Сын леса

2

Алик разгрузил машину недалеко от устья горного ручья, впадавшего в бурную реку Байсаурку. Здесь, через нее, был бревенчатый скотопрогонный мост, а в пади, из которой вытекал ручей, был лес. Как всегда после города, Алик рад был оказаться хоть на другой планете, лишь бы рядом не было людей и был лес.

Чикиндист разумный и деловой — а в конторе были и такие — разбил бы лагерь прямо возле дороги и жилье построил здесь же, чтобы был подъезд к самому крыльцу. Но Алик перетаскал на себе добрую четверть тонны груза к первым елкам. Там поставил палатку, развесил на нижних сучьях деревьев мешки с продуктами.

Разбив лагерь, он развернул лист ученической тетради. На нем была схема, срисованная с карты в кабинете директора. Среднее течение горной реки походило на кривизну ятагана. Покрытый лесными массивами крутой правый берег был расколот двумя длинными ущельями. Левый же берег был скалист и лыс: несколько коротких и крутых падей на схеме казались зазубринами клинка.

Прежде чем строить избушку, надо было осмотреться.

Ночью дул ветер с ледников, трепал палатку. Попискивали мыши возле продуктов, ухала в скалах сова. Алик курил, выглядывая из-за полога, осторожно стряхивал пепел в спичечный коробок. Немного жаль было пропитых денег, чуть-чуть неприятно вспоминался загул. Но он был в горах. И от сознания, что в город потянет не скоро, на душе было легко и спокойно.

Сквозь шум ветра и клокотание ручья он вдруг уловил странный звук, похожий на приглушенный человеческий голос. Осторожно вылез из спальника, откинул полог палатки, вглядываясь в ветреную темень, прислушался. Мерцали размазанные облаками звезды, луны не было. Звук повторился. Хрустнула ветка, светлячком мигнул вдали луч фонарика, потом еще раз, уже ниже. Кто-то переходил ручей. Алик сплюнул от досады: вот тебе и тихое место — даже по ночам какие-то проходимцы шляются.

Он проснулся в сумерках от далекого хлопка выстрела, и тут же громыхнуло совсем рядом у скал эхо. Кашляя и зевая, вылез из палатки. Весенняя свежесть пахнула в лицо, зябко потекла под одеждой. Прозвучал еще один выстрел, затем охнуло эхо в той стороне, где ночью ухала сова. Алик вытащил из-под одежды двенадцатикратный бинокль, чуть поднялся по тропе, волоча за собой меховой жилет, сел на него, упершись локтями в колени, стал осматривать склон. Двое охотников копошились у кромки снега, возле одинокой ели. Кого-то они там подстрелили. Алик спустился к лагерю, выплеснул из котелка остатки вчерашнего чая, зачерпнул воды из ручья и стал разводить костер. Позавтракав, закурил, откашлялся и вернулся к меховому жилету, на котором лежал бинокль.

Двое вверху тоже развели костер. Алик представил себе булькающий котелок с мясом, и его рот наполнился слюной: давно не ел свеженины. В общем-то, он мог спланировать сегодняшний разведывательный маршрут и через этот костерок.

Если возле него сидят браконьеры — на несколько килограммов дичины можно рассчитывать. Ну а если это охотинспекторы или егеря — так при нем ничего незаконного нет и документы в порядке.

Алик сунул в рюкзак жилет, котелок, пачку чая, полбулки хлеба, повесил бинокль на шею и перепрыгнул ручей. На склоне он быстро нашел ночные следы: один в литых сапогах, другой в рифленках — странная компания. Его заметили метрах в трехстах от костра. Снизу уже без бинокля было видно, что двое сидят возле убитого марала. Алик поднял руку, заверяя в добрых намерениях. Но тот, что был в литых сапогах — высокий и худой — стал перезаряжать ружье стволами в его сторону. Второй поднялся и тоже подхватил дробовик. Совсем невоспитанные ребята — не лесные люди.

Повода уходить в сторону пока не было. И все же поведение незнакомцев настораживало… Какого черта они лежат возле туши третий час, так и не сняв шкуру?

До костра оставалось метров двести. Худой встал, с ружьем наперевес подошел к дереву, крикнул сипло:

— Кто такой? Чего надо?

Алик остановился, тяжело дыша, закричал срывающимся голосом:

— Я здешний травник, хочу перевалить в соседнюю падь.

