку кровью жертвенных животных).

Иногда я проводила Тодда в столовую по официальному пропуску для гостей, а затем мы, если удавалось, оставляли пропуск себе: впоследствии можно было исправить на нем число и использовать еще раз. Однажды миссис Хенчли, которая собирала пропуска, показалось, что исправлено число, и она подошла к нашему столику, размахивая пропуском.

— Мне бы хотелось кое-что спросить у вас, мисс Льюис. Число на этом пропуске… — начала она, но в этот момент Тодд схватился за живот и застонал.

— Ой-ой-ой, мне кажется, я отравился. Не ешь куриный салат, Баффи Энн! Помогите! Никто не ешьте куриный салат! — Он сполз со стула на пол.

Миссис Хенчли фыркнула:

— Сегодня у нас нет куриного салата.

— Правда? — удивилась я. — Неужели? — Мы с миссис Хенчли довольно спокойно смотрели, как Тодд катается по полу. Наконец я спросила: — Вам не кажется, миссис Хенчли, что нам бы лучше вызвать скорую помощь?

— Нет, не думаю, чтобы это было необходимо. Мы просто не будем поднимать вопрос о пропуске. Но, пожалуйста, больше так не делайте. А теперь скажите своему ненормальному приятелю, чтобы он встал с пола, пока кто-нибудь на него не наступил.

Когда она отошла, я громко заявила:

— Приятелю? Я вообще его не знаю. Эй, парень, как тебя зовут?

Тодд поднялся с пола и принялся за еду.

— Надеюсь, что ты поняла сегодня еще кое-что, Баффи Энн. Когда на тебя нападают, отвлекай и заговаривай зубы. Заговаривай зубы и отвлекай внимание. Запомни это на всю жизнь.

Я смотрела, как он уплетает яблочный пирог.

— Запомню, Тодд, запомню навсегда, — повторила я, уверенная в том, что каждое его слово — истина.

Однако несмотря на заботы относительно Банковского счета, раз в месяц мы обедали по высшему разряду. Мы обычно шли в «Дешлер» или еще в какой-нибудь ресторан в центре города и заказывали коктейль из креветок, шатобриан, другие деликатесы, клубничный десерт и запивали это все шестидолларовой бутылкой вина. Когда мы пошли туда в первый раз, я была так обеспокоена высокими ценами, что даже не смогла как следует насладиться вечером и танцами.

Но Тодд лишь улыбнулся.

— Еще одно правило, Баффи Энн. За знания и опыт необходимо платить. Нам надо научиться жить хорошо, чтобы нам всегда хотелось так жить, чтобы мы не могли примириться с меньшим. И, кроме того, мы должны помнить, что накопить деньги — это лишь промежуточная задача.

Он действительно был умен.

— Я запомню и это, — сказала я, прижимаясь к нему всем телом.

Мы посещали местный мотель настолько часто, насколько могли себе это позволить, хотя явно реже, чем диктовали наши потребности. И тогда Тодд научил меня еще одному правилу. «В любом деле необходимо лишь найти дыру, через которую вытекают деньги. И найдя такую дыру, умный бизнесмен затыкает ее». И он выехал из пансиона, куда не пускали девушек, и нашел комнатку с крохотной кухонькой на третьем этаже старого обшарпанного дома неподалеку от университета.

— Клоповник, — признался Тодд, используя ситуацию для того, чтобы внушить мне очередное Правило. — Необходимо время от времени вспоминать, чего ты хочешь добиться. Нельзя жить с чересчур большими удобствами до того, как достигнешь цели.

Мы меблировали нашу квартирку ломберным столиком, парой складных стульев, обшарпанным комодом и двуспальной кроватью — все это было приобретено в комиссионном магазине Армии Спасения.

— Ничего нет проще величия; действительно, «жить в простоте — значит быть великим». Эмерсон, — процитировал он. — Ты согласна, Баффи Энн?

Разумеется, я была согласна. Мне казалось, он был просто необыкновенным. Я обняла его.

— «Чем меньше наши потребности, тем больше мы приближаемся к богам». Сократ.

— Знаешь, ты слишком образованна для женщины, которая собирается стать бухгалтером.

Я легла на кровать.

— Иди сюда. Ублажи-ка образованную женщину.

Он похлопал по матрасу.

— У нас действительно имеется необходимое оборудование. Правило, Баффи Энн: «Хороший работник всегда находит нужное оборудование для своей работы».

— Должно быть, я — хороший работник, — удовлетворенно заключила я, когда он уже был во мне. — У меня прекрасное оборудование для работы.

— А я, должно быть, хороший бизнесмен. Я заткнул все нужные дыры, — и довольно вздохнул.

7

Стоял июнь, и казалось, что только мы с Тоддом остались в Колумбусе, поскольку у нас обоих была работа, и мы с ним могли поселиться вместе в этой квартирке на целых три блаженных месяца. Все остальные разъезжались в разных направлениях. Говард и Сьюэллен отправлялись домой в Цинциннати, где Сьюэллен нашла работу инструктором по плаванию в молодежном лагере, а Говард, который закончил университет по специальности «Деловое администрирование», собирался начать работу в страховой компании. Клео собирался домой в Тинафлай, Нью-Джерси, чтобы быть рядом с матерью во время официальной и болезненной процедуры крушения идеального брака. А Сюзанна, которая так часто заявляла, что никогда в жизни больше не вернется домой, ехала работать дежурным администратором в санатории «Хилтон Хед» в Южной Каролине, где она будет лишь развлекаться, танцевать, встречаться с молодыми людьми и заниматься водным спортом, а также постарается завести знакомство с людьми, которые в будущем смогут помочь ей устроиться в этой жизни, когда она закончит образование.

Только Кэсси уезжала из штата Огайо навсегда, и это расстраивало ее до слез. Хотя она и вступила в приличную женскую общину, где были только приличные девушки, и встречалась лишь с несколькими мальчиками, которых се мама посчитала бы подходящей компанией для дочери, та решила, что года в штате Огайо — родовом гнезде Блэкстоунов — вполне достаточно для девушки, вся жизнь и судьба которой должна быть связана с Калифорнией. Кэсси в дальнейшем будет учиться в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и жить дома.

Меня расстроил отъезд Кэсси. Я очень привязалась к этой калифорнийской девушке, и мне будет недоставать ее. Что же касается Сюзанны, то она никак не могла понять нежелание Кэсси возвращаться в край кинозвезд, солнца и богатых возможностей, туда, где имя ее семьи было хорошо известно.

— У тебя, Кэсси, действительно винтиков не хватает, — подвела она итог, избегая моего неодобрительного взгляда.

Кэсси и не пыталась объяснить подругам, что для нее Лос-Анджелес означал только два понятия: место, где безраздельно властвовала ее мать, которой она боялась, и место, заполненное незнакомыми и враждебными ей людьми.

Однажды в пятницу, когда Кэсси училась во втором классе начальной школы, ей разрешили взять в школу записную книжку «Клуб Микки Маус» как награду за то, что в ее табеле стояли только отличные оценки. Она очень гордилась этой книжкой и взяла ее с собой на перемену, когда они гуляли в школьном саду. Когда девочек после звонка отвели обратно в класс, Кэсси неожиданно обнаружила, что оставила свою красивую книжку в саду. Пока ее не увидела учительница мисс Макдональд, она быстро выскочила в сад. Было бы ужасно вернуться домой без книжки. Мама страшно рассердится на нее за такую беспечность.

Она вспомнила, что положила ее под пальму в дальнем углу школьного двора, когда прыгала через скакалку. Подойдя к той части двора, она увидела странного человека в грязной одежде.

— Эй, привет, крошка, — сказал он.

— Здравствуйте, сэр. Я ищу свою записную книжку «Клуб Микки Маус». Вы ее не видели?

Человек посмотрел вокруг. Затем показал на дерево.

— А вот это не она лежит? Ну да, конечно!

— Да, да, это она, — с облегчением подтвердила Кэсси. — Большое вам спасибо. — Она подбежала к нему, чтобы взять книжку.

Когда девочка оказалась рядом с ним, человек вытащил из штанов какую-то непонятную штуку красного цвета.

— Хочешь монетку, киска?

— Нет, нет, сэр. — Ее учили, чтобы она не брала денег у незнакомых людей.

— А хочешь быть хорошей девочкой? — спросил он.

— Да, сэр. Я хорошая девочка. — Она с удивлением смотрела на эту странную штуку, торчащую из брюк незнакомца.

— Тогда поцелуй моего петушка. — Он подергал свою штуку. Кэсси засмеялась. «Петушок» — очень смешное слово. — Он у меня болит, а если ты поцелуешь, то мне будет лучше. Давай, — сказал он уже громче. Тебе нужно только засунуть его в рот. Давай! — Она не знала, что делать. Ее мама не любила людей, одетых грязно и неопрятно. Она не была уверена, что ее маме бы понравилось, что она вообще разговаривает с этим человеком. — Давай быстрее! — потребовал незнакомец. — Давай, поторапливайся, а не то расскажу твоим учителям, что ты нехорошая девочка, что ты не слушаешься старших…

Наконец, в страхе и нерешительности, Кэсси наклонилась и постаралась взять в рот эту красную штуку, но это было не так-то легко. Казалось, что она больше ее рта, и вкус у нее был ужасный… соленый… противный… Этот дядька попытался силой воткнуть ее, проталкивая обеими руками, но тут Кэсси услышала позади себя крик мисс Макдональд.

— Кэсси! О Господи! Что ты делаешь?

Она почувствовала, как ее с силой дернули за руку, потом мисс Макдональд потащила ее к школьному зданию. Зайдя в приемную директора, мисс Макдональд крикнула мисс Малкахи, секретарю школы:

— Вызовите полицию, здесь ходит какой-то извращенец, и у него… это самое… ну, вы понимаете… снаружи! — Она понизила свой голос до шепота: — И Кэсси сосала его…

Кэсси всхлипнула.

Затем из своего кабинета вышла мисс Дейси.

— Ну-ка тихо, идиотка вы этакая! — закричала она на учительницу.

Кэсси зарыдала еще громче. Она понимала, что сделала что-то невероятно ужасное, если все так рассержены и кричат друг на друга.

— Ну-ка обе пройдите в мой кабинет, — приказала мисс Дейси учительнице и секретарше. — А ты, Кэсси, перестань реветь! Сиди здесь и не двигайся!

Кэсси сидела, замирая от страха, и слушала, как в соседней комнате женщины кричат друг на друга.

