Талиесин

Глава 1

Внемлите! В тиши и полуденном покое я слышу ор опьяненной кровью толпы. Словно молитва, возносится к небесам мое имя. «Харита! Харита! — сотрясается стадион. — Тройку! Сделай тройку! Харита!».

А я стою одна на белом песке арены, мое тело смазано маслом и ярко блестит на солнце, руки подняты, они вбирают неистовство толпы, напитываются им. Колючий воздух царапает ноздри и легкие.

Боль нарастает во мне. Я дрожу от боли и волнения. Я трепещу. Внемлите! Они кричат мне!

«Харита! Харита! Харита!».

Мы — Чайки, и я — предводительница. Мы хорошо плясали сегодня, никто не ранен. Пусть толпа ревет от восторга. Мы — Чайки, лучше нас нет. Сегодня мы потрудились на славу. Пусть вопят, требуя продолжения, — мы на сегодня отплясались. Пусть другие танцуют им на потеху, мы выложились сполна.

Я киваю остальным, они выбегают на песок и встают рядом со мной. Сцепив ладони, мы поднимаем руки над головой. Чайки! Мы медленно поворачиваемся. Толпа встает. Крики оглушают.

И посыпалось. Золото, серебро. Я отпускаю своих танцоров собирать деньги, но сама стою неподвижно. Я стою, высоко вскинув голову, пот струится по телу, солнце печет загорелую кожу. Я стою, и толпа швыряет на арену браслеты и кольца, золотые и серебряные цепи, медные чаши и украшенные жемчугом кубки. Все летит на песок, а мы подбираем. Почему бы нет? Это наше право.

Мы — Чайки! Вы не понимаете, что это значит? Мы — лучшие. А я, Харита, лучшая из лучших.

Царский храм Солнца в Посейдонисе — два огромных сложенных вместе треугольника, белокаменные террасы, покоящиеся на колоннах. Мрамор блестит на солнце, красновато-золотистые медные шпили огненными иглами тянутся в синее-пресинее небо. Жрецы в белых одеяниях, словно неутомимые духи, снуют по холодным тенистым коридорам или толпятся на террасах, поучая смиренных послушников.

Харита, в пышной желтой рубахе, позвякивая золотыми монистами и браслетами, шла по террасе мимо высоких колонн, ее загорелые ноги в белых кожаных сандалиях легко ступали по холодному мраморному полу. Она знала, что предстоит столкновение, и была к нему готова.

Дважды за последние два месяца ее вызывал к себе Белрен, жрец-смотритель бычьей арены. Тогда дело ограничилось неопределенными предупреждениями, которые она проигнорировала. В третий раз ей так легко не отделаться.

Она шагнула в сводчатый дверной проем между красными лаковыми столбиками и скользнула между двумя служками раньше, чем те успели ее остановить.

Белрен, серьезный, важный, со следами шрамов, полученных на арене, поднял голову.

— А, Харита, — сказал он, вставая из-за груды бумаг. — Не ждал тебя так быстро.

— Я явилась без промедления, как пристало твоей послушной дочери. — Харита холодно улыбнулась и склонила голову.

Белрен тоже улыбнулся без теплоты и махнул слугам, чтобы их оставили вдвоем.

— Разумеется. Прошу, садись.

Он указал на обитую шелком скамью в оконной нише.

— Я постою, Белрен. Это разрешено.

— Разрешено? Харита, ты меня удивляешь. Ты считаешь меня врагом?

— Врагом? — с иронией переспросила она. — Конечно, нет. А ты меня?

— Ты знаешь, что не считаю. А не знаешь, так зря. Я твой друг, Харита. Конечно, ты в это не веришь, но я желаю тебе добра.

— Вот как! — выпалила она. — Тогда почему ты не разрешаешь мне выбирать быков? И почему изводишь нас своими дурацкими правилами?

Белрен медленно покачал головой, как бы не веря своим ушам.

— Вот видишь? Ты уже забыла свое место.

— Я знаю свое место, Белрен. Оно на арене с моими танцорами.

— Твоими танцорами, Харита?

— Да, с моими. — Она шагнула вперед, глаза ее сверкали. — Кто их учит? Я. Кто втирает бальзамы в их усталое тело, разминает затекшие мускулы? Я. Кто перевязывает им раны? Кто слушает их крики, когда по ночам им снятся страшные сны? Я.

— Не сомневаюсь, ты прекрасный руководитель, Харита…

— Прекрасный руководитель? Нет. Я — Чайки, и они — это я.

Белрен побагровел и пошел на нее. Харита не двинулась с места.

— Ты заносишься, Харита.

— Я никогда не заношусь, — выкрикнула она. — Иначе продержалась бы я так долго? — Она помолчала, потом заговорила мягче. — Ты знаешь, сколько я уже здесь?

— Знаю. Ты служишь долго и успешно.

— Семь лет я на арене. Подумай! Я танцую семь лет! Скажи, Белрен, было ли такое до меня?

Белрен на мгновение смутился.

— Нет, — тихо ответил он. — На моей памяти не было.

— И до того тоже. — Она подошла ближе. — Четыре года, как я возглавляю Чаек. Сколько из них погибло с тех пор?

— Одна или две, наверное. Тебе сопутствует удача.

— Ни одной! Никто из моих танцоров не погиб с тех пор, как я их собрала! Кто еще может этим похвастаться?

— Ты говоришь о танцах с быками, как об игре.

— Это и есть игра. Ты сам знаешь, что бы ни говорил народу. Да и народ знает, что это игра. Золото, серебро — ты думаешь, они швыряют свои побрякушки богу? Они швыряют их нам! Нас осыпают золотом.

— Это жертва. Она принадлежит храму.

— Да. Она принадлежит храму, но нам великодушно позволяют оставить немного себе. Потому что ты знаешь, на кого ходят смотреть.

— Народ ходит смотреть на священный танец, — фыркнул Белрен.

— Народ ходит смотреть на меня! — воскликнула Харита. — Или ты думаешь, что наши соотечественники ни с того ни с сего так полюбили танцы с быками? Или другие арены тоже заполнены до предела?

— Они заполнены, — осторожно возразил жрец.

— Да — когда там появляются Чайки.

— Ты возгордилась, Харита. Что, если бы я сказал, что тебе больше нельзя выступать?

Она запрокинула голову и расхохоталась.

— Нельзя выступать? Да кто посмеет это объявить? Ты? Хотела бы я на это посмотреть! Ты выходишь на середину арены и объявляешь, что Чайки больше здесь не появятся. Да тебя разорвут в клочья! Народ взбунтуется!

— Ты считаешь себя настолько могущественной?

— Не себя. Я, как и ты, всего лишь служу богу. — Она уперла руки в бока и вплотную подошла к жрецу. — Однако, когда я танцую, я становлюсь богом!

— Не кощунствуй!

— Я не кощунствую! — Она наклонила голову и сощурила глаза. — Я скажу тебе, что мой танец угоднее богу, чем все твои денежные расчеты!

— Ты думаешь, меня волнуют деньги?

— А что же тебя волнует?

Белрен помолчал, сердито глядя на нее.

— Меня волнует, что ты оскорбляешь священное искусство. Меня волнует, что ты ставишь себя выше законов храма. Меня волнует, что твое ненасытное тщеславие обесценивает танец.

— Твоими устами говорит ревность. Продолжай.

— С тобой бессмысленно говорить, Харита. Тебе кажется, что все ополчились против тебя. Ты видишь лишь то, что хочешь увидеть.

— Я вижу то, что есть, — прошипела она. Мышцы ее под тонкой тканью напряглись.

— Сомневаюсь. — Он отвернулся от нее и медленно опустился на скамью, покачивая головой. — Что с тобой делать, Харита?

— Мне все равно, что ты делаешь с другими командами. А Чайкам разреши выбирать быка. Отмени свои правила, позволь мне распоряжаться по своему усмотрению.

— И ты будешь счастлива?

— Счастлива? Я не знала, что мы обсуждаем мое счастье.

— Я сказал, что я твой друг.

— Тогда отдай нам половину сбора.

— Половину?!

— А почему бы нет? Без меня ты не получал бы и десятой доли теперешнего.

Белрен взглянул на нее в упор, потом пожал плечами.

— Половину так половину. Что еще?

— Обещай никогда больше не угрожать мне.

— Когда это я тебе угрожал?

— Когда говорил, что больше не позволишь мне танцевать. Что это как не угроза? Предостережение?

— Называй, как хочешь.

— Дай слово, — настаивала Харита.

— Я никогда не буду тебе угрожать. Это все?

Харита широко улыбнулась.

— Когда я просила чего-нибудь для себя?

— Ладно. Ты получила все, чего хотела. Взамен я тоже хотел бы кое-что попросить.

— Что именно?

— Совсем немного. — Белрен махнул рукой, показывая, что речь идет о пустяке. — Я хотел бы, чтобы ты отдохнула.

— Отдохнула? — настороженно переспросила Харита.

— Да, и как следует.

— И как же долго я должна отдыхать?

— Месяцев шесть.

— Шесть месяцев! — взвыла Харита. — Ты пытаешься меня убить!

— Я пытаюсь тебя спасти!

— От кого?

— От тебя самой! Разве ты не понимаешь?

— Если я, как ты говоришь, шесть месяцев буду отдыхать, а потом выйду на арену, что, по-твоему, будет? Ты сам был когда-то танцором и знаешь, что это значит.

— Тогда, возможно, тебе пора уйти.

Харита посмотрела так, будто ее ударили.

— Я не уйду, — прошептала она. — Возможно, я погибну на арене, но я не уйду.

Белрен взглянул на нее печально.

— Помню, как ты задумала сделать тройное сальто. Никому еще это не удавалось. Никто не верил, что у тебя получится. Но у тебя вышло с первого раза.

Харита улыбнулась воспоминанию.

— Я два дня крошки не могла съесть — а это оказалось так просто.

— Да, и что теперь? Ты делаешь тройку чуть не каждое выступление. Она утратила свою новизну.

— Люди ждут ее, — отвечала Харита. — Ради нее и приходят.

— Скоро они захотят от тебя чего-то нового, а потом еще и еще. Что тогда, Харита?

— Тогда я сделаю что-нибудь еще более трудное, — с вызовом отвечала Харита.

— А потом? Сколько ты продержишься?

— Сколько захочу.

— Нет, Харита, это не так. Ты все же не богиня, что бы ты о себе ни мнила. Нет, однажды ты попытаешься взлететь слишком высоко и упадешь.

— Ну и пусть!

— Отдохни, Харита. А еще лучше, уйди с арены.

Она смотрела на собеседника во все глаза. В его голосе слышалось нечто новое — сочувствие. Однако она не поддалась.

— Как ушел ты?

Он не обиделся.

— Еще год-два учебы, и ты станешь жрицей. Ты близка к этому. Ты сможешь вернуться домой, к своему народу.

— Так вот как ты хочешь от меня избавиться!

Белрен встал и подошел к ней вплотную.

— Харита, — нежно произнес он. — Я смотрю на тебя с тех пор, как ты появилась в храме. Твоя способность к танцам — бесценный дар, который надо хранить вечно. Однако ты уже не прежняя дерзкая юница, ты стала старше. У тебя должны быть иные мечты, иные чаяния.

— Ты говоришь, вернуться домой? У меня нет дома, Белрен.

— Нет дома? Все мы знаем, что твой отец — царь Аваллах Саррасский. Он должен гордиться тобой, твоим искусством.

— Мой отец ни разу не видел, как я танцую.

Белрен молча кивнул, потом сказал:

— Да, конечно, ему некогда, он воюет…

— Дурацкая война! Все только и говорят, что об этой смешной войне. — Она резко отвернулась. — Нет, дело не в войне.

— Ты знаменита во всех Девяти царствах. Тебе будут рады в любом месте, которое ты захочешь назвать домом.

— Я уже решила, Белрен, — печально отвечала она. — Мой дом — в храме. Мой дом — арена.

— Она станет и твоей могилой.

— Что в этом плохого? Я много лет назад посвятила свою жизнь богу.

— Жизнь — да, но не смерть.

— Жизнь, смерть — какая разница? Так и так я приношу себя в жертву.

Белрен вздохнул и отвернулся.

— Ладно, Харита. Можешь идти.

Она пошла к двери и уже потянула ручку на себя, но замялась и вновь повернулась назад.

— Спасибо, Белрен… Прости…

Он поднял руки.

— Не надо извиняться. Только обещай, что подумаешь о моих словах.

Харита кивнула, торопливо вышла из комнаты и закрыла дверь. Она пошла по коридору, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не перешла на бег. С разгона она налетела на группу идущих навстречу жрецов. Те попытались ее остановить, но Харита вырвалась и побежала дальше, не разбирая дороги.

Она очнулась, увидев знакомое чистое озерцо с фонтаном. Прохладные послеполуденные тени лежали на аккуратно подстриженной лужайке, свет висел в воздухе, тягучий, как сладкий мед, и Харита вспомнила, как впервые вошла в этот сад и увидела в точности такую же картину.

Она медленно побрела вдоль пруда, воскрешая в памяти далекий день, когда гуляла здесь с матерью. Постепенно она почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась и увидела Верховную царицу. Как ни странно, Харита не удивилась — видимо, в глубине души она ждала этой встречи. Царица сидела на высоком трехногом табурете и грустно смотрела на Хариту. Девушка подошла.

— Ну, Харита, мы давно не виделись, — сказала царица Данея, и губы ее скривила горькая усмешка. — Я знала, что мы еще встретимся, но ждала этого раньше.

— Так это ты меня сюда привела? — спросила Харита. Ей подумалось, что она не случайно забрела в сад.

— Тебя привели твои собственные ноги. — Царица подняла глаза к чистому, начинающему розоветь небу. — Это мое любимое время суток — вечерние сумерки.

— Чего тебе от меня надо? — резко спросила Харита.

— Зачем такая подозрительность, дитя мое? — Царица вновь посмотрела на нее. — Этому ты научилась на арене?

— Похоже на то.

— Тогда мы должны расширить твое образование. — Верховная царица снова взглянула на небо. — Помню… — сказала она наконец, — помню девочку такую любопытную, такую живую, что она вся была, как огонь. Я не думала, что этот огонь можно загасить. — Царица подняла бровь и вновь взглянула на Хариту. — Неужто это была ты?

Слова эти задели Хариту за живое. Она поднесла руку к горлу.

— Была… когда-то, — с трудом выговорила она.

— Да… когда-то. — Царица надолго замолкла. Слышно было, как льется в прудик вода. Где-то запела птица, провожая ушедший день.

— Я пришла встретить ту, с кем подружилась, — сказала Данея наконец, — и не вижу ее.

Харита только кивнула. Руки ее бессильно повисли.

— Отбрось это все, Харита, — сказала царица.

— Я боюсь… Столько времени прошло… столько событий… Слишком много.

Царица встала с табурета и указала на дорожку.

— Пройдись со мной немного.

Они двинулись вдоль тенистой аллеи. Харита чувствовала, как тугой клубок ее мыслей и чувств расслабляется; впервые в жизни ей захотелось услышать от кого-нибудь, как ей поступить.

— Я так запуталась, — вздохнула она.

— Ты привязана к нежеланному прошлому и невозможному будущему. Оттого ты и запуталась.

— Ты знаешь, что со мной было?

— Знаю, дитя мое: ты пыталась себя убить. Ты выбрала бычью арену — то есть смерть. Но ты не погибла, а стала величайшей танцовщицей в истории нашего народа. Это должно было чему-то тебя научить.

— Я не могу их оставить, — сказала Харита. — Они все, что у меня есть. Я их предводительница, их жизнь. Если я уйду, они все погибнут.

Царица остановилась и повернулась к Харите.

— Отпусти их на волю, Харита. Дай волю себе.

— Что я буду делать?

— Дитя мое, ты будешь делать то, для чего рождена на свет. — Верховная царица улыбнулась, и Харите внезапно почудилось, что прошлого не было — как будто она все та же девочка, сгорающая жаждой узнать извечные тайны.

— Приходи ко мне, когда будешь готова, — сказала царица. Она резко повернулась и пошла по дорожке. — Тебе пора решаться, Харита.

Царица исчезла в сгустившейся тени. Харита некоторое время смотрела ей вслед, пока не поняла, что глядит в пустоту. Вечерний ветерок зашелестел по саду, по коже побежал холодок. Харита повернулась и пошла прочь.

Глава 2

Талиесин стоял посреди рощи, крепко сцепив руки за спиной, и, закрыв глаза, с ученической сосредоточенностью нараспев повторял урок, а на ветке над его головой пела малиновка. Хафган сидел на пне, положив на колени рябиновый посох, рассеянно слушал питомца и смотрел сквозь просвет в листве на клочок синего неба.

— …рыб в скорлупе, — говорил Талиесин, — три рода: те, что перебираются на руках и ногах, те, что, не имея ни рук, ни ног, бездвижно лежат на песке или прилепляются к камням и… и… — Он резко открыл глаза. — Не помню, что дальше.

Хафган оторвал глаза от неба и наградил мальчика строгим взглядом.

— Ты не помнишь, что дальше, потому что не думал, что говоришь. Твои мысли где-то далеко, Талиесин, а не с морскими рыбами.

Талиесин помрачнел, но лишь на какой-то миг. Не в силах больше скрывать переполнявшую его радость, он расплылся в улыбке.

— Ой, Хафган, — сказал он, подбегая к друиду, — отец сегодня возвращается! Все лето его не было. Не могу я думать о глупых рыбах.

— Я отдал бы мое змеиное яйцо за овата, будь тот вполовину так умен, как глупая рыба.

— Ты знаешь, о чем я.

— Как я могу знать то, чего ты не говорил, дружок? — Хафган протянул руку и взъерошил золотистые волосы мальчика. — Однако мы болтаем без всякого толка. Давай вернемся, чтобы ты мог поджидать отца вместе с другими мальчишками.

Талиесин хлопнул в ладоши.

— Однако, — предупредил Хафган, — по дороге домой ты расскажешь мне, от чего помогает корень камнеломки.

— Камнеломки? Никогда о такой не слышал.

— Вот за это и расскажешь стихами, — ответил Хафган.

— Прежде поймай меня! — крикнул Талиесин через плечо и побежал.

— Думаешь, я такой тихоход? — Хафган в один прыжок догнал его, подхватил и поднял высоко в воздух.

— Перестань! — вопил Талиесин, беспомощно извиваясь. — Сдаюсь! Сдаюсь!

Он еще не договорил, как Хафган опустил его на землю.

— Ш-ш-ш!

— Что такое…

— Ш-ш-ш! — прошипел друид. — Слушай!

Талиесин мгновенно смолк и завертел головой, ловя любой звук, однако слышал лишь обычные лесные шумы.

Наконец Хафган взглянул на мальчика.

— Что ты слышал?

Талиесин мотнул головой.

— Я слышал малиновку, лесного голубя, пчел, шелест листвы — больше ничего.

Хафган наклонился поднять посох, а выпрямившись, принялся стряхивать травинки с серого одеяния.

— Ну, — весело поинтересовался Талиесин, — что слышал ты?

— Наверное, это были пчелы.

— Скажи.

— Я слышал то же, что и ты, — отвечал друид. Он повернулся и пошел к каеру.

— Ой, Хафган, скажи, что ты услышал такого, чего не услышал я.

— Я слышал трех сверчков, куропатку, ручей и еще кое-что.

— Что? — Мальчик просветлел. — Моего отца? — с надеждой спросил он.

Хафган остановился и посмотрел на питомца.

— Нет, не его. Что-то другое. Если подумать, наверное, это донеслось не из мира людей. Я слышал стон — долгий, низкий стон сдерживаемой боли.

Талиесин остановился и снова закрыл глаза, пытаясь различить звук, о котором сказал Хафган. Друид прошел несколько шагов, потом обернулся.

— Ты уже ничего не услышишь. Звук прекратился. Может быть, мне и вовсе померещилось. Пошли домой.

Талиесин догнал наставника, и они в молчании дошли до Каердиви. У наружных ворот их ждал встревоженный Блез. Завидев их, он со всех ног бросился навстречу учителю.

— Ты слышал, Хафган? — Он прочел ответ в глазах друида и спросил: — Что это, по-твоему, значит?

Хафган повернулся к Талиесину:

— Беги домой. Скажи матери, что мы вернулись.

Талиесин не двинулся с места.

— Беги, — повторил Хафган.

— Если ты меня отошлешь, я все равно прокрадусь за вами и подслушаю, что ты ответишь.

— Ладно, будь по-твоему, — смягчился друид. Он снова повернулся к Блезу и сказал: — Надо еще подумать, но, полагаю, это начало.

Блез мгновение растерянно смотрел на него, потом заговорил сбивчиво:

— Но… но… как это… Уже? Я думал… думал… оно будет…

— Почему не сейчас? Все происходит в свое время.

— Да, но именно сегодня?

— Почему бы нет?

— Начало чего? — спросил Талиесин. — О чем ты? О Темном времени? — Он слышал это название от друида, хотя плохо понимал, что оно означает.

Хафган взглянул на мальчика.

— Да, — сказал он. — Если я правильно читаю знамения, близится время, когда миру предстоят трудные родовые схватки. Будут бури и мощные разрывы, сдвинутся корни гор и старые основания содрогнутся. Одни империи падут, Талиесин, другие империи восстанут.

— И чем это кончится?

Хафган спрятал гордую улыбку. Вот, ведь малец, а уже умеет попасть вопросом в самую сердцевину.

— Это мы все и хотели бы знать, — сказал он. — А теперь иди домой, мать, наверное, уже гадает, куда ты запропастился.

Талиесин неохотно повернулся.

— Когда разберешься, обязательно скажи мне.

— Скажу, Талиесин.

Мальчик побрел, волоча ноги, но тут радость снова взяла верх, он перепрыгнул через пенек и вприпрыжку побежал к дому.

— Смотри за ним, Блез, — сказал Хафган. — Подобный ему родится нескоро. Однако, как ни велика будет его слава…

— …за ним придет еще более великий. Знаю. Ты много раз говорил.

Друид круто повернулся к филиду.

— Тебя утомляет моя бессмысленная болтовня?

Блез ухмыльнулся.

— Ничего, пока терплю.

— Может, тебе лучше отправиться к Индегу в Баддон Корс — говорят, он процветает. Учит необузданных сынков одного богача. Ты сможешь устроиться не хуже.

— Мне хватает одного необузданного сынка и его вспыльчивого друида.

Хафган оперся юноше на плечо, и они пошли к каеру.

— Ты правильно выбрал, Блез. И все же, знаю, порой тебе должно казаться, что ты застрял один-одинешенек на самом краю мира и ждешь, а жизнь идет где-то еще.

— Ну и пусть.

— Ты мог бы путешествовать, как я тебе говорил. Мог бы посетить Галлию или Арморику. Время еще есть. Я сумел бы какое-то время без тебя обойтись.

— Я вправду не скучаю здесь, Хафган, — сказал Блез. — Я доволен. Знаю, то, что мы делаем здесь, важно. Верю, что это так.

— И вера твоя будет вознаграждена десятикратно, стократно! — Друид остановился и медленно обернулся. — Взгляни окрест! — сказал он, глядя серыми глазами сквозь окружающую местность, как сквозь окошко в иной мир. — Мы — в центре. Это… — Он взмахнул посохом, описав перед лицом дугу, — средоточие. Мир этого не знает, может быть, никогда не узнает. Однако оно — здесь. Здесь решится будущее. Все, что отныне свершится, свершится благодаря нам. И мы с тобою, Блез, — повивальные бабки новой эпохи. Подумай об этом!

Он круто повернулся к Блезу, лицо его светилось, озаренное неземным видением.

— Важно, говоришь? Да! Многажды важнее, чем кто-либо из живущих догадывается, важнее даже, чем я или ты в силах вообразить. Нас позабудут, но наши безмолвные тени протянутся сквозь грядущие века.

— Ты говоришь о тенях, Хафган.

— В эпоху Света все, что было дотоле, покажется лишь тенью.

Талиесин вскарабкался на глыбу, с которой было видно обе дороги — вдоль морского обрыва и из леса к каеру. Отец мог приехать по любой. Еще четверо мальчишек вместе с ним шумно несли дозор, скакали с валуна на валун, состязались, кто дальше бросит камешек. День выдался спокойный и ясный, но с запада наползали тучи, низкие и темные, набрякшие завтрашним дождем.

Наблюдая за облаками и размышляя о недавних словах Хафгана, мальчик почувствовал, что сознание его устремляется прочь, как птица из клетки. Он не стал противиться новому ощущению. Это походило на полет. Он встал на цыпочки. Воздух дрожал, как в полуденный зной. Талиесин по-прежнему видел играющих рядом мальчиков, слышал их беспечную болтовню, но очертания их слегка плыли, а голоса доносились словно издалека. В уши его ворвался рокочущий гул, подобный грохоту бьющихся о берег волн.

Он посмотрел на запад, на сгущающиеся тучи. Вода блестела, как намасленная, а дальше, на самом горизонте, Талиесин различил остров. Он лучился и сиял, словно самоцвет или хрусталь, и был почти таким же прозрачным — Стеклянный остров.

Лучи света, бьющие из центрального пика, ударили в глаза, как копья, пронзили тело, прожгли костяк. Он почувствовал себя хрупким, словно вот-вот разлетится на куски.

Рев нарастал. Теперь Талиесин различал множество голосов. Они кричали хором:

— Рушится! Все рушится! Боги низринуты с высот, и мы умираем. Мы умираем! Все гибнет… гибнет… гибнет…

Ветер унес слова. Талиесин взглянул: Стеклянный остров таял, медленно растворялся, словно пар в воздухе. Наконец он пропал совсем. Талиесин стоял на обрыве, дрожа, голова его раскалывалась, над ухом кричали друзья.

— Талиесин! — звал один из мальчишек постарше. — Что случилось? Талиесин! Быстрее, сбегайте кто-нибудь за его мамкой!

Талиесин потряс головой и медленно оглядел сгрудившихся вокруг ребят.

— Ничего… все в порядке.

— Мы думали, у тебя припадок, — сказал другой мальчик. — Ты говорил, будто что-то видишь. Что это было?

Талиесин вновь посмотрел на море: горизонт был чист.

— Мне вроде как что-то там почудилось.

Мальчишки, вытянув шеи, стали смотреть на море, и Талиесин осознал, что они не понимают, а может, и никогда не поймут.

— Все, уже пропало. Ничего особенного.

— Может быть, ладья, — предположил кто-то из ребят помладше, со страхом вглядываясь в морской простор.

— Ладья, — отвечал Талиесин. — Да, может быть, это лишь ладья.

Мальчишкам явно было не по себе.

— Я проголодался, — сказал один. — Пойду-ка домой.

— И я, — поддержал его другой.

— Мне надо свиней покормить, — вспомнил третий.

— Ну и валите, — сказал самый старший, Турл, — а я подожду батю. Верно, Талиесин? Мы с Талиесином будем ждать хоть всю ночь напролет.

Остальные, прыгая через валуны, побежали вниз, в лощину, отделявшую их от холма, на котором стоял каер. Мальчики сели на камень и стали смотреть, как солнце склоняется к западу.

— Я скоро отправлюсь в Талибонт, — объявил Турл. — Там мой дядька живет, он будет учить меня воинскому ремеслу. Поживу у него, пока не подрасту, а потом буду вместе с отцом нести дозор у Вала. — Он взглянул на молча сидящего рядом Талиесина. — А ты?

Талиесин пожал плечами.

— Думаю, я останусь здесь. — Он ни разу не слышал, чтобы на его счет строили другие планы, во всяком случае, в его присутствии. — Так или иначе, я бы хотел остаться с Хафганом.

— Да он холощеный! — рассмеялся Турл. — Все друиды такие. Это мой брат двоюродный говорит, а он уже большой, на следующий год будет нести дозор у Вала.

— Твой двоюродный брат — дурак, — мрачно ответил Талиесин.

— А чем вы целыми днями занимаетесь? — спросил Турл, пропуская мимо ушей выпад против двоюродного брата.

— Разговариваем. Он меня учит.

— Чему?

— Всему.

— Друидским хитростям?

Талиесин не очень хорошо понимал, что разумеет под этим его друг.

— Может быть, — согласился он. — Насчет птиц, растений и деревьев, как читать звезды, ну, все такое. Полезным вещам.

— Научи меня чему-нибудь, — попросил Турл.

— Ну, — медленно сказал Талиесин, оглядываясь, — видишь вон ту птицу? — Он указал на белую морскую птицу, скользящую над волнами невдалеке от них. — Она зовется Черноголовкой.

— Это все знают! — хохотнул Турл.

— Она питается только насекомыми, — продолжал Талиесин. — Снимает их с воды. — В этот миг птица зачерпнула клювом, и от него побежали расходящиеся волны. — Вот так — видишь?

Турл широко улыбнулся.

— Надо же! Никогда не знал.

— Хафган знает куда больше. Он все знает.

— А можно мне учиться вместе с тобой?

— А как же твой дядя?

Турл не ответил, и они некоторое время сидели молча, отковыривая от камня желтый лишайник. Внезапно Талиесин вскочил.

— Что это? — спросил Турл.

— Давай! — крикнул Талиесин на бегу. Он прыгал через камни по направлению к лесной дороге на дальней стороне лощины. — Едут!

— Никого не вижу!

— Едут!

Турл припустил следом и скоро нагнал Талиесина.

— Ты уверен?

— Ага.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все, — отвечал Талиесин, и они побежали дальше.

Они пересекли заросшее травой дно лощины и взбежали на противоположный склон. Талиесин первым выбрался наверх и устремил взгляд туда, где разъезженная колея переваливала через соседний холм.

— Я их не вижу, — сказал Турл.

— Погоди. — Талиесин приложил ладонь к глазам и сощурился, как будто хотел силой воли вытащить кавалькаду из-за холма. И тут они услышали легкое позвякивание, затем глухой перестук конских копыт.

В следующее мгновение над холмом вырос лес сияющих копий. Он становился все выше, под ним показались люди, и вот уже лошади понеслись с холма, а мальчики ринулись им навстречу, вопя и раскинув руки, словно хотели прямиком угодить в объятья отцов.

Предводитель дружины увидел и толкнул в бок ехавшего рядом воина. Он поднял руку, и кавалькада остановилась. Мальчики продолжали бежать. Талиесин с изумлением увидел на отце короткий алый плащ центуриона и плотную кожаную кирасу. На боку у него висел короткий меч. Ни дать ни взять римлянин, только плащ заколот на плече серебряной пряжкой в виде волчьей головы да штаны ярко-синие.

— Мы весь день вас высматривали! Я знал, что вы приедете до заката, — сказал Талиесин.

Эльфин взглянул ему в лицо и воскликнул:

— Вот как славно нас встречают! Что может быть приятнее?

— Ничего, господин, — ответил Киалл. Он во весь рот улыбнулся собственному сынишке и по-военному вскинул руку.

— Запрыгивай сюда, Талиесин, поедем вместе. — Эльфин нагнулся и втащил мальчика в седло. — Вперед! — приказал он, и конница двинулась к деревне.

У внешних ворот их встречал уже весь клан. Жены, матери, отцы, дети — все размахивали руками и выкрикивали приветствия. Эльфин выехал в центр каера и приказал отряду спешиться. Воины застыли возле коней.

— Вольно! — скомандовал Эльфин.

Радостный клич огласил деревню, и воины смешались с толпой встречающих. Эльфин с улыбкой смотрел на них, радуясь, что в этот год вновь привел их назад живыми-здоровыми.

— Ты так и родился в седле?

Ронвен держалась рукой за уздечку. Ее золотисто-рыжие волосы блестели в свете уходящего дня. На ней было новое оранжевое платье с тканым поясом в сине-зеленую полосу, на голых руках выше локтя сверкали золотые браслеты с изумрудами, на шее — узкая золотая гривна.

— Смотри, Талиесин, богиня к нам обратилась, — сказал Эльфин, наслаждаясь ее видом.

— Спускайся и увидишь, богиня я или нет.

Эльфин передал поводья сыну и спрыгнул на землю.

— Позаботься о Брехане, Талиесин. Насыпь ему сегодня лишнюю меру ячменя. — Он похлопал коня по крупу, и тот рысью побежал прочь, унося на спине счастливого Талиесина. Эльфин обнял жену, их губы соединились.

— Я соскучилась без тебя, муж мой, — прошептала она между поцелуями.

— А уж я-то, — отвечал Эльфин. — Ох, как же я соскучился!

— Идем домой. Ужин готов и ждет.

Эльфин нагнулся и ласково куснул ее в шею.

— Я не прочь отщипнуть кусочек.

— Перестань. Что люди подумают?

— Подумают, что я счастливейший из смертных!

Ронвен снова обняла его и, взявши за руку, повела в дом.

— Ты, наверное, устал. Много за сегодня проехали?

— Порядочно. Я не столько устал, сколько пить хочу.

— Кувшин на столе. Я весь день охлаждала его в колодце.

— Вы знали, что мы приедем сегодня?

— Талиесин сказал. Он был совершенно уверен. Я убеждала его не слишком на это рассчитывать, вы ведь могли и задержаться, но он стоял на своем: вы приедете до заката. Так всем и говорил.

Они подошли к дому, еще раз обнялись и, согнувшись, прошли под бычью шкуру, заменявшую дверь. Огонь потрескивал в очаге, на вертеле жарилось мясо. Молоденькая девушка, дальняя родственница Ронвен, взятая в дом весной, после смерти Эйтне, медленно поворачивала вертел и время от времени поливала мясо жиром. Она улыбнулась, когда вошел Эльфин, и тут же робко опустила голову.

Гвиддно Гаранхир, еще более поседевший и ссутулившийся, стоял у огня, одной ногой опершись на подставку для дров.

— Вернулся, значит! Ну-ка, погляжу. Ишь, какой стал крепкий — что твоя сталь.

— Отец! — Эльфин и Гвиддно обнялись. — Как я рад тебя видеть!

— От тебя несет, как от лошади, сынок.

— А ты выглохтал все мое пиво!

— Не пил я твоего пива, — подмигнул Гвиддно. — Я свое принес!

— Садись, отец, садись. Поедим вместе.

— Нет уж, я пойду. Твоя мать чего-нибудь сготовила мне на ужин.

— Не хочу ничего слышать. — Эльфин обернулся и кликнул девушку: — Шелаг! Сбегай, позови Медхир. Сегодня все едим за моим столом. Хочу, чтобы вся семья собралась вместе. Беги, беги! И тащите сюда, что она там настряпала.

— Если бы я знал, что ты хочешь устроить пир, я бы распорядился заранее, — сказал Гвиддно. — Когда возвращается дружина, положено пировать.

— Возвращение мы отпразднуем попозже. Сегодня всем хочется побыть со своими близкими. — Эльфин притянул Ронвен к себе, обнял и поцеловал в щеку. Она протянула ему оправленный в серебро рог с пивом. Покуда он пил, она сняла с него алый плащ и расстегнула тяжелую кожаную кирасу.

В этот миг Талиесин влетел в дом и прямиком кинулся к отцу.

— Расскажи мне все-все-все! — закричал он. — Все, что ты делал!

Эльфин рассмеялся и сгреб сына в охапку.

— Этак я буду говорить, пока у тебя уши не отвалятся. Ты этого хочешь?

