Там, где растает мой след

Часть первая

Он несколько раз встречал эту женщину в городе…

Впервые на набережной. Она лежала на облизанном морем до гладкости гранитном валуне, как на диване, и смотрела на закат. В другой раз он увидел ее на рынке, у прилавка с персиками, еще в джелатерии, кофейне. Высокая, худощавая, с очень короткими волосами, выкрашенными в платиновый блонд, и темными задумчивыми глазами, сегодня она сидела на ступенях базилики и слушала через наушники музыку. Судя по движениям плеч, лирическую. Женщина будто танцевала с воображаемым партнером. Взгляд ее был отстраненным, вид немного печальным. И сегодня, и всегда. Только любуясь закатом, она улыбалась и губами, и глазами, и была очень хороша, поэтому Фил и обратил на нее внимание. Вторая встреча его разочаровала. Женщина оказалась самой обычной. К тому же старше, чем ему показалось вначале. Ей больше сорока, а не тридцать семь. И все же интерес не пропал. Фил, гуляя по городу, искал ее глазами.

Сегодня чуть не пропустил. Сел на террасу, намереваясь быстро выпить кофе и идти дальше. Фил хотел попасть на почту, чтобы отправить из Италии открытки маме и сестре. Он всегда так делал, находясь за границей, и его девочки не только с радостью получали их, но и хранили. Подзывая официанта, он обернулся, увидел знакомую незнакомку, и решил задержаться в ресторанчике.

— Бокал розе, — попросил он. — Со льдом. И эспрессо.

Официант, мужчина в возрасте, с красиво подкрученными усами и серьгой в ухе, предложил взять сразу бутылку. Он уверял, что в его погребе имеется шикарнейшее венецианское розе, но оно на разлив не подается. К тому же оно холодненькое, и не нужно портить вино льдом. А еще только сегодня из деревни привезен козий сыр пекорино Тоскано, что (по скромному мнению усача) идеально оттенит вкус пино гриджо. Фил дал себя уговорить, хоть и не планировал много выпивать. Пора привыкать к хорошим винам, а то он ничего в них не смыслит, хоть и не впервые в Италии, которая ими славится. А еще официант так вкусно рассказывал и о розе, и о сыре, целуя собранные в гроздь пальцы, жмурясь от удовольствия, что невозможно было перед ним устоять. Фил был убежден, синьор не разводит посетителя на дорогое вино, он искренне хочет помочь ему насладиться прекрасным.

Зазвонили колокола базилики. Переливчато, нежно. Женщина, сидящая на ступеньках, тут же вынула наушники и стала слушать колокола. Ее губы вновь тронула улыбка, но глаза погрустнели. Она будто вспомнила о чем-то (ком-то?) дорогом, милом сердцу, но безвозвратно утерянном.

Фил так и не понял, кто она по национальности. В этом симпатичном городе на берегу Лигурийского моря отдыхали в основном местные. Приезжали из Пизы на машинах и автобусах на выходные. Путь занимал всего полчаса. В массе это были семейные пары с детьми. Реже дружеские компании. Люди в возрасте селились в апарт-отелях, кто побогаче, имел в Марина-ди-Пиза недвижимость. И все же в городок иногда заносило иностранных туристов из Германии и Англии. Сначала Филипп принял женщину за итальянку, потом за немку, теперь же она виделась ему сербкой: высокая, как они, широкая в кости, кареглазая и от природы, скорее всего, темноволосая. Славянская внешность с южным уклоном Филу всегда казалась особенно привлекательной.

Синьор, что обслуживал Фила, вернулся к его столику с подносом. Пожалуй, он был не рядовым сотрудником, а владельцем кафе. У европейских рестораторов не считалось зазорным подменять официанта. Наверное, потому, что бизнес был, как правило, семейным. В пиццерии, где Фил обычно обедал, трудилось четыре поколения семьи Бенини. Основал ее прадед, который до сих пор сидит за кассой, сын его управляет заведением, внук — шеф-повар, а правнуки гоняют на великах по городу, развозя заказы. От работы никто не отлынивает, а когда засоряется дымоход, его чистит сам директор пиццерии «Бенини» — не отдавать же кровно заработанные постороннему человеку. Все в дом, в семью.

Усач при посетителе откупорил бутылку, чуть плеснул вино на дно высокого бокала. Фил продегустировал розе. Да со знанием дела: посещал виноградники Тосканы, там и научился. Удостоившись одобрительного взгляда усача, кивнул головой, оценил то есть. Вино было действительно приятным, легким и будто отдающим лепестками роз, но то, что подавали на разлив, Филу тоже нравилось. Единственным алкогольным напитком, в котором он разбирался, был ром. Распробовал его Фил не на Кубе или Барбадосе, а во Франции. Страна, которая когда-то имела большие островные владения, как оказалось, славилась не только винами и игристым, но и ромом. Пожалуй, было бы неплохо охладиться коктейлем на его основе даже в Италии, но не в этом городке. Он ассоциировался у Фила только с легким, как морской бриз, вином, розовым — под цвет заката.

Фил сделал еще пару глотков, отправил в рот кусочек сыра. Он не спешил. В Италии все, даже воздух, расслабляет, погружает в негу. Хочется сидеть на террасе, пить вино или кофе, размеренно поглощать пищу, дегустировать ее, смаковать, а не закидывать, как в топку, жмуриться на солнце, позволять ему ласкать лицо, а ветру — трепать волосы, рассматривать людей, котиков, пташек, думать о чем-то абстрактном… Дремать! Филипп, привыкший спать по восемь часов и только ночью, пока боролся с собой и в часы сиесты не ложился покемарить, но лишь потому, что не планировал оставаться в Италии надолго. Жил он в мегаполисах с бешеным ритмом жизни. Родился и вырос в Баку, у суматошного Яшыл-базара, потом с семьей переехал в Москву, там учился в институтах, делал первые шаги в карьере. Сестра и сейчас там, мама недавно переехала в Минск, а Фил последние три года обитает в Стамбуле. Ни один из этих городов, даже небольшой по сравнению с остальными Баку, не даст своему жителю расслабиться настолько, чтобы полеживать средь бела дня.

Бокал Фила еще не опустел, как предусмотрительный официант подлил еще вина, спросил, все ли в порядке и не желает ли синьор еще чего-то. Тот, понимая, что на почту уже не успевает, пожелал фокаччу: традиционную для этих мест пикантную пиццу.

Подняв бокал, Фил снова нашел глазами женщину. Она все еще сидела на ступеньках, но теперь с блокнотом. Не электронным, обычным, и записывала в него что-то перьевой ручкой. Кажется, «Паркером». Стихи сочиняет? Пишет музыку? Ведет дневник? Или банально составляет список покупок? Фил, если бы сидел рядом, обязательно заглянул бы в блокнот, так ему было любопытно, какое именно из его предположений верно. Очевидно, его взгляд оказался настолько пристальным, что женщина его почувствовала и обернулась. В глазах сосредоточенность. Вспоминает, знакомо ли ей лицо пялящегося на нее мужчины. Оказалось, что нет. На Филиппа она не обращала внимания, хоть они пару раз оказывались в нескольких сантиметрах друг от друга. Обидно? Нет, скорее удивительно. Остаться для кого-то безликим, имея очень яркую внешность, практически невозможно. Огненно-рыжий Филипп, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, обычно носил головные уборы. Кепки да шапочки еще тем хороши, что густые и кучерявые волосы в узде держат. Но именно тут, в Лигурии, Фил дал им полную свободу. Пусть треплются на ветру, лезут в глаза, путаются в воде, выгорают на солнце до морковного цвета. В Стамбуле острижет их к чертовой матери, надоели. А бороду отрастит. С тем и другим ходить не мог, поскольку сразу превращался в скандинавского воина и напоминал прохожим то какого-то артиста, то рестлера, то модель, рекламирующую одежду для походов. Лучший друг Фила, Мурат, лысоватый худенький азербайджанец, негодовал из-за того, что Пасли (прозвище, прилипшее в детстве, означающее «Ржавый») не пользуется этим. Дал бог орехи беззубому, бубнил он, упаковывая свое узкоплечее тело в красивый костюм и фиксируя челку так, чтобы она не походила на жалкий хохолок. Мурат до женитьбы был страшным бабником, и чтобы добиваться успеха, ему приходилось много стараться. Другу же досталась внешность викинга, а ему на дамочек плевать. Не совсем, конечно, он в отношения вступает иногда, но без них ему как будто спокойнее. Сидит себе за компьютером, в кнопки тычет с утра до вечера. И ладно бы порнушкой баловался, так нет, в цифрах да схемах погрязает.

Пока в голове Фила проносились эти мысли, взгляд незнакомки изменился. Стал вопросительным и немного дерзким. Озвучь его, получилось бы: «Че вылупился?» Фил, немного опешив, отсалютовал даме бокалом. Та усмехнулась и вернулась к своим записям.

«Русская, — сразу понял Фил. — Только у наших бывает такой красноречивый взгляд, а в нем неприкрытый вызов!» Ему даже показалось, что он и ухмылку ее прочитал: «Салютует он, Великим Гэтсби недоделанный!» Впрочем, Фил мог ошибаться. В женщинах он разбирался плохо. Все его отношения были краткосрочными и поверхностными, ни с одной не захотелось задержаться надолго и, как следствие, ее разгадать. Он расставался легко, быстро своих бывших забывал, никаких выводов после разрыва не делал, а все потому, что ни разу не был влюблен. В студенческие годы, когда все его друзья бились в страстях, заваливали сессии, женились по залету, бросали все и уезжали с избранницей на Алтай или Гоа, Фил учился в двух институтах, подрабатывал где мог, да еще помогал маме с лежачим отцом. Ему было просто не до глупостей! Мурат же считал, что Пасли еще не созрел, потому что когда гормоны бушуют океаном, то и эмоции сносят, и тебе на все плевать, а на учебу особенно. Фил с ним, как с экспертом по страстям, соглашался. Но шли годы, а ничего не менялось. В плане эмоций. Секса же хотелось больше, чем раньше, но все потому, что на мысли о нем время появилось. И Фил получал его, когда сильно хотел, бывало, что и за деньги. Но одержимым сексом он тоже не стал. Есть — хорошо, нет — можно перенаправить нерастраченную энергию в нужное русло. Перезрел, вынес вердикт Мурат и немного Пасли посочувствовал. Что это за жизнь такая, без страсти? Прозябание…

Филипп встал из-за стола. Но тут же плюхнулся на место. Его маневра никто не заметил, и слава богу. Подходить к женщине, чтобы пригласить ее за столик, было поспешным решением. Несолидно так действовать. Да и как себя вести, если откажет? Помнил Фил, как на выпускном он пошел через весь зал, чтобы пригласить на медленный танец королеву бала. Он впервые попробовал алкоголь, она всегда относилась к нему с симпатией, ведь они были соседями и приятелями. И Фил захотел потанцевать с подружкой, а она ему отказала, потому что тут, на балу, она королева, а он… Никто! Не спортсмен, не танцор, не кавээнщик. Даже не отличник-медалист. Фил, когда протрезвел, понял причину осечки, но осадочек, как говорится, остался. Больше он дам на медленные танцы не приглашал, но им не отказывал.

На столе, кроме салфетницы и набора со специями, стоял стакан с разноцветными карандашами и листиками белой бумаги — для детей, чтоб рисовали, пока готовится заказ. Фил подвинул его к себе, затем махнул рукой мальчишке с великом, что проходил мимо. В корзине, прикрепленной к багажнику, стояли горшочки с цветами. Чтобы не разбить их, пацан (по-итальянски: рагаццо) не ехал, а шел. Остановившись рядом со столиком Фила, он вопросительно протянул:

— Синьор?

— Сколько стоит? — Фил указал на один из горшков, в нем росли дивные цветочки небесно-голубого цвета.

Мальчишка задумался. Растения были не для продажи. Он доставлял их, как правнуки ресторатора Бенини пиццу, или вез горшки от цветочника к себе домой. Они явно на счет. Взял двенадцать, с него столько и спросят. Поэтому пацан и катил велосипед, чтобы все до единого целехонькими остались. За разбитый горшок отругают, а то и по заднице надают. И все же это не такое страшное наказание, если за него есть денежная компенсация. Итальянцы наличных денег ребятне просто так не давали, только по случаю, а так хотелось иметь в кармане хотя бы несколько евро. Лучше пятнадцать. На них можно новую футболку с логотипом «Ювентуса» купить.

— Двадцать евро, — выпалил мальчишка, зажмурившись от своей наглости. Такому цветку в лавке красная цена — пятерка. А вообще их все сами выращивают: неприхотливые.

— Хорошо, — не стал с ним торговаться Фил. — И я накину еще пять за доставку цветка. Согласен?

— Далеко не повезу, — стал набивать цену рагаццо.

— Вон той синьоре передай, — и кивнул в сторону знакомой незнакомки. — И вот эту записку, — он сунул ее между соцветий.

— Деньги вперед.

Фил, усмехнувшись, достал из кошелька несколько купюр. Любопытный пацан попытался прочитать текст записки, благо ее не свернули, но не смог разобрать ни слова. Написано не по-итальянски и даже не по-английски…

Зная несколько языков, Фил использовал русский. Был уверен, что женщина его поймет. Но если нет, нестрашно, заинтересуется, уже хорошо.

Мальчишка подошел к ней и неловко всучил горшок. Застеснялся в самый последний момент. Фил в его возрасте так же тушевался, когда вручал дамам букеты, даже если они учительницы.

Отработав гонорар, пацан быстро удалился, рискуя потерять еще одно растение: велик подпрыгивал на брусчатке, и горшки, теперь неплотно стоящие, сильно дрожали. Женщина проводила его улыбкой, открытой, искренней, задорной, после чего опустила взгляд на цветок и торчащую между стеблей записку. Брови ее взметнулись вверх. Удивилась русскому языку, но поняла его сто процентов. Фил приглашал даму присоединиться к нему и очень надеялся, что та согласится. Так и написал.

Незнакомка замешкалась. Она не только не сразу поднялась со ступеней, даже не посмотрела на Филиппа. И все же он дождался ее взгляда. На сей раз он не салютовал ей бокалом. Просто ждал решения.

— Как вы узнали, что я русская? — спросила женщина, подойдя. У нее был низкий, чуть хрипловатый голос. Для кого-то грубоватый, но ей он шел.

Фил встал, чтобы соблюсти правила этикета. Отец учил его с детства.

— Я предположил. И, как понимаю, не ошибся. Вы ведь не просто знаете великий и могучий, он ваш родной?

Она кивнула.

— Приятно услышать русскую речь, находясь на чужбине. — Женщина протянула руку и представилась: — Лидия.

— Филипп. — Он легонько пожал ее кисть и хотел отодвинуть стул, чтоб дама села, но его опередил синьор официант. Он не просто выполнял свою работу, а хотел произвести впечатление на даму: был обходительнее и милее обычного, играл глазами, шевелил усами, сыпал комплиментами. Фил отправил его еще за одним бокалом и приборами, но удалился он не сразу, а только после того, как представился Лиде. Звали усача Люцио, и он оказался, как и предполагалось, владельцем ресторанчика.

— Я буду только воду, — сказала Лидия, усевшись. Цветок она поставила рядом.

— Может, хотя бы кофе?

— В жару не хочется.

— Джелато? — Все итальянское мороженое прекрасно, но регион Тоскана, где, собственно, они сейчас находились, особенно им славился.

— Я не голодна, спасибо.

— А я пиццу заказал, — не сдержал разочарования Фил. Не так он представлял их посиделки. Думал, выпьют, вкусно поедят, поболтают, посмеются, потом пойдут гулять по набережной. Но Лида, судя по всему, не настроена на все это. Из вежливости присела за стол, сейчас попьет воды и пойдет по своим делам.

— Это нечестно, — простонала она. — Пицца — это то блюдо, от которого я не могу отказаться.

Фил просиял. А жизнь-то налаживается!

Вернулся Люцио. Принес не только посуду, приборы и воду, но и комплимент от заведения: компот из персиков с жасминовым чаем и миндальное печенье, подающееся к нему. Пиццу обещал подать через пару минут. К счастью, когда она приготовилась, в кафе пришла большая компания, Люцио переключил свое внимание на нее, и фокаччу водрузил на их столик паренек с залитым гелем хохолком, стоявший до этого за барной стойкой.

— Перейдем на «ты»? — сразу предложил Фил. Лида не возражала. — Каким ветром тебя занесло в этот городок?

— Встречным.

— Это антоним к «попутному», но я не очень понимаю…

— Все было против того, чтобы я сюда попала. Мне отказывали в визе, отменяли самолет, я даже в аварию попадала по дороге сюда. И все же добралась.

— У тебя тут живет кто-то близкий? Родственник, друг?

— Нет. Просто я влюблена в этот городок. Искренне, потому что необъяснимо. В Италии столько дивных мест, а моя душа рвется в Марина-ди-Пиза.

— Городок и меня очаровал, но я не смог бы задержаться в нем дольше, чем на неделю. А сколько ты тут находишься?

— Три месяца, и не планирую уезжать.

— Не скучно?

— Если чувствую, что засиделась, еду во Флоренцию. — Она с удовольствием выпила компота, а к печенью не притронулась. — А ты как сюда попал?

— По делам приехал в Пизу, закончив их, решил отдохнуть на море.

— А сам откуда?

— Родом из Баку.

— У тебя есть азербайджанские корни?

— Насколько я знаю, нет. Прапрадед по отцовской линии еще до революции молодым специалистом приехал в Баку из Симбирска, да так и остался. А мама моя сибирячка. С отцом познакомилась в Крыму, на дискотеке санатория «Ялта». Обоим туда дали путевки предприятия.

— Это было еще при СССР? Я думала, ты очень молод. Дала бы тебе тридцать.

— Я старше. — Фил разложил по тарелкам пиццу и взялся за нож и вилку, но, когда Лида ухватила ее руками, отложил приборы. Он при ней хотел соблюсти чуждые Италии приличия, но раз они на одной волне, будут лопать фокаччу со смаком: трогать тесто, позволять расплавленному сыру стекать по подбородку, облизывать пальцы. — Я видел, ты что-то записывала в блокнот, — прожевав первый кусок, продолжил разговор Фил. — Можно узнать, что именно?

— Какие варианты?

— Я ставил на стихи, но не исключал списка покупок.

— Не хочется расстраивать, но ты не был близок. Я писала письмо маме. От руки, потому что она не умеет пользоваться электронной почтой. Да и приятнее это… Получать бумажные конверты со штемпелем другой страны.

— Согласен. Но своей я отправляю открытки.

— Я тоже. И распечатанные фотографии. Еще засушенные листики, цветочки. Картинки, фантики. Мы ведем настоящую переписку в стиле ретро.

— Звоните друг другу хотя бы по мобильному? Или телеграф?

— Вот ты смеешься, а я даже голосовые сообщения не могу отправить, у мамы кнопочный телефон. И естественно, до сих пор не отключен городской. А еще радио!

Она говорила весело и с аппетитом ела пиццу. Сейчас Лида была как девочка, пусть и с морщинками у глаз. Впервые Фил отметил, что она не просто интересная, а красивая. Черты лица крупные, но правильные: выдающиеся скулы, прямой нос, в меру пухлые губы четкой формы, длинная шея, резкие ключицы. Можно было бы сказать, что у нее внешность современной амазонки, если бы не отсутствие мышц. Вид подтянутый, но не спортивный. Лида как будто много ходит и плавает в море, возможно, танцует, но не занимается даже йогой, не говоря уже о фитнесе.

— У меня что-то на лице? — обеспокоенно спросила Лида и принялась вытирать рот. Решила, что перепачкалась, вот он и уставился.

— Нет, все в порядке, — успокоил ее Фил. — Просто засмотрелся на тебя… Ты очень красивая.

— Да? — она была удивлена.

— Разве мужчины до меня не говорили тебе такого?

— Раньше часто. Особенно тут, в Италии. Но я действительно была красоткой и выглядела сногсшибательно, с длинными каштановыми волосами, макияжем, носила платья и каблуки. До Малены в исполнении Моники Белуччи недотягивала, конечно, но образ был похож.

— И почему ты ему изменила?

— Само как-то произошло, — невнятно ответила она.

Насколько Фил знал, женщина даже на десять сантиметров волосы не пострижет без какого-то толчка. Каре для длинноволосой — отчаянный шаг. Как и смена цвета. А тут и стрижка почти под ноль, и ультраблонд вместо родного каштана. Плюс иной стиль в одежде: удобный, полуспортивный, но с изюминкой. Сейчас, например, на Лиде накидка-трансформер из летящего материала, явно дизайнерская, простая майка и джинсы из массмаркета.

— А мне Моника Белуччи не нравится, — не покривил душой Фил. — А ты — да. — Розе подействовало? Или сама атмосфера? Но Фила понесло: — Я тебя давно заметил. Ты любишь закат на море, персики и лимонное джелато без всяких наполнителей. А еще ты пишешь письма маме ручкой «Паркер», но об этом я узнал только сегодня.

Она отложила недоеденный кусок пиццы и пристально посмотрела на Фила. Сейчас, когда солнце светило ей в лицо, глаза уже не казались черными. Карие, с янтарными прожилками. А кончики ресниц белесые. Подкрась их, будут длинными, пушистыми. С макияжем эта женщина совершенно точно была неотразимой, но Филу она нравилась именно такой — «не парадной».

— Извини, но я тебя не замечала.

— Уже понял, — усмехнулся Фил.

— Хотя ты очень яркий парень. Солнечный. И даже странно, что я не обратила на тебя внимание.

— Ты всегда была погружена в себя и людей как будто вообще не замечала.

— Это тоже вновь приобретенное. — Лида отставила тарелку с двумя корочками, чтобы больше к пицце не прикоснуться. Бережет фигуру, понятно: на теле ни жиринки. И Филу это нравилось, он не был поклонником пышных дам. — Всю жизнь была наблюдателем. И в первую очередь меня интересовали люди. Я внимательно рассматривала и детей и взрослых, иногда просто потому, что они радовали глаз, чаще, когда интриговали меня.

— Придумывала им характеры, привычки, имена, хобби?

— Больше того: судьбы.

Фил хотел попросить ее сделать это сейчас. Ему было интересно, что она думает о нем, какой видит его жизнь. Но Лида, будто бы догадавшись об этом, быстро разговор свернула:

— Но все это в прошлом, сейчас меня увлекают не сами люди, а их творения. Архитектура, живопись, музыка…

— А литература?

— Нет, я не читаю книг. Мне вдруг стало жаль времени на них. Зачем мне придуманный кем-то мир? Я хочу погрузиться в свой: провожать за горизонт солнце, вдыхать запах персиков, моря, кофе, сушеной лаванды, слушать колокольный перезвон, наслаждаться теми секундами, когда лимонное джелато тает на языке…

И опять эта поволока на глазах. Набежала на яркое золото глаз мрачной тучкой, и они стали пасмурными. Лида смотрела внутрь себя темно-карими глазами без всяких янтарных прожилок. Что же такое случилось с ней? Явно какая-то драма. Умер кто-то очень близкий, и жизнь разделилась на до и после? Ее предали, подставили? Чуть не убили? Или все прозаичнее, и от нее к лучшей подруге ушел муж, с которым она душа в душу двадцать лет…

— Загрузила я тебя, да? — услышал он голос Лиды. — Извини. Одичала я немного, разучилась поддерживать длительную беседу. Но в смол-токе я сильна! — Имелся в виду короткий разговор ни о чем с соседями, официантами, продавцами, водителями такси.

— Ты не грузишь, — не согласился с ней Фил. — Но часто погружаешься… В себя. Это тоже приобретенное?

— Нет, такой я была всегда. Случалось, смеялась ни с того ни с сего, чем удивляла, а порой злила окружающих. Они думали, я над ними.

— А ты над своими мыслями? Со мной случается нечто подобное. И выглядит еще более странно, нежели смех без видимой причины. Дело в том, что я часто развлекаю себя решением в уме математических задач. Над особенно сложными бьюсь по нескольку дней и, когда расщелкиваю их, могу прокричать ответ. Я и на лекциях орал, и на совещаниях, и в очереди на паспортном контроле.

— Да, ты еще более странный, чем я, — шутливо проговорила Лида. — Кстати, я по образованию учитель математики и несколько лет проработала в гимназии. А ты чем занимаешься?

— Программист, — почти не соврал он. Фил в том числе работал и с компьютерными системами.

— И какие же дела могут привести человека твоей профессии в Пизу? — недоверчиво спросила она. Соображает! Но и он не лыком шит:

— Клиент очень боится кражи информации. И он очень богат. Такому легче привезти программиста к себе, усадить его за личные компьютеры и проконтролировать работу.

— Это ведь не поможет? Программист, тем более умеющий держать в памяти решения сложных математических задач, найдет способ совершить кражу.

— Конечно. Но клиенту об этом знать не нужно. Тем более я не занимаюсь компьютерным воровством. — И про себя добавил: «С некоторых пор».

Вино кончилось, опустел стакан с компотом, от пиццы остались лишь корки. Фил больше ничего не хотел, как и Лида.

— Прогуляемся до моря? — предложил он.

Она согласилась. Расплатившись и оставив щедрые чаевые, Фил повел даму к кипарисовой аллее, следуя по которой они попадали на набережную. Люцио махал им вслед и всем своим видом показывал, что одобряет выбор рыжекудрого туриста. Усач имел хороший вкус во всем, не только в вине и сырах, но и в женщинах.

Цветок Лида завернула в пакет и убрала в котомку. А из нее достала солнечные очки. Фил тоже прикрыл глаза затемненными стеклами — солнце било прямо в них.

— А ты довольно высокий, — отметила Лида. — Я думала, с меня.

— Кажусь ниже из-за комплекции. — Он поиграл мощными руками.

— Спортсмен?

— Просто хожу в зал. Работа сидячая, вот и приходится тренить, чтобы не расплыться.

Опять соврал! По малости, и все же. Фил посещал зал почти каждый день. Если не было такой возможности, бегал, прыгал, подтягивался, отжимался на улице. Тут, например, он каждое утро совершал марш-бросок до дикого пляжа, там таскал камни, и напрягая мышцы, и расчищая заход в воду, потом плавал, занимался растяжкой. Все это он делал не для того, чтобы хорошо выглядеть. И не разжирел бы он никогда, разве что брюшко бы наел да щечки. Фил обзавелся мощным мышечным корсетом, чтобы не обезножить. Была травма позвоночника, которая сделала его лежачим. Полгода Фил не вставал с кровати и, если бы слушал врачей, так и не встал бы. Все твердили «случай безнадежный». Даже хирурги-новаторы, хоть и готовы были взяться за Филиппа, ничего не обещали. Он не готов был смириться с инвалидностью, как и стать подопытным, поэтому вылечил себя сам. Три месяца он изучал различные методики, анализировал их, проштудировал как трактаты восточной медицины, так и традиционные учебники, и составил план действий. Фил делал упражнения и массаж, придерживался специальной диеты, ставил иглы, жаль, не везде дотягивался, но доверить свое тело он не мог никому. Через полгода он встал. Вскоре пошел, но на дрожащих ногах. И стоять долго не мог. Но сидеть — сколько угодно. Кто-то был бы рад и этому, но только не Фил. Совершенно неспортивный парень начал заниматься в зале. Ходил туда каждый день, но поначалу не мог ни штангу поднять, ни подтянуться больше раза, ни пробежаться по дорожке. Но к вечеру тело болело так, будто он несколько часов носился, как спецназовец, в полном обмундировании по джунглям, да еще с раненым товарищем на спине. Это Филиппа тоже не остановило. Он увеличивал нагрузки, пока не довел себя до обморока. Отрубился он прямо на тренажере, когда делал жим лежа, благо не покалечился, а только лицо разбил о лавку. К нему тут же подбежал инструктор, стал приводить в чувство. Звали его Михой.

Парень не походил на остальных тренеров. Был маленький, худощавый, одевался очень просто, а не как другие: в кричащие шорты, кроссовки, майки с экстравагантными вырезами, не носил напульсников, повязок на голову и не тренил в любую свободную минуту. Но при всем при этом «стоил» больше чемпионов по бодибилдингу. Оказалось, Миха имеет медицинское образование и почти десять лет проработал с профессиональными спортсменами, помогая им восстанавливаться после травм. Делу своему он отдавался целиком, вкалывал по пятнадцать часов, среди ночи поднимался по звонку, был в вечных разъездах. Жене это надоело, и она поставила ультиматум: или меняешь работу, или разводимся. Миху это возмутило. Как супруга не понимает, что парни без него пропадут?

«Незаменимых людей нет, — возразила ему она. — Найдут другого физиотерапевта… Или я мужа. Надоело быть соломенной вдовой, Миха!»

