Там, где любовь

11

Последние дни сентября. Предвкушение разлуки, горьковатое, словно запах опавшей листвы. Тихая нежность ночей. Обреченный ужас каждого следующего утра.

Джеки смутил сердце Морин своим простодушным замечанием однажды утром по дороге в школу.

— Мам, Дон такой клевый! Вот было бы здорово, если бы он был моим папой. Он совсем не может остаться? Жаль.

Она пришла на работу сама не своя, опоздав на час, и замерла посреди магазина, не понимая, что происходит. Часть книг была сложена на полу, свободные стеллажи зияли пустотой. Иды не было, один дед бродил среди полок, любовно поглаживая корешки и бормоча что-то себе под нос.

— Дед… что происходит?

— Галчонок! Хорошо, что ты пришла. Я все откладывал этот разговор, но теперь пора. Осень. Есть такая книга. «Осень патриарха». Грустная. Осенью всегда грустно. Пойдем в кабинет. Осторожно, не споткнись.

— Дед, я не понимаю.

— Сейчас все объясню. Я продал магазин.

— Продал?!

— Часть книг я забираю с собой. Это очень ценные экземпляры. Много не получится, девочки меня заживо съедят.

— Какие… девочки?

— Келли и Мардж. Я уезжаю домой, галчонок. В Шотландию.

— Дед!

— Давно пора. Келли настаивала, при этом страшно ругалась и топала ногами. Она хорошая девочка, только очень решительная и горластая. Я старый, маленькая. Жара уже не для меня. Кроме того, я тысячу лет не видел, как цветет вереск. Мардж будет веселее со мной, Келли сможет отдохнуть от своих горлопанов. Я еще достаточно крепок для того, чтобы приглядеть за мальчишками в ее лагере.

— Но как же я? Джеки?

— Галчонок, жизнь идет. Ты не можешь вечно присматривать за мной. Джеки растет. У тебя своя жизнь. Да, насчет дома. Я переписал его на тебя.

— Но…

— Не надо. У Келли свой дом, большой, просторный, там всем нам хватит места. Дон показывал мне твою новую квартиру. Она хорошая, но нельзя всю жизнь жить по чужим углам. Мой кривой домишко все еще неплохо сохранился, вы с Джеки к нему привыкли. Живите.

— Я не могу…

— Морин, не зли старого деда. Разумеется, можешь. И никто тебя уже не спрашивает. Хватит все решать самой. Это моя воля. Не последняя, конечно, но моя!

Ошеломленная Морин вернулась в дом Фила и Сюзи, рассказала все Дону и Джеки. Джеки запрыгал по комнатам, вереща от восторга. Старый дом деда Джона был настоящей мечтой для любого мальчишки. Старинный, с голубями на таинственном чердаке, обставленный добротной мебелью, ровесницей века. Джеки там будет хорошо.

Дон только улыбался. Они ужинали и разговаривали. Словно семья…

Потом зашел разговор о Боливии. Как всегда, сквозь шутки проглядывали тоска и страх расставания. Морин нервничала все сильнее, поэтому изо всех сил старалась казаться веселой.

— Малыш, приедешь ко мне в Боливию?

— А как же.

— Там красиво. Джеки понравится.

— Не сомневаюсь. Джеки понравится везде, где не надо ходить в школу.

— Там такие леса…

— Ага. И вот такие москиты.

Уже ночью, лежа в постели, она изо всех сил кусала подушку, чтобы не разреветься в голос. Дон, лежавший рядом, ничего не замечал. Он думал о своем.

О том, как хорошо бы было увезти Морин и Джеки с собой.

— Представляешь, как бы мы там жили. Гуляли, охотились, собирали коллекцию бабочек — знаешь, какие там бабочки? Ездили бы на экскурсии. Там много очень древних поселений. Майя там тоже жили. Святилища, храмы Солнца… Я подарил бы тебе ожерелье из изумрудов. Твои глаза ярче, но все равно…

— Дон, перестань меня соблазнять красотами и чудесами. Я в жизни не выезжала так далеко.

— Если не считать переезда из Англии в Аргентину.

— Это не я сама, а родители. Это совсем другое.

— Все-таки ты должна поехать. И остаться там со мной.

— Я так не думаю, спасибо.

— Но почему?

