Таинственный крысолов

— 8 —

Джейн явно обрадовалась его приходу.

— У меня для тебя приятная неожиданность. Нашлась еще одна бутылка «Джей-энд-Би».

— Ты, смотрю, решила споить меня.

— Конечно. Сама я в последнее время пью чересчур много и, как каждый алкоголик, стараюсь втянуть в этот грех ближайшее окружение. Потому что, понимаешь, если кто-то еще на этой лайбе делает то же самое, то легче найти оправдание, успокоить себя, что все не так уж плохо.

— Преувеличиваешь, ты никогда не пила чрезмерно.

— Могла же я внезапно найти свое призвание.

— Вряд ли, для этого ты слишком здравомыслящая.

— Ты высоко меня ценишь. Считаешь, что броситься тебе на шею было здравой мыслью?

— Ты ничем не рисковала.

— Ты мог оттолкнуть меня.

— Ты выбрала момент и сделала то, на что у меня не хватало отваги. Заниматься анализом подобных ситуаций для тебя привычно?

— В принципе — нет. Но я не люблю стыдливых умолчаний. Не вижу причин, чтобы притворяться, что между нами ничего не было. Я никогда не отказываюсь от того что сделала.

Джейн насыпала льда и налила виски в бокалы. Она протянула один из них Питеру и с видимым удовольствием уселась с ногами в обширном кресле. Ее босые ступни были узкие, с высоким подъемом. Она была одета в старенькие обтягивающие джинсы и легкую блузку, расшитую каким-то народным узором. Как обычно, она играла бокалом, позванивая кусочками льда.

— Чего ты еще не любишь?

— Это судно, этот рейс, этот шторм.

— И это все?

— Еще я не люблю грязной ванны, сладких блюд, кислого вина и глупых вопросов.

Коллингс рассмеялся.

— О боже, наконец с кем-то можно поговорить непринужденно. Я уже устал от этого расследования.

— Мое мнение на этот счет ты знаешь. А чего ты не любишь?

— Тараканов, Дурика, немытых женщин и помидорового супа.

— Я сегодня принимала ванну.

— Я могу считать твои слова приглашением?

— Я уже сказала тебе, что не люблю глупых вопросов.

— Не знаю, в какой степени это только игра.

— Ты хотел бы, чтобы я битый час рассказывала тебе о том, что я боюсь, чувствую себя одинокой и покинутой, что мне нужна опора, и тогда ты стал бы меня утешать, сел рядом и прижал к себе, мечтая, чтобы погас свет. Ты слушал бы с удовольствием мои слова, что ты необычайный мужчина, что такое случилось со мной первый раз в жизни. Еще ты бы деликатно уверял меня, что не считаешь меня падшей женщиной, хотя мой муж умер совсем недавно.

— У тебя есть более интересное предложение?

— Конечно. Чтобы избежать этой глупой сцены, я вынуждена попросить тебя, чтобы ты сел рядом и поцеловал. Меня немного волнует, что с этого выйдет. Но помни — что бы ни случилось, не гаси свет.

Коллингс был сконфужен. Не так воображал он сегодняшний вечер. Он робел перед Джейн. Она знала об этом и забавлялась ситуацией. Он был зол на себя за то, что оказался в глупом положении, но не смог придумать ничего умного, так как близость ее тела оказывала на него магическое действие. Джейн охватила ногами его торс и притянула к себе. Длинными пальцами она прикоснулась к его подбородку и всмотрелась в его лицо.

— У тебя мужественный вид. Скажи, что ты не считаешь меня чудовищем.

— Ты чудесная женщина, Джейн.

— Я рада, что ты так считаешь. У тебя есть постоянная партнерша?

— Нет. Хотя... их несколько.

— Не бойся, я не претендую на твою руку, но хочу, чтобы ты был со мной до конца рейса.

— Буду.

— Ты не позволишь, чтобы мне причинили зло?

— При мне ничего плохого с тобой не случится.

Джейн начала расстегивать пуговицы его рубашки. Прикосновение ее пальцев вызвало в нем дрожь возбуждения. Они любились быстро, с жадностью. Коллингс почувствовал себя восхитительно расслабленным, к нему вернулась уверенность в себе. Джейн притихла. Он ощущал тепло ее губ, которыми она ласкала его грудь. Он закурил, Джейн тоже протянула руку к пачке сигарет.

— Останешься до заступления на вахту?

— Не стоит, разбужу тебя без необходимости.

— Жаль. Ты помнишь свое обещание?

— Конечно.

Коллингс начал одеваться.

— Хочу, чтобы ты мне приснился, сказала она.

Она протянула к нему руки, и они поцеловались на прощание.

Сразу после вахты Коллингс пошел позавтракать в кают-компании. Джейн, в виде исключения, присутствовала за столом. Вела она себя абсолютно естественно, раз только обменявшись с ним многозначительным взглядом. После завтрака Коллингс подошел к Напоре.

— Я хотел бы поговорить с вами.

— Прошу в мою каюту.

Поляк пропустил его в двери, показал рукой на кресло, сам уселся напротив. Коллингс помолчал немного, раздумывая, как начать разговор. Не хотел, чтобы его вопросы прозвучали бесцеремонно.