Худой обернулся ко второму, о чем-то переговорил с ним. Алик выругался, закурил и зашагал вдоль по склону, не набирая высоту и не спускаюсь вниз. А когда вышел на седловину, разделявшую два распадка, увидел тех двоих, поднимавшихся к перевалу. У елки, там, где они сидели, еще дымился костер и беспомощно стыла брошенная туша. Алик постоял, раздумывая, и направился к ней.

Марал-рогач лежал на боку. С окровавленной головы были срублены панты, живот вспорот, взята только печень. Чикиндист подкинул хворост на тлеющие угли и вытащил нож — не пропадать же добру.

Он провозился часа три: ободрав и расчленив марала, уложил мясо в шкуру, спрятал все в камнях возле снежника. Пока работал, сварился полный котелок сочной мякоти с ребер, а на углях испеклась грудинка. В полдень Алик наелся душноватой весенней маралятины, разлегся на солнце, лениво прикидывая, что нужно сделать, чтобы не пропало мясо.

Чуть кровоточил палец, порезанный при шкурении. Алик отхватил ножом манжету новой рубашки — зачем летом длинные рукава? — присыпал рану золой и туго перевязал.

Пора было что-то делать, но не хотелось. Лежать бы вот так, рядом с мясом, дремать, снова есть и опять впадать в дрему, как хищнику в благополучные дни после удачной охоты. Алик с усмешкой подумал: «Угораздило же родиться человеком!» Нехотя поднялся, собрал рюкзак. Прихватить с собой ляжку или лопатку марала не решился: места были незнакомые, охота запрещена.

Наверное, в сознании каждого зверя есть представление об идеальном логове и об идеальном месте для него. Есть нечто необъяснимое в том, что заставляет медведя устраивать берлогу там, где никогда не выберет логово волк или рысь. За последние десять лет жизни в горах Алик строился трижды и каждый раз искал одно и то же: сухую поляну возле ручья, где лес и скалы. Распадок, куда он перевалил, вполне подходил для жизни и заработков, но Алик даже не стал спускаться вниз: прикинул сколько там можно нарезать эфедры, и пошел по склону к реке, чтобы ее берегом опять выйти к лагерю. Здесь лес был слишком далеко от устья ручья, а жить на солнцепеке среди колючих кустарников и осыпей ему не хотелось.

У реки Алик остановился возле каменного прижима. Козья тропа уходила вверх.

Но он не стал карабкаться по ней, а попробовал обойти прижим по воде. Выглянув из-за скалы, отпрянул назад: возле скотопрогонного моста стоял «уазик». Два казаха в гражданском курили возле машины, у одного на плече висел автомат Калашникова.

Не первый раз за день Алик выругался про себя: то ли места непутевые, то ли просто не везет… Скинул рюкзак, вареное мясо бросил в воду, штормовку с пятнами крови утопил в заводи и придавил тяжелым камнем. Он еще раз внимательно осмотрел штаны, рюкзак, сапоги и полез вверх по тропе. Его заметили. Автоматчик поднял ствол и крикнул по-русски:

— Стой!

Шофер вытащил из-за водительского сиденья еще один автомат. Из салона вылез пожилой азиат в милицейской форме. Алик по-волчьи всем торсом обернулся, сжал зубы и, сутулясь больше обычного, заковылял прямо на стволы, исподлобья поглядывая на вооруженных людей.

— Руки! — кратко скомандовал стриженый круглоголовый парень в сером костюме.

Алик показал мозолистые ладони и опустил их. Пожилой шагнул на мост, козырнул и на чистом русском языке представился:

— Майор Сегизбаев, начальник РОВДа.

— Травник Истинбетов! — в тон ему ответил чикиндист.

Головастик опустил автомат, зашел сбоку, ловко освободил задержанного от рюкзака, ощупал одежду, даже голяшки резиновых сапог, повертел в руках бритвенной заточки складной нож — не придерешься, такой в любом магазине купить можно. Майор внимательно изучал документы. Даже оттиск печати на договоре вычитал.

— Какой дурак тебе паспорт выписал?

— Знал бы того ишака, сам бы в глаз плюнул, — ответил чикиндист с самым серьезным видом.

Майор вперился взглядом в глаза задержанного. Тот выжидательно выдержал этот взгляд.

— Смотри! — начальник насмешливо протянул паспорт круглоголовому. — Истинбетов Алик Кошибаевич — русский! — Ткнул пальцем в раскрытый документ.

