Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна

Секретные сёстры

В своем назойливом хождении по инстанциям Алиса Ефимцева добралась, наконец, до Анатолия Зайцева. При этом она не просто пришла и ушла, чтобы идти дальше или выше (она выражалась и так, и так), она стала форменным образом осаждать его кабинет. «Поймите, мы же угрозыск, — отбояривался Анатолий Валерьянович, — к медицинским учреждениям мы не имеем никакого отношения», но генеральша не отставала. Она доказывала, что только товарищ Зайцев, легендарный следователь (как она выражалась) может спасти жизнь её мужа-героя. «То, что осталось в нём от жизни», — не удержался Толя наедине с Аверьяном (генеральша с красными пятнами, проступающими на щеках сквозь аляповатый макияж, только что ушла), Против Толиного ожидания Аверьян проявил интерес к ситуации генеральши, и Толя подумал, что заинтересовался он ею как священнослужитель, а не как бывший сотрудник угрозыска, ибо следователю здесь вроде бы и делать нечего, а православному священнослужителю предстояло нечто решать. В самом деле, как исповедовать человека, который не только не может говорить, но и вряд ли что-нибудь слышит, тем более как причащать того, кто не может… глотать? Оставалась только глухая исповедь и елеосвящение, оно же соборование, как традиционно было принято с больными, не приходящими в сознание, но в Трансцедосе доктора Сапса, как в светском лечебном учреждении, не допускались никакие религиозные обряды. Доктор Сапс признавал и даже подчёркивал, что случай генерала Ефимцева особый, но для совершения такого обряда, как соборование, требовалось согласие кого-нибудь из ближайших родственников, а генеральша Ефимцева такого согласия категорически не давала. «Нас этому не учили», — повторяла она почти так же, как сам генерал сказал бы в своё время; «Служу Советскому Союзу!» Аверьян и на этот раз отказался противопоставлять человеческой жизни, пусть едва теплящейся, вечное спасение, которое и есть истинная жизнь, К истерическим претензиям генеральши он отнёсся как нельзя серьёзнее.

Алиса Викторовна требовала, чтобы из палаты генерала удалили двух медсестёр. Они дежурили у его постели практически бессменно, не только без выходных, но даже без перерывов. Когда исчезала одна, оставалась другая, но чаще всего в палате присутствовали обе. Когда героя-генерала показывали по телевизору (всё реже и реже), медсёстры непременно были в кадре. Это особенно раздражало генеральшу. Считалось, что она ни на шаг не отходит от постели мужа, третий год лежащего в коме. СМИ должны были поддерживать неукоснительно такое представление о её самоотверженности, но подобная неукоснительность при самом благожелательном отношении к супружеской преданности невозможна была без расходов. Очевидно, и уход за генералом требовал средств, не говоря уже об особой палате и дорогих лекарствах. Доктор Сапс неоднократно заявлял, что пребывание генерала в Трансцедосе финансируется Трансцедосом, но такие декларации никогда не следует понимать буквально. Средства приходилось выбивать или выпрашивать, а для этого Алиса Викторовна должна была отсутствовать в палате всё чаще и дольше, так что её даже устраивало, когда на экране вместо неё появлялась одна из медсестёр, такая же, как она, пухленькая блондинка, которую многие зрители принимали за генеральшу. Но Алиса Викторовна всё равно приходила в ярость, когда белокурую сестрицу показывали вместе с темноволосой напарницей, а когда та, не дай бог, появлялась на экране одна, генеральша просто рвала и метала.

Темноволосую генеральша обвиняла в том, что та пыталась провести в палату генерала подозрительного молодого человека неславянской внешности, как и она сама. Генеральша остановила незаконного посетителя, заявив, что в палату он проникнет лишь через её труп. У персонала больницы было, правда, своё мнение по этому поводу. Уверяли, что пришлого юношу остановила другая медсестра, блондинка, которую нередко принимали за Алису Викторовну, чем она и пользовалась иногда, как сказано. Молодой человек мог оказаться и киллером, принимая во внимание ситуацию вокруг генерала. Машина генерала подорвалась на взрывном устройстве, когда генерал ехал брать легендарного полевого командира Усмана Гази-Хаджиева. Так, по крайней мере, произошедшее было представлено в средствах массовой информации. Но тут начинались неясности и загадки. Кто был ближе знаком с обстоятельствами странной войны, ведущейся на Кавказе, тот с трудом верил, что Усмана можно было бы так-таки брать, пусть даже такому герою, как генерал Ефимцев. Можно было разве что допустить, что Усман согласился встретиться с генералом и вступить с ним в переговоры. Совсем уже смелое воображение отваживалось предположить, что Усман, убедившись в полной безнадёжности дальнейшей войны, решил, наконец, сдаться, а сдаться он согласился бы только генералу Ефимцеву, как Шамиль в своё время сдался генералу князю Барятинскому. Но тогда отчего же произошёл этот взрыв, стоивший генералу если не жизни, то сознания, которое третий год к нему не возвращалось? Кто, кроме Усмана, мог знать, что генерал поедет ночью в этот час по этой дороге? А тогда неужели Усман при своём горском благородстве решился таким образом устранить генерала, которому сам назначил эту встречу или согласился на неё, не говоря уже обо всём том, что его с генералом связывало? Если же взрывное устройство на дороге установил не Усман, оставалось предположить, что в гибели генерала был заинтересован кто-то из его ближайшего окружения, точно знавший, в какой час и куда поедет генерал по этой дороге.

