Таинственный цилиндр

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой инспектор Квин ведет дальнейшие немаловажные беседы

Прокурор Сампсон первым заметил, что в эту субботу инспектор Квин чувствует себя не в своей тарелке. Старик нервничал, язвил. С ним трудно было разговаривать. Он с хмурым видом прохаживался по ковру в кабинете директора Римского театра Луи Панцера, покусывал нижнюю губу и что-то ворчал себе под нос. Казалось, он совершенно позабыл о существовании Панцера, Сампсона и еще одной персоны, хотя все трое сидели тут же и, вытаращив от изумления глаза, наблюдали за ним. Третьей персоной был Джуна, счастливый от того, что ему выпала редкая честь сопровождать своего седовласого кумира в Римский театр.

Квин и в самом деле пал духом, хотя в прошлом ему не раз приходилось по службе сталкиваться с делами, которые казались совершенно неразрешимыми. Так же часто предпринятые им шаги, по видимости – ошибочные, впоследствии оказывались ключом к успеху. Сампсон, который знал Старика много лет, не мог припомнить, чтобы он был настолько выбит из колеи, и терялся в догадках, чем это вызвано.

Плохое настроение Старика объяснялось, однако, не столько трудностями в расследовании дела Фильда, как озабоченно полагал Сампсон. Худенький Джуна, который сидел в углу и взирал на происходящее с открытым ртом, был единственным, кто знал подлинную причину мрачного расположения духа инспектора. Джуна, обладавший крестьянской сметкой и прирожденной наблюдательностью, легко читал в душе Квина, потому что очень любил его. Он-то знал, что плохое настроение вызвано исключительно и единственно отъездом Эллери. А тот отбыл из Нью-Йорка утром, экспрессом на 7.45. Инспектор проводил его на вокзал с хмурым видом. В самый последний момент Эллери заколебался и уже хотел было отказаться от поездки в Мэн, чтобы остаться с отцом и помогать в расследовании. Но отец не пожелал и слышать об этом. Он слишком хорошо знал своего сына и чувствовал, как тот ждал отпуска – больше года. Он не хотел лишать Эллери этой поездки, хотя просто представить себе не мог, как будет без него обходиться. А потому инспектор отверг предложение Эллери остаться, собственноручно подсадил его на подножку вагона, шлепнул на прощанье и устало улыбнулся. Когда поезд уже выезжал из-под крыши вокзала, Эллери крикнул:

– Я ни на минуту не буду забывать о тебе, отец. Я дам о себе знать раньше, чем ты думаешь!

Но полностью инспектор осознал разлуку лишь тогда, когда ступил на ковер в кабинете Панцера. Он ощутил в голове совершенную пустоту, слабость в ногах и неприятный холодок где-то под ложечкой. Глаза его смотрели на мир с грустью. Он был совершенно расстроен и даже не пытался этого скрыть.

– Наверное, уже можно идти, Панцер, – обратился он к директору. – Сколько же времени требуется этой чертовой публике, чтобы выйти из зала?

– Еще минуточку, инспектор, еще минуточку, – поспешил успокоить его Панцер. Прокурор в это время боролся с последствиями простуды, а Джуна все так же завороженно созерцал своего кумира.

В дверь постучали. Все разом повернули головы. Заглянул Гарри Нельсон, агент по рекламе.

– Вы ничего не будете иметь против, если я присоединюсь к вашей вечеринке, инспектор? – весело осведомился он. – Знаете, я присутствовал, когда эта история начиналась, а потому хочу досмотреть до конца. Если, конечно, позволите.

Инспектор желчно поглядел на него. Он стоял в любимой позе Наполеона, и абсолютно все в нем говорило о его скверном настроении. Да, сегодня инспектор Квин демонстрировал неожиданную сторону своего характера.

– Мне без разницы! – фыркнул он. – Одним больше, одним меньше.., здесь и без того уже собрался целый легион.

Нельсон покраснел и собрался было ретироваться, но инспектор, настроение которого вдруг улучшилось без видимых на то причин, подмигнул ему.

– Входите, садитесь, Нельсон, – сказал он уже без раздражения. – Не обращайте внимания на ворчание всяких старых хрычей, вроде меня. Я просто немного устал. Наверное, вы мне еще понадобитесь сегодня вечером.

– Я рад, что могу присутствовать, инспектор, – сказал Нельсон, усмехнувшись. – Что это у вас тут будет? Святая инквизиция, как в Испании?

– Да, что-то в этом роде. – Инспектор о чем-то задумался. – Погодите-ка…

В этот момент дверь открылась, и стремительно вошел сержант Велье. У него в руках был листок бумаги, который он протянул инспектору.

– Все в сборе, сэр, – доложил он. – Все ждут? – переспросил инспектор.

– Да, сэр. Я велел уборщицам пока спуститься вниз, в фойе, и ждать, пока мы не закончим. Кассиры пошли домой, билетерши – тоже. Актерская труппа – в гримуборных за сценой, переодевается.

– Ладно, пойдем, господа.

Инспектор вышел из кабинета в сопровождении Джуны, который за вечер так и не вымолвил ни слова, только с изумлением наблюдал за инспектором. Прокурор, которого это немало развлекало, так и не понял причины такого поведения. За ними к выходу двинулись Велье, Панцер, Сампсон и Нельсон.

Их взору снова открылся пустой зрительный зал, который казался таким неуютным и холодным. Было включено полное освещение. Во всем зале не оставалось ни одного темного уголка.

Когда процессия, возглавляемая Квином, направилась к левой части партера, оказалось, что зал не совсем, пуст. Инспектор тяжело прошагал по центральному проходу и встал перед одной из лож на левой стороне, так, чтобы его было видно всем присутствующим. Панцер и Сампсон расположились в конце прохода, около них – Джуна, самый внимательный наблюдатель за происходящим.

Люди, ожидавшие инспектора, были расположены в зале весьма своеобразно. Они занимали только крайние от прохода места. Здесь собралось довольно пестрое общество: мужчины, женщины, молодежь, старики. Это были те люди, которые в вечер, когда произошло убийство, сидели именно на этих местах и смотрели спектакль. Всех их уже опрашивал инспектор – тем же вечером. Там, где был убит Монти Фильд, и на соседних местах – впереди и рядом – сейчас сидели Уильям Пьюзак, Эстер Джаблоу, Мадж О'Коннел, Джесс Линч и Пастор Джонни. Пастор украдкой озирался и время от времени что-то беспокойно шептал на ухо билетерше, прикрываясь рукой. Пальцы его были коричневыми от никотина.

Инспектор подал знак, и тут же установилась полная тишина. У Сампсона, который обводил взглядом ярко светившие люстры и софиты, покинутый публикой зал и опущенный занавес, возникло странное чувство – как будто он присутствует на сцене, где вот-вот начнется спектакль, полный неожиданных разоблачений. Он с интересом ждал дальнейшего развития событий. Панцер и Нельсон были спокойны и внимательны. Джуна не сводил со Старика глаз.

– Дамы и господа! – сказал Квин строго, обводя взглядом все собравшееся в зале общество. – Я попросил вас присутствовать здесь по совершенно определенной причине. Я не стану задерживать вас ни на минуту больше, чем это необходимо. Но определять, что необходимо, а что нет, буду только я – и никто другой. Если у меня возникнет впечатление, что я не получаю на свои вопросы честных и прямых ответов, все вы будете оставаться здесь до тех пор, пока я не буду доволен вами. Я бы хотел, чтобы вы осознали это в полной мере, прежде чем мы продолжим нашу беседу.

Он сделал паузу и еще раз обвел взглядом собравшихся. Те, до сего момента внимательно слушавшие, несколько отвлеклись и стали переговариваться. Но быстро прекратили и снова были готовы внимать словам инспектора.

– Вечером в понедельник, – ледяным тоном продолжал Каин, – вы все были на спектакле в этом зале и сидели, за исключением некоторых присутствующих здесь сотрудников театра и прочих лиц, на тех же местах, что и сейчас.

Сампсон невольно усмехнулся, заметив, как при этих словах инспектора у каждого из сидевших в зале сразу выпрямилась спина и каждый заерзал так, будто сиденье под ним стало раскаляться.

– –Я бы хотел, чтобы вы представили себе, что сегодня – вечер того понедельника. Я бы хотел, чтобы вы мысленно перенеслись в тот вечер и попытались вспомнить все, что тогда происходило. Я имею в виду – все детали и частности, которые остались с того вечера в вашей памяти, какими бы банальными и несущественными они вам ни казались.

Инспектор как раз собирался перейти к опросу, когда в задней части партера появилась группа людей. Сампсон шепотом поздоровался с ними. Это пришли актеры – Эва Эллис, Хильда Оранж, Стивен Барри, Джеймс Пил и еще три-четыре, занятых в «Играх с оружием». Они уже переоделись. Пил шепотом пояснил, что они шли из гардеробных и заглянули в зал, потому что услышали голоса.

– Это инспектор Квин устроил тут маленькое собрание, – негромко пояснил Сампсон.

– Как вы думаете, инспектор будет против, если мы немножко поприсутствуем и послушаем? – потихоньку спросил Барри, внимательно глядя на Квина, который смолк и ледяным взглядом обвел актеров.

– Не знаю, почему бы… – начал было Сампсон, но Эва Эллис шикнула на него, и все умолкли.

– Вот… – продолжал инспектор, когда разговоры в задней части зала стихли. – Вот.., так, собственно, и обстоят дела… Представьте, что сегодня – вечер понедельника. Поднимается занавес, начинается второй акт. На сцене – темно, в зале – тоже. Раздается стрельба, крик, вы с напряженным вниманием следите за событиями, разворачивающимися там. Кто-нибудь из вас – в первую очередь я обращаюсь к тем, кто сидел на угловых местах, – не заметил ли чего странного? Необычного? Что-нибудь, быть может, мешало вам смотреть спектакль? Ничего такого не происходило поблизости?

Он замер в ожидании ответов. Но сидевшие в зале только покачали головами – кто растерянно, кто с опаской. Никто не ответил.

– Припоминайте получше, – проворчал инспектор. – Вы, вероятно, помните, что я в понедельник уже проходил по этому проходу и задавал вам те же вопросы. Конечно, я не хочу сейчас слышать от вас какие-то выдумки и вовсе не ожидаю никаких сенсационных заявлений – после того, как в понедельник вы все мне сказали, что ни о чем таком не можете вспомнить. Но поймите: мы оказались в очень трудном положении. Здесь был убит человек, а мы, откровенно признаться, зашли при расследовании в тупик. Это одно из самых трудных дел, которые мне когда-либо в жизни доводилось расследовать. В такой ситуации, когда мы приперты к стене и просто не знаем, что делать дальше, – видите, насколько я откровенен с вами, и жду от вас ответной откровенности – я просто вынужден обратиться к той части публики, которая в понедельник вечером только и могла что-либо заметить, если, конечно, вообще было что замечать… Насколько я знаю по своему опыту, сплошь и рядом бывает, что кто-нибудь, когда волнуется, когда нервничает, забывает важные детали и частности. А потом, когда пройдет несколько часов, дней или недель, он возвращается в нормальное состояние и вспоминает их снова. Я надеюсь, что с вами случится нечто подобное…

Пока инспектор говорил эти горькие слова, нервозность у его слушателей сменилась напряженным вниманием. Когда он закончил, присутствующие в зале повернулись друг к другу и принялись взволнованно перешептываться. Время от времени они отрицательно покачивали головами, хотя некоторые и начинали после этого что-то горячо втолковывать соседу. Инспектор терпеливо ждал.

– Поднимите руку, если у вас есть что сказать, – попросил он.

Одна из женщин робко подняла свою белую вялую руку.

