Сыновья профессора

1

Звякнул брошенный на поднос скальпель, хирург Анс Делвер[1] вышел в предоперационную и неторопливо принялся мыть обнаженные по локоть руки. Сквозь плеск воды он слышал, как по коридору провезли на каталке больного, а за перегородкой санитарка шумно переставляла склянки с медикаментами, прибирая в операционной.

Делвер утерся грубым холщовым полотенцем и влажной рукой провел по редеющим русым, волосам, затем посмотрелся в зеркало. На него глянуло нестарое, но лишенное румянца лицо с явно выраженными мешочками под глазами.

— Да-а… — покачал головой Делвер. — И волосы лезут… Это уже наследственность.

Энергичным движением он закрутил кран, снова покомкал в руках полотенце и прошел в кабинет переодеться. Галстук висел на дверной ручке; не глядя в зеркало, Делвер накинул на шею красно-фиолетовую петлю и подтянул узел, снял со спинки стула аккуратно повешенный пиджак, надел его, смахнув с рукава неизвестно откуда взявшуюся пылинку. Развалившись в кресле, он взял сигарету, закурил и всем существом ощутил успокоительное действие ароматного, чуточку едкого табачного дыма.

— Сестра Прэделит! — позвал он. — Можно вас на минутку?

— Пожалуйста!

В кабинет вошла немолодая женщина.

— Сестра Прэделит. мы с вами коллеги, к тому же хорошие коллеги, — утомленно произнес Делвер. — Там на столе стакан. Налейте-ка мне немного спиртику.

— Товарищ Делвер, сколько раз я вам говорила: здесь не ресторан, а больница.

— Да разве я утверждаю, что здесь ресторан? В ресторане я бы сейчас заказал, ну, скажем, люля-кебаб. Сестра Прэделит. вы знаете, это такое люля-кебаб? Нечто невыразимо острое и в то же время нежное. Котлеты? Нет! Это восточное блюдо!.. Видите, я не требую у вас закуску. Пятьдесят, ну, семьдесят граммов спирту; разбавить водичкой, и… Как прошлый раз.

— Доктор, вы же не ребенок! — Сестра пыталась сопротивляться. — Вы отлично знаете, для чего в операционной держат спирт.

— Конечно, знаю! Ясно, это не ребенок! Я ваш начальник.

— По-моему, ваш начальник пока еще профессор Вецапинь, — возразила сестра Прэделит.

— Профессор Вецапинь? Правильно, профессор — это наш большой начальник. Где он сейчас находится? Дома, пишет доклад для Академии наук. А кто заметает профессора Вецапиня в операционной? Насколько мне известно, я. — Делвер дотронулся пальцем до своей груди. — А приказания или в данном случае просьбы начальства следует выполнять. Вы же знаете, что я сейчас должен ехать к профессору. Полюбуйтесь. — заговорил он совсем уже задушевно, по-приятельски. — Руки дрожат! Как я поеду в таком виде?

— У некоторых руки дрожат как раз оттого, что они пьют.

В тоне хирургической сестры послышалась уступчивость.

— Насчет некоторых — не знаю, а у меня они дрожат оттого, что я не пью. Это не шутка — оперировать два часа подряд!

Медсестра вздохнула и сдалась. Бессмысленно спорить с Делвером, он всегда сумеет тебя переубедить. Сестра вышла и вернулась со стаканом.

— Чудесно!

У Денвера как рукой сняло усталость,

— Как, бишь, по правилам полагается? — философствовал он, разглядывая на свет стакан. — Воду вливать в спирт или же спирт в воду? В школе мы проходили, да я позабыл.

— Таких премудростей я не изучала, — чуть заметно улыбнувшись, отозвалась медсестра. Взяв со стола графин, она плеснула в стакан Делверу воды. — На здоровье!

— У вас золотое сердце. — Хирург задумчиво разглядывал жидкость, в которой клубились воздушные пузырьки. — Золотое сердце, это во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых, спирт все-таки лучше водки. Не так отдает сивухой. Вы говорите — на здоровье? Ладно! Я пью за здоровье профессора Вецапиня. Сколько крови мы пролили с ним на пару! Пожалуй, не меньше, чем Наполеон со всеми своими маршалами под Аустерлицем. Если не больше! Вот хотя бы сегодня…

Он поглядел на сестру, прищурился и единым духом опорожнил стакан.

— Да, сегодня… — Сестра Прэделит покачала головой. Знаете, я уже начинаю опасаться. Такие операции бывают не каждый день, может, все-таки напрасно не вызвали профессора?

— Сестра Прэделит, за операцию отвечаю я. — Денвер опять вытащил сигареты. — Все будет в порядке, не стоит волноваться по пустякам! Что ж, по-вашему, профессор не заслужил себе права тихо-мирно отпраздновать свою шестьдесят первую годовщину?

— А если у больного откроется кровотечение?

— Никакого кровотечения не будет. Конечно, Вецапинь — первый нож республики, но и Делвер кое-чего понабрался у своего учителя. Не хочу хвастаться, но стоит мне только увидеть скальпель, как руки у меня моментально перестают дрожать…

— Ах, доктор, доктор. — вздохнула Прэделит. — В операционной вы просто артист, а чуть сняли перчатки, сразу за спирт. Какой коней вы себе готовите!

— Еще неизвестно. Во всяком случае, это произойдет не скоро: в нашем роду все мужчины переваливают за восемьдесят лет, а дед с материнской стороны дотянул даже до девяноста шести.

— Наверно, он не пил.

— Нет, он был кюстер[2]. Не всем же служить господу богу!

— Вы поедете к профессору сейчас? — спросила медсестра. Разговор на божественные темы, видимо, не увлекал ее.

— Придется, — ответил Делвер, вставая.

— Я позвоню Сарме, чтобы она с цветами пришла сюда.

— Не нужно, пусть подождет у приемного покоя. Через десять минут будет такси.

— Откуда оно возьмется? На нашу окраину они не очень-то любят ездить, — возразила сестра. Но Делвер уже снял трубку телефона и набирал номер.

— Мне срочно нужна машина, — произнес он угрюмо. — Нет? Как нет? Да вы понимаете, откуда говорят? Из хирургического отделения! Далеко? Какое это имеет значение. Время дорого! Сейчас четверть седьмого — чтобы через десять минут у приемного покоя была машина! Ясно? Под вашу ответственность.

Не дожидаясь возражений диспетчера, Делвер положил трубку.

— С такой публикой нельзя иначе, — буркнул он, как бы извиняясь. Потом подошел к зеркалу и окинул удовлетворенным взглядом свой модный, хорошо сшитый костюм.

Уже в пальто Делвер вспомнил, что ему необходимо сказать несколько слов дежурному санитару. Высоченный мужчина сутулился в коридоре у столика и, слюни пальцы, перелистывал старый комплект «Огонька». Делвер хлопнул его по плечу.

— Слушай, Метузал. Если что-нибудь стрясется, профессора ты не беспокой. Понял? До девяти, ну, до полдесятого я буду у него — можешь меня вызвать. А после половины десятого позвоню сам.

Дежурный кивнул, не отрываясь от журнала. Делвер щеголевато натянул па левую руку перчатку и вышел насвистывая.

2

Моросил мелкий весенний дождь. Небо было свинцово-серым, и Делверу показалось, что низкие облака вот-вот скроют из виду пожарную каланчу на другой стороне улицы.

— Льет, как в Янов день, — пробормотал он привычное, стародревнее изречение, поднял воротник пальто и, лавируя между лужами, зашагал к воротам, где чуть в стороне от других больничных корпусов находился приемный покой.

Айна Сарма ждала его, спрятавшись от дождя в сторожку.

— Добрый вечер! — Протиснувшись в дверь, Делвер поздоровался с девушкой, потом натянул перчатку и на правую руку.

В сторожке пахло весной. Делвер не разобрал, исходил ли этот аромат от аккуратно завернутых в белую бумагу цветов или же от волос молодой медсестры. Он поглядел на темный локон, выбившийся из-под шифонового платочка Айны, вдруг увидел ее карие глаза, поношенное пальто и отвернулся. Стало теплее на душе, захотелось сказать какие-нибудь особенные слова. Снять перчатки, отогнуть воротник, стать таким же простым, как все люди.

Вместо этого Делвер втянул голову еще глубже и презрительно усмехнулся.

«Больше нельзя пить, — подумал он. — Я становлюсь сентиментальным…»

Дождь полил, кажется, еще пуще.

— Черт возьми! — бранился Делвер. — С ровного асфальта вода стекает, а тут одни ямы. Надо у завхоза резиновые сапоги требовать.

— Разве у вас нет калош? — спросила молодая женщина.

— Я калош не ношу. Калоши это признак старости.

— Что вы говорите! — Айна притворилась испуганной. — Значит, я скоро состарюсь! Товарищ доктор. будьте любезны, подержите цветы, пока я надену калоши.

— Слишком поздно. — Делвер с поклоном распахнул перед ней дверь сторожки. — Такси ждет. На ваши калоши потребуется много времени, а за время надо платить.

— Чтобы не создавать вам финансовых затруднений. я повинуюсь!

Шофер широким жестом откинул дверцу машины:

— Пожалуйста! Больного лучше на заднее сиденье. там будет удобнее.

— Никаких больных тут уже нет. Пока вас ждешь, самый больной человек успеет вылечиться. — Делвер пропустил вперед Айну, сел сам и распорядился: — На улицу Ленина. Номер не знаю. Скажу, где остановиться.

Разбрызгивая лужи, машина выехала с больничного двора. Немножко поколыхалась по окраинному булыжнику, выкатила на асфальт и помчалась к мосту через Даугаву.

Откинувшись на мягком сиденье, Делвер искоса поглядывал на Айну. Миниатюрная, пожалуй, даже слишком миниатюрная и хрупкая девушка лет двадцати двух, не больше, а может быть, и двадцати; она сидела рядом и молча глядела па стекающие по стеклу струи дождя.

«Ей бы писать стихи или танцевать в балете, — подумал Делвер. — Зачем такие идут и больницу? Наша работа требует не только душевных, но и физических сил. Медсестра! Со временем они грубеют. Это неизбежно. Неужели и она тоже?…»

Делвер достал сигарету.

— Все же как-то неловко, — заговорила Айна.

— Да почему же? — оторвался от своих размышлений Делвер.

— Мы ведь незваные гости, по крайней мере я.

— Ну и что? Разве профессор запретил вам его навещать?

— Ну, знаете…

— Знаю! Если ждать от профессора приглашения. так никогда в жизни не переступишь его порог. Профессор никого не приглашает, но… и не выгонит никого.

— Ну хорошо, — успокоилась Айна. — Только на полчасика.

— Счастливые часов но наблюдают. — Делвер уселся поудобнее и поглядел на соседку. — Надеюсь, вам не придется скучать.

— Вы думаете?

— Несомненно. — Делвер выбросил за окошко окурок. — У профессора и доме подают пьебалгскую ветчину и такие замечательные настойки, каких не найдешь во всем Советском Союзе.

— Значит, вы прекрасно проведете время, — улыбнулась Айна.

— И вы тоже! Не часто случается бывать в таком обществе. Профессор только поначалу кажется нелюдимым, в сущности он сама простота и радушие. А с Виктором Вецапинем, младшим сыном профессора, вы не знакомы?

— Не имела счастья.

— Сегодня оно вам предстоит. Если есть в Риге неотразимый мужчина, так это он. Светлые волосы, как у Аполлона, косая сажень в плечах, и взгляд такой, что у девиц со слабыми нервами просто подкашиваются ноги. Настоящий викинг, к тому же занимается литературой…

Ранние сумерки уже опускались на город, на улице Ленина зажглись фонари.

— Справа пятиэтажный дом, — сказал Делвер шоферу, протягивая две пятирублевки. — Благодарю вас.

В лицо им ударили капли дождя.

— Идемте в ворота, парадная заперта.

Делвер взял Айну под руку. Видно, он бывал у Вецапиней не раз и хорошо изучил географию этого дома. Со двора по узкому проходу они попали на широкую, плохо освещенную лестницу. Номер квартиры нельзя было разглядеть; на втором этаже Делвер выпустил руку девушки и позвонил.

— Возьмите! — приказал он, с ловкостью хирурга развернул цветы, скомкал бумагу и опустил ее в широкий карман пальто. Потом, слегка наклонившись, Делвер осмотрел букет лиловато-красной гвоздики и произнес вполголоса: — Ничего, сойдет.

— Ну, товарищ Делвер… — заупрямилась Айна. Она не успела договорить: открылась дверь, и пожилая женщина в простом темном платье удивленно взглянула на Делвера и Айну.

— Это вы? — спросила она.

— Вы не ошиблись, эго действительно мы. — Делвер приподнял шляпу и поклонился. — Делегация, которой поручено поздравить профессора с днем рождения. Знакомьтесь: товарищ Сарма. А это Марта — добрый дух дома Вецапиней.

Пожилая женщина распахнула дверь и ввела гостей в переднюю.

— Что ж, попробуйте. — Она помогла гостям повесить пальто. — Только не очень-то у пего сегодня хорошее настроение.

— Ничего! — Делвер опять поклонился. — Мы привыкли иметь дело с людьми, находящимися в любом душевном состоянии. Такова наша профессия.

— Заходите, пожалуйста. — Марта попела их дальше.

Делвер пропустил Айну вперед — красная гвоздика и молодая сестричка должны смягчить сердце профессора, если он и вправду в дурном настроении.

Войдя в комнату, выполнявшую у Вецапиней роль гостиной, Делвер спросил вполголоса, указав на следующую дверь:

— Там? Работает?

— Да, заходите.

К счастью, никуда заходить не пришлось. Заслышав голоса, профессор сам вышел поглядеть, что творится в гостиной.

— Ну? — спросил он, остановившись у двери. — Что случилось?

— Ничего особенного.

Делвер подтолкнул вперед Айну; та, не вымолвив ни слова, вручила рожденнику цветы и покраснела.

— Это уж. конечно, твоя работа!

Профессор снял очки и сердито посмотрел на Делвера. Рядом с гостем могучая фигура Вецапиня казалась совершенно монументальной.

— Профессор, это не я придумал, — пробормотал Делвер с виноватым видом. — Поздравление от коллектива…

— Вот спасибо! Значит, празднуем юбилеи, радуемся собственной старости. — Профессор все еще был недоволен. — Когда я помру, тебя обязательно изберут председателем похоронной комиссии. Величайший талант по устройству всевозможных торжеств!

— Профессор, — Делвер вытащил сигареты и стал искать по карманам спички. — Древние римляне считали юношами мужчин в возрасте до сорока пяти лет. Мы, северяне, могли бы повысить эту цифру до шестидесяти.

— У тебя уже близко к этому? — спросил Вецапинь.

— Боже сохрани, мне только тридцать пять, — возразил Делвер. — А волосы лезут оттого, что я южанин: мои родители родом из Элейн, с литовской границы.

— Южанин, — проворчал профессор Вецапинь.

Он, наконец, смирился с тем, что поработать опять не удастся. В кон веки выдался выходной день, так изволь заниматься с гостями.

— Ну, веди, южанин, сестричку в мою комнату! Марта за это время, наверно, накроет на стол, она ведь тоже обожает справлять юбилеи. А я сейчас.

Комната профессора Вецапиня ничем не напоминала кабинеты знаменитых людей, какие Айне случалось видеть в кинофильмах или на фотографиях. Она почему-то думала, что здесь все будет напоминать о медицине — скелеты, черепы, различные диаграммы и хотя бы несколько картин, изображающих операционную или анатомичку. Однако в рабочей комнате Вецапиня не было ничего подобного. Посредине, точно вросший в землю, стоял массивный, давнишней работы письменный стол, заваленный исписанными листками бумаги различного формата, рядом — большой старинный книжный шкаф, его резьба основательно пострадала от времени. И стол и шкаф были тусклого красно-коричневого цвета, столь излюбленного мебельными мастерами начала нашего столетия.

Делвер сел на простой диван с потрескавшейся кожаной обивкой. Айна робко приткнулась на кончике стула. Ей все казалось, что она, простая медсестра, ворвалась сюда незваной, не имея на то никакого права. Ведь здесь жил Мартин Вецапинь, профессор, прославленный на всю республику. Его уважали и любили, на него хотел быть похожим каждый хирург, его пример окрылял молодежь, еще стучавшуюся в дверь медицинского института.

— Нравится? — спросил Делвер. Ему показалось, что Айна разглядывает единственную картину, висящую над письменным столом.

Тут только девушка обратила внимание на этот небольшой портрет в серой тяжелой раме. Легкий вечерний сумрак затемнил картину, сделав изображение немного неясным, расплывчатым.

Это была женщина средних лет. Лицо ее в обрамлении глянцевитых черных волос было красиво зрелой, уже начинающей отцветать красотой. Глаза смотрели куда-то вниз, на губах застыла еле заметная, немного грустная улыбка.

— Необыкновенное лицо, — ответила Айна. — Напоминает мадонну какого-нибудь старого итальянского художника.

— Она и есть итальянка, — усмехнулся Делвер. — Профессор женился в Милане во время первой мировой войны.

— Это жена профессора? — удивилась Айна.

— Да. Она умерла десять лет назад, у нас в больнице. Даже скальпель Вецапиня оказался бессилен…

— Он сам оперировал ее?

— Сам. А что ж? — Делвер снова раскурил погасшую сигарету. — В жизни еще не такое случается.

Айна промолчала. Она не сводила глаз с печального, красивого лица итальянки.

— Некоторые считают женой профессора Марту, которая открывала нам дверь, — продолжал своп пояснения Делвер. — На самом деле Марта просто домашняя работница. Если в доме трое взрослых мужчин, без женской руки не обойдешься!

Вошел профессор. Он успел переодеться в праздничный темный костюм и теперь выглядел весьма представительно. Айна невольно привстала; Делвер не обратил внимания на эту перемену, сидел себе и пускал дым, глядя куда-то в сторону.

— Марта зовет к столу, — объявил профессор, потом, обернувшись, пропустил в комнату темноволосого молодого человека небольшого роста — тот зашел поздороваться с гостями.

— Знакомьтесь. — профессор взглянул на Айну. — Это наша сестричка, а этой мой сын Петер.

Они поздоровались.

— А Виктора нет? — спросил Делвер.

— В университете, — проворчал профессор. Казалось. сам он не очень верил этому объяснению.

— Да, учиться в вузе не так-то легко, — вздохнул Делвер. — Особенно на филологическом. На мой характер, чем заниматься разными там словообразованиями да литературными памятниками, лучше поступить в больницу санитаром или торговать газированной водой на углу.

— Не болтай! — Профессор взял Дел вер а под руку и подвел к столу. — Какая там газированная вода? Тебе нужен спирт или в крайнем случае пятидесятиградусная, настроенная на медвежьих ушках. Пропустим по маленькой, а?

— Да, не мешало бы! — Восторженно разведя руками. Делвер с удовольствием присел к небольшому, со вкусом накрытому столу. Любимыми кушаньями профессора Вецапиня были селедка и гороховый суп. Приноравливая эти нехитрые запросы к требованиям праздничного стола. Марта приготовила гороховые тефтели и маринованную селедку, не забыв и упомянутую Делвером пьебалгскую ветчину, прокопченную почти дочерна, таявшую на языке и соленую, как слеза.

Небольшая компания сразу почувствовала себя отлично. Профессор сел рядом с Делвером, Петер с Айной. Оставили место Виктору, который вот-вот должен был появиться, и Марте, хозяйничавшей на кухне и пока что отказывавшейся присесть.

— Итак, начнем! — Рожденник отер салфеткой рот и поднял рюмку водки.

— Профессор, так не годится! — Делвер постучал ножом по тарелке и встал: — Первую чарку нельзя без тоста!

— Да отвяжись ты! — буркнул Вецапинь, однако поставил рюмку и поудобнее откинулся на стуле.

— За юбиляра! — Делвер поднял рюмку и поглядел на свет. Желтоватая жидкость имела необыкновенный, почти янтарный оттенок. — Этот напиток настоен на самых разнообразных травах. Одна придает крепость, другая — запах, третья заставляет его сверкать и переливаться. Это напоминает мне семью нашего юбиляра. Кто в Риге не знает Вецапиней? Их знают все. Профессор всегда тут как тут, если надо что-нибудь вырезать или зашить какому-нибудь бедняге. Он опора и основа семьи, он корень, придавший ей крепость и силу. Петера Вецапиня мы представляем себе днем и ночью склонившимся над своими чертежами и изобретениями. И если он стебель, придающий семейству аромат, то Виктор — Виктор должен подарить ему блеск, его имя должно прозвучать далеко за пределами пашей страны. Итак, за семейство Вецапиней, за их доброе имя и славу!

Делвер выпил рюмку одним глотком, немного театрально поклонился профессору и Петеру, сел и накинулся на селедку.

— Так вы изобретатель? — тихо спросила Айна, поглядев на соседа. Она заметила, что у него изящные руки. Такие руки, такие пальцы бывают у скрипачей и пианистов.

— Я просто инженер, — нехотя пояснил Петер. — Товарищ Делвер, расписывая меня, немножко перестарался: на юбилеях это случается.

— К чему такое уничижение? — вмешался Делвер. — Мы же все знаем, что Петер Вецапинь разрабатывает новую конструкцию телевизора!

— Ее разрабатывает весь коллектив, — возразил Петер. — В этом механизме я только маленький винтик. К тому же еще ничего особенного не изобретено.

— Ты что ж, — спросил профессор, — собирался изобрести что-нибудь особенное за один день? Это беда нашей молодежи! Им нужно все сразу. Я занимаюсь хирургией уже тридцать четыре года, но пока еще не изобрел ничего особенного. Да, может быть, и не изобрету, хотя, по совести говоря, очень бы хотелось. Изобрести что-нибудь такое, что отняло бы у болезней всякую власть над человеком!..

— Да, — сказал Делвер, наполняя рюмки. — Правильно, профессор!

Все выпили молча.

— Крепкая? — спросил Петер сочувственно, заметив, что Айна после «медвежьей» борется с кашлем.

— Нет, что вы! — Переведя дух, девушка задорно посмотрела на соседа. Сосед, видимо, уже начал ее раздражать. Сиди рядом с таким — больше двух слов зараз из себя не выдавит. Она откинула прядь со лба. — Вовсе не крепкая! Надо только привыкнуть.

— А вы привыкли?

— А вы?

— Да не особенно.

— Ну и я тоже нет. — Айна опять стала серьезной.

Где-то неподалеку, должно быть в кабинете профессора, зазвонил телефон. Делвер быстро взглянул на часы — было начало десятого.

— Простите, профессор! — С деланным равнодушием он не спеша встал и направился было в комната, где надрывался телефон. — Это меня.

— Почему именно тебя? — Вецапинь удержал гостя, усадил его обратно.

— Я же договорился, что мне в это время будут звонить? — оправдывался Делвер.

Но профессор уже исчез в кабинете.

— Эх! — Делвер махнул рукой, налил рюмку и быстро вылил ее. — Видать, кончен бал.

— Из больницы? — спросила Айна.

— Не иначе.

Профессор шумно положил трубку и вернулся.

— К сожалению, у меня больше нет времени.

Он торопливо кивнул гостям и, сунув руки в карманы. направился в переднюю. Делвер выскочил вслед за ним.

— Профессор, это из больницы?

— Да.

— Сегодня у вас выходной…

— У меня выходных нет. — Вецапинь взял трость.

— Сегодня в больнице работаю я! — Делвер еще раз попытался перехватить профессора, но тщетно — его уже нельзя было удержать.

— У меня сейчас нет времени, — повторил он и подал Делверу руку. — До утра ты свободен, а в восемь — как всегда.

Хлопнула дверь, Вецапинь был таков. Делвер закурил и пошел к телефону. После второго сигнала ответила дежурная сестра.

— Кровотечение? — спросил Делвер отрывисто.

Оказалось, что оперированный больной в порядке, по привезли какого-то пострадавшего от несчастного случая, и доктор Бриснынь боится оперировать без профессора.

Делвер положил трубку и тихо выругался. Боится! Чего? Боится ответственности, овечья душа! Если боится, так не лез бы в хирурги, а возил бы каталку по коридорам!

Так или иначе, вечер загублен. Айна тоже собралась уходить — оставаться одним, без хозяина неприлично. Петер молча проводил девушку до двери и помог ей надеть пальто.

— Спасибо, — улыбнулась она и протянула руку.

В эту минуту вошел Виктор Вецапинь.

Говорят, что яблоко от яблони недалеко падает Если считать профессора яблоней, то яблоко — младший его сын Виктор — упало у самого ствола. С первого взгляда можно было сказать, что по внешности он истинный сын своего отца. Та же фигура, только, конечно, соответственно возрасту, стройнее в гибче, те же волнистые светлые волосы, только гораздо пышнее, чем у профессора, тот же острый взор, который иногда называют внимательным, даже пронзительным.

— Добрый вечер! — Виктор небрежно скинул мокрый плащ, под которым оказался светлый летний костюм. — Я вижу, у моего брата гости, верное сказать, гостья. Прошу прощенья, я не буду мешать.

Он раскланялся, собираясь направиться в свою комнату, и тут заметил Денвера.

— Доктор! — Виктор раскинул руки. — Вас посылает сама судьба. Сходимте в «Лиру», посидим…

Делвер не уклонился от объятий, похлопал Виктора по спине и плечам, потом высвободился.

— Простите, мой юный друг, сегодня я занят. Между нами говоря, и мне и вам уже достаточно, — он произнес это тихо, чтобы слышал один лишь Виктор, и снова повысил голос: — Мы с сестричкой только поздравили профессора с днем рождения. А теперь пора по домам.

— День рождения… И верно… — Виктор немного встревоженно провел ладонью по лбу. — Что, старик дома?

— Профессор уехал в больницу, — сказал Делвер и подал Виктору руку. — До свидания, дружище.

— Привет. — Виктор простился с Денвером и низко склонился перед Айной. Через минуту он уже был в своей комнате.

— Он всегда такой? — спросила Айна, когда они с Денвером спускались по лестнице.

— Зачем всегда? Молодым людям иной раз случается хватить лишку. Что тут страшного?

— Что, братья Вецапини не ладят между собой? — спросила через некоторое время Айна.

— Собственно говоря, ладят или не ладят, сказать трудно. — Делвер взял Айну под руку. — У каждого свой характер: Виктор — порывистый и общительный, Петер — сдержанный, я бы сказал, смирный.

— И все-таки они братья.

— По виду этого не скажешь… — Делвер отворил калитку. — Но что-то общее у них есть. Фамильное упорство, гордость. На полдороге они не остановятся. Каждый по-своему, а достигнут цели.

Улица встретила их вечерней сутолокой. Дождь перестал, на мокром асфальте отражались огни фонарей.

— Взгляните! — Делвер откинул голову и указал вверх. — Третье справа — окно Петера. Свет там не погаснет до утра; к нему наверняка еще придет какой-то товарищ, и они будут вместе колдовать над расчетами, пока не вспотеют мозги.

— Он так много работает? — спросила Анна.

— Нечеловечески. Непостижимо, когда этот инженер спит? Эх, ему бы голову Виктора!

— Идемте, — Айна вздрогнула. Вероятно, сквозь легкое пальто она ощутила прохладу весеннего вечера.

— Вам холодно?

— Нет, просто я не люблю говорить за глаза о людях. — Она посмотрела на Делвера. — А вам бы поправилось, если б другие стали пересуживать ваши способности и характер?

— Мой характер… — усмехнулся Делвер. — Знаете что, зайдемте куда-нибудь, посидим. И если желаете, побеседуем о моем характере.

— Нет, доктор, мне нужно домой. — Она высвободила локоть из-под его руки. — Вот мой автобус. Спокойной ночи!

Он молча приподнял шляпу, поглядел, как отъехала большая неуклюжая машина, сунул руки в карманы и, ни о чем не думая, побрел по направлению к центру. По улице, тихо гудя, проносились автомобили, навстречу шли люди, порой касаясь Делвера плечами, возле кафе «Флора» с ним кто-то поздоровался, наверно знакомый студент, но большинству прохожих до него не было никакого дела.

Делвер остановился лишь на углу Советского бульвара и с минуту разглядывал красную неоновую рекламу, гласившую: «Храните деньги в сберкассе!».

«Забавно, — подумал он и рассмеялся. — Весьма забавно! У меня вовсе нет таких денег, а если б были? Если бы были, я бы купил Айне Сарме шубу, а сам бы пошел выпить. Выпивал бы и думал о своем характере. Да вообще характер ли это? Может быть, только поза только бессильная игра в прятки, чтобы люди не видели, каким слабым человеком может оказаться иной хирург. Никогда не нужно размышлять о самом себе!» — решил Делвер, вынул сигарету, закурил и, твердой, уверенной походкой перейдя улицу, исчез в пестрой толпе.

3

Лампа ярко освещала разостланные по письменному столу бумаги: в остальную часть комнаты ее абажур пропускал лишь таинственный зеленоватый полумрак, подобный тому, каким пользуются театральные осветители, когда надо изобразить на сцене подводное царство.

Петер Вецапинь прилег на диван. Закинув руки за голову, он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, где еле заметно колыхались маленькие световые кружки от дырочек в швах абажура. В комнате было тихо, и Петер старался ни о чем не думать, дать отдых нервам, чтобы потом опять сесть за стол и еще часа три покопаться в запутанных линиях чертежа, выискивая таящуюся там ошибку.

Сегодня Петер остался один, так как друг, с которым они обычно работали вместе, уехал в командировку. Говорят, что наедине с самим собой человеку легче сосредоточиться; но, привыкнув трудиться сообща, Петер не мог в этот вечер собраться с мыслями.

Порой по улице, сотрясая дом, проезжал грузовик, тонким, почти неуловимым звоном звенели стекла.

Затем все стихало, и тогда в тишине ясно слышалось тиканье часов.

За стеной Виктор временами принимался мурлыкать какой-нибудь мотив. Видно, я младший брат не собирался еще ложиться.

Половина первого. Может бить, Виктор читает, может быть, готовится писать или просто затачивает свои многочисленные карандаши — они постоянно торчат из серебряного стаканчика, украшающего письменный стол младшего Вецапиня. острые, точно пики.

— Я могу писать только хорошо отточенным карандашом — говаривал Виктор. — Иначе у меня не получается.

Карандаши всегда были в порядке, и у Виктора Вецапиня всегда все получалось Все, за что бы он ни взялся. — будь это учеба, работа или развлечения.

«Уж не начинаю ли я ему завидовать?» — мелькнуло у Петера. Он прикрыл глаза. «Нет, это не зависть». - решил он. Что делать? Брату действительно все дается шутя, а ему, Петеру, нередко случается изведать горечь неудачи.

Он вспомнил, что еще в младших классах школы Виктор привлекал внимание учителей они же всегда пытаются обнаружить у своих питомцев какие-либо недюжинные дарования я изрядно преувеличивают их Тогда младший Вецапинь уделял много времени рисованию Головы древних греков с довольно сложной растушевкой, вазы и орнаменты причудливой формы, всевозможные фрукты и животные не представляли для Виктора трудностей Правда, в его рисунках еще сказывалась свойственная подростку некоторая неуверенность, но талант нельзя было отрицать. и преподаватели советовали Виктору подумать на будущее о поступлении в Академию художеств.

Года два или три Виктор действительно думал о ней. но потом явилось новое увлечение. Как-то в воскресенье. гуляя с приятелями в Межапарке, Виктор увидел на сцене Зеленого театра соревнования по боксу Трудно сказать, пленила ли его мужественная борьба или восторженные возгласы зрителей; во всяком случае, с того времени младший сын профессора стал ходить по вечерам на тренировки в спортивную школу.

Некоторые специалисты рекомендовали ему уменьшить свой вес. чтобы не пришлось в семнадцатилетнем возрасте выступать в полутяжелом. И юноша стал строго соблюдать диету, усердно потел, бегая по лесу или прыгая в комнате со скакалкой.

Потом намерения его изменились. Какой смысл выступать в среднем или полусреднем весе? Что это за бокс, кому он интересен? Пляшут по рингу два разъяренных петушка, пытаясь клюнуть друг друга. Скучища! То ли дело — тяжелый вес… Выходят боксеры, сбрасывают халаты в раскланиваются. Публика бушует. Кричит, аплодирует, свистит. Атмосфера накалена до предела. И есть отчего: посмотрите-ка, что за бойцы на ринге! Шея как из железа, спина — сплошные мускулы. А руки — настоящие молоты!

А сама схватка… Страсти кипят ключом. В ужасном шуме трудно расслышать даже гонг. Боксеры ведут разведку обороны противника. Это вам не легковесы скачут, нет! Здесь соревнуются великаны, гиганты, потомки древних викингов. Каждый удар может решить схватку. Нокаут в первом или втором раунде — не возиться же целых девять минут…

Подобные речи семейству Вецапиней приходилось выслушивать за обедом, причем Виктор теперь ел двойные порции и уже не боялся прибавить а весе. Ведь Джек Демпси, Макс Шмелинг, Джо Луис тоже не считали котлет и не избегали мучного!

До тяжелого веса Виктор Вецапинь все же не дотянул. А в предпоследнем классе школы он стал чемпионом Риги среди юношей в полутяжелом весе. Со своими противниками Виктор расправлялся шутя, во всяком случае так писали а газетах.

В те времена Шоцикас еще не считался первой перчаткой Советского Союза. Правда, он уже заставил о себе говорить, во встречи с москвичом Королевым молодому литовцу приходилось заканчивать, лежа на досках ринга его первобытная дикарская сила и юный напор не выдерживали железных ударов опытного противника. Спортивные журналисты гадали: победит ли когда-нибудь Шоцикас Королева или нет? А наши доморощенные знатоки высказывали надежду, что года через два-три в это состязание вступит и Вецапинь. Кто знает, не перейдет ли тогда титул чемпиона страны в Ригу?

Заметив, что увлечение сына приняло серьезный характер, профессор Вецапинь забеспокоился, но вмешиваться все же не стал. Во-первых, он решил, что мальчик должен сам разобраться во всем, понять, что для человека столь одаренного главная цель жизни не может состоять в том, чтобы плясать перед публикой в трусиках я разбивать людям носы. Это во-первых А во-вторых, у профессора просто не было времени заниматься воспитанием сына.

Профессору недолго пришлось тревожиться. Виктор и впрямь понял, что посвятить себя боксу — это слишком мало.

— Хорошо, если человек обладает физической силой, это даже необходимо. Но этого недостаточно, — стал поговаривать юноша в семейном и дружеском кругл. — Нужно стремиться к большему!

Как и к чему именно, он еще сам не знал.

Среднюю школу Виктор окончил с золотой медалью Почта не готовя уроков, он за все время не получал четверок и троек, не говоря уже о двойках. Отметкой Виктора было «пять». «Пять» — везде и всегда!

— Настоящий Вецапинь, — восхищались учителя, — Он далеко пойдет!

Так считали многие учителя, так начал думать в Виктор Избалованный вниманием и захваленный, он постепенно привык к легким победам, стал чересчур самоуверенным.

Многим молодым людям, кончающим школу, ясны их дальнейшие жизненные пути С Виктором обстояло иначе Академия художеств? Пожалуй, хотя все-таки мало радости сидеть весь пек за мольбертом или скитаться с ящиком для красок по парку «Аркадия» или заводям Гауи Институт физкультуры? Да, интересно, к тому же со своими данными Виктор мог бы том развернуться, хотя… Стать тренером или преподавателем? Какой смысл, разве мало у нас хороших тренеров и преподавателей? А может быть, изучить медицину, пойти по стопам своего знаменитого отца? Спасибо! День и ночь возиться с болящими и страдальцами — перспектива отнюдь не из приятных.

И Виктор Вецапинь ни на что не решался. Казалось бы, он с легкостью мог стать художником, или тренером, или даже врачом, но сделать выбор раз навсегда Виктор не хотел.

Большинство одноклассников собиралось на филологический, и он примкнул к ним. Надо же чему-то учиться! Если бы Виктора спросили, что он будет делать после окончания университета, юноша бы ответил: «Там видно будет, за пять лет что-нибудь да подвернется!»

И Виктор плыл себе, не задумываясь о конечной цели, — плыл просто так, по течению.