— Но прежде все должны поесть, — сказала Ронвен.

— Твоя мать права, — сказал Эльфин. — Разговоры подождут, первым делом еда.

Вернулась Шелаг с Медхир, обе несли подносы с едой: тушеной репой, свининой и теплыми ячменными лепешками. Медхир поставила поднос на стол, повернулась к сыну — он все еще держал Талиесина на руках — и обняла обоих.

— Вот ты дома, целехонький, Эльфин. Ох, как же я рада! Уж целый год, кажется, тебя не видела.

— А я-то, матушка, как рад, что дома и цел. Это не свининой ли пахнет?

— Свининой, свининой. Садись, я тебе положу.

Эльфин, Талиесин и Гвиддно сели — Эльфин во главе стола, Талиесин рядом. Женщины суетились вокруг. Убедившись, что у мужчин все есть, они наполнили свои миски и тоже сели.

— Ах, до чего же хорошо! Честное слово, чего по ту сторону Вала не хватает, так это женской стряпни. — Эльфин поднял миску и допил остатки, потом оторвал кусок хлеба, положил его в миску, зачерпнул еще мяса из горшка и залил сверху юшкой. Он облизал губы и снова втянул в себя горячее варево.

Они ели, пили и говорили обо всем, что случилось за лето в деревне. Когда закончили, женщины убрали миски и вновь наполнили кувшины. Талиесин, все это время терпевший бессмысленную, на его взгляд, болтовню, заерзал и сказал:

— Ну теперь-то ты расскажешь, что с тобой было? Ты бился с пиктами? Убил хоть одного? А римляне там были?

— Да, — весело отвечал Эльфин, — я обещал все тебе рассказать и сдержу слово. Давай-ка устроимся поудобнее. — Он отхлебнул из рога, отер пену с усов. — Так-то лучше, — промолвил он и начал:

— Так вот, мы, как всегда, присоединились к легиону в Каерсегойнте. В этот раз меня, впрочем, наповал сразили известием, что в гарнизоне осталось триста человек — все больше пехотинцы, не отличающие холку лошади от крупа. Авита отправили в Галлию, трибуном теперь Максим.

Максим — вот это военачальник! Он с тремя сотнями может больше, чем этот невежа Ульпий со своими тремя тысячами!

— Так легион из Эборака присоединился к вам? — спросил Гвиддно.

— Прислали пятьдесят конников — сказали, что больше не могут.

— Три сотни! — в отчаянии повторил Гвиддно. — Это охрана наместника, а не легион!

— Я обсуждал это с Максимом. Он говорит, что ничего не поделаешь. Он даже писал императору Констанцию, но надежды никакой. То же самое везде: в Городе Легиона, Веруламии, Лондоне… в самом Лугуваллии на Валу всего четыреста человек, из них лишь семьдесят конников.

— Но почему? — удивилась Ронвен. — Не понимаю. Пиктов с каждым годом все больше и больше, а римляне уменьшают гарнизоны.

— Слышал я, что пикты — еще полбеды, куда хуже саксы, — отвечал Эльфин. — А они бесчинствуют в Галлии. Максим говорит, если не разбить их там, придется сражаться с ними здесь.

— Уж лучше там, — заметил Гвиддно.

— А как насчет сражений? — спросил Талиесин. — Я хочу про сражения!

— Ну что ж, мой кровожадный сын, перехожу к сражениям. Итак, мы собрались в Лугуваллии и двинулись на север. Как и в прошлом году, я взял с собой лишь одного центуриона — фракийца Лонгина; он был в коннице Августа и в седле сидит так, будто он с лошадью — одно целое. На третий день повстречали пиктов. Человек сто. Захватили их врасплох в зарослях утесника к западу от Калидонского леса. Они растерялись и по большей части бросились бежать. Остальных мы окружили — они не успели даже наложить на тетиву свои проклятые стрелы — и без борьбы захватили их вожаков.

— А что вы с ними сделали?

— Отпустили.

— Отпустили?! — Талиесин заерзал у отца на коленях. — Зачем?

— Чтобы они вернулись восвояси и сказали родичам, что сражаться с нами бессмысленно, что они могут жить к северу от Вала, там их никто не тронет, лишь бы сюда не совались.

— Думаешь, они поняли? — спросила Ронвен.

— Они поняли, что их не убили, хотя легко могли бы убить. Думаю, они вернулись с позором, и их прикончили соплеменники.

Медхир шумно вздохнула.

— Вот ведь зверье.

— Пикты не боятся смерти, они ее приветствуют. После смерти их душа вырывается на волю, как птица, а воля — это то, к чему они стремятся больше всего. Лучше умереть, чем хоть миг прожить опозоренным. Когда кто-то из их вождей гибнет в бою, его воины закалывают себя, чтобы не возвращаться без него.

— Эта женщина права, они звери, — пробормотал Гвиддно. — Вороватые звери.

— Да, красть для них так же естественно, как дышать, — согласился Эльфин, — хотя сами они не считают это кражей. У них самих нет ничего своего, они не понимают, что это значит — владеть. Все, что у них есть, — общее. Жены, дети, лошади, собаки — все. Они смеются над тем, что мы пашем землю и сеем хлеб.

— А как воровать его, они тут как тут, — вставила Медхир.

— Просто потому, что иначе им его не добыть.

— Растили бы свой хлеб, держали б свои стада! — воскликнула Медхир. — Могли бы сеять и жать, как мы.

— Чтобы сеять, матушка, нужно жить на одном месте, они этого не могут. Они кочуют куда глаза глядят. В этом для них вся жизнь.

— Чудные люди, — пробормотала Медхир.

— А как их женщины? — полюбопытствовала Ронвен. — Такие же ужасные?

— Такие же или даже хуже. Женщина берет себе столько мужей, сколько пожелает. Дети своих отцов не знают, принадлежат всему клану. А если у женщины нет детей, она раскрашивает себе лицо соком вайды и идет воевать вместе с мужчинами. Их дикие вопли слышны за многие лиги.

Эльфин отпил большой глоток пива и снова поставил рог.

— Так или иначе, — продолжал он, — только эту сотню мы за все лето и встретили. Вдоль побережья живут нованты, они говорят, что видели, как пикты по холмам уходили на север.

— Может быть, они оставили нас в покое, — предположила Ронвен.

— Вряд ли, — заметил Гвиддно.

— Не знаю. — Эльфин медленно покачал головой. — Мои ребята говорят, такого не может быть. — Он просветлел лицом и объявил: — Во всяком случае, на следующий год мы никуда не поедем. Я сказал Максиму, и он согласился, что, раз пикты ушли, нет смысла все лето сбивать лошадям копыта. Мы останемся дома и займемся своими делами.

— Прекрасно! — вскричала Ронвен и бросилась ему на шею. — Ты будешь здесь… ой, так ты целое лето будешь путаться у меня под ногами?! Что я буду с тобой делать?

— Что-нибудь придумаем, госпожа моя. — Он притянул ее к себе и поцеловал.

— Рад, что ты вернулся, сынок, — сказал Гвиддно, медленно вставая. — Но мне пора на боковую. Идем, женщина, — обратился он к Медхир. — Я устал.

Они заковыляли прочь.

Эльфин взглянул на Талиесина — тот спал у него на руках.

— Вот кому тоже пора в постель.

Подошла Шелаг, сидевшая в уголке рядом с очагом. Эльфин встал, протянул ей спящего Талиесина, потом нагнулся и поцеловал золотистую головку.

— Спокойной ночи, сынок.

Ронвен одной рукой обхватила мужа за талию.

— Идем, супруг, — прошептала она. — Возляжем и мы.

Глава 3

Заря обещала палящий зной, хотя солнце еще не встало. С севера тянуло пылью и выгоревшей травой. Харита проснулась и сразу поняла, какой будет день. К тому времени, когда откроются ворота стадиона и толпа начнет протискиваться на сиденья, белое раскаленное солнце повиснет в зените. Песок будет жечь ступни, быки станут капризными и непредсказуемыми, а зрители — раздражительными и требовательными.

В такой день жди беды.

Значит, надо убедиться, что Чайки готовы. Они позавтракают смоквами и медом, хлебными лепешками, копченой рыбой, сушеным мясом, молоком, орехами, финиками, и никому не будет позволено встать из-за стола, пока он не наестся. Они наденут легкую одежду и выйдут на пустой стадион — разогреть мускулы и потренироваться.

Когда все разомнутся, Харита соберет их вокруг себя, и они начнут распределять роли в сегодняшнем танце. Она уже мысленно разбила их на пары: Жоет и Галая займутся первым быком — их уверенное выступление успокоит молодых танцовщиков. Калили, Юноя и Перонн будут следующими: Юное полезно выступить с более опытными товарищами, а риск так станет меньше. Можно не сомневаться, что Белисса и Марофон в любых обстоятельствах покажут впечатляющее зрелище, но быка для них надо выбрать поспокойнее, кого-нибудь из заслуженных ветеранов арены — Желторога или Горбача.

А она сама? К ней присоединится Галая, потом — Белисса. Втроем они исполнят номер, который готовили к прошлогоднему храмовому празднику; этот вдохновенный танец они ни разу с тех пор не повторили. Тогда толпа бушевала от восторга.

С последним быком Харита выступит в одиночку. Номер? Она ничего не будет решать заранее. Сегодня она станцует для бога Бела и только для него; движения подскажет сама пляска, надо лишь положиться на чутье, на сердце и душу. Сегодня она танцует в последний раз. Как и они все.

А потом?

Остальные не будут об этом знать до самого конца. Тогда она им скажет. Не прежде: они не поймут, новость огорчит их, они потеряют форму и могут сбиться. Жизнь танцора висит на тончайшей ниточке. Малейший просчет, неверная постановка руки, секундная рассеянность — и ниточка рвется. Эти мысли занимали Хариту, покуда она надевала легкую рубаху, мылась и шла поднимать танцоров.

Заря еще только-только проклевывалась на востоке, когда Харита пересекла лужайку, отделявшую ее жилище от домика остальных танцовщиков. Те еще крепко спали. Харита подошла к насосу возле дорожки. Он был сделан в виде дельфина; она взяла его за хвост и несколько раз качнула, пока чистая прохладная вода не потекла в бронзовый таз, установленный на треножнике.

Затем она тихонько постучала и открыла дверь.

— Галая, — прошептала она, ласково тряся девушку за плечо, — проснись.

— М-м-м, — простонала танцовщица.

— Давай, вставай, сейчас принесут завтрак, и я хочу с вами поговорить.

Галая свернулась калачиком.

— Еще рано, — пожаловалась она.

— Сегодня особый день, — сказала Харита, выходя. — Одевайся и приходи.

Так она будила одного за другим. Первые уже сонно брели к бронзовому тазу, умывали лица и руки холодной водой.

— Ох, — простонал Перонн, когда пришел его черед, — ты жестокая предводительница.

— Жестокая и бессердечная. Я живу, чтобы отравлять тебе жизнь, ленивый Перонн. — Харита дернула дельфина за хвост, окатив юношу холодной водой.

— И тебе это удается!

— Где Марофон?

— Еще валяется, — отвечала Белисса. — Лежебока. Хочешь, я его подниму?

— Идите за стол, — распорядилась Харита. — Я сама его разбужу.

Чайки, шумно переговариваясь, толпой повалили прочь. Харита постучала в самую дальнюю дверь домика и вошла в комнату Марофона.

— Мар… — начала она и остановилась. На узкой лежанке сплелись два тела.

Марофон тут же проснулся и увидел ее. Он резко выпрямился, отпихнув лежащую рядом девушку.

— Харита! Прошу! Погоди, я…

Харита подошла к изножью кровати.

— Немедленно одевайся.

— Я объясню. Прошу тебя…

— Не желаю ничего слышать. Гони ее вон.

Девушка, проснувшаяся и перепуганная до полусмерти, смотрела на Хариту, прижимая к груди одеяло.

— Подожди, пока остальные уйдут, и выставь эту потаскуху. Чтобы никто ее не видел! Понял?

Марофон усиленно закивал. Харита повернулась на каблуках и вышла.

Все танцоры ели вместе в нижнем храмовом дворе возле бычьей арены, однако у Чаек был свой стол в выгороженной части двора. Готовили им отдельно из того, что Харита сама покупала на рынке.

Это вызывало ревнивое недовольство других команд, которые завидовали Чайкам, но Харита знала, как важно танцорам чувствовать себя избранными. Пусть знают, что они лучше всех. Даже если сначала это было не совсем верно, убежденность сделала свое дело. Они — Чайки, и они действительно лучше прочих.

Остальные уже ели, когда к ним присоединился Марофон. Все принялись подшучивать над соней, но никто не заметил виноватого взгляда, который он бросил на предводительницу.

Они почти закончили завтрак, когда Харита встала и объявила:

— Эй, крикливые Чайки, молчите и слушайте. Сегодня особенный день.

— У царицы лишь один день рождения, — заметил Жоет.

— Ш-ш! Не мешай, — сказала Белисса.

— Некоторые из вас знают, что я говорила вчера с Белреном, — продолжала Харита. — И вот к чему мы пришли… — Она сделала паузу.

Они перестали есть и выпрямились.

— Нам что, на головы встать? — спросил Перонн.

— Он согласился отдавать нам половину золота с сегодняшнего дня и до…

— Половину! — воскликнул Жоет, вскакивая. Танцоры недоверчиво переглядывались. Жоет сгреб Хариту в объятия и поцеловал в щеку. — Половину, клянусь золотыми яйцами Бела! Слыхали? Да здравствует наша прекрасная, решительная предводительница!

— Сядь, Жоет, — закричали остальные. — Дай ей договорить.

— Белрен также согласился, чтобы я выбирала быков. Да, и он понял, что был неправ, навязывая нам эти глупые правила.

— Мы свободны! — хором вскричали Галая и Перонн.

— И богаты! — добавил Жоет.

— В чем дело, Маро? — поддразнила Белисса, толкая юношу под ребро. — Голову сегодня под подушкой забыл?

Марофон жалко улыбнулся.

— Нет, я слышал. Я рад…

Остальные команды начали стекаться во двор.

— А теперь, — сказала Харита, — немедленно за работу. Надо размяться, пока солнце еще не очень палит. Не торопитесь. Начинайте медленно. Сегодня тут будет пекло, так что всем потребуется выдержка. — Она хлопнула в ладоши. — Ну, вперед. Я скоро вас догоню.

Танцоры отодвинули стулья и побежали через двор.

— Маро, — позвала Харита. — Пожалуйста, на одно слово.

Пристыженный танцовщик вернулся. Он открыл рот, чтобы заговорить, потом снова сжал губы и потупился.

— Я не хочу напоминать тебе о священном обете целомудрия, — начала Харита. Она говорила спокойно, но за словами ее угадывался рвущийся наружу гнев. — Мы все здесь девственны — или были девственны — и, покуда танцуем, принадлежим одному богу. Скажи, зачем ты нарушил этот святой обет? И как давно ты спишь с этой потаскухой?

— Она не потаскуха, — начал он. — Она танцовщица. Она…

— Тем хуже! Из-за тебя и она нарушила обет. Маро, о чем ты думал? И надо же, чтобы именно сегодня!

— Я… мне очень жаль.

— Будь на моем месте Белрен, вас бы отодрали и спустили со ступеней храма.

— Но ты сказала, что Белрен позволил тебе самой разбираться с нами.

— Хватит причитать, Маро, а то я еще больше разозлюсь. Да, Белрен разрешил мне действовать по моему усмотрению. Ты думаешь, я начну давать вам поблажки? Думаешь так? Отвечай!

Бедняга повесил голову и ничего не сказал.

— Теперь ты поумнел, но поздно.

Он вскинул голову.

— Ты разрешишь мне танцевать? Пожалуйста! Обещаю, это больше не повторится. Клянусь! Никогда! Поверь мне.

— Ты нарушил главный обет танцовщика. Как ты мог?

Танцор скривился от муки.

— Ты знаешь, что этим поставил под удар нас всех. Из-за тебя будут рисковать остальные.

— Я готов танцевать один, — проговорил он безнадежно.

— Мне вообще не следовало бы выпускать тебя на арену! — Харита долго смотрела на него в упор. — Но, похоже, у меня нет выбора. Если я тебя выгоню, замену придется готовить не одну неделю, а ведь и один новичок — это всегда опасность. Юноя только-только ощутила уверенность. Если сейчас добавить кого-то еще… — Она вздохнула. — Что мне делать?

— Я готов танцевать один, — повторил Маро. — Чтобы никого не подвергать опасности.

— Кроме себя. — Харита покачала головой. — Нет, лучше, чтобы остальные ничего не узнали. Будешь танцевать с Белиссой и мной — исполним номер, который я поставила к празднику.

Марофон кивнул, не поднимая глаз.

— Спасибо.

— Потом поблагодаришь. А сейчас убирайся, пока я не передумала.

Танцор, не оглядываясь, быстро пошел прочь. Его все же надо будет наказать, подумала Харита, нельзя, чтобы танцоры могли безнаказанно нарушать свой главный обет…

Хотя нет, это не имеет значения. После сегодняшнего выступления это будет неважно.

Харита и не думала, что выбрать быков окажется так сложно. Трудно было отыскать смотрителя, еще труднее — убедить начальника арены, что ей и впрямь позволено выбирать самой. Однако Харита не сдавалась — просила, уговаривала, прибегала к помощи Белрена чаще, чем ей хотелось, и добилась-таки своего.

Она прошла по подземному помещению, останавливаясь перед каждым стойлом, заглядывая за решетку, в то время как смотритель держал в руках коптящий факел. Быки смотрели на нее со смиренной безучастностью, которая обманула бы менее опытного танцора, но только не Хариту. Она знала здесь почти всех; ей довольно было раз взглянуть на копыта и рога, состояние шкуры, размер крупа и холки, расположение глаз, чтобы прикинуть, как новое животное поведет себя на арене.

Посмотрев десятка полтора и выбрав четырех, с которыми могла рассчитывать на безопасное, но зрелищное представление, Харита поняла, что не знает, с кем танцевать ей самой. Одного за другим отвергала она быков, время шло, надо было решаться. Она напоминала себе, что легко станцует с любым из здешних животных.

Последним стоял огромный рыжий бык, которого она видела впервые.

— Кто это? — спросила она у смотрителя, который оперся на прочные чугунные прутья.

— Этот-то? М-м-м, — загадочно произнес тот. Лицо его собралось в складки, и Харита догадалась, что это должно изображать знающий прищур. — Новенький. С запада, из Микенеи, значит.

— Обучен для арены?

— Да, да, конечно. Больше выступал на маленьких аренах, хотя мы слыхали, что его выставляли и в Аргосе у царя Мусеуса.

Харита внимательно посмотрела на быка. Животное, непривычное к большой шумной арене, может повести себя непредсказуемо. С другой стороны, рыжий — такой необычный цвет произведет впечатление на публику, добавит остроты ее последнему выступлению.

— Да, мы получили из Микенеи еще одного. Хотите посмотреть?

— Нет, — твердо отвечала Харита. — Годится этот. Выпустишь его под конец.

Они вернулись к начальнику арены, который как раз говорил смотрителям, каких быков готовить к сегодняшнему представлению.

— Вот кого я выбрала для Чаек. — Харита перечислила быков в той последовательности, в которой их предстояло выпустить. — И нового под конец. Для меня.

— Как хочешь, — отвечал начальник, записывая указания, — так и сделаем.

Харита вышла из подземелья и поспешила на арену. Чайки уже должны были закончить разминку, а она еще и не начинала. В комнате, где танцоры переодеваются, она сменила длинную рубаху на короткую тунику. Завязывая на ходу пояс, она выбежала на арену. Здесь разминались еще несколько команд. Чайки закончили упражнения и теперь прыгали через деревянный снаряд. Харита начала разминаться, медленно, мягко растягивая мышцы спины и ног и не сводя при этом глаз со своих подопечных.

— Колени вместе, Перонн! — крикнула она, подходя к ним. — Держи подбородок прижатым. Чувствуй изгиб позвоночника. Давай еще раз. — Она повернулась к остальным. — Белисса, Галая, Калили, Юноя — все. Я хочу увидеть семь безупречных двоек.

Они все позанимались на деревянном снаряде. Солнце поднималось все выше, песок слепил глаза. Пот ручьями катился по рукам и ногам танцоров, туники давно взмокли. Харита чувствовала, что ей самой надо бы позаниматься подольше, но не хотела утомлять остальных. Солнце может выпить их силы, упорство улетучится. Они и так уже взлетали ниже и опускались на песок ближе к снаряду.

Харита хлопнула в ладоши.

— Хватит. Довольно. Теперь отдохнем. Все в дом. Отдыхаем.

Они потрусили в комнату для переодевания, предоставив арену остальным командам. В помещении было темно и прохладно. Бронзовыми лопаточками для растирания они счистили с себя пот, вытерлись свежими льняными полотенцами, выпили воды и начали тихо расхаживать по комнате, остывая и весело переговариваясь на ходу.

— Ко мне, болтливые Чайки, — сказала Харита, выстраивая их в круг. Как только они угомонились, она начала объяснять, какие номера им предстоит показать сегодня, подробно расписывая, что необходимо сделать каждому.

Закончила она так:

— Давайте сегодня станцуем, как никогда. День ожидается трудный. Зной, солнце — все против нас, толпа будет раздражена — заставим же ее рукоплескать громче прежнего. Пусть никто из пришедших не забудет сегодняшнего выступления.

Жоет, привыкший все свои мысли выражать вслух, спросил:

— А что, сегодня какой-то особый день?

Харита замялась, и это еще пуще раззадорило их любопытство. Марофон смотрел в сторону.

— Да, — твердо отвечала она. — Или вы забыли?

Непонимающие взгляды.

— Золото! — сказала она. — Сегодня мы получим половину пожертвований. Так пусть оно сыплется нескончаемым дождем, бурной полноводной рекой.

Танцоры засмеялись и заспорили, чье выступление принесет им больше денег. Харита пошла к дверям со словами:

— Отдыхайте. Я приду, когда настанет пора переодеваться к выступлению.

Харита вернулась к себе и легла на постель, но поняла, что отдохнуть не сможет. Она продолжала думать о том, что будет дальше, после выступления, о той ужасной минуте, когда придется объявить им о своем решении.

Честно ли она поступает? Есть ли иной путь?

Конечно, они вольны выбирать сами. Если они захотят остаться при храме, их возьмут в любую команду. Этому может помешать разве что мелочная зависть. Но они перестанут быть Чайками. Без Хариты Чаек не будет.

И все же она надеялась, что они предпочтут свободу, уйдут с арены, пока их не настигло увечье или болезнь.

Белрен прав: она служит долго и успешно, но пора остановиться. Лучше закончить на пике мастерства, уйти по собственной воле.

Переполняемая этими мыслями, она встала, надела платье и сандалии, вышла и бесцельно побрела по храму, чувствуя почти забытую нервную дрожь. Сейчас она волновалась не из-за выступления, но теперешнее ощущение напомнило ей день перед первым выходом на арену.

Это было в начале весны: она уже два года провела в храме, с необычайной скоростью осваивая трудное мастерство танцовщицы. Казалось, она рождена для танца, как будто нет ничего естественнее, чем прыгать через взбешенного, остервеневшего от злобы быка. И даже в этот день, хотя ее выступление ничем особым не отличалось, зрители запомнили печальную девушку, танцевавшую с таким блеском, с такой самоотреченной покорностью судьбе.

Это презрение к опасности заметили все. Вскоре народ стал собираться нарочно, чтобы взглянуть на девушку, которая танцует со смертью. Хотя все, смотревшие на хрупкую фигурку посреди арены, не сомневались в том, что она на волосок от гибели, ей с загадочной легкостью удавалось сохранять жизнь даже во время номеров, которые другие танцоры считали слишком опасными. Вдохновенные выступления быстро завоевали ей уважение старших танцоров, и ее назначили предводительницей команды Серых.

Она оказалась требовательной руководительницей. Одному за другим членам ее команды пришлось уйти, чтобы уступить место более талантливым — их Харита выбирала сама. Вскоре Серые стали называться Чайками.

Теперь это завершится. Харита никогда себя не обманывала. Что бы ни говорила она Белрену, сама она знала: однажды придет конец. Случится ошибка, погрешность, промах — и все. Боль, кровь, да, но в то же время избавление. Жизнь оборвется.

Именно уверенность, что так оно и будет, помогала ей отдалять этот миг крови и боли. Она принимала неизбежное, более того — тешилась мыслью о нем. В ответ на смелость и покорность судьбе боги даровали ей жизнь — непрошеную, ненужную.

До сего дня. «Пора принять решение», — сказала царица. Очень хорошо, она решилась. Остальные пусть выбирают сами. Она не может вечно за них отвечать. Она покажет еще одно представление и даст им волю. Даст волю себе. Один раз они станцуют за деньги, и деньги купят им будущее.

Ноги вывели ее в окрестности храма. Она стояла в почти пустом проулке возле рынка. Торговцы снимали навесы и запирали лавки. Она поняла, что они закрываются, потому что вот-вот начнется представление.

Она повернулась и побежала туда, откуда пришла.

К тому времени, как она добежала до комнаты, где переодевались танцоры, первая команда уже вышла на арену. За криками толпы наверху никто не услышал, как Харита, запыхаясь, влетела в дверь. Она быстро оделась — влезла в жесткий кожаный набедренник, туго затянула шнуровку, обмотала грудь узким полотнищем, из шкатулки камфарного дерева достала лавровый венок на шею — его листочки были сделаны из чистого золота. Она ловко заплела длинные волосы в толстую косу и, схватив белый кожаный ремешок, чтобы ее подвязать, присоединилась к своим танцорам.

Чайки были уже готовы. Они сидели в кружок, скрестив ноги, положив руки на колени и закрыв глаза. Харита опустилась рядом, сделала три очистительных вдоха и начала:

Трижды повторив молитву, танцоры молча встали и начали тянуться, расслабляя мышцы. Каждый старался заглянуть в глубины своей души, чтобы почерпнуть в них мужество для первого шага на арену, а там уже сработает привычка, обретенная за бесчисленные часы тренировок, и движения станут автоматическими. Однако первый шаг требовал усилия воли, и никакие тренировки тут не помогали. И каждый танцор должен был сделать это усилие самостоятельно.

По грому рукоплесканий они поняли, что первая команда закончила выступление и на арену вышла вторая. Чайки продолжали готовиться. Один за другим танцоры подходили к большой алебастровой амфоре, стоящей на треножнике в центре комнаты, обмакивали руки в благовонное масло и принимались натираться.

Харита ходила между ними, держа в руках маленький каменный сосудец. Когда она подходила к Чайкам, те становились на колени, закрыв глаза и воздев руки в знаке Солнца. Харита окунала палец в сосуд и рисовала танцору золотой кружок у основания шеи.

Крики толпы наверху становились все громче, потом разом оборвались. Танцоры молча переглянулись. Они знали, что это означает: кто-то из их товарищей лежит на арене, и алая кровь уходит в горячий белый песок.

— Бел избрал себе жертву, — прошептала Харита. — Хвала Белу!

— Хвала Белу! — повторили остальные.

Она выбросила руки в стороны, ближайшие танцоры взялись за них, и вскоре все уже держались за руки, стоя в кружок посреди комнаты.

— Кто мы? — тихо спросила Харита.

— Мы — Чайки, — отвечали танцоры.

— Кто мы?

— Мы — Чайки! — закричали они. — Чайки! Мы — Чайки!

— Мы лучше всех! — выкрикнула Харита. — Лучше всех!

— Мы — Чайки! Мы лучше всех! — подхватили они.

В этот миг большие внутренние двери комнаты распахнулись. Двое потных служителей держали створки. Не расцепляя рук, танцоры шагнули в слепящий свет. Их приветствовал многоголосый радостный рев. Харита почувствовала, как по телу пробежала знакомая дрожь. Она подняла глаза на круто вздымающиеся ряды, на орущих зрителей и медленно воздела руки. Этот простой жест заставил публику вскочить на ноги и разразиться новыми криками. В истерзанном воздухе гремело ее имя.

— Хари-та! Хари-та! Хар-ри-та-а-а!

Без всякого предупреждения в противоположной стороне открылась дверь, и на обожженную арену вылетел бык. Он тряс исполинской головой, брызгал слюной. Рога его были окрашены в алый цвет, острые концы блестели. По сигналу Хариты Жоет и Галая легко двинулись к центру овала, остальные Чайки остались на месте.

Бык сразу ринулся вперед. Наклонив голову, он несся на танцоров. Однако, когда он добежал, их там уже не было. Он оторопело вертел башкой, но они всякий раз оказывались не там, где должны быть, так что, когда танец окончился, распахнулись двери и выбежали служители с сетями, растерянный бык послушно ретировался. Зрители разразились смехом и криками. Жоет и Галая, кувыркаясь, выбежали с арены.

— Отлично, — похвалила Харита, обнимая запыхавшихся, сияющих радостью танцоров. Она снова кивнула. Теперь на середину арены выбежали, взявшись за руки, Калили, Юноя и Перонн. Перонн поднял Юною высоко над головой, а Калили кружила вокруг них, раскинув руки.

Служители выпустили следующего быка. Животное неторопливо двинулось на танцоров, потом взревело и бросилось в атаку. Толпа ахнула. Видят ли его танцоры? Они, если и видели, то не подавали виду. Калили описывала круги вокруг Перонна, а тот держал Юною на вытянутых руках.

Бык кинулся на них. В последний миг Перонн выпустил Юною, та выпрямилась и легко приземлилась на бычью спину, скользнула по хребту и спрыгнула на землю в то время, как Перонн отскочил в сторону. Подбежала Калили и запрыгнула быку на спину. Она ехала стоя, сведя ноги и раскинув руки, а зверь ревел и кружился на месте, стараясь ее скинуть.

Номер прошел без сучка и задоринки. Вернувшись к остальным, которые тут же бросились их обнимать, танцоры спросили:

— Чувствуете? Там сущее пекло.

— Как быки? — спросила Харита. Она наблюдала за первыми двумя животными и заметила, как медленно те движутся.

— Вялые, — ответил Перонн.

Жоет согласился:

— Жара, и они осоловели.

Белисса и Марофон заняли места на арене. Харита дала им выполнить несколько акробатических трюков и лишь потом выбежала сама. При виде ее толпа разразилась криками, но Харита присоединилась к товарищам, не стараясь их затмить.

Номер включал в себя много зрелищных фигур, быстро сменявших одна другую, всякий раз на волосок от гибели. Бык бросался снова и снова, мотал рогами из стороны в сторону, силясь пронзить молниеносно мелькающие призраки. Он и впрямь казался сонным, отяжелевшим, тем не менее кидался с яростной решимостью, словно силился сбросить с себя сонную одурь, которая сковывает движение, мешает насадить на рога назойливых танцоров. Харита не помнила, чтобы опытный бык входил в такой раж.

Все трое легко выполняли номер. Толпа восторженно кричала, когда они без видимых усилий кувыркались в раскаленном воздухе.

Бык явно уставал. Он отступил и наклонил голову, чтобы вновь перейти в атаку. Танцоры приготовились к последнему прыжку — сложной фигуре, в которой Харита и Марофон выполняли двойки, а Белисса делала стойку на рогах.

Когда бык ринулся на них, Харита взглянула на партнеров — готовы ли они. Белисса, изготовившись к прыжку, смотрела на несущегося быка, и в этот миг Маро бросил торжествующий взгляд на предводительницу, словно говоря: «Видишь? Я нарушил обет, а танцую ничуть не хуже».

— Маро! — только и успела крикнуть Харита. Бык налетел на них.

Маро повернулся к быку и приготовился прыгнуть. Уже в этот миг Харита видела, что он опоздает. Она постаралась оттянуть свой прыжок, чтобы им с Марофоном не столкнуться. Белисса отступила за их спины. Марофон, собравшись в тугой мяч, взмыл в воздух. Харита прыгнула. Она почувствовала под собой дрожание воздуха от быстро несущегося быка.

Она прыгнула низко, чтобы Марофон смог перелететь через нее, и, переворачиваясь в воздухе, услышала крик Белиссы — сигнал, что та ухватилась за рога.

Нога Марофона угодила Харите точно между лопаток, когда она завершала второе сальто и смотрела, куда опуститься. Удар вышиб воздух из ее легких, и, чтобы не опрокинуться на спину, ей пришлось приземлиться ближе, чем было задумано. Маро упал на четвереньки, и Харита, повернувшись, увидела, как он скрыл свою ошибку за дополнительным кувырком. Он вскочил, белый, как полотно. Белисса, завершив стойку, спрыгнула на землю.

Служители погнали быка в ворота, а трое танцоров отбежали на исходную позицию.

— Маро, ты что, ошалел? — заорал Жоет. — Из-за тебя чуть другие не покалечились!

— Харита, ты цела? — Белисса встревоженно оглядела ее с головы до пят. Остальные смотрели в испуганном молчании.

— Прости… я… — Маро осекся. Глаза его были расширены от ужаса. Он прекрасно понимал, что натворил.

— Со мной все хорошо, — сквозь стиснутые зубы выдавила Харита. — Уберите руки. — Ей хотелось вылить на Маро целый поток брани, но времени не было. Сейчас ей танцевать в одиночку, и за какие-то секунды нужно успеть сосредоточиться. «Представление почти закончено, — убеждала она себя, — отругаешь его после». И она выбросила мысли о происшествии из головы.

По рядам пробежал рокот:

— Ха-ри-та! Ха-ри-та! Ха-ри-та!

— Ничего, пусть покричат, — сказала она танцорам, подтянула ремешки на запястьях и вышла на середину арены.

Толпа завопила.

Харита вскинула руки.

На противоположной стороне арены служители распахнули ворота. Харита повернулась, чтобы увидеть быка, но тот все не выходил. Она ждала.

И вот он возник, соткался из воздуха, как призрак, его лоснящиеся бока сияли в яростном свете — огромный, мощный, великолепный, с перекатывающимися мускулами, белая громада тупой плоти.

Не тот бык! Осознание пронзило ее, как удар ножом. «Я же не его выбрала!».

Бык сделал несколько шагов и остановился, спокойно глядя на Хариту и ударяя по песку блестящим золоченым копытом. Рога его, тоже позолоченные, смертоносными изогнутыми клинками высились по обе стороны головы. Холка, словно снежный холм, поднималась над ширью спины, ноги казались березовыми поленьями, хвост — белым хлыстом, бьющим из стороны в сторону. Широкая розовая морда была в пене. Далеко расставленные глаза налились кровью.

Толпа мгновенно стихла. Никто еще не видел такого огромного и сильного зверя.

Почти физическим усилием Харита отбросила все чувства. Она и прежде видела незнакомых быков, и все они покорялись ее мастерству. Она медленно пошла вперед, и толпа вновь начала выкрикивать ее имя. Харита не слышала. Она различала лишь звон крови в ушах.

Белый бык тряхнул головой и затрусил навстречу, опустив рога. Харита стояла прямо на его дороге, не пытаясь отпрыгнуть или увернуться.

Страшные рога рассекали воздух. Капельки слюны сверкали на солнце. Бык с оглушительным топотом мчался вперед, расстояние между ним и Харитой стремительно сокращалось. Харита рухнула ниц перед несущимся животным.

