Такая любовь

Предположим, что обстановка, описанная во вступлении к первому отделению, в основных чертах не изменилась. Предположим, что зрители уже освоились, примирились с нашим способом развития сюжета при помощи ретроспективной реконструкции. Поэтому нет причин отказываться от этого способа. Занавес остается поднятым в продолжение всего антракта, затем на сцену снова выносят ту же скамью, что и в прологе. Но на этот раз ее ставят не спинкой к залу, а вдоль боковых кулис. Со вторым звонком входят и усаживаются на скамью Стибор, Лида, Петрус и Петрусова: они сидят безмолвные и неподвижные, только Петрус не выдерживает, закуривает сигарету, но тут же гасит ее и встает вместе с остальными, когда с боем часов свет в зале гаснет и на освещенную сцену поднимается Человек в мантии со своими бумагами. По его кивку все усаживаются.

16

Человек в мантии (окидывает скамью испытующим взглядом, затем встревоженно обращается к публике). Грабетова Майка! Что за имя — Майка? Мария!

Майка выходит на сцену бледная, но спокойная.

Человек в мантии. Я предъявляю обвинение и вам. Вы знаете, почему?

Майка. Да.

Человек в мантии. От своей подруги вы знали, что она не собирается шагать через трупы, что для нее решающей будет точка зрения Петруса и согласие его жены. Это вы посоветовали Стибору повлиять на них с помощью давления и угроз?

Майка. Да…

Человек в мантии. Признаете вы себя виновной?

Майка. Ни в коем случае!

Человек в мантии. Ах да, вы ведь женщина! Сядьте там!

Показывает на скамью. Майка садится возле Стибора.

Человек в мантии. Продолжим.

Сцена погружается в полумрак. На авансцену выходят Лида и Петр, оба с опущенными руками и склоненными головами.

Человек в мантии. Матисова, вы оделись и пошли — куда?

Лида. Вниз. На угол возле общежития…

Человек в мантии. И вы туда пришли, Петрус?

Петр. С небольшим опозданием…

Человек в мантии. Так как шли пешком, чтобы выиграть время и еще раз все продумать.

Петр. Честное слово, я ни о чем не думал! Я был не в состоянии…

Человек в мантии. Это вы просто себе внушили, Петрус. На самом же деле именно в этот вечер и значительную часть ночи, вплоть до определенного времени, ваш мозг работал на полные обороты. Вы даже были в состоянии предвидеть, какие вопросы вам могла задать Матисова, и заранее подбирали к ним неопровержимые аргументы. Тем не менее, первый же ее вопрос совсем выбил вас из колеи, хотя он был прост, логичен и вы его ждали наверняка. Что это был за вопрос?

Лида. Ну как?

Человек в мантии. Лицом к лицу с человеком, который дважды с необычайной силой ворвался в вашу жизнь, ложь застряла у вас в горле. Вы были пристыжены и тронуты. Вы очень нежно поцеловали ее и сумели сказать только…

Петр. Пойдем куда-нибудь, где можно дышать…

Лида и Петр все еще неподвижно стоят рядом. Светлеет кинопроекция: поле за городом; издалека со станции доносятся звуки ночной жизни, порой подымается ветер, и все время где-то поблизости гудит трансформатор.

Человек в мантии. Время! Вам нужно было время и покой — только поэтому вы гнали такси до самого Садового города. У шофера были свои представления об этом, и когда вы расплачивались с ним там, где кончался город и начиналось поле, он доверительно шепнул вам: «Молодой человек, нынче уже не так тепло…» Но ночь была относительно теплой, и ночь вам помогла — сухой ветер придал ей почти весенний привкус и прогнал тоскливый аромат ноября. Эта ночь, ширь полей, мерцающие галактики далеких городских огней и ночных звезд, уютное пыхтение маневрирующих паровозов да монотонное, успокаивающее гудение трансформатора — все это вернуло вам силы и уверенность в себе. Тогда вы начали… лгать. Трезво, хотя и несколько взволнованно, вы изложили Лиде содержание разговора с вашей женой — разговора, который никогда не происходил. И нужно сказать: ваш собственный рассказ утверждал вас в убеждении, что если бы этот разговор состоялся, он неминуемо имел бы точно такой же смысл и последствия. Когда вы передавали Лиде последние слова вашей жены, будто она ни в коем случае не согласится на развод, вы были растроганы, удручены и искренне убеждены, что совершается несправедливость, которая сыграет в вашей жизни роль гранаты, разорвавшейся на выставке хрусталя. Лида молчала, комкая платочек в руке. Она заговорила лишь тогда, когда вы начали беспокоиться.

Лида. Так она и сказала?

Петр. Что-то в этом роде…

Лида. Значит…

Петр. Значит, нам придется с этим считаться… Что будем делать, Лида?

Лида. Ничего…

Петр. Ничего… Нет, надо что-то.

Лида останавливается, обнимает его. Говорит страстно, горячо, и первые ее слова вновь поколебали его.

Лида. Петр, я очень люблю тебя… Очень! Страшно люблю! Вряд ли кого-нибудь еще я так полюблю… Но именно поэтому я не хочу, не могу хотеть, чтобы ты страдал, чтоб у тебя были неприятности, — это запачкает все. Я никогда не была бы счастлива. Петр, ты ведь сам сказал мне, что мы поженимся… (Напряжение Петра достигает высшей точки). Так вот — сейчас я сама возвращаю тебе слово!

Петр. Лида!

Он не справился с собой, и в этом возгласе прозвучало чувство облегчения, но она не заметила.

Лида. Будет тяжело… но так будет лучше. Все останется, как было… хорошее, чистое… Так будет лучше, правда… милый… молчи… Так будет… молчи!

Петр. Лида! (Он действительно взволнован и тронут такой любовью). Лида… (Он потянулся к ее губам, и она ответила поцелуем).

17

Проекция гаснет. На авансцену вышла обессиленная Лида.

Человек в мантии. Лида Матисова, ваши намерения были искренни? Или это было одно из тех великодушных предложений, на которые мы отваживаемся, только если твердо знаем, что они не будут приняты?

Лида. Я не скажу вам точно, что я при этом думала, потому что вижу эту ночь будто сквозь матовое стекло, будто под наркозом. Нет, конечно. Я предложила это без всяких условий, без притворства, но в то же время — признаюсь — ни на секунду не переставала верить, что это только тяжкое испытание и все обойдется хорошо, счастливо… И еще меня убеждало в этом… Не смейтесь, я не суеверна, но иной раз поддаешься счастливой игре случая. Я ждала Петра у нашего общежития, ждала пятнадцать, двадцать минут и вдруг подумала: он придет, прежде чем я досчитаю до тринадцати. Когда я произнесла «двенадцать» — он появился из-за угла… Столько дней шел дождь, а как раз в эту ночь было сухо, и над полем стояла Кассиопея — Петр показал мне ее еще в Брно, при первом нашем свидании. Потом мы начали разговаривать, и было плохо, но на станции гудели маневровые паровозы, и я загадала: если прогудят только семь раз — мы поженимся. И они прогудели семь раз, не больше, не меньше, я это знаю точно, потому что напрягала слух, чтобы услышать то, чего с таким отчаянием слышать не хотела. И еще я вбила себе в голову: мы не должны разойтись, пока не начнут развозить молоко… На первый взгляд — сумасбродная мысль, но я родилась в городе, меня будили не петухи — под нашими окнами была молочная, утро начиналось звоном бидонов, и с той поры для меня развоз молока — новый день. Я хотела вступить в него вместе с Петром, а он, хотя и не подозревал об этом и был сильно утомлен, долгие часы ходил со мной по улицам, внимательный, нежный, и мы говорили, вспоминали, и молчали, и молчали — об одном и том же. Но молочные фургоны все не появлялись, а мы уже дошли до моего общежития, и ему пришлось согласиться, чтобы я его проводила. Ненавижу прощаться!.. И я ведь не хотела прощаться с ним. Опять — только ночной трамвай обогнал нас, и что еще хуже — скорая помощь, при виде ее даже в предутренний час, когда она мчится без сирены, становится страшно и мороз пробегает по коже. Но вот и его общежитие, мы дошли до угла, и он взял меня за руки. Я испугалась, сердце мне сжала тупая боль; нет ничего хуже навязчивых представлений. Еще минутку, еще минутку…

Кинопроекция: предрассветная улица, тихая, безлюдная. Лида и Петр. Лица их пепельно-серы от страдания, от усталости, от бессонной ночи, от холода. Но Лида собрала все свои силы.