– Да, я слушаю вас! – воскликнул Квин и указал на нее пальцем. – Вы вспомнили что-то необычное?

Пожилая дама скромно встала и пролепетала писклявым голоском:

– Я не знаю, важно это или нет, сэр, но припоминаю, что в какой-то момент второго акта женщина – да, вроде бы женщина – прошла по проходу, а несколько секунд спустя вернулась.

– В самом деле? Очень интересно, милостивая государыня, – откликнулся инспектор. – Вы не помните, когда примерно это было?

– В точности не смогу припомнить, сэр, – сказала она. – Но примерно минут десять после начала второго акта.

– Понимаю… И вы можете описать, как эта женщина выглядела? Молодая или в возрасте? Что она намеревалась делать, по-вашему?

Пожилая дама поглядела на инспектора, и во взгляде у нее отразилась мука.

– Ничего этого я не могу припомнить, сэр, – пролепетала она. – Мне нечего добавить…

Вдруг откуда-то сзади донесся звонкий голос, и все головы разом повернулись. Мадж О'Коннел вскочила со своего места.

– Можете не затягивать этот спектакль, инспектор, – дерзко выкрикнула она. – Дама видела в проходе меня. Это было перед тем, как я.., ну, да вы знаете…

Она бесстыдно подмигнула инспектору.

Все присутствующие разом перевели дух. Пожилая дама, вид которой не мог не вызвать сострадания, обескураженно поглядела на билетершу, затем на инспектора, а потом села на свое место.

– Что ж, тогда для меня это не новость, – спокойно сказал инспектор. – Ну, кто-то что-нибудь добавит?

Никто не ответил. Так как инспектору стало ясно, что многие просто стесняются говорить на публике, он пошел по рядам и стал опрашивать всех порознь – негромко, чтобы не слышали остальные. Обойдя всех, он не спеша вернулся на прежнее место.

– – Как вижу, дамы и господа, мне придется отпустить вас к домашним очагам. Большое спасибо вам за помощь… Свободны!

Последнее слово прозвучало чуть ли не грубо. Все обескураженно замерли, потом стали вставать, собираться в группки, шептаться. Наконец, взяли пальто и шляпы и под пристальным взором Велье направились к выходу. Хильда Оранж, которая вместе с остальными актерами все еще стояла за последним рядом партера, вздохнула.

– Да… Бедный старик так расстроен, что на него просто жалко смотреть, – прошептала она. – Пойдем, ребята. Что задерживаться?

Актеры и актрисы покинули театр вместе с остальными.

Когда ушли все, кого отпустил инспектор, он хмуро поглядел на тех немногих, кто еще оставался в зале. Они, кажется, поняли, что происходит в душе Квина, и невольно помрачнели тоже. Но у инспектора внезапно изменилось настроение.

Он сел в одно из кресел, скрестил на груди руки, оперся локтями о подлокотники и стал спокойно разглядывать Мадж О'Коннел, Пастора Джонни и остальных.

– Все идет наилучшим образом, друзья мои, – сказал он. – Как у тебя дела, Пастор? Ты – свободный человек. Тебе теперь нечего переживать из-за той истории со взломом, и ты, как и всякий уважаемый гражданин, можешь свободно высказаться. Как, поможешь нам в расследовании этого дела?

– Нет, – проворчал маленький гангстер. – Я сказал все, что знаю. Добавить мне нечего.

– Понимаю… А знаешь ли ты, Пастор, что мы заинтересовались твоими делишками с Фильдом?

Гангстер ошарашенно уставился на инспектора.

– Да! Заинтересовались! – повторил тот. – И хотим, чтобы ты как-нибудь рассказал нам о своих прежних затеях с Фильдом. Не забывай об этом… Ладно? – Инспектор помолчал и вдруг спросил в лоб:

– Пастор! Кто убил Монти Фильда? Кто имел на него зуб? Если знаешь – выкладывай!

– Ах, инспектор, – запричитал Пастор, – вы, наверное, опять хотите повесить на меня какое-то дело… Откуда же мне знать? Фильд был парень крутой – он со своими врагами не церемонился. Нет, сэр. Я ничего не знаю… Ко мне он всегда был добр, несколько раз помог вытащить голову из петли. Но я, черт возьми, действительно не знал, что он в понедельник вечером был в театре.

Инспектор повернулся к Мадж О'Коннел.

– А вы, Мадж? – спросил он со всей приветливостью. – Мой сын, мистер Квин, сообщил мне о том признании, которое вы сделали вечером в понедельник – про выходы из зала, которые вы заперли в антракте. Что ж вы не сказали об этом мне? Что известно вам?

Девушка хладнокровно выдержала его взгляд.

– Я уже один раз вам обо всем рассказала, инспектор. Больше я ничего не знаю.

– А вы, Уильям Пьюзак? – обратился Квин к маленькому сухощавому бухгалтеру. – Можете вспомнить что-то, о чем забыли в понедельник вечером?

Пьюзак беспокойно заерзал в кресле.

– Я уже давно хотел вам сказать, инспектор, – проговорил он неуверенно. – Когда я обо всем этом читал в газете, мне опять вспомнилось… Когда в понедельник вечером я наклонился над мистером Фильдом, от него сильно пахло виски. Не помню, сказал я вам об этом или нет.

– Большое спасибо, – сухо сказал инспектор. – Вы внесли крайне важный вклад в наше небольшое расследование. Теперь можете идти. Все…

Кажется, Джесс Линч выглядел весьма разочарованным.

– А со мной вы не хотите поговорить, инспектор? – обеспокоенно спросил он.

Инспектор улыбнулся, хотя было видно, что он уже думал о чем-то своем.

– Ах, да… Это ты, всегда готовый прийти на помощь торговец прохладительными напитками? И что же ты имеешь сказать нам, Джесс?

– Ну, сэр… Прежде чем этот самый Фильд подошел к моему буфету, чтобы спросить эль с джином, я увидел, как он что-то поднял с пола, – сказал юноша, преисполненный рвения. – Что-то такое блестящее, но я точно не разглядел, что именно. Он сразу же сунул это в карман брюк.

Последние слова Джесс Линч произнес торжествующим тоном и огляделся по сторонам так, будто ждал овации. Инспектора, кажется, его сообщение и в самом деле заинтересовало.

– И что же это был за блестящий предмет, Джесс? – осведомился он. – Не иначе как пистолет?

– Пистолет? Нет, не думаю, – нерешительно проговорил юноша. – Оно было такое квадратное, как…

– Может, это была просто дамская сумочка? – перебил его инспектор.

Лицо юноши просветлело.

– Да, именно сумочка! – воскликнул он. – Готов спорить, именно она это и была. Вся такая блестящая – как будто усеянная разноцветными сверкающими камешками.

Квин вздохнул.

– Очень хорошо, Линч, – сказал он. – Ну, а теперь будь паинькой и иди домой.

Гангстер, билетерша, Пьюзак со своей дамой и юный торговец напитками встали. Велье проводил их к выходу.

Сампсон подождал, когда они уйдут, а потом взял инспектора за локоть.

– Что стряслось, мистер К.? – спросил он. – Что-то идет не так, как задумано?

– Генри, старина, – улыбнулся инспектор, – мы сделали все, что было в человеческих силах. Теперь остается только ждать. Нужно еще немного времени. Я хотел бы…

Он так и не сказал, чего бы хотел. Взял под руку Джуну, пожелал Панцеру, Нельсону, Велье и прокурору спокойной ночи и покинул театр.

Когда инспектор открыл дверь своей квартиры, Джуна так и бросился к желтому конверту, который лежал на полу. Его подсунули под дверь, когда их не было. Джуна помахал конвертом перед самым инспекторским носом.

– Спорим, что это от Эллери! – закричал он. – Я же знал, что он там нас не забывает!

В этот момент он, кажется, даже перестал напоминать обезьянку.

Инспектор выхватил у Джуны конверт, включил свет и, даже не расстегнув пальто и не сняв шляпы, извлек из конверта телеграмму на желтом листе бумаги.

Джуна был прав.

«Доехали хорошо тчк Шовен и я страстные рыбаки надеемся на хороший клев тчк думаю что решил нашу маленькую проблему тчк причисли меня к изысканному обществу Рабле Чосера Шекспира и Драйдена которые любили говорить сделай из нужды добродетель тчк почему бы самому не побыть в шкуре шантажиста тчк не ворчи много на Джуну с любовью Эллери».

Инспектор застыл, глядя на желтый листок бумаги. Лицо его вдруг просветлело. Он понял, что предлагает Эллери.

Резко повернувшись к Джуне, он нахлобучил на его лохматую голову шапку и решительно потянул за собой.

– Джуна, старик! – радостно сказал он. – Пойдем, позволим себе в честь завершения дня по порции мороженого!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой мистер Майклз пишет письмо

В первый раз за все прошедшие семь дней инспектор Квин снова напоминал себя прежнего. Он с довольным видом прошел по своему небольшому кабинету в управлении полиции, бросив на кресло пальто.

Было утро понедельника. Инспектор потирал руки и даже негромко напевал какую-то мелодию. Потом сел за письменный стол и принялся быстро просматривать почту и донесения. Полчаса ушло на то, чтобы дать распоряжения подчиненным в самых различных местах. Затем он прочитал протоколы, которые положила перед ним стенографистка. Наконец, нажал одну из кнопок у себя на столе. Тотчас же появился Белье.

– Привет, Томас! – задушевно сказал инспектор. – Как ты поживаешь в это славное осеннее утро? Велье позволил себе улыбнуться.

– Достаточно хорошо, инспектор. А вы? В субботу вечером вы казались немного усталым. Инспектор усмехнулся.

– Что было – то прошло, Томас. Вчера я вместе с Джуной был в зоопарке и провел там с нашими меньшими братьями не один по-настоящему прекрасный час.

– Готов спорить, что ваш маленький плут чувствовал себя как на седьмом небе, – проворчал Велье. – Особенно ему, должно быть, понравилось у вольера с обезьянами. Он почувствовал родство душ.

– Ну-ну, Томас, – с упреком сказал инспектор, – ты несправедлив к Джуне. Он – умный парнишка. Когда-нибудь из него наверняка выйдет толк.

– Из Джуны-то? Выйдет! – абсолютно серьезно ответил Велье. – Готов положить руку в огонь… Что там у нас сегодня на повестке дня?

– Дел по горло, Томас, – загадочно ответил Квин. – Ты смог найти Майклза, как я тебе велел вчера утром?

– Конечно. Как только вы позвонили. Он уже час ждет у вас под дверью, явился ни свет, ни заря. Привел на хвосте Пиготта. Тот вел все это время постоянное наблюдение за ним и в результате схватил насморк.

– Ну что ж, я ведь всегда говорил – надо быть порядочным дураком, чтобы идти служить в полицию, – усмехнулся Квин. – Веди этого невинного агнца сюда.

Велье вышел и вскоре вернулся с Майклзом. Широкоплечий слуга Фильда был в темном костюме. Казалось, он нервничает и настроен неприязненно.

– Вот что, Томас, – сказал инспектор, указав Майклзу на стул рядом с письменным столом. – Сейчас ты выйдешь, закроешь нашу дверь на замок и не пустишь сюда никого, даже самого начальника полиции. Ясно?

Велье удивленно поглядел на инспектора, но только молча кивнул и вышел. Контуры его массивной фигуры обрисовались на матовом стекле в дверях кабинета.

Прошло полчаса, и Велье по телефону был приглашен войти в кабинет инспектора. Он отпер дверь. На письменном столе инспектора лежал простой незаклеенный конверт. Оттуда выглядывал лист обычной почтовой бумаги. У стола стоял бледный и дрожащий Майклз, терзая в могучих руках собственную шляпу. От внимательного взгляда Велье не укрылись чернильные пятна на пальцах его левой руки.