— Говорят какой-то пьяный чабан Кошибай меня в лесу нашел и в приют сдал…

Будто его об этом просили! — настороженно пошутил Алик, проглотив оскорбление.

— Ладно! Где оружие? — спросил майор, как бы между прочим, снова опуская глаза к документам.

— Не имею! — так же коротко ответил Алик.

— Врешь! Мы возле твоей палатки патроны нашли. — Промахнулся майор: патронов у Алика не было.

— Что молчишь? — резко вскинул он глаза.

— Я патронов в палатке не оставлял.

— А где оставил?

— Ищите…

— Почему кровь на рукаве? — схватил его за руку Круглоголовый.

— Палец ободрал на осыпи, — злорадно сунул майору под нос руку Алик.

— Врешь, да возиться с тобой некогда, — майор нехотя вернул документы.

Алик сунул их в карман, старательно заколол его булавкой, стал собирать в рюкзак разбросанные по мосту вещи и продукты. Обыскали его умело и на совесть.

— Проходил здесь кто-нибудь? — дружелюбней спросил майор. — Может что заметил? Кассира на ферме парень вроде тебя застрелил и ушел в горы.

Стволы автоматов с кривыми обоймами смотрели в землю, по-свойски болтаясь на плечах водителя и круглоголового. Последний даже подмигнул:

— Дело серьезное! Может быть, вчера что заметил? Должен же ты нам помочь?!

«Помоги вам, — подумал Алик, — потом затаскаете». И все же клюнул на байскую ласку, поганенько скривил рот в ответной улыбке, был бы хвост — непременно вильнул бы им, и ляпнул:

— По этой дороге двое прошли вверх: мужчина и женщина.

— Во что одеты? — впился в него глазами майор.

— Он в клееных сапогах сорок второго, она в кроссовках.

— Как одеты, спрашиваю? — нетерпеливо перебил майор.

— Я только следы видел!

— Откуда знаешь, что женщина? Может подросток?

— Так аккуратно ступают только городские женщины…

— Так, так! — процедил Круглоголовый, и черные раскосые глаза его снова подернулись ненавистью: — Ничего не видел, ничего не знаю… Мы на дороге никаких следов не заметили, а он по походке горожан от аульных отличает…

«Дур-рак!» — выругался про себя Алик, багровея и опуская глаза. Закурил, отвернувшись от сверливших его взглядами.

— Можно идти? — спросил, поскольку его больше ни о чем не спрашивали.

— Иди, пока! — нехотя разрешил майор.

Алик, сутулясь, закосолапил по бревнам моста. Зубами скрипел: как юнца поймали на слове. Хоть говорили как со скотом…

Уазик, резко развернувшись, пополз вверх по заросшей травой дороге, но она заканчивалась в полусотне метров от моста, переходя в широкую конную тропу.

Машина снова развернулась и запылила вниз по ущелью, в обратную сторону.

Алик сел, подождал, когда она скроется за поворотом, скинул рюкзак и поплелся берегом за утопленной штормовкой. Жаль было выброшенного мяса.

Мышей в лагере прибывало. Всю ночь они лазили по натянутому тенту палатки, шелестели полиэтиленовыми мешками, мешали спать. Из-за них толком не выспался. Утром сложил палатку и стал набивать рюкзак. Путь предстоял по левому берегу реки. Хотелось обследовать все пади, выйти к границе участка, затем переправиться через реку, обследовать два притока правого берега. Эфедры там не могло быть, но свои места надо знать.

Алик залил костер. Солнечные лучи уже скользили по лесистому северному склону хребта. Сверкали белые выбросы лавин, подмытые течением реки. Свежий ветер нес запахи снега и талой земли. Отшагав по тропе километров пять, он остановился возле ручья. Падь, из которой ручей вытекал, поросла густым кустарником, но немного выше было то, что надо: скалы и лес. Алик стал продираться к ним сквозь колючки, выбрался на склон и еще издали узнал место своего будущего жилья, как, наверно, зверь узнает будущее логово. Поросший можжевельником склон обрывался к ручью отвесной гранитной скалой, под ней была площадка. Чистый ручей огибал ее и водопадом скатывался в небольшой природный бассейн. Алик опустился перед ним на колени, напился и сел, посматривая по сторонам. До реки минут пятнадцать ходьбы, до моста — полчаса.

Эфедры поблизости нет, сухостоя мало — трудновато будет строиться, забрасывать продукты и ходить на работу. Но избушка будет скрыта от чужих глаз и без нужды никто не придет в гости. Ощущение защищенности и покоя, перевешивало здравый хозяйский смысл.