И он уволился. О чем жалел недолго: права жена оказалась, нашли Михе замену почти тут же, и уже через полгода многие о нем думать забыли. Те, что называли себя по гроб жизни ему обязанными, даже не поздравили с юбилеем.

Благодаря Михе, который взялся за него, Филипп полностью выздоровел. Так, по крайней мере, решили врачи и сняли с него даже третью группу инвалидности, хотя травма никуда не делась. «Помни об этом и никогда не расслабляйся, — напутствовал его Миха. — Если, конечно, не хочешь, чтоб позвоночник в трусы ссыпался!»

Филипп не расслаблялся. Но травма все равно о себе напоминала. Она царапалась через преграду из костей, мышц, жира, кожи, сначала осторожно, почти незаметно, потом становилась настойчивее, яростнее. Боль усиливалась. Только была ноющей, и вот уже острая, перерастающая в раздирающую. Она как дикий зверь рвалась из темницы, билась, вгрызалась, рвала когтями забаррикадированный выход. И когда ей удавалось выбраться, боль завладевала всем телом. К счастью, это случалось редко. Фил изучил свою травму, сжился с ней, как с женой-истеричкой или буйным соседом по психиатрической палате, и научился не допускать рецидивов. Помогала акупунктура. Без нее пришлось бы регулярно колоть обезболивающие, чего Фил избегал. Главное его сокровище — это мозг, и вредить ему наркотиками, пусть и одобренными врачами, он не хотел. Отказался бы от лекарств совсем, но пока не получалось. Когда боль вырывалась из темницы, справиться с ней могли только они…

— Не ты ли камни на диком пляже таскаешь? — спросила вдруг Лида.

— Я, — не стал отнекиваться Фил. — Значит, все же замечала меня раньше?

— Не я, подруга. Тоже русская, но с итальянским паспортом. Женей ее назвали при рождении, тут она стала Джиной, Джинни, Джи-Джи. У нее дом на набережной. Она любит, сидя на балконе, пить утренний кофе с сигареткой, лакомиться шоколадом и смотреть на море. Обычно в ранний час на пляже никого, поэтому она и обратила внимание на тебя. Решила, что ты строишь себе хижину, чтобы ночевать в ней, когда пойдут дожди.

— Она приняла меня за бродягу, которому негде жить?

— Не так. Женя придумала себе тебя. Как я когда-то делала. Она тоже творческая натура…

— Математик, как и ты? — улыбнулся Фил.

— Нет, Женя модельер. В прошлом успешный. Может, слышал о модном доме «Джина Костелло»? — Он мотнул головой. — Это ее детище.

— Творца покинуло вдохновение и бизнес прогорел?

— Нет, обстоятельства вынудили продать его. Но без Жени там все разладилось, и модный дом превратился в дешевый бренд под названием «Джи-Ко».

— Честно говоря, меня больше ты интересуешь, — не дал ей погрязнуть в рассказе о подруге Фил. — И я хотел вот что спросить: как в тебе сочетаются физика и лирика? Мечтательных математиков я еще не встречал. Обычно у человека способности либо к точным, либо к гуманитарным наукам.

— Глупости какие, — отмахнулась Лида. — Возьми да Винчи. Или нашего Ломоносова. Они гении, понятно, но и среди нас, скромно одаренных, есть универсалы. Мне легко давались все предметы, но я выбрала математику, чтобы поменьше витать в облаках. Она меня дисциплинировала.

Они вышли на набережную и направились в сторону дикого пляжа. Направление выбрала Лида, и Фил не возражал.

— Тогда почему ты перестала ею заниматься? — продолжил диалог.

— Дала себе волю, распустила крылья и взмыла в облака. — Она взмахнула руками, и легкая ткань ее накидки взметнулась вверх, чтобы затрепетать на ветру. Сейчас она особенно шла Лиде. — А если без лирики: я устала от школы, от проверки тетрадей, дополнительных занятий, поездок с учениками на олимпиады (гимназия с уклоном была). От них самих тоже устала, они так были не похожи на нас, советских детей.

— Куда ушла из школы?

— В никуда. Засела дома и посвятила себя творчеству. Я рисовала и писала фантастические романы. Мне с детства нравились эти занятия, но во взрослой жизни на них не хватало времени. — Фил хотел спросить, на что она жила, но не знал, уместно ли это. Хорошо, что Лида сама об этом заговорила: — Конечно, живи я одна, ни о каком увольнение и речи бы не было, но у меня имелся муж, который хорошо зарабатывал. — Через паузу она добавила, но как-то неуверенно: — Он поддержал меня в моем решении.

Муж, значит. Не с ним ли связана драма?

— Сейчас ты в разводе? — не смог на этот раз смолчать Фил. Мысленно он скрестил пальцы и стал ждать положительного ответа. Конкурировать с мертвыми людьми сложно, а сравнений с бывшими не избежать.

— Да, мы расстались десять лет назад. Не скажу, что друзьями, но нормальные отношения сохранили. До сих пор друг друга с праздниками поздравляем.

Лида приостановилась, достала из сумки початую бутылку воды и таблетку.

— От пиццы у меня изжога, — бросила она перед тем, как выпить. — Поэтому я стараюсь себя в ней ограничивать.

— Пойдем до дикого пляжа?

— Ой, нет, далеко.

— Километра полтора всего. Зато сможешь увидеть хижину, которую я строю.

— В другой раз, — улыбнулась Лида. — А если бы тебе было интересно, я бы рассказала, каким себе придумала тебя Женя.

— Бомжом, я уже понял.

— Скитальцем, — поправила Фила она. — Человеком, ищущим свой рай. По второй же версии…

— Их несколько? — подивился Филипп.

— Каждый день рождается новая. В этом главная забава. Так вот, по второй версии, ты мужская версия Ассоль.

— Жду алых парусов? — приподнял одну бровь он. Чего только не выдумают скучающие дамочки с богатым воображением!

— Не обязательно. Дама может и на катере приплыть. Но непременно должна появиться из морской дали и сойти на берег в том месте, где поджидаешь ее ты.

— Надеюсь, она меня только пару раз видела? А то боюсь услышать версию о том, что я Аквамен или сам бог морей Нептун…

— Нет, до сказок Женя пока не дошла. Но беглым преступником тебя представила.

— И нарушил я закон ради любимой?

— Разумеется.

— Никогда бы так не сделал, — мотнул головой Фил. — Почти все вопросы можно решить в рамках Уголовного кодекса. Если нет, чуть смухлевать, но продумать, как отмазаться. А на преступление, за которое сажают, я не пойду ради женщины, с которой у меня химия.

Она посмотрела на него внимательно. С каким выражением, Фил не смог разобрать: затемненные стекла мешали. Но ему почему-то казалось, что со снисхождением. «Бедолага, — наверняка подумала Лида. — Не знаешь, что такое любовь, а рассуждаешь со знанием дела…»

И была права. Фил к девушкам ничего, кроме симпатии, не испытывал. Он даже сексуально не зависел ни от одной, не говоря уже об эмоциональном. Вот и Лида ему просто нравится. Она приятна ему внешне, интересна, как личность, но никакого трепета Фил не ощущал.

«Мне хотелось бы не только заняться с ней сексом, — признался себе он. — Но закрутить курортный роман. Красивый и недолгий. И даже если она бросит меня и сбежит на моторной лодке, я не буду ждать ее на берегу, всматриваясь в даль…»

— Я не буду разочаровывать Джину, — сказала Лида, и тон ее был по-прежнему шутлив. Скорее всего, Фил все надумал, и она не судила его за недавно высказанное мнение. Но зачем тогда так пристально рассматривала? Решала, на кого он больше похож: искателя, ждуна или беглеца?

— И о том, что я программист, не говори. Неромантичная профессия.

— Думаю, лучше вообще ей не знать о нашем знакомстве. — Она снова достала воду, сделала пару жадных глотков. — Душно очень, не находишь? Дышать нечем…

Фил качнул головой. После летнего Стамбула с его плавящимся асфальтом, капающими кондиционерами, запахом выхлопных газов, помоек, стоялой воды Босфора, тут, в Лигурии, было более чем комфортно. Там в жару он старался не выходить на улицу днем, поэтому жил в ЖК, построенном дубайской фирмой, в котором и бассейн, и спорткомплекс, и торговый молл, и рестораны, а тут он гуляет, сидит на террасах, загорает, а на ночь не включает кондиционер, проветривает помещение, открыв балкон.

Лида покачнулась. Едва заметно, но Фил успел это заметить и подхватить ее.

— Тебе плохо? — обеспокоенно спросил он.

— Голова закружилась, сейчас пройдет.

— Давай присядем.

— Нет, мне нужно поскорее спрятаться от жары.

— Зайдем в кафе? Там кондиционер.

— Проводи меня домой, пожалуйста.

— Да, конечно.

Поддерживая Лиду под руку, Фил двинул в указанном направлении.

Спутница его обернулась. Он тоже. За их спинами была насыпь из крупных камней, она шла вдоль всего пляжа. Где-то она была ниже, где-то выше, а именно тут в два валуна. Если подтянуться на руках, то можно сесть. Никто этого не делал, потому что рядом имелись участки комфортной высоты. Но в этот момент на насыпи, болтая ногами, восседал мужчина. В соломенной шляпе, черных очках, костюме из льна. Он осматривался. Просто вертел головой по сторонам, вытягивал шею, чтобы расширить поле зрения. Любопытствовал, так сказали бы любившие этот городок писатели начала прошлого века. На них он не обращал внимания, но Лида… Как будто… Обернулась для того, чтобы посмотреть еще раз на господина в шляпе.

— Вы знакомы? — спросил он у нее.

— С кем? — Лида продолжила уводить Фила с набережной. И весьма настойчиво.

— С мужчиной, что сидит на насыпи.

— Я не видела никакого мужчину. У меня в глазах темно.

— Но ты обернулась…

— Мне показалось, что я выронила из сумки блокнот.

Фил почему-то ей не верил. Более того, ему показалось, что приступ разыгран. Но зачем Лиде притворяться, врать? Филипп снова бросил взгляд через плечо. Пижон совершенно точно за ними (ней) не следил. Он вообще развернулся и теперь смотрел на море, а если точнее, марину. Скорее всего, он прибыл в город на яхте и искал ее глазами.

Дом, в котором жила Лида, находился в пяти минутах. Был он невзрачен, обшарпан, не имел балконов, только узкие длинные окна. Впрочем, в Марина-ди-Пиза таких большинство, но те, что стояли на первой линии, благодаря солнцу, что обливало их, окрашивая в разные тона, смотрелись очень мило.

— Спасибо тебе, Филипп, — проговорила Лида, отстраняясь от него.

— Давай я провожу до квартиры.

— Нет, спасибо.

— Обещаю не напрашиваться в гости.

Она упрямо мотнула головой.

— Приятно было с тобой познакомиться. Чао! — И, послав ему воздушный поцелуй, скрылась за дверью.

Филипп остался стоять у подъезда. Прощание ему не понравилось, но не догонять же Лиду?

«Плохо, что контактами не обменялись, — подумал он. — Но я знаю, где она живет, и это хорошо!»

Квартир в доме немного, найдет нужную, если что.

Филипп пробежал глазами по окнам. На всех стандартные жалюзи, в этот час опущенные. Поняв, что оставаться у дома Лиды бессмысленно, Фил пошел прочь.

Впервые за всю жизнь он решил добиться женщины.

Утром следующего дня Фил, добежав до дикого пляжа, прежде, чем взяться за камень, покосился на близстоящий дом. Он ожидал увидеть фантазерку Джину с кофе и сигареткой, но все до единого балконы были пусты.

Фил глянул на время: еще и семи нет, сегодня он рано проснулся. Значит, модельерша еще спит.

Он начал заниматься. Как никогда с увлечением. До этого брал камни побольше, чтобы усилить нагрузку, сейчас же более мелкие, но перетаскивал их не абы куда, а в определенное место. Фил возводил фундамент своей будущей хижины. Ему вдруг стало любопытно, сможет ли он ее построить за те несколько дней, что остались до отъезда. Если да, Филипп обязательно купит брезент и накроет «коробку». Авось пригодится пляжный домик какому-нибудь скитальцу.

Устав до изнеможения, он окунулся в море. Вода прохладная, бодрящая, а чистая какая! Днем помутнеет, но сейчас каждый камешек на дне виден. Между двумя крупными валунами что-то поблескивало. Кругленькое, желтое. Неужели золото? Монетка или кулон? Фил с бакинского детства мечтал выловить в море что-то подобное. Друзьям везло, и они находили то цепочку, то сережку, Мурат как-то печатку нашел, а его брат Саид золотой зуб, но Филу не повезло ни разу.

Достав до дна, он стал шарить по камням рукой: из-за ряби не смог сразу подхватить находку. Нащупал, сжал в кулаке, вынырнул. Увы, не повезло Филу и на сей раз. В его руках оказалась пуговица. Да, красивая, блестящая, но не драгоценная. Обычная пластмассовая пуговица, покрытая золоченой краской. Судя по всему, ее недавно уронили в море, и вода не успела ее попортить. Фил хотел швырнуть находку обратно в море, но решил не засорять его всякой ерундой. Выкинет в урну, когда будет возвращаться в отель.

Перед тем, как покинуть пляж, он еще раз глянул на балкон. Никого. Прогул тебе, Джина! Пора уже и встать, девятый час пошел.

Вспомнилась Лида. В который раз за утро. Но и ночью она не отпускала. Снилась эпизодично, будила, и Фил долго не мог снова погрузиться в дрему. Ворочался много, подушку с места на место перекладывал. Из-за Лиды он и вскочил раньше обычного. Спать урывками он не любил, а крепко-накрепко с Морфеем обняться не получалось.

Сильно зацепила непоколебимого Филиппа Лидия. Больше, чем ему вчера показалось. Чем только, непонятно. Встречались в жизни Фила женщины гораздо красивее, очаровательнее, моложе, наконец. Его никогда не тянуло к взрослым дамам, нравились ровесницы, но в последние годы он стал встречаться и с молоденькими. Не потому, что потянуло на свежее мясо, просто те, кому за тридцать, либо уже в браке, либо разведены и разочарованы в мужчинах, либо ни разу не были в отношениях, что лично Фила настораживало. Такая в него мертвой хваткой вцепится и потащит под венец, забыв о том, что еще недавно твердила: «Замуж я не стремлюсь!»

Лиде за сорок. Она не женственная, не кокетливая, не легкая. А ему так нравились все эти качества, только без отрицательной частицы. Если же без «НЕ», то Лида закрытая, странная, замороченная…

Сложная!

Может, этим и интересная? Она — еще одна трудная задача, которую нужно решить?

Приняв душ и позавтракав в отеле, Фил отправился на почту. Нужно отправить открытки наконец. Естественно, пока шел, опять думал о Лиде и о ее письмах маме. Представил, как та радуется, получая их. И он, повинуясь семиминутному порыву, написал и своей. Не электронное, обычное письмо. В магазинчике купил бумагу, ручку, наклейку на мебель в виде Пизанской башни (чего же еще?), а в кабинке «Моменто фото» сделал несколько своих снимков, чтобы тоже вложить их в конверт. Через двадцать минут письмо было принято итальянской почтой, но и открытки отправлены.

Сделав дело, Фил пошел бродить по городу. Вообще-то еще вчера он думал о поездке в Ливорно. Этот город-порт, крупнейший в Тоскане, находился недалеко. В нем, как Фил слышал, можно полакомиться свежайшими морепродуктами. Они будут прекрасны и в обычной забегаловке, расположенной прямо в порту, и в изысканном ресторане. Он хотел попробовать их и там и там. Да с ледяным шампанским!

Сегодня это желание пропало. Не то чтобы он расхотел мидий и креветок, скорее, раздумал наслаждаться их вкусом в одиночестве: ни обсудить вкус пищи, ни посплетничать о сидящих за соседними столиками посетителях, ни пошутить, ни развлечься болтовней. Трапезу лучше с кем-то разделить, предпочтительно с красивой женщиной. Он представил себя сидящим на террасе видового заведения в компании леди в летящей одежде, стройной, высокой, с точеным профилем. Она очень напоминала Лиду.

«Я приглашу ее! — решил Фил. — Сейчас пойду к ее дому и предложу поехать в Ливорно со мной…»

Он встал и осмотрелся, чтобы сориентироваться. Есть близкий путь, но он решил выбрать другой, а все потому, что проходил он через рынок. С пустыми руками заваливаться некрасиво, а вот с фруктовой корзиной — другое дело.

Фил заторопился. Теперь ему хотелось скорее увидеть Лиду. Он чуть ли не бежал к рынку, там недолго выбирал презент, взяв самый красивый, считай, дорогой, и сразу направился к дому своей новой знакомой. В какой она жила квартире, понял сразу. В этот час жалюзи на окнах были чуть подняты, и он видел подоконники. На одном из них стоял горшочек с цветком, тем самым, что Фил вчера через юного фаната «Манчестера» преподнес Лиде.

Филипп поднял с земли камешек, замахнулся…

И тут же себя остановил. Это в кино получается миленько, а в реальности можно и окно повредить. Камешки тут валяются увесистые, с острыми краями, а не как в море, гладкие. Врежется такой в стекло, разобьет запросто, либо поцарапает, что тоже нехорошо. Не лучше ли подняться и постучать в дверь? Фил собрался так сделать, но оказалось, что в подъезд не попасть. Вчера можно было, а сегодня нет. Дверь заперта на замок, а домофона нет.

Фил вернулся под окно. Обозвав себя Ромео недоделанным, негромко крикнул:

— Лида!

Никакой реакции за стеклом. Не слышит. Или дома нет?

Дома, самому себе возразил Фил. На подоконнике рядом с цветком лежали наушники, теперь их нет. Значит, пока Филипп ходил к подъездной двери, Лида взяла их.

Кричать еще раз Фил не стал. Решил бросить-таки в стекло грузик. Но не острый камень с земли, а пуговицу, поднятую с морского дна. Он забыл выкинуть ее в урну, протаскал в кармане шорт, а когда вывернул их перед тем, как отдать в стирку, решил оставить себе. Пусть не золото, даже не медь, а все равно трофей. То была блажь, и, понимая это сейчас, Фил пульнул пуговицу в окно. Она клацнула по стеклу и отскочила, не принеся ему никого вреда.

Жалюзи дрогнули. Очевидно, Лида раздвинула ламели, чтобы выглянуть во двор. Фил помахал.

Прошло несколько секунд. Он ждал, что окно откроется, но нет. Поняв, кто явился, Лида решила проигнорировать визитера. По-детски спряталась от него.

— Чокнутая, — пробормотал Фил. — Не хочешь видеться, так и скажи…

Он повертел в руке корзину. Куда ее теперь? Он фрукты не любил, но и оставлять их у двери глупо. Не будет же он уподобляться впавшей в детство великовозрастной дуре!

Обозвав Лиду так, Фил удивился самому себе. Как его, однако, разобрало. Когда его прилюдно одноклассница отвергла, не пожелав потанцевать, не так обидно было. Тогда он думал, хорошо, что я в нее не влюблен, а то страдал бы…

Мысли о том, что он влюбился в Лиду, как школьник, Фил допускать не хотел. Ох уж эта романтичная Италия, родина Ромео и Казановы! Даже его свела с ума.

Корзину с фруктами Филипп подарил Фернанде, женщине, с которой он познакомился, едва попав в Марина-ди-Пиза. Она тусовалась на лавочке возле супермаркета при въезде в город. Синьора подсказывала дорогу, давала справки, приглядывала за вещами или крупными собаками, с которыми нельзя в магазин, могла дать прикурить, выручить салфеткой. Она говорила только по-итальянски, но ее все понимали. И давали денежку, хоть Фернанда и не побиралась.

Ей было лет семьдесят. Она курила что-то крепкое, одевалась просто, но ее образ был всегда оживлен брошками, бусами. Фернанда много улыбалась, не стесняясь беззубой своей пасти, говорила сама с собой, если других собеседников не находилось. Она приходила к открытию супермаркета, а уходила после его закрытия, не забыв помочь работникам собрать тележки. Обедала Фернанда в ближайшей пиццерии. Всегда одно и то же: кальцоне и крестьянский салат. Пила крепчайший кофе. Между делом перекусывала тем, чем угощали.

Фруктовой корзине она очень обрадовалась. Назвала Фила «тесоро», что можно перевести как «лапочка», и послала ему воздушный поцелуй. Пусть ненадолго, но подняв тем самым настроение.

Филипп вернулся в отель, решив доспать. Лег не в номере, а на панорамном балконе. Широком, тенистом, с видом на пристань. Рядом с собой поставил бутылку минеральной воды. Если беспокойство опять не даст отрешиться, то он пойдет к морю, возьмет в прокат водный мотоцикл и будет гонять на нем, пока не обессилит…

Но дрема быстро окутала Фила. Погружаясь в сон, он снова увидел Лиду, и она будто взывала к нему, но концентрироваться на ней все равно что портить себе сиесту. Отогнав женский образ, Филипп уснул.

Он считал себя бакинцем. Уже потом москвичом и в последнюю очередь стамбульцем. Когда Фила спрашивали, откуда он, даже сейчас он машинально отвечал: «Из Азербайджана».

Он обожал Баку. Для Фила этот город оставался лучшим в мире. Даже современный и мало похожий внешне на тот, в котором он рос, он сохранил свою душу. И все было бы понятно, будь его детство безоблачно. Но Филипп родился в разваливающемся СССР, а рос в стране, только обретшей независимость. Тогда всем было трудно, но русским в бывших республиках Союза особенно. Их не просто притесняли, а выгоняли силой. Не всех, наверное, но семья Филиппа с этим столкнулась. Их дом закидывали ослиным дерьмом, расписывали оскорбительными надписями, били стекла в окнах. Как-то дом пытались сжечь, но соседи помогли затушить пожар. Большинство из них из благих побуждений, а кто-то просто побоялся, что огонь переметнется на их жилища. На отца нападали. Матери, беременной дочкой, могли не продать овощей на рынке, молока, яиц. Фила дразнили, а когда он пошел в первый класс, побрили наголо, чтобы его рыжие кудри не пламенели на общем темном фоне. Многие русские тогда уехали. Даже те, кому не так доставалось. А Петровы остались. И все из-за отца. Он категорически отказывался бежать. Не только из страны или города — из дома. Его построил прадед Фила, и все поколения семьи жили в нем. «Нужно потерпеть, — говорил отец. — Русофобия скоро пройдет, и мы снова будем спокойно ходить по нашей родной земле…»

Частично он оказался прав. Ненависть к русским утихла, но не так уж и скоро. Над Филом до четвертого класса издевались именно из-за того, что он русский. Пресек это Мурат. Пусть маленький и тощий, но авторитетный пацан. Его оставили на второй год и посадили за парту к Филу. На первом же диктанте по азербайджанскому у него возникли трудности. Он просил списать у соседей спереди и сзади, но никто ему не мог помочь. Тогда Фил подтолкнул к нему свою тетрадь.

— Ты специально, да? — прищурился Мурат. — Чтобы я ошибок наделал и отправился, как дебил, в интернат?

— Я пишу без ошибок.

— По-азербайджански? — не поверил тот. До прошлого года большинство предметов преподавалось на русском, а в этом его совсем отменили.

Фил кивнул. Он знал оба языка, как и его отец. Они бакинцы как-никак!

Тогда Мурат получил свою первую пятерку, пусть и с минусом: учитель понял, что пацан списал, но не пойман — не вор.

— Слышь, Пасли, а из-за чего тебя пацаны гнобят? — спросил как-то Мурат во время перемены. Он не сделал уроки и быстро переписывал решение задачи из тетради соседа по парте в свою.

— За то, что я русак.

— Да ну? — не поверил он. — Только из-за этого не могут. Хотя… — Мурат оторвался от письма. — С Изи Каховича в раздевалке трусы стянули, чтоб посмотреть, как у жидов обрезание делают, а потом голышом вытолкали в коридор.

— Не употребляй слово на букву «ж», пожалуйста.

— А им, жидам, нас называть гоями можно? Это, между прочим, значит «низшие существа». А вы, русаки, тоже хороши! Как всех кавказцев у себя там называете?

— Не знаю, я бакинец.

— Хачами! — Мурат гневно сверкнул своими черными глазами. — Не нравится тебе прозвище Пасли?

— Да нет, нормальное.

Подумаешь, ржавый. У некоторых похуже будут, например, у одноклассника Саида Ахмедова — Зибил. Или «куча мусора». У него бабка со свалки домой всякий хлам таскает. А взять старика Саида, что уже сорок лет на рынке точит ножи. Его все за глаза по-русски Ссака называют. А все потому, что по молодости лет тот, работая на заправке, бензин ослиной мочой разбавлял.

— Больше тебя обижать не будут, — закончил тот разговор Мурат. — Если только за дело.

И травля уже на следующий день прекратилась. Фил стал таким же, как окружающие его ребята, маленьким бакинцем, говорящим по-азербайджански, гоняющим по улицам на скейте, окунающимся в жару в мутные воды Каспия, катающимся зайцем в пригородных автобусах, чтобы добраться до Шихово, где настоящие пляжи… Тырящим на рынке по мелочи, забирающимся в подвалы и на чердаки в надежде поживиться, толкающим приезжим раздавленные на рельсах монеты под видом старинных. Ничего этого Фил не делал ранее. Он гулял или во дворе, или с родителями. И был белый, как мел. Когда же он обрел друзей и стал проводить все свое время на улице, то загорел до оранжевого цвета, несколько раз облез, покрылся крупными темными веснушками, и стал тем, кем его прозвали — Ржавым.

Он стал хуже учиться, забросил занятия в аэроклубе, который посещал вместе с соседом-старшеклассником, но родители его за это не ругали. Они понимали, что мальчишке нужно общение со сверстниками. И если мама иногда волновалась, когда ее мальчик поздно возвращался или его колени были разодраны сильнее, чем обычно, то отец нисколько. Он рос так же, как Фил, разве что хулиганил больше, даже на учете в детской комнате милиции стоял, но об этом, естественно, сыну не рассказывал.

Петровы не уехали бы из Баку, если бы не болезнь отца. Он в тридцать семь перенес свой первый инсульт. Но тогда было время травли, и случившееся легко объяснить стрессом. Второй раз приступ случился ни с того ни с сего, а последствия его оказались серьезнее: он не восстановился полностью, остался хромым. Доктор, который наблюдал старшего Петрова, посоветовал переехать.

— Ни за что! — отрезал папа. — Не для того я отстаивал свои права гражданина Азербайджана, коренного бакинца в девяностые, чтобы сейчас бежать.

— Речь идет о твоей жизни, Павел.

— Я умру тут, и буду похоронен рядом с предками, — не сдавался тот. Говорят, кровь — не вода, но Павел Петров, славянин, выросший на Кавказе, был упрям и горяч, как настоящий джигит.

— О семье подумай. Как они без кормильца?

— Да что ты нагнетаешь? Нормально я себя чувствую.

— Наш климат тебя убивает. Тебе на историческую родину нужно возвращаться, в среднюю полосу России.

— Ни за что!

Но мама уговорила упрямого Павла на переезд. Решили они в Москву ехать, город больших возможностей не только для специалиста по нефтепереработке (отец пошел по стопам своего деда), но и для выпускника одиннадцатого класса. Фил, хоть и не учился на «отлично», был невероятно умен и одарен математически. Отец и мать были уверены, что он поступит в самое престижное высшее заведение.

В Азербайджане они продали все: и дом, и машину, и мебель. Выручили приличную сумму. Жаль, не довезли целиком. Ограбили Петровых в поезде по наводке проводницы. Знала та, что при них куча бабок. Благо большую половину положили на счет дяди Мурата. Он давно в Москву переехал, обжился и готов был землякам на первых порах помогать. Но и Петровы в долгу не оставались, снимали квартиры только для не славян.

Работу отец нашел, но низкооплачиваемую. Фил в МГУ не поступил. Оказалось, одного ума мало, надо еще протекцию иметь, без нее даже с деньгами не сунешься. Хорошо, что он документы в обычный политех подал. Туда по конкурсу прошел, но радости не испытал… Его вообще ничего в Москве не радовало! Мрачный, жестокий, суетливый город, давящий своей атмосферой. Люди хмурые, нервные, невоспитанные, непонятные, точно инопланетяне. Для них он пусть и не хач, но все равно чужак. Говорит с акцентом, держится настороженно, у храмов не крестится, свинину не ест. Сокурсники думали, он мусульманин, а Фил просто не был приучен к храмам и нехаляльной пище.

Остальным Москва нравилась. Даже отцу, ярому противнику переезда. Наверное, дело в здоровье. Оно заметно улучшилось, и у Павла появились силы на то, чтобы внедриться в заправочный бизнес земляков. Доли он в нем не имел (и не стремился), но первую зарплату получил хорошую, директорскую.