— Как вы могли позволить Кэсси Хэммонд пойти одной на школьный двор? — возмущалась мисс Дейси. — Дура ненормальная!

— Но я не позволяла…

— Молчать! Если мы вызовем полицию, то нам придется рассказать им, а также Кассандре Блэкстоун Хэммонд о том, что произошло. А когда это случится, я могу просто запереть двери этой школы. Я буду выкинута на улицу в тот же самый день. Вы это понимаете? И вы обе — и вы, Макдональд, и вы, Малкахи, — тоже потеряете работу… И хорошую характеристику вам тоже никто не даст. Если только хоть кто-нибудь узнает, что здесь произошло, никого из наших сотрудников больше никуда не возьмут! Вы это можете понять своими тупыми башками?

— Но Кэсси…

— Предоставьте Кэсси мне. Завтра мы пригласим сюда службу безопасности. Вообще-то это совершенно случайный эпизод. Никто не пострадал, просто мы боимся, как бы что-нибудь не случилось. Возможно, даже похищение. Но уж если мы наймем охрану, ничего подобного никогда не случится в нашей школе. А теперь возвращайтесь к своим обязанностям и пришлите сюда Кэсси. И никому ни слова!

— Ты поступила очень плохо, когда сделала это этому плохому дяде.

Кэсси потерла кулачками покрасневшие глаза.

— Я только хотела помочь ему. Он сказал, что его петушок болит…

— «Петушок» — плохое слово, Кэсси! Никогда больше не говори его!

— Хорошо, мадам. Но он сам так назвал свою штуку…

— Хорошие девочки не говорят таких слов! Они никогда не говорят о таких вещах и, уж конечно, не делают таких ужасных вещей, и не берут в рот эту гадость!

Кэсси завопила и опять разразилась рыданиями.

Мисс Дейси хотелось как можно быстрее закончить этот неприятный разговор.

— Значит, ты понимаешь, Кэсси, что сделала ужасную вещь? Гадкую, отвратительную, ужасную вещь, и твоя мама будет очень тобой недовольна, она очень рассердится, очень рассердится!

— Да, да, очень! — Сердце ее колотилось.

— Мне очень жаль тебя, Кэсси. Я не думаю, что ты хотела сделать что-то плохое. Поэтому я не скажу твоей маме, что случилось!

Когда до Кэсси дошли слова директрисы, она просто не могла поверить такой удаче.

— Спасибо, мисс Дейси, спасибо большое. — Вне себя от счастья она схватила руку директрисы, чтобы поцеловать ее.

Мисс Дейси в ужасе отдернула руку:

— Не смей этого делать! — И добавила ласковым тоном: — Это будет нашим секретом. Нашим и еще мисс Макдональд и мисс Малкахи. И больше никто никогда об этом не вспомнит. Я не скажу об этом твоей маме, и ты тоже не говори. Только больше никогда, слышишь, никогда не подходи к незнакомым мужчинам!

— Нет, нет, мисс Дейси, не буду! Обещаю, честное слово! Если я когда-нибудь увижу дядьку, у которого торчит эта штука, я просто убегу. Я всегда буду хорошей девочкой!

Директриса тяжело вздохнула. У бедняжки теперь наверняка разовьется комплекс, но ничего нельзя было сделать.

— Кэсси, ты поступила плохо, но ты же не знала, что это плохо. Ты в этом не виновата. Это был очень плохой человек, и он заставил тебя плохо поступить. Виновата не ты, а он.

— Но отчего же он такой плохой? Зачем он заставил меня так плохо поступить?

— Просто есть такие люди, Кэсси… Нехорошие люди. Мы живем в большом городе Лос-Анджелесе, здесь живет очень много народа. А там, где живет много людей, всегда есть много и плохих, злых. Нужно только держаться от них подальше. А теперь постарайся обо всем забыть. И никому об этом не рассказывай. А сейчас я отведу тебя в медкабинет. Там сестра промоет твой рот и прополощет антисептиком, так что он у тебя опять станет чистым. Ты немного полежишь там, отдохнешь, а потом пойдешь домой.

Лежа на кушетке в медицинском кабинете, Кэсси сильно зажмурила глаза. Она была счастлива, что мама не узнает о том, что сделала ее дочь, но в то же время ей было очень страшно. Нехорошие люди, говорила мисс Дейси. Лос-Анджелес — это нехороший город, где много плохих людей.

— О Боже, как бы я хотела учиться в КУЛА[1]! Не сомневаюсь, что, если бы красивая девушка стала заниматься там на театральном факультете — девушка со всеми необходимыми качествами — то ее бы сразу заметили и взяли сниматься в кино, — с завистью произнесла Сюзанна.

Я, честно говоря, не могла себе представить, как Сюзанна смогла бы учиться на театральном факультете — она была для этого слишком занята своей персоной. Однако Кэсси, очевидно, сама об этом подумывала, потом что как-то сказала:

— Сомневаюсь, чтобы мама позволила мне заниматься на театральном факультете Калифорнийского университета Лос-Анджелеса. Мне кажется, меньше всего на свете она бы желала именно этого.

— О Боже, ну почему бы тебе не восстать против нее? — возмутилась Сюзанна. — Я знаю, что моя мать не очень-то меня жаловала, но тем не менее, стоило мне хоть немного показать зубки, как она пугалась до смерти. Поразительно, как люди сникают, когда проявляешь хоть немного характера. Нужно научиться управлять людьми. Только так и можно жить. Управлять ими!

Примерно в начале июля я получила письмо от Кэсси. Она работала санитаркой в больнице при КУЛА (ее мама была членом правления). Осенью она начнет учебу в КУЛА, а жить будет дома, поскольку это всего в десяти минутах езды. Она будет специализироваться на истории искусств, поскольку ее мать хочет, чтобы она потом работала в музее Блэкстоун. Она также надеялась, что, если получится, сможет ходить и на отдельные занятия на театральном факультете. «Думаю, это было бы здорово», — писала она.

8

Мы отмечали годовщину, год с нашей первой встречи. Я, честно говоря, не думала, что Тодд серьезно отнесется к этому. Я опять вернулась в общежитие после того, как мы все лето прожили с ним в его квартирке, и теперь мы снова вертелись, как могли, сражаясь со временем и недостатком денег.

В тот день я стояла на углу Хай-стрит и Элм и ждала Тодда, чтобы вместе поехать на работу. В то время мы работали в одной столовой — я официанткой, а он развозил обеды на дом. Передо мной остановился старый белый «кадиллак», огромный, как корабль, но я не обратила на него особого внимания, так как с нетерпением смотрела вдаль, ожидая Тодда, который опаздывал уже на десять минут.

— Эй, красотка, может, тебя подвезти?

Не взглянув на машину и на человека за рулем, я хотела уже сказать шутнику, чтобы он уматывал подальше, но тут поняла, что голос мне знаком.

— Тодд! — завопила я. — Что ты делаешь в этой машине?

На нем было шоферское кепи, кожаные перчатки, длинный шелковый шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. Он был похож на персонажей из «Великого Гетсби», во всяком случае, как я их себе представляла.

— Ты хочешь спросить, что я делаю в твоей машине?

— Моей?

— Поздравляю с годовщиной, Баффи Энн. Ты знакома с Тоддом Кингом уже целый год, ну и везет же тебе!

Я просто лишилась дара речи. Я забралась в машину. На сиденье лежало шоферское кепи, кожаные перчатки и белый шарф, такой же, как у Тодда.

— Если я правильно поняла, это тоже мое?

— Ты правильно поняла, — подтвердил он. — Я ведь тоже твой.

— Правда? Знаешь, мне кажется, что я люблю тебя, — призналась я, обматывая шею шарфом.

— Ну, разумеется. Попробуй только не любить!

Естественно, на Сюзанну моя машина не произвела особого впечатления.

— Старая развалюха, не раз битая. С откидывающимся верхом, который не откидывается! Ужасно старомодная!

Обычно, если Сюзанна меня раздражала, я не обращала на нее внимания, но сейчас я почувствовала себя оскорбленной. Я испытывала к своему старому «кадиллаку» такое же чувство, какое мать испытывает к больному ребенку. Конечно, Сюзанна раскатывала в шикарных современных автомобилях в компании шикарных современных мальчиков. Она больше любила спортивные машины. А вообще меняла своих молодых людей с их машинами в зависимости от того, что в данный момент ей было нужно. В прошлом ноябре она стала королевой вечера встречи и, борясь за эту корону, гоняла по университетскому городку на ярко-зеленом «континентале» с откидным верхом, принадлежавшем мальчику по имени Харрис, которому позволила стать своим лучшим другом как раз перед этим событием. Участница конкурса «Королева вечера встречи» должна была появиться в открытой машине. Это была традиция. А вот когда Сюзанна вела борьбу за корону «Королевы мая» нынешней весной, она сдружилась с мальчиком по имени Тейлор, у которого был ярко-красный автомобиль с откидным верхом. В конце концов, нельзя же появляться на людях в одном и том же платье, разве не так?

— Ты просто слепа, — возразила я. — Твоя беда в том, что ты не видишь разницы между мужчинами и машинами, незрячая Сюзанна.

В сущности, если учесть все обстоятельства, быть подругой Сюзанны было не самым легким на свете делом. Я иногда сама поражалась, зачем мне это нужно.

Однажды Сюзанна обвинила Глэдис, вполне достойную чернокожую женщину средних лет, которая убирала холл и места общего пользования в общежитии на нашем этаже, в том, что она украла ее новый розовый шерстяной костюм. С достоинством, подчеркнутым ее явным презрением к «белой швали», Глэдис бросила взгляд на беспорядок, царивший в сюзанниной половине комнаты, затем вытащила из-под кровати ее розовый костюм вместе с комьями пыли, обрезанными джинсами, целой кучей разрозненных и грязных носков, одной черной и одной коричневой босоножкой, двумя кофейными чашками из кафетерия и несколькими использованными салфетками, и вышла из комнаты с выражением крайнего презрения на лице. Но Сюзанна лишь пожала плечами. Ни стыда, ни совести у этой Сюзанны!..

Однако на следующий день Сюзанна все-таки предложила Глэдис большую бутылку виски в знак примирения, и была искренне расстроена, когда Глэдис отказалась ее принять.