Крик ужаса пронесся над толпой. Харита исчезла под тяжелыми копытами.

Однако вот она вновь, руки ее приветственно вскинуты. Толпа облегченно выдохнула, как один человек. Бык развернулся, мотая головой. Харита легко вспрыгнула ему на спину, сжала коленями холку. Зверь взревел от ярости, и Харита ощутила его тупую ненависть. Он убьет ее или в попытке ее убить сам свернет себе шею.

Она нагнулась, ухватилась за золоченые рога, слегка оттолкнулась и выгнула спину, целясь носками в небо. Бык понесся по кругу, пытаясь ее сбросить, однако она держалась, пока он не перестал кружить и не понесся через арену. Тогда она подобрала ноги, продела их между руками и, зацепившись локтями за рога, легко скользнула по мощному бычьему лбу, болтая голыми ногами над песком.

Бык остановился и принялся трясти головой. Раз, второй, третий. На четвертый Харита разжала руки, мячиком взлетела в воздух и, перевернувшись, опустилась на песок.

Бык, развернувшись, ринулся на нее. Но Харита была готова. Она прыгнула, взвилась вверх, перескочила через круп и быстро откатилась от надвигающихся рогов.

«Он бодает вправо», — подумала она, перебарывая дрожь при мысли о чудовищной силе и быстроте животного.

Следующая череда прыжков была выполнена безупречно, но Харита чувствовала, как беспощадное белое солнце высасывает ее силы. Она прыгала, кружилась, кувыркалась, взмывала в воздух. Однако маневры изматывали ее. Ей все труднее было отдышаться, а бык не только не уставал, напротив, чудилось, что он раз от разу набирает силу и скорость.

Однако Харита танцевала все так же самозабвенно, тело ее, такое изящное и уязвимое, казалось еще меньше рядом с исполинской горой мышц, стремящейся сбить ее с ног. Харита почти физически ощущала священный ужас толпы. Не слышалось больше криков, одобрительные возгласы смолкли. Глубокая тишина повисла над ареной; толпа, застыв, следила, как танец смерти движется к своему завершению.

Еще один прыжок, подумала Харита, и я разверну его на тройку. Последнюю тройку. Ей и в голову не приходило отказаться от своего главного, коронного номера. Он стал такой же частью ее существа, как данное при рождении имя; легче отречься от имени, чем от прыжка, принесшего ей славу величайшей танцовщицы за всю историю бычьих игрищ.

Бык метнулся. Харита прыгнула, в полете уперлась руками ему в спину, но, когда стала распрямлять локти, чтобы вытолкнуть тело вверх, что-то щелкнуло у нее между лопаток, там, куда угодил ногою Маро. Боль расплывалась багровым туманом. Она заставила себя закончить фигуру и благополучно опустилась на песок.

Бык стоял на некотором удалении, вполоборота к ней. Он тяжело дышал, бока его вздымались, как кузнечные мехи, белая шкура взмокла. Загорелая кожа Хариты тоже блестела от пота, но девушка внезапно почувствовала озноб. Спину жгло так, будто в нее ткнули раскаленной головней. Она чувствовала, как напрягаются от боли мускулы.

«Надо прыгать сейчас, — подумала она. — Потом уже не смогу».

Она двинулась бочком, заставляя быка поворачиваться так, чтобы солнце оказалось у нее за спиной. Чудище, опустив огромную тяжелую голову, смотрело налитыми глазами и ревело, как будто его мучали. Харита заметила, что пена, бегущая из открытого рта, порозовела от крови.

«Нам обоим больно, — подумала она. — Что ж, вперед! Покончим с этим».

Арена замерла, безмолвная и пустая, как склеп. Зрители, словно тени, застыли на своих местах.

Солнце безжалостно палило. Воздух обжигал легкие. Харита прикинула расстояние от себя до быка и отступила на шаг. Бык — исполинская белая глыба — стоял неподвижно.

«Вперед! — мысленно скомандовала ему Харита. — Ну же!»

Боль пульсировала в спине, дурманящая слабость разливалась по телу. Если она сейчас не прыгнет, то уже не сможет двинуться с места. Почему бык не бросается?

— Бел! — Ее голос разнесся над ареной, словно щелчок бича.

Зрители оторопели. Она что, призывает бога? Или говорит с быком?

Бык стоял, словно высеченный из молочно-белого мрамора.

— Бел! — снова выкрикнула Харита в огненное марево небес.

«Бел, — думала она, — я отдала тебе все, а ты хочешь отнять у меня последнее — мою гордость. Забери же и мою жизнь. Я не уйду с арены побежденной».

С этими словами она встала на цыпочки и побежала прямо на замершего в ожидании быка — навстречу року. В то же мгновение бык подобрался и ринулся на нее.

Она видела, как он разгоняется. В ушах отдавался чей-то крик, и она с трудом узнала собственный голос.

Она видела, как наклоняется массивная шея, золоченые копыта тяжело ударяют землю, золотые рога рассекают воздух. Она вытянула правую руку навстречу близящемуся рогу. Однако голова мотнулась в сторону, и Харита поняла, что это конец: бык боднул влево.

Времени поменять руки не было. Оставалось оттолкнуться правой ногой и принять всю силу прыжка на одну левую руку. Она знала, что это невозможно, но, если не попытаться, этот страшный рог вонзится в ее тело.

Холодная ясность мыслей изумила Хариту и, как ни странно, обрадовала. Она не чувствовала страха, лишь легкое сожаление, что не сумеет закончить этот последний прыжок.

Ее рука коснулась рога, перехваченная ремешками ладонь сомкнулась на гладкой поверхности. Ноги взлетели, ступни отыскали опору на широком зверином лбу. Бык уперся копытами, вскинул голову, силясь сбросить призрачную мучительницу, и яростно взревел, обращаясь к жгучему белому солнцу.

А Харита уже летела. Взмах бычьей головы выбросил ее в небо. Прижав колени к груди, она втянула голову и обхватила руками голени. Она перевернулась в воздухе… раз… высоко над землей… два… увидела землю и небо опрокинутыми, медленно вращающимися… и еще раз. И тут земля с пугающей скоростью понеслась ей навстречу.

Она выгнула спину и раскинула руки, будто хотела обнять арену. Однако ее медленно разворачивало боком — из-за того, что она прыгнула с одной руки, ее закрутило и теперь продолжало вращать по инерции. Инстинктивно она выбросила левую руку, а правую прижала к груди, увеличивая скорость вращения.

Все поле зрения занял ослепительно белый песок арены. В последний миг Харита успела выпрямить ноги и приземлиться на ступни.

Хрусть!

Харита медленно выпрямлялась. Она не успела вовремя спружинить. Вся сила удара пришлась на поврежденную спину, и что-то в ней треснуло. Перед глазами поплыло чернильное марево. Она понимала, что не сможет двинуться.

Бык развернулся и остановился. Он смотрел на нее с противоположной стороны арены, расставив ноги, низко опустив голову, которую мощная шея уже не могла удержать прямо. Он смотрел на нее замутившимися красными глазами, кровавая пена клочьями висела на боках.

Харита стояла, вскинув голову. Сейчас зверь ринется на нее, и произойдет неизбежное.

«Нет, ты меня не возьмешь! Я сама отдам тебе свою жизнь!».

Медленно, с таким достоинством, с каким только позволяла двигаться изувеченная спина, она опустилась на колени, сложила руки на груди и склонила голову.

Угрожающе взревев, белый бык начал набирать разбег.

Чайки смотрели, онемев от ужаса.

— Нет! — Выкрик Белиссы разорвал тишину.

Харита подняла голову и открыла глаза.

— Не-е-ет! — эхом раскатился по арене голос Белиссы.

Харита повернулась к танцорам, улыбнулась и подняла лицо к солнцу.

Бык мчался на нее, рога и копыта сверкали.

— Проклятье тебе, Бел! — вскричала она и вскинула руки в последнем дерзком приветствии.

Их разделяло чуть больше длины тела, когда бык вроде бы споткнулся. Его передние ноги подогнулись, но задние еще продолжали бежать. Чудовищная голова грохнулась на песок и проехала, золотой рог прочертил на арене глубокую борозду. Потом он зарылся в песок, стопоря движение, и огромная шея согнулась пополам. С испуганным мычанием бык завалился набок.

Харита, не веря своим глазам, смотрела, как изо рта и ноздрей у него хлынула кровь. Ноги судорожно вздрагивали, по телу волна за волной прокатывалась дрожь. Потом бык в последний раз дернулся и затих.

В первый миг раздался один-единственный ликующий голос, заполнивший всю арену. Харита подняла глаза и увидела, что к ней бежит Жоет. В следующее мгновение все зрители были на ногах, они неистовствовали, это был оглушительный океан криков. Золото блеснуло на солнце, сперва отдельные монетки, потом все больше и больше, пока блеск не наполнил собой весь воздух. Золотой дождь, река, наводнение захлестывали арену.

— Полегче! Полегче! Я повредила спину, — услышала Харита свой голос, когда Жоет и Перонн поднимали ее на плечи, чтобы с триумфом пронести вдоль рядов. Белисса, Галая, Калили и Юноя приплясывали вокруг, смеясь и обнимаясь, а по их лицам текли слезы. Марофон, забыв про свой позор, бегал взад-вперед, хватал золотые вещицы и подбрасывал их в воздух, словно полоумный.

Рев рвался в небеса, раскатывался в безоблачной выси, грохотал в опустевших улицах царского города.

— Харита! Харита! Харита! — кричали люди. Они сыпались на арену, спрыгивали с ограждений на песок, бежали к ней, их становилось все больше, они тянули руки, чтобы ее коснуться, окружали ее волной неистового восхищения.

— Харита! Харита!

Харита ничего не сознавала от боли. Она видела тянущиеся к ней руки, видела восторженные лица, слышала свое имя. Чайки сбились в кружок, чтобы толпа не раздавила ее. Они стояли в центре арены, а их обступали вопящие люди.

За криками никто не услышал слабого рокота. Первое колебание земли прошло незамеченным. Однако рокот нарастал, дрожание усиливалось. Сидя на плечах танцоров высоко над толпой, Харита подняла глаза и увидела странное зрелище: храм Солнца трепетал в воздухе, его верхние ярусы колыхались, словно сделанные из жидкого студенистого материала. Громадный топазовый обелиск на вершине храма раскачивался туда-сюда и наконец рухнул с высоты.

Крики толпы перекрыл низкий рокот. Он шел из-под ног, и, казалось, каменные кости выворачиваются из суставов, исполинские жернова трутся один о другой, скрипят великаньи зубы, древние корни трещат и с хрустом выворачиваются из земли.

Харита видела, как с лиц вокруг нее сходит ликование и сменяется диким ужасом. Белый песок арены ходил волнами, как море. Жоет и Перонн крепко держали свою предводительницу, хотя земля под ними дрожала и колыхалась.

В следующий миг наступила зловещая тишина, в которую ворвался отчаянный вой собак — странный, потусторонний. Чудилось, что завывают все псы в городе.

Белая пыль кружилась в воздухе, застилая солнце. Люди переглядывались в блеклом, призрачном свете, не понимая, что происходит.

Однако землетрясение кончилось, как не бывало, только тихо оседала белая пыль да выли испуганные собаки.

Глава 4

Увечье Хариты помогло Чайкам смириться с ее решением. Когда она объявила, что больше не выйдет на арену и они свободны, никто не посмел перечить. Все собрались в ее комнате, чтобы выслушать приговор, а выслушав, восприняли его с мрачной покорностью, без укоров и возражений. Ясно было, что о новом предводителе не может быть и речи.

— Если ты уйдешь, мы уйдем с тобой, — сказал Жоет.

— У нас есть золото, — добавила Белисса. — Можно купить дом в городе и поселиться всем вместе.

— И что потом? Что мы будем делать? — спросила Харита. — Нет, дорогие Жоет, Белисса, пора подумать о новой жизни. Разойдемся каждый в свою сторону. Мы были Чайками, это время навсегда останется с нами, но теперь оно закончилось.

— Просто мы не хотим с тобой расставаться, — всхлипнула Галая.

На лицах танцоров было написано такое уныние, что Хариту даже передернуло. Нашли из-за чего нюни распускать!

— Жизнь, Галая, — резко произнесла она. — Неужели ты так долго была мертва, что забыла значение этого слова? Когда танцор входит в храм, он приносит себя в жертву. Он мертв. Он живет только в танце. Если он танцует хорошо, бог милостиво дозволяет ему продолжать. Но однажды… однажды Бел заявляет свои права, и танцор покорно склоняется перед ним. Со мной это случилось. И я не хочу пережить такое вторично.

— Мы тебя любим, — сказала Калили.

— И я тоже люблю вас, всех и каждого. Ради этого нам и дана жизнь — ради любви. Неужели вы хотите выступать и дальше, гибнуть на глазах у друзей, один за другим? А ничего другого нас не ждет. Рано или поздно нас растопчут копытами или пронзят рогами. Печаль неуместна. Надо радоваться будущему, а не оплакивать прошлое. Белрен вернул нам жизнь. Мы целы! Мы будем жить!

Чайки переглянулись сумрачно, безнадежно, и тут заговорил Жоет.

— Тройку с одной руки, — произнес он с упоением. — Не видел бы вот этими самыми глазами, не поверил бы. А расскажешь кому — назовут лжецом.

— Кто назовет? — возразил Перонн. — Весь город видел. Люди ни о чем другом не говорят. По всем Девяти царствам слух идет. Скоро весь мир узнает!

— Когда я увидела, что ты преклонила колени перед быком, — тихо сказала Белисса, — я поняла, что тебе конец. Но когда я увидела твое приветствие… никогда этого не забуду.

— Так живи долго и помни, Белисса. — Харита обвела взглядом остальных. — И вы все живите долго и помните.

— Увидим ли мы тебя еще? — спросила Юноя.

— Конечно, увидите. Я никуда не денусь.

— Что ты будешь делать? — полюбопытствовала Калили.

— Отправлюсь на какое-то время домой, лечиться. Как встану на ноги, вернусь сюда. — Она замолчала и откинулась на подушки. — А теперь идите. Настало время мечтать и составлять планы на будущее.

Жоет и Перонн без усилия подняли кресло и поднесли к кровати. Марофон выполз из угла, в котором сидел, опустился на пол и положил ей голову на колени. Она погладила его темные волосы.

— Прости, — хрипло выговорил он. — Я хотел выбежать на арену вместо тебя. Я готов был за тебя умереть. Я думал…

— Ш-ш-ш, — прошептала Харита. — Все позади.

— Нет, я виноват.

— В чем? В том, что служитель выпустил не того быка?

— Ты знаешь, о чем я.

— Знаю, и это не имеет никакого значения.

— Но я…

— Неважно, Маро.

Он склонился над ней — в глазах его стояли слезы — и легонько поцеловал ее в щеку.

— Спасибо… спасибо за мою жизнь.

— Иди и отыщи свою танцовщицу, — прошептала она. — Возьми ее с собой. Для вас обоих начнется новая жизнь.

Жоет и Перонн подняли Хариту и с величайшей осторожностью переложили в постель. Потом, один за другим, танцоры подошли к ней и попрощались.

Несмотря на неусыпные заботы Белрена, постоянное внимание двух лекарей, которых прислала сама царица Данея, и целый поток даров, сладостей и цветов, грозивший порою затопить комнаты, прошло несколько недель, прежде чем Харита нашла в себе силы пуститься в путь.

Ранним утром она вышла из покоев и села в повозку, ожидавшую на площади перед храмом. Ее скромные пожитки вместе с подарками, которые она выбрала для близких, были уже уложены. Повозкой снабдила ее Данея, равно как и целой толпою слуг под бдительным оком жреца — царица лично поручила им следить, чтобы Харита ехала медленно, с остановками и чтобы любые ее просьбы немедленно исполнялись.

Они проехали полупустыми улицами и свернули на Дорогу процессий, пересекли все три городских кольца, но лишь когда миновали ворота и покатили к зеленым холмам на севере у подножия окутанного облаками Атланта, Харита осознала, что и впрямь уезжает. До нее внезапно дошло, что она не рассчитывала вернуться домой. Дом — само это слово пробудило в сердце теплое, давно забытое чувство.

Тем не менее она не знала, какой ожидать встречи. Она помнила день своего отъезда. Это было вскоре после похорон Брисеиды. Отец держался все с той же необъяснимой враждебностью, и Харита понимала, что им под одним кровом не жить. Он винил ее в смерти матери. Лишь много позже Харита узнала, что Сейтенин был в сговоре с Нестором, он-то и организовал нападение. Двурушничество Сейтенина стало поводом к войне, охватившей теперь пол-Атлантиды.

Харита тоже винила себя, но за другое. Ее вина была куда глубже, чем мнилось отцу: она осталась жива, когда ее мать погибла. Царевна считала, что зарубить должны были ее. Да, Аваллах лишился жены, но она, Харита, утратила мать.

«Ты выбрала бычью арену — ты выбрала смерть», — сказала Верховная царица. Она угадала.

Но жизнь — навязчивый дар. Как ни пыталась Харита от нее избавиться, жизнь стояла на своем. А если бычья арена чему-то ее научила, то лишь этому: все стоящее дается болью и потом. А значит, первым делом нужно вскрыть зарубцевавшиеся раны, чтобы могло начаться настоящее исцеление.

День за днем дорога взбиралась все выше, а мощный Атлант рос, пока не заслонил весь горизонт. Харита смотрела, как на нижних склонах ведут свою бесконечную игру тени от облаков. Она много спала и чувствовала, что к ней постепенно возвращаются силы.

Однако пришел день, когда Харита не смогла уснуть. Каждый камешек под колесами болезненно отдавался в спине, яростное белое солнце нещадно палило, знойный ветер вздымал едкую пыль, горы высились заносчиво и враждебно, окутанные мрачными серыми облаками. Харита смотрела на голые каменистые кручи, уходящие к подножию горы-исполина, и ей почудилась вдали одинокая человеческая фигура.

Она зажмурилась, а когда открыла глаза, фигура исчезла. Она вновь попыталась задремать, но смутное беспокойство не отпускало. Мысли вновь и вновь устремлялись к далекому холму. Она снова взглянула и снова различила на фоне бледного силуэта горы темные очертания человека.

— Стойте! — крикнула она. Повозка остановилась. Двое сопровождающих слуг спрыгнули со своей колесницы и подбежали к Харите.

— Что тебе угодно, царевна? — с тревогой спросил один.

— Я хочу выйти.

Слуги переглянулись, и один из них побежал прочь.

— Надо позвать жреца, — объяснил его товарищ.

— Отлично, — сказала Харита, спрыгивая с повозки. — Скажи, пусть подождет, пока я вернусь.

Она двинулась вверх по склону. После долгой езды приятно было размять ноги, и она взбиралась легко, только иногда шаги отдавались тупой болью в спине — сказывалось недавнее увечье.

На середине склона она остановилась и посмотрела через плечо. Слуги разговаривали со жрецом, смотревшим ей вслед. Она полезла дальше. Человек, которого она заметила с дороги, стоял спиной к ней, неподвижно раскинув руки, как будто молился горе. Ветер трепал его волосы и одеяние — грязную черную шкуру. Харита застыла.

Тром!

Что-то блестело у его босых ног: солнце играло в желтом самоцвете, украшавшем навершие обернутого кожей посоха. Несомненно, это он — безумный пророк.

— Тром, — позвала она, удивляясь, как легко вспомнила это имя. Она слышала его однажды и очень давно. Она подошла ближе.

— Тром, это Харита, — сказала она и тут же сообразила, что ее имя ничего ему не скажет.

Он не шевельнулся, как если бы не услышал. Харита подумала было, что он мертв, — умер вот так, стоя, а натянутые мускулы не дают ему обрести покоя и в смерти. Она протянула руку, потом испугалась и отдернула.

— С-сестра Солнца, — произнес он хриплым замогильным голосом. — Танцующая со Смертью, царевна Чаек, я, Тром, приветствую тебя.

Он начал медленно разворачиваться к ней, Харита поспешно шагнула в сторону. Пророк продолжал говорить, все так же выстреливая кусками фраз, словно слова выдирали у него силой.

— Сознаешь ли, как это странно? Дивишься ли, что из всех детей Бела избрана именно ты?

— Избрана? Я вовсе не избрана.

— Зачем же ты здесь?

— Я увидела тебя — увидела, что кто-то стоит здесь наверху, — сказала Харита, быстро теряя уверенность. Почему она здесь? Она ведь знала, что это Тром; какая-то часть ее существа поняла это в тот миг, как глаза различили далекую фигуру.

— Многие проезжали. Одна лишь ты должна была подойти.

— Я не знала, что это ты.

— Не знала ли?

— Не знала, — уверяла Харита. — Просто увидела кого-то.

— Тогда повторю: зачем ты здесь?

— Не знаю. Наверное, подумала, с человеком беда, ему нужна помощь.

— Может быть, ты приняла меня за быка и решила со мной сплясать?

— Нет. Мне… мне просто захотелось немного размяться. Я не знала, что это ты. Просто увидела кого-то и решила к нему подняться. Вот и все.

— Этого довольно.

— Так чего ты от меня хочешь?

Отчего так дрожит и срывается ее голос — от страха или просто от холодного ветра?

— Хочу? Того же, что любая живая тварь: всего и ничего.

— Ты говоришь загадками. Я ухожу.

— Стой, Танцующая с быками. Побудь еще чуть-чуть. — Он повернулся к ней, и Харита вздрогнула. Лицо его задубело от солнца и ветра, морщинистая кожа местами растрескалась и пошла язвами, грязные космы свалялись, на бороде блестела слюна. Глаза — потухшие черные уголья; по тому, как они смотрели — не мигая и постоянно слезясь, — Харита догадалась, что он слеп. — Я, Тром, буду говорить с тобой.

Харита не ответила.

— Много мудрости в молчании, да, но кто-то должен говорить. Пока не настала последняя тишина, должен раздаться глас. Кто-то должен сказать. Да, скажи им всем.

— Что сказать?

Безумный пророк повернул голову и вперил невидящий взор вдаль.

— Скажи им, что я говорил. Скажи, что Тром провещал. Скажи им, что камни возопят, что прах под ногами подымет глас, да, мощный глас! Скажи им то, что знаешь сама.

Харита снова вздрогнула, но не от холода. Вновь она стояла на жертвенном холме. Здесь были ее мать и Элейна, отец и Белин, братья, жрецы. Солнце садилось, и внезапно появился Тром. Она слышала его голос: «Внемли мне, о Атлантида!.. земля подвигается, небо сползает… звезды меняют ход… воды алчут…»

— «Приготовьте ваши гробницы», — прошептала Харита. — Помню. Семь лет, ты сказал — и эти семь лет истекли?

— А, так ты помнишь? Семь лет истекли, покуда ты выплясывала со слугами Бела и один раз с самим Белом, да. Семь лет, дщерь судьбы, и время на исходе. Время пришло, да, и все еще есть время.

— Для чего? — спросила Харита. — Скажи, для чего время? Можно ли отвратить бедствие?

— Может ли солнце взойти вчера?

— Что же остается?

— Есть время вырвать корни и посадить семя.

Отчаяние сомкнулось над ней, как яростные волны.

— Говори яснее, глупец! Какие корни? Какое семя? Скажи!

— Корни народа, семя наших людей, — сказал Тром, обращая к ней обветренное лицо. — Семя должно быть брошено, да, в лоно грядущего.

Она изо всех сил пыталась понять.

— Покинуть эти места? Ты это хочешь сказать?

— Здесь нет грядущего.

— Почему ты не хочешь объяснить понятно? Как я буду тебе помогать, если не знаю, что от меня требуется?

— Ты знаешь, Танцующая с быками. Делай, что должна.

Харита в отчаянии уставилась на него.

— Идем со мной. Скажешь моему отцу то, что сказал мне.

Тром улыбнулся щербатым ртом.

— Я говорил ему. Я, Тром, говорил всем. Они залепили уши навозом, да, они смеялись. Будут смеяться и над тобой. Но кто посмеется, когда земля разинет зев и всех поглотит живьем?

Она некоторое время смотрела на Трома. Было ясно, что больше он ничего не добавит.

— Прощай, Тром, — сказала она наконец и повернулась, чтобы уйти.

— Прощай, Танцующая с быками, — молвил пророк. Он уже отвернулся и вновь обратил незрячий взор к горе.

Харита вернулась к повозке. Жрец пристально смотрел на нее; Харита видела, что он взволнован. Он хотел ощупать ее спину, но Харита оттолкнула его руки.

— Хватит меня лапать! Я уже здорова.

Жрец опустил руки.

— Кого ты там увидела, царевна?

— Старого друга, — буркнула Харита. — А если тебе интересно, что он сказал, так надо было подняться со мной. — Она бросила взгляд на вершину холма, где стоял, раскинув руки и подставив тело жгучему ветру, Тром. — Мы и так здесь задержались. Подстегните-ка коней. Я спешу домой.

Глава 5

Утром, пока ямы наполняли углем, моросил дождик, однако к середине дня, когда мясо зашипело на вертелах, прояснилось. Под вечер началось самое веселье. Пиво, темное и пенистое, золотой мед ручьями текли из бочек в рога и кружки. Целые туши — свиные, говяжьи, бараньи — жарились на толстых железных вертелах, ароматный дым плыл над веселой пирушкой. От одной околицы до другой звенели мощные кельтские голоса, песни, как птицы, вольно взмывали ввысь.

Эльфин пел и смеялся от всей души, как пьет и смеется король, уверенный в своей власти. Всем, собравшимся за высоким столом перед его домом, он рассказывал истории, в которых превозносил смелость своих соратников. Он поднимал рог за здоровье всех и каждого, припоминал случаи, когда кто-то особенно отличился, и без устали нахваливал свою дружину. Ронвен сидела рядом с мужем, Талиесин крутился рядом, нежась в лучах отцовского присутствия, как ясноглазая выдра на согретом солнышком камне.

Когда в небе затрепетали первые звездочки, Киалл, сидевший по правую руку от повелителя, нагнулся к Эльфину и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот кивнул и отставил рог с пивом.

— Пора, — сказал он, обводя взглядом собравшихся.

— Что пора? — спросила Ронвен.

Эльфин подмигнул ей и влез на стул. Киалл замолотил по столу рукояткой ножа. Сперва стук тонул в реве голосов, но вскоре к Киаллу присоединились остальные, и грохот, постепенно нарастая, разнесся по всей деревне.

— Лорд Эльфин хочет говорить! — выкрикнул кто-то. — Король хочет держать речь!

— Пусть говорит! — отозвался другой. — Тихо! Пусть король говорит!

По толпе пробежал возбужденный говорок, народ собрался вокруг высокого стола. Плошки, подносы и ножи сдвинули в сторону, Эльфин взобрался на стол. Он стоял, раскинув руки, будто хотел обнять весь клан.

— Сородичи! — крикнул он. — Слушайте своего вождя.

Народ затих, и Эльфин начал:

— Вот уже семь лет, как мы каждое лето обороняем Вал…

— Верно, — отозвались из толпы.

— …и шесть лет из этих семи мы пировали по возвращении.

— Ллеу ведает, что это правда, — отвечали собравшиеся.

— Мы пируем, чтобы отпраздновать благополучное возвращение дружины, а через день-два ратники расходятся по домам, чтобы снова взяться за плуг или пастуший посох. Так было до сего дня, но отныне будет иначе, — выкрикнул Эльфин.

Народ заволновался.

— Что он говорит? Что это значит?

— С этого года дружина будет оставаться здесь! — крикнул Эльфин, обводя взглядом изумленные лица. — Впервые мы выехали отсюда мальчишками — пастухи и землепашцы, сыновья землепашцев и пастухов. Однако за семь лет мы стали воинами!

Народ одобрительно закивал.

— В древние времена короли жили со своими дружинами в деревянных палатах. Времена те возвращаются в наши края, и дружинникам пристало жить с их воеводою.

— Верно, верно, — отвечали жители каера.

— Потому прикажу воздвигнуть здесь, на этом самом месте, просторные палаты! Такие, как у древних воителей!

— Палаты! — радостно ахнула толпа.

— Отныне будем жить, как жили пращуры, не ища защиты ни на востоке, ни на западе, ни на юге, не полагаясь на Римскую империю. Будем искать защиты только у себя, полагаться только на железо в своих руках. Отныне и впредь мы защищаем себя сами!

При этих словах он вытащил меч и двумя руками поднял над головою обнаженный клинок.

Народ разразился шумными криками:

— Да здравствует король! Да здравствует лорд Эльфин!

Через улицу Хафган и Блез в синих одеяниях созерцали происходящее.

— Что ты об этом скажешь? — спросил Блез.

— Неплохо, — отвечал Хафган.

— Разумеется, но к чему это приведет?

— Ну, — отвечал друид под новые восторженные возгласы, — будет им дело на весь следующий год. Я-то гадал, чем займется дружина летом, когда не придется оборонять Вал. Эльфин прав, они теперь воины — пусть будут при воинских заботах.

— Да от них здесь и прохода не будет.

— Не ворчи, Блез. Эльфин достоин хвалы. Он и впрямь учится. Он далеко продвинулся в искусстве управлять людьми.

— Довольно ли этого? — спросил Блез.

— На сегодня довольно, — ответил Хафган. — Дай срок, в нем пробудится и другое. — Старый друид с гордостью взглянул на Эльфина. — Он добрый король и добрый отец Талиесину. Видишь, как мальчик не сводит с него глаз? Да, Блез, этого довольно.

Хафгана уже заметили, и вскоре раздались крики с просьбой рассказать историю. Крики становились все громче и настойчивее.

— Принеси-ка мне арфу, Блез, — сказал бард и начал проталкиваться к высокому столу.

— Вот и ты, Хафган, — обрадовался Эльфин. — Садись рядом со мной.

Друид поклонился, но остался стоять в торце стола.

— Чем могу служить тебе, повелитель?

— Сдается мне, пришло время для сказания. Давненько мы не слышали у огня ничего, кроме дружного храпа.

— Что мой повелитель желает услышать?

— Что-нибудь про подвиги и отвагу, — сказал Эльфин. — Что пристало сегодняшнему пиршеству. Сам выбери.

Талиесин, отиравшийся возле отца, подал голос.

— Расскажи про свиней! — крикнул он, взбираясь Эльфину на колени. — Про свиней Придери!

— Ш-ш-ш, Талиесин, — сказала Ронвен. — Хафган сам решит.

Вернулся Блез с арфой, и Хафган начал рассеянно перебирать струны, выбирая, что будет рассказывать. Зажгли фонари, сельчане и дружинники кучками расселись на земле, поближе к друиду.

Когда все угомонились, Хафган поднял арфу к плечу и, подмигнув Талиесину, заиграл.

— Слушайте же, коли хотите, сказ о Мате ап Матонви, — начал он и замолк, ожидая, пока вновь наступит тишина.

— В те дни, когда роса творения была еще свежа на земле, Мат сын Матонви правил Гвинеддом, и Диведом, и Ллогрией, и Западными землями. И вот этот Мат жить не мог без одной девицы и проводил с ней все время, когда не воевал. А звали девицу Гоевин, дочь Пебина из Дол Пебина, и была она красивейшая из смертных.

И вот в эти дни прослышал Мат про животное, которого на Острове Могущественного прежде не знали: мясо-де у него сладкое и на вкус приятней говяжьего. Итак…

Хафган рассказал, как Мат отправил своего племянника Гвидиона к Придери, сыну Пуйла, за свиньями, которых прислал тому в подарок Араун, владыка Аннона, чтобы и ему разводить свиней. Талиесин сидел, свернувшись клубочком, у отца на коленях, слушал привычные переливы в голосе барда и различал в них эхо древних деяний — деяний, вошедших в легенду так давно, что они уже изгладились из памяти, а сейчас на краткий миг ожили в словах сказителя.

«Быть бардом, — думал Талиесин, — знать тайны всего, что есть под небом и под землею, повелевать стихиями звуками своего голоса — вот это жизнь! Я вырасту и стану бардом и королем, — мысленно поклялся он. — Да, королем-друидом!».

Он поднял глаза к ночному небу и мириадам звезд, мигающих в свете факела. И ему показалось, что он безначален, что какая-то его часть существовала всегда и будет существовать вечно, что он призван к жизни с какой-то неведомой целью. Чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что так оно и есть.

Внимая друиду и вглядываясь в увлеченные лица сородичей, красные в свете факелов, он понимал, что связан с ними неразрывными узами и в то же время предназначен к чему-то еще, к жизни, которую слушатели Хафгана не могли бы себе даже представить.

Эти мысли наполнили его пронзительной болью, внезапная пустота вошла в него, как стрела. Мальчик закрыл глаза и припал лицом к отцовской груди. В следующий миг он почувствовал сильные пальцы Эльфина у себя на затылке.

Он открыл глаза и увидел, что мать смотрит на него и глаза ее сияют в дрожащем свете факелов, как сияли всегда, даже в темноте, — любовью к нему и к мужу. Талиесин улыбнулся, и она, отведя взгляд, снова стала слушать Хафгана.

Любовь хороша и правильна, знал Талиесин, и Хафган часто ему говорил, что любовь лежит под краеугольным камнем земли. Однако он чувствовал, что чего-то здесь не хватает. Он не мог бы это назвать; что-то большее, что-то, чего нельзя почерпнуть в человеческом сердце. Это что-то и было той стрелой, которая пронзила его, наполнив внезапной пустотой и томлением.

Он не вполне ясно осознавал эти мысли — то, что Хафган называл «мудрыми чувствами». Они часто накатывали на Талиесина, нередко, как сейчас — вне всякой связи с происходящим. Сейчас он должен был в тепле и уюте внимать сказанию о Мате — похитителе свиней. Он и внимал — той частью себя, которая оставалась маленьким мальчиком. Однако другая, взрослая его часть наблюдала за весельем и рыдала по чему-то отсутствующему, что Талиесин не мог бы даже назвать.

«Мудрые чувства, — объяснял ему Хафган, — приходят сами собой. Ты не можешь их побороть, остается только смириться и слушать, что они тебе скажут». До сих пор Талиесин ничему от них не научился — разве что держать рот на замке. Он хранил пережитое в себе, молча снося боль. Да, Хафган иногда замечал, что на него находит, но даже Хафган ничем не мог пособить.

Он снова поднял глаза к звездам и увидел их холодное великолепие. «Я часть этого всего, — подумал он. — Я часть всего, что есть или когда-либо было. Я Талиесин; я слово написанное, звук в дыхании ветра. Я волна на море, великий Маннавиддан — отец мой. Я копье, пущенное с небес…».

Слова эти закружились у мальчика в голове. Они задели его юную душу и унеслись в пульсирующий мрак, из которого вырвались, но душа затрепетала, и на ней осталась отметина, словно выжженная каленым железом.

«Я Талиесин», — думал он, певец на заре времен.

На следующий день, когда убирали остатки пира, в Каердиви приехал на буром пони Кормах, верховный друид Гвинедда. Он был без сопровождающих и не поздоровался ни с кем из местных, а прямиком направился к жилищу Хафгана.

— Хафган! — позвал он.

Через мгновение из-под бычьей шкуры, закрывающей вход в хижину, высунулась голова Блеза.

