Такой знакомый незнакомец

Глава 11

-А эту я называю Перламутр, — сказала Синди, осторожно вытащив из мешка следующую шляпу и водружая ее на голову.

— Не правда, — сухо сказал Хитч, — она называет ее Мутрперла.

Джанет Хитчкок переводила усталые серые глаза с одного на другого.

— Да, действительно…

Хитч вдруг заметил, что с лица его матери немного сошла восковая бледность. Может, она подкрасилась? Он бросил взгляд на неподвижную фигуру, лежащую на больничной кровати, поймал неуверенный взгляд Синди и незаметно поднял большой палец.

Она не хотела делать это. Это Хитч ее уговорил.

— Устроить демонстрацию шляп! — воскликнула она. — Хитч, да это просто сумасшествие! Я не могу сделать это. Только не в этом доме. Не при твоих родителях. Особенно в такое время, когда твой отец болен. Это было бы… это было бы неуместно.

Неуместно. Одно из любимых слов его матери.

— Сделай мне одолжение. Это как раз то, что нужно в этом мавзолее, и мама хоть немного отвлечется. У тебя есть что-нибудь в этом мешке, что можно носить с черным халатом?

— Будь серьезным, — упрекнула его Синди.

— А я серьезен. Абсолютно серьезен.

Он и сам не знал, зачем предложил это, но, наблюдая за тем, как она надевает одну нелепую шляпу за другой и принимает позы в мрачной комнате больного отца, он понял, что был прав.

Хитч не знал, понимает ли отец то, что происходит, но обязан был верить, что под этой неподвижной оболочкой существовал все тот же острый ум, все та же гордость достоинствами его жены, та же самая нетерпимость по отношению к его единственному сыну, которая превратила в ад его пребывание здесь.

Хитч молил бога о том, чтобы все это сохранилось, но при всех условиях они могли позволить себе отвлечься, ведь его родители впервые в жизни были бессильны. Это было бы достаточным потрясением и для обычного смертного, но для того, кто уверовал в незыблемость своего могущества, это должно было быть просто невыносимо.

Его мать на глазах сдавала. Вчера в больнице он заметил, как дрожат ее руки. Сегодня она даже не причесалась. Никогда, насколько он помнил, Джанет Хейл Хитчкок не выходила из своей спальни иначе чем одетая и причесанная призванная исправить все ошибки мира.

Теперь, представ перед рыжеволосой незнакомкой в мешковатых джинсах и розовых тапочках, с садовой клумбой на голове, она пришла в полное замешательство.

— Это очень… мило, — пробормотала судья… мама…

Синди повернулась к неподвижной, безмолвной фигуре на больничной кровати, в спешке установленной в кабинете. Хитч договорился об этом и о бригаде круглосуточно дежуривших сиделок, перед тем как забрать пациента из госпиталя.

— Мистер Хитчкок, вот эта модель должна произвести впечатление на мужчину. Как вы думаете? Моргните, если она вам нравится, и нахмурьтесь, если нет.

Отец, естественно, не сделал ни того, ни другого. Однако Хитчу показалось, что его глаза сверкнули на лице, которое в одно и то же время было и старше, и странно моложе, чем он помнил. Куда-то ушли глубокие линии, которые доминировали на этом суровом лице.

— Я захватила не все свои шляпы, — объяснила Синди. Она выглядела в этой темной комнате с панелями орехового дерева, тяжелой мебелью и стеллажами с книгами в кожаных переплетах так же неуместно, как радуга в угольной шахте. — У меня одиннадцать законченных моделей и материал для нескольких еще, но вы должны понять, что это только рабочие модели.

— Да, конечно, — вежливо пробормотала судья.

Она выглядела немного обескураженной, и уже не впервые за последнее время.

Пора уходить, дорогая, молча призвал Хитч.

Никогда в жизни он бы не пригласил се сюда. Решение прийти принадлежало Синди. Она видела во сне, что Хитч зовет ее. И он должен был сознаться, что никогда в жизни так не радовался, как заметив рыжеволосое, веснушчатое видение, появившееся в дверях солярия. Он почувствовал, как тепло проникло глубоко в его душу и выплеснулось наружу, подобно растаявшему свечному воску.

Во время их вчерашнего нескончаемого ужина она сказала, что могла бы уехать завтра, если не будет ему нужна. Или поищет работу и жилье где-то здесь.

— Я не обязана оставаться в Ричмонде, — серьезно объяснила она. — В этом и прелесть независимости. Я могу уехать, куда захочу, делать то, что захочу, и никому нет до меня никакого дела.