Алик посмотрел на склон противоположного берега реки, крутой, покрытый лесом, на вершине его вздымались красноватые, отвесные скалы с каменным куполом странного вида — будто это башня или старинная крепость. Из-под купола тонкой змейкой тянулся узкий кулуар, распаханный многолетним сходом лавин. Его выброс из снега, камней и выкорчеванных деревьев лежал почти на берегу реки. Вот бы где устроиться — уж там-то никто не потревожит. Правда, путь из дома до рабочего места занимал бы весь день и вода там вряд ли есть поблизости. Если только построить лифт и водопровод… И завертелись в голове глупые несбыточные мысли об устройстве неприступной крепости, о теплом доме, полном детей, о любимой женщине. Алик спохватился, когда представил семерых крепких парней, сидящих за столом в том неприступном доме. Усмехнулся.

Сплюнул. Только что из города, а уже понесло…

В чистом майском небе застрекотал вертолет, сделал круг над той самой скальной башней, завис над ней, резко снизился и пропал. Впрочем, через пару минут он взмыл с того же самого места. Похоже, что высаживал кого-то. Выходит, что и там покоя нет. Алик встал, поправил на плечах лямки рюкзака, на ходу просматривая в бинокль противоположный берег реки. Верхняя граница его участка проходила где-то здесь: выше резать эфедру нет смысла — все равно не вывезешь. Но он поднялся еще километров на семь, вынул из кармана измятую схему. Та падь, где он нашел подходящее место для жилья, называлась Жим-Жирт — мертвая тишина в переводе с казахского. Алик хмыкнул, название ему нравилось. Теперь он стоял у устья другого распадка — Аурулы, но прохода туда не видел — может быть, врала карта?!

Алик переправился через реку, слегка зачерпнув воду сапогом. Возле устья притока Байсаурки был молодой ельник, среди деревьев клокотала прозрачная горная речка. Чикиндист стал подниматься по ней, вкрадчиво заглядывая в омуты и ямы. Под водопадами среди камней лениво изгибались крупные рыбины.

Алик сбросил сапоги, вырезал удилище, настроил удочку, поймал мельтешившую муху, насадил на крючок, подвел к самому носу одной из непуганых рыбин, она, изогнувшись упругим телом, брезгливо оттолкнула наживку.

— Ишь, какая разборчивая, — пробормотал он, снял с крючка мокрую, хрустнувшую в пальцах муху, вытер руку о штаны. Покрутил головой, осматривая траву и кустарник, накрыл ладонью зеленого кузнечика. И опять рыба отвергла наживку.

— Чего ж тебе надо, стерва? — сплюнул в воду Алик, толкнул пяткой камень на сыром песке. В утрамбованной лунке под ним забегали черные муравьи с крыльями. Насекомое задергало на крючке полудюжиной тонких ножек, и не успела наживка коснуться воды, как одна из рыбин схватила ее, в дугу согнув удилище. Вскоре на берег вылетела еще одна.

Алик развел костерок на плоском камне, насадил на прутик выпотрошенную рыбину, испек ее. Форель почернела, потеряв свой радужный блеск, расшеперила жабры и обгоревшие плавники.

Перекусив, он наловил муравьев в спичечный коробок, вытряхнул из чехла палатку, сложил в него рыбу и пошел вверх по речке, время от времени забрасывая удочку. Он поднялся километров на пять и поставил палатку: слишком много времени он потратил на рыбалку, а надо было поторапливаться, чтобы сходить к куполу и посмотреть, зачем туда садился вертолет: может быть там геологи стоят?

Проснулся Алик поздно. Торопливо вылез из палатки, развел костер, повесил над огнем котелок и стал укладывать рюкзак. Ночлег на хребте, через который он собирался перевалить в другой приток Байсаурки, не привлекал: спальник был ветхим и палатка потрепанной. Переход же предстоял, должно быть, долгий и нелегкий.

Алик так и не дошел до верховий речки. Он не выбрался еще из зоны леса, а солнце уже покатилось к западу. Слева в речку впадал ручей, устье которого заросло барбарисом. Узкий вход в распадок в любом случае должен был вывести к альпийским лугам, а там уже проще сориентироваться, где и как спуститься в соседнее ущелье… Была не была! Алик три раза плюнул через плечо, застегнул на все пуговицы штормовку и стал продираться сквозь колючий кустарник.