— Кормах! — Юноша медленно вылез наружу. — Что тебя… Ой, я хотел сказать, добро пожаловать, учитель. Чем могу служить?

— Где Хафган? Отведи меня к нему.

— Ты пойдешь пешком? Это недалеко.

— Я поеду, — ответил старик.

Блез взял пони под уздцы и повел через укрепление назад к выходу, из деревни. Сразу за бревенчатыми воротами он свернул с дороги и направился в лес. Протоптанная тропинка между деревьями вывела их на поляну, где Хафган обычно наставлял Талиесина.

Старику и юноше предстали мальчик и учитель в обычной своей позе: Талиесин сидел у ног друида, держа на коленях его посох, а Хафган расположился на дубовом пне и с закрытыми глазами слушал ученика. При виде Кормаха Хафган встал, и Талиесин вскочил на ноги.

— Кормах здесь!

Верховный друид слез с пони.

— Учитель, твой приезд — нежданная радость, — сказал Хафган. — Надеюсь, в Долгеллау не случилось никакой беды?

— Я приехал взглянуть на мальчика, если ты об этом, — отвечал Кормах. — Я умираю. Хотел еще раз увидеть его, прежде чем отойду к Древним.

— Умираешь? — вслух переспросил Блез.

Кормах повернулся к нему.

— Твои уши прекрасно служат тебе, Блез, а вот язык не мешало бы приструнить.

Хафган пристально взглянул на учителя.

— Сколько тебе осталось? — спросил он мягко.

— Я встречу еще один Лугназад, — произнес старик, вскидывая голову к небу, как будто мог прочесть там точную дату своей смерти, — но Самайна уже не увижу.

Хафган спокойно выслушал учителя, но Блез снова не утерпел.

— Можно что-нибудь сделать? — спросил он.

— Можно, конечно, что-нибудь всегда можно сделать. Поверни годы вспять, Блез. Заключи время в сосуд. Взмахни своим ореховым посохом и наколдуй мне новое тело взамен изношенного. Ну, чего вытаращился? Я сказал тебе, что делать. За работу!

Блез покраснел до ушей. Талиесин удивленно переводил глаза с одного на другого. За что старый Кормах так осерчал на Блеза? Ведь понятно, что тот всего лишь тревожится о своем бывшем наставнике.

— Если я тебя обидел… — начал Блез.

Кормах скривил лицо и отмахнулся.

— Иди, свари мне капусты на ужин, — сказал он филиду. — А если у тебя есть рыба, брось в котелок и ее.

Блез мигом просветлел.

— Я сбегаю наловлю! — крикнул он, опрометью бросаясь к тропинке.

— Подойди сюда, Талиесин, — сказал Хафган, поворачиваясь к мальчику. — Кормах хочет с тобой поговорить.

Мальчик боязливо подошел. Он немного опасался Кормаха, его резкой и язвительной речи — не то чтобы по-настоящему боялся, просто остерегался сболтнуть глупость в присутствии верховного друида.

Он встал перед стариком.

— Это большая честь для меня, учитель, — сказал он, прижимая тыльную сторону ладони ко лбу в знак глубочайшего уважения.

Кормах мгновение смотрел на него, потом улыбнулся, и все лицо его пошло морщинками. В следующий миг улыбка исчезла так же, как появилась.

— У тебя было видение, малыш?

Вопрос застал Талиесина врасплох.

— Н-да, — промямлил он, и только сейчас сообразил, что ничего не сказал Хафгану.

— Расскажи мне о нем.

Талиесин, замявшись, взглянул на Хафгана.

— Не смотри на него, смотри на меня! — приказал Кормах и, полуобернувшись к друиду, распорядился: — Можешь идти. Я хочу поговорить с ним наедине.

Хафган кивнул. Он вынул из-за седла рябиновый посох, подал учителю и удалился без единого слова.

Кормах проковылял к пню и тяжело сел.

— Иди сюда, малыш. Садись. Вот так, сюда. — Он снова взглянул на золотистую головку, и голос его смягчился. — Прости старика, малыш. Если я кажусь тебе грубым, то это лишь потому, что у меня не осталось времени разводить церемонии. К тому же я заслужил это право.

Талиесин взглянул на верховного друида, но ничего не ответил. В его присутствии он всегда испытывал странную смесь волнения и страха. Кормах и притягивал его, и отталкивал. При этом он прекрасно понимал, что старику не осилить и мухи: он давно иссох, как старая ветка, лицо, покрытое множеством морщин, задубело и побурело от ароматического огня, ибо так Кормах пророчествовал — обретал вдохновение, глядя на пламя.

Возможно, этим все и объяснялось: в Кормахе ощущалось присутствие Иного Мира, как если бы он стоял одной ногой по эту сторону, другой — по ту, и Талиесин чувствовал это острее других. Смотреть в эти глаза было разом и увлекательно, и немного страшно.

— Расскажи мне о видении, — повторил Кормах.

Талиесин кивнул.

— Я видел Стеклянный остров, учитель. Он был далеко в западном море и сиял, как шлифованный камень, как дивный самоцвет…

— Да? И что потом?

— Он был прекрасен, но печален. Они кричали… голоса кричали… «Погибли, — кричали они, — все погибли». Так грустно, учитель. Без всякой надежды.

— А потом?

— Потом остров исчез, и больше я ничего не видел.

— Как он исчез? Вспомни хорошенько.

Талиесин закрыл глаза.

— Он поблек. Поблек, но в то же время вроде ушел под воду.

— Ты уверен?

— Да. — Талиесин кивнул.

Кормах вздохнул и тоже кивнул. Он поднял глаза к клочку голубого неба между ветвями. На поляне было тепло, птичье пение навевало дремоту, листья тихонечко перешептывались, словно деревья разговаривали друг с другом.

— Что это значит? — спросил Талиесин. — Стеклянный остров и впрямь заколдован, как говорят?

— Заколдован? Нет. — Кормах медленно покачал головой. — Он не заколдован, во всяком случае, в том смысле, который ты в это слово вкладываешь. Он существует на самом деле. Это Западные земли, или Летние острова, вернее, то, что от них осталось. Что это значит? Да, что это все-таки значит?

Верховный друид сложил руки на посохе и опустил на них голову.

— Это значит, Талиесин, что вновь подступает тьма, и мы должны быть готовы.

— Темное время?

— Вижу, Хафган тебе говорил.

— Но откуда приходит тьма?

— Когда Верховный Дух сотворил мир, он повелел солнцу сиять, а тьму заключил в подземный мир, где она и обитает, взирая на мир света из темной холодной пещеры и исходя завистью. Однако время от времени свет слабеет, тьма вырывается наружу и пытается захватить мир. Ей это не по силам, и она уничтожает то, чем не может завладеть. Много тысяч лет Западные земли стояли на страже света, и, пока они оставались в силе, тьма не могла покинуть пещеру. Но теперь… они ослабели. Почему, не знаю.

— А прежде такое бывало?

— Да, и неоднократно. Но каждый новый раз хуже предыдущего. Темнота набирает силу, ее все труднее разбить и загнать обратно в пещеру. В прошлый раз она на сотни лет окутала мир. Опять-таки, это было, когда люди Запада ослабели, и море поглотило большую часть Летних островов.

Глаза Талиесина расширились.

— Что было потом?

— Люди Запада частью перебрались сюда, частью — в другие края, кто-то остался на последней из Западных земель. Ее отражение мы время от времени видим и называем Стеклянным островом.

— Так я и вправду его видел?

— Да, видел. Не всем это удается.

— А ты его видел?

— Дважды.

Нахмурившись, Талиесин обдумывал все, что услышал от Кормаха.

— Если Западные земли погибнут, — сказал он, — то сдерживать тьму придется нам.

Глаза Кормаха сузились.

— С чего ты взял?

— Кроме нас, некому, потому что никто больше не знает и ничего поделать не может.

Верховный друид задумался и долго сидел, глядя на мальчика, белокурого, со светлым и высоким лбом, с глазами, как лесные озера — то голубыми, то темно-зелеными, — и гибким телом. Он вырастет высоким, выше многих. Кормах еще раз взглянул на него и спросил:

— Кто ты, Талиесин?

Сказано это было вполне ласково, но мальчик вздрогнул, на лице его отразился испуг. Кормах видел его смущение и подумал, что Хафган прав. Талиесин так отличается от других, что порой забываешь, что он всего лишь ребенок. И все же что ему ведомо? Какие силы ему подвластны?

— Я Талиесин ап Эльфин, — отвечал мальчик, потом признался: — Порой мне кажется, я могу вспомнить что-то еще — надо лишь как следует напрячь память. Но у меня ни разу не получилось.

— И не получится, малыш. Во всяком случае, сейчас.

— Вчера ночью мне кое-что вспомнилось, а сегодня утром показалось полной бессмыслицей.

— Со временем ты вспомнишь все, главное — смотри и слушай.

— Скажи, учитель, а как же быть с тьмой? Надо же что-то делать.

— Каждый должен делать то, что в его силах, Талиесин. Это все, что в человеческой власти. И все же, если бы все это исполняли, не о чем было бы тревожиться. Да, этого было бы более чем достаточно.

Талиесин снова нахмурился.

— Было бы? Ты хочешь сказать, кто-то не устоит?

— Да, малыш, это так. В некоторых людях света нет, и они поддаются тьме, когда та наступает. И это во много раз осложняет нашу задачу.

— Значит, мы должны быть смелее, — бодро отвечал Талиесин.

Верховный друид взял его за подбородок.

— Разгляди меня и запомни, малыш. Кланяйся от меня тому, кто придет после. — Кормах опустил руку и в изнеможении откинулся назад.

— Запомню, учитель, — пообещал Талиесин. — Я тебя никогда не забуду.

Старик коротко улыбнулся, потом оперся на посох и с усилием встал.

— Ладно. Теперь пошли, посмотрим, чего там Блез наловил.

Они вместе покинули поляну; Талиесин вел в поводу бурого пони.

Хафган сидел на пне у ворот; когда они показались из лесу, он встал и присоединился к ним.

Кормах отправил Талиесина вперед, чтобы поговорить с Хафганом.

— У меня была еще причина повидаться с тобой. Я хотел сказать тебе, пока не сказали другие.

Хафган кивнул.

— Выбор не труден, — продолжал Кормах. — Не надо есть орехов или пить дубовую воду. Верховным друидом станешь ты.

Хафган остановился и поглядел на учителя.

— Эта честь мне не по заслугам.

— Никакая это не честь, — сказал Кормах, — это твое право. Больше никому меня не сменить.

Хафган шевелил губами, но слова застряли у него в горле. Он повернулся к обрыву и поблескивающему на горизонте серебряному ободу моря.

— Не печалься, — сказал Кормах. — Я стар и очень устал. Надо, чтобы братство возглавил кто-то помоложе. Мне повезло — я выбрал себе преемника и умру спокойно.

— Я тебя провожу… — начал Хафган.

— Нет никакой нужды.

— Прошу, дозволь тебе услужить.

Старый друид мягко покачал головой.

— Твое место здесь, с мальчиком. Оставайся. Мы еще увидимся до Самайна. — Он глубоко вдохнул. — А-ах, этот морской ветер пробуждает голод.

Хафган взял его под руку, и они тронулись к каеру.

— Мы поедим, и ты отдохнешь.

— Отдохну, — отвечал Кормах, — скоро я отдохну. А пока я предпочел бы с тобой поговорить. Уважь старика, выслушай.

Глава 6

Харита не знала, в Келлиосе ли Аваллах или где-то далеко, ведет свою нескончаемую войну против Нестора и Сейтенина. Она была готова к обоим исходам: предстать перед отцом сразу или терпеливо ждать его возвращения. Чего она не ждала — так это увидеть царя, бродящего по огромному пустому покою, белого, как призрак, и требующего лекарство.

Все время, прошедшее после встречи с Тромом, она не находила покоя. И не из-за грядущей гибели мира, которую была не в силах представить, а значит, не могла и как следует испугаться, но потому, что боялась не поспеть домой. Одержимая этой мыслью, она каждую минуту ждала конца, а дорога все тянулась и тянулась.

Но вот наконец повозка скатилась с пологих холмов в плоское блюдце бухты, и Харита увидела по ту сторону залива Остров Яблок, невозмутимо плывущий в зелени своих садов. Она вздохнула, чувствуя радость пополам с разочарованием: ничто не изменилось, все было таким же, как в день отъезда.

Мысль эта, вроде бы утешительная, дала толчок новой волне разочарования. «Что-то должно было измениться, ведь меня не было семь лет!» — подумала она. Видимо, изменившись сама, она и от родительского дома ждала чего-то нового, неожиданного.

Всю дорогу от гавани до дворца Хариту терзала мысль, что семилетнее добровольное изгнание окажется напрасным. Она войдет в парадный покой и застанет отца прежним: руки скрещены на груди, глаза суровы, подбородок тверд, как каменная скала, на губах — яростный оскал, в сердце — с трудом сдерживаемая буря. Она услышит его голос, отдающийся от гладкого пола, словно между ними — многие лиги. Все будет, как если бы она только что вышла из зала. Ничто не изменится.

Даже это, наверное, было бы лучше, чем то, что предстало ее глазам, когда темные, грязные переходы вывели ее к огромным кедровым дверям — некогда блестящим, а теперь потускневшим под толстой коркой пыли. Все слуги куда-то подевались; царевну встретил лишь молодой распорядитель, который не совсем понял, кто перед ним, и без всяких церемоний провел ее в зал.

— Иди, позови Аннуби, — приказала она растерянному распорядителю. — Скажи, Харита вернулась.

Юноша от смущения готов был бежать куда угодно и чуть не споткнулся в спешке. Харита взяла приготовленный для отца подарок и дрожащей рукой потянула за шнурок. Дверь беззвучно отворилась, и девушка вошла в полутемный зал. Снаружи светило солнце, здесь же царили сумерки.

Сперва она решила, что распорядитель напутал и Аваллаха здесь нет. Она уже хотела идти назад к дверям, когда услышала сиплый шепот:

— Кто это?

Она повернулась и медленно пошла в центр огромного зала.

— Отец?

С возвышения в дальнем конце покоя донесся сухой кашель. Харита остановилась и подняла глаза. У подножия трона сидел Аваллах, опершись спиной о подпорку для ног и выставив вперед ступни. Его глаза блеснули в полумраке.

— Э? — спросил он и тут же зашелся в кашле.

— Отец, это я, Харита, — сказала она, подходя ближе.

Царь поднял голову и пристально поглядел на нее, потом медленно поднялся на ноги и пошел вперед странной, вздрагивающей походкой. Она заметила, что он опирается на костыль.

— Лекарство мое принесла? — прохрипел он, подходя.

— Это Харита, — повторила она. — Твоя дочь… Я вернулась.

Она с ужасом смотрела на развалину, в которую превратился отец.

— Х-харита? — Аваллах заковылял к ней. Его волосы свисали сальными космами, водянистые глаза тускло смотрели с пергаментно-бледного лица.

Харите хотелось подбежать, заключить его в объятия, однако, потрясенная, она продолжала стоять, как в столбняке.

— Вернулась, значит. — Аваллах с трудом сделал еще шаг. Он тяжело дышал, по лбу его катился холодный пот.

— Отец, что случилось? Где все? Ты болен, тебе надо лежать в постели.

— Не надо тебе было приезжать. — Он задыхался от напряжения: несколько шагов отняли все его силы.

— Я не могла не вернуться, — сказала Харита. — Я хотела тебя видеть. Меня так долго не было. Я хотела…

— Не надо было приезжать, — повторил Аваллах. Он поднял голову и закричал: — Лиле! Лекарство!

Слова эхом раскатились в пустом покое.

— Я привезла тебе подарок, — вспомнила Харита. Она положила ему на руки длинный сверток промасленной кожи.

— Что это? — Аваллах без любопытства взглянул на сверток.

— Давай я тебе разверну, — сказала она и принялась развязывать веревки. Яркое серебро блеснуло под ее пальцами. В следующий миг обертка соскользнула на пол, явив взгляду дивной красоты меч — длинный, с узким острием. Рукоять составляли две переплетенные змеи из орихалька, одна с изумрудными, другая с рубиновыми глазами. Меч лежал у Аваллаха на руках, поблескивая холодным огнем.

Острие было украшено затейливой филигранью и девизами: «Возьми меня» было выгравировано на одной стороне, «Отбрось меня» — на другой.

— Твой подарок — насмешка, — Аваллах сунул ей меч в руки и отвернулся.

— Нет, пожалуйста, я не хотела…

— Лиле! — снова взревел царь. — Мое лекарство!

Дверь отворилась, и торопливо вошла молодая женщина. Она несла на подносе серебряный стакан, через руку у нее было переброшено длинное белое полотенце.

— Твое лекарство, мой су… — начала она. Тут она заметила Хариту и остановилась так резко, что стакан чуть не слетел с подноса. — Что ты здесь делаешь?

— Я Харита. Я вернулась. — Царевна взглянула на молодую женщину. Высокая, стройная, с большими, карими, почти светящимися глазами, темные волосы водопадом струятся по спине. Немногим старше самой Хариты.

— Я знаю, кто ты, — отвечала Лиле. Она осторожно обошла девушку, встала перед царем и протянула ему поднос. Тот схватил стакан, поднес ко рту и начал с хлюпаньем втягивать жидкость.

— Да, да, — сказала она, — выпей все до капли.

Допив, царь грохнул стакан на поднос, а Лиле заботливо, словно маленькому, утерла ему рот полотенцем.

— Харита, — с глупой ухмылкой произнес Аваллах, — ты не знала, что я снова женился?

— Откуда мне было знать? — отвечала она, по-прежнему глядя на темноволосую женщину. — Никто мне не сообщил.

— Я думал, может, ты слышала, — сказал Аваллах.

— Мы женаты уже три года, — быстро добавила Лиле. — У нас есть дочь.

— Вот как. — Харита подавила вскипавшие в ней чувства и спросила: — Где мои братья? Где Гуистан. Эоинн. Киан и Майлдун?

— Там, где буду я, когда исцелюсь, — проворчал Аваллах. — Воюют! — Он снова закашлялся, и Лиле промокнула полотенцем его подбородок.

— Ясно, — сказала Харита. — А где Аннуби?

— Где-то тут… — Аваллах рассеянно махнул рукой. Его мутный взор обратился к жене, словно ища поддержки. Что за снадобье она ему дает? Что-то дурманящее?

— Аннуби почти не показывается на людях, — сообщила Лиле. — Наверняка внизу, в своей вонючей келье. А теперь иди, царю пора сменить повязку.

Лиле взяла Аваллаха под руку и повела прочь. Тут-то Харита и увидела рану, вернее, ее след: кровянистое пятно проступило на царской одежде с левого бока, сразу под ребрами. Шаркая ногами, они побрели в дальний конец комнаты, а Харита смотрела им в спину. Потом повернулась и опрометью кинулась к дверям, кусая губы, чтобы не закричать.

Харита отыскала Аннуби там, где и сказала Лиле, — в келье под нижними покоями. Она постучала в красную дверь и, не дожидаясь ответа, тихонько вошла в комнату. Прорицатель сидел в одиночестве при свете единственной свечи и смотрел в лежащий на столе Лиа Фаил. Руки его не касались камня, а были сложены на коленях. Лицо постарело и осунулось, но глаза при виде Хариты блеснули прежним огнем.

— Я знал, что ты едешь, — сказал он, кривя губы в усмешке. — До тех пор оставалась надежда, что ты будешь держаться подальше.

— Ой, Аннуби… — Харита подбежала к нему, упала на колени, прижалась головой к его груди.

Прорицатель обнял ее и ласково похлопал по спине.

— Сколько лет прошло, — сказал он.

— Да, конечно. Но теперь я дома. — Она подняла голову и вгляделась в его усталое лицо. — Что тут творится, Аннуби? Где все и что стало с моим отцом? Кто эта женщина?

— Лиле? — Аннуби пожал плечами. — Царская безделушка. Пустое место.

Харита встала и потянула Аннуби за руку.

— Идем. Нам надо поговорить. Я хочу знать все, что случилось здесь с моего отъезда, но не могу сидеть в духоте.

Они, как встарь, начали ходить в прохладной синей тени колонн, и Аннуби медленно, печально объяснил, что произошло.

— Всему виною война, — говорил он. — Точнее, все вместе: смерть твоей матери, твой отъезд, вероломство Сейтенина — все это тяжелым грузом легло на твоего отца. Он нашел утешение в бою — ему казалось, что месть сможет победить горе.

И впрямь, поначалу ему сопутствовала удача. Ненависть и жажда крови помогли ему одержать много побед. Однако Сейтенин с Нестором коварны и хитроумны. Они увидели, что не могут одолеть его силой, тем более, что на подмогу Аваллаху пришли Белин и Мейрхион, и решили его вымотать. Они избегают открытых столкновений, но устраивают засаду за засадой; хитростью увлекают с выигрышных позиций, якобы обращаются в бегство, а покуда он преследует их войска, другие отряды разоряют пограничные и прибрежные деревушки.

Они не смеют встретиться с ним в честном сражении, но могут захватить город, перебить беспомощных горожан и тут же отступить. Мне больно думать о страданиях, причиненных ими. Короче, они заставали его сражаться хитростью и коварством, которых он не любит и в которых он не силен.

— Когда его ранили?

— Три года назад. Не могу точно сказать, как это случилось. С тех пор, как мы начали проигрывать, меня с ним уже не было. — Прорицатель глубоко вздохнул. — Знаю лишь, что он мчался на защиту какого-то города у коранийской границы, Энопе, если не ошибаюсь. Он успел отрезать Сейтенину дорогу к отступлению, но тот был готов — придержал часть войска в засаде. Завязалась битва, и Сейтенин одержал верх. Воины Аваллаха были изнурены переходом и не могли противостоять свежим войскам. Однако они сражались, и обе стороны понесли большие потери — цвет обоих воинств пал в тот день.

В конце концов Сейтенин увел свое войско, бросив Аваллаха на поле боя, так как посчитал его мертвым. Знай он, что Аваллах всего лишь ранен, он бы обязательно добил его.

Харита слушала, как зачарованная. Она и помыслить не могла, что такое возможно. Ее мир бычьих игрищ был совершенно не похож на тот, что описывал Аннуби. Далекие сражения представлялись ей крайне смутно. Да, она знала, что идет затяжная война, — и более ничего.

— Царя принесли в город, вернее, в развалины города. Лишь один дом уцелел от огня, там-то и поместили Аваллаха. Это был купеческий дом, дочь хозяина взялась ухаживать за царем. Рана казалась пустяковой. День-два — и его можно будет везти во дворец.

Однако рана не затягивалась. К тому времени как известили Белина и тот приехал за братом, ослабевший Аваллах уже жить не мог без своей юной сиделки. — Аннуби замолк и поднял узкие плечи.

— Она сказала мне, что они поженились.

— Да. Как только Аваллах вернулся домой. Она, разумеется, приехала с ним.

— У них есть дочь, так она мне сказала.

— Да, Моргана. — Аннуби кивнул. — Я все время забываю про ребенка.

— А что Белин и мои братья?

— Все сражаются… Они объезжают побережье и границы, чтобы защитить города: Белин со стороны Тайрна, Киан, Майлдун и Гуистан сдерживают Сейтенина. Порой им удается подстеречь вражеский отряд, и происходит сражение. Большую часть времени они просто несут дозор.

— По-твоему выходит, что нет никакой надежды.

— А ее и нет, дитя мое. Эта война — сама безнадежность. Ее нельзя выиграть, но ни одна сторона не решается предложить мир. А прочие царства спокойно наблюдают; думаю, просчитывают, как поживиться за счет побежденных. Они и сейчас имеют немалую прибыль: продают припасы, коней, оружие, а порой и воинов тому, кто больше даст. Только Мейрхион остается нашим союзником, но и он устал. Да, конечно, ведутся переговоры, заключаются и перезаключаются союзы, но всем им грош цена. Соседи предпочитают выжидать, чтобы потом накинуться на падаль.

— А Эоинн? — спросила Харита. — Ты не упомянул его.

Аннуби остановился.

— Я думал, ты знаешь.

Она покачала головой.

— Н-нет…

— Он погиб. Харита. В прошлом году.

— Как?

— В ночь после набега на Коранию. Никто не видел, что произошло. Он просто исчез. — Аннуби с усилием продолжал. — Через два дня его тело нашли ниже по течению. На нем не было ни царапины. Видимо, его сбросила лошадь, и он утонул.

Харита склонила голову. Милый, ласковый Эоинн, не чаявший души в скакунах. Как получилось, что тебя погубила лошадь? Как вышло, что ты погиб, а я ничего не знала?

— Когда это произошло, царь еще не оправился от раны, тем не менее он сам поехал за его телом. Вернулся он совсем плохой и с тех пор ему становится все хуже и хуже.

— Неужели ничего нельзя сделать?

Аннуби мотнул головой.

— Покуда она рядом — ничего. Один Бел ведает, что она сыплет в это свое снадобье. Сама его готовит и никого в это время близко не подпускает. — Он помолчал и добавил мрачно: — По-моему, она его опаивает.

— Зачем? — Харита вскинула голову. — Ты ему говорил?

— Чтобы он оставался слабым и зависимым от нее. Да, говорил. Он надо мной посмеялся. Я и с этой ехидной говорил. Она считает, что я ревную царя. А если кто и ревнует, так это она — чертова баба просто помешана на ревности. Я пытался сам лечить царя. Она пришла в ярость, стала мне угрожать. — Он печально покачал головой. — Как будто я вор и пытаюсь стащить царское белье. Я, Аннуби, служивший саррасскому трону при жизни трех поколений. Чепуха какая-то.

Они снова заходили. Харита долго молчала, вслушиваясь в легкий стук шагов между огромными каменными колоннами.

— Это неважно, Аннуби, — сказала она наконец. — Все это неважно, по крайней мере, теперь. Все кончено.

— Что кончено, Харита?

— Я снова встретила Трома, — объяснила она, — на холме возле Атланта. Он просто стоял там и ждал — ждал конца. Он сказал мне, что семь лет прошли, и я вспомнила пророчество. Так оно и будет, Аннуби, как он сказал.

— Так ты знаешь.

— Ты тоже знал все это время? Почему ты ничего не говорил?

— А что говорить?

— В Посейдонисе было землетрясение; оно случилось, когда я выступала на бычьей арене. Совсем небольшое, никто не пострадал, только разбился топазовый шпиль храма. Другое будет сильнее, а следующее…

— Как повели себя жители Посейдониса?

— Они-то? Да никак не повели. Ничего страшного не случилось, и все вернулись к своим делам.

— Знамения для всех, — сказал Аннуби, — но никто не обращает на них внимания. Люди занимаются своими делами, как будто мир будет стоять вечно. Но это не так. И никогда так не было.

— Мы можем им сказать. Предупредить их.

— Ты правда веришь, что тебя услышат? — Аннуби скривил лицо. — Ничего подобного. Тром говорит им уже много лет.

— Но… землетрясение… Они поверят…

— Да, землетрясение. Они поверят, когда их дома обвалятся им на головы, когда основания храма подломятся и священное здание рухнет, — тогда они поверят. Но будет поздно.

— Однако… — начала она.

Аннуби прошел еще несколько шагов, резко остановился и круто повернулся к ней.

— Думаешь, это первое бедствие в Атлантиде? Были и другие.

— Я не знала.

— Да. Последнее случилось очень давно. Огненный шар с неба упал в море, ударил в морское ложе, сбил землю с пути. Города рушились. Целые царства на юге смыло морской волной. Затем были язвы, моровые поветрия и войны. Уцелевшие бросали насиженные места и переселялись в другие земли. Но и там было не лучше.

— Я понятия не имела.

— Жрецы не рассказывают об этом, но они знают. Все записано, надо лишь знать, где. Люди забывают то, чего не хотят помнить. Они отказываются верить, что бедствия могут вторгнуться в их маленькую жизнь. Вот почему они не станут слушать ни тебя, ни Трома, ни кого другого.

— Но мы должны попытаться, — упорствовала Харита. — Попытаться, чтобы они поняли.

— Зачем?

— Потому что надо спасти как можно больше жизней, потому что можно уцелеть.

Аннуби медленно покачал головой.

— Нет, Харита, — мягко сказал он. — Наше время прошло. Такова жизнь. Наступает новая эра, и нам в ней нет места. Центр мира сместится, как смещался прежде, Атлантида же погибнет в волнах.

— Можно найти корабль. Можно уплыть. Перебраться в другое место.

— Для нас нет другого места.

— Не верю.

Аннуби вздохнул.

— Не хочешь — не верь.

— Я отыщу своих братьев, пойду к Белину.

— Они отмахнутся от тебя, как жители Посейдониса отмахнулись от землетрясения. Как все отмахиваются от Трома.

— Прекрати! — рассерженно вскричала Харита. — Я не дам им отмахнуться. Я заставлю их мне поверить!

Однако для этого прежде их надо было найти. Она настояла, чтобы Аннуби разыскал их с помощью Лиа Фаила, а также по возможности выяснил, куда они собираются. Она поскачет туда, чтобы встретить кого-нибудь из братьев или дядю, а лучше — всех вместе.

— Я говорю, ты напрасно теряешь время, — сказал он, посовещавшись с камнем.

— Ты уже это говорил. Побереги горло. Лучше скажи, где их можно найти.

— Как хочешь, — сдался прорицатель. — Киан ближе других. Он направляется к устью Неруса. Если будет ехать с той же скоростью, то доберется через два дня. Аваллах поставил там сторожевую башню. Ты легко доскачешь до нее за день. Жди его там.

— Спасибо, Аннуби. Ну, я поехала. Вернусь, как только переговорю с братом. Это много времени не займет. Приглядывай за отцом.

— Этим занимается Лиле, — фыркнул Аннуби.

— Так проследи, чтобы она его не убила.

С этими словами Харита вышла. Она переоделась для верховой езды — в штаны и короткую рубаху с широким поясом, на ноги натянула длинные белые сапожки из телячьей кожи, волосы подвязала тем же белым кожаным шнурком, что носила на арене. Перебросив через плечо легкий алый плащ, она отправилась в конюшню, где велела оседлать одну из Эоинновых лошадей, и, как только с этим было покончено, выехала из дворца.

Утро было чистое, высоко в небе плыли легкие облака, окрестность дышала покоем. Харита ехала на север мимо пологих холмов, солнце грело спину, птицы в поле и в небе распевали невинные гимны солнцу, дню, самой жизни. Еще чуть-чуть, и она убедила бы себя, что все ужасные вести последних дней — ложь. Нет ни войны, ни грядущего бедствия… отец не болен, брат жив… ей привиделся страшный сон, который при свете дня рассеялся, как не бывало.

Птицы знают правду, она наполняет их пение.

Однако Харита знала: есть и другая правда, темная, горькая, она не исчезнет от птичьего пения и яркого света. И ей, Харите, выпало донести эту правду до тех, до кого она сможет достучаться, начиная с Киана, старшего из царских детей.

Она не была близка с Кианом. Когда родилась Харита, он был уже взрослым. Их миры не пересекались с самого начала, и именно поэтому она больше верила в возможность его убедить. Между ними никогда не было мелочного детского соперничества, они привыкли смотреть друг на друга издалека.

Киан очень походил на Аваллаха, но во многом и отличался от него. У него были те же густые темные кудри, тот же быстрый взгляд, такие же сильные руки. Как и отец, он был верен своим привязанностям, шла ли речь о человеке или идее, а его упорство в достижении цели граничило с упрямством. Однако Киана можно было переубедить, взывая к его разуму. Не в пример отцу он внимал не столько сердцу, сколько рассудку.

Первенец Аваллаха, он в отличие от братьев всегда знал свое будущее: придет день — и он наденет венец и звездную мантию. Нет нужды доказывать свое превосходство или стремиться урвать кусок. Он не ведал сомнений, а следовательно, и тщеславия — все в нем было цельное и настоящее.

Харита ехала, вспоминая брата, а конские копыта отсчитывали лигу за лигой. Она доехала до Оэры Линды, маленького приморского городка, гордившегося огромной древней библиотекой. В детстве Харита не раз сопровождала царицу в Оэру Линду и сейчас с удовольствием бы здесь задержалась, но боялась разминуться с Кианом. Поэтому она быстро проехала по узкой центральной улице, дивясь, что не видит ни одной живой души. На выезде из опустевшего города она повернула от моря, чтобы пересечь мыс, отделявший эту часть побережья от устья Неруса.

Дорога была наезженная, и она легко отыскала путь. Местность казалась мирной, как в прежние дни, но люди и на дороге, и в полях попадались редко. Большинство домов, мимо которых проезжала Харита, тоже стояли пустыми.

К середине дня она въехала на водораздел и остановилась оглядеться. По правую руку уходил вдаль тонкий мыс, превращаясь в нагромождение красных глыб, о которые разбивались волны; впереди дорога вела к широкой серебряной ленте Неруса, блестящей в мглистой дали; позади лежало ровное, окаймленное золотом побережье, а за ним до самого горизонта — огромная сине-зеленая дуга океана.

Харита напоила лошадь в ближайшем ручье и снова забралась в седло. К башне она подъехала, когда солнце клонилось к закату, обрамленное венком багряно-рыжих облаков. Ошибиться было невозможно: темный силуэт башни угадывался издалека, да и дорога проходила у самого ее подножия.

Харита приехала утомленная и голодная, однако день в седле явно пошел ей на пользу — мышцы омывало приятное тепло усталости. Она спрыгнула с седла и потянулась, разминая затекшие плечи. Боль в спине почти не чувствовалась. Она бросила поводья, чтобы лошадь спокойно щипала траву на влажном склоне холма, а сама пошла к башне.

Укрепление, квадратное в плане, строилось не для того, чтобы радовать глаз; грубое, каменное, широкое в основании, оно быстро сужалось к вершине. Только сейчас Харита сообразила, что должна будет заночевать в этих холодных стенах.

Кроме того, она не подумала о еде — не захватила с собой провизии, к тому же не могла развести огонь. Впрочем, башня защитит если не от холода, то от ветра, а одну ночь можно и поголодать.

Пригнувшись, царевна прошла в сводчатую дверь и по узкой винтовой лестнице поднялась на пустую дощатую площадку. За каменным парапетом виднелось широкое устье реки, а за ним — бронзовое вечернее море. Темно-зеленый лес подступал к дальнему берегу, закатный свет багрянил верхушки деревьев.

Хотя воздух еще хранил дневное тепло, здесь было зябко, и Харита решила отыскать местечко поуютнее. Она оглядела площадку. Часть ее закрывал навес из уложенных на парапет жердей, закиданных сверху соломой. Под навесом лежало аккуратно свернутое одеяло из сшитых овечьих шкур и бурдюк с водой. Здесь же обнаружилась жаровенка на треножнике и стеклышко на шнурке, чтоб развести огонь, но не было дров. Обозрев эти скромные удобства, Харита решила, что останется ночевать на площадке.

Она снова спустилась и отвела лошадь к ручью чуть ниже башни. Напившись и напоив лошадь, Харита расседлала ее и завела в пустое основание башни, где и стреножила на ночь. Потом поднялась по каменным ступеням, вытащила овчину, расстелила рядом с навесом и легла смотреть, как в закатном небе носятся за невидимыми насекомыми стрижи. Вечер был на удивление тих, и Харита гадала, почему так близко от моря не слышно криков морских птиц.

