Таинственный незнакомец

«Страдающий Спаситель!»

Но это была не стена! Это был человек!

Прежде чем разум осознал, что произошло, ее тело уже ощутило крепкие мышцы мужской груди. Большие руки надежно обхватили ее, а темно-синие глаза коротко обежали с головы до ног, убеждаясь, что с ней все в порядке.

Рэнсом!

Он все-таки шел за ней. Когда она заглянула в это суровое лицо, ее охватило веселье. Дрожащий смешок слетел с ее губ и повис в воздухе. Как это здорово – ощущать его присутствие рядом! Душа возликовала.

– Этим свистком нужно пользоваться, только когда вам нужна помощь, – тихо проговорил Рэнсом.

Не в силах сдержаться, Гаррет рассмеялась и заговорила своим обычным тоном:

– А мне действительно требуется помощь. Я страшно хочу есть.

За тщательно контролируемым выражением его лица чувствовалась напряженная игра эмоций.

– Acushla[3], – хрипло прошептал он, – не делай этого.

– У меня сегодня день рождения, – сообщила Гаррет.

Пламенный взгляд пронзил ее.

– Правда?

Она кивнула в ответ, пытаясь сделать несчастный вид.

– Мне одиноко, я хочу есть, и сегодня у меня день рождения.

Рэнсом тихо выругался, вроде как произнес слова на вечерней молитве, а потом нежно взял ее за подбородок. Его прикосновение было таким приятным, что Гаррет показалось, будто кожа у нее на лице обновилась. Окинув ее пылающим взглядом, Рэнсом мрачно покачал головой, словно удивляясь злосчастному повороту судьбы, подобрал ее саквояж и коротко бросил:

– Пойдемте.

И Гаррет пошла за ним, не спрашивая, куда, и ни о чем не беспокоясь.

На ходу Гаррет взяла Рэнсома под руку и ощутила его напряженные мускулы. Так они и шли – мимо пивной, мимо публичного дома, мимо свечной лавки и магазина, торговавшего ношеной одеждой. Улицы начали заполняться людьми – матросами, веселыми девицами, мужчинами в серых плащах, продавщицами, торговцами и хорошо одетыми женами коммерсантов. Гаррет избавилась от своей всегдашней настороженности. Теперь никто не осмелится подойти к ней: ведь она идет под руку с огромным бугаем, который явно чувствовал себя на улицах как дома и заставлял окружающих испытывать страх.

Подумав об этом, Гаррет тут же вспомнила случай с проникновением в тюрьму.

– Чем вы занимались со дня нашей последней встречи? – спросила она. – В «Полис газетт» я прочитала о вашем последнем подвиге.

– О каком именно?

– Как вы вломились в тюрьму и напали на троих солдат, – проворчала Гаррет. – Это было дурно с вашей стороны и совершенно ни к чему.

– Я на них не нападал. У нас случилась небольшая потасовка, но только для того, чтобы привлечь их внимание, пока я буду прочищать им уши.

– Вы проникли в тюрьму только для того, чтобы выбранить их? – не поверила она.

– Я доходчиво объяснил им, что любой, кто попробует хоть как-то вас обидеть, будет иметь дело со мной и тогда света белого не взвидит. То же будет, если вдруг до меня дойдет, что кто-то из них напал на любую другую женщину. В общем, запугал их как следует, чтобы не взялись за старое.

– Поэтому и написали, что личность нападавшего не удалось установить? Они просто побоялись сказать, что узнали вас?

– Я умею запугивать, – сказал Рэнсом.

– Судя по всему, вы назначили себя и судьей, и присяжными, и палачом. Но ведь этим должна заниматься юридическая система.

– Закон не всегда работает нужным образом, когда речь заходит о подобных негодяях. Все, что они понимают, – это страх и возмездие. – Он помолчал. – Если бы у меня была совесть, она бы не мучилась из-за таких негодяев. А теперь расскажите, чем вы занимались в работном доме.