Падь оказалась крутой, как каньон, и извилистой. Много лет назад ее склоны обрушились, скорее всего, от землетрясения, обнажившись жесткой сухой глиной с мелкими острыми, как щебенка, камнями. Возле воды склон был скользок.

Каждый шаг давался с трудом. Солнце давно ушло. В пади посмурнело. Желудок посасывало, напоминая, что вечер близок.

Наконец оползни кончились, падь постепенно расширялась. Справа были скалы и осыпи, слева травянистый склон. Кто бы мог подумать, что у этого мелководного ручейка такое длинное ущелье?! На первой же лужайке возле воды Алик остановился. Место было неуютное, открытое, но и здесь ночлег приятней, чем на продуваемом хребте.

Он бросил рюкзак на землю, покрытую мхом и травой. Огляделся, прошел вперед. Часто бывало, разбивал лагерь где попало, а в ста метрах — отличное место. За скальным прижимом открылась целая панорама: лесистый склон, слишком крутой, чтобы ночевать на нем, болотистая долина. Ручей раздваивался: один приток ниткой водопада скользил по скале, другой уходил в каньон с отвесными гранитными стенами. По этому каньону, скорее всего, можно было выбраться к куполу на хребте.

— Вот тебе и маленькая падь! — присвистнул чикиндист.

Прикинув, где будет удобней завтра подняться на хребет, он вернулся к рюкзаку, натаскал сушняка для костра и поставил палатку, закрепив растяжки камнями. В сумерках заварил чай. Ужин готовить не надо — оставалась печеная рыба. Места были укромные, без тропы. Оттого спокойно было на душе.

Проснулся Алик опять поздно: палатка нагрелась от солнца. Он лениво вылез на поляну, жмурясь, потянулся. Сбросил рубаху, зачерпнул воды в котелок и развел костер. Поплелся опять к ручью, поплескал в лицо холодной водой… Вдруг подобрался, резко выпрямился и насторожился от странного звука: будто палкой ударили по подушке. Обернулся — палатка завалилась, шнур растяжки был порван.

Капли воды еще висели на небритом подбородке. Алик лихорадочно соображал, что произошло. Вдруг котелок сорвался со своего места, плеснув водой в огонь, забренчал, всем законам вопреки катясь вверх, к осыпи. На его черном боку белела продолговатая вмятина. Выстрелов слышно не было, но явно стреляли с той стороны, где над скалой висело солнце.

— Эй ты, козел! — закричал Алик. — Чего тебе надо? — В ответ котелок, дернувшись, звякнул еще раз, и в воздухе порванной струной запела пуля, отрикошетившая от камня. Ругаясь, Алик стал сворачивать палатку, укладывать вещи в рюкзак: его прогоняли. Стрелок терпеливо ждал. Взвалив поклажу на плечи, чикиндист двинулся вверх по пади. Раздраженно завыли три пули, пущенные одна за другой в скалу перед ним. По шлепкам и промежуткам между выстрелами Алик понял, что стреляют из мелкокалиберной винтовки. Повернув назад, он полез вверх по осыпи. Пуля шлепнулась впереди, в зеленый клочок земли.

— Черта лысого! — прохрипел Алик, упрямо поднимаясь на склон: — В обратную сторону все равно не пойду!

Стрелок хотел заставить его вернуться тем же путем, которым он пришел.

Будто засомневавшись, он выпустил еще одну пуля и нехотя согласился с упрямым путником. Не отдыхая, Алик вылез на скалистый отрог хребта. Солнце висело уже высоко и не мешало смотреть в ту сторону, откуда стреляли. Он вытер рукавом пот с лица, вытащил бинокль и стал внимательно разглядывать противоположный склон: скалы, пятаки еловых колков. Где-то там прятался стрелок и наблюдал за ним. Их разделяло километра полтора — попасть в него из мелкокалиберной винтовки с такого расстояния было невозможно. Алик встал в полный рост, надеясь спровоцировать стрелка на выстрел. Но стрелявший затаился.

Можно было пройти по верхам отрога к водораздельному хребту и спуститься к ручью, который он видел снизу вчера. Можно, скрываясь за скалами, выбраться к куполу той самой Чертовой башни, возле которой приземлялся вертолет, а уже оттуда спуститься по каньону, в который его не пустили утром. Но был уже полдень, хотелось пить. Стоило ли именно сейчас лезть под пули из любопытства?