Она лежала, пока не показались звезды, и заснула, думая, как убедить Киана в грядущей гибели мира.

Глава 7

Харита проснулась до рассвета. Звезды тусклыми лампадами догорали на небе, кроваво-красная полоса на востоке зияла отверстой раной. С юга веяло зноем. Харита поняла, что день будет жаркий, а здесь, в речном устье, еще и влажный. Отсюда, с площадки, она видела синюю дымку над водой и лесистыми холмами на том берегу. Пахло рыбой и водорослями.

Она решила спуститься к реке и выкупаться, пока не взмокла от пота. Предстоит разговор с Кианом, который легко может перейти в столкновение, а значит, ей потребуется все ее спокойствие. Сбежав по лестнице, она вывела лошадь пастись на росистой травке, а сама спустилась между кустами к ручью.

Харита уже снимала сапоги, когда услышала размеренный стук лошадиных копыт. «Киан!» — подумала она и, рывком натянув сапоги, кинулась к башне. Когда она подбежала, четверо всадников уже въезжали на холм. Перья на их шлемах колыхались, плащи развевались по ветру.

Один из всадников обернулся, увидел Хариту и резко развернул коня. И в этот миг Харита поняла, что перед ней враг.

Трое остальных миновали башню и направились к берегу. Харита взглянула на море. В устье реки с приливом входил черный корабль под черными парусами. Издалека она не могла рассмотреть подробности, но догадалась, что на корабле люди Сейтенина и что они хотят устроить засаду ее брату.

Времени на раздумья не оставалось. Всадник приближался. В руке он сжимал меч. Харита отступила, освобождая себе место для маневра. Всадник неправильно истолковал это движение и, полагая, что она бросится бежать, пришпорил лошадь.

Однако Харита бежать не собиралась. Она подпустила всадника на несколько шагов, а потом бросилась лошади под ноги, перекатываясь, чтобы не угодить под копыта. К тому времени, как всадник развернулся поглядеть, что с ней, девушка уже вбежала в башню. Она проскользнула туда не-заметно, занятая одной мыслью: как предупредить Киана?

Она выбралась на площадку и подбежала к парапету. Корабль уже подошел к берегу, с борта бросили сходни, по ним вереницей сходили воины. Харита отпрянула от парапета, и тут ее взгляд упал на жаровню. Она подбежала и схватила стеклышко, оборвав шнурок. Солнце уже озарило горизонт, но первые лучи еще не пробились наружу. «Быстрее!» — беззвучно прошептала Харита… и похолодела: на лестнице послышались шаги.

На голой площадке негде было укрыться, но тут Хариту осенило. Схватив овчину, она запрыгнула на навес, распласталась на соломе и накрылась с головой в тот самый миг, когда чужак поднялся на площадку. Харита затаила дыхание.

Она слышала, как он отошел к дальнему парапету, и выглянула из-под овчины. Враг стоял спиной к ней, глядя вниз на корабль и товарищей. Он окликнул их, помахал рукой, потом повернулся в другую сторону. «Он вовсе не меня ищет, — догадалась Харита. — Он собирается здесь остаться». Ну конечно, таким и было его намерение с самого начала: он будет дожидаться Киана и подаст сигнал своим.

«Ладно, я ему помогу», — подумала она, сжимая в руке стеклышко… Очень осторожно, чтобы не зашуршать, она высунула руку из-под овчины и стала поворачивать стеклышко, но солнце еще не поднялось достаточно высоко. «Ну же, ну же! — подгоняла она светило. — Поторопись!».

Под овчиной было невыносимо душно, и Харита почувствовала, что задыхается. Она сдвинула шкуру с лица и выглянула. Чужак стоял вполоборота к ней и смотрел на холмы. Проклятье тебе, Бел! Быстрее же!

Стеклышко в пальцах потеплело. Взглянув. Харита увидела, что оно светится первым розовым отблеском начинающегося дня. Крепко держа стеклышко, Харита навела его на соломенный настил.

Тонкая ниточка дыма поднялась вверх, за ней вторая, третья… Дымки рассеивались в воздухе и плыли к чужаку. На соломе уже плясал бледно-желтый огонек, он был совсем слабый, но быстро разгорался.

Харита крепко держала стеклышко, чтобы солома занялась наверняка. Быстрее же! Гори!

Она услышала, как чужак с шумом потянул воздух, и выглянула из-под овчины. Тот учуял дым и повернулся к ней. Она сбросила шкуру и прыгнула на врага. С громким криком чужак упал навзничь. Харита мигом наклонилась над упавшим и потянула у него из-за пояса кинжал.

Чужак опомнился от испуга и ухватил девушку за руки, но кинжал был уже у нее. Крепко сжимая ее запястья, враг вскочил и неестественно хохотнул.

— Так значит, ты все-таки настоящая, — выговорил он, тараща глаза. — Я думал, это просто тень мелькнула. — Тут он взглянул ей через плечо и увидел пляшущее на соломе пламя. — Эй! Что ты наделала?

Она повернула запястье, и кинжал впился ему в руку. Он с криком разжал хватку. В тот же миг Харита подняла колено, уперлась ступнею ему в грудь и со всей силы распрямила ногу. Она отлетела в сторону и приземлилась на руки. Чужак пошатнулся и ударился спиной о каменный парапет, да так, что чуть дух не вышиб. Шлем свалился с его головы и загрохотал по каменным плитам.

Харита обернулась и увидела, что пламя растет, распространяется по соломе, белый дымок превращается в мощный столб. Она схватила овчину и принялась раздувать огонь.

В следующий миг ее ухватили сзади за горло, подняли и с силой бросили на дощатый настил. Боль обожгла спину и ослепительной черной вспышкой отдалась в мозгу.

Чужак нагнулся, вырвал у нее из рук овчину и принялся сбивать пламя.

Со стоном Харита вскочила на ноги. Она стояла, опершись на парапет, и трясла головой, чтобы прогнать застлавший глаза серый туман. Овчина взлетала и падала. Погасив пламя, чужак обернулся к ней.

— Ну, теперь я с тобой разберусь, — яростно прохрипел он. Кровь из его руки текла так сильно, что забрызгала всю одежду.

Удар пришелся Харите в челюсть чуть ниже уха, и ей показалось, что у нее сейчас отлетит голова. Она стукнулась о парапет, но осталась стоять. Враг приближался. Она закрыла глаза.

Он с размаху ударил ее по щеке. Во рту стало солоно от крови. Харита нащупала каменный парапет, крепче уцепилась за него. Враг ударил снова — наотмашь, так что голова у нее мотнулась в сторону. От боли в глазах прояснилось, она увидела, что чужак надвигается, собираясь схватить ее за горло, и еще заметила, что у него за спиной пламя вспыхнуло вновь. Она прислонилась к парапету, цепляясь рукой за камень.

Нападающий подошел ближе, протянул к ней руки, но она резко развернулась и ударила ножом. Лезвие легко прошло между ребрами, задев легкое, побежала, шипя и пенясь, кровь. Чужак ошалело смотрел на нее, нащупывая рану рукой.

— Не подходи! — окровавленными губами выговорила Харита. — Еще шаг, и я тебя убью.

Огонь потрескивал. Соломенная кровля вновь полыхала вовсю, бело-серый дым клубами валил в небо.

— Это тебе не поможет, — просипел чужак, сжимая руками рану.

— Поживем — увидим.

— Снизу заметят дым и кого-нибудь пришлют.

— Пусть присылают.

— Отдай мне нож, а я скажу, чтобы тебя не трогали.

— Киан — мой брат! — выкрикнула она и сморгнула: такую боль причинили ей эти слова.

Чужак скривился и прижал руку к ребрам. Из раны хлестала кровь, и в свете разгорающегося утра Харита увидела, как с его лица схлынула краска. Он уже пошатывался.

— Отдай нож. — Он протянул руку и нетвердым шагом двинулся к ней.

— Не подходи! — прошипела Харита.

Чужак шагнул, но не удержался и с грохотом рухнул на колени. Глаза его закатились, он осел на бок и замер. Мгновение Харита смотрела на него, затем осторожно приблизилась, приложила пальцы к шее и почувствовала слабое биение жилки. Она расстегнула на чужаке куртку и осмотрела рану. Она была чистая, кровь уже начала свертываться. По опыту выступлений на арене Харита знала: он будет жить.

Снизу раздались крики. Харита выпрямилась, уперев руки в колени. В спину, казалось, врезались раскаленные ножи. От боли ее шатало, однако она вдохнула, чтобы в голове прояснилось, и подошла к парапету. Шесть вражеских воинов бежали с берега к сторожевой башне.

Харита вздохнула. Ей и с одним врагом не справиться, не то что с шестью. Она повернулась, схватила овчину и бросила ее в пламя, которое плясало яростными желтыми языками на фоне бледно-желтого встающего солнца.

Жерди, на которых держалась кровля, рухнули, пламя побежало по доскам. Харита попятилась. Только бы Киан увидел огонь и догадался, что это предупреждение. Она прислонилась к парапету. Снизу доносился грохот сапог по каменной лестнице.

Через секунду первый воин выпрыгнул из люка. В три быстрых шага он пересек площадку. Харита изготовилась защищаться. Ударом ноги воин выбил у нее нож.

В следующий миг он схватил ее за руки и перебросил через плечо. Краем глаза Харита видела, как два других оттаскивают тело ее недавнего противника. Потом были дым и тьма. Очнулась она на траве возле башни, превращенной в огненный маяк. Черный дым клубился в голубом небе, и сквозь полузабытье пробилась теплая волна гордости. Если Киан неподалеку, он это увидит. Должен увидеть.

Вражеские воины, сбившись в кучку, быстро посовещались. Один подошел к Харите, рывком поставил ее на ноги и закинул себе на спину, двое других взяли под мышки раненого товарища, и все двинулись к берегу.

Харита не сопротивлялась, копя силы. У подножия холма воин опустил ее на землю, чтобы переложить на другое плечо. Это ей и требовалось.

Она отскочила вбок и лягнула противника в колено. Тот с криком повалился на землю. Прежде чем его товарищи сообразили, что к чему, Хариту уже отделяли от них четыре прыжка. Превозмогая боль, она побежала по склону вверх.

На взлобье холма один из преследователей ее настиг, ухватил за руку и развернул. Она потянула руку на себя и в тот же миг резко вскинула колено. Противник задохнулся и, упав на землю, покатился, держась за пах. Второй действовал осторожнее, впрочем, с тем же успехом. Он наклонился, чтобы ухватить ее за ноги. Харита подпрыгнула и опустилась обеими ступнями на вытянутую руку. Хрустнула кость, преследователь взвыл от боли.

Следующие два появились вместе: они набросились на нее с двух сторон, держа в руках кинжалы. Каждый раз, как они наскакивали, Харита легко уворачивалась. Воины сыпали проклятиями и снова кидались на нее. В какой-то раз ей удалось увернуться, но кинжал зацепил рукав. В тот же миг она очутилась во вражеских руках.

— Поймал! — крикнул нападавший. — Коли ее!

Его товарищ выхватил кинжал и побежал к Харите. Она выждала, пока он приблизится, а потом просто подняла обе ноги и уперлась ему в грудь. Инерция его разгона выбросила Хариту в воздух. Она перелетела через того, кто ее держал, легко, будто подброшенная быком. Нападавшие столкнулись, и один из них рухнул на землю с ножевой раной в боку.

Она снова была свободна, но кроме уцелевшего врага оставались еще двое, и они медленно наступали, сжимая мечи. Спина болела нестерпимо, мышцы одеревенели. Щеку и подбородок дергало, перед глазами все плыло.

Преследователи заходили с трех сторон. Харита уже знала, как ей поступить, и спокойно подпустила их поближе. В тот миг, когда они ринулись на нее, она прыгнула вперед, вниз по склону, и покатилась, успев сбить одного с ног.

В следующее мгновение она уже вскочила и побежала со склона. У основания она рухнула плашмя, попыталась встать, но на нее накатила дурнота. Она услышала топот и, стиснув зубы, повернулась лицом к нападающим.

Враги замерли на склоне чуть выше Хариты, но смотрели не на нее, а куда-то вдаль. Она вывернула голову. По прибрежной равнине скакали всадники. Все, это конец — от верховых не убежишь.

Трое преследователей закричали. Мимо Хариты неслись кони, воздух наполнился криками, но все это было далеко-далеко и не имело больше никакого значения. Она положила голову на траву и погрузилась в свою боль. Темный столб дыма висел между небом и землей, медленно растворяясь на ветру. Харита почувствовала, как вместе с ним растворяется ее замутненное сознание, и закрыла глаза.

Солнце припекало лоб, и Харита проснулась. Со всех сторон ее держали руки, сверху нависло чье-то лицо.

— Пить, — сказала она, и в то же мгновение к губам поднесли кубок. Она отхлебнула холодной воды, еще раз взглянула на лицо и узнала его. — Киан!

— Мои воины встревожены, — весело сказал он. — Они боялись, что так и не смогут поблагодарить свою спасительницу. — Он улыбнулся и с облегчением хохотнул. — Я сказал им: вы не знаете мою сестрицу, коли думаете, что армия Сейтенина сможет ее одолеть. Этим скотам еще повезло, что мы подоспели, иначе ты разделалась бы с ними по-свойски.

— Киан, я…

— Лежи, лежи. Где болит?

— Спина… старое увечье. — Она попыталась улыбнуться.

— Сможешь сесть в седло?

Она помотала головой, и перед глазами снова поплыли крути.

— Вряд ли.

Киан подозвал одного из своих людей, тот кивнул и торопливо пошел прочь.

— Скоро здесь будет повозка, — сказал Киан. — Отдыхай пока.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Потом.

— Нет, сейчас.

Киан потянул за кожаный ремешок под подбородком, снял украшенный перьями шлем и опустился рядом с Харитой. Она увидела рассыпавшиеся по плечам черные кудри и бородку — ни дать ни взять Аваллах.

— Что ты здесь делала — кроме того, что спасала наши жизни?

— Ждала тебя.

— Ты знала, что мы поедем этой дорогой?

— Лиа Фаил… я попросила Аннуби взглянуть.

Киан кивнул, потом спросил:

— Для чего?

— Мне надо было с тобой поговорить. Я ничего не знала про засаду. Аннуби ее не видел.

— Мы бы тоже ее не увидели, если бы ты не развела огонь. — Он снова улыбнулся, на этот раз от радости. — Малютка Харита, я и не надеялся тебя больше увидеть. Семь лет — и ни единой весточки, и вдруг ты появляешься… Чего ж ты такого надумала мне сказать, что ради этого надо было побороть отборнейших воинов Сейтенина?

Вопрос прозвучал, а она не знала, какими словами ответить. Слова — хилые, корявые сосуды, куда им вместить истину.

— Мне нужна твоя помощь, Киан. Знаю, только ты один меня и выслушаешь.

— Я весь внимание.

— Киан, времени мало, — сказала она, и тут слова хлынули потоком. — Надо быть готовыми… это конец… все это… вся эта война… бессмыслица. Надо приготовиться… все кончено, Киан… Надо…

Он перебил ее.

— Погоди, не части. К чему приготовиться? Что кончено?

Она замялась, потом раскинула руки, будто хотела обнять все вокруг.

— Наш мир, Киан. Атлантида погибнет. Очень-очень скоро. Надо приготовиться.

Мгновение брат смотрел на нее.

— Если все погибнет, — произнес он медленно, — какая разница, будем ли мы готовы?

— Надо покинуть эту землю, — сказала она.

Он пожал плечами и ласково улыбнулся.

— И куда же мы поплывем?

— Ты мне не веришь.

— Я и прежде слышал такие толки, Харита. Мне странно, что ты в них веришь.

— Это не толки, Киан. Стала бы я рисковать жизнью, чтобы сообщить тебе слух, подхваченный на рыбном рынке?

— Почему ты вообще обращаешься ко мне? Я не царь.

— Ты прекрасно знаешь, почему. С отцом говорить бессмысленно. Эта женщина опаивает его невесть чем, чтобы он не соображал.

— Ты так думаешь?

— Ты что, ослеп? Конечно, опаивает. Но я к тебе не за этим. — Она попыталась сесть, но от боли перехватило дыхание.

— Лежи, лежи, — успокоил Киан. — Скоро будет повозка.

— Тебе-то что? Я только даром теряю время.

— Если бы я согласился дать тебе корабли…

— Мне?! Ты что, издеваешься? Дай этой полоумной пару щелястых лодчонок, и пусть уплывает на все четыре…

— Успокойся, Харита. У меня в мыслях такого не было. — Он пожал плечами. — И потом, у нас нет кораблей — во всяком случае, столько, сколько надо тебе.

— Ты правда считаешь, что это нужно мне?

Он примиряюще вскинул руки.

— Ладно, положим, я соглашусь. Сможешь ты подтвердить истинность своих слов?

— А если я представлю свидетельства, ты поверишь?

— Только глупец не верит свидетельствам, — добродушно ответил он.

— Значит, ты и есть глупец! — выпалила она.

— Кто, я?

— Да! Только глупец требует подтвердить то, что и без того знает.

— Вслушайся в свои слова, Харита. Ты говоришь жреческими загадками.

— А ты открой глаза и посмотри вокруг, Киан. Земля сама тебе скажет. Ночью с юга дуют знойные ветры, облака несутся по небу, но дождя нет и нет; прибрежные деревни опустели, земля дрожит под ногами, хрустальный обелиск Верховного храма в Посейдонисе разбился. Оглядись, Киан. Когда ты в последний раз видел морскую птицу? Подумай! Мы возле моря. Они должны носиться целыми стаями. Где они?

Он мгновение смотрел на нее, потом отвернулся.

— Ты мне не веришь, — сказала она. — Мне не убедить тебя никакими свидетельствами, Киан, потому что ты заранее настроен не верить.

— Харита, ну рассуди! — в отчаянии выговорил он. — Я не видел тебя семь лет! Что я должен думать?

Наступила гнетущая тишина. Харита смотрела на брата.

— Землетрясения бывали и раньше, и засухи тоже. Война и прежде опустошала деревни. Неужто, во имя Кибелы, мы должны бросаться невесть куда всякий раз, как землю немного тряхнет или несколько глупых чаек вздумают переселиться в другое место?

— Аннуби сказал, что ты не поверишь, — с тоской произнесла Харита. — Он сказал, никто не поверит.

От раздражения Киан не нашел, что ответить. Он быстро встал и пошел прочь.

Харита снова откинулась на спину. «Зачем я все это затеяла? — думала она. — Ведь знала же, что так будет. И Аннуби предупредил. И вообще, что на меня нашло? Я-то почему поверила Трому? Может, я тоже сошла с ума?».

Покуда один из Киановых жрецов занимался ее спиной, подъехала повозка. Хариту осторожно подняли и перенесли внутрь. Киан тем временем отдавал распоряжение вознице и страже.

— Что ты собираешься делать дальше? — спросила она, когда он подошел проститься.

— Через два дня я должен встретиться с Белином на границе Сарраса и Тайрна — в городе Гераклии.

— Вернемся вместе. Поговори с отцом.

Он потупился.

— Не могу.

— Она его убивает, — мягко произнесла Харита.

— Этого-то он и хочет! — с внезапной яростью вскричал Киан. — Неужели тебе никто не рассказал, что сделал Сейтенин?

— Аннуби говорил о поражении.

— Это было не поражение, а бойня. После этого Сейтенин приказал раздеть пленников и связать их с убитыми товарищами — рука к руке, нога к ноге, уста к устам! А потом бросил умирать — привязанных к разлагающимся трупам! Мы нашли уцелевших через три дня — три дня под палящим солнцем! Смрад был ужасающий, вид — еще хуже. Аваллах лежал там вместе со всеми и слушал, как люди вопят и бьются в чудовищном танце. — Киан замолчал. Желваки у него так и ходили. — Гуистана нашли под ним, Харита. От этого он помутился рассудком и не хочет возвращаться к действительности.

Харита закрыла глаза и прикусила губу, чтобы не разрыдаться.

— Теперь ты знаешь, — сказал он и виновато прибавил: — Я не хотел рассказывать тебе так.

— Аннуби и словом об этом не обмолвился.

— Аннуби помнит только то, что ему хочется. — Киан беспомощно развел руками. — Да оно и к лучшему, что я не еду с тобой. В прошлый раз, когда я там был, мы поссорились.

— Из-за нее?

— Отчасти, — признался Киан. — Я уговаривал отца избавиться от нее, а он метнул в меня нож.

— Ты же понимаешь, он не нарочно. Думаю, он этого даже не запомнил. — Харита взяла брата за руку. — Поедем со мной.

— Если я поеду, это повторится. К тому же я должен встретиться с Белином. Впервые за долгое время мы взяли Сейтенина с Нестором за горло. — По губам его пробежала усмешка. — Маленькие, подвижные верховые отряды, способные нанести удар в любой части страны, — вот это дело. Засада, которую ты разрушила, была их последней попыткой избежать окружения. — Он помолчал. — А ты что будешь делать?

— Не знаю. — Она печально улыбнулась и приподняла голову. — Прощай, Киан.

Повозка покатила по дороге, и Харита ни разу не оглянулась.

Глава 8

Кормах пробыл в Каердиви четыре дня и каждое утро брал Талиесина в рощу, где они сидели вместе и говорили; вернее, Кормах говорил, а Талиесин слушал, угадывая в речи старого друида музыку Иного Мира — волшебную, чужую, пугающую, нездешнюю.

В последний день Кормах уселся на пень и долго без единого слова смотрел на мальчика. Под взглядом старика Талиесину стало не по себе, он заерзал, начал срывать травинки и сыпать их себе на ноги. Наконец Кормах шевельнулся.

— Да, да, — пробормотал он. — Надо.

Из складок одеяния он вытащил кожаный мешочек, распустил завязки и высыпал на ладонь пять обжаренных орешков.

— Знаешь, что это? — спросил верховный друид.

— Лещина, учитель, — отвечал Талиесин.

— Была лещина. Теперь это Ядрышки знания, Талиесин, Семена мудрости. Они имеют свою пользу. Попробуешь?

— Да, если хочешь.

— Дело не в моем желании, — отвечал Кормах, потом помолчал и поправился. — Ладно, я и впрямь этого хочу, но не из праздного любопытства. Никогда…

Он снова смолк, глядя прямо перед собой, и Талиесин понял, что старик глядит не на него, но сквозь него, на кого-то другого — возможно, на одного из Древних.

— …никогда из любопытства, малыш, запомни, — закончил Кормах, как будто и не переставал говорить. Он перевел взгляд на ладонь. — Эти — последние, которые мне понадобятся, — сказал он, выбирая. — На, Талиесин. Съешь.

Мальчик взял орех и положил в рот. Орех был чуть пережаренным, но приятным на вкус. Он медленно прожевал и огляделся, пытаясь выяснить, не произвел ли орех какого-нибудь действия, но вроде все было без изменений.

— Ну так, малыш, ты знаешь, что такое вдохновение? — спросил друид.

— Знаю, учитель, — отвечал Талиесин. — Это то, что бард обретает в своем сердце. Хафган говорит, это врата в Иной Мир.

— Верно. — Кормах кивнул. — Хочешь сам увидеть эти врата, Талиесин? — Мальчик кивнул. — Очень хорошо, просто закрой глаза и слушай. — Талиесин закрыл глаза, но слушать было трудно.

Верховный друид медленно запел, однако как ни старался Талиесин сосредоточиться, он то и дело отвлекался на что-то постороннее, а вскоре и вовсе потерял нить повествования. Слова Кормаха отдавались в ушах, но пение старого друида превратилось в невнятную череду бессмысленных слогов. Казалось, он закрыл глаза для одного мира и открыл для другого — очень похожего на наш, но с вполне четкими отличиями.

Перед Талиесином были знакомые деревья, трава, пни обычного мира, но небо пылало расплавленной бронзой, словно свет исходил не от солнечного диска, а от самого неба или от огромного, неведомого источника, чье свечение успевает рассеяться по пути, — как будто смотришь на огонек лучины сквозь тканый полог шатра.

Мальчик вгляделся и понял, что сами деревья и даже травинки лучатся нездешним светом. Воздух вокруг — если это можно было назвать воздухом, ибо Талиесина окружало что-то плотное и тяжелое, больше похожее на прозрачный туман, — тоже немного светился, и казалось, что вся земля окутана сияющей дымкой. Дымка эта слегка дрожала от чудных напевов, ярких и переливчатых, как пастушеская свирель, только чище, тоньше и переменчивее, словно ручей. Мелодия явно исходила от растущих деревьев, потому что, кроме них, вокруг не было ни души.

Вдалеке, за широкой всхолмленной равниной, вставали горы, их пики терялись в сияющем небе. Талиесину пришло в голову, что, стоит сделать шаг, и он перенесется через равнину к далеким кручам. Там будут пещеры, ведущие вниз, вниз, вниз — в темные подземные области. Однако Талиесин не сделал этого шага и не перенесся в горы: вместо этого он повернулся и увидел невдалеке ручей, бегущий между деревьями в лесное озерцо.

Почва под ногами пружинила, как будто трава выталкивала стопу; взглянув под ноги, Талиесин заметил, что не оставляет обычного отпечатка, заметен был лишь чуть светящийся след. Он прошел вдоль ручья к озерцу, опустился на колени в кустарнике у кромки воды, возле самого впадения ручья, и стал смотреть на хрустальную воду, бегущую по сверкающей, словно янтарь, гальке. И здесь, под водой, он различил девушку, спящую среди длинных, зеленых, покачиваемых течением водорослей.

По воде пробегала рябь, и белое одеяние девушки мерцало. Волосы, золотые, как у самого Талиесина, свободно струились, только от висков отходили две короткие косицы. Чудилось, не вода, а легкий ветерок колышет золотой ореол вокруг девичьей головы. Кожа ее казалась белее слоновой кости, губы — алые, чуть разомкнутые, так что можно было различить безупречный жемчуг зубов. Глаза были закрыты, темные ресницы касались щек, однако легко представлялось, что при пробуждении они широко распахнутся и, как и прочие черты, явят невыразимую красоту, изящество и соразмерность.

Длинные тонкие руки были сложены на груди и слегка сжаты, а под подбородком лежал сверкающий меч с драгоценной рукоятью. Длинное суживающееся лезвие покрывали неведомые знаки и надпись на неизвестном Талиесину языке. Отблески света плясали на блестящей поверхности, и мальчик догадался, что меч в каком-то смысле живой.

Его не удивило, что девушка спит под водой. Скорее обрадовало, ведь иначе он не посмел бы так дерзко пялиться на нее.

Пока он смотрел, ему все сильнее хотелось познакомиться с этой прекрасной и загадочной девушкой, забыться с ней рядом. Это было странное чувство, которого мальчик не понимал, но догадывался, что оно принадлежит другой, более взрослой части его существа. Ошеломленный силою этих чувств, он встал, в последний раз задержал взгляд на дивном лице под водой и отвернулся.

Он поднял глаза и увидел в тростнике по другую сторону озерца человека, который все это время наблюдал за ним. Незнакомец был в оленьем капюшоне и переливчатом чешуйчатом плаще. Только со второго взгляда Талиесин понял, что это не чешуйки, а перья.

Олений капюшон скрывал лицо стоящего, а камыш — нижнюю половину тела, но все же Талиесину казалось, что он его знает или узнал бы, если бы разглядел лицо. Словно в ответ на эти мысли человек поднял руку в перчатке и сбросил капюшон, но, как Талиесин ни вглядывался, он не смог различить черты, потому что лица у стоящего не было, только чуть намеченное общее обличье.

А вместо глаз — полуночное звездное небо, бесконечно вращающееся вокруг холма, увенчанного древним кольцом стоячих камней.

Талиесин хотел окликнуть незнакомца, подойти, поклониться, потому что вся его фигура внушала почтение. Однако, едва он поднял руку, человек в плаще из перьев исчез.

Пройдя вдоль ручья к тому месту, где очутился в самом начале, Талиесин вышел из рощицы и увидел в центре поляны яблоню. В бледной густой зелени поблескивали огромные золотые яблоки. Талиесин подошел и сорвал одно; оно едва поместилось в его ладони. При виде безупречной кожицы, за которой угадывалась белая сладкая мякоть, у него потекли слюнки. Он поднес яблоко ко рту.

И тут же из-за светящегося золотисто-зеленого неба раздался голос:

— Подойди, Сияющее чело!

Голос был оглушительный, как гром, и властный, как буря. Это был дикий голос и в то же время искусный — Талиесин понял, что он управляет не только людьми или их поступками, но и всей их внутренней сутью, — голос военачальника, или, лучше сказать, императора, ибо Талиесин уловит в нем самую сущность власти: как будто любое произнесенное им слово ловится служителями, чье единственное назначение — исполнять любое требование господина в тот миг, когда оно будет изречено. Очевидно, к нему обратился один из повелителей этого странного места, может быть, даже сам Верховный владыка.

— Говори, Сияющее чело!

При этих словах Талиесин выронил яблоко и упал на колени, подняв глаза в странное нездешнее небо. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова.

— Ладно, Сияющее чело, я научу тебя, что сказать, — произнес голос в ответ на собственное повеление. Ослепительно полыхнул свет, Талиесин упал ниц и прижался к земле. Он чувствовал, что кто-то над ним стоит, ибо его сквозь одежду обдало жаром, однако не шевелился и не смел приподнять голову.

Когда Талиесин очнулся, тени в лесу уже сгустились, а солнце тускло желтело на западном крае неба. Воздух наполняло тяжелое гудение насекомых, очень похожее на гул в его голове. Кормах по-прежнему сидел на пне, держа на коленях рябиновый посох. Хафган стоял перед верховным друидом, тревожный и взволнованный; губы его странно шевелились, и Талиесин понял, что он говорит.

— …был не готов… слишком резко… маловат еще… не время… — бормотал Хафган.

Кормах сидел, сгорбившись, сжимая морщинистыми пальцами посох, складки на его лице углубились, однако Талиесин не понял, от гнева или от тревоги. Похоже, оба они не замечали, что он проснулся и слышит их разговор. Талиесин уже хотел было сказать, что не спит, когда понял, что глаза у него закрыты. С закрытыми глазами он видел так же ясно и отчетливо, как с открытыми!

— Минутку! — сказал Кормах, и Хафган перестал бормотать. — Он не спит! — Старик подался вперед. — А, Талиесин?

Талиесин открыл глаза. Он лежал на боку, прижав колени к груди. Кормах и Хафган стояли, как он их увидел, только на лице Хафгана было явственно написано невыразимое облегчение.

— Талиесин, я… — начал он.

Кормах оборвал его взмахом руки.

— Скорее говори, малыш, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — отвечал Талиесин. Он сел и скрестил ноги.

— Вот и славно. Можешь рассказать, что с тобой было?

Талиесин, как мог, описал место, в котором побывал, но, хотя картины стояли в памяти, как живые, он то и дело сбивался, не в силах подобрать слова. Под конец он просто передернул плечами и объявил: — Ничего подобного я прежде не видел.

Кормах ласково кивнул.

— Я знаю это место, Талиесин, и для первого раза ты очень хорошо сумел его описать.

— Это Иной Мир? — спросил мальчик.

— Да, — подтвердил верховный друид.

Талиесин задумался; Хафган подошел ближе и протянул руку.

— Хочешь пить, Талиесин?

— Не трогай его! — предупредил Кормах.

Хафган отдернул руку.

— Все хорошо, Хафган, правда, — успокоил его Талиесин.

— Теперь подумай, что ты видел в Ином Мире, и постарайся нам рассказать, даже если тебе это кажется полнейшей бессмыслицей.

Талиесин начал рассказывать, друиды ловили каждое его слово. Закончил он так:

— А потом владыка Иного Мира подошел ко мне, назвал меня по имени и обещал научить, что надо сказать.

— И научил? — спросил Кормах.

Талиесин неуверенно кивнул.

— Кажется, да.

— Что же он сказал?

Талиесин нахмурился.

— Не помню.

— И все? — спросил Хафган.

— Да, — отвечал Талиесин. — Я все рассказал, что помню.

Кормах кивнул. Хафган вновь протянул Талиесину руку и помог ему встать.

— Молодец, Талиесин. Правда, молодец.

Все трое двинулись через лес к каеру.

— Но что это значит? — спросил Талиесин.

— Может быть, это предназначалось тебе одному, — ответил Хафган.

— А все остальное — девушка в озере, меч… они-то что означают?

Мгновение оба друида молчали, потом Хафган сказал:

— Друиды не любят сознаваться, что есть вопросы, которые им не по силам, — особенно если вопрос прозвучал из уст столь юного существа.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь? — спросил мальчик.

— Он пытается этого не сказать, — отвечал Кормах, — но смысл тот же самый. Да, мы не знаем, что это означает. Честно признаюсь, малыш, мы не думали, что твое странствие будет таким долгим и таким наполненным. — Он остановился и взял мальчика за плечи. — Послушай, Талиесин, ты побывал в таком месте, которое мы видели лишь смутно, издалека. Ты посетил мир, который знаком нам только по темным отблескам.

— Ты понимаешь, что Кормах тебе говорит? — спросил Хафган.

— Вроде да, — кивнул Талиесин.

— Может, да, а может, и нет, — вздохнул Кормах. — Понимаешь, малыш, я надеялся через тебя получить знамение. Думал, может, молодые глазки увидят яснее… они и увидели. Но то, что им предстало, предназначалось тебе одному. Довольно знать, что ты это видел. Малыш, твои ноги ступали по земле, которую мы лишь смутно угадывали, — и это сознание я унесу в могилу.

Остаток пути до каера они проделали в молчании. В ту ночь Талиесин без сна лежал на соломе у очага и думал об Ином Мире и о том, сможет ли снова туда попасть — не из праздного любопытства, как сказал Кормах, но чтобы вновь увидеть ту девушку и, если можно, пробудить ее от осиянного подводного сна.

Глава 8

Хотя вынужденное заточение доводило ее чуть ли не до безумия — время бежит, а она валяется без движения и ничего не предпринимает, — Харита поневоле признавала, что все не так плохо. Она жива, да и нездоровье обернулось неожиданным преимуществом — в корне изменило отношение к ней Лиле. Теперь та считала своим долгом лично ухаживать за немощной, и у Хариты появилась возможность поближе узнать эту загадочную женщину.

Как только царевна вернулась после стычки в дозорной башне и разместилась в прежних покоях, Лиле тотчас проскользнула к ней вместе со слугой, который принес на подносе множество горшочков и склянок различных размеров и форм. Аннуби только что осмотрел ее спину и прописал покой — единственное лекарство, как ни горько это было признать.

Харита увидела Лиле со слугой и застонала больше от отчаяния, чем от ненависти к мачехе. Она отвернулась к стенке, а Лиле присела на край ложа.

Однако первые же ее слова обезоружили Хариту, хотя настороженность и не рассеяли.

— Я знаю, что ты не питаешь ко мне любви, царевна Харита, но теперь, когда ты здесь, ты для меня — старшая в семье, и мой долг — служить тебе изо всех моих сил.

Харита повернулась к ней, но ничего не сказала.