Мне есть, подумал он, но не осмелился произнести это вслух. Время еще не пришло, и к тому же у него не было оснований полагать, что она хочет это услышать.

— Синди, как ты думаешь, что можно сделать с цветами, которые прислали? — спросила Джанет после того, как демонстрация шляп была закончена. — Может, ты принесешь сюда по несколько цветков из каждого букета?

Огромные букеты прибывали все утро; в основном, как подумал Хитч, они были призваны не порадовать, а произвести впечатление.

— С удовольствием. В эту комнату хочется принести что-то яркое.

— Может, тебе разложить несколько твоих… шляпок вокруг? — пошутила судья.

Хитч, который никогда не слышал от матери ничего даже отдаленно напоминающего шутку, чуть не свалился со стула.

Остаток недели прошел в мучительной смене надежд, разочарований, привыкания и откровений. Вызванный Джанет Хитчкок на дом доктор сказал, что пока слишком рано ждать каких-то изменений, но все выглядит обнадеживающе.

Хитч соорудил временный кабинет в своей спальне, а в середине недели ненадолго наведался в Ричмонд, чтобы ликвидировать небольшой возникший там кризис. Миллер Гроув — или Бак, как его называла Синди, — был выдающимся генератором идей, но совсем не умел контактировать с клиентами. Но Синди! Синди была просто находкой. Если бы его спросили всего неделю назад, Хитч бы ответил, что она никогда в жизни не впишется в семейный уклад его родителей.

Но это Синди стала писать благодарственные открытки. Это Синди облегчила труд сиделок, читая мистеру Хитчкоку вслух газеты и старый роман Форрестера о Второй мировой войне. Она даже приспособилась работать здесь над своими шляпами, позируя время от времени и спрашивая мнение больного.

— Эта мне что-то не нравится. Как вам кажется, не слишком ли много цветов? Я бы могла снять вот эти. А может, добавить с другой стороны? — И кивала головой, словно получила ответ.

Это Синди называла его мать по имени. Он опешил, когда в первый раз услышал, как она сказала:

— Джанет, вы забыли сегодня позавтракать.

Мы с Энни пожарили оладьи.

Энни. Она называла и слуг по именам. До сих пор, насколько было известно Хитчу, никто никогда не называл эту женщину, которая командовала на кухне как генерал, иначе чем миссис Кюбер.

В этот вечер Хитч воспользовался редким моментом, оказавшись с Синди наедине, чтобы поблагодарить ее за все, что она сделала. Они встретились перед кабинетом отца. Хитч направлялся в свою комнату, где собирался просмотреть последнюю кипу факсов и электронную почту, а Синди шла по своим собственным делам.

— Не знаю, как и благодарить тебя. Ты сделала…

Она прижала палец к его губам. Это была ее первая ошибка. Дотронуться до него. Он поймал ее палец, поцеловал его и взял ее за руку.

— Я серьезно. Это как проделать брешь в Великой Китайской или в Берлинской стене. Ты заставила их плясать под свою дудку — мою мать и даже моего отца. Я почти уверен, что он пытался улыбнуться, когда ты рассказывала ему о том, как я едва не сшиб тебя.

К этому моменту она практически была в его объятиях, сводя его с ума теплым цветочным запахом своих волос. Она улыбнулась. Вообще-то это скорее была усмешка, но он снова это почувствовал: то, что его заливает расплавленный свечной воск. И он поцеловал ее и, возможно, даже отнес бы наверх, в свою спальню, чтобы поцеловать еще, если бы быстрые шаги его матери не нарушили это колдовство.

Едва дыша, они смотрели друг на друга.

— Я понимаю теперь, почему тебя зовут Синди , — прошептал он.

— Я говорила тебе это, — сказала она, отодвинувшись на безопасное расстояние.

Пропустив мимо ушей эти ее слова, он сказал:

— Это сокращенно от слова «зажигательный». Громким голосом он произнес:

— Мама, ты не возражаешь, если я займу твой факс на несколько минут?

Царственным кивком головы Джанет дала разрешение. Хитч подумал: пронесло. Если бы его мать потрудилась взглянуть на него, она бы запустила в него книгой или, по крайней мере, прочла лекцию о моральной распущенности. А может, даже и не поняла бы его состояния… Хотя она и его отец, должно быть, размягчились, по крайней мере, один раз в ранние годы своего брака, иначе Хитча бы не было в этом мире.

В понедельник на следующей неделе Джанет Хитчкок высказалась в том духе, что ее сыну пора возвращаться в Ричмонд.

— Ты больше ничем не можешь здесь помочь.

Процесс выздоровления Джорджа будет медленным, а я уверена, что ты должен жить собственной жизнью.