— Видите ли, — начал он, — мои друзья с «Ивнинг Телеграф» приложили много усилий, чтобы выяснить все возможные связи между присутствующими на борту этого судна. Поскольку от самого начало я предполагал, что следует подозревать всех в равной степени, они занялись и вашей особой. Вчера вечером по радиотелефону мне сообщили, что во время войны вы принимали участие в северных конвоях, ходивших в Мурманск. В апреле 1943 года вы фигурировали в судовой роли парохода «Быстрица». То судно приняло на борт экипаж поврежденной подводной лодки, командиром которой был Герхард фон Модров. Получение этой информации требовало немалых усилий.

— Представляю себе. Если бы я знал, что вы будете таким въедливым, я бы помог вам с прояснением подобных деталей.

— Я уже спрашивал вас, как следует понимать слова Модрова: «О, мы снова встречаемся!», но ответа я тогда не получил.

— Вы обратились тогда ко мне в неподходящий момент. Мне не пришло в голову, что вы придаете этому большое значение.

— Мне приходится быть таким въедливым. Я помню, что ваши отношения показались мне довольно враждебными. Предыдущая ваша встреча, должно быть, не была приятной. Я предполагаю, что первый раз вы встретились на борту «Быстрицы» в достаточно драматической ситуации. Мне любопытно, как выглядел прием пленных?

— Хорошо. Сейчас заварю кофе и расскажу все, со всеми подробностями. Это давние дела, их не передать несколькими фразами. Когда я нанялся на «Быстрицу», мне было неполных восемнадцать лет. Вас интересует, как это произошло?

Коллингс кивнул утвердительно.

— Мои родители жили в Быдгощи. Они оба были учителями в городской гимназии. В 1939 году меня отправили на каникулы к их друзьям в сельской местности под Варшавой. В конце августа я подхватил ангину и не смог вернуться домой. Друг отца занимал достаточно ответственную должность в министерстве финансов и получил распоряжение эвакуироваться в сторону юго-восточной границы. Он кинул в автомобиль несколько чемоданов, усадил жену, сына, меня, и мы двинулись в дорогу. Тогда никто не предвидел ни всей полноты свалившегося на нас бедствия, ни того, что наше бегство закончится только в Лондоне. Родителям моим телеграфировали о нашем выезде, но я так и не знаю, получили ли они эту телеграмму. Когда гитлеровские войска приблизились к Быдгощи, так называемая немецкая пятая колонна, ждавшая этого случая, атаковала гражданских людей. Моя мать погибла от пули какого-то снайпера, занявшего позицию на крыше соседнего дома. Несколько недель спустя отца как учителя и профсоюзного деятеля арестовали, а потом расстреляли с группой других учителей. Обо всем этом я узнал значительно позже.

До получения независимости Польши город Быдгощ находился на территории, аннексированной Пруссией. Мои родители в совершенстве знали немецкий язык. История нас научила, что немцы всегда были нашими врагами. Отец считал, что знание языка врага может пригодиться. И я с раннего детства учил немецкий язык. Вплоть до настоящего времени знаю его лучше английского. Я вспоминаю об этом, так как это имело существенное значение при моем контакте с Модровым.

Во время войны я рос в Лондоне среди поляков, принимавших участие в борьбе с гитлеровцами. Я страдал оттого, что был слишком молод для вступления в армию. В 1943 году, когда до восемнадцати лет оставалось еще несколько месяцев, я прибег к небольшому обману, сказавшись старшим по возрасту, и мне удалось наняться на польское торговое судно — пароход «Быстрица».

Переход через Атлантику был удачным. Оттуда мы возвращались в большом конвое, состоявшем из восьмидесяти торговых судов и нескольких военных кораблей, которые охраняли нас от немецких атак.

В апреле, а именно двенадцатого числа, несколько подлодок атаковали наш конвой. Четыре судна тонули, пораженные торпедами. Американский танкер был в огне. Эсминцы нашей охраны бросились в погоню за подлодками. В какой-то момент схватка завязалась почти у самого борта нашего судна. Торпеда попала в англичанина, который с начала рейса следовал рядом с нами. Поблизости нашелся эсминец, который сбросил серию глубинных бомб. Одна из них попала в цель, и через несколько минут на поверхность всплыла подлодка. Ее экипаж столпился снаружи, немцы махали белой тряпкой, некоторые стояли с поднятыми руками. Спасением английского экипажа занялся какой-то другой транспорт, нам же командир конвоя приказал принять на борт пленных немцев.

Мы подошли к подлодке с наветра, прикрывая ее от волны, и капитан распорядился сбросить штормтрап. Сначала между нами было метров двадцать, но постепенно это расстояние уменьшалось, так как «Быстрица», находясь на ветре, дрейфовала быстрей. Подлодка начала тонуть. Немцы были вынуждены прыгать в воду, чтобы добраться до штормтрапа. Не все из них имели спасательные жилеты, они были в панике, и тут перед ними появилась возможность спасения. В верхней рубке подлодки я увидел юношу, примерно на год моложе меня, который в состоянии шока протягивал к нам руки и плачущим голосом кричал: «Муттер, муттер»... [14] Никто из немцев не обращал на него внимания. Все они были в воде, некоторые уже карабкались по штормтрапу. На заливаемой водой палубе лодки остался только этот паренек. И офицеры, и коллеги его бросили. Парень продолжал тянуть к нам руки, призывая на помощь свою мать. Подлодка стала еще быстрей погружаться в воду. Я не мог ему помочь. Очевидно, он не умел плавать и боялся прыгнуть в воду. Я перегнулся через релинг и крикнул ему по-немецки: «Прыгай, прыгай немедленно!».