Год прошел. И он был плодотворным для Фила. Ассимилировавшись немного, он начал добиваться невероятных успехов в учебе. Его, как лучшего первокурсника, уже после первой сессии стали отправлять на городские олимпиады и конкурсы умников. Один, транслируемый по ТВ, он выиграл, и его автоматически зачислили в МГУ. Так Фил попал-таки в престижнейшее высшее учебное заведение Москвы. Но и политех не бросил, а перевелся на вечерний.

То был хороший год… Но не весь.

Беда пришла откуда не ждали. Заправочный бизнес у азеров решили отжать солнцевские. Сами когда-то отдали, не думая на перспективу, а когда спохватились, уже времена криминальных разборок в Лету канули. Но это их не смутило. Постреляли, пожгли, покрушили, что-то отобрали, но в конечном итоге войну проиграли. Сколько в ней народу с обеих сторон пострадало, никто не считал. Лес рубят — щепки летят. Одной из этих щепок оказался Павел Петров. Когда на офис напали, его выбросили в окно. То, что он не умер, упав с седьмого этажа на асфальт, было чудом. Да, стал инвалидом, но умом не повредился, как многие после сильнейшего сотрясения, а ВСЕГО ЛИШЬ обезножел.

Не знали оптимистично настроенные врачи, что для Павла легче было умереть, чем стать обузой. Он больше не кормилец, не помощник, не вожак своей маленькой стаи, а большая проблема. Конечно, Петровым помогали земляки. Деньгами, лекарствами, врачей в дом приводили для осмотра, но вся тяжесть ухода за инвалидом упала на мамины хрупкие плечи. Ее муж мало того, что был недвижим, еще и в депрессию впал. И постоянно просил избавить его и себя от мук, достать какой-нибудь укол, прекращающий жизнь.

Фил тогда хотел бросить учебу хотя бы в одном вузе, но мать не позволила. И дочери не дала оставить танцевальную студию. Дети не должны страдать и портить свое будущее! Они, родители, и так не дали им того, что обещали. И родину отняли. У Фила точно. Он, как никто, скучал по Баку и, если бы не несчастье, скорее всего, вернулся бы туда.

Отец пролежал четыре года. И они изменили его настолько, что членам семьи иногда казалось, что его подменили. Из окна выкинули одного человека, а на «скорой» увезли другого. Или подмена произошла позже, когда Павел находился в коме?

Перед тем, как отдать Богу душу, он просветлел. Лицом и мыслями. Стал почти таким же, как когда-то. Попросил прощения у всех, наказал захоронить его останки в Баку, поцеловал каждого и, закрыв глаза, упокоился.

Спустя почти десять лет, когда Фил оказался в похожем, лежачем, положении, первое, что подумал: «Я не должен превратиться в того человека, на которого подменили отца! Даже если не встану, буду жить на полную катушку: работать, дерзать, заколачивать бабки, развлекаться и дарить радость близким. Я не поддамся унынию, не проникнусь жалостью к себе, не попрошу волшебный укольчик». Но замечая, с какой тоской и болью смотрит на него мама, Филипп дал себе установку подняться. Он не заставит ее еще раз пережить то, что за четыре года состарило ее на десять.

Когда Фил пошел, мама плакала от счастья и лепетала: «Спасибо, сынок!» Она знала, что он в первую очередь сделал это ради нее. Но, узнав, что тот собирается идти дальше в своем выздоровлении, взбунтовалась:

— Я не могу больше переживать за тебя, у меня сил нет.

— Потерпи, скоро все наладится. Я знаю, что делаю.

— Ой ли? Ты весь в синяках и ходишь хуже, чем раньше.

— Тело адаптируется к новым нагрузкам, дай ему время.

— Ты можешь погубить себя: в лучшем случае надорваться и снова слечь, а в худшем — довести себя до смерти…

Она плакала и качала головой, не соглашаясь с решением сына. Перед ее внутренним взором стояли обе картины, а еще третья — лежащий в кровати Павел, ссохшийся, посеревший, с тусклыми глазами и потрескавшимися губами. И ее огненноволосый конопатый сын с улыбкой до ушей станет таким через десять лет, если снова обезножет. Тогда придут и уныние, и боль, и злость на себя (мог остановиться, но не стал!), и неизбежно мысль о смерти.

— Ходи в бассейн, на массаж, поддерживай свою подвижность, — умоляюще проговорила она. — Но не рви жилы!

— Мне нужен мощный мышечный каркас. Без него никак.

— Ты никогда не был атлетом, а сейчас у тебя тем более не получится накачаться.

— Это почему же? — Фил тогда очень на маму обиделся. Она не верит в сына? После того, как он сделал невозможное? Или считает это не его заслугой, а чудом?

— Ты человек с ограниченными возможностями, Филя! — перешла на крик она. — И это навсегда! Мы не в русских былинах, и ты не Илья Муромец.

— Границы мы устанавливаем сами, — холодно возразил ей он. — Я поднялся на ноги ради тебя. Теперь я буду действовать ради себя. Прими это.

Она уже на следующий день извинилась за свое поведение. Фил, естественно, заверил ее в том, что все в порядке, он не в обиде. И это было так. Никакого осадка после ссор с мамой у него не оставалось, он любил ее безоглядно и готов был оправдать любой ее поступок, слово, эмоцию. В отличие от сестры. Наташка с родительницей не очень хорошо ладила. Ругалась постоянно, все требовала особого к себе отношения. Ей казалось, что мать всю себя отдает мужчинам, а дочь обделяет вниманием, теплотой, заботой. «Мне тоже себе позвоночник сломать, чтоб ты начала мне помогать?» — в обиде кричала она.

Отношения между ними наладились, когда Наташка замуж вышла. Разъехавшись с мамой, дочь начала скучать по ней. И советы ее, нравоучения не раздражали, а заставляли задуматься, посмотреть на проблему с иной стороны. А еще оказалось, что мама не вмешивается в конфликты дочери с братом, подругами, педагогами, ухажерами (Наташка умудрялась в них вступать регулярно и ждала, что родительница примет ее сторону) не потому, что ей наплевать, она дает дочери возможность разобраться самой. Но, надо отметить, Наталья с возрастом вообще стала к людям терпимее. А особенно к родным. Спасибо за это ее мужу, брату Мурата Саиду. Он был в Наташку с детства влюблен. Она же его не замечала, считала страшненьким, к тому же маменькиным сынком. И замуж за азербайджанца выходить не желала категорически. Грезила о европейцах. Мечтала жить не по традициям давно умерших предков, а современно, ярко, свободно. Видела себя продвинутой, эмансипированной, деловой женщиной, равной партнершей своему мужу, а не хранительницей домашнего очага. Уж нет давно их, очагов этих пресловутых, везде центральное отопление и газовые плиты! Не остынут, не погаснут, если вовремя по счетам заплатить. А мужикам кавказским все хранительниц подавай, хозяюшек, наседок. Таких, как их мамы…

Нашла-таки себе немца. Замуж не вышла за него, а съехалась, в лучших современных традициях. Ладно, в Москве жили, а не в Германии, оттуда так легко не убежишь. А Наташка именно убегала от гражданского своего супруга с одним чемоданом. Остальное у нее отобрали. Все подарки и даже то, что покупали в складчину. Хотела равного партнерства? Изволь скинуться на коммуналку, мебель, технику. Ручками посуду мыть не хочешь? Бери посудомойку. И бери на свои, потому что ты не справляешься с обязанностью — на мне еженедельная уборка, и я оплачиваю клининг. Справедливо? Объективно да. И каждый цивилизованный человек со мной согласится.

Устав от обвинений в дремучести, ругани из-за ерунды, подсчетов каждой копейки и ревности в духе мавра, к коим муж как истинный ариец относился с плохо скрытым пренебрежением, Наташка и сбежала. А через полгода вышла замуж за Саида. Сейчас у них двое деток.

Мама тоже нашла себе пару. Десять лет вдовствовала, но как-то познакомилась в гостинице, где работала администратором, с командированным из Минска. Понравились друг другу, стали перезваниваться. А через два месяца мама к белорусу в гости поехала, да так и осталась у него жить. В прошлом году они узаконили свои отношения.

И только Филипп оставался одиноким, что его нисколько не огорчало. Поскольку его девочки благодаря своим мужьям (а мама еще и работе, без которой она начинала хандрить) были финансово обеспечены, все деньги он тратил на себя. Естественно, подарки им делались грандиозные, особенно щедро он одаривал племянников, но это была капля в море его доходов.

Фил, не бахвалясь, мог назвать себя хорошо обеспеченным человеком. Богатым — нет. Но он и не стремился к сверхдоходам. Все необходимое у него есть, а к барству он не привык. Жилье имеется, которое и удобно, и красиво — его идеальная квартира, деньги на комфортное существование тоже, путешествует он по работе, но, если вздумает отправиться в кругосветку, снимет проценты по вкладу и поедет. Фил много во что инвестировал свои денежки, но и по старинке их хранил в швейцарском банке, на счете, открытом на подставное лицо. В финансовых махинациях Филипп Петров разбирался как никто. Как-никак с этого начинал свой трудовой путь…

И из-за этого чуть не остался инвалидом!

Фил после институтов помыкался немного, устраиваясь то туда, то сюда. Нигде не приживался. То ему не нравились условия, то его, выскочку, изживали, то неправильная организация труда доводила до белого каления, и всегда мало платили. Нет опыта, что хочешь? Наберись его сначала, потом требуй прибавки.

И все же Филу повезло, к себе в инвестиционную компанию его позвал университетский приятель. Сам он благодаря папиным связям уже занимал должность начальника, а башковитого сокурсника взял аналитиком. Оказалось, не его одного пристроил, еще парня по кличке Гудди, сокращенно от Гудини. Тот не доучился в МГУ, но в команде КВН играл и после отчисления. Весельчак выступал как фокусник на различных праздниках, но семья была этим недовольна, и все требовала от парня найти нормальную работу. Пришлось устроиться в компанию, чтобы наследства богатого деда не лишили.

С Гудди Фил и начал свой бизнес. Поработав на дядю, оба поняли, это не дело. Они чужие денежки приумножают, процент с этого получает компания, а им достаются одни объедки с барских столов.

— Ты, Пасли, самый башковитый в нашей шарашке, но выше начальника отдела не поднимешься! — сокрушался Гудди. — Я же на должности менеджера в креативном отделе буду прозябать до конца дней своих. Никто нам не даст расправить крылья.

— К чему ты клонишь?

— Давай свое что-нибудь замутим!

— Давай. Что?

— Ты у нас башка, придумывай.

— Я бы продолжил заниматься инвестициями. Сейчас такое время, когда, рискнув, можно сорвать большой куш. Но крупные компании, типа нашей, осторожничают.

— Чтобы не потерять деньги клиентов и не прогореть на выплатах страховки пострадавшим.

— А если наплевать на это?

— Было бы здорово, но… Это противозаконно! Так ведь?

— Ага, — беспечно подтвердил Фил. — Но если нашими клиентами будут те люди, которые захотят приумножить незаконно добытые денежки? Никто из них, потеряв их, в суд не сунется.

— С бандитами связываться — себе дороже!

— Нет, ты не понял. Мы откроем компанию, где будем помогать людям вкладывать средства на законных основаниях, но предлагать ВИП-клиентам допуслуги. Предупреждать о рисках, но сулить бешеные дивиденды, которые облагаться налогом не будут, а выводить мы их станем через кипрские офшоры.

— А мы станем? Я просто ничего в этом не понимаю.

— Как и те богатые буратины, что согласятся на эти допуслуги. Мало кто в наше время разбирается в криптовалюте.

— В чем?

— О биткоинах слышал?

— Не-е-ет, — растерянно протянул Гудди.

— Они сейчас стоят копейки, но вырастут в десятки, а то и сотни раз. Нужно время. Если клиенту не терпится, мы отдадим ему даже не копейки — гроши. Потому что курс упал (якобы), и нужно было ждать. Что останется клиенту? Довольствоваться малым. В суд он, как участник незаконных финансовых операций, не пойдет.

— Да, он придет к нам в офис с ружьем и всех перестреляет.

— Не в кого будет стрелять. Мы съедем. Точнее, вы: ты, глава компании, и работники офиса. А я все это время вообще в другом месте сидеть буду.

— И сколько мы сможем заработать?

— Миллионы долларов. Но для того, чтобы все замутить, нужно где-то найти хотя бы лям деревянных.

— Это нужно ждать, когда дед мой преставится, а он намерен всех нас пережить.

— Давай Дохлю в долю возьмем, — предложил Фил.

Дохлей их университетского кореша прозвали за невероятную худобу.

— Чтоб он все к рукам прибрал? Нет уж! И место директора ты мне обещал. Кредит можно взять.

— Кто нам такую сумму даст?

Помолчали.

— Пасли, а это правда, что ты можешь любой замок вскрыть? — встрепенулся Гудди.

— Нет, — мгновенно ответил Фил.

— А кто тачки угонял?

— Я вскрыл одну. И о том, что она краденая, мне не сказали. Больше я таким не занимаюсь.

— Но навык не утратил?

— Ты меня на преступление подбиваешь?

— Я тебя? А не ты ли планируешь людей на миллионы кидать?

— Постараемся никого не кидать. Если получится честная игра, я буду только рад. И мы не у бабушек последние гроши отбирать будем, не на больных детях наживаться, а срезать жирок с боков раздутых от нечестных доходов тюленей. Мухлевать, а не грабить.

— И за это присесть можно.

— Я напишу такую программу, которая сотрет все улики за считаные минуты. Даже если нас прищучат, ничего не докажут. А когда я буду замок взламывать, меня обычный участковый может за руку поймать.

— Тебе всего лишь нужно сейф открыть.

— Мы идем грабить банк? Как в кино? — Фил представил себе эту картину и рассмеялся. Комедия же!

— У деда моего, как ты знаешь, куча денег…

— Деда грабить? Еще лучше! — и осуждающе покачал головой.

— Мы позаимствуем эти деньги, и только. Они все равно нам, внукам, достанутся. Пока я у деда в милости, сбережения делятся поровну, на четыре части. Так что в сейфе, считай, лежит полтора моих миллиона. Это по нынешнему курсу.

— Откуда у твоего деда столько бабла? Он же обычный пенсионер.

— Помнишь «МММ» и прочие пирамиды? — Естественно, Фил помнил. Сколько денег их семья тогда потеряла. — Так вот дед, когда на этих биржах играл, все барыши в доллары переводил. Даже мелочовку. Десятки, двадцатки покупал, потом эти купюры на крупные менял. И скопил двести тысяч. Все они лежат у него дома. Если мы возьмем мою долю, то будет справедливо, потому что чужого я не трону, а деньги лично мне нужны сейчас.

— Скареды всегда пересчитывают свои сокровища.

— Невозможно. Они в пачках, перетянутых банковскими лентами.

— Пропажу одной все равно заметит.

— Заменим ее фуфелом из магазина приколов.

— Давай договоримся так: я сейф открою, деда отвлеку, остальное — сам.

Гудди на это согласился.

Они легко провернули операцию «дедкины бабки» (так ее креативно назвал автор идеи) и начали готовиться к покорению финансовых вершин. Гудди для этого пришлось с работы уволиться, а Филу остаться. Базы компании сами себя не скопируют, крупные клиенты данными своими не поделятся, левые счета не откроются. Уже тогда Филипп намухлевал себе на статью, хоть ничего и не заработал. Но без этого ничего бы не вышло. Мошенников в России-матушке полно, непойманных много, а нераскрытых — единицы. Фил с товарищем хотели бы отнести себя к последним.

Фирму свою ребята назвали просто: «ГудМани». Зарегистрировали ее, сняли красивый современный офис, наняли сотрудников, разместили рекламу. Гудди — директор. Лицо компании. Фил — мозг. По должности: системный администратор. В офисе не сидит, заглядывает по мере надобности, переустановить винду или принтер починить. Его стараниями у «ГудМани» в интернете такой высокий рейтинг, как у какого-нибудь «Майкрософта». Есть международные награды, участие в симпозиумах, партнерства с финансовыми организациями мирового масштаба. Фил такой мыльный пузырь выдул, что сам же от собственной наглости и обалдел. Решил обороты сбавить и убрал самые сказочные лжефакты, как и качественно состряпанные фотографии, на которых Гудди с шейхами да звездами Голливуда.

Дела у «ГудМани» быстро пошли в гору. ВИП-клиенты чемоданами деньги несли. Креативный Гудди придумал самых крупных отмечать. Вложил миллион, получи именные запонки. Из золота, естественно, на таком не экономят. Директор сам такие носил. А еще несколько магнатов Старого Света, что подтверждали опять же фотографии. Фальшивки теперь не в интернете размещались, а вешались на стену кабинета для ВИП-приемов, стилизованного под замковую залу с круглым столом по центру.

— Ты заигрываешься, Гудди, — сердился Фил. — Сбавь обороты, пока сам не поверил в то, что ты король Артур, а твои випы рыцари Круглого стола.

— Ты не понял. Это каждый из них Артур, а я всего лишь рыцарь, ему служащий. Моим, как ты выразился, випам осознание собственной значимости просто необходимо. Иначе они не играют.

— А портрет свой в полный рост зачем на Тверской разместил?

— Это реклама компании.

— Не нужно привлекать лишнего внимания.

— Пасли, ты в корне не прав. Чем наглее мы себя ведем, тем лучше. Что ты, как дед, бубнишь?

— Кстати, ты своему баксы вернул?

— Я тачку купил новую. «Ламбу». А что? Мне нужно. Я лицо преуспевающей компании.

«Ламба» в итоге оказалась единственной ценностью, доставшейся Гудди. Продав ее, он смог откупиться от следователя и сбежать за границу, где предусмотрительный Фил открыл для него счет. Сам же он остался в России…

Но у него не было иного выхода.

Когда происходила облава, он был в офисе. Чинил роутер. То есть интернета в тот момент не было. А без него запустить систему уничтожения баз данных компании — никак. Разве что физически добраться до собственного ноутбука, который лежит в машине. Фил дождался, когда всех поднимут с пола и начнут загонять в отдельное помещение. В суете он смог улизнуть и спуститься вниз. Возле здания было несколько служебных машин, полиция, ОМОН, «скорая» на всякий случай, Фил миновал их все. Добрался до своей, открыл ноутбук…

— Что мы тут такое делаем? — услышал он голос над своим ухом, а потом почувствовал на плече тяжесть. Это к нему подошел и пригвоздил рукой к креслу майор ФСБ Борисовский, для своих Борисыч. — Ну-ка отдай!

Фил сделал вид, что протягивает компьютер. Рука, что сжимала плечо, раскрылась ладонью вверх. Филипп бросил свое тело в сторону. Ноутбук подтянул к себе, ввел кодовое слово и нажал Enter. В этот момент в то самое место, где он оказался, на скорости врезался мопед. Не «КамАЗ», даже не легковушка, подростковый мотобайк.

— Сильно ушибся? — спросил Борисовский, помогая Филу подняться. Мопедист же встал с асфальта сам.

— Нет вроде.

— Тогда выходи из машины, будем разговаривать.

Но Фил не смог. Борисовский думал, притворяется. Ан нет, не самый сильный удар, но крайне неудачный, раскрошил несколько позвонков. В больницу пострадавшего увезла дежурившая у офиса «скорая».

Борисовский пришел к Филу через неделю. Тот уже отошел от первой своей операции.

— Как дела? — спросил он.

— Так себе.

— Дружбан твой за кордоном, а ты тут. Не обидно?

— Я все равно бы не уехал, у меня тут мама и сестра.

— За двоих отвечать будешь, значит?

— Не понимаю, за что я, простой сисадмин, должен ответить.

— Думаешь, всех перехитрил?

— Не всех, — и ткнул пальцем вверх.

— Бог не Тимошка? — Майор вздохнул. Ему было искренне жаль парня. — Не переживай, встанешь на ноги. Главное, веру не терять. И не в высшие силы, в себя. Ты упрямый, всего добьешься. — Он подвинул стул и сел на него. — Наши компьютерщики поражены. Говорят, ты гений. Ни один файл из уничтоженных не смогли восстановить. Но это все равно ничего не меняет.

— Как это?

— Дело на вас не будет закрыто до тех пор, пока вы не вернете все деньги.

— Нечего возвращать. Те, что не потрачены, возвращены клиентам. Не всем, но большинству. К нам не только воры обращались, но и обычные граждане. Моя программа многофункциональна. Она не только уничтожила базы, но и запустила возврат денежных средств на счета клиентов. Всех, кроме випов.

— Так ты Робин Гуд, получается?

— Проверьте. Эти отчеты сохранены.

— Я могу сделать так, чтобы дело закрыли. Тогда ты вздохнешь свободно, и твой друг сможет в Россию вернуться.

— Дайте угадаю, я должен начать работать на органы?

— Какой умный мальчик!

— Я отказываюсь.

Борисовский как будто не удивился и ушел. Но вернулся уже с другим предложением:

— Договор на единовременную услугу мы можем обсудить? Ты помогаешь мне, я — тебе. Не отказывайся. Во-первых, ты сделаешь доброе дело. Во-вторых, со мной лучше дружить. Это не угроза, предложение. Давай станем корешами.

— О чем идет речь?

— О ком. О человеке из нашей структуры, сотрудничающем с террористами. Нескольким особо опасным преступникам он помог скрыться. Теперь сам сбежал из страны. Ни агенты, ни умники наши не могут выйти на его след. Блуждают. Вдруг у тебя получится?

— Я когда-то программу написал. Она как раз для поиска людей. Если ее доработать, то можно попробовать. Но мне нужны все данные на вашего человека и хорошая техника.

— Все будет.

Он доработал программу (и делает это до сих пор), назвал ее «Ржавый червь» и с ее помощью нашел преступника.

— Эх, жаль, ты не хочешь этим заниматься, — сокрушенно проговорил Борисыч, когда они обмывали успех операции. — Мы бы, червь ты ржавый, таких замечательных дел натворили!

— Я давно для себя решил не работать на государство и на дядю. Только на себя.

— А если дядя — это я? И ты тоже в деле?

— Не понял.

— Я в отставку ухожу в следующем месяце. Мне сорок четыре, я и так задержался. Теперь благодаря тебе я буду получать подполковничью пенсию, которой все равно не хватит на жизнь. Придется работать. В службу безопасности, как остальные, я не хочу. Значит, буду продолжать искать преступников, но уже как вольный охотник…

— За головами? Кажется, их так называют? И платят за некоторые «головы» очень неплохо. Кстати, необязательно гоняться только за преступниками. Можно искать уклоняющихся от выплаты алиментов мужей, кинувших партнеров хитрецов, сбежавших из-под родительской опеки детей.

— Этим уже частные детективы занимаются, но мы тоже это сможем. И назовемся специалистами по деликатным вопросам.

— Искателями.

— Ты будешь отвечать за кабинетную работу, я — за оперативную. Как тебе такое?

— Я бы попробовал, — без раздумий ответил Фил. Под хмельком идея ему казалась отличной, но и утром, когда протрезвел, своего мнения не изменил. — Все равно я пока могу только кабинетной работой заниматься.

И, как только Борисыч ушел в отставку, они начали свое дело.

Первый год все шло по плану. Фил сидел за компьютером, Борисыч разъезжал по стране и некоторым бывшим республикам. Загвоздка вышла, когда потребовалась командировка в Финляндию.

— Придется тебе ехать, — сказал отставной подполковник бывшему мошеннику.

— Я понятия не имею, как мне действовать.

— Ты ходить заново научился, а уж с поиском человека на месте разберешься как-нибудь. Тем более я всегда на связи и совет дам в любой момент.

Тогда все получилось без осечек. Но бывали и провалы. Один грандиозный — Фил упустил объект. Тот почувствовал слежку и слинял. Три страны пересек искатель, чтобы нагнать его, и делал это уже за свой счет, но дело до конца довел. А какой урок извлек! После того случая Фил начал изучать учебники по оперативной работе МВД и ФСБ, смотреть документальные фильмы на эту тему, интересоваться психологией. Борисыч с добродушным смехом замечал: «В школе милиции тебе бы равных не было!»

Постепенно они ушли от розыска преступников. Уже не охотники за головами, а специалисты по деликатным вопросам. Работенка безопаснее, легче, интереснее и так же хорошо оплачивается. Последнее время Фил большую часть времени проводил в заграничных командировках (поэтому выбор города для проживания был очевиден — из Стамбула можно легко отправиться куда угодно), искал забугорных родственников, старых друзей, любимых. Не «ржавый червь», а сам Филипп Петров, но с небольшой помощью искусственного интеллекта. Сейчас он находился в Италии тоже по работе. Но она уже сделана. Объект был Филом обнаружен и взят под наблюдение. Оставалось дождаться момента, когда клиент примет работу и переведет искателям оставшуюся сумму гонорара. А пока можно наслаждаться отдыхом у моря, розовым вином, пиццей, поездками по окрестностям — все это спишется на командировочные расходы.

Он знатно выспался. Не помешали этому ни не предназначенный для длительного отдыха шезлонг, ни уличный шум, ни полуденная жара. Разбудили Фила альбатросы, разоравшиеся чуть ли не над ухом. Оказалось, они уселись прямо на парапет балкона и намеривались стащить со столика бутылку минералки. На черта она им сдалась, неясно. Скорее всего, наглые птицы хотели просто похулиганить.

Отогнав их, Филипп встал. Размял затекшее тело, потянулся, сделал махи ногами. Прислушался к организму. Спина не болит, но чуть ноет. Нельзя ему спать на неудобных лежаках, только в кровати с анатомическим матрасом.

В животе заурчало. Фил вспомнил, что завтракал легко, а после не перекусывал даже мороженым. Сейчас же обеденное время, вот желудок и требует топлива.

Вообще Филипп поесть любил. Предпочитал кавказскую кухню, но и итальянская была ему по нраву. Пиццы, пасты дома он не ел, делая выбор в пользу мяса, овощей и зелени, тут же хотел именно теста, а на стейки смотрел безразлично.

Умывшись и одевшись, Фил вышел из отеля. Тот находился в районе порта, и господин Петров отправился туда. Подумалось, что забегаловка с морепродуктами может быть и в местной марине.

Зря надеялся. Нашел Фил только ларечек со снеками и напитками. Купив бутылочку воды, он развернулся, чтобы потопать обратно, как увидел вчерашнего незнакомца в белых одеждах. Сегодня он тоже был в светлом, но уже в шортах, майке и кепке. На ногах не туфли, а кроксы. Этот прикид шел ему меньше, простил. И открывал слишком много далеко не идеального тела. Сегодня Фил не принял бы мужчину за яхтсмена, но он оказался именно им: сворачивал паруса на судне под названием «Венера». Без них дальше пойдет — на моторе. А что он собирается в море, стало ясно, когда Фил увидел под навесом верхней палубы бутылку шампанского в ведре со льдом, вазу с фруктами и просвечивающий через белую штору силуэт. Намечается романтическая прогулка со всеми вытекающими!

Фил ощутил легкий приступ зависти. Сегодня он рассчитывал на свидание, а отправляется на него другой. Он будет пить ледяное шампанское, наслаждаться видом, болтать. Быть может, отправится в Ливорно, где будет угощать свою спутницу свежайшими морепродуктами…

«Венера» тем временем медленно отошла от причала, развернулась и рванула в открытое море. Скорость она набрала так быстро, что подпрыгнула на волне, а вместе с ней и сидящая на палубе женщина. Накинутая на ее голову и плечи драпировка размоталась, вздыбилась… Как поднятая течением придонная водоросль. Ткань трепетала, извивалась, но это не помешало Филу увидеть аккуратную короткостриженую женскую головку.

Лида! Это точно она. В своей вчерашней накидке. И она уплывает на яхте в море… С другим!

Он уехал-таки в Ливорно. Взял машину напрокат и покатил.

В порту Фил не смог поесть, все забегаловки были закрыты до вечера. В ближайших кафешках свежие морепродукты все подъели и предлагали вчерашние, слегка подмороженные. Пришлось есть в обычном рыбном ресторане, но затея была сравнить, сильно ли по вкусу отличаются дары моря, приготовленные по-простецки, от изысканно поданных. Последние оказались вкусными, и только. Без изюминки. Такие можно поесть и в Стамбуле, и в Баку, и в Москве, где даже моря нет.

Шампанское тоже не пошло, ограничился фужером. Не потому, что за руль надо, в Италии все гоняли под мухой, а игристое из бугая Фила выветрилось бы за час. Просто это напиток особого настроения, а то больше соответствовало водочке. Да не самой чистой, а с запашком и резким вкусом. Чтобы пить ее, немного страдая.

Зазвонил телефон. Фил глянул на экран. Определилось: «Борисыч».

— Бон джорно, — поздоровался он по-итальянски.

— Вообще-то уже бона сера, время семь вечера.