– Препоручаю твоей заботе мистера Майклза, Томас. Позаботься о нем хорошо. Очень хорошо! – сказал инспектор, прибираясь на столе. – Я бы хотел, чтобы ты сегодня взял на себя заботу о его развлечениях. Уверен, можно найти что-нибудь интересное. Может, вам пойти в кино? А почему бы и нет? Во всяком случае, возьми на себя заботу об этом господине вплоть до моих очередных указаний… Вы не должны вступать в контакт ни с кем, Майклз. Понятно? – строго добавил он, поворачиваясь к Майклзу. – Будете просто ходить с сержантом туда, куда он вас поведет, и ни в коем случае не сердите его.

– Вы же знаете, инспектор, я – человек честный, – удрученно пробормотал Майклз. – Это все совершенно ни к чему…

– Простая мера предосторожности, Майклз. Всего лишь простая предосторожность, – перебил его инспектор. – Желаю вам от души поразвлечься, парни.

Майклз и Велье вышли. Квин немного отъехал от стола в своем вертящемся кресле на колесиках, взял в задумчивости конверт со стола, достал из него лист дешевой почтовой бумаги и с легкой улыбкой пробежал глазами написанный на нем текст.

В письме не было ни обращения, ни даты. Начиналось оно прямо с сути дела, без околичностей.

«Полагаю, что вы знаете автора этого письма. Меня зовут Чарльз Майклз. Более двух лет я был правой рукой Монти Фильда.

Не буду долго ходить вокруг да около. В прошлый понедельник вы убили Монти Фильда в Римском театре. Монти Фильд рассказал мне в воскресенье, что договорился встретиться с вами в театре. Я – единственный, кто знает об этом.

И еще одно. Я знаю также, почему вы убили его. Вы убрали его с дороги, чтобы заполучить те бумаги, которые были в его цилиндре. Но вы не знаете, что бумаги, которые вы взяли, – не подлинники. Чтобы доказать вам это, прилагаю одну страничку из бумаг по делу Нелли Джонсон, которые хранились у Монти Фильда. Если те бумаги, которые вы взяли из цилиндра Фильда, еще сохранились, сравните их с этой страничкой. Вы убедитесь, что я говорю правду. Остальные подлинники я спрятал в таком месте, где вы их никогда не найдете.. Вероятно, будет уместно напомнить, что полиция тоже лихорадочно разыскивает их. Как бы вы посмотрели на то, если бы я с этими документами и со своим рассказом сходил в кабинет к инспектору Квину?

Но я дам вам шанс выкупить у меня эти бумаги. Если вы принесете 25000 долларов наличными туда, куда я скажу, я отдам их вам из рук в руки. Мне нужны деньги – вам нужны бумаги и мое молчание.

Давайте встретимся завтра, во вторник, в двенадцать часов ночи на седьмой скамейке по правую руку от входа в Центральный парк, на мощеной аллее, которая начинается на северо-западе, от угла 59-й улицы и Пятой авеню. Я буду в сером пальто и мягкой фетровой шляпе серого цвета. Скажите мне только одно слово – «Бумаги».

Это – единственная возможность для вас получить эти документы. Не пытайтесь разыскивать меня до назначенного времени. Если вы не будете в условленном месте, я знаю, как поступить».

Под письмом, нацарапанным мелким почерком и с явным трудом, стояла подпись – «Чарльз Майклз».

Инспектор Квин вздохнул, провел языком по краю конверта и заклеил его. Потом спокойно поглядел на фамилию, на адрес, написанные на конверте тем же самым почерком, и не спеша приклеил на конверт почтовую марку.

После этого нажал другую кнопку на своем столе. В дверях появился детектив Риттер.

– С добрым утром, инспектор.

– С добрым утром, Риттер. – Инспектор, задумавшись о чем-то, взвесил письмо на ладони. – Чем вы занимаетесь сегодня?

Детектив замялся.

– Ничем особенным, инспектор. До субботы помогал сержанту Велье. Но сегодня утром за дело Фильда еще не принимался.

– Что ж, тогда у меня есть милое маленькое поручение для вас. – Инспектор усмехнулся, протягивая детективу письмо. – Отнесете это и бросите в почтовый ящик где-нибудь неподалеку от угла Сто сорок девятой улицы и Третьей авеню.

Риттер удивленно поглядел на него, почесал в затылке, сунул конверт в карман и вышел.

Инспектор откинулся в кресле и с наслаждением понюхал табак.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, в которой инспектор Квин оказывается с уловом

Во вторник, второго октября, в половине двенадцатого ночи из холла небольшого отеля на Пятьдесят третьей улице вышел высокий мужчина. Он быстро зашагал к Центральному парку. На нем были мягкая черная шляпа и черное пальто, воротник которого он поднял – ночью похолодало. Дойдя до Пятьдесят девятой улицы, он свернул на восток и продолжал свой путь по направлению к Пятой авеню по обочине безлюдной проезжей дороги. У входа в парк с Пятой авеню, сразу за небольшой круглой площадью, он ненадолго остановился в тени одной из больших бетонных колонн и прислонился к ней спиной. Когда он прикуривал сигарету, огонек спички осветил его лицо – лицо человека пожилого, сплошь изрезанное морщинами. Над верхней губой красовались пышные седые усы. Из-под шляпы выглядывали седые волосы.

Спичка потухла.

Человек постоял, прислонившись к колонне, держа руки в карманах и пуская дым кольцами. Не будь темноты, внимательный наблюдатель заметил бы, что пальцы его слегка подрагивают. Он беспокойно переминался с ноги на ногу.

Когда сигарета была докурена, он щелчком отбросил ее и поглядел на свои часы. Было без десяти двенадцать. Он недовольно ругнулся и зашагал в парк.

Фонари светили здесь слабее, чем на улице. Мужчина остановился, как будто в раздумье, огляделся по сторонам, подошел к первой скамье и тяжело опустился на нее. Он напоминал человека, который очень устал за день и теперь намерен провести несколько минут в тишине и полумраке парка, чтобы отдохнуть.

Мало-помалу голова его поникла. Тело расслабилось. Казалось, мужчина задремал.

Прошло несколько минут. Никто не прошел по аллее. С Пятой авеню доносился шум машин. На круглой площади у входа в парк с равными интервалами свистел в свой свисток полицейский-регулировщик. Холодный ветерок пошевеливал кроны деревьев. Где-то в темноте парка засмеялась девушка – далеко и негромко, но слышно было на удивление хорошо. Прошло еще несколько минут. Человек, казалось, крепко спал.

Но когда колокол церкви неподалеку стал отбивать полночь, он поднял голову, посидел еще несколько мгновений, а затем решительно встал. Но пошел не к выходу, а дальше в парк. Глаза его внимательно смотрели по сторонам. Лицо было почти совсем скрыто низко надвинутой шляпой и поднятым воротником. По всей видимости, он считал скамьи на аллее, двигаясь степенно и не спеша. Вторая. Третья. Четвертая. Пятая. Он остановился, увидев вдалеке на скамье темную фигуру.

Мужчина постоял недолго и двинулся дальше. Шестая скамейка. Седьмая. Он ничуть не замедлил шага.

Восьмая. Девятая. Десятая. Лишь около нее он повернулся и пошел обратно. Походка его стала тверже и решительнее. Он быстро приближался к седьмой скамье. На полпути остановился, замер, и вдруг, как будто решившись, двинулся к скамье, на которой смутно виднелась фигура человека, и сел на нее. Тот, кто сидел на скамье, что-то проворчал; и отодвинулся подальше.

Некоторое время они сидели в молчании. Человек в черном достал из кармана пальто пачку сигарет. Он закурил и еще некоторое время подержал горящую спичку, незаметно разглядывая в ее неверном свете человека, спокойно сидевшего рядом. Но за то краткое время, пока она горела, ему удалось разглядеть совсем немного – человек, сидевший на скамье рядом, точно так надвинул на глаза шляпу и поднял воротник, как и он сам.

Человек в черном, видимо, сделал выбор. Он наклонился к соседу по скамье, коснулся его колена и жарким шепотом сказал единственное слово:

– Бумаги!

Человек, которому это было сказано, тут же вышел из оцепенения. Он немного отклонился в сторону, поглядел на пришельца, что-то довольно буркнул себе под нос. Настороженно отодвинулся от человека в черном и сунул в карман пальто правую руку. Его сосед по скамье, весь в напряжении, с горящими глазами, так и подался вперед. Когда рука вновь появилась из кармана, в ней что-то было крепко сжато. Но не бумаги.

Человек, сидевший рядом с пришельцем, повел себя странно. Он вдруг вскочил со скамьи и сделал два быстрых шага назад, вытянув правую руку в сторону пришельца. В свете далекого фонаря можно было разглядеть, что именно он держал в руке – револьвер.

Человек в черном закричал и тоже вскочил на ноги по-кошачьи легко. Его рука скользнула в карман пальто. Не обращая внимания на оружие, направленное ему прямо в грудь, он бросился на своего противника.

Но тут вдруг столь тихая и мирная картина ночного парка разом преобразилась. Райское место превратилось в сущий ад – со всех сторон раздались крики и шум. Из кустов позади скамьи выскочило сразу несколько вооруженных людей. Еще одна группа в тот же миг появилась из кустов на противоположной стороне аллеи. От входа в парк и из его глубины бежали полицейские в форме с оружием наготове.

Все четыре группы сошлись почти одновременно. Однако человек, вытащивший револьвер из кармана, вовсе не собирался ждать подкрепления. Как только его противник сунул руку в карман, он тщательно прицелился и выстрелил. Эхо далеко разнеслось по парку. Человек в черном пошатнулся и схватился за плечо. Колени его подогнулись, и он упал. Рука его по-прежнему оставалась в кармане. Но что бы он ни замышлял, подоспевшие полицейские без особых церемоний пресекли его замыслы. Его прижали к земле и лишили возможности двигаться. Вытащить руку из кармана он просто не мог. В таком положении его и держали до тех пор, пока не раздался звучный голос:

– Осторожно, парни! Следите за его руками! Инспектор Ричард Квин подошел к тяжело дышащим полицейским и оглядел того, кто был распростерт под ними.

– Вытягивайте из кармана его руку, только не спешите! И держите ее крепко. Крепко, я сказал! Иначе он может уколоть!

Сержант Томас Велье, сжимавший, как клещами, руку человека в черном, осторожно вытащил ее из кармана, как ни дергался при этом схваченный. В руке ничего не было – в последний момент тот, видимо, разжал пальцы. Тотчас же двое полицейских крепко захватили его руку.

Велье собрался было посмотреть, что же в кармане, но инспектор окриком остановил его. Он сам склонился к карману. Очень осторожно, как будто там таилась гремучая змея, он проник рукою в карман, нащупал там что-то и так же осторожно вытащил, чтобы поднести к свету.

Все увидели шприц с бесцветной жидкостью.

Инспектор Квин усмехнулся и опустился рядом с раненым на колени, чтобы снять с его головы черную шляпу.

– Все сплошь – камуфляж! – проворчал он, срывая приклеенные седые усы и размазывая на лице грим пальцем.

Мужчина в черном неотрывно глядел на него. Глаза его лихорадочно поблескивали.

– Вот и хорошо, вот и славно, – спокойно сказал инспектор. – Рад снова видеть вас, мистер Стивен Барри. Вас и вашего дружка – мистера Тетраэтилсвинца!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, в которой инспектор объясняет все

Инспектор сидел за своим столом в гостиной и прилежно писал на листе почтовой бумаги с грифом:

«Квины».

