Такова Жизнь

Небо было затянуто низкими облаками, но всё же по-зимнему блеклый дневной свет был гораздо приятнее, чем непроглядная ночная темень. Они бросили якорь, как только эхолот высветил глубину в десять метров. Едва заглох мотор, их сразу оглушил ритмичный грохот прибоя в наступившей тишине, – словно по берегу били канонадой из пушек. Штурман нервно сверился с картой электронного навигатора: всё верно, они бросили якорь в добрых полукилометре от берега, но навигатор в Мексике зачастую врал. Остановившись, их баркас стал плавно и долго подниматься на волну, и также плавно с нее спускаться. Даниэль тревожно вглядывался в сторону берега, но луна еще не взошла, и ничего не было видно: ни огней рыбацкой деревни, ни силуэта гор. «Шторм с Аляски волну нагнал», – сказал капитан. – «Сейчас в твоём Сан-Хуанико такой сёрфинг, что все до потолка от счастья прыгают…»

Даниэль ничего не сказал. Размотав спальник, он, не раздеваясь, влез в него. Его городская одежда была насквозь мокрая, но другого способа её высушить не было. Всю неделю в Сан-Хуанико он менял свои шорты и футболки на еду, пока в заливе не показался баркас под американским флагом, на который и напросился Даниэль в качестве повара. «Поругался с невестой и ее матерью, вот они и оставили меня в Сан-Хуанико», – пояснил Даниэль. Рыбаки поверили, а вечером принялись рассказывать разные истории про брошенных женихов и мужей. Аргентинец по происхождению, Даниэль вкусно и охотно готовил, к тому же безропотно нёс свою ночную вахту, и капитан не жалел, что взял его к себе на баркас.

***

– Джэк! – Даниэль с сожалением тронул храпящего капитана за плечо. Тот мгновенно открыл глаза и, стерев тыльной стороной ладони с уголка рта капельки слюны, хрипло спросил:

– Что случилось?

– Я не уверен, но мне кажется, что нам надо отсюда уходить. Волны крутые, прямо на нас идут…

Джэк внимательно посмотрел на Даниэля; глаза у капитана были уставшие, с красными прожилками. Он молча поднялся и прошлепал босыми ногами вверх по ступеням на палубу. Рыбацкая деревушка серела на склоне лысых гор. Грохот прибоя стал как будто громче. Развернувшись, капитан уставился на длинные пенные гребни, катящиеся в пятидесяти метрах от баркаса. Берег закруглялся, и волны прибоя повторяли его очертания. Они были настолько большими, что ломались уже на шестиметровой глубине, – справа и слева от баркаса. Капитан смотрел на окружившие его баркас волны, и его глаза стали круглыми от ужаса. Накануне они бросили якорь в небольшой океанской котловине, и как только вода уйдет с отливом, волны начнут ломаться и здесь…

– Буди штурмана, заводите мотор! – крикнул Джэк, бросаясь на нос к якорной лебедке. Темная стена воды стремительно росла, приближаясь к баркасу. «Вынеси, родная», – зашептал капитан, яростно крутя ручку лебедки. Баркас плавно поднялся на волну и со шлепком соскочил с её спины. Волны, пробежав еще немного, сломилась в гребне и резко вспенилась, падая вниз с высоты добрых полутора метров. Заурчал мотор. «Господи, только бы якорь не застрял», – капитан, вытирая с глаз ручейки пота, нажал на кнопку, включая электрический подъём якоря. Он заворожено глядел на блестящую вогнутость толщи воды, беззвучно-размерено накатывающуюся в их направлении, приближающуюся с каждой секундой. Джэк считал маркировку на якорной цепи: пятнадцать метров, десять метров… Дно! Натужно скрипя, цепь дернулась, поднимая зарывшийся в песок якорь. Палуба под босыми ногами капитана вольно качнулась из стороны в сторону.

– Есть якорь! – закричал Джэк. Штурман уже разворачивал баркас, принимая носом волну. Вспенивая воду, мотор заработал всё быстрее, унося их дальше от коварного берега.