То, что эти слова задели его за живое, свидетельствовало о том, что он потерял бдительность.

— Да, ты права. Нам пора уезжать. Ты всегда можешь позвонить, если что.

Судья подняла одну бровь. Если бы две, это бы означало: мне это не нравится, сэр. Одна поднятая бровь означала: вы опасно близки к проявлению неуважения к суду.

Он готовился услышать обвинения. Приговор он уже слышал.

— Ты хочешь сказать мне что-то еще?

— Синди может остаться. Джорджу, кажется, нравится ее общество.

Хитч надолго лишился дара речи. Он сказал себе, что это было напряженное время для всех них — а для его матери в первую очередь, к тому же она никогда не отличалась особой тактичностью.

Но это было так же запредельно, как услышать десятилетнему мальчику, что у его отца есть дела поважнее, чем смотреть, как он играет в футбол.

— Я оставлю это решение за Синди.

— Она останется, если я скажу ей остаться.

— Если ты попросишь ее, ты хочешь сказать. (Снова поднятая бровь.) — Хорошо, мама, спроси ее. Это твой дом.

Она кивнула, повернулась и ушла, а Хитч сказал себе, что пора убираться отсюда, пока он не взорвался и не наговорил чего-то непростительного. На короткое время он почувствовал себя почти членом семьи, а выходит, они были нужны ему не больше, чем он им. Что касается Синди, она была вольна делать собственный выбор. В этом и заключалась независимость, разве не так?

Ведь именно независимости она хотела больше всего.

Хотя, если честно, кто-то должен был предупредить ее, что независимость не была в почете при хитчкоковском режиме. Но Синди и сама выросла при очень похожем режиме. Возможно, так она чувствовала себя даже в большей безопасности.

Ему не потребовалось и пяти минут, чтобы собрать свою дорожную сумку. Погрузив все в машину, он отправился на поиски Синди. Он нашел ее в кладовой. Она вынимала цветы из гигантского букета и ставила их в выщербленный оловянный кувшин.

— Энни сказала, что присмотрит парочку ярких недорогих ваз, когда поедет в следующий раз за покупками.

— Я пришел попрощаться.

Он всегда будет представлять ее, окруженную цветами, пахнущую цветами, перепачканную, с пальцами в зеленых пятнах.

— Ты уезжаешь? — Пораженная, она подняла голову.

— Мама говорит, что тебя приглашают остаться, выбор за тобой. — Он старался не повлиять на ее решение ни в одну, ни в другую сторону, но это было трудно. Ему хотелось сказать: «Давай уедем отсюда, пока они не завладели твоей жизнью, как пытались завладеть моей. Это собираюсь сделать я!»

— Но твой отец…

— Он не нуждается во мне.

— Еще как нуждается. — Синди вытерла руки о блузку, а потом уперла их в бока. — То, что он не может пока выразить это словами, не означает, что он не знает, что ты здесь, и… и он хочет, чтобы ты был здесь. Я знаю, я вижу это по тому, как он следит за тобой глазами, когда ты в его комнате. Он словно пытается сказать тебе что-то, но не может, и… и…

Хитч тяжело вздохнул.

— Синди, ты фантазерка. Ты сама в этом признавалась. А я живу в реальном мире.

— Вовсе нет. Ты тоже мечтатель. Мечты реальны, иначе о них бы не знали. Мы все знаем, что такое мечты, только некоторые из нас боятся верить в них.

— Послушай, я ничего не могу поделать. — Он пожал плечами. — Верь в то, во что хочешь верить. Только не забывай, что главная часть этой твоей мечты — быть свободной. Чтобы жить своей собственной жизнью. И не превращайся снова в «Синди-сервис», ладно?

Он не поцеловал ее. Весь оставшийся день, подбирая яркие легкие букеты и относя их в комнату мистера Джорджа — она так называла его и про себя, и вслух, — она думала о Хитче и о том, почему он, похоже, не уживался ни с одним из родителей и какой потерей это было для него. А еще она удивлялась, почему он не поцеловал ее…

Она не выбирала, на чью сторону становиться, и не предпочла его родителей ему. Просто сейчас она была им нужна. Они были его частью, хотел он признать это или нет. И если был какой-то способ сблизить их, она попытается это сделать.

Синди взяла поднос со своим ужином в комнату мистера Джорджа, чтобы ночная сиделка могла скинуть туфли и отдохнуть, пока она ела и смотрела по телевизору «Колесо счастья». Измученная Джанет дремала.

— Я думаю, вы знаете, что он уехал… — сказала она отцу Хитча. — Вам надо это попробовать.