Другие девушки с нашего этажа считали Сюзанну самовлюбленной эгоисткой и стервой, с чем я не могла не соглашаться, хотя и была привязана к ней. Она без малейшего колебания могла отбить у другой девушки парня, если он хоть как-то ее интересовал, даже если знала, что та девушка с ума по нему сходит, а Сюзанна все равно собиралась бросить его после одного-двух свиданий. Сюзанна-захватчица.

Нет, я не могла отрицать все те обвинения, которые выдвигались против нее. Однако отрицание и защита — это две разные вещи. И я ее защищала. Совершенно непонятно для меня самой, но я как бы была за нее ответственна. Ко мне приходили жаловаться на нее, как жители квартала приходят жаловаться матери на ее озорного ребенка. И, может быть, лишь я одна видела ее хорошие стороны: у нее легкий характер, она веселая и забавная девушка, с ней интересно. Она как бы оживляла комнату. Искрящаяся Сюзанна.

Я бы никогда не призналась в этом Клео или Кэсси и уж ни в коем случае Сьюэллен, но дело было в том, что я считала ее общество наиболее приятным и интересным, за исключением Тодда, конечно. Иногда мы сдвигали наши кровати и всю ночь болтали и хохотали. Это тоже было немаловажно. Сюзанна была «другом на хорошую погоду», думала я и могла только надеяться, что мне не придется на нее рассчитывать в тяжелые дни. Хотя у меня все же была надежда — правда, очень слабая, — что, возможно, она все-таки сделает что-нибудь для меня.

Да, нас было четверо — Сюзанна, Клео, Сьюэллен и я, хотя мне частенько приходилось напоминать Сюзанне, что Клео также была ее подругой (они вечно ссорились), а Клео и Сьюэллен напоминать, что Сюзанна — их подруга. Тодд называл нас «разнородной четверкой» — «Звезда Сюзанна», «Газированная Клео» — за ее живость и неугомонную энергию; «Святая Сьюэллен» — ну, здесь причины очевидны; и я, Баффи Энн.

— А почему я без эпитета? — поинтересовалась я. — Ты хочешь сказать, что я просто старушка Баффи?

— В данном конкретном случае я бы должен тебя назвать «Связующей Баффи», потому что ты и есть тот клей, что держит вас всех вместе. Я абсолютно уверен, что без тебя, моя прекрасная Баффи, они бы моментально разбежались.

Это было действительно так. Хотя недавно Сьюэллен и Клео побывали в тюрьме, связанные одним делом. Во время демонстрации за гражданские права Сьюэллен и Клео легли на проезжую часть улицы перед Капитолием штата, чем задержали уличное движение на несколько часов, после чего их отправили в тюрьму. И я напомнила Тодду об этом.

— Да, но ты не можешь не признать, что они отправились в тюрьму по разным причинам. Твоя Сьюэллен — идеалистка, которая действует на основании своих принципов. А Клео, как ты прекрасно знаешь, сделала это только потому, что влюблена в Лео.

Я знала, что он прав. Клео недавно сдружилась с Лео Мейсоном, который носил прическу как у Пола Маккартни и был президентом общества «Студенты за мир, равенство и права человека». Он даже был немного похож на Пола и старался одеваться в том же стиле. Вначале, я думаю, именно это и привлекло Клео к нему — она была просто помешана на «Битлз» — и, кроме того, ей очень нравилось, что его зовут Лео. «Клео и Лео». Все говорили, что это очень здорово звучит — просто пара, созданная друг для друга. Затем я поняла, что дело не только в этом. Ее родители только что развелись, и ей нужен был хоть кто-нибудь, чтобы заменить семью. А с Лео она получала и сильного уверенного в себе человека, и организацию. Организацию, борющуюся за благородное дело, и человека — красивого, галантного, решительного и энергичного, человека, который определенно добьется успеха в жизни. Поэтому, когда Лео приказал Клео участвовать в марше и лечь на мостовой, она сделала как он сказал.

Меня всегда интересовало, уверена ли Клео в том, что Лео действительно верит в то, что так громко декларирует. Никто из нас не мог в это поверить (особенно Сьюэллен, которая его презирала и считала оппортунистом). Да и сам Лео, эгоцентричный до мозга костей, не раз хвастался, что его политическая деятельность когда-нибудь поможет ему написать драму из жизни молодежи шестидесятых годов, которую он затем переделает в сценарий о жизни семидесятых и сам поставит фильм. Да, Лео достаточно четко представлял свое будущее.

Мне казалось, я поняла, как гарантировать свое будущее. Можно просто рассчитывать на людей — не на всех, конечно. Вот как, например, Тодд. Лео, организовавший эту демонстрацию, не стоял там в первых рядах, он сидел в кабинете и разрабатывал стратегию. А Тодд, который вообще не ходил на такие демонстрации, поскольку не верил в конечные цели демонстрантов, пошел в город вызволять из тюрьмы Клео и Сьюэллен. Он был готов, если бы понадобилось, пожертвовать своим Банковским счетом, чтобы их освободить.

— Правило, Баффи Энн, — говорил он. — «Всегда стоит вкладывать деньги в людей, потому что только люди могут по-настоящему обеспечить нашу безопасность и благополучие».

Когда Тодд так говорил, его слова звучали как пророчество великого мудреца.

— Кто это сказал, Тодд? — удивлялась я.

— Как кто? Ну конечно же Тодд Кинг.

Ну конечно же! Кто же еще!

Был конец недели, и мне разрешили на три дня уехать из общежития. Наступил Валентинов день, и мне хотелось приготовить для Тодда что-нибудь особенное, поэтому я немедленно поехала к нему на квартирку, чтобы ко времени его прихода сделать ему сюрприз — приготовить ужин. Я решила приготовить жаркое в горшочке, поджарить к нему картошки и испечь торт с надписью из сахарной глазури «Я люблю тебя, Валентин».

После того как торт был готов, я постаралась как можно красивее накрыть стол, используя нашу разрозненную посуду. У нас, правда, был набор тарелок с фиалочками, хотя Тодд настаивал на том, что это незабудки. Затем я решила застелить постель свежим бельем, размышляя о том, как хорошо бы было иметь и простыни с фиалочками, которые бы назывались незабудками. Я сдернула покрывало и увидела, что кровать уже была застелена свежим бельем — простыня была вся украшена маленькими красными сердечками! Их было ровно сто! Я их сосчитала. И все до единого были нарисованы от руки!

Я услышала, как Тодд взбегает по лестнице. Он ворвался в квартиру, и в руках его были не фиолетовые фиалки, и не голубые незабудки, и даже не красные розы, а желто-оранжевые ноготки, целая охапка ноготков.

— У них не было фиалок, и меня просто подняли на смех, когда я просил незабудки. Они сказали, что я псих. Они говорят, что никто не спрашивает незабудки. Похоже, что это уже вымерший цветок. Зато вот что у них было. — Он раскрыл руки, и на меня хлынул желто-оранжевый водопад.

Резкий запах цветов наполнил комнату.

— Я обожаю ноготки! — воскликнула я, вдыхая их аромат, пока он устраивался рядом со мной.

— Не очень-то у них нежный запах. Резковатый, — с сожалением заметил он.

— Разве ты не узнаешь этот запах? — спросила я, вдыхая его, вдыхая полной грудью. — Это запах любви… как и запах этих красных сердечек. Понюхай их и скажи, разве они не пахнут любовью?

Вместо этого он зарылся лицом мне в грудь, а затем поднял голову, чтобы поцеловать меня.

— Это твое сердце издает аромат любви, — прошептал он восхищенно.

Мне бы следовало помолчать, но я рассказала Сюзанне о простыне с сотней сердечек.

— Лапочка, — усмехнулась она, — это, конечно, очень мило с его стороны. Но мне кажется, это ужасно непрактично. Что станет с твоим подарком через пару месяцев? Если он нарисовал их от руки, то, как только ты станешь ее стирать, она вся слиняет. И в результате у тебя останется слинявшая красно-розовая грязная простыня. Не лучше ли было подарить какое-нибудь колечко или брошку?

Я даже не стала объяснять Сюзанне, что меня совершенно не волнует, что случится с простыней, главным было то, что эта простыня существовала именно в тот момент, в самый чудесный момент нашей жизни, когда мы любили друг друга на этой простыне, сделанной специально для меня, и любовь была и в нас, и вокруг нас.

Разумеется, я рассказала Сьюэллен об этой простыне, когда она показывала мне подарки, присланные Говардом из Цинциннати — очень милые вещицы: кулончик в виде сердечка, кружевной платочек, хрустальная вазочка с шелковой розой. У Говарда была романтическая натура и сердце поэта, и я порадовалась за сестру. И Сьюэллен обрадовала меня своей реакцией на мой подарок:

— Какая чудесная вещь! Тодд действительно человек редкой души. — Но затем она перешла к теме стирки: — Мы обрызгаем ее фиксирующим раствором и быстренько простирнем в холодной воде, причем в растворе для мойки посуды, а потом повесим в тени.

Я знала, что Сьюэллен — само воплощение положительности — всегда делала то, что надо. И все же она меня тревожила. При всех своих положительных качествах, неужели она всегда умеет исключить романтику из жизни?

Когда я рассказала о своем подарке Клео, она даже прослезилась:

— Как романтично!

Но я подумала, что скорей всего слезы были вызваны тем, что она знала: Лео никогда в жизни не пришла бы в голову такая идея, он никогда бы не стал тратить на это свое драгоценное время.

Затем наступила весна, когда любовь, кажется, просто носилась в воздухе. Я с удивлением замечала, как изменилась Сюзанна. Совершенно неожиданно она бросила всех своих прежних друзей — и богатых, и спортсменов, и деятелей мужской общины — и завязала серьезные, значимые (это словечко Сюзанны) и, как она уверяла, совершенно платонические отношения с очень славным парнем Поли Уайтом, хотя они были знакомы уже давно, чуть ли не с первого дня пребывания в университете. Он был очень высоким и тощим, с каштановыми вьющимися волосами и веснушками, на лице его всегда была широкая открытая улыбка. Как только я узнала, что Сюзанна, бросив всех своих ухажеров, встречается только с Поли, первая мысль, которая пришла мне в голову, была: «Господи, лишь бы она не разбила его сердце!» А затем мне стало стыдно. Ведь Сюзанна была моей подругой, ведь только на прошлой неделе у меня был этот страшенный вирусный грипп, и именно Сюзанна сидела у моей постели и держала мою голову, когда меня рвало почти всю ночь, а потом осторожно меня всю вымыла.