Борт «Быстрицы» был метрах в пяти от него. Он меня не послушал, Палуба лодки уже исчезала в воде. До конца своих дней буду помнить искаженное ужасом лицо, протянутые руки и крик: «Муттер, муттер».

Немецких пленных разместили в столовой команды, поставили их на довольствие. Разумеется, передвигаться по судну им было запрещено. Так как я знал немецкий язык, на меня возложили роль переводчика, я приносил им еду — термос с супом, хлеб, черный кофе. Там я увидел Модрова. Он держался надменно, занял лучший угол в столовой, первым наливал себе суп, соблюдал дистанцию между собой и подчиненными. А перед моими глазами стоял образ моего ровесника с немецкой лодки, которого эти люди оставили на милость судьбы.

Как-то раз я заговорил с Модровым на эту тему. Сказал ему, что он вел себя как трус, что он должен был помочь несчастному парню и последним оставить корабль. Он ответил мне в том духе, что в германском флоте нет места для слюнтяев и маменькиных сынков. Я не выдержал и ударил его по лицу. Он побледнел, но сдержался, не ударил в ответ. Он даже не пожаловался нашему капитану. Но это дело все равно вышло на свет, так как эту сцену видел один из польских матросов. Команда посчитала, что я был прав, но капитан вызвал меня к себе. Сначала он отнесся ко мне очень жестко, но потом с отцовской снисходительностью завел разговор о военном праве. Он говорил, что даже если немцы его не придерживаются, мы не должны опускаться до их уровня. Закончил он тем, что, если Модров не пожалуется, то он сделает вид, что ничего не было. А если немецкий командир подаст жалобу, то я буду наказан. Я не боялся наказания и даже хотел, чтобы Модров заговорил. Но, как я уже сказал, он не стал делать этого, ему это было не с руки.

Меня отстранили от контактов с пленными. Я был уверен, что никогда в жизни больше не увижу Модрова. Случилось иначе.

— Так, теперь понимаю, — произнес Коллингс. — Вы презирали Модрова. Трогательная история с немецким пареньком. Мне бы продолжать подозревать вас, но не смогу. Не знаю, почему, но я поверил, что вы не убивали Модрова. Вы первый, кого я вычеркиваю из списка подозреваемых.

— Их осталось еще шесть и двадцать дней пути. Получится у вас?

— Я сделаю все, что смогу. Пока что я узнал немного, но ведь наверняка я несколько раз разговаривал с убийцей. Я кружу вокруг него, действую вслепую, но он об этом не знает. Я рассчитываю на то, что он от страха совершит какую-нибудь глупую ошибку, желая отвести от себя подозрение.

— Дай бог, это не будет очередной выстрел.

— Не думаю, что он выстрелит еще раз. Но я буду осторожен.

— В случае чего можете рассчитывать на мою помощь.

— Спасибо, буду об этом помнить.

Фрэнк отложил телефонную трубку. Катрин выключила магнитофон.

— Кажется, мы его нашли.

— Хочешь прослушать запись?

— Не сейчас. И так все в памяти. Надо подать эту бомбу шефу. Может, это поправит его настроение, а то последнее время он смотрит на нас неприязненно. Иди за мной.

Новая секретарша засияла улыбкой при виде Фрэнка и Катрин.

— Шеф занят, но вы находитесь в списке особ, которые могут проходить без предупреждения.

Петерсон, как обычно, не отрывал глаз от стола.

— Эдди?

— Нет, Фрэнк с сообщницей.

— Ах, это вы, — оживился Петерсон. — Что нового?

— Похоже, мы поймали его.

— Кого?

— Убийцу.

— Фрэнк, ты всех трактуешь как своих читателей? Перестань говорить загадками и скажи, чего раскопал.

— На борту «Звезды морей» нет Селима Монка.

— А где он? Его имя включено в судовую роль.

— Имя — да, но под ним скрывается кто-то другой.

— Кто?

— Этого я не знаю.

— А что ты знаешь? Говори уже.

— Селим Монк, стюард, восемь с половиной лет тому назад завербовался на либерийский сухогруз теплоход «Леопард». Этот сухогруз пошел на дно в Бискайском заливе. Спастись удалось только четверым морякам. Среди них Селима не было. Мы проанализировали весь ход этого кораблекрушения. Нет сомнений в том, что все остальные погибли.

— Ты упустил тот факт, что может быть не один Селим Монк.

— Разумеется, только у этих двух селимов один и тот же номер мореходной книжки.

— Интересно.

— Настоящий Селим погиб, но его мореходная книжка уцелела, и кто-то другой ею пользуется.

— А Коллингс уже знает об этом?

— Еще нет.

— Передай ему эти сведения, но от публикации на эту тему пока воздержись.

— Но почему? — огорчился Фрэнк.

— Еще успеешь. Подожди, что скажет твой приятель. И помни, что Уоррен не желал слишком раннего опубликования имени убийцы.

— Значит, вы тоже считаете, что мы нашли убийцу?

— Я этого не сказал. Фрэнк, не будь таким нетерпеливым. Задумайся: на судне совершено убийство, один из подозреваемых скрывается под чужим именем, использует фальшивые документы. Ты можешь сказать со всей ответственностью, что это он стрелял?

— Нет, но для меня он будет наиболее подозрителен.