— Потому что я не знаю испанского.

— Врешь.

— Вру. Хорошо, Джеки нужно ходить в школу.

— В Боливии, ты удивишься, есть школы. У меня контракт на два года, он сможет учиться.

Ты тоже, если захочешь.

— Перестань, Дон. Неужели ты думаешь, что я действительно могу вот так подхватиться и помчаться за тобой в Боливию, словно комнатная собачка?

— Сейчас разозлюсь! Неужели тебе не хочется рискнуть? Сорваться с места — и в путь?

— Не хочется. И еще мне не хочется…

— Помню, помню, быть женщиной на содержании. Значит, ты не поедешь со мной в Боливию? Я правильно понял?

— Правильно. Не поеду.

— Почему мне кажется, что ты сердишься?

— Я не сержусь, ирландец. Дай поспать.

— Не дам. Дам, но попозже. Сейчас у меня другие планы…

Утром она долго обдумывала вчерашний разговор.

Два года — не так уж и много. Джеки посмотрел бы другую страну, познакомился с культурой, с древней историей. Говорят, это очень полезно для маленьких детей, особенно для мальчиков.

Не сходи с ума. Здесь дом, учеба, школа, здесь жизнь, здесь ты пока еще хозяйка своей жизни. Там — жизнь Дона, его работа, его интерес, его судьба. Ты — всего лишь эпизод.

Все сказки кончаются. Кончится и эта. Будь смелой. Будь сильной. Ты ведь все знала с самого начала. С того самого, когда сама сказала «да». О чем же теперь жалеть? О том, что это лето было самым счастливым в твоей жизни?

Она варила кофе и кусала губы. Если бы Джеки был дома, было бы легче. Но Джеки уехал на уик-энд к школьному другу.

Дон спустился из спальни и заглянул в кухню.

— Я пошел бегать. Минут через сорок вернусь.

Неожиданно она почувствовала приступ дикой, неконтролируемой ярости. Мужчины! Через две недели он уезжает — и вот, пожалуйста, бодр и весел, идет бегать как ни в чем не бывало!

Морин распахнула окна настежь. Воздух был тяжелым и душным, налитым предчувствием грозы.

Ей нужен дождь. Настоящий, тропический, неукротимый ливень, очищающий, смывающий пыль с тела и напряжение с души. Нечто вроде изгнания бесов. Бесов, смущающих грешную душу Морин Аттертон.

Когда Дон вернулся, Морин почти успокоилась. Приготовила завтрак и сидела с чашкой кофе в руках, спокойная и веселая. Она собой гордилась.

После завтрака Дон отправился к своему ненаглядному дому, а она уселась за книги. Заниматься не хотелось, но она заставляла себя смотреть на малознакомые слова. Менеджмент… менеджментомаркетингоменеджмент… Господи, как же она его ненавидит, этот самый менеджмент!

Воздух к полудню сгустился до такой степени, что казался вязким на ощупь, Солнце стало красным, небо — тусклым. Морин услышала, как хлопнула входная дверь. Дон вернулся. Странно. Раньше семи он никогда не возвращался.

Она сбежала вниз. Потный, грязный и усталый Дон выглядел очень встревоженным.

— Малыш, не хочу тебя пугать, но очень похоже, что к нам идет торнадо.

— Торнадо?

— Да. Я уже видел такое. Если повезет, отделаемся простым ураганом. Пойду приму душ, пока есть время.

— А мне что делать?

— Свари кофе, а?

Она сварила кофе, дождалась Дона. Он пил, то и дело поглядывая в окно, а потом отставил недопитую чашку, торопливо закрыл все окна, опустил наружные ставни, запер двери, подошел к Морин и взял ее за руку.

— Мы идем в погреб. Пробки я выверну, чтобы не вышло пожара. Ничего не бойся. Возьми с собой одеяло и подушку.

— Дон, я в жизни не видела торнадо.

— И не увидишь. Их хорошо видно только на равнине. Здесь местность лесистая, так что он может подкрасться совершенно неожиданно. Судя по духоте, начнется с минуты на минуту.

Раскат грома был таким оглушительным и неожиданным, что Морин завизжала. Дон потащил ее за собой, и вскоре они уже сидели в погребе, среди старой мебели, в пыли и темноте.

