Таинственная женщина

IV

Элиас Лихтенбах сидел в кабинете перед большим письменным столом в стиле Людовика XIV и тихо, словно боясь, что его могут услышать, говорил с молодым священником, небрежно развалившимся в глубоком кресле. Слабый свет угасающего дня, струившийся в окно, освещал костлявую, нескладную седую голову банкира. Ничто в его лице не напоминало толстого румяного Элиаса прежних дней – прожитые годы стерли с него краски юности. Челюсти по-прежнему выдавались вперед, но теперь из-за страшной худобы они невольно напоминали пасть хищного зверя. Волосатые руки с длинными крючковатыми пальцами внушали страх. Черная ермолка прикрывала большие залысины. Собеседник его, с красивыми тонкими чертами лица, говорил с южным акцентом.

– Дело очень выгодное, – убеждал он хозяина кабинета. – Участки, о которых я говорю, сейчас не имеют никакой ценности: это пустыри и болота. Покупка будет оформлена на ваше имя, и, как только мы подпишем с вами договор аренды, начнем строительство… Но нам будет нужен аванс в триста тысяч франков…

– Это не составит труда – у меня есть клиенты со свободным капиталом. Между тем ваш проект не обеспечен никакими реальными гарантиями. Но вам это безразлично. Самое главное для вас – найти деньги… – заметил банкир.

– Разумеется, это самое главное. Впрочем, мы хотим иметь дело только с вами, господин Лихтенбах. Эти господа очень подозрительны. Вам они доверяют, потому что не сомневаются в солидности вашей фирмы. Но они, конечно, не пожелают давать деньги неизвестным людям…

– Эти господа будут иметь дело только со мной, – сказал Лихтенбах. – Я отвечаю перед ними за все.

– Итак, как только участки будут приобретены и сданы нам в аренду, мы начнем строить и одновременно приступим к раскопкам для поиска в подпочвенном слое тех залежей, о которых я вам уже говорил. Тогда цена земли сразу резко возрастет. Вы продадите ее часть, и деньги, которые мы таким образом заработаем, пойдут на устройство нашей общины.

– Если качество этих залежей таково, как вы утверждаете, то можно сдать землю в аренду какому-нибудь обществу для разработки залежей. Это принесет вам солидный доход на многие годы, – заметил банкир.

– Монсеньор на это и рассчитывал, когда изучил доклад инженера, исследовавшего почву… О, нам очень нужны деньги, – вздохнул гость. – Религия терпит со всех сторон такие притеснения, что если мы ограничимся лишь ее защитой – мы погибли. Мы должны нанести упреждающий удар по неприятелю.

– Я разделяю это мнение, господин аббат…

– Да, вы действуете энергично, но слишком ощутима близость биржи…

– Господин аббат, – резко прервал его Элиас, – я не умею, как эти господа, добиваться какой-либо цели, ничем себя не проявляя. Но постараюсь научиться.

– Ну, не прикидывайтесь иезуитом, милейший Лихтенбах, – проговорил гость шутливым тоном. – Мы ценим ваши заслуги и впредь надеемся доказывать вам это… А кстати, кто этот раненый, которого приютили у нас, в Исси? Он был в ужасном состоянии, бедняга. Говорил, что прислан вами…

Элиас стал бледен как смерть. Озираясь по сторонам, он произнес:

– Тише, господин аббат… ради бога, тише! Никто не должен заподозрить…

– Ну, что вы так разволновались? Только настоятель да я слышали признания этого несчастного. Впрочем, он говорил очень мало. Он был так истощен, что едва доковылял до наших ворот. Вся братия была на утренней мессе, так что удалось, не возбуждая любопытства, устроить раненого в отдельной келье. Как только его уложили в постель, он потерял сознание…

– Кто его лечит?

– Наш настоятель. Он обладает большими познаниями по части медицины. Раненый проявил удивительное мужество, но теперь он в лихорадке и бредит.

– О чем?

– О разном. То о каких-то укреплениях в Вогезах, то о ружейном порохе необыкновенной силы… Будто бы он непременно должен снять план укреплений и раздобыть формулу пороха, – сообщил гость.