Этот кто-то мог быть заинтересован в продолжении войны, позволяющей торговать оружием и открывающей крайне выгодный простор для сбыта местной весьма качественной нефти. Такие заинтересованные лица могли быть не только со стороны генерала, но и со стороны Усмана. Среди ближайших к Усману людей мог найтись некто знающий, когда намерен Усман встретиться с генералом, и готовый предотвратить эту встречу любой ценой, даже ценой жизни самого Усмана, который тоже ведь мог подорваться на той же мине, но ничего не поделаешь, такова, значит, воля Аллаха. Во всяком случае, только кто-нибудь из ближайших к генералу или к Усману людей мог организовать этот взрыв. При этом подчёркнуто молчали о том, могла ли знать о предстоящей встрече с Усманом генеральша.

Среди кавказских полевых командиров Усман занимал особое место не только потому, что был кровно связан и с Чечнёй, и с Дагестаном. Отец его был аварец, а мать — чеченка. Усман возмущался, когда его называли сепаратистом. На своём сайте в Интернете Усман упорно писал, что борется не за отделение от России, а, напротив, за присоединение мусульманской России к халифату. Мусульманский халифат, — утверждал он, — невозможен без мусульманской России. Усман расходился как с пророссийскими теплохладными улемами, так и с новообращёнными ярыми ваххабитами, Усман слыл преемником шейха Мансура, захваченного русскими в плен и умершего в 1794 году в Шлиссельбургской крепости. Как и шейх Мансур, Усман учил строго соблюдать заповеди Магомета: раздавать милостыню, не красть, не грабить, не прелюбодействовать, не пьянствовать, и люди Усмана действительно помогали жертвам войны, насколько это возможно во время войны. Явно Усман был суфием, насколько суфием можно быть явно. В Интернете уже шла речь о новом суфийском тарикате Усманийа.

А в своё время Усман Гази-Хаджиев и Валерий Ефимцев закончили одно и то же лётное училище и одновременно были произведены в лейтенанты. Оба они служили в воздушно-десантных войсках, оба воевали в Афганистане, и Усман сначала даже обгонял Валерия в продвижении по служебной лестнице: был раньше произведён в капитаны. Но потом продвижение Усмана замедлилось: он едва дотянул до подполковника, когда Валерий был уже произведён в генералы. Вроде бы и в Афганистане Усман проявил себя не худшим образом, но некоторое недоверие начальства он там на себя навлёк. Что-то шевельнулось в нём при соприкосновении с тамошним исламом, которым он как-то слишком заинтересовался и не мог этого скрыть. Возможно, на него подействовала встреча с каким-нибудь пленным моджахедом (или с моджахедами), некоторые из них сносно говорили по-русски. А потом оказалось, что подполковник Гази-Хаджиев читает Коран, да ещё на арабском. Когда и зачем он ухитрился его изучить? В предперестроечной неразберихе предположили, что Усмана готовят для работы в арабских странах, но предположение не подтвердилось. Сам Усман говорил, что арабскому языку учил его дед, и, вероятно, так оно и было. Но вскоре после того, как Валерий Ефимцев был произведён в генералы, подполковник Гази-Хаджиев подал рапорт с просьбой о внеочередном отпуске с целью совершения хаджа или для посещения святых мест ислама, как добавлял он в скобках. Времена были неопределённые, и отпуск ему не сразу, но предоставили, не совсем ясно представляя себе, что с ним делать, если он вернётся. Но Усман не вернулся в Российскую армию. Он воевал на стороне мусульман в Югославии, потом объявился в Чечне, где повёл себя очень странно. Дудаеву он ещё как-то подчинялся, а после его гибели начал действовать самостоятельно, причём воевал не только с российскими воисками, но и вступал иногда в столкновения с чеченскими формированиями.