Он уже выезжал из Ливорно, хотел поскорее припарковать машину и хорошенько выпить. Он, как дисциплинированный гражданин Российской Федерации, избегал езды в нетрезвом виде.

— Ты когда собираешься домой, сеньор?

— Так к мужчинам в Испании обращаются, а в Италии — синьор.

— Душнила тебе больше подходит, — проворчал Борисыч.

Фил на самом деле часто поправлял людей, с которыми общался. На автомате, а не чтобы продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. Тем более что в некоторых областях он был не сведущ, как говорится, от слова совсем. В кино, например, не разбирался. В астрономии. Путался в писателях и их произведениях. Все это ему было неполезно, считай, неинтересно. Зато Фил мог собрать, к примеру, кухонный гарнитур, лишь бегло ознакомившись с инструкцией. И не просто ящики повесить, но подключить духовой шкаф, врезать раковину, отладить подачу воды. Он сам научился программированию, потому что уже имел два высших, и больше поступать в вузы не собирался. С годами Филипп пришел к тому, что учеба в них дала ему больше жизненного опыта, нежели знаний, поскольку упор он делал на самообразование, а от него отвлекали занятия по «лишним» предметам. Например, философии. Или истории. При нем последнюю дважды переписывали, а сколько до этого?

— Так когда домой, душнила? — повторил вопрос Борисыч.

— Через двое суток, на третьи. Ты же сам мне билеты бронировал.

— То есть ты уже не против того, чтобы остаться? Помнится, не хотел. — Это было правдой. Фил улетел бы сразу после того, как сделал дело, но Борисыч попросил задержаться, чтобы перестраховаться или, как он сам говорил, перебздеть. — Если все еще рвешься домой, я тебе поменяю билет. Клиент всем доволен, деньги за работу перевел в полном объеме. Ты свободен, Доби!

— Кто?

— Черт, постоянно забываю, что отсылки к фильмам тобой не воспринимаются. Это из Гарри Поттера. Только не говори, что ты и о нем не слышал.

— О нем слышал, — буркнул Фил. — А насчет обратного вылета я подумаю. Когда можно?

— Завтра в восемь вечера из Пизы есть рейс до Стамбула с пересадкой в Милане. Билеты, как ты знаешь, можно поменять за двадцать четыре часа.

Сначала он хотел согласиться на ближайший вылет. Зачем оставаться в Италии, если дома ждут дела, а здесь… Никто не ждет! Та, с которой Фил хотел бы провести эти деньки, умотала на свидание с другим. С тем, кого она вчера якобы еще не знала. Быстро сблизились мечтательная леди и романтичный на вид яхтсмен, однако. Но и такое бывает. Вот только Фил был уверен, Лида оглядывалась на него, а не в поисках ключей…

— Так что? — поторапливал его Борисыч.

— Остаюсь, — решительно проговорил Фил.

Отель оплачен, погода прекрасная, хижина не достроена, так зачем спешить? Он уже настроился на отдых у моря, а дела подождут. Тем более не такие они и важные. Документы на ВНЖ собрать надо, и он запланировал сделать это в определенные дни. Но раз случилась командировка, можно и отложить. А Лида… Ее он выбросит из головы сразу же, как напьется. Была у Фила такая особенность — под градусом о проблемах забывать. Другие отвлекались на время, а после определенной дозы возвращались к ним и увязали еще крепче. Он же становился эдаким Иванушкой-дурачком, песенки пел, веселился, возможно, даже смотрел Гарри Поттера, но забывал об этом, как и о проблемах.

С Борисычем, который одобрил решение товарища, Фил распрощался, до города доехал, машину поставил и направился в бар отеля. Там точно есть хороший ром. Махнет сейчас пару-тройку порций, а потом пойдет на еженедельную пятничную дискотеку для пенсионеров. Там он перетанцует со всеми старушками (уж они его точно не отошьют, хотя бы потому, что очень милые) и купит им всем шампанского.

— Филипп, — услышал он оклик и остановился. Так глубоко задумался, что не заметил стоящую на крыльце отеля женщину.

Это была Лида.

— О, вернулась уже?

— Откуда?

— С морской прогулки.

— С чего ты взял, что я…

— Видел тебя на яхте. — Сейчас на ней была обычная рубашка с закатанными рукавами и велосипедные штаны. — Надеюсь, не унесло ветром твою накидку? Ее буквально срывало!

— Фил, я не каталась сегодня на яхте, — резко прервала его тираду Лида. — Ты обознался.

— Хорошо, — покладисто согласился он. — Как скажешь. Я иду в бар пить ром. Хочешь со мной?

— Давай присядем на минуточку? — она указала на скамейку меж двух кипарисов. — Я не отниму у тебя много времени.

— Ты пришла ко мне? — удивился он. Думал, их встреча случайна.

— Да, мне нужно пару вопросов тебе задать.

— Зачем я приходил к тебе? Хотел в Ливорно позвать за компанию.

— Перестань меня перебивать, — разозлилась она. — Ты сердишься на меня за то, что я не открыла? Извини за это. Но я никого не хотела видеть, как и объяснять почему.

— Но сейчас ты уже в другом настроении, и мое общество тебе не в тягость, — закивал головой он. Фил сам понимал, что ведет себя как капризный мальчишка, но ничего с собой не мог поделать. — Как ты, кстати, узнала, что я тут живу?

— Это лучший отель в городе, а ты рационален и небеден. Ты платишь за комфорт, потому что понимаешь, траты не напрасны. Лишнего ты не заплатил бы — золоченые унитазы не для тебя, как и старинные фрески. И в хижине у моря ты жить не стал бы. В апартаментах нет рум-сервиса, тоже не подходит. Эта четверка идеальна для тебя.

— Развернуто ответила.

— Чтобы ты больше меня не перебивал. — Лида легонько взяла Фила за указательный палец и потянула к скамейке. Он дал себя отвести к ней. Рома он уже не так хотел, как пять минут назад. — Пропала Женя. С вечера не отвечает на эсэмэс и звонки. И дома ее нет, я дважды ходила.

— Такого раньше не бывало?

Она напряглась. Но быстро сориентировалась и сказала неправду:

— Нет.

Почему эта женщина постоянно обманывает? Не умеет, а врет.

— Я не знаю, — пошла на попятную Лида, уловив его недоверчивый взгляд. — Раньше я не донимала ее. Вчера впервые.

— С чем связана такая перемена в тебе? Или с кем? — Он имел в виду яхтсмена, но оказалось…

— Мысли о тебе не отпускали, и я хотела поделиться ими с подругой, — выпалила Лида.

— Неожиданно.

— Наше знакомство, оно ни к чему! Я не искала его и продолжать не хотела, поэтому улизнула от тебя. — И спряталась от него за полосами жалюзи, судя по всему.

— Что плохого в нашем знакомстве?

— Я не хочу впускать в свою жизнь новых людей. Особенно мужчин. И не спрашивай почему, причина есть. — Она полезла в нагрудный карман рубахи и достала из него трофей Фила — золотую пуговицу. — Ты этим кинул в мое окно?

— Да.

— Откуда у тебя эта пуговица?

— Нашел.

— Не может такого быть. Она с пижамы Джины, а она никогда не позволит себе выйти в домашней одежде на улицу.

— Выходит, я был у нее и случайно оторвал?

— Получается, так.

— В порыве страсти, да? — насмешливо проговорил Фил. — А потом потопал к тебе, чтобы одержать сразу две победы за день?

— Перестань скалиться, — рассердилась она. — Если ты был у Джины, скажи мне, и я перестану волноваться. А была между вами страсть или нет, мне дела нет.

— Утром, когда я купался после пробежки и строительства хижины, эта пуговица подмигнула мне со дна моря. Я нырнул и поднял ее на поверхность.

— Это еще большая дичь. К морю Женька точно не пошла бы в пижаме.

— Может, пуговица не ее? Мало ли, у кого такие же нашиты на одежду.

— Ты обратил внимание на вензельки? — Лида провела пальцем по рисунку. — Это инициалы.

— Джина Костелло, ясно.

— Да, пуговицы именные. Ограниченная серия. Их выпустили для коллекции весна-лето 2016 года. Женька срезала пуговицы с жакета, который давно относила, и пришила к новой пижаме. Их было всего шесть, и она боялась потерять хотя бы одну, потому что пришлось бы менять все.

— Значит, потеряла все-таки, а остальные спорола да выкинула в море. Почему женщины придают пустым мелочам столько значения?

— Потому что как раз мелочи и важны! — запальчиво возразила Лида. — Даже если кажутся пустыми на первый взгляд.

— Скоро твоя подруга найдется и сама тебе расскажет, как ее пуговица оказалась на морском дне.

— Я волнуюсь за нее, Филипп.

И так она это сказала, что он стал серьезным. Не хотелось больше ерничать, как и отмахиваться от Лиды. Нужно помочь ей. Рыцарь он или нет?

— Ром отменяется, — вздохнул он и встал со скамейки. — Пошли, — скомандовал Фил.

— Куда?

— К Женьке домой.

— Но она не открывает.

— Разберемся.

Плана у Фила пока никакого не было. Надо сначала на месте сориентироваться, а потом думать. Или, как любил говорить Борисыч, «кумекать».

Они быстро шли по набережной, не отвлекаясь на разговоры и любование пейзажами. По пути им попадались люди, в том числе нарядные старички, те направлялись на дискотеку. До нее еще час, но почему бы не выйти пораньше и не прогуляться по променаду? Все же этот городок — отличное место для встречи старости. Здесь можно достойно доживать свой век. Неспешно, с чувством, смаком, легкостью. Медленно и красиво уходить за горизонт, как это сейчас делает солнце…

— Ты разогнался, я за тобой не успеваю, — простонала запыхавшаяся Лида.

Фил про себя усмехнулся. Это в его стиле, думать о медленном угасании, но при этом нестись вперед со скоростью молодого бычка, впервые выпущенного на арену. Мысли и действия у него частенько не совпадали, что удивляло окружающих. Миха, к примеру, долгое время думал, что, остервенело колотя грушу, Фил представляет себе рожу врага, а несясь на тренажере в гору, воображает непреодолимые препятствия. А он в уме разыгрывал шахматные партии или вспоминал номера машин, встретившихся ему по дороге в спортзал.

Они подошли к дому Жени. Балкон ее был по-прежнему пуст, как и другие.

— Здесь, кроме Джины, никто не живет? — спросил Фил.

— Один сосед точно есть, зовут Джузеппе, он приезжает на выходные.

— Сегодня пятница, может, он уже тут?

— Нет еще. Если бы приехал, там сидела бы Лаура. — Она указала на балкон, слева от Жениного, всего их на этаже было три.

— Жена?

— Попугай какаду. Джузеппе завел его, когда развелся. Назвал Лаурой в честь возлюбленной Петрарки. Джузеппе хотел красивую, но молчаливую птицу, поэтому приобрел девочку, они редко разговаривают. Но ему попалась болтушка. Сначала это раздражало, потом Джузеппе привык и теперь обсуждает с птицей все новости, включая политические.

— В подъезд без ключа можно попасть?

— Да. Есть кодовый замок. Комбинацию я знаю.

Они обошли дом, и Фил увидел во дворе машину. Маленький старый «фиат». Значит, в доме на девять квартир все же кто-то есть.

Когда они зашли внутрь, Фил подивился. Подъезд оказался красивым, с дубовыми лестницами, потолочной мозаикой, узким витражным окном, тянувшимся по боковой стене от первого этажа до третьего, последнего.

— Тут останавливался Пастернак, когда приезжал в город, — сообщила Лида. — На перилах были нацарапаны гвоздем строчки из его стихотворения. Закрасили.

Порывшись в памяти, Фил нашел там прозвучавшую фамилию. Кажется, писатель, автор «Доктора Живаго». Он, получается, еще и стихи писал. Надо запомнить для общего развития.

— Не стыдно было представителю творческой интеллигенции портить имущество?

— Это не он сделал, — улыбнулась Лида, начав подъем по лестнице. — Мы с Женькой, когда напились. Это было пять лет назад. Кстати, Пастернак жил в квартире над ней. Поэтому мы нацарапали: «По дому ходит привидение, весь день шаги над головой…»

Фил вздохнул. Вышло тяжко, он не хотел этого.

— Я так много болтаю, потому что переживаю, — чуть смутилась Лида.

— Болтай. Я просто не могу разговор поддержать. В стихах не разбираюсь.

Он понял, какая из квартир сейчас обитаема. В ней кто-то очень громко смотрел телевизор. Глуховатый человек, скорее всего, пожилой, он и не заметит, что кто-то ходит по подъезду. Камер в нем нет. Это хорошо, можно незаметно вскрыть дверь. Фил сделает это, останется на шухере, а Лида обследует квартиру. Дальнейшие их действия зависят от того, что покажет осмотр.

Они дошли до двери, позвонили. Как и следовало ожидать, им не открыли.

— Набери Женю еще раз, — велел Фил.

— Думаешь, она забыла телефон дома, а сама ушла? Даже если так, мы ничего не услышим, тут дверь толстенная. Женя квартиру у наследника умершего ювелира купила. Он очень боялся, что его ограбят, поэтому еще и ставни укрепил и всегда держал их закрытыми.

— Дом чудаков.

— Поэтому подруга именно в нем и поселилась.

— Я попробую вскрыть замок, но не обещаю результата. Он, наверное, мудреный в такой двери, а я только с простыми дела имел.

— Не ты ли себя называл законопослушным гражданином? — ахнула Лида. — А сам взломщик!

— Я слесарем в институте подрабатывал, — и это было правдой. Фил вскрывал замки за деньги, для него это было раз плюнуть. Но его чуть не втянули в криминальный бизнес, связанный с угоном машин (Гудди как раз об этом говорил, когда склонял друга к взлому дедушкиного сейфа), и пришлось искать другое средство заработка.

— Если нас поймают, то заберут в полицию… А мне туда нельзя!

Пришла очередь Фила удивляться:

— Что ты натворила?

— Я нелегал. Виза моя кончилась полтора месяца назад, и я боюсь депортации.

— Это не дело. Хочешь, помогу с документами? Есть знакомые.

Он отошел от двери и стал думать, что можно было бы использовать в качестве отмычки. Обычно он справлялся при помощи обычной проволоки, но сейчас и ее взять было неоткуда. Тут Лида схватила его за руку и зашептала:

— Фил, там кто-то поднимается!

— Полиция отследила твой панический сигнал, — подколол ее он, чем разозлил. Она больно ткнула Фила кулаком в плечо и отошла от него, чтобы посмотреть вниз. Из уст Лиды вырвался вздох облегчения.

— Это Маршал!

— Жуков?

— У тебя ужасное чувство юмора, — сердито буркнула Лида. — Маршал — друг Жени. И ее натурщик.

Парень тем временем поднялся на этаж. Увидев Лиду, широко улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами. На фоне иссиня-черного лица они казались неестественными. Напоминали виниры некоторых российских звезд, что перестарались в приукрашивании себя.

— Чао, Лиде, — поздоровался с дамой Маршал, Филу же приветливо кивнул. — Джи-Джи дома? — спросил он по-английски.

— Мы не знаем, — ответила ему Лида, с ударением на «е». — Пришли в гости, а она не открывает.

— И трубку не берет? — Она кивнула. — Я звонил ей весь день, не ответила. Но я все равно поехал.

— Маршал живет в Пизе, — просветила Фила Лидия. — А родом он из Сенегала.

В последние годы мигранты буквально наводнили Европу. В Пизе их было очень много. Куда ни глянь, везде компании африканцев. Фил слышал, что они творят разные безобразия, но, по его мнению, парни выглядели безобидно. Пизанские точно. Это не парижские наглецы, не барселонские забияки. Тоскана умиротворяла в том числе мигрантов, окультуривала их. У Маршала, к примеру, вид был интеллигентный. Одет красиво, в бежевое и розовое, коротко стрижен, на носу очки в тонкой оправе. Из украшений тонкое серебряное колечко на мизинце, а не тонны поддельного золота и фальшивые «ролексы».

— У тебя, случайно, нет ключа от квартиры? — спросила у Маршала Лида.

— Нет, но я знаю, где она прячет запасной.

Парень наклонился и достал его из-под коврика.

— В нашем с ней советском детстве все так прятали ключи, — улыбнулась Лида.

— Бывший хозяин квартиры, ювелир, не скончайся он тогда, умер бы от инфаркта сейчас.

Она отмахнулась от Фила и вошла в квартиру — Маршал, отперев дверь, пропустил даму вперед.

— Женя, ты дома? — крикнула она, машинально скинув в прихожей кеды. Еще одна неискоренимая привычка выросших в СССР. Следующее поколение уже не такое, Фил, например, мог пройтись по дому в обуви. А молодежь вообще в ней на кроватях валялась.

Джина Костелло на зов подруги не откликнулась. Ее дома не оказалось. А телефон, как они и думали, лежал. Обычный, кнопочный. Не старый, а устаревший. Такими обычно довольствуются отвергающие прогресс пожилые люди. К их числу, как понял Фил, относится мама Лиды. Но Евгения еще молода и, судя по ноутбуку, лежащему на журнальном столике, продвинута: у нее мощный игровой комп предпоследнего поколения.

— Она не пользуется смартфонами? — поинтересовался Фил.

— Интернетом. Поэтому ее вполне устраивает ее трубка.

— А это тогда зачем? — Он указал на заинтересовавший его ноутбук.

— Для конструирования одежды, дизайна, рисования.

— Значит, африканского Аполлона запечатлевают не на холсте? А я так хотел посмотреть…

— У меня есть несколько фотографий, я тебе потом покажу. Пойдемте отсюда, пока нас не застукали.

Никто с ней не стал спорить. Маршалу тоже неприятности были не нужны. Фил же решил, что вернется в квартиру ночью и проведет осмотр без свидетелей. Он уже понял, что с Евгенией случилась беда и ее нужно спасать…

Если еще не поздно!

Они сидели в баре и пили ром. Они — это Фил и Маршал. Лида же пошла домой, чтобы переодеться, и должна была вот-вот присоединиться к мужчинам.

— Вы давно знакомы с Джиной? — спросил Фил, долив себе рома. Взял сразу бутылку, чтобы не дергать бармена.

— Полтора года. Я только переехал в Италию, был дикий, забитый, очень боялся белых, а особенно в форме. Дали бы мне волю, сидел бы в хостеле безвылазно. Но пришлось выходить, чтобы искать работу — пособие на нашу семью получал отец и пропивал почти все деньги. Другие устраивались куда-то. Кто на стройку, кто на свалку. А куда еще без образования? Мы даже писать не могли, читали по слогам, считали только до ста. И это на французском, который тут никому не нужен.

— Сейчас ты отлично знаешь английский.

— Выучил, я способный. Да и время было на занятия, не работал же. Отец меня уже колотить стал за это. И тут мне повстречалась она — Джинни. Подошла ко мне на площади Чудес. Я бутылки подбирал, чтоб сдать. Она протянула мне свою, спросила, как зовут. После этого сказала, что я очень красивый, и предложила работу.

— Кажется, я понял какую.

— Ты неправильно понял, как и я. Тоже решил, что богатая белая леди хочет покувыркаться с черным пареньком. А позирование — это так, предлог. Она наливала мне вина, осыпала комплиментами, прежде чем раздеть. Но я все равно стеснялся. А еще не знал, что делать, когда мы окажемся в кровати: я был девственником.

— А ведь это мечта каждого пацана — потерять девственность с красивой взрослой женщиной. — Фил припомнил, что тоже фантазировал об этом в подростковом возрасте. Но в его случае взрослой женщиной была двадцатитрехлетняя учительница сестры.

— Откуда ты знаешь, что она красивая? — услышал он голос за спиной. Это Лида подкралась в своих мягких кожаных балетках. — В квартире нет ни одной фотографии.

— Моя фантазия, наконец, включилась. Я представил Джину томной блондинкой с точеной фигурой.

— Нет, она темноволосая и полненькая, но красивая, да.

Он знал это, но легче было соврать. Пока он не будет раскрывать карты, а может, это и не понадобится.

— Пойду руки помою, — бросила Лида и снова скрылась. А мужчины вернулись к разговору.

— Ты не удивился, когда не дождался приставаний? — полюбопытствовал Фил.

— Я попробовал пристать сам. Боялся, что меня больше не позовут, и я снова окажусь безработным. Но Джи-Джи погладила меня по голове и сказала: «Милый мальчик, ЭТО мне не нужно!» Я понял, что не только от меня — вообще. Джина не встречалась с мужчинами, как у вас русских говорят, ради здоровья. Секс ее не интересовал. В моем нагом теле она видела красоту, и только. А ты посмотри на меня, я худой, со шрамами, — он задрал футболку и показал их. — И даже для африканца слишком черный.

— Ты все еще ей позируешь?

— Если попросит и уже без оплаты. Я работаю фотографом, делаю успехи в этом, и все это благодаря Джи-Джи. Она научила меня видеть красоту там, где на первый взгляд ее и нет.

— Сегодня ты зачем к ней приехал, если не секрет?

— За помощью. Хотел, чтоб она подсказала, как лучше отредактировать фотографии. — Легче было отправить их на электронку, но…

— Джина не пользуется интернетом, — закончил за него Маршал. Он пил меньше Фила, но хмелел быстрее. С непривычки, наверное.

— Почему, не говорила?

— Придумывала постоянно разные версии. То не хочет быть как все. То он мешает нормально жить, отвлекает от главного. А мне казалось, Джина скрывается от мира. Засела в маленьком городке для пенсионеров, ведет затворническую жизнь, общается с узким кругом людей.

— Не пользуется интернетом, чтобы ее не отследили!

Нет, он не сказал это вслух, только про себя. Он давно сделал такой вывод, еще до того, как попал в квартиру Джины. Фил много знал об этой синьоре, потому что именно она была его объектом.

Из уборной вернулась Лида. В платьице в обтяжку и очередной струящейся накидке (только эта была короткой и симметричной) Филу она понравилась больше. И в платье, по его мнению, Лиде было лучше, чем в штанах: видны ноги, которые хоть куда.

— Мальчики, вы не наклюкались еще? — спросила она, усевшись за стол со стаканом минералки.

— О, я знаю это слово… — хихикнул Маршал. — Накилюкалис! Я — да. — Парень отставил стакан, в котором остался лишь подтаявший лед. — Поеду домой. Скоро последний автобус уйдет.

— Обменяемся телефонами, — предложила Лида. — Если Джина кому-то из нас ответит, пусть он даст знать…

Он оставил номер, душевно попрощался с обоими и убежал на свой автобус.

— Выпьешь что-нибудь? — спросил у Лиды Филипп. Он надеялся на положительный ответ, и не потому, что в компании накидываться веселее, просто хотел, чтоб она потеряла над собой контроль хотя бы чуть-чуть.

— Нет, не хочу.

— А я с вашего позволения… — Он налил себе рома, но на этот раз разбавил его вишневым соком. Ему нужно сохранять ясность рассудка, впереди еще один визит в квартиру Джины.

— Я ни капли не успокоилась, — проговорила Лида.

— Естественно, ведь пижамы в квартире нет. Телефон есть, а ее нет.

— Ты успел проверить?

— Везде посмотрел, в том числе в корзине с грязным бельем. Получается, Женя вышла из дома в пижаме и тапочках. Они ведь носила их?

— Да. Шлепки с золотыми пряжками.

— А на балконе недоеденная конфета. Она валяется на столе, тогда как в доме идеальная чистота, все вещи на своих местах.

— Женя аккуратистка, да. Что не вяжется с ее взбалмошной натурой.

— Значит, она сидела на балконе, лакомилась конфетой, курила и вдруг увидела кого-то на улице. Скорее всего, это было ночью, потому что на наскоро смятой сигарете нет отпечатка губной помады…

— То есть Женя уже сняла макияж, — поняла Лида. — Днем она всегда была при параде, даже если сидела дома. Но шоколад ночами она редко ела, только если не могла уснуть.

— Женя отбросила конфетку, смяла сигарету и выбежала из квартиры в пижаме и тапочках. Телефон и ключи она не взяла. Дверь просто захлопнула, зная, где лежит запасной.

— Что такого она могла увидеть?

— Не знаю, ты мне скажи. Женя — твоя подруга.

— Если что-то нехорошее, преступление, например, она бы позвонила в полицию, правильно?

— А если наоборот?

— Что? — не поняла Лида.

— Хорошее увидела. Странника, искателя, мужскую версию Ассоль?

— Не делай из нее наивную дурочку. Человек фантазировал, развлекая себя. Она не верила в принцев и не ждала их из-за горизонта…

— А кого ждала?

— Опять не поняла, — простонала Лида.

— Женя скрывалась от кого-то.

— С чего ты взял?

— У меня возникла такая мысль. Как и у Маршала. Если б Джина продала бизнес и уехала сюда в семьдесят, я бы понял. Но в сорок пять, когда ты на пике…

— Ты кто такой, черт возьми? — Лида напряглась.

— Человек с логическим мышлением, к которому ты обратилась за помощью. Если переживаешь за подругу, нужно что-то предпринимать, а не вздыхать и охать. — Он придвинулся ближе к ней. — От кого скрывалась Женя? Кого опасалась?

— Я не знаю.

«Врешь», — едва не выпалил Фил, но в последний момент сдержался. Что-то разошелся он! Ведет себя как следователь на допросе. Мягче нужно.

— А кто знает? — уже другим тоном проговорил Фил. — Если есть такой человек, обратись к нему.

— У Жени есть психотерапевт. Я тоже к нему хожу, точнее, к ней. Но Амалия сохранит врачебную тайну.

— Она тоже русская?

— Армянка. Но язык знает. — Лидия поерзала на стуле. — Вот ты говоришь, она скрывалась от кого-то… Но даже если так, и Женя увидела этого своего…

— Назовем его врагом.

— Давай так. — Она быстро поднесла ко рту бутылку и сделала жадный глоток. — Кто же бежит на врага, от которого прячешься? Еще среди ночи, когда город спит, и ты беззащитный!

— Но Женя не была беззащитной. У нее имелся пистолет. Однозарядный, маленький. Она его купила в антикварном магазине, но так как это не просто старинная безделица, а оружие, его пришлось зарегистрировать. — Фил видел в полицейской базе отметку. — Женя пистолет в шкатулке хранила. Сейчас она пуста.

Лида смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них страх.

— Я не знала об этом, — прошептала она. На сей раз Фил ей поверил. — И шкатулку не видела.

— Она на видном месте стоит.

— Раньше не стояла.

— Значит, достала, потому что узнала об опасности. От кого, интересно?

И воззрился на Лиду. Она встретила его взгляд спокойно. Выдержала его. Успела собраться, взять себя в руки. Почему она так упрямо хранит чужую тайну? Клятва на крови была, не иначе…

— Ответь мне только на один вопрос, — проговорил Фил, допив ром с соком. Все, на сегодня хватит. — Кем был тот мужчина в белом?

— Опять ты за свое? Не знаю я его!

— А Женя?

— Возможно. Этот мужчина напомнил мне одного нашего политика. Теперь бывшего. В прошлый раз, когда мы напились и нацарапали на перилах строчку из стихотворения Пастернака, его показали по телевизору. Женя увидела и воскликнула: «Не может быть!» Потом: «Как он изменился!» Я спросила, откуда она знает Кондратьева, она ответила: «В молодости пересекались».

— Кондратьев? — Он достал из кармана телефон. — А зовут как?

— Валерий. Он был губернатором не помню какой области. Рвался в большую политику, но что-то пошло не так, и его с политической арены изгнали.

Филипп тут же нашел информацию о Кондратьеве в интернете. Ее было немного, но это не беда. Он найдет еще, извлечет из скрытых источников, но позже. Сейчас его интересовали только фото политика. Они имелись, пусть и старые.

— На первый взгляд совсем не похож, — пробормотал Фил.

— А я тебе о чем? Может, это не он вовсе?

— Политик — упитанный, с прической «бабушкина радость», а мужик в белом худой, лысый…

— А ножками болтает, как Кондратьев. — Фил вспомнил, что яхтсмен действительно так делал, сидя на парапете. — Его раньше часто по телевизору показывали, и я замечала, что у него конечности всегда в движении. Стоит — пританцовывает на месте, посадят, сучит ножонками. Вроде не маленький ростом, специально подбирает их и болтает, как ребенок.

— Не солидно для политика. Но с устоявшимися привычками трудно бороться. Имидж сменить, это пожалуйста: пополнеть, отрастить волосы, научиться улыбаться…

— Думаешь, не умел?

— На глаза посмотри, неживые. А рот широко и натурально растянут. Не доработали с Кондратьевым имиджмейкеры, нужно было искусственные слезы использовать перед выходом в люди. С ними глаза блестят.

— Так это его мы вчера видели на набережной или нет?