Она впервые встретила его, когда в очередной раз участвовала в каком-то конкурсе. Поли отвечал за колонку «Что у нас происходит» в университетской газете, кроме того, он вел радиопередачу такого же названия по студенческому радио. Вполне естественно, он написал про нее и взял у нее интервью для своей радиопередачи. Сюзанна действительно была известным человеком в университете: «Королева вечера встречи», «Королева мая» и тому подобное. Он сразу же влюбился в нее, причем любовь была связана с его увлечением, поскольку Поли Уайт обожал кино и кинозвезд, особенно кинозвезд прошлого, вроде Греты Гарбо, и Бет Дэвис, и Марлен Дитрих, и для него Сюзанна являлась блестящим воплощением его страстного увлечения. В Сюзанне было нечто, что напоминало ему, по его словам, Риту Хейуорт. Однако не во всем. Хотя у Риты было определенное обаяние, все же ей не хватало классической красоты той же Гарбо или же элегантной чувственности Дитрих, в то время как у Сюзанны было все — и обаяние, и красота, и чувственность.

Сознание, что ее обожают, было, безусловно, приятно Сюзанне и уж конечно полезно. Поли был для нее чем-то вроде персонального представителя по связи с общественностью. Но все же она утверждала, что не может относиться к нему всерьез, то есть романтично. В нем не было тех качеств, которые она считала основными в своих друзьях мужского пола. Он не был богат и не принадлежал к избранному обществу. Внешне он также не был особенно интересен. Правда, ей нравились его глаза — это были преданные собачьи глаза, светло-карие, умные и полные обожания, когда он на нее смотрел. Кроме того, он говорил ей приятные и забавные вещи.

Мне показалось, что Сюзанна стала относиться к нему серьезнее, когда стало ясно, что он закладывает фундамент для своей будущей карьеры. Вдобавок к своей колонке в университетской газете он стал писать рецензии на фильмы, в основном старые, для газеты Колумбуса. Потом он сделался чем-то вроде местной знаменитости, когда получил работу ведущего одной из передач телевидения Колумбуса, которая показывала старые фильмы. Он стал внештатным корреспондентом «Нью-Йорк таймс» — одно тянуло за собой другое потом внештатным корреспондентом многих нью-йоркских журналов. А затем он опубликовал антологию старых фильмов, в которой не обошел вниманием никого — даже перечислил исполнителей эпизодических ролей — и, кроме того, дал блестящие, остроумные рецензии на эти фильмы. Вскоре стали поговаривать о том, чтобы ему подготовить собственную программу для местного телевидения.

Мне кажется, что именно тогда Сюзанна переоценила как свои достоинства, так и достоинства Поли.

Я спросила Сюзанну о ее намерениях относительно него. Другая бы на ее месте рассердилась, но она лишь рассмеялась:

— Баффи Энн, ты ужасно цинична. Неужели тебе не пришло в голову, что я все сильнее и сильнее привязывалась к Поли, учитывая, что мы знакомы уже больше двух лет? Разве не может так случиться, что симпатия, которую я испытывала к Поли все это время, переросла в нечто большее, чем дружеская привязанность?

— Может, но вряд ли, — ответила я. — Я просто думаю, что изменилось твое отношение к некоторым ценностям и это твое новое отношение говорит тебе, что у Поли достаточно хорошие перспективы и что он может оказаться тебе чрезвычайно полезным.

Она наградила меня своей профессиональной улыбкой, которой недавно овладела: у нее обнажились ее коренные зубы, а на щеках появились ямочки.

— Ну что ты так переживаешь? Ты всегда говорила, что я должна общаться с более достойными людьми, вот я так и делаю, так что теперь можешь больше обо мне не беспокоиться.

Я не стала говорить, что беспокоюсь вовсе не о ней. К концу учебного года стало ясно, что все-таки специальной передачи у Поли на местном телевидении не будет. Однако его книга по киноведению имела необыкновенный успех, и ему предложили вести постоянную колонку о старых фильмах в ежедневной нью-йоркской газете. Так что после окончания университета в этом году он отправлялся в Нью-Йорк. И ехал он не один — с ним отправлялась и Сюзанна. Она собиралась стать знаменитой манекенщицей. Поли будет работать над своей колонкой, писать еще одну книгу и помогать Сюзанне, устраивая ей рекламу. Затем, естественно, ими обоими заинтересуется Голливуд.

Я испытывала смешанные чувства. С одной стороны, мне будет ее не хватать. Я знала все ее недостатки, и она частенько меня раздражала, но я любила ее и знала, что несмотря на свой эгоизм она меня тоже любит. Но, с другой, я была рада за нее, потому что чувствовала, что она произведет в Нью-Йорке фурор — она всегда добивалась своего. Ну, а в-третьих, я беспокоилась за Поли.

— Ты его действительно любишь?

— О Господи, Баффи, ну какая любовь! У нас с Поли просто отношения. На какое-то время… В мире сейчас происходит не пойми чего… Все кругом меняется и еще это… — как они там ее называют — культурная революция. Ты просто отстала от времени. Ты живешь в прошлом десятилетии, как любимые кинозвезды Поли. Я согласилась только поехать с ним в Нью-Йорк. Я не давала ему никаких обязательств и обещаний. Он просто хочет помочь мне сделать карьеру и добиться успеха.

— Ну да, — пробормотала я, — только он просто безумно любит тебя.

— Это он так говорит. — Она встряхнула головой. — Но кто знает? Мужчины такие коварные. Может быть, он просто хочет использовать меня в своих интересах.

— Я этому не верю, да и ты тоже. Он просто с ума по тебе сходит.

— Так же, как и Тодд по тебе?

— Как мы с Тоддом друг по другу.

— Но ведь ты спишь с Тоддом. А я не разрешаю Поли даже прикасаться к себе… в смысле лапать.

— Ты хочешь сказать, что едешь с Поли в Нью-Йорк и собираешься жить с ним в одной квартире, но не спать с ним?

— Ты же знаешь, как я отношусь к девственности. Но я посмотрю, меня нельзя назвать косной. Может, буду, а может, и нет! — засмеялась Сюзанна, тряхнув своей золотисто-рыжей гривой и щелкнув длинными пальцами. — Будь уверена — я сделаю все, что необходимо. Но, вообще-то, не вижу никаких проблем. Поли — такой лапочка.

Итак, Сюзанна намеревалась уехать с Поли, а Говард и Сьюэллен собирались пожениться. Она уже заканчивает университет, а Говард успешно работал в Цинциннати. Он был помощником управляющего страховой компании (консервативная часть Сьюэллен верила в страхование). Сьюэллен же собиралась работать инструктором по плаванию в том же молодежном лагере, где работала прошлым летом (она считала, что плавание — это лучший вид спорта), а осенью собиралась преподавать в начальной школе. После года стажировки она надеялась получить постоянное место в школе, и к тому времени они с Говардом уже смогут внести первый взнос за собственный дом где-нибудь в пригороде (возможно, что-нибудь в колониальном стиле). Затем через несколько лет, скорей всего через четыре года, она заведет первого ребенка, бросит работу и посвятит себя семье. Разумеется, она будет воспитывать детей по книжке доктора Спока, поскольку у нее с доктором одинаковые взгляды.

Итак, Сьюэллен уехала к Говарду, навстречу своей свадьбе, спокойствию и стабильности, и я лишь могла ей пожелать всего самого-самого лучшего. А Сюзанна отбывала в Нью-Йорк навстречу своей славе и удаче, и ей я тоже желала всего самого-самого лучшего. А то касается меня, то я не променяла бы своего Тодда ни на что на свете — ни на спокойную и размеренную жизнь Сьюэллен, ни на стремление Сюзанны достичь необыкновенных вершин, будь то в Нью-Йорке или даже в Голливуде.

9

Церемонию бракосочетания Говарда и Сьюэллен в саду тети Эмили проводили и пастор, и раввин реформаторского крыла. Многие из гостей более старшего поколения никогда и не слышали о подобных вещах — о церемонии, где бы сочетались обе веры. А затем, словно этого было мало, чтобы удивить гостей, Говард и Сьюэллен произнесли клятву собственного сочинения. Разумеется, гости отнесли все эти странности за счет радикализма шестидесятых, что было довольно забавно, поскольку, если не считать увлечений Сьюэллен, они с Говардом были традиционны во всем, особенно в том, что действительно имело значение.

«Дети-цветы», — посмеивался кто-то из гостей. Это было совсем неплохо. Мне даже нравилось думать о Сьюэллен как о «дитя-цветке». Кто-то сказал «хиппи», и это действительно было смешно. Сьюэллен никогда в жизни не ходила босиком, кроме одного раза, когда сильно натерла ногу; да и Говард тоже. Они оба были очень аккуратными и чистоплотными, а волосы Говард носил лишь чуть длиннее обычного.

Что же касается волос Сьюэллен, я где-то раскопала свадебную фотографию Грейс Келли, и мы причесали мою сестру так же: с большим шиньоном, в который был вплетен жемчуг (никто не мог отрицать, что Грейс была и красива, и консервативна по своей природе), но почему-то Сьюэллен с прической Грейс была больше похожа на Дорис Дей — Дорис с шиньоном, в который был вплетен жемчуг — такая же твердая, спокойная и милая, как она, и в ней также чувствовались все старомодные добродетели.

Я была подружкой невесты, а Тодд шафером, и я вместе с Сьюэллен размышляла над словами брачной клятвы.

— Я знаю, что хочу сказать, — говорила мне Сьюэллен, — и знаю, что хочу услышать от Говарда, но, может быть, ты придумаешь, как это выразить, лучше меня.

— А что, если начать так: ты берешь Говарда за руку и просто говоришь: «Я люблю тебя, Говард»? А затем Говард берет тебя за руку и отвечает: «Я люблю тебя, Сьюэллен».

— Прекрасно, — сказала Сьюэллен. — Мне очень нравится.

Сьюэллен была совершенно спокойна, ничуть не нервничала, как впрочем и всегда, когда делала то, что надо. Во время всей церемонии она не спускала глаз с Говарда, а тот улыбаясь смотрел на нее. Я смахнула несколько слезинок, а Тодд плакал во время всей церемонии. Мой сентиментальный герой.

Затем Сьюэллен с Говардом отправились в свадебное путешествие в лагерь в Йеллоустонский парк (они уже давно мечтали туда съездить), а мы с Тоддом вернулись в Колумбус, чтобы работать все лето. И я думала о том, что осенью из нашей четверки останемся только мы с Клео. Мы были как пять негритят, затем Кэсси вернулась в Калифорнию, и нас осталось четверо. В этом году мы потеряли еще двух негритят, и теперь нас осталось двое.