Лида. Видишь, как славно мы прошлись…

Петр. Да…

Лида. Я бы все равно не уснула… Вот когда мы расстанемся — тогда это будет так… так нормально, правда?

Петр. Лида… (Подходит к ней, обнимает, нежно прижимает лицо к лицу.) Лида, ты самый хороший человек…

Лида. Почему все так печально…

Петр пытается утешить ее.

Петр. Печальное сменяется прекрасным, Лида, это самый могучий закон жизни. То, что сегодня мы воспринимаем как трагедию, быть может через год… как тогда… нет… Прощай, Лида!

Пожимает ей руки и хочет быстро уйти, потому что у него уже нет сил. Но она задерживает его руки в своих.

Лида. Верни мне фотографию.

Петр. Она у меня наверху…

Лида. Я подожду…

Петр подчиняется. Он понимает ее. Уходит как раз в ту минуту, когда к ним приближается звук громыхающего автомобиля. Лида блаженно закрывает глаза.

Лида. Молоко везут…

18

Проекция гаснет. На авансцену входит усталый Петр, пряча в карман ключи. Человек в мантии сидит — как и во время предыдущего монолога Лиды — в кресле у боковой кулисы, опираясь локтем о подлокотник.

Человек в мантии. Петрус, вам нехорошо?

Петр. Мне хуже, чем ужасно; кажется, с нынешнего дня я уже не то, что называют «молодой человек». Вчера, до разговора с женой…

Человек в мантии. Петрус, да вы ведь с ней не говорили.

Петр (вытирает лоб). Меня немного лихорадит… восемь часов хожу с Лидой, и все это время… Я не умею лгать — вот почему мне надо было поверить, поверить, что я говорю ей правду. Господи боже мой, да ведь я лучше всех знаю: то, что мне дала Лида, не даст уже никто на свете. Никогда, никто на свете! Ее голос, улыбка, ее объятия… теперь я спокоен, потому что усталость накрыла меня, словно стеклянным колпаком, но если я вспомню о ней завтра, через год… наверное, буду плакать или кричать во сне. Не понимаю, не понимаю, как я мог тогда согласиться на разрыв! И на этот раз я сам, добровольно, по собственному решению отказался от нее! Не знаю, что это было, — просто вдруг какое-то затмение нашло, и я сказал эту ложь… Нет, знаю: меня охватил страх. Страх! Не за себя! За нее! Даже в наше время ей пришлось бы пройти со мной крестный путь злобы и грязи. Это ужасно, но это так! Лида слишком чувствительна; боюсь, ей пришлось бы заплатить непомерно дорого. Боюсь, она никогда не избавилась бы от чувства вины; это чувство наложило бы свой отпечаток на все наши дни… и даже на наши объятия. Я боюсь этого — и не допущу. Я причиняю ей боль ради ее же счастья. Разве так поступают слабые люди? Стибор получит еще один шанс… пустой шанс, но он, по крайней мере, сам в этом убедится… Моя жена не будет унижена необходимостью отказывать в разводе… Факультет очистится от «морального разложения»… А я — я как-нибудь переживу…

Человек в мантии. Петрус… это — правда?

Петр. Вы ведь беседуете с моими мыслями!

Человек в мантии (с грустной усмешкой). Мы лжем самим себе больше, чем всем людям на свете, Петрус. Мы можем пережить презрение других, но презрение к самому себе убило бы нас…

Петр. Я и так считаю себя бесхарактерным человеком… Не беспокойтесь. Простите — начинается день. Я верну ей фотографию и пойду спать. Я хочу долго спать… потому что это первый день без нее…

Делает шаг на сцену и замирает в изумлении.

Вспыхивает кинопроекция: знакомая комната в общежитии. На тахте сидит растерянный Вашек Краль, он надел поверх пижамы плащ. Напротив него, на стуле, тоже в плаще, сидит Лида Петрусова. Краль с облегчением поднимается.

Краль. Вот и ты…

Петр. Здравствуй, Лида…

Петрусова. Здравствуй, Петр…

Пауза.

Краль (берет полотенце, бормочет). Ну, я пошел купаться.

Волоча ноги, тащится по авансцене. Петрус приходит в себя.

Петр. Я не знал, что… Лида, прости, одну минутку!

Он поворачивается и у самого края авансцены догоняет Краля. Говорит ему тихо, настойчиво.

Петр. Вашек, прошу тебя, там внизу ждет Лида, не можешь ли ты...

Краль. Отвяжись ты от меня!

Дело принимает серьезный оборот, а Краль уже сыт по горло. Петр нерешительно возвращается.

Петр. Ты меня прости, но вчера вечером у нас было такое…

Петрусова. Она ждет внизу?

Петр (испуганно). Кто?

Петрусова подает ему фотографию, которая стояла прислоненная к приемнику. Отпираться нет смысла. Петр кивает.

Петр. Лида, я не знаю, кому понадобилось забегать вперед. Я бы сам тебе не позднее чем сегодня…

Петрусова. Не заставляй ее ждать.

Петр. Что?

Петрусова. Приведи же ее.

Петр. Что ты, нельзя — пять часов утра, и привратник… (под ее взглядом опускает голову). Может быть, лучше сначала нам с тобой…

Петрусова. Она имеет к этому делу такое же отношение, как ты и я.

Петр. Послушай, если бы ты приехала вчера — тогда, может быть… Но в эту минуту все уже решено, и нет ни малейшего повода к сценам.

Петрусова. Я приехала не для того, чтобы устраивать сцены.

Петр. Так позволь, по крайней мере, объяснить…

Входит Лида Матисова.

Лида. Петр! Не сердись, я вдруг испугалась, что тебе плохо…

Увидела незнакомую женщину, запнулась. Но гостья встает и самым обычным образом подает ей руку.

Петрусова. Петрусова. (Пауза). Садитесь. (Смотрит на обоих). Что вы собираетесь делать?

Лида. Мы? Но ведь это вы…

Петр (жене). Лида, я просил тебя…

Петрусова. Я только спрашиваю, что вы собираетесь делать. Знать это должны прежде всего вы.

Лида. Для меня решающим является ваше мнение.

Петрусова. Мое мнение? (Снимает очки и усталым жестом протирает глаза). Что касается меня, то я не стану вам поперек дороги… На развод я, разумеется, согласна.

Петрус смотрит на нее ошеломленно, Лида — со внезапно пробудившейся надеждой.

19

Проекция гаснет. Лида Петрусова выходит на авансцену, не переставая тереть глаза.

Человек в мантии. Восхищаюсь.

Петрусова. Чем?

Человек в мантии. Вашим самообладанием. Петрус назвал вашу гордость нечеловеческой, это звучит не очень-то красиво, но довольно точно.

Петрусова. Ошибаетесь. Владеть собой должен лишь тот, кто страдает, ненавидит или любит.

Человек в мантии. Это как раз ваш случай.