Морин крепко прижалась к плечу Дона.

— Ты бывал в торнадо?

— Нет. Только видел. А вот ураган испытал на своей шкуре. Удивительное и страшное было зрелище. Несколько секунд — и целый поселок исчез с лица земли. Дома складывались, словно были сделаны из карт…

Еще один раскат грома, от которого содрогнулся весь дом. Морин вздрогнула.

— А если нас здесь засыплет? Ой, это телефон… Откуда он здесь, интересно?

— Фил предусмотрителен. Никто не знает, когда Сюзи захочется поговорить с подружками.

— А позвонить можно?

— Думаю, да. Кабель идет под землей.

Морин набрала рабочий телефон Лусии.

— Лу?

— Морин, это полный кошмар, над нами только что пронесся торнадо. Все стекла повыбивало…

— Лу, заглохни. Я просто хочу, чтобы ты знала: мы сидим в подвале дома Фила и Сюзи.

— Что-о-о?

— Что слышала. Торнадо идет к нам, поэтому мы спрятались.

— Ты там с Доном? А где Джеки?

— К счастью, он уехал к другу в поместье на все выходные. Мы с Доном вдвоем…

— Ой, не могу! Темный погреб, раскаты грома, буря, вихрь — а эти двое безудержно любят друг друга, словно бросая вызов торнадо…

— Лу, если я выживу, то придушу тебя своими руками. Что ты придумываешь?

— А чего такого? Обычное дело. Чем еще заниматься в темноте? Ты не ранена?

— Нет, только испугана до полусмерти.

— Жаль, Лучше было бы, если бы ему пришлось на руках нести тебя сквозь бурю и ветер до самого госпиталя, а потом я бы вышла к нему и сказала, слишком поздно, она умирает от потери крови, у нее редкая группа, пятая, такой вообще на свете нет, и в госпитале все запасы кончились, а он скажет, какая удача, у меня именно такая группа, и ты очнешься и увидишь его бледное лицо, потому что он будет без сознания, отдав тебе почти всю свою кровь, и ты поцелуешь его и заплачешь…

— ЛУСИЯ!!!

— Ох, прости. Я так люблю романтические истории. Ладно, меня зовут. Не хулиганьте. Я позвоню попозже, узнаю, до чего вы дошли…

— Пока, озабоченная. Я люблю тебя.

— Не отвлекайся. Я тебя тоже. Пока.

Наступила тишина. Потом Морин осторожно спросила:

— Дон… ты боишься?

— Нет. Не особенно.

— Но почему? Это ведь очень опасно.

— Да, но у меня есть ощущение, что все кончится хорошо. Глупо, да? Я привык доверять своим инстинктам. Рассудок не всегда лучший советчик.

— А ты когда-нибудь был ранен по-настоящему?

Пауза. Странная, тяжелая пауза.

— Да.

— Когда это случилось?

— Когда… умерла моя жена, Вероника.

Морин похолодела. Голос Дона звучал совершенно безжизненно. Она торопливо вцепилась в его руку.

— Прости! Я не должна была спрашивать.

— Ничего. Я тебе расскажу.

— Ты не должен этого делать, если не хочешь…

— Я должен. Иначе я никогда не стану свободным. Я должен… Мы гуляли в горах. Вероника была на пятом месяце беременности, но гулять любила до ужаса. Всегда была спортивной… Мы поднялись на подъемнике. Обычная туристская тропа, ничего опасного. Она стояла и смотрела на горизонт. Солнце светило, а на горизонте собирались тучи. Она сказала, посмотри, как красиво… Я смотрел на нее и думал, что никогда еще не был так счастлив. Моя жена, мой ребенок и я. Втроем. Навсегда вместе…

Морин почти не дышала, только гладила Дона по плечу.

— Я очень хорошо помню те, последние секунды. Я был так счастлив… Вероника засмеялась и повернулась ко мне. Волосы развевались по ветру. Она протянула руки ко мне, сказала что-то про чудесный день. А через минуту ее не стало. Камешек сорвался из-под ноги, она оступилась и упала. Там была расщелина. Большой камень. Она сломала шею. Умерла мгновенно.