В медицине известны так называемые профессиональные заболевания. В те годы профессиональным заболеванием студентов-филологов было сочинение стихов. За короткое время оно охватило весь первый курс и. конечно, не миновало Виктора. Некоторые его четверостишия даже печатались в молодежной газете. Но эти успехи не вскружили Виктору голову. Пусть строчит стихи весь курс, а он не хорист и не баран, у каждого должен быть свой голос и своя дорога. Вскоре Виктор удивил всех, прочитав на литературном кружке рассказ, немного фантастический, а в основе все же реалистичный и написанный довольно свежо; по крайней мере так говорили люди, разбиравшиеся в литературе глубже, чем простые читатели.

Рассказ был напечатан, о нем много говорили, и Виктору показалось, что он, наконец, нашел свое подлинное призвание. Тут стоило не жалеть усилий, пожертвовать работе две-три ночи.

«Может быть, он и сейчас пишет», — подумал Петер, прислушиваясь, как брат напевает за стенкой.

Да, у младшего брата всегда все получается, я он, Петер, хотя и носит громкую, широко известную фамилию своего отца, не знает тех побед, с которыми шагают по жизни Вецапиня.

Хлопнула входная дверь — это вернулся из больницы отец. Наверное, он здорово устал и ляжет спать; а может быть, вскоре зазвонит телефон, профессор встанет, выйдет на улицу, сядет в больничную автомашину и поедет туда, где требуется помощь хирурга.

Профессор Вецапинь не признает таких слов как «не получается», «невозможно». Что дает юношескою силу, несокрушимую выдержку этому пожилому человеку?

В доме опять все смолкло, притих и Виктор за стеной. Он или пишет, или спит завидно крепким сном, как спят люди железного здоровья, ведать не ведающие никаких неприятностей.

Петер встал, подошел к столу. Клубок линии и цифр на эскизе опять замелькал перед глазами, и Петер, прищурившись, попытался сосредоточиться.

Все эти наброски и расчеты были отлично известны Петеру Вецапиню, он помнил их почти наизусть. И все-таки где-то таилась ошибка. Наверное, совсем ничтожная, потому что большие ошибки обычно легко обнаружить. Но какой бы мелкой, какой бы на вид незначительной ни была эта ошибка, она мешала до конца решить задачу, тормозила работу не только Петера, но и всего коллектива.

— Ну как? — спрашивали по утрам заводские конструкторы.

— Как дела? — спрашивали мастера и рабочие, и на это нечего было ответить.

Товарищи пытались прийти на помощь, однако им трудно было сразу углубиться в новую работу, чтобы предотвратить обидную неудачу.

Петер налил в стакан поды и пил маленькими глотками. Говорят, от поды проясняется в голове и лучше работает мозг Возможно, и так, хотя Петер выпивший за последний месяц целое озеро, все не мог сдвинуться с мертвой точки.

Неужели и вправду он выбрал неправильное место в жизни? После окончания университета Петер пошел работать на радиозавод. Антеннами, приемниками и громкоговорителями он бредил с самого детства.

На заводе его встретили с распростертыми объятиями.

— Вецапинь, — восторгались директор и инженеры. — Эта фамилия сама по себе стоит немало! Если молодой инженер удался в отца, наш завод сделал ценное приобретение.

Правда, по внешности Петер пошел не в отца, а в мать. Смуглый и миниатюрный, он мало напоминал гигантов Вецапиней, которые, по преданию, вели свой род от знаменитых шереметьевских гвардейцев.

— Лучше бы братишка учился играть на скрипке, — иной раз думал вслух Виктор.

Старший брат только улыбался, хотя, может быть, Виктор и был прав — у Петера дело не клеилось. Не клеилось еще со школьных времен. Он учился прилежно. даже с ожесточением, но как ни старался, не мог спастись от троек.

— Ну как можно учиться на тройки и четверки? — не скрывал порой своего недовольства отец. — Это значит прозябать, топтаться на месте! Голова-то у тебя есть на плечах? — спрашивал он.

Голова у Петера, конечно, была, только дети никогда не бывают одинаковыми. Одному учение дается легко, другой, наоборот, должен сидеть и зубрить вдвое дольше.

Отец этого не понимал, зато понимала мать. Для Петера она была самым близким человеком. Когда старший сын учился, мать часто тихонько заходила в комнату, чтобы постоять минутку за его стулом. Наверное, она думала, что Петер ее не замечает, но он замечал, только не говорил ничего и не оборачивался: в семействе Вецапиней было не принято выставлять напоказ нежные чувства.

Вот уже десять лет. как у Петера Вецапиня нет матери. Осталось лишь несколько ее фотографий, да звучит в памяти мелодичная, немного печальная песня, которую она иногда напевала. Быть может, в эти минуты она вспоминала свою родину, видела в грезах далекое Средиземное море, у которого ее Петер никогда не бывал.

Человек должен смотреть вперед, — в день похорон сурово сказал отец.

Он не жаловался, не сетовал, но Петер достаточно хорошo знал отца и видел, как безмерно страдает этот сильный человек.

Тогда казалось, что старший сын сблизится с отцом, что горе сплотит их, но… профессору было некогда. Люди болеют, попадают в автомобильные катастрофы; поэтому пострадавшим и днем и ночью необходим спасительный скальпель Вецапиня.

Друзья и товарищи по работе, бывало, заговаривали с профессором о воспитании сыновей. Он только отмахивался:

— Мальчики вырастут сами. Как я могу их воспитывать? Когда мне было восемнадцать лет, я однажды надумал бросить учиться. Просто так, сдуру. Отец ничего не ответил мне, только на следующее утро поднял меня и сказал: «Пошли». Мы отправились в лес н три недели пилили и кололи дрова. А после я сам возвратился в школу… Вот это действительно воспитание! Не могу же я брать парней с собой в операционную! Пускай растут сами. У кого есть голова на плечах, тот в наши дни не собьется с дороги.

И сыновья росли. Петеру уже двадцать восемь лет, а Виктору двадцать три. Виктор пишет рассказы и учится на четвертом курсе, а Петер каждое утро ходит к девяти на работу. От часу до двух на заводе обеденный перерыв, в шесть работа кончается, можно идти домой и садиться за письменный стол, чтобы продолжать недоделанное за день.

С самого окончания университета Петер Вецапинь работал над радиоаппаратурой. После долгих усилий ему вместе с другим молодым инженером удалось даже сконструировать приемник нового типа. Правда, Америку они не открыли, но ведь и небольшой успех вселяет в человека радостную уверенность, что его труд не напрасен, что общество его признает и ценит.

Однако жизнь шла вперед, и вскоре завод получил указание — готовиться к производству телевизоров. Раньше республика не имела специалистов в этой области. Петера Вецапиня и еще трех инженеров вызвали к директору и предложили им шестимесячную командировку в Москву, от которой, конечно, никто не отказался.

Теперь добрая слава всего завода в значительной степени зависела от этих молодых людей. Времени они не жалели, однако ощутительных результатов пока еще не было.

— Главное, спокойствие! — внушал нм директор завода.

— Времени хватит, — говорили старые мастера.

Зачем нервничать? Даже молоток не изобретен за один день!

И все же Петеру Вецапиню было ясно, что и директор и весь завод с нетерпением ждут первых зримых успехов, первой победы.

Часы в комнате тикают неустанно. Секунды складываются в минуты, минуты в часы, время не стоит на месте, скоро настанет утро, а Петер Вецапинь все сидит у стола и водит карандашом по уже проведенным линиям, следуя за какой-то сложной мыслью, только что пришедшей ему в голову.

Может, это и будет долгожданное решение?

4

Пронзительно зазвонил будильник Виктор Beцaпинь рывком сел в постели, привернул звоночек, потом снова лег и натянул на голову одеяло.

— Безобразие! Не дают поспать человеку, — рассердился он и вдруг вспомнил, что сам с вечера поставил будильник на половину восьмого.

«Еще чуточку, хоть минут пятнадцать», — решил он и попытался уснуть, но сон не возвращался.

Город уже проснулся. На улице гудели автомашины, через открытую форточку доносились голоса. Петер за стеной тоже встал, а может быть, он вовсе и не ложился.

Виктор откинул одеяло и встал. Несколько раз сильно взмахнув руками, он присел, перекувырнулся, сделал боксерскую разминку Тело было упругим, мускулы повиновались безукоризненно, не хватало лишь бодрости и хорошего настроения — побаливала голова. Затылок казался тяжелым, точно на него надвинули свинцовую шапку.

— Чепуха! — юноша тряхнул головой, пригладил светлые волосы и прямо в трусах отправился в ванную.

Перед умывальником как раз стоял Петер. Он брился, и движения старшего брата, как всегда, были медлительными, по точными.

— Доброе утро! — Виктор хлопнул брата по спине. — Как дела?

— Ничего, — буркнул Петер, отирая мыло с гладко выбритого, слегка синеватого подбородка.

— Слушай, Пич, — назвал его детским прозвищем Виктор. Скинув трусы, он стал под душ. — Ты не сердись, что я вчера… Честное слово, я не хотел ехидничать, просто так получилось.

Складывая бритвенные принадлежности, Петер весело подмигнул брату.

— Голова не болит? Ты вчера благоухал, как спирто-водочный завод!

— Чепуха! — Виктор фыркнул под сильной струей воды. — Бутылка-другая «Гурджаани». Сдали зачет по политэкономии, ну и зашли посидеть в павильон «Мороженое». Садик при «Москве» еще не открылся…

— Да? — переспросил Петер равнодушно. В приресторанных садиках и грузинских винах он разбирался весьма слабо.

— Откроют только с пятнадцатого, а пока изволь киснуть под пальмами после сдачи экзамена, — продолжал болтать Виктор.

Потом он вылез из ванны и, растираясь полотенцем, спросил безразличным тоном:

— Что это за девушка была вчера?

— Откуда я знаю. — пожал плечами Петер. — Наверное, из больницы.

— Фью-ю! — свистнул Виктор. — Значит, работа Делвера. Пришли поздравлять старика?

— Наверно.

— Л он что? Разозлился?

— Нет, не заметно было.

— Да, нескладно у меня вышло. — стал оправдываться Виктор. — У отца день рождения, а я опоздал. Ну что ж. в следующий раз наверстаю. Откровенно говоря, не так-то плохо посидеть иной раз дома в интересной компании.

— Ты имеешь в виду Денвера?

— Ясно. — Виктор откинул со лба мокрые волосу и начал одеваться. — Случайно, не знаешь имя той девушки?

— Айна Сарма.

— Недурно звучит, да я сама она очень славная.

— Да что ты! — Петер обернулся к младшему брату. — Разве тебе уже разонравилась Вита?

Видно, сердечные дела Виктора не составляли тайны для брата.

— Да что там особенного может нравиться? — уклончиво ответил Виктор. — Невеста она мне, что ли? Сходим иной раз в кино, съездим в Сигулду или в Огре, я только.

— О! Ты заговорил как настоящий ловелас, — усмехнулся Петер.

Виктор пропустил мимо ушей замечание брата.

— Довольно пустая девица, — сказал он.

— Ты думаешь, Айна Сарма окажется лучше?

— Да я вовсе не утверждаю, — Виктор коснулся брата плечом. — Не беспокойся. Если она тебя интересует, желаю успеха! Братишке я поперек дороги не стану!

— Кто сказал, что она меня интересует? — обиделся Петер. — Простое приличие требует проводить гостя до дверей.

— И глядеть в глаза? — не отставал Виктор.

— Подавая руку — конечно!

— Видали такого джентльмена! Скажи-ка мне лучше, Пич, сколько тебе лет, а? Двадцать восемь, не так ли? Значит, самое время подумать о женитьбе. В Ветхом завете ведь сказано: «Не хорошо человеку жить одному».

— Лучше почитай «Капитал», чтоб не провалиться на экзаменах! — сказал Петер, выходя из ванной.

Проведя ладонью по подбородку и поглядевшись.

В зеркало. Виктор решил, что сегодня можно не бриться, и вышел вслед за братом. Марта позвала завтракать.

— Что, отец ушел? — спросил Петер.

— Спит еще, — ответила Марта. — Пришел только в полпятого и хотел поспать до девяти.

Братья позавтракали за несколько минут.

— Ты уже на работу? — спросил Виктор, когда Петер направился в свою комнату.

— Пора.

— Слушай, Пич, можно тебя на минутку?

— Ну давай, — Петер остановился.

— Зайдем к тебе. Нет, ничего особенного. — Он оперся о письменный стол брата. — Просто неохота, чтобы слышали.

— Опять что-нибудь с девушками? — наморщил лоб Петер.

— Чепуха. — махнул рукой Виктор. — Почему с девушками? Я вчера малость поиздержался. Не ждать же, пока ребята уплатят. Одолжи-ка мне до стипендии…

— Фью! — Петер попытался свистнуть сквозь зубы, подражая Виктору. — Значит, обанкротился.

— На несколько дней.

— Я сам сейчас не очень богат, — Петер вынул бумажник. — Полсотни могу выкроить.

— Ну что ж, — вздохнул Виктор. — Лучше б сотнягу, ну, раз нет, что ж делать. У старика неудобно просить. Значит, я должен тебе семьдесят пять?

— Почему? — удивился Петер.

— Ты же мне прошлую субботу одолжил четвертную.

— Да? А я и забыл.

Виктор небрежно сунул деньги в верхний кармашек пиджака и сказал:

На той неделе стипендия, тогда и получишь.

— Это не имеет значения. Отдашь с гонорара за новую повесть.

— Да за кого ты меня принимаешь?! — возмутился Виктор. — Я ж занимаю на несколько дней, а не на девяносто девять лет, понятно?

— Ну, ну, неужели ты будешь девяносто девять лет писать свою повесть? — Петер надел пальто, еще раз проверил, все ли нужные бумаги уложены в портфель, и кивнул брату: — Значит, до вечера.

— Пока! — Виктор прошел несколько шагов рядом с братом, сладко зевнул и направился в свою комнату.

Было половина девятого.

Лениво, точно нехотя, Виктор сел за письменный стол. Надо бы поработать, да не хочется. По столу разбросаны разные бумаги, чистые и исписанные листки, брошюры и газеты. Что за беспорядок? Виктор сердито перевалил книги на полку, ссыпал чистые листки в ящик стола, исписанные в другой и взялся за газеты. Стал складывать их по номерам — надоело, и он швырнул всю пачку в корзину. Настольный календарь показывал позавчерашнее число, юноша перевернул два листка и вздохнул: уже двадцать седьмое апреля!

Значит, через несколько дней майские праздники; еще месяц, и начнутся экзамены. Две-три недели отдыха, потом лагерный сбор, а там и осень, снова в университет. Консультации по дипломной работе и так далее…

Без сомнения, Виктор Вецапинь отлично справится со своими обязанностями. Но. каким бы он ни был способным и одаренным, свободного времени остается очень мало, и с начатой повестью дело затянется надолго.

Ну нет! Виктор упрямо вскинул голову. К лету повесть будет закончена, хотя бы пришлось отложить все остальное!

Он с силой выдвинул ящик, вынул серую папку и начал перелистывать аккуратно напечатанные на машинке страницы. Три главы, больше семидесяти страниц. — значит, приблизительно три печатных листа. Несколько продуктивных дней, вернее — ночей, и работа продвинется настолько, что останется лишь написать концовку. Она уж давно в голове. Простая, но эффектная развязка наступит неожиданно, поразит, может быть, даже потрясет читателя.

Виктор еще раз перебрал в памяти задуманные ситуации. Все казалось столь ясным и убедительным, что ему неодолимо захотелось сейчас же взять пачку белой бумаги и покрыть ее ровными, разборчивыми строчками, которые Вита завтра же перестукает на машинке. Да, финал не представит трудностей. Только как до пего добраться, если сперва надо распутать множество узлов, подвести своих героев к последней главе по самым разнообразным дорогам и тропинкам?

— Проклятье! — Виктор сердито швырнул на стол карандаш.

Легко жить на свете всем этим стихоплетам, которые весной пишут про тающий снег и яблоневый цвет, а осенью топчутся по опавшим листьям и умиляются при виде возов с хлебом! Все их темы и сюжеты есть в календаре, который можно купить на каждом углу за два рубля. Двадцать седьмое апреля? Значит, пиши про Первомай. Восход солнца в 5.46; в газетах как раз сообщали, что взорван ледяной зажор на Даугаве; разве из этого не получится стишок? Добавь еще, что у тебя самого в сердце солнце, а в груди тают льды, и тащи в редакцию!

Да, с прозой дело иное. Тут все должно быть взвешено и продумано. В повести не отбрешешься весенней погодой, на льдине далеко не уедешь. Мозги нужны, да и усидчивость тоже.

За свои мозги Виктор был спокоен, а вот усидчивости у него не хватало.

«Неудивительно, если в конце концов надоедает корпеть за столом, — утешал себя Виктор. — В молодости ни один нормальный человек не может высиживать на месте часами. Что здесь страшного? Усидчивость появится с годами».

И все-таки теперь наступило время засучить рукава, чтобы продвинуть вперед давно задуманный труд.

«Еще страниц шестьдесят, — подсчитывал Виктор, — значит, надо делать по две страницы в день. Итак, пока не написаны эти две страницы, никаких развлечений, никаких других дел! Если же в какой-нибудь день совсем не удастся присесть к столу, нужно на следующий день полностью наверстать упущенное!»

— Решено, — произнес он вслух, достал бумагу и начал. Строчка за строчкой ложились на белые листки; вся неудовлетворенность и тревога, псе сомнения отошли куда-то далеко. Виктор опять чувствовал себя в своей стихии, он продвигался вперед, как борец, как настоящий Вецапинь.

5

Лентяи говорят: всех дел все равно не переделаешь! Виктор отлично знал эту поговорку, иногда и сам оправдывался ею, однако на сей раз он загорелся по-настоящему и, не сходя с места, проработал до часу дня. Вместо заданных двух страниц он написал целых пять. Можно, конечно, было продолжать. но Виктор решил, что не мешает все-таки наведаться в университет, показаться хоть на часок, чтобы не очень шумели о его прогулах. И без того нередко подворачиваются разные дела, вынуждают пропускать занятия.

До филологического факультета не больше десяти минут ходьбы. Без шляпы, в летнем пальто нараспашку Виктор шагал по улице Ленина, апрельский ветер развевал его волосы и полы пальто. Когда он раскрыл дубовую дверь и вошел в вестибюль, был уже второй час. Значит, как раз перемена.

— Привет! — Долговязый, сутуловатый юноша в темных роговых очках, с пышной черной шевелюрой протянул Виктору вялую, влажную руку.

— Здорово, Амфимакр, — ответил Виктор. Захотелось вытереть ладонь носовым платком, но он сдержался, кивнул долговязому и скрылся в гардеробе.

Откуда-то сверху доносились голоса студентов, а здесь стояла тишина. Повесив пальто. Виктор поправил перед зеркалом взъерошенные ветром волосы и медленно поднялся по лестнице.

— Где это ты пропадал? — Долговязый опять остановился, желая побеседовать.

— Дела. — небрежно ответил Виктор и слегка кивнул, здороваясь с группой девушек.

— Писал свою повестушку?

— Да, вроде того, — ответил Виктор. — Ну, что Подник? Все ругает современную поэзию?

— Как зверь! И откуда в таком маленьком человечке столько злости?

— Маленькие и есть самые злые, — усмехнулся Виктор. — У них желчи много.

— На твой счет тоже прошелся, — поспешил сообщить долговязый.

— За что ж это опять?

— За рассказ.

— Гм, — Виктор нахмурил брови. — Что он смыслит в рассказах?

— Все-таки преподаватель литературы.

— Ну и что ж, что преподаватель. Пусть муштрует поэтов, а меня…

— Да постой! — перебил однокурсник. — Ведь Подник тебя так расхвалил, что у Виты даже уши горели!

— Чепуха, — буркнул Виктор, вглядываясь в толпу студентов. — Извини, — проговорил он и отошел.

Визгливый звоночек созвал студентов в аудиторию. Подник поднялся на кафедру, пошуршал бумагой и монотонно, негромко заговорил о новейших явлениях в латышской советской литературе.

Виктор, сидевший за последней партой, попробовал нарисовать в записной книжке лицо лектора. Костлявые, резкие черты, большой нос с горбинкой, гладко причесанные глянцевито-черные волосы — все эти детали по отдельности казались очень характерными, а соединенные вместе не давали нужного результата. Чего-то недоставало, быть может того, что художники и художественные критики называют «душой».

«Пустяки, — поморщился Виктор. — Если у Подника вообще нет души, откуда же она возьмется на портрете?»

Неудавшийся рисунок был перечеркнут, и на соседней страничке появился профиль долговязого юноши в очках.

«Как странно! — Виктор сунул в карман карандаш, на лбу его залегли мелкие складки. — Четыре года назад мы трое — Эрик Пинне, Вальтер Орум и я — окончили одну и ту же школу. Молодые, совсем наивные мальчишки… Тогда мы воображали, что всегда будем вместе, а теперь дороги расходятся. У Эрика слабое здоровье и неприятно влажные руки. Он пишет стихи, которые никто не хочет печатать. Вальтер еще в последнем классе школы был секретарем комсомольской организации. Он неплохой парень, из него выйдет хороший педагог, со временем, пожалуй, даже директор школы где-нибудь в Элейс или в Вараклянах. К нему можно будет съездить в гости, потолковать о минувших школьных и университетских годах. Как-никак Вальтер довольно остроумный парень и недурной собеседник. А может, съездить к нему и не удастся. Просто не хватит времени или еще что-нибудь…» — рассуждал сам с собой Виктор.

Тут же неподалеку томится маленький Mиттау. Он тоже пишет стихи, любит ходить на собрания и разглагольствует там за семерых, а на лекциях часто дремлет. В углу у окна, мрачно нахмурив брови, сидит Артур Пенланд. По мнению преподавателей, этот молодой человек неудачно выбрал профессию. С зачетами у него не ладится, на экзаменах нужно лезть из кожи ради несчастной удовлетворительной отметки. Иногда Артур исчезает из университета на целые недели. Никому не известно, где и как он проводит время; возвращаясь, он всегда представляет безупречные медицинские справки, хотя хворым отнюдь не выглядит.

Недалеко от Нейланда сидит парень постарше, зовут его Грава. Это человек совсем иного закала, нежели Артур. Посте окончания средней школы он успел поработать учителем в одном из лесных районов Латгалии, поступил на заочное отделение университета, а через три года перешел на дневное.

Ему тоже нет тридцати, но по сравнению с остальными студентами этот парень выглядит более серьезным и зрелым.

Виктор еще осенью первый заговорил с Гравой. Он даже слегка удивлялся настойчивости и целеустремленности, с которой новичок посещал лекции сдавал зачеты. За его широкоплечей, коренастой фигурой деревенского уроженца, кажется, стояла большая, незнакомая Виктору жизнь.

Грава отвечал знаменитому Вецапиню вежливо и любезно, но в друзья не набивался. Куда больше общего нашлось у него с Вальтером Орумом. Порой казалось, что они уже отлично спелись друг с другом.

«Пусть себе», — пожал плечами Виктор. Каждый дружит, с кем ему хочется. Вецапинь-младший не собирался насильно лезть к кому-нибудь в дружбу.

Да, а аудитории около сорока юношей и девушек, и все они очень не похожи друг на друга, — не похожи и на тех птенцов, какими были они в то осеннее утро, когда впервые распахнули тяжелую дверь и вошли в эго здание.

Все меняется, и мы тоже. — Виктор задумчиво покачал головой. — Интересно, какими мы будем через десять лет? Может, встретившись на улице, остановимся и долго не сможем расстаться, а может, холодно поздоровавшись, пройдем мимо, не найдя общего языка. Л ваши девушки? Сейчас ям по двадцать два, самое большое — двадцать три года» и капой бы серьезной в сдержанной ни казалась иная филологичка, она порой глянет на тебя такими ясными, сияющими глазами, что неудержимо захочется. бросив на парте тетради и книжки, встать и легонько погладить ее по головке. Милые наши однокурсницы? Останетесь ла вы такими же через многие годы, или что-то судьбе, учительское вытеснит из вашего сердца помыслы и волнения юных дней?»

Головы девушек были склонены, руки с карандашами и самописками быстро скользили по страницам тетрадей. Взор Виктора остановился на Вите. Какой-нибудь поэт назвал бы ее светлые волосы золотистыми или сравнял бы с пшеницей. Год назад, пожалуй, нечто подобное говорил ей и Виктор. Год назад…

Трудно сказать, что пленило его. Быть может, чуть вздернутые, широковатые плечи Виты, неизменно белая блузка. А быть может, ее беспомощность, безграничная доверчивость — да мало ли что смущает нас в юности и заставляет влюбиться?

Иной раз достаточно взгляда, одного слова, чтобы, вернувшись домой, ты уже не находил покоя. Был ли Виктор когда-нибудь влюблен в Виту? Нелегко дать ответ па этот вопрос. Ему правилось бродить с девушкой по рижским паркам, вместе смотреть хороший спектакль, слушать концерт. Однажды Вита забрела с Виктором даже на соревновании по боксу. Это было совсем некстати, потому что как раз в тот вечер одному новичку-легковесу разбили бровь. Бой тотчас же прервали, но парень успел изрядно перемазаться. Зрелище, конечно, не из приятных, особенно для тех, кто попал на бокс впервые. Вита вцепилась в локоть Виктора, и он почувствовал, как дрожит ее рука.

— И ты тоже участвовал в таких соревнованиях? — спросила она.

— Случалось, — процедил сквозь зубы Виктор и стал объяснять, что кровопролитие в боксе наблюдается очень редко. Это красивый, мужественный вид спорта, в нем нет ничего опасного.

— И все-таки это ужасно! — Вита уже не отпускала его руку.

Даже когда закончились соревнования и они вышли на слабо освещенную улицу, Виктор чувствовал рядом слегка дрожавшее плечо девушки. Может быть, ее немножко знобило — весна была такая же промозглая, как нынешняя. Они долго не про износили ни слова.

— Пойдем ко мне, — пригласила Вита, и он пошел.

Красивый особняк в Межапарке, небольшая, со вкусом обставленная комната. Девушка молча включила радио. Тускло светила стенная лампа, музыка Грига навевала немного тоскливое настроение. Вита вздохнула, выключила радио и положила руки на плечи Виктора.

— Я тебя никогда, никогда, не пущу на эти отвратительные соревнования, — прошептала она, и ее губы коснулись его уха. — Не пущу тебя! Никуда не пущу, слышишь?

Конечно, он слышал. Много раз слышал он потом эти слова, только они уже не звучали так, как в тот вечер.

Если бы Вита была немножко более самостоятельной или гордой! Ее мнение всегда совпадала с мнением Виктора, она поступала так, как желал он. Всегда и везде. Виктору захотелось посреди недели съездить в Огре, и Вита сейчас же согласилась пропустить лекции, поссорилась с родителями и подругами. Она восхищалась новым чехословацким фильмом, а Виктору посреди сеанса вздумалось идти домой, и она, конечно, без возражений последовала за ним. Эта покорность, немного льстившая вначале, вскоре стала раздражать Виктора. «У нее нет собственных мыслей, нет собственной воли», — негодовал юноша. Даже сейчас, даже сегодня Виктору достаточно лишь моргнуть глазом, и Вита, не раздумывая, пойдет за ним хоть на край света.

Лекция окончилась. Подник провел ладонью по своим глянцево-черным волосам, еще раз оглядел аудиторию, собрал конспекты и вышел. Эрик Пинне кинулся в след за преподавателем, наверно чтобы задать вопросы, связанные с прослушанной лекцией, или, как презрительно выражался Heйланд, «чтобы подлизаться».

Виктор однажды прозвал Эрика Амфимакром, и кличка эта пристала к долговязому студенту. Почти у каждого филолога есть свой конек: один увлекается Старым Стендером или Слепым Индриком, другой с нетерпением ждет, каких еще забытых писателей откопает в пыли минувших дней преподаватель литературы. Коньком Эрика Пинне еще на первом курсе стала теория стихосложения. Конечно, не хореи с ямбы, не анапесты и амфибрахии, эти шаблонные размеры знает и различает каждый семиклассник. Эрика заинтересовали необычные стопы, и однажды ему пришлось иметь дело с амфимакром. «Длинный, короткий, длинный», — прищурив слегка близорукие глада, отсчитывал он слоги, и эта формула как-то очень подошла к его сутуловатой фигуре На свое прозвище он не обижался — оно все-таки было научным, имело, можно сказать, теоретическое значение.

— Амфимакр опять не дает Поднику житья, — заметил маленький Muттay, выходя из аудитории.

— Приветствую, — Орум подошел к Виктору и подал руку. — Сегодня собрание литкружка Придешь?

— Еще не знаю, — пожал плечами Виктор. — Хотел поработать.

— Брось! — настаивал Орум. — Ведь ты председатель. Как же без тебя?

— Знаешь что, Вальтер? Будь другом, освободи меня на сей раз. Пускай Muттay проводит, он поговорить любит.

— Muттay асе перепутает.

— Ну, Амфимакр. Он будет держаться на высоком теоретическом уровне.

— Значит, ты, правда, не можешь?

— Не могу Вальтер. Сам знаешь: ест за что-нибудь взялся, надо доводить до конца.

— А как подвигается?

— Ничего. — Кивнул Виктор — Помаленьку.

— Ну, желаю успеха, — сказал Орум, и Виктор вышел в коридор.

— Здравствуй, — кто-то сзади тронул Виктора за плечо, и он уже знал — это Вита.

«Опять», — нахмурился Виктор.

— А я тебя ждала. — Вита стала рядом и взяла его за локоть. — Ты мне сегодня дашь что-нибудь на перепечатку?

— Пока ничего нет — Виктор отнял руку, и они вышли на улицу. — Ты домой? — Он хотел распрощаться.

— Нет, почему же? — улыбнулась Вита. — Я свободна.

— A я, понимаешь, тороплюсь. Хочется посидеть, поработать.

— А я думала…

— Что? — остановился Виктор.

— Я думала, ты пойдешь ко мне.

— Прости, Вита, сегодня никак не могу. Столько дел накопилось, ведь на праздники придется ехать к родичам в Пьебалгу…

— Значит, тебя не будет в Риге? — Она совсем расстроилась.

— Да… Ты же знаешь, у каждого есть какие-то обязанности. Мы же одни живем на свете.

Едва заметно погладив девушке руку, он улыбнулся и кивнул на прощанье.

На улице было много народу, но когда в толпе исчез светлый плащ Виктора, Вите показалось, будто она совсем одна на этом углу, на этой улице и во всем мире.

6

Несомненно, люди научатся когда-нибудь управлять погодой, по мере надобности чередуя солнечные дни с дождливыми. К сожалению, в пятидесятых годах нашего века это eщe не достигнуто, поэтому на Янов день часто льет как из ведра, и, наоборот, когда земле и людям больше всего необходима влага, солнце жарит напропалую.

Природа нередко идет наперекор человеку. Однако нынче на майские праздники погода выдалась как по заказу. С самого утра небо было синее, без единого облачка, и, хотя из-за поздней весны на березах вдоль канала не распустилось еще ни единой почти, ветер, летевший с Даугавы, полоскал флаги на домах и башнях, приносил с собой веселую свежесть, какая бывает только в майские дни.

По улочкам Старой Рига на Комсомольскую набережную медленно продвигались колонны демонстрантов, и в лицах людей, в их одежде, в цветах и транспарантах, в неторопливости их движения было нечто возвышенное и торжественное.

Возле большого универмага вдруг загремел орхестр. да так громко, что спугнутые старо-рижские голуби поднялись в воздух. Немного покружившись над островерхими крышами старинных домов, они уселись на карнизах и поглядывали вниз, должно быть не понимая, почему на этих обычно тихих улочках сегодня столько народу и шуму.

На набережной Даугавы колонны сливались в единый огромный поток, двигавшийся мимо трибун к улице Горького. И рядом с этим потоком в том же направлении спешили воды большой реки, унося в море источенные и размытые волнами льдины — последние свидетели минувшей зимы.

У деревянного моста колонна опять распадалась, большинство демонстрантов сворачивало обратно в Старый город. Кто-то схватил Петера Вецапиня за плечо.

— Глядя-ка! И наш инженер тут! — Он увидел перед собой дружески улыбающееся лицо Делвера. — Шли одной дорогой, а друг друга и не заметили. В такой толкучке не мудрено. — продолжал он, беря Петера под руку.

— Да, — подтвердил Петер Он, как всегда, не находил слов для разговора.

— Знаете что, — вдруг надумал Делвер. — Раз уж мы встретились, пойдем вместе, а?

— Куда же это?

— К нам! На садовый праздник. Правда, деревья еще без листьев, зато у меня в Доме, надо полагать, найдется кое-что другое.

— Да я уж не знаю. — пытался возражать Петер.

Делвер, шагавший рядом, и не думал его отпускать:

— Идемте, идемте! Будут все наши из больницы, а как известно, медики, хотя народ и неинтересный, справлять праздники умеют. Товарищ Сарма, — обернулся он, — замолвите-ка и вы словечко, иначе наша знаменитость удерет!

Тут только Петер заметил, что за Делвером следовала компания молодежи, среди них и Айна Сарма. Отступать было уже некуда, пришлось остановиться и поздороваться.

— Ну, пошли? — переспросил Делвер.

— Идемте! — Айна посмотрела на Петера таким лучистым взглядом, что он уже не способен был отказаться.

— Надо взять машину. — засуетился молодой парень, назвавшийся Метузалом. — Не плестись же пешком до Чекуркална!

Вся компания согласилась. Решали дойти до вокзала, где должна быть уйма такси.

— Погодите-ка, — остановился Делвер. — Надо разыскать в Виктора! — Он все не отпускал локоть Петера опасаясь, как бы инженер не исчез. В такой толчее все возможно, тем более, что Петер не очень-то рвался веселиться.

— Виктора нет в Риге, — улыбнулся Петер. — Он в Пьебалгу уехал.

— Жаль! Такой кавалер в вашей компании пригодился бы! — Сам не зная, зачем. Делвер оглянулся и подмигнул Айне.

Машины у вокзала действительно были. Вначале все попытались усесться в одно такси, но везти восемь человек шофер отказался. Пришлось сесть в две «Победы»; Делвер вместе с Петером поехал вперед, чтобы второе такси не заблудилось. Демонстрация, видимо. закончилась — возобновилось трамвайное и автобусное движение Улицы были настолько переполнены, что машины едва ползли.

— Не сердитесь, дружите, что я вас так внезапно похитил, — обернулся к Петеру Делвер. — Сегодня праздник, и каждому хочется малость повеселиться. Вы себе представить не можете, как скучно проводить весь день с людьми одной я той же профессии! В таких случаях мне кажется, будто я не сижу за столом. не гуляю по саду, а работаю в операционной Вот я к вам и прицелился; по крайней мере другие разговоры, другая, так сказать, точка зрения Надеюсь, я не оторвал вас от приятного отдыха, не заставил какую-нибудь девушку томиться в ожидании?

— Ничуть, — улыбнулся Петер. — Сегодня я совершенно свободен.

— Вот и прекрасно! — Делвер хлопнул его по плечу. — Увидите, в нашем обществе не так уж плохо. Врачей, если не считать меня, здесь нет. Фельдшеры, санитары, медицинские сестрички. Сарму вы знаете, с остальными ближе познакомитесь по ходу действия.

Машины остановились возле одноэтажного домика.

— Приехали! — Делвер с поклоном распахнул перед гостями калитку. — Прошу!

— Боже мой, доктор! Ты и вправду домохозяин? — спросил Метузал с деланным изумлением.

— Всего лишь поднаниматель, — снова поклонился Делвер. — Присаживайтесь, сад сегодня в нашем распоряжении.

Гости расселись по лавочкам, а Делвер пошел хлопотать по хозяйству. Петер остался стоять и вообще чувствовал себя немного неловко, как человек. оказавшийся среди незнакомых людей и в непривычной обстановке. Айна посмотрела на него, хотела пригласить сесть, заговорить с ним, но промолчала. с интересом наблюдая, как Петер преодолеет свою скованность.

К счастью, бедного отщепенца заметил Метузал.

— Простите. — начал он. — Вы, случайно, не тот самый изобретатель, о котором вчера писали в газете?

— Вероятно, тот самый. — Петер почувствовал, что краснеет.

— В газете? — удивилась Айна. — Правда? А я не читала.

— Газеты надо читать, — Метузал обвел присутствующих победоносным взглядом: видимо, никто из них не обратил внимания на предпраздничный репортаж о достижениях заводов республики. — Там сказано, что инженер Вецапинь вместе с кем-то еще работает над созданием нового телевизора!

— Правда, над телевизором? — спросила одна из девушек.

