Так было. Нестандартные сюжеты

ГДР, Молодежный фестиваль. Нацисты

Не знаю, с чего и начать. 1973 год. Давно. Но в памяти сохранилось многое. С чего начать? Без занудства. Всё нестандартно.

Ну, начну сначала. Мне 20 лет. Я учусь в МВТУ им. Н. Э. Баумана. Карьера космонавта сорвалась. Подвело зрение. Подсадил. Чёртовы ночные чертежи и профессор Арустамов, завкафедрой черчения, будь он неладен. (Даже есть студенческий фольклор: «К нему придёшь, не сдав чертёж, рявкнет он: «Инженер не получится!!!») Начертательная геометрия, сопромат, теоретические основы электротехники, теория часовых механизмов – мертворожденные «науки». Зачем мучали студентов, как профессор говорю?! А занятие черчением никому в жизни не пригодилось. Так говорят все бауманцы. А сегодня оно, черчение, в компьютерную эпоху вообще бессмысленно.

Я на втором курсе забыл про Физтех, но не оставлял своею мечту – стать космонавтом. И подходил к ее осуществлению прагматично: поступил в аэроклуб, летал на планере, прыгал с парашютом, посещал научный кружок космонавтики, который вел профессор Тихонравов, соратник С. П. Королева. Но всё оказалось перечеркнуто черчением.

Я, пытаясь обмануть ВЛК (врачебно-летную комиссию), выучил наизусть весь зрительный тест, его достала для меня будущая первая жена моего друга Сергея Трякина Галина, студентка-медичка, хороший человек. До сих пор помню тест: «Н К И Б М Ш И Б» и т.д. Но врач-офтальмолог оказался хитрее, он надел мне на глаза линзы и заставил читать текст. После чего я был изгнан с позором за попытку провести ВЛК. Помню, как иду по Воротниковому переулку, вроде бы и не слабак, а слёзы катятся сами. Я пропускал занятия в МВТУ из-за аэроклуба. Меня чуть не выгнали за это. Мечта рухнула, жизнь пропала.

Аэродром Дубровицы. Мой планер «Бланик»

В Бауманке после первого и второго курса отсеивалось в наше время до 40% студентов. Учиться было не просто трудно – на пределе человеческих сил и возможностей. Я уже говорил – сопромат, ТОЭ, ТММ и всякое. Были и полезные предметы: математика, физика, технология материалов. Но от этого не легче. Некоторые бедняги-студенты, мои знакомые, попадали даже в дурдом. Поэтому «выжившие» бауманцы узнают и сегодня друг друга с полуоборота, и всегда поддерживают.

Но нет худа без добра. Мой однокурсник Александр Баландин стал космонавтом. Установил рекорд по пребыванию в открытом космосе, стал Героем Советского Союза. Мы с Александром были в приятельских отношениях. Он рассказывал, что в этой профессии нет романтики, это тяжелый рутинный труд, любой полет в космос подтачивает здоровье. И не всем кандидатам в космонавты удается полететь на орбиту, идет борьба, нередки интриги, ведь полет в космос – это гарантированное материальное благополучие на всю жизнь.

На третьем курсе я переключился от космонавтики, хватило сил и мозгов, даже стал почти отличником и комсомольским активистом, членом курсового бюро! А МВТУ – вуз закрытый¸ ракетно-космический, все подписывали форму допуска к государственным секретам. Конспекты после лекций складывали в специальный чемодан, его опечатывали и сдавали в Первый отдел. Всё серьёзно. Я это пишу потому, что полететь в космос для нас было легче, чем попасть за границу. Не надо забывать и о железном занавесе тех лет, расцвета холодной войны.

И все-таки мы поехали на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Берлине, 1973 год! Я после третьего курса, мне 20 лет. Это невероятно, но факт!

Отбор в фестивальную делегацию был жёсткий. Надо было из всего вуза отобрать 20 человек, которые назывались интеротрядом. Конкурс проходил в насколько этапов, учитывались успеваемость, общественная работа, опыт стройотрядов, творческие способности. С каждым этапом ряды претендентов таяли, а конкуренция росла, и в то же время стал образовываться костяк коллектива интеротряда.