– Не называет ли он кого-нибудь? – с деланным равнодушием спросил банкир.

– Он говорит только о женщине, называя ее то Софией, то баронессой. И то советуется с ней, то ее оскорбляет… Вероятно, она была в чем-нибудь его сообщницей. Но вообще-то понять его бред невозможно. Впрочем, кроме монаха-привратника и настоятеля, никто не входил к нему сегодня, и вам нечего бояться, – последовал ответ.

Элиас вздохнул с облегчением:

– Господин аббат, поверьте, я опасаюсь не за себя. Вам известно, что часть моих капиталов вложена в крупные международные компании и что судьба этих компаний может повлиять на судьбы многих тысяч людей, доверивших мне свои сбережения…

Молодой священник протестующе поднял руку, и лицо его приняло серьезное выражение.

– Я не желаю знать об этом, господин Лихтенбах. Эти господа, как вы знаете, истинные французы, и все, что творится за границей, им чуждо… или, вернее, вызывает в них враждебные чувства. Вне Франции, которой мы преданы и которую глубоко любим и хотим спасти от революционной заразы, мы признаем только папу, верховного главу всех католиков. Оставьте при себе вашу тайну. Мы не будем ее касаться, потому что вы служите нам. Но не ждите от нас поддержки в этом. Все, на что вы можете рассчитывать, это наше невмешательство.

– Вас уполномочили передать мне это? – спросил с тревогой банкир.

– Нет, милейший Лихтенбах, меня уполномочили только поговорить с вами относительно тех участков.

– Благодарю вас, господин аббат… И передайте этим господам, что я завтра же пошлю в Грас знающего человека. К концу этого месяца земля будет в ваших руках.

– Вот и прекрасно. – Гость поднялся. – Ах да, я забыл спросить, – сказал он небрежно, – знаете ли вы об ужасной катастрофе в Ванве? Взрыв был слышен даже в Исси… Были ли вы знакомы с этим генералом Тремоном?

Лихтенбах опустил голову, и лицо его стало еще мрачнее.

– Да, господин аббат, я знал его… Это было очень давно.

– Говорят, что это был опасный маньяк, занимавшийся химическими исследованиями, которые неизбежно привели бы его к смерти… К тому же человек сомнительной нравственности, если верить общественному мнению… Несмотря на преклонный возраст, он предавался самому низменному разврату… Это не большая потеря для общества… Говорят, что его убили и ограбили еще до взрыва. Вот к чему ведет изучение взрывчатых веществ!.. Ну, прощайте, милейший Лихтенбах. Если пожелаете увидеться с раненым, предупредите – я провожу вас к нему тайно.

Банкир промолчал. Он проводил посетителя с выражением глубочайшей почтительности. На прощание он низко поклонился священнику и сказал:

– Передайте этим господам, господин аббат, что я прошу их не сомневаться в моей преданности.

– Ладно-ладно, они в этом и не сомневаются, – ответил игривым тоном священник и исчез за входной дверью.

Лихтенбах вернулся в кабинет. Там уже было совсем темно. В кресле, которое только что покинул аббат, обрисовывалась женская фигура. Раздался молодой, звонкий голос:

– У вас темно как в погребе, Лихтенбах. Дайте хоть немного свету.

– Как, вы тут, баронесса? – воскликнул банкир.

– Я только что пришла. У вас был аббат Эскейракс?

Хозяин кабинета повернул электрический переключатель. С потолка полился золотистый свет, осветив нежданную гостью. Это была молодая женщина, блондинка поразительной красоты: тонкий профиль, большие карие глаза, высокий лоб были обворожительны, только маленький пунцовый ротик и резко очерченный подбородок придавали ее чертам некую твердость, даже жесткость. Она была в изящном черном наряде, кружевная накидка выгодно оттеняла рыжеватый оттенок ее волос, маленькие ножки в лакированных ботинках поражали изяществом.

– Вы давно здесь? – спросил Лихтенбах.