— Выходит, что так, — Петер все еще боролся со смущением. — Никаких особых достижений пока нет. Этот репортер пришел на завод, глянул туда-сюда, кое с кем побеседовал. Откровенно сказать, он здорово преувеличил — нам удалось разработать лишь некоторые характеристики.

— А по вашему телевизору можно будет смотреть Москву? — поинтересовалась та же девушка.

— Пока что нет. — вынужден был огорчить ее Петер.

— Как жалко!

— Кому жалко, кого жалко и почему? — перебил Делвер, вынося в сад трехногий столик. — Теперь жалеть не о чем, надо помогать!

Через несколько минут столик был накрыт, и гости принялась за предложенные хозяином яства.

— Что ж, доктор, — удивился Метузал. — так мы и будем пить стоя, по английской моде?

— Зачем по английской? — сказал Делвер. — По нашей собственной! Когда я учился и работал санитаром, мы всегда справляли праздник стоя. Не потому, что негде было сесть, а потому, что сидя человек раскисает. То ли дело стоя: взял свою рюмку. хлопнул, закусил чем душе угодно, и садись опять пли пойди погуляй по саду. Ну, с праздником!

— С праздником! — отозвались гости.

— У вас и цветы растут, доктор? — спросила Айна, обратив внимание на расположенные вокруг домика длинные грядки.

— Это не мои, — отвечал Делвер. — В этом саду мне принадлежит только один закоулок. Желающим могу продемонстрировать, — предложил он.

Айна. Петер и другие направились вслед за ним.

— Вот, — широким жестом указал хозяин. Под кустом сирени виднелась малопривлекательная груда прошлогодних листьев.

— Что у вас там, тыквы растут? — удивилась Айна.

— Нет, не тыквы и даже не арбузы!

— И что же?

— Сейчас увидите. — Делвер сломил сучок и поворошил кучу листьев.

— Что это, черви?

— Высшего качества!

— Вы собираетесь производить с ними опыты?

— Несомненно. Вот нацеплю их на крючок…

— О, ужас! — воскликнул Метузал. — Значит, в довершение всех твоих слабостей, ты еще и рыболов?

— Ну, уж это не слабость. — Делвер швырнул палочку и обтер руку платком. — Если хочешь заниматься слабостями, вернемся к столу.

Кто-то предложил перекинуться в картишки: интересно, кому улыбнется фортуна? Из этого ничего не вышло. Карты, правда, нашлись, за желающими тоже дело не стало, но девушки возражали.

— Что за дикарская привычка — забраться в кусты и шлепать картами! Будто на свете нет других занятий. Л кто ж будет танцевать?

— Танцевать? — возмутились картежники. — Кто хочет, тот пусть танцует. Почему нельзя каждому веселиться по потребностям?

— И где взять музыку? Нужен духовой оркестр!

— Оркестра пет, — развел руками Делвер. — Зато у меня есть труба. Дедовское наследство. Он играл па деревенских гулянках.

Трубу разыскали в кладовке и извлекли на свет божий довольно-таки запыленную. Когда ее протерли тряпочкой, старая труба засверкала, как кивер пожарного.

— Вот это медяшка! — обрадовался Делвер. — Стоит заиграть на ней, даже ревматики пустятся в пляс. Петер, вы умеете играть на трубе?

К всеобщему сожалению, Петеру пришлось сознаться, что с этим искусством он не знаком. Делвер не унаследовал дедовский талант, да и другие присутствующие не умели обращаться с таким замысловатым инструментом. Девушки тоже прикладывали трубу к губам, но не могли извлечь никаких звуков, наверное не хватало сил.

— Видать, засорилась, решил Метузал. — Давненько на ней не играли.

— Засорилась! — притворился обиженным Делвер. — Не может быть! — Он тщательно обтер мундштук, приложил его к губам, надул щеки, и, на радость гостям, блестящий инструмент, почуяла хозяйскую хватку, наконец, заговорил. Из его лабиринтов вырвался протяжный, пронзительный, жалобный звук, разнесшийся далеко за пределы сада.

— Браво! — зааплодировали девушки. — Чудесно! У вас могучие легкие, доктор.

— Не жалуюсь, — Делвер поставил трубу на скамейку. — Метузал, сходи, выставь радио на окошко и дай нам вальс. Мы хотим танцевать!

Петер украдкой взглянул на часы. Было около шести.

— Вы не танцуете? — спросила Айна, перехватив его взгляд.

Петер покачал головой.

— Не приходилось. Все времени нет.

— А сегодня?

— Сегодня время-то есть, да не знаю, хватит ли умения.

— Значит, попробуем.

Петер с улыбкой вздохнул. Метузал после долгой возни нашел, наконец, какую-то танцевальную мелодию, но Делвер объяснил, что она не годится: все вечера начинаются с вальса.

Радиоприемник свирепо фыркал, порой испуская протяжный вой, а вальса все не было.

— Техника на моей стороне, — Сказал Петер. — Из этой затеи, наверное, ничего не выйдет.

— Нет, выйдет! — И Айнa сама кинулась к приемнику.

Наконец зазвучал вальс. Эту мелодию Петер слышал бесчисленное множество раз на катке на Артиллерийской улице, кружась на льду со школьными товарищами — лет восемнадцать назад.

— Прошу вас! — Айна сделала реверанс, приглашая его, и они начали танцевать.

Помогла ли ее настойчивость или воспоминания юных дней, только Петер почувствовал себя легко и непринужденно.

— Вы, наверное, часто танцуете? — спросил он, спохватившись, что неприлично так долго молчать.

— Очень часто! — Айна взглянула на Петера и рассмеялась. — У вас есть какие-нибудь возражения?

Нет, возражений у Петера не было, неожиданный вопрос девушки просто выбил его из колеи. Вероятно, она тоже заметила это, и, хотя взятый тон был немного искусственным. Айна продолжала поддразнивать.

— Если вам не нравится, я больше никогда не буду танцевать!

— Нет, не нравится. — От смущения Петер плохо соображал, что говорит. Потом несколько оправился и, слегка прищурясь, добавил тоже шутливо: — Ладно, танцуйте уж!

— Я бы с удовольствием… — Да вальс кончился! — Она опять сделала реверанс.

— Ничего, сейчас будет другой танец. — Петер не отпускал ее руку. Он совсем осмелел. даже разговорился, этот вечно серьезный молчальник.

За вальсом последовало танго. Петер пытался было продолжать разговор, хотел пошутить, рассказать несколько забавных случаев из заводской жизни. Но музыка изменила его настроение.

Неизвестно, что за станция передавала в майские праздники такое чертовски печальное, такое безнадежно тоскливое танго. Ноги двигались сами собой, а душевный подъем исчез.

— Вам здесь нравится? — после долгого молчания спросила Айна. Она тоже стала серьезной.

— Ничего, — вздохнул Петер. — Хорошие люди.

— Да?

— Мне так кажется.

— Возможно. — Девушка откинула непослушную прядь. — Я-то ведь ежедневно сталкиваюсь с ним на работе. Только Делвер мне почти незнаком. Не кажется ли вам, что он чересчур самоуверен и заносчив?

— Трудно сказать, — промямлил Петер. — Я не настолько хорошо разбираюсь и людях.

Музыка смолкла, хозяин опять пригласил к столу, — Знаете что? — Айна схватила Петера за локоть — Давайте удерем отсюда!

— Вы хотите уйти?

Опа кивнула.

— В таком случае надо попрощаться с Делвером, — заметил Петер.

— Правильно. А вы не побоитесь уйти вместе со мной?

— Разве я кажусь таким боязливым?

— Трудно сказать, — Айна передразнила его интонацию. — Я не настолько хорошо разбираюсь в людях. Пойдут разговоры…

— Ну а что же?

— Значит, не боитесь? Пошли?

— Пошли.

Тайны возобновились. Айна направилась к Делверу. Петер последовал за ней.

— Доктор, я должна извиниться. — сказала Айна. — Мне пора домой. Товарищ Вецапинь обещал проводить меня до автобуса.

— Вы торопитесь? — Делвер поставил рюмку и поглядел на девушку.

— К сожалению, да. Спасибо за гостеприимство и за чудесно проведенный день.

— Значит, ваше решение не подлежит отмене? — Делвер быстро закурил.

— На сей раз нет. — Айна была неумолима.

— Жаль. — Хозяин глубоко затянулся и швырнул сигарету в кусты. — В таком случае остается лишь распрощаться. Вы, Петер, тоже, наверно, уж не вернетесь…

— Пожалуй, не вернусь, дружище.

— Ну, всего наилучшего! Проводим отступников до калитки? — предложил Делвер остающимся гостям.

Все согласились. Метузал отыскал в эфире марш, и бодрые звуки преследовали уходящих, когда они уже скрылись за углом.

7

— Вы поедете на автобусе? — спросил Петер Вецапинь, идя рядом с Айной.

— Может быть. — тихо ответила она. — Хотя, по правде сказать, спешить некуда.

— Значит, просто хотели уйти.

— Конечно. Гораздо приятнее погулять в парке или по набережной.

— Можно я мне присоединиться к вам?

Петер слегка прикоснулся к руке Айны. Девушка не отняла ее.

— Зачем вы спрашиваете? Я ведь сама позвала вас.

— Это я помню, но и сейчас нс понимаю почему.

— Почему? Разве так трудно понять! — засмеялась Айна. — Рассудите логически, товарищ инженер! Девушка влюбилась с первого взгляда: блестящая партия, отец — знаменитый на весь Союз профессор, да и о сыне уже пишут в газетах… Помните, я вам еще днем сказала: «Идемте с нами!» Вот вы и пошли.

Петер молчал Он умел работать, умел думать и решать задачи, но эта ситуация казалась ему слишком сложной Во всяком случае, высшая математика и логарифмическая линейка тут не помогут. К счастью, его выручила сама девушка.

— Да нечего тут раздумывать! — Она дернула Петера за локоть. — Не бойтесь, я не влюбилась и делать блестящую карьеру пока не собираюсь! Разве нельзя проста погулять? Не знаю, как вам. а мне это доставляет удовольствие.

— Мне тоже, — кивнул Петер. Больше ничего не приходило на ум. Виктор в таком положении наверняка оказался бы находчиво?

Солнце уже скатилось за высокие здания, когда они вышли на улицу Мира.

— Расскажите о ваших изобретениях, — попросила Айна.

— Да тут, собственно, нечего и рассказывать, — Петер даже нахмурился от напряжения. — Вовсе не так интересно. Взгляните лучше, как много светите, окон, какая масса людей на улице! Все они куда-то идут, у всех праздничное настроение. А послезавтра — опять из работу. Случалось вам видеть Ригу утром рабочего дня, скажем, около половины девятого?

— Нет, не случалось. — созналась девушка. — Утренние дежурства у нас начинаются гораздо раньше.

— Выйдите как-нибудь. — продолжал Петер. — поглядите на это бесконечное, стремительное движение. Трамваи, автобусы, троллейбусы переполнены. асфальт гудит под тысячами ног. Это и есть наша подлинная Рига. Такой ее надо рисовать из картинах и описывать в книгах.

— Товарищ инженер’ — Айна взглянула на спутника, — Вы. кажется, зарыли в землю талант! Вам нужно не чертить и не изобретать, а писать стихи.

— Что вы. — улыбнулся Петер. — Может быть, я плохой инженер, но поэт уж совсем никакой. Вот брат мой когда-то писал стихи…

— Виктор?

— Да. Виктор. У меня только один брат. Хороший. замечательный брат.

— Вы, наверное, ладите с ним?

— Конечно, — подумав, ответил Петер. — Только мне кажется, что иногда я ему завидую.

— Ударились в самокритику?

— Вроде того…

Вместе с людским потоком Петер и Айна вышли на улицу Ленина. С наступлением сумерек движение автомашин сократилось, зато народу собиралось больше, и почти все направлялись к центру. Противиться этому течению было и ненужно и невозможно.

А потом в вечерней тишине прогремел артиллерийский залп. раскаты его многократно повторились в проемах зданий, и в то же мгновение по темному майскому небу разлетелись огни красных, желтых, зеленых ракет.

— Странно, — сказал Петер, как бы обращаясь к самому себе. — Столько раз видел, и все равно каждый год хочется поглядеть опять.

Айна молча пожала ему руку. Раскат следовал за раскатом, яркий свет сменял темноту, потом снова смеркалось, чтобы через мгновение небо опять озарилось разноцветными искрами.

Рядом с Петером каким-то малыш в упоении считал залпы, но, дойдя до десяти, сбился и уже не зная, сколько осталось. В промежутках между раскатами грохота из репродуктора на улице Кирова и доносились звуки гимна.

— Ой, ракета упала на нашу крышу, — воскликнул долговязый подросток, толкнув в бок приятеля. — Пожар будет!

— Да какой там пожар, — буркнул тот. — Разве, когда звезды падают, пожар бывает?

— Папочка, еще долго будут палить? — спросила маленькая девочка, сидевшая на плечах у отца.

Каждый переживал эту минуту по-своему, у каждого были свои слова и мысли. Люди стояли и смотрели в небо, а время шло, и салют кончался.

— Выйдем и набережную? — спросил Петер, но так и не дождался ответа.

Он обернулся, поискал глазами в толпе. Айны не было. Она исчезла.

8

Виктор обещал быть в городе сразу после праздников, а вернулся из Пьебалги лишь десятого мая. Отперев дверь, он повесил плащ, тут же в передней стянул замызганные хромовые сапоги и в носках отправился дальше.

— Добрый день! — поздоровался он с Мартой, убиравшей посуду в столовой.

— Здравствуй, здравствуй! Значит, приехал? А мы уж боялись, не случилось ли чего.

— Да что там могло случиться? Просто загостился.

Виктор открыл дверцу буфета в поисках съестного. Обедали у Вецапиней в семь часов.

— Я тебе картошки пожарю, если хочешь. — Марта оставила посуду и вытерла руки о передних. — Наверное, проголодался с дороги.

— Ничего, пообедаю вместе со всеми. Меня тут никто не спрашивал?

— Заходил Эрик.

— Амфимакр? Ну и что он? — Виктор нашел несколько бутербродов — достаточно, чтобы заморить червячка.

— Ничего, обещался в другой раз зайти.

— Ладно. Позвоню ему в общежитие. — Виктор взглянул на часы — Консультация уже кончилась…

Видя, что младший Вецапинь не расположен к дальнейшим разговорам. Марта захватила тарелки и скрылась в кухне. Доедая бутерброд. Виктор подошел к телефону и набрал номер. Посте долгого молчания он услышал слабый старушечий голос.

— Позовите, пожалуйста. студента Пинне из тридцать седьмой комнаты. — проговорил Виктор, барабаня пальцами по столу.

Старушка, вероятно уборщица общежития, попробовала от него отделаться. Мол, из тридцать седьмого номера все ушли, позвоните попозже.

— То есть как попозже? Позовите, пожалуйста, Пинне! — настаивал Виктор. — Говорят из деканата.

Уборщица вздохнула и сказала, что сходит, поглядит.

Виктор взял трубку в левую руну и стал не спеша просматривать вчерашние газеты. Сообщения о заседаниях Организации Объединенных Наций, телеграммы о событиях на Кипре и в Алжире, репортаж о подготовке я республиканской спартакиаде. Почти две велели он не брал в руки газет, а на свете за это время так я не произошло ничего на ряда вон выходящего.

— Слушаю, — раздался о трубке хрипловатый голос Эрика.

— Амфимакр? — спросил Виктор и, не дождавшись ответа, продолжал. — Это Виктор. Привет, старина!

В эту минуту мимо общежития, наверно, проходил трамвай, так как слова Эрика совершенно потонули в каком-то реве и грохоте. Можно было лишь догадаться, что однокурсник интересуется причиной долгого отсутствия Виктора.

— Долго? Разве это долго — двенадцать дней? Застрял! По телефону всего не расскажешь. Может, зайдешь?

Эрик обещал заглянуть.

— Значит, жду. Другим пока не говори, что я приехал. Ладно?

Виктор повесил трубку и сложил газеты. Потом все-таки выбрал и пачки номера «Спорта» и понес их в свою комнату. Человеку, который когда-либо сам подымался на ринг или выходил на зеленое поле, не так-то легко отвыкнуть от прежних наклонностей. Младший Вецапинь все еще любил просматривать на досуге отчеты о спортивных соревнованиях: лежишь на тахте, читаешь, и кажется, будто сам набираешь очки или борешься за десятые дата секунды…

Он подумал, «то неплохо бы принять душ и побриться. Но тело охватила такая усталость, что даже двигаться не хотелось. Четыре часа в автобусе не шутка, если к тому же пришлось уступить свое место пожилому пассажиру, а самому весь долгий путь выстоять, пригнув голову, чтобы не стукаться макушкой об потолок.

«Давно пора провести до Пьебалги железную дорогу и пускать не меньше трех составов в день, — подумал Виктор, зевая — Каждый раз такое мученье…»

Он взял газету, проглядел фотоснимки и, пробежав заголовки, остановился на заметке о возвращения Шоцикаса на ринг. Феноменальный литовский тяжеловес. очевидно, выздоровел.

Интересно, кто сменит его? Виктор помотал головой, чтобы отогнать сон, надвигавшийся, точно туча. Веки совсем отяжелели. Перед глазами появилось как бы запотелое стекло, по краю его вырисовывалась отчетливо проведенная линия. Потом все исчезло, и Виктор почувствовал, что спина его прикасается к канату. Вдали глухо, как под водой, затрещал звонок, и этот звук, рассеиваясь, заполнил всю комнату, точно назойливое стрекотание сверчка. Внизу загудела стоголосая толпа, и Виктор понял, что он на ринге. Он согнул руки, переступил с ноги на ногу, качнулся влево, вправо — все тело было воздушно-легким и эластичным…

Противоположный угол ринга скрывался в густом, непроглядном тумане. И вот оттуда вынырнула одна, другая, третья фигура: Виктор узнал Пинне, Орума и Muттay. Все они зачем-то взобрались на ринг и теперь, улыбаясь, приближались к нему.

«Ничего, сейчас вы перестанете улыбаться!» — подумал Виктор. Он стиснул зубы, хотел броситься в атаку, и вдруг руки отяжелели, повисли, ноги подкосились, как связанные.

Противники подходили все ближе, Виктор уже ощущал их жаркое дыхание; защищаться не было сил, ноги непроизвольно отступали. Лектор Подник в белых брюках стоял тут же. громко отсчитывая: «Раз, два, три — поговорим о композиции, это будет шестьдесят восьмая страница…»

Виктор пошатнулся, опустился на пол, а Эрик Пинне напирал все яростнее, потрясая тяжелой книгой.

— Нокаут! — ликовали в публике.

Потом он очутился в лодке. Кругом колыхалась вода, хирург Анс Делвер колотил боталом по камышам и кричал: «Раков надо варить, пока у них не отвалятся хвосты! И обязательно с тмином!»

Возле лодки из воды на миг показались крылья невода, потом погрузились опять, и Виктор вместе с ними. Кто-то чернявый, долговязый склонился над ним и стал трясти за плечо.

— Отстань! — отбивался Виктор, п долговязый шипел как уж:

— Не лягайся, я — Талавский Трубач! Латыш, пробудись! Долгая ночь миновала!

Что-то мокрое полилось за шиворот, и Виктор мгновенно вскочил на ноги. На краю тахты, улыбаясь, сидел Эрик Пинне.

— Вот богатырский сон. — Он отпустил Виктора которого держал перед тем за ворот. — Никак не добудишься. Наверно, клюкнул немножко?

— Ничего подобного! — Виктора передернуло, он весь вспотел — Слегка задремал. Как начнешь читать эту трепотню, сразу глаза слипаются. За такую скучную писанину надо ссылать на каторгу. Здорово! — Он хлопнул Эрика по плечу, чтобы не подавать руки и не почувствовать снова эту вялую влажность. — Ну, как в университете?

— Да все. понимаешь, по-старому. — Эрик к знал, с чего начать. — Подник раза два спрашивал, не заболел ли ты. Орум внушал ему, что ты в командировке, да тот вряд ли поверил.

— Это не имеет значения, — махнул рукой Виктор. Он еще был под впечатлением своего несуразного сил — Посиди немного, я приму душ. А то я просто на человека не похож. От этой тряски по автобусам можно пропасть!

— Иди, иди. — Эрик пригладил непослушные волосы и пересел за письменный стол. — Я посмотрю журналы.

Виктор направился в ванную я вернулся минут через пятнадцать. От утомления и сонливости не осталось следа. Гладко выбритый, пахнущий одеколоном, он выглядел таким свежим и бодрым, будто проспал целую ночь.

Надев чистую рубашку я повязав пестрый галстук, Виктор уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

— У тебя, случайно, нет сигареты? — спросил он.

Эрик поднял брови.

— Ты начал курить?

— Так просто, балуюсь.

— Бери, — Эрик отыскал в кармане пачку сигарет. — Немножко помялась, да если хочется курить, на это не обращаешь внимания.

— Ничего! У рыбаков я и не такие курил.

— Разве в Пьебалге есть рыбаки?

— Сколько угодно, в поле еще не работают: ноги вязнут по щиколотку. Ну, от нечего делать старики мотаются по озеру.

— Да ведь сейчас как раз нерест? — Эрик когда-то читал об этом в календаре рыболова.

— Ну, что ты: на Тауне у берегов еще лед… Самая ловля! Поболтаешь по воде боталом, смотришь — сеть так и белеет. Можно и с бреднем пройти. Правда, рыба неважнецкая, больше плотва, красноперка. И то хлеб!

— Да-а, — похвалил для приличия Эрик. — Роскошное занятие!

— Что в нем роскошного! — усмехнулся, откинувшись в кресле, Виктор. — Когда сеть намокнет, иному дохляку даже не дотащить ее до дому. Помогать приходилось…

— Наверно, и выпивали там?…

— По маленькой, только чтоб кости в горле не застревали. Чего зря наливаться!

— Да, ты же еще не знаешь! — спохватился Эрик. — Артур окончательно влип. Всю неделю его не было на занятиях, только вчера появился, совсем кислый… В деканат сообщили, что он спекулирует.

— Быть не может! — Виктор притушил сигарету и кинул ее в корзину, — Артур не стал бы такой ерундой заниматься, он не дурак.

— Мы тоже так думали Ну, если черным по белому…

В дверь постучали. По стуку Виктор узнал брата.

— Да! — крикнул он, не вставая с кресла.

— Добрый вечер! — Петер поздоровался за руку с Эриком, потом с братом. — Великий путешественник вернулся? Обедать зовут. Пошли!

— Отец дома? — спросил Виктор.

— Что-то не слышно. Теперь он часто запаздывает.

— А что на обед?

— Пока неизвестно, — Петер пожал плечами. — Кажется, пахнет горохом…

Виктор посмотрел на брата внимательнее и тихонько свистнул. Петер всегда одевался аккуратно, но сегодня его костюм, особенно новая рубашка и галстук отличался особым изяществом и элегантностью. Черные волосы были гладко зачесаны, худощавое, хотя и незагорелое лицо дышало свежестью и энергией. «Итальянец», как звали Петера на работе, судя по всему, был «в форме».

— Кстати, разрешите поздравить! — Эрик Пинне, поклонился Петеру.

— С чем же это? — не понял Виктор.

— С премией! — пояснил Эрик — Мы в общежития, как прочли газету, хотели даже послать телеграмму, да на почту не собрались.

— Вот здорово! — Виктор схватил брата за плечи. — Значит, премия? И, наверно, благодарность в приказе, да?

— Вроде того, — Петер, застенчиво улыбаясь, обменялся с ними рукопожатиями. — Да, тебя тоже можно поздравить, — обернулся он к брату. — В праздничном номере «Литературы и искусства» перепечатали целую главу из твоего первого рассказа. Будет гонорар!

— Какой-то процент причитается, — подтвердил, притворившись равнодушным, Виктор. — Двадцать четвертого можно будет сходить.

— А до двадцать четвертого как? — спросил Петер.

Младший брат выразительно развел руками. Эрик, проявляя деликатность, уткнулся в журнал.

Петер молча протянул брату две бумажки по двадцать пять рублей.

— Спасибо. Я на мели, — еле слышно сознался Виктор, потом произнес громко: — Знаешь, мне этот горох еще в Пьебалге надоел. Мы с Эриком сходим поедим чего-нибудь более городского Ты не дашь мне свой ключ от парадной? Мой куда-то запропастятся.

Петер сунул было руку в карман, вдруг спохватился и сказал немного смущенно:

— Я сам, наверно, сегодня слегка запоздаю. Возьми у Марты.

— Да ну? — Виктор удивился не на шутку. Он отлично знал, что брат просиживает все вечера за чертежами н никуда не ходит. Значит, какая-то перемена?

— Ладно, обойдусь, — пробормотал младший Вецапинь. — У нее неохота просить, еще подумает невесть что.

Кивнув Эрику, Виктор взял свой плат.

— Ну, пошли, старина?

— Можно, — робко произнес Эрик, следуя за своим знаменитым другом и однокурсником.

9

В этот вечер Петер действительно собирался уходить.

До начала спектакля, занимавшего его мысли с самого утра, оставалось еще достаточно времени, а волнение росло с каждой минутой, и трудно было усидеть дома.

Отец все не возвращался. Марта застряла на кухне, и бродившему из комнаты в комнату Петеру показалось, что вся квартира Вецапиней опустела, а от старомодной мебели и даже от картин тянет промозглым холодом. Петер невольно вздрогнул, захотелось на свежий воздух.

Он вечно страдал от нехватки времени, а сегодня время некуда было девать: минуты, обычно мчащиеся быстрее ветра, тащились невероятно медленно. Бессчетное число раз поглядев на часы, он начал уже понимать людей, которые, томясь от скуки, торчат в кафе или ищут развлечения в ресторанах.

«Надо выйти на улицу, — решил Петер. — Прогуляться до начала».

Верный своей педантичной любви к порядку, он достал бумажник и еще раз убедился в том, что билет никуда не исчез, потом приотворил дверь кухни и сообщил экономке, что уходит и вряд ли вернется к ужину.

На улице возбуждение Петера слегка улеглось. Видимо, правы те, кто утверждает, что организованный шум и движение успокаивают больше, чем тишина и бездействие. Петера бодрила весенняя свежесть, а люди, проходившие мимо, казались дружелюбными, добрыми независимо от того, куда и зачем бы они им направлялись.

На залитой вечерним солнцем площади Коммунаров было полно детворы. Петер сел на скамейку и снял шляпу. Тотчас у него появился сосед, карапузик лет трех, с заводной автомашиной. В машине что-то испортилось — не может ли дядя починить? Пожилая женщина сразу попыталась увести малыша, но автомобильчик был уже у Петера в руках, и няне пришлось стушеваться.

Петер неторопливо обследовал механизм игрушки. Там ослабла пружина; если под нее подложить щеточку, автомашина будет опять заводиться.

— Готово, — Петер отдал малышу исправленную машину. Карапуз шаркнул ножкой и поклонился.

Петер улыбнулся, потрепал малыша по щеке я встал. Пора в театр. Через двадцать минут прозвучит гонг, погаснет свет в зале я поднимется занавес.

Еще в школе Петер читал о благородном и грозном мавре Отелло, видел эту пьесу в театре, однако сегодня переживал точно такое же волнение, как в детстве, когда отец с матерью собирались в театр а было еще неизвестно, возьмут ли они сыновей или нет. Остаться дома — было ужасным горем, пойти с ними — величайшим счастьем. И сейчас, через много лет, повторялось то же самое.

Вчера Петер проходил мимо театра и вдруг ни с того ни с сего завернул в кассу в купил два билета. Потом он долго предавался сомнениям, хотел уже бросить всю затею и все же собрался с духом, вложил один билет а конверт, надписал адрес, дал мальчонке дворника пятерку и велел ему отвезти письмо Айне Сарме в больницу.

Сразу стало легче, во всяком случае путь к отступлению отрезан. Будь что будет, остается лишь ждать, чем это кончится.

Возле капала Петер вдруг вспомнил, что он не подписался из конверте, и искуситель тотчас шепнул можно eщe повернуть обратно, избежать встречи, которую он сам устроил!.. Шаги его замедлились, сомнения терзали невыносимо, и Петер едва заставил себя идти дальше.

Снова пришлось вспомнить брата. Как уверенно принимал решения Виктор, как естественно и свободно он вел бы себя на месте Петера, как легко преодолел бы ощущение неловкости, которое в таких случаях неизбежно сковывает человека! Виктор, как говорили древние римляне, пришел бы, увидел бы и победил. Ну, а Петер?

На заводе он привык анализировать, по многу раз рассчитывать и обдумывать каждое свое действие, советоваться с товарищами. Даже когда, казалось, правильный путь уже найден, приходилось спрашивать себя: «А не ошибся ли я, не лучше ли поступить иначе?»

Эти вечные сомнения и неверие в счастливый случай были уместны в технических вопросах. А в личной жизни они часто являлись неодолимым препятствием.

Скорее по инерции, чем сознательно, Петер влился в людской поток. Его охватила волнующая атмосфера театра, яркого электрического света — от темно-красных бархатных портьер свет приобретал оранжевый оттенок.

Публика спешила в гардероб, и еще в вестибюле можно было расслышать однотонные, но такие манящие звуки настраиваемых инструментов. Ни один человек, которому хоть сколько-нибудь дорого искусство, не останется равнодушным в такую минуту, он чувствует себя как моряк перед бурей, как воин, ждущий сражения.

Точно большой невидимый шмель, дважды прожужжал приглушенный театральный звонок, люди из коридоров хлынули в зал.

Петеру Вецапиню некуда было торопиться. Теперь, когда встреча с Айной стала неизбежной, он казался совершенно спокойным.

Да и стоят ли поддаваться этой смешной и ненужной тревоге? Сколько молодых людей ходят в театр вдвоем — разве это волнует и удивляет кого-нибудь?

Ну, хорошо, ему и разится эта девушка. Может быть, «нравится» — это даже слишком слабо сказано. Из тысячи других запахов в памяти сохранился аромат, присущий лишь ей одной, ее блестящим темным полосам.

Надо полагать, вчера она получила билет, а сейчас сидит и просматривает программу. Со стороны она может показаться равнодушной, чужие люди подумают, что девушка пришла в театр одна и что ее ничуть не интересует, кто сядет с ней рядом.

А если приглядеться внимательнее? Движения пальцев чуточку нервные, она слегка волнуется, и по брошенному назад взгляду ясно, что девушка кого-то ждет. Кто же он? Ах, Петер Beцaпинь! Неплохой парень, с которым хорошо погулять по городу и от которого она так ловко и незаметно ускользнула в первомайский вечер…

Погруженный в размышления, Петер прошел по залу, разыскал нужный ряд и сел. Почти в ту же минуту смолкли настраиваемые скрипки, и вместе с ударом гонга в зале погас свет. Петер взглянул — кресло справа осталось незанятым.

В темноте загремели трубы, возвестив населению Венеция, что к берегам приближается флот непобедимого мавра. На сцене реяли красочные полотнища, люди плясали и пели, чернокожий полководец кланялся дожу, звучными стихами выражая свою радость по случаю победоносного возвращения. А в зале сидел Петер Вецапинь и не мог постичь, почему не пришла она. Свет гас и опять загорался. Отелло уже обрел свою Дездемону, но Айны все не было.

В антракте Петер вышел на улицу — не затем, чтобы покурить на воздухе, как некоторые другие, а просто чтобы освежиться. Курильщики стояли кучками и беседовали, а у него не было знакомых. Вот если бы пришла Айна…

Петер опять вспомнил свое письмо и покраснел до ушей. Все понятно! Там ведь не было подписи, а какая же девушка пойдет в театр, не зная, кто ее пригласил?

И почему он не поставил свою подпись? Боялся отказа, перестраховывал себя на случай, если Айна отвергнет приглашение? Лишь у глупца могло не хватить мужества пригласить девушку открыто и смело!

Курильщики снова направились в зал. Петер за ними. Почему его вечно преследуют неудачи? Не из трусости же он не подписался на конверте! Просто забыл от волнения, а она обиделась — даже не обиделась, а взяла и выбросила этот конверт, не придав ему никакого значения.

На сцене Отелло начал задумываться над поступками своей жены и нещадно терзать себя, а в зале все время терзался Петер Вецапинь.

Нет, логически рассуждая. Айна скорее подарила бы билет подруге или какой-нибудь пожилой тетке, чтобы выяснить, кто послал это письмо. Если билет останется неиспользованным, значит письмо не было доставлено адресату. Вполне возможно, что, получив пятерку, парнишка сразу же ринулся в кино или на футбол, а в больницу вовсе не поехал. Точно так же возможно, что письмо еще валяется где-нибудь в больничной канцелярии и Айна Сарма его не видела. Значит, ничего не потеряно, кроме этого вечера… Петер вздохнул с облегчением.

Все второе действие он добросовестно старался увлечься происходящим на сцене и внимательно следить за тем, как тончайшая сеть все крепче опутывает злосчастного мавра. Перед зрителем кипели большие страсти, бушевала любовь, зависть и ненависть. Петеру же казалось, что Отелло все-таки чересчур наивен, а Яго — просто мелкий жулик вроде портного, пытающегося сорвать с заказчика лишнюю сотню или утаить в свою пользу полметра подкладки.

Раздались аплодисменты. Величественно опустился огромный занавес, и люди опять покинули зал, казалось насыщенный сомнениями и борьбой далеких столетий.

Петер встал, когда его соседи слева и справа уже вышли.

— Добрый вечер! — услышал он вдруг у дверей. Это была Айна.

Петер молча поклонился, не зная, что сказать, — ее появление было слишком внезапно, слишком неожиданно.

— Благодарю за балет. — Она с улыбкой смотрела из смутившегося кавалера. — К несчастью, мне сегодня прошлось до десяти дежурить.

— Честное слово, я не знал! — стал оправдываться Петер. — Ну, конечно, надо было сначала встретиться или хотя бы позвонить. Как видите, я совершенно неопытен в таких вещах,

— Значит, теперь начинаете упражняться?

— Надо же когда-нибудь. — сказал Петер. Он еще весьма мало знал эту девушку, но при каждой их встрече она своим игривым, чуть-чуть встревоженным поведением и разговором задавала тон, которому собеседник вынужден был подчиняться.

— Значит, я для вас вроде кролика, над которым проделывают опыты? — не унималась Айна.

Петера спас звонок, Можно было не отвечать, а просто прикоснуться к локтю Айны и вести ее в зал.

Музыка выходила, казалось, из самых недр земли. Эти глухие, дрожащие звуки, очевидно, должны были возвестить зрителям, что трагедия близится к концу, что очень скоро распахнется дверь и в ночную тьму со свечой в руке выйдет разъяренный до безумия Отелло.

«Как страшно!» — вздрогнула Aйнa. Но Шекспиру до нее не было никакого дела. Сотни глаз, видевших завязку интриги, стали теперь свидетелями трагической развязки. Сотни людей облегченно вздохнули, когда мертвецы опять показались публике живыми и невредимыми.

Небольшая задержка в гардеробе, небольшая толкучка у выхода, и вот распаленные нервы освежает полуночная майская прохлада.

— Почему вы решили пригласить меня именно на «Отелло»? — взяв Петера под руку, спросила Айна.

— Да ничего и не решал, так получилось, — сознался он.

— Правда? А я думала, здесь скрыта угроза, и вы хотите мне продемонстрировать, какая печальная участь постигает легкомысленных женщин!

— Ничего подобного, — покачал головой Петер. — Просто я не хотел оставаться перед вами и долгу. Вы ведь пригласили меня в свою компанию Первого мая…

— Вы всегда так любезны? — Айна слегка пожала локоть Петера.

— Стараюсь. — Ему оставалось лишь ответить таким же пожатием. — Только сегодня не будет фейерверка, не будет такой толчеи и…

— И что?

— И вам будет труднее исчезнуть.

— Значит, в тот раз вы собирались гулять до утра? — продолжала она поддразнивать Петера.

— Да!

Девушка даже опешила.

— Хотели, и даже не попытались меня удержать?

— Я не имел права.

Айна задумалась: серьезность Петера уже начала действовать на нее, подавляя шаловливое настроение.

— Знаете, товарищ инженер, — тихо сказала она. — Человек сам присваивает себе те или иные права. По крайней мерс на прогулке.

Что это — вызов? Пожалуй, нет: в голосе Айны уже не слышалось прежней легкости.