— Конечно, — продолжала Лиле, — будь здесь Киан, я бы слушалась его. Однако его нет, а ты — царева дочь.

— А ты — царская жена, — отвечала Харита чуть более язвительно, чем намеревалась.

— Да, — просто отвечала Лиле, — но я не царского рода. А ты — его родная кровь… — она подняла руку ладонью вверх, — …значит, я служу и тебе. — Она жестом показала слуге, чтобы тот поставил поднос и вышел.

Не уловка ли это? Лиле безусловно хитра. Неужели она притворяется смиренной, чтобы подольститься к врагу?

— Мне ничего не нужно, — буркнула Харита, — только покой, а ты мешаешь мне отдыхать.

— Я знаю, что сказал Аннуби, и все же тебе можно помочь.

Харита едко хохотнула.

— Личные лекари самой Верховной царицы сказали, что сделать ничего нельзя, но время потихоньку все вылечит.

— Без сомнения, ученые жрецы очень мудры, — ответила Лиле, — однако у целителей есть способ подхлестнуть время.

— Что за способ?

Лиле загадочно улыбнулась и произнесла шепотом:

— Митра!

— Что-что?

— Древнее искусство целительства, известное приверженцам восточного бога Митры, или, в женском проявлении, Изиды.

— От кого ты узнала про этого бога и его целительство? — спросила Харита.

Лиле склонила голову на бок.

— Когда-то очень давно мой отец плавал на восток. Не знаю, как так вышло — рассказывают по-разному, — но он привез с собою купленного там раба. Раб был ученый, и отец приставил его ко мне и моим сестрам учить старинной грамоте…

— Чтобы со временем ты стала достойной супругой царю, — заносчиво вставила Харита, — если такое возможно.

— Без сомнения. — Глаза у Лиле сузились. Она отвернулась и продолжала: — Этот раб — фригиец по имени Тотмос — обучил нас чтению и письму, а когда мы выросли, то и древней вере.

— И с ее помощью ты лечишь моего отца.

— Да.

— Только что-то ему твое лечение не на пользу.

Лиле удивленно подняла голову.

— Кто другой сумел бы сделать больше?

— Ты себе льстишь. Кто угодно бы справился. Рана была совсем неглубокая. Просто…

Лиле перебила ее:

— Рана была смертельная.

— Что?

Лиле отвечала просто:

— Когда я пришла, он уже остыл и его можно было нести в усыпальницу. Да, ранили его неглубоко, но за царем плохо ухаживали — покуда он спал, жизнь сочилась сквозь скверно наложенные повязки. Эти глупцы позвали меня, когда увидели, что он умирает; наверное, хотели свалить его смерть на меня.

Харита молчала. Ей не приходило в голову, что отец был ранен серьезнее, чем полагали. Неужто он и вправду лежал при смерти?

— Конечно, когда я его вытащила, — продолжала Лиле, — они стали утверждать, что рана пустяшная. Пустяшная! — Лиле хохотнула. — Тогда зачем было звать меня? В жизни не видела таких перепуганных и пристыженных людишек!

Столько Харита за один раз переварить не могла, поэтому решила обдумать позже, а пока спросила:

— Положим, я соглашусь. Что в таком случае ты сможешь сделать?

— Твое увечье глубоко внутри…

— Это все знают.

— Ребро сломано вот здесь, — Лиле показала на своей спине, где у Хариты болит.

— Ребро?

— Это очень мучительно. Кроме того, осколок кости прижимает жизненную нить, идущую через хребет в мозг. Это еще более мучительно и не пройдет со временем, сколько ни лежи.

— Я лежала, и это прошло.

— А теперь снова болит.

— И чем помогут твои склянки и притирания? — спросила Харита.

— Притирания — это для твоей распухшей щеки. Что до остального, я предлагаю удалить осколок кости, чтобы ты исцелилась полностью.

— Резать? Не позволю. Не такое уж у меня сильное увечье.

— Пока, может быть, и не такое, хотя и очень болезненное. Однако, если оставить все как есть, осколок кости может сместиться и попасть в жизненный орган, что много хуже.

— Жрецы…

— Жрецы никогда не примут того, что не сами придумали. А мои каменные инструменты не хуже металлических. Камень можно освятить, его целительная сила действует долго.

Харита внимательнее взглянула на эту удивительную женщину. Лиле казалась темной и хрупкой, хотя ростом не много уступала Харите; ощущение смуглости создавали огромные карие глаза и длинные темные волосы, блестящие и шелковистые. Под алебастровой кожей угадывался намек на более густую, темную кровь, в гибкой грации чудилась настороженность, как будто каждое движение было просчитано и обдумано.

— И зачем тебе это? — спросила Харита. — Что тебе до меня?

— Я же объяснила, — просто сказала Лиле.

— Из-за веры в Митру?

— Да, а еще потому, что ты дочь моего супруга и глава семьи, покуда он нездоров.

— Ясно.

Лиле взглянула на нее. Большие карие глаза излучали искренность.

— Мы сестры, Харита. Нам не из-за чего враждовать. Я не желаю тебе вреда и, веришь или нет, глубоко чту твоего отца. Я прибегаю к своему искусству, чтобы дать ему утешение… — она замялась, — …и возвратить здоровье.

Харита чувствовала, что Лиле чего-то недоговаривает. Она сказала:

— На твою прямоту отвечу прямотой. Я не доверяю тебе, Лиле. Я не знаю, чего ты добиваешься, но ты и так достигла всего, женив на себе моего отца. Покуда я не узнаю больше, я буду тебя остерегаться.

— Ты выразилась вполне ясно, царевна, и я все поняла.

Лиле медленно встала, взяла поднос с лекарствами. В дверях она остановилась и сказала:

— Если надумаешь удалить обломок кости, я всегда готова тебе служить.

На следующий день заглянул Аннуби, и Харита рассказала о разговоре с Лиле. Царский советник слушал, и складка у него на лбу становилась все глубже и глубже. Наконец он гневно воздел руки и воскликнул:

— Довольно! Не желаю больше слушать!

Харита ожидала, что он встревожится, но откуда такая ярость?

— Аннуби, в чем дело? Что я такого сказала?

— Довольно! Все ложь — от первого до последнего слова!

— Но должна быть какая-то доля истины в ее словах! Жрецы, лечившие царя, не позвали бы ее, не будь в этом нужды. Если она и впрямь вытащила отца из могилы, неудивительно, что он без нее шагу ступить не может.

— Да, ей подвернулся удачный случай, и она использовала его сполна. Всю эту злополучную историю она повернула в свою пользу. Этот фригийский раб… она сказала, как его звали?

Харита задумалась.

— Тотмос… Да, Тотмос.

— Вот видишь? Ее отца зовут Тотмос. Он и есть фригиец — надо думать, матрос. Мать наверняка из самых низов, легла с первым, кто на нее взглянул.

— Она ни разу не упомянула мать, — пробормотала Харита.

— Думаю, несчастная потаскушка давно вскрыла себе вены.

— А как же ее искусство — целительство, хирургия, Митра? Она показалась мне такой знающей: подробно объяснила, что где болит, хотя и пальцем меня не коснулась.

— Уверен, что-то немногое она умеет — резать и все такое. Почитание Митры и Изиды идет из древности и было когда-то очень распространено.

— Было?

— Оно угасло тысячи лет назад.

— Так как же… — начала Харита.

— Оно возродилось, на этот раз в виде культа, и, как говорят, кое-где нынче вошло в моду. Если ее отец — матрос, он легко мог принести эту веру из своих плаваний.

— Она показалась мне весьма сведущей в лекарском деле, — неуверенно продолжала Харита, тоже начиная хмуриться.

— Не отрицаю, дар у нее есть, но им наделяют многие боги и не всегда ко благу людей.

— О чем ты?

— Если она и впрямь так искусна, как похваляется, почему царю не лучше? Четыре года прошло!

— А ведь я чуть ей не поверила. Она почти убедила меня.

— Да, и это часть ее дара. Если долго ее слушать, перестаешь отличать правду от лжи.

— Аннуби, что нам делать?

Прорицатель вздохнул и развел рутами.

— Ничего. Мы бессильны. Будь здесь Киан…

Харита сбросила одеяло.

— Киан не приедет.

— Ложись обратно! Куда ты?

Огромным усилием Харита спустила ноги с кровати.

— Киан сказал мне, что они с Белином встречаются через день на мосту где-то на границе наших земель — он упомянул Гераклий. Не знаю, где это, но мне надо туда. А ты мне поможешь.

— Тебе нельзя ехать.

— Так сделай, чтоб было можно. Перевяжи потуже и дай что-нибудь, что притупляет боль.

— Лучше лежи. Ты ничего не сможешь поделать.

Царевна, скривившись от боли, подвинулась к краю кровати.

— Я и на миг не останусь в этом доме обмана и боли, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — На этот раз они меня выслушают, я их заставлю. Ты веришь в то, что сказал Тром?

Прорицатель не ответил, и Харита спросила:

— Так ты отказываешься от своих слов?

— Я ни от чего не отказываюсь, — тихо произнес Аннуби.

— Тогда почему ты так на меня смотришь?

— Твоя мать, царица, тоже ему поверила. Помнишь Великий Совет?

Она кивнула.

— Все время, что мы были в Посейдонисе, твоя мать понуждала меня искать знамения — читать летописи, книги о звездах, советоваться с другими прорицателями.

— И что ты должен был найти?

— Знамения, свидетельства, упоминания — все, что подтверждаю бы пророчество Трома.

— И нашел?

— Нет, — сознался Аннуби. — Не нашел, потому что искал совсем другое.

— Что?

— Я хотел знать, когда умрет Брисеида.

Харита мотнула головой.

— Но почему?

— Брисеида предвидела — из-за звездопада, хотя предчувствие возникло у нее задолго до этого. Да, она обладала таким даром, хоть и в небольшой мере. Итак, я совещался со жрецами касательно ее участи. Знамения убедительно свидетельствовали: смерть царственной особы неминуема. Она догадывалась, что ей осталось мало, хотя, полагаю, не ждала такой страшной смерти. И это, конечно, к лучшему. Однако, когда убили Верховного царя, мы на какое-то время поверили, что именно его гибель предрекли звезды, а Брисеиде ничто не грозит.

Харита молчала. События, о которых рассказывал Аннуби, могли произойти столетия назад — так многое изменилось со дня смерти матери. Но сейчас тогдашнее горе нахлынуло с новой силой, оглушая и ослепляя Хариту. Лишь через некоторое время она смогла выдавить ответ.

— Я ведь ничего не знала, — сказала она.

— Она не хотела ни с кем делить свое бремя, — печально улыбнулся Аннуби. — Сейчас ты мне ее напомнила.

— Ты помогал ей тогда. Поможешь ли мне сейчас?

— Когда я тебе отказывал?

Глава 10

Харита выбрала колесницу — менее удобную, зато более быструю. Повозки медленны и неповоротливы, и, хотя колеса подскакивали на каждом ухабе, заставляя царевну морщиться от боли, а возницу — от ее укоров, дорога так и летела. Тем не менее в Гераклий они въехали уже после заката.

Мощеные улочки были пусты, но несколько факелов еще горели у крылец побогаче, а из чисто оштукатуренной корчмы доносились взрывы пьяного смеха. Окно верхнего этажа светилось алым светом, как маяк, хотя до моря было далеко.

Возница придержал коней, и Харита с трудом — все мышцы занемели от необходимости сидеть прямо на узеньком сиденье — медленно повернула голову, чтобы заглянуть в тусклые окошки корчмы.

— Думаешь, они здесь? — спросила она.

Пирос, возница, почесал подбородок.

— Да уж скорее всего, — сказал он. — Пойду посмотрю.

Он намотал поводья на перила крыльца, соскочил с колесницы и, не оглядываясь, исчез в корчме.

Его не было так долго, что Харита уже подумывала отправиться за ним, но тут он все-таки появился.

— Их там нет, царевна, — произнес он, и ее обдало винными парами.

— Ты купался в вине или просто выпил амфору-другую?

Пирос сморгнул и уставился на нее.

— Ты оставил меня сидеть, а сам нализался этого… — она запнулась, подыскивая слово… — этой козьей мочи, которую здесь подают?

Возница бухнулся на колени.

— Если ты недовольна, царевна, мне не жить, — простонал он.

— Встань сейчас же!

— Надо было разузнать, где они, а хозяин корчмы охотнее беседует за чарочкой. А пока правишь конями, так пересыхает в горле… Я подумал…

— Немедленно встань! — строго приказала Харита. — И перестань ныть. Мог бы, по крайней мере, и мне вынести чарку.

Пирос встал, но продолжал виновато смотреть в землю.

— Ну ладно, если ты пробыл там столько, что корни успел пустить, что ты такого выведал?

— Люди Киана были в Гераклии вчера, покупали еду и вино. Потом ушли и больше не возвращались.

— Они и сейчас где-то неподалеку?

— Никто не знает. Один человек, кажется, виноградарь, сказал, что утром видел людей на дороге возле моста. Здесь на саррасской стороне есть роща, где часто назначают свидания.

— Значит, если они еще здесь, то остановились в этой роще, — сказала Харита. — Он объяснил, как туда добраться?

— Он сказал, что может нас проводить.

— Так пойди позови его.

Пирос торопливо кивнул и заспешит к дверям.

— Свои обязательства перед хозяином ты уже выполнил, — крикнула вдогонку Харита, — так что больше не пей.

Виноградарь оказался тощим и смуглым, с длинным узким носом — по его багровому цвету, различимому даже в свете факела, легко можно было угадать любителя выпивки. Харита с сомнением оглядела самозванного проводника.

— Говоришь, ты знаешь, где люди, которых я ищу? — спросила она.

— Я знаю, где они могут быть, — с мерзкой ухмылкой отвечал пьяный.

— Дойти-то сможешь? Не заблудишься?

— Может, дойду, а может, и нет. — Виноградарь позвенел пустым кошельком. Возница ткнул его локтем и что-то прошептал ему на ухо; ухмылка с лица виноградаря исчезла, и он торопливо добавил: — Конечно, дойду, царица Харита.

Пирос еще раз толкнул его под ребро.

— Тогда веди нас, — приказала Харита. — Мы теряем время.

Пирос забрался на свое место, отвязал вожжи, молодцевато щелкнул ими в воздухе. Лошади подняли головы. Виноградарь, стараясь не шататься, залез в колесницу, и они тронулись.

Найти мост не составило для них труда, даже в темноте, потому что дорога вела прямиком к нему. Пьянчуге потребовалось лишь дважды указывать направление на развилках. Мост недалеко отстоял от города, и, когда они подъехали, луна только-только вставала над окрестными холмами.

На мосту никого не было, однако в рощице, стоящей у дороги, Харита различила мерцающие походные костры.

— Вот и они, — сказала она. — Пирос, дай нашему проводнику на чарку, и пусть проваливает.

У виноградаря, получившего монетку, было такое лицо, словно его укусила оса.

— Не пеняй на нас, — сказала Харита, — ты получил свою плату, а свежий воздух замечательно прочистит тебе голову. А теперь поспеши, может, еще успеешь выпить свою чарку, пока хозяин не закрыл ставни.

Виноградарь кое-как выбрался из колесницы и, бормоча себе под нос, заспешил прочь. Пирос развернул лошадей в рощу. Под деревьями их сразу остановили часовые.

— Поворачивай, — приказал один из воинов. — Тебе тут делать нечего.

— Я Пирос, — отвечал возница, забыв про правила приличия. — Да, и царевна Харита, — поспешно добавил он, — к своему брату-царевичу и Белину Тайрнскому.

Дозорный подошел, увидел Хариту, очень прямо сидевшую на узком сиденье, поклонился и обошел колесницу сзади.

— Царевна, дозволь мне проводить тебя к твоему брату, — сказал он, подавая руку. Пирос сунулся было следом. — Отведи лошадей к коновязи. — Воин махнул рукой, показывая направление. — Найдешь там корм и воду.

Пирос развернул упряжку и повел ее между деревьями. Часовой, не говоря больше ни слова, проводил Хариту в середину рощи. Они шли по темной тропинке между кострами, озарявшими лица воинов, их глаза, устремленные на царевну, поблескивали в ночи. Тропинка вела к самому большому костру, и Харита увидела три огромных круглых шатра; внутри горели светильники, и казалось, что под лесным кровом выросли исполинские светящиеся грибы.

— Царевич Киан в левом, — сказал часовой. — Царь Белин — в правом, в среднем царевич Майлдун.

— Спасибо, — ответила она и направилась к палатке Киана. Часовой не уходил. — Что-нибудь еще?

Часовой потупил глаза, и даже в лунном свете Харита заметила, что он смущен. Сперва она думала, что он не найдет в себе сил ответить, однако он снова поднял на нее взгляд и сказал:

— Я был там… у башни. Я видел, что ты сделала. Мы все видели…

— Всякий на моем месте сделал бы то же самое.

Часовой кивнул, как будто говоря: ну да, и свинопасы летают.

— Спасибо, что помнишь. — Она вновь повернулась к шатрам. — Левый, ты говоришь?

Он снова кивнул и повел ее ко входу. Здесь стояли еще два часовых. При виде Хариты они тут же вытянулись в струнку.

— Царевна к царевичу Киану, — объявил провожатый, как будто они еще не догадались.

Один из часовых нырнул в шатер. В следующее мгновение полог откинулся и появился Киан.

— Харита, что ты тут делаешь? Заходи скорее.

В теплой и светлой палатке усталость Хариты, так долго сдерживаемая, навалилась с непреодолимой силой. Она уцепилась за шест и поникла, закрыв глаза.

— …совершенно напрасно, — говорил Киан. — Я еще у сторожевой башни сказал тебе, что… — Он обернулся к ней и осекся. — Клянусь рогами Кибелы, Харита, ты белее молока! Сядь сюда. Вот… — Он хотел поддержать ее и усадить в кресло.

— Нет! — Она отпустила шест, открыла глаза и медленно выпрямилась. — Я справлюсь.

Киан смотрел на нее с растущей тревогой в темных глазах.

— Тебе больно, Харита. Я пошлю за жрецом… — Он шагнул к пологу.

— Нет… нет, спасибо, Киан. Сейчас пройдет. Аннуби дал мне лекарства перед отъездом. Я немного устала с дороги, но скоро приду в себя.

Царевич нахмурился.

— Очень неразумно было приезжать. Тебе надо быть дома в постели.

— Дома? Что за слою ты выбрал! По-твоему, у меня есть дом? И где он? На бычьей арене?

— Ты знаешь, о чем я. — Он упер кулаки в бока, потом помягчел и шагнул к сестре. — Зачем ты приехала?

— Белин еще не спит?

— Нет, несколько минут назад я у него был. Послать за ним?

— Мы сами к нему пойдем.

Опираясь на руку брата, Харита с трудом преодолела несколько ярдов между шатрами. Киан кивнул часовому, и их тут же впустили. Сразу за пологом стояла ширма из драгоценного дерева, сквозь ажурное кружево резьбы сочился свет, создавая иллюзию звездного неба. Рядом курился в кадильнице благовонный фимиам, и голубоватый дым облаком висел под сводом шатра.

Прежде чем шагнуть за ширму, Харита собралась с духом и выпрямилась. Белин стоял у маленького столика. В руке у него был графин с вином, и он наливал себе в кубок. Лицо его осунулось, в глазах читалась бесконечная усталость.

— А, Киан, хочешь… — Тут его взгляд остановился на Харите.

— Здравствуй, дядя Белин, — сказала девушка.

Он узнал ее и расцвел от радости.

— Харита! Харита, солнышко мое, дай-ка на тебя взглянуть! Сколько лет, сколько зим! Последний раз я тебя видел… ой, да только посмотрите на эту красавицу! — Он поставил кубок и торопливо обошел стол, чтобы заключить ее в объятия.

Харита сморщилась от боли.

— Дядя Белин, — выговорила она, не разжимая зубов, — я тоже рада тебя видеть.

Он с тревогой отступил, торопливо взглянул на Киана.

— Я тебя сдавил. Садись скорее. Сюда… — Он придвинул трехногий походный стул (пол в его палатке был застлан ковром). — Садись.

Харита медленно-медленно опустилась на предложенное сиденье.

— Вина, — сказал Белин. — Киан, принеси еще стулья. — Он шагнул к столу налить еще два кубка, и Харита увидела у него на виске уходящий наверх шрам; волосы на его продолжении серебрились, веко было чуть скошено. Киан пододвинул стулья, и Белин протянул гостям кубки: — Твой брат рассказал про твой подвиг в сторожевой башне. Я потрясен, да и не только я.

— Да, я заставила их поплясать, — признала Харита. Она отпила глоток, потом еще и еще.

— Да уж, — заметил Киан. — А знаешь ли ты, что в войсках только о тебе и говорят? Тебя считают богиней.

— Видели бы они эту богиню, — фыркнула Харита, поднося руку к опухшему лицу. Она снова отхлебнула вина и осторожно откинулась на спинку стула. — Богиню с переломанным хребтом.

— Как хочешь, а это правда, — сказал Белин. — Даже мои ребята об этом толкуют, а их там и вовсе не было. — Он допил вино и отодвинул кубок. — И зачем ты здесь, когда тебе надо лежать в постели?

Она отвечала напрямик:

— Я хочу, чтобы вы покончили с этой дурацкой войной.

— Что-что? — Белин поднял брови и взглянул на Киана. — Сейчас, когда благодаря тебе мы добились преимущества впервые с тех пор, как Аваллах… короче, впервые за долгое время? Почему мы должны сдаться на милость Сейтенина?

— Я не говорю сдаться, — сказала Харита. — Я говорю, прекратить войну.

— Киан, ты понимаешь, что она плетет?

— В общих чертах, — сознался он. — Послушай, Харита, не думаешь же ты…

Она не дала ему договорить и продолжала, обращаясь к Белину:

— Неважно, кто берет верх. Нечто произойдет очень скоро, и надо успеть подготовиться.

— Ты об этом пророчестве — о грядущем бедствии?

— Да.

— Тогда ты городишь чепуху, Харита, — сказал он. — Я уж который год слышу такие байки.

— Это не байки, — твердо сказала Харита. — Не могу объяснить, откуда я знаю, но я действительно знаю, что так будет. Времени осталось мало.

Белин откинулся на стуле, глядя на нее со смесью жалости и огорчения.

— Однако я не прошу вас поверить моим словам, — продолжала она. — Я не могу доказать то, во что верю. Я приехала просить о…

В этот миг зашуршал полог, и за ширмой показалась высокая, широкоплечая фигура Майлдуна. Юноша вошел и уставился на сидящих припухшими от сна глазами.

— Харита! Сестренка, так это и вправду ты! Я спал, и мне вроде бы послышался…

— Майлдун, — сказала Харита, медленно вставая. — Как я рада тебя видеть.

Он одним прыжком очутился рядом с ней и сгреб ее в охапку. Она скривилась от боли и вскрикнула.

— Она ранена! — громко предупредил Киан.

Майлдун тут же опустил ее на пол.

— Так это правда, что болтают? — Он в изумлении взглянул на сестру. — Киан говорит, ты их спасла. А здесь ты как очутилась? Надолго к нам?

— Если ты немного помолчишь, мы услышим, зачем она к нам и надолго ли. Когда ты ворвался, она как раз начала рассказывать.

— Насчет какой-то просьбы, — добавил Белин.

— Просьбы? — переспросил Майлдун, усаживаясь на пол. — Что ты хочешь попросить?

— Корабли, — просто отвечала Харита. — Нам понадобятся корабли.

— У нас нет кораблей, — заметил Белин.

— У нас нет, а у Сейтенина есть, — вмешался Майлдун. — У него, кроме кораблей, ничего и не осталось.

— Так надо их отбить.

Белин расхохотался.

— Так-таки и отбить?

— Ты хоть представляешь себе, что это такое? — спросил Киан. — Проще зайти во дворец и связать самого Сейтенина.

— Погоди. Киан, способ есть. — Майлдун подался вперед. — Харита, это как раз то, что я пытаюсь им предложить.

— Ладно, предлагай, — сказала она. — Мы слушаем.

— Мы шлем послание — спешное послание от Белина к Мейрхиону, в котором сообщаем, что, по нашему мнению, Сейтенин обречен…

— Что соответствует истине, — заметил Белин.

Киан насмешливо надул щеки, Белин сделал вид, будто не замечает.

— Мы сообщаем Мейрхиону, будто намерены раз и навсегда добить Сейтенина, но нам нужны люди — очень много людей. Пусть Мейрхион собирает людей, а мы будем в течение недели дожидаться их с теперешним нашим войском в… ну, называем место, куда так просто не доберешься.

Киан допил вино, с отвращением отодвинул кубок.

— И даем Сейтенину перехватить гонца? Ты шутишь. Да он никогда в жизни…

Белин остановил его взмахом руки.

— Привлекательная наживка, да? Но где западня?

— Положим, Сейтенин одновременно получит спешное послание от Нестора — он-де заметил передвижение войск в том месте, где мы якобы должны ждать, и рассчитывает отрезать нам путь раньше, чем мы нанесем удар. Пусть Нестор напишет, что у него наготове три тысячи человек, но…

— Что «но»? — спросила Харита заинтригованно.

— Но он боится не поспеть.

— Ясно, — ответил Белин.

— А мне нет, — произнес Киан. — Какое Сейтенину дело…

Белин снова махнул на него рукой.

— В этом-то и самая хитрость, — сказал он. — Мы лишь подталкиваем Сейтенина к решению, и пусть он сам себя перемудрит.

— Пошлет ли он корабли? — спросила Харита.

— Вполне вероятно, на его взгляд, это будет самый удачный выход из тупика, — отвечал Белин. — Военная удача ему изменила. Нестор будет требовать от него более дерзких вылазок. Сейчас он сидит у себя, зализывает раны и считает потери, гадая, что скажет Нестор, узнав, что засада обнаружена и войско перебито. И вот ему подворачивается случай вернуть расположение союзника, а может, и одержать решительную победу без всякого риска для себя.

— Решится ли он? — Киан вскочил и крепко вцепился руками в спинку стула.

— Решился бы ты на его месте? — Белин тоже встал, подошел к столу, налил еще вина и одним глотком осушил кубок. Похоже, они с Кланом пришли в такое возбуждение, что начисто забыли про Хариту и Майлдуна.

— Будь я Сейтенином, я бы отрядил корабли и молился всем богам земным и небесным, чтобы они поспели вовремя. Он пошлет их, и будет днем и ночью приносить жертвы, молясь о попутном ветре. Ведь, по его сведениям, мы пробудем там всего неделю, а сухопутным путем в этот срок не поспеть.

— А морем куда быстрее! — воскликнул Киан.

— Это будет единственная его надежда.

— Он решится.

— Лишь глупец не решился бы на его месте.

Они замолчали и переглянулись.

— Как мы захватим корабли? — спросил Киан.

— Да, и что будем с ними делать? — подхватил Белин.

Оба повернулись к Харите.

— Отдадите их мне, — отвечала она.

— Чтоб ты смогла уплыть, когда разразится бедствие? — поддразнил Киан.

— Какое бедствие? — переспросил Майлдун.

— Вот именно, — подтвердила она. — Вы сами говорите, Сейтенин проигрывает войну. Корабли — все, что у него осталось. Потеряв их, он будет вынужден признать, что разбит наголову.

— Но Нестор…

— Лишившись союзника, он уже не захочет вторгаться в наши пределы и начнет укреплять свои.

— Он никогда не запросит мира, — сказал Киан.

— Ну и что? — с жаром воскликнула Харита. — Какая разница, что они будут делать?! Пусть хоть разделят между собой все Девять царств, им недолго останется торжествовать. — Она сурово обвела взглядом брата и дядю. — Если я ошибаюсь, что вы теряете? Немного своего времени. А если я права, что выигрываете? Так или иначе, вы получите корабли Сейтенина и одержите великую — быть может, даже решающую — победу.

Белин взглянул на Майлдуна, потом на Хариту.

— Ладно, попробуем, — сказал он, качая головой. — Однако, клянусь рогами Кибелы, когда ты вошла, ты понятия не имела, что нам сказать.

— Вероятно, ты прав, дядя. Детали я предоставляю тебе, — великодушно произнесла Харита. — Главное, отдайте мне корабли, как раздобудете. — Она медленно, с усилием поднялась. — Я возвращаюсь во дворец.

— Сейчас? Среди ночи? — удивился Киан.

— Сейчас. Среди ночи. — Она отмахнулась от предложенной руки. — Я хочу быстрее добраться до дворца.

— Уже поздно, Харита. Останься, — сказал Майлдун.

Белин подошел поближе.

— Отдохни хоть несколько часов. Тронешься на рассвете. Я дам тебе охрану.

— Не надо.

— Я настаиваю. Располагай моей лежанкой — любой из наших лежанок. — Он положил руки на плечи племянникам. — Мы с твоими братьями будем трудиться всю ночь.

Глава 11

Палаты росли на удивление быстро. Через неделю после возвращения дружины тишина и покой отошли в область воспоминаний.

Каждое утро на заре распахивались ворота каера, десятки мужчин с блестящими топорами уходили в лес, и вскоре лошади уже волокли первые бревна. Так продолжалось до темноты. Сто пар рук рубили деревья, обтесывали, таскали бревна из ближайшего леса, прилаживали на место, приколачивали, стягивали сыромятными ремнями — и прочные стены с каждым днем вздымались все выше.

Для кузнечных работ Эльфин переманил к себе кузнеца, пообещав ему несколько телок и землю под кузницу у самой реки. С раннего утра до позднего вечера по лесу разносились удары молота о наковальню, которому вторили топоры лесорубов. Тех, кто не был занят на строительстве, поставили расширять сам каер — засыпать часть старого рва и копать новый подальше, чтобы перенести внешнюю стену.

И над всей этой кипучей работой, пронизывая ее, наполняя и сдабривая, плыл аромат жареного мяса и печеного хлеба: это женщины вращали вертела и топили печи, стараясь насытить вечно голодных строителей. Мешки яблок, горы мяса, груды хлеба, целые круги сыра мгновенно исчезали со стола, вслед им рекой лились пиво и медовая брага.

Среди шума и суеты щедро рассыпался переливчатый, словно роса или яркие камешки-самоцветы, звонкий ребячий смех. Непомерность задачи, величие замыслов заворожило самых юных обитателей Каердиви, и они восторженно визжали, глядя на творящиеся перед ними чудеса. Под неумолчный радостный гомон работа спорилась веселее, и нередко можно было видеть, как строитель, склонившись над ребенком, поддерживает крохотную ручонку, направляя лопату или топор. Как ни тяжел был труд, порою казалось, что под смех и прибаутки стены сами растут из земли, словно по волшебству.

Талиесин был очарован не меньше остальных. Он ухитрялся поспеть везде: увертывался от балок, взмывающих ввысь, катался верхом на бревнах, запускал пятерню в котел, чтобы выудить кусок мяса, хватал яблоко из мешка или ломоть сыра, украдкой заглядывал в избушку у реки, где гудели мехи, алое зарево плясало на стенах и пот блестел на лбу кузнеца — потомка Гофаннона, бога яростного горнила, — а то и вместе с другими мальчишками бегал в лес, носил лесорубам воду и пиво…

Дни стояли погожие, и, хоть работать приходилось от темна до темна, жители Каердиви не сетовали. Эльфин повсюду был первым: частенько голый по пояс, как и остальные работники, взмокший, с заплетенными в тугую косу волосами восседал он на бревне, прибивая его на место. Таким и застал его Хафган однажды днем, через несколько недель после отъезда Кормаха.

— Здрав будь, Хафган, хеног Гвинедда! — крикнул Эльфин. Осень выдалась теплая и ясная, небесная синь радовала глаз. Он оторвался от работы, чтобы обвести взглядом строительство, и рукой утер со лба пот. В глазах его светилась гордость. — Что думаешь, бард? Подержится вёдро, пока подведем под крышу?

— Подержится, господин, — отвечал друид, бросая испытующий взгляд на небо.

— Тогда, клянусь Ллеу, мы закончим до Самайна.

— Думаю, закончите. — Хафган постоял, глядя на Эльфина из-под руки.

— Что-то еще, Хафган? — спросил король.

— Надо поговорить.

Эльфин кивнул и отложил молоток Он спустился по деревянной лесенке и подошел к друиду.

— Что такое?

— Кормах умер. Я должен его похоронить.

Эльфин кивнул.

— Ясно. Иди, конечно.

— Я хотел бы взять с собой Талиесина.

Эльфин потянул себя за ус.

— А без него нельзя?

Хафган пожал плечами.

— Ему было бы полезно.

— Надолго это?

— Дня на два, на три.

— Думаю, — протянул Эльфин, — вреда не будет.

Хафган молча ждал, что решит король.

— Ладно, хочешь, бери, — объявил Эльфин и Собрался лезть обратно. — Матери его я скажу.

— Спасибо тебе, владыка, — с поклоном отвечал Хафган.

Эльфин заметил поклон и вновь обернулся к барду.

— Спасибо тебе, Хафган.

— За что?

— За то, что оказываешь мне почет.

— Да я и прежде, вроде, тебя не унижал.

— Ты отлично знаешь мне цену и вместе с тем ни разу не принизил меня. За это я тебе благодарен. И еще. Я знаю, ты можешь взять Талиесина, куда пожелаешь, тем не менее ты пришел и спросил моего разрешения. За это тоже спасибо.

— Владыка Эльфин, я ни разу не принизил тебя как раз потому, что знаю тебе цену. Что до другого — как могу я взять то, что мне не принадлежит. — Он коснулся лба тыльной стороной ладони. — Не страшись испытаний, ибо ты овладел своей силой и своей слабостью. Ты будешь жить долго, о король, и тебя будут помнить за доброту и мудрость.

— Льстишь, Хафган? — смущенно улыбнулся Эльфин.

— Говорю правду, — отвечал друид.

Хафган, Талиесин и Блез вышли на следующий день. В другое время Талиесин обрадовался бы перемене места, но сейчас это значило пропустить несколько дней строительства, и ему было обидно. Вслух он ничего не сказал, но Хафган приметил, как он сутулится и волочит ноги. Друид сразу сообразил, отчего это, однако промолчал. Разочарования, даже пустяковые — часть жизни, пусть учится с ними справляться.

— Какого цвета лето? — спросил через некоторое время Блез.

Они шли по знакомой лесной стежке на северо-запад в Долгеллау, где им предстояло вместе с другими друидами нести тело Кормаха в кромлех на холме за Гарт Греггином. Все трое шагали быстро. Хафган опирался на новый рябиновый посох, Блез — на посох из вяза, Талиесин нетерпеливо сбивал нависшие над тропой ветки легким ивовым посошком.

— Что? — обернулся на вопрос Талиесин.

— Летняя пора, — повторил Блез. — Какого она цвета?

Мальчик на мгновение задумался.

— Ммм… Золотая! — победно объявил он.

— Ты хочешь сказать, зеленая? Золотая, на мой взгляд, осень.

— Нет, — отвечал Талиесин. — Осень — серая.

— Серая? — Блез в изумлении покачал головой. — Ну ты скажешь! А, Хафган?

Друид не ответил.

— Какого цвета весна, Талиесин?

— Белая.

— А зима?

— Зима — черная.

Блез рассмеялся.