— Его, сто процентов. Я могу в уме корректировать портреты. Убирать лишнее или прибавлять. В том числе распознаю пластику. У нашего господина была операция по изменению носа, но еще до того, как он подался в политику. Скорее всего, его внешность облагораживали, и не только зубы вставили, но подправили подбородок, ноздри сузили, убрали горбинку.

— Уйдя в тень, Валерий Павлович просто похудел и обрил голову?

— Да. Но кое-что с ним произошло против воли, а именно: Кондратьев получил травму шеи, и теперь не может нормально держать голову.

— Я этого не заметила.

— Это в глаза не бросается. Но я обратил внимание, что яхтсмен (сразу так его прозвал) крутит головой с заминками. Как, к примеру, старая дверная ручка, когда ее поворачивают, заедает, так и его шея.

— Из-за чего так происходит?

— Сухожилия повреждены.

— Как у Наташки из «Тихого Дона»? — всплеснула руками Лида.

— Это персонаж сериала о мафиози с ангельским терпением?

— Опять шутишь? — А он не шутил! Действительно подумал так. Дон — это глава мафиозного клана, а о них много всего снято. — Героиня книги Шолохова (но сериал тоже есть), которая себе горло косой порезала. И нет, не этой косой, — Лида дернула его за хвост. — А садовым инструментом.

— Из-за чего?

— Неразделенной любви.

— Можно было не спрашивать. — Фил решил выпить эспрессо и дал знак бармену, указав на кофемашину и крохотную чашку. Тот все понял. — Ты рассказала Евгении о яхтсмене?

— Как зашла домой, позвонила.

— Как она восприняла эту новость?

— Странно. Долго молчала, потом выпалила: «Ты, скорее всего, обозналась!» — и отключилась.

Лида неожиданно сморщилась.

— Что такое?

— Желудок заболел, от нервов, наверное.

— Все болезни от них. Попросить таблетку у администратора?

— У меня есть, — она достала из сумки упаковку, выдавила на ладонь сразу две капсулы. — Надо домой топать и ложиться. — Лида приняла лекарство. — Может, зря мы Женю ищем? Что, если она хотела сбежать, исчезнуть?

— В пижаме и тапках?

— А что? Эффектно. По-киношному. Как раз в ее стиле. — Она встала из-за стола, покряхтывая, перекинула сумку через плечо. — Пойду.

— Подожди, я провожу. — Лида не возражала. — Только сбегаю в номер, захвачу куртку. Две минуты!

И он заторопился к себе. Не за курткой, хотя и ее взял, а за аппаратурой для следственных изысканий. Ее было немного, вся компактная, в походном чемоданчике размером с чехол для фотокамеры. Он помещался в карман обычной поясной или заплечной сумки.

Сейчас отведет Лиду домой, потом отправится на разведку. Если сосед Жени не приехал, то отлично. Но коли он в своей приморской резиденции, а еще и говорящий его попугай на балконе, то придется ждать глубокой ночи.

Фил уложился в две минуты. Спустившись в бар, залпом выпил эспрессо, расплатился за него и направился к выходу, приобняв Лиду. Он сделал это машинально, не сразу поняв, почему она с таким вопросом на него посмотрела. Если бы дама отстранилась, он извинился бы, но она только обняла свои руки, согнутые в локтях. То ли закрылась, то ли боль в животе попыталась успокоить.

— Когда ты возвращаешься домой? — спросила она тихо.

— В Стамбул в понедельник. Я там живу, в своей квартире, но… Это не дом.

— А где он?

— Там, где сердце. Откуда это? Из рекламы? Фильма? Неважно. Мое сердце осталось в Баку.

— Тогда почему Стамбул?

— Это один из мировых бизнес-центров, и оттуда летает много самолетов, удобно для работы. А в Баку я обязательно вернусь, но в старости. Выкуплю дом своего прадеда, открою на рынке палатку… — Фил болтал, выглядел расслабленно, но бдительности не терял. — Но я могу и передумать и вместо Баку выбрать Марина-ди-Пиза. Мне все больше нравится это местечко.

— Оно не для тебя. А вот бакинский рынок — да. Уверена, ты останешься энергичным и деятельным до старости, а твой сложный характер сделается просто невыносимым. Станешь грозой округи, дедом Филом.

— Вот спасибо.

— Да я шучу. В твоем неуместном стиле. — Она остановилась, когда они дошли до ее дома, развернулась к нему всем корпусом, но рук не расцепила. — Если Женя объявится до твоего отъезда, пообещай поужинать с нами у нее дома. Она накроет стол на балконе, мы будем есть, смотреть на море и фантазировать.

— Договорились. Тебе оставить мой номер?

— Не надо. Если что, я позвоню в твой отель и оставлю сообщение. А ты можешь прийти и кинуть в окно камешек. Обещаю, я выгляну.

— Бона ноте, Лиде, — с ударением на «е».

— Спокойной ночи, Филипп. — Она легонько коснулась его щеки губами, а после скрылась за углом дома.

Кто бы знал, как ему хотелось последовать за ней и просто посидеть в обнимку. Он видел, она измучилась за день и плохо себя чувствует, но он мог укрыть ее пледом, заварить чай, протереть вспотевший лоб, если понадобится. Жаль, ему нужно спешить. Да и не позволила бы Лида ему войти! Ведь она никого не хочет пускать в свою жизнь.

Фил достал телефон, хотел позвонить Борисычу, но передумал. Надо добыть еще информации перед тем, как наводить шухер. И начать прямо сейчас. Сказано — сделано. Фил запустил с телефона программу «Ржавый червь», ввел в поиск «Кондратьев Валерий Павлович» и добавил дополнительные исходные. После этого продолжил свой путь.

До нужного места оставалось топать минут десять. На освещенный променад он решил не выходить, а идти дворами. Но пришлось вывернуть на набережную, поскольку неподалеку от дома чудаков стояли две машины с мигалками. Они загораживали путь.

— Какой кошмар! — услышал Фил дрожащий мужской голос. — Я не могу поверить в это!

Говорил мужчина по-итальянски, который Фил все лучше понимал. Проживи он в этой стране еще неделю, начал бы сносно говорить на нем и забыл бы большинство слов сразу, как уехал.

— Синьор? — обратился он к пухленькому мужичку в домашнем халате, накинутом поверх рубашки и брюк. Он бегал по кругу, взмахивая руками, точно крыльями. — Что случилось?

— Вы не поверите! — Теперь он утопил свое симпатичное лицо с круглыми щеками в ладоши. — Убийство!

— А-яй-яй.

— Если б я знал, что тут такое творится, ни за что не купил бы квартиру!

— Где?

— В этом городе, доме, — и указал на тот, где жила Женя.

— Как вас зовут?

— Джузеппе! — Тот самый сосед с попугаем, понятно. — А вас? — Фил представился. Поняв, что перед ним иностранец, Джузеппе перешел на вполне сносный английский: — Мне говорили, тихий город, тут можно расслабиться после тяжелой трудовой недели, и что оказывается?

Он вытащил из нагрудного кармана платок, очень красивый, шелковый, и промокнул им пот на лбу.

— Я только приехал, — продолжил он. — Решил приготовить себе ужин… Моя кухня вот, — пухляш указал на боковое окно с поднятыми жалюзи и распахнутой створкой. — Я выглянул и вижу тучи птиц. Они кружат над крышей заброшенного здания! — Оно находилось в нескольких метрах, и сейчас его огораживали полицейские. — Там не только чайки, но и вороны. Они орут, дерутся.

— Не поделили добычу?

— Я так же подумал. Посветил в окно, показалось, они разрывают мешок с пищевыми отходами… Но откуда мешку взяться на крыше? Не с неба же он упал? Значит, крупная птица свалилась. Или кошка забралась и сдохла там. Решил сходить посмотреть.

— И что же увидели?

— Труп человеческий, — выдохнул Джузеппе и снова принялся утираться. Пот на его лице выступал мгновенно. — Уже полежавший. С запашком.

— Как вы поняли, что человек умер не своей смертью?

— В боку зияющая рана! И в ней… — он передернулся, — копошились птицы.

— Какой ужас.

Мужчина закивал. Лысина у него тоже была влажной. Но Джузеппе пах не потом, а ванилином. Наверное, готовил себе какой-то десерт.

— Вы не узнали мертвеца?

— Как не узнать? На крыше моя соседка.

Только бы он не сказал…

Но он сказал:

— Ее зовут Джинни!

Часть вторая

Она лежала на кровати не шевелясь. Если сменить положение тела, боль вернется. Значит, надо представлять себя камнем и ждать, когда подействуют таблетки…

Но они, как назло, особенно медленно сегодня рассасывались!

В комнате было душно. Помещение нагрелось за день, и его следовало проветрить. Квартира эта не очень нравилась Лиде, маленькая, но неуютная, вида из окна никакого, нет привычной современной техники, в том числе кондиционера, но выбирать не приходилось. Заселилась туда, куда смогла. Ей, иностранке без регистрации, никто не желал сдавать нормальное жилье. Благо Женя через владелицу пекарни, которую она оформила не за деньги, а всего лишь за свежие круассаны к завтраку, нашла эту хатку, поручилась за жиличку, и та смогла въехать, правда, заплатив огромный депозит.

С Джиной Костелло Лида познакомилась пятнадцать лет назад, когда впервые приехала в Италию. Это было во Флоренции на блошином рынке. Обеим понравилась брошь, и женщина вступили в перепалку на английском. «Вот курва!» — выругалась Джина, когда украшение уплыло в руки соперницы (та предложила продавцу больше денег).

— Сама такая, — парировала Лида.

— Русская? — удивилась Джина. Перед собой она видела типичную сицилийку.

— Ты тоже?

— Во мне много кровей намешано, есть и цыганская, но родилась в Пермском крае.

— Сейчас живешь здесь?

— Уже три года. Меня зовут Джина. Женя по-нашему.

Лида представилась в ответ и предложила попить кофе.

Тогда Джина выглядела иначе, была худенькой, загорелой, каштановые волосы красила в вороново крыло и завивала на спиральные бигуди. Наверное, она хотела быть похожей на итальянку, но получалась цыганка. Образ этот не соответствовал вещам, создаваемым Джиной, поэтому их плохо брали.

— У меня магазинчик неподалеку, — рассказывала она, энергично шагая в сторону реки Арно. Именно там находилась лучшая, по мнению Джины, кофейня. — Крохотный, зато на бойком месте. Я сама в него зазываю людей, сама торгую, сама убираю. Народу заходит много, но выручки почти нет. Не понимаю, в чем причина.

— А что за вещи продаешь?

— Авторские.

— То есть ты еще и модельер?

— А также закройщик и швея. Все сама делаю — помощников не на что нанимать.

После кофе они отправились в магазин Джины. Увидев ассортимент, Лида поразилась:

— Это же поистине шикарные вещи!

— Тебе правда они нравятся?

— Я в восторге. — Лида схватила с кронштейна вешалку с длинной туникой, украшенной по подолу вышивкой. — Хочу немедленно это примерить. — И унеслась за ширму, прихватив по пути еще пару вещиц.

Подошли все, но купить она смогла только одну — цены в магазине были довольно высокими.

— Я много не накручиваю, — извиняющимся тоном проговорила Женя, когда поняла, что посетительница просто не может себе позволить большего. — У меня материалы натуральные, а они стоят дорого…

— Ты еще мало берешь, поверь. За ручную работу… Вышивка ведь ручная?

— И пуговки у горловины сама обтягивала.

— За такое роскошество в каком-нибудь брендовом магазине содрали бы в десять раз больше. Ты просто не там продаешь. И не тем.

— Хорошее место, ты что!

— Среди сувенирных лавок и ширпотреба? Массовому туристу? Тебе надо сменить локацию, открыть бутик, нанять продавца и швею, чтобы больше времени оставалось на творчество.

— На все это потребуется уйма денег, а их у меня нет.

— Кредит?

— Поручителей не найду.

— Попробуй поискать инвестора.

— Был у меня один… Кинул. Ладно, осталась без средств всего лишь, а могли и посадить: он через мой магазин толкал подделки. Теперь я никому не доверяю, вот и тащу воз одна.

Если бы у Лиды были на тот момент средства, она вложилась бы в бизнес Жени. Но она только начала хорошо зарабатывать и кубышку пока не набила. А еще она была замужем, и супруг не дал бы ей спокойно жить. Запретить что-то делать он не мог, но занудить — да. Ваня не поддержал ее ни в одном начинании, он находил кучу аргументов против, и так иной раз запудривал Лиде мозг, что она отказывалась от идей, которыми недавно горела.

С Женей они подружились. На прощанье Лида подарила ей брошь. Женщине, что создает восхитительные наряды, она нужнее.

Они переписывались и созванивались регулярно. Встретиться планировали спустя год в той же Флоренции. Но Джина неожиданно уехала в Алжир. А когда вернулась оттуда, пригласила подругу из России к себе в гости. Не во Флоренцию, а в Милан.

Лида поехала и… попала на неделю высокой моды. На ней свою коллекцию представляла Джина Костелло.

Как потом выяснилось, на улочке, где она торговала своими прекрасными вещами, многие здания принадлежали богатым арабам. Потомкам тех, кто еще в стародавние времена ввозил в Европу специи, керамику, кожгалантерею. Как-то в магазин Джины зашел пожилой алжирец в национальных одеждах. Он сел на табурет у двери и попросил воды. Она дала. Потом предложила чаю с сухофруктами. И веер ручной работы (в помещении было жарко без кондиционера). Мужчина не отказался ни от того ни от другого. Когда свита нагнала его, то застала за чаепитием. Господин Юсуф обмахивался веером, грыз засахаренные орехи и мило болтал с хозяйкой магазина. Той, кого он намеревался изгнать из здания в первую очередь — старик хотел превратить улочку в восточный базар.

На следующий день он привел в магазин своих дочек, сестер, и они скупили все то, что позволено носить мусульманкам. А это была добрая половина ассортимента.

— Твои вещи невинны, — сказал Юсуф. — Даже те, что открывают плечи. В них нет разврата.

— Да, я сексуальные наряды не шью.

— Ты в душе чиста. Они — твое отражение.

Он ошибался, но зачем спорить? Приятно слушать комплименты.

— Я приглашаю тебя в Алжир, страну, где я живу.

— В качестве модельера?

— Супруг, в первую очередь. Но такие модельеры, как ты, нужны женщинам Алжира. Я открою для тебя бутик, и вся знать столицы будет одеваться у тебя.

Джина не верила своим ушам. Она точно правильно перевела на русский сказанные им по-итальянски слова?

— Что тебя пугает?

— Вы позвали меня замуж?

— Да.

— Значит, я все правильно поняла.

Женя мялась. Предложение сказочное, но… Она не сможет заставить себя заняться сексом с Юсуфом. Чем обидит и… В лучшем случае будет изгнана из дома, а в худшем ее принудят к нему.

— Девочка, не волнуйся, — по-доброму рассмеялся старик. — Твой супружеский долг с сексом не связан. У меня есть еще три жены, и одна исключительно для него.

— А остальные?

— Главная, она же любимая, пока смерть не разлучит нас, не смогла подарить мне наследников, пришлось взять еще одну. Эта родила мне шестерых детей, но погрязла в них и стала неинтересна. Третья удовлетворила все мои плотские желания, но и двойняшек родила, девочку и мальчика. Сейчас я хочу жену для души. Ты — то, что нужно. Молодая, но не юная, интересная, творческая, веселая. А еще ты другая. Все мои жены арабского происхождения, а ты европейка, еще и русская. Я хочу разгадать твою душу.

И Женя согласилась.

Два года она прожила с Юсуфом, ни разу не пожалев о своем решении. Он оказался удивительным человеком, умным, глубоким, чутким. И он уважал женщин. Ни одна из его супруг не слышала оскорблений в свой адрес. Он ругал их, но не унижал. И, естественно, не бил. Хотя некоторых стоило бы. Женю невзлюбила вторая жена. Она подговорила третью, и они, как могли, портили ей жизнь. Старшая ее не трогала, но не потому, что испытывала симпатию или жалела, ей на всех троих было плевать. Она с ними даже не общалась. Большую часть дня посвящала молитвам и чтению Корана, остальную домашним делам. Иногда играла с детьми.

Женя полюбила Юсуфа. Она даже вытерпела бы секс с ним, но третья супруга все соки выжимала из старика. Так страстно ему отдавалась, чтоб он на новую жену как на сексуальный объект и не смотрел. Женя много рисовала Юсуфа. И в одежде и… Нет, не полностью обнаженным, но голым по пояс. У него было красивое тело, смуглое, худое… Ей нравились поджарые торсы. И глаза цвета горького шоколада. И острая борода. У Юсуфа она была абсолютно седой, как у Хоттабыча. Он и виделся ей им, джинном, исполняющим желания.

Муж не обманул. Он открыл для Жени бутик. Жаль, она не успела развернуться и стать ведущим модельером Алжира. Юсуф захворал. У него нашли рак, и, пока он лечился, старые жены изживали новенькую. Они не только пакостили дома, но и мешали бизнесу. Одна подговаривала товарок не покупать ничего у Джины, портила вещи, вторая распускала о ней слухи, строчила жалобы. Заступиться за нее было некому, муж был занят борьбой за жизнь, а остальные члены семьи так и не приняли чужестранку.

Однажды Юсуф вызвал ее к себе. Его привезли после очередного сеанса химии домой, уложили в кровать. От того тела, которое она рисовала, ничего не осталось. Теперь то были кости, обтянутые похожей на пергамент кожей.

— Как поживаешь? — спросил Юсуф.

Она пожала плечами. Была уверена, ему уже наговорили всякого.

— Глаза погасли.

— Я переживаю за тебя. Ты не думай, что мне все равно. Я очень хотела быть рядом, но меня не пускали.

— Ни в чем тебя не виню. Как и других своих жен. Они тебе не верят. Считают черной душой. Думают, ты приворожила меня, и поэтому я заболел. — Он поманил ее костлявым пальцем, с которого пришлось снять старинный перстень — он стал велик. Женя подошла. — Я знаю, что ты светлый человек, и хочу тебе только счастья, поэтому отпускаю.

— Как это?

— Лети, девочка, на своих сильных крыльях. Пари, твори!

— Нет, я останусь с тобой.

— Без тебя всем будет лучше. В доме наступит покой.

— То есть ты меня гонишь? — вспыхнула она.

— Иногда птичек нужно подтолкнуть, чтобы они вылетели из клетки. — Он взял ее руку в свою и поцеловал. — Бизнес я тебе подарить не могу, на него уже положила глаз моя старшая дочерь, но я дам тебе денег, чтобы ты смогла начать все с нуля, но уже в Италии. А те ткани, что ты закупила для новой коллекции, я велю отправить туда же. Новых ты быстро не найдешь, а сезон скоро откроется.

На том их разговор закончился. Женя еще бы поговорила, но обессиленный Юсуф уснул.

Больше она его не видела. Но знала, что он выкарабкался. Об этом сообщила дочка Юсуфа, та самая, что прибрала к рукам бизнес Жени. Она стала одним из крупнейших закупщиков ее товаров. Так что в Алжире вещи Джины Костелло продолжали носить, но покупали их в магазине, уже не связанном с ее именем.

Первый миланский показ фурора не произвел, но внимание работы Джины привлекли. Платья были созданы ею на основе традиционных мусульманских одежд. Тогда было время борьбы с исламским терроризмом, и отзывы на коллекцию были неоднозначными. Зато все вещи прямо с подиума отправились к покупательницам из Туниса, Египта, Эмиратов.

Джина взяла в аренду целое здание в Милане. На первом этаже его располагался бутик, на втором мастерская. Она взахлеб творила, расширяя ассортимент и рынок сбыта. Лида же пребывала в кризисе. Начались серьезные проблемы с мужем, она переживала их, как могла, то есть бросалась из крайности в крайность. То делала все, чтобы забеременеть и родить, дабы сохранить семью, то заводила отношения на стороне — не зря же говорят, что хороший левак укрепляет брак.

Их брак левак не укрепил. А супруги старались. И дети не помогли бы, так что Лида не пошла на ЭКО, как собиралась. Развелись. И вроде без скандалов и истерик, а, можно сказать, по обоюдному желанию, но… Колбасило Лиду сильно. Она не понимала, как жить дальше: новых отношений искать или одной оставаться. Но в зрелом возрасте найти спутника сложнее, чем в молодом, а без партнера непривычно, скучно, одиноко. Нашла компромисс: завела пару постоянных любовников, но и от свиданий с перспективными на первый взгляд господами не отказалась. В общем, Лида была очень занята собой, с итальянской подругой почти не общалась. А когда спустя несколько лет изъявила желание приехать в гости, ее позвали в Марина-ди-Пиза.

Лида купил билет и полетела.

Город ей сначала не понравился категорически. Да и какой город — деревня. И контингент, как в ней: доживающие век старики да редко наезжающие к ним дети, внуки. Лида после развода жила очень насыщенно, каталась по молодежным курортам, клубы посещала, пенные дискотеки, носилась на скутерах по морю, с тарзанки прыгала. А тут из всех развлечений пятничный вечер танцев.

Но все изменилось, когда Лида, чуть пьяненькая после лимончелло, сидела на пляже.

Таком неудобном, галечном, не оборудованном кабинками. На нем даже шезлонгов не было, и она забралась на гладкий валун, приятно нагретый солнцем. Женя говорила, что тут необыкновенные закаты, но Лида их столько повидала! Гоа, Санторини, Ангкор — места, славящиеся ими, она все их посетила. Чем может удивить ее пизанский закат?

И не удивлял до этого. Красивый, не более.

Но в тот вечер что-то изменилось. То ли в природе, то ли в самой Лиде. Настроение было странным. Грустно-радостным. Хотелось улыбаться и плакать, жалеть себя и радоваться тому, что она жива, здорова, сидит у моря, снизу ее греет валун, а лицо обдувает ветерок. Слезы все же потекли, но не горькие. Сквозь них Лида смотрела на небо, ленивое солнце, зефирные облака… На огромные камни, теперь не светло-серые, а розовато-оранжевые, похожие на драконьи яйца. На домики из песчаника, будто погруженные в горячую смолу. Если их не вынуть, то смола застынет, и весь променад превратится в огромный браслет из янтаря…

— Это все лимончелло, — смеялась Лида, когда рассказывала о своих ощущениях Жене.

— Нет, это твоя душа, которая слилась с мирозданием именно в этом месте!

— Теперь я понимаю, что оно необыкновенное, — соглашалась она. — Но не рано ли ты переселилась сюда? Даже меланхоличным поэтам прошлого становилось тут скучно, ты же у нас человек энергичный, деятельный, экспрессивный.

— Когда-нибудь я тебе открою причину своего затворничества. Но сейчас нас ждет синьор Коломбо, он уже остудил просеко.

Коломбо жил в соседней квартире до Джузеппе и был постоянным спутником Жени. Было ему лет сто, но это не мешало пожилому синьору немного выпивать, курить сигары и посещать все городские мероприятия под руку с дамой. А когда к той приехала подруга, он выводил в свет уже двоих, чем вызывал зависть у семидесятилетних «рагаццо».

Та поездка была незабываемой. Лида пробыла у Джины полтора месяца, отметила с ней Новый год и два Рождества. Причину затворничества она узнала и поразилась тому, сколько боли и страха носит в себе ее жизнерадостная, легкая, беспечная на первый взгляд подруга. Уехала, чтобы вернуться весной, но началась пандемия, и все покатилось в тартары.

…Боль прошла. Лида смогла встать и дойти до ванной. Включив воду, она опустила голову под струю. Хорошо! Жаль, долго так не простоишь — голова закружится. Надо включать бойлер и лезть под душ… Но как же лень!

Лида намочила полотенце и обтерлась. И так нормально. Сил наберется, помоется нормально. А сейчас ей покой нужен, отдых телу. Боль его так выматывала, что Лида отказалась от физических нагрузок. Даже от плавания. Бултыхалась возле берега, и только.

Она вернулась в комнату. Легла не сразу, а только после того, как открыла все окна. Волосы, чуть отросшие, сейчас примнутся в одном месте, вздыбятся в другом. Раньше она думала, что такие короткие не надо укладывать. Помыла и вперед, но нет. Ее пушистые волосы жили своей жизнью, усложняя Лидину.

Наголо надо. Как изначально планировала.

Стоило об этом подумать, как вспомнился Фил. Вот уж у кого волосы шикарные, так это у него! И улыбка хорошая, озорная. В остальном обычный. Рыжий, да, конопатый, яркий, в общем, но черты лица невнятные, будто стертые. Лидин бывший муж по сравнению с ним — Аполлон Бельведерский. Но того мало кто мог переплюнуть. Дал Ване Боженька безупречную внешность, благородное лицо с точеным носом, идеальные пропорции тела, музыкальные кисти. Не скажешь, что из рабоче-крестьянской семьи. По виду аристократ голубой крови. И кличка у него была с института Граф.

Лида сама не понимала, почему всех мужчин сравнивает с супругом. У нее и до него были парни, и после, и даже когда они жили вместе. И любила она некоторых избранников сильнее. Но главным мужчиной в своей жизни все же считала Ваню. До сих пор…

Цветочек, подаренный Филом, чуть поник. Чего ему не хватает? Лида потрогала землю, влажная, она утром его поливала. Света? Но он сгорит на солнце. Аура не та? Вот это, скорее всего.

Капризный цветок, именно этот, а не все представители этого сорта, как и его даритель.

То, что у Фила трудный характер, Лида поняла не сразу. Сначала парень показался ей веселым, открытым, стабильным, уверенным в себе. Наверное, из-за внешности, она была очень радостной и беспечной. Но Фил оказался грустным клоуном. А еще он постоянно сомневался, ждал подвоха. Поэтому никогда не любил? Из-за страха быть отвергнутым, преданным? В нем осталось много если не мальчишеского, то подросткового. Наверное, и комплексы. И все же Филипп очень нравился Лиде…

Нет, неправильно! Она была в него чуть-чуть влюблена.

А чуть-чуть, потому что воли себе не давала. Сдерживалась, как могла. Раньше она зарождающееся чувство разжигала. Подкидывала дровишек в занимающийся огонь. Раздувала его аккуратно, но от сильных порывов ветра защищала. Она грелась душой у этого огня и чувствовала себя счастливой.

Но так было в другой жизни, не этой, начавшейся полтора года назад. В ней Лидия была беспечной, веселой, яркой, хулиганистой, сексуальной…

Почему в той жизни не появился Филипп? Тогда, а не сейчас, когда ей уже никто не нужен?

— Так боги смеются надо мной, — горько прошептала Лида и, взяв горшок с цветочком, унесла его на другой подоконник, чтоб глаза не мозолил.

Она росла в полной и, как Лиде казалось, счастливой семье. Та была большой, дружной, состояла из Лиды, папы, мамы, ее родителей и сестры бабушки, тети Зоси. Все жили под одной крышей. Благо квартира была большой. Трешка в старинном доме, являющемся памятником архитектуры. В двух комнатах по балкону, крохотному, зато с шикарным видом на Волгу. Один минус: удобства во дворе. Зато как весело было ходить всей семьей в общественную баню!

До пяти лет Лидочка обитала в комнате с родителями, но после ее, не по годам развитую девочку, отселили к тете Зосе. Она занимала зал, и всем он был хорош, и камином, и пространством, и чудом сохранившимся дубовым паркетом, но являлся проходным. Поэтому тетка спала за поперек установленным шкафом. Лидину же кровать поместили за книжный стеллаж, который тоже развернули.

— Мы с тобой как куры в загоне, — улыбалась тетка и брала с подоконника очередную банку соленых зеленых помидоров. Она обожала их и съедала с десяток за раз.

С Зосей у Лиды были хорошие отношения. Кроме нее Зосю любила только бабушка, остальные терпели. Та была женщиной сложной, упрямой, язвительной, капризной. По хозяйству она не помогала, зато любила критиковать действия остальных.

Зося весила тридцать восемь кило при росте сто шестьдесят пять. Кроме соленых помидоров она еще что-то ела, и в нормальных количествах, но поправиться не могла. На нервной почве исхудала в пятьдесят и такой осталась до самой своей смерти.

Сестра в отличие от нее была пухленькой и маленькой. Дедушка коренастым, сильным. Родители — стройными и высокими. Очень красивыми. Отец особенно. Он походил на артиста Гойко Митича, югослава, который играл в «социалистических» вестернах Чингачгука. Он работал снабженцем и часто бывал в разъездах. Лидочка скучала по нему, ждала его. Каждый день спрашивала у мамы, когда вернется отец. Через сколько дней? Та отвечала: через семь, шесть, пять. Девочке нравилось, что количество уменьшается, поэтому она ни дня не пропускала.