Мне как-то удалось преодолеть все препятствия, и я попал в двадцатку счастливчиков. До сих пор для меня это загадка. Средний балл за три года учебы у меня был около четверки, сказались старые грехи второго курса, а конкуренты – сплошь отличники. Скромная общественная работа, тоже не аргумент. Правда, я уже дважды побывал в стройотрядах, научился кое-что делать, но для фестиваля этот опыт не очень нужен. Немного умел играть на гитаре и даже петь, а также, хоть и посредственно, но знал немецкий язык. Я при поддержке уже новых друзей из нашей компании проходил все этапы конкурсной фестивальной комиссии, через партийных бонз и завидовавших мне комсомольских чинуш. Как-то сложились звезды.

В те времена существовала практика вербовки или внедрения в любые коллективы «кураторов» из КГБ. Конечно, такой человек должен обязательно быть и в нашем зарубежном интеротряде. Нам удалось вычислить его, это студент, отслуживший в армии, член КПСС, командир народной дружины в общежитии, держался надменно и недружелюбно. Благодаря тому, что наша компания была уже неординарная (были дети и родственники крупных партработников, министров, генералов), мы смогли сделать так, что он не прошел последний этап отбора, и мы остались без всевидящего чекистского ока! Это тоже невероятно.

На фестиваль!

Потом происходило сплачивание нашего интеротряда. Изучали историю, географию стран – участниц фестиваля, тренировались в дискуссиях, разучивали песни. Мы обычно собирались в двухэтажной квартире молодоженов Пивоваровых, Володи и Наташи, на улице Жолтовского около Маяковки. У Наташи отец был командующий МВО, а их сын Алексей стал впоследствии известным телеведущим, режиссером и блогером. Это к слову. Кстати, когда мой сын Артемий, тоже бауманец, пришел на экзамен по теории приборных устройств, профессор Пивоваров поинтересовался, не я ли его отец, и когда узнал, что я, не говоря ни слова, поставил в зачетку «отлично».

Поездка в ГДР была незабываемой. Мы сначала, до открытия фестиваля, жили в Магдебурге вместе с немецкими студентами из Высшей технической школы, побратиме нашего Высшего технического училища. Почти две недели адаптировались к новой жизни. Были совместные дискуссии, вечера, субботники, экскурсии. В состав нашего интеротряда были не то чтобы внедрены, но включены два немца – бетройлера, сопровождающих помощников со стороны FDJ – Фрайе Дойче Югенд – немецкого аналога комсомола.

Один – Петер Йорг – нормальный, спокойный, просоветский парень. Петер мне помогал. Он разбирался в радиотехнике, помог купить прекрасные динамики, из которых я сделал потом в Москве отличные звуковые колонки. Другой бетройлер – Бернард (Беня) Шимус – шустрый антисоветчик, его тётка жила в Западном Берлине, склонный к мелкому жульничеству. С ним тоже было интересно, но об этом позже.

Берлин, 1973 год. Молодежный фестиваль

Я общался с обоими. Поэтому очень неплохо продвигался мой разговорный немецкий. Потом были поездки в Берлин, Дрезден, Веймар, Росток, Лейпциг. Везде встречи, дискуссии, концерты, экскурсии, и так продолжалось два месяца.

Была в этой поездке еще одна особенность. В те годы в Восточной Германии находилась так называемая Группа советских войск. Воинских частей было разбросано по стране немерено. А в нашем интеротряде был Володя Галёв, сын бывшего командующего ракетными войсками в ГСВГ, генерал-лейтенанта. Мы с ним подружились, и у нас часто была своя программа (чекистской опеки не было!) – нас принимали советские военные. Возили по гарнизонам, на рыбалку, на обеды и ужины с офицерами и их семьями. Генерала Галёва уважали, и это передавалось на его сына и на меня. Мы видели, как немцы вежливо и даже подобострастно относятся к нашим военным, но это было уважение, смешанное со страхом. Кто был искренен – местная партийная коммунистическая элита. Они держались за наши ракеты и танки.

В общем, у нас была в ГДР полная свобода. Нас особенно никто не контролировал – скажешь руководителю делегации, прекрасному парню, инженеру-аспиранту МВТУ Саше Воронову: мы едем в такой-то город, полк, Дом офицеров, будем тогда-то, и никаких проблем.

Я еще не знал, что это нестандартно и не надо лезть на рожон. Самоуверенность, переходящая в самонадеянность, иногда может привести к непредвиденным, опасным последствиям.