Стрелок мог быть заскучавшим шутником или сборщиком мумие, не желавшим раскрывать свои места. Но мог и убить.

Алик закурил, сунул бинокль в рюкзак, посидел на теплых, нагретых солнцем камнях и стал спускаться в ущелье Байсаурки.

Прошел день и другой. Настроение было паршивым. Не принимала Алика территория. Но снаряжение, продукты были уже заброшены, и все в долг, под будущие заработки. По-хорошему, нарезать бы машину травы и бежать отсюда.

Но у эфедры как раз период цветения — не примут ее в конторе. Надо было ждать до июля, а строиться сейчас: потом будет некогда. Да и куда бежать? В бригаду? С ее вечными беспорядками, грошовыми разборками, с пробивающимися в руководство жлобами и бездельниками, со злобой и завистью. Уж лучше здесь остаться и потерпеть. А там, глядишь, и освободится какой-нибудь отдаленный участок.

Сидел он у костра, думал: хочешь не хочешь, а придется до весны пробыть здесь. Возле кострища без него опять кто-то побывал, наследив рифленым альпинистским ботинком сорок шестого размера. Отпечаток был знакомым — в прошлом году в «Спорттоварах» были такие ботинки из двойной кожи, со сменной привинчивающейся подошвой. Но дороговаты были ботинки — на туристском жаргоне — вибрамы, да и ни к чему: литой резиновый сапог все равно лучше. Алик осмотрел вещи и продукты — ничего не было тронуто, похоже, даже не рылись в них. Но двойные вибрамы внимательно изучали его стоянку, заглянули в палатку. Такого осторожного обыска ему еще не устраивали.

Несколько дней Алик таскал вещи и продукты в Жим-Жирт, где присмотрел место для избушки и почти утешился мыслью, что чабаны и туристы вряд ли будут его беспокоить, даже когда узнают про его жилье — это же надо делать крюк от прямого пути. И снова он смотрел на вершину хребта, где высилась, как крепость, скала. После каждой ходки с грузом садился, закуривал и смотрел на нее. Вот бы там обосноваться… Однажды он захватил с собой бинокль, сел и стал осматривать лавинный кулуар напротив.

Алик хорошо помнил его. Но сейчас он выглядел иначе: было много земли и камней, снега не видно. Там, на поляне, где недавно лежал снежный выброс, поблескивало водой озерцо — почти лужа. Видимо, на днях по этому месту сошел селевой поток. Неужели наверху озеро? Алик не поленился, переправился через реку, поднялся к низовьям селевого выброса. Что-то желтело между камней. Он подошел и поднял детский надувной круг в виде лягушки. Где-то возле Башни бывали люди. Не так уж далеко от нее прятался стрелок.

Алик обошел выброс и хотел уже возвращаться, но вдруг пригнулся, как собака, взявшая след. Несколько отпечатков двойного вибрама нацеливались носками прямо в кулуар. «Там-то что ему надо?» — удивился он и тоже полез краем, посматривая вверх: как бы чего не упало на голову. Следы вывели к толстой ели, потоптались возле нее. Здесь Двойной Вибрам посидел, покурил, а потом… Исчез.

Метрах в тридцати выше елки по крутому склону была отвесная скала. Алик добрался до нее: если бы даже Двойной Вибрам полез по стене, он должен был оставить под ней след. Но следов не было.

Алик озадаченно спустился к ели, вновь осмотрел ее. На коре со стороны реки, на уровне человеческого роста, была натерта или пропилена глубокая канавка.

Чикиндист стал спускаться вниз по кулуару, осматривая другие деревья, но только зря потратил время. Так, ничего не поняв, он выругался и зашагал в старый лагерь.

До вечера можно было успеть сделать еще одну ходку с грузом.

Через месяц Алик построил избушку. За это время несколько раз приезжали чабаны, подолгу смотрели, как он укладывает бревна сухостоя в сруб, пили с ним чай, с детским любопытством выспрашивали: как так, молодой мужик и собирается жить один. Ни жены у него, ни детей. Иди к нам в село, говорили, дом получишь, женишься, человеком станешь.

Алик посмеивался: «Построю дом, заработаю на калым, приеду за невестой». — «Где ж ты найдешь такую, чтоб без людей жить согласилась?» — смеялись гости.

«Объявление в газету дам!»