На самом деле очень вкусно. Может быть, к тому времени, как вы сможете снова все есть, я научу Энни варить суп с ветчинной косточкой. Вот это королевская еда.

Ответа не последовало, конечно, но она была совершенно уверена, что выражение лица мистера Джорджа немного смягчилось. Что-то в его глазах. Они были серыми, точно такого же разреза, как у Хитча, но только не такими темными. У обоих его родителей были серые глаза.

— Да, так вот… как я уже сказала, Хитч уехал сегодня днем. Мне кажется, он считает, что вы не хотите, чтобы он был здесь. Я сказала ему, что хотите… что то, что вы не можете попросить его остаться, не означает, что вы не хотите, чтобы он находился здесь. Но вы же знаете его. Упрямый как осел. Вобьет себе что-то в голову, и его не переубедить.

Синди отставила свой поднос в сторону, откинулась в массивном кожаном кресле и покачала головой.

— Он думает, что вы и Джанет не любите его.

Нет, он не говорил об этом, но это понятно. Знаете, Хитч относится к числу тех сыновей, которыми могли бы гордиться любые родители. Он, пожалуй… пожалуй, он нечто среднее между художником и инженером. Он разумный человек и в то же время с развитой интуицией. Прагматичный — и в то же время творческая личность. К тому же он добрейший, прекраснейший, самый великодушный человек на свете. И если бы он не был таким смертельным противником брака, я бы немедленно вышла за него замуж.

Из-под своих густых ресниц Синди внимательно взглянула на человека, прикованного к постели. Это ей не привиделось. Что-то в его лице дрогнуло. Выражение его глаз говорило о том, что он делает усилия, чтобы что-то сказать.

Да! Господи, пожалуйста, помоги, потому что, пока Хитч не узнает, что его родители любят его, он не поверит, что кто-то другой может полюбить его. Наша судьба решается здесь, так что пусть все будет хорошо.

Хитч ждал, сколько мог, прежде чем позвонить. Экономка сняла трубку на кухне.

— Миссис Кюбер, мисс Дэнбери дома?

— Да, сэр. Но сейчас она понесла вашей матушке какао и витамины от стресса. Обстановка значительно улучшилась здесь в последнее время.

Хитч хотел сказать ей, что это благодаря витамину Синди, но не стал.

— Я подожду, — сказал он.

Он услышал ее еще до того, как она схватила трубку. Она бежала. Никто никогда, насколько ему было известно, не бегал в доме его родителей. Это было немыслимо.

— Хитч?

Она тяжело дышала. Он знал этот звук. Он скучал без него, господи, как он соскучился по нему!

— Все в порядке?

— Кроме того, что мы скучаем без тебя. И больше всех твой отец, я думаю, а твоя мама показывала мне сегодня твои детские фотографии.

Она расчувствовалась и всплакнула, но это совершенно естественно. Все напряжены.

Он не знал, смеяться ему или ругаться. Его детские фотографии? Он даже не знал, что она их делала, не говоря уж о том, что хранила.

— Я хотел проверить, все ли у тебя в порядке.

Он видел ее только вчера, а казалось, прошел целый год.

— Может, ты приедешь в эти выходные? Я знаю, у тебя накопилось много работы, но Бак ничего не имеет против того, чтобы работать за двоих, а Сара возьмет на себя разговоры с клиентами. Тебе известно, что они влюблены друг в Друга?

У Хитча отвисла челюсть. За все то время, что он их знал — как бесценных сотрудников для процветания его бизнеса, — он ни разу не задумался об их личной жизни.

— Вообще говоря, — продолжала Синди, — я не уверена в том, что они сами это знают, но они узнают. Это всегда можно определить по пару, который образуется, когда чайник закипает крышка начинает греметь. Правда?

Закипать и греметь, подумал он несколькими минутами позже, мягко кладя трубку на рычаг.

Не это ли происходит с ним? Он мог поручиться за то, что пар уже образовывается, но хотел надеяться, что еще не начал греметь.

Он не дал ей ответа насчет выходных дней, потому что ответ, который он бы дал, был бы не тем, который она хотела бы услышать. По этой причине он был не готов к тому, что, когда откроет свою дверь, в нос ему ударит запах жаркого и цветов.

— Есть тут кто-нибудь? — осторожно спросил он.

Дверь ванной комнаты открылась в облаке пара. Фигура, закрученная в полотенце, выглянула из-за двери.

— Хитч! Я хотела быть при параде, когда ты придешь.

Свечной воск. Только так можно было описать то теплое, расслабляющее чувство, которое заливало его. За этим почти немедленно последовало чувство, которое было жарче и тверже, чем любая свеча.