Петрусова (хочет возразить, но вдруг в ней прорывается подавляемое чувство; она говорит горячо, почти со слезами; это необычайно и страшно, как извержение давно погасшего вулкана). Да! Да! Вы правы! Ненавижу ее и люблю его! Люблю с первой минуты — и совершенно безнадежно. У меня был друг… его арестовали перед самым концом войны, а второго мая казнили. Петр был удивительно похож на него, но мне было уже… почти тридцать. Я делала все, чтобы не потерять его, чтобы — это унизительно — сравняться с той, с первой. Но и здесь была ошибка; тот, кто все время сравнивает себя с кем-то, кто в любую минуту проверяет свои чувства, — тот не может сохранить их непосредственность. Я уже не умела быть нежной, холодной или спокойной, я всегда была слишком нежной, слишком холодной, слишком спокойной или слишком раздраженной, пусть только на капельку больше, чем нужно, — но это была та самая капля, которая переполняет чашу. Конечно, я перестала быть естественной, и мое спокойствие выглядело истерическим, а моя истерия… вы ее видите! Я, которая с юных лет, даже в своем первом глубоком, безоглядном чувстве проповедовала полную свободу и взаимное доверие, — я теряла голову и дулась, как школьница, если Петр возвращался на несколько минут позже условленного времени. К счастью, я многое умела перебороть в себе, но ведь и невысказанные фразы остаются в мозгу, подобно заразным микроорганизмам, и плодят следующие… Потом Петр сказал о поездке в Китай. Предложил мне ехать с ним; а я вообразила, будто он хочет уехать один, хочет уйти от меня хоть так, если не может иначе… И я пошла работать в район… Нет! Если раньше я все отрицала, чтобы оправдать… то теперь сознаюсь: я виновата, виновата, я неправа и, следовательно, не имею права… Я не боюсь наказания, потому что самое тяжкое я сама наложила на себя. Отступаюсь. Ухожу с их дороги. Дальше они пойдут без помех, поскольку это зависит от меня.

Человек в мантии (с уважением, но скептически). Поскольку это зависит от вас…

Вспыхивает кинопроекция: маленькое кафе с надписью на окне, снаружи и внутри. Утренняя суета; из репродуктора льется веселая музыка. Лида и Петр сели за столик, напряженные, молчаливые. Подбежал с прибаутками официант.

Официант. Доброе утречко даме и пану, не угодно ли кофе? Сейчас достану! Масло и булочки перед прогулочкой, не так ли?

Петр не двигается, Лида слегка кивнула. Официант убежал. Взгляды Лиды и Петра скрестились, но он отвел глаза. Опять появился официант, расставляет посуду и болтает.

Официант. Прогноз погоды обещает похолодание, слыхали? Так что теперь нам только и остается, что греться кофейком да любовью, не так ли? (Тут только он как следует разглядел выражение лица Лиды и уловил настроение). Пардон…

Деликатно удаляется, смахивая салфеткой с соседних столов. Петр помешал кофе. На этот раз Лида берет его за руку.

Лида. Петр, что с тобой?

Петр. Ты еще спрашиваешь…

Лида. Я знаю… Тебе больнее… но, Петр, она безусловно честная… и умная; если она изменила свое решение, то знает почему! И это решение — в нашу пользу.

Петр (уныло). Это ты так думаешь.

Лида. А что?

Петр. Теперь еще хуже. Она великодушна, она уступает — это звучит. Это великолепно, понимаешь, а тебя затравят из симпатии к ней.

Лида. Кто?

Петр. Люди.

Лида. Что мне за дело до людей?

Петр. Они затравят нас обоих.

Лида. Любой, если только у него нет злого умысла, обязательно признает, что в этом случае мы имеем право. Имеем право! Где же тогда твое возмущение условностями? (Петр горько усмехается. Лида обиженно). Ты об этом лекции читаешь.

Петр. К сожалению! (При этих словах взглянул на часы, испугался). Мне пора на семинар! (Одним глотком выпивает кофе. Потом, застегивая плащ, наклоняется над столом и говорит так горячо и убедительно, как только умеет). Лида, вчера я получил тяжкий удар — я понял, что не могу на тебе жениться. Остались две возможности: сойти с ума от боли или сломить ее в себе. Ночью мы кое-как справились с этим; прошу теперь тебя, пойми, не могу я так сразу снова переключаться. Нам обоим нужен покой, нам нужно выспаться и все снова продумать. Прошу тебя об этом! Встретимся завтра вечером, ладно?

Уже стоя, пожал ей руку. Она не отвечает, только смотрит на него. Петр опустил глаза, он не хочет встречаться с ее взглядом, чтобы его решение не поколебалось.

Петр. Лидочка, это проверка… Будем сильными, как ночью, — что бы там ни было! (Еще раз пожимает ей руку, гладит по голове). До свидания, Лида!

Уходит, словно извиняясь. Веселая музыка все еще звучит. Лида сидит неподвижно. Потом опомнилась, поняла. Все, чему она не решалась верить, теперь заполняет ее мозг. На глаза снова навертываются слезы, на этот раз — иные. Она вскакивает и убегает. Человек в мантии поспешно направляется за ней, а когда ему не удается догнать ее, бросается разыскивать официанта.

Человек в мантии. Официант! Официант! (Вдруг с удивлением обнаруживает, что тот молча стоит рядом с ним).

Официант. Оставьте их…

Человек в мантии. Они не заплатили…

Официант (платит за них, переложив деньги из собственного кармана в кожаную сумку). Заплатят в другом месте… и, я бы сказал, им это дороже обойдется… (Убирая со стола, запивает эти слова кофе, до которого Лида так и не дотронулась).

20

Проекция гаснет.

Человек в мантии. Стибор Милан! (Стибор выходит на авансцену). Обвиняемый, реконструкция событий почти во всех пунктах подтверждает вашу вину.

Стибор. Мою? Мою? Не Петруса?

Человек в мантии. Оставьте Петруса в покое, мы сейчас говорим о вас. Тот факт, что вы его запугали…

Стибор. А разве не знаменательно, что он дал себя запугать?

Человек в мантии. Стибор, согласитесь, вы здесь вовсе не для того, чтобы задавать вопросы. Меня интересуют побуждения. Это было совершено из мести? Вы хотели отомстить Матисовой?

Стибор. Лиде? Господи, при чем тут Лида?

Входит Мать.

Мать. Он спрашивает, при чем она? Он еще спрашивает! Мало она ему горя причинила! Дети, неужели вам мало одного удара, зачем вы на глазах своих матерей напрашиваетесь на новые? Он любил ее больше, чем меня, мы приняли ее в семью, как родную…

Стибор. Это неправда!

Мать. У нее не было ни малейшего повода жаловаться, перед свадьбой я ее даже сама пригласила на чай и поговорила с ней, как с дочерью.

Стибор. Ложь!

Мать. Милан!

Стибор. Ложь! Мама, ты… лжешь!

Мать (кричит). Как ты со мной разговариваешь!

Дает ему пощечину, но тут же останавливается, смутившись.

Стибор. Мама… Ты не должна была этого…

Человек в мантии. Говорите, Стибор!

Стибор (тихо). В тот день я неожиданно пришел домой и увидел пальто Лиды. Мне пришло в голову… Я хотел… На цыпочках я подошел к двери и услышал их…

Мать. Клянусь, клянусь всем, что мне дорого, я точно передала каждое слово…

Стибор. Каждое слово! Но тон! Слова могут быть самыми лучшими, но если им придать другой тон… понимаете? Ведь большая разница, если я скажу (точно подражает приветливой интонации своей матери из третьей картины): «Надеюсь, вы чувствуете себя как дома» или если сказать…

Кинопроекция: комната Стиборов, занавеска, картина на стене. Лида сидит у столика, Стиборова садится напротив: они повторяют те же жесты и говорят то же самое, что и в третьем картине, но Стиборова не в силах преодолеть себя и придает каждому слову язвительный, открыто враждебный смысл; Лида, естественно, ощетинилась и отвечает в том же тоне. Это отвратительный разговор, он тем хуже, что ведется гладкими светскими фразами.

Мать. Надеюсь, вы чувствуете себя как дома…

Лида. Да!

Мать. Я говорила Милану — если он захочет, я могу со временем переехать от вас.

Лида. Он ни за что не согласится…

Мать. Согласится. Две женщины под одной крышей — это никогда не приводило к добру. Теперь вы для него важнее…

Лида. Ну, не говорите!

Мать. Так лучше, Лидушка. Я вечно баловала его, так что пора вам сменить меня. Ведь вы его любите так же сильно, как и я, не правда ли?

Лида. Можете не беспокоиться! (Роняет блюдце. Стиборова, многозначительно покачав головой, принялась подбирать осколки. Это оскорбляет Лиду; она помогает ей). Не сердитесь.