Гаррет поведала ему о пациентах лазарета, о жутком состоянии палат, о еде, которая состоит в основном из овсянки и хлеба и не подходит для больных, а для детей так просто вредна, однако все ее призывы к местному начальству оставались гласом вопиющего в пустыне.

– Они сказали, что, если еда в работном доме будет подходящей, толпы людей начнут расталкивать друг друга локтями, чтобы заполучить ее.

– То же самое говорят и о еде заключенных, – заметил Рэнсом с мрачной усмешкой. – Их аргумент прост: как только еду в тюрьмах улучшат, люди начнут совершать преступления, просто чтобы иметь постоянное питание. Но пока никто из тех, кто оказался по ту сторону тюремной двери, не заявил ничего подобного. А единственным преступлением тех, кто заканчивает жизнь в работном доме, является нищета.

– Администрации работного дома явно недостает здравого смысла, – сказала Гаррет. – Именно поэтому я решила обратиться наверх через их головы и составила доклад для канцелярии министерства внутренних дел и муниципалитета, где объяснила в деталях, почему администрация работного дома должна ввести минимальный набор стандартов. Это имеет прямое отношение к общественному здравоохранению.

На губах Рэнсома появилась слабая улыбка, и он пробормотал:

– Дела, дела, ничего, кроме дел. У вас остается время на себя, доктор?

– Я люблю свою работу.

– Я имею в виду, вы ходите куда-нибудь повеселиться время от времени?

– Сегодня у меня состоялся подобный разговор с моим коллегой, доктором Хевлоком, – грустно улыбнулась Гаррет. – Он назвал меня занудой. Думаю, вы согласитесь с ним.

Рэнсом издал короткий смешок.

– Правда? Зануда – это что-то вроде мокрого покрывала, которое набрасывают на огонь, чтобы потушить. А от вас самой можно зажигать огонь.

Ее это обезоружило.

– Ну конечно, я ведь искусительница с жуткой репутацией, – протянула она с усмешкой. – Всем это известно.

– Думаете, я шучу?

– Мистер Рэнсом, одно дело – говорить какой-нибудь средненький комплимент, и совсем другое – выставлять меня кем-то вроде Клеопатры.

Он не присмирел и не сконфузился, лишь посмотрел на Гаррет с легкой досадой и, взяв ее за руку, повел в узкий темный переулок, где, нацелив в небо оглобли, выстроились в ряд телеги и фургоны торговцев, подогнанные задками друг к другу и связанные цепями. От соседнего домишки волнами исходил острый запах жареной сельди и пережженных каштанов.

Гаррет остановилась.

– Куда вы меня ведете?

– Я предпочел бы не обсуждать это на улице.

– Тут нечего обсуждать. Все и так ясно.

– Не все.

Рэнсом крепко держал ее за руку, и единственная причина, по которой она не вырывалась, – ей стало любопытно, что он скажет.

Заведя Гаррет в тень, которую отбрасывала пустая лестница, Рэнсом опустил саквояж и трость и заговорил осипшим голосом:

– Что бы вы там ни думали обо мне, я никогда не буду играть с вами в эти игры. Одному дьяволу известно, почему вы не хотите признать, что нравитесь мне. Или вы не заметили, что, когда я нахожусь рядом с вами, это возбуждает меня, как призового быка?

– Заметила, – резким шепотом ответила Гаррет. – Однако мужская эрекция не всегда является следствием сексуального желания.

Он смотрел на нее так, словно был полностью сбит с толку.

– Вы о чем?

– Спонтанный приапизм может возникнуть от натирания мошонки, от травмирующего удара в промежность, от приступа подагры, от воспаления протока простаты…

Внезапно Рэнсом привлек ее к себе, и она почувствовала, что он дрожит всем телом. Это встревожило Гаррет, но ровно до того момента, пока она не услышала у себя над ухом сдавленный смешок, и не поняла, что он старается сдержаться, чтобы не расхохотаться в голос.

– Что тут смешного? – приглушенно спросила она, однако Рэнсом не смог ей ответить, продолжая давиться смехом. Ее это уязвило. – Как врач, могу вас заверить, что в непроизвольной эрекции нет ничего забавного.