– Да нет же! Повторяю, я только что пришла. Ваш слуга проводил меня в гостиную, и, когда ваш посетитель удалился, я вошла сюда. Успокойтесь, я не слышала вашего разговора.

– О, я не боюсь вас!

– Неправда, вы мне не доверяете, как и другим. Но я вас не осуждаю… Хотя нам и не следовало бы бояться друг друга.

– О, баронесса, вы же знаете, что я всецело принадлежу вам! – воскликнул Лихтенбах.

– Да, да… И вам, вероятно, хотелось бы, чтобы и я также принадлежала вам, – засмеялась молодая женщина.

Бледное лицо мужчины вспыхнуло. Он подошел к баронессе и взял ее руку в свои:

– О, если бы вы только согласились, София!..

Та высвободила руку, покачала головой и пренебрежительно сказала:

– Но я не хочу этого!

– И вы не оставите мне надежды? Быть может, со временем…

– Как знать? Если я когда-нибудь окажусь в стесненных обстоятельствах, как ваши аристократки, быть может, я тоже постучусь в вашу кассу… Разве вы не дали бы мне денег, Лихтенбах, если бы они мне понадобились?

Красавица блондинка смотрела на него с многообещающей улыбкой. Мысль о деньгах сразу отрезвила банкира. Обняв молодую женщину, он произнес решительно:

– Я дам вам все, что вы потребуете.

– Вы слишком щедры на обещания. Берегитесь!.. И отпустите меня… Время еще не пришло…

Банкир вздохнул:

– Ах, София, вы жестокая кокетка!.. Вы доводите мужчин до безумия.

– Я? Вы бредите, Лихтенбах! Видели ли вы когда-нибудь, чтобы я заигрывала с мужчиной, который мне не нужен? И это говорите вы, вы! Можно подумать, что вы совсем меня не знаете.

– О да, я прекрасно вас знаю… даже больше, чем вы предполагаете… Есть целые периоды вашей жизни, столь краткой и столь насыщенной, целые периоды, покрытые мраком… Но я сумел заглянуть и туда. Вы очень ловки, очень смелы, очень хитры, София! Я так же упорен и настойчив и умею добиваться желаемого. Вот почему я знаю и о нынешней вашей жизни, баронесса Гродско, и о вашем прошлом…

В глазах Софии мелькнул гнев, губы судорожно сжались, придав ее лицу злобное выражение. Она смело взглянула на собеседника и произнесла:

– Вот как! Поделитесь со мной. Очень интересно узнать, что вам известно обо мне. Если сведения ваши верны, клянусь, что не стану отрекаться, если же нет, то вы прогоните своих разведчиков. Если вы держите шпионов, то они должны быть умны и надежны.

– Мои шпионы никогда не обманывают: им нет выгоды лгать.

– Посмотрим. Итак…

– Итак, до того, как стать женой барона Эльмера Гродско, венгерского аристократа, порвавшего со своей семьей, чтобы жениться на вас, вы выступали на сцене белградского театра – состояли в труппе странствующих актеров под руководством одного антрепренера, разбойника и жулика, который был, очевидно, вашим любовником. Тут-то барон Эльмер, возвращаясь из Варны, и увидел вас, влюбился и увез, при этом застрелив из револьвера вашего прекрасного Эсковиско, который гнался за ним…

Губы молодой женщины презрительно искривились, а в глазах блеснула насмешка.

– Так вот что вы узнали! Вы начали с театра и дела Эсковиско? Много шуму из ничего, мой милый!

– О, я соблюдаю порядок. Если желаете, я коснусь более раннего периода – например, смерти мадам Ферранти, дамы-благотворительницы из Триеста, которая подобрала вас на улице умирающей от голода и взяла к себе в прислуги. Вам было шестнадцать лет. У вашей благодетельницы был сын. В день смерти его матери – говорят, та была отравлена, хотя это и не удалось установить достоверно, – молодой Ферранти уехал с вами, захватив с собой всю наличность, драгоценности и ценные бумаги покойной… Вы или ваш приятель дали мадам Ферранти тот чай, после которого она уснула вечным сном?