Мать (с каменным лицом). За что? Все это уже ваше. Посуда бьется, девочка, к счастью, а я вам желаю много счастья!

Лида (давая понять, как мало она этому верит). Спасибо.

21

Проекция гаснет. Мать медленно приближается к Милану, в глазах ее сознание вины, страх и обида.

Мать. Милан…

Человек в мантии. Ярослава Стиборова, год рождения 1908, вдова учителя, я предъявляю обвинение и вам. За лжесвидетельство и соучастие…

Мать. Милан…

Человек в мантии. Пойдите сядьте!

Она уходит, поддавшись внезапному приступу рыданий, подавленная тем, что сын даже не взглянул на нее.

Человек в мантии. Но этим свидетельским показанием вы, конечно, ухудшили и свое положение.

Стибор. Я знаю…

Человек в мантии. Мне всегда казалось, что вы принимали к сведению чувства Лиды Матисовой лишь в той мере, в какой они соответствовали вашим. Если ее радость не исходила из вашей радости, а ее опасения не были вашими опасениями, вы считали их более или менее абсурдными.

Стибор. Но ведь она собиралась выйти замуж не за мою мать, а за меня!

Человек в мантии. И в этом вы были так твердо убеждены, что ее мнение было для вас всего лишь… забавным. Вы, например, никогда не спрашивали: «Пойдешь ли ты за меня?» Вы всегда говорили: «Иди за меня!»

Стибор. Я верил, что она меня любит!

Человек в мантии. А она и любила вас, наверное… конечно, любила. Только любить — это, уважаемые, всего лишь основной факт. Зерно. Идея. Что из нее взойдет, что родится — это вопрос сложного процесса, который требует мягкости… и силы…

Стибор. Была такая сила! Моя любовь!

Человек в мантии. Но я спрашиваю — не может ли такая любовь, несколько «обуженная», перестать быть любовью?

Стибор. Как вы смеете… сомневайтесь в моем мужестве, в таланте… но в этом! Я докажу вам! Легко докажу! Не только тогда, когда это случилось — тогда я ничего не понимал, ничего не соображал, — но и теперь, после всего… Я знал, что приехала Петрусова, и предчувствовал, что будет. С утра я ждал Лиду у ее общежития…

Человек в мантии. Шел дождь?

Стибор. Шел…

Человек в мантии протягивает руку за кулисы и подает Стибору его плащ и шляпу. Стибор надевает плащ и продолжает, держа шляпу в руке.

Стибор. Лида вернулась домой под вечер, очень взволнованная, потому что, кроме всего прочего, на факультете ее встретили ледяным холодом; стараниями Майки и Тошека все стали там на сторону Петруса. Услышав намеки на это даже в столовой, Лида бросила вилку и убежала. А я там стоял… единственный человек, подавший ей руку. Лида…

Кинопроекция: предвечерняя шумная улица. Лида, ошеломленная и словно парализованная, двигается машинально. Глаза ее покраснели от бессонной ночи и блестят. Механически подняла руку, не взглянув на часы. Вдруг перед ней оказался Стибор. Тихо поздоровалась.

Лида. Здравствуй…

Стибор. Я жду здесь с самого утра…

Лида. Зачем?

Стибор. Спросить… я теперь хочу тебя спросить, что ты решила.

Лида. Что я должна была решать?

Стибор. Лида… в третий раз предлагаю тебе: выходи за меня замуж! (Словно боясь получить ответ, продолжает поспешно, настойчиво). Лида, вчера мне сказал главный инженер, что они запатентуют тот аппарат… тот, который я портил, пока ухаживал за тобой, и который доделал, когда ты мне обещала… Лида, если б ты была со мной… если ты будешь со мной, я столько смогу… мы оба столько сможем…

Лида (мягко, словно извиняясь). Но ты ведь знаешь, я люблю его…

Стибор. Он все равно на тебе не женится!

Это задело ее: она хотела усмехнуться, но не смогла.

Лида. Уж ты знаешь…

Стибор. Знаю, как и ты. Он не впервые отказывается от тебя.

Лида. Нет, тогда это было…

Стибор. То же самое! Ты доставила бы ему величайшую радость, если бы уехала и теперь!

Лида. Неправда!

Стибор. Правда. Не строй иллюзий.

Лида. Это не может быть правдой…

Ее охватил страх, и в эту минуту созрело внезапное решение. Стибор этого не замечает, говорит со скорбным упорством.

Стибор. Лида! Никто не будет любить тебя так, как я. Почему ты этого не можешь понять? Я сделаю для тебя все, все!

А Лида уже далеко — неважно, что она все еще стоит на месте. Как во сне подняла руку, словно хотела его погладить — за любовь и за боль, которую она не в силах уменьшить. Но не решилась коснуться его. Только сказала.

Лида. Ты хороший…

И ушла.

22

Проекция гаснет. Милан Стибор выходит на авансцену, шляпа выпала у него из рук. Он наклонился, нащупывает ее, как слепой.

Человек в мантии. Нервы!

Стибор. Хороший… Это, кажется, нечто вроде «глупый». Хороший — это синоним идиота. Я хороший, но любит она Петруса. Логика! Логика!

Человек в мантии. Нервы!

Стибор. А то, что я ее люблю…

Человек в мантии. «Я». «Я».

Стибор. Что я готов все забыть, что я от нее не отвернулся…

Человек в мантии. Вы никогда не забываете подчеркнуть это.

Стибор. Что я из-за нее не работаю, не ем, не сплю…

Человек в мантии. А вам Лида нужна, как средство от бессонницы?

Стибор. Быть может, я… эгоист и бесхарактерный человек, но я не был и не буду карьеристом!

Человек в мантии. Как кто?

Стибор. Как Петрус!

Человек в мантии. Доказательства?

Стибор. Почему он с ней тогда разошелся?

Человек в мантии. Петрус, почему вы с ней тогда разошлись?

Петр выходит вперед.

Петр. Я уже говорил вам — она уехала…

Человек в мантии. Так ведь не на Камчатку. Всего лишь в Прагу!

Стибор. Люди живут и дальше друг от друга!

Петр. Да, но супруги; а просто знакомые… четыре года!

Человек в мантии. Вы могли бы жениться! Вас, конечно, перевели бы.

Стибор. Не могли! Он не мог!

Человек в мантии. Почему?.

Петр. Я жил на стипендию… писал дипломную работу…

Стибор. Ему нужны были деньги. Квартира была нужна.

Петр. Неправда!

Стибор. Правда!

Человек в мантии. Так как же — правда или нет?

Петр (по примеру Стибора начинает повышать голос). Нет! Просто я тогда не знал… не знал тогда, насколько это чувство велико и сильно! Всегда узнаешь истинную цену вещам, только когда теряешь их!

Человек в мантии. Вы предпочитаете узнавать цену вещам именно таким способом?

Петр. Что вы имеете в виду?

Человек в мантии. То, что я сказал…

Стибор. Он слишком любит удобства!

Петр. Я полгода добровольно работал на стройке! Через день собрания, сколько раз приходилось не спать ночь…

Стибор. Он всегда умел рассчитать, что ему выгодно. И в этих расчетах Лида была пассивом!

Петр. Пусть он не говорит о Лиде! Пусть он не говорит о Лиде! Он, который приложил все усилия к тому, что теперь ее вместе со мной топчут в грязь…

Стибор. Я?! Я, единственный, кто не отступился от нее?!

Петр. А как это называется — бросить человека в воду, чтобы показывать на нем свое искусство первой помощи?!

Они готовы броситься друг на друга. Человек в мантии становится между ними.

Человек в мантии. Довольно! Обвиняемые, не устраивайте сцен — вы не в театре! Стибор, сядьте! У вас достаточно поводов серьезно задуматься над вашим собственным характером! (Стибор отходит). А вы не волнуйтесь. У вас есть еще возможность защитить себя делом.

Петр. И я это сделаю! Только посоветуйте мне — как…

Человек в мантии. Чтобы я вам советовал?