Он чуть не впал в истерику и взмолился:

– Боже праведный! Больше никаких разговоров о медицине. Пожалуйста!

Гаррет замолчала и решила подождать, когда он все-таки придет в себя.

– Это случилось не потому, что у меня была мошонка натерта, – наконец сказал Рэнсом и прижался щекой к ее голове. – Мы с вами, судя по всему, не собираемся пользоваться иносказаниями, поэтому скажу прямо, в чем была причина: удерживая женщину в объятиях, я уже мечтал о большем, чем мог себе позволить. Ваша близость возбуждала, но я не должен был хотеть вас. Я не должен был приходить к вам сегодня.

Гаррет растерялась и, не зная, что ответить, в изумлении подумала: «Он использует откровенность как оружие. Завел непонятно куда, чтобы укрыться от лишних глаз. Это интригует».

– У вас не было выбора. Это ведь я вас позвала, – наконец произнесла она и, уткнувшись в его плечо, добавила: – Мой джинн из свистка.

– Я не гарантирую исполнения желаний.

– Значит, вы джинн второго сорта. Я должна была догадаться, что мне достанется именно такой.

Очередная волна смеха всколыхнула ее волосы. Гаррет подняла голову и увидела, как близко его губы, ощутила свежесть и тепло его дыхания. У нее засосало под ложечкой.

Гаррет уже целовалась пару раз – сначала с симпатичным доктором, когда работала медсестрой в больнице Святого Томаса, а потом – со студентом-медиком в Сорбонне. Нельзя сказать, что мужские губы, прижимавшиеся к ее губам, вызывали у нее чувство отвращения, но она определенно не могла понять, почему о поцелуях говорят с таким восторгом.

Хотя с Этаном Рэнсомом все могло быть по-другому.

Он стоял не двигаясь. Взгляд, направленный на нее, был такой силы, что она испытала физический толчок. «Он собирается меня поцеловать», – поняла Гаррет и вдруг почувствовала слабость, а сердце заколотилось, как сумасшедшее.

Однако Рэнсом резко отстранился, его губы скривились, словно он смеялся над самим собой.

– Я обещал вас накормить. Надо поддерживать физическую форму, чтобы драться.

Они вернулись на главную улицу и вскоре вышли на площадь, заполненную толпами людей. Все витрины лавок светились огнями, и по меньшей мере сотня выносных прилавков были установлены на козлах в два ряда. В центре под аккомпанемент скрипки и корнет-а-пистон плясали джигу, матросский танец «хорнпайп» и польку. Сквозь мельтешащую толпу пробирались уличные певцы, которые останавливались то тут, то там, чтобы спеть потешные куплеты или сентиментальные баллады.

Гаррет смотрела на развернувшуюся перед ней картину, не скрывая удивления.

– Это похоже на субботний ночной рынок.

– Тут празднуют открытие новой линии лондонской подземки. Владелец линии Том Северин заплатил из своего кармана за ярмарку и концерты по всему городу.

– Возможно, мистер Северин и заработает на этом авторитет, – усмехнулась Гаррет, – только уверяю вас, он ни шиллинга не потратил на праздник из своего кармана.

Рэнсом бросил на нее мимолетный взгляд.

– Вы знаете Северина?

– Меня знакомили с ним. Это друг мистера Уинтерборна.

– Но не ваш?

– Я назвала бы это шапочным знакомством, – сказала Гаррет и с удовольствием отметила, что у Рэнсома между бровями залегла складка. Может, он ревнует? – Мистер Северин интриган. Мало того – лицемер. Он умудряется из всего извлекать свою выгоду, даже за счет друзей.

– Типичный делец, – равнодушно заметил Рэнсом.

Гаррет рассмеялась:

– Это точно.

Они обошли толпу и направились к прилавкам, каждый из которых был освещен отдельно газовой лампой, жировым светильником или канделябром со свечами, прикрытыми абажуром. Еду держали либо в котлах с подогревом, либо в машине из олова и бронзы, у которой из трубы, установленной наверху, валил ароматный пар.