Было дело: и он когда-то серьезно подумывал об аульчанке: какая разница какой национальности его невеста, если там, за первыми детскими воспоминаниями был черный провал. Он — первый в роду и за ним право выбора, по какому пути идти потомкам, на каком языке говорить. Но чабаны были правы: та самая аульчанка, которая и за безродным женихом кинулась бы в город, никогда не поедет в еще худшую глухомань. Что ожидало самого Алика в ауле он уже знал наверняка: только правнукам перестанут припоминать, что они потомки безродного кызылбаши. Лишь город, в котором живут почти все, такие же безродные как он сам, принимал его на равных. Только там можно найти невесту.

Но до сих пор нормальных не попадалось: или пропитые, прокуренные мымры, которые без мата двух слов сказать не могут, или двинутые на удовольствиях и развлечениях шлюхи с завидущими глазами.

Вечерами Алик поднимался к скалам, смотрел в бинокль на реку. Почти каждый день в касках, в спасжилетах летели вниз по течению сосредоточенные плотогоны.

Чуть ли не каждую неделю тащились вверх-вниз по тропе потные ватаги туристов.

И снова он радовался, что построил избушку в стороне от тропы. Допекли бы хуже мышей городские шаромыжники с рюкзаками и гитарами.

Жилье получилось на славу: одна стена скальная, три других и крыша — из бревен. Вход в избушку был на два метра выше ручья. Алик сделал высокое крыльцо и бревенчатую лестницу до воды. Пора было резать траву: местами эфедра уже отцвела. Пора было браться за серп.

В один из теплых вечеров в конце июня он забрался на свою смотровую площадку. Выше того места, где обычно отдыхал, был еще один скальный балкон.

Ужин был готов, времени до темноты оставалось уйма. Алик поднялся выше и опять наткнулся на следы «двойного вибрама»: площадка была вытоптана им.

«Двойной вибрам» приходил сюда много раз, наблюдал сверху за строительствам.

Что ему надо? Почему он прячется и следит?

На опушке елового леса у поляны разбили лагерь альпинисты. В ярких одеждах они сновали из палатки в палатку, жгли костер. Не похоже, чтобы «двойной вибрам» был одним из них: его след появился раньше, чем альпинистский лагерь.

На следующий день еще до восхода солнца Алик вышел на склон, поросший эфедрой. Вытряхнул под куст десяток пыльных мешков, спрятал под камень обед и флягу с водой. Альпинисты спали. Это хорошо. Первый в сезоне выход на работу всегда был торжественным событием и сопровождался особым ритуалом.

Свидетелей этого ритуала Алик стеснялся.

Солнце поднялось из-за хребта. Первые лучи брызнули на склон. Он ждал этого момента. И вот встал, щурясь от света, поднял над головой отточенный серп, повернулся спиной к солнцу, лицом к склону, где предстояло работать, «помогай мне!» — прошептал лесному духу, опустил руки, захватил пучок смолистой хвои — не затвердевшие еще стебли хрустнули под острием серпа — и началась работа.

Часам к десяти склон раскалился под солнцем, от жаркого духа эфедры кружилась голова. Разомлевшие альпинисты внизу лениво вылезали из палаток.

Через час двое из них с ружьями, крадучись, стали пробираться вдоль берега.

«Чего это они? — подумал чикиндист и вынул из рюкзака бинокль. — Фу-ты, нуты! У одного карабин, у другого браунинг. И где только спортсмены достают такое оружие?»

Двое вышли к селевому выбросу, скрываясь за кустарником, затаились. Вскоре над лагерем взлетела зеленая ракета, оставив за собой дымную полоску, и толпа спортсменов пошла вдоль склона. Загон? В полдень? На склоне? Алик рассмеялся и снова принялся за работу: засада была в таком месте, куда никогда не пойдет здоровый зверь… Дуркуют ребята!

Мыши заедали. Как ни прятал, ни подвешивал на деревья продукты — пробирались, грызли, портили: рис перетаскали в сахар, горох в муку. Белки были еще пакостливей. С ними Алику прежде не приходилось иметь дело. Ночью в избушке стоял писк и гвалт: мыши дрались, носились, гремели посудой, прогрызли капроновую флягу с подсолнечным маслом. На мышей поползли змеи.

Два щитомордника поселились под крыльцом, мышиный разбой чуть приутих, но теперь каждый раз приходилось осматривать и перетряхивать постель, чтобы не лечь, не сесть на змею. Нужна была кошка.

Пришлось идти в село. Появился там один приятель из чабанов, киргиз Богутек, тоже одинокий и чужой среди местных. Он не раз приходил в гости, сносно говоря по-русски, любил порассуждать о вольной жизни, понимал Алика и рассказывал, где его дом.