В то лето я получила письмо от Кэсси, в котором она сообщала, что встречается с одним человеком по имени Дуглас Фенвик. Он адвокат.

«Мама очень довольна, — писала Кэсси. — Дуглас, кроме того, что очень хорош собой, обладает всеми качествами, которые нравятся маме. Он принадлежит к англиканской церкви, из прекрасной семьи и работает в одной из самых известных фирм Лос-Анджелеса. Он член Калифорнийского клуба и прекрасно играет в теннис (теннис — это одно из многих, что нас связывает). И он, и мама верят в одно и то же: в наследственность, положение, филантропию…»

Мне показалось, что Кэсси совершенно не была увлечена этим Дугласом Фенвиком и что она, как обычно, делает то, что нравится ее матери, а не ей самой.

Я вздохнула и продолжала читать.

«Одновременно я продолжаю ходить на занятия и буду заниматься все лето. История искусств и тому подобное, все это не так страшно, но ужасно скучно. Осенью я собираюсь начать заниматься в театральном училище, но постараюсь не говорить об этом маме. Я знаю, что это нехорошо, но так будет намного легче…»

В своем ответе я решила отбросить недомолвки и написать ей все, что думаю.

«Дорогая Кэсси!

Хотя, судя по тому, что ты писала о своем новом приятеле Дугласе, он само совершенство — и внешность, и работа, и перспективы и т. д. и т. п. — я все же надеюсь, что ты не прекратишь искать того, кто будет таким романтичным, таким интересным и будет так волновать тебя, что при одном взгляде на него у тебя замрет сердце!»

Я взглянула на написанное. Довольно банальные слова, если уж говорить честно. Но они шли от сердца. Именно это чувство я и испытывала, когда видела Тодда… Сердце у меня просто замирало. Я не могла пожелать Кэсси большего.

10

Тодд плакал, когда говорил мне, что необходимо сделать аборт.

— Нет! Я не могу! Ты же знаешь, как я отношусь к абортам, Тодд! — Мои чувства были основаны не на религиозных и не на политических принципах. Мне было все равно, что думают или делают другие, просто я знала, что не могу это сделать. Для меня это было все равно, что убить любовь ребенка. — Разве мы не можем оставить этого ребенка? — умоляла я его. — Почему мы не можем пожениться сейчас, а не следующим летом, когда окончим университет? Какая разница?

— Перестань, Баффи! — воскликнул он со страдальческим выражением на лице. — Я тоже хочу ребенка. Я люблю этого малыша, который в тебе, не меньше тебя. И действительно не имеет значения, поженимся ли мы сейчас или следующим летом, но будет иметь значение, заведем ли мы ребенка сейчас… а не тогда, когда будем готовы к этому. Это сломает все наши планы на будущее. Это сломает будущее для всех детей, которые у нас появятся. Мне придется бросить институт и найти работу… постоянную работу. Это будет конец нашего Плана.

— Но тебе вовсе не обязательно бросать университет. В банке у нас много денег. Почему бы нам не использовать часть из них, пожениться и родить этого ребенка, а потом…

— Во-первых, у нас там совсем не много денег. И если мы их потратим, потратим весь наш капитал, значит, мы утратим наш План. Мне придется работать на других вместо того, чтобы начать собственное дело, наше дело. Мы никогда не сможем пробиться. Прежде чем мы сможем опять откладывать деньги, чтобы иметь какой-то капитал, ты, возможно, опять забеременеешь. Мы попадем в этот круг. Поэтому-то так мало людей добиваются большого успеха в этой жизни: они просто попадают в этот круг: больше детей — меньше денег. Поверь мне, Баффи. Я действительно хочу этого ребенка, но время для этого неудачное. Я хочу, чтобы и ты, и дети, которых ты мне родишь, могли иметь все самое лучшее. Поэтому мы должны пожертвовать сегодняшним днем ради будущего. Правильно рассчитать время — это самое главное.

Он был не прав. Я знала это. Как расчет времени — нечто абстрактное и неосязаемое — мог быть самым главным? На этот раз я заметила изъяны в логике своего героя.

Он плакал, и я плакала. Наконец, когда мне казалось, я уже никогда не успокоюсь, он сказал:

— Хорошо, Баффи Энн. Мы с тобой поженимся и родим этого ребенка. Я не могу выносить, когда тебе плохо, не хочу, чтобы ты плакала. Я хочу, чтобы ты только смеялась.

Но я уже примирилась с тем, что ребенка не будет. Слезы мои были не просьбой, а оплакиванием. Ребенок — это было нечто невосстановимое, и я готова была им пожертвовать ради мечты Тодда. Я его так сильно любила, что на меньшее бы не согласилась.

Я позвонила Сьюэллен. Я хотела сделать аборт в Цинциннати, чтобы она была рядом, помогла мне, поддержала меня. Сьюэллен, у которой смешались и консервативные, и либеральные понятия, была сторонницей абортов (она определенно выступала против перенаселения планеты).

Понимая мое отчаяние, она постаралась утешить меня:

— Всему свое время и место, Баффи. Совершенно очевидно, что сейчас не время вашему с Тоддом ребенку появиться на свет. И кому от этого будет хорошо? Определенно не ребенку. Он будет чувствовать, что родился не вовремя, он не будет чувствовать себя в безопасности.

Я не поверила этому. Мне это показалось какой-то чепухой. Но я верила Тодду.

Сьюэллен думала, что мне лучше будет поехать для этого в Нью-Йорк, а не в Цинциннати.

— Насколько мне известно, у них там есть такие клиники, где все делается довольно безболезненно. Ты просто приходишь, тебе не задают никаких вопросов. Для них это самое обычное дело. И все будет кончено, прежде чем ты успеешь поволноваться. Лучше поехать туда. Там тебя никто не знает. И кроме того, ты сможешь остановиться у Сюзанны. Должна же от нее быть хоть какая-то польза?

Как я поняла, Сьюэллен пыталась меня рассмешить.

Я подумала над этим предложением. Нью-Йорк и Сюзанна — возможно, так и надо сделать. Я получила от нее несколько писем с тех пор, как она переехала в Нью-Йорк. Наспех написанные строчки: они с Поли сняли крохотную квартирку в Верхнем Ист-Сайде — квартирка маленькая, однако это считается престижным кварталом; для Нью-Йорка это очень важно; люди оценивают тебя по твоему адресу, а Верхний Ист-Сайд — это то, что надо; у них есть гостиная, спальня, кухня, чуть больше чулана, однако это не так уж важно, поскольку в холодильнике они держат лишь апельсиновый сок, баночку растворимого кофе и баночку оливок; Поли спит на диване в гостиной, а она — в спальне, так что они прекрасно устроились; она уже начала работать манекенщицей; ее имя уже упоминалось в газетах, что было просто замечательно, особенно если учитывать, что она совсем недавно в Нью-Йорке; Эрл Уилсон посвятил ей два абзаца своей колонки, в то время как более известные имена удостоились лишь одного-двух предложений; вообще-то Поли удается сделать так, что в прессе частенько упоминается ее имя — иногда даже пишут о ее присутствии на каких-то мероприятиях, на которых она и не появлялась…

Это все было ужасно забавно. Сюзанна была ужасно забавной. Я решила, что позвоню ей и скажу, что приезжаю.

Вначале я не могла вставить ни одного слова.

— Я — вольный художник, — возбужденно говорила она. — И я работаю, используя одно только имя. Поли говорит, что использование имени — Сюзанна — придает особый шик. У Поли всегда превосходные идеи. Он просто гений в этой области. И он не хочет, чтобы я подписывала контракт, пока мое имя не станет хорошо известным. Поэтому я не так уж много работаю. Однако я беру самые разнообразные уроки — драматического искусства, пения, танцев. Это все пригодится в шоу-бизнесе и в работе моделью тоже, ведь это тоже шоу-бизнес.

— Как дела у Поли? Как его колонка?

— А, он ее бросил. Это занимало слишком много времени. Пожалуй, он вместо этого будет заниматься связями с общественностью. — Она замолкла. — А как ты, Баффи? Как дела у вас с Тоддом?

Я рассказала ей все, что меня тревожило в тот момент.

Она была ужасно недовольна.

— Ой, Баффи, ну как же можно было так попасться? Я знаю тысячи девчонок, которые тоже попадались, а затем делали абортики, но они же круглые дуры. Я думала, ты умнее. А теперь вижу, что, когда дело касается подобных вещей, ты — просто круглая идиотка. Я ничего ей не ответила, но внутри у меня все кипело от злости. Меньше всего я желала выслушивать нотации от Сюзанны. — Только дура не защищает свой храм от осквернения. — Я не знала, что она подразумевала под осквернением — беременность или аборт. Я промолчала. — Но, конечно же, я тебе помогу. Даже если ты и дурочка, ты моя самая любимая и дорогая дурочка. Баффи, ты меня слышишь?

— Да, я слушаю тебя, Сюзанна.

— Когда ты приедешь?

Она все же сказала, что поможет мне, и хотя все остальное, что она наговорила, меня здорово разозлило, самыми главными были ее последние слова, подумала я. — Я еще не знаю. Не знаю, сможет ли Тодд поехать со мной…

— Тодд! А где же он был, когда ты забеременела? Я всегда это говорила. Если девушка о себе не беспокоится, ни один мужик не станет беспокоиться о ней…

Я повесила трубку. Она была стервой и еще дурой в придачу. Больше я не буду слушать ее разглагольствований об осквернении храмов, о мужчинах и женщинах и о том, кто о ком должен заботиться. Совершенно неожиданно для себя я заплакала. А я-то думала, что уже выплакала все свои слезы.

Позже я пожалела, что так оборвала разговор. Она, в сущности, не была такой уж плохой. Она же сказала, что поможет мне. Она хотела, чтобы я приехала в Нью-Йорк. Бедная Сюзанна. Она же не виновата, что видит все в искаженном свете. Возможно, это было оттого, что ее родная мать отказалась от нее ради своего мужа, у которого было больше рук, чем у осьминога.

Но мне уже не хотелось ехать в Нью-Йорк. Я останусь в Колумбусе с Тоддом, и мы поможем друг другу пережить эти тяжелые для нас дни.

В конце концов аборт был сделан на квартире у Тодда, и именно Лео нашел врача, который за сотню долларов согласился сделать операцию. У Лео были связи всюду.