– Что будете есть? – начал Рэнсом, но его внимание отвлекла разыгравшаяся неподалеку сцена.

Пухлая розовощекая молодая женщина в войлочной шляпе, украшенной разноцветными шелковыми лентами, изо всех сил удерживала в руках большую плоскую базарную корзинку, которую у нее пытался отобрать рыжий констебль. Вокруг собрались люди, чтобы посмотреть на спектакль: одни смеялись, другие выкрикивали обидные слова в адрес констебля.

– Это же Мэгги Фрил, – сочувственно произнес Рэнсом. – Я знал ее семью и… дружил с ее братьями. Вы не против, если я займусь ею?

– Ни в коем случае, – с готовностью ответила Гаррет.

Широко шагая, Рэнсом направился к спорившей парочке. Гаррет пошла следом.

– Что случилось, Макшихи? – спросил он констебля.

– Я конфискую катушки с тесьмой за то, что она говорит дерзости! Вот, что случилось, – отрезал полицейский и вырвал у женщины корзинку, в которой лежали нитки, кусочки тканей и длинная шпулька с намотанными на ней тесьмой и лентами.

Плачущая женщина повернулась к Рэнсому и заговорила с тяжелым ирландским акцентом:

– Он не может отобрать у меня нитки только потому, что я обозвала его. Ведь не может?

– Могу и отберу, – заверил ее констебль. С раскрасневшимся от злости лицом, с этими рыжими бровями и волосами он походил на пылающий кусок угля.

– Головорез! – выкрикнула женщина. – Да чтоб тебя кошка слопала, а кошку – дьявол!

– Тихо! Придержи язык, Мэгги, – скомандовал Рэнсом. – Тебе что, трудно говорить более вежливым тоном с человеком, который поддерживает в этом месте порядок? – Пока женщина придумывала, что ответить, он поднял руку, успокаивая ее, а сам повернулся к полицейскому и тихо заговорил: – Билл, ты же знаешь, что она живет на деньги, вырученные от продажи этих ниток. Забрать их – то же самое, что вытащить у нее кусок хлеба изо рта. Имей сердце, парень.

– Она оскорбляла меня как хотела.

– Улогий-кривоногий? – поддела его женщина. – Так, что ли?

Констебль прищурился.

– Мэгги! – тихо предупредил Рэнсом, бросив на нее многозначительный взгляд. – Перестань обзывать человека. На твоем месте я предложил бы ему кусок ленты для его возлюбленной.

– У меня нет возлюбленной, – пробормотал констебль.

– Я в шоке! – ядовито произнесла Мэгги.

Рэнсом мягко взял ее за подбородок.

Тяжело вздохнув, женщина повернулась к полицейскому и все с тем же ирландским акцентом произнесла:

– О, я сгораю от стыда! Я подарю вам ленту.

– И что мне с ней делать? – нахмурился Макшихи.

– Ты что, тупой? – возмутилась Мэгги. – Подари ее девушке, которая тебе нравится, и скажи, что лента идет к ее глазам.

Без всякого желания констебль вернул ей корзинку.

– Slan, Eatan, – сказала Мэгги и принялась отмерять ленту.

Когда они отошли на приличное расстояние, Гаррет спросила:

– Что она вам сказала?

– Ирландцы из суеверия не говорят «до свидания», а вместо этого употребляют слово «slan», что означает «иди с миром».

– А второе слово?

– Так ирландцы произносят мое имя.

Гаррет решила, что три этих слога звучат просто очаровательно, как музыкальный напев.

– Мне нравится, – задумчиво протянула она. – Но ваша фамилия… Рэнсом… Она ведь английская, да?

– Уже триста лет Рэнсомы живут в Уэстмите. Не заставляйте меня доказывать на людях, что я ирландец. Мы оба можем оказаться в неловком положении.

– Это ни к чему, – заверила его Гаррет и усмехнулась.

На ходу его свободная рука соскользнула ей на талию.

– Вы уже бывали в этом квартале?

– Однажды пришлось. – Гаррет кивнула в сторону церкви с одинокой колокольней, возвышавшейся над местностью. – Это же Святой Иаков, да?