Более чем когда-либо Петер чувствовал: именно сейчас нужно высказать то, что волнует его и не даст покоя со дня первой их встречи. У любого хода событий есть своя высшая точка, в любой работе и даже мечте рано или поздно наступает кульминационный момент. Этот момент нельзя упустить, надо решиться и действовать — ведь он никогда больше не повторится.

У остановки затормозил автобус. Айна подала Петеру руку. «Останьтесь», — хотел он сказать, а произнес:

— Спокойной ночи.

Она помахала перчаткой, пошла, и машина поехала дальше.

Петер глубоко вздохнул и отправился домой.

10

B первых числах июня у Виктора начались экзамены, и ему пришлось поднатужиться.

Правда, младший Вецапинь был не из тех, кто во время сессии день-деньской корпит над книгами, а по ночам пьет натуральный кофе, чтобы бороться со сном. Виктор по-прежнему ходил в университет когда вздумается, по-прежнему не отказывался заглянуть в кафе, по-прежнему перелистывал свою новую повесть и даже приписывал иногда по страничке, по две. Однако хорошо знавшие юношу люди могли заметить в нем некоторую перемену. Ни на чем, даже на своей повести, он не задерживался подолгу; в словах и жестах его появилась известная напряженность, никогда, впрочем, не переходившая в нервозность.

Нет, Виктор Вецапинь не нервничал и не волновался. Как физически, так и духовно он в эти дли был само здоровье, образец уравновешенности и собранности.

Некоторые студенты перед экзаменами не спят, снова и снова вылавливал ускользающую премудрость из книг и конспектов, другие вовсю стараются раздобыть балеты с вопросами. Многие приходят в университет за час до экзамена. воодушевляют или запугивают друг друга, пытаются выведать, какое настроение у экзаменатора, как проходит экзамен.

Виктор отлично спад по ночам и являлся на факультет точно в назначенное время. Его, как обычно, тотчас обступали однокурсники, засыпая вопросами, как выучил материал, не болит ли голова, на какую отметку надеется? Виктор улыбался, и эта спокойная улыбка победителя была ответом на все вопросы. Кто посмел бы сомневаться в нем, Вецапине!

Эрик Пинне где-то достал истрепанную бумажку и уверял, что это правильный список билетов. Все столпились вокруг него и, наваливаясь друг на друга, читала вопросы. Виктор, конечно, даже нс взглянул в ту сторону — ему нужды не было в подобных списках.

Издавна было заведено, что первым всегда экзаменуется Вецапинь. Характер не позволял ему торчать в коридоре или подпирать дверь в ожидании, пока выйдут другие. Несомненно, Виктор не замешкается и сегодня. Правда, экзаменатор вызывает по четыре человека сразу — пока одни отвечает, другие могут готовиться.

Вальтер Орум тоже всегда шел экзаменоваться впервой четверке. Как товарищи по школе, они с Виктором на семинарах и экзаменах постоянно держались вместе, нередко поддразнивая третьего своего однокашника, Эрика Пинне, за его нерешительность и выжидание.

Сейчас Оруму казалось, что в голове сплошная путаница, но он по опыту знал, что так бывает всякий раз и все станет по местам, когда очутишься с глазу на глаз с экзаменатором.

Взявшись за ручку двери, Виктор подмигнул Вальтеру, как бы приглашая его следовать за собой, потом улыбнулся остальным однокурсникам. Благодаря своему чертовскому спокойствию и самообладанию Виктор считался почти легендарной фигурой среди студентов.

Вальтер, конечно, пошел вместе с ним. А уже в аудитории Виктор заметил и Граву — студента, который в начале года перешел к ним на курс с заочного отделения. Возможно, Грава немножко боялся, но виду не подавал — Виктору он показался таким же спокойным и уравновешенным, как обычно.

— Посмотрим, какие билеты они вытянут, — обратился к оставшимся Эрик Пинне — Когда мы экзаменовались на первом курсе, с лестницы соседнего дома видно было все как на ладошке. Кто вытащит билет, показывает на пальцах номер. А тут ничего не узнаешь, пока не выйдут.

— Интересно, долго сегодня держать будет? — проговорил кто-то.

— Еще пяти минут не прошло, — ответил Эрик и опять уткнулся в своп бумажки. Со школьных времен у него сохранилась скверная привычка читать и повторять буквально в последние секунды перед экзаменом.

— Эрик, что, Артур не в нашей группе? — спросила Вита.

— Был в нашей.

— Почему я его сегодня не вяжу?

— И вряд ли увидишь, — неохотно произнес Эрик. — Артура не допустили к испытаниям. Он, вероятно, вообще вылетит.

— С четвертого курса?

— Паршиво, конечно. На сей раз дело не шуточное. Да, по правде говоря, какой из Нейланда филолог!

Громко хлопнула дверь. Эрик кинулся к Виктору.

— Который билет?

— Седьмой.

— Про Руставели? — Эрик заглянул о свой список. — Нет, про Низами, — усмехнулся Виктор. — Тебе, Амфимакр, опять подсунули неправильную бумажку.

— Как же так? Эйдук из второй группы уверял, что все точно!

Виктор пожал плечами. Он отделался, а Эрик пускай выкручивается, как умеет.

— Ну как? — спросила Вита, коснувшись его плеча. Вопрос был излишним.

— Так, — Виктор равнодушно махнул рукой, — Потолковали.

— «Отлично»? А что, Подник очень придирается?

Виктор снова пожал плечами.

— Я почем знаю? Ко мне не придирался.

Вита очень хорошо знала, что он не любит рассказывать о подробностях экзаменов — как сошло, что спрашивали и как удалось ответить. И все таки ей хотелось расспрашивать и расспрашивать, лишь бы хоть минутку побыть возле Виктора, слышать его голос, видеть, как oн улыбается, как хмурится.

— А я все-таки очень, очень боюсь, — созналась она.

— Чего? — перебил он с невольной резкостью. — К чему прибедняться!

— Не сердясь!

Она поглядела на Виктора, и в ее взгляде была мольба, может быть и упрек. Ну и пусть! Он уже не мог разговаривать с ней другим тоном.

— Когда ты мне дашь что-нибудь на перепечатку? — спросила девушка.

— Да нет ничего полого. Все некогда. А если бывает, отдаю машинистке из канцелярии. У тебя же замены…

— А после?

— И после надо учиться, а не стучать на машинке, — поучал он, чувствуя себя все более неловко. Интересно, по какому праву Вита его допрашивает?

— А я очень, очень жду, — сказала она совсем тихо и опять прикоснулась к плечу Виктора.

Он не ответил. Опять начинается ее вечное смирение и попрошайничество! Если бы Вита сейчас рассердилась, закусила губу к гордо удалилась по коридору, он наверняка последовал бы за ней, может быть даже попросил прощения. Но Вита никогда не умела быть гордой, постоянно оказывалась слабее, постоянно страдала, а порой утирала слезы.

— Знаешь, — остановившись, сказал Виктор, — давай лучше после поговорим, а теперь иди на экзамен. Или ты собираешься разгуливать по коридору до вечера?

— Хорошо, я пойду, только ты держи за меня кулак. И обожди, пока я выйду. Обещаешь?

И Виктор обещал — ему не оставалось ничего другого. Настроение совсем испортилось. Полуденное солнце палило вовсю, отбрасывая на пол ромбовидные блики. «Как в клетке», — сморщился Виктор и отошел в тень. Его раздражал этот беззастенчиво-яркий, назойливый свет, залила суетливость и возбуждение товарищей. Где бы пойти домой и сесть за письменный стад — так нет, торчи здесь, пока Вита не сдаст экзамен!

«Сам виноват, — бранил он себя. — Зачем обещал ждать?»

Просто уйти? Нет, это не в характере Виктора. Дав слово, он умел его держать.

«Самое отвратительное, если человек за что-нибудь берется и не исполняет», — когда-то внушил сыновьям профессор Вецапинь, и это замечание стало для Виктора непреложным законом независимо от того, выгодно это ему или нет.

Значит, нужно ждать. Он подошел к доске объявлений и стал читать развешанные приказы.

Да, Артура Нейланда не допустили до экзаменов. Эрик считает, что ему придется вообще распрощаться с университетом,

Виктор нахмурился. Если так — что это за мелочность! Что за буквоедство! Ну, пусть Нейланд нарушил нормы общественного поведения. Предположим, он вел себя недопустимо; зачем же сразу применять самую суровую меру? Можно предупредить, можно даже написать в университетскую газету. А выгонять человека — нет, это неправильно, это бесчеловечно! Пусть Нейланд действительно не создан для филологии; грозным судьям надо было смотреть раньше! Куда теперь денется человек, выброшенный с предпоследнего курса? Кто пёрнет ему четыре напрасно потерянных года?

— Читаешь? — спросил, подойдя к доске, Вальтер Орум.

Виктор обернулся.

— Читаю и наслаждаюсь.

— Чем же?

— Вашим остроумием! Вышвырнуть Нейланда на улицу. — До этого додумается не каждый, тут нужен талант.

Вальтер в недоумении уставился на Виктора, на лице которого сквозь загар проступил густой румянец.

— По-твоему, я заведую приемом и исключением студентов? — повысил голос Вальтер.

— К счастью, пока еще нет. Ты только поддерживаешь подобные решения!

Вальтер все не сводил глаз с Виктора, однако во взгляде его не было злости, предвещающей ссору или слишком горячий спор. Стоит ли связываться? у Виктора просто скверное настроение. За окном лето и солнце, а в коридорах, по выражению Эрика Пинне, царит академическая атмосфера экзаменов, и незачем нарушать ее бесплодными разговорами о человеке, оказавшемся недостойным этих коридоров и этого лета.

— Как по-вашему, Нейланд — советский молодой человек или нет? — спросил Виктор, не удовлетворившись миролюбивым молчанием Вальтера.

— Предположим, что да.

— Ах, предположим? Может быть, ты считаешь, что он пережиток капитализма?

— Этого я пока не сказал. — Вальтер принял вызов. — Хотя его художества заставляют предполагать, что этих пережитков у него более чем достаточно.

— Да? — притворно удивился Виктор. — А что же он совершил такого ужасного? Съездил в Таллин за плащами и в Вильнюс за ботинками. Не так ли?

— Об этом спроси милицию.

— А ты спрашивал?

Разговор обострялся вопреки намерениям Вальтера. Что ж, значит придется драться! Теперь уж нельзя смолчать и уйти, это была бы капитуляция. Хорошо, что не слышат остальные, не то завязалась бы настоящая дискуссия: у Нейланда, возможно, нашлись бы еще защитники.

— Видишь ли, — начал Вальтер, стараясь говорить совершенно спокойно. — Вот, скажем, Эрик живет на одну стипендию. Никаких заработков у него нет. Два стишка в год — это пустяки. Разве ему легко? Наверно, нет! Но Эрик выдержит! Еще год, и у него будет диплом, будет свое место в жизни. А Нейланд? Этому уже сейчас нужно «развернуться», ему нужны деньги, нажитые на чужой счет. Государство тратит средства на его образование; а что приобретет общество, когда такой филолог выйдет из университета? Спекулянта с дипломом, циника, паразита…

— Понятно, — криво усмехнулся Виктор. — Ну, а что Нейланду теперь делать? Мы все окончим университет. А он, выброшенный за борт, станет искать для себя иные возможности…

Вальтер не отвечал. Что-то чуждое прозвучало в словах Виктора Вецапиня. Они стояли в нескольких шагах друг от друга, а Вальтеру казалось, будто это расстояние возрастает на глазах и между ними разверзается пропасть, становящаяся все глубже и шире. Может быть, следовало продолжить разговор, доказывать, апеллировать к их многолетней дружбе. А может быть, именно молчание окажется наилучшим лекарством?

И Виктор угрюмо смотрел куда-то в конец коридора. Ему тоже не хотелось ругаться, но, распалившись, он не мог так быстро остыть, и каждый мускул его лица еще выражал напряжение. Потом взгляд его приковался к одной точке: в испещренном солнечными бликами коридоре замерцали рассыпавшиеся по плечам светлые волосы Виты.

Виктор пошел ей навстречу. Еще полчаса назад его бесила покорность и кротость, а теперь, после ссоры с товарищем, ему неодолимо хотелось взять Виту за руку, заговорить с ней по-хорошему, может быть даже погладить эти знакомые золотистые волны, о которых он когда-то так мечтал.

— Идем! — сказал ей Виктор.

— Да, — кивнула девушка. — Ты пойдешь со мной?

Лишь на миг ее слова всколыхнули в нем прежнее раздражение. Он взглянул на Виту — она покраснела и казалась такой беспомощной…

— Да? — склонив голову набок, она посмотрела Виктору в глаза.

— Да, — ответил он слегка охрипшим голосом и тотчас подумал, что поступает неправильно, обманывает и ее и себя.

11

Как бы поздно не возвращался домой профессор Вецапинь, Марта всегда дожидалась его прихода. Работа в больнице и Академии наук отнимала столько сил, что, добравшись до дома, профессор иной раз не мог даже сесть поужинать. Марта старалась создать великому труженику уют в редкие часы его досуга, заботилась о том, чтобы он хорошенько отдохнул.

А дожидаться профессора Вецапиня было нелегкое дело. Он возвращался то под утро, то среди ночи, а случалось, не показывался дома и по два дня кряду. Тогда Марта собирала ему кое-что поесть и ехала в больницу. Ей почти никогда не удавалось увидеть профессора, да это было не так и важно. Лишь бы он не остался там голодный, заброшенный и даже в горячке работы чувствовал бы, что на свете есть человек, который о нем думает и заботится.

Вечный насмешник Делвер сказал Марте однажды, что принесенным ею обедом можно накормить целую палату, а потом с самым серьезным видом стал объяснять, что профессор здесь ни в чем не нуждается, так как а больнице есть кухня и пол-дюжины поваров. Пусть так: разве Марта не знала, как привык старший Вецапинь к домашнему столу, даже к своей ложке и глиняной кружке?

Нет, куда и когда бы ни приходилось ей ехать, как долго ни приходилось бы ждать по ночам — Марта была всем довольна, она даже в мыслях никогда не жаловалась на свою жизнь, которая вся заключалась о заботах о профессоре Вецапине и его доме.

Профессор запаздывал и в этот вечер. Марта слышала, как около одиннадцати вернулся и заперся в своем комнате Виктор. Петер опять корпел дома над своими бумагами. В квартире парила тишина, стенные часы в столовой пробили половину первого, за окном утих уличный шум. а профессора все еще не было.

Марта очнулась от короткой, тревожной дремы: ей показалось, что в кабинете бродит кто-то чужой, воровато шнырит по углам, может быть лаже роется в столе и шкафу.

Марта открыла дверь и прислушалась. Было совсем тихо, лотом она расслышала. что там все-таки кто-то есть. Только не профессор — у него не было привычки ходить на цыпочках даже ночью; погруженный в свои мысли, он шагал всегда ровной, тяжелой поступью, которую она узнала бы сразу.

Помешкав в нерешительности. Марта подошла к выключателю и зажгла в кабинете свет. У стола, ссутулясь, сидел профессор Вецапинь.

— Марта? — Он поднял голову и поглядел на нее заплывшими, воспаленными глазами.

— Я, — сказала она и тотчас заметила, что усталость профессора какая-то необычная. — Вы, наверно, кушать хотите. Я сию минуту…

— Спасибо, не нужно. — Он снова опустил тяжелую голову на ладони, и Марта ясно расслышала, как тяжело дышит Мартин Вецапинь.

— Вы заболели. Ложитесь скорее, — сказала она и почувствовала, что голос ее почему-то слегка дрожит. — Может, Делвера позвать? Он ведь дежурит, да?

— Не нужно. Я посижу. Просто устал. — как бы оправдывался Вецапинь. Потом он выпрямился, сжал кулаки и проговорил со злостью: — Некогда мне болеть, некогда, понимаешь?

— Да разве болезнь спрашивает про это? — Марта присела рядом с профессором.

— А! — Он опять выпрямился. — Не спрашивает, так спросит! Я заставлю! Иначе не стоит жить… Погаси свет, глазам больно. Не больно, а так…

Марта повиновалась. Кабинет опять погрузился в темноту, лишь со двора в окно пробивался отсвет, позволяя различить очертания предметов и фигуру профессора.

— Устали вы очень, — сказала Марта.

— Устал? — переспросил он, точно сквозь сон. — Устал, говоришь. Вот и в больнице болтают то же самое. Глупости! Человек устает только от безделья. Давеча, когда я пошел в квартиру, мне показалось, что жизнь только-только начинается. Ты понимаешь? Хотя ист… Вог Делвер меня бы понял. Правда, у него есть голова на плечах. Мне бы сейчас его годы!..

Марта молчала. Редко, очень редко Мартин Вецапинь разговаривал с ней так, как в эту ночь.

— Все люди должны умереть. — Говорил он. — Почему? Или, вернее, почему так рано? Однажды в университете нам рассказывали про Парацельса. Он хотел победить эту человеческую слабость. И умер. Ведь и меня ждет то же самое? Нет, ты скажи: ждет, да?

— Не надо так говорить, — умоляла Марта.

— Вот видишь, это самое ужасное. В одно прекрасное утро меня не станет, а жизнь пойдет своим чередом. Как же так? Почему без меня?

Опять наступила тишина. Где-то тикали часы, а рядом дышала два человека. Один спокойно и тихо, другой с храпом, неравномерно.

— Глаза — это пустяка. Тут дело в сердце. Я знаю такие случаи, сам сколько раз видел — у других. Теперь, видно, пришел мой черед.

— Прилечь вам надо скорее…

— Работать мне надо. Много, много работать, — упрямился профессор Вецапинь. — Завтра, послезавтра, долго работать. Теперь мы почти у цели. Когда-то хирурга резали только руки к ноги, мы будем резать сердца. Просто и безошибочно. Если не я, так Делвер будет. Человек должен прожить жизнь так, чтобы оставить что-нибудь после себя. Если будущее поколение скажет, что Вецапинь расширял его кругозор, изучал тому, чего до него не умели, тогда хорошо. Тогда я могу быть спокоен. Вот как.

Большой и трудный, он встал из-за письменного стола. Было уже половина второго. Мартин Вецапинь пошел спать, а Марта бодрствовала до утра.

12

Никто в больнице не представлял себе, кан можно обойтись без профессора Вецапиня. Поступили и увольнялись врачи, сменялся прочий персонал, лишь профессор стоял как дуб, вросший корнями в землю, а ветвями упершийся в небо. Он бывал там в самое различное время, всякий мог попросить у него совета и помощи, поговорить с ним как с отцом или старшим братом. Каждый человек, соприкасавшийся с этим могучим, седовласым тружеником, чувствовал себя выздоровевшим, обновленным, спасенным от всех напастей.

К профессору Вецапиню ехали больные из других республик, и многие потом гордились тем, что их оперировал и лечил именно этот хирург. Операционная много лет не знала неудач и ошибок — все протекало благополучно, потому что за все отвечал он.

И вдруг в больнице не стало Вецапиня. Профессор лежал дома, расхворавшись не на шутку: дерево, которое не скрипит, обычно ломается в одно мгновение или, в лучшем случае, даст трещину до самой сердцевины. Казалось, злая болезнь со свирепою радостью мстила теперь человеку, вырвавшему за десятки лет из ее когтей тысячи жертв.

Врачи обнаружили у профессора Вецапиня серьезное сердечное заболевание. Однако жизнь больницы от этого не замерла, число операций не сократилось.

Кто-то должен был взять скальпель Вецапиня о свои руки. Эта трудная обязанность выпала на долю Делвера, и он не испугался, ему ни на минуту не пришло о голову отойти в сторону и сказать «нет».

В первый день болезни профессора Анс Делвер как ни в чем не бывало сидел в кабинете и курил свою традиционную утреннюю сигарету. Через четверть часа должны были начаться операции, за стеной встревоженно суетились люди, а он был такой же, как всегда, совершенно спокойный и немножко вялый.

Без стука вошла сестра Прэделит. Делвер поднял голову и посмотрел на все.

— Доктор, вы знаете, что профессор заболел?

— Знаю, — Делвер равнодушно выпустил кольцо дыма и глядел, как оно медленно рассеивается, теряя свою форму и плотность. — Ночью мне позвонили.

— Через пятнадцать минут должны начаться операции.

— Через тринадцать, — уточнил Делвер, взглянув на ручные часы.

Прэделит заглянула в блокнот.

— Два желудка.

— А потом?

В эту минуту вошел директор больницы. До сих пор Делвер знал его больше по фотографиям в газетах и журналах. Худощавый, ниже среднего роста директор как в словах, так и а жестах умел сохранять степенное достоинство, придающее человеку авторитет в глазах подчиненных.

Делвер положил сигарету и встал. Директор молча подал ему руку. От пепельницы вилась кверху одинокая струйка дыма.

— Товарищ Делвер, — опершись о край стола, начал директор, — вам придется замещать профессора Вецапиня. Неделю, две, месяц или больше — не имеет значения. Вы ведь работали вместе с профессором, не правда ли?

— Как будто бы так, — Делвер снова взглянул на часы. — Без девяти минут десять. Извините, товарищ директор, я должен идти в операционную. — Он наклонился и вышел своей обычной, вялой походкой.

Директор посмотрел на сестру Прэделит.

— Выдержит ли? — спросил он, больше обращаясь к самому себе.

— Выдержит, — ответила она так же тихо. Ее ответ показался директору не слишком уверенным и не очень убедительным.

Персонал операционной, возможно, и волновался, лишь у Делвера не было времени для сомнений. Все шло по заведенному порядку. Делвер и без того часто оперировал сам, на сей раз разница заключалась в том, что за его спиной не стоял Вецапинь. И за его скальпелем на сей раз, помимо ассистента и сестер, тревожно следил директор из своего кабинета. Делверу это было безразлично — так по крайней мере казалось людям, видевшим его уравновешенные, несколько даже медлительные, но, безусловно, уверенные движения.

Две операции были окончены. Делвер старательно умылся и, откинувшись в профессорском кресле, с наслаждением курил уже четвертую сигарету.

— Вы пойдете домой? — спросила Прэделит.

— Нет, — отрубил он.

Из кухни ему принесли обед. Метузал, зашедший справиться о самочувствии доктора, с кем-то поспорил в коридоре, что после такой бани Делвер съест самое меньшее две порции борща и пяток котлет.

Точно наперекор Метузалу, Делвер суп только попробовал и отодвинул тарелку.

— Свекольник, — улыбнулся он сестре Прэделит. — Знаете, точно такой суп я хлебал в детстве. Что там еще? Котлеты? Можно попробовать, хотя, между нами говоря, настоящие котлеты можно получить только в ресторане аэропорта. Повар там первоклассный.

Прэделит вздохнула: Делвер ни капельки не изменился!

— Эти котлеты дают диетикам, да? — спроси он.

— Нет, всем больным.

— Но я же здоров! — Делвер горестно развел руками. — Знаете, я все-таки сбегаю на полчасика. Если кто спросит, пусть подождет. Надо перекусить. Да, между прочим, налейте-ка мне немножко, скажем сто граммов, спирту…

Не дожидаясь, пока спирт и вода перемешаются, Делвер зажмурился и поднес стакан к губам. Глоток — и по телу пробежал огонь. Казалось, горло и грудь оцарапали сотни иголочек.

— Спасибо! — галантно поклонившись, хирург вышел в коридор.

Почтительно поздоровался санитар, с уважением и изумлением смотрела няня, возившаяся с обеденной посудой. На человека свалилась вся тяжесть ответственности, почти непосильный груз, а он несет его и в ус не дует. Веревки у него вместо нервов…

В саду Делвера охватил ласковый июньский ветерок. На улице ветра не было: день показался невыносимо жарким, в летнем зное трудно было дышать. Расстегнув верхнюю пуговку сорочки, Делвер спустил пониже узел галстука и пошел, широко размахивая руками, чтоб создать вокруг хоть какое-то движение воздуха, освежиться после четырех часов неимоверного напряжения.

За углом показался знакомый буфет, и Делвер, недолго думая, завернул туда, В лицо ударило кислым запахом. У стойки двое мужчин о спецовках тянули из кружек пиво, закусывая колбасой.

Делвер опустился на стул и, поморщившись, смахнул со столика объедки. Буфетчик заметил госта и подошел.

— Что дашь закусать, старик? — спросил Делвер.

— Пожалуйста, что гражданин желает!

Буфетчик был очень любезен, однако выбор не отличался разнообразием: бутерброды с сыром, засохшее пирожки да какое-то печенье.

— И только? — спросил Делвер надменно. — А это у тебя что за кругляшки? — Он перегнулся через стойку и показал на тарелку в самом углу.

— Котлеты, — пояснил буфетчик. — Рубль десять.

— Ладно. Дай мне три кругляшки и парочку бутербродов с сыром.

— Пивца не нужно?

— Нет, — мотнул головой Делвер. — Дай мне нарзан или лучше «Ессентуки».

Оказалось» что столь изысканных напитков в буфете нет. Был только «Театральный», совсем приторный на вкус.

— Сахарин, — вздохнул Делвер и одним духом осушал стакан. Потом взялся за поданные закуски я съел их с аппетитом лесоруба, присевшего на пенек среди поваленных деревьев.

Вероятно, утоленный голод возвращает человеку чувство собственного достоинства. Во всяком случае, Делвер появился в больнице прежним, хладнокровно-небрежным и вместе с тем взыскательным начальником.

Он позвонил в настольный колокольчик. Вошла сестра Прэделит.

— Послали профессору цветы? — спросил он, выдержав паузу.

Оказалось, что не послали. Никому не пришло в голову.

— Послушайте. — Делвер забарабанил пальцами по столу, — так культурные люди не поступают. Позовите Метузала. Или нет, не надо. Вагоны разгружать он еще мог бы, а в цветах этот верзила ничего не смыслит. Вызовите сестру Сарму. Вы ее знаете?

— Из десятого отделения?

— Да. Пусть скажет заведующей, что я вызываю.

Прэделит вышла. Делвер остался один. И зачем ему понадобилась эта игра? Он ведь знал, что у Айны с Петером Вецапинем что-то расстроилось, а сам же опять посылал ее в этот дом.

— А, не все ли равно! — Делвер глубоко затянулся и безжалостно затушил недокуренную сигарету. Иначе он не умеет! Когда нужно быть естественным и простым, сам дьявол заставляет его ломаться и фокусничать; вместо того чтобы пожалеть себя и других, он растравляет раны, стремясь изведать всю глубину мучительных переживаний. Что за проклятый характер!..

Aйнa вошла без стука. Она торопилась, темные локоны выбились из-под белой шапочки, щеки разрумянились, а взгляд был почти сердитый.

— Вы меня звали? — спросила она, своим тоном давая понять, что не намерена задерживаться здесь надолго.

— Очевидно, так. — Делвер был сама неторопливость.

— Можно узнать зачем? Я работаю!

— А вы думаете, я бездельничаю? Все мы работаем. товарищ Сарма. Вы сказали заведующей, что вас вызвал я? — продолжал Делвер все так же спокойно.

— Ну и что?

— Вам придется съездить к профессору Вецапиню. Адрес вам, надеюсь, известен?

— Ну, знаете! — вспыхнула Айна.

— Знаю.

— И вы полагаете, что я подчинюсь вашему капризу?

— Товарищ Сарма! — Делвер посмотрел на нее серьезно и строго. — Это у вас капризы, а не у меня. Впрочем, об этом в другой раз. Вы отлично понимаете, что профессора нам нельзя оставлять одного, а я сейчас не могу поехать. Кто еще бывал у профессора Вецапиня? Вы. Значит, можем же мы соблюсти приличия? Кроме того… ну ладно, я напишу профессору записку…

Он набросал на листке своим корявым почерком несколько строк.

— Вот, пожалуйста, — Делвер протянул ей конверт и сторублевку. — Надеюсь, нам удастся достать мало-мальски подходящие цветы.

Айна Сарма строптиво кивнула и вышла. На мгновение Делверу показалось, что необходимо окликнуть, вернуть девушку, сказать ей нечто совсем другое… Да, конечно, необходимо — только он-то, к сожалению, не способен на это!

Летнее солнце било в окна кабинета. Он подошел опустил штору и увидел, как Айна идет по двору быстрой, легкой походкой. И Ансу Делверу показалось, будто от него уходит не она, а нечто неизмеримо большее. Уходит частица его самого, лучшая частица, которую не вернешь уже никакими силами, так нельзя вернуть минувшие дни.

— Доктор, — произнесла за его спиной сестра Прэделит, — только что привезли пострадавшего при катастрофе. Ранение головы.

— Готовьте больного, — не оборачиваясь, ответил Делвер. — Я иду.

13

Виктор уже больше часа сидел за письменном столом. Работа сегодня не клеилась. Начатая и неоконченная страница будоражила и злила. Слова цеплялись одно за другое, фразы ни получались, мысль прыгала и металась из стороны в сторону. Видно, и для Виктора настал черный день.

Он питался сосредоточиться и преодолеть минуту бессилия, а в уши врывался уличный шум. Тиканье часов, которого он обычно даже не замечал, своим однообразным, надоедливым ритмом придавало мыслям особую медлительность и монотонность. Работоспособности не было в помине.

«Пустяки, — Виктор сжал кулак. — Распустился, и больше ничего!»

Он выдвинул ящик стола и стал искать предыдущие страницы, чтобы перечитать их и таким образом глубже вникнуть в развертывание событий. Подобный разбег всегда помогал изготовиться для броска вперед.

Исписанных листков в ящике не оказалось. Виктор сморщился. Правильно, эту главу взяла Вита! Он не хотел, а Вита опять заглядывала в глаза, и у Виктора не хватало духу отказать.

«Я перепишу, — сказала она. — Перепишу очень, очень скоро». И Виктор кивнул, только чтобы не разговаривать.

Больше всего на свете он ненавидел лицемерие и трусость: если у тебя что-то на уме, наберись смелости и режь правду в лицо! А у самого разве хватит смелости?

Виктор с силой оттолкнул стул и заходил по комнате. Почему он не сказал ей, что перепечатывать не нужно, почему не сказал прямо, что все кончено и, даже больше того, что ничего и не было?!

Если это не трусость, то что же? Жалость?

Он стиснул зубы. Это тянулось уже полтора года. Вита звала, и он шел, хотя и против желания.

Порой в нем просыпалось самолюбие, упрямство; но стоило Вите проронить несколько слезинок, и Виктор Вецапинь становился мягким, как воск.

«Нельзя так лгать, нельзя так жить, это не любовь!» Он остановился и оперев кулаками о стол. Кого не обезоруживает порой робкое прикосновение девичьей руки, высказанная вполголоса просьба? Поддается и он. А хватит ли этой бессильной, безвольной уступчивости надолго, навсегда? Жизнь волнуется и рокочет, бескрайная и бездонная, как море, а Вита лишь щепка в волнах. Он жаждет деятельности, жаждет борьбы и взлета, а она прижимается к нему и шепчет почти со злобой: «Я тебя не пущу!»

«По какому праву?» — уже который раз спрашивал себя Виктор, и ответ был всегда один: нет такого права ни у Виты, ни у какой-нибудь другой!

Ожесточение Виктора все росло. Добравшись в мыслях до Виты, он, недолго думая, взвалил на нее всю вину за все свои неудачи.

«Разве так можно работать?» — глубоко вздохнул он, и ответ пришел сам собой: нет, нельзя! Люди учатся, делают дело, борются за лучшее будущее, а ей достаточно проведенного вдвоем вечера. Это же мещанство, пережиток тех времен, когда женщина была рабыней…

«А вот и идейное обоснование, притом совершенно в духе Орума! — презрительно усмехнулся Виктор. — Теперь можно оправдаться по всем линиям и перед собой и перед людьми».

Его передернуло. До чего мерзки самооправдания, как отвратительны поиски предлогов для закономерного разрыва! Ведь стоит Вите прийти или хотя бы позвонить, чтобы он опять проглотил накипающую злобу и молчал, как молчал до сих пор.

В памяти всплыли строки чьих-то стихов. Как там было: «Нежность ведет и медведя на шелковом поводке…» Может, как-нибудь иначе — Виктор уже не помнил, забыл также, кому принадлежит эта строчка. Ясно одно — ее написала женщина, только женщина могла высказать такую ужасную истину.

Нет, все равно, медведь ли он или нет, на сейшелковый поводок порвется. Виктор придвинул стул и сел, взял уже ручку. Что это? Из передней донессяженский голос. Тембра не различить, но предчувствие подсказало ему, что это Вита. Значит, пришла, принесла переписанные страницы — нужен же какой-то повод.

Голос смолк. Виктор провел ладонью по лбу: может, там никого и нет? Но у здоровых людей не бывает галлюцинаций!

Утихшая было злоба всколыхнулась в нем с новой силой, и Виктор вскочил. Хорошо, пусть свершится то, чего не миновать!

Раньше, встречаясь с Витой, он одевался подчеркнуто аккуратно. Сейчас Виктор не набросил даже пиджака. В чем был — с закатанными рукавами и открытой грудью, в тренировочных брюках, он выскочил в столовую. Голос теперь доносился из передней. Девушка прощалась с Мартой; значит, сегодня она почему то не хотела встречаться с Виктором.

«Ничего, — рассвирепел он еще больше. — мы все-таки встретимся!»

Отстранив экономку, Виктор перевел дух и остановился. Это была не Вита. Миниатюрная девушка в темном платье смотрела на него живыми карими глазами. Где он ее видел? Да в этой же самой передней, о тот вечер, когда Делвер явился поздравить отца с днем рождения!

— Вы ищете Петера? — машинально спросил Виктор. — Его нет дома.

— Я приходила не к Петеру, а к Мартину Вецапиню.

Девушка своенравно надула губки. В зеркале Виктор увидел, насколько мало это создание рядом с его огромной, атлетической фигурой.

И вдруг в душе Виктора что-то надломилось. Эта девушка смотрела на него как на равного, с вызывающей гордостью обрезала его, когда он задал ей неуместный вопрос. Не сознавая, что делает, Виктор шагнул вперед, схватил девушку за узкие идеям и прильнул губами к ее горячим, влажным губам.

Эго длилось секунду, может бить меньше.

— Вы нахал! — сказала она, глядя Виктору прямо в глаза.

— Нет! — ответил он так пылко и так громко, что этот ответ прозвучал как выкрик.

— Тогда извините. — Она сделала легкий реверанс повернулась к выходу.

Хлопнула дверь. По ступенькам промокали мелкие, быстрые шаги. Виктор прижался к стене и долго стоял, борясь с мыслями, летевшими с бешеной быстротой.

14

Айна сбежала с лестницы, не переводя дыхания. От злости пылали щеки, пальцы сжимались в кулачки. Казалось, выскочив на улицу, девушка набросится на первого встречного и, как дикая кошка, будет царапаться и кусаться, чтоб отомстить за нанесенное кем-то другим оскорбление.

«Воображает из себя… Бессовестный! — возмущалась она, но обида не уменьшалась. — Накинулся, как разбойник с большой дороги… Ноги моей больше не будет в этом доме. Пусть Делвер сам идет, если ему нужно!»

Делвер! Щеки вновь обожгла горячая волна. Почему он забрал именно ее? Неужели в операционной не нашлось никого, кто мог бы съездить к профессору? Тот же Метузал — не вечно же он возит по коридорам больных — или кто-нибудь из сестер, студентов… Зачем Делверу понадобилось посылай, туда сестру именно из десятого отделения?

Ясно: это был заговор, подлый, заранее подготовленный заговор! Ведь Делвер знаком не только с профессором, но и с его сыновьями. Они вместе справляют праздники, юбилеи, часто встречаются по вечерам, уж, наверно, куда-нибудь вместе ездят или веселятся тут же, в профессорской квартире. Конечно, рассуждают и о девушках, смеются над ними…

«Нет! — Айна опять сжала кулаки и почувствовала, что гневные слезы уже недалеки. — Делвер, этот сводник, пусть не воображает! С сегодняшнего дня он для меня пустое место. Если заговорит, и не отвечу, если попросит о чем-нибудь или попробует распоряжаться, просто не стану слушать!

А Виктор Вецапинь пусть пишет рассказики и развлекается со своими студентками. Если он способный парень и недурен собой, так это еще не дает ему права оскорблять людей?»

Еле сдерживаясь, Анна шагала по раскаленному солнцем асфальту, совсем позабыв, что гораздо быстрее можно попасть домой на автобусе или трамвае. Снова и снова пыталась она разжечь в себе чувство обиды, мысленно вскрывала самые коварные замыслы, якобы выношенные Делвером и сыновьями Вецапиня, и все-таки ей становилось все ясней, что никаких замыслов, никакого заговора не было, а встреча с Виктором в передней произошла совершенно случайно.