— Не забывай, Тодд, старый чирий (Лео считал, что это очень остроумно — называть людей чириями). Ты у меня в долгу…

В этом был весь Лео. Старый добрый Лео.

Клео предложила побыть со мной, но Тодд не позволил.

— Мы будем друг с другом.

— Все будет хорошо, — сказал Тодд. — Все же он врач.

— Я знаю. Я не беспокоюсь. Ну ни капельки!

— Вот тут Лео оставил какие-то таблетки. Это болеутоляющие, они тебе помогут перенести боль.

— Не хочу таблеток Лео, — сказала я сварливо. — Это будет недолго. Все будет хорошо.

Тодд настоял на том, чтобы остаться в комнате, пока проходит операция. Он держал меня за руку, пытался всунуть мне одну из таблеток, старался рассмешить меня. И я тоже старалась. Ради него.

После того как Боб — молодой доктор — ушел, прихватив две из наших таблеток, мы с Тоддом лежали, прижавшись друг к другу так тесно, как, наверное, никогда раньше. Сюзанна что-то говорила мне об осквернении моего храма, но меня беспокоило только мое сердце. Мне оно представлялось похожим на шоколадное сердечко, какие дарят в Валентинов день, однако с краешка оно было слегка откусано.

Затем Тодд прошептал:

— Мы это компенсируем, Баффи Энн. У нас будет шесть детей.

Я слабо засмеялась:

— Это многовато.

— Ну хорошо, тогда пять.

— Ладно, — согласилась я. — Договорились.

И мы скрепили наш договор солеными поцелуями.

11

Заканчивая университет, Тодд был полон планов. Он хотел, чтобы мы поженились через две недели после окончания — в июне. Первоначальным планом было пожениться после того, как закончу университет я — в следующем году, но в соответствии с новым планом мое дальнейшее образование отменялось.

— Но ведь мне осталось учиться только один год, — протестовала я. — Я потратила три года. Я не хочу, чтобы они пропали. Это же выброшенное время.

Тодд только посмеялся надо мной.

— Мы же все время были вместе, а ты считаешь, что это выброшенное время? Выброшенное время будет, если ты останешься здесь, в Колумбусе, когда будешь мне нужна в Акроне.

Мне хотелось начать нашу совместную жизнь и работу в Цинциннати, где были Сьюэллен и Говард, однако это тоже не входило в его планы. Тодд был из Акрона и хотел, чтобы мы жили там. Он сказал, что хорошо знает Акрон, и это поможет ему начать там дело.

— Но разве от меня не будет больше пользы, если я получу диплом? Что я буду за специалист без диплома? Кто возьмет меня на работу?

— Любой. Все. Ты умнее любого самого дипломированного бухгалтера. Знаешь, никто не будет спрашивать у тебя диплом. Кроме того, Баффи Энн, неужели ты действительно собираешься оставаться в Колумбусе, когда я буду в Акроне?

— Ты бы мог работать в Колумбусе, пока я не окончу университет.

— Нет, не мог бы. Я бы только тратил время, вместо того чтобы начать заниматься серьезным делом. Мне необходимо быть в Акроне, и мы должны быть там вместе.

— Ты прав.

(Ну конечно же! Как же могло быть иначе? Если Тодду был нужен бухгалтер, то зачем заниматься английской литературой? И если Тодду нужна жена в Акроне, то зачем вообще диплом?)

Я быстро продумала план свадебного торжества. Это будет в саду тети Эмили. Сьюэллен будет посаженной матерью. А Клео, Кэсси и Сюзанна — моими подружками.

Однако Сюзанна позвонила и сказала, что, хотя ее сердечко будет просто разбито, она никак не сможет приехать в это время в Огайо.

— Ты даже не представляешь, как я занята!

Поли опять начал работать (им нужны были деньги), но уже не вел собственную колонку. Он работал в «Пост» ночным редактором, так что днем мог заниматься сюзанниной карьерой. И, разумеется, работая в «Пост», мог сделать так, чтобы ее имя появлялось в прессе. Но поскольку он работал по вечерам, то не мог сопровождать ее на различные мероприятия, где ей приходилось бывать, чтобы поддерживать собственный имидж. Но то, что Поли не может ее сопровождать, не так уж страшно. Здесь полно мужчин, которые счастливы проводить ее туда, куда ей нужно. Здесь полно «услужливых мальчиков», которые рады оказать услугу девушке — они играют довольно большую роль в Нью-Йорке. Многие из известных дам Нью-Йорка выходят в свет исключительно с этими мальчиками — с ними не страшно, с ними весело, они всегда в курсе последних событий, а видит Бог, ей меньше всего нужны интимные отношения. Это лишняя головная боль, особенно если собираешься стать звездой, а она уже на пороге этого. Ведь я же видела ее фотографии на обложках некоторых журналов? Некоторые уже называют ее «Моделью десятилетия». И под большим секретом она мне поведала, умоляя никому не рассказывать, что вот-вот подпишет контракт о том, чтобы быть официальным спикером самой большой в мире косметической компании. Президент этой компании просто без ума от нее.

Когда я наконец повесила трубку, голова у меня гудела. Сюзанна говорила без умолку. И я почувствовала себя обиженной. Моя свадьба так мало для нее значила, что она даже не смогла пожертвовать двумя-тремя днями, чтобы на ней присутствовать. Кроме того, она была так занята собственной персоной, что даже забыла поздравить меня или передать привет Тодду. Но затем я поняла, что не она виновата в том, что занята лишь собой. Я сама только и думала о себе и Тодде в эти последние месяцы и даже не знала, что фотография Сюзанны действительно была помещена на обложках известных журналов (у кого есть время читать эти журналы?). Она действительно стала сенсацией сезона, а мы даже не заметили этого, что тоже было нехорошо с нашей стороны. Ну ладно, достаточно о Сюзанне и о нашем эгоизме.

Клео была в восторге оттого, что ее пригласили быть подружкой невесты. Она даже спросила, не может ли принять участие в свадебной церемонии и Лео. Но нам пришлось отказать ей, поскольку шафером Тодда должен быть Говард, а сад тети Эмили был не столь велик, чтобы вместить много гостей. Клео тоже не собиралась продолжать свою учебу в университете, поскольку Лео, как и Тодд, уже получил диплом и нашел себе работу в Нью-Йорке режиссером и сценаристом на местной телестудии. Они тоже собирались пожениться и переехать вместе с ее матерью в большой дом в Тинафлайе (ее мама получила этот дом в качестве компенсации за развод). Они собирались устроить свадьбу в августе, поскольку хотели отметить это событие с большой помпой, и, следовательно, им требовалось больше времени, чтобы все организовать. Казалось, мама Клео просто без ума от Лео! Она считала, что Лео — самый интересный мужчина, которого она когда-либо видела в жизни, и что он, несомненно, добьется успеха.

Но в отличие от меня, Клео собиралась закончить образование в Нью-Йоркском университете, после чего работать в каком-нибудь издательстве. Затем они с Лео купят квартиру в Нью-Йорке и станут блестящей нью-йоркской парой с роскошной квартирой. Они будут посещать все самые престижные места — это значит модные рестораны, премьеры и вернисажи. И детей заведут только после десяти лет брака, чтобы не связывать себя, чтобы иметь возможность путешествовать и чтобы Клео могла работать и профессионально совершенствоваться.

— Ты действительно хочешь этого, Клео? Иметь детей только через десять лет?

— Я хочу того, что хочет Лео, — уверенно заявила она. — Хочу, чтобы у меня был счастливый брак, как раньше был у мамы, только я хочу, чтобы мой брак сохранился. Поэтому должна сделать так, чтобы Лео получил от этого брака все, что хочет.

Я задумалась об этом и не могла ничего сказать в ответ. Разве я не такая же? Разве я хотела не того же — посвятить свою жизнь Тодду? Но это все проистекало из моей огромной всепоглощающей любви. А Клео? Я не могла представить себе, чтобы она любила Лео так же, как я — Тодда. Здесь проявлялась моя самоуверенность. Я была просто убеждена, что никто никогда так не любил, как мы с Тоддом.

Кэсси приехала за день до свадьбы, и хотя прошло уже два года с тех пор, как мы расстались, я сразу же вспомнила, как сильно любила ее. Она была все такой же милой и славной, а, может быть, даже лучше.

— Ты стала еще красивее, — сказала я ей, — и у тебя счастливый вид. Как дела? Все хорошо?

— Все прекрасно, честное слово. Помнишь, я писала тебе, что собираюсь заниматься театральным искусством. Я действительно сделала это. Маме я, конечно, не сказала. Ей бы это очень не понравилось… (Не понравилось бы? Она была бы просто в ярости. Она бы сказала, что в артисты идут молодые люди, которые не желают заниматься настоящим делом, и девушки, которые желают спать с режиссерами-евреями). — Ты знаешь, мне это ужасно нравится. Я пока еще не думала заниматься этим профессионально — вряд ли у меня получится, но эти занятия доставляют мне огромное удовольствие. И, кажется, они помогают мне немного преодолеть себя, свою замкнутость. У меня теперь масса друзей, и все они очень интересные люди.

— Как я поняла, ты познакомилась с каким-то необычным человеком.

— Ну да, вроде этого… — Кэсси засмеялась почти виновато. — Вообще-то я встречаюсь с одним из театральной школы… Не могу сказать, что очень часто, но все же… Мама о нем еще не знает. Поэтому я в основном встречаюсь с Дугом. Я тебе о нем писала. Мама его просто обожает…

— Так, значит, ты сейчас встречаешься сразу с двумя?

— Да. Мне кажется, что Дуглас собирается жениться на мне, когда я закончу университет, но никакой официальной договоренности между нами пока нет. Так что пока я встречаюсь и с ним, и с Гаем.

— Гай — это актер?

— Да. Гай Саварез. Он из Ла-Джоллы. Это городок на западном побережье неподалеку от Лос-Анджелеса. Курортное местечко. Гай считается самым способным на курсе. Все девушки в нашем классе просто без ума от него. Он необыкновенно хорош собой. Великолепные белые зубы и вьющиеся волосы. Может быть, это звучит ужасно, но девушки в классе называют его идеалом красоты.

— По твоим словам, это нечто необыкновенное. Ты влюблена в него, Кэсси? — спросила я мягко.