Петр. Войдите в мое положение… Такого и дикий зверь не выдержит! Заколдованный круг! Как выйти из него, чтобы никого не обидеть? Тошек был прав — теперь, когда я увидел и услышал свою жену… Но Лида… А я еще — специалист по семейному праву! Тут волком взвоешь! Я борюсь за новую мораль, помогаю людям жить… а кто поможет мне?

Человек в мантии. Мне кажется, вас ждет товарищ Тошек.

Кинопроекция: кабинет Тошека. Тошек, как всегда, чертит на газете какие-то фантастические закорючки, в которых даже самая буйная фантазия не найдет связи с происходящим разговором. Ему сейчас тоже тяжело.

Петр. Вы хотели со мной поговорить?

Тошек (пытается шутить). Прошу тебя, Петрус, говори мне «ты», или я стану говорить тебе «вы», а то давай и вовсе обращаться друг к другу в третьем лице; только уж давай одинаково, как и положено товарищам.

Петр. Когда-то я всем говорил «ты», но некоторых это задевало…

Тошек. Только не меня, уверяю тебя. Хотя бы потому, что мне очень хочется, чтобы ты чувствовал во мне товарища, — если вообще работник отдела кадров может быть товарищем.

Петр. Послушай, товарищ…

Тошек. Ладно, условились. Декан с тобой уже говорил?

Петр. Нет.

Тошек. У вас заболел доцент Бечварж. Надолго — желтуха. Декан хотел попросить тебя с завтрашнего дня читать семейное право — за Бечваржа.

Петр. Меня?

Тошек. У тебя ведь отличная дипломная работа на эту тему.

Петр. В большой аудитории?

Тошек. Да. Зайди к нему и не отказывайся, если можешь — выручи его. Да не бойся, это только на один семестр. Китай от тебя не убежит. Между прочим, я слыхал, что в министерстве насчет твоей поездки решено. Еще с лета.

Он встал. Поднялся и Петрус, который все еще никак не может опомниться. Тошек протягивает ему руку и говорит с внезапной настойчивостью.

Тошек. Да, а что нового в твоем деле?

Человек в мантии (с авансцены). У вас что-то вертится на языке, Петрус!

Петр. Нет…

Человек в мантии. И все-таки. Один вопрос.

Петр. Да…

Человек в мантии. Смею спросить — какой?

Петр. То, что мне… предложили сейчас, все это — для этого?

Человек в мантии. Ну, спросите!

Петр. Нет… конечно… конечно, тут нет никакой связи! А если б и была — не могут же они ожидать, что я… (умолкает).

Человек в мантии. Так-с… Ну, продолжайте, прошу вас.

Тошек. Да, что новенького в твоем деле?

Петр (стоит секунду безмолвно, потом выдавливает из себя). Я скажу вам завтра в полдень.

Тошек (еще раз горячо жмет ему руку). И думай. Думай о себе!

23

Проекция гаснет.

Человек в мантии. Тошек, подойдите сюда!

Тошек (выходит на авансцену). Я уже дал свидетельские показания…

Человек в мантии. Я вовсе не жажду от вас свидетельских показаний. Я обвиняю вас, ибо вы, пользуясь служебным положением, оказали недопустимый нажим на ассистента Петруса и тем самым явились соучастником наказуемых деяний, перечисленных в прологе.

Тошек. Товарищ…

Человек в мантии. Я вам не товарищ.

Тошек. Послушайте, что это еще за комедия…

Человек в мантии. Это — трагедия, гражданин!

Тошек. Хорошо, но не говорите бессмыслицы! Я работник отдела кадров — между прочим, пойдите попробуйте там поработать за полторы тысячи в месяц, деритесь за людей да еще потерпите всякие поношения на эстрадах от разных бездельников, которые дерут по пять сотен за вечер! Знаю, всякие есть кадровики, некоторые смотрят на эту работу только как на заработок, но у меня старомодные взгляды, я прежде всего коммунист. В чем вы меня упрекаете? В том, что я не стал ждать, чем все это кончится, и не поставил потом своей печати? Ты — вон из партии, ты — из института? В том, что я хотел, чтобы они поняли свои обязанности по отношению к государству, к семье и к самим себе? Ведь речь идет о честных и ценных для нас людях. Двадцатитрехлетняя студентка с большой эрудицией, у которой вся жизнь впереди и достаточно силы воли, чтобы справиться с этим разочарованием. Будущий ученый, который обязан настолько сознавать свою ответственность, чтобы не загубить сгоряча то, чего ждет от него все наше общество. Что же, я должен был предоставить их самим себе?

Человек в мантии. Обвиняемый, большинство ваших соображений не вызывает сомнений или дискуссий. Но именно в вашей деятельности самые лучшие намерения могут иметь сквернейшие последствия, если вы будете втискивать живых людей в ваши уравнения. Работник отдела кадров может быть грубым или ходить на голове — не это определяет его квалификацию. Но он не имеет права делать поверхностных анализов, не имеет права допускать принципиальных ошибок. А вы их допустили.

Тошек. Какие ошибки?

Человек в мантии. У вас будет печальная возможность увидеть их собственными глазами. Сядьте.

Тошек отходит.

Кинопроекция: комната в общежитии, смеркается. На тахте полулежит Вашек Краль. У него на коленях тетрадь с лекциями, в руке конверт с письмом. Он нерешительно смотрит сквозь очки на Человека в мантии.

Человек в мантии. Продолжайте! Сейчас войдет Петрус!

Петрус входит, но не снимает плаща. Краль моментально прячет конверт в тетрадь.

Петр. Где Лида?

Краль. Которая?

Петр. Моя Лида… Жена!

Краль. Откуда мне знать?

Петр. Ее вещи здесь? Нет, забрала. Который час?

Краль. Половина шестого… куда ты?

Петр. На вокзал.

Краль. Когда у нее отходит поезд?

Петр. В семь пять. (Не снимая плаща, пытается завязать галстук, ругается про себя; потом выбегает, продолжая завязывать галстук по дороге). Пока!

Краль (который все время взглядывал то на него, то на тетрадь). Будь здоров.

Человек в мантии. Краль, вы ничего не забыли?

24

Проекция темнеет. Краль нерешительно выходит на авансцену со своей тетрадью. Он не говорит, бормочет.

Краль. Не знаю…

Человек в мантии. Разве вы не должны были сказать ему кое-что? По поручению Матисовой?

Краль. Сказать — нет…

Человек в мантии. Или передать?

Краль. Передать — это да…

Человек в мантии. Конверт? (Краль без звука вытаскивает его из тетради). Вы знаете, что в нем?

Краль. Нет, не знаю.

Человек в мантии. А догадываетесь?

Краль. Думаю, что да.

Человек в мантии. Что же именно?

Краль. Она проговорилась, что уезжает. Верно, пишет ему об этом. И еще о другом, о том, что…

Человек в мантии (возмущен). Вацлав Краль! Вы, у которого не нашлось достаточно смелости, чтобы высказать свое мнение другу, хотя вы все знали и предчувствовали, вы, который из трусости даже помогали ему, — откуда у вас эта дерзость не выполнить настоятельной просьбы Лиды Матисовой? Обвиняемый — да, обвиняемый! — если у вас нет характера, вы должны, по крайней мере, обладать хоть крупицей разума! Садитесь и любуйтесь делом ваших рук до конца!

Краль. Но я ведь потом переехал…

Человек в мантии. Садитесь!

Проекция: комната в общежитии Лиды Матисовой. Лида, уже одетая, с трудом запирает чемодан; входит Майка, она, видимо, возвращается с лекции. Остолбенела.

Майка. Что ты делаешь? Куда едешь?

Лида. Домой.

Майка. Ты с ума сошла?

Лида. Нет.

Она совершенно спокойна — спокойна, как вулкан перед извержением, клокочущий незримым внутренним огнем.