Весь вечер Айна не находила себе места и, только ложась спать, немного успокоилась, поклявшись тогда в жизни не встречаться с Виктором Вецапинем. «В конце концов не стоит расстраиваться из-за человека, с которым у нее нет и не будет ничего общего, — заключила она и решила больше об этом не думать: — Ничего нс было, ничего не служилось».

Ночь была жаркая и душная. Когда стих уличный шум. Айна встала и открыла окошко. Серые контуры сада почти слились с темно-синим небом, а лишь на отблеске далеких городских огней с того берега Даугавы временами обозначалась зыбкам голоса, отделявшая макушки деревьев от темной синевы.

Айна облокотилась о подоконник и посмотрела в окно. Нагретый солнцем воздух еще не успел остыть. Наконец наступило долгожданное лето во всем своем великолепии!

Лето пройдет, настанет осень. Айна немного боялась ее: осенью многое должно решиться. И как все это будет?

В свое время Айне не удалось окончить среднюю школу, нужно было поступить на работу или перейти в такое учебное заведение, где стипендия позволила бы дотянуть до первого самостоятельного заработка. Айна выбрала школу медсестер: когда были еще живы ее родители; они часто мечтали, что их дочка станет врачом.

Жизнь часто меняет или исправляет намерения человека. Врачом Айна не стала, хотя каждый ее трудовой день протекал о атмосфере, насыщенной лекарствами.

Теперь надо снова исправить исправленное, продолжить прерванное когда-то.

Айна знала, что учиться будет трудно, что опять прядется несколько лет урезать свои нужды. Ну если решено, сомнениям больше нет места. Шесть лет пролетят, и тогда…

Айна прикрыв глаза, глубоко вдохнула запах ночного сада. Осень еще далеко, поблизости цветет жасмин — это чувствуется, даже когда его не видишь. Почти так же пахнет сейчас полынь на болотных полянах, быть может даже слаще и ядовитее: давно не бывала Айна в тех краях, где прошло ее детство!

От нахлынувших воспоминаний ей стало немного грустно в приятно. Люди, с которыми она жила когда-то и общалась изо дня в день, казались ей сейчас одинаково добрыми и дружелюбными.

Профессор Вецапинь нахмурил брови, когда Aйна впервые заговорила с ним о своем намерения поступать в институт. Зачем она рассказала ему об этом? Наверное, хотелось, чтобы кто-нибудь выслушал ее и подтвердил, что путь избран правильно. Однако профессор сначала не выразил никакого энтузиазма. Он довольно равнодушно посмотрел из девушку и отвернулся, так и не вымолвив ни слова.

Наверное, немало повидав на своем веку, он знал, что пожелать всегда легче, чем исполнить желание. Может быть, он сомневался в серьезности Айны, не верил в ее выдержку и упорство. Мало ли у молодых людей бывает различных фантазий, исчезающих при первом же столкновение с суровой действительностью?

Лишь через несколько месяцев, когда профессор поинтересовался, не изменилось ли ее намерение поступить в институт и Айна упрямо покачала головой, он опять посмотрел на нее и своей тяжелой рукой потрепал по плечу.

Делвер тогда еще острил, что профессор благословил Айну на этот долгий, тернистый путь. Она не обижалась — Делвер насмехался всегда и под всеми. Порою его язвительность возмущала ее, а сейчас, стоя у открытого окна, Айна о ней забыла. В памяти осталось лишь знакомое лицо хирурга, немного одутловатое. с мешочками под глазами и почти неизменной ехидной улыбкой; изредка эта улыбка исчезала, и тогда у рта Делвера залегала иная складка. При всей своей язвительности и странностях даже Делвер казался сейчас Айне хорошим товарищем. Нe могут же все люди быть одинаковыми и одинаково проявлять свои добрые чувства! Люди очень отличаются друг от друга — взять хотя бы братьев Вецапиней…

И снова у Айны разгорелись щеки, снова пришла из память встреча, о которой не хочется вспоминать.

А почему? Правда, Виктор много воображает о себе, не считается с людьми. Ну что ж? Он все-таки сын Вецапиня, он не принадлежит к числу тех, кто тихонько пробирается по обочине дороги, а шагает вперед смелой поступью, не зная сомнений. «Вы нахал!» — сказала она, а Виктор почти выкрикнул: «Нет!»

Наверно, это была правда, потому что человек не мог бы заступиться за себя так горячо, будь он не прав.

В листве лип зашелестел ночной ветерок, и Айне на миг показалось, будто кто-то склоняется над ней, дыша в лицо огненным зноем. Вдали прогудел паровоз, и опять все стихло. Айна прижалась лбом к прохладному стеклу и сказала себе: «Я все-таки злюсь на него. Это нехорошо».

А сад за окном шелестел все слышнее, городские огни мерцали ярче, и, казалось, вместе с их отражением в небе появляется иной свет, свойственный лишь утренней заре, близящейся медленно и неотвратимо.

И вот наступило утро, солнечное и бодрое. Город проснулся до рассвета, Айна встала лишь около семи часов. На этот раз дежурство начиналось в девять, значит времени еще много. Айна разложила книги, но учение не шло на ум. Голова гудела и казалась невыносимо тяжелой. Виноват был, наверно, дурманящий запах жасмина, всю ночь струившийся в распахнутое окно.

В восемь Айна заперла свою комнатку и через сад вышла на улицу. Дворник поливал мостовую, иссиня-черный диабаз блестел, как лакированный. В подворотню юркнула пестрая кошка, улочка была пуста.

Прислушиваясь к торопливому ритму собственных шагов, Айна дошла до угла и свернула налево, к больнице.

— Добрее утро, — поздоровался с ней кто-то.

Девушка взглянула — и остановилась. У витрины магазина стоял Виктор Вецапинь.

«Только не смущаться, — приказала она себе, чуть заметно склонив голову и проходя мимо. — Держаться совершенно спокойно. Совершенно естественно».

Как же он очутился здесь, за Даугавой? Случайно? Нет, в это Айна не верила! Он приехал и ждет ее. А зачем?

Не глядя в его сторону, Айна заметила, что Виктор Вецапинь идет рядом. Откуда он узнал адрес? От Делвера? Не обязательно: он же мог позвонить в больницу и справиться а отделе кадров.

— Вы сердитесь? — спросил Виктор.

— Конечно, — ответила Айна. — Естественно.

— Совсем не естественно.

Айна круто повернулась к Виктору. Он был серьезен, даже немного мрачен.

— 3наете, всему есть границы. Я еще вчера сказала. что вы нахал.

— А я еще вчера ответил, что это неправда.

— Ну, я в больницу. — Дойдя до угла, Айна кивнула ему, прощаясь.

— Я тоже, — возразил Виктор без улыбки, и Айна почувствовала, что ее локоть схватила сильная рука.

— Пустите меня!

Она разозлилась не на шутку, но это не помогло. Как человек, которому нечего терять, Виктор крепче сжал ее локоть и пошел совсем рядом, приноравливая свои обычно крупные шаги к ее мелким.

— Послушайте, — сделала Айна еще одну попытку. — Я позову милиционера.

— Пожалуйста!

— Пустите.

— Не могу! — произнес он с таким же пылом, как вчера в передней свое единственное «нет!».

— Интересно. — Айна остановилась.

— Действительно, интересно! — подтвердил Виктор.

Девушке пришлось решать, что лучше — вырываться. рискуя скандалом, или смириться и ждать, когда Виктор Вецапинь отстанет сам.

«Потерплю». - решила она и пошла дальше. Некоторое время они молчали, потом Виктор сбился с ноги и, не глядя на Айну, сказал:

— Вы можете злиться, можете называть меня нахалом. Но вы мне нужны, я не могу вас потерять.

— Нужна? — Она покраснела, как осенняя рябина. — Зачем же я вам нужна?

— Я не знаю, но чувствую, что это так.

— Прекрасно! — Девушка остановилась. — Значит, вы отведете меня к себе домой, да? Сейчас или попозже?

— Айна! — Он улыбнулся впервые за это утро.

— Что, испугались?

— Конечно. Естественно.

— Совсем не естественно!

В нее словно вселился бесенок. Если «Виктор-Победитель» хочет помериться силами в красноречии — она не против! Чувствуя, что преимущество переходит на ее сторону. Айна приободрилась.

— Знаете что? Если вам нечего делать, идемте со мной. У нас в больнице как раз ремонтируют водопровод. Там наверняка требуются рабочие!

Виктор стиснул зубы. Мужчине он бы сумел ответить как надо, может быть даже закатил бы оплеуху, во она девушка и притом то самая, из-за которой он провел бессонную ночь и с утра пораньше поехал за Даугаву, чтобы как дурак топтаться возле ее дома и ждать.

— Айна, — сказал он, отпустив ее локоть. — Вы любите шутить, это чудесно. Но бывают минуты, когда человек должен говорить серьезно.

— И у вас наступила как раз такая минута?

— Да.

— Ну говорите, я послушаю. — Айна взглянула на часы. — У меня еще есть немножко времени.

Виктор опять схватил ее за локоть.

— Я не пойду проводить вам канализацию, не стану возить больных или бинтовать сломанные руки и ноги. Я этого не умею, не хочу, да это и не нужно. А вы, вы мне нужны! Вы можете не обращать на меня внимание, не отвечать мне, но я буду ждать у ваших ворот каждое утро.

— На той неделе у меня вечерняя смена.

— Я буду стоять до вечера.

— А потом?

— А потом я дождусь того дня, когда вы окажетесь в хорошем настроении, и скажу: «Айна, мы ведь не дети, хватит капризничать. Скоро Янов день, пойдем куда-нибудь вместе».

— Разрешите узнать куда?

— Все равно. — Виктор притянул ее руку ближе, чтобы чувствовать под своим плечом плечо девушки.

— И теперь вы, наверное, ждете, что я скажу «нет»?

Виктор не ответил:

— А что ж, можно съездить, — удивляясь самой себе, сказала она и посмотрела на юношу веселыми, смеющимися глазами.

— Я не шучу, — напомнил Виктор почти зловещим тоном.

— Я тоже. — Она высвободила локоть и протянула ему руку. — Спасибо, что проводили.

— Айна!

— До свидания, — сказала она, упрямо кивнув головой.

Виктор Вецапинь повернулся и пошел прочь широким стремительным шагом.

15

В один из первых дней июля в квартире Вецапиня разгорелось нечто вроде гражданской войны. Профессору окончательно надоело лежать о постели и читать книжки. Поднявшись с утра, он заявил, что совершенно здоров и сейчас пойдет на работу.

Марта, хорошо знавшая Мартина Вецапиня, не пыталась противоречить. Она позвонила из автомата в больницу, и через двадцать минут Анс Делвер был уже здесь.

— Вот так штука, профессор встал! — Он изобразил радостное удивление. — Уже совсем здоров, да?

— Не твое дело! — Вецапинь, видимо, разгадал готовящийся заговор. — Я же тебя не спрашиваю, здоров ли ты! Совсем здоровых людей не бывает.

— Правильно, — огласился Делвер. Он полез за сигаретами, спохватился и вытащил руку и кармана.

— Чего дурака валяешь! — рассердился профессор. — Боишься? Кури, чтобы дым клубом! Или ты в баптисты записался?

— Да нет… — Делвер огорченно развел руками. — Пустая пачка, а новую позабыл купить. Сиди теперь, как приготовишка.

— Марта! — повысил голос Вецапинь. — Гость хочет курить! Нет ли у тебя в буфете сигар?

Делвер усердно подмигивал и делал таинственные знаки, но, видно, хозяйка не решилась обманывать профессора, и на столе появилась коробка сигар. Профессор разыскал у себя спички и подложил их гостю под руку:

— На! Только чтоб дым клубом!

— Чудовищная крепость! — С первой затяжки Делвер начал чихать и кашлять. — Это что за сигары, гавайские, что ли?

— Сигары ленинградские, а ты стрекулист! — профессор грузно откинулся на спинку дивана, ожидая, что будет дальше.

Курение продолжалось минуты две. Потом Делвер отложил сигару и взял быка за рога.

— Мне сегодня позвонили из спецбольницы. Специалист по сердечным заболеваниям Абелтынь.

— Что, сердчишко пошаливает? — перебил Вецапинь.

— Случается, — кивнул Делвер. — Звонит он и спрашивает, как дела у нас в операционной. Ну, я давай рассказывать, так и так, все в порядке, иной день даже без операций обходится. Просто диво, до чего люди стали осторожными…

— Ну и что?

— Ну, он тогда; «А что с профессором Вецапинем?» — «Ничего, — говорю, — отдыхает профессор, скоро на работу выйдет». Абелтынь туда-сюда — видать по всему хочет вас осмотреть. Он, дескать, отвечает за ваше здоровье…

— Пускай Абелтынь осматривает директоров и министров. Я, слава богу, сам свое сердце знаю! — Профессор ударил заданью по столу.

— Ясно, — поддакнул Делвер. — Много ли он понимает? Разве что для порядка… Я сказал, пусть заедет в одиннадцать.

— Что-о? — нахмурил брови Вецапинь. — Он? Сюда?

Делвер молча кивнул головой.

— Я вышвырну вас обоих за дверь, понятно? Можете осматривать друг друга на лестнице?

— Пощадите, товарищ профессор! — Делвер совсем съежился и поднял руки. — Разве Абелтынь виноват, что у него такая работа?

— Виноват или нет, а ко мне пусть не лезет. Я пока еще хозяин у себя в доме. Вот уж в больнице ты, наверное, все перевернул вверх дном! К вечеру зайду поглядеть.

— Да… — деланно отдохнул Делвер. — Предстоит мне вечером…

С точностью хронометра ровно в одиннадцать, явился Абелтынь, и настроение Вецапиня сразу упало, как ртутный столбик в мороз.

— В конце концов я не ребенок! — Профессор помахивал руками о опасной близости от лица посетителя. — Как, по-вашему, смыслю я что-нибудь в 'медицине или нет?

Последовал ряд научных терминов и авторитетам заявлений. Не было никаких оснований сомневаться а познаниях профессора, но двое всегда сильнее одного; Вецапиню пришлось подчиниться и позволить себя исследовать.

Потом Абелтынь долго сидел за столом и глядел в окно. За это время Вецапинь оделся и немножко утихомирился.

— Если что-нибудь надо писать, пиши, что все в порядке.

Он встал и заглянул в больничный листок, лежавший перед специалистом по сердечным болезням.

— Поговорим серьезно, профессор, — начал Абелтынь. — Вам следовало бы еще побыть дома, потом съездить в санаторий и не думать о работе по крайней мере несколько месяцев.

— Может быть, вы хотите подогнать меня под новый закон о пенсиях? — вспылил Вецапинь. — Сами езжайте в санаторий, о у меня нет времени!

— Сердце не спрашивает, есть у вас время или нет, — сказал Абелтынь, глядя в глаза профессору. — Пожалуй, вы действительно сможете понемножку работать. Я подчеркиваю слово «понемножку».

— А я слово «работать»! — повысил голос Вецапинь.

— Ударение можно ставить по-разному, — попытался примирить обе стороны Делвер.

— Можно, — согласился Абелтынь. — Можно ставить ударения, можно работать, только осторожно.

Он встал, собрал свои бумаги и сложил в портфель.

— Осторожно…» — не унимался Вецапинь. — В том-то и беда, что мы часто бываем чересчур осторожны! На что мне ваша осторожность? Если нельзя работать, лучше помереть, Куда вы меня денете, когда я уйду на пенсию? Под стекло, да? Спасибо! Я пока еще не музейный экспонат, а живой человек!

Из том разговор и закончился. Делвер и Абелтынь поспешили проститься, а профессор, видимо все-таки удовлетворенный нелегкой победой, тотчас засуетился. Навел порядок у себя в столе, обошел квартиру, проверяя хозяйским взглядом, все ли за месяц его болезни осталось в прежнем порядке.

В этот вечер Вецапинь не вышел из дому, а назавтра устроил точно такую же проверку в больнице. У директора он задержался хорошо если на десять минут, зато в операционной была осмотрена и обсуждена каждая мелочь.

И в часы этой проверки все работающие там и заботящиеся о здоровье людей увидели две перемены. Первая произошла с самим профессором. Мартин Вецапинь очень-очень постарел. Правда, фигура его осталась по-прежнему стройной, но у рта залегло множество мелких морщинок, а в лице появилась нездоровая желтизна, а волосы совсем побелели.

Как всегда, профессор ни минуты не сидел сложа руки, во все его движения и даже манера говорить стали какими-то чужими, непривычными. Видимо, чувствовал он себя все-таки неважно.

Другая перемена за короткий отрезок времени произошла с Ансом Делвером. Пока Вецапинь белел, Делвер заменял его и решал все вопросы, касающиеся операционной. Он вел небольшой, но спаянный коллектив, как капитан ведет свой корабль сквозь бури в непогоду, распоряжался людьми, ни у кого не спрашивая совета, никогда не прячась от ответственности. О таланте Делвера как хирурга и раньше ходили легенды, а за последнее время он доказал, что рука у него никогда не дрожит, что она непогрешима, как самый точнейший инструмент. К удивлению медсестер и санитаров, Делвера можно было застать в больнице и утром, и вечером, и даже ночью. Не приходилось искать его, звонить по телефону. Он появлялся сам, когда в нем была наибольшая нужда. «Хороший врач должен инстинктом чувствовать, есть ли пожива для его скальпеля!» — острил он.

И вот теперь, когда профессор Вецапинь вернулся на свое место, Делвер вдруг стал уклоняться от дальнейшей ответственности.

— Проконсультируйтесь у профессора, — заявил он младшим хирургам.

— Спросите у начальника, — говорил он сестре Прэделит.

Уже к полудню Делвер казался вконец утомленным; вскоре профессор велел ему отправляться домой и как следует выспаться.

Делвер не возражал. Сняв белый халат, он умылся и долго причесывался перед зеркалом.

«Летом, если хочешь прилично выглядеть на улице, нужно особенно внимательно следить за собой: никакие пальто, шарфы и шляпы уже не прикроют твою истинную сущность», — поучал он, бывало, своих приятелей. Сам Делвер, видимо, свято соблюдал это правило — костюмы его и сорочки всегда были в безукоризненном состоянии.

Выйдя на улицу, Делвер закурил, огляделся и медленно, немного вразвалку побрел вдоль больничного забора. Тут только он почувствовал, как ужасно устал за эти сумасшедшие несколько рабочих недель.

На углу помещался знакомый буфет — одна из тех рижских пивнушек, где надежный клиент может иной раз хватить и чего-нибудь покрепче. Убедившись в том, что сюда редко заглядывают работники больницы, вероятно опасаясь, как бы их не увидели сослуживцы. Анс Делвер иногда выбегал на минутку из операционной, чтобы в этом укромном местечке съесть бутерброд, выпить лимонаду, а порой, когда глаза уж совсем слипаются от усталости, на время отогнать ее рюмкой коньяку.

Сейчас, проходя мимо «своего» буфета, он вдруг решил зайти туда, посидеть у покрытого стеклом столика, послушать людской гомон. Желание это было так неодолимо, что Делвер широко распахнул дверь и шагнул через порог.

В нос шибануло кислым запахом пива, буфетчик, здороваясь, кивнул своему гостю и огорченно развел руками: все столы были заняты. В углу несколько человек усердно прикладывались к кружкам, одни уже мычал что-то нечленораздельное.

За столиком везде входа сидел лишь одни посетитель. Делвер взглянул на него и удивленно сложил губы, точно собираясь свистнуть. Такая спина, такие плечи, такие волосы были во всей Риге только у одного человека, и этого человека звали Виктор Вецапинь.

Делвер медленно обошел столик, сел на свободный стул и молча выпустил огромный клуб дыма. Виктор посмотрел на него, так же молча налил стояли лимонада и выпил одним духом.

— Какими судьбами в наших краях? — Делвер заговорил первый и протянул Виктору руку.

— Да так престо.

— За отцом присматриваете? Ему, брат, сторожей уже не нужно: ходят по больнице, как бог.

— Да? — спросил Виктор, не отводя взгляда от окна, в которое была видна улица, зеленый деревянный забор и в конце его тяжелые больничные ворота. Потом он опять налил себе лимонаду и, отпив глоток, стал вертеть в пальцах стакан.

— Что за терт? — удивился Делвер. — Неужели студенты нынче полощут зубы фруктовой водичкой?

— Бывает, — уклонился от прямого ответа Виктор. Кажется, он не очень-то обрадовался встрече с Делвером.

— Так не годится! — Делвер отодвинул в сторону лимонад и. повернувшись к стойке, сделал знак буфетчику: — Отец, две «моих»!

Через минуту на столике стояли стаканы, до половины наполненные прозрачной коричневой жидкостью. Делвер через плечо протянул две десятки.

— Не нужно! — махнул он рукой, когда буфетчик стал рыться по карманам в поисках сдачи.

— Коньяк? — равнодушно спросил Виктор.

— Должен быть «пять звездочек». — Склонясь над стаканом. Делвер вдохнул острый аромат напитка. — Армянский. я другого не пью. Итак!

Он поднял стакан, хотел чокнуться и… остановился Виктор показался ему натянутой пружиной, которая уже звенит от напряжения и вот-вот может лопнуть.

— Извините. — Он встал и, кивнув Делверу, добавил: — У меня нет ни минуты времени, я очень спешу.

Едва он вышел, Делвер повернулся к окну. Вдоль зеленого забора семенили две старушонки, а от больничных ворот шла молодая женщина.

Делвера вдруг бросило в жар. Эти волнистые, темные волосы с шелковистым отливом, эта хрупкая, необычайно гибкая фигура, это светло-коричневое облегающее платье, которое он видит почти каждый день…

И вот через улицу перешел атлетически сложений юноша. Они поздоровались, Виктор взял Айну под руку.

Делвер прикрыл глаза.

вдруг завопил неимоверно высоким голосом какой-то маленький неказистый мужичонка.

— Чего орешь, будто тебя режут! — Буфетчик постучал ножом по тарелке. — Если хочешь орать, ступай в оперу.

«Да, дружище, — подумал Делвер, взглядом отыскав нарушителя тишины. — Твой мотивчик неплох, только в жизни все гораздо сложнее, чем в песне!»

Он с яростью схватил стакан коньяку и хотел поднести его ко рту, однако обычно приятный запах показался ему тошнотворно сладким, и стакан опять очутился на столе.

— Усталость, — вяло усмехнулся Делвер. — Даже коньяк опротивел.

За соседним столиком опять что-то запели. Делвер уже не слушал.

«Надо на рыбалку съездить, — подумал он. — Да как можно скорее, не то плохо будет! Расставить в реке коши на раков, развести костерок и посидеть до утра. Все как рукой снимет!»

И тут же язвительно усмехнулся: наоборот! В одиночестве у костра мрачные мысли как раз и полезут в голову.

А почему в одиночестве? На майские праздники у него в гостях был Петер Вецапинь. Тогда он ушел вместе с Айной. А теперь?

Делвер громко свистнул.

«Где ты теперь, Петер, разочарованный и покинутый влюбленный? Едем-ка со мной на рыбалку, размыкаем горе у костра! Зачем же мне мыкаться одному?!»

Идея порой придает человеку силы. Бодрый, взвинченный. Делвер выскочил на улицу.

«Вот чудеса! — Буфетчик не верил своим глазам: оба стакана коньяку остались нетронутыми. — И чего заказывать, раз не можешь выпить?!»

16

В ту субботу, когда Петер с Делвером собирались на ловлю раков, над городом нависли темные тучи. Опасаясь, что Петер раздумает и останется в Риге, Делвер на всякий случай позвонил ему днем на завод. Однако Петер ответил кратко, что намерений своих не изменил и в половине шестого будет на автобусной станции.

Кто опишет летнюю Ригу к концу субботнего рабочего дня! Легковые машины мчатся по трассам, ведущим за город. Как тяжело груженные пароходы, покачиваются автобусы. Уносят тысячи людей на взморье электрички. Город полон шума и оживления, и регулировщикам хватает работы — в спешке мы часто забываем об осторожности.

Петер Вецапинь затерялся в этом потоке, как дождевая капля в море. Было условлено встретиться с Делвером у малпилсского автобуса. Где он останавливается, Петер не знал. С трудом пробиваясь сквозь толпу, он не скоро попал в нужное место.

Делвера еще не было. Человек пятьдесят толпилось у столба, означающего остановку, пытаясь выстроиться в очередь по порядку номеров билетов.

Петер отер пот с лица. Было жарко, над вокзалом темнела громадная туча, где-то вдали рокотал гром.

— Не миновать дождичка. — сказал какой-то старик, пытаясь в самой гуще толпы натянуть на себя замызганный брезентовый плащ. — Как там сенцо наше?…

— Да, — согласился другой. — Дело возможное. Ишь, как парит!

Петера помаленьку оттерли совсем в сторону. Толпа вдруг заколыхалась, точно ржаное поле под порывом ветра: раздвигая народ, медленно приблизился огромный желтый автобус.

— Граждане, не нажимайте! — взывала откуда-то появившаяся кондукторша. — Места всем хватит. Меня-то пустите!

Публика расступилась, и кондукторша пробилась в автобусу. Тут же с большим рюкзаком на плечах из толчеи вынырнул Анс Делвер.

— Здорово! — помахал он рукой Петеру. — Не отставай от меня. Билеты я уже взял!

Посадка продолжалась добрых полчаса. Когда люди все разом питаются что-нибудь сделать быстро, обязательно получается задержка. Распоряжения кондукторши помогали очень мало.

Делвер достал в предварительной продаже лучшие места — на переднем сиденье. Но когда вся масса людей втиснулась в автобус, стало одинаково трудно дышать как сидящим пассажирам, так и стоящим среди узлов и чемоданов.

— Жарковато! — усмехнулся Делвер.

— Надо окна открыть! — предложил кто-то. — Иначе мы задохнемся…

И тут обнаружились разногласия. У некоторых пассажиров были дети, им нельзя сидеть у открытого окна. Другие не выносили сквозняков, еще кто-то в разгаре лета ухитрился схватить насморк.

— Пускай поменяются! — загремел чей-то могучий голос. — Пускай пересядут от окон и пустят других на свои места!

Как тут поменяешься, куда пересядешь, сети в переполненном автобусе даже пошевельнуться невозможно? К счастью, машина тронулась, и по крайней мере половина невзгод была в этот момент забыта.

Делвер сдвинул на бок свой необъятный рюкзак п посмотрел из часы.

— Опять опаздываем. — покачал он головой.

— Да он сроду вовремя не отходил! — тотчас отозвался другой недовольный.

— Побыстрей влезать надо, тогда и отошел бы вовремя, — пыталась возразить кондукторша. Голос ее потонул в общем гомоне.

— Батюшки, есть же люди! — не утерпела какая-то старушка. — Все-то им не нравится!

— Ничего, бабушка, пусть поговорит, — подал голос сидевший рядом с ней солидный мужчина. — Веселее будет ехать.

Петер Вецапинь по участвовал в этом обмене мнениями. Глядя в окно, он думал спою думу.

Приглашение Делвера съездить за город пришлось ему как нельзя более кстати. Хорошо бы хоть ненадолго забыть конструкторское бюро, схемы и расчеты, а также последний короткий разговор с братом.

Автобус прогрохотал по мосту через Юглу. Вдоль канала, точно воробьи, сидели удильщики.

— На лещей, — со знанием дела отметил Делвер. — Когда ветер с моря, они заходят в канал.

Петер молча кивнул. Он слушал Делвера, а мысли его были далеко.

… В тот вечер Виктор рано вернулся домой. Он постучался и зашел в комнату старшего брата. Каждое слово последовавшего затем разговора врезалось в память Петера.

Виктор сел на диван и закурил, что бывало с ним весьма редко.

— Случилось что-нибудь? — спросил Петер.

Виктор затянулся раза два и ответил, не глядя на брата:

— Сегодня я объяснился с Витой.

— Да ну! — заинтересовался Петер.

— Сказал ей. что все кончено.

— Как так кончено?

— Так, — Виктор поднял голову. — Я не могу и не хочу лгать. Это трусливо и подло. Если человек любит другую…

— Кто же эта другая? Я, наверное, не знаю? — спросил невзначай Петер.

Он, как обычно, не принял всерьез увлечение брата. Виктор быстро вспыхивал и так же быстро остывал; это не первый раз и, наверно, не последний. Приникнув откровенничать с Петером, младший брат почти всегда рассказывал ему о своих романах. Не ради хвастовства — он просто нс находил нужным скрывать их.

— Помнишь, — сказал Виктор, — к отцу на день рождения пришла из больницы девушка? Я еще поддразнил тебя, и ты обиделся, потому что она тебе вовсе не нравилась. А теперь… Теперь я влип сам!

— Она? — спросил Петер, и лоб его сразу покрылся испариной.

Виктор кивнул.

— И надолго?

— Я думаю — навсегда.

С минуту царило молчание, потом Петер сказал совершенно серьезно:

— Виктор, этой девушкой ты не смеешь играть! Понимаешь?

Братья посмотрели друг на друга. Виктор встал и вышел. Разговор длился минуты три, но засел у Петера в памяти и не давал покоя.

— Кондуктор! — Голос Делвера вывел Петера из раздумья. — Пожалуйста, возле мостика!

Автобус уже давно свернул с шоссе и теперь ехал по ухабистому большаку. Шофер замедлил ход и через полминуты остановил машину.

— Граждане, разрешите! — Делвер со своим рюкзаком стал прокладывать путь к двери.

Однако вырваться на волю было не так-то просто. Везде громоздились узлы и чемоданы, цеплялись чьи-то ноги, и. лишь когда слезли люди, стоявшие впереди. Петер и Делвер пробились, наконец, к выходу и очутились на твердой земле.

Делвер взглянул на часы.

— Скоро семь! Спасибо, хоть недалеко от Риги, но то ползли бы до полуночи…

Дождь, накрапывавший всю дорогу, перестал, лишь в траве мерцали серебристые капельки. Тут только Делвер удосужился взглянуть на Петера и даже присвистнул от удивления.

— Кто ж в таком виде едет на рыбалку? — Он потрогал почти новый, еще не измятый и не испачканный пыльник Петера. — А ботинки! Друг мой, в таких ботинках ходят на банкет или на свидание, а не на ловлю раков!

Петер виновато улыбался. По правде говоря, он лаже не подозревал, что для таких вылазок необходима специальная одежда. Лишь теперь, при виде брезентовой куртки и громадных резиновых сапог Делвера, ему стало ясно, что и у рыбалки есть свои законы туалета, несоблюдение которых если и не считается неприличным, то уж, по всяком случае, доставляет массу всевозможных неудобств и неприятностей.

— Ничего. — Петер положил портфель возле километрового столба и разулся. — Тепло! Давненько я не ходил босиком.

— Тепло-то тепло, — мрачно подтвердил Делвер. — Ноги ты себе отобьешь в темноте, вот что!

Через лужайку они направились к реке. Резиновые сапоги хлюпали впереди, прокладывая в мокрой траве широкую стежку, а босые ноги неуверенна следовали за ними метрах в пяти. Река оказалась речонкой, через все можно было бы легко перепрыгнуть, если б ее берега не заросли густым тальником и ольхой, точно непроходимой живой изгородью.

— Вот она! — Делвер швырнул рюкзак в траву и сам растянулся рядом. — Раков тут до черта! Если б рижане пронюхали, привалили бы толпами на «Победах».

Не желал показаться чистюлей, Петер хладнокровно сел на траву, прямо в своем новом пыльнике.

— Обожди! — Делвер схватил рюкзак. — Я тебе зам что-нибудь подстелить. А пальто на дерево лосось. Нс то к утру превратится в тряпку!

Расстегнув ремни и распустив шнуровку, Делвер начал вытаскивать из рюкзака самые неожиданные, однако весьма необходимые предметы. Рядом с различными мешочками там лежал черный чугунный котелок, возле запасной пары носков — пучок укропа. Продовольствия хватило бы на полдюжины изголодавшихся мужчин. В самом низу лежали коши для ловли раков.

— Ах, такими штуками? — Петер взял в руки сетку.

— А ты как думал?

— В Пьебалге ребята вытаскивают их из нор руками, — сказал Петер.

— Это, голубчик, было в прежние времена! Современные раколовы таким методом уже не работают. Были у меня и рачении из прутьев — вечером закинешь, утром вытаскивай. Куда-то хозяйка засунула. Женщины ведь порядка не соблюдают.

Однако по всем имуществе Делвера не нашлось ничего, что можно постелить на мокрую траву. После недолгого раздумья он снял брезентовую куртку и кинул ее Петеру.

— На, подложи! Дождя все равно больше не будет.

Долго сидеть не пришлось. Ночь приближалась, пора было действовать.

— Прежде всего требуется наловить лягушек! — распорядился Делвер. Oн повесил себе на шею нечто вроде торбы, из каких кормят лошадей. Другую подал Петеру. — Пройдем по кустикам, там их много.

Даже самое нехитрое дело требует умения. Лягушек в кустах и впрямь было хоть отбавляй, и Делвер опустил уже немало пленниц в свою торбу. А вот Петеру не удавалось поймать ни одной.

Роса не была холодной, ноги у него не зябли, только с непривычки Петер все время боялся наступить на камушек или сучок, скрывающийся о траве. Наверно, потому он и был столь неловок, во всяком случае менее ловок, чем лягушки.

— Семь! — Делвер опять засовывал в торбу добычу. — А у тебя сколько?

— У меня еще ни одной. — сознался Петер. Сказать по правде, он не очень-то и старался.

Делвер сцапал очередную квакушку.

— Не дается тебе эта охота! — сказал он. — Характер уж больно мягкий. Тут требуется медицинская сноровка. Сходи лучше срежь десять жердочек. Нож у тебя есть?

Нож у Петера нашелся, а им он орудовал более успешно. Когда Делвер кончил. наживлять коши, жердочка уже лежали перед ним.

— Сейчас и качнем? — спросил Петер.

— Дров надо набрать. — Делвер, встав, распрямил спилу. — Потом, в темноте, ничего не найдешь!

Вдвоем они притащили с лесной опушки ольхового сушняка, потом Делвер одни сходил до ближайшей усадьбы и вернулся с охапкой дров. Теперь они были обеспечены топливом.

Тьма сгущалась в прибрежном тальнике. Вода совсем почернела, и на фоне ее четко белели воткнутые в землю обруганные жерди кошей.

Запели кузнечики, в сырой траве их песня звучала тоскливо, будто прибрежные скрипачи жалели кого-то.

Когда Делвер предложил Петеру в первый раз осмотреть коши. было уже совсем темно, лишь на западе догорал последний отблеск минувшего дня. В небе опять заклубились валы облаков.

— Вынимай! — сказал Делвер.

Петер взял жердочку, вытащил кош из воды — пусто!

— Что за черт! — удивился Делвер. — Неужели всех уже выловили?

Видно, немножко все-таки осталось — через полчаса Делвер поставил котелок на огонь.

Где-то по шоссе проходили автомашины, вырывая из тьмы силуэты деревьев. Из-за туч выплыла большая желтая луна. Делвер пригрозил ей кулаком.

— Выкатилась! Дождешься теперь хоть одного рачишки.

— Что они, света боятся? — спросил Петер, просто чтобы что-нибудь сказать.

Делвер промолчал, наклонился к огню и, нещадно дымя, стал прикуривать от головешки.

— Невеселые мысли лезут в голову! — проговорю он наконец.

— Да…

— Разве и у тебя какие-нибудь неприятности? — Делвер повернулся к Петеру. — На работе, что ли?

— Да вот, уезжаю…

— Куда же? — Делвер приподнялся на локте.

— В Ленинград.

— Зачем?

— В командировку. Не получается ничего с этими телевизорами.

— Только из-за этого?

Петер не отвечал. Он сплел, обхватив руками колени, и смотрел в темноту, которая сомкнулась вокруг костра, черная и непроглядная, как стена.

— Петер, дружище! — В голосе Делвера прозвучали совсем задушевные нотки. — Ведь это любовь гонит тебя отсюда.

— Ну, не совсем так, хотя, возможно, отчасти… А разве ты никогда не любил? Так, что хотелось убежать на край света…

— Кто, я? — усмехнулся Делвер. — Было такое дело. Много лет назад.

Из котелка полилась через край вода, и Петер снял его с рогатины Облепленные укропом, красные раки были тотчас же вывалены в траву, от них подымался белый, рассеивающийся пар.