При этом Усман был не только полевым командиром, но и духовным авторитетом. Он прошёл посвящения, предписанные братством халватийа, подверг себя строгому затворничеству, видел сон, которому неукоснительно следовал в своей дальнейшей жизни. Даже в боевых условиях Усман находил время, чтобы, кроме обязательной пятикратной молитвы, творить зикр с поминанием имени Бога, с ритмическими движениями, в которых непосвящённые видели танец. Ходили слухи, будто Усман возвращает к жизни смертельно раненых, чуть ли не воскрешает мёртвых. Вполголоса из уст в уста передавалось мистическое прозвище Усмана Хакк или даже аль-Хакк (Истинный). В своё время великий суфий Аль-Халладж был подвергнут мучительной казни за то, что так назвал себя, возвещая присутствие в себе самого Бога, которого только и подобало называть «аль-Хакк». За это одно ревнители строгого ислама могли бы убить Усмана, который, правда, сам себя никогда не называл «аль-Хакк», по крайней мере, вслух. Так что взрывное устройство на ночной дороге могло предназначаться не для генерала Ефимцева, а для самого Усмана. К тому же Усман, подобно шейху Мансуру, выступал против кровомщения, за что его тоже могли убить ревнители адатов. Усман, насколько мог, пресекал грабежи и запрещал похищения людей, приводя в ярость явных и тайных абреков. При этом Усман, очевидно, не нуждался в деньгах, но получал их не из заграничных источников, а от своих сторонников и почитателей внутри страны. Говорили даже, что деньги на дорогостоящее лечение генерала Ефимцева даёт Усман.

Трудно было предположить, что Усман подослал киллера к генералу, лежащему, так сказать, не в живых, не в мёртвых. Такого даже генеральша не решалась утверждать. Тем яростнее она обвиняла темноволосую медсестру в том, что она чуть было не допустила или даже не провела постороннего в палату. Больше всего генеральша упирала на то, что она ничего не знает и ничего не может узнать об обеих медсёстрах. Известно было только, что темноволосую зовут Астра, а светленькую — Фира. С одной стороны, генеральша была снисходительнее к Фире, похожей на неё, а с другой стороны, имя «Фира» её настораживало, даже бесило именно потому, что Фиру при её имени путали с ней. Генеральша дошла до самых что ни на есть компетентных органов, но и там ей отказывались что-либо сообщить о двух загадочных медсёстрах. Генеральша была склонна видеть в этом небрежность органов, махнувших на генерала рукой, как будто уже всё равно, кому вверена его жизнь, но не были ли медсёстры настолько засекречены, что к информации о них сама генеральша не имела допуска, и такое недоверие тоже выводило её из себя. Снова и снова она бросалась к доктору Сапсу, а тот повторял только, что без Астры и Фиры он за жизнь генерала не отвечает.

Анатолий Зайцев пожаловался Аверьяну, что Алиса Викторовна едва ли не каждый день донимает его одним и тем же рассказом о своём вещем, как она говорила, сне. С этим сном она приставала ко всем инстанциям, которые неукоснительно посещала. Алисе Викторовне снилось, будто она лежит и не может пошевелиться, а около её ложа медсёстры, темноволосая и светловолосая, бросают друг дружке револьвер, так что его должна поймать то та, то другая. И они ловят револьвер, который вот-вот выстрелит, а она сама не может пошевельнуться. И снова Аверьян отнёсся к этому сну серьёзнее, чем, казалось бы, заслуживает сон истерички, к тому же, быть может, вымышленный.

— Она недоговаривает, — сказал Аверьян, — дальше ей снится, что это она уже, белокурая, ловит револьвер, а неподвижно лежит и не может пошевельнуться другом.

— Откуда ты знаешь, что ей снится? — спросил Анатолий. — Она что, к тебе на исповедь ходила?

— Нет. Ей снится не её сон. Это сон генерала, — ответил Аверьян. — Надо бы усилить охрану палаты.

Но охрану усилить не успели, а сон действительно оказался в руку, по крайней мере, отчасти.

Вопреки всем мерам предосторожности среди бела дня в палату генерала вошёл посторонний в военном камуфляже. У постели генерала при этом, кроме неизменных секретных сестёр, была сама Алиса Викторовна. Посторонний пробыл в палате некоторое время, а потом ушёл и беспрепятственно вышел на улицу, где на него сразу набросился ОМОН. Человек в камуфляже стал отстреливаться, и в перестрелке был убит. Оказалось, что это Усман.

Представители спецслужб утверждали, что преследовали его давно. Усман оторвался от них где-то совсем недалеко от Трансцедоса. Алиса с некоторым смущением говорила, что вообще-то узнала его, но не подняла тревогу, так как знала, что живым он не дастся, и хотела избежать перестрелки в клинике. Пожилому вахтёру Усман просто предъявил своё старое удостоверение подполковника Советской армии, и тот чуть ли ни честь ему отдал, В палате Усман склонился над генералом и что-то пошептал над ним не по-русски, то ли по-аварски, то ли даже по-арабски, кто его знает. «Проститься заходил», — вдруг вырвалось у Алисы, а обе сестры закивали. Можно было предположить, что он зашёл навестить генерала перед тем, как сдаться, но тогда зачем он отстреливался? Передумал в последний момент? Скорее всего, он действительно искал смерти, достойной воина, и зашёл к старому другу проститься.