Однажды, это было, кажется, в одном из последних городов нашего постфестивального турне, Ростоке. Беня Шимус, «наш» немец, с которым я подружился, несмотря на его антисоветизм, предложил поехать с ним на ночную дискотеку. Дискотека была чисто немецкая, находилась где-то за городом в каком-то лесопарке. Мы приехали туда на трамвае. Надо сказать, что эта затея не казалась мне чем-то неординарным, мы уже были на многих дискотеках. За несколько недель общения с немцами я уже мог довольно внятно общаться с ними на их языке. Но эта была самоволка в полном смысле слова. Я никого из нашего интеротряда не предупредил о том, где и с кем буду и когда вернусь.

Мы с Беней на субботнике

Итак, мы приехали поздно вечером часов в десять на дискотеку. Купили билеты, зашли в один из залов, нашли свободный столик, заказали бутылку вина. Вино оказалось дорогущим, а денег у меня было немного, просто не взял с собой, оставил в гостинице. Беня сказал, что не беда, он заплатит недостающие марки, ну и ладно. Пригласил к нам за стол двух девушек. Выпили, познакомились, поговорили. Пошли танцевать. Беня выбрал себе симпатичную блондинку, а мне досталась вторая, страшненькая брюнетка. Ну, в общем, все нормально, общаемся, веселимся, танцуем. Народу много, но ни одного иностранца, хотя немцы все вроде бы дружелюбные, но я на всякий случай не особо афиширую свою русскость.

Я, немка Герлинд и грузин Кононадзе на пароходе, река Шпрее

Время идёт, все хорошо, единственное, моя партнёрша совсем не умела танцевать. Я сам посредственный танцор, но она вообще… Полпервого ночи, пора собираться домой. Беня сказал, что скоро поедем, пока трамваи ещё ходят. И вдруг он куда-то исчезает со своей подружкой. Моя девица говорит, что живет рядом и ей ехать никуда не нужно. Она уходит. Я пытаюсь найти Шимуса, но его нигде нет. Удрал куда-то, сукин сын. Ситуация неприятная. Я в лесу с незнакомыми людьми, у которых веселье в самом разгаре. Обнаруживаю, что у меня совсем нет денег, а проездные карты на трамвай остались у немца, будь он неладен. Впрочем, они бы мне не пригодились, час ночи, трамваи перестали ходить. Ничего не остается делать, как идти пешком. Пошёл. Рядом с трамвайными путями тропинка, но темно, почти ничего не видно. Да и жутковато. Всякие недобрые мысли лезут в голову. Кто их знает, этих немцев, прибьют, бросят в лесу, и следов не найдешь…

Примерно через полчаса появляется окраина города, фонари, становится чуть веселее. Иду по городу, на улице ни души. Примерно знаю, где находится наша гостиница, надо перейти через мост и пройти по набережной, дальше высокое здание, да его уже видно. Вот и мост, высокий и длинный. Иду, а в голову опять лезут дурные мысли: подъедут на машине, сбросят в реку, и капут! И вдруг шум мотора, скрип тормозов, оборачиваюсь – машина, полная людей. Вот и всё, приехали… Выходит водитель, подходит ко мне и спрашивает: «Скажите, пожалуйста, где находится отель такой-то» – и называет наш отель. Я со знанием дела показываю его. «Данке зер, ауфвидерзеен!» – вежливо прощается. Но лучше не надо таких встреч! Машина уезжает. Облегченно вздыхаю и почти бегу к гостинице. Третий час ночи. У рецепции меня встречает наш руководитель Саша Воронов и, ничего не спрашивая, отправляет спать.

Утром состоялся тяжелый, но справедливый разговор. Если бы был у нас в группе кагэбэшник, меня бы точно выгнали из института с волчьим билетом, не поздоровилось бы и нашим руководителям и в интеротряде, и на факультете. Но самый главный урок, который мне преподнес Александр и за что меня особенно ругал, – никогда не оставаться без денег: «Так бы тебя просто бы ограбили, а без денег могли бы запросто и убить!» Этот урок я запомнил на всю жизнь, и он мне пригодился в Париже, когда ночью на темной улице потребовал от меня денег громадный бандитообразный чернокожий. Я отделался двумя евро.

Что касается Бернарда Шимуса: он пришел утром с помятой мордой, пытался что-то объяснить, но я не разговаривал с ним до самого отъезда. А деньги за вино этот жулик списал на представительские расходы.