Было утро среды – утро ясное и солнечное. Сквозь окна мансарды в комнату проникали солнечные лучи. Снизу глухо доносился шум автомобилей, сплошным потоком двигавшихся по Восемьдесят седьмой улице. Инспектор был в домашнем халате и в шлепанцах. Джуна убирал стол после завтрака.

Инспектор писал:

«Милый мой сын, как я уже сообщал тебе телеграфом, дело закончено. Мы схватили Стивена Барри, используя в качестве наживки имя Майклза и его почерк. В самом деле, я должен поздравить себя самого с тем, как хорошо и психологически тонко был продуман этот план. Барри находился в отчаянном положении. И, как многие другие преступники, он тоже думал, что может повторить преступление и не попасться при этом.

Излишне говорить, насколько усталым я себя чувствую и насколько мало удовлетворяют меня результаты этой охоты за человеком. Достаточно, например, вспомнить только о Франсес, которая теперь предстанет перед всем светом как невеста преступника, убийцы… Что ж, Эл, в этом мире очень мало справедливости и совсем нет милосердия. И, разумеется, в ее позоре более или менее повинен я… Все же Айвз-Поуп был настолько любезен, что позвонил мне, узнав новость. Полагаю, что я в некотором смысле оказал ему и Франсес определенную услугу, разоблачив Барри. Мы…»

Тут в дверь позвонили. Джуна быстро вытер руки кухонным полотенцем и побежал открывать. Вошли прокурор Сампсон и Тимоти Кронин. Они наперебой разговаривали и казались счастливыми. Квин встал, прикрыв промокательной бумагой написанное.

– Мистер К., старина! – воскликнул Сампсон, протягивая обе руки для рукопожатия. – Прими мои поздравления! Ты уже читал сегодня утренние газеты?

– Честь и слава великому сыщику! – усмехнулся Кронин, помахивая над головой газетой. На первой полосе ее огромные буквы извещали Нью-Йорк о поимке Стивена Барри. В глаза сразу бросалось фото инспектора. Статья на две колонки была озаглавлена: «Квин пожинает новые лавры».

Как ни странно, все это не произвело на инспектора никакого впечатления. Он пригласил гостей садиться, велел Джуне приготовить кофе и принялся обсуждать предстоящие плановые кадровые перестановки в управлении так, будто дело Фильда его уже совершенно не, интересует.

– Ничего не пойму, – озадаченно сказал Сампсон. Что это с тобой происходит? Собственно, сейчас тебе надлежит сидеть и с гордостью надувать щеки. А ты ведешь себя так, как будто вытянул пустой билет в лотерее. Но ведь у тебя есть все основания быть довольным!

– В том-то и дело, что не все. Генри, – вздохнув, сказал инспектор. – Я просто не могу радоваться по-настоящему, когда рядом со мной нет Эллери. Черт меня подери, я хочу, чтобы он был здесь, а не в каких-то анафемских лесах штата Мэн!

Оба гостя засмеялись. Джуна подал кофе, и некоторое время инспектор слишком много внимания уделял пирожным, чтобы предаваться невеселым мыслям. Закурив сигарету, Кронин сказал:

– Я, собственно, заглянул только затем, чтобы выразить вам свою признательность, инспектор. Однако есть в этом деле некоторые аспекты, которые вызывают у меня любопытство… О том, как протекало расследование, я знаю лишь со слов Сампсона: он кое-что рассказал мне по дороге сюда.

– Сказать по правде, я и сам далеко не все понял, мистер К., – сказал прокурор. – Надеюсь, ты расскажешь нам все в деталях. Давай, выкладывай!

Инспектор Квин грустно улыбнулся.

– Чтобы сохранить свою репутацию, мне придется излагать все так, будто большее число заслуг в расследовании этого дела принадлежит мне. А ведь головой-то поработал главным образом Эллери. Он хитрый парень, мой сын!

Сампсон и Кронин поудобнее расположились в креслах. Инспектор взял понюшку табаку. Джуна сел в уголке и навострил уши.

– Когда я буду говорить о деле Фильда, – начал инспектор, – мне все время придется упоминать Бенджамина Моргана, который является поистине самой невинной жертвой во всей этой истории. Я прошу, чтобы все, касающееся его, не выходило за пределы этой комнаты – ни по службе, ни в дружеской беседе, Генри. Тим уже заверил меня, что будет молчать.

Оба гостя молча кивнули. Инспектор продолжил:

– Собственно говоря, мне нет нужды напоминать, что расследование убийства почти всегда начинается с поисков мотива. Если знаешь причину, по которой произошло убийство, можно исключать одного подозреваемого за другим. В этом деле мотив убийства долгое время был не ясен. Правда, были две зацепки – например, история с Бенджамином Морганом – но они не особенно убеждали. Фильд шантажировал Моргана много лет. Несмотря на то, что вы долгое время следили за его деятельностью, вам об этом было ничего не известно. Шантаж, возможно, и был мотивом для преступления. Но с таким же успехом причиной убийства могло стать и все, что угодно, – к примеру, месть преступника, который по вине Фильда оказался за решеткой. Его мог убить и кто-то из членов его преступной организации. У Фильда было множество врагов и, без сомнения, множество таких «друзей», которые были друзьями только потому, что Фильд держал их на крючке. Словом, мотив для преступления мог быть у множества людей – и у мужчин, и у женщин. А потому мы, прибыв в тот вечер в Римский театр и занявшись многими другими более срочными и прозаическими вещами, не особенно задумывались о мотиве. Он оставался на заднем плане до поры до времени.

Но тем не менее остановимся на этом вопросе чуть подробнее. Если мотивом для убийства был шантаж, – а мы с Эллери исходили из этого, потому что такая возможность казалась наиболее вероятной, – то где-то у Фильда должны были оставаться документы, которые – как бы это поделикатнее выразиться – могли нам помочь. Мы точно знали, что документы Моргана, по крайней мере, существуют реально. Кронин настаивал, что должны быть и другие документы, интересные ему. В результате мы все время были настороже и вели поиск каких-либо бумаг, которые могли стать доказательством вины и которые, возможно – а, возможно, и нет, – могли бы объяснить столь странные обстоятельства убийства.

Когда мы искали документы, интерес Эллери привлекли книги по графологии. Их у Фильда было несколько. Из этого мы сделали такой вывод: человек вроде Фильда, который в одном случае наверняка выступал в роли шантажиста (по отношению к Моргану), а в других случаях, вероятно, тоже, и при этом проявлял такой интерес к науке о почерках, вполне мог заниматься к тому же и изготовлением поддельных документов. Если это соответствовало истине – а такое объяснение просто напрашивалось, – то Фильд должен был заниматься подделкой тех бумаг, которые использовал при шантаже. Единственная причина, которая могла заставить его заниматься этим, – продажа подделок, чтобы оставить у себя оригиналы. Его связи с преступным миром, без сомнения, позволяли ему заниматься этим бизнесом с достаточным коварством. Позднее выяснилось, что наша версия оказалась правильной. К этому моменту мы уже однозначно установили, что мотивом для преступления был шантаж. Однако дальше мы продвинуться не могли, потому что каждый из подозреваемых нами мог шантажироваться Фильдом, а мы тогда не имели возможности выяснить, так оно на самом деле или нет.

Инспектор наморщил лоб и удобнее устроился в кресле.

– Но я подхожу к изложению дела не с той стороны. Это и вправду доказывает, насколько сильны наши привычки. Я ведь так привык начинать с мотива… С самого начала следствия в глаза бросалось одно важнейшее обстоятельство. Просто поразительная и обескураживающая зацепка присутствовала в этом деле или, вернее, отсутствовала. Я имею в виду цилиндр, который пропал…

На нашу беду, мы в тот понедельник слишком увлеклись непосредственными розыскными мероприятиями в Римском театре, чтобы понять все значение пропажи цилиндра. Не то чтобы мы не заметили его отсутствия – напротив, Эллери сразу же обратил на это внимание, едва появился в театре и осмотрел место преступления. Но что мы тогда могли поделать? Надо было проверить сотню прочих частных моментов – расспросить зрителей, дать указания, выяснить подозрительные обстоятельства и несоответствия в показаниях, – так что мы, должен признаться, упустили свой большой шанс. Если бы мы уже тогда поняли, что означает исчезновение этой шляпы, то закрыли бы дело уже в тот же вечер.

– Ладно, ворчун, – смеясь, сказал Сампсон, – и без того нельзя сказать, что расследование длилось слишком долго. Сегодня среда, убийство было совершено в понедельник на прошлой неделе. Всего девять дней – что же тебе еще надо?

Инспектор пожал плечами.

– Разница все-таки ощутимая! Стоило нам только хорошо подумать сразу… Ну, да ладно! Когда мы, наконец, решили основательно разобраться в этой истории со шляпой, мы поставили перед собою вопрос: почему ее унесли? На этот вопрос могло быть только два ответа: либо шляпа была уликой сама по себе, либо в ней содержалось нечто такое, что хотел заполучить убийца и ради этого пошел на преступление. Как оказалось позже, было верно и то, и другое предположение. Шляпа была уликой сама по себе, потому что на кожаной ленте внутри ее водостойкими чернилами было написано имя Стивена Барри. Кроме того, в ней было спрятано нечто, что любой ценой хотел заполучить убийца, – бумаги, которыми его шантажировали. В тот момент он, естественно, полагал, что там находятся подлинники.

Сделав такой вывод, мы, конечно, продвинулись не слишком далеко. Но все же это было начало. Несмотря на самые тщательные поиски, мы не нашли шляпы в понедельник и были вынуждены закрыть театр вплоть до дальнейших распоряжений. Но мы и представления не имели, вынесли каким-то таинственным образом этот злополучный цилиндр из театра или он все еще находится там, где-то спрятанный. Когда мы в четверг утром еще раз побывали в театре с обыском, нам удалось окончательно ответить на этот вопрос – цилиндра Монти Фильда в театре нет. Мы уверились в этом. А поскольку театр был заперт и опечатан с понедельника, напрашивался вывод – цилиндр должен был пропасть из театра в тот же вечер, когда произошло убийство!

Мы стали рассуждать дальше. Все, кто выходил из театра, имели при себе по одной шляпе. Значит, после второго обыска мы должны были предположить, что кто-то, покидая театр, имел в руках или на голове шляпу Фильда, а потому неизбежно должен был оставить свою в театре.

Выйти со шляпой этот некто мог только тогда, когда выпускали всю публику. До этого момента все выходы из зала были под наблюдением или заперты. В левом боковом коридоре стояли вначале Джесс Линч и Элинор Либби, затем билетер Джонни Чейз, а потом один из моих полицейских. Выйти через правый коридор тоже было невозможно. Все выходы постоянно были под наблюдением.

Продолжим теперь ход наших рассуждений. Поскольку у Фильда была не простая шляпа, а цилиндр, и поскольку никто не мог, не возбудив подозрений, выйти из театра в обычном костюме и в цилиндре – а мы специально следили за этим! – постольку тот, кто унес цилиндр, должен был быть в театре во фраке и с цилиндром на голове. На это можно было бы возразить, что кто-нибудь, заранее планируя преступление, мог прийти в театр во фраке, но без цилиндра, чтобы таким образом избежать необходимости его прятать. Но если хорошенько подумать, то придется признать такое допущение невероятным. Прежде всего, при входе в театр бросилось бы в глаза, что ты пришел без цилиндра. Разумеется, была и такая возможность, и мы принимали ее во внимание. Но мы полагали, что некто, спланировавший столь совершенное убийство, не стал бы идти на ненужный риск и вести себя так, чтобы привлекать ненужное внимание. К тому же Эллери был убежден, что убийца заранее не знал, какое значение имеет цилиндр. А это делает еще более невероятным допущение, что убийца пришел в театр без цилиндра на голове. Мы думали, что он мог избавиться от своего собственного цилиндра во время первого антракта – то есть до совершения преступления. Но умозаключение Эллери, что убийца заранее ничего не знал про то, какую роль играет цилиндр Фильда, позволило исключить это. Ведь во время первого антракта еще не существовало необходимости избавляться от шляпы. Как бы то ни было, а мне показалось оправданным допущение, что разыскиваемый нами человек должен был оставить свою собственную шляпу в театре и что эта шляпа могла быть только цилиндром. Ясно я излагаю?