А через несколько дней к генералу пришёл ещё один посетитель. В облачении православного священника, в палату вошёл Аверьян, Неизвестно, с разрешения ли доктора Сапса пришёл он. Раньше доктор Сапс возражал против его посещения. Но вахтёр (правда, уже не тот же, а другой) опять-таки не решился не пропустить православного священника, да и пришёл он вместе с темноволосой женщиной, в которой и в коридорах Трансцедоса все узнавали доверенную медсестру, пользовавшую генерала. Аверьян и темноволосая во шли в палату, где оставались Алиса и светленькая, Алиса так и уставилась в темноволосую, а та сразу шагнула к постели генерала, как будто заступила на очередное дежурство. Обе они не сказали одна другой ни слова, но двух непременных медсестёр в палате как не бывало. Зато генерал открыл глаза и пробормотал то ли «Аля», то ли «Валя». Усману, наверное, послышалось бы «Алла»…

СМИ немедленно подхватили сенсационную новость. Генерал Ефимцев пришёл в себя. Он хотя и невнятно, но уже говорит. Дня через три генерал попробовал встать с постели, а примерно через неделю телевидение показало его прогуливающимся по аллее перед Трансцедосом. Генерал опирался при этом на Алису. СМИ рекламировали очередное чудо доктора Сапса.

В своём кабинете следователь Анатолий Зайцев смотрел на Аверьяна вопросительно, и тот наконец сжалился над ним:

— У лейтенанта Ефимцева была в Москве девушка, Звали её Валентина Сайдакова. Она заканчивала педагогический институт по специальности преподаватель русского и, кажется, английского языка, писала дипломную работу о лирике Байрона. Лейтенант Ефимцев всерьёз собирался на ней жениться, но свадьбу пришлось отложить. Лейтенанта откомандировали куда-то в Среднюю Азию, В Москву он вернулся с новой невестой. Нетрудно догадаться: то была Алиса. Она работала в пищеблоке военного городка, куда направили Ефимцева и где служил также лейтенант Усман Гази-Хаджиев. Он и Алиса собирались пожениться. Ефимцев начал ухаживать за ней от нечего делать, а потом женился на ней, делать нечего. Говорят, Усман очень любил её, возможно, и к исламу вернулся, когда потерял её. Валентина же не стала выяснять отношений с бывшим женихом, просто собрала вещи и уехала по распределению в Сибирь, в город Верхнекаменск, где с тех пор и преподаёт в средней школе русский и английский язык. Там она и родила сына, так как уезжала беременная. С этим-то сыном, теперь уже тоже курсантом лётно-десантного училища, она и приехала в Трансцедос, когда узнала, что произошло с генералом, хотела, чтобы сын увидел отца, если уж отец не узнает сына. Его-то генеральша и приняла за киллера неславянской внешности; у него тёмные волосы, в мать, так что Валентину генеральша спутала с темноволосой медсестрой, сгоряча не заметила сединок у Валентины в волосах. У самой-то генеральши детей так и не было, и генерал время от времени, говорят, подумывал о разводе с ней.

— И перед взрывом тоже? — спросил Анатолий.

— Не знаю. Но так или иначе, сына к отцу не впустили, а прав на свидание у него никаких не было, он же Сайдаков, у него фамилия матери.

— Валентину ты разыскал?

— Разыскал. Нелегко было устроить её новый приезд, она и на первый-то истратила все свои сбережения, но свет не без добрых людей.

— И ты устроил им очную ставку?

— Называй это так.

— А что же Астра и Фира, темноволосая сестра и светлая?

Аверьян молчал.

— Ну, так я перескажу тебе, что мне рассказал доктор Сапс. У человека, кроме физического тела, есть эфирное, или душевное тело, и духовное, или астральное. Так вот, после взрыва, эфирное и астральное тело отделились от физического тела генерала и даже стали видимыми, так что неудивительно, что они похожи на двух женщин в жизни генерала, или генерал выбирал женщин, похожих на них. Обычно так и бывает.

— Ты в своём репертуаре, — усмехнулся Аверьян.

— Аты в своём. Что же дальше с ним будет?

— С кем, с генералом? Теперь Алиса собирается обвенчаться с ним. Она уже крестилась, наконец… В крещении приняла имя «Алла». Ей послышалось, что генерал назвал это имя, когда пришёл в себя.

— А что, если он сказал: «Валя»?

— Очень может быть. Но Валентина уехала к себе в Сибирь. Сын только что произведён в офицеры. А за здравие генерала я только что отслужил молебен.

15.10.2007