– О боже, нет. Подавала чай ее старая служанка, служившая в доме двадцать лет. Она созналась в этом на допросе, но, поскольку не обнаружили никаких улик, ее отпустили…

– Вы же с любовником укатили в Венецию и превесело там жили. В один прекрасный вечер этот юноша, будучи пьян, затеял в кафе «Флориан» ссору с австрийским майором, который на следующий день всадил ему кинжал в живот… Бедняга тут же скончался от этой раны…

– Да, бедный Ферранти! Он прекрасно танцевал, но слишком увлекался абсентом… Вот что его убило, а не кинжал майора Брюцлова… Что касается австрийца, то это был красавец с роскошными усами, но глупый и опасный субъект… Это он заставил меня уехать из Венеции, где мне так хорошо жилось… Я не могла заговорить ни с одним мужчиной – он тотчас вызывал его на дуэль. Я вынуждена была уехать…

– Отчасти, кажется, из-за происков австрийской полиции? – с сарказмом спросил Лихтенбах. – И до сих пор вам запрещен въезд в Австрию?

– Да, благодаря этому идиоту Гродско.

– Что же поделывает этот симпатяга? – поинтересовался банкир.

– Он летом живет в Вене, а зимой в Монте-Карло. Играет, чтобы развлечься, а когда проигрывает, начинает пить.

– Он, кажется, систематически остается в проигрыше? – заметил с усмешкой Элиас.

– И потому вечно пьет.

– Значит, на вашей совести несколько смертей, моя красавица. Ваша жизнь богата приключениями, хотя вам нет и тридцати лет.

– Мне исполнилось двадцать восемь на прошлой неделе, – поправила собеседника баронесса.

– Вы шли по человеческим жизням как по ковру, стремясь к своей цели: роскоши, власти, удовольствиям. И вот теперь вы сильнее чем когда-либо – в блеске молодости и красоты, во всеоружии могучей воли, не знающей преград, и гибкой совести, приемлющей все. Что же, верны мои сведения? – заключил с сарказмом Лихтенбах.

Гостья смело взглянула на банкира, затем вынув серебряный портсигар, достала сигарету, спокойно закурила ее и, пуская кольца дыма, ответила своим мягким голосом:

– Да, верны, но далеко не полны. Я несравнимо опаснее. И вы это прекрасно знаете, но боитесь рассердить меня более реалистичным описанием. Однако вы заблуждаетесь. Я так презираю человечество, что вы нисколько не оскорбите меня даже утверждением, что я отношусь к нему как к товару и стараюсь извлечь из него максимальную пользу. Для меня люди не ценнее животных, предназначенных на убой. Они должны обеспечивать мое существование, они должны страдать и умирать – таково, вероятно, их предназначение. Одни существа словно созданы для того, чтобы работать, приносить жертвы, страдать, другие, наоборот, созданы для праздности и эгоистических наслаждений. Так распорядилась природа. Эксплуатируемые и эксплуататоры, вьючные и хищные животные – разве это не единственно разумная классификация? Посмотрите вокруг, везде увидите целые стада глупцов, которых погоняют, стригут и убивают несколько смельчаков. В чем же вы меня упрекаете? Если я из тех, кто убивает, то вы, милейший, принадлежите к тем, кто стрижет. Мы – одного поля ягоды, друг мой, только у меня хватает смелости признаться в этом, тогда как вы лицемерно прячете свое истинное лицо. Но у нас одна цель – эксплуатация людей ради нашей выгоды и нашего удовольствия. Если я ошибаюсь, попытайтесь опровергнуть мои слова.