– Звучит довольно логично, – кивнул Сампсон, – хотя все очень сложно.

– Ты и представить себе не можешь, как это было сложно на самом деле, – хмуро заметил инспектор. – Ведь мы должны были принимать во внимание и другие возможности. К примеру, ту, что некто, вышедший из театра со шляпой Фильда, был вовсе не преступником, а его сообщником. Но давайте продолжим.

Следующий вопрос, который мы поставили перед собой, был таким: что же случилось с тем цилиндром, который преступник оставил в театре? Что он сделал с ним? Куда дел его? Где спрятал? Могу вам сказать, что это была очень тяжкая проблема. Мы обыскали все здание сверху донизу. Конечно, мы нашли несколько шляп в комнатах за сценой. Миссис Филипс, гардеробщица, сообщила нам, что они принадлежат актерам. Но ни одна из этих шляп не была цилиндром. Где же был, спрашивается, цилиндр, который убийца оставил в театре? И вот тут Эллери с его тонким умом попал в самую точку. Он сказал себе: «Цилиндр убийцы должен находиться где-то здесь. Мы не нашли ни одного цилиндра, наличие которого не объяснялось бы естественными причинами и который бросался бы в глаза. Значит, тот цилиндр, который мы ищем, должен быть там, где он совершенно не бросается в глаза – на его естественном месте». До смешного просто, правда? Но я сам до этого не додумался.

Что же за цилиндры были в театре – такие, что их наличие было совершенно естественным и они никоим образом не бросались в глаза? Ответ был прост: те цилиндры, которые используются в качестве театрального гардероба, а гардероб Римский театр заказывает только у фирмы «Ле Брюн». Где же находятся обычно те цилиндры, которые надеваются со сценическим костюмом? Либо в гримуборных актеров, либо в общей гардеробной позади сцены. Когда Эллери пришел к этому выводу, он взял миссис Филипс, прошел с ней за сцену и проверил все цилиндры в гримуборных и в гардеробе. Каждый из цилиндров там – а они все были на месте, в наличии, – принадлежал к театральному гардеробу и каждый имел на подкладке фирменный знак «Ле Брюн». Шляпа же Фильда имела на подкладке фирменный знак «Братья Браун». Ее в гардеробной не было, и нигде за сценой ее тоже найти не удалось.

Поскольку в тот понедельник никто не выходил из театра более чем с одним цилиндром и так как цилиндр Монти Фильда был, без сомнения, в тот же вечер вынесен из театра, из этого вытекает, что собственный цилиндр убийцы должен был находиться в Римском театре все то время, пока он был закрыт и, разумеется, находился там, когда мы пришли проводить второй обыск. Все цилиндры, которые находились в театре, принадлежали к сценическому гардеробу. Из этого следует, что цилиндр убийцы, который тот должен был оставить, потому что вышел с цилиндром Фильда, непременно должен был быть одним из тех, что принадлежат к театральному гардеробу. Другой возможности просто не существовало.

Другими словами, один из тех цилиндров, которые мы нашли в гардеробе, принадлежал человеку, покинувшему в понедельник Римский театр во фраке и с шелковым цилиндром Фильда на голове.

Если этот человек был убийцей – а кем же он мог быть еще! – то мы должны были сконцентрировать наши поиски на значительно более узком поле. Убийцей мог быть только кто-то из актеров труппы – непременно мужчина, – покинувший театр в полном вечернем облачении. Или же – тоже вышедший в полном вечернем облачении, – кто-то из тех, кто в театре свой человек. Если допускать вторую возможность, то этот свой человек с самого начала должен был носить цилиндр из театрального гардероба, чтобы затем оставить его там. Это – первое. Во-вторых, у него должен был быть свободный доступ в гримуборные и в гардеробную за сценой. В-третьих, у него должна была иметься возможность вернуть цилиндр из гардеробной на место.

Давайте рассмотрим вторую возможность – то, что убийцей был не актер, но человек из театра, – более подробно.

Инспектор сделал паузу, чтобы взять из столь любимой им табакерки изрядную понюшку табаку.

– Рабочие сцены отпадают сразу, так как никто из них не носит соответствующей одежды, которая необходима, чтобы выйти со шляпой Фильда. Кассиры, билетеры, дежурные и прочие служащие театра отпадают по той же самой причине. Гарри Нельсон, агент по рекламе, тоже ходит в обычном костюме, а не во фраке. Правда, Панцер ходит в театр во фраке, но я не поленился определить размер его цилиндра. Он необычайно мал. Практически невозможно, чтобы Панцер вышел с цилиндром Фильда на голове. Правда, мы покинули театр раньше, чем он, но я отдал Велье совершенно определенный приказ – не делать исключения и для Панцера, обыскать его точно так же, как и всех остальных. Велье доложил, что Панцер вышел в своей шляпе, другой у него в руках не было. Если, следовательно, Панцер – это тот, кого мы ищем, то он никак не мог взять с собой цилиндра Фильда, потому что театр сразу же после его ухода был закрыт и опечатан и никто, в самом деле никто – мои люди следили за этим! – не мог войти в здание вплоть до четверга. Если бы Панцеру или еще кому-то из персонала театра удалось спрятать цилиндр Фильда в каком-то тайнике, то спрятавший мог бы быть убийцей. Однако последнюю возможность следует отвергнуть, потому что Эдмунд Кру, полицейский эксперт по строительным вопросам, однозначно утверждает, что нигде в здании Римского театра нет никаких тайников.

После того, как Панцер, Нельсон и прочие служащие театра исключены, у нас остаются только актеры из труппы. Мы затягивали нашу петлю все туже и туже, пока не вышли на Стивена Барри. Как именно вышли – не так важно. Дело техники, что называется. Действительно интересным аспектом этого дела является именно поразительный и замысловатый ряд умозаключений. Мы пришли к истине благодаря чисто логическим рассуждениям. Я сказал «мы», хотя должен был бы сказать – «Эллери»…

– Для полицейского инспектора это звучит чересчур скромно, – усмехнулся Кронин. – Все, что я слышу, почище любого детективного романа. Мне, собственно, пора на службу, но мой непосредственный начальник тоже сгорает от любопытства, как и я сам. Так что – продолжайте, инспектор!

Квин улыбнулся и продолжал свое повествование:

– Тот факт, что круг подозреваемых можно было сузить, и в нем остались только актеры, объяснял кое-что, уже приходившее, видимо, на ум и вам тоже: некоторые из загадок, которые поначалу поставили нас в тупик. Мы поначалу не могли понять, почему именно театр был выбран как место встречи, что бы, заняться такими делами. Ведь если подумать хорошенько, неизбежно придешь к выводу, что театр при нормальных обстоятельствах имеет множество недостатков. Например, если называть только некоторые, надо покупать дополнительные билеты, чтобы вокруг были пустые места и никто не мешал. К чему такие ненужные расходы? Проще выбрать место более подходящее. В театре по большей части темно, а тишина, которая там стоит в зале, скорее мешает, если надо поговорить. Каждый шорох, каждое сказанное слово привлекает внимание. Там очень много людей, и всегда существует опасность, что тебя узнают. Однако загадка разъясняется сама собой, если оказывается, что Барри – актер труппы театра. С его точки зрения, театр – идеальное место встречи. Ведь кому придет в голову подозревать в убийстве актера, если жертва была найдена в зрительном зале во время спектакля? Фильд согласился на это место встречи, потому что не подозревал о намерениях Барри, и, тем самым, облегчил ему задачу. Даже если он и подозревал что-то – а ведь ему доводилось иметь дело с опасными людьми, и он привык подозревать всех, – то считал, что способен позаботиться о собственной безопасности. Видимо, переоценил свои силы. Сейчас поздно об этом думать. Уже не выяснишь.

Но я хочу опять вернуться к своей любимой теме – к Эллери, – с довольным видом сказал инспектор. – Даже если совершенно отвлечься от умозаключений, о которых я говорил – задолго до того, как они были доведены до конца, – у Эллери появилось первое подозрение во время встречи в доме Айвз-Поупов. Напрашивалась мысль, что Фильд заговорил с Франсес Айвз-Поуп не только по амурным соображениям в театре, во время антракта. Эллери показалось, что между этими двумя людьми есть какая-то связь. Не имеет значения, что Франсес ничего не знала про эту связь. Она была искренне убеждена, что никогда раньше не видела Фильда и не слышала о нем. У нас нет никакого повода сомневаться в этом, напротив, есть все основания поверить ей. Однако связь вполне могла быть, и связующим звеном выступал Стивен Барри – при условии, что Стивен Барри и Фильд были знакомы, хотя Франсес об этом и не знала. Если, к примеру, Фильд договорился в понедельник вечером встретиться с актером и увидел Франсес, он в своем полупьяном виде мог отважиться заговорить с ней прежде всего потому, что дело, связывавшее его с Барри, сильно затрагивало и ее тоже. Узнать ее в толпе было легче легкого. Тысячи людей, читающих газеты, хорошо знают Франсес по портретам – из светских дам ее фотографируют едва ли не чаще всего. А уж Фильд с его основательностью наверняка изучил ее внешность и ее привычки… Но, возвращаясь к этому треугольнику – Фильд, Франсес, Барри, – к треугольнику, о котором я еще скажу подробнее впоследствии, – вам теперь ясно, что в связи с вопросом: «Почему Фильд заговорил с Франсес?» под подозрение из всей труппы мог попасть только Барри, обрученный с этой девушкой, сфотографированный с нею по этому поводу, окруженный журналистскими сплетнями, хорошо известный в роли ее жениха но светской хронике.

Еще одно неясное обстоятельство, касающееся Франсес – то, что ее сумочка оказалась в кармане у Фильда, – было объяснено ею достаточно убедительно. Она уронила сумочку, когда находилась в состоянии крайнего волнения по вполне понятной причине – к ней пристал подвыпивший адвокат. Позднее ее показания подтвердил Джесс Линч, который видел, как Фильд поднял с пола сумочку Франсес. Бедная девушка. Мне ее жаль.

Инспектор вздохнул.

– Ну, а теперь еще раз вернемся к шляпе – как видите, мы то и дело возвращаемся к этому проклятому цилиндру. Я еще не встречал дела, где один-единственный фактор оказывал бы столь определяющее влияние на весь ход расследования… Смотрите внимательно:

Барри был единственным из всей труппы, кто покинул Римский театр в понедельник вечером во фраке и в цилиндре. Эллери, который стоял у главного входа в тот день и наблюдал, как выходила публика, это сразу бросилось в глаза. Все актеры, кроме Барри, покинули зал в обычных костюмах. Эллери даже упомянул об этом позднее, когда мы сидели с ним и с Сампсоном в кабинете у Панцера, но никто из нас в тот момент не осознал в должной мере значения этого факта… Следовательно, Барри был единственным из актеров, кто мог унести с собой цилиндр Фильда. Стоит вам поразмыслить об этом, и вы поймете, что мы – исходя из размышлений Эллери по поводу шляпы – без малейших сомнений могли указать на Барри как на преступника.