— Уже лучше. Катрин, как тебе работается с Фрэнком?

— Очень хорошо. Сплю в редакции около телефона, а вдобавок он еще ежедневно пугает меня супружеством.

— А ты боишься?

— Не имею намерения стать бесплатной секретаршей Фрэнка Диксона.

— Ну, если дело только в этом, — рассмеялся Фрэнк, — то я могу назначить тебе зарплату.

— Вот ты и выдал себя. Планируешь всю жизнь остаться шефом.

— Ну, это не так уж плохо — иметь хорошего шефа. Фрэнк кое-что знает на этот счет. — Петерсон явно развеселился. — Идите, Коллингс ждет известий.

Коллингс решил немного поспать перед обедом. Он старательно закрыл свою дверь на ключ. Разбудил его настойчивый стук в дверь.

— Кто там?

— Напора.

— Сейчас открою.

— У меня для вас короткое известие, но я не хотел кричать на весь коридор, — начал поляк. — С «Триглавом» связался ваш приятель с Нью-Йорка, Фрэнк Диксон, если мне не изменяет память. Он хочет, чтобы вы немедленно связались с ним по его домашнему номеру. Имеет какое-то важное сообщение для вас. Наш радиооператор пытался выяснить, в чем дело, но, как вы догадываетесь, безуспешно.

— Должно быть, что-то действительно важное, коль он не мог дождаться вечера. Бегу. Благодарю вас.

Они расстались в коридоре, а через минуту Коллингс включил радиостанцию. В это время суток трафик был весьма плотным. Питеру пришлось ждать свыше двадцати минут, прежде чем его вызвали на рабочей частоте. Через несколько мгновений он услышал голос Фрэнка:

— Привет, старик. У меня потрясающая новость.

— Выкладывай.

Возбужденный репортер газеты «Ивнинг Телеграф» пересказал ему сведения о Монке.

— Жаль, что это не раскрылось раньше, — произнес Коллингс.

— Не будь ребенком, кому надо копаться в таких мелочах. Если бы речь шла о капитанском дипломе...

— Селим и Модров...

— Что?

— Кое-что начинает проясняться... Это могло быть мотивом для преступления.

— Что ты собираешься делать?

— Припру Селима к стенке.

— Смотри, чтобы кто-нибудь не выпал за борт.

— Окей, окей. Эта музыка будет вечной... Свяжемся после вахты.

Во время обеда Джейн разговаривала с Напорой о предстоящей смене курса и порта назначения. У Коллингса сложилось впечатление, что она рада возможности посещения Лиссабона. Финсбери взял привычку приходить на обед позже, он явно избегал встреч с Коллингсом. Харроу сохранял молчание. Райт старался привлечь к себе внимание Джейн, вспоминал, что хорошо знает город, что охотно станет проводником для Джейн. Она отклонила его попытку, сказав, что дважды была в Лиссабоне, имеет там друзей и намеревается навестить их.

Селим, как обычно, создавал впечатление похмельного и испуганного, подавал на стол, стараясь, чтобы на него обращали как можно меньше внимания. Коллингс наблюдал за ним и не вмешивался в разговоры за столом. Наконец Джейн спросила его:

— А ты хотел бы зайти в Кадис или тоже рад смене курса?

— Мне все едино — сдать убийцу в руки испанской или португальской полиции.

Джейн посмотрела на него с упреком. После этих слов за столом настало неловкое молчание. Пообедав, Коллингс нашел подходящий момент, когда Селим зашел в буфетную, и спросил его:

— Ты закончишь уборку за полчаса? Я хочу поговорить с тобой.

— Конечно, мистер Коллингс, я управлюсь даже раньше.

— Будь любезен, зайди тогда в мою каюту.

— Постараюсь побыстрей.

— Окей, буду ждать.

Когда Селим вошел, Коллингс заметил тревогу в его глазах. Тот сел на краешек стула. Коллингс намеренно продолжил молчание, постукивая пальцами по столу. Наконец стюард заговорил:

— Что-то случилось?

— Да.

— Это касается меня?

— Угадал. Не будем дальше играть в прятки. Признайся, кто ты на самом деле? Как твое настоящее имя?

Селим побледнел и застыл. Сделал движение, как будто хотел сорваться с места и пуститься в бегство. Он бегал глазами и молчал.

— Я должен повторить вопрос?

— Нет, повторять не нужно, — сказал Селим пронзительным голосом, в котором чувствовалось отчаяние. — Вы все-таки докопались до правды, приятели помогли. Вы меня затравили, я уже никуда не убегу, осталось выдать меня на расправу. Ненавижу вас. Еще один преследователь... Хватит. Не дам вам удовлетворения, выскочу за борт...

— Прекрати, — прервал его Питер. — Что ты там болтаешь? Ответь на вопрос: как тебя зовут?

— Марио Фабиано.

— Почему ты скрываешься?

— Потому что должен. Это долгая история.

Селим дрожал, закрыв лицо руками. Было похоже, что он плачет. Коллингс подождал немного, подошел к бару, налил в стакан джина и протянул стюарду.

— Перестань вести себя как баба и расскажи мне все по порядку.