Баронесса произнесла эту тираду спокойным тоном, который так странно контрастировал с ее цинизмом, что даже Лихтенбах, не питавший иллюзий насчет своей обворожительной собеседницы, с минуту пребывал в замешательстве. Он не отличался щепетильностью, этот торговец разным товаром. Но перед ним было существо более смелое, более беззастенчивое, если не более опасное, чем он сам. И он мысленно прикидывал, в какие дебри могла завлечь его эта женщина и какие преимущества могла ему предоставить. Да, она – прелестное, смертельно опасное орудие. Банкир знал, на что она способна. Но он был богат и влиятелен, ему не подходили те способы, которыми баронесса София Гродско обеспечивала свое существование. Что могло быть общего между ним, почтенным членом общества, и этой авантюристкой, добывавшей деньги из грязи и крови? Элиас понял, что наговорил много лишнего в начале беседы. Следовало показать прекрасной Софии, какая пропасть разделяет ее и банкира-миллионера.

– В общем, вы, конечно, правы, милая баронесса, – сказал он, – хотя придали своим мыслям слишком оригинальную форму… Все, что вы сказали, можно резюмировать так: неравенство между людьми будет существовать вечно, и всегда будут дураки, которых ловкие люди будут эксплуатировать под надзором жандармов и под контролем закона. Излагая свою теорию, вы забыли про закон и жандармов. Советую вам считаться с ними: если вы этим пренебрежете, то рискуете в один прекрасный день попасться.

Гостья презрительно засмеялась:

– Мелкая рыбешка остается в сетях, большие рвут сети и уплывают. Я ничего и никого не боюсь, кроме самой себя, я одна могу причинить себе зло… Но пока я не задумываюсь об этом…

– Пока! Но было время… Помнится, два года тому назад в Лондоне…

Лицо Софии омрачилось. Бросив сигарету в камин, она сказала изменившимся голосом:

– Да, я наделала глупостей: я влюбилась…

– Если не ошибаюсь, это был актер, красавец Стивенсон? – заметил Лихтенбах.

– Да, Ричард Стивенсон, соперник Ирвинга.

– Вы были без ума от него, а он обманывал вас с маленькой балериной из «Альгамбры»! Тогда в один прекрасный вечер вы завлекли эту малышку на яхту, которую наняли… С тех пор о ее судьбе ничего не известно…

– А-а, вам передали и этот анекдот? Действительно, вы хорошо осведомлены! Слышали ли вы также о том, что Стивенсон, которому я в порыве ярости объявила, что он больше никогда не увидит эту дрянь, избил меня до полусмерти своей тростью?

– Вероятно, это та трость, которую подарил ему принц Уэльский? Но это, кажется, не помешало вам явиться спустя два дня в театр и аплодировать, сидя в первом ряду, вашему жестокому поклоннику…

– Да, я любила этого негодяя… К счастью, теперь все кончено, я успокоилась.

Лихтенбах рассмеялся:

– Упокоились! Черт возьми! Что же вы делаете с красавцем Чезаро Агостини?

– О, это просто игрушка… Ведь нельзя жить в одиночестве, не правда ли? Для меня Чезаро – забава, а не страсть… – проговорила очаровательная дама.

– Однако он довольно дорого вам обходится, – заметил банкир.

– О, невероятно дорого! Мой Чезаро – игрок, к тому же он обожает драгоценности… Но у него есть и положительные качества: он в совершенстве владеет пистолетом и шпагой. – В голосе баронессы прозвучали горделивые нотки.

– Да это же настоящий бандит!

– И он к вашим услугам, если пожелаете. Испытайте его, вы будете довольны…

Лицо Лихтенбаха омрачилось. Не желая продолжать разговор в этом духе, он сказал сурово:

– Благодарю, меня это не интересует.

– Неужели! Вы, похоже, из тех, кто задумывает и направляет удар, а потом, когда все свершится, говорит кротко: «Мы тут ни при чем!» Разве вы не принимали участия в деле со взрывом в Ванве? – простодушно спросила коварная красавица.

– Тише! Бога ради! – в ужасе воскликнул Элиас. – Что вы так кричите? Ведь мы не одни в доме!

Она расхохоталась:

– О, какой вы забавный, право! Вы целый час, нисколько не стесняясь, говорите обо мне и моих делах, но, как только я намекаю на ваши делишки, вы немедленно поднимаете шум. Вы не прочь скомпрометировать меня, но не желаете быть скомпрометированным… Очень мило!