— Дон…

— Я стоял на коленях и звал ее, а она была мертва. Я этого не понимал. Не мог понять. А когда понял, покатился по земле. Я был как зверь. Бился о камни и не хотел больше жить…

Они сидели, прижавшись друг к другу, в полной темноте и молчали. Морин беззвучно плакала, вспоминая тот день, когда ее вызвали в госпиталь на опознание Гаэтано. Странно, тогда она не плакала. Наверное, потому, что просто не понимала, что такое смерть.

— У тебя щеки мокрые. Ты плачешь?

— Плачу. Рассказывай дальше. Анжи говорила, ты потом уехал…

— Я убежал. Продал дом, продал все, сжег все фотографии, Анжи и мама спрятали только ту, свадебную. Я не мог остаться. Не мог спать. Я закрывал глаза и видел ее лицо. Удивленное, счастливое и безмятежное. Понимаешь, она ведь даже не успела понять, что умирает. Мгновенная смерть. Благословение. Если бы не ребенок… Он прожил еще два часа после смерти матери. Вот этот ужас я вообще не мог вспоминать.

Я бежал от самого себя. По всему свету, точно все гончие ада гнались за мной. Я пил, курил опиум, шлялся по злачным местам. Платил за любовь самым жутким проституткам Азии и Южной Америки. Строил в джунглях, пустынях, в непроходимых и самых диких местах. Старался работать часов по двадцать, чтобы просто упасть и провалиться на пару часов в небытие. Только чтобы не видеть снов…

Морин шмыгнула носом, вытерла глаза ладонью.

— Я довел себя до безумия, до настоящего сумасшествия. Тогда парни со стройки силком погрузили меня в вертолет и перевезли в какой-то госпиталь в Южном Китае. Там меня вылечили.

— Долго лечили?

— Не очень. Китайцы не жалуют лекарства и больничный режим. Они верят, что человек может исцелиться только сам. Мне к тому же помог один человек.

— Китаец?

— Монах из Шаолиня. Он ничего не делал. Просто был рядом.

— Тебе стало легче?

— Я перестал видеть кошмары. Почти. Зажил относительно нормальной жизнью. Смог найти силы и вернуться домой. Только на время, но все же вернуться.

— Дон… Спасибо, что рассказал.

— Все это случилось уже очень давно. В другой жизни.

— Все равно. Некоторые воспоминания не слабеют с годами.

— Да. Но мы не должны давать им одержать верх над настоящим. Надо жить. Сегодня. Сейчас. И знать, что завтра будет новый день.

Она тихо рассмеялась.

— Сегодня и сейчас мы сидим в погребе и ждем окончания грозы.

— А гроза-то кончилась. Послушай.

Они прислушались. Действительно, снаружи было тихо.

Они выбрались из подвала и осторожно выглянули на крыльцо. Всюду валялись поломанные ветки, цветник Сюзи погиб безвозвратно, ограда была здорово покорежена, а на самом крыльце валялось то, что раньше было телевизионной, антенной.

В эту ночь Дон любил Морин особенно страстно и яростно. Выныривая из океана страсти, она с ужасом думала, что это из-за воспоминаний о Веронике, но тут же гнала от себя эту мысль и вновь погружалась и любовь.

Потом она просто лежала рядом, смотрела на его спокойное, умиротворенное лицо и думала о том, что любит его. Любит до смерти, до одури, до потери пульса…

Под утро она выскользнула из-под одеяла, пошла на кухню, напилась холодной воды и несколько минут плакала, глядя в окно, Потом вернулась, скользнула под одеяло. Дон пошевелился во сне и сонно пробормотал;

— Мори…

— Я здесь. Спи.

— Хорошо…

Он сказал «Мори». Не «Вероника».

Уезжай с ним. В Боливию, в Китай, на Луну, все равно куда. Любовь — всегда риск. Всегда жертва. Всегда! Только это жертва, которую приятно приносить. Отдавать лучше, чем брать. Поезжай с ним. Ты уже не сможешь без него.

С этими мыслями она заснула, а когда проснулась, Дона рядом с ней не было. За окном шел дождь, мелкий, нудный, бесконечный. В доме стояла тишина.

Морин спустилась вниз, когда входная дверь открылась. Дон был спокоен. Молча снял дождевик, повесил на вешалку, разулся. Улыбнулся Морин и легко произнес:

— Все. Привет домику. Его больше нет.