Делвер снова полез в рюкзак и стал доставать разные лакомства. В портфеле у Петера были один бутерброды. Огонь начал глохнуть, раколовы подбросили хворосту в передвинули обгоревшие поленья.

— Надо еще посмотреть коши, — сказал Делвер, вставая. — Ты посиди, не то ногу наколешь.

— Нет, почему же? — поднялся и Петер. — Сходим вместе.

То ли и вправду оттого, что из-за облаков порой выглядывала луна, то ли оттого, что было уже за полночь, раки больше не покалывались.

— Теперь уж оставим до света. — Делвер опустил в воду осмотренный кош. — Иной раз они лезут как раз на восходе солнца.

Вернувшись к костру, друзья опять улеглись на траве и стали молча глядеть на искорки, а метающие высоко над языками пламени.

— Закусим? — предложил Делвер.

У Петера не было возражений До своих бутербродов он так и не добрался, пришлось отведать копченого угря, потом какого-то особенного паштета.

— На, прими, чтобы грипп не пристал! — сказал Делвер, протягивая ему плоскую жестяную фляжку.

— Можно.

Губы обжег перенасыщенный запахом трав, дьявольски крепкий напиток.

— Ну как? — спросил Делвер, видя, что у Петера захватило дух.

— Ничего.

— Я думаю! Это рецепт моего дяди Валерьяна, медвежьи ушки, перечная мята и полынь. Настоящий целебный бальзам!

Огненное пойло, видно, и впрямь обладало целебными свойствами: после второго глотка Петер почувствовал умиротворение. Лишь в глубине что-то ныло, но это было скорее даже приятно.

Наоборот, Делвер от четырехтравной настойки совсем раскис.

— Ты уезжаешь, Петер, — сказал он тихо, почти сентиментальным тоном. — Ваш Виктор тоже отправляется в лагеря. Профессор, наверно, поедет на конференции хирургов в Москву, Тбилиси и Киева. Все уедут, один доктор Делвер останется на месте. А почему? Потому ли, что некуда ехать? Или потому, что трусливый человек не решается даже убегать от себя и от своих неурядиц?

— Разве и у тебя какие-нибудь неурядицы? — спросил Петер равнодушно.

— Э-эх! — Делвер рывком сел. — Ну, какие у меня могут быть неурядицы? Вы влюбляетесь, вас покидают, а у Делвера ведь нет сердца, только скальпель да коши для раков! Л кузнечики все поют. Всю жизнь одно и то же!

— Да-а…

— Давеча ты, дружище, спросил, любил ли я когда-нибудь. Ты поспрошай в больнице, тебе в один голос ответят: «Нет». И все-таки…

Костер опять начал гаснуть, но приятелей это уже не заботило.

— Всякое в жизни бывало… — Делвер закурил сигарету и опять устроился полулежа. — В сорок третьем голу немцы сгоняли наших студентов на трудовую повинность пли брали в армию. По счастью, у меня тогда было плохо с легкими. Ушел я с третьего курса, и — в деревню. Под Элейю. Все лето над ульями жужжали пчелы, а по ночам трещали кузнечики. Приглянулась мне одна девушка, да так, что сон от глаз бежал. Бродил я по берегу речки сначала один, потом с ней вдвоем. Думаешь, про любовь говорил? Ни-ни! Боялся, наверно, как бы не отказала. «Может, в конце концов я бы и высказался, потому что про нас уже чесала язык вся волость: мол, этот Делвер совсем сбил с панталыку девушку, и прочее и прочее. Ну, пока собирался объясниться, зима подошла. И вдруг как-то ночью заезжают в усадьбу люди с автоматами, спрашивают: «Нет ли здесь врача?»

Ну, хозяин пожал плечами: «Врачей никаких нет, только один провалившийся студент». — «Ладно, — говорят, — студент так студент, пускай едет с нами». Надеваю я полушубок и сажусь в сани. Едем долго, молчим. Потом оказывается — это партизаны; раненый у них, надо посмотреть. «Что ж, — говорю, посмотреть можно». Привели меня в землянку, где-то на литовской стороне. Лежит один на соломе, грызет полу шинели. Колено раздроблено. Ясно, что надо ампутировать, а как? Инструментов ни каких, да, откровенно сказать, я еще никогда не оперировал. Смотрю и чувствую, что у меня по меня по лицу пот тек. «Боишься?» — спрашивает одни дядя. Напало на меня упрямство. «Кто сказал, что боюсь? Давайте резать!»

И начали резать. Сперва бритвой, потом кость ножовкой. Хуже, чем у Джека Лондона!

На другой день мой больной в бреду. Притащили каких-то лекарств, просто смех. А я ничего. Уехать нельзя, может быть понадоблюсь. Через неделю мой старик уже курит махорку и соображает, что будет делать после войны. Я собираюсь домой, вдруг приводит командир, подает мне руку и спрашивает, на чьей я стороне. Посмотрел я ему в глаза. «Ясно и так, — говорю, — чего зря спрашивать?» — «Ладно, — говорит командир. — Зачислить о отряд! Будет свой врач».

Так я стал партизаном. Иной раз случалось брать в руки автомат, перестреливаться с шуцманами; а больше все-таки я орудовал своим скальпелем. В сорок пятом распрощались: они по домам, и в университет. Понравилось мне это живодерское ремесло!

Тем же летом поехал я в Элейю, хотел разыскать свою девушку. А где она, никому не известно. Считали, что я от нее сбежал, потом и сама она куда-то исчезла — смутные были времена.

— Так больше и не встречал ее? — спросил Петер.

Делвер молча сгребал золу, словно пытаясь как можно дольше уберечь мелькавшие ы ней красные угольки.

— Встретил. Через пять лет, на операционном столе! Я тогда уже у твоего старика работал. Медсестра говорит: «Привезли какую-то женщину. Подпольный аборт, вряд ли останется в живых». — «Посмотрим», — говорю. Вошел в операционную, посмотрел, и опять пот по лицу потек… Она, только ужасно изменилась. «Не надо!» — закричала. Наверно, узнала меня. А может, и пет; лихорадка градусов сорок… Тогда у меня дрожала рука. Единственный раз в жизни!

— И что?

— Умерла, конечно. Хотел я уйти с работы, а профессор меня выругал: не твоя, мол, вина, что шальная бабенка сбилась с дороги. Может, это и верно, а может быть, все-таки я виноват: зачем промолчал тогда о своей любви?»

Костер погас. От углей подымалась лишь тонкая струйка дыма. Первый утренний ветерок зашелестел листвой ольхи, где-то поблизости монотонно забил дергач, над заводью вторил ему одинокий крик дикой утки.

Делвер поднялся и молча посмотрел на небо. Восток загорелся ярко-алым пламенем, розовый свет постепенно разливался по всему горизонту, приобретал белее спокойный, бледный оттенок, а из-за зубчатых вершин леса вырвался край ослепительно-желтого диска; он становился все больше, поднимался выше.

— Коши вынимать надо, — распорядился доктор. — Солнце-то какое!

Минут через десять пожитки были сложены, и раколовцы вышли на дорогу. Петер обулся и надел пыльник — утро было прохладное.

— Да бывает в жизни, — пробормотал он, вспоминая рассказ Делвера.

— Что? — Делвер отшвырнул ногой камешек, так что тот поскакал в канаву. — Холодно? Ко всему привычка нужна! Через полчаса будет автобус, поедем в Ригу греться.

17

Рижское лето начинается лиловой сиренью в садиках за Даугавой, расцветает многокрасочными разноцветными тюльпанами в сквере оперного театра, и вот уже весь Кировский парк утопает в сугробах белых соцветий, чтобы люди, даже в большом городе, идя по своим будничным делам, вдыхали медвяный аромат и знали, что солнце выше всего поднимается в полдень, а лето бывает в зените, когда цветут липы. И как солнце, достигнув середины небосвода, опять опускается к горизонту, так и лето, изжив пору самой пышной красы, впадает в уныние и медленно, словно нехотя склоняется к осени.

От неведомых причин вдруг начинают желтеть клены, а ветер, в утренние часы гонялись по еще пустым улицам и терзая деревья вдоль канала, целыми пригоршнями срывает увядшие листья и расшвыривает их повсюду, как капризный ребенок свои игрушки.

Люди поглядывают на небо, и все чаще поднимают воротники пальто, календари неумолимо показывают середину сентября. Мы вздрагиваем, еле высунув нос из воротника — неласкова и мокра наша осень, много принесет она дождей и ветров. Но выпадают и на диво солнечные деньки, светлые, приятные и немножко грустные, как воспоминания о минувшем лете.

Одно из таких воскресений Виктор и Айна проводили на меллужских дюнах. Над морем кружились чайки, то пролетая над пляжем и бросаясь в серую воду, то опять взмывая кверху, и тогда казалось, будто беспокойные белые птицы сами не знают, что им надо. Ветра почти не было, волны лениво катились к берегу, и вековые сосны шумели просто так, по привычке.

— От этой тишины мне порой становится жутко, — прикрыв глаза, проговорил Виктор. — В наши годы нужны бури, нужны сильные порывы.

Айна не ответила. Слова казались излишними, хорошо было молчать и слушать Виктора.

— Это бесспорно, — продолжал он. — Старшее поколение сражалось, терпело невыносимые лишения, а мы? Все уже достигнуто, завоевано. Не заведет ли нас эта тихая жизнь в болото мещанства?

— Ты так думаешь?

— Я не говорю о тебе. Ты хочешь стать и станешь врачом. Ну, а я? Еще год, и университет останется позади. А дальше? Учить ребятишек где-нибудь в Латгалии? Устраиваться в какую-нибудь редакцию?

— Почему бы нет?

— Нет, Айна! Этому не стоит посвящать свою жизнь, — покачал головой Виктор. — Корпеть над тетрадями или рукописями, пока не сгорбишься и не ослепнешь…

— Ну, тогда что же? — Айна сверкнула глазами. — Если на малые дела нет охоты, а на большие не хватает воли и сил, так и рассуждать не о чем!

За два месяца она изучила характер Виктора, его склонность поддаваться сомнениям. Знала она также, что достаточно слегка подзадорить юношу, чтобы пробудить в нем упорство и уверенность.

— Да нет, — сказал Виктор. — Работать и жить стоит! Я только боюсь, что может иссякнуть горение. Погрязнуть в обыденности — это самое страшное.

— Да? Однако миллионы людей всю свою жизнь не видят ничего другого, кроме обыденности! Разве они теряют из-за этого свою цепкость?

— Aйнa, не будем спорить. — Виктор провел ладонью по ее мягким темным волосам.

— Почему? Ты считаешь, что незачем?

— Конечно Каждый живет, как умеет. Скажем, мой брат…

— Что твои брат? — заинтересовалась Aйнa.

— Хронический неудачник! Хороший парень, работает как вол, читает ночи напролет, изобретает даже за обедом я все-таки только средний, чтобы не сказать слабенький, инженер.

— Виктор! — она встала и посмотрела на море. — Однажды я говорила с твоим братом о тебе.

— Наш Петер не блестящий собеседник.

— Это правда. Но мне показалось, что он уважает тебя гораздо больше, чем ты его. Ну, а ты действительно так уверен в себе?

Виктор улыбнулся:

— Да как сказать? — Он стал рядом с девушкой и обнял её за плечи. — Я, например, уверен в том, что ты мне очень, очень нужна. Хотя бы потому, что ты противоречишь, поддразниваешь волосы и горячие губы…

В воздухе снова кружились чайки. Виктор наклонился и поцеловал девушку.

— Скажи, маленькая злючка, я для тебя что-нибудь значу? — Он почти сердито посмотрел Айне в глаза. — Ну?

— Может быть.

— Так не отвечают. Да или нет?

— Да.

— А почему?

— Да потому, что ты такой ужасно, ужасно большой и в то же время совсем маленький.

— Айна! — голос у Виктора дрогнул. — Ты никогда не уйдешь от меня. Верно?

Она кивнула головой.

— Никогда, — повторил Виктор, и ему показалось, что этот обет прозвучал особенно значительно. Весной легко обещать и клясться, а осенняя любовь остается на всю жизнь.

— Теперь у меня будет много, много работы и совсем мало свободного времени. — Айна потупилась, чтобы Виктор не увидел у нее на глазах слезы.

— И все-таки мы часто будем вместе, — сказал Виктор, касаясь губами лба девушки. — Хотя бы через день.

— Я не знаю, Виктор, будет ли это возможно.

— Будет! — он снова обнял ее узкие, чуть угловатые плечи.

Солнечный диск коснулся поверхности моря, и цвет воды из зеленовато-серого стал почти фиолетовым. В сторону озера Бабитэ, хлопая крыльями, пролетели утки. С наступлением вечера воздух опять по-осеннему посвежел и сосны зашумели слышнее.

— Идем! — слазала Aйна. — День кончился.

Виктор молча посмотрел на девушку, нагнулся, взял ее за руку и медленно зашагал по дюнам. Ноги тонули в песке, а ему было легко идти. Вдалеке раздался протяжный сигнал электрички, и опять все стихло, лишь временами с ветвей сосен с шорохом падали шишки.

18

В конце сентября к Виктору совершенно неожиданно зашли его однокурсники Эрик Пинне и Вальтер Орум.

— Извини за вторжение, — начал Вальтер. — Хотели с тобой поговорить. Ты не работал?

— Нет, просто смотрел картинки.

Виктор поднялся с тахты и отложил «Огонек», — он читал там приключенческую повесть.

— Интересно? — спросил Эрик.

— Ничего. Под конец выдыхается немного.

Он зевнул и предложил приятелям садиться. Эрик развалился на тахте и тотчас впился близоруки глазами в журнал. Вальтер сел к письменному столу.

«Всегда официален: настоящий начальник! — усмехнувшись, подумал Виктор. — Интересно, зачем они пожаловали?»

Эрик вынул из кармана измятую пачку папирос и закурил.

— A ты не хочешь? — спохватившись, спросил он Виктора.

— Нет, спасибо. Ну, Вальтер, что стряслось?

— Да ничего не стряслось! Просто хотели поболтать с тобой насчет литературного кружка. В университете тебя совсем не видно.

— Никак не выбраться, — кивнул Виктор. — Дома хлопот по горло.

— С повестью?

— Ну, ясно. Теперь разделался. Отнес в редакцию.

— Сколько листов получилось? — спросил Эрик. — Десять будет?

— Семь. Надоело размазывать.

— Значит, тысчонок двадцать отхватишь. Это деньги! Мне за поэму полторы дали.

— В молодежной газете? — спросил Виктор.

— Да. Ты читал? Ну как?

— Честно говоря, не нравится. Все время писал официальные стихи, совал в них трактора и знамена, а теперь ударился в другую крайность. Герои только и делают, что гуляют пол луной и целуются. Я ожидал большего.

— А форма? — не сдавался раскритикованный автор.

— Что форма! От твоих амфимакров мне ни холодно ни жарко. Рифмовать ты умеешь, амуры у тебя на месте Но я хочу видеть любовь, о которой ты пишешь.

— Ну, что касается любви, — не утерпел Вальтер, — каждый любит по-своему. Некоторые только требуют от других, а сами…

— Ты бы мог выражаться яснее. Договаривай, если имеешь в виду меня. Я бросил Виту, да? Такое поведение недостойно советского молодого человека?

— Приблизительно так.

Вальтер не сводил глаз с Виктора. Видно, опять не миновать спора.

— Если непонятно, то могу повторить. — Виктор повысил голос. — Это мое личное дело!

— Ты думаешь?

— Да, я так думаю.

Виктор взял со стола журчал и с шумом бросил на полку.

— Вита ушла из университета, — неуверенно заметил Эрик. — Уехала в Цесис.

— Вы, наверное, хотите, чтобы я привез ее обратно? И всю жизнь водил бы за ручку? В таком случае ваш визит бесполезен, могли бы не утруждаться.

В передней хлопнула дверь, тяжелые, ровные шаги раздались по всей квартире.

— Отец? — спросил Эрик.

— Да. Побежите ему жаловаться? Боюсь, что у профессора Вецапиня не найдется времени для разговора с вами.

Вальтер встал.

— Ты, наверное, считаешь, что сейчас опять проявил незаурядное остроумие и смелость? А по-моему, тебе бы стоило посмотреть на себя более практически. Весьма возможно, что твои дела далеко не в таком уж блестящем порядке! Ну, да если тебя сегодня опять одолело самомнение — ладно, поговорим в другой раз.

— Нет, почему же? — Виктор с невозмутимым видом указал однокурснику на стул. — Выкладывай заодно уж!

Эрик хотел вмешаться и закашлялся. Тут только Виктор заметил, что долговязый, худой парень не не только не отдохнул за лето, а, наоборот, ослабел и похудел еще больше. В тумбочке письменного стола у Виктора стояла початая бутылка нарзана. Он налил в стакан и протянул Эрику.

— Выпей! Пройдет.

Эрик действительно перестал кашлять.

— Черт знает, першит что-то в горле, — улыбнулся он через силу. — Наверное, от табака…

Виктор немного смягчился.

— Давайте поговорим, как люди, — предложил он. — Зачем вечно цапаться? Ты мне хотел что-то сказать, Вальтер.

— Ничего особенного. Через неделю у нас собрание литкружка. Там теперь полно молодых, с первого курса. Эрик согласен рассказать им про свою поэму, может быть, ты расскажешь, как работал над повестью?

— Не знаю, будет ли время. — Виктор неопределенно развел руками. — Наверное, редакция заставит еще повозиться…

— Мы можем перенести собрание, — предложил Эрик. — До пятницы ты и правда не успеешь.

Виктор задумался. Ему было совершенно безразлично, когда состоится собрание, но отказывать напрямик не хотелось: товарищи обидятся, опять завяжется спор с ненужными резкостями.

— Да чего там переносить!

Виктор взял записную книжку и притворился, будто просматривает свое расписание.

— Значит, договорились?

Вальтер протянул руку, и Виктор пожал ее в знак подписи. Часы в столовой пробили половину седьмого.

— Надо идти, — сказал Эрик. — Немножко подготовится к семинару. Ты завтра будешь?

— Не знаю, удастся ли, — пожал плечами Виктор. — Возможно, зайду.

В дверь постучали. Марта позвала Виктора и его гостей обедать.

— Нет, нет, спасибо, — отказался Вальтер и, взяв Эрика под локоть, подтолкнул к выходу. — Мы только на минутку. Не беспокойтесь, пожалуйста.

Если бы Виктор стал уговаривать гостей, возможно они и остались бы пообедать. Но у младшего Вецапиня были другие планы: в семь кончаются занятия на медицинском…

— Ты тоже уходишь? — спросила Марта.

— Я их провожу. Делвер сегодня будет?

— Наверно, придет попозже. Они же теперь каждый вечер работают с отцом.

— Пишут? — заинтересовался Эрик.

— Об операциях на сердце, — ответил Виктор, надевая плащ. — Ну, двинулись?

Они вышли вместе, но Марта знала, что пути их разойдутся на первом же перекрестке. У Виктора была свои дела. Он почти не обедал дома, возвращался поздней ночью, сам отыскивал что-нибудь в буфете, закусывал наспех и ложился спать.

Виктор никому ничего не рассказывал. Да и кому? Петер на практике в Ленинграде, у профессора нет свободной минутки. Ведь не Марте же!

И действительно — кто она в этом доме? Посторонний человек, которого не касаются семейные отношения Вецапиней? Вецапини встают и ложатся спать, уходят и возвращаются, они думают, решают и действуют, а она только молча следит из своего угла, не нужно ли чего-нибудь отцу или сыновьям.

И все-таки, прожив в этом доме много лет, Марта научилась по самым ничтожным приметам, по обрывкам слов, по малейшим жестам распознавать, каково настроение этих трех мужчин, какие заботы навалились на их плечи, какие замыслы не дают им спать по ночам.

Марта знала и видела многое, но, лишь когда Петер уехал в Ленинград, она поняла, что этот простой молчаливый парень является поистине душой семейства Вецапиней. У Виктора с отцом не было никаких точек соприкосновения, не говоря уж о близости. Виктор то ли стыдился, то ли был слишком горд, чтобы обращаться к отцу за каким-нибудь советом. Марта отлично знала, что у Виктора не держатся деньги в кармане. Стипендии у него быстро таяла, и он страдал от безденежья, но никогда не просил денег у отца — выручал старший брат Петер.

Петеру же Виктор рассказывал о своих успехах и огорчениях — братья доверяли друг другу. Притом и Петера находилось о чем поговорить и с отцом. Таким образом старший сын представлял собой как бы мост между двумя вершинами семьи Вецапиней.

Теперь, когда этот мост отсутствовал, горные вершины оказались не только разобщены, но и отдалились друг от друга.

Виктор почти не жил дома, а значит, не работал и не учился. Довольно часто звонили его однокурсники, даже иногда заходили, разыскивая Виктора, — очевидно, беспокоились о нем и хотели в чем-то помочь. Но он уперся, не слушал никого и все больше отрывался от них. Зато Мартин Вецапинь накинулся на работу и на свои исследования с всепоглощающей страстью, свойственной лишь людям, постигшим, что им суждено прожить недолго.

Марта видела, что распад семья Вецапиней заходит все дальше — есть общая фамилия и квартира, в отношениях, связывающих отца с сыновьями и брата с братом, уже нет. Более чем когда-либо, она сознавала свою незначительность и бессилие; лишь та красивая, грустная женщина, что глядит с портрета в кабинете профессора, могла и умела объединять всех своих трех мужчин. Марта для этого стишком слаба, ей не дано таких прав.

Тяжкой походкой усталого человека к столу подошел Мартин Вецапинь. Годы и перенесенная болезнь согнули его плечи и спину, но огромная, массивная фигура все еще выражала могучую, почти несокрушимую силу. Глаза чуть-чуть сузились, и все-таки под его прямым взглядом каждый чувствовал, что профессор видит все, даже то, что таится в глубине.

— Виктора нет? — спросил он низким, хрипловатым голосом.

— Ушел. Какие-то дела у него.

Марта тоже села за стол, зная, что профессор не любит обедать в одиночестве.

Они долго молчали. Вецапинь налил ceбe вторую тарелку щей, но ел без аппетита.

— Вон как устали опять, — с упреком сказала Марта. — Хоть сегодня-то отдохнули бы.

— Ерунда, — буркнул профессор и отодвинул тарелку. — Через десять минут Делвер будет здесь.

— И опять до двенадцати?

— Сегодня подольше. В больницу пришло много писем. Не мы единственные кромсаем сердца.

— Вам нужно выспаться. Утром опять на работу!

Марта стала убирать со стола.

— Высплюсь в могиле. — Вецапинь медленно встал. — Пусть тогда работают сыновья.

— Сыновья, — повторила Марта, взглянув на профессора. — Не знаю, может, это не мое дела. Надо бы вам поговорить с Виктором.

— Да? — Вецапинь поднял брови. — А что случилось?

— Пока ничего, а может и случиться. Виктор так поздно возвращается. — Разве вы знаете, где он проводит вечера?

— Нет, не знаю. Мне и не надо знать.

— А может, все-таки надо? Ему только двадцать четыре года, и он ваш сын.

— Он Вецапинь! — повысил голос профессор. — Сроду не бывало, чтобы кто-нибудь из Вецапиней сделался негодяем или любителем легкой жизни. С Виктором я потолкую, это можно. — сказал он, как бы успокаивал себя. — Когда придет Делвер, свари нам кофе. Только не ячменного. Сердце у меня в порядке!

Делвера не пришлось долго ждать. Вскоре после половины восьмого раздался его короткий звонок. Слегка разрумянившийся (на сей раз всего лишь от быстрой ходьбы), ассистент профессора, не дожидаясь особого приглашения, уселся в глубокое кресло и шваркнул на cтол портфель.

— Из больницы? — спросил Вецапинь.

Делвер кивнул.

— Что там нового?

— Профессор, да вы же сами вышли из операционной всего два часа назад! За это время в мире не могло свершиться больших перемен.

— Значит, не резал?

— Чуть-чуть. Один гражданин сунулся под троллейбус. Теперь лежит и обдумывает свое поведение.

Профессор нахмурил лоб.

— Что он себе поломал?

— Ничего особенного, — сказал Делвер с ласковой улыбкой. — Несколько ребер и голову.

— Ты с ума сошел. — Вецапинь встал и оперся ладонями об стол. — Почему не звонил? Ты же был один.

— Ну и что ж? Взял и заштопал.

— Я вижу, ты без резни дня прожить не можешь!

— Правильно, — вздохнул Делвер. — Надо же чем-то заняться. Ведь вы мне запретили бороться с зеленым змием.

Вецапинь взглянул на своего ассистента и расхохотался. Если есть люди, чей смех поэты сравнивают с серебряными колокольчиками или соловьиной третью, то смех профессора, в лучшем случае, вызывал представление о раскатах грома.

— Тебе, черту, запретишь! — наконец выговорил он. — Помню, когда я еще учился, нам один доцент говорил, что каждому человеку отмерена определенная норма спиртного. Выпил ее — и крышка. Тебе, видать, отпустили несколько бочек сверх нормы! Как же я тебе запрещу?

— Приказания начальства — закон. — Делвер сидя поклонился. — Я свое еще наверстаю!

— Ладно. — Профессор сел и принялся рыться в столе. — Вот гляди-ка!

Он достал с полдюжины писем. Делвер взял один и конвертов и стал разглядывать штемпель.

— Из Таганрога?

— Есть из Москвы, из Праги. Много интересного. Все-таки видишь, что люди пробовали и что им не удавалось.

— Тот, кому удалось, небось не напишет! — усмехнулся Делвер.

Профессор нахмурился.

— Не напишет? Это почему же? Разве у нас частная лавочка?

— Да нет, не для того, чтоб скрывать. Просто у людей, которые делают дело, нет времени на писанину!

— А у меня есть время? — Профессор хлопнул ладонью по столу. — Профессору Гриценко я уже ответил. У старика колоссальный опыт, надо бы встретиться.

— Он приедет?

— В восемьдесят два года не путешествуют. Магомет сам пойдет к горе.

— Когда же вы уезжаете? — вдруг оживился Делвер.

— Это тебе было бы на руку! — заулыбался Вецапинь, но до громовых раскатов не дошло. — Нет, голубчик, я никуда не поеду! Иначе ты тут перережешь не только больных, а и весь персонал. Ехать придется тебе!..

— Мне? — Делвер ле верил своим ушам.

— А что ты удивляешься? Пора, наконец, выходить в люди. Ты же еще нигде не бывал дальше нашей операционной. Отправляйся и действуй!

— Когда же?

— Дни через два-три. Позвони в аэропорт, закажи билет и лети на здоровье!

— Так, — протянул Делвер.

По этому единственному словечку профессор не понял, доволен его ассистент или нет. Да это и не играло роли. Хирург должен служить людям независимо от того, удобно это ему или нет, остается ли у него свободное время, или он вечно должен мчаться, как на пожар.

Делвер не любил торопиться, хотя и в медлительности его нельзя было упрекнуть. Недаром профессор еще несколько лет назад увидел, что из этого довольно неуравновешенного парня выйдет толк, и вскоре Делвер сделался его правой рукой. Он был хладнокровен, как подобает истому хирургу: если нужно, мог поспешить, а если для достижения наилучших результатов требовалось ожидание, Делвер сидел и курил. Из молодых хирургов он был самым одаренным, а его работоспособность особенно пришлась профессору по душе.

— Что ж, ехать так ехать, — сказал Делвер после долгого молчания. — Не мешает, конечно, посмотреть, как режут в других городах.

— А теперь возьми третью главу, — приказал профессор, прекращая тем самым разговоры о командировке и обращаясь к своей рукописи.

19

Виктор Вецапинь не принадлежал к числу тех авторов, которые ежедневно наведываются в союз писателей в две-три редакции, лишь бы постоянно быть в курсе настроения редакторов, напоминать своим присутствием, что на свете есть такой-то молодой литератор, активный и правильный товарищ.

Сдав свою повесть в редакцию, Виктор долго не показывался там. В повести семь листов, за одни день не прочтешь, притом у работников редакции могут быть и более важные дела. Не кинутся же они сразу читать твое произведение!

Он терпеливо и спокойно ждал, пока позвонят из редакции и пригласят для переговоров. Никаких тревог и сомнений! Виктор Вецапинь сказал свое слово, очередь за теми, кто должен прочесть и оценить его труд.

За день до занятия литкружка Виктор краем уха услыхал в университетском коридоре разговор каких-то первокурсников; один уверял, будто новая повесть Вецапиня оказалась совершенной дрянью.

Виктор приостановился и чуть не спросил, откуда у них такие сведения. Но раздумал: что могут знать эти молокососы? Наверно, прочли на доске объявлений, что Вецапинь сделает доклад о своей работе над повестью, ну и болтают себе кто во что горазд. Мало ли и в наши дни завистников и недоброжелателей!

Начался семинар. Виктор сидел в аудитории, слушал и выступал сам, а мысль точила, точила неотвязно… Чем черт не шутит? Молокососы пишут стишки и, наверно, шляются по редакциям; мог же один из них зайти туда именно в ту минуту, когда редактор или какой-нибудь писатель высказывал свое мнение о поэзии Вецапиня? Конечно, не всегда мнениям авторитетов придается решающее значение, и все-таки…

«Это просто смешно, — бранил себя Виктор. — Какие-то слухи, случайно услышанная фраза, и пожалуйста — душевное равновесие потеряно!»

Он силился думать о другом, углубился в обсуждаемый на семинаре вопрос, выступил сам с разборам творчества Блдумана и Эвериня, а когда семинар закончился, первым выскочил за дверь и кинулся в канцелярию.

Номер телефона редакции Виктор знал на память. Ответил невыразительный, немного усталый голос.

— Говорит Вецапинь, — представился Виктор. — Дней десять назад я оставил вам рукопись.

— Да, да. — Сотрудник, видимо, был в курсе дела. — Мы ее прочли. Редактора сейчас нет, а вообще вам следовало бы зайти. Мы уже собирались звонить. Всего хорошего!

Виктор положил трубку а вышел из помещения, где уже начали собираться преподаватели.

Что ему дал этот разговор? Пойми тут, одобрена его рукопись или отправлена в корзину. Виктору было известно, что в редакциях принято беседовать с авторами как принятых, так и отвергнутых произведений.

«Вам следовало бы зайти», — вспоминал он услышанные по телефону слева. «Ладно, зайду», — решил Виктор я поспешил в гардероб.

У выхода ему попался Эрик.

— Будешь завтра на литкружке?

— Да, да! — небрежно бросил Виктор.

Он взглянул на большие часы у почтамта — половина четвертого, идти в редакцию уже не стоило. Редактора нет, наверно дежурит какой-нибудь сотрудник, чье мнение лишено всякого веса. Ладно, можно и завтра. А что делать сегодня вечером?

День был темный и хмурый, людям казалось, будто бегущие над Ригой тучи тяжело давят на грудь. Прохожие ежились, отворачиваясь от пронизывающего осеннего ветра, от крупных капель дождя, без устали барабанившего по асфальту и оголенным деревьям бульвара.

Виктор поднял воротник плаща. Хотел было остановить такси, да вовремя вспомнил, что в кармане не наберется и трех рублей. Проклятье! Даже в дождь нельзя съездить за Даугаву на такси, нужно трястись за автобусе до Лагерной и дальше шлепать по окраинным лужам.

Напротив Совета Министров есть автобусная остановка. Виктор прибавил шагу и подоспел как раз вместе с большой желто-красной машиной.

— За шестьдесят! — Он подал кондукторше деньги и стал в проходе. Сдашься нет смысла, все равно через две-три остановки автобус набьется битком и придется вскакивать, чтобы уступить место какой-нибудь тетке, везущей с базара капусту или картошку.

Автобус ехал медленно, остановок было много.

Виктор начал нервничать. В пять у Айны лекция — вдруг ее уже не окажется дома?

Задаугавские улочки и вправду были в сплошных лужах. Кончался асфальт, и Виктору пришлось лавировать по проложенным кое-где дощатым мосткам. Второпях он не раз угодил в воду. Ботинки промокли, и без того скверное его настроение еще ухудшилось.

— Чертова погода! — бранился он, прибавляя шагу, чтобы быстрее попасть под крышу.

Из-за угла показалась молодая женщина с зонтиком. Это была она.

— Ты? — Айна остановилась.

— Удивлена? — Виктор сделал попытку улыбнуться.

— Ты же знаешь, что мне пора в институт.

Она взяла зонтик а другую руку, прикрыв от дождя и Виктора.

— Знаю. Еще есть время.

— Осталось сорок минут. Я спешу. Пойдем к автобусу?

Она шли рядом. Виктор вел Ляпу по мосткам, а сам шлепал по лужам, не разбирая дороги.

— Айна, — сказал он, взяв девушку за локоть, — ты же можешь одни раз не пойти.

— Почему?

— Да хотя бы просто потому, что я тебя прошу.

Девушка помотала головой.

— Не могу, Виктор.

— Убийственная сознательность! — попытался съязвить он.

— Возможно.

— А что ты делаешь после этих лекций, которые никак нельзя пропустить? — спросил он, немного смягчившись.

— В девять мне надо в анатомичку…

— В одиннадцать в морг и в час ночи в крематорий, — перебил Виктор.

— Я вижу, ты хорошо осведомлен о моем расписании.

— Айна! — произнес он с нежностью в голосе, что обычно действовало на нее.

— Встретимся в другой вечер. Скажем, в воскресенье. Хорошо?

Айна сложила зонтик и вошла в автобус. Виктор молча последовал за ней.

— Два по шестьдесят! — Он сердито протянул кондукторше деньги. Автобус оказался тот же самый, на котором он двадцать минут назад приехал из центра, только народу набилось еще больше.

— Ты не сердишься? — Aйнa обернулась и посмотрела Виктору в глаза.

Он отвернулся. Нельзя же объясняться с девушкой а переполненном автобусе. Каждое слово, каждый жест выглядит как на сцене.

Вскоре Виктору показалось, что Aйнa нарочно упирается ему в грудь. Девушка была близко и в то же время недосягаемо далеко.

— Комсомольская набережная, — раздался голос кондукторши.

Через две остановки Виктор и Айна снова были на улице. Казалось, весь город окутан туманом — он не покрывал людей и предметы, а только делал их одинаково бесцветными, сливающимися.

— Айна! — еще раз попытал счастья Виктор.

— Ну?

— Значит, тебе обязательно нужно идти на эту идиотскую лекцию?

— Обязательно.

— Ладно, — отрезал Виктор. — Иди.

— И пойду.

Она улыбнулась, сверкнув своими карими глазами.

— Ты не знаешь, ты многого еще не знаешь, — сказал он, понизив голос.

— A, что я должна знать?

— Ничего…

Мимо проезжал автобус. Виктор попятился, чтобы его не обрызгало грязью, а когда опять подошел к краю тротуара, Айна уже была на той стороне улицы и как раз входила в огромный освещенный подъезд.

Стиснув зубы, он выждал, пока за нею захлопнется дверь, круто повернулся и зашагал к дому, не разбирая, асфальт под ногами или лужи. В груди бушевали темные, злые волны.

20

Виктор хотел попасть в редакцию часам к одиннадцати, но из-за отвратительного настроения полдня просидел дома.

«Может быть, лучше завтра», — пытался он оправдать проволочку. Наконец все же собрался с духом и надел плащ. «Идти так идти. Неужели я боюсь?»

Прямой и самоуверенным, он прошел по аллеям Кировского парка, неторопливо отворил украшенную деревянной резьбой массивную дверь и спокойно поднялся на второй этаж.

Нередко помещения журнальных редакции во второй половине дня пустуют, у телефона сидит один-единственный сотрудник. На сей раз, наоборот, в комнате было полно народу. Люди, как рыбы, набившиеся в вершу, метались и сталкивались, а наружу выбраться не могли,

— А! Товарищ Вецапинь! — Секретарь редакции, сухощавый, черноусый мужчина средних лет в черных роговых очках, поднял руку с исписанными листами бумаги, делая Виктору знак подойти ближе.

Наклонившись над большим, сплошь заваленным рукописями столом, редактор и члены редколлегии, оживленно жестикулируя, обсуждали какую-то предложенную к печати поэму. В углу комнаты два известных писателя шумно играли в шахматы, вокруг толпилось с полдюжины, не менее, шумных зрителей.

Свободных стульев поблизости не оказалось. Виктор стал перед секретарем и пожал протянутую ему черед стол сильную руку.