— Не знаю, Баффи. Сама не знаю. Может быть, дело в его внешности, необыкновенной привлекательности и мужском обаянии. Ах, Бафф, даже не знаю, как объяснить. В нем какая-то дикая, животная привлекательность, даже сексуальность… — она покраснела и осеклась.

— А вы этим занимаетесь? Вы любовники? — Я знала, что Кэсси спокойно отнесется к этому вопросу.

Казалось, что Кэсси было даже немного стыдно, когда она ответила:

— Нет.

— Почему?

Она пожала плечами.

— Он просто и не пытался. Никто никогда не пытался спать со мной. И Дуглас тоже. А я с ним встречаюсь уже почти два года. Единственное, что он позволяет себе — это поцелуи. — Она немного смутилась и невесело засмеялась: — Дуглас большой специалист по поцелуям. Мне кажется, он изучал технику поцелуя по учебнику. И, кроме того, мне кажется, что для него техника гораздо важнее, чем я. Наверное, я лишена женского обаяния.

— Какая чепуха! Просто ты — настоящая леди, и все тебя слишком уважают, — сказала я, хотя и не считала, что уважение и добрачные интимные отношения обязательно исключают одно другое.

— Вы с Тоддом стали любовниками почти сразу, как встретились, но он же уважает тебя, — как бы прочитав мои мысли, возразила Кэсси. — Он тебя просто обожает!

(Да, конечно! Но ведь это же Тодд!)

Мне было жаль, что для Кэсси не нашлось своего Тодда.

— Возможно, Кэсси, твой Гай тоже окажется таким же, как Тодд, — проговорила я, хотя и знала, что это невозможно. Тодд — только один на всем свете.

Кэсси грустно улыбнулась.

— Ну и что я тогда буду с ним делать? Что я скажу матери? «Он актер и ничего собой не представляет в социальном плане, он так красив, что это просто неприлично, и к тому же он итальянец, но он настоящий Тодд Кинг и будет любить меня вечно. Можно, я выйду за него, мама?»

— Если он окажется Тоддом Кингом, Кэсси, хватай его и не спрашивай разрешения своей матери, — посоветовала я ей.

Мы обнялись, по нашим щекам катились слезы.

Был выпускной вечер в классе, где учился Гай Саварез, и его самые близкие друзья — Грег, Бул и Пако — изъявили желание пойти, однако сам он не очень этого хотел.

— Знаю, будет дерьмово, ну и черт с ним — это ведь и наше окончание школы тоже, — уговаривал его Бул. — Послушай, старик, чего там, поддадим немного, затем попляшем, с девочками побалуемся. В чем дело — поразвлекаемся немного и все?

У них не было своих девушек, чтобы идти на вечер, у них вообще тогда не было постоянных девушек. В этом просто не было надобности. У них всегда было полно, даже с избытком, девчонок, с которыми можно было не выпендриваться. Они не зря называли себя «мощными самцами». Все четверо были мускулистыми, из вполне обеспеченных семей, и их прозвище было хорошо известно, особенно в городке. А Гай, загорелый и мускулистый, был в этой компании центральной фигурой со своим «субботним ночным негабаритным», как он сам называл свой член, которым так гордился, особенно его способностью находиться в боевом положении неопределенно длительное время. Пако, который просто боготворил Гая, называл его «Эль Гуапо» — красавчик.

Они отличались от других учеников своего класса. За исключением Грега, они не принадлежали к известным семьям Ла-Джоллы. И вместо того чтобы курить травку (в основном дешевую марихуану), они пили. А для развлечения, вместо того чтобы плавать на яхтах и заниматься серфингом, устраивали драки или вламывались в богатые дома Ла-Джоллы, где не столько грабили, сколько все портили и разбивали. Дважды они поджигали дома, один раз для развлечения, другой — за деньги. Их арестовывали всего один раз, когда поймали с поличным — они били окна в одной из вилл на побережье — однако дело сочли «дурацкой шуткой», а не злостным хулиганством, благодаря У. П. Харрингтону, отцу Грега, который использовал для этого свои связи. В то время как их одноклассники и одноклассницы вполне удовлетворялись интимными отношениями друг с другом, Грег, Бул и Пако предпочитали женщин старше себя с большой грудью, а Гай имел слабость к девочкам из более младших классов, обычно выбирая маленьких, недостаточно развитых девственниц. Возможно, это ему нравилось потому, что этим девчоночкам было нелегко его впустить в себя. А вообще-то он об этом особенно и не думал.

— Ладно, пойдем на этот вонючий вечер, — наконец согласился Гай. — Только давайте сначала малость поддадим. На трезвую голову этого не выдержишь.

Грег, у которого было фальшивое удостоверение личности и который выглядел старше остальных, взял четыре поллитровых бутылки пива, чтобы у каждого было по бутылке, и еще шесть баночных упаковок. Пока они примерно с час бесцельно мотались по городу, поливая бранью других водителей, мальчишки выпили по бутылке на каждого и четырнадцать банок пива.

— Ну что, теперь мотнем на вечер? — спросил Пако. Ему не терпелось устроить всеобщую свалку — то, чем он владел в совершенстве и чем славился среди сверстников.

— Заткнись, — бросил Гай. Он углядел девочку, шедшую по дороге с пляжа, и толкнул в бок сидевшего за рулем Була: — Притормози!

Бул выглянул в окно.

— Ты чего? Это же детский сад!

— Я сказал — заткнись! Говорю же тебе, притормози! — рявкнул Гай.

Бул послушался.

— Эй! — окликнул Гай девочку. — Ты что делаешь?

— Иду домой.

— Нечего ходить одной по вечерам. Разве ты не знаешь, что в темноте ходить одной опасно? — засмеялся он. — Залезай! Мы тебя подвезем.

Девочке было явно не по себе, ее голос дрогнул:

— Нет, не надо. Мне здесь недалеко.

— Я же сказал, залезай! — В голосе появилась угроза.

Девочка пошла еще быстрее.

Но он выскочил из машины и схватил ее за руку.

— Пустите меня! Мне нужно домой!

— Я же сказал, что мы отвезем тебя домой.

— Нет. Мама не разрешает мне садиться в машину с незнакомыми.

— Мы не незнакомые. Мы — хорошие ребята.

Она вырвалась и побежала. Он догнал ее и бросил на землю. Она начала громко плакать.

Подошел Грег:

— Ты что, сдурел? Ей, небось, и десяти нет.

— Заткнись! — отмахнулся Гай, расстегивая брюки. Когда девочка раскрыла рот, чтобы закричать, он набросился на нее и несколько раз ударил по лицу. Все же она пыталась бороться, царапала его лицо и отбивалась тоненькими ручками. Он засмеялся и ткнул ее лицом в грязь. — Сними с нее шорты! — приказал он Грегу, стоявшему позади него и наблюдавшему всю эту сцену.

Грег послушался. Стаскивая с девочки шорты и трусики, он почувствовал возбуждение. Тем временем Бул завел машину в кусты у дороги, где ее в темноте совсем не было видно, и они с Пако вышли из автомобиля.

— Затащи ее в кусты! — предложил Пако, его брюки уже были расстегнуты, а член готов к работе. И сними с нее рубашку!

Гай и Грег схватили ее за ноги и поволокли в кусты. Однако она продолжала кричать и вырываться.

— Заткни ты ее! — заорал Бул. — Оглуши ее!

— Нет, я люблю смотреть им в глаза, когда вставляю, возразил Гай, с трудом входя в девочку. Он почувствовал, что это будет не так легко. Она была совсем маленькая, и он прищурился, собираясь с силами.

Она продолжала кричать.

— Сейчас я ее заткну, — заявил Пако и сел ей прямо на лицо, заставив открыть рот, чтобы он мог воткнуть туда свой член. Затем она замолчала.

Когда Гай кончил, с него капала кровь, бедра девочки тоже были все в крови. Было слишком темно, чтобы увидеть, однако он это чувствовал, и запах крови раздразнил двух других парней, которые, как гиены, ждали своей очереди.

Когда Пако встал, криков больше не было, и Бул с Грегом заняли две освободившиеся позиции. Когда они кончили, Гай уже подумывал о том, чтобы повернуть эту растерзанную тряпичную куклу на живот и попробовать сзади, однако другие отговорили его, и желание бежать с места преступления охватило и его.

— Поставь машину за два квартала до школы, чтобы никто не видел, когда мы приехали на школьную стоянку, — предупредил Грег Була.

Они причесались, привели в порядок одежду и тихонько вошли в зал. Затем, после того как немного там потолкались, Гай сказал Пако:

— Давай, начинай свой коронный, чтобы все знали, что Мощные самцы были здесь!

Когда рано утром следующего дня было найдено безжизненное тело Эдриенн Фишер, все четверо парней спокойно спали в своих кроватях, уйдя с вечера после драки, которую там затеяли и которую пришлось улаживать местной полиции. Когда Эдриенн Фишер пришла в себя, она почти ничего не могла сказать следователям, пытавшимся хоть что-то у нее узнать — на дороге, ведущей с пляжа, было совсем темно, и она только могла сказать, что было четверо парней, все очень высокие, один — вообще очень здоровый. Следствие зашло в тупик, и полиция решила, что это был кто-то из приезжих. В конце концов, Ла-Джолла — город, куда приезжает масса народу. Эдриенн Фишер без конца плакала, и ее родители решили пригласить психиатра и больше не подвергать ее допросам, стараясь сделать так, чтобы ее имя не попало в газеты.

Прошло несколько дней, и ребята успокоились. Было ясно, что никто их допрашивать не собирается. Однако Гай решил, что все же будет лучше уехать из города. Вдруг они где-нибудь столкнутся с этой девчонкой, и она узнает его — не в лицо, так по голосу. Кроме того, школу он закончил, отец пристал к нему, чтобы он начал работать, а какое будущее ждало его в Ла-Джолле? Он не хотел учиться в институте, не хотел и просиживать на работе с девяти до пяти. Он всегда думал о карьере киноартиста, учитывая его внешность и вообще… Легкий хлеб. И кроме того, из разговоров о голливудской жизни он понял, что его легендарный петушок там будет стоить не меньше, чем счет в банке. И где еще, кроме Голливуда, можно найти такое количество самых разных баб. Да, это место как раз для него. Голливуд, город, где много денег, предназначенных для тех, у кого негабаритные таланты.