Селим взял стакан, но так трясся, что с трудом поднес его ко рту. Выпил и глазами попросил добавки. Коллингс терпеливо ждал, когда подействует алкоголь. Он закурил, предложил стюарду, но тот отказался. После нескольких минут угнетающего молчания Селим начал приходить в себя. Он перестал трястись, с его лица исчезло истеричное выражение. Он продолжал упорно смотреть вниз. Не поднимая головы он спросил:

— В самом деле я должен вам все рассказать?

— У тебя нет другого выхода, Селим. Дело зашло слишком далеко, не я, так кто-нибудь другой будет тебя допрашивать. Что хочешь?

— Расскажу вам, только не знаю, с чего начать.

— Начни сначала.

— Я родился в Нью-Йорке, предки родом с Сицилии. Отец был членом Коза-Ностры, меня по совершеннолетию также приняли в Семью. Мне доверяли второстепенные функции. Я не имел ни амбиций, ни необходимых способностей, чтобы выбиться в верха. Был простым курьером. Заучивал наизусть сообщения, которые должен был передать, носил письма и даже деньги. Жизнь в Семье давала мне ощущение безопасности. Я женился, пошли дети. На моем счету не было убийств. Там считали, что я не способен на них. Несчастье подкралось ко мне невзначай. Однажды мне поручили отвезти крупную сумму денег в Мексику. Не знаю, сколько там было, они были запакованы, я должен был их вручить по определенному адресу, пользуясь паролем. Черт меня дернул перед вылетом зайти в бар. Я выпил только два виски, не больше, и стоя в баре, несколько раз проверил, на месте ли пакет. Это меня выдало. На выходе из бара ко мне подошла тройка грабителей, они скрутили мне руки, заткнули рот, чтобы я не мог крикнуть, вытащили пакет и ударили так, что я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то понял, что погиб. Ничто не могло меня оправдать. Это была целиком моя вина, потому что я нарушил правила и зашел в бар. Никакие увертки мне не помогли бы, правда вышла бы на явь. Спастись я мог только чистосердечным признанием и немедленным возвратом утраченной суммы. Однако, где бы я мог раздобыть такие деньги?! Я решил бежать, не попрощавшись ни с женой, ни с детьми. Я до сих пор не знаю, что с ними. Я даже не мог послать им деньги, так как наверняка за ними наблюдали, и посылка могла навести на мой след.

— Как тебе удалось бежать?

— Я понимал, что не должен оставлять никаких следов. Я уничтожил авиабилет и автобусом поехал в Нью-Орлеан с мыслью найти там приятеля, которого не видел десять лет. Его никто не знал, даже моя жена. Приятель владел каботажным суденышком, на котором он бороздил воды Мексиканского залива. Мне несказанно повезло, его адрес не изменился. От его родных я узнал, что он заканчивает погрузку и отправляется в рейс. Я успел в последнюю минуту, и он взял меня на борт. Где-то через месяц мы зашли в Каракас. Таким образом я покинул Штаты. В Каракасе я нанялся на пассажирское судно «Океания» камбузным подручным. Я был вынужден показать мой настоящий паспорт, хоть и знал, что это опасно. Но другого выхода не было.

Приятель с Нью-Орлеана дал мне немного денег. Сразу по приходу в Европу я начал искать возможность приобрести фальшивую мореходную книжку — считал, что лучше всего прятаться на море. Однако я боялся действовать через специализированных посредников, так как раньше или позже они бы меня выдали. Ситуация выглядела безнадежной, но удача не изменила мне. В каком-то баре в Антверпене я разговорился с матросом, который чудом выжил в кораблекрушении в Бискайском заливе. При нем оказалась мореходная книжка погибшего соплавателя. Он уступил ее мне за небольшую оплату, осталось только заменить фото. Я побоялся доверить это дело профессионалам и сам приклеил фотографию. Свой паспорт я уничтожил. Через несколько дней я решил проверить удачу и обратился на «Звезду морей» с просьбой о найме меня в качестве стюарда — такая специальность была записана в мореходной книжке. Перед этим, конечно, я узнал, что на «Звезду морей» требуются стюарды.

— Ну, и попался на крючок стаф-кэптена Герхарда фон Модрова.

— Откуда вы знаете?

— Просто догадался. Продолжай.

— Сначала меня направили к казначею, который предложил мне место в офицерской кают-компании. Меня это устраивало, так как по понятным причинам предпочитал прислуживать членам экипажа, а не пассажирам. Казначей послал меня к Модрову. Здесь удача мне изменила. Модров задал мне несколько вопросов, касавшихся предыдущей работы. Я был готов к этому. Затем он потребовал мою мореходную книжку. Он сразу понял, что со снимком не все в порядке, вытащил из ящика стола большую лупу и внимательно осмотрел мою неказистую работу. Спросил: «От чего ты скрываешься, молодчик? Что ты такого сделал?» Я молчал. Тогда он пригрозил вызовом полиции, и вытянул из меня всю правду. Когда я пытался вилять, говорил: «Ой, что-то не так. Вспомни получше…» и протягивал руку к телефону. Он выжал из меня все подробности, я рассказал ему все, даже имя жены, сколько лет детям, название судна, на котором я выбрался со Штатов, все, все... Это долго продолжалось, и я начал понимать, что Модрову нравится издеваться надо мной. Я ожидал самого худшего. Мне было уже все равно, я сделал для своего спасения все, что мог. И тут он неожиданно сказал: «Хорошо, я беру тебя. Твоя книжка останется в моем столе. Никто ее не увидит, но помни — если я буду тобой недоволен, я отошлю тебя назад в Нью-Йорк». Сначала я обрадовался, кинулся ему в ноги, благодарил. Он приказал мне встать и отправил к казначею.

