Там, где играют

IV

Пьяная прохлада весеннего вечера ласкала лицо. По улицам шли веселые люди. Трезвые казались несколько выпившими, а пьяно-шатающиеся имели вид шаловливых школьников, представляющихся пьяными от избытка радости, счастья и молодости. Яше самому хотелось шалить, бросать свое тело из стороны в сторону, напевать бессмысленную песню, сплетенную из всех любимых мотивов и слов, затрогивать прохожих. Солдатский мундир его не стеснял. Идет солдатик! Не он, Яков Горлин, не он, красивый, талантливый, любимый, богатый -- солдатик идет! Серый, ничтожный, никому не интересный! И если он будет шататься из стороны в сторону, ударяться головой о каменные стены домов, падать на мостовую, цинично ругаться -- никто не скажет: "пьян Яков Горлин!" Все скажут: "идет пьяный солдатик". Эта мысль щекотала и дразнила, наполняя душу шаловливой дерзостью маскарада. Он два раза, притворясь пьяным, наваливался всей тяжестью тела на прохожих. Прохожие отступали и благодушно приговаривали:

-- Отчаливай, земляк!

А Яша мальчишески-радостно смеялся в душе над ними, которых он обманул, которые его, Якова Горлина, назвали "земляком", и шел дальше, ища новых приключений. Он брел без цели, сворачивая с улицы на улицу, без мыслей, без мечтаний, впитывая в себя воздух и счастье и уверенное ощущение грядущих удач. В порту он посмотрел дымящиеся пароходы и даже в этот праздничный вечер кишащие людьми грузовые барки, обменялся несколькими шутливыми и грубыми словами со столпившимися у берега босяками, хотел войти в сад, но, вспомнив, что солдатам вход воспрещен, без сожаления свернул в сторону, сквозь решетку полюбовался гуляющей нарядной публикой, несколько минут слушал издалека доносящуюся музыку и ушел дальше, вглубь города.

На Лондонской улице было тихо, красиво и богато, как всегда. Изредка проносился экипаж, мелькнув цветами шляп и блеском цилиндров. Из открытых окон доносились звуки рояля и тихой беседы. Яша любил эту улицу.

У одного дома он заметил низенькую, странно изогнувшуюся фигуру человека с поднятой вверх головой. Казалось, что он переговаривается с кем-то в окне или выслеживает кого-то. Но, когда шаги Яши раздались вблизи, странный прохожий внезапно повернул к нему голову и сейчас же испуганно-торопливо зашагал по мостовой, стараясь незаметно скрыться в темноте.

Яша остановился. В неровном шаге, изогнутой фигуре и странно приподнятой голове этого человека было что-то знакомое. Он напряженно думал, кто бы это был, а прохожий все удалялся. Внезапно он очутился под полосой света, падавшей из освещенного окна. Яше бросились в глаза изломанный котелок и серые голенища сапог.

-- Шпилер! -- крикнул он.

Прохожий сразу остановился, как пораженный выстрелом. Потом его тело наклонилось вперед, руки прижались к груди, и он побежал, надвинув котелок на глаза.

-- Шпилер! Мотль! -- сильнее крикнул Яша.

Тело бегущего качнулось вперед, но ноги его остановились.

-- Еврей? -- окликнул он громким шепотом.

-- Это я, Горлин! -- отозвался Яша.

Мотль Шпилер, внезапно сорвавшись с места, быстро и смешно заковылял ему навстречу.

-- А я вижу -- солдат!.. Сказать вам правду, господин Горлин, я испугался... Я вижу, солдат идет... Может узнать! -- говорил он, задыхаясь от усталости и волнения и с радостной гордостью пожимая руку Яши. -- А это совсем вы! Это совсем вы, господин Горлин! -- и он смеялся мелким счастливым смехом.

-- Что вы здесь делали? -- спросил Яша.

Но Мотль не сразу ответил. Он снял шляпу, рукавом вытер вспотевший лоб и потом, уставившись в Яшу своим глубоким, удивленным и жалостливым взглядом, долго смотрел на него.

Он заговорил внезапно.

-- Господин Горлин! Это так хорошо, что я вас встретил! Я так хотел вас встретить, господин Горлин...

Помолчав с минуту, он неожиданно схватил Яшу за руку.

-- Вы спрашиваете, что я здесь делал? Я стерег этот дом, господин Горлин! Вы видите этот дом? Сюда она ходит, каждый день ходит она сюда. Уже два месяца. Входит в эту дверь и смеется... И через три часа выходит из этой двери и тоже смеется... И в руке у нее цветы... И матери она приносит деньги... И я не знаю, что в этом доме!

Яша взволнованно слушал. Внезапно он вырвал у Шпилера свою руку и отступил на шаг. Злоба охватила его.

-- Вы говорите про Гесю? -- произнес он сдавленным голосом.