Майка. Постой, объясни хоть…

Лида (с оттенком горькой иронии). Я не хочу портить репутацию факультета. Не буду мозолить вам глаза… и не стану усложнять ему положение…

Майка. Лида, прошу тебя, не сходи с ума! Ты еще больше все запутаешь. Кто тебя сглазил? Ты ведь должна была считаться с тем, что мы тебе аплодировать не станем, — но это? Разве это решение вопроса — наделать шуму и сбежать?

Лида. Я не бегу. Хочу отдохнуть, обдумать.

Майка. А он?

Лида. Он тоже успокоится, приведет в порядок свои дела, а потом…

Майка. Потом что?

Лида. Мы договоримся на вокзале. (Берет чемодан).

Майка. Лида, это безумие. Если б я могла тебе чем-нибудь… Но верь, по крайней мере…

Лида. Верю, Майка.

Целует ее. Майка делает еще попытку.

Майка. А институт… зачеты…

Лида только грустно пожимает плечами и медленно направляется к авансцене. Майка замечает испытующий взгляд Человека в мантии. Говорит удрученно.

Майка. А я думала, это только такая любовь… только такая…

Человек в мантии (насмешливо). Вы — женщина!

Идет навстречу Лиде, берет у нее чемодан и даже утешающим жестом кладет ей руку на плечо, совершенно забывая в этот момент о своей миссии.

25

Проекция гаснет. Где-то вдали часы гулко отбивают четверти и получасы. Человек в мантии опомнился, откашлялся, и от его участливой приветливости не осталось и следа.

Человек в мантии. Матисова, не растравляйте себя! Вам тяжело духовно и физически — понимаю, это вчерашняя ночь и нынешний день; но в конце концов вы — не соблазненная жертва, а полноправная гражданка и действительно стоите только на пороге жизни. Если вам хуже, чем вы можете вынести — а это вы сами должны почувствовать, — пойдите к кому-нибудь, дышите глубже, посчитайте до тысячи или еще что-нибудь такое… Только — самым решительным образом мобилизуйте все свои силы для защиты от самой себя! Секунды безнадежности, Матисова, в тысячу раз хуже, чем яростный гнев или бездонное горе, потому что они наносят удар предательски, дробят в куски защитный панцирь естественных преград и отдают человека на милость и немилость первой же мысли — доброй или злой! Берегитесь этого, Матисова!

Лида. Вы за меня боитесь? Есть человек, который боится за меня! Вы боитесь за меня или боитесь неприятностей? Нет, я вас понимаю… но бояться нечего! Нечего бояться! Я это говорю себе с утра. Разве я никогда в жизни не переживала тяжких минут? У меня умерла мать, ушел Петр… Мне, как и всякому, знакомы такие утра, когда человек просыпается, одурманенный сном, блаженно открывает глаза и видит солнце и синее небо, а в следующую же секунду, когда сон улетучится, осознает свою болезнь, страдание, отчаяние — и тогда вдруг за окном уже не солнце, а грозный, раскаленный черный шар в лохмотьях туч. Такое страшное пробуждение повторяется десять, сто раз подряд, но в один прекрасный день синее небо остается синим, и солнце катится по нему, как веселый детский мяч, до самого вечера, и на другой день — снова и снова… Я верю! Верю, что так будет завтра, а не завтра — так через неделю. Она его не любит. Я — да. Он любит меня. Он говорит об этом не так часто, как раньше, но теперь я ему верю. Что же тут сложного, что может внушить ужас? Все в порядке! (Улыбается при воспоминании). В наилучшем порядке…

Человек в мантии. Надеюсь, вы правы, но ни в коем случае не надо недооценивать…

Лида. Петр обязательно придет к поезду. Быть может, он уже ищет меня… (Берет чемодан и уходит).

В глубине сцены вокзал. Вечер. Голоса, стук по колесам, шипение пара, где-то недалеко проехал паровоз. На переднем плане площадка последнего вагона длинного состава, начала которого не видно на сцене. Гулко разносится голос из репродуктора: «Пардубице, Ходень, Ческа Тшебова, Свитави, Брно, Братислава, Нове Замки, отправление по расписанию в девятнадцать пять, поезд стоит у третьей платформы, двенадцатый путь».

Лида выходит из вагона на площадку, потом спускается на ступеньки.

Человек в мантии. Нет?

Лида. Остается еще тринадцать минут, он обязательно придет.

Человек в мантии. А если он не получил письма?

Лида. Этого не может быть. Его друг дал мне слово.

Над ее головой замигала и погасла лампочка.

Человек в мантии. Что-то в вашем вагоне лампочки шалят… (Лида всматривается в перрон). Верно, контакты… Надо бы, чтоб исправили…

Где-то прогудел маневровый паровоз.

Лида. Прежде чем прогудят семь раз — он придет. Вот увидите! Еще шесть раз прогудят, и он будет тут!

Человек в мантии. Ехать ночью в темноте… (запнулся). Ужасно, какие глупости болтают люди, прощаясь! Теперь я понимаю, почему вы тогда…

Лида. Фотографию он мне не вернул!

Человек в мантии. Что?

Лида. Фотографию он мне не вернул!

Человек в мантии. Быть может, принесет сюда…

Лида. Зачем? Он оставил ее себе! И это хорошо, что оставил, не понимаете? (Гудки). Второй, третий. Еще четыре. Как странно… четыре года тому назад, в Брно, я вот так же стояла — в последнем вагоне. Он пришел к самому отходу поезда, как мы условились. Я смеялась, шутила. Он сказал только «Лида»… И потом — «Прощай»… Я подозревала, что он плачет, но он только теперь признался мне, что шел тогда еще целый километр за поездом и лег на шпалы и целовал рельсы… (Гудок). Четвертый!

Человек в мантии. Слушайте, Матисова, а если он не придет…

Лида. Придет!

Человек в мантии. Или если придет, но все же… все получится не совсем так… или вообще…

Лида (не обращая на него внимания, вслушивается и всматривается в публику на перроне. Новый гудок). Пять… лет прошло с того вечера в Бескидах. Печка, снег за окном, в тот день мне исполнилось восемнадцать. Тот день, девятнадцатого февраля… вы понимаете, о каком дне я говорю… и я не плакала, нет — только считала звезды, романтическая дурочка!

Человек в мантии. Именно потому, что вы так болезненно чувствительны, вы должны понять…

Лида. Вы должны понять… (Гудок. Лида говорит теперь быстро, чтобы успеть ответить, пока не пришел Петр) …шесть. Должны понять, что нас уже связывают тысячи вещей, мыслей и пережитых вместе чувств, в которых мы находили друг друга, даже несмотря на эти четыре года разлуки, как… как корни деревьев, разделенных дорогой. Ведь мы знаем друг друга семь лет, семь лет — это треть жизни, каждый третий день от рождения и до сегодняшнего дня я провела с ним, а это немало, правда? Семь лет… семь…

Гудок. Лида сбегает со ступенек. Стоит.

Голос из репродуктора: «Экспресс Прага, Колин, Пардубице, Хоцень, Ческа Тшебова, Свитави, Брно, Братислава, Нове Замки, отправление по расписанию девятнадцать пять, отходит с двенадцатого пути».

Тут Лида падает духом и медленно поднимается на площадку.

Человек в мантии. Лида. Я говорю серьезно. Суеверие есть суеверие. Жизнь…

В эту минуту раздается голос Петра.

Петр. Лида…

Лида поднимает голову, счастливая, торжествующая.

Лида. Пришел!

Но тут же без сил прислоняется к стене, потому что в конце перрона появляется взволнованный Петр с Лидой Петрусовой.

Петр. Лида, я говорю серьезно! Жизнь ведь не так проста. Помоги же мне разобраться во всем; что бы там ни было, мы не имеем права сделать ошибку, это будет ужасно!

Петрусова (внезапно останавливается и быстро вынимает из сумочки бумаги; она страдает, но уже вполне владеет собой). Чуть не забыла, я ведь привезла документы, они тебе понадобятся.

Петр (прибегает к последнему аргументу). Но в этом и твоя вина!

Петрусова (снимает очки, протирает глаза). Несомненно.

Петр. Лидушка…

Петрусова. Не называй меня так.