— А ты не боялся наняться на судно, курсирующее через Атлантику?

— Тогда мне было все равно.

— Хорошо, рассказывай дальше.

— Я радовался как глупец, не зная, что меня ждет. Я оказался рабом Модрова. В любой момент он мог меня уничтожить, выслать на смерть. Он пользовался положением, намеренно мучил меня. Я был абсолютно зависим от него. Он почти ежедневно в течение восьми лет давал мне это понять. Я должен был доносить ему обо всем, что делается на судне, следить за его женой и офицерами — оттуда моя привычка подслушивать под дверьми. Если я не приносил какой-нибудь интересной информации, то начинал говорить, что от меня мало толку, выдвигал ящик стола с тем несчастным документом, спрашивал, чего я предпочитаю — вызов полиции или звонок моей жене? И каждый раз я был вынужден просить его на коленях, чтобы он не делал этого. Ему нравилось доводить меня до отчаяния, а потом великодушно позволять мне целовать его ботинки. Подобные сцены повторялись чуть ли не каждую неделю. Восемь лет, представляете? Я научился актерской игре: сначала сцена испуга, затем мольбы о прощение, падение в ноги и, наконец, великая радость с оказанной милости.

Он знал, что я притворяюсь — ведь такое множество раз невозможно воспроизводить всерьез. Ему, однако, нравилась эта забава. Я был для него дрессированным животным, которое должно стараться показать себя, выполняя волю хозяина. Но и этих забав ему было мало. Как-то он вызвал меня к себе. В кабинете находилось трое полицейских. Когда я вошел, воцарилось молчание. Модров смотрел мне прямо в глаза, затем и полицейские начали с интересом присматриваться. Я был уверен, что это конец, и тут Модров приказад мне приготовить бутерброды и выпивку. Потом я узнал, что полиция навестила наш лайнер по совсем другому делу, а присматривались они в ожидании распоряжений Модрова. Вы можете себе представить, что я чувствовал, стоя перед полицейскими?

— Модров использовал полученную от тебя информацию?

— Очень редко. В основном ему хватало чувства удовлетворения от того, что он знает. Ему требовалось ощущать превосходство над людьми. Насколько помню, один раз был случай с Финсбери и недавно...

— Казначей.

— Да.

— Удивительно, как ты не сошел с ума за это время.

— Я начал много пить, надо же было как-то приспосабливаться. Но в принципе я знал, что, пока Модров на судне, я в безопасности.

— Что ты собирался делать после его ухода?

— Решил искать счастья на судах под дешевыми флагами.

— А где сейчас эта роковая книжка?

— У меня в каюте. После смерти Модрова я ее нашел и забрал себе.

— Тебя никогда не тянуло повидаться с женой, детьми?

— Пару раз я был неподалеку от своего дома, видел их издалека. Справляются как-то с жизнью. Но я показаться им не мог.

— Я так понимаю, что ты отравил его, чтобы отомстить за свои унижения.

— Я его не травил. Мы, сицилийцы, не используем яда. Как-то я купил выкидной нож и постоянно носил его с собой. Когда я целовал его ботинки, меня согревала мысль, что в любой момент могу выхватить нож и прирезать его, прежде чем он позовет на помощь, и что я увижу страх в его глазах. Этот нож позволил мне продержаться.

— Он сейчас с тобой?

— Да.

— Можешь его показать?

Селим молниеносным движением сунул руку под воротник своей рабочей куртки и почти в тот же самый момент перед лицом Коллингса сверкнула сталь клинка.

— Собираешься меня убить?

— Нет, мистер Коллингс, хочу показать, что у мистера Модрова не было ни малейшего шанса спастись.

— Ты меня убедил. Как долго ты учился так владеть ножом?

— Первый нож я получил от отца, когда мне исполнилось шесть лет. Отец был моим наставником. И за восемь лет на борту у меня было достаточно времени для тренировок.

— Насколько правдива эта история о том, что в ранней юности ты убил кого-то и отсидел срок в тюрьме?

— Я придумал эту историю. Люди на судах любопытны, любят обо всем расспрашивать. Даже если ты неразговорчив, надо что-то о себе рассказать. Селим Монк был турком, а я не знал Турции и легко мог попасть впросак, поэтому и придумал про убийство и тюрьму. Мне не нужно было описывать подробно, сам факт убийства ужасал людей, потом заключение, несколько лет в камере... Находились любопытные, которые начинали расспрашивать о подробностях, но я отделывался тем, что не хочу вспоминать те дни.

— Да, это была неплохая уловка.

— Теперь это все выйдет на явь?

— Нет, и я попрошу приятелей с «Ивнинг Телеграф» сохранить в тайне все, связанное с тобой. Попробуй жить дальше сам, и, быть может, я смогу тебе помочь. Но если я найду доказательства твоей вины в убийстве Модрова и Риза, то эта история выйдет наружу.

— Вы мне не верите?

— В историю, которую ты рассказал мне — верю, потому что трудно выдумать такую историю. Однако я продолжаю считать весьма вероятной версию твоей мести Модрову. Показ владения ножом убедил меня только частично. И ты не был откровенным со мной с самого начала, так что не вижу повода для того, чтобы верить каждому твоему слову.

