Сыщики с Нанкин-роуд

IV

Хуберт Елинек познакомился с сестрами Дойл в тот день, когда они только приехали к отелю, в котором он работал. Отель располагался на Нанкин-роуд, в самом центре Шанхайского международного поселения. И первая пришедшая ему в голову мысль была о том, что эти две девушки нигде во всем мире не могли бы оказаться настолько не к месту, как в Шанхае.

Судно, на котором Элис Дойл и ее младшая сестра прибыли из Англии в Китай, бросило якорь в порту пару часов назад, и обе явно находились под сильным впечатлением от бурного кипения жизни вокруг. В любом случае не Хуберту было их в этом винить. Шанхайское международное поселение объединяло торговцев и коммерсантов со всего света: в первую очередь здесь селились иностранцы из Великобритании и Соединенных Штатов, но было немало выходцев и из других стран Европы, Азии и Латинской Америки. Улица Нанкин-роуд с ее эклектичным смешением культур и архитектурных стилей даже ему, прожившему здесь уже с десяток лет, казалась чарующе экстравагантной.

Вторая мысль, пришедшая в голову Хуберта Елинека при виде сестер Дойл, сводилась к тому, что младшей, Эмме Дойл, явно не больше пятнадцати лет. То есть как раз столько, сколько было Хуберту, когда весь его мир раскололся на обломки, что ранили его тело.

Ему все-таки удалось загнать птицу туда, где можно было ее поймать. Пташка залетела под яркий полог рыночной палатки и стала биться о матерчатую крышу: лететь было некуда. Хуберт подозревал, что кто-то подрезал ей крылья, чтобы не упорхнула. Он успел немного разглядеть ее, пока она с испуганным писком металась между палатками с едой, алкогольными напитками и вафлями на вечернем базаре перед Большой Купальней, и предположил, что это одна из тех диковинных птиц, которых обыкновенно везут в клетках иностранцы, едущие на отдых в город-курорт Карловы Вары. Хуберт, естественно, не имел ни малейшего понятия, откуда эту пташку привезли, из какого роскошного особняка она упорхнула, однако было очевидно, что если сейчас ее не поймать и не унести с собой, то в живых она останется ненадолго. Если он не поторопится, птичка попадет под ноги пешехода или окончит свои дни в брюхе уличного кота.

– Ну же, малыш. – Хуберт с величайшей осторожностью подобрался поближе и нырнул под прилавок с засахаренными фруктами. – Я ж помочь тебе хочу.

Резким движением он откинул полог, куда залетела птица, и голыми руками успел схватить ее за долю секунды до того, как она вновь упорхнула. И стал разглядывать со смешанным чувством триумфа и восхищения. Чудесное создание: клюв загибается книзу, оперение яркое, разноцветное. Наглядевшись, Хуберт заботливо завернул птичку в полу рубахи и отправился домой.

Семья Хуберта жила на самой окраине небольшого города Карловы Вары в Королевстве Богемия, что лежит в самом центре Европы. Тем вечером город бурлил и шумел. Курортники, которые проводили здесь лето, и те, кто приехал всего на несколько дней, чтобы посетить знаменитые купальни, фланировали по выложенным тротуарной плиткой улицам, услаждая свой слух творениями уличных музыкантов и разглядывая разные лакомства на прилавках. В свои пятнадцать лет Хуберт считал себя счастливейшим парнем: ему повезло родиться не где-нибудь, а в этом городе. В городе, изобилующем шикарными отелями, куда год за годом приезжали и элегантные дамы, и достойнейшие джентльмены. В тот вечер, возвращаясь с яркой птахой в руке домой, Хуберт не испытывал желания жить в какой-либо иной стране, кроме Богемии, а в пределах Богемии – ни в каком ином городе, кроме блистательных Карловых Вар.

На маленьком заднем дворе мастерской его матери, за которым начиналась сосновая роща (сосны окружали весь город), Хуберт держал старую птичью клетку. В то время там у него жили щегол, у которого еще не полностью зажило левое крыло, и зеленая певчая птичка: она точно так же, как и экзотическая красотка, что попалась ему сегодня на улице, не смогла бы выжить на воле сама по себе. Хуберт осторожно посадил птицу в клетку и немного постоял, наблюдая, чтобы убедиться, что новенькая не представляет угрозы для двух обитателей клетки. Размером пташка была крупнее их обоих, но держалась вполне миролюбиво и как будто почувствовала несказанное облегчение, когда Хуберт выпустил ее из рук.

Нужно будет сходить на птичий рынок – спросить, что такие птицы едят. А пока, он надеялся, она сможет обойтись фруктами и семечками, которыми кормились другие птицы. Хуберт стоял и раздумывал, когда сможет попасть на рынок, однако в этот момент из лавки донесся голос зовущей его матери.

Он откликнулся и пошел к ней, на ходу заправляя в штаны полы рубахи, куда была завернута птица. За прилавком мать обслуживала клиента, которого Хуберт никогда раньше не видел. Судя по ливрее, человек этот служил в одном из лучших домов города. Ничего странного в подобном визите не было. Семья Хуберта была одной из немногих в Карловых Варах, которые не извлекали дохода от термальных источников и не были связаны с производством стекла. Его дед, отец матери, всю жизнь занимался ремонтом разных механизмов. Прежде всего двигателей, но еще и велосипедов, часов и вообще любых устройств с зубчатой передачей, нуждающихся в починке. После смерти деда лавкой и мастерской заправляла мать. Иногда заказчики приезжали к ним из самой Праги, не говоря уже об окрестных городах. Мать завернула в суконную тряпицу карманные часы и протянула сверток клиенту. Он вежливо распрощался и вышел из лавки. Хуберт проводил его взглядом через стеклянную витрину. Скромную улочку городского предместья, так непохожую на красивые и многолюдные центральные проспекты, до краев заливало раннее сентябрьское солнце.