Следующий шаг: мы решили внимательно просмотреть спектакль. Что и было сделано вечером того дня, когда Эллери пришел к решающему умозаключению – вечером в четверг. Вы наверняка понимаете, зачем нам это было нужно. Мы хотели подтвердить наши умозаключения, убедившись, что у Барри во время второго акта было время, чтобы совершить убийство. И поразительно: единственным, у кого было время отлучиться во втором акте, из всей труппы оказался Барри. Он отсутствовал на сцене с 9.20 вечера, когда он появлялся там по роли в ходе второго акта, и до 9.50, когда он, исчезнув в 9.20, появлялся там снова и был занят до конца второго акта. Это не изменяется ни на одном из спектаклей – график их протекания достаточно жесткий. Все остальные актеры либо все время были на сцене, либо покидали ее лишь на несколько минут. Это означало, что мы решили нашу загадку уже на шестой день расследования, а все дело потребовало девять дней. Но выяснить, кто убийца, – еще далеко не означает отдать его под суд. Вы скоро увидите, что это было далеко не так просто.

Тот факт, что убийца не мог войти в зал раньше 9.30 вечера, объясняет, почему не совпадают оборванные края билетов на соседние места ЛЛ 32 и ЛЛ 30. Надо было, чтобы Фильд и Барри пришли в зал порознь. Фильд не мог войти в зал вместе с Барри, не мог и войти в зал после начала второго акта, чтобы не броситься в глаза зрителям. Встречу с Барри следовало держать в секрете. Это было важно для Барри, а Фильд понимал – или, по крайней мере, ему так казалось – зачем вся эта секретность.

Когда мы в четверг вечером убедились в виновности Барри, то решили негласно опросить других актеров труппы и рабочих сцены. Мы, разумеется, хотели выяснить, не видел ли кто, как Барри уходил или возвращался. Но все впустую – никто ничего не видел. Впрочем, это понятно: все были слишком заняты ожиданием выхода на сцену, переодеваниями или своей работой. Мы провели этот опрос после окончания спектакля в тот же вечер, когда Барри уже ушел из театра. Но все было впустую.

Мы раздобыли план театра у Панцера. Этот план, равно как и детальный осмотр левого бокового коридора, а также гримуборных за сценой, проведенный нами после второго акта в четверг, позволили нам понять, как было осуществлено убийство.

Сампсон зашевелился в кресле.

– Я об этом все время ломал голову, – признался он. – Ведь Фильда, в конце концов, никак нельзя назвать доверчивой овечкой. Что, этот Барри – волшебник? Мистер К., как он все устроил?

– Каждая загадка кажется простой, когда ты знаешь ответ, – сказал инспектор. – Барри, который освободился в 9.20 вечера, сразу же вернулся в свою грим-уборную, быстро, но очень искусно сменил грим, надел цилиндр и накидку, которые принадлежали к его сценическому костюму – вспомните, что он играл во втором акте во фраке, – и выскользнул из гримуборной в коридор.

Конечно, вы не можете точно знать, как устроен Римский театр. По левой стороне, за боковым проходом-коридором, в несколько этажей идут гримуборные – одна над другой. Гримуборная Барри – в самом низу, дверь ее выходит прямо в коридор, надо только чуть спуститься по железной лестнице.

Итак, он вышел из гримуборной и прошел по темному коридору. Двери из коридора в театральный зал во время второго акта были закрыты. Он мог спокойно выйти на улицу, так как в тот момент – как он точно знал – в коридоре никто не дежурил. Ему просто повезло, что до этого момента туда еще не пришли Джесс Линч и его подружка. Пройдя по улице, он вошел в зал через передний вход так, будто он просто опоздавший зритель. Закутанный в накидку и, разумеется, загримированный так, чтобы его никто не мог узнать, он показал свой билет на место ЛЛ 30 при входе. Войдя, он намеренно бросил билет на пол. Ему казалось, что это хитрый ход: когда там найдут билет с оборванным контролем, будут думать, что убийца кто-то из зрителей, а не из театра. Кроме того, он не мог оставить билет у себя – если бы его план не удался, при основательном обыске его могли обнаружить, и это была бы бесспорная улика. Короче, он полагал, что трюк с билетом не только запутает нас, но и отведет подозрения от него.

– Но как, интересно, он собирался дойти до своего места? Ведь его должна была сопровождать билетерша, которая непременно обратила бы на него внимание? – спросил Кронин.

– Он, конечно, не мог рассчитывать на то, что его не увидит билетерша, – ответил инспектор. – Разумеется, он надеялся, что успеет дойти до последнего ряда, который ближе всего ко входу в зал, раньше, чем его встретит билетерша. Но, даже если она и встретила бы его, чтобы проводить на место, он был так хорошо загримирован, что в темноте театра она бы его не узнала. Самое худшее, что ему грозило, – кто-нибудь вспомнил бы, что какой-то незнакомый мужчина, описать которого можно только приблизительно, вошел в зал после начала второго акта. Но случай распорядился так, что ему никто не вышел навстречу в зале, так как Мадж О'Коннел ворковала со своим возлюбленным, сидя рядом с ним. Стало быть, ему удалось занять место рядом с Фильдом, оставшись незамеченным.

Инспектор откашлялся и продолжал:

– Все, что я рассказал вам сейчас, основывается не на наших умозаключениях и расследованиях. Мы бы никогда не докопались до таких деталей. Барри вчера вечером признался во всем и пояснил все в деталях… Хотя, зная, что Барри – преступник, мы бы могли мысленно реконструировать весь ход его действий. Когда знаешь преступника, это получается как-то само собой. Ну, да теперь этого не требуется. Получается, что это какая-то отговорка, оправдание для меня и для Эллери.

Инспектор слабо улыбнулся.

– Уже когда он сел рядом с Фильдом, все его действия были тщательно спланированы наперед. Вы не должны забывать, что он зависел от строгого графика выхода на сцену и не мог позволить себе терять время. С другой стороны, и Фильд знал, что Барри должен быстро вернуться на сцену, стало быть, он тоже не собирался тянуть волынку. Барри, по его собственному признанию, имел с Фильдом значительно меньше проблем, чем ожидал. Фильд легко принимал все его предложения – вероятно потому, что был изрядно выпившим и ожидал получения крупной суммы.

Барри вначале потребовал бумаги. Фильд из предосторожности потребовал показать вначале деньги. Барри продемонстрировал ему бумажник, якобы полный настоящих банкнот. В театре было темно, и Барри не стал разворачивать эти банкноты. На самом деле это были «деньги» из театрального реквизита. Барри показал их и сделал то, чего и ожидал Фильд, – отказался отдавать деньги, пока не проверит документы. Помните, что Барри – актер, и в столь сложной ситуации сумел сыграть полное хладнокровие… Тогда Фильд полез под сиденье и к безмерному удивлению Барри вытащил оттуда свой цилиндр. Барри сказал, что Фильд при этом заявил:

«Что, не ожидали, что я храню в нем бумаги? Эта шляпа целиком и полностью посвящена вашему прошлому. Видите – тут внутри, на ленточке, стоит ваше имя». С этими словами он повернул цилиндр, отогнул кожаную ленту внутри и продемонстрировал Барри его имя и фамилию, написанные несмываемыми чернилами.

Можете представить себе, что в этот момент происходило в душе у Барри. Увиденное им нарушало весь план, продуманный с такой тщательностью. Ведь Барри понимал: когда будут осматривать цилиндр Фильда – а его непременно будут осматривать, когда найдут тело, – имя Стивена Барри окажется самой серьезной уликой против него… У Барри не оставалось времени, чтобы отделить кожаный ободок от цилиндра. К тому же у него – вот беда – не было при себе перочинного ножа. Ободок был прочный и пришит был крепко. Прикинув, сколько у него остается времени, Барри сразу понял, что ему придется забрать цилиндр, когда он убьет Фильда. Поскольку Фильд был примерно такого же телосложения, что и Барри, и размер его цилиндра был достаточно обычным, средним – 7/8, – Барри сразу же решил, что выйдет из театра со шляпой Фильда на голове или в руках. Ему придется оставить свой собственный цилиндр в гардеробе за сценой, где он никому не бросится в глаза. Цилиндр Фильда он решил уничтожить сразу же, как придет домой. Кроме того, Барри подумал, что даже если начнут обыскивать всех, его собственное имя на цилиндре избавит его от подозрений. Возможно, именно это обстоятельство и послужило окончательным толчком. Он решил, что избежит таким образом значительно большего риска, хотя, конечно, не мог предвидеть неожиданного развития событий, которое тоже было возможным.

– Хитрый лис! – пробормотал Сампсон.

– Сам себя перехитрил, Генри, сам себя перехитрил, – совершенно серьезно сказал Квин. – Излишняя хитрость уже не одного привела на виселицу… Когда он молниеносно решил взять с собой цилиндр Фильда, ему тут же стало ясно, что подменить его своим собственным нельзя. Во-первых, это был цилиндр специально для сцены – шапокляк. Но еще важнее, во-вторых, было то, что внутри его стоял фирменный знак «Ле Брюн» – знак фирмы, производящей театральный реквизит. Ясно, что этот цилиндр сразу же указывал бы на то, что преступник – кто-то из актеров. Допускать такого было никак нельзя. Барри рассказал мне к тому же, что полиция, обнаружив отсутствие цилиндра, в крайнем случае решит, что в нем были какие-то ценности. И он не мог даже представить, что такое предположение как-то могло навести подозрение на него. Когда я изложил ему все умозаключения, которые Эллери сделал на основании отсутствия цилиндра, Барри был просто поражен. Ему стало ясно, что единственный слабый пункт в его преступлении являлся не упущением или промахом с его стороны, а фактором, который он просто не мог предвидеть. Это заставило его действовать. События начали разворачиваться по своей неумолимой логике. Если бы имя Барри не было написано на кожаном ободке цилиндра Фильда, он до сих пор оставался бы на свободе и никаких подозрений ни у кого не вызывал до сих пор. А в архивах полиции было бы одним нераскрытым делом больше.

Мне нет нужды говорить вам, что все эти мысли пронеслись в его голове значительно быстрее, чем я их здесь пересказываю вам. Он понял, что следует делать: придется приспосабливать первоначальный план к неожиданным обстоятельствам… Когда Фильд достал из цилиндра документы, Барри бегло просмотрел их при свете крошечного фонарика, свет от которого они полностью загораживали своими телами. Бумаги, как показалось Барри, были в порядке, в полном комплекте. Но в тот момент Барри некогда было долго рассматривать их. Он неловко улыбнулся и сказал: «Черт бы вас побрал, если они здесь не все». Это прозвучало вполне естественно – вроде как между ними устанавливалось перемирие, а Барри оказывался человеком, который умел проигрывать с честью. Фильд отреагировал на эту реплику именно так, как и ожидал Барри. А тот сунул руку в карман – фонарик он к этому моменту уже выключил, – достал маленькую бутылочку виски и сделал из нее порядочный глоток, как будто сильно нервничал. Потом он как будто вспомнил о правилах хорошего тона и довольно дружелюбно спросил Фильда, не желает ли он тоже приложиться к бутылочке, чтобы тем самым закрепить сделку. Так как Фильд видел, что Барри пил из бутылки, у него не возникло никакого подозрения. Он, вероятно, и в мыслях не держал, что Барри попытается его убить. Барри протянул ему бутылочку…

Но это была уже не та бутылочка. Воспользовавшись темнотой, Барри подменил ее. У него было с собой две маленьких бутылочки: одна в левом кармане, из нее он пил сам, а другая – в правом. Ее-то он и дал Фильду. Подменить бутылочку удалось легко, потому что было темно, а Фильд был навеселе… Итак, трюк удался. Но Барри хотел избежать всякого риска и действовать наверняка. В кармане у него лежал шприц с ядом. Если бы Фильд отказался выпить, Барри был готов воткнуть ему в руку или в ногу иглу. Этот шприц ему раздобыл какой-то врач много лет назад. Тогда Барри страдал нервной болезнью и не мог долго находиться под опекой врача, потому что приходилось то и дело ездить на гастроли. Это было так давно, что шприц едва ли связали бы с ним. Таким образом, он был подготовлен и на тот случай, если бы Фильд отказался выпить. Как видите, план был абсолютно надежен во всех деталях…

Бутылочка, из которой сделал глоток Фильд, содержала хороший виски, в который, однако, было подмешано достаточно много тетраэтилсвинца. Легкий запах эфира, которым отличается последний, потерялся в запахе виски. Фильд тут же сделал огромный глоток и не сразу заметил, что виски отравлен. Даже почувствовав неладное, он автоматически отдал бутылочку Барри. Тот заткнул ее пробкой и сказал: «Думаю, мне следует получше поглядеть на бумаги. Действительно, почему я должен доверять вам, Фильд? Для этого нет никаких оснований!»