***

… Даниэль грыз ногти и равнодушно смотрел, как группа американцев фотографировалась на фоне памятника детям-героям, погибшим в войне 1847 года. Девушки кокетливо выставляли ножку, и парни дурашливо показывали язык. Надпись на мемориале была на испанском языке, и туристы из неё ничего не поняли. Да и если бы и поняли, вряд ли бы спросили себя, с кем воевали мексиканцы в середине девятнадцатого века. Даниэль не знал, проходят ли в Штатах по истории эту войну, или она навсегда забыта американцами. Да и кому нужна эта история, самый скучный предмет на свете. Сейчас ведь просто невозможно даже и представить себе, что их американские прапрадедушки когда-то убивали мальчишек-кадетов в соседней Мексике. Es la vida, как говорит его мать, – такова жизнь. На войне – как на войне, но всякая война проходит…

Даниэлю вдруг вспомнился мальчишка из прибрежного поселка под названием Залив Черепах, – их предпоследней якорной стоянки. Имени он его не знал, но лицо мальчишки, его манера разговаривать и вечно измазанные в сахарной пудре губы напомнили ему племянников из Аргентины, поэтому про себя он именовал его Братиком. Мальчишка буквально приклеился к парочке русских туристов с парусной яхты, тоже стоящие на якоре в бухте. Каждый день он ждал их на пирсе. Он требовательно смотрел на них огромными черными глазищами, говоря: «Ведь вы возьмете меня с собой, да? Возьмете?» Женщина, наконец, поняла, что он напрашивается с ними в плаванье. Она ласково трепала его по голове, показывая ему на телефоне фотографии и фильмы про китов и дельфинов, снятые с борта лодки. Братик не сдавался и попятам следовал за ними по улицам поселка, готовый идти хоть на край света, но только по океану. Женщина, с трудом подбирая испанские слова, говорила: «Однажды ты обязательно отправишься под парусами. Но сейчас у тебя есть папа и мама, и школа…» Та русская парочка простояла в бухте пару дней, пополняя провизию, и им пора было отправляться в путь. Даниэль видел, как на прощание женщина обняла Братика, а он на секунду прижался к ней, измазав её плечо сахарной пудрой.

…Капитан ушёл с их паспортами искать начальника порта, а экипажу было разрешено провести три часа на берегу. Энсенада – пограничный город-порт, и здесь надо было закрывать мексиканскую визу, чтобы вернуться в Америку. В ожидании разрешения на выезд всё отправились в бар-ресторан «Papas and Beer», – популярное среди туристов место с американской едой и специфическими развлечениями. Постояв у памятника, Даниэль тоже двинулся в сторону бара. К бару вела улица, сплошь застроенная сувенирными магазинами и заставленная лотками. Только что прибыл круизный теплоход, и, казалось бы, вся Энсенада высыпала на улицу, чтобы поторговать браслетами, одеялами, раскрашенными ракушками, четками и деревянными черепахами. Его долго преследовал низенький полный старик в сомбреро. «У меня есть всё! – серьезно заявил он, хватая Даниэля за рукав. – Я не знаю, что тебе надо, но у меня есть всё!» Его явно принимали за американского туриста с круизного корабля. Даниэль, было, забрел на соседнюю улицу, но быстро оттуда ушел: всюду виднелись проститутки, останавливающие машины, и к нему пару раз обратились здорового вида сутенеры, приглашая зайти в дом. От рекламы виагры пестрело в глазах. Даниэль не очень любил Америку, но сейчас он хотел только одного: поскорее пересечь границу и оказаться в знакомом и понятном Лос-Анджелесе, со своими родителями, вдали от вызывающей бедности и плохого асфальта.