Студенты-бауманцы любят пиво. И вот, после нашего вечно разбавленного «Жигулевского», мы оказались в немецком пивном царстве. В каждом городке ГДР были свои пивоварни, поэтому возможностей для изучения пивного многообразия у нас было предостаточно, и мы этим пользовались, но умеренно и познавательно. Мы научились, бауманцы – народ любознательный, отличать пиво по множеству параметров: вкус, цвет, запах, скорость осаживания пены, ее количество на краях кружки, на верху пены хорошего пива должна спокойно лежать монета – одна дойчмарка – и другое.

Бауманцы любят пиво

Как-то в ходе нашего путешествия интеротряд оказался в Лейпциге. После обязательной фестивальной программы мы втроем: Володя Галёв, я и ещё один парень, Слава Соколов, решили со знанием дела попить пива в каком-то интересном месте. Наше внимание привлек один гаштет, ресторан-подвал в нешумном нетуристическом месте, туда заходили только немцы, а уж они знают, куда ходить.

Спускаемся по длинной каменной лестнице. В нескольких залах подвала полно народу, в основном пожилые немцы, как-то подозрительно косящиеся на нас, табачный дым, шум, играет аккордеон. Мелодия мне показалась знакомой – это, конечно, не «Катюша» и не «Подмосковные вечера», это нацистский гимн «Дойчланд, дойчланд, убер аллез!». В нас борются два чувства: страх и любопытство. Мы понимаем, что это странное место, но убегать из него тоже не хочется, всё-таки почти два месяца в Германии, многое знаем. Решили остаться. Пытаемся найти место, столы большие, деревянные, мест достаточно, но никто не пускает к себе: «Нихт фрай! Занято!» И вдруг один подвыпивший немец машет рукой: «Садитесь!» Садимся. Почему-то я чувствую, если эти немцы узнают, что мы русские, могут быть у нас большие неприятности. Я говорю нашему гостеприимному соседу, мы, мол, из Польши, зашли выпить пива, какое посоветуете?

Немец, Пауль, ему лет около пятидесяти, предлагает выпить водки за знакомство, мы поддерживаем, тем более знаем, что немцы пьют водку из дуплей, десятиграммовых рюмашек. Пауль угощает, что для немцев нехарактерно, выпиваем, знакомимся: Серж, Влад, Владислав. Общаемся, я, как переводчик, нажимаю на шипящие, чтобы сымитировать польский, мои друзья кивают, но делают вид, что немецкий не понимают. Пиво хорошее, теперь мы угощаем Пауля пивом и водкой. Пауль, подвыпивши еще, разоткровенничался. Рассказывает о своей жизни, неплохо живет, получает хорошую пенсию, где-то работает. Показывает рисунки своей внучки, интересные. Запомнил один: немец чокается пивной кружкой со своим отражением в зеркале. Окружение уже не кажется особенно враждебным. И тут наш немец начинает рассказывать, что в конце войны он был гитлерюгенд, стрелял по русским танкам из гранат-фаустпатронов, что после войны он был бандитом и стрелял с крыш по русским солдатам. (Мы же «поляки», нам можно рассказать!) Мы начинаем присматриваться к публике. У этого нет руки, этот на костылях, у этого шрам на лице, интересная компания недобитых фашистов.

Потом Пауль вдруг заводится и начинает кричать, что здесь все ненавидят русских. Что все здесь «наци», и этот, и этот, и этот… Публика начинает напрягаться, немцы встают с мест, что-то кричат Паулю, показывают на нас. Мы оставляем деньги кельнеру и задом, задом выползаем из подвала, бежим по лестнице вверх. Вот мы уже на улице. Свежий воздух, свобода и радость, что мы уже не в нацистском логове. С окончания войны прошло 28 лет, но в мозгах война продолжается.

После этой первой зарубежной поездки на фестиваль у большинства членов бауманского интеротряда возникло чувство гордости за наш СССР и нашу КПСС. Почему? Например, я видел во время встреч и дискуссий с иностранцами, как уважительно и даже с почитанием относятся они к нашей стране. Это касалось даже американцев, конечно, молодых. Никто, как ни странно, из иностранной молодежи не осуждал СССР за 1968 год, за вооруженное подавление Пражской весны – «чтобы дубчики не росли.

Брежнев, тогда еще не старый, принял решение о том, что можно принимать в партию студентов. И многие из нашего интеротряда после возвращения на родину подали заявление в КПСС, я тоже. Хотя я критически относился ко многим моментам нашей действительности, но мне нравилось, что партия, как такая арматура, пронизывая общество, обеспечивает порядок во всей стране. 1990 год показал, что это совсем не так, да и я тогда был уже совсем не тот.