Фильд, которому к этому моменту было уже все едино, кивнул, ничего не понимая, и осел в кресле. Барри и в самом деле стал смотреть бумаги, но краем глаза поглядывал на Фильда. Прошло минут пять, и он понял, что Фильд практически готов. Он еще, правда, не потерял сознания, но был близок к тому. Лицо его исказилось. Он судорожно глотал воздух. Казалось, он уже не в состоянии ни двинуться, ни закричать. В своей борьбе со смертью он уже забыл о существовании Барри. Можно было предположить, что он недолго будет оставаться в сознании. Те несколько слов, которые он попытался сказать Пьюзаку, дались ему ценой нечеловеческого напряжения. Он был уже практически мертв…

Барри поглядел на часы. Было 9.40 вечера. Он провел рядом с Фильдом всего десять минут. В 9.50 он должен был вернуться на сцену. Так как ему потребовалось меньше времени, чем он предполагал, он решил подождать еще три минуты, чтобы убедиться, что Фильд не сможет поднять шум и привлечь к себе внимание.

Ровно в 9.43, когда Фильд уже невероятно ослаб от жгучей боли внутри, Барри взял его цилиндр, сложил свой шапокляк, спрятал его под накидкой и встал. Он точно знал, куда ему идти. Осторожно, стараясь никому не бросаться в глаза, он прошел вдоль левой стены и, никем не замеченный, оказался позади лож около сцены. В это время был самый напряженный момент в пьесе. Все не отрываясь смотрели только на сцену.

Зайдя за ложи, Барри снял парик, отклеил накладные усы, ликвидировал лишний грим и прошел к выходу на сцену. Там есть дверь, за ней узкий проход, который выходит в коридор, по которому можно попасть в различные помещения за сценой. Его гримуборная находилась как раз у начала этого коридора. Он проскользнул туда, бросил складной цилиндр из реквизита среди других вещей, слил остатки отравленного виски из бутылочки в умывальник, сполоснул бутылочку и протер ее. Потом он таким же образом поступил с содержимым шприца и, промыв его, отложил в сторону. Даже если бы этот шприц нашли – что с того? Он вполне мог объяснить, откуда у него шприц. И вообще, убийство произошло не с помощью шприца…

Барри постарался взять себя в руки и принять беззаботный, даже скучающий вид. Ему это удалось. Тут пришла пора в 9.50 выходить на сцену. Он не пропустил свой выход и находился на сцене вплоть до того момента, когда в 9.55 в зале началась великая суматоха…

– До чего же сложный план! – вырвалось у Сампсона.

– Он далеко не так сложен, каким был поначалу, – ответил инспектор. – Не забывай, что Барри – хороший импровизатор, а кроме того – отличный актер. Только отличный актер мог осуществить такой план. Выполнить его, впрочем, было не так сложно. Самое трудное – выдерживать намеченный график. Остальное – пустяки. Если бы даже его кто-то и увидел, он был загримирован до неузнаваемости. Единственно опасный участок пути – от места убийства, по проходу на сцену через дверь позади лож. Он, конечно, подумал о билетерах еще когда сидел рядом с Фильдом. Он знал, что им положено стоять в проходах на протяжении всей пьесы, но рассчитывал, во-первых, на свой грим и парик, а в самом крайнем случае – на шприц с ядом. Однако Мадж О'Конпел пренебрегла своими должностными обязанностями, что ее, возможно, спасло. Ведь он мне говорил вчера не без гордости, что был готов к любым неожиданностям… Что же касается выхода к сцене, то он отлично знал: в этот момент практически все актеры были заняты на сцене. У технического персонала тоже было работы невпроворот. Таким образом, планируя преступление, он с самого начала точно представлял себе условия, в которых придется действовать. И все же дело было крайне опасным. «Смело я все провернул, правда?» – спросил он меня вчера вечером и улыбнулся. Не могу не признаться, что его смелость впечатляет.

Инспектор помолчал секунду, а потом заговорил снова.

– Вот так Барри и убил. Что же касается нашего расследования.., несмотря на все наши умозаключения относительно цилиндра, несмотря на то, что мы знали, кто убийца, у нас все еще не было ни малейшего представления, как именно убийство произошло. Если вы припомните, какие доказательства, нам удалось собрать до четверга, то согласитесь: не было ни одной хорошей зацепки. Единственное, на что мы могли рассчитывать, – какие-то сведения в бумагах, которые мы искали. Какие-то сведения, компрометирующие Барри. Но даже этого было еще недостаточно для суда…

Инспектор вздохнул.

– Затем мы обнаружили документы, спрятанные Фильдом в его милом тайнике над кроватью. Это было исключительно заслугой Эллери. Мы установили, что у Фильда не было абонентского ящика – ни в банке, ни на почте. У него не было и другой квартиры, ни надежных друзей по соседству, у которых он мог хранить документы. Их не было и у него в конторе. Поскольку мы могли исключить все прочие возможности, Эллери настоял на повторном обыске в квартире Фильда. Вам известно, как происходил этот обыск, – Эллери опять показал себя блестяще. Мы нашли бумаги Моргана. Мы нашли и те документы, за которыми охотился Кронин. Они доказывали, что Фильд был связан с главарями преступных организаций. Тим, я жду дальнейшего развития событий просто с нетерпением. Трудно даже представить, что будет, когда мы арестуем всех, кого эти документы разоблачают! Наконец, мы нашли еще одну пачку бумаг в последнем из цилиндров – среди них те, которые касались Майклза и Барри. Ты наверняка знаешь, что Эллери, узнав о занятиях Фильда графологией, предположил, что мы найдем подлинники документов, из-за которых свершилось убийство.

Дело Майклза было в высшей степени интересным. То, что на суде он обвинялся только в краже, объясняется исключительно хитрыми адвокатскими маневрами Фильда. Но сам-то Фильд располагал материалом о гораздо более серьезных прегрешениях Майклза. В своем любимом тайнике он сохранил письменные доказательства его вины на тот случай, если еще придется ими воспользоваться. Он был весьма предусмотрительным, этот Фильд… Когда Майклза выпустили из тюрьмы, Фильд беззастенчиво вовлек его в свои грязные дела, шантажируя компрометирующими материалами.

Майклз уже давно пытался их отыскать. При малейшей возможности он тщательно обыскивал всю квартиру. Но его каждый раз ждала неудача, и он все более впадал в отчаяние. Фильд был циником и любителем поиздеваться. Его, видимо, забавляло, что Майклз изо дня в день безуспешно обыскивает его квартиру… Вечером в понедельник Майклз поступил именно так, как он нам сообщил, – пошел домой и лег спать. Когда же он прочел в утренней газете, что Фильд убит, решил в последний раз поискать бумаги. Если бы их нашел не он, а полиция, у него возникли бы крупные неприятности. Поэтому он решил рискнуть и попал прямо к нам в руки, когда во вторник утром пришел на квартиру к Фильду. Вся история про зарплату – про чек, который ему должен выписать Фильд, – была, конечно, выдуманной.

Но перейдем к Барри. Подлинники документов, которые мы нашли в цилиндре с надписью «Разн.», говорили, что Фильд затеял грязное дело. Оказывается, в жилах Стивена Барри была примесь негритянской крови. Он происходил из бедной семьи с юга. Бумаги неопровержимо свидетельствовали, что среди его предков была чернокожая красавица. Там были письма, выписки из регистрационной книги, где записывались данные о родителях и все такое прочее. Как вам известно, Фильд специализировался на раскапывании такого рода материалов. Непонятно, как, но он их нашел. Сколько они у него хранились – неизвестно. Но какое-то время хранились.

Фильд знал, что Барри небогат, как и большинство актеров, хотя и делал отчаянные попытки пробиться наверх. Но они ему не слишком-то удавались. Фильд решил до поры до времени не трогать парня. Но если Барри когда-нибудь было суждено заработать деньги или обрести славу, Фильд оказался бы тут как тут и принялся бы его шантажировать… Однако даже в самых смелых своих мечтах Фильд не мог предполагать, что Барри обручится с Франсес Айвз-Поуп, дочерью мультимиллионера, дамой голубых кровей из самого высшего света. Наверно не надо вам объяснять, что произошло бы, если бы эти Айвз-Поупы узнали о его происхождении. Ко всему прочему, – что тоже имело немаловажное значение, – Барри был страстным игроком, и ему постоянно не хватало денег. Все, что он зарабатывал, оседало в карманах букмекеров на ипподроме. Кроме того, у него были огромные долги: он никогда бы не расплатился с ними, если бы не состоялась его женитьба на Франсес. Ему так срочно нужны были деньги, что он сам – вольно или невольно – торопил женитьбу. Я спрашивал себя, какие чувства он питал к Франсес. Если честно, я не верю, что он хотел жениться только из-за денег. Вероятно, он и в самом деле любил ее. Но что тут удивительного? Кто бы в нее не влюбился?

Инспектор улыбнулся, думая о чем-то своем, а потом вернулся с небес на землю и продолжал:

– С некоторого времени Фильд стал шантажировать Барри. Тот платил, сколько мог, но этого было до смешного мало. Ненасытный вымогатель, разумеется, не мог удовольствоваться этим. Барри кормил его обещаниями, пытаясь отделаться. Но Фильд сам оказался в трудном положении и вынужден был срочно требовать денег ото всех своих «должников». Барри, припертый к стенке, понял, что все пропало, если Фильд не замолчит навеки. Так он задумал убийство. Ведь ему было ясно: даже если удастся собрать 50 000 долларов, которые требовал Фильд, – допущение совершенно невероятное, – и выкупить подлинники документов, Фильд все равно сможет расстроить его брак, просто распустив слухи о его негритянском происхождении. Ему не оставалось иного выхода, кроме как убить Фильда. Что он и сделал.

– Негритянская кровь, – пробормотал Кронин. – Бедняга.

– По его виду это совсем не скажешь, – заметил прокурор. – Он ничуть не чернее, чем мы.

– Барри, разумеется, не стопроцентный негр, – сказал инспектор. – Негритянской крови в нем какая-то капля. Но для Айвз-Поупов этого более чем достаточно… Однако пойдем дальше. Когда мы нашли документы и прочли их, мы узнали все. Мы узнали, кто убил, как и по какой причине.

Тогда мы решили посмотреть, какие у нас есть доказательства и насколько они убедительны… И что же выяснилось? Да никаких доказательств у нас просто нет!

Что можно было использовать в качестве доказательств? Сумочка юной дамы? Она не давала ровно ничего… Происхождение яда? Тоже нуль. Барри, кстати говоря, поступил именно так, как говорил токсиколог, доктор Джонс. Он купил обыкновенный бензин и получил из него тетраэтилсвинец. Никаких следов после этого он не оставил…

Еще одна возможная зацепка – цилиндр Монти Фильда. Но он исчез. Билеты, купленные на те шесть мест, которые оставались пустыми. Но мы их и в глаза не видели. Больше того, у нас не было ни малейшего шанса когда-либо их увидеть.