— Понимаю, мистер Коллингс. Я могу удалиться?

— Можешь. Можешь поверить, я тебе очень сочувствую. Однако если ты убил Пола, то я отдам тебя полиции. Или, лучше, твоим сицилийцам.

Селим молча сложил нож, убрал его на прежнее место, поклонился и вышел.

Вечером Питер снова закрылся в радиорубке. Фрэнку было интересно узнать результаты разговора с Селимом.

— Ты был прав, — сказал Коллингс. — Под именем Селима Монка скрывался другой человек. Мнимый Селим рассказал мне историю своей жизни. Она настолько необычна, что я поверил в ее правдивость. Я пообещал, что не передам ее никому, поэтому прошу, не пиши ничего по этому поводу, иначе это может причинить ему большой вред.

— От кого он скрывается?

— Не тяни меня за язык.

— Ты считаешь, что он вне подозрения, что он не принимал участия в последних событиях на судне?

— В этом я не уверен. Скажем так: у него были причины убрать Модрова, но весьма вероятно, что он этого не делал. Если же я докажу его вину, то не буду делать тайны с его жизни. Возьми также во внимание то, что, по всей вероятности, он не виновен, и, разоблачая его, мы причиним ему непоправимый вред.

— Я не в восторге от твоего решения, не мог бы ты хоть частично ввести меня в курс дела?

— Нет, Фрэнк, если я открою тебе часть, то ты догадаешься обо всем, и будешь страдать от невозможности опубликования такого материала.

— Послушай, а если все же он убийца и выбросит тебя за борт со всем, что ты знаешь... У меня не будет ничего, за что можно зацепиться, чтобы преследовать его.

— Ты справишься.

— Коль скоро таково твое мнение, то что поделаешь... Ты испортил мне настроение, я отплачу тебе тем же. Мы установили, что у Джейн есть любовник.

— Я знаю об этом со вчерашнего вечера.

— Поздравляю, но прибереги свое остроумие. Джейн имеет постоянного любовника в Нью-Йорке, его зовут Ричард Гордон, тридцать три года, преподает в университете, в недавнем прошлом неплохой спортсмен, играл в баскетбол, пробовал себя в легкой атлетике — прыжки в высоту, его собственный рекорд двести восемнадцать сантиметров. В прошлом году стал магистром биологии, работает в институте паразитологии.

— Ты меня поразил. Случайно не выяснил, насколько серьезно относится Джейн к этому роману?

— Они встречаются около двух лет. Те, кто видел их вместе, утверждали, что Джейн выглядела влюбленной.

— А как ты думаешь, Модров знал, что он рогоносец?

— На этот вопрос мог бы ответить только он сам. Мне все же представляется, что он не имел понятия о существовании Ричарда Гордона.

— Точно, теперь ты испортил мне настроение. Ты случайно не думаешь, что Джейн убила своего мужа для того, чтобы освободиться и выйти замуж за молодого ученого?

— Ну, это слишком мелкий повод, она могла бы подать на развод. Разве что Модров ее чем-то шантажировал.

— Тебе приходит что-нибудь в голову?

— Нет, в ее биографии не за что зацепиться. Ты будешь разговаривать с ней на эту тему?

— Скорей всего нет, по крайней мере, пока. В моей ситуации это было бы не с руки. В конце концов, это ее личное дело.

— Я тоже так думаю.

— Слушай, Фрэнк, завтра я схожу в законвертованную часть судна. Может, наткнусь на те таинственные ловушки, присмотрюсь к крысам. Вроде бы этот поход выглядит бессмысленным, но ведь все подозреваемые туда ходили. Если на борту есть контрабанда, то она там спрятана. Может, найду какой-нибудь след.

— Это маловероятно, но попробуй. Возьми с собой кольт и будь осторожен. Убийца может пойти вслед за тобой. Но мне кажется, что ты вернешься оттуда с пустыми руками. Так что ты собираешься делать дальше? Мы, собственно, исчерпали все возможности, а далеко не продвинулись.

— Мне надо будет снова проанализировать весьма неясные записки Пола. Может, даже скажу о них при всех, давая понять, что Пол написал больше, чем я огласил...

— Намереваешься нагнать страху на убийцу и спровоцировать его на необдуманный поступок?

— Вроде того.

— Не действуй с кондачка. Завтрашний день посвяти тем запыленным салонам, а вечером еще посоветуемся.

— Хорошо, Фрэнк. А ты попробуй найти брата Модрова. Вроде, у них были плохие отношения, в течение многих лет они не поддерживали контактов, но, может, младший Модров сможет подкинуть нам какие-то нюансы, дополняющие биографию брата. Мы ведь до сих пор не ответили на вопрос «Почему?».

— Ну, не скажи. Смит мог его убить, чтобы скрыть навсегда свои мошенничества, Джейн — чтобы избавиться от старого мужа, Дурик у меня первый в списке подозреваемых, он контрабандист, неизвестно, не везет ли он и теперь что-нибудь. В отношении Селима ты и сам не уверен. А обрывок разговора Райта с Харроу... На данный момент можно исключить только Напору.

— Все так, однако считаю, что если можно узнать еще что-то о Модрове, то стоит постараться.

— Хорошо, двое наших сотрудников пока в Европе, пошлю их в Гамбург, пусть свяжутся с Георгом фон Модровым.

Прямо с радиорубки Коллингс направился к каюте Селима. Селима не удивил его неожиданный визит. Питер сразу приступил к делу.