Несмотря на ранний час, в «Papas and Beer» было многолюдно. Его усадили за отдельный круглый столик, рядом с возвышением, похожим на сцену. Он заказал пива и осмотрелся по сторонам. Никого из экипажа не было видно. За столиками сидели американцы: молодые девушки без парней, явно решившие «оторваться» в чужой стране, да женатые парочки среднего возраста, уже успевшие перезнакомиться и оккупировавшие три стола, – оттуда, то и дело, было слышны взрывы женского и мужского хохота и энергичное: «Ну, ты даешь, чувак!» Место было туристическим, и, скорее всего, с американскими ценами. Наверное, стоило поискать какой-нибудь дешевый местный ресторанчик, но Даниэлю было всё равно. Взгляды официантов и туристов скользили по его лицу, не останавливаясь не на секунду, и Даниэль чувствовал себя незначительной частичкой чего-то большого и безразличного. Ему казалось, что океан с его дельфинами и морскими котиками показывал намного больше добродушного любопытства к его персоне; он почувствовал себя одиноким и затосковал. Он отхлебнул пива и попытался снова представить себя на мокрой и ветряной палубе, напряженно вслушивающегося в ночную темноту, различая фырканье львов и шумный всплеск китов, готовый в любой момент развернуть баркас в случае неожиданного удара. Двухчасовые ночные вахты были напряженными и холодными, но всё же концентрация на мгновенном, ежесекундном выживании всего экипажа баркаса было значительней проще для его психики, чем бесконечное обдумывание своего будущего в Лос-Анджелесе. Неожиданная разлука с его невестой, Майли, стала привычным, спрятанным глубоко внутри его персональным несчастьем, – вряд ли ему когда-нибудь удастся забыть Майли. Без финансовой поддержки её отца ему, скорее всего, придется бросить юридический факультет. Что ждет его в Штатах? Зачем он возвращается туда?

Неожиданно над самым его ухом раздалась разливистая трель свистка. Все головы в ресторане повернулись в сторону Даниэля, и ему стало не по себе. Наконец он понял, в чём дело: молодой мускулистый официант дул в свисток и тянул к сцене смеющуюся девушку. Она была чуть полновата, с длинными волосами и широкой улыбкой, играющей на её смеющемся лице. Хохоча и допивая маргариту, она следовала за официантом, то отталкивая его, то обнимая. Со всех сторон засвистели подошедшие молодые мексиканцы в ресторанной униформе; к их ногам на ковбойский манер была пристегнута кобура, но вместо пистолета из неё торчало горлышко бутылки с текилой. Со всех сторон закричали, заулюлюкали туристы: видно, они знали, что происходит. Девушка закрутила бедрами, затанцевала на сцене; под музыку она сняла с себя блузу, под которой оказался спортивный лифчик ярко – розового цвета. Молодой официант подошел сзади и стал тереться о её выпуклый зад, – девушка изогнулась и призывно улыбнулась. Он взял у подошедшего парня наклейку с надписью «Papas and Beer» и, налепив её прямо на торчащие из-под лифчика соски девушки, стал грубо играть её грудями, теребя и сжимая их, направляя их прямо на Даниэля. От неожиданности тот перестал улыбаться и оглянулся по сторонам, словно ища поддержки у сидящих за соседними столиками людей, – всё это казалось ужасно неприличным. По-прежнему ярко светило солнце, и проходящие мимо террасы туристы останавливались, доставая из карманов фотоаппараты и видеокамеры. Все смеялись. Даниэлю вдруг захотелось уйти из ресторана, но он подумал, что и над ним будут смеяться и показывать на него пальцем.

Снова засвистели, и официант перевернул хохочущую девушку вверх ногами, – она завизжала. Раздвинув её ноги, он наклонил голову и высунул язык, словно вылизывая её в паху. Снова защелкали фотоаппараты. Поставив, наконец, девушку на землю, официант сложил её вдвое и, засунув её голову между колен, стал лупить её по обтянутым тугими брюками ягодицам. Подмигнув Даниэлю, он оттянул резинку её брюк так, что тот увидел колышущийся под шлепками белый зад. Даниэль отвернулся и отхлебнул пива. Всё шумели и фотографировали, – Даниэль подумал, что и его лицо попадает в кадр, и стал старательно улыбаться.

Полная африканка, соскочив с высокого стула, задрожала в танце всем телом, смеясь и хлопая в ладоши, словно она была в церкви. Её бедра плавно двигались в такт музыки. Она махнула рукой в сторону бара и показала на себя пальцем: ей тоже хотелось на сцену. Официант наконец-то отпустил девушку, предварительно влив в её глотку текилу прямо из бутылки. Она, смеясь и пошатываясь, двинулась в сторону своих смеющихся подруг, сидящих за круглым столиком, – улыбка намертво прилипла к её лицу и была похожа на оскал.