Единственный реальный материал, которым мы располагали, – это документы из цилиндров. Они объясняли, почему могло произойти убийство, но ровно ничего не доказывали. Ведь преступление с таким же успехом мог совершить и Морган или кто-то из организации Фильда.

У нас осталась одна надежда изобличить Барри – провести тайный обыск у него на квартире. Мы надеялись найти там либо цилиндр, либо лишние билеты, либо яд или, по крайней мере, аппарат, при помощи которого такой яд можно было бы изготовить. Белье нашел профессионального взломщика-домушника, который должен был проникнуть в квартиру Барри в пятницу вечером, когда тот играл в театре. Но никакого результата! Никаких улик! Цилиндр, билеты, яд – все было уничтожено. Конечно, надо было ожидать, что Барри это сделает, мы просто убедились в этом.

В полном отчаянии я пригласил в театр еще раз некоторых зрителей, присутствовавших на спектакле в понедельник вечером. Я надеялся, что кто-нибудь из них вспомнит, что видел в тот вечер Барри. Вам наверняка известно, что порой бывает так: люди от волнения забывают многие детали, а потом, некоторое время спустя, вспоминают и о них. Но и здесь меня ждала неудача. Единственно ценное, что я услышал, – слова юноши, торговавшего оранжадом, что он видел, как Фильд поднял в боковом коридоре сумочку с пола. Про Барри никто не сказал ни слова. Вам известно, что опрос труппы театра в четверг вечером тоже ничего не дал.

Итак, мы обладали цепью блестящих логических умозаключений, но у нас не было ни одного осязаемого доказательства вины Барри. Если бы мы представили в суд дело в таком виде, любой мало-мальски приличный адвокат разнес бы его в пух и прах. Камня на камне бы не оставил.

А дальше… Дальше мои трудности сделались просто непереносимыми, потому что Эллери уехал в отпуск.

Квин хмуро поглядел на пустую кофейную чашку.

– Я ломал себе голову, что делать. Все виделось в совершенно безнадежном свете. Как, спрашивается, я могу доказать вину, не имея улик! Было от чего сойти с ума. Но тут Эллери в последний раз пришел мне на помощь. Он прислал телеграмму, где высказывалась ценная идея.

– И что же это была за идея? – спросил Кронин.

– Самому немного заняться шантажом.

– Ты в роли шантажиста? – Сампсон удивленно поднял глаза. – Не знаю, не знаю, до чего бы ты дошел в этой роли.

– Когда Эллери что-то предлагает, к этому стоит прислушаться, даже если, поначалу это и звучит весьма сомнительно, – ответил инспектор. – Я понял сразу: единственный выход – сфабриковать улики. Сделать их!

Оба слушателя инспектора недоуменно наморщили лбы.

– Все очень просто, – сказал Квин. – Фильд был убит необычным ядом. Он был убит, потому что шантажировал Барри. Разве нельзя было предположить, что Барри попытается снова использовать тот же яд, если его опять будут шантажировать? Нужно ли напоминать вам поговорку: «Единожды отравивший будет отравителем всегда». Если бы мне удалось спровоцировать Барри на новую попытку отравить кого-нибудь тетраэтилсвинцом, он был бы у меня в руках. Этот яд почти никому не известен. Тут и доказывать больше ничего бы не пришлось. Одного этого было бы вполне достаточно.

Но как, спрашивается, можно было заставить его пойти на такое? И вот тут-то идея с шантажом пришлась весьма кстати. У меня и в самом деле были подлинные документы о происхождении Барри. Барри полагал, что уничтожил их, у него и мысли не возникало, что документы, взятые им у Фильда, были хорошо выполненными подделками. И если бы я начал шантажировать его, он понял бы, что ситуация не изменилась, – он по-прежнему в западне. Следовательно, он попытался бы сделать то же самое.

И тогда я воспользовался услугами нашего милого друга Чарли Майклза. Единственная причина, заставившая меня это сделать, – допущение, что Барри легче всего будет поверить, что подлинники документов остались у Майклза, постоянно сопутствовавшего Фильду, его сообщника. Я велел Майклзу написать под мою диктовку письмо. Я хотел, чтобы его написал именно Майклз, потому что могло статься, что Барри знаком с Майклзом и с его почерком – ведь он имел дела с Фильдом. Конечно, вы можете сказать, что это перестраховка, но я не хотел идти даже на малейший риск. Стоило сделать малейшую ошибку – и Барри раскусил бы меня, все пошло бы насмарку.

Я приложил к письму один лист из подлинных документов, чтобы доказать, что я не блефую. Я указал в письме, что Барри взял у Фильда только копии. Прилагаемый листок свидетельствовал, что я не лгу. У Барри не было ни малейших оснований сомневаться, что Майклз не отвяжется от него, точно так же, как раньше не отвязывался его босс.

Я определил место, время встречи и.., короче, наш план исполнился…

Это надо было видеть, господа мои!

Барри пришел. У него с собой был маленький надежный шприц с тетраэтилсвинцом. Кроме того, у него была с собой и бутылочка с отравленным виски. Словом, он решил полностью повторить то преступление, которое совершил, но в другом месте. Я дал указание своему человеку – это был Риттер – чтобы он излишне не рисковал. Как только он узнал Барри, он достал оружие и поднял тревогу. По счастью, мы ждали совсем поблизости. Барри был в полном отчаянии. Он мог убить и себя, и Риттера.

Воцарилось многозначительное молчание. Инспектор вздохнул и потянулся за табакеркой.

Первым вышел из оцепенения Сампсон.

– Просто авантюрный роман какой-то, мистер К., – сказал он с восхищением. – Но некоторые моменты мне все еще не вполне ясны. Если, например, этот тетраэтилсвинец так уж неизвестен, откуда Барри узнал о нем и как смог его получить?

– А, вон ты о чем! – Инспектор улыбнулся. – Я и сам постоянно думал об этом с тех пор, как Джонс описал мне этот яд. Даже после ареста Барри мне еще не было ясно, каким образом он обзавелся тетраэтилсвинцом. А ответ лежал на поверхности! Это только доказывает, насколько я был слеп. Ты ведь наверняка помнишь, что во время встречи у Айвз-Поупов нам представляли некоего доктора Корниша. Этот Корниш – личный друг старого финансиста, и оба весьма интересуются новейшими исследованиями в сфере медицины. Я вдруг вспомнил, как Эллери однажды спросил меня, правда ли, что Айвз-Поуп недавно пожертвовал 100 000 долларов в фонд химических исследований. Это оказалось правдой. Несколько месяцев назад в доме Айвз-Поупов Барри случайно услышал разговор о тетраэтилсвинце. При посредничестве доктора Корниша депутация ученых пришла к Айвз-Поупу, чтобы просить финансовой поддержки фонда. Естественно, зашла речь о последних открытиях в области медицины. Естественно, стали говорить токсикологи – и Барри услышал, как один из директоров фонда рассказал о новом яде – Барри сам признался мне в этом. В тот момент Барри, конечно, даже и предполагать не мог, что это знание ему когда-нибудь пригодится. И только когда он задумал убить Фильда, он понял сразу все преимущества этого яда – ведь нельзя было проследить, откуда он взялся.

– Ну, хорошо. А что означал, ради всего святого, визит Луи Панцера утром в четверг? – с любопытством спросил Кронин. – Вы припоминаете? Вы еще попросили меня в письме понаблюдать за встречей Луина и Панцера – не знакомы ли они. Как я уже сообщил вам, я позже спрашивал Луина. Он решительно отрицает знакомство с Панцером. Что за всем этим стоит?

– Панцер… – тихо повторил инспектор. – Панцер никогда не вызывал у меня полного доверия, Тим. К тому моменту мы еще не могли исключить его из числа подозреваемых на основании анализа его шляпы… Я послал его к вам из чистого любопытства. Если бы Луин узнал его, думал я, то это означало бы, что между Фильдом и Панцером существовали какие-то отношения. Но подозрения не подтвердились. Впрочем, я особо и не рассчитывал, что они подтвердятся. Панцер вполне мог быть знаком с Фильдом, а Луин мог об этом не знать. С другой стороны, мне вовсе не хотелось бы, чтобы Панцер в то утро был в театре, и я таким образом удалил его, отослав с поручением.

– Надеюсь, что вы остались довольны, получив пачку газет в пакете от меня, которую я послал вам согласно вашему указанию? – усмехнулся Кронин.

– А что это было за анонимное письмо, которое получил Морган? Это был просто отвлекающий маневр? Или как? – спросил Сампсон.

– Это была действительно милая маленькая интрижка, – ответил Квин. – Барри объяснил мне все вчера вечером. Он знал, что Морган грозился убить Фильда. Правда, он не знал, что Фильд шантажирует и Моргана. Но все равно подумал, что сможет направить нас на ложный след, если сможет устроить так, что Морган будет в тот вечер в театре. Если Морган не придет, не беда. А придет… Поступил он так – пошел в магазин, торгующий пишущими машинками, взяв с собой лист обычной серой почтовой бумаги, и напечатал приглашение, не снимая перчаток. Ему повезло – Морган клюнул на наживку. Его смехотворные объяснения были крайне неубедительны. Это могло бы навлечь на него подозрения, но не навлекло, потому что он предельно откровенно рассказал нам о деятельности Фильда на поприще шантажиста. Этого Барри предвидеть не мог.

Сампсон кивнул.

– Еще одно мне интересно – кто купил лишние билеты? Барри?

– Барри смог убедить Фильда, что по соображениям секретности лучше будет, если билеты купит сам Фильд. Тот легко дал себя убедить и купил восемь билетов в кассе театра. Он понимал, что шесть лишних понадобится для того, чтобы никто им не мешал. Он послал семь билетов Барри. А тот уничтожил шесть из них, оставив только один – на место ЛЛ 30.

Инспектор устало поднялся.

– Джуна! Еще кофе! Сампсон тоже встал.

– Нет, спасибо, мистер К. Я должен идти. У меня и у Кронина масса работы – занимаемся преступной организацией. Но я все равно не успокоился бы, пока не услышал от тебя всю историю. Мистер К., старина, ты совершил просто невероятное!

– Никогда не слышал ничего подобного, – сказал Кронин. – Что за загадочное дело! И какие безупречно выстроенные доказательства!

– В самом деле? – спокойно спросил инспектор. – Меня это радует. Но вся честь принадлежит Эллери. Я очень горд за моего мальчика…

Когда Сампсон и Кронин ушли, а Джуна отправился на кухню мыть посуду, инспектор сел за письменный стол и стал заканчивать свое письмо.

«Забудь о том, что я написал тебе раньше. Прошел час с лишним. Были Сампсон и Тим Кронин, я рассказал им подробно обо всей нашей работе. Более внимательных слушателей мне не доводилось видеть в жизни. Оба восхищались, как дети. Пока я рассказывал, я все больше понимал, к ужасу своему, насколько мал мой вклад в расследование этого дела. Ты, ты сделал все. Я молю Бога, чтобы ты побыстрее нашел милую девушку, и мы всей семьей переехали бы в Италию, чтобы я, наконец, отошел от дел… Ну, Эл, мне пора идти в полицейское управление. Текущая работа – сколько ее накопилось за это время…

Когда же ты вернешься? Не думай, что я хочу заставить тебя, сын мой. Просто здесь очень уж одиноко без тебя. Нет, такой уж я, видимо, эгоист. И слишком устал. Смешной старик… Но ведь ты скоро приедешь, правда? Джуна передает тебе привет. Он сведет меня в гроб, этот плут, если будет держать кухню в таком же беспорядке.

Твой любящий папа».