А однажды, Лида тогда училась во втором классе, папа не вернулся. Ни в назначенный день, ни через неделю, ни через месяц. Лидочка уже не верила маме, озвучивающей все новые даты папиного приезда, и обратилась к бабушке. Та сообщила, что ее отец уехал на Кубу в составе группы советских специалистов, чтобы помочь коммунистам с Острова свободы строить светлое будущее. Лида ей поверила и стала еще больше папой гордиться. Но и больше скучать. Куба далеко, она карту хорошо изучила, и теперь он не скоро вернется. Ей было бы легче, звони он ей и пиши. Но она получила одну лишь открытку в день своего восьмого дня рождения. Без штемпеля. Лида спросила у мамы почему, та, пряча глаза, пробормотала: «В конверт была вложена, я его выбросила!» Именинница плакала. Ей так хотелось видеть почтовую печать Кубинской республики и показывать ее друзьям, а то они стали сомневаться в том, что ее папа там.

Она никак не могла уснуть и хныкала в подушку, как ей казалось, тихо.

— Да не реви ты, — услышала Лида голос тети Зоси. — Восемь лет еще не старость.

Она своеобразно шутила. И всегда с серьезным лицом.

— Почему папа мне не звонит? — шмыгнула носом Лидочка. — На Кубе что, нет телефонов?

— Только у Фиделя Кастро.

— Не выдумывай. У девочки из моего кружка по рисованию отец в Эфиопии год работал, и даже там есть и телеграф, и почта, и магазины с игрушками, и она получала от него и письма, и подарки, и звонил он два раза в месяц.

Тетя Зося молчала, поджав свои некогда полные губы. Даже они ссохлись и походили на два забытых в тарелке на ночь вареника, еще больших, но плоских, морщинистых.

— Он бросил нас? — выпалила Лида. Эта мысль посещала ее не раз, но она боялась ее озвучивать. Как будто стоит это сделать, как она материализуется.

— Мне влетит от сестры, но я все же скажу тебе, — решительно проговорила тетя Зося. — У отца твоего другая семья. Уже два года. Точнее, баба другая…

— На Кубе?

— Да какая, к черту, Куба? В Мордовии. Куда отец твой чаще всего в командировки мотался. Ну и закрутил…

— Ну и крутил бы дальше, — выпалила Лида. — Зачем же нас бросать?

— Мордовка ребенка ему родила, сына. Пришлось выбирать.

— Может, папа еще передумает и вернется к нам?

— На развод уже подал (иначе не рассказала бы тебе). Суд на следующей неделе.

Лидочка задумалась.

— Мордовия недалеко от нас? Не как Куба, так ведь?

— Семь часов на поезде.

— Тогда почему папа не приехал ни разу, чтобы увидеть меня? И он не звонит, не пишет (открытка не в счет!). Он что, разлюбил меня, как только у него появился новый ребенок?

— Надеюсь, что нет, — пробормотала тетка. — Мать твоя очень на него обижена, поэтому не разрешает приезжать. И когда голос предателя слышит в трубке, тут же ее бросает. С ним Тося общается, — так сокращенно звали бабушку Лиды Антонину. — И уж поверь, она все сделает, чтобы уговорить дочь одуматься и позволить отцу общаться с ребенком. Но нужно подождать. Так что терпи, Лидка. И, пожалуйста, не говори Тоське о том, что я проболталась.

Лидочка Зосю не выдала. А через месяц спросила у бабушки, когда они планируют посвятить ее в семейную тайну.

— Родители развелись, я знаю, — сообщила она после.

— Сестра моя язык за зубами не удержала?

— Я уже не маленькая и не дура: все понимаю. А еще слышу хорошо. Вы шепотом с мамой ругаетесь, и ты, как я поняла, за то, чтоб папе разрешали со мной видеться, а она…

— Передумает! Успокоится, все осознает и изменит свое решение.

— Баба, я хочу хотя бы поговорить с папой, — взмолилась Лидочка. — Помоги мне. Клянусь, я маме не расскажу.

Тося сердито мотнула головой, но спустя два дня просьбу исполнила.

Они созванивались несколько раз до того, как отец уехал со своей новой семьей в Комсомольск-на-Амуре. Строить БАМ, зарабатывать на квартиру. И все бы хорошо, но папа не приехал проститься. Лида думала, из-за мамы, устроила той скандал, но оказалось, он просто не нашел времени.

Вскоре ушел из жизни дед. Невзирая на то, что бабуля всеми верховодила, он был главой семьи Краско. Жену он слушался не потому, что боялся возразить, а из уважения к ней. А еще Тося лучше понимала, как лучше наладить их быт, досуг, как строить отношения с родственниками, соседями, чиновниками и слесарями из ЖКО. Если ее заносило, дед отстранял бабулю от должности директора и сам все улаживал. Тося возмущалась, обижалась, симулировала недомогание, но мятеж не поднимала. Знала, власть к ней скоро вернется.

Остались они вчетвером. Но тоже ненадолго. Зося начала болеть. Ей стало тяжело ходить и даже двигаться. Когда она во сне хотела перевернуться, звала Лиду на помощь. Та вставала, бывало, по пять раз за ночь. В школу ходила вареная. Днем за сестрой бабушка ухаживала. Но ей самой бы кто помог: диабет после смерти мужа появился, боль в ногах, отеки. А мама на работе до вечера, а после — на курсах каких-нибудь или танцах. Ее не трогали лишний раз, и мать и дочь хотели ей личного счастья.

Пришлось им Зосю отправить к дочке в Крым. Не очень они между собой ладили, но надо же когда-то мириться. Мать плохая совсем, умрет вот-вот, и не простятся.

Там, в благодатном климате, Зося расцвела. Начала гулять, портить жизнь соседям, есть с аппетитом. Она поправилась на пять кило, щеками порозовела. Когда Краско навестили ее, то не узнали. Лида, соскучившаяся по ней, льнула к Зосе, вслух фантазировала о том, как на следующий год они вдвоем взберутся на Медведь-гору, легендами о которой та развлекала девочку в раннем детстве.

— Помру я скоро, Лидка, — шепнула ей на ухо двоюродная бабушка.

— Как помрешь? — ахнула та.

— Тихо ты, — шикнула на нее та. — Сынок мне снится, Витюша, — тот попал под поезд в семнадцать лет, после этого Зося и начала сохнуть. — Зовет. Значит, пора.

— Но ты только выздоровела!

— Это небеса подарили мне несколько месяцев довольства жизнью. Я провела их в красоте, спокойствии, рядом с дочерью. Хорошо, что вы приехали, я и с вами смогу проститься…

Лида тогда расплакалась, накричала на Зосю.

— Не каркай! — плевалась она словами и слюной. — Все же так хорошо, а ты… Как всегда, только о плохом!

Ее тогда наказали, поставили в угол. А для Лиды не было ничего более унизительного, чем стоять в нем. Лучше бы по заднице шлепнули!

Успокоившись там, она подлезла к дремавшей Зосе, обняла ее и попросила прощения.

Та похлопала девочку по спине.

— Подарить тебе хочу кое-что, — сказала она и достала из-под подушки брошку. О, что это была за красота! Зеленая веточка, а ней божья коровка. Все из эмали, а точечки на спинке насекомого из бусинок. — Ты о такой мечтала?

— Еще как мечтала, — выдохнула Лида. Она увидела эту брошь на проводнице поезда, на котором Зося уезжала в Крым. Еще спросила у нее, где такое можно купить. Тетка процедила: «В Чехословакии». — Спасибо тебе!

— Носи на здоровье.

— Ты что, в Чехословакии была? — Она тут же прицепила брошь себе на майку.

— Я ее у той проводницы украла, — хихикнула Зося. — Только Тоське не говори, а то носить не разрешит.

Она умерла сразу после отъезда Краско. Они узнали об этом уже дома. Прибыли, открыли почтовый ящик, а там телеграмма. На похороны попасть не сумели, только могилку навестили спустя год. На Лиде тогда была брошь с божьей коровкой. Она носила ее по особым случаям и сохранила до нынешних времен.

Лида терпеть не могла школу. Она отвлекала ее от главного: чтения и рисования. Если бы ей дали волю, она бы только этим с утра до вечера и занималась. Но приходилось не только учиться, но и, что хуже, принимать участие в общественной жизни школы. Лида еще, как назло, обладала многими талантами, и ей приходилось участвовать в разных конкурсах, постановках, смотрах строя и песни, кэвээнах и военизированной игре «Зарница». Но «Зарница» ей нравилась. Лида была связистом и назубок знала азбуку Морзе. Их школьную команду возили в самые настоящие воинские части, там катали на броневиках и кормили макаронами с тушенкой из большущих котлов. В областных соревнованиях они никогда не выигрывали, но время проводили на полигонах отлично.

Когда Лиду оправили на математическую олимпиаду в городской Дом пионеров, она про себя посмеялась. Нашли кого! Да, по этому предмету у нее пять, но способностями она не блещет. Думала, опозорится там, но, к собственному удивлению, заняла на олимпиаде второе место. Не со всеми основными задачами справилась, зато решила дополнительную, а она оказалась сверхсложной, институтского уровня.

Математичка, что преподавала старшеклассникам и вела школьный кружок, тут же вцепилась в Лиду мертвой хваткой. Она и не знала, что в шестом классе учится такое дарование!

— Нет, заниматься у вас я не буду, — огорошило дарование педагога. — Я уже в три кружка хожу.

— Какие?

— В литературный, — с некоторых пор Лида не только читала книги, но и пробовала их писать. — Художку и театральную студию.

Но преподавательница не сдалась и стала действовать через маму.

— Не те способности в ребенке развиваете, — внушала ей она после родительского собрания. — У Лиды математический дар.

— Разве? Но она всегда говорила, что еле дотягивает до пятерок.

— Она просто ленится. Точными науками всерьез надо заниматься, это вам не на сцене кривляться.

— Артист — серьезная профессия, зря вы.

— Лида хочет поступать в театральный?

— Нет, ей просто нравится играть. А о поступлении она не думает пока — рано. На сегодняшний момент ее мечта стать космическим журналистом. Лидочка считает, что совсем скоро любой желающий сможет отправиться на Луну, а она будет писать об этом репортажи.

— Ваша дочь витает в облаках, это нужно исправлять, пока не поздно. Ребенок-фантазер обычно вырастает в неприспособленного к жизни взрослого. Хорошо, если Лида немного заземлится и станет обычным журналистом, но лучше — ученым. В вашем роду были ученые?

— Нет, мои бабушки и дедушки даже читать не умели. Родители первыми получили образование.

— Представьте, как вы будете гордиться Лидочкой, когда она станет профессором математики!

Это стало решающим аргументом.

Лида начала заниматься математикой без особого удовольствия, но скоро втянулась, увлеклась. Театр ушел на второй план. За ним рисование. Только литературный кружок Лида не бросила. Из шестого класса ее перевели сразу в восьмой. В олимпиадах она начала одерживать победы. Ездила на общесоюзные. Мама уже представляла Лидочку членом Академии наук, но дочь удивила.

— Я не хочу становиться ученым, — заявила она, когда бабушка попросила ее написать сочинение на тему «Кем я себя вижу в будущем». Они начали готовиться к выпускным школьным экзаменам в начале года.

— А кем хочешь?

— Баба, я не знаю.

— Как так?

— Профессии космический журналист пока нет. А обычным не хочу.

— Но тебе надо хотя бы определиться, куда поступать…

— Мне ведь только пятнадцать, — чуть не всхлипнула Лида. Почему нельзя просто пожить спокойно, пока решение не придет само?

— Я в четырнадцать уже определилась и поступила в педагогическое училище, — не дала слабину Тося. — И ты давай решай, на кого учиться пойдешь. Образование в любом случае получить надо.

— А что, если я тоже пойду в педагогический? Отучусь на учителя математики?

Бабушка Лиду поддержала, а вот мама расстроилась. Не видать их роду ученых!

Времена были тяжелыми, и Лиде пришлось начать работать в семнадцать. Она бы и раньше куда-то устроилась, но бабушка не позволила. Сказала, первый курс самый сложный и нужно отдаться учебе целиком. По его окончании Лида встала за прилавок отдела «Пряжа» в районном универмаге и проработала продавцом два года. Ей нравилось. Спокойно, можно заниматься, а еще учиться вязать по журналам, и немного приторговывать из-под прилавка бижутерией.

Следующие три она вязала на заказ, репетиторствовала, по окончании института устроилась в школу.

Когда Лиде исполнилось двадцать три, она огляделась и обнаружила себя в бабьем царстве: семья, коллектив, друзья — все женщины. В нем она прочно засела, и, если не выбраться, пока молодая, впереди ее ждет одинокая старость. Даже кошками себя не окружишь, на них у девушки аллергия.

И начала Лида искать себе жениха. До этого, если откровенно, не до глупостей было. Учеба — работа — хобби, отнимающее много времени. Пожалуй, именно ему она посвящала все свободное время, считай, то, что могла бы потратить на поиск парня. Ведь чтобы с кем-то познакомиться, нужно ходить куда-то, а не сидеть в своей комнате над пишущей машинкой.

Да, Лида начала записывать свои фантазии. Сначала рассказики сочиняла, потом на большие объемы перешла, пока роман не написала. В стиле фэнтези, разумеется. Ничто так не увлекало Лиду, как волшебные миры, где колдуны, драконы и эльфы живут бок о бок с людьми. Как раз закончив свой роман, она огляделась и поняла, как беспросветна ее реальность. В ней нет не только побеждающих зло рыцарей, а даже простых поклонников, жаждущих подарить ей на Восьмое марта цветы. Влюбленные школьники не в счет.

С тем же воодушевлением, с каким писала фэнтези, Лида взялась за новый роман. Уже любовный. Она решила начать с него, чтобы сконцентрировать мысли на нужном, направить во вселенную правильные запросы, а там, глядишь, она сама пошлет ей суженого-ряженого.

Тут даже бабушка не выдержала: сняла с книжки деньги на новый гардероб для внучки, забрала у нее машинку (якобы для написания мемуаров) и договорилась с соседкой Танюшкой о том, что та возьмет Лиду с собой на турбазу с ночевкой. И как внучка ни увиливала, от поездки отвертеться не смогла.

С нее и началась новая жизнь Лиды. Яркая, веселая, активная. Оказалось, она по ней.

Теперь Лида не сидела дома и на работе не задерживалась, более того, она почти не писала. Вернулась к коротким рассказам, но и те долго не заканчивала. Парни в этой реальности у Лиды стали появляться чаще, чем новые произведения. В отношения она вступала не со всеми, естественно, однако тремя яркими романами похвастаться могла. Это тебе не один, еще школьно-студенческий, вялотекущий и сошедший на нет.

Так бы Лида и скакала, если бы не одно обстоятельство: она сломала ногу. Перелом оказался серьезным, в двух местах, да еще со смещением. В больнице пришлось буквально поселиться. Друзья навещали, но не часто — у них была такая насыщенная жизнь! Лида не обижалась на них, сама поступала также. Шоу должно продолжаться!

Она вернулась к творчеству. Лежа в кровати с распорками на ноге, писала продолжение своего романа в жанре фэнтези. Она придумала целую вселенную, в которой жила вместе со своим героем Ульрихом Сквернословом. Для него она придумала матерный язык и забавлялась тем, что переводила на него русские ругательства. Иногда вслух.

— Это вы мне? — услышала она вопрос из коридора.

В палате Лида находилась одна, и распахнутую сквозняком дверь некому было прикрыть.

— Нет, я с самой собой.

— Что это за язык? — Конечно, он не понял ее матерного арахтарского. Ульрих был родом из Паучьих земель — Арахтара.

— Латынь, — зачем-то соврала Лида. — А вы не могли бы… — Она хотела попросить закрыть дверь, но, внимательнее рассмотрев парня, передумала: — Подать мне с тумбочки шнур.

— У вас лэптоп, ничего себе! За сколько брали, если не секрет?

Тогда обычные компьютеры в диковинку были, а Лида могла похвастаться ноутбуком. Не у каждого бизнесмена такой был, а у нее, училки, имелся. Все благодаря опять же бабушке. Перед самым кризисом она купила доллары по бросовой цене, отложила, как сама говорила, на смерть. Но когда внучка надолго загремела в больницу, сдала их и купила ей через сына своего старинного друга портативный компьютер. Бабушка, если ей было очень нужно, могла добыть что угодно.

— Мне его подарили, — ответила на вопрос парня Лида.

— Муж?

— Бабушка.

— Крутая она у вас, — хмыкнул он. — Мне моя только носки дарит из собачьей шерсти.

Так Лида познакомилась с Иваном. Он тоже лежал в больнице с переломом, но руки. Его скоро выписали, но молодые люди продолжили общение. Поскольку в те времена сотовые телефоны имелись только у буржуев и бандитов, а к городскому Лида не могла приковылять, Ваня навещал ее. С собой всегда почему-то приносил мандарины, а иногда газировку в баночках. Они чокались жестянками и пили за здоровье.

При знакомстве Лида подумала, что Иван работает в банке или в офисе крупной компании. Она представила его в костюме, с папкой в руках. Оказалось, он мастер на заводе. Ходит в робе, гоняет токарей.

— Что, разочарована? — хмуро спросил Ваня, когда увидел растерянность на лице Лиды.

— Просто удивлена. Никак не могу тебя представить среди станков. Ты весь такой из себя… Граф!

— Работяга я обычный, — отмахнулся он.

Но нет, не обычный. Он всегда был чист, гладко выбрит, хорошо пострижен. Ногти с маникюром, из носа ни волосинки не торчит, парфюм ненавязчивый, подмышки гладкие. Носит одни и те же джинсы, но фирменные. Когда они сушатся после стирки, он вечер проводит дома. Не выходить же на улицу в трениках!

А еще он не ругался матом. Совсем. А кто на заводе этого не делает?

Лида влюбилась сначала в его внешность. Могла смотреть на Ваню и наслаждаться. Надо же, думала она, всем хорош, не придерешься. К остальному — можно было. Во-первых, он заикался. Но поэтому мало говорил, что для мужчины скорее плюс, чем минус. Во-вторых, слишком любил футбол. И играл в него, и смотрел. В-третьих, не имел чувства юмора. Комедии положений его веселили, но разговорные шутки Ваня не понимал. Обожал «Деревню дураков» почти так же, как футбол. Читал мало, искусством не интересовался, путешествовать не стремился, на перспективу не думал. Но Лиду это хоть и не радовало, но и не огорчало. По наивности она думала, что сможет увлечь Ваню, вдохновить и направить.

Они стали жить вместе спустя восемь месяцев после знакомства. И съехались после страшного события — смерти бабушки.

Той было уже под девяносто. Она часто болела, последние два месяца не вставала, а неделю — никого не узнавала. И все равно ее дочь и внучка не верили, что это конец. Лида особенно. «Баба поправится!» — повторяла она как мантру. И чтобы это ускорить, покупала какие-то баснословно дорогие БАДы, считай, панацею, колола ей витамины, даже шамана приглашала для обряда. Ничего не помогло. Бабушка скончалась, так и не придя в сознание.

После похорон Лида взяла отпуск за свой счет и уехала на полузаброшенную турбазу, куда они с бабушкой отправлялись каждый август, чтобы позаниматься и подготовиться к школе. Там она не только страдала вдали от всех (на людях не могла), но и писала. Не на компьютере — от руки. Через неделю поставила финальную точку в произведении. То была повесть о женской судьбе. Главную героиню Лида наделила всеми качествами бабушки. Так она простилась с ней.

Вернувшись в город, Лида перепечатала повесть и отправила дискеты в разные издательства. Ответил ей только редактор ежемесячного литературного журнала для молодежи. Повесть похвалил, но посоветовал сменить жанр. «В этом и не смогу больше ничего написать, — призналась ему Лида. — Фэнтези вас не заинтересует?»

В год смерти бабушки в свет вышло первое произведение Лиды об Ульрихе Сквернослове. А повесть, посвященную Тосе, она выпустила позже, напечатала за свой счет и раздала библиотекам. То была единственная книга автора Лидии Краско. Остальные вышли под псевдонимом Лэндон Крайс и завоевали международное признание.

Они жили сначала втроем: мама, Лида, Ваня. Квартира у Краско большая, все работают, домой только вечером приходят и друг другу не мешают. Но все же хотелось полной свободы. Это Лиде. А Ване порядка. Ему категорически не нравилось, как ведут хозяйство мать с дочкой, и он почему-то думал, что все изменится, когда они разъедутся. Но чуда не произошло! В быту Лида осталась безалаберной и рассеянной. Могла оставить тарелку немытой, кровать незаправленной, вещи разбросанными. Готовила она тоже так себе. Могла увлечься экспериментами и подать к ужину что-то странное, хоть и съедобное…

Из-за этого они ругались, нечасто, но серьезно. Иван копил раздражение, потом выплескивал его, как из ушата кипяток выливал на голову Лиды. Ее жгло от обиды, но недолго. Отходчивость — та черта характера, что помогала в семейной жизни.

Они снимали квартиру, хотя могли бы купить. Книги Лэндона Крайса отлично продавались, и Лида потянула бы ипотеку, но Ваня ее не поддерживал. А вот решение уйти из школы одобрил. Решил, что она сможет больше времени посвящать уборке и прочим бытовым заботам.

— Ты целый день дома, почему пол не помыт? — недоумевал он, придя с работы.

— Мне нужно было дописать главу, не могла оторваться.

— Не понимаю, — с раздражением выдыхал Ваня.

Не такая жена ему была нужна. Оба это понимали, но жили и… Пока еще любили!

— Я думал, ты другая, — не раз говорил он. — Математик, учительница. Дисциплинированный человек. А ты в облаках витаешь.

— Но приземляюсь же! Деньги зарабатываю.

— И тратишь их на глупости, — имелись в виду путешествия.

— Так давай купим квартиру, я разве против?

— Тебе надо, ты и покупай. А я в долги влезать не собираюсь.

И она купила (их бюджет давно стал раздельным). Оформила ее, естественно, только на себя.

Ваню повысили до начальника цеха. Он тоже стал отлично зарабатывать и пересел с подержанной «десятки» на нулевую иномарку, стал покупать дорогую одежду, технику. Только образ жизни не поменял, по-прежнему не стремился посмотреть что-то новое, выйти из зоны комфорта. Лучший отдых — это футбол днем, а вечером просмотр тупой комедии. Не графские развлечения, прямо скажем.

— А не переехать ли нам в Москву? — обратилась Лида к мужу с очередным предложением.

— Это еще зачем?

— Для большего развития. Там столько возможностей.

— Тут у нас все есть, а там что?

— Тут мы будто в болоте вязнем.

— Это все нормальные люди называют комфортным существованием. — Его совсем не смущало это слово, а Лиду коробило. Существование у одноклеточных, а они люди. — Почему ты вечно ищешь трудностей, чтобы их преодолевать? Радуйся тому, что у нас все так гладко складывается.

На том разговор о переезде был закончен.

Есть мнение, что мужики гуляют не от хорошей жизни. Ошибка! От нее они гуляют еще чаще, чем от плохой. Такой вывод сделала Лида, когда узнала, что у Вани появилась любовница.

У них все было гладко, ни проблем, ни особых забот, секс регулярный и часто феерический, в планах ребенок. Живи да радуйся, но Ваня заскучал! Как развеяться, если нет новых хобби? Естественно, заиметь отношения на стороне, это так будоражит. Риск, романтика, яркие эмоции, а дома тишь, гладь, отходчивая жена, телик, по которому всегда можно включить «Деревню дураков».

Лида знала, что такое сплошь и рядом, но была уверена, что в ее семье подобного не произойдет… Заговоренной себя возомнила. Избранной. Или Ваню возвела в ранг исключительных мужчин? Оба оказались самыми обычными. Она еще и слабачкой. Не ушла от мужа, но и не простила. Обида глубоко засела внутри, и все то, что она потом себе позволяла, делалось из-за нее.

Первое: втайне начала пить противозачаточные. Второе: тоже завела себе мужчину и позволила себе в него влюбиться до головокружения.

Они прожили еще два с половиной года. И не вместе, и не врозь. Развелись. Лида переехала наконец в Москву: продала свою квартиру, добавила столько же и приобрела отличную видовую студию. Путешествовать она стала еще больше, обзавелась новой компанией, поклонниками, начала вести светскую жизнь. Как Лэндон Крайс Лида светиться не могла (он, по легенде, жил отшельником где-то в Ирландии), но, взяв себе еще один псевдоним, стала автором любовных романов. Их она стряпала быстро, выпускала по два в год, получала за них небольшие, но стабильные гонорары и имела благодаря им хоть какую-то известность.

Года три Лида жила на пределе своих возможностей. Работа над сагой об Ульрихе Сквернослове, создание романчиков, литературных и жизненных, частые перемещения по свету, то ночные клубы, то восхождения в горы, то дайвинг, все это приносило огромное удовольствие, но выматывало. Лида стала замечать, что энергия очень быстро тает и все больше времени уходит на подзарядку. Появилось недомогание: то голова болит, то тошнит, то кровь носом идет. Неудивительно, что ковид набросился на Лиду, как на лакомую добычу. Она тяжело болела, долго восстанавливалась. Исхудала и потеряла половину волос. Но окрепла все же и, естественно, тут же отправилась в путешествие. Выбрала Занзибар. Как оказалось, зря. Там Лида опять почувствовала себя разбитой, но и когда вернулась, состояние не улучшилось. Более того, начал болеть живот, появилась изжога, вернулись тошнота и рвота.

Холера, малярия, тиф? Что Лида подцепила в этой африканской стране?

В больницу идти было страшно. Упекут в инфекционку как пить дать. Належавшись когда-то с переломом, Лида избегала госпитализации. Даже ковид перенесла дома, благо дышать могла самостоятельно. Решила сдать анализы на инфекции. Оказались чистыми. Значит, просто подзабытый гастрит обострился после непривычной еды. Лида посадила себя на диету и БАДы, в которых она все еще не разочаровалась, стала заставлять себя много гулять и позитивно мыслить.

В больницу ее увезли на «скорой» спустя месяц. Сделали УЗИ, взяли кровь, мочу.

— Спиртное пьете? — хмуро спросил доктор.

— Да.

— Много?

— В последнее время совсем не пью. А что?

— Наркотики употребляете?

— Вы что, с ума сошли? — возмутилась Лида.

— Не пьете, не колетесь. Откуда тогда цирроз?

Она ушам своим не поверила. Переспросила. Доктор диагноз подтвердил. Разве это не болезнь алкашей? Она выпивала, конечно, но только хороший алкоголь и не так часто, чтобы он разрушил печень. Или и этого достаточно?

— Не пей шампанское по утрам, — говорил ей любовник-француз. — Оно тебя погубит.

А Лиде так нравилось шампанское! В любое время суток оно прекрасно, но особенно по утрам. Поэтому во всех приличных отелях его подавали к завтраку. Лида с удовольствием выпивала бокал-другой. Неужели это шампанское ее сгубило? Накаркал француз!

— Я была две недели на Занзибаре, — дрожащим голосом проговорила Лида. — Там можно подцепить гепатит.

— У вас его нет. А что стало причиной болезни, узнать можно, сдав анализы в платной лаборатории. Этим займетесь, когда я вас выпишу. Сейчас у нас задача снять все обострения. У вас поджелудочная тоже не в порядке, и одна почка работает вполсилы.

Из больницы Лида смогла выписаться только через неделю и сразу пошла в частную клинику. Там с ней обращались деликатно, все объясняли, обследовали досконально, содрали три шкуры, но ничем особо помочь не могли. Прописали ту же диету и более дорогие лекарства. А точную причину заболевания так и не выявили. Свалили на ковид.

Лечиться Лида принялась истово. Соблюдала все рекомендации, таблетки по бешеным ценам из-за границы заказывала, в санатории ездила, БАДы растреклятые выкинула от греха подальше, даже те, которые одобрил гастроэнтеролог. Перестроиться было сложно. Особенно угнетало то, что не поесть больше жареной картошечки с грибами, окрошки с хренком не навернуть, не полакомиться шоколадом с орехами, стопочку водочки не выпить после баньки под сальце, не начать день с шампанского. Оказалось, приемы пищи приносят так много радости! Больше, чем секс. От него Лида давно отказалась. И не хотелось, и сил не было. Да еще тело стало меняться в худшую сторону: оно ссохлось, кожа увяла и покрылась синими реками вен. В итоге болезнь отобрала у Лиды все плотские радости, но она смогла смириться с этим. Главное, есть желание творить. Там, в воображаемом мире Арахтара и граничащих с ним Непобежденных земель, Лидия искала спасения от уныния, безысходности, периодически накатывающего страха. Там все можно было решить при помощи магии, верных друзей и неуемного желания побеждать, в реальности же Лида ничего не решала. Она была рабой своего увядающего организма.