– Да. А вон то здание – Кэнонбери-хаус. В нем давным-давно жил лорд-мэр со своей дочерью Элизабет. – Рэнсом показал на особняк в отдалении. – Когда ему стало известно, что Элизабет влюбилась в молодого лорда Комптона, он запретил ей выходить замуж и запер в башне. Но Комптону все-таки удалось выкрасть ее из дома: он вынес Элизабет в корзине булочника, – и вскоре они поженились.

– Как же она уместилась в корзине? – недоверчиво спросила Гаррет.

– В то время корзины обычно были большого размера, их носили на спине.

– Все равно не могу представить.

– Это совсем не трудно, если Элизабет была такая, как вы. – Окинув ее стройную фигурку быстрым взглядом, он добавил: – Карманный размер.

Непривычная к поддразниваниям, Гаррет засмеялась и порозовела.

Пока они шли мимо телег и фургонов, Гаррет услышала множество акцентов – ирландский, уэльский, итальянский, даже французский. Рэнсом знал многих торговцев и разносчиков, над которыми подтрунивал или шутливо бранился. Не один раз Гаррет якобы на полном серьезе предупреждали, чтобы она не водила компанию с этим «медоточивым шельмецом» и «симпатичным проходимцем», и, в конце концов, даже предложили способ, как держать такого необузданного, полного проблем молодого человека под каблуком.

От разнообразия еды разбегались глаза: штабеля пикши, зажаренной в тесте, гороховый суп с плавающими ломтиками солонины, запеченная в мундире картошка, разваленная на куски и смазанная сливочным маслом, устрицы, запеченные в раковинах, маринованные моллюски, размером с яйцо клецки с нутряным салом, кипящие в огромных сотейниках, пирожки с мясом, слепленные в виде полукруга, чтобы удобно было держать в руке, сухой сервелат, болонская колбаса, консервированные языки, куски ветчины с прожилками белого сала, из которых уже приготовили сендвичи под названием «троттерс» – «ножки».

Дальше, в конце ряда располагалось царство сладостей: пудинги, пирожки, сдобные булочки, лимонные пироги, имбирные пряники в виде орехов, покрытых хрустящей сахарной глазурью, и пироги с начинкой из смородины, крыжовника, ревеня или вишни.

Рэнсом вел Гаррет от одного прилавка к другому и покупал все, на чем останавливался ее взгляд. В бумажном кульке уже лежала порция горячего зеленого горошка с жареным беконом и кусок пирога с изюмом. По настоянию Рэнсома она попробовала острую телятину, тушенную по-итальянски, которая оказалась такой вкусной, что Гаррет съела почти целую миску. Однако попробовать спагетти – нечто длинное, белое, похожее на морской лук, которое плавало в соусе, – он не смог ее заставить.

При виде незнакомой еды Гаррет поежилась.

– Это напоминает червей.

– Ну какие же это черви? Это приготовлено из муки и яиц. Попробуйте.

– Нет, я не могу. Правда не могу. – И видя, как Рэнсом наматывает на вилку длинные веревки из теста, она слегка побледнела. – О господи! Не ешьте это у меня на глазах.

Рэнсом рассмеялся:

– Вы такая брезгливая? А еще доктор.

– Пожалуйста, уберите, – попросила Гаррет.

Он покачал головой и сочувственно улыбнулся.

– Подождите здесь. – Отдав оловянную миску двум паренькам, стоявшим за прилавком, Рэнсом отошел и вскоре вернулся с бутылкой коричневого стекла.

– Имбирное пиво? – предположила она.

– Brachetto rosso.

Осторожно пригубив напиток, Гаррет одобрительно промычала: это оказалось красное сладкое вино, – и пока они обходили стороной толпу, собравшуюся в центре площади, продолжала прикладываться к горлышку.

– Чего они ждут? – поинтересовалась Гаррет.

– Скоро сами увидите. – Этан повел ее к восточной стороне, где возвышался внушительный дом собраний с классическим портиком по фасаду и массивными колоннами.