Петр. Прости… Ты понимаешь людей, пойми же и меня! Не делай поспешных заключений, все можно решить иначе… Я поеду с тобой. Поговорим!

Петрусова. В этом нет смысла, Петр. У тебя есть обязательства.

Хлопанье дверей, голос диктора.

Диктор. Занимайте места в вагонах!

Петр (порывисто засовывает документы обратно в сумочку Петрусовой). Лида! Будь разумна, очень тебя прошу! Мы ведь живем не в средневековье! Кстати, мои обязательства — в первую очередь по отношению к тебе! Не устраивай истории из-за единственной ошибки! Ты мне самый близкий человек! Теперь я понял, кто ты для меня! Прости меня… Давай начнем новую жизнь! Ведь ты меня еще немножко…

Секундная пауза. Потом Петрусова возвращает ему бумаги.

Петрусова. Прощай, Петр.

Уходит. Хлопанье дверьми, гудок.

Петр. Лида! Лида…

Бежит за ней, в ту же минуту звякнули буфера. Свет постепенно гаснет, поезд тронулся. Все ускоряется стук колес. От толчков на секунду загорелась лампочка на площадке. Бледная Лида Матисова без сил опирается о дверь; наверное, где-то открыто окно — ветер развевает ее волосы; она только в распахнутом жакете, легкая косынка трепещет на шее.

Человек в мантии (тревожно). Матисова… не простудитесь! О чем вы думаете, Матисова?

Лампочка гаснет, в грохот колес вплетаются знакомые голоса:

Петра. Приходи, у нас ведь есть что вспомнить!

Стибора. Ты сказала, что любишь меня…

Петра. Жалеешь?

Стибора. Еще раз повторяю… я ни о чем не буду спрашивать!

Тошека. Понимаете ли вы, насколько вы усложняете его жизнь?

Матери Стибора. Посуду бьют к счастью, девочка!

Петра. Я женюсь на тебе… ты ведь этого хочешь, правда?

Майки. Чужую семью я разбивать не стану!

Петра. Что будем делать, Лида?

Петрусовой. Что касается меня, то я не стану вам поперек дороги.

Снова вспыхнула лампочка. Лида прильнула к двери, прижала пылающий лоб к холодному стеклу.

Человек в мантии. Матисова…

Лида бессознательно сняла косынку, судорожно сжала в руке. И снова — тьма, грохочут колеса и снова звучат голоса:

Петра. Нам нужно выспаться и снова все обдумать…

Стибора. Все равно он на тебе не женится!

Лида (вскрикивает). Это неправда!

Но тут голос Петра повторяет ужасные слова.

Голос Петра. Мы ведь живем не в средневековье! Не устраивай истории из-за единственной ошибки!

Вспыхивает свет. Лида широко раскрытыми глазами уставилась в тьму за окном. Ей вдруг стало плохо, она ищет ручку двери, ей надо за что-то держаться.

Человек в мантии (предостерегающе). Лида!

Свет гаснет.

Лида. Петр!

Рыдание. Ветер. Вспыхивает свет. Скрипнула дверь, распахнутая ветром. За железный поручень зацепилась и развевается косынка. Площадка вагона пуста. Невыносимо грохочет поезд.

26

Кинопроекция моментально сменяется. Часть большого и высокого помещения, кафедра; затихающий, удаляющийся шум поезда переходит в неопределенный гул, источник которого прямо в зале, за спиной у зрителей. Это — большая аудитория университета. Входит осунувшийся Петрус, кладет на кафедру папку с лекцией, потом отходит в сторону выкурить сигарету. Тут он замечает Человека в мантии, который до сих пор стоит, в изнеможении прислонившись к боковой кулисе.

Петр (тихо). С добрым утром…

Человек в мантии кивает, он все еще не в состоянии вымолвить ни слова.

Петр (невольно горько усмехается). Доброе утро… Как люди привыкли к условностям… Самое страшное утро после самой страшной ночи, какую я когда-либо переживал. Вы уже знаете? Лида уехала. Человек в мантии (удивленно). Уехала?

Петр. Этот болван Краль отдал мне ее письмо только вечером! Она уехала тем же поездом, что и Лида… моя жена. Если б это не было смешно, я сказал бы, что кажусь себе Анной Карениной.

Человек в мантии. Анна Каренина…

Петр. Если бы я знал, что она едет тем же поездом…

Человек в мантии (печально). То вы поцеловали бы рельсы?

Петр. Простите, что вы?

Человек в мантии. Нет, ничего…

Петр. А мне теперь лекцию читать.

Человек в мантии. Ну, вы выдержите и это…

Петр. Да, жизнь, к сожалению, натренировала меня. Я не имею права обмануть их…

Человек в мантии. Так, так…

Из зала доносятся редкие аплодисменты.

Петр. Пора… Сегодня никто мне не скажет «ни пуха ни пера!»

Человек в мантии. Да, теперь никто…

Петр (гасит сигарету). Неважно, я пробьюсь! А не то я бы сам себе плюнул в лицо.

Ему удается твердо, уверенно подойти к кафедре; он слегка кланяется. Его встречают скупые, редкие аплодисменты: это его несколько удивило, он окидывает зал испытующим взглядом.

Человек в мантии. Вы ожидали более горячей встречи?

Петр. Меня еще мало знают.

Он уже снова спокоен, сосредоточен, уравновешен, машинально поправляет галстук. На мгновение рука его застывает — он вспоминает, что недавно этим жестом тайно приветствовал Лиду. Потом привычно заканчивает движение.

Петр. Я буду… (ему пришлось откашляться) я буду читать вместо доцента Бечваржа.

Волнение в аудитории, но оно сразу стихает. Петр вынул конспекты из папки. Держит их в руке, но это только на всякий случай, он говорит, не заглядывая в них.

Петр. Время, в которое мы живем, можно смело назвать новым возрождением. Это возрождение тем более глубоко, что его благотворное влияние охватывает самые широкие слои общества. Новые экономические отношения нашли свое естественное выражение в новых отношениях между людьми. Сегодня мы уже смело можем сказать, что они создали новую мораль.

В зале поднимается легкий гул. Петр отмечает это про себя, но не обращает внимания.

Петр. Качество этой морали лучше всего, точнее всего можно постичь путем сопоставления с недавним прошлым, особенно с уделом женщин. Еще недалеко ушло в прошлое то время, когда женщина, живой человек с живым сердцем, была в сущности всего лишь товаром, предметом спроса и предложения.

Гул нарастает, слышится хлопанье откидных сидений — один раз, два раза. Петр поднимает голову, нерешительно смотрит в зал, потом на Человека в мантии.

Человек в мантии (не спуская с него глаз). Кто-то принес… какое-то известие…

Петр (не понял, решает продолжать, повышает голос). Наше общество решило, что основой и мерилом в отношениях между мужчиной и женщиной должна быть только любовь. Мы стояли и будем стоять на стороне каждого, кто восстанет против темных сил прошлого.

Гул перерос в шум. Все чаше хлопают сиденья. Петр с наивным удивлением обращается к Человеку в мантии.

Петр. Они уходят…

Человек в мантии пожимает плечами. Петр делает последнюю попытку продолжать. Он покраснел, начал запинаться.

Петр. Я постараюсь… постараюсь разобраться, в чем еще сегодня больше всего проявляются пережитки капитализма.

Кто-то свистнул. В зале шум, долетают обрывки фраз.

Голоса: ...Какое он имеет право говорить?

...Свинство!

...Смотреть сквозь пальцы!

...Матисову!

В Петра попадает смятый комок бумаги, потом еще и еще.

Голоса: ...Вон!

...Он еще смеет!

...Убил Матисову!

Петр (кричит). Что это значит? Как вы себя ведете? Что это за люди, которые смеют присваивать себе право смотреть на чужую жизнь, как на спектакль? Которые не чувствуют, что должны отнестись к ней хоть с тысячной долей того внимания, с каким они относятся к самим себе!

Человек в мантии (хмуро, но почти торжественно). И которые допускают, чтобы крики толпы заглушили голос их собственной совести и сердца!