— Отлично, отлично! — сказал секретарь, откладывая рукопись, которую читал, и принялся рыться в столе. — Повестушка неплохая, м-да.

Виктор внимательно разглядывал этого человека, пытаясь предугадать его суждение. Лицо секретаря, точно высеченное из камня, ни малейшим движением мускулов не выдавало его мыслей.

Рукопись была, наконец, найдена.

— М-да, — повторил секретарь, сдвигая очки на лоб. — Вот она. Мы хотим дать в декабрьском номере отрывок о метели и размышления вашего главного героя. У человека несчастье, но какие чувства, какая сила и упорство пробуждаются в нем, когда он одиноко бредет по снежной пустыне! М-да. Это у вас неплохо вышло. На мой взгляд, из вас со временем выкуется писатель. Мы думаем напечатать с пол-листа, может быть чуть побольше. Так ведь, товарищ редактор?

Редактор обернулся, подошел поздороваться и подтвердил, что действительно можно опубликовать пол-листа.

— А остальное? — спросил Виктор, почувствован, как дрогнули щеки и лицо залилось румянцем.

— С остальным, видимо, ничего не выйдет. — Редактор задумчиво посмотрел в потолок. — Читается с некоторым интересом, но литературным произведением это еще нельзя назвать.

— Возможно, товарищ Вецапинь захочет переработать спою повесть, — заметил секретарь. — В таком случае можно, конечно, не публиковать отрывок, а подождать, что у него получится.

— Возможно, — редактор пожал плечами. — Хоть я лично сомневаюсь. Лучше написать заново.

— Xе-xe-xеl — от души расхохотался один из шахматистов, тогда как другой смущенно встал и махнул рукой. — Уже третья партия. В шахматишки надо играть умеючи!

— Эдгар опять продул? — не утерпев, поинтересовался редактор.

— Готово дело! — потирая руки, воскликнул победитель.

Секретарь передал рукопись темноволосому коренастому парню, только что проигравшему третью партию.

— Эдгар, иди потолкуй с товарищем Вецапинем. — Это про метель?

— Да. Ты же читал?

— Читал, — ответил Эдгар Кулис.

Виктор знал его как автора хороших рассказов и как простого, симпатичного человека, который никогда не откажется помочь добрым советом младшим собратьям по перу.

— Здравствуйте! — Он помахал рукой Виктору. — Может, спустимся в кафе? Здесь сейчас негде уединиться.

— Можно, — согласился Виктор.

— А как будет с отрывком? — спросил секретарь, заметив, что Кулис с Вецапинем собираются исчезнуть. — Послезавтра надо сдавать материал в типографию.

— Отвяжись! — Кулис шутя показал ему кулак. — Успеем!

В кафе, занимавшем две небольшие комнаты в полуподвале, было еще пусто. Лишь официантка неторопливо расставляла по столам бокалы и рюмки.

— Кофейничек! — заказал Кулис.

Виктор не отказался от предложенной папиросы — нервы были натянуты до последней возможности. В соседнем помещении тихо пела радиола.

Кулис закурил и начал.

— Идея вашей повести весьма привлекательна: нельзя вешать голову, даже когда все кажется потерянным, потому что в нашей стране не дадут пропасть честному человеку. Герои немного странные — дикари не дикари, — впрочем, на свете бывают разные люди; надо только убедительно мотивировать их поступки. Докажите мне, что иначе они действовать не могут, и все будет в порядке!

Официантка принесла никелированный кофейник я две чашечки с наперсток величиной.

— Настоящий? — Кулис наклонялся над кофейником.

— А как же!

— Чудесно. — Он налил Виктору, потом себе. — Что может быть проще черного кофе?

Виктор не ответил. Он думал о другом, мысли кружились и мчались с бешеной быстротой.

— А сколько усилии, сколько труда понадобилось, чтобы у нас на столе появился этот божественный черный напиток! — Кулис прищурился от удовольствия и посмотрел на Виктора. — Даже такой пустяк, как размол зерна. Раздробишь слишком крупно — не будет вкуса, истолчешь в порошок — получится гуща. Подержишь немного в открытой посуде — пропадет аромат. А варка! Нет ничего легче, чем сварить кофе! — Он поднял чашечку и отпил первый глоток. — А попробуйте-ка сварить его по всем правилам искусства! Десять раз вы потерпите неудачу, и хорошо, если на одиннадцатый вам это удастся. Любое простейшее и легчайшее дело требует умения, труда. А как по-вашему, для того чтобы писать рассказы, труда не нужно, умение не обязательно? Нет, друг мой, одного лишь желания тут недостаточно! Это первая ваша бела…

Кулис поднес к губам миниатюрную чашечку и принялся потягивать ароматную черную жидкость.

— А вторая? — нахмурился Виктор.

— А вторая заключается в том. что вы, молодые, еще слишком мало пережили, слишком мало повидали на свете. Есть некая порода литераторов, именующих себя критиками. Кстати и некстати они упрекают нас в том, что мы не знаем жизни, и, как ни прискорбно, эти бедные черти отчасти правы! Помню, еще мальчишкой смотрел я американские кинофильмы и удивлялся: как могут все эти герои раскатывать на автомобилях, танцевать в барах и покупать себе разные драгоценные побрякушки, если никто из них не работает? Только потом я уразумел, что этих бездельников выдумывают люди, которые сами имеют весьма отдаленное отношение к какой бы то ни было работе… Скажите-ка, друг мой, вот вы своими руками заработали когда-нибудь хоть десять рублей? Не считая, конечно, гонорара…

Музыка в соседней комнате оборвалась, умолкли на мгновение болтавшие между собой вполголоса официантки. Казалось, все стихло лишь затем, чтобы лучше расслышать ответ Виктора.

— Я же учился, — сказал Виктор, окинув собеседника подозрительным взглядом.

— Ну вот! Совершенно незачем быть ясновидящим. чтобы заранее предугадать ваш ответ. Вы учились, вас содержало государство и родителя. Ну, а что же вы повидали, с чем познакомились вне университетских коридоров и аудиторий? Очень приятно, что нашим студентам теперь не приходится думать о куске хлеба, но малость потрудиться было бы им, ей-ей, не вредно! Где-нибудь на заводе, а то в колхозе.

Кровь бросилась Виктору в лицо.

— Ну, знаете… — начал он.

Но писатель прервал его.

— Вы, студенты, в наше время действительно, как выражаются критики, далеки от жизни! А герой вашей повести, к сожалению, еще дальше. Он должен вернуться к людям, которые своим трудом создают материальные ценности, да и вы тоже. Рано или поздно вы должны вернуться к ним — разве вы этого не чувствуете?

Виктор не успел ответить. Дверь распахнулась, и в помещение ввалилась жизнерадостная компания.

— Художники, — пояснил Кулис. — Неспокойный народ!

За столик уселись трое молодых людей и стройная смуглая женщина. Виктор всмотрелся назвать ее просто красавицей было бы слишком мало. Во всем ее существе чувствовалось нечто необыкновенно тонкое, властное и в то же время беспомощное, на фиолетово-красных губах застыло надменное и немного развязное выражение.

— Вы ее знаете? — спросил вполголоса Кулис, заметив направление взгляда Виктора. — Это Войновская. Она художница, притом довольно интересная.

— Хельма Войновская? — Виктор вспомнил имя художницы.

Спутники Хельмы вели себя довольно шумно.

— Неужели нам ничего не дадут? — волновался одни из них.

— Анс закажет, — отвечал другой.

— Так вот, — продолжал Кулис прерванную беседу. — Писать вы, бесспорно, можете. Но литература требует знания жизни, труда. Страшного, порой нечеловеческого напряжения. Без этого ничего не выйдет.

— Значит, вы считаете, что моя повесть не удалась? — спросил Виктор, болезненно сморщив лоб и еще не веря в такой оборот дела.

— Откровенно сказать, повесть слабая, — безо какой пощады объявил Кулис. — Говорят, каждый нормальный человек может написать один роман — о самом себе. Это вы уже сделали, но на дальнейшее у вас не хватило пороху! Вы пока еще не умеете или же не хотите работать. В молодости это бывает. Со временем научитесь.

— Спасибо! — Виктор встал. Голос прозвучал резко, и его «спасибо» отнюдь не походило на благодарность.

— Стоп, стоп! — Кулис схватил его за руку и посадил обратно на стул. — Нельзя так откровенно высказывать свои чувства! В жизни часто приходится выслушивать неприятные вещи. Настоящий мужчина в подобных случаях не вскакивает со стула, а пьет кофе.

Он налил Виктору и улыбнулся.

В эту минуту опять отворилась дверь, и вошел не кто другой, как Делвер.

Виктор знал, что круг знакомых ассистента его отца неимоверно широк, и все же никак не ожидал встретить здесь хирурга.

— О! — Делвер расплылся в счастливейшей улыбке. — Виктор. Победитель!

— Слушайте, доктор! — Смуглая женщина посмотрела на Делвера своими влажными глазами. — Дождемся мы здесь чего-нибудь?

— Через три минуты.

— Блестяще! Говорят, вы только что из Москвы?

— Прилетел утром.

— Видели выставку французской живописи? Правда, чудесно?

— Не пришлось, — с поклоном ответил Делвер. — Я видел, как московские хирурги оперируют сердце. Это чудесное зрелище…

— Ни малейшей фантазии? — Хельма презрительно повернулась к нему спиной. — Скажите, Кулис, что вы там пьете?

— Кофе.

— Это по крайней мере оригинально. Я перехожу за ваш столик. Здесь ужасно скучные люди. Доктор, позаботьтесь, чтобы мне принесли чашку.

Желание художницы было мгновенно исполнено.

— Познакомьте нас! — продолжала она распоряжаться, указывал рукой в кольцах на Виктора.

— Это Виктор Вецапинь, — спокойно произнес Кулис. — Что касается вас, то я уже снабдил юного друга необходимой информацией.

— Да? — Она откинула со лба иссиня-черный локон. — Я так и знала, что вы нe утерпите. Прозаики вечно болтают лишнее. Зато вы уж, наверное, пишете стихи? — Она повернулась к Виктору в полупрофиль.

— К сожалению, нет.

За соседним столом раздавались уже громкие речи. Вошедшая официантка подала Кулису записку. Он прочел и сунул ее в карман.

— Тайна, которую нельзя знать женщинам?

Художница прищурилась, подперев ладонями подбородок.

— Отнюдь! Всего-навсего вызывают в Министерство культуры. К сожалению, я лишен возможности находиться долее в вашем обществе. Разрешите проститься. Что же касается вас, Виктор, то на вашем месте я не спешил бы с печатанием отрывка. Между вами говоря, это не большая честь. Молодой человек может обойтись некоторое время без денег.

Виктор покраснел. Охотнее всего он бы встал и успел вслед за Кулисом. Но как же оставить за столиком женщину одну? Это против самых элементарных приличии!

— Вы что-нибудь написали? Интересное, да? — спросила художница.

Полуприкрытые, улыбающиеся глаза разглядывали юношу.

— Совсем наоборот. Неинтересное. Никуда не годную вещь, которую не будут печатать, — отрапортовал он сердито и одним глотком допил тепловатый кофе.

— Поздравляю!

Хельма поджала губы к опять пристально посмотрела на Виктора.

— Любую неудачу всегда можно компенсировать успехом на каком-либо другом поприще, — пустился философствовать за соседним столиком Делвер. — Как выразился наш мудрый Кенцис, «разве в тот год, когда от дождей погнила рожь, раки не лезли сами на берег?».

Художники фыркнули, а у Виктора пальцы сжались в кулаки. Доктор явно напрашивался на ссору. Почему?

— Вы огорчаетесь из-за этого пустомели? — Хельма коснулась руки Виктора. — Разве вы его не знаете?

— О нет, сударыня, мы хорошо знакомы. — Делвер подошел к ним и сел на стул Кулиса. — Можно сказать, задушевные прилете, не так ли?

— Доктор, мы здоровы! — Хельма опять прищурилась.

— Неужели? — удивился Делвер, потом заговорил совершенно профессиональным тоном. — Люди часто заблуждаются, плохо зная собственный оргазм. Здоровье порой только видимость. Мы живем, веселимся, работаем и надеемся, а в сущности, дело идет к концу. Попадешь в руки специалиста, он тебя выслушает, осмотрит и…

— Надеюсь, вы не собираетесь нас осматривать?

— Нет, потому что правда часто нежелательна. У самого здорового на вид человека иной раз находят такие хворобы, что просто жутко. Стоит пациенту узнать об этом, и он уже больше никуда не годится. Поэтому врачам иногда разрешается молчать.

Художница засмеялась.

— Уважаемый специалист, не желаете ли вы сейчас использовать эту привилегию? Ваша лекция была весьма содержательна, но нам, дилетантам, она все-таки надоела. Не правда ли, товарищ Вецапинь?

— И даже очень, — подтвердил Виктор, со злобой взглянув на Делвера. — Хотя я очень ценю старания доктора доставить нам приятное развлечение.

— Развлекаться вы будете потом. — Делвер с подчеркнуто скучающей миной закурил сигарету, пожелал им доброй ночи и вернулся к своей компании; без него там совсем иссякли разговоры.

Виктор взглянул на стенные часы было десять минут восьмого. Значит, занятие литкружка должно сейчас начаться, «академические» пятнадцать минут иссякают. Они, наверно, уже нервничают, ждут…

«Пусть ждут», — стиснул зубы Виктор. Пусть говорит кто угодно и что угодно! Не идти же ему разглагольствовать там о своей работе над произведением. которое оказалось неудачным. До этого Виктор Вецапинь не опускался и не опустится никогда!

— О чем вы мечтаете? — Художница слегка коснулась его руки.

— Просто так, — опомнился Виктор.

В кафе звучала тихая, немного печальная музыка, а Делвер, развалившись на стуле, глядел на них и загадочно улыбался. Трудно было понять — грустит ли он или радуется чему-то.

21

Осенью рано темнеет, и, когда филологи около девяти вышли из парадной факультета, над Ригой давно сияли светлые вечерние огни. На бульваре Райниса ветер теребил провода, фонари шевелились, и сквозь ветви оголенных деревьев падал свет, раскачивались тени деревьев из асфальте.

— Совсем как на корабле! — Эрик Пинне прищурился. — В такую осень колышется весь мир, того а гляди голова закружится, как у мухи. С тобой, Вальтер, этого не бывает?

Вальтер Орум неопределенно пожал плечами. Вопрос друга он даже толком не расслышал, зная, впрочем, что слышать его и не обязательно, потому что Эрик иногда говорит просто для того, чтобы что-нибудь сказать: тягостное молчание после сорванного занятия литкружка стало совершенно невыносимым.

— Слушай, Вальтер, — начал было оправдываться маленький Mиттay. — Я же сделал все, что мог! Вступительное слово на полчаса, прения пятнадцать минут. А младшекурсники перешептываются и косятся на дверь.

— Теоретиков никто не любит, старик! Это профессиональное несчастье ораторов, — сказал Эрик Пинне, судорожно разыскивал по карманам сличай. — В наше время на одних речах далеко не уедешь.

— Да ладно уж, Эрик! — заговорил, наконец, Орум. — Mиттay на этот раз не виноват.

— Может, я виноват? — После множества безуспешных попыток Эрик закурил. — Я, да?

Никто ему не ответил. Виноватого знали все трое; да разве все, что знаешь, нужно сейчас же называть по имени? И кому это поможет! Узел затянулся, все равно не распутаешь его разом.

— Ну, я домой поехал! — На углу Советского бульвара Mиттay протянул товарищам руку. — Четвертый номер идет. Вы тоже к себе, на верхотуру?

Он показал пальцем на четырехэтажный дом по другую сторону бульвара. Светлые окна в студенческом общежитии чередовались с темными как бы в шахматном порядке.

— А что ж останется?! — Орум снова надел перчатку и взял Пинне под локоть. — Пошли, Эрик!

Обождав, пока Mиттay втиснется в переполненный вагон, друзья молча пересекли улицу. Эрик плечам распахнул дверь, кивнул дежурному и двинулся наверх. Орум, расстегнув пальто, следовал за ним как тень.

— Может, чаю поставить? — предложил Эрик. — Прохладно…

— Можно. — Вальтер прилег на кровать и, сцепив над головой руки, уставился в потолок. — Вообще-то есть неохота.

— Зря ты расстраиваешься, псе уладится.

— Уладится, — повторил Вальтер, нахмурясь.

В соседней комнате пели.

— Первый курс веселится, — кивнул Эрик. — Слушай, мы бы успели сыграть партийку в шахматы, пока вода закипит!

— Неохота.

— Да что с тобой, старина?

— Со мной ничего, — Вальтер сел на кровати. — Как по-твоему, он действительно не мог прийти?

— Кто?

— Да ну Виктор, конечно! Все младшекурсники в него чуть не влюблены. Сын знаменитого профессора, молодой одаренный студент, никогда не нервничает на экзаменах, ни в чем не ведает неудач… Как тут не восхищаться, как не стремиться к этому идеалу!

— Ну, и что тут плохого? — спросил Эрик.

— Нет, плохо только то, что этот герой, этот идеал больше не выполняет своих обязательств, не думает о других людях…

Вальтер Орум сжал кулаки. Наверняка он опять сгоряча не нашел, не высказал настоящих слов! Не каждому человеку даны ораторские таланты, не каждый способен двумя-тремя фразами или просто жестом убедить людей в своей правоте. Но ведь правота, даже не доказанная, все разно остается правотой?

Вальтер Орум совершенно отчетливо помнил, как Виктор, приглашенный на собрание кружка, долго перелистывал записную книжку и, нахмурив лоб, соображал, когда он свободен. В ту минуту это была, казалось, сама олицетворенная сознательность. «Надо подумать, — сказал он, — не занят ли я в среду…»

А Вальтеру почему-то хотелось тогда еще крикнуть ему: «Брось притворяться, Виктор? Сам отлично знаешь, что не придешь. К чему же эта комедия?»

И все-таки он ничего не сказал, не сказал просто потому, что боялся обидеть Виктора. К младшему Вецапиню все старались относиться деликатно, его баловали, никогда не упрекали ни в чем, не требовали объяснений. А Виктор? Он действовал всегда под влиянием первой пришедшей в голову мысли, не считался ни с кем! Вот Эрика Пинне он взял и продал Амфимакром, нисколько не думая о том, что подобное прозвище могло быть неприятно человеку. А Эрик? Затаил ли он против Виктора хоть малейшее недовольство? Да если понадобится, этот сутуловатый, близорукий парень очертя голову прыгнет ради Виктора прямо в огонь, возьмет на себя любые проступки и провинности Вецапиня! Наверно, это и есть настоящая дружба — правда, немного односторонняя. — И вообще дружба ли это?

Песня за стенкой окончилась. Теперь кто-то тихо заигрывал на аккордеоне.

— Здорово! — Эрик Пинне уже забыл про чай. — Слушай, а может, мы сходим с тобой к малышам? Заниматься сегодня уж все равно как-то не с руки…

— Иди, иди! — Вальтер поднял голову. — Знаешь, у каждого человека бывает минута, когда ему хочется кое о чем поразмыслить. Вот и у меня сейчас. Конечно, лучше бы нам было сложить наши два ума вместе, да только ты ведь про Виктора никогда плохого слова не скажешь, никогда не придаешь его ошибок. Иди уж!

— Старик! — Эрик протянул к нему руки. — Да брось ты! В крайнем случае поговорим на комсомольском бюро. Только не сейчас!

— В крайнем случае… Все время, вот уже три или четыре года, мы ждем этого крайнего случая и стараемся, чтобы он никогда не наступил! Вечно подворачиваются смягчающие обстоятельства, не хочется досаждать другу, а когда больше нет никаких других отговорок, кто-нибудь заявляет: «Подумайте о профессоре Вецапине! Неужели не заслужил этот великий труженик и ученый, чтобы его покой не нарушался из-за каких-то проступков, вернее, из-за обычных, чисто мальчишеских выходок его младшего сына?…» С каждым днем Виктор все отдаляется я от вас, и разве мы сами не виноваты в этом…

По улице мимо общежития громыхали трамваи, и тогда в такт им начинали дрожать стекла. На электрической плитке в углу забурлил чайник.

— Ой, кипит! — Эрик кинулся к штепселю. — До того договорились, что полило через край!

Вальтер Орум опять растянулся на кровати. Эрик повозился с посудой и выскользнул из комнаты. Видно, и ему в этот вечер было как-то не по себе. В соседней комнате, наверно, рассказывали смешную историю — временами там раздавались взрывы дружного хохота.

«На комсомольском бюро…» Вальтер прикрыл глаза. Может, оно и правильно, только нередко случалось, что на этих хорошо задуманных официальных собраниях кто-нибудь перегибал палку, вместо товарищеской помощи сбиваясь на дидактическую проработку. Если и с Виктором поступить так, он заартачится, а пользы не будет. Нельзя баловать человека, но с его характером нужно считаться; не до такой степени, как до сих пор, но немножко все-таки нужно. Что, если Вецапинь выкинет сгоряча какую-нибудь непоправимую глупость? Уйдет совсем — уйдет из-за двух-трех не к месту сказанные слов?

«Нет, не уйдет! — решил Вальтер. — Виктор, может быть, избалован, много воображает о себе, а все-таки парень он не плохой. И притом невозможно жить на свете в одиночку!.»

В соседней комнате молодые, сильные голоса затянули народную песню: Вальтер и Виктор когда-то вместе пели ее на школьном выпускном вечере.

Нет. Виктор никуда не уйдет! Поблуждает еще немного и снова отыщет дорогу к своим друзьям. Может быть, сегодня вечером и у него на душе неспокойно, может. и он лежит с открытыми глазами точно так же, как Вальтер, и думает о своих товарищах, о том, как паршиво это получилось, что он не пошел на литературный кружок, где его ждало столько народу.

Вальтер вскочил с кровати, пригладил рукой волосы и вышел в коридор. Человека нельзя оставлять одного, а друга — тем более. В диске телефона-автомата палец сам находил знакомые цифры. В квартире Вецапиней к аппарату подошла Марта.

— Простите, мне нужен Виктор, — сказал Вальтер Орум.

— Сейчас посмотрю! — ответил женский голос.

Вальтер ждал.

— Вы слушаете? Виктора еще нет дома.

— Благодарю! — Вальтер положил трубку.

За окном мерцали городские огни — у домов, на улицах, в окнах. И за каждым из этих окон находилась люди — веселые и унылые, счастливые и несчастные. Если бы Вальтер Орум знал, где сейчас Виктор, он бы пошел к нему. Но Вальтер не знал.

«Завтра поговорю с ним. — Юноша выпрямился. — Завтра же. И все опять уладится».

К сожалению, наши самые добрые намерения, самые прекрасные замыслы нередко отстают от происходящих событий.

22

В то утро осенний ветер выл на бульварах, ночная стужа затянула коричневатые воды канала легкой, прозрачной корочкой, а днем над домами поднялось солнце и своим прохладным блеском растопило тонкий ледок. Еще не свыкнувшись с мыслью о близости зимы, люди невольно прибавляли шагу — холод пробирал сквозь пальто, подгоняя даже самых медлительных пешеходов.

Лишь Виктору Вецапиню было некуда спешить. Он хотел заглянуть на семинар, потом решил там не показываться. Около половины десятого звонил Эрик Пинне, спрашивал, правда ли, что в журнале зарезала повесть? Что тут ответишь! Виктор просто положил трубку — пусть Эрик думает что угодно. Наверно, сейчас уже весь факультет знает о его неудаче — не только однокурсники, но и мальчишки с младших курсив зубоскалят о провале Виктора Вецапиня.

«Да, Рига мала! — Виктор в ярости колесил по парку. — Тут ничего не скроешь, не утаишь…»

Низко над крышами прожужжал пассажирский самолет, Виктор проводил его безразлично-усталым взглядом. Что-то гнетущее легло на его широкие плечи, изгонял тоску, не давай покоя.

Видно, права старинная поговорка: беда не приходит одна.

«Гм… — Он попытался вымучить упрямую усмешку. — Беда…»

В чем же заключается это беда? В том, что некоторый сотрудником редакции не понравилась его повесть? Все люди ошибаются, разве не могли ошибаться и они? Ну, а если они не ошиблись?…

Раньше Виктор непоколебимо верил о себя, в свою счастливую звезду. Разве что-нибудь изменилось? Возможно…

Кулис поил его кофе и с помощью аллегорий внушал, что писателю необходимо знать жизнь и больше работать. Он прочет Виктору нотацию, как школьнику: нельзя лениться, надо трудиться!

Виктор поморщился. Ничто так не претило ему, как это вечное корпенье, именуемое упорным, настойчивым трудом. Петер просиживает за чертежами ночи напролет, помрачнел, пожелтел и высох, а какая от этого польза ему и обществу? Как был, так и остался он средним, чтоб не сказать слабым, инженером, незначительным, крохотным винтиком в огромной машине жизни. У Петера явно ничего не получается, но можно ли его упрекнуть в лености или безделье?

Нет, значит важна не только работа! Виктор сел на скамейку и сдвинул шляпу на затылок. Голуби, наверно, решили. что их будут кормить: слетевшись вокруг, они принялись расхаживать по асфальту и, воркуя, глядели на одиноко сидевшего человека.

Опять Виктору вспомнился брат. Петер уже четвертый месяц в Ленинграде. Наверно, и там у него не остается времени на развлечения и отдых. Он, конечно, обогатится множеством теоретических познаний. познакомится с опытом старших товарищей, а вернувшись и Ригу, останется все на той же точке замерзания.

«Эх, товарищ Кулис! — тряхнул головой Виктор. — Ну, откуда у тебя право на этот отеческий тон, на этот совет — не спешить с опубликованием отрывка? Тебе посчастливилось родиться на десять лет раньше меня и доработаться уже до такого уровня, при котором не очень страшны неудачи; вот и вся твоя заслуга! И ты воображаешь, что я сдамся? Значит, плохо ты меня знаешь! Вецапини вообще не сдаются, они борются и добиваются своего. Пусть моя совесть отвергнута, зато следующая пойдет…»

Виктором Победителем называл его Делвер, этот невзрачный человек, для которого весь мир кончается у операционного стола. Раньше Делвер был для Виктора своего рода образцом. Виктору нравилось, как свободно, развязно держался он в обществе, нравились его острые суждения и замечания. Иной раз они вместе заходили и посидеть в ресторан, и Делвер учил его выбирать блюда на ужин, познакомил с сухими винами.

В тот вечер, когда они встретились в кафе, Делвер искал ссоры. Зачем? Физически Виктор во много раз сильнее его, да и в словесной битве не уступил бы этому маленькому Парацельсу. Значит, только сознание собственной слабости заставляло Делвера злорадствовать, глумиться над несчастьем другого человека! — Виктор встал и снова пустился мерить шагами аллеи.

Ветер, казалось, усилился, он гнул ветви лип и с силой хлестал по лицу. Серые тучи, как кони с распущенной гривой, мчались над городом.

Навстречу шла девушка в сером осеннем пальто, и Виктор отвернулся. Ему хотелось отступить па боковую дорожку, но было уже поздно. Ясные темно-синие глаза, словно о чем-то спрашивая, посмотрели на него. Нет, к счастью, не она. Просто удивительно: всюду ему теперь мерещится Айна — на улице, в ресторане, в парке. У многих девушек такая же фигура, походка, смех, как у той, единственной, с темными, ласковыми волосами.

Если бы он мог, если бы он осмелился пойти сейчас к ней! Не говорить ни слова, только прижаться лицом к ее маленькому, сильному плечу…

«Рига ужасно мала», — снова мелькнуло у него, но теперь он думал уже не о своем поражении и редакции журнала. Нет! Он не стал бы разыскивать Айну, даже если бы девушка ничего не знала о том вечере в кафе и о художнице, к которой пошел потом Виктор. Может быть, когда-нибудь… А может быть, никогда. И, значит, он безвозвратно разрушил, осквернил все лучшее, настоящее, самое дорогое.

Как хорошо, что осенью дует такой неукротимый, порывистый ветер! Он бушует и воет без умолку, чтобы человек, оставшийся без друзей, не чувствовал всего ужаса тишины и одиночества…

И все же какой смысл бродить часами по улицам а дорожкам парка? С тем же успехом можно валяться на тахте и глядеть в потолок, слушая тиканье часов.

Виктор побрел домой медленно, неторопливо.

В передней он увидел чемодан, а на вешалке пальто Петера. Брат приехал! Скинув пальто. Виктор устремился в комнаты. Его все-таки тянуло к Петеру: хотя в их отношениях не было особой сердечности, старший брат всегда оставался для Виктора близким человеком, с которым можно поделиться своими мыслями, найти сочувствие.

В столовой хлопотала Марта. Взглянув на Виктора, она отвернулась, и этот мимолетный взгляд неприятно задел его. Что случилось? Наверно, она пожаловалась Петеру, что Виктор поздно возвращается домой, намекнула, что с ним творится что-то неладное.

«Наплевать!» Виктор откинул волосы со лба и постучался. Знакомый, несколько месяцев не слышанный голос отозвался, приглашая войти.

— Здравствуй! Значит, ты дома, — сказал Виктор, и братья пожали друг другу руки.

— Да, дома. — Петер внимательно посмотрел на младшего брата. — Присаживайся.

— Ну, я как оно там?

— Ничего, — уклонился от ответа Петер.

За эти месяцы он стал еще сухощавее и жилистее, и Виктору подумалось, что вот он впервые видит в лице брата приметы, свидетельствующие о том, что его молодость кончилась.

— Отца еще нет, — промолвил Виктор, не зная, что сказать. Четыре месяца разлуки породили между братьями некоторое отчуждение.

— Да, отца еще нет, — повторил Петер, садясь рядом. — Он, как всегда, много работает. Всю жизнь. Пожалуй, хорошо, что его еще нет. Я хотел с тобой поговорить.

— Да? Значит, на меня нажаловались?

— Почему нажаловались? Люди, которые живут вместе, иногда отвечают друг за друга.

— Ну, Марте за меня отвечать не нужно.

— Ты думаешь? А может, и нужно. Мне по крайней мере кажется, что ты вовсе не сверхчеловек, а такой же, как все люди. Разве только с немного повышенным самомнением.

— Ты, видно, не в духе, — сказал Виктор, вставая. — Поговорим в другой раз.

— Нет, нет, останься! — Петер явно заволновался. — Зачем откладывать неприятные вещи? Ты сам однажды сказал, что это не по-мужски.

— Что же, давай говори!

Виктор опять со скучающе-безразличным видом развалился на тахте.

— Окончил ты свою повесть?

— А что?

— Так просто.

— Ах, вот оно что! — Виктор порылся по карманам. — Прости, Пич, я же тебе должен. Полторы сотни, да? Вот, пожалуйста. — И он подал брату три новенькие пятидесятирублевые бумажки.

— Получил гонорар?

— Не все ли равно? Это твои деньги, и все.

— Нет, не все. — Петер отвел руку брата. — Хочешь от меня откупиться?

— Да ты что?…

— Ничего! Положи деньги в карман. Никто на тебя не жаловался! Марта просто хотела, чтобы мы побеседовали. Что-то тут не в порядке… По ночам ты гуляешь, днем не выходишь из комнаты. Когда же ты бываешь в университете?

— Это что, допрос?

— Нет, разговор старшего брата с младшим.

— Спасибо за пояснение! Ответ будет совсем простой. Я на последнем курсе, и не обязан каждый день являться в университет.

— Значит, ты утверждаешь. что у тебя все в порядке?

— А кому это интересно? Бывают такие неудачи, когда никто не может помочь.

— С повестью?

— Почему именно с повестью? — Виктор прикрыл глаза.

— Да потому, что ты ко всему слишком легко относишься. Пишешь, словно играя, и ждешь немедленного успеха. А в жизни так не бывает. Успех завоевывают упорным, длительным трудом.

— Да что это с вами со всеми! — Виктор уставился на брата. — Заладили одну и ту же песню!

— Значит, eщe кто-нибудь?

— Так точно, господин проповедник! — Виктор не удержался от издевательского тона. — Первым миссионером был писатель Кулис, второй — ты. А я бедный негр, который не хочет обратиться в истинную веру.

— Значит, твою повесть не напечатают?

— Да, не напечатают, если тебе это так интересно! — процедил сквозь зубы Виктор. — Ты бы еще спросил, как мои любовные дела. Не бросил ли я опять какую-нибудь девушку? Просто так, из-за своего самомнения…

Петер посмотрел на брата и нахмурился.

— Так слушай же, старший брат: девушки у меня уже нет. — Виктор встал и слегка поклонился. — Отвечать перед тобой и за это?

— Ты не шути! — выкрикнул Петер.

— Я не шучу. Каждый может на миг потерять голову и наделать глупостей… — вздохнул Виктор.

— Виктор! — Подавшись вперед. Петер схватил брата за рубашку. — Ты ее бросил?

Виктор не отвечал.

— Мерзавец! — Пальцы Петера стали железными. — Кто дал тебе право играть людьми?

— Пусти! — Виктор рванулся назад, но небольшая фигурка Петера словно вросла в землю. — Не твое дело, ты, чурбан!

— Нет, мое! — Петер не двигался с места. — Как ты посмел ее обмануть!

Затрещал воротник, а пальцы Петера не разжимались.

— Я тебе говорю: пусти, — произнес Виктор совсем медленно, и голос его задрожал. Лицо побагровело, кулаки сжались.

Петер и вправду обезумел: физическое превосходство Виктора было подавляющим. Достаточно одного удара, одного рывка…

— Мерзавец! — повторил Петер. — Сверхчеловек! — Он разжал пальцы и указал на дверь. — Уйди, и чтобы я больше не видел тебя в этой комнате. Понял?

Виктор круто повернулся и вышел. Глухо хлопнула дверь, Петер остался одни. Он стоял, точно изготовившись к бою, только бой этот уже окончился. Окончился без победителя.

К горлу подкатил комок, теснило дыхание.

— И ее тоже? — повторил про себя Петер. Казалось, вот-вот он завоет, как пес, которому жаль другого пса, а самого себя еще больше.

Стенные часы в столовой пробили четыре. Петер постоял, склонив голову, схватил портфель и выбежал в переднюю. Еще можно было съездить на завод: лишь работа даст забвенье в тяжелые минуты.

23

А в это время Виктор сидел у стола, зажал между колен корзину для бумаги. Он брал одни за другим исписанные листы и, перервал пополам, опускал в корзину.

Ему не было жаль своего труда, в голове не вникало никаких связных мыслей, было только тревожное, бредовое состояние, когда единственным выходом кажется уничтожить, выбросить вон все прошлое.

— Ничего мне не надо, — твердил он. — Ничего, ничего.

Стало темнеть. Повесть была изорвана и выброшена, друзья потеряны, Айна исчезла так же быстро, как этот осенний день.

«Мерзавец!» — звучал в ушах гневный голос брата. Виктор сел на тахту и уставился взглядом в стену. Неужели действительно все потеряно? Неужели он уже не тот удачливый, непобедимый Виктор Вецапинь, которым восхищались, о котором говорили все окружающие?

Что делать, куда идти? Виктор стиснул ладонями виски. В комнате была тишина, а за окном ненастный осенний вечер. В такой вечер нужен друг, все равно, что бы он ни говорил, как бы ни относился к тебе. Тяжелой походкой Виктор вышел из комнаты и направился к телефону. Он хотел позвонить Эрику Пинне — из всех однокурсников это был самый близкий ему, самый простой парень. Эрик ни на кого не обижался, даже когда задевали его самолюбие.

Замелькали цифры в телефонном диске, в трубке послышались прерывистые гудки, и незнакомый мужской голос ответил:

— Эрика Пинне из тридцать седьмой? Его нет. Позавчера отправили в туберкулезный санаторий.

Виктор положил трубку я обернулся — а гостиную вошел отец. Как обычно, он двигался не спеша, Виктор отлично знал, что это кажущаяся медлительность и тяжеловесность — признак не бездеятельности, и, наоборот, большой нагрузки и прожитых лет, медленно и верно сгибающих книзу плечи профессора.

И вдруг Виктор решился поговорить с этим единственно близким человеком, которого он уважал по-настоящему. Это уважение никогда не выказывалось открыто, ведь мужчины не терпят чувствительных излишеств.

— Ты дома? — спросил мимоходом Мартин Вецапинь, кладя на стол портфель.

— Да, папа. У тебя найдется немного времени? Мне нужно с тобой поговорить.

— Да? — профессор взглянул на сына воспаленными от усталости глазами. — Некогда мне сегодня. Другой раз. — Он взял портфель и направился в кабинет. — Если тебе нужно денег, возьми у Марты.