— Как ты сюда попала?

Глупый вопрос. Зачем она была здесь? Предпочла быть с ним, а не с его родителями, в конце концов? Или она была здесь потому, что ей некуда больше идти?

— Надеюсь, ты ничего не имеешь против? Нам надо поговорить, а я знаю, тебе разговаривать легче на сытый желудок.

Не о своем желудке он беспокоился в данный момент. И разговор мог подождать тоже.

— Да, конечно. Я могу чем-то помочь?

Он бросил свой портфель и старался не смотреть на демаркационную линию, которая проходила над банным полотенцем. Веснушки не распространялись ниже линии ее груди. Ему почти хотелось, чтобы распространялись. Он бы с удовольствием пересчитал их.

— Только дай мне минуту, чтобы одеться, сказала она и снова исчезла в ванной комнате.

Через три минуты она появилась снова, в его банном халате, с мокрыми, потемневшими волосами.

— Хочешь сначала поговорить, а потом поесть?

— Я предпочел бы сначала заняться любовью, потом поесть, а уж потом поговорить.

Она вытаращила глаза. Иначе не скажешь.

— Заняться чем?

— В чем дело, ты не вымыла уши?

Она вошла в комнату, аккуратно поднимая полы его халата над коленями.

— Что это на тебя нашло? Ты никогда не говорил такого раньше, во всяком случае, мне.

— Нет? Тогда, значит, уже пора это сделать, разве нет?

Она ждала. Нахмурив брови, она внимательно вглядывалась в него в тусклом свете, падающем через окно. Сентябрь. Дни становились все короче.

Он попытался перестроить мысли на философский лад, но требования его тела тут же одержали верх.

— Я не был уверен, что когда-нибудь снова увижу тебя, — сказал он, похолодев от этой мысли, произнесенной вслух. Она преследовала его с тех самых пор, как он уехал, — мысль о том, что он, возможно, отказался от чего-то такого, что было бесценным. Что Синди могла продолжать идти по жизни, так и не узнав, что существовал человек, который любил се больше, чем когда-нибудь представлял, что такое возможно. — Иди сюда, — грубовато позвал он, протягивая ей одну руку и ослабляя узел галстука другой. — Ну, пожалуйста.

Она кинулась ему в руки. На ее лице было написано выражение, похожее на… облегчение?

Неужели у нее могли быть какие-то сомнения?

У него самого было множество сомнений, но это было совсем другое. Он когда-то дал себе слово не ждать любви. Его родители не знали значения этого слова, и ничто, происшедшее с тех пор, не заставило его изменить свое мнение.

Любовь — в романтическом смысле — была иллюзией. Волшебной сказкой, в которую он, взрослый человек, отказывался верить.

Почувствовав, как теплая благоухающая женщина прильнула к нему, ощутив прикосновение ее влажных волос к своей щеке, он перестал думать вообще. У него были дела поважнее в этот момент.

— Я люблю тебя, — прошептал он спустя долгое время.

— И не вздумай разлюбить, — просто сказала она. — Я этого не переживу.

Он еще крепче сжал ее в своих объятиях.

Красное восходящее солнце наполнило комнату теплым светом.

— Хочешь получить гарантии на всю жизнь?

Пожалуйста.

Снова страстные поцелуи. Тихое бормотание.

Оба умирали от голода, но тяга друг к другу была сильнее.

Время проходило в сладком теплом тумане.

Через некоторое время Хитч сонно пробормотал:

— Что же дальше, любовь моя? Еще одна домашняя свадьба? Захочешь вернуться в Моксвилл?

Синди задумалась на целую минуту, потом покачала головой.

— А как насчет того, чтобы устроить все в кабинете твоего отца, чтобы он смог тоже присутствовать? Судьи имеют право проводить бракосочетание?

Хитч закрыл глаза и тихо засмеялся.

— Ты — мечтательница!

— Это любовь! Мы можем подвергать испытанию все, что хотим, потому что любовь на это распространяется.

— Распространяется? Гм, интересно сказано.

— Она распространяется на родителей, и дедушек и бабушек, и на детей… и приемных теток, и приемных двоюродных сестер, и… и на их супругов, и…

Он прижал палец к ее губам.

— Считай, что они все приглашены: тетя Си, если пообещает не командовать, Мак и Стефф они, между прочим, вернулись — и Мойра, если ее отпустит Нью-Йорк. А пока… Как насчет того, чтобы ограничиться обществом друг друга и воспользоваться одним большим шезлонгом?

— Может, и кухней?

— Да, — нежно произнес он, — может, и кухней.