— Послушай, Селим, мы сегодня говорили о твоей мореходной книжке. Можешь мне ее показать? Я хочу удостовериться, действительно ли ты так неудачно приклеил фотографию.

Селим вынул книжку из чемодана, стоявшего в шкафу.

— Прошу, вот она. Сейчас включу лампу на столе, чтобы вы могли ее внимательно просмотреть.

Коллингс взглянул на снимок Селима. Стюард говорил правду, не требовалось быть специалистом, чтобы заметить, что фотография приклеена довольно примитивно.

— Порядок, Селим. Может и глупо, но я хотел удостовериться в том, что ты манипулировал со снимком, и что книжка находится у тебя.

Через минуту, стоя в коридоре, Коллингс задумался, что делать оставшимся вечером. По правде говоря, особого выбора он не имел, решал только, навестить Джейн или нет. Он весь день думал об этом. Собственно говоря, он был рад тому, что может обнять ее, что Джейн ответит на его ласки. Вчерашнее приключение было чем-то большим, чем простое удовлетворение телесного желания. Их связала какая-то хрупкая ниточка. Это еще не было любовью, но... Фрэнк в самом деле испортил ему настроение. Он теперь ревновал ее к тому ученому спортсмену. Он хотел услышать голос Джейн, выпить с ней по бокалу виски, но знал, что все время будет воображать Джейн в подобной ситуации с тем, которого даже не знал, тем, которого разыскали шустрые сотрудники «Ивнинг Телеграф».

Он пошел в свою каюту, стал просматривать старые журналы, но делал это механически, ничего его не интересовало. Набрел на задачку по игре в бридж. Необходимо было поставить противников в положение вынужденного сброса карт. Он решил задачку, но пришел к заключению, что это только один из вариантов. К противникам приходила раздача, и при другом висте ситуация менялась. Ему надоело, и он, отложив журнал, походил по каюте, потом закурил. В этот день он заканчивал уже вторую пачку «Мальборо», и сигарета ему не пошла. Он подумал о том, что стоило бы выпить чего-нибудь. У него в холодильнике был джин, но ему не хотелось джина. Он вспомнил, что у Джейн оставался еще солидный запас виски. Таким хитрым способом он нашел оправдание необходимости визита к Джейн.

Было уже около десяти вечера, но Джейн не стала спрашивать, что он так долго делал после вахты. Они вообще почти не разговаривали. Он забыл о том, что хотел выпить, забыл обо всем прочем. Потом они отдыхали, лежали непокрытыми, он гладил холодную кожу женщины. Наконец Джейн выбралась из постели и принесла два бокала шотландского виски. Побрякивая льдом, они восстанавливали утраченные силы. На секунду Питер вспомнил о том, другом. Чувство ревности отпустило его. Тот стал для него не более, чем смешным рогоносцем. Джейн была его вчера, сегодня, будет завтра и до конца рейса.

— Как идет твое расследование? — услышал он ее голос.

— Не очень-то хорошо. Собралась масса информации, на основании которой только множатся предположения, которым далеко до доказательств, тем более, что до сих пор не могу понять, кто это сделал.

— И что ты собираешься делать в этой ситуации?

— Я должен вернуться к самому началу и вести расследование по новой. Мне кажется, что я сделал ошибку, пренебрегая информацией из записок Пола.

— О, он делал какие-то записи? — заинтересовалась Джейн.

— Ага. Точнее, это письмо его девушке, которое он писал постоянно, день за днем.

— Ты нашел что-то интересное в этом письме?

— Возможно, хотя не до конца понятное мне. Пол вспоминал о какой-то фантастической гипотезе, которая объясняла смерть Модрова. Жалел о том, что слишком мало знаком с медициной, рассчитывал узнать что-то от доктора Деи, планировал сходить в Кадисе в библиотеку. Увы, он не успел поговорить со мной на эту тему.

— Как ты собираешься использовать эти сведения?

— Расскажу о них во время обеда. Скажу, что только что нашел эти записи. Может, мне удастся вынудить убийцу на какой-нибудь безрассудный шаг, который выдаст его.

— Питер, я боюсь, что ты не доживешь до конца рейса. А ты пробовал как-нибудь интерпретировать недомолвки Пола?

— Конечно. Я не смогу это подтвердить, но мне кажется, что раскрытие загадки таится где-то в законвертованной части лайнера. Я так и не выяснил, кто и с какой целью ставил ловушки на крыс. Пол вспоминал о медицине, может, имеются общие болезни у крыс и людей... Он знал о ловушках, которые потом таинственно исчезли.

— Когда ты будешь разговаривать с доктором Деем?

— Может, завтра. Сначала хочу сходить туда, в салоны. Пойду после завтрака.

— Мне жаль тебя, ты взял на себя очень трудную миссию.

— Поживем — увидим.

Питер притянул к себе Джейн и поцеловал в губы.

— Прощальный поцелуй, — сказал он. — Надо возвращаться в свою каюту. Не хочу, чтобы кто-нибудь нас увидел.

— Жаль, что ты не можешь остаться.

— Надеюсь, это не последний наш поцелуй.

Джейн не отвечала. Она лежала на постели, свернувшись в клубок, как кошка. Выглядела она грустной и одинокой. Питер быстро оделся. Когда он взялся за ручку двери, Джейн погасила свет.