Через год она легла на полное обследование. Ждала хороших результатов. Цирроз не лечится, она знала это, но функции печени могут восстанавливаться до приемлемых. Но Лидины даже не надежды — прогнозы не оправдались! Болезнь прогрессировала, невзирая на все ее усилия.

В бессильной злобе Лида сбежала из больницы. Не хотела находится в ненавистных стенах, слушать лепет докторов, смотреть на тех, кому стало лучше, как и на таких, как она, потерявших надежду. Лида купила копченой колбасы, сала и скумбрии, кремовых пирожных, винограда, шампанского, всего того, в чем отказывала себе год. Еще сигарет, табака для кальяна, текилы и лаймов. Придя домой, Лида пировала и рыдала. Когда еда уже не лезла, просто пила. Протрезвев, она обнаружила себя на Кубе. Без чемодана, таблеток, компьютера, но с документами, картами, деньгами…

В груде белого порошка.

Она вспомнила, как кричала в окно такси, везущего ее в аэропорт: «Я еду на Кубу, чтобы умереть на груде кокаина!»

К счастью, это был не он, а обычная мука. Она пыталась напечь блинов с икрой, но вырубилась.

Ей стало плохо через три дня. Приступ острого панкреатита скрутил Лиду. Худо-бедно она лечилась неделю по страховке на Кубе, но только в Москве отошла. Вернулась к аскезе и посвятила себя главному — написанию финальной книги саги об Ульрихе Сквернослове.

После того как его история закончится, естественно, хеппи-эндом, Лэндон Крайс умрет. От чего, Лида не решила пока, но точно не от цирроза печени.

В окно что-то ударилось!

Лида вздрогнула. Она так погрузилась в собственные мысли, что немного потерялась в пространстве. Такое с ней часто бывало в последнее время.

— Лида! — голос негромкий, но требовательный. Он звучал с улицы. — Лида, не спишь?

Она подошла к окну, подняла жалюзи и выглянула во двор. Фил, увидев ее, улыбнулся, но невесело.

— Могу я подняться? Или ты спустишься?

— Лучше ты. — Она боялась покидать квартиру сейчас. Еще неясно, какой будет следующая реакция ее организма. Бывает, после двух таблеток в глазах темнеет и можно упасть. Случается, что рвет. — Я скину тебе ключ.

Сделав это, Лида бросилась в ванную. Там она быстро ополоснула мятным бальзамом рот и взъерошила волосы. Уложить бы их немного, да времени нет.

Фил ввалился в квартиру, и прихожая сразу стала маленькой. Зато светлой! Его грива ярким золотом горела под тусклой лампочкой.

— Ты сейчас как лев, — улыбнулась Лида.

— Резинка для волос порвалась. У тебя нет? — Она указала пальцем на свой ежик. — Ах да. Тесно у тебя.

— Мне одной этого пространства хватает.

— Сняла, что получилось снять? — понял он.

— Не могла же я бесконечно пользоваться гостеприимством Жени. Да и мне самой хотелось отдельного угла.

— Она умерла, Лида, — буднично проговорил Фил. Наверное, специально выбрал такой тон, чтобы меньше шокировать. — Труп Жени обнаружил ее сосед полчаса назад.

— Где? — хрипло спросила Лида. Ее затошнило, но не от таблеток.

— На крыше разрушенного здания, что стоит рядом с ее домом.

Лида помнила его. Бывшая пекарня. В ней когда-то давно, то ли до, то ли после Великой Отечественной, взорвался баллон с газом, и здание легче было снести, чем отремонтировать. Но его просто бросили. Женя водила подругу на экскурсию в бывшую пекарню еще пять лет назад. Ей казалось, что в ней до сих пор витает аромат свежего хлеба. А еще с его крыши (она провалилась только с одного угла) открывался дивный вид. В последний месяц они частенько любовались им на закате.

— Что с ней случилось?

— Женю убили. Нанесли ей ножевое ранение в бок.

Схватившись за рот, чтобы не расплескать рвоту, Лида кинулась в туалет.

— Как ты? — через дверь спросил Фил, когда она затихла.

— Нормально, сейчас выйду.

— Давай я сделаю чаю?

— В баночке на подоконнике стоит сушеная ромашка, завари ее, пожалуйста.

Она снова облилась холодной водой. Так же неаккуратно, как раньше. Накапала на одежду, на пол. Стала искать полотенце и тряпку, чтобы вытереть кафель, но не обнаружила ни того ни другого. Сползла по стене и заплакала.

Филипп вынес ее из санузла. Лида не заметила, что он вошел, только почувствовала прикосновение. Секунда, и она взмыла вверх, чтобы очутиться в сильных объятиях. Она не открывала глаза, пока Фил держал ее на руках. Состояние покоя, которое она ощутила, отказалось таким приятным, что Лида подумала: «В материнской утробе, наверное, именно так!» Но если разлепить веки и увидеть окружающий мир, чары развеются.

Так и произошло! Уложив Лиду на диван, Фил начал тормошить ее. Боялся, что она потеряла сознание.

— Тебе нужно уехать из города, — сказал он, когда убедился в том, что Лида в относительном порядке. — Начнется расследование, и ты станешь одной из подозреваемых.

— Нет, я останусь, чтобы проводить Женю в последний путь.

— Не глупи. Ты нелегал и при любом раскладе пострадаешь. — Он встал, чтобы взять кружку с заваренной ромашкой и дать ей. — У Жени был адвокат или душеприказчик?

— Без понятия.

— Если она кого-то опасалась, то должна была оформить завещание и распорядиться насчет своих похорон.

— Маршал может знать. Они при мне обсуждали юридические дела, правда, они его касались… — Лида резко села. — Нужно позвонить парню, сообщить!

— Давай чуть позже, когда я уйду.

Как ей хотелось, чтобы он остался… Может, попросить?

— Я должен кое-что сделать, чтобы вычислить убийцу Жени.

— Ты частный детектив?

— Не совсем так. Я искатель. И теперь я могу тебе признаться в том, что на Женю у меня был заказ. — Она напряглась. — Не-не-не, не про то думаешь. Не киллер я. Людей не убиваю, я их разыскиваю. Обычно преступников, сваливших в другие страны. Бывают заказы на сбежавших супругов, детей. В прошлом году я искал в Германии родственников фашиста, который в 1943-м вывез из России семейную реликвию одного древнего рода. Три века она передавалась из поколения в поколение, но в Великую Отечественную не уберегли. Правнук решил найти ее спустя долгие годы и вернуть.

— Получилось?

— Да. И реликвией оказался простенький кортик, но дарованный представителю рода самим Петром Великим.

— А кто «заказал» Женю?

— Не знаю. Многие действуют через доверенных людей. В нашем случае так и было. Но я обязательно узнаю, кто настоящий заказчик, потому что он может быть убийцей.

— Как убедительно ты мне врал, — покачала головой Лида. — Делал вид, что слышишь о Джине впервые… Постой-ка, а наша с тобой встреча? Она не случайна?

— Я знать не знал, что вы дружите. Моей задачей было вычислить точное место нахождения объекта и сообщить его заказчику. Но, должен признаться, Джину на балконе я видел, более того, фотографировал для отчета. А теперь я должен задать тебе вопрос, на который хочу получить честный ответ: что связывало ее и отставного политика? Понимаю, ты поклялась сохранить тайну подруги, но имеет ли смысл делать это после ее смерти? Тем более насильственной?

— Тридцать лет назад он жестоко изнасиловал Женю. Она отомстила ему.

— Каким образом?

Лида встала с дивана и направилась в соседнюю комнату, если клетушку два на три метра можно так назвать. Гардеробная, скорее, но с окном. Распахнув покосившийся шкаф, в котором лежали старые, еще хозяйские книги, посуда, коробки с целой, но давно устаревшей обувью, Лида достала папку. В ней лежала общая тетрадь, исписанная от корки до корки торопливым почерком. Она передала ее Филу со словами:

— Прочтешь и сам узнаешь.

— Это дневник Жени?

— Скорее, исповедь. Написана в форме бульварного романа в стиле девяностых. Тогда подобные продавались на всех книжных развалах.

— Его написала она?

— Я. С ее слов. — Лиду так поразила история Жени, она так разбередила ей душу, что она не смогла не записать ее. Ручкой в тетрадке, как и посвященный бабе Тосе роман.

— Из-за Кондратьева Женя продала бизнес и спряталась в тут?

— Да.

— Он угрожал ей? Преследовал?

— Чтобы этого не случилось, она и спряталась. Опередила его. Понимаешь?

— Не до конца.

— Когда имя Джины Костелло стало греметь, она вспомнила о своем прошлом и стала опасаться его. Но успокоила себя тем, что теперь у нее другие имя, гражданство и внешность.

— Она разве делала пластику?

— Можно и без нее сильно измениться. Тем более с возрастом. Кондратьев знал ее молоденькой провинциальной девчонкой, а превратилась она в шикарную леди, худую, высокую (носила каблуки двенадцать сантиметров и брюки, их закрывающие, — таков был ее стиль), с черным каре и голубыми глазами.

— То были линзы?

— И парик. Для каре, похожего на шлем, ее волосы не годились.

— И что же случилось потом?

— У модного дома Джины Костелло появились постоянные клиенты из России. Из ее родного Пермского края. Фирма, что возила туда товар, была записана на Кондратьеву Л. В. Джина решила навести справки. Оказалось, это жена Валерия, который ныне заместитель губернатора Пермской области.

— Мир тесен, я все больше в этом убеждаюсь.

— Поэтому, если в твоем прошлом есть то, что может погубить тебя в настоящем, лучше держатся в тени, а Женька на модный пьедестал взобралась.

— Иногда на виду прятаться легче.

— Для этого нужны железные нервы, а Женя была нестабильной. Ее душевные раны только корочкой покрылись, ткни — и прорвутся.

— И что она натворила? Ведь я угадал, и она сделала то, чего нельзя было? Глубоко травмированные люди всегда допускают глупые ошибки, будто нарываются…

— Она создала коллекцию, навеянную прошлым. В ней все кричало о той драме. На маленьком примере: Валерий насиловал Женю в машине, он душил ее ремнем безопасности, а руки обездвиживал при помощи рукавов ее куртки. И на показе по подиуму ходили модели в платьях, похожих на смирительные рубашки, с украшениями на шее в виде ошейников с замками-карабинами. И это только один наряд! А сколько их было…

— Коллекция исключительно женская?

— Вот именно, что нет. Впервые Джина создала модели и для мужчин, а то, в чем они дефилировали, уже касалось Валерия и ее мести ему.

— Психотерапевту Жени было над чем работать, — покачал головой Фил. Он не думал, что она в своей глупости (а как еще это назвать?) так далеко зашла. — Кстати, мне нужен телефон Амалии.

— Если надеешься получить от нее информацию о пациентке, то зря, — напомнила Лида, но визитку Амалии протянула: та лежала на подоконнике с другим бумажным хламом, который она все забывала выкинуть.

— Естественно, она мне ничего не скажет. Но я найду способ добыть нужные мне сведения. — Филипп повертел головой и ни с того ни с сего спросил: — Ты его выбросила?

— Извини?

— Цветок, что я подарил.

— Отнесла в другую комнату, тут он вянет. — Он сбил ее этим вопросом с мысли. Лида, пережив физический и моральный стресс, чувствовала себя вялой, ей хотелось спать, но рассказ нужно было закончить. — Коллекция вызвала у экспертов восторг, но вещи покупались плохо. Они не были носибельными в отличие от тех, что до этого конструировала Джина. И только в России нашелся желающий приобрести каждый предмет. Естественно, это была фирма Кондратьевой Л. В. А сама хозяйка начала искать встречи с синьорой Костелло. Она пыталась договориться об аудиенции, и как крупный клиент могла на нее рассчитывать, но Джина поняла, что это Валерий через нее действует. Он считал послание и все понял!

— Подсознательно она хотела, чтоб он ее нашел?

— Иначе не рассыпала бы столько крошек, — поддакнула она, надеясь, что Фил поймет аналогию. Ведь ему в детстве читали сказки! — Сама Женя говорила, что у нее тогда случился длительный припадок. Она была сама не своя. Творила будто одержимая, не ела, не спала, только курила и пила кофе, не давая здравомыслию ни единого шанса… — Лида потянулась к телефону, взяла его и открыла на одном фото. На нем была изображена модель мужского пола в шароварах, сшитых будто из колючей проволоки, и в майке телесного цвета с неровными красными полосами. — Этот наряд сейчас выставлен в Нью-Йоркском музее моды, есть и другие вещи-экспонаты, но менее знаменитых галерей. Та коллекция — это вопль, вызов, вскрытая рана… Она не просто концептуальна — шедевральна!

— Выходит, все не зря?

— Именно. Но так Женя начала говорить недавно. Очевидно, сеансы с Амалией даром не прошли. Тогда же она рвала на себе волосы. Буквально. Хваталась за них и драла. Хорошо, что рядом оказался друг, который отвез ее в клинику. Его имя Лауренцо Россини…

— И с некоторых пор он муж Жени.

Она не удивилась услышанному. Фил шел по следу Жени, а значит, он знает, что по паспорту она Джинни (окончание имени изменено) Россини.

— Они поженились сразу после того, как она продала фирму. Сменила фамилию, статус и уехала в Марина-ди-Пиза, чтобы прожить остаток жизни затворницей.

— Где Лауренцо сейчас?

— В Генуе. Живет со своим парнем, но всем его представляет как сына. Почему нет? Ведь он женат.

— Разве в Италии не норма — однополые отношения?

— Смотря где. Остались еще места, где это считается противоестественным.

— Генуя — большой город.

— Но довольно консервативный. И один гомофоб в нем точно проживает — дед Лауренцо, который вычеркнет внука из завещания, если узнает о его наклонностях.

— Какие отношения были у фиктивных супругов?

— Прохладные.

— Дружба не прошла проверку временем?

— Скорее, деньгами. Женя, продав бизнес, помогла Лауренцо финансово. Какую-то сумму подарила, но и в долг дала. Отдавать он собирался с наследства. Но дед-гомофоб умирать не планирует, хоть ему уже за девяносто.

— Знакомая история. — Фил вспомнил друга Гудди и подумал о том, что итальянские и русские деды очень похожи. Их в те времена из особого теста замешивали, что ли? — А что, Лауренцо работать не пробовал?

— Почему же? Он не бездельник. Просто зарабатывать не умеет, хоть и блещет талантом обувщика, а тратит деньги легко и красиво. Поэтому они быстро кончились.

— Поссорились из-за долга?

— Она его простила, но попросила больше к ней за деньгами не обращаться. Да только Лауренцо все равно клянчил. Женя отвечать на его звонки перестала, так муженек приехал.

— Когда это было?

— На прошлой неделе.

— Опять денег выцыганил?

— Да. Но в этот раз Женя потребовала возврата и в залог взяла его золотые часы.

— Он мог ее шантажировать?

— Посвятила ли Женя Лауренцо в свою тайну? Нет. Только меня.

— Но он ее в клинику отправил?

— Как творческую личность, иссякшую после сотворения шедевра. Кстати, именно Лауренцо изготавливал для коллекции аксессуары. И был убежден, что она посвящена борьбе секс-меньшинств за свои права.

— Синьору Россини полицейские позвонят в первую очередь и, если у того нет железного алиби, внесут в список подозреваемых в убийстве. Как думаешь, Женя вписала его в завещание?

— Я даже не уверена, что оно есть.

— У таких людей, как Женя, не только вещи должны быть расставлены по местам. У них все по полочкам. Уверен, она оставила четкие указания насчет своего имущества. Могу предположить, что и тебе подруга что-то завещала.

— Мне точно нет… — И, поймав на себе вопросительный взгляд, добавила: — Она при жизни подарила мне то, что хотела оставить.

— Могу я полюбопытствовать…

— Это мой портрет.

— Покажешь?

— Я отправила его в Россию. Пусть у мамы в зале на стене висит. — В Лидином животе заурчало. Да так громко и протяжно, будто где-то поодаль воду в унитазе спустили. — Стыдоба какая, — пробормотала она. — Извини.

— Проголодалась, бедняжка?

Она на самом деле проголодалась… Бедняжка!

И надо было что-то в себя закинуть. Иначе снова заболит желудок. Он — точно, потому что печень не болит — у нее нет нервных окончаний.

— Я разогрею себе рисовую кашу, — сказала Лида, достав из холодильника кастрюлю. — Тебе не предлагаю, она на воде и пресная. Но я к ней мед добавляю и могу тебя им угостить. Наш, алтайский, в русском магазине купила.

Он отказался.

— Что же касается Лауренцо, то я не думаю, что он что-то получит. Даже если Женя когда-то планировала что-то ему оставлять, наверняка изменила завещание. Ей не нравились люди, которые ею пользовались.

— А Маршал не из таких?

— Поимел ли он с нее что-то — безусловно. Но он ничего не просил, сама предлагала, он просто не отказывался.

— Если он главный наследник, то станет подозреваемым номер два.

— А тот, кто действительно виновен, так и останется безнаказанным? До Кондратьева ни за что не доберутся, ведь ты собираешься скрыть информацию от следствия?

Она грохнула кастрюлю обратно на плиту. Ручка ее нагрелась, а каша так и осталась холодной. Решила съесть такую. Все равно невкусная: пустая, еще и разваренная. Но ее организм хорошо принимает, не то что замечательную местную пиццу.

— Вина Кондратьева еще не доказана, — заметил Фил.

— Но это он убийца. Больше некому! И Маршал, и Лауренцо могли убить Джину в любой другой день, а не в тот, когда в городе появился человек, которого ты назвал яхтсменом.

— Бывают и совпадения. Поэтому мне и нужно во всем разобраться. Это дело чести.

— А если доказательства его вины будут добыты?

— Я найду способ передать их куда следует. В Интерпол, например. — Он с жалостью посмотрел на Лиду, отправившую в рот ложку каши. — Ты так мучаешься ради фигуры или для здоровья?

— Гастрит у меня обострился, — ответила она, прожевав рисовый клейстер.

— Как отреагировала Женя на твое сообщение о том, что Кондратьев в городе?

— Как я и описала.

— Сказала, что ты обозналась?

— Да я сама так думала… Он же очень изменился!

Филипп бросил взгляд на наручные часы. Естественно, умные. И, судя по непривычному дизайну, только недавно вышедшие.

— Время позднее, надо расходиться, — сказал он. — Мне нужно поработать, а тебе отдохнуть, ты зеваешь через каждую секунду.

— Спать хочу, — кивнула головой Лида.

— Ложись, но, когда встанешь, собери вещи и жди меня. Во сколько заеду, пока не знаю.

— Ты настаиваешь на том, что мне нужно уехать из города?

— Обязательно. В этом тихом городке убийства большая редкость. Значит, расследование будет вестись тщательное и под контролем администрации. Ты — ближайшая подруга покойной, тебя с ней многие видели, в том числе сосед с попугаем, который сейчас дает показания полиции. Он знает, где ты живешь? — Она мотнула головой. — Хорошо, значит, фора у нас есть.

— Но мне некуда податься! — запаниковала Лида.

— В ближайшем Ливорно легко можно затеряться.

— Где я там поселюсь? В отеле потребуют паспорт, а я боюсь его предъявлять.

— В портовом городе снять жилье без паспорта — раз плюнуть. Не переживай, я помогу. Ты, главное, не психуй. Выпей успокоительного и ляг. Если кто-то постучит в дверь, не открывай. Телефон на всякий случай отключи. Я заеду за тобой, как только смогу. Когда кину камешек в окно, выходи уже с сумкой.

Филипп был абсолютно спокоен. Уверенный тон, невозмутимый взгляд, в движениях никакой суетливости, нервозности, ни признака раздражения в поведении. На него свалились проблемы посторонней тетки, но он решает их, будто это само собой разумеющееся. Не рефлексирует, не мнется, не сомневается. И не ждет благодарности. Сейчас в нем не было ничего от инфантильного подростка, более того, Фил напоминал Лиде деда, для нее самого надежного мужчину на свете.

— Спасибо тебе, — тихо сказала она.

— Пока не за что, — ответил он и, легонько приобняв ее, ушел.

Лида в изнеможении опустилась на диван, закрыла глаза и мгновенно уснула.

А Фил, покинув ее квартиру, открыл тетрадь.

— «Плачь, влюбленный палач», — прочел он название романа. Оно было написано печатными буквами (и очень подходило бульварному чтиву девяностых), остальной текст прописными.

Шагая по ступенькам, Фил побежал глазами по строчкам…

«Плачь, влюбленный палач».

Она с малых лет знала, кем станет, когда вырастет.

— Моделелом, — гордо сообщала Женя интересующимся этом вопросом взрослым.

— Кем-кем?

— Наряды хочет создавать, — поясняла мама. — Как Слава Зайцев.

О нем Женя узнала из журналов. Мама работала на почте, и там их можно было не только купить, но и полистать. Девочка только этим и занималась, когда попадала туда.

Шить одежду для кукол Женя Костина тоже рано начала. Жаль, их было немного у нее, и играть в показ мод не получалось. В школе ее любимыми предметами были рисование и домоводство. На внешкольных занятиях она училась вышивать и плести макраме. Наряды изготавливала себе сама, перешивала из старого, украшала тесьмой или бисером, красила бросовыми красками и иногда ходила с зелеными или желтыми ногами. Женя все еще мечтала стать модельером, но все больше понимала, что это вряд ли получится.

Она жила в небольшом городке, в частном доме с мамой, отцом и старшим братом. Мужики пили. Не беспробудно, но много. Работу прогуливали, дрались, но, как считали они сами, не скатывались, держались. На фоне остальных алкашей выглядели более или менее, а с нормальными мужиками себя не сравнивали. Да и не было таких в ближайшем окружении!

Отец умер, когда Жене исполнилось тринадцать. Замерз в сугробе. С ним был сын, но тот выжил, только лишился одной ступни и кончиков пяти пальцев. Легко отделался, как говорится. Другой бы за ум взялся после такого, а брат, наоборот, на судьбу осерчал, что она его инвалидом сделала, и запил всерьез (будто до этого только по праздникам стопочку выпивал).

Костины хорошо никогда не жили, но и не голодали, и одеты все были, и в доме все необходимое имелось. Но за полгода скатились. Брат все продал, что можно, начиная от лопат и грабель, заканчивая банками с солеными огурцами. Мама на почте вторую ставку взяла, Женя прихватки шила из обрезков да продавала на трассе, пока не лишилась старенькой своей машинки — брат пропил и ее, как ни берегла. И в какие ей модельеры идти? На швею бы отучиться.

Так после восьмого класса (школьная реформа только начиналась) Женя пошла в ПТУ. Отучилась, устроилась в ателье. Брат к тому времени сел за воровство. Вроде спокойнее жить стали, но не богаче. Мама отправляла сыну на зону «барские» передачки и так его жалела, что извела себя. Сердце шалить стало, деньги еще и на лекарства пошли.

Первым умер брат. По официальной версии, неудачно упал и сломал шею. За ним мама ушла. И осталась Женя одна на белом свете.

Тогда ей было двадцать с половиной.

Но горевать было некогда, выживать надо. Первое, что сделала Женя, это купила крутую швейную машинку. В кредит. Да такой хитрый, что проценты начислялись не с остатка, а с общей суммы. Но приобретение себя быстро окупило. Продолжая работать в ателье, девушка стала брать заказы на дом. Она и раньше это делала, но чаще чинила одежду или джинсы подрезала, теперь же начала шить выходные наряды. Только их! Хватит с нее сломанных молний и обтрепанных штанин.

Женя создавала выпускные платья, свадебные, коктейльные для дам из высшего света. В их городке были и такие, супруги членов администрации, бизнесменов, участницы гремевшего тогда на всю Россию танцевального коллектива «Уралочка». Женя поверила в себя и начала строить планы на будущее. В Пермском крае она оставаться не собиралась, но и в Москву больше не хотела, только в Милан. Теперь ее кумиром стал не Слава Зайцев, а Джанни Версаче. Она хотела учиться моделированию в Италии, там же творить. И это была не химера, а вполне реальная мечта. Благодаря перестройке даже девчушка из провинциального городка может попасть в Европу, нашлись бы деньги. А Женя их обязательно заработает!

Она вкалывала, чтобы платить по кредиту, а еще и откладывать. На себе экономила и все же смогла сшить себе достойный наряд. Он нужен был для выхода в люди. Женю в кои веки пригласили в бар. Нет, неправильно…

Ее пригласили в БАР!

В городке открылось несколько заведений, но то были, скорее, пивнушки. В столовой заводской еще ночной ресторан появился. Как и раньше, продолжали работать дискотеки. Но в БАР ходили только избранные. Там на входе стоял чернокожий охранник, который мог не пустить плохо одетого человека, там смешивали коктейли с загадочными названиями «Пина Колада» и «Куба Либре», там стриптиз, в конце концов, показывали!

Пригласила Лиду в БАР одна из постоянных клиенток, дочка председателя леспромхоза Аннет (Аня по паспорту). Она решила отметить день рождения не в Перми, где училась, а в родном городке. Позвала друзей и… Лиду! С портнихами нужно приятельствовать, считала она. Тем более с такими, как Женька Костина. Шьет вещи, каких на городских модницах не увидишь. Взять то платье, что она сострочила за пару часов к вечеринке. Это же загляденье! А впереди выпускной в институте, помолвка, свадьба. Жениха у Аннет пока нет, но долго ли ей, завидной невесте, его найти.

Лида очень волновалась, собираясь в БАР. Сама она наряжаться не привыкла, волосы укладывать не умела и понятия не имела, какой коктейль заказывать. Она за свою жизнь только и пробовала, что советское шампанское да бражку. А если ее чернокожий охранник не пропустит? Она же со стыда сгорит…

Но обошлось. В компании Аннет Женя легко попала в зал, и алкоголь за нее выбрали: все девочки пили мартини, а парни виски. Чуть захмелев, «золушка» начала улыбаться, участвовать в разговоре.

— А ты прикольная, — заинтересованно протянул один из парней и попытался Женю обнять. — Че я тебя раньше тут не встречал? Не отсюда?

— Да вы с ней в параллельных классах учились, — хохотнула сидящая рядом девчонка. Ее Женя знала, давным-давно они вместе плели поделки из ниток на занятиях по макраме. — Мы трое из одной школы, пятидесятой.

Остальные оказались из сорок третьей, продвинутой. Ее открыли в коттеджном поселке, где селились начальники всех мастей.

— Ты Женька Костина? — не поверил ушам парень из параллельного класса. Его фамилия была Авдеев, она вспомнила. — Ничего себе, похорошела!

Она действительно отлично выглядела в тот вечер. Волосы сами по себе хорошо легли, с макияжем она не переборщила, а костюм, наскоро сшитый, хорошо сидел на ладной фигурке. «Не красавица, — всегда говорила про Женю мама. — Но с изюминкой!»

— Пойдем покурим? — предложил ухажер и опять попытался обнять.

— Не курю, — мотнула головой Женя и отсела.

К ней и раньше подбивали клинья парни (друзья еще не опустившегося брата, например), но она умела от них отделаться.

— Зря ты, — шепнула ей на ухо именинница. — У отца Авдея по всему городу точки приема цветмета. Он алюминиевый король, а сын его, считай, принц. Скоро начнет помогать в бизнесе, станет завидным женихом.

— Деньги — это не главное.

— А что? — с интересом спросила Аннет.

— Чувства. Я хочу полюбить по-настоящему.

— Странно слышать это от тебя.

— Почему?

— Ты честолюбивая, но бедная. Еще и сирота. Ты не можешь позволить себе такую роскошь, как любовь.

Женя и сама это понимала, поэтому не заводила романов. Отношения помешают ей двигаться дальше. Но сейчас, когда она хмельна, весела и находится в непривычной, но комфортной обстановке, почему бы не помечтать?

— Валерка пришел, — пронесся шепоток за столом. Все девушки как по щелчку приосанились и начали громко смеяться.

Женя бросила взгляд на лестницу, по которой спускался парень. В его руке был букет. Он небрежно помахивал им и на ходу разматывал шарф. Длинный, связанный крупно, немного грубо, он придавал парню заграничный вид. В их городе ТАКОЕ не носили. И не только подобные шарфы, но и приталенные полупальто, узкие брюки в клетку. Бананы в шотландку да, лет пять назад таскали все модники, но такие… В них только в Италии ходить!

Но на итальянца парень не походил. Внешность обычная, славянская. Симпатичная, но не выдающаяся. Волосы русые, небрежно постриженные. Чем не Сергей Есенин?

— Кто это? — спросила заинтересованная Женя у Авдея.

— Это ж Валерка Кондратьев, сын мэра. Ты что, его не знаешь?

Нет, она впервые видела этого парня. Да и где им было пересекаться? В женском ателье, в магазине низких цен у прилавка с бушевскими окорочками, в маршрутке? Они учились в разных учебных заведениях, жили на противоположных концах города. Да еще жена мэра ничего не заказывала у Жени, она покупала вещи за границей.