– Ничего не поделаешь, придется послать тебя к Бизоньози, – сказала ему мать, указывая на маленький сверток поверх запечатанного конверта на прилавке, обернутый в весьма элегантный мужской носовой платок.

Хуберт неуверенно кивнул и потянулся за свертком и конвертом. Такого рода поручения были ему не в новинку, что, впрочем, не делало их более приятными. Намеревавшиеся воспользоваться услугами Бизоньози почти никогда не обращались к нему лично: они знали, что в этом городе любая открытая для публики лавка или мастерская послужит им посредником. Все здесь так или иначе находились под контролем и защитой великого главы ремесленников.

– Не задерживайся, – сказала мать. – Ни на что не отвлекайся. Меня не интересует, встретишь ли ты на фабрике отца или какого-нибудь приятеля по дороге. Возвращайся домой, как только управишься, – нужно будет за братом присмотреть.

Хуберт с трудом скрыл разочарование. Младший братишка, всего-то трех лет от роду, порой оказывался настоящей занозой. А ему так хотелось бы провести остаток вечера, шатаясь по центру города, слушая музыку, разглядывая кареты курортников. Он смиренно вышел из лавки и отправился на «Гран-Панталеоне», стекольную фабрику Бизоньози на другом конце Карловых Вар.

Бизоньози, что на итальянском значит «нуждающийся», не было настоящим именем главы ремесленников Карловых Вар. Он просто решил взять себе псевдоним. Титул «глава ремесленников» тоже, впрочем, не был самым подходящим для его роли. Бизоньози являлся главой преступного мира, и его должность начальника стекольной фабрики скрыть этот факт никак не могла. По происхождению он был итальянцем, но обосновался здесь уже несколько десятилетий назад: выкупил после банкротства чуть ли не самую главную фабрику города и превратил ее в процветающее предприятие, затмившее всех конкурентов. А между делом, по слухам, занимался и разными другими делами – такими, что вызывают вопросы. И все же больше половины города окружало его почтением и обращалось со всякого рода просьбами: пристроить, например, родственника на работу или еще за какой-то помощью.

Отец Хуберта был, собственно, одним из его сотрудников и восхищался этим человеком больше, чем кем бы то ни было. И поговаривал, не скрывая гордости, что во многих королевских домах Европы столы сервируют хрустальными бокалами производства фабрики «Гран-Панталеоне». Однако Хуберт скорее бы предпочел, чтобы отец работал в мастерской вместе с матерью.

На фабрику он прошел через одну из задних дверей, ведущих к конторам. Семьи, издавна живущие в Карловых Варах, хорошо знали друг друга, так что когда Хуберт объяснил причину своего визита и сказал, чей он сын, то без проблем попал в кабинет директора. Свой главный штаб и центр управления Бизоньози устроил именно здесь, на фабрике. В приемной – комнате с массивными шторами и огромными коврами на полу, убранство которой напоминало скорее о декадентских венецианских дворцах, чем о светлых и практичных зданиях Карловых Вар, – Хуберт слышал, как прямо у него под ногами, на нижнем этаже, мастера формуют горячее стекло.

Ждать ему пришлось недолго, всего через несколько минут распахнулась дверь директорского кабинета. Оттуда вышел человек, хорошо известный в городе, хотя появлялся он здесь не слишком часто: Себастьян Моран, правая рука Бизоньози.

Это был высокий мужчина лет за тридцать, крепкий – косая сажень в плечах, несколько неряшливого вида. Англичанин по происхождению, в Карловы Вары он наведывался с завидной регулярностью. Особых симпатий к нему Хуберт никогда не испытывал. Как-то раз отец поведал сыну, что некогда Себастьян Моран служил в британской армии, но не так давно был изгнан со службы. Когда бы Хуберт ни встретил этого человека, от него вечно попахивало перегаром. Да и на женщин он смотрел так похотливо и вызывающе, что Хуберт испытывал отвращение. Сама мысль о том, что Бизоньози полагается в делах на такого человека, побуждала Хуберта относиться к начальнику отца с еще меньшим доверием.

Однако в тот день Себастьян Моран вышел из кабинета не один. Рядом с ним шел человек, с виду намного более опрятный: высокий, худощавый, с пронзительным взглядом и горделиво наклоненной головой. Беседовали они по-английски, так что Хуберт не очень хорошо понял, о чем они говорили, но все же ему удалось уловить имя, что использовал Себастьян Моран при весьма церемонном обращении к незнакомцу: профессор Мориарти.

Любопытно, как течение времени изменит перспективу всей истории. Но в тот момент это имя являлось для него пока что пустым звуком.

Двенадцать лет спустя, находясь уже очень далеко, приложив неимоверные усилия, чтобы спрятать поглубже любое воспоминание о Карловых Варах и обо всем том, что осталось у него за спиной, Хуберт услышит от девушки по имени Эмма Дойл, что профессор Джеймс Мориарти погиб, что некто по имени Шерлок Холмс его убил.

И только тогда Хуберт Елинек, уже сменивший к тому времени фамилию, сможет наконец спокойно спать по ночам.