Богутека Алик не застал. В доме была только его временная жена-казашка. Она не понимала по-русски. Про Алика слышала от мужа.

— Алик — друг, Алик — гость! — повторяла женщина, с трудом вспоминая русские слова.

— Мысык надо… Берше! — не лучше, чем она объяснился Алик. — Мышь заел… Вот черт, как же мышь? А, да! Тышкан коп, мысык берше. — Алик запустил пальцы в длинные волосы, пошевелил ими, как ножницами: — Волос тышкан рвет по ночам на гнездо!

— Ой-бай! — посочувствовала, поняв или не поняв, женщина. — Алик — друг, Алик — гость! — пробормотала снова, накрывая низкий столик-дастархан.

Богутек приехал вечером. За отарой смотрел его помощник. Загостевался Алик, задержался в селе. Занял у чабана деньжат, купил хлеб, сигареты, чай и отправился обратно пешком, хотя Богутек предлагал лошадь. За плечами рюкзак, в руке мешок с мяукающей кошкой. С умыслом он пошел вверх правым берегом реки: хотелось побывать у альпинистов. Слегка мутило после гостевания.

Погуляли. Сорок километров за день в таком состоянии не пройти. Переночевал он в ельнике, привязав «нерусскую» кошку шнурком к дереву. Ей это было привычно: в юртах их держат на привязи.

Альпинисты встретили Алика гостеприимно. Слышали от лесника и от чабанов, что живет поблизости бич-одиночка. Высокомерно похлопывали по плечу, натянуто восхищались: жизнь среди природы — красота.

Бич он и есть бич — налили ему полстакана спирта. Алик отказываться не стал, выпил, но и свой интерес не забывал: поглядывал на обувь спортсменов, на следы вокруг палаток, искал отпечатки двойного вибрама.

Альпинисты расспрашивали его про охоту. Алик отмалчивался — мол, этим не занимаюсь, рассказывал о рыбалке в апреле и мае. Приставала с умными разговорами бабенка в очках, похожая на учительницу:

— Неужели не надоедает такая жизнь? У каждого нормального человека должно быть стремление жить в комфорте, иметь семью…

— Значит, я ненормальный? — ухмылялся Алик. Спирт брал свое.

— Я этого не говорила.

— Зачем же вы в горы ходите?

— Мы ходим в свободное время, в отпуск…

— А у меня вся жизнь — отпуск!

— А как же старость? Ведь нельзя не задумываться над тем, что будет, когда ослабеете? Останетесь без средств и близких?

Алик кашлянул, закурил. Вот язва, и чего пристала?

— Чудные вы, горожане, — сказал, раздраженно смеясь, — не успели родиться — уже о старости думаете. И от этого своего страха всю жизнь как в оглоблях…

От инфарктов загибаетесь… И до старости мало кто из вас доживает, а все равно…

Духа у вас не хватает жить по судьбе. А у меня хватает!

Альпинисты, сидевшие кружком, притихли, удивленно переглянулись, кивая на оборванца. Не ждали от него философии. Алик понял, что ляпнул лишнего, прикинулся захмелевшим.

— Съела? — рассмеялся руководитель группы, полнеющий мужик лет сорока.

В горах люди с такой комплекцией встречаются редко. Учительница как-то полиняла лицом и незаметно исчезла.

— Спортом занимаетесь, значит? — пролепетал Алик, заполняя недоверчивую тишину. — И что, все вершины вокруг облазили?

Старший стал терпеливо объяснять, что поблизости «категорийных» вершин нет. Есть скальные стены да ледовая лаборатория выше по притоку реки — на них спортсмены и тренируются.

Алик, сделав кислую мину, разочарованно покрутил головой:

— Выходит, вон, торчит скала на хребте, — указал на Чертову Башню, — поблизости тропа проходит, а на нее, может, не ступала нога человека?

— «Не ступала» — это относительное понятие, — посмотрел на скальный купол Старший: — Там стенка всего-то метров двадцать, а снаряжение тащить по крутизне больше двух километров. К тому же вершина некатегорийная, не зачтется. Это дело геодезистов лазить на каждую возвышенность.

— Понятненько! — пробормотал Алик, теряя к ним интерес и собираясь в путь.

Примолкшая было кошка в мешке опять хрипло замяукала.

— Измаялась, бедолага. Ничего, скоро будем дома.