«Почему?» – Даниэль никак не мог понять, зачем веселые и красивые американские девушки идут туда, на сцену, чтобы быть отшлепанными на глазах у публики мускулистым красивым мексиканцем. Он даже хотел спросить об этом у официантов, но передумал. Он смотрел на этих веселящихся людей, мысленно натягивая на их полные тела деловые костюмы и униформы. Он живо представил себе скучные конторские будни, какого-нибудь недовольного похотливого начальника, избалованных клиентов, подстриженные искусственные лужайки Лос-Анджелеса… Они заковали себя кредитными картами, карьерой, учебой и работой; они расслаблялись так, как их научили. Даниэль вновь загрустил, и заказал вторую бутылку пива.

Около террасы стали крутиться на земле подростки-мексиканцы, танцуя брейк-данс. У них это здорово получалось, и от них веяло молодостью и задором. Они, наверное, шли из школы домой, и решили немного подзаработать на туристах, – они были какими-то безыскусными, настоящими, и напомнили Даниэлю его собственные школьные годы в Аргентине. В шапку танцоров зрители побросали доллары и песо, и они, улыбаясь, прощально махнули рукой. Даниэль, расплатившись, бросился за ними, словно они были его путеводной звездой.

Он бежал к зданию морпорта, пытаясь найти Джэка. Капитан сидел в коридоре, читая газету в ожидании своей очереди. Около него на столике лежала куча паспортов.

– Я остаюсь! – сказал Даниэль и развел руками. Джэк оторвал взгляд от газеты и удивленного посмотрел на него, ничего не сказав.

– Я остаюсь, Джэк! – сказал он снова, привыкая к звучанию этих слов, и засмеялся. Напряжение покинуло его, и он подумал, что сможет устроиться на работу в ресторан, и тоже станет хлопать по крутым американским задницам день и ночь.

– Какая муха тебя укусила? – спросил Джэк. Он вытянул его паспорт, но всё еще держал его в руках, словно не решаясь отдать его Даниэлю. – Ты ведь можешь работать со мной, если хочешь. Ты ведь нам жизнь спас, к тому же по-испански говоришь… Такого в экипаж еще поискать надо…

Даниэль задумчиво рассматривал свои обгрызенные ногти, раздумывая над предложением Джэка. Он уже скучал по океану, и, наверное, американская жизнь была не так уж и плоха, – просто Даниэль, как и многие иммигранты, уж слишком сильно стремился кому-то что-то доказать, переступал через себя, делал то, что от него ожидали родители…

– Знаешь, Джэк, – неожиданно для себя признался Даниэль, – я вспомнил Аргентину. Я так хочу сделать что-то хорошее для этих мексиканских пацанов. Я чувствую, что в Америке живу только для себя, а здесь люди мечтают имеют хоть малую долю того, что есть у нас в Штатах. Мы совсем ничего не ценим…

Джэк встал и протянул руку Даниэлю:

– Оставайся у меня в экипаже. Заработаешь денег и останешься здесь, – хоть на время, хоть насовсем. Купишь им дешевых лодок, пусть ребятишки и тут под парусами ходят, как у нас в Сан-Диего. А то вон залив какой огромный, а пацаны по берегу шатаются да деньги у туристов клянчат. Мы все скинемся на доброе дело, общественность подключим…

Даниэль с чувством пожал протянутую руку и отправился назад, на набережную. Он снова подошел к памятнику кадетам. Около него стояла знакомая ему с Залива Черепах русская парочка. Мужчина читал, склонив голову, а женщина медленно крестилась. Закончив креститься, она положила обе ладони на мраморную мемориальную доску. Даниэль снова вспомнил мальчишку из Залива Черепах, – словно убитые на войне кадеты глядели на него черными блестящими глазищами Братика. Даниэль встал рядом с женщиной и тоже тронул ладонью тёплый мрамор мемориальной доски. «Я непременно вернусь, – клятвенно пообещал он Братику. – Я привезу тебе лодку с парусом, и ты станешь настоящим моряком». Поднявшийся ветер усыпал имена кадетов бордовыми лепестками с растущего по соседству неизвестного Даниэлю дерева, словно баюкая мальчишек-воинов в их вечном сне.