— Ты заметил, что в твоем мире цвет есть только у лета?

— Конечно, — без колебаний отвечал мальчик, помахивая ивовым прутиком. — Вот почему я буду королем лета, и мое царство будет летней страной. В мое правление не будет ни весны, ни зимы, ни осени.

— Только лето? — Блез вдруг посерьезнел. Он уловил печаль в голосе Талиесина, и смех его сразу оборвался.

— Только лето. Не будет тьмы и смерти, а только много-много всего хорошего. — Талиесин замолк и больше ничего не сказал. Все трое шагали в молчании, прислушиваясь к лесным голосам.

К полудню были в Долгеллау. Деревня раскинулась в неглубокой лесистой лощине у холодного чистого ручья. Жители ее не построили ни ворот, ни стен, ни насыпного вала, полагаясь на укромность места и мощь соседей. Они тепло приветствовали гостей. Много лет Кормах был их бардом, советчиком, прорицателем и врачом. Глава рода увидел посох Хафгана и заспешил навстречу.

— Мы приготовили погребальные носилки, — сказал он. — Бард велел сделать их из молодого боярышника.

Хафган кивнул.

— Так он хотел. Мы сделали все, что он пожелал, и жалеем, что не могли сделать больше.

— Уверен, вы постарались от души, — ответствовал Хафган. — Сейчас мы его повезем. Вы, если хотите, можете нас сопровождать.

— Вам понадобятся лошади?

— Нет, мы его понесем.

— Как желаете.

Они двинулись по деревне под пристальными взглядами местных жителей.

— Чего на нас так таращатся? — наклонившись к Хафгану, шепотом полюбопытствовал Блез.

— Они смотрят на Талиесина, — отвечал Хафган.

Мальчик, впрочем, похоже, не замечая всеобщего внимания и шел, вскинув голову, глядя прямо перед собой.

«Да, — думал Хафган, — ты будешь королем лета, и в твое правление не будет ни холода, ни тьмы. Однако лето быстротечно на Острове Могущественного, и зиму нельзя сдерживать вечно. Всему свое время года. И все же, малыш, пусть сияет свет, и, пока он горит, пусть звездопадом разгонит алчную ночь».

Они подошли к маленькой, крытой соломой избушке на дальнем конце деревни. На пороге сидели три друида в синих одеждах, рядом лежали пустые носилки, устланные еловой и можжевеловой хвоей. При виде Хафгана все трое встали.

Хафган приветствовал их поименно:

— Келлан, Инаок. Селив, все ли здесь в порядке?

Селив отвечал:

— Все. Тело готово к погребению, я отправил остальных дожидаться нас в роще.

— Хорошо, — сказал Хафган. Он наклонился и прошел под оленью шкуру, заменявшую дверь. Потом, приподняв полог, он позвал Блеза и Талиесина войти.

Талиесин увидел одно большое помещение без окон. Свет попадал сюда через круглую дыру в потолке, через нее же выходил дым от очага. На камышовой лежанке покоилось тело Кормаха, руки его были сложены на груди. Две свечи — одна в головах, другая в ногах усопшего — бросали на беленые стены неверные желтоватые отблески.

Талиесин ошеломленно глядел на тело. Это был не Кормах. Да, когда-то эта оболочка принадлежала верховному друиду — черты остались прежними, — но было ясно, что сам Кормах бесследно исчез. Дух, оживлявший тело, отлетел, а то, что осталось лежать на земле, оказалось вдруг до ужаса хрупким и несущественным — послевкусие, слабое напоминание об ушедшем человеке.

— Его нет, — прошептал Талиесин. Ой нечасто видел покойников и сейчас понизит голос, как у постели больного. — Кормаха нет.

— Да, — согласился Хафган. — Он давно в пути.

Он тронул Блеза рукой и стал в головах лежанки, Блез занял место в ногах.

Хафган произнес несколько слов на тайном языке друидов и взялся за голову умершего. Блез повторил за ним и положил ладони на холодные, застывшие ноги. Затем они произнесли то же самое хором и подняли тело. Если им и потребовалось усилие, Талиесин этого не заметил: ему показалось, что от их прикосновений тело само всплыло над лежанкой.

Друиды развернулись, чтобы пройти в дверь.

— Талиесин, придержи шкуру, — скомандовал Хафган, — и не забудь его посох.

Мальчик очнулся, бросился к дверям, откинул входную завесу. Хафган с Блезом вышли, неся тело. Носилки стояли наготове, и невесомого покойника переложили на них.

Талиесин юркнул обратно в избушку, нашел рядом с лежанкой посох, схватил его и присоединился к Блезу и остальным друидам, которые уже накрывали тело еловым лапником. Открытой осталась одна голова, которую Хафган по-прежнему держал в ладонях. Вчетвером друиды взялись за носилки и подняли зеленую гору. Она оторвалась от земли легко, как плывущий по ветру пух.

— Возьми посох, Талиесин, — распорядился Хафган. — Подними его перед избушкой.

Двумя руками мальчик поднял посох как можно выше. Хафган что-то сказал на таинственном языке, замолк, повторил то же самое второй раз, потом третий. Через несколько мгновений дымок потянулся из отверстия в крыше и из-под шкуры на двери. Талиесин держал посох и смотрел, как алые языки пробиваются сквозь плетеные стены. Пожар привлек внимание сельчан, которые собрались и молча наблюдали, как пламя охватывает избушку. Вскоре соломенная кровля занялась и рухнула внутрь.

Друиды развернули носилки и пошли через Долгеллау. Впереди шествовал Талиесин с посохом Кормаха. Они вброд перешли ручей и направились по дорожке, ведущей через лес в холмы. Многие жители деревни следовали за ними, так что получилась довольно впечатляющая процессия.

Шли не спеша, однако даже не заметили, как добрались до Гарт Греггина. Талиесину казалось, что они просто вышли из леса и сразу очутились здесь, по другую сторону холма, у ручья под священной рощей. Друиды поднялись в ее сень, где уже ждали собратья. Сородичи Кормаха остались на почтительном отдалении.

Носилки внесли в рощу и поставили на два камня в ее середине. Друиды собрались вокруг, каждый держал в руке ветку. Хафган поднял руки к плечам, выставил ладони и заговорил на тайном языке. Потом, опустив руки, произнес на обычном:

— Братья, наш глава начал свое путешествие в Мир Иной. Что мы отправим с ним?

Первый друид выступил вперед, поднял свою ветвь и сказал:

— От меня ольха-Прародительница для уверенности в себе. — С этими словами он прислонил ветку к носилкам, поверх лапника, и отступил назад.

— От меня кизил, — произнес следующий, — Сильный товарищ для сострадания.

— От меня береза-Мечтательница для высоты помыслов, — возгласил третий, кладя ветку на лапник.

— От меня лещина, Семя познания, — молвил четвертый, — для понимания.

— От меня вяз, Великий податель, для щедрости. — И еще одна ветвь легла на носилки.

— От меня каштан, Княжич гордый, для царственной поступи.

— От меня ясень, Верное сердце, для честности.

— От меня рябина, Владычица гор, для справедливости.

— От меня терновник, Неуязвимый воин, для проницательности.

— От меня яблоня, Дар Гвидиона, для почитания.

— От меня дуб, Могучий монарх, для милости.

Они шли по кругу, каждый друид называл свой дар и клал его на носилки. Талиесин смотрел, как зачарованный, вслушивался в слова и жалел, что у него нет своей ветки. Он оглядел рощу и увидел куст шиповника. На колких ветках еще розовели несколько поздних цветков. Положив посох, он подбежал к кусту, ухватился за побег ближе к корню, где шипов было поменьше, и с силой потянул. У земли хрустнуло, побег оторвался.

Талиесин подбежал к носилкам, когда последний друид клал свое приношение. Хафган набрал в грудь воздуха и открыл рот, но не успел заговорить. Талиесин выступил вперед и сказал:

— От меня шиповник, Лесной ворожей, для чести. — И он положил цветущую ветку рядом с остальными, образовавшими вокруг носилок лиственный шатер.

Хафган улыбнулся и сказал:

— Братья, освободим тело нашего друга от земных обязанностей.

Каждый друид нагнулся, взялся одной рукой за ветку, которую сам перед тем положил, другой — за носилки, и все тронулись между деревьями к кромлеху, расположенному на кургане за рощей.

Кромлех представлял собой круг из врытых стоймя камней. Посередине высился дольмен — три стоячих камня, а на них — плоская каменная плита. Носилки поставили на плиту, вокруг разложили ветки, снова накрыв ими тело. Хафган воздел руки, что-то проговорил на тайном наречии, потом сказал:

— Прощай, друг нашего брата, ты волен идти своим путем. — Он встал на колени и приложил ладони к земле. — Великая Матерь, возвращаем тебе твое порождение. Будь к нему добра, ибо оно хорошо служило своему хозяину.

С этими словами он встал и пошел от дольмена через кольцо камней. Остальные друиды тоже повернулись, и каждый прошел в свое отверстие между камнями, в свою сторону, в холмы и леса.

Позже трое из Каердиви сидели в лесу у костра, темнота окутывала их, как теплая шерсть. Они ели то, чем их угостили в Долгеллау, и разговаривали. Наевшись, Блез зевнул, завернулся в плащ и лег. Талиесину не хотелось спать; в голове роились образы, он смотрел в танцующее пламя и думал об увиденном за день. Хафган долго смотрел на него, ожидая вопросов, которые, он знал, роятся в этой золотой головенке.

Наконец Талиесин поднял глаза от тихо потрескивающего пламени и спросил:

— Что теперь будет с телом?

Хафган поднял с земли яблоко — их там лежала целая кучка — и передал мальчику. Потом взял другое, откусил, старательно прожевал и спросил:

— А по-твоему?

— Мясо истлеет, останутся кости.

— Верно. — Он еще раз куснул яблоко. — Зачем задавать вопросы, если знаешь ответ?

— Я не о том, — продолжал Талиесин, кусая яблоко, — я про то, что будет, когда не станет мяса?

— Кости соберут, отнесут в подземный склеп, где они будут покоиться вместе с костями прежде отошедших братьев.

— Однако птицы и звери будут тревожить тело.

Хафган чуть качнул головой.

— Нет, малыш, они не войдут в священное кольцо. Кроме того, плоть есть плоть; если она насытит кого из попутчиков, то лишь исполнит одно из своих назначений.

Талиесин обдумал услышанное, последний раз куснул яблоко и бросил огрызок в костер.

— Носилки плыли по воздуху. Когда ты говорил на тайном наречии — это было колдовство?

Снова друид покачал головой.

— Я просто призвал Древних свидетельствовать о деяниях нашего брата и пропустить его невозбранно. Тело же стало легким… — он повел ладонью вверх, — …ибо ничто уже не связывало его с землей и не тянуло вниз.

Мальчик смотрел на огонь, глаза его сияли.

— Увидим ли мы его снова?

— В этом мире — нет. В Ином — возможно. Душа живет вечно — и до, и после рождения. В этом мире мы лишь недолгие гости, Талиесин, и вряд ли он остается в памяти — ведь не помним же мы прежнюю жизнь.

— А хотелось бы, — объявил Талиесин.

— Может, ты и вспомнишь, — спокойно сказал Хафган, глядя в огонь проницательными серыми глазами и в то же время исподволь наблюдая за Талиесином. В дрожащем свете лицо мальчика казалось необычным — уже не детским, не молодым и не старым. Оно было как бы без возраста: лицо юного божества, бессмертного, на которого не в силах посягнуть время.

Обняв колени, Талиесин принялся раскачиваться взад-вперед. Он заговорил, не отрывая глаза от пламени:

— Много сменил я обличий, прежде чем мне родиться.

Солнечным бликом на листьях, звездным лучиком слабым, огнем на пастушеском жезле.

Был я дыханием ветра, словом и целой книгой,

Мостом через семь потоков, дорожкою в синем море, лодкой рыбачьей плетеной,

Челном, что обтянут кожей.

Был я пивною пеной, пузырьком в чарке отцовской.

Струною на арфе барда девятью девять лет был, песенкою девичьей.

Был я искоркой малой, пламенем в день Бельтана… был я огнем… огнем… огнем…

Голос сбился, снова стал детским. Талиесин обнял себя за плечи и затрясся мелкой дрожью, хотя ночь стояла теплая.

— Ничего, Талиесин, — ласково сказал Хафган. — Не пытайся это удержать. Вдохновение приходит или нет. Ты не можешь его принудить.

Талиесин закрыл глаза и уронил голову на колени.

— Я почти вспомнил, — всхлипнул он.

Хафган взял его за плечи, уложил на землю поближе к костру.

— Спи, Талиесин. Мир еще немного подождет тебя.

Глава 12

Время для Хариты разворачивалось медленными, бесконечными змеиными кольцами. К концу второй недели она уже обходилась без посторонней помощи. Со дня на день должны были подоспеть вести от Киана, но сутки уходили за сутками, а гонец все не появлялся.

Лиле заходила часто. Она снова предложила помощь, но навязываться не стала. Со своей стороны, Харита держалась холодно, но вежливо. Лиле ничего по этому поводу не говорила, однако ледяной официальный тон, видимо, задевал ее больше, чем она признавалась, потому что в конце третьей недели она грохнула на стол принесенный поднос и без дальнейших слов вышла из комнаты.

Чуть позже царевна встретила мачеху в саду. Харите не лежалось, и она, вопреки предупреждению Аннуби, решила, что гулять понемногу полезнее, чем все дни пролеживать на спине. Сперва она довольствовалась коридором, но вскоре ее потянуло на свежий воздух. Однажды утром она встала, проковыляла по переходу и дальше по длинной винтовой лестнице в сад. Чтобы спуститься на нижний уровень, надо было пройти через арку в зеленой изгороди. Подойдя ближе, Харита заметила, что в арке кто-то навесил дверь.

Она удивленно остановилась, но дверь была приоткрыта. Девушка толкнула ее и вошла. Со своего возвращения она впервые оказалась в саду и теперь дивилась представшим перед ней переменам. Исчезли многоярусные клумбы с пышными пахучими цветами, вьющиеся розы и виноград. Исчезли декоративные кусты в кружевной россыпи цветов. На их месте еще более разнообразные, чем сами цветы, росли травы, папоротники, мхи и грибы — их Харита не видела, но чуяла носом, ибо памятное ей благоухание сменил сладковато-гнилостный запах влажной земли, плесени и грибницы.

Сад был явно ухожен, но растения росли, как сорная трава, — их явно не подрезали и не подвязывали. Держась главной дорожки, Харита зашла дальше в сад, мимо зарослей кипрея, паслена и крапивы, руты, солодки и мяты, герани, шалфея, кровохлебки и многих-многих других, которых не знала и не могла назвать.

А на грудах хвороста, на кучах прелой листвы росли дождевики, раздутые и безобразные, осклизлые навозники, бледные поганки и мухоморы. От них и от других грибов шел тот самый запах разложения, который пронизывал весь сад.

Дорожка привела Хариту в маленькую рощицу, посаженную на месте прежней лужайки. Когда-то здесь было круглое озерцо с рыбками — его питал сбегавший по мраморным ступенькам ручей. Теперь ручеек и рыбки исчезли, по берегам обмелевшего озерца росли камыши, аир и другие болотные растения.

Вокруг озерца правильными концентрическими кругами росли яблони с бледными, идеально круглыми яблочками. Харита подошла ближе и протянула руку к золотисто-зеленому плоду.

— Мне кажется, они еще не поспели, царевна Харита.

Девушка отдернула руку и обернулась. Из-за деревьев к ней шла Лиле.

— Хотя они и впрямь очень красивы.

— Да, — отвечала Харита, досадуя, что оказалась в саду не одна. Впрочем, она не удивилась, потому что догадалась, что все эти изменения — работа Лиле. — По-моему, я никогда не видела таких яблок.

— Они особенные, — отвечала Лиле, гладя одно ладонью. Она была в груботканом платье, подол подобран и заткнут за пояс, ноги босые.

— Ты по-своему распорядилась этим садом, — холодно заметила Харита.

— Он был в запустении.

— Жаль, что ты не сумела его сохранить.

Лиле вскипела.

— Не знаю, что там наговорил Аннуби, но вижу, он тебя настроил против меня.

Харита отрешенно взглянула на нее, но ничего не сказала.

— Я чувствую это всякий раз, как к тебе подхожу.

— Так зачем ты лезешь туда, где тебе не рады? — зло отрезала Харита.

Лиле втянула голову в плечи.

— За что меня все так ненавидят? — простонала она, закрыв лицо руками. Когда она вновь подняла голову, глаза ее были сухи. — Кому я что сделала? За что все меня боятся?

— Боятся? Это тебе мерещится.

— Тогда почему со мной так обходятся? Ты мне не веришь, потому что меня боишься.

Харита с силой тряхнула головой.

— Я не боюсь тебя, Лиле, — сказала она.

Однако слова мачехи очень походили на правду, и это было неприятно.

— Вот как? — Лиле болезненно скривилась. — Аннуби боится, считая, что я оттеснила его от Аваллаха; поэтому он и оболгал меня.

— Аннуби не может никого оболгать, — тихо и уверенно отвечала Харита. Ни разу на ее памяти царский советник не покривил душой, тем более не произнес откровенной лжи. Однако… однако он не сказал ей всей правды про рану Аваллаха и даже не заикнулся, что Гуистан тоже погиб.

— Всякий солжет, когда чувствует угрозу, — так же убежденно выговорила Лиле. — Я для него угроза, вот он и распускает про меня небылицы. Наверняка он говорил тебе, что мой отец — фригийский матрос…

— По имени Тотмос. Да, и ты сама говорила, что он был рабом.

— Мой отец был фригийцем, это правда. И его действительно звали Тотмос. В молодости он плавал по морям, но у него был собственный корабль, и он на самом деле купил раба.

— Которого тоже звали Тотмос? — фыркнула Харита.

— Мой отец отпустил его на волю, и он взял отцовское имя. Таков обычай. Зачем Аннуби выворачивает все, что бы я ни сказала?

И вновь у Хариты закрались сомнения. Неужели Лиле говорит правду? Неужели Аннуби так ненавидит Лиле, что обращает против нее каждое сказанное слово? Но зачем? Зачем это ему?

— Есть лишь один способ убедиться в моей правоте, — промолвила Лиле.

— Какой же?

— Испытай меня.

— Как же тебя испытать?

— Как сама ты решишь, царевна. Это должен быть твой выбор.

— Я не хочу испытывать тебя, Лиле. — Харита со вздохом устало покачала головой. — Ты говоришь одно, Аннуби другое. Слова, слова, слова. Я уже не знаю, во что и верить.

— Верь мне, когда я говорю, что никому не желаю вреда. Верь, что я не рвусь к власти. Верь, что я хочу быть твоей подругой.

Харите стало стыдно. Она чувствовала, что Лиле говорит правду, и хотела верить. И все же… все же было в мачехе что-то не то. Что-то пугающее, как грибы на жирном перегное, или хуже — что-то скованное и спрятанное от глаз, чудовищный зверь, незримый, но наблюдающий из неведомого укрытия. Харита чувствовала присутствие зверя, ощущала его взгляд и потому не могла вполне довериться Лиле.

— Хотела бы я тебе верить, — искренне призналась она.

Лиле улыбнулась, но лишь на мгновение.

— Однако не можешь.

— Не могу, — кивнула Харита. — Пока не могу. Но я не буду тебе лгать.

В этот момент они различили детский голосок, весело щебетавший песенку без складу, без ладу. Через мгновение из-за куста вынырнула пушистая головка, а следом показалась и вся девочка — лет четырех, босоногая, светловолосая и смуглая, как орех. На ней была синяя льняная юбка, когда-то плоеная, а сейчас такая мятая, словно ее жевали, за ухом торчал одинокий цветок анютиных глазок, неумелый венок из тех же цветов болтался на шее. Венок и юбка составляли всю ее одежду. В руке девочка держала надкусанную зеленую сливу, липкий сок стекал по подбородку. При виде Хариты она замерла, как вкопанная, и уставилась на нее зелеными-презелеными глазищами.

— Иди сюда, Моргана, я хочу тебя кое с кем познакомить, — сказала Лиле.

Девочка робко шагнула вперед. Зеленые глаза, не таясь, изучали Хариту, и той стало не по себе.

— Моргана, это Харита. Скажи «здравствуй».

— Здлавствуй, — отвечала Моргана. — Ты класивая.

— Ты тоже, — сказала Харита.

— Но ты большая, — возразила девочка.

— Ты тоже со временем вырастешь, — промолвила Харита. — Вижу, ты любишь сливы. Вкусная?

Моргана взглянула на сливу в своей руке и бросила на землю, как будто ее уличили в чем-то постыдном. Мать строго взглянула и объяснила:

— Моргана знает, что в саду ничего рвать нельзя. Верно, Моргана?

Девочка пристыженно закивала, опустила глаза и босой ножкой отпихнула противную сливу.

— Можешь идти, Моргана. Скажи «до свидания»

— До свидания, цалевна Халита. — И Моргана убежала прочь.

— Какое прелестное дитя, — сказала Харита, провожая ее глазами.

— Она — наша радость. Твой отец говорит — точь-в-точь ты в ее годы.

Харита кивнула.

— Лиле, ты просила тебя испытать, — выпалила она. — Так вот, мне нужна твоя помощь.

Лиле склонила голову набок, словно решая, что ответить: «да» или «нет». Невозможно было угадать, что творится в ее голове. Темные глаза не выражали ничего. Наконец она сказала:

— Чем могу тебе служить?

— Пройдись со мной. Мне надо кое-что тебе сказать.

Они двинулись по дорожке, и Харита начала объяснять про Трома, его пророчество и грядущие бедствия. В отличие от остальных Лиле не подняла ее на смех, но приняла все сказанное от первого до последнего слова.

— Что могу сделать я? — спросила Лиле. Голос ее звучал ровно, без тени страха или сомнения.

— Белин согласился захватить флот Сейтенина. Есть план, и есть некоторая надежда, что он сработает. Как только у нас будут корабли — если будут, — останется их загрузить.

Лиле огляделась, и глаза ее расширились.

— На это понадобятся годы!

— У нас нет столько времени. Месяц, в лучшем случае два. Не больше. Аннуби пытается выяснить, сколько еще осталось.

— Понятно. — В голосе звучала такая обреченность, что Харита обернулась и взглянула на Лиле. Молодая женщина смотрела на дворец, на его балконы, портики и террасы. — Мы бросим это все и начнем сначала.

— Да, сначала, но мы возьмем с собой все, что поможет начать новую жизнь.

Лиле набрала в грудь воздуха, как будто собиралась немедленно запаковывать ящики. «Что за удивительная женщина, — думала Харита. — Но я не жалею, что ей сказала. Одной бы мне не управиться».

Словно прочтя ее мысли, Лиле повернулась к Харите и сказала:

— Теперь ты не одна. Я помогу, чем смогу. С чего начнем?

— Я думала об этом, — отвечала Харита. Они уже двинулись к дворцу. — Одежда, инструменты, провизия — все это важно. Однако я хотела бы начать с маминой библиотеки. Там есть книги, которые надо спасти.

— Согласна. Знания лучше другого помогут нам там, куда мы… — Она не договорила и странно улыбнулась.

— Что?

— Как готовиться к будущему нашего народа, если мы представления не имеем, куда направляемся?

— На запад, полагаю, — отвечала Харита. — Земли там, говорят, похожи на наши и мало населены. Мы сможем устроиться там почти так же, как здесь.

— Или лучше, — решительно произнесла Лиле.

— Скажи, — промолвила Харита, — ты мне веришь — насчет пророчества?

— Конечно, — отвечала Лиле. — А как же иначе?

— Остальные не верят.

— Тогда они заслуживают своей участи, — мрачно проговорила Лиле. В глубине ее темных глаз блеснула холодная ненависть — блеснула и сразу погасла.

«Что это — тот самый затаившийся зверь? — подумала Харита. — Не зря ли я ей сказала?».

Однако Лиле улыбнулась, и зверь, если он был, снова уполз в тень.

— Ты спросила, почему я тебе поверила? Отвечу. Всю свою жизнь я знала, что это случится. Я несла знание в себе. — Она коснулась рукою сердца. — Не надеялась увидеть, но знала. Чувствовала. В самом раннем детстве я смотрела на мир и знала, что ему недолго осталось стоять. Когда ты сказала, я поверила, потому что ты лишь подтвердила мою давнюю догадку.

— Это будет испытание, о котором ты просила, — сказала Харита. — Я доверила тебе все, чем дорожу.

— Не все. — Лиле легонько коснулась ее бока. Харита скривилась. — Позволь тебе помочь. Я в силах вылечить твое увечье. Когда это случится, тебе потребуются все твои силы. С моей помощью ты быстрее их обретешь.

Харита помялась, потом сдалась.

— Ты права, Лиле. Будь по-твоему.

— Я за тебя, Харита. Верь мне.

— Попытаюсь, — пообещала Харита. — Верь и ты мне.

Харита не ошиблась, доверившись Лиле: операция прошла безупречно, а за ней наступило быстрое выздоровление. Через несколько дней после того, как сняли повязки, Аннуби нашел Хариту в библиотеке: она сидела, скрестив ноги, перед грудой пергаментных свитков и, подперев рукой подбородок, прилежно читала развернутые документы. Прорицатель некоторое время смотрел на нее, прежде чем войти в разгромленную библиотеку. Заслышав шаги, она подняла глаза.

— Ой, Аннуби! Какие новости? Есть что от Белина?

— Нет. — Он покачал головой.

— А насчет звезд?

— Нет, пока ничего.

— Так что же?

— Это насчет тебя!

— Насчет меня?

— Ты сказала Лиле о грядущем бедствии.

— Да. А что?

Провидец вздохнул, провез по заваленному свитками полу кресло и рухнул в него как подкошенный.

— В чем дело? — недоумевала Харита. — Чем ты не доволен?

Он устало покачал головой и потер глаза.

— Я больше ничего не вижу. — Это было произнесено так буднично, что Харита поначалу не осознала всю важность его слов.

— Что тут дурного? Я думала, будет лучше… — Она смолкла.

Аннуби сидел так, будто в груди его не осталось воздуха — плечи обвисли, длинные пальцы сплетались и расплетались на коленях.

— В чем дело, Аннуби?

— Я больше ничего не вижу, — произнес он, чеканя страшные слова. — Лиа Фаил померк для меня. Света больше нет.

— Ты переутомился, — предположила Харита, откладывая рукопись. — Я слишком много от тебя требовала. Отдохни, и все вернется.

— Нет, — простонал он. — Знаю, что не вернется. — Он смолк, затем обреченно поднял плечи. — Однако я пришел не за тем.

— Ты сказал, не надо было говорить Лиле. Почему? Что она натворила?

— Я застал ее у себя в комнате с Лиа Фаилом. Я разозлился. Схватил ее… хотел… хотел прибить… — Он затряс головой, как будто сам себе не верил. — Я это сделал. Я, Аннуби, в жизни не поднявший руки ни на одно живое создание.

— А она?

— Рассмеялась, — пробормотал он, зажмурившись. — Рассмеялась и сказала, что потерянного не вернуть.

— Потерянного зрения?

— Тебя. Она сказала, что я тебя потерял.

У Хариты заныло под ложечкой.

— А потом?

— Она ушла. Я слышал за дверью ее смех. — Он взялся за голову, словно желая отделаться от этого звука.

— Ой, Аннуби, прости. Знала бы, ни за что бы ей не сказала. — Как ни жалко ей было старого друга, она не удержалась и спросила: — А никак не может быть такого, что ты ошибаешься?

— Ошибаюсь! — Царский советник вскочил, с грохотом опрокинув кресло. — Ты на ее стороне! Будь проклят тот день, когда я ее увидел!

— Прошу тебя, Аннуби, я просто хотела сказать, что могут быть другие объяснения.

— Я не только зрения лишился, но и рассудка, да?

— Конечно, нет.

Он напрягся, сжал кулаки.

— Она обворожила тебя. Сперва твоего отца, теперь тебя. — Он повернулся и выбежал из комнаты.

Харита осталась сидеть. «Я могу пойти к ней и поговорить напрямик. Пойти прямо сейчас… и что? Сказать, что Аннуби утратил зрение и считает, будто она меня обворожила? Даже если так, ей только того и нужно. Нет, нельзя сознаваться, что мне все известно… а что мне известно? Что Аннуби, собственно, мне сообщил? Могут быть другие объяснения. Возможно, как говорит Лиле, он ненавидит ее и переиначивает все ее слова. Может быть, все было совсем не так, как он сказал.

В любом случае, я обещала ей доверять, и затеять такой разговор — значит нарушить свое слово. Бедный Аннуби, придется ему еще немного помучиться. Я не в силах ему помочь, а другие дела не терпят».

Она вернулась к своему занятию — выбирала ценные и невосполнимые рукописи из тысяч, собранных ее матерью, и складывала их в водонепроницаемый деревянный бочонок.

Глава 13

Для Талиесина конец лета прошел, как в сказке. Он вставал с солнцем приветствовать славные золотые дни, текущие царственно величаво. Когда на строительстве выдавалось свободное время, Эльфин брал его в лес на охоту, на рыбалку в устье реки или просто на берег моря — посидеть на камнях, полюбоваться на облака и волны.

Часами они катались верхом, Эльфин рассказывал об однообразных дозорах вдоль Вала, о том, как надо сдерживать ирландцев и пиктов, о редких яростных стычках. Он учил Талиесина римскому воинскому искусству и, что важнее, римскому искусству управления. Он вспоминал истории, слышанные от воинов у костра. Он рассказывал о людях, их надеждах и чаяниях, объяснял, чего хочет для своего народа, растолковывал свои решения.

Талиесин слушал и каждое слово складывал в своем сердце, ценя то, что отец пытается ему передать.

— Ты должен быть сильным, — сказал однажды Эльфин. Они ехали по лесу в поисках вепря, а впереди собаки пытались взять след. — Сильным, как холодное железо в твоей руке.

— Хафган тоже так говорит. Сила и мудрость — обоюдоострый меч короля.

— Он прав. Ради своего народа король должен быть сильным и мудрым. Однако, боюсь, придет время, когда от мудрости проку не будет и выдюжит только сила.

— Темное время?

— Такое темное, какого еще не бывало. — Он натянул поводья и поднял глаза к зеленому кружеву листьев. — Слушай, Талиесин. Слушай, но не обманывайся. Все здесь тихо и спокойно. Однако покоя нет. Мир не знает и не хочет знать, что творится с людьми у него за спиной. Покоя нет, Талиесин. Это обольщение — заблуждение ума. Покой бывает тогда, когда ты обеспечил его силой своих рук.

Талиесин дивился, с чего это мысли отца приняли такой мрачный оборот. Где-то неподалеку закричал кулик, и в его голосе мальчику почудились одиночество и тоска.

— Это время приближается, Талиесин. Мы уже не можем его сдержать. — Эльфин печально взглянул на сына. — Хотел бы я, чтобы это было иначе.

Талиесин кивнул.

— Кормах говорил мне о Темном времени. Однако он сказал: чем гуще тьма, тем ярче сияет свет. И что придет некто и озарит небо от запада до востока, и образ его навеки запечатлеет эта земля.

Эльфин кивнул.

— Что ж, хоть какая-то надежда. — Он вновь обвел глазами сонный лес. — Ладно, Талиесин, зато сегодняшний день — наш! Чу! Собаки залаяли. Они что-то нашли. Вперед!

Эльфин тряхнул поводьями, и лошадь, взволнованная собачьим лаем, взяла с места в карьер. Талиесин ударил, своего скакуна пятками по бокам и поскакал следом. Не разбирая дороги, неслись они через лес — кони, лошади и три лесных кабана: две молодые самки и огромный седой самец. Охотники мчались, круша подлесок, перескакивая через поваленные стволы, пригибаясь под нависшими ветвями, сопя, визжа, фыркая, улюлюкая и хохоча от дикой погони.

В самой чаще кабаны исчезли. Собаки уперлись в быстрый лесной ручей, где потеряли запах. В следующий миг подскакали всадники и увидели, что псы жалобно скулят на берегу, нюхая воздух и горюя об утраченной добыче. Эльфин бросил копье — оно воткнулось во влажную глину, Талиесин сделал то же, и, спрыгнув на землю, они повели лошадей напиться к ручью.

— Славная была погоня! — хохотнул Эльфин. Он все еще не совсем отдышался. — Ну и кабанище! С двумя женами — царь лесной!

— Я рад, что они скрылись, — заметил Талиесин. Лицо его раскраснелось от волнения и долгой скачки. Мокрые от пота волосы на лбу свернулись в колечки.

— И я. Хотя проголодался я знатно, так и чую запах жареного мяса, но все равно рад, что они ушли. Когда-нибудь еще их погоняем.

Эльфин растянулся у темного, заросшего мхом камня и закрыл глаза. Талиесин устроился рядом и хотел уже лечь, когда уголком глаза различил какое-то сияние.

В следующий миг Эльфин услышал всплеск и рывком сел. Талиесин был посреди ручья и спешил к дальнему берегу с криком: «Я его вижу! Скорее!». Собаки подвывали, опустив морды и поджав хвосты, у самого края воды.

— Талиесин! Погоди! — Эльфин схватил копье и кинулся вдогонку. — Погоди, сынок!

Он выбрался на берег в тот самый миг, как Талиесин нырнул в заросли бузины.

— Скорее! — донесся издалека взволнованный мальчишеский голос. — Я его вижу!

Эльфин прислушался. Было слышно, как мальчик ломится через кусты, потом все стихло. Отец ринулся следом.

Талиесин отыскался через час на круглой поляне внутри дубравы. Он с потерянным видом сидел на заросшем лишайником плоском камне, уронив руки на колени.

— Ты не поранился, сынок? — Вопрос Эльфина гулко раскатился среди древесных стволов.

— Я его видел. — Талиесин сипел от усталости. — Он привел меня сюда.

— Кого ты видел?

— Оленя. Это он меня сюда привел.

— Оленя? Ты уверен?

— Белого оленя. — В полумраке поляны глаза Талиесина блеснули, как две темные звезды. — Белее вершины Кадер Идриса… а рога! Огромные раскидистые рога, алые, что твой римский плащ, и хвост тоже алый. — Он с сомнением взглянул на отца. — Ты видел?

Эльфин медленно покачал головой.

— Нет. Где мне за тобой угнаться!

Он огляделся. Со всех сторон поляну обступили кряжистые дубы, их толстые корявые ветви свидетельствовали о древнем возрасте. По окружности поляны земля чуть понижалась — видимо, здесь когда-то проходил ров. Камень, на котором сидел Талиесин, располагался в центре замкнутого круга. Несмотря на то что сквозь нависшие ветви просвечивало небо, поляна оставалась сумрачной.

— Олень привел тебя сюда?

Талиесин кивнул.

— И здесь я увидел человека. — Он указал на то место, где ложбинка прерывалась, соединяя поляну с лесом. — Черного человека.

— Вот как? — Эльфин пристально взглянул на сына. — Какой он был?