Петр (возмущаясь уже не залом, а Человеком в мантии). Кому какое дело!.. Лида Матисова…

Человек в мантии (наконец-то отходит от кулисы). Лида Матисова мертва, Петрус!

Петр дрожащими, вспотевшими руками судорожно комкает конспект, теребит галстук.

27

Проекция гаснет. Свет вспыхивает на всей сцене. По обеим сторонам стоят скамьи, на этот раз — две, и на них сидят все обвиняемые. Свободно только место Петруса да Лиды Матисовой; на нем лежит букет белых цветов, очень похожий на тот, давний, свадебный.

Человек в мантии. Сядьте, обвиняемый!

Петр, шатаясь, идет к своему месту, с убитым видом смотрит в пространство. Человек в мантии обходит скамьи и осматривает всех — подавленных, изнеможенных, неспособных произнести ни слова. Останавливается около букета, недовольно поднимает его, поворачивается к боковым кулисам.

Человек в мантии. Матисова! Это дело касается вас, пока оно не закончено.

Выходит Лида в распахнутом жакете, в котором мы видели ее в последний раз в вагоне. Села на свое место.

Человек в мантии. Обвиняемые! Я не собираюсь еще раз анализировать ваши поступки, мотивы и значение которых были обнаружены весьма убедительным образом. Для того чтобы довести дело до конца, нам остаются три вещи. Первое: хочет ли кто-нибудь из вас сказать последнее слово? Краль…

Краль в смятении отрицательно качает головой.

Человек в мантии. Грабетова?

Майка. Я и понятия не имела… просто понятия не имела, что это… (расплакалась).

Человек в мантии. Тошек?

Тошек. Повторяю: как работник отдела кадров… (не докончил). Это ужасно… Произошла страшная ошибка!

Человек в мантии. Стиборова?

Мать. Нет, нет, ради всего на свете, кончайте скорее! Милану надо к доктору! У Милана уже нет сил!

Стибор сидит разбитый, спрятав лицо в ладони. Человек в мантии даже не обратился к нему.

Человек в мантии. Петрусова?

Петрусова (после паузы). Нет.

Человек в мантии. А вы, Петрус?

Петр (встает, уничтоженный, сломленный духом, но он должен высказать сомнение, которое его мучит). Я знаю… я все знаю, но — не сердитесь… Если бы… если бы Лида… если бы Лида не умерла… все это представлялось бы… совсем иначе… Этим я не хочу уменьшить… свою вину, но… только ее смерть… таких случаев бывает ведь тысячи…

Человек в мантии. К сожалению.

Петр. Только ее смерть придала всему… ужасный характер… превратила, если оглянуться назад, даже самые мелкие ошибки… в преступления… Только ее смерть!

Человек в мантии. Этот факт, Матисова, может значительно отягчить вашу вину, причем то обстоятельство, что мы никогда не узнаем, было ли это самоубийство или несчастный случай, мало что изменит. Факт остается фактом, каким бы методом его ни обсуждать. Но в связи с этим возникает другая проблема, которую нам остается решить. Матисова, подойдите сюда. Подойдите сюда, Петрус. (Оба выходят на середину сцены). Итак, сегодня тридцать первое октября, начался последний этап ваших отношений. Чем он кончился, вы уже знаете. Теперь нам нужно, чтобы вы восстановили вашу вечернюю встречу, именно зная о конце.

Все взволнованны, возмущены.

Петрусова. Послушайте! Но это…

Человек в мантии. Это не метафизика, уважаемые, это логический мыслительный процесс, и так делает в действительности каждый из нас — возвращается по цепочке событий назад, к исходному пункту, представляя себе при этом, как бы он поступил, если бы знал последствия. Прошу вас!

Кинопроекция: снова тот вечер на Вацлавской площади с какофонией трамвайных звонков, гудков автомобилей и голосов. Лида и Петр читают текст робко, как любители на репетиции. Но если у Петра этот механический тон не исчезает до конца, то Лида с каждым словом становится все более взволнованной, естественной и убедительной.

Петр. Лида!

Лида. Петр!

Петр. Лида… ты совсем не изменилась…

Лида. Ты тоже.

Петр. Я приехал…

Лида. Знаю. Позавчера на факультете назвали твое имя, и с тех пор у меня все валится из рук.

Петр. Почему?

Лида. Ну… А как ты живешь?

Петр. Лида, у тебя есть время?

Лида. Когда?

Петр. Сейчас.

Лида. Нет. Мне надо…

Петр. Лида! Неужели сегодня твои дела не терпят? Нельзя ли покончить с ними поскорее? Я подожду тебя… ну, хотя бы у музея, я ведь провинциал… Пойдем куда-нибудь, поужинаем или выпьем вина.

Лида. К чему это?

Петр. У нас есть что вспомнить.

Лида. И о чем забыть.

Петр. Годы проходят, и в памяти остается обычно самое главное. Хорошее. А хорошего было немало, вспомни!

Лида. Теперь это не важно.

Петр. Может быть. Увидим, Лидушка. Придешь? В восемь.

Лида. Не знаю…

Петр. Приходи…

Лида (после паузы, во время которой все взволнованы ее колебанием). Приду.

Петр (судорожно, с усилием). Обязательно?

Лида. Быть может (но она сказала это, как ясное «да»).

Человек в мантии. Стоп!

Проекция гаснет. Ропот на скамьях.

Человек в мантии (успокаивает ропот, потом обращается к Лиде). Тише! Матисова, вы не поняли. Вам незачем читать текст, как попугай, здесь не любительский спектакль. Вы должны сейчас взглянуть на ту роковую сцену вашими сегодняшними глазами… (вдруг вспоминает, что ее ведь уже нет в живых) то есть, с точки зрения ваших последних ощущений, понимаете?

Лида (устало). Да.

Человек в мантии. Еще раз.

Та же проекция. Петрус в самом деле видит вещи в свете свершившейся трагедии. Он произносит свое приглашение с отчаянием, с несчастным видом, он прямо внушает ей, чтобы она отказалась. А Лида отвечает вяло, с остановками, словно переживая трудную внутреннюю борьбу.

Петр. Я подожду тебя… и мы пойдем куда-нибудь поужинаем или выпьем вина.

Лида. К чему это?

Петр. У нас есть что вспомнить.

Лида (скорбно). И о чем забыть.

Петр. Годы проходят, и в памяти остается обычно самое главное. Хорошее. А хорошего было немало.

Лида. Теперь это не важно.

Петр. Может быть. Увидим, Лидушка. Придешь? В восемь. (Это он произносит со страхом).

Лида. Не знаю…

Петр (едва слышно). Приходи…

Пауза. Все сидящие на скамьях наклонились вперед.

Лида. Приду.

Смятение. Все встают. Кричат ей.

Стибор. Лида!

Майка. Лида, опомнись!

Человек в мантии. Матисова!

Петр (в отчаянии). Обязательно?

Лида. Обязательно!

Проекция гаснет; тишина, никто не двигается. Человек в мантии подходит к Лиде, берет ее за руку.

Человек в мантии. Лида, ты ведь знаешь…

Лида. Знаю…

Человек в мантии. Так почему же…

Лида (беспомощно поднимает к нему лицо). Я его люблю…

Человек в мантии (после паузы). Лида Матисова, освобождаю тебя от обвинения. Ты свободна.

Лида медленно уходит. Молчание. Наконец его нарушает Человек в мантии.

Человек в мантии. Итак, осталось — последнее.

В зале зажигается свет. Обвиняемые встают. Только Петр остается сидеть на своем месте, посреди скамьи.

Человек в мантии. Петр Петрус, вы — юрист. Известен вам закон, по которому вас можно осудить?

Петр (глухо). Нет…

Человек в мантии (медленно снимает мантию и так же медленно складывает ее на сиденье кресла). Мне — тоже.

И медленно уходит от них.

Петрусова. Но кто же нас будет судить?

Человек без мантии (неопределенный жест в зал) …если могут.

Уходит туда, откуда впервые вышел. Медленно, впервые за все время, закрывается занавес.