Но Мотль не уловил ненависти в его тоне. Он продолжал печально:

-- Вот уже два месяца, как я хожу сюда. Мне нужно знать, кто живет в этом доме! Мое сердце сгорает от мучений... Я вам говорю правду, господин Горлин... А она молчит! Вы думаете, она матери говорит? Нет, господин Горлин! Я не знаю, и мать ее не знает, и никто не знает! И я говорю: я должен знать! И я стою здесь и стерегу этом дом, и мне кажется, что здесь могила моей жизни, и я стою...

-- Но какое вам дело до Геси? -- выкрикнул Яша. Но сейчас же устыдился своей злобы, своей ревности. С внезапной нежностью он обхватил Шпилера за плечо.

-- Идемте, Шпилер! Расскажите мне, Шпилер.

И Шпилер, несколько опешивший, молча пошел рядом с ним. Улица, гордо-тихая, уплывала под их ногами. Но Яша чувствовал, что глаза его смотрят назад, на тот большой угрюмо-белый дом, торжественно охраняющий свою тайну.

Они шли быстро и чувствовали странную близость друг к другу. Улицы мелькали перед их глазами, как дальняя и чуждая сердцу панорама. Когда перед ними открылся пустынный и тихий берег моря, они оба сразу опустились на песок и растянулись, подперев головы локтями и вперив друг в друга широко раскрытые, загадочно выжидающие глаза.

Тихо дышало море. Легкий ветерок певуче нашептывал, и Яше казалось, что с моря этот ветер доносит к нему тихую, таинственно-печальную речь Мотля.

-- Это уже год, и я больше не могу... Здесь, на этом месте я говорил ей в прошлом году: едем в Америку. У меня дядя в Америке... Я буду работать в Америке. Там люди не пропадают. Я говорил ей: "У кого хочешь, спроси, пропадают ли в Америке люди! Для тебя я буду работать... Я не слабый и умею работать, и у меня в Америке дядя"... А она смеялась и мне не отвечала. И когда я на нее кричал: "Не молчи, Геся! Не смей молчать, Геся!" -- она смеялась и целовала меня в глаза, и говорила мне: "Глупенький ты мой!" И я молчал.

Мотль внезапно сел, быстрым жестом сбросил на песок шляпу и, обхватив голову руками, заговорил быстро и горячо.

-- Капитан Зеленский на четырнадцать дней засадил меня зимой. Геся приносила мне обед, табак передавала и письма мне писала. Ой, какие письма, господин Горлин! Каждое слово -- песня, поцелуй -- вот какие письма! И в письма она вкладывала засушенные цветы, у нее ведь много засушенных цветов, -- она вам не показывала, господин Горлин? Я тогда думал в карцере: кончено! Высижу свои четырнадцать дней и айда в Америку! Чего я буду ждать, спрашиваю я вас? Они мне говорят: капитан Зеленский кровожадный зверь, капитан Зеленский для евреев Аман, от капитана Зеленского надо бежать на край света... А я говорю другое: что мне капитан Зеленский! Пусть он будет ангел -- мне он не нужен! И служба мне не нужна... Хочу работать, жить... И дядя мне пишет: вышлю "шифс-карту"... И евреи мне говорят: денег дадим. И я думал господин Горлин, я думал -- хорошо! Я возьму Гесю ведь она моя Геся!.. Я уеду с Гесей! И я смеялся, сидел на гауптвахте и смеялся. Что мне тюрьма, и Зеленский, и Соловейчик! Я уеду с Гесей! А когда я вышел из тюрьмы и сказал Гесе: "Едем!" -- она смеялась, целовала меня в глаза и говорила мне: "Глупенький ты мой!"

Яша слушал Шпилера и не чувствовал к нему ни жалости, ни вражды. Ему казалось, что голос Шпилера исходит из глубины его собственной души, и весь он был охвачен чувством подавленности и скорбной грусти. Он видел Гесю, слышал ее смех, ощущал ее поцелуи и вспоминал ее ласково-коварное: "глупенький ты мой"... Ему хотелось взять Мотля за руку.

А Шпилер продолжал все тем же таинственно-сосредоточенным, печальным и задушевным голосом:

-- Два месяца назад она пошла в тот белый дом. Утром она смеялась, много смеялась и говорила: теперь будет хорошо! И когда я спрашивал: куда ты идешь, Геся? -- она смеялась и целовала меня. И пошла туда, и каждый день ходит туда. А я не знаю, что в белом доме! Какие люди живут там! И если бы мне сказали: Мотль Шпилер, отдай десять лет твоей жизни, и мы тебе скажем правду, я отдал бы десять лет моей жизни! Я боюсь этого белого дома. Я смотрю, как она скрывается в дверях, И Жду, пока она выйдет. А когда она выходит, я говорю ей: Геся, скажи мне, откуда идешь ты? И кричу: Геся, не смей ходить туда! Плачу и целую ее ноги, а она смеется и говорит мне: "глупенький ты мой!"

Яша внезапно и решительно поднялся. Злой и оскорбленный, он сквозь зубы процедил:

-- Я буду знать, куда она ходит!

И, быстро пожав руку Мотля, провожаемый его испуганным и жалостливым взглядом, скрылся в темноте.