И дверь захлопнулась.

«Что это за проклятый дом?!» — Виктор перевел дух и кинулся в переднюю. Схватив пальто и шляпу, он сбежал вниз по лестнице и выскочил на улицу.

Большими мягкими хлопьями падал первый снег. Прохожие, весь день спешившие как на пожар, к вечеру, казалось, замедлили шаги, и на их воротники и шапки устало ложились белые, чистые снежинки. Даже троллейбусы совсем тихо скользили по заснеженному асфальту, оставляя широкие зубчатые следы.

Снегопад подействовал и на Виктора. Изменился весь город, — мудрено ли, что меняется и настроение человека?

— Здорово, старина! — кто-то схватил его за локоть. — Значит, филологи не узнают прежних друзей?

Виктор остановился: перед ним стоял Артур Нейланд, бывший студент, исключенный накануне весенней сессии.

— Как жизнь? — широко улыбался Артур.

— Так себе.

— Да ну? О чем же вам горевать: последний курс, и диплом в кармане!

— Так-то так… — буркнул Виктор. Разговор завязывался с трудом: слишком давно они не встречались.

— Никуда не торопишься? — спросил бывший однокурсник.

— Да в общем нет.

— Блестяще! — Артур шлепнул по ладони желтыми кожаными перчатками. — Значит, можем зайти посидеть! Хотя бы в «Лиру». Побалакать кое о чем по старой памяти.

— Можно, — произнес Виктор как бы нерешительно, хотя предложение Артура его явно обрадовало. Все-таки быстрее пройдет вечер и начнется новый день.

На углу Мельничной они остановились. В светофоре зажегся красный свет, пешеходы пропускали поток машин.

— Может, ты сейчас не при деньгах? — деликатно осведомился Артур. — У меня есть, не беспокойся.

За эти месяцы он заметно возмужал, держался гораздо увереннее. Элегантное зимнее пальто, шляпа, тонкий, воздушный шарф — все это свидетельствовало о том, что вопреки предсказанию Виктора исключенный из университета Артур живет припеваючи.

— Прошу! — Артур широким жестом указал на подъезд ресторана.

Швейцар за стеклом. заметив гостей, услужливо распахнул дверь.

— Моя ниша свободна? — надменно спросил Артур.

— Так точно. — Черная ливрея почтительно склонилась перед ним.

24

В этот же самый вечер хирург Делвер, закончил операции, откинулся в кресле, чтобы поскорее успокоить взвинченные нервы.

Никто его не тревожил, возбуждение вскоре упало. лишь в голове и во всем теле осталась тяжелая усталость. Делвер прикрыл глаза, и тотчас перед ним вспыхнул красный свет, зазвенело о ушах. Кто-то глухо стонал, рука в резиновой перчатке протягивала один за другим блестящие металлические инструменты. Потом лицо его уткнулось в колени, и Делвер очнулся.

— Усталость, — буркнул он, убедившись, что никто не видел, как он заснул. Неудивительно, что его так клонит ко сну: днем — у операционного стола, по ночам — с профессором за рукописью.

И вот всегда так: пока нет свободной минуты — можно держаться, а стоит отпустить вожжи, и уже нет сил противиться утомлению.

Он встал, подошел к зеркалу и поглядел на свое обрюзгшее, невыразительное лицо. Утомление было столь велико, что даже обычно тугие мускулы щек опали, расплывшись, как расплываются в тумане очертания предметов.

«Ничего, теперь немножко дух переведу, отосплюсь», — утешал себя Делвер. Книга уже закончена, остается обычная работа в операционной.

Делвер подошел к окну. На больничный сад спускались сумерки. Кружились снежинки, по дорожкам шли люди — служащие больницы, посетители, навещающие своих близких. «Все они хорошие люди, и все они иногда страдают», — подумал Делвер; ему стало жаль самого себя.

Он работал, специалисты ценили его. Большое начальство на праздники вручило почетную грамоту. Многие оперированные им больные, вернувшись к жизни слали письма, полные благодарности. Но разве это все, что требуется человеку?

«Тридцать шесть лет…» Он тяжко вздохнул и вышел из кабинета.

В десятом отделении был больной, которому три часа назад резецировали желудок. Делвер отправился туда. Медленно шел он по длинному коридору, словно прислушиваясь к своим шагам.

И тут произошла встреча.

— Добрый вечер, — сказала ему Айна Сарма, девушка, о которой он так много думал и просто боялся думать еще больше.

— Добрый вечер.

Он поклонился и хотел продолжать путь, но Aйнa остановилась. Необычно серьезный, усталый вид Делвера заставил ее задать вопрос:

— Какие-нибудь неприятности, доктор?

— Нет, — покачал он головой. — Никаких неприятностей!

Случилось невероятное: она повернула и пошла радом с Делвером.

— Вам, наверное, много приходится заниматься? — спросил он, глядя на девушку своими воспаленными глазами.

— Да. И все-таки тянет на старое место.

— Зайдемте, — Делвер отворил дверь в десятое отделение. — Если не скучно, посмотрите интересный случай.

Айна молча вошла. Дежурная сестра накинула ей на плечи белый халат.

— Спит? — спросил Делвер.

— Все нормально, — доложила сестра, указывая на дверь палаты.

Они приблизились к койке. Делвер пристально поглядел на желтое лицо больного и, наморщив лоб, сказал:

— Выживет.

Потом неторопливо направился к выходу.

— Минуточку, доктор! — окликнула сестра. — Вы не посмотрите его историю болезни?

Делвер кивнул. В комнате дежурного врача он перечел мелко исписанный листок я положил его на стол. Сестра вышла, ее позвали к больному.

— Видно, вы очень иного работаете, — сказала Айна.

— Как все, — ответил он, глядя на девушку, которая за эти месяцы стала, кажется, еще более хрупкой.

«Какие у нее хорошие, сильные руки, — подумал Делвер и вспомнил, как тогда, весной, в сторожке, его опьянил аромат цветов и ее темных волос. — Теперь-то они, наверное, пахнут лизолом и хлороформом…»

— Я не искал вас, но мне бы хотелось сказать вам многое, — проговорил он, удивляясь собственной смелости. — Люди встречаются и расходятся, часто проходят друг мимо друга, так и не узнав того, что им следует знать.

Айна понурила голову.

— Мне тридцать шесть лет, — вслух высказал Делвер свою давешнюю мысль и умолк. — Есть ли смысл в этом разговоре?

— Да, — подняв голову, отозвалась Айна. — А через несколько лет мы опять встретимся и будем еще старше. Может быть, я приду к вам за советом, а может быть, жизнь разбросает нас в разные стороны, я мы только изредка услышим или прочтем и газетах друг о друге. И я вспомню те времена, когда мы работали в одной клинике и вы мне выдумывали разные задания.

— Айна, — почта простонал Делвер, — не надо так!

— Ничего! — Она пристально посмотрела хирургу в глаза. — Часто мы ошибаемся, часто сами не знаем, что нам нужно и страдаем от этого. Жизнь рано или поздно исправляет все ошибки!

Делвер медленно поднялся, глубоко вздохнул и посмотрел на девушку; сегодня она была серьезнее, чем когда-либо. Aйнa подала ему руку. Склонившись, Делвер поцеловал ее пальцы и вышел из дежурки.

— Метузал! Пальто! Живо! — крикнул он, появляясь на пороге.

— Куда это? — удивился санитар.

— Туда! — Делвер ткнул пальцем в неопределенном направлении. Белый халат полетел в угол.

— Сейчас! — Метузал помог Делверу. Не успев застегнуть пальто, Делвер выскочил за дверь.

По улице с грохотом катил грузовик. Делвер сбежал на мостовую и поднял руку. Шофер затормозил.

— Прошу прошения. — Делвер приоткрыл дверцу кабины. — Вы через мост?

— Ага.

— Захватите меня.

Через мгновение он уже сидел рядом с шофером, наблюдая, как «дворник» очищает переднее стекло от густо валившего снега.

— Спасибо! — сказал Делвер, когда они проезжали мимо Бастионной горки.

Машина остановилась, он соскочил, оставив па сиденье десятку.

— Да не нужно, — попробовал было отказаться шофер.

Пассажир только усмехнулся.

— Кто знает, что нужно и что не нужно? — сказал он, ни к кому не обращаясь: грузовик был уже далеко, а прохожие думали каждый о своем и шли своей дорогой.

Снег хрустел под ногами, голые сучья деревьев были облеплены пухлыми белыми хлопьями. Словно впервые увидя их. Делвер медленно-медленно побрел по бульвару.

25

— Да, бывает в жизни… — Артур Нейланд развалился на диванчике в нише, заложив ногу на ногу. — Говорят, и у тебя там какая-то петрушка получилась?

— Чепуха! — Виктор нехотя махнул рукой. — Есть о чем говорить…

— Главное, не вешай носа, — с надменной улыбкой посоветовал Артур. Потом постучал по столу вилкой, подзывая официанта. — Сколько можно ждать? Принеси «полкило» и чего-нибудь из холодного!

— Момент! — отозвался услужливый голос. — Язычок подать или икорки?

— Давай то и другое, только живо! И лимонаду.

Загремел оркестр. Аккордеон, скрипка и пианино заглушили ресторанную сутолоку звуками марша.

— Человеку не вредно поучиться у кошки, — продолжал Артур. — Как ты ее на кинь, всегда она падает на лапы! Вот, скажем. я приблудился к филологам. Предкам жутко хотелось, чтобы сынок получил высшее образование, а больше никуда не принимали. Угробил четыре года, и ради чего? Спасибо еще этим «идейным», что выперли меня оттуда: в учителя я б не пошел так и этак.

— Да уж, радости мало, — подтвердил Виктор.

— Прямо скажем, никакой. Кисни на семь сотен в месяц.

Официант действительно принес заказанное в один момент: без сомнения, Артура тут хорошо знали.

— Где ж ты работаешь? — спросил Виктор после первой рюмки.

— Длинная история. Сперва ребята устроили меня в парикмахерскую начальником. Тысчонку имел. Потом опротивело: как-никак бывший филолог, а тут шевелюры да бороды. Переключился на киностудию, снабжением — нашлось знакомство. Там можно было сделать копейку, да директор такой мрачный тип, подкопался… Ну, будь жив! — Артур опять поднял рюмку.

— Ушел? — Виктор выпил и стал закуривать.

— Ясно! «Мы вечно в странствиях», как сказал поэт. Теперь — в комиссионном. Продаю и покупаю. Если ушами не хлопать — сам понимаешь…

— И тебя это удовлетворяет? — спросил Виктор.

В голову слегка ударило, пережитые неудачи отодвинулись куда-то далеко.

— Пока да. Сразу миллион не найдешь, — усмехнулся Артур. — Возможно, со временем… Говорят, на коммерции я собаку съел!

— Вот и Орум говорил то же самое.

— Орум? Этот сухарь? Ха! — Артур презрительно прищурился. — Как он там, старый агитатор? Наверно, в аспирантуру метит?

— Не знаю, собирается на село.

— Туда и дорога! Пускай читает колхозникам лекции и ставит пацанам двойки. Деревенский воздух таким полезен. А мы рижане и с божьей помощью рижанами останемся.

Оркестр в зале заиграл танго. Артур встал и поправил галстук.

— Сходить покрутиться малость. Ты не пойдешь?

— Не то настроение,

Виктор налил себе и выпил, потом отыскал глазами в толпе танцующих фигуру своего собутыльника.

Артура Нейланда бог не обидел ростом; танцуя, он слегка пригибался, желая, наверно, сравняться со своей партнершей, которая не отличалась особой стройностью. Хотя девушка явно была ему незнакома. Артур по-приятельски ухмылялся и болтал без умолку. Видно, в таких делах у него был опыт.

— Эх, — Виктор отвернулся и опять налил водки. Ему было хорошо, губы сами насвистывали ноющую мелодию танго.

— Добрый вечер! — послышался рядом знакомый голос.

За ближайший столик грузно уселся коренастый мужчина. Виктор взглянул на него и нахмурился. Опять Делвер! Этот человек следует за ним повсюду как тень.

Стол, за которым сидел Делвер, помещался на полметра ниже ниши, и доктор, если смотреть сверху, казался еще мельче. Подперев голову ладонями, Делвер мрачно уставился на копошившегося в конце прохода официанта.

Виктор наклонился к нему.

— Доктор! Не хотите ли к нам? Есть местечко!

Делвер молча поднялся ступенькой выше.

— Один? — спросил он садясь рядом с Виктором.

— Нет, напротив друг. Он сейчас танцует.

— А я думал, подруга, — пошутил Делвер, тщетно пытаясь улыбнуться.

— Разве нужна подруга? — спросил Виктор.

— Да нет! Друг всегда лучше подруги, особенно если хороший.

Оркестр умолк. Танцоры поаплодировали, но напрасно — музыканты отправились ужинать.

Артур Нейланд вернулся в нишу.

— Вон как, — удивился он. — Оставил одного, а нашел сразу двоих!

— Хорошо, что не троих, — сострил Делвер.

— Твой знакомый? — спросил Артур Виктора.

— Угу. Врач, с отцом в больнице работает.

— А, в больнице! Ну, знаете, доктор, я вам не завидую.

«И я вам тоже!»- вертелось у Делвера на языке, но он благоразумно смолчал, вовремя вспомнив, что в гостях неприлично затевать ссору.

— Этот труд у нас плоховато оплачивается, — продолжал Артур. — Сколько вы получаете, если не секрет?

Он налил водки в стакан из-под лимонада и придвинул его новому соседу. Делвер сделал вид, будто не заметил этого.

— Жить можно! Если работаешь, деньги платят. Официант! — крикнул он. — Я бы хотел поужинать. Ясно?

Официант кивнул, подтверждая, что ему это ясно.

— Вот и прелестно. — Доктор уселся поудобнее. — Не будете ли вы столь любезны принести мнe люля-кебаб? С луком, естественно. И бутылку нарзана. Только не боржома — его пьют один сердечники. Ясно?

Артур Нейланд насупился: новый сосед по столу пришелся ему не по вкусу.

— Доктор, надо отметиться! — Виктор указал пальцем на налитый стакан. — Опрокипьте-ка!

— Это? — переспросил Делвер.

— Что, много? — ухмыльнулся Артур.

— Не в том суть. В газетах пишут, будто в ресторане можно поужинать и посидеть без выпивки. Я сегодня хочу просто попробовать.

— Значит, наотрез? — переспросил Артур Нейланд. — А а как раз слышал, что врачи хлещут водку как воду…

— Не надо слушать все, что болтают люди, — прищурился Делвер.

На сей раз официанта пришлось ждать дольше — то ли в ресторане прибавилось народу, то ли заказ Делвера не вызвал столь молниеносной реакции, как недавнее приказание Артура.

Наконец, люля-кебаб все же был подан.

— Может быть, все-таки одну-единственную? — попытался уговорить Делвера Виктор. — А то как-то неудобно…

— Ничего, ничего! Пейте, на этот раз я погляжу.

— Горе какое-нибудь, что ли? — с ехидной усмешкой спросил Артур.

— Нет, радость! — отрезал Делвер, хватаясь за нож и вилку.

Музыканты вернулись на эстраду. Смуглый черноволосый парень подошел вплотную к микрофону. Аккордеонист извлек из своего инструмента несколько протяжных, жалобных звуков.

запел чернявый.

— Вот эго вещичка! — восхитился Артур.

— Да? — удивился Делвер. — Вы про эту песенку? Разве вам тоже когда-нибудь приходилось расставаться?

— Сколько угодно! — хихикнул Артур. — Труднее всего было мне расставаться с университетом. Боялся, как бы предков не хватил инфаркт. Ну, Виктор, поехали! Пусть доктор тянет свою минералку.

шептал в микрофон певец.

Пары, шурша, скользили по паркету.

Артур Нейланд с упоением подтягивал мелодию.

— Как дела у вас в больнице? — спросил Виктор только для того, чтобы что-нибудь сказать.

— Спасибо. Идут на полный ход! Режем, кромсаем, ставим заплаты. Да, кстати, что касается расставанья, я полагаю, что мне пора домой. Официант, сколько с меня? Девять двадцать? Получите, пожалуйста.

Простившись кивком, Делвер встал и направился к дверям.

— Ну и тип! — скорчил гримасу Артур. — Чего лезть в ресторан, если не хочешь пить?

— Кто его разберет, — процедил Виктор. — Этот доктор вообще чудак. Сам не знает, чего он хочет!

— А ты знаешь? Ну, будь здоров, старина. И к черту сентиментальность!

Виктор не притронулся к рюмке. Он глядел в зал, но почти ничего не видел. Яркие огни, пестрые платья сливались в неразличимый хаос. Музыка смолкла, танцоры уселись за столики. В ресторане было множество женщин, да что толку — ведь ее здесь нет. Наверное, сейчас она возвращалась из анатомички, порывистая и, как всегда, немного paзpyмянившаяся. Идет и не остановится, даже если он, Виктор, попадется ей на дороге. Лето миновало, никакая сила не воротит его. Время мчится вперед, люди заняты своими делами, что им до глупца, который сам разрушил свою любовь? Ее больше не будет, все рухнуло, миновало, остались лишь горькие воспоминания, от которых не скроешься ни в каком кабаке.

Виктор глубоко вздохнул:

— Ты чего это? — Артур, наконец, что-то заметил. — Глотни малость, пройдет. И давай бросай ты это ученье! Пиши лучше рассказы. а если нужны копейки, заходи ко мне, потолкуем. Что-нибудь придумаем. Ты свой парень. Ты же единственный защищал меня, когда эти сволочи налетели. Будь здоров, старый черт! Не вешай носа, мы с тобой еще сварганим не одно дельце!

— Ты думаешь, я тоже займусь коммерцией? — Виктор сдвинул брови. — Вряд ли.

Наполнив рюмки, Артур искоса посмотрел на ноги.

— Гордыня, — усмехнулся он. — Гордыня, дружочек! Ну, да она испаряется гораздо быстрее, чем кажется вам, интеллигентам. Такие парни, как ты, не могут жить без денег! С писательством у тебя вроде сорвалось, кишка тонка оказалась. В науке тоже не светит — значит, придется переключиться хотя бы на коммерцию.

— У каждого своя звезда. — Виктор поднял рюмку.

— Ха! — Артур опять ухмыльнулся. — Не обижайся, старик, ты еще совсем желторотый! Нынешние времена вам не по зубам. Бывало, в университете только и слышишь: «Вецапини, Вецапини, славный, могучий род…» Из тебя еще вышел бы граф или герцог, но уж строитель новой жизни — извиняюсь!

— Что ты хочешь этим сказать? — Виктор поставил рюмку.

— Да ничего особенного, кроме того, что ты так никогда ни к чему и не пристроишься. Мечтаешь хватать с неба звезды, а задница тянет к земле. Покрутишься, побрыкаешься, так же как я, да и возьмешься за ум. Эх, выпьем, старик! Дай пять. Мы ведь похожи друг на друга!

Виктор невольно стиснул зубы. Рюмка была забыта, глаза уставились в одну точку — на желто-зеленый, забавно разинутый клюв причудливо-пестрого попугая, украшавшего галстук Артура.

«Мы похожи друг на друга…» — еще звучали в ушах насмешливо-откровенные слова.

Это значит, что он, Виктор Вецапинь, удачливый и талантливый баловень фортуны, наконец-то обрел себе друга и собутыльника в лице этого ничтожного хапуги.

«Нет!» — Виктору захотелось крикнуть так громко, чтобы перекрыть своим голосом шумный зал, где людской гомон сливается с приглушенной, меланхолической заунывностью оркестра. Но он ничего не сказал, лишь на лбу выступили капельки пота.

Где теперь его брат? Где однокурсники, тот же Орум, Пинне и Миттау? С ними можно было порой рассориться и обменяться колкостями, зато рядом с тобой всегда были простые, настоящие парни, готовые если нужно, прийти к тебе на помощь. Их здесь нет, Виктор сам ушел от друзей, почувствовать свое превосходство над ними. Оркестр умолк.

— Ну, рванем, чтоб не выдохлась! — Артур Нейланд опять кивнул в сторону налитой рюмки. Он сидел, равнодушно откинувшись на спинку дивана, и Виктору показалось, будто клюв попугая на заграничном галстуке, искривила слащавая улыбка.

— Официант, счет! — крикнул Виктор. — Надеюсь, ты выложишь за меня? Завтра отдам, — сказал он, не глядя на Артура.

— Это мелочь! — махнул рукой Артур. — Только забавно ты меня презираешь, и у меня же вынужден одолжаться. Ну, ничего! Служащий комиссионного магазина уплатит.

Артур, торжествуя, вытащил из бокового кармана несколько сотенных бумажек.

— Пошли! Ты, наверное, спешишь к какой-нибудь девушке?

— Я еду домой.

— Рассказывай! Вецапини без баб обойтись не могут.

— Что ты имеешь в виду? — Виктор обернулся и посмотрел Артуру прямо в глаза.

— Да ничего особенного. Я вас знаю! Сынок меняет девушек каждые три дня, а про старика говорят по всей Pигe.

— Что говорят? — Виктор схватил собутыльника за отворот пиджака. — Что говорят по всей Pигe?

— Что старик живет со своей домработницей. Все равно как турок, ха-ха-ха!

— Заткнись! — Виктор уже не владел собой. — Моего отца ты не трогай!

Артур вынул руку из брючного кармана и слегка щелкнул Виктора по пальцам.

— Пусти, не дурачься! Лучше беги домой, полюбуйся, как старик забавляется со cвоей Дульцинеей!

Молниеносный удар пришелся по гладко выбритому подбородку Артура Нейланда. Губы, только что изображавшие презрительную усмешку, скривились в болезненной гримасе. Артур мешком рухнул на пол.

26

Многие врачи завели привычку в свободные часы время от времени звонить в больницу и спрашивать у дежурного, все ли там в порядке. Aнс Делвер, одеваясь в вестибюле ресторана, тоже не мог миновать висевший там на стенке телефон-автомат. Разыскав пятиалтынный, он набрал номер и приготовился к ожиданию, зная, что дежурный обычно не торопится подходить к телефону.

Наконец, Метузал взял трубку и пространно доложил, что в операционной за этот период не случилось ничего замечательного.

Делвер погляделся в зеркало, натянул перчатки и хотел уже выйти на улицу, как вдруг внимание его привлек необычайный шум, донесшийся из зала.

«Кто-то подрался, — подумал он. — Так бывает, когда люди пьют водку, пренебрегая хорошей закуской».

Тотчас же в вестибюль высыпала целая толпа. Одни, размахивая руками, громко возмущались хулиганами, которые не дают гражданам мирно выпить бутылку пива, другие, наоборот, молча топтались в гуще, по всей вероятности ожидая еще чего-нибудь интересного.

В самой середке видается заведующий залом в черном костюме и блестящей белой манишке, рядом с ним весьма энергичный человек в милицейской форме.

Скромный рост не позволял Делверу досконально разглядеть, что там делается. Да, по правде сказать, это его не очень интересовало. Лишь заметив возвышавшуюся над толпой фигуру Виктора Вецапиня, хирург насторожился.

— Безобразие, — жаловался заведующий залом. — Вот и пускай таких, в порядочный ресторан!

Делвер протиснулся к взволнованному администратору.

— Какое-нибудь происшествие?

— Ну, ясно! Этот большой блондин треснул того брюнета по зубам. Наверное, из-за девушек разодрались!

— Из-за каких девушек? — наморщил лоб Делвер.

Часть, толпы во главе с милиционером уже выплеснулась из ресторана. Кажется, у Виктора с этим объектом не было никаких споров из-за девушек.

— Откуда я знаю? — развел руками заведующий залом. — Спасибо, милиционер оказался близко!

— Куда их повели? — спросил еще Делвер. — В какое отделение?

— В первое, а то куда же!

Снова заиграл оркестр, вероятно для того, чтобы усмирить расходившиеся страсти.

Делвер выбежал на улицу Нечего медлить! Теперь, когда сын профессора попал в беду, собственные невзгоды отошли на задний план.

На улице лежал снег. Он шуршал под ногами пешеходов, машины скользили почти неслышно. Деревья, как белые сугробы, окаймляли эспланаду.

Делвер пригнул заснеженную ветку и, набрав пригоршню снега, прижал его к разгоряченному лицу. Из-под пальцев закапала вода. Делвер вздрогнул и быстро зашагал к Старой Риге. Надо спешить в милицию, надо спасать Виктора!

Вдруг Делвер остановился. Нe захватить ли с собой Петера? Ему, вероятно, лучше известно, что творится с его братом.

Делвер ринулся к автомату, что под большими часами. Трубку взял сам профессор. Изменил голос, Делвер попросил вызвать Петера. Профессор что-то буркнул, но, видимo, отправился за сыном. Пришлось ждать. Три минуты были на исходе, когда Петер, наконец, оказался у телефона.

— Слушайте, Петер, — заговорил Делвер как можно спокойнее. — Мне необходимо с вами встретиться. Некогда? Это очень важно. Сойдите, пожалуйста, вниз. Если б не так важно, я бы не стал…

В трубке задели гудки, разговор прервался. Рядом мелькнул зеленый глазок такси, и Делвер повалился на сиденье рядом с шофером.

Через две минуты они были на месте. Петер как раз отпирал парадную.

— Приветствую. — произнес Делвер с вымученной улыбкой. — Тут у нас маленькая неприятность…

— В больнице?

— Нет, к профессору это не имеет отношения. Виктор…

— Что с Виктором?

— Виктор в милиции. Ударил в ресторане какого-то прохвоста.

— Этого еще не хватало! — свистнул сквозь зубы Петер.

И, еще не осмыслив услышанной новости, не зная, что нужно делать, он сел в машину и поехал вместе с Делвером в милицию.

27

В тот самый вечер, когда выпал первый снег, а Виктор Вецапинь свел счеты с бывшим однокурсником, профессор сидел за письменным столом, перелистывая рукопись. Он заметил, что Петер вышел, но не придал этому значения. У каждого свои дела, сыновья уже не малые дети, они не обязаны отчитываться за каждый шаг и просить у отца разрешения.

Часы пробила одиннадцать. Марта принесла чай, и профессор читал, прихлебывал крепкий, душистый напиток. Книга об операциях сердца в основном закончена. Еще кое-что проверить, и человечество обретет новое оружие для борьбы со смертью.

А в половине двенадцатого опять зазвонил телефон. Профессор нехотя взял трубку. Голос, спросивший Мартина Вецапиня, был ему не знаком.

— Я Вецапинь, — буркнул профессор. — С кем имею честь?

— Капитан милиции Озол.

— Здесь, вероятно, недоразумение. Я не имею отношении к милиции. В случае какой-нибудь катастрофы свяжитесь с клиникой. Я занят.

Профессор сдвинул на лоб очки и хотел положить трубку.

— Товарищ профессор, — настаивал капитан. — Я знаю, что вы заняты, и все-таки отниму у вас несколько минут.

— Слушаю.

— Известно ли вам, где находится в данное время ваш сын Виктор?

— Ничего мне не известно. Дома его нет. — Профессор уже начал сердиться. — У меня есть другие заботы!

— Тем не менее вы его отец.

— Ну и что же?

— Ваш сын сейчас находится в отделении милиции. Он в пьяном виде публично избил человека. Это вас не интересует?

— Виктор? — спросил профессор, еще не веря услышанному.

— Это ваш сын?

— Да, — прозвучало в ответ единственное слово.

— Простите, профессор, что оторвал вас от важной работы. Мой долг был — поставить вас в известность. Это все.

Раздался гудок высокого тона. Капитан милиции положил трубку.

Монотонно тикали стенные часы. Мартин Вецапинь встал и прошелся по кабинету.

Что случилось этой ночью? Кто-то вызвал Петера на улицу, потом позвонили из милиции. Наверно, не сказали всего. Что мог натворить сын? Вчера он пытался поговорить с отцом, а у отца, у вечно занятого, выдающегося ученого, не было времени. Как обычно, как всегда… Не было времени… Он оперировал, он читал лекции, он думал о человечестве и не видел, что творится в его доме, в его семье.

Старое, загнанное сердце начало тикать громче старинных стенных часов. Перехвалило дыхание. Профессор хотел позвать Марту, сделать еще шаг, и взгляд его встретился со взглядом женщины на портрете. Ее усталое, грустное лицо смотрело на него, серого, согбенного человека, с укором и сожалением.

Мартин Вецапинь застонал и прижал руки к груди.

— Прости меня, — хотел он сказать. Губы пошевелились, но из них не вырвалось ни единого слона.

Он опять застонал. Была тихая, темная, бесконечная ноябрьская ночь. Снова пошел снег.

28

И опять рассвело. Сперва посинело в окнах, потом зазвучали автомобильные гудки в голоса людей где-то на улице.

В половине девятого дежурный вызвал Виктора Вецапиня к капитану.

«Только спокойно, — приказал себе Виктор, следуя за милиционером по коридору. — Сейчас будет проповедь. Начальник ждет раскаяния; но это уже не имеет практического значения».

Милиционер пропустил его в небольшое, прокуренное помещение. В углах еще прятался мрак, настольная лампа освещала лишь середину комнаты и лежащие на столе руки пожилого капитана милиции.

— Садитесь, — отрывисто бросил он, указав на стул, и достал из портсигара новую папиросу.

Виктор остался стоять. Капитал выдвинул ящик, порылся в бумагах, как бы не замечая его присутствия. Зазвонил телефон, капитан предложил позвонить через десять минут.

«Значит, не станет долго допрашивать», — решил Виктор и стиснул зубы. Он чувствовал, как от волнения стянулись и опали мускулы щек, знал, что весь он помят и что нет смысла пытаться принять гордый и независимый вид.

— Здесь был ваш брат с каким-то врачом, — сказал капитан, поднимая взгляд от бумаг. — Хотели замолвить за вас словечко.

— Я не просил их, — выпрямился Виктор.

— Не странно ли, что солидным людям приходится на ночь глядя идти в милицию, чтобы вызволить из беды студента пятого курса, который к тому же хочет стать писателем и воспитывать молодое поколение. Вы когда-нибудь занимались боксом?

— Несколько лет назад.

— Чтоб бить по зубам пьяных и ресторане, — закончил за него капитан.

— Нет, чтобы проучить подлеца.

— Вы весите килограммов девяносто, не так ли? — Офицер окинул взглядом фигуру Виктора. — Мой вес, если не ошибаюсь, около восьмидесяти, но вы вряд ли выдержали бы мои удар. А потом я тоже заявил бы, что хотел проучить вас. Притом вполне заслуженно!

Виктор не отвечал. Он стиснул кулаки, чтобы совладать с собой.

— Судя по паспорту, Виктору Вецапиню двадцать четыре года. В эту ночь я узнал, что Мартину Вецапиню скоро исполнится шестьдесят два. Возьмите свои документы и убирайтесь. Это я делаю не ради вас, а ради вашего отца. Убирайтесь вон, и не советую вам еще раз встретиться со мной в этой комнате!

Он швырнул Виктору отобранный ночью бумажник и снова зарылся в лежавшие на столе дела.

Очутившись на улице, Виктор вздрогнул. Морозило, над городом висел туман. Покрытые инеем деревья и трамвайные провода резко выделялись на гнетуще-однообразном сером фоне.

Навстречу шли люди — та спешащая на работу трудовая Рига, о которой часто говаривал Петер. Да и брат тоже, наверно, уехал на завод, его уже не застанешь дома. Только отец, возможно, еще не встал. Он, пожалуй, так ни о чем и не узнает — люди пожалеют его седую голову и расшатавшееся за последнее время здоровье.

Нет, нет! Виктор уже решил — не скрывать ничего. Он войдет в кабинет отца как мужчина и расскажет все; ведь в роду Вецапиней не бывало трусов. Потом отправится в университет — пусть узнают и там, до чего он докатился. Может быть, в деканате заведут речь об исключении — что ж! Он все-таки не спекулянт, как этот омерзительный Нейланд, который сплетничает, словно базарная торговка, и валится с ног от самого пустячного удара, а потом воет в милиции, как побитая собака.

«И он еще считает. что мне с ним по пути! — Эта мысль опять привела Виктора в ярость. — Нет, никогда! Что бы со мной ни случилось!»

Прохожие уступали ему дорогу; он погляделся в зеркало в витрине магазина и закусил губу. После бессонной ночи под глазами мешки, возле рта глубокая складка, галстук совсем съехал набок, пальто измялось — в таком виде возвращаются домой закоренелые пьяницы. Недаром же трудовые люди обходят его стороной!

И впервые Виктор сочувствовал мучительный стыд перед простыми людьми, на чьих плечах лежит ответственность за этот город за всю жизнь. Он остался один, лишний среди них…

«Довольно!» Глаза его сощурилась еще больше, мускулы отвердели как камни. Он зашагал быстрее. Нет! Он все загладит! Это будет нелегко и произойдет не так скоро, особенно с Айной. Но произойдет обязательно, иначе не стоит жить. Пусть все слышат и видят, что Виктор Вецапинь, вечный удачник и победитель, остался верен себе и в несчастье, стал еще сильнее и тверже. Пусть обсудят его поведение где следует. Он примет любое наказание. Он не станет оправдываться, даже не пообещает исправиться — ведь в такие минуты никто не верит обещаниям. Только отцу он выскажет свое намерение, да ей, девушке с темными волнистыми волосами и нежными крепкими ладонями А потом будет долго молчать, прижавшись лицом я ее плечу, как тот раз, у моря…

Виктор поднялся по лестнице. Звонить не понадобилось, ключ был в кармане. Он снял шляпу, пальто и решительно направился дальше.

На пороге столовой стоял Петер, серьезный и сдержанный, как всегда, разве только немного бледнее обычного — очевидно, и он провел эту ночь без сна.

Виктор остановился. Помедлив мгновение, он тихо сказал:

— Спасибо.

Петер не ответил. Он, казалось, пытался улыбнуться, но лицо осталось по-прежнему серьезным, лишь задрожали тонкие побелевшие губы.

— Отец знает? — спросил Виктор, посмотрев брату в глаза.

— Не знаю. — Петер выдержал этот взгляд. — Отец…

— Что с отцом?

— Виктор… — с усилием произнес Петер. — отец умер.

И он тяжелой походкой вышел из комнаты. Утренний ветер раздувал занавески открытых окон, а старинные стенные часы тикали точно так же, как в лучшие для семейства Вецапиней времена. Жизнь продолжалась, лишь Мартин Вецапинь спал непробудным сном уже где-то в другом месте, а не в своей квартире.

На мгновение Виктору показалось, что он не выдержит. Голова склонилась, на плечи легла чудовищная тяжесть. С натугой, сантиметр за сантиметром, он опять поднял голову, глаза жгло, но они оставались сухими, к горлу подступили рыдания, только наружу не вырвалось ни звука.

Виктор прошел несколько шагов, и распахнутое окно, недавно пославшее последний привет уходившему отсюда Мартину Вецапиню, открыло перед его младшим сыном панораму родного города. Опершись локтями о подоконник, он сквозь рассеивающуюся мглу увидал улицу, казалось, устремленную в бесконечность. И ему представилась длинная, длинная дорога, которую нужно пройти, пока не вернешь себе право смотреть в глаза своим прежним друзьям.

Об авторе

Латышский поэт Бруно Саулит родился в Риге в 1922 году. Отец его — рабочий молочного завода.

Еще в детстве Саулит начал писать стихи. Трудовую жизнь Бруно Саулит начал бутафором Рижского кукольного театра и здесь испробовал свои силы в драматургии, сочиняя пьески для театра кукол.

Через несколько лет он стал там заведующим литературной частью, потом перешел а Латвийское государственное издательство, где заведует редакцией, выпускающей художественную литературу.

В 1949году вышла в свет первая книга стихов Бруно Саулита «Светлые годы», а в 1950 году поэт выпустил свой четвертый сборник стихов — «Дыхание Даугавы», доставивший Бруно Саулиту славу одного из лучших современных латышских лириков.

За последние годы Саулит обратился к прозе. Детгизом уже издана на русском языке его первая повесть «Годы юности» (1957 г.); «Сыновья профессора» — это второе прозаическое произведение поэта.

Для самых юных читателей Саулит написал сборник веселых рыболовных рассказов под названием «Попался на удочку»; книжка эта выходит также и на русском языке в Латгосиздате.

Сейчас Б. Саулит работает над новым романом. Герои его, как и в «Сыновьях профессора», — молодые люди, действие происходит в оккупированной Риге.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.