— Дон!

Она опрометью кинулась прочь из дома, Дон последовал за ней. Он догнал ее только у самого дома. Бывшего дома. Торнадо разрушил все до основания. Морин стояла, кусая стиснутые кулаки, по лицу текли слезы.

— Дон! Это ужасно! О, Дон!

— Не реви. Не стоит рыдать над деревяшками.

— Это не деревяшки. Это твой дом. Нет! Это не просто дом…

Он взял ее за руку и увел. Они шли домой сквозь дождь, по грязи, крепко держась за руки. У самой двери Морин остановилась, заложила руки за спину и тихо, но твердо произнесла:

— Я хочу с тобой.

— Что?

— Я поеду с тобой в Боливию, если ты все еще этого хочешь, конечно. Я смогу учиться и там. Или не буду учиться вообще. Я буду ходить босиком, счастливая и беременная. Я хочу от тебя ребенка. Я хочу быть с тобой всегда!

— Морин!

Она зажмурилась. Дон О'Брайен не хочет ее. Он никогда не думал, что она может согласиться. Он просто шутил.

— Морин, тебе не надо никуда ехать…

— Не надо. Не говори ничего. Я сейчас умру…

— Тебе не надо никуда ехать, потому что я сам никуда не еду.

— Что?

— Я остаюсь здесь.

— Ты отказался от работы?

— Они найдут еще кого-нибудь. Не проблема. В Аргентине тоже много строек.

— Ты построишь еще один дом?

— Нет, малыш. Дом свое дело сделал. Он построил меня. Вернул к жизни. Вместе с тобой. Теперь у меня не будет времени. Все-таки семья…

— Дон!

— Дили-дили-дон! Выйдешь за меня, шотландская ведьма?

— Ирландец, ты зовешь меня замуж?

— О да, дева с волосами цвета ночи и глазами цвета моря, жестокая дева с теплой кожей и гордым сердцем, дщерь Скона и Твида, леди меловых скал и владычица моего сердца.

— Дон, я…

— Погоди. Самое главное. Я люблю тебя, Морин. Очень люблю. Больше самой жизни. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Теперь все.

— Нет, не все. Моя очередь, ирландец.

— Не реви.

— Я не реву. Это от радости. Я люблю тебя. Я так люблю тебя. Я тысячу раз хотела сказать об этом, но боялась.

— Теперь не бойся. Говори почаще. Ты выйдешь за меня, я не понял?

— Дон, но ведь я…

— Не сильно богатая невеста? Ничего. Я не прогадаю.

— Как это?

— У тебя есть то, что дороже любого приданого.

— Что это?

— Твой сын. Джеки. Я хочу, чтобы он был НАШИМ сыном. Старшим, разумеется.

— Дон!

Он засмеялся, подхватил ее на руки и крепко поцеловал. Хотите верьте, хотите нет, но в этот момент выглянуло солнце.

Морин так и не окончила курсы менеджмента и маркетинга, потому что оказалось, что она уже беременна.

В Боливию они все-таки уехали, когда родилась их третья дочь.

Потом они купили дом. Морин научилась печь хлеб.

Теперь она почти все время ходит босиком и много смеется. У них с Доном шестеро детей. Джеки скоро будет поступать в университет, на медицинский.

Дон и Морин как раз решили, что шесть — число вполне приемлемое и достаточное, но тут выяснилось, что скоро у них родится седьмой ребенок. Подумав, Дон сообщил, что семь — универсально счастливое число.

К ним часто приезжает Лусия. Она так и не вышла замуж, но все еще не теряет надежды найти свою галлюцинацию. При этих словах они с Морин начинают хохотать и перемигиваться, а Дон смотрит на них с некоторым недоумением.

Дядя-дед Джон все еще жив и здоров, помогает Келли в лагере для детей и подростков, учит мальчишек стрелять и чинить растрепавшиеся переплеты.

Тетя Мардж бодра и весела. Ей очень нравится семья О'Брайен и молодое вино с их виноградников. Старый О'Брайен всегда присылает ей целый ящик с каждого урожая.

Анжела вышла замуж и уехала в Англию.

Фил и Сюзи часто путешествуют.

Морин О'Брайен теперь точно знает, где живет счастье.

Там, где любовь!

КОНЕЦ