– Моя дочь живет со мной, и я не желаю…

– Чтобы она узнала, кто вы… Понимаю, потому что вы – настоящая каналья, Лихтенбах, и самой низкой пробы… Неужели вы полагаете, что проведете меня? Нет на свете более гнусного существа, чем вы.

Лихтенбах, побледнев от страха и злобы, сделал умоляющий жест:

– Баронесса, ради бога… Вы хотите вывести меня из себя…

– Нет, это было бы чересчур безобразно. Оставайтесь самим собой – добрым, честным Лихтенбахом. Вы видите, какая я кроткая, голос мой понизился до шепота… Наклонитесь, я должна сказать вам нечто. Мне нужны сто тысяч франков сегодня вечером, чтобы увезти Ганса в Женеву. Он выдержит это путешествие. Чезаро побывал у него…

– Вы думаете, он выживет? – обеспокоенно спросил банкир.

– Да. Вас это не особенно радует. Успокойтесь, он скорее откусит язык, чем выдаст сообщника. – Она пристально взглянула на собеседника и прибавила: – Итак, сто тысяч франков в счет обещанной суммы…

– Сто тысяч?

– Да, не торгуйтесь. Мы убили генерала Тремона, которого вы ненавидели. Сколько же вы дадите за Барадье и Графа?

– О чем вы, боже мой! – простонал Лихтенбах. – Вы несете вздор! Будто бы я желал смерти генералу Тремону! Будто бы я желаю зла Барадье и Графу! Вы заблуждаетесь… Разумеется, они мои враги, они причинили мне много зла, но… О, никогда, никогда! Если бы они умерли, я счел бы это милостью божьей, но ускорить их конец… Боже милосердный…

– Да, мой старый честный Лихтенбах, – сказала баронесса, глядя на него с презрением. – Да, вы рады принять дар Провидения, воплощенного для вас в баронессе Гродско, но не хотите показать, что направляете ее. Вечное лицемерие! Вы ничего не желаете, но все принимаете. Прекрасно… Ваша молитва будет услышана.

– Баронесса! Ради бога, не действуйте без моих инструкций!

– О, как вы встревожились! Вы напоминаете мне старика Тремона, когда я бралась за препараты… Бедняга! Он был так влюблен, так боялся за меня… «Не трогайте, это смерть!» – восклицал он в ужасе. А я старалась заполучить оттиск на воске ключа от того железного сундучка, взрыв которого оторвал руку Гансу и уничтожил тайну, в нем скрытую. Но кто-то хранит эту тайну, и я найду его…

– Сколько вам за это обещано? – поинтересовался Лихтенбах.

– Вы очень любопытны. Дело стоит того, чтобы им заняться. А пока выдайте мне сто тысяч франков.

Хозяин кабинета открыл ящик, отсчитал десять пачек банковских билетов и передал их баронессе.

– Благодарю. Но что вы скажете, Лихтенбах, если выяснится, что молодой Барадье – хранитель тайны Тремона?

Элиас вскочил как ужаленный.

– Как Марсель Барадье? Откуда эти мысли?

– Ха-ха-ха! Каннибал почувствовал запах жертвы! Вот вы и оживились.

– Баронесса, вы изводите меня…

– Да, это видно. У вас не бывает такого взгляда, когда вы стараетесь уверить меня в своей любви. Не правда ли, милый Лихтенбах, ненависть сильнее?

Тот промолчал. Неужели секрет, который они так стремились узнать, в руках сына его смертельного врага? Он бросился к баронессе:

– Что заставляет вас предполагать, что генерал доверил свою тайну Марселю Барадье?

– Они постоянно бывали вместе. Молодой человек работал в лаборатории с генералом, который, безусловно, ему доверял. Впрочем, Тремон однажды проговорился. Генерал никогда не выдал бы свою тайну мужчине – он был подозрителен, как лисица… Но после обеда, когда я смотрела на него с особым выражением, он испытывал какую-то потребность поразить меня своим талантом… Так он неосторожно разболтал много разных мелочей, которые при хорошей памяти составили довольно солидный документ.