— Высокий, очень высокий. — Талиесин закрыл глаза. — И очень мускулистый — ноги, будто пни, руки — дубовые ветви. Весь в черной шерсти, густой-прегустой, и вывалянный в листве и сучках. Лицо раскрашено белой глиной, только глаза черные, что два колодца, и вокруг них оставлены круги. Волосы склеены, зачесаны в гребень и утыканы веточками, а на голове — кожаная шапочка с оленьими рогами. В руке у него был посох, тоже с рогами, а под мышкой — кабанчик. А еще с ним был волк, огромный, желтоглазый, смотрел на меня из-под дубов, а в круг не вошел.

— Повелитель зверей, — прошептал Эльфин. — Цернунн!

— Цернунн, — подтвердил Талиесин. — «Я Рогатый», так он мне сказал.

— А еще?

— Он сказал: «Подними, что упало». И все.

— «Подними, что упало»? И больше ни слова?

— Что это значит? — недоумевал Талиесин.

Эльфин взглянул на камень под мальчиком.

— Камень стоял, а теперь лежит.

Талиесин провел рукою по камню.

— Как мы его поднимем?

— Да, дело нелегкое. — Эльфин потянул себя за ус и пошел вокруг поляны. Вскоре он вернулся с толстым ясеневым суком и подсунул его под край лежащей плиты. — Подкати-ка вон тот камень, — распорядился он, и они вдвоем налегли на рычаг.

Плита поддавалась медленно, однако, давя на рычаг и подвигая опору, они смогли приподнять ее настолько, чтобы ухватиться руками. После этого пошло чуть лучше. Раздевшись до пояса, отец и сын налегли на рычаг, кряхтя от натуги, и мало-помалу камень вставал все выше, пока наконец со стоном Эльфин последним могучим рывком не поставил его стоймя.

Они улыбнулись друг другу, отдуваясь, и посмотрели на камень. Замшелый, темный от долгого сна в земле, пахнущий сыростью, он стоял чуть наклонно, так что слабый свет падал на его исчерченную письменами поверхность. Талиесин подошел и положил руки на выбитые в камне знаки: затейливо переплетенные спирали и завитки в обрамлении двух змей, образующих подобие огромного яйца.

— Он очень старый? — спросил Талиесин.

— Очень, — кивнул Эльфин. Он взглянул на яму, оставшуюся от камня. — Теперь я вижу, отчего он упал.

Талиесин взглянул туда же и увидел, что плита лишь немного отстоит от длинного, желтого человеческого остова. Под тяжестью камня череп и грудная клетка расплющились, но остальные кости были целы. Приметив блеск, мальчик стал на колени и осторожно разгреб мягкую грязь. Под ней оказалась цепь из тоненьких звеньев, украшавшая некогда шею покойника. На цепи висел кусочек желтого янтаря с застывшей в нем мухой.

— Что ты нашел, сынок? — спросил Эльфин, опускаясь рядом на колени.

— Подвеску. И глянь! — Он указал на белую плечевую кость. — Еще и браслет!

Браслет был золотой, с сердоликом и тем же спиральным рисунком, что и на камне. На сердолике была вырезана фигурка, которую не удавалось рассмотреть, пока Эльфин не снял браслет с кости прежнего владельца. Он стер землю с процарапанного рисунка и показал камень Талиесину.

— Лесной владыка! — воскликнул тот и, взяв украшение в руку, провел пальцами по контурам увенчанной рогами головы.

Между ногами скелета валялись черепки от разбитого сосуда. Под одной лопаткой обнаружился длинный кремневый наконечник от копья, под черепом — бронзовый кинжал. Лезвие позеленело и рассыпалось, но гагатовая рукоять сохранилась, хотя вся пошла мелкими трещинками.

Талиесин нагнулся и взял кинжал, потом медленно взглянул на камень, но тот преобразился: углы заострились, узор смотрелся четко, словно был выбит только что. Ложбинка вокруг поляны тоже была четче и глубже. По внутреннему краю ровика стоял частокол, и на каждом четвертом колу догнивала голова жертвы — человека или зверя. Большинство голов высохли, почернели, кое-где просвечивали белые черепа. В воздухе пахло смертью.

Он повернулся к тому месту, где поляна соединялась с лесом, и увидел каменные колонны по обе стороны тропы. В каждой колонне было по углублению с человеческим черепом. На обоих черепах кто-то нарисовал по синему завитку.

Пока Талиесин смотрел, между колоннами показался человек в оленьей шубе до колен. На нем были оленьи сапоги, ноги обмотаны кроличьими шкурками. Лицо его, вымазанное синим, походило на маску, волосы были коротко подстрижены, только сзади оставлена длинная коса, подвязанная на затылке наподобие конского хвоста. Голову его венчала шапочка из сыромятной кожи, украшенная оленьими рогами. В одной руке он нес испачканный синим глиняный горшок, в другой — барабан.

Мальчик зачарованно смотрел, как шаман подошел к стоящему камню, поднял замусоленную палку и окунул ее в горшок с вайдой. Этой самодельной кистью он принялся раскрашивать знаки, вырезанные на плите. Когда он закончил, другой шаман, в такой же одежде и с таким же синим лицом, вступил в круг. Он держал копье с каменным наконечником. За ним следовали двое в грубых шкурах и третий, связанный по рукам плетеным кожаным ремнем. Связанный был совершенно гол, лицо его скрывала привязанная к шее кожаная маска, расписанная переплетением спиралей вроде того, что украшало камень.

Связанного подвели к камню, где уже ждал шаман с краской. Пленник безучастно стоял, покуда тот рисовал ему на груди синие завитки. Потом его прислонили спиной к камню, между запястьями пропустили витой кожаный шнур, и бросили его на плиту. Один из сопровождавших дернул за шнур, так что руки пленника вскинулись над головой.

Тот, что был в шапке с рогами, схватил барабан и заколотил по нему резной костью — сперва медленно и ритмично, потом все быстрее и быстрее. Он запел диким голосом, а пленник забился. Барабанный бой становился все чаще, пение — все страшнее. Подошел шаман и внезапно, словно его ущипнули, подпрыгнул, развернулся, вскинул копье над головой и вонзил его в бок жертвы.

Кровь хлынула из раны, несчастный рванулся в сторону, но копье вновь настигло его. На этот раз оно вошло глубже и осталось в теле. Пленник дергался от боли. Когда он перестал биться, веревку отпустили. Руки его обвисли, он осел на камень, а кровь продолжала бежать на землю.

— Нет! — в ужасе вскричал Талиесин.

Умирающий с трудом шагнул вперед. Ноги его подогнулись, он рухнул на колени и еще с минуту слабо подрагивал — все под неотрывным взглядом рогатого шамана.

Он еще раз попытался встать, потом затих. Кровь, хлеставшая из жуткой раны в боку, уже начала густеть. Едва он замер, второй рогатый шаман прыгнул на тело и сорвал с него кожаную маску. Бронзовым кинжалом он отсек убитому голову и поставил на камень, откуда она таращилась в небо огромными незрячими глазами.

Рогатые зашептались. Двое других подняли тело и уложили его перед камнем. Первый шаман забрал барабан, горшок с краской и вышел из круга.

— Талиесин! — Мальчик услышал свое имя, почувствовал, как его трясут за плечо. — Талиесин!

Он обернулся и взглянул на отца. Встревоженное лицо Эльфина постепенно обретало четкость, а рогатые шаманы, их бездыханная жертва и, наконец, частокол поблекли, медленно растворяясь в воздухе.

— В чем дело, сынок? Ты стал серым, как смерть. — Эльфин крепко сжал его плечо.

Талиесин схватился за голову.

— Опусти на место, — прошептал он, потом закричал, глядя на отца огромными от ужаса глазами: — Опусти на место! Опусти камень на место!

— Хорошо, — медленно сказал Эльфин. — Мы положим его обратно. — Он выпрямился, глянул на пожелтевшие кости в открытой могиле. — Не все, что найдено, следовало найти, кое-чему лучше оставаться в забвении.

Они принялись укладывать камень, что было лишь немногим легче, чем его поднять. Все это время Талиесин ощущал давящую атмосферу поляны как враждебную силу, которая им мешает. Однако камень медленно поддавался и наконец с шумом рухнул на место своего упокоения.

Только когда плита снова легла на землю, Талиесин вздохнул свободнее.

— Дело было не в камне, — объяснил Талиесин. — Рогатый хотел, чтобы ему снова стали приносить жертвы. — Его передернуло. Он с опаской взглянул на отца. — Это было бы дурно.

Эльфин кивнул и в последний раз огляделся.

— Вот и я чую — нехорошее это место. Довольно мы тут побыли. Идем отсюда.

Они пошли назад через лес и спустя некоторое время наткнулись на ручей. День уже клонился к вечеру. Лошади сонно пощипывали травку, собаки, свернувшись, дремали у их ног, положив головы на лапы. Когда Эльфин и Талиесин, плескаясь, двинулись через ручей, гончие проснулись и вскочили с лаем.

— Придется поторопиться, чтобы засветло попасть в каер, — заметил Эльфин, усаживаясь в седло. — Видно, мы пробыли на поляне дольше, чем нам показалось. Готов?

— Готов, — отвечал Талиесин, перебарывая желание в последний раз обернуться на лес.

Они хлестнули поводьями и галопом понеслись прочь.

Глава 14

Первая дрожь пробежала по земле Келлиоса перед самым рассветом.

Харита проснулась среди ночи из-за того, что едкий сухой воздух сгустился в сплошной давящий покров. Чувствуя, что ей нечем дышать, она встала, вышла на балкон и стояла, глядя на слабо мерцающий город. Океан неустанно перекатывался по своему ложу, звезды красновато горели в сером ночном небе — и Харита поняла, что час наступил.

Она приняла это с хладнокровием, воспитанным годами выступлений на арене, и в последний раз взглянула на спящий город.

Со стороны далекой горы донеслось глухое рокотание летней грозы. «Началось, — подумала Харита. — Спи, Атлантида, пришел день твоей смерти. Прощай!».

Рокот перешел в еле заметную дрожь. В городе завыли и заскулили собаки. Они знали. Скоро узнают все.

Она надела то, что давно приготовила на этот день: простую, прочную льняную рубаху, широкий кожаный пояс и сандалии, в которых выступала на арене. Привычным движением заплела косу, подвязала белым кожаным шнурком, надела на шею любимую золотую цепь и торопливо вышла из комнаты ударить в набат — колокол, который приказала повесить посреди портика, чтобы слышал весь дворец. Последние раскаты еще замирали в воздухе, а Харита уже бежала к Аннуби.

Она вошла без стука. Аннуби сидел за столом, перед ним лежал Лиа Фаил в шкатулке из дерева гофер. Глаза прорицателя были красными от усталости.

— Началось, — сказала Харита.

Он кивнул, закрыл глаза и шепотом выговорил:

— Да.

— Так собирай вещи, идем в порт. Будем ждать Белина.

— Белин не успеет, — сказал Аннуби. — Я остаюсь здесь.

— Нет, ты мне нужен. — Тон ее не допускал возражений.

Аннуби пожал плечами, встал, в последний раз оглядел комнату и шагнул к двери.

Дрожание прекратилось, но воздух все так же давил, и в нем ощущался резкий металлический запах. Собачий вой зловещей музыкой заполнял дворец.

В главном переходе они встретили Лиле, перепуганную и взволнованную. Она держала на руках спящую Моргану и, увидев Хариту, бросилась к ней с вопросом:

— Пора?

— Да, — отвечала Харита. — Где мой отец?

— В постели, спит.

— Разбуди его и приступай к своим обязанностям.

Лиле колебалась.

— Дай мне ребенка. — С этими словами Харита забрала Моргану из ее рук. — А теперь поторапливайся.

Лиле побежала по переходу.

— Возьми Моргану, — распорядилась Харита, протягивая ребенка Аннуби.

Тот брезгливо скривился, но девочку взял. Она тут же проснулась и подняла крик.

— Жди у фургонов, — приказала Харита, и Аннуби, спотыкаясь, побрел в дрожащую ночь.

Харита проверила, как выполняется каждое ее распоряжение, уверенно и деловито переходя от одного дела к другому. Последние несколько недель вымотали ее и душевно, и физически. За это время она собрала гору припасов и инструментов, все упаковала, по возможности защищая от морской воды, заставила дворцовых служащих, как те ни возмущались, отработать составленный вместе с Лиле план эвакуации, обратила все дворцовые сокровища в наличные золото и серебро, скупила множество рыбачьих лодок, чтобы доставить людей и припасы на корабли, проследила за погрузкой в фургоны предметов первой необходимости — труд титанический, потребовавший сил, терпения и воли, которых она за собой прежде не знала. Теперь, в последние страшные минуты, она сохраняла спокойствие. Пусть мир вокруг рушится, смерть не застанет ее мечущейся в постыдной панике. Она разбудила тех, кто не проснулся сам, и велела им приступать к намеченным прежде делам.

— Не задумывайтесь, — говорила она самым робким. — Делайте, что сказано, и побыстрее.

В итоге, когда несколько часов спустя дворец содрогнулся от первых толчков и черепица градом посыпалась в темные дворы, фургоны уже стояли по четыре в ряд, десять в каждой колонне, возницы и седоки ждали. Кони вскидывались, выкатывая испуганные глаза в свете мятущихся факелов. Конюхи удерживали их, торопясь надеть шоры.

Харита стояла на лестнице, уперев руки в бока.

— Где Лиле? Неужели мне самой за ней идти?

— Царевна! — послышался голос. — Надо выводить лошадей. Если рухнут ворота…

— Знаю, знаю! Мы ждем царя. Ступай на свое место.

Говоривший исчез. Харита бросилась во дворец искать Лиле и Аваллаха. Второй раз тряхнуло, когда она бежала по длинной галерее в царскую опочивальню. Мраморные плиты под ногами задрожали, до ушей донесся далекий скрежет, как будто кто-то молол зерно между двумя огромными жерновами.

Она влетела в отцовскую комнату и увидела Аваллаха, одетого, в большом кресле. Лиле на коленях молила его встать и идти с ней. Он обернулся на звук шагов.

Не обращая внимания на Лиле, Харита произнесла:

— Пора, отец. Все ждут, чтобы ты их возглавил.

Царь мотнул головой.

— Я остаюсь. Мое место здесь.

— Твое место с твоим народом.

— Возьми Лиле и остальных. Брось меня.

— Мы без тебя не тронемся, — твердо сказала она.

— Тронетесь или погибнете.

— Значит, погибнем! — выкрикнула она. — Но тебя не оставим!

Аваллах медленно встал. Лиле подала ему костыль и под руку повела к повозке, в которой уже ждали Аннуби и Моргана. Лиле и Аваллах сели, Харита приказала трогать. Едва царская повозка выкатилась в ворота, остальные пришли в движение. Одна за другой они проезжали в ворота, земля беспокойно подрагивала под колесами.

Харита выждала, пока последний фургон миновал ворота, вскочила на коня и секунду помедлила, глядя на дворец своих предков, с которым расставалась навеки. Фургоны быстро достигли Келлиоса, но улицы оказались забиты людьми, выбежавшими из домов и в ужасе метавшимися по городу. Толчок следовал за толчком. Крики и вой оглушали. Харита выехала вперед, прокладывая дорогу фургонам. Так, продираясь через толпу, они добрались до порта и остановились на каменном причале. Теперь оставалось ждать корабли и надеяться, что они придут.

Небо озарилось зловещим желтоватым светом. Со стороны храма доносилось жалобное мычание. В неподвижном воздухе пыль висела над городом, как туман. Аннуби расхаживал вдоль фургонов. Наконец он остановился возле Хариты.

— Вроде стихает, — сказал он. — Толчки стали реже и слабее.

Харита взглянула на его лицо, бледное в лучах рассвета.

— Значит, время еще есть.

Взошло солнце, и землетрясение прекратилось. Перепуганный народ успокоился и вернулся к своим делам. Ожидавшие на причале — почти пятьсот человек, все население дворца: каменщики, маляры, плотники, садовники и пастухи, управляющие, слуги, распорядители, все со своими семьями (их Харита пообещала взять с собой) — начали сердиться, поглядывая на землю, которая явно не собиралась уходить у них из-под ног.

Харита хранила прежнюю решимость. С началом дня она заставила всех перетаскивать поклажу из фургонов в лодки. Солнце поднялось в раскаленное добела небо и принялось жарить и без того иссохшую землю. Когда же пылающий диск склонился к закату, последние тюки закрепили в лодках, а флота все не было.

Горожане открыто смеялись над их сборами, показывая пальцами и отпуская шуточки. В гавани, как всегда, сновали лодки, Келлиос жил обычной жизнью, будто ничего не произошло.

Когда на причал легли длинные тени, Лиле подошла к Харите и сказала:

— Люди устали. Может быть, стоит вернуться?

— Нет, — отвечала Харита. — Я тоже устала, но возвращаться нельзя.

— Можно оставить лодки, а если…

Харита обернулась к ней.

— Возвращайся во дворец, Лиле, и найдешь там свою могилу! Там только смерть!

Лиле вернулась, чтобы приглядывать за остальными. Долгий вечер не принес никаких событий. Ужинали простой пищей, слушая, как ритмично ударяют в основание пристани волны. Наступили сумерки, но по-прежнему не чувствовалось ни ветерка. Быстро темнело.

Они сидели в тягостной духоте, когда небо внезапно вспыхнуло огнем. Горящие звезды сыпались на восток, неестественную тишину разорвал вой, с которым они низвергались в неустанно бьющийся океан.

Огненный звездопад продолжался. В небо уходили столбы пара. Горожане высыпали на пристань и смотрели в небо. Никто больше не смеялся.

Со стороны горы донесся зловещий рокот. Обернувшись в ужасе, люди увидели, как горящие звезды проносятся сквозь пыльное марево и смертоносным дождем накрывают землю. Гонимые огненным дождем, жители Келлиоса в беспорядке бросились на причалы и принялись драться за места в рыбачьих лодчонках. Одна за другой лодки отчаливали и, качаясь на мелкой зыби, устремлялись в ночное море.

— Корабли не пришли! — крикнул кто-то от фургонов. — Надо спасаться!

— Молчать! — рявкнула Харита. — Ждем.

— Мы все погибнем! — взвыл кто-то еще.

— Так умрем людьми, а не ополоумевшими животными!

Они ждали. От воды поднимались испарения со странным маслянистым запахом. Келлиос содрогался от страшных толчков, дома ходили ходуном, рушились колонны. Многие, боясь, что пристань не устоит, с криками бежали назад в город, топча тех, кто не успел отскочить с дороги.

Одной силой воли Харита сохраняла порядок среди своих людей, расхаживая между ними, призывая их мужаться, как когда-то призывала своих танцоров. Аннуби нашел ее на пристани, где она твердыми словами рассеивала сгущающийся вокруг страх.

— Если корабли не придут… — Он замолк.

— Да?

— Мы могли бы выйти им навстречу на лодках.

— Нет, — твердо отвечала Харита. — Мы будем ждать здесь.

Она снова заходила по пристани.

Аннуби пошел рядом.

— У нас еще есть время, Харита. Лодки готовы.

— Белин придет, — упрямо произнесла она.

— Не сомневаюсь. Однако он может не успеть. — Аннуби поднял руку в недвижный воздух. — Ветра нет. Сегодня им до нас не добраться.

Харита взглянула на темную массу качающихся лодок.

— Возможно, ты прав, — сдалась она наконец. — Если мы проделали путь досюда, можем пройти еще немного.

Она повернулась и принялась отдавать приказы. Лодки, числом девяносто, были связаны по три: средняя для людей, две по сторонам — для груза. Под руководством заранее выбранных надзирателей народ принялся рассаживаться. Одна за другой лодки с пассажирами отваливали от пристани.

Выйдя в залив, они обернулись. Серое небо на западе внезапно просветлело, залилось желтым, потом кроваво-красным заревом.

На землю легла тишина. Море успокоилось.

Все затаили дыхание, сжимая побелевшими пальцами лодочные борта.

Звуковая волна настигла их раньше, чем сам звук — оглушительный, рвущий перепонки рев вспученной бездны. Восток снова вспыхнул зарницами, горы заходили ходуном. Келлиос закачался. Харита взглянула на дворец: над рушащимися стенами вставали языки пламени. А страшный рев не смолкал.

Ополоумев от страха, люди бросались в море, и многие в панике тонули. Матери бежали в воду, держа младенцев над головой. Перепуганные лошади, сорвавшись с узды, носились по дыбящемуся берегу.

Земля утратила свою твердость. Холмы сползали в долины, сталкивались и сливались в один. Деревья дрожали мелкой дрожью, корни их стонали и трещали, почва под ними текла, как вода. Дома раскачивались и падали на струящиеся улицы, вздымая пламя и пыль. Вопли людей казались криками перепуганных птиц. Море пузырилось и колыхалось на своем ложе.

Небо содрогнулось и изрыгнуло пламя. Горящие куски серы, шипя, проносились в воздухе, распространяя омерзительный смрад, они чертили борозды на холмах, сыпались на дрожащие развалины, а навстречу им вставали клубы серого дыма и белые языки пламени, Камень горел: некогда яркие орихальковые крыши плавились и бежали ручейками. Из храма валили клубы черного дыма, пахло паленым мясом и жиром.

Вскоре пламя охватило всю окрестность. Оно бушевало на склонах холмов, дым вставал столбами, образуя большое плоское облако, которое, словно рука, тянулось к только что вставшей луне.

Лодки плясали на расходившихся волнах. Каменная пристань рухнула в воду, увлекая за собой тысячи кричащих людей. Харита смотрела, не чувствуя ни страха, ни жалости — ничего.

Разрушение продолжалось всю ночь, а лодки носило по гавани. Над заливом призрачно сияла бледная луна, но уцелевшие тщетно вглядывались в горизонт — кораблей не было. Харита смотрела на лица окружающих и видела, как тает последний лучик надежды. «Они придут, — твердила она про себя, понимая, что лодки уносит все дальше в открытое море и шансы на спасение убывают. — Они нас отыщут».

Около полуночи Харита заставила себя проглотить кусочек хлеба и глоток воды. Потом заснула и проснулась на рассвете. Обреченная земля по-прежнему корчилась в предсмертных судорогах. Белина с захваченными кораблями все не было.

Атлантида вздымалась и опадала, горы вздрагивали, как складки на покрывале, вода била в дрожащий камень, Келлиос горел, а на юге уходил ввысь дым от других городов. В воздухе висела копоть, и казалось, что уже сумерки. А звезды продолжали сыпаться, ударяя в землю и вспенивая море. Медленно, безжалостно, безостановочно.

Около полудня, хотя небо было черно, как ночью, непроглядные тучи над землей вспыхнули оранжево-алым. Воздух задрожал, стремительный вихрь пронесся над волнами, через мгновение его нагнал звук взрыва, настолько могучий, что море пошло высокими узкими волнами, и сотрясение достигло их сперва как долгий пронзительный вой — это ударная волна вырывала из земли деревья и камни, — а затем, как оглушительный, отупляющий рев.

Гора Атлант взлетела на воздух — напор расплавленной магмы расколол ее от увенчанной снегом вершины до гранитных недр и выбросил обломки в истерзанный воздух. Они еще не начали падать, как второй взрыв выбросил из середины горы огонь, дым, пепел и расплавленную лаву. В мгновение ока Атлант превратился в трепещущую колонну подсвеченного огнем дыма.

Оглушенные взрывом люди в лодках беспомощно цеплялись друг за друга. Одни в испуге кричали, другие онемели от ужаса, когда на их глазах целые горные хребты оседали и проваливались в землю.

Море уже не просто бушевало — оно кипело под градом раскаленных обломков. В соседнюю с Харитой лодку упал кусок расплавленной лавы, и она сразу пошла ко дну, увлекая еще две, с которыми была связана. Вода перехлестывала через борта, заливая перепуганных людей.

Уголком глаза Харита заметила какое-то движение и повернулась к берегу. Она успела заметить, как на них с немыслимой скоростью катит вызванная взрывом приливная волна.

Люди в оцепенении смотрели, как надвигается стена воды, никто не успел даже вскрикнуть или отвернуться. Лодка закачалась. Харита ухватилась за толстый трос, и в этом миг волна ударила в борт, лодка взлетела высоко в воздух и опрокинулась.

Небо и море поменялись местами. В мокрой, захлебывающейся тьме Хариту оторвало от троса и ударило о борт. Ее бы выбросило из лодки, если бы хлещущая сверху вода не прижала ее ко дну.

Все случилось в одну секунду. Лодки закачались, выровнялись, и волна покатила дальше. Те, кто уцелел, судорожно глотали воздух. Харита заставила себя выпрямиться, закашлялась, выплевывая горько-соленую воду, протерла глаза от едкой, влаги. Остальные лодки качались на зыби, многие тяжело просели, полные воды. Их было явно меньше, чем минуту назад.

В серо-зеленом небе дым мешался с облаками, подсвеченными злыми алыми сполохами. То, что осталось от Атланта, билось и сотрясалось, некогда прекрасное тело горы сводила чудовищная судорога. Люди ошалело таращились застывшими от ужаса глазами.

Лодки дрейфовали. Время зависло между ночью и днем, вулканический пар и дым плотно заволокли небо, грозные звуки окончательного разрушения по-прежнему гремели над водой. Океан постепенно успокаивался. Теперь вода тихо плескалась о лодочные борта, да порой ударялся о доску кусок пемзы.

Харита, вертя головой, пристально вглядывалась в горизонт. Однако шли томительные часы, и даже ее неистребимый дух ослабел; она все реже устремляла глаза вдаль. День сменила длинная, мучительная, рваная ночь, и блаженный сон лишь на краткие мгновения спасал от чудовищной яви. Уцелевшие — менее трех сотен, — сгрудившись в дрейфующих лодчонках, смотрели на тяжкие муки истерзанной земли.

Вот и заря, но они не увидели солнца: лишь слегка просветлело свинцовое небо, и наступил новый нескончаемый день. Лодки качались, люди ждали. Харита подумала, что не лучше ли было всем остаться во дворце и погибнуть под рухнувшими стенами.

Парус на горизонте первым заметил Аннуби из соседней лодки.

— Харита, — мягко позвал он.

Она сидела, уронив голову на руки. Услышав Аннуби, она подняла на него взгляд.

— Харита, взгляни на север и скажи мне, что ты видишь.

Она долго всматривалась, потом вскочила:

— Парус? Корабль? Аннуби, это Белин?

До боли в глазах они вглядывались в крошечный квадратик на горизонте, темный в сумеречном свете. Корабля еще было не разглядеть. Парус медленно приближался. Вскоре его заметили и остальные, в лодках поднялся гомон, многие махали платками и рубахами, чтобы привлечь внимание.

— Он только один, — крикнула Харита Аннуби, когда корабль удалось наконец разглядеть. — Я вижу только один! Где остальные? Их должно быть больше.

— Только один, — подтвердил Аннуби. — И не очень большой.

— Он направляется к нам! — крикнул кто-то с другой лодки.

Корабль сменил курс и шел теперь прямо на флотилию осевших в воде лодок. Люди смотрели, как он несется на них, и радость постепенно сменялась тревогой. С черного корабля не подавали никаких знаков, и сам он, не замедляя хода, продолжал лететь полным ходом.

— Они нас не видят! — крикнул кто-то.

Корабль несся вперед, его острый водорез рассекал серую пену. Теперь кричали все. Корабль был так близко, что можно было различить людей на палубе. Они смотрели на лодки. Крики становились все громче, все отчаяннее.

«Что-то не так», — подумала Харита и в следующий миг поняла, кто это: Сейтенин!

Корабль настиг первую лодку в тот момент, когда гребцы пытались увести ее с пути судна. Водорез с грохотом ударил в середину борта. Лодка подпрыгнула и раскололась, люди и груз полетели в воду. Вторая лодка сумела увернуться; в третьей кто-то из гребцов успел упереться веслом в надвигающийся корпус и оттолкнуться, хотя сам он не устоял и полетел в воду.

Еще одна лодка, полузатопленная и почти неуправляемая, закачалась в кильватере стремительно несущегося корабля, черпнула бортом воду и быстро пошла ко дну под вопли тонущих пассажиров.

Смертоносный корабль пронесся мимо лодки, в которой кипела от безмолвной ярости Харита. Над поручнем промелькнуло лицо Сейтенина. Харита узнала его и плюнула. Гримаса безумной ненависти исказила лицо царя.

— Не выйдет, Сейтенин! — прогремел голос Аваллаха. Харита обернулась и увидела, что ее отец стоит в лодке: мокрый, всклокоченный, но все равно царственный. Ярость заставила его выкрикнуть эту бессмысленную угрозу.

Руль повернулся, парус провис — корабль разворачивался на новый заход.

На палубу высыпали люди, поручень ощетинился копьями.

— Они возвращаются! Они нас всех перебьют! — закричала женщина в одной из лодок.

Корабль надвигался под бессильно хлопающим парусом, однако что-то в его движении изменилось. Не закончив поворота, он снова взял прежний курс. Парус наполнился ветром. У поручня вновь возник Сейтенин. Он крикнул:

— Жаль, что я не убил тебя, Аваллах! Теперь океан довершит то, что я не успел!

Харита повернулась и увидела то, что заметил кормчий Сейтенина и что заставило его поспешно обратиться в бегство: к ним летели три быстрые триремы.

— Белин и Киан! Мы спасены!

Никто ее не слышал. Все тоже увидели корабли и кричали до хрипоты.

Харита огляделась. Из девяноста лодок, покинувших Келлиос, она не насчитала и пятидесяти: кого-то унесло за ночь, кого-то потопили горящие обломки или приливная волна, три уничтожил Сейтенин — хотя те, кто был в протараненных кораблем лодках, по большей части остались живы и теперь цеплялись за плавающие в воде доски.

Корабли, приближаясь, убирали паруса. В лодках гребцы схватились за весла. Вскоре первые из спасенных уже взбирались на судна по сброшенным с борта сеткам. Харита проследила, чтобы с лодок сняли всех людей и припасы, и лишь после этого разрешила поднять на палубу себя.

Перед ней стоял Белин, измотанный и печальный.

— Я знала, что вы нас отыщете, — сказала Харита уже в его объятиях.

— Прости, — шепнул он, и на ее шею капнула теплая слеза. — Мы не могли быстрее…

Она отстранила его.

— Элейна?..

— Думаю, жива. Есть еще один корабль, — объяснил Белин, обреченно ссутулив плечи. — Там Киан — теперь все в его руках.

Были и другие спасенные — несколько лодок Белин заметил по пути, всех людей забрали на борт. Корабли оказались заполнены почти до предела. Убедившись, что Аваллах, Аннуби, Моргана и Лиле живы, а груз, на который она потратила столько усилий, надежно уложен, Харита без сил рухнула в уголке.

Белин отдал приказ кормчему своего корабля и двух других, одним из которых командовал Майлдун. Вновь подняли паруса. Полотнища затрепетали и надулись, и корабли понеслись вперед, вперед, в открытое море.

Они не успели отойти далеко, когда над волнами прокатится вой, далекий и грозный. Те, кто был у борта, подняли головы и увидели, что над Атлантидой нависли тучи. По темной громаде берега разбегалась паутина зияющих трещин, заполненных желтой лавой.

Дым клочьями расползался над водой, и казалось, что Атлантида плывет в черных штормовых тучах. В горячем воздухе пахло серой и копотью. Пепел сыпался грязными хлопьями, и все, чего бы он ни коснулся, мгновенно чернело. Была середина дня, но всюду царил сумеречный полумрак. Спасенные сбились в кучи на борту, их изможденные лица озаряли вспышки зарниц.

Вой перешел в оглушительное шипение, которое шло от крушащейся земли и заполняло весь мир. Харита закрыла глаза и различила в нем шум влекомых в бессмертие душ. Кто-то коснулся ее плеча, и она подняла лицо. Над ней стоял Аннуби, в его зрачках плясали красные отблески.

— Идем, посмотришь, — сказал он.

Она прошла за ним на корму, и они протиснулись к борту. Атлантида полностью ушла под воду, лишь кое-где торчали горные пики, да вспышки выхватывали из тьмы бесформенную громаду Атланта.

Шипение нарастало, к нему присоединился еще один звук, как будто раздирали от края до края огромный кусок материи — самая ткань мира рвалась из конца в конец. Треск становился громче, заполняя вселенную, захлестывая корабли и жмущихся в страхе зрителей.

И вот, пока они смотрели, темная громада горы Атлант осела под собственной тяжестью, всколыхнулась и взорвалась в последнем пароксизме яростного разрушения. Чудовищная сила выбросила газы и пыль. Черная клубящаяся колонна встала до облаков. Через мгновение ударная волна устремилась к кораблям, срывая белые барашки.

Она обрушилась невидимым кулаком. Люди попадали на палубу, задребезжала обшивка. Порыв ветра ударил в обвисшие паруса, так что согнулись и заскрипели мачты. Триремы неслись, не слушаясь руля, палубы вставали почти вертикально. Харита лежала плашмя, вцепившись руками в грубые доски и крепко зажмурив глаза от едких соленых брызг.

Ветер унесся прочь. Дымящиеся каменные глыбы со свистом сыпались из набрякших небес, они шипели, касаясь воды, и шли на дно в ореоле пара. Раскаленные камни падали на корабли, подпрыгивали, шипя и разбрасывая осколки, прожигали доски, воспламеняли палубу. Смертоносный ливень продолжался.

Мимо Хариты с криком пробежала женщина с ребенком на руках — по подолу ее платья бежала огненная кайма. Царевна бросила ее на палубу, ладонями загасила пламя и накинула сверху кусок парусины — защиту от страшного града.

Юркнув вместе с ними под прочный холст, Харита не сразу поняла, что женщина и ребенок — Лиле и Моргана. Лица их были в саже, волосы — серые от пепла. Лиле смотрела на нее, не узнавая. «Наверное, у меня такой же жуткий вид, — подумала Харита, — если она не понимает, кто я».

— Лиле, — сказала она, протягивая руку. — Это Харита, Лиле. Мы уцелели, и мы останемся жить. Слышишь? Мы будем жить.

Моргана тихонько всхлипывала, но Лиле не отвечала. Она отвернулась и смотрела на чудовищный град.

Исполинская волна, поднятая последним взрывом, взметнула корабли на немыслимую высоту и бросила в пропасть. Она прошла под днищами и покатилась через океан, увеличиваясь и набирая скорость. При мысли о том, что натворит она на том берегу, Хариту передернуло.

Когда кончился огненный ливень, Харита и Лиле сбросили парусину. Над водой висела сплошная завеса пыли и дыма. Не видно было даже соседних судов.

Всю эту нескончаемую ночь триремы качались на мертвой зыби. Те, кому повезло остаться в живых, уснули, где стояли. Они проснулись сумеречным утром. Паруса бесполезно висели. Пепел по-прежнему сыпал, как снег, покрывая воду толстой коркой грязи. В душном воздухе пахло серой.

Штиль продолжался три дня. На четвертый бледное серое солнце пробило грязно-бурую мешковину туч. К полудню порывистый ветер с юга унес последние следы дыма, и взорам людей предстал океан. На месте Атлантиды колыхался все тот же водный простор и качалась на волнах грязь. Ни камешка, ни песчинки — ничего. Атлантида ушла под воду, и лишь тонкая струйка пара, поднимающаяся узкой полосой пузырей, указывала на то, что здесь когда-то был материк.

Атлантиды не стало.