Голливуд, однако, не показался Гаю Саварезу столь приветливым и радушным, как он себе это представлял. Он понял, что здесь необходимо иметь своего агента. А агенты говорили ему, что необходимо иметь хоть какой-то опыт. Помощники режиссеров тоже говорили, что действуют только через агентов. Одна известная актриса, с которой он как-то переспал, посоветовала ему пойти в театральную школу. Сама она окончила Йельское театральное училище. Жеребцов без образования и таланта здесь было как песка на пляжах Лос-Анджелеса — весь город забит ими. Вскоре у него кончились деньги. И ему не оставалось ничего другого, как использовать женщин. Это было совсем не трудно. Здесь были тысячи мест, где можно подцепить бабу, и многие из них были готовы заплатить за его работу. Однако он не считал свой хлеб легким. Их стареющие, дряблые тела вызывали у него отвращение, а воркование — тошноту.

Однажды, жалуясь на свою судьбу такому же альфонсу, он услышал неожиданный совет:

— Ты идешь не той дорогой, лапонька. Мальчики платят намного больше, а после того как все закончено, они рады от тебя избавиться как можно скорее, и никаких воркований.

Гай возмутился:

— Еще никто не трахал меня в задницу!

Его собеседник лишь поднял брови:

— Найди себе того, кого будешь трахать ты. Если твой прибор действительно такой здоровый, как ты говоришь, то к тебе очередь встанет на два километра. Иногда им только и нужно, чтобы из них все кишки вытряхнули. И, ей-Богу, это не так уж трудно. Так что слушайте умных советов. Вот здесь-то действительно можно подзаработать.

Один из его клиентов, называющий себя Патрик Генри, пассивный гомик, был просто сражен сексуальными талантами Гая после долгой ночи физических упражнений. Совершенно удовлетворенный и обессиленный, он утром сказал, что работает продюсером, и сделал Гаю деловое предложение.

— Джонни Палкин, — обратился он к Гаю, который в тот вечер придумал себе эту кличку, — я сделаю из тебя кинозвезду!

За год он уже снялся в шести порнофильмах. Даже его пресыщенные партнеры обожали работать с ним. Ни у кого, кто работал в этом жанре, не было органа такой величины и такой мощи, как у Джонни Палкина. Однако Гай не чувствовал себя счастливым. Он хотел стать настоящим киноартистом или, по крайней мере, звездой телеэкрана. Он был ничуть не хуже Брандо или Ньюмена и немного их моложе. Однажды он сказал об этом Патрику Генри, когда они торговались из-за оплаты. Он считал, что Генри испугается его возможного ухода и повысит ставку.

Однако Генри лишь рассмеялся.

— Ну и дурак же ты! Послушай, говнюк, уж коли ты начал сниматься в порно, никто не станет снимать тебя в настоящих фильмах. И на телевидение тебя не возьмут. Это все, что ты можешь иметь! Больше тебе ничего не светит! Так что постарайся получить от этого удовольствие. — Затем он добавил, и в голосе его прозвучало сочувствие, смешанное с презрением: — И кем ты, думаешь, смог бы стать? Вторым Редфордом? Рейнольдсом? О Господи, но ведь у них есть класс. Есть респектабельность!..

У Гая потемнело в глазах от ярости, ему хотелось разбить Генри физиономию, разгромить всю комнату. Однако через минуту он успокоился, и ярость сменилась тоской. Но он не будет слушать Генри! Ему еще нет и двадцати. Ведь еще не поздно! Не может быть, чтобы уже было поздно! Джонни Палкин исчезнет сегодня же, и возродится Гаэтано Саварез! Он перекрасит волосы в черный цвет. В конце концов, итальянцы обычно черноволосые. Он отрастит усы. И на сей раз будет делать все так, как положено.

Джонни Палкин обеспечил его суммой, которая позволит продержаться некоторое время. Он решил поступить в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса и получить то образование, которого ему так не хватало. Училище. Он немного поработает и в театре, приобретет некоторый лоск. А затем найдет себе девушку, у которой респектабельности хватило бы на двоих. Да, конечно, даже с перекрашенными волосами, усами и прежним именем его могут узнать. Станут говорить, что он был порнозвездой. Вполне возможно, что Патрик Генри, разозленный тем, что потерял такой звездный член, сам начнет распространять эти сплетни. Но после того как он добьется своего, эти сплетни уже не будут иметь никакого значения. Времена изменились, нравы стали свободнее, и никому до всего этого нет дела. Говорят, что сама Джоан Кроуфорд тоже снималась в подобных фильмах до того, как стала кинозвездой. И все знали, как Мерилин Монро ползала на коленях перед местными тузами. Ну и что? После того как он станет известным киноартистом, он будет все отрицать. Если добьешься успеха в Голливуде, тебя уже никто не посмеет тронуть. У тебя будет все — деньги, уважение, и все эти киски будут гоняться за тобой, сгорая от желания лечь под кинозвезду.

— Думаю, мне нужно подождать и посмотреть, что будет дальше, — сказала Кэсси. — Гай со мной еще серьезно не говорил. Я представления не имею, как он ко мне относится. Честно говоря, Баффи, мне он очень нравится, но нельзя сказать, что мы близки или очень дружны.

12

Сьюэллен в розовато-сиреневом стояла рядом со мной, держа в руках своего новорожденного малыша. Ее план сначала поработать лет пять, а потом завести ребенка, провалился.

— Ничего, ребенок тоже гарантия, — сказал ей Говард, и она на сей раз согласилась.

Кэсси и Клео были в розовом, а Лео, не участвовавший в церемонии, был в сером костюме из мягкой шерсти в белую полоску, который полностью соответствовал его новому стилю жизни в Нью-Йорке. Он решительно и навсегда отбросил свой студенческий радикализм.

— Я люблю тебя, я беру тебя в мужья, я освещу всю твою жизнь светом своей любви, обещаю тебе, Тодд.

— Я люблю тебя, я беру тебя в жены, я буду лелеять тебя до конца дней своих, обещаю тебе, Баффи Энн.

Говард просиял и протянул обручальное золотое кольцо своему новому родственнику.

Пастор объявил нас мужем и женой, и жених страстно поцеловал свою невесту. Говард и малыш Сьюэллен заворковали. Я засмеялась от счастья, а Тодд прослезился от избытка чувств.

И тут пришла поздравительная телеграмма от Сюзанны и Поли. Я радостно повернулась к своим друзьям:

— Ага! Все-таки она не забыла!

Тодд сказал, что мы можем позволить себе небольшое свадебное путешествие. Если принять во внимание все обстоятельства, это обойдется не слишком дорого. Однако он держал свои планы в тайне. И я даже не пыталась вытянуть их из него. Куда мы поедем? Мне было все равно — на время медового месяца, или же на всю жизнь это не имело никакого значения, если мы будем вместе.

Мы прилетели в Нью-Йорк и остановились в «Плазе». Это был мой первый приезд в Нью-Йорк, но я была совершенно убеждена, что «Плаза» — лучший отель. Мы пили шампанское и занимались любовью, смотрели в окно на Центральный парк и огни города, как персонажи фильмов, и опять занимались любовью. Мы делали это утром, потом завтракали в кровати и опять занимались любовью, и я думала: «Никто не любит так, как мы в эту минуту».

Затем Тодд сказал, как будто чувствовал, о чем я думаю:

— Заниматься любовью — это еще не значит любить.

— Что же тогда любить? — спросила я, просто чтобы он еще раз повторил эти слова.

— Это то, что мы будем говорить друг другу, и то, что мы будем делать друг для друга в течение всей нашей жизни.

— Это прекрасно. Но все равно делать это — любить друг друга, как мы сейчас — это самое большое счастье… Это самый лучший медовый месяц в моей жизни.

— Фу, — недовольно произнес он. — Ты считаешь, что все это прекрасно? В таком случае с сожалением вынужден тебе сообщить, чтобы ты поскорее одевалась. Нам нужно успеть на самолет.

Я стала одеваться, глотая слезы разочарования. И он еще говорит о напрасных тратах! Мы прилетели в Нью-Йорк лишь для того, чтобы провести одну ночь в «Плазе»! Мы даже не видели Статуи Свободы, уж коли на то пошло.

Мы уже приготовились к посадке, когда я поняла, что мы летим вовсе не в Акрон! Мы летим в Париж! Париж! Мы с Тоддом летим в Париж — это было моей первой радостной мыслью. Вторая была скорее тревожная — деньги! Как же мы можем потратить такую большую часть нашего драгоценного Банковского счета на столь замечательное, столь экстравагантное развлечение?

— А деньги! — с ужасом обратилась я к Тодду. Но он лишь улыбнулся.

— Мы так много работали последние три года. И впереди нас могут ждать нелегкие времена. Так что должно же быть какое-то светлое пятно, что-то для души.

Этот человек был поэтом. И, кроме того, у него был ответ на все вопросы. Разве можно сомневаться в таком?

— А теперь пошли к фонтану, — предложил Тодд после того, как мы, уплетая завтрак, состоящий из круассанов и кофе со сливками, долго смотрели, как из-за Нотр Дама поднимается солнце.

— К какому фонтану?

— И ты еще спрашиваешь? Ты, которая собиралась специализироваться на литературе? О Боже! Это просто счастье, что ты передумала и стала заниматься бухгалтерским делом.

Я не знала, из-за чего он разыгрывает эту комедию, однако понимала, что скоро узнаю. Он привел меня на Плас Сан-Мишель, к фонтану с каменными дельфинами, и вдруг оказался в воде, серебряные струи оставляли на его лице блестящие бусинки. Он протянул ко мне руки:

— Баффи Энн, приди ко мне, любовь моя…

Я прыгнула к нему. Я не могла не сделать это. Его мокрые поцелуи казались слаще вина.

— Я люблю тебя, Скотти Кинг. Ты — самый чокнутый парень в Огайо, но я люблю тебя больше жизни.

Наверное, это и была сама любовь.

Мы потягивали кальвадос на террасе на Елисейских полях в тени Триумфальной арки.

— Но почему мы пьем кальвадос? — спросила я Тодда. — Почему это мы не пьем шампанское?

— Ай-ай-ай, но где романтика твоей души? Ты помнишь, как пришла в кинотеатр на Хай-стрит во второй раз? Ты съела один пакетик воздушной кукурузы, один «Милки Уэй», одну шоколадку и две «Мэри Джейн». Показывали «Триумфальную арку» с Ингрид Бергман и Чарльзом Бойером, и я умоляю тебя вспомнить, что они пили на Елисейских полях?

Ну конечно! Кальвадос!

— Конечно же, — сказала я. И это тоже была любовь.