Валерий нашел глазами Аннет и направился к ней.

— Мириться пришел, — пискнула одна из девочек.

— Дождешься от него, — фыркнула другая.

— Привет всем, — поздоровался с компанией Валера. — С днюхой, Анютка! — И протянул букет. — Всего наилучшего тебе.

— Спасибо. — Именинница была сдержанна. — Присядешь?

— Нет, я тут долго не задержусь. Дела.

И, помахав всем, отошел к стойке. Перед тем, как развернуться, подмигнул Жене.

Она мысленно ойкнула. Неужели Валера обратил на нее внимание? Выделил среди остальных девушек, каждая из которых была хороша?

— Вот козел. — Аннет бросила букет на стол. Такой красивый, составленный только из роз, тугих, алых и, что удивительно, ароматных… Его бы в вазу, чтобы не завял. — Даже не извинился.

— За что? — не могла не спросить Женя.

— Мы встречались, но недолго. Только начали, можно сказать. Поехали кататься, поругались, и он высадил меня на дороге. Я была уверена, что вернется, но нет… Я топала пешком до города целых три километра!

— Не такое большое расстояние.

— На каблуках!

— Да и вообще дело не этом, — встряла самая вертлявая и крикливая подружка. Жене показалось, что она копирует чирлидершу молодежной американской комедии. — Он бросил ее, понимаешь? А если бы маньяк какой напал? Или кабан? Они сейчас выбегают на дорогу.

— Да, некрасиво поступил, — согласилась Женя. А про себя подумала, что Аннет сама, скорее всего, виновата. Она девушка капризная, временами вредная, довела Валеру.

— Я тебе говорю, козел он. Если будет подкатывать, шли на фиг!

Знала бы Аннет, как екнуло Женино сердечко, когда она только представила этот самый подкат. Она уже готова к нему. Минуты три как! Едва Валера вошел, Женя влюбилась в него без памяти. Впервые в жизни в реального человека, а не в актера или певца. Раньше она фантазировала о том, как в Москве, где будет жить, познакомится с Михаилом Боярским. Уже не молодым, но все еще красивым, горячим, только что разведенным. Он будет скакать на коне, как мушкетер, снимаясь в фильме, но увидит Женю и натянет поводья, чтобы коня остановить. И вспыхнут между ними чувства, и будет сыграна свадьба. Естественно, в старинном поместье, и они будут в образах Констанции и д’Артаньяна.

О Боярском Женя мечтала в школе. В ПТУ о Дмитрии Маликове. В последние годы о Микеле Плачидо. Он итальянец, а она собирается переезжать в Милан. И пусть страна большая, но они обязательно встретятся. Тем более она станет известной, и, возможно, комиссар Каттани закажет у нее смокинг для выхода на красную дорожку, потом влюбится в нее, и на вручение кинопремии они пойдут вместе.

И вот в неполные двадцать два Евгения Костина воспылала чувством к реальному мужчине…

И он ей подмигнул!

Валерий тем временем заказал виски. Женя видела, как его наливают из красивой бутылки в стакан, как кидают на дно два кубика льда. Он так и не разделся. Стоял в пальто, пусть и распахнутом, и никто ему ни слова не говорил. Все улыбались Валере, и охранник, и бармен, и девочки у стойки. А он просто пил свой виски, а когда стакан опустел, покинул бар.

— К ласточке своей побежал, — сказала Аннет.

— К кому? — переспросила Женя. Она уже ревновала!

— Так он свой Lancer называет. Папа его Валерке подарил на день рождения.

Женя знала, что это модель Mitsubishi. В их краях она считалась крутой, молодежной. Все парни мечтали о черном «лансере» со спойлером, но такой в городе был один и, как теперь выясняется, у Валеры Кондратьева.

— А ничего, что он выпил? — заволновалась Женя. — За руль в таком виде нельзя.

— Всем, кроме Валерки, — фыркнул Авдей. — Кто сынка мэра остановит? Он без прав гонял до двадцати лет, пока не оборзел и на федеральную трассу не выехал.

Женя готова была слушать о нем бесконечно, даже что-то негативное (всем поступкам можно найти оправдание), но тут на танцпол вышла расхристанная женщина не первой молодости, и все внимание переключилось на нее. Подвыпившая мадам оказалась завучем блатной сорок третьей школы.

Разошлась компания под утро. Выбравшись последней из взятого на пятерых такси, Женя еще полчаса стояла у крыльца. Она жадно глотала морозный воздух, будто хотела напиться им. Вода не помогала, ею ЭТУ жажду не утолить. Жене нестерпимо хотелось видеть Валеру, слушать его, касаться… Разматывать его шарф, запускать пальцы в растрепанные волосы, тянуться к его губам… Женя еще ни разу не целовалась! В воображении бесконечно, но в жизни нет. Те, кто пытался прижаться к ее рту, ей не нравились, и становилось противно. Эти слюни, неповоротливый или слишком юркий язык, запах… Бррр!

С того утра Женя начала мечтать о Валере Кондратьеве. Хватит с нее недосягаемых мужчин, поблизости живет тот, кто не хуже их.

Влюбленность одухотворила Женю. Она начала создавать не просто красивые и качественные, но восхитительные вещи. Не швея — настоящий модельер. Аннет с подружками перестали возить из Перми вещи, все заказывали у Жени. Вскоре к ней обратилась с заказом ведущая регионального телевидения. Ей нужен был наряд для поездки на московскую тусовку. Сногсшибательный, но не вульгарный. Чтобы продюсеры с федеральных каналов обратили на нее внимание, но восприняли всерьез.

Жене пришлось уволиться из ателье, чтобы все успевать. Как раз возле него она и столкнулась с Валерой. Он узнал ее.

— О, привет, забыл, как зовут.

«Я не представлялась», — хотела ответить она, но просто назвала свое имя.

— А это не ты наряды шьешь для наших селянок? — Она подтвердила. — Отлично, я тебя и ищу. Мать моя жаждет у тебя заказать костюм, но не хочет, чтоб об этом все знали.

— Почему?

— Первая леди не может одеваться там же, где хозяйка ритуального бюро. Приедешь к нам в особняк?

— Хорошо.

— Я бы за тобой съездил, но мне в город надо. Диплом в этом году защищаю, надо институт посещать хоть иногда.

— Я доберусь.

— Класс! Тогда подгребай часам к семи. Океюшки?

Женя закивала.

— А ты классная девчонка, — улыбнулся ей Валера. — Сразу мне понравилась. — И опять подмигнул.

Она зарделась.

— Увидимся еще, — бросил он и коротко приобнял.

Вроде пустяк, а Женя от этого прикосновения едва не стекла на мокрый асфальт растаявшим пломбиром. Пока в себя приходила, Валера успел в машину сесть. Тот самый знаменитый «лансер» со спойлером. Перед тем, как газануть, опустил стекло и задорно проговорил:

— А не сходить ли нам с тобой, красавица, в тот самый бар, где мы впервые встретились?

— Сегодня? — Она же не успеет подготовиться!

— Нет, послезавтра, в пятницу.

— Может, в субботу лучше? — Тогда их вся городская тусовка увидит.

— Народу полно, диджей, стриптиз — шум и суета, в общем. А мне поболтать с тобой хочется.

— Тогда до пятницы.

— Встретимся там, а обратно я тебя отвезу.

И, врубив Ладу Дэне, погнал по своим делам.

Встреча с первой леди прошла отлично. Особенно Жене понравилось рассматривать висящие на стене семейные фотографии. На всех был Валера, очаровательный в любом возрасте.

Договорились о сотрудничестве, распрощались.

Той же ночью Жене приснился Валера. Он кружил ее в танце и что-то нежное шептал на ушко. Встала девушка в приподнятом настроении и взялась за наряд для телезвездочки. Нужно сшить его за день, потому что в пятницу не будет времени. Женя начнет готовится к походу в БАР с обеда. Такое ответственное событие!

Она стояла перед зеркалом и не узнавала себя…

Роскошная женщина!

Для телевизионщицы Женя сшила платье-комбинацию и пиджак с поясом. Сначала ходишь наглухо застегнутой, потом расстегиваешь по пуговке, доходишь до талии, останавливаешься надолго. Если тебя восприняли как надо, распахиваешь пиджак. Все равно не вульгарно, но уже вери секси. А с поясом вообще помудрить можно. Если его, к примеру, стянуть сзади, получится совсем другой силуэт.

Женя приготовила к выходу другой комплект одежды, но как снять этот, если он невероятно идет?

«Схожу в нем, — решила она. — Буду аккуратна. Пиджак за столиком сниму, а если на платье что-то капну, нестрашно, отстираю!»

Так и сделала. И в баре произвела фурор. Темнокожий охранник не только пропустил Женю без всяких проблем, еще и вручил флаер на бесплатное посещение гавайской вечеринки. Бармен угостил коктейлем, а Авдей, проводящий, судя по всему, все вечера в баре, засыпал комплиментами.

— Давай после бара я тебя провожу? — предложил он. — Не думай плохого, приставать не буду, знаю, что ты не такая…

Не для тебя цветочек рос, Авдей, не для тебя!

Валера заявился в бар, когда Женя уже перестала его ждать. Думала, продинамили ее, и жалела о том, что напялила чужое и его теперь освежать.

— Разрешите пригласить вас на танец? — сразу же взял быка за рога Валера. Сегодня он оставил пальто и шарф в гардеробе.

Естественно, Женя разрешила. Чем расстроила Авдея. Он хоть и пересел за другой столик, но на нее поглядывал.

— Ты сегодня сногсшибательна, — шепнул ей на ухо Валера. — Извини, что опоздал, по отцовским делам ездил. Достал он меня!

Он хорошо двигался. И пах: каким-то изысканным одеколоном, не таким, что продают в палатках.

— Пойдем выпьем, — предложил он, когда медленная композиция сменилась ритмичной. — Ты что любишь?

— Мартини. — Больше она ничего не знала, а название коктейля, которым ее угостил бармен, не запомнила.

— Не, эту микстуру мы пить не будем. Давай «Лонг Айленд»?

— Давай, — лихо согласилась Женя.

Попробовала, вкусно. Только крепко. Но человек, который пробовал самогон, не боится градусов.

Они стояли у барной стойки в обнимку. Он поглаживал ее по бедру, она млела.

К Валере подходили парни и мужчины, которых Женя не знала. Приезжие из других населенных пунктов — БАР на всю округу славился. Ее всем представляли как подругу. Это не «девушка», но тоже неплохо.

— Еще по коктейльчику? — предложил Валера. Женя не отказалась. Ей было так хорошо!

Авдей ушел, даже не взглянув на нее. За ним следом многие потянулись: нагулялись. До утра в баре только по субботам тусили.

Валера уже без стеснения забирался ладонью Жене под подол. И целовал в шею, как во сне.

— Поехали? — хрипло проговорил он.

— Да, пора.

Они покинула бар, загрузились в машину. Оба были пьяны и веселы.

— Предлагаю погонять!

— Ой, не надо, ты же выпил.

— Ерунда, — отмахнулся он. — В коктейлях больше льда, чем алкоголя.

Больше она не возражала.

«Лансер» мчал их по шоссе, потом по объездной дороге, на бетонке чуть замедлился и начал подскакивать.

— Куда мы?

— Я везу тебя на прекрасное озеро.

— Разве оно не замерзло?

— И что в этом плохого? Закованное в лед, оно еще живописнее.

Но Жене озеро не понравилось. И место, куда они заехали. Какая-то мрачная глухомань: снег, местами вздыбленная земля, голые стволы деревьев. Если бы волк завыл, она бы не удивилась.

— Давай уедем? — попросила Женя. — Как-то не по себе мне тут.

— Да брось!

Он начал целовать ее, и на несколько секунд Женя забылась. Валера принялся гладить ее грудь, и это было приятно до тех пор, пока пальцы не сжались на соске.

— Мне больно, — не стала молчать она.

— Тебе это не нравится? — И надавил сильнее.

— Нет.

— Ты еще не расчухала кайфа. Доверься мне, детка. — И навалился на нее всем телом.

Женя уперла руки в его плечи и попыталась отстранить.

— Отпусти меня, пожалуйста.

— Расслабься ты!

— Не хочу, мне не нравится, — выкрикнула она и смогла-таки оттолкнуть его. — Уже поздно, поехали.

— Ладно, обещаю быть нежным, — скривил рот он.

— Валера, я хочу домой.

— А я трахаться! — Он быстро стянул с нее пуховик, хотел и пиджак, но тот застрял в локтях. — Так что давай ускоримся. Ты мне быстренько дашь, я тебя отвезу. Но если месячные, можешь отсосать, я даже на это согласен.

Что он такое говорил? Разве может принц исторгать из своего рта такие слова, как «трахаться» и «отсосать»?

Воспользовавшись ее замешательством, Валера снова накинулся на Женю. Теперь он кусал ее губы, лапал, раздвигал коленями ее ноги.

— Нет! — рычала она, сопротивляясь. — Отпусти меня.

— Ты на хрена поехала со мной? Любая дура понимает, что после бара девок, которых поят, везут трахаться. Ты согласилась, так что не строй из себя недотрогу.

— Я девственница, — привела последний аргумент Женя.

— Так я тебе и поверил. Замарашек вроде тебя с малых лет по кустам таскают. — Он раздвинул ее ноги, разорвал колготки. — Лучше тебе успокоиться, а то хуже будет.

— Нет!

— И кто мне говорит это? Пэтэушница из семьи алкашей. Радуйся тому, что у меня на тебя встал…

Она изловчилась и ударила его по лицу. Ногтем попала в глаз, и Валера взвыл. Но не остановился, а стал злее. Он схватил Женю за волосы и стал бить затылком о подголовник. Потом ремнем безопасности перетянул ее шею. Рукава пиджака, расширяющиеся книзу, вытянул, заломил ей руки и связал их за спиной…

В бардачке у Кондратьева лежала недопитая бутылка виски. Он достал ее. Еще и сигареты. Ноги Жени он тоже зафиксировал, чтобы не лягалась. Попивая виски, покуривая, он долго насиловал ее. А когда Женя надолго отключалась, тушил об нее сигарету. Ему больше нравилось, когда она сопротивлялась!

Насытившись, Валера отвязал безучастную девушку и вытолкнул из машины.

— Кому расскажешь, урою, — сказал он на прощанье.

Через минуту «лансер» со спойлером скрылся в ночи.

А Женя осталась лежать на мерзлой земле, припорошенной снегом, и молить Боженьку о смерти.

Она не умерла и даже не заболела. Насморк не в счет.

Когда у Жени появились силы на то, чтобы встать, она осмотрелась. Бетонка где-то рядом, и по ней можно выйти к объездной дороге. Значит, ей туда. Женя запахнула пиджак и пошла. Пуховик остался в машине, валялся на полу сзади, и больше надеть на себя было нечего. Она брела, не чувствуя холода и боли. И не думая ни о чем, кроме дома. Так хотелось оказаться под защитой его стен!

Как Женя не заплутала, знает только ее ангел-хранитель. Ни на бетонку, ни на объездную не вышла. Ковыляла на сломанных каблуках по лесу, пока не увидела замок. Она узнала его — кафе «Бастион». Стоял он на трассе, а напротив него поворот на ее городок. Дальше всего ничего, четыре с половиной километра до окраины. Хорошо, что Женя именно там жила.

Она смогла добраться до дома, никем не замеченной. Достала из-под коврика ключ, отперла дверь и ввалилась в сени. Все, теперь она в безопасности!

Осознав это, Женя потеряла сознание.

Очнулась она очень скоро. Холод пробирал до костей, немели пальцы рук и ног. Женя поползла в кухню, потому что не смогла встать. Она растопила печь и прислонилась к ее уютному боку. Печь остыла со вчерашнего дня, но готова была наполниться теплом и поделиться им с хозяйкой. Когда оно растеклось по телу, пришла боль. Разная, и тупая, и острая, и раздирающая лоно. Задрав платье, Женя глянула на себя. Она истерзана!

Женя разделась донага и принялась мыться прямо в кухне. Она обливала себя водой из ковшика, терла намыленной губкой для посуды (жесткой стороной), но все равно ощущала себя грязной. Наряд для телезвездочки Женя кинула в печь. Он не годен…

Как и та, что его сотворила!

Нет больше Жени Костиной. А кто вместо нее вытирается, мажет раны, надевает носки с сухой горчицей, чтобы согреть все тело, пьет чай с малиной, пока не ясно.

Она уснула, сидя за столом. Уронила на него голову и отключилась. Когда все затекло, перебралась на кровать.

Двое суток Женя спала, мылась, мазала раны, пила чай и не реагировала на звонки и стук. На третьи повесила на дверь объявление «КАРАНТИН» и записала на автоответчик текст: «Заболела желтухой. Лежу с температурой сорок. Болезнь заразна, поэтому ни с кем видеться не могу. Приношу извинения за неудобство!»

Тогда она половину клиентов потеряла. Телезвездочку в первую очередь. Но это меньше всего волновало Женю. Она терзала себя, и этим была заняты все дни и ночи, свободные от сна. Три вещи не давали покоя. Первая: насколько сильно она виновата в произошедшем? Вторая: как поступить с тем, кто изнасиловал ее? Третья: что делать, если забеременела?

Последний вопрос отпал первым: у Жени начались месячные. Болезненные, обильные, в общем, такие, как всегда. И с первым она разобралась. Да, виновата. Не нужно было отправляться в дрифт с человеком, который свою девушку Аннет высаживал на трассе. И давать себя лапать в баре. И одеваться сексуально…

Она виновата! Но кара слишком жестока. Пусть бы Валера ее из машины вытолкал, это ничего… Пережила бы спокойно. Даже если б остановился после первого раза, не так ужасно. Разочаровалась бы просто в нем, да девственность утратила, с кем не бывает? Но он ее именно РАСТЕРЗАЛ! И физически, и морально.

За что должен понести наказание.

«Расскажешь кому — урою!» — Женя помнила эти слова. К сожалению, она помнила все. Даже запах: бензина, алкоголя, крови, спермы, горелой плоти. Ее рвало от него тогда, вырвало бы и сейчас. В милицию Женя не обратилась не потому, что боялась быть урытой. Опозоренной — да! Она ходила бы с клеймом шлюхи, и никто бы не встал на ее сторону. Даже те, кто хорошо знал, решили бы, что ошибались на ее счет.

В паршивом настроении Валера шел домой. Все как-то навалилось в последнее время! С учебой проблемы (долгов полно), отец достал, все чего-то требует, вечно сыном недоволен, злится, ставит условия, мать хахаля нового завела и просит, чтоб он ее покрывал, а сегодня еще колеса ему кто-то пробил…

Непруха настоящая!

В принципе, на все можно наплевать, кроме конфликтов с отцом. Достал старый! Если бы не мать, которая обожает сыночку, да и в долгу перед ним, Валерка ни тачки бы не имел, ни денег карманных. В универе тоже не числился бы, а после того, как завалил первую сессию, отправился в армию. Строг был старший Кондратьев. Но, как он считал, справедлив. А по Валеркиному мнению, батя его — самодур. И ладно на работе шашкой машет, но и домашним покоя не дает.

«Жена шалава, сын никчемыш!» — говорит он им в открытую. Потом удивляется, что первая на сторону бегает, второй сессии заваливает. Оправдывают репутацию.

С ТОЙ ночи прошло три недели. Первое время, дней пять-шесть где-то, он дрожал. Когда проспался, понял, что натворил страшных дел. Всего не помнил, но одного изнасилования достаточно для того, чтоб влететь. А он не просто трахнул, еще и следы издевательств на теле оставил. Считай, улики.

Пьяный да в кураже ничего не боялся. Кто эта девка и кто он? Если вякнет, он ее как букашку раздавит! Но ведь он сам, по сути, никто… Никчемыш! Отцу придется разруливать, а его он боялся больше, чем правосудия. Собственно, оно старшему Кондратьеву и подчиняется. Отец отмажет, никуда не денется, но всю душу из наследника вытрясет.

Валера так извел себя, что заболел. Поднялась температура, горло опухло. А еще ему мерещилась венерическая болезнь. Он все смотрел на свой пенис и ждал, когда он, как говорят пацаны, закапает. Без резинки девку драл, а с кем она до него шоркалась, поди знай. Специально под месячные подгадала, чтобы девственницей прикинуться. Знает Валера таких! Его в прошлом году одна бабенка пыталась на себе женить, намеренно залетев, да он отмазался. И, главное, без отцовского вмешательства — мама помогла. Договорилась с «невестушкой», дала денежку на аборт да модную курточку подарила. Та тут же рожать передумала.

Но шли дни, а спокойствие семьи Кондратьевых никто не нарушал. Более того, ни о каком изнасиловании в городе не судачили. Значит, не пошла в ментовку Женька, побоялась Валеру. И правильно сделала. Он бы точно ее урыл!

Когда вера в себя к Валере вернулась, он решил отправиться в бар. Насиделся взаперти, хватит.

В заведении были все те же завсегдатаи, среди них Авдей.

— Давно тебя не видел, — сказал он.

— Болел.

— Не желтухой?

— Нет, ангиной. А что?

— Женька тоже хворала. А вы с ней вместе отсюда ушли. Кто кого заразил? — он подмигнул.

— У нее желтуха?

— Так говорят. Может, и у тебя она была? Тогда это плохо. В нашем возрасте опасно болеть ею, можно остаться бесплодным.

— У меня иммунитет с детства, — проворчал Валера. Он не хотел говорить о Жене, вспоминать о ней. Вообще зря он приперся сюда!

— Надеюсь, она тебе не дала?

— Я не просил, — чересчур нервно ответил он. — Просто довез до дома.

На глуповатой физиономии Авдея отразилось недоверие. Валера одним махом выпил виски и, бросив «бывай», ретировался.

На следующий день он уехал в Пермь, чтобы разрулить ситуацию с учебой. Ничего не вышло, и Валера вернулся, чтобы опять падать отцу в ноги. Пока того дома нет, решил съездить в кафешку на окраине. В ней можно недорого напиться, поиграть в бильярд и снять телочку без претензий. Впрочем, с телочками он на время завязал. Не до них сейчас!

Валера нормально посидел в кафе, бухнул изрядно, осмелел и почувствовал себя готовым к встрече с отцом. Но вот незадача, колеса пробили. Какой-то завистливый гад не смог пройти мимо его ласточки. Пришлось бросить ее и идти пешком.

Эту часть города он знал плохо, поэтому немного заплутал. Дорогу спросить не у кого, поздно уже, да и погода дрянь: снег с дождем. И тут он услышал музыку. Тихую, не опасную. Играл бы блатняк, Валерка бы в другую сторону направился, от греха подальше, а тут — «Не вешать нос, гардемарины!». Он шел на музыку и тут…

Удар по хребту. Палкой или чем-то подобным. Валера упал лицом вниз, едва успев выставить руки. Не расшибся, но кисть вывихнул. Хотел обернуться, да не успел. Еще один удар пришелся по шее. В глазах помутнело. Лицо утонуло в снежно-грязевой жиже. Тело застыло.

Тот, кто напал на Валеру, наклонился, пощупал пульс, затем перевернул парня на спину и, взяв его под мышки, поволок к ближайшему дому.

Он очнулся от боли в руках. Именно в них, а не в шее, по которой получил. Попытался подвигать ими, не вышло.

— Эй, есть там кто? — закричал Валера. — Отзовись!

На данном этапе он понимал только то, что его похитили, связали и оставили в помещении без окон: темень стояла кромешная.

— Я пить хочу!

Пить он не просто хотел — жаждал. Горло буквально раздирало, но, как выяснилось чуть позже, не только из-за сухости во рту. Шею обхватывала тугая повязка, она врезалась в кожу. Когда Валера подавался вперед, она просто душила. Значит, его не только связали, но и… Надели на него ошейник, как на пса? Кто посмел?

Ответ пришел тут же: отцовские враги. Их у любого могущественного человека полно, а у папаши с его мерзким характером подавно. А еще он богат, но жаден. Из такого деньги не вытрясешь. Но если взять в заложники наследника, то можно попробовать. Жену похищать глупо, Павел Кондратьев наплюет на надоевшую старую шалаву, но только не на единственного сына.

Валера орал до тех пор, пока не сорвал голос. Глаза чуть привыкли к темноте, и он смог рассмотреть лестницу. Она вела вверх. И там, наверху, было светлее, но в одном месте.

Я в подполе, понял Валера. Самом обычном, где картошку хранят и закрутки на зиму. В нем холодно, сыро и пахнет гнилью. Это он сразу отметил, но не связал с хозяйственной норой в земле. Думал, его, как в кино, в бункере держат. Действительность оказалась прозаичной, но успокаивающей. Не серьезные люди наследника Кондратьева похитили, а местная шушера. С такими злоумышленниками он и сам договорится! Тачку, к примеру, свою подарит. Продав ее, можно бухать несколько лет.

Сколько еще времени прошло, определить было трудно, но не меньше часа. Наконец сверху раздался скрежет, это отодвигалась задвижка на люке. Потом он открылся. В подпол проник свет, тусклый, дневной. Значит, уже утро.

Валера смог наконец увидеть себя. Итак, он сидел на старом кресле с деревянными ручками. Руки его связаны за спинкой. Туго-туго, чтоб он не смог шевельнуть ими. Нижние конечности тоже зафиксированы, и их сдерживают обмотанные вокруг ножек и щиколоток бельевые бечевки. Что на шее — не рассмотришь. Но к стене он пристегнут цепью. В поместье Кондратьевых на такой сидит тибетский мастиф по кличке Барни.

Гнев закипел в Валере. Да что эти людишки себе позволяют?

— Твари, снимите ошейник! — зарычал он. Точно, как Барни, когда Валера ради развлечения дразнил его. — И дайте уже попить.

На ступеньках показались ноги в валенках. Огромных, подшитых. Валера ожидал увидеть дюжего мужика, но к нему спускалась женщина. Средний рост, фигурка ладная, дешевый, но модный спортивный костюмчик. Дамочка спускалась, повернувшись к нему спиной, но было ясно, что она молода.

Валера с нетерпением ждал, когда она обернется…

Но девушка не торопилась.

Он смотрел, как она берет фонарь и ставит его на одну из ступенек. Как спускает на нее же большой ковш. В нем вода. Колодезная, скорее всего. Валеру такую не пил, только минеральную, но сейчас обрадовался бы и той, что льется из-под крана.

Наконец, она обернулась.

Валера не сдержал возгласа:

— Ты-ы-ы-ы?

Не ожидал он увидеть перед собой Женю Костину. Но это была именно она. Исхудавшая, бледная, с напряженным взглядом, она мало напоминала ту девушку, которую он увозил из клуба.

— Прости меня, Женя, — сдавленно проговорил Валера. В эту секунду он искренне сожалел о том, что с ней сделал. — Я понимаю, ничего уже нельзя исправить, но… Я компенсирую, обещаю. Хочешь, я подарю тебе свою ласточку?

Ее глаза расширились. Не поверила счастью?

— Или продам ее и отдам тебе все деньги. На них ты сможешь уехать в Москву, начать там новую жизнь…

Женя молчала. На ее лице отражалась целая гамма чувств, но Валера не мог читать по лицам.

— Я хотел навестить тебя, но заболел желтухой. Заразился от кого-то…

Она подошла, поднесла ковш ко рту Валеры. Сделав жадный глоток, он закашлялся. Пить было неудобно, да и торопился он.

— Развяжи меня, пожалуйста, — попросил он. — Сними хотя бы ошейник, мне глотать больно.

Женя стояла как замороженная. Ждала, когда Валера снова припадет к ковшу. Он потянулся к нему губами, но не смог коснуться. Пришлось натянуть цепь. Еще два глотка — и передышка. Третий Валера сделать не смог — Женя отмерла и чуть отошла назад. Полшажочка сделала и опять встала. Ковш наклонила, пей, мол, чего ж ты? Она дразнила Валеру, как он мастифа по кличке Барни.

— Издеваешься, тварь? Силу почувствовала?

Женя вскинула брови. Так ты заговорил? А где прости и осознал? Где смирение пленника, в конце концов? Но не на того напала!

— Сучка ты грязная. Мразь, — выплевывал ей в лицо Валера. — Дешевка! Я отсюда выйду, а ты в хлеву этом и останешься. Возомнила себя модельером! Так и будешь колхозницам местным сарафаны шить до одинокой старости, если раньше не сопьешься, как твои родственнички…

Задели ее слова Валерины. И сильно. Ручонки у девки затряслись так, что вода выплескиваться начала.

— Не отпустишь меня, тебя отец мой уничтожит. Все равно тебя поймают, и тогда пожалеешь о том, что по-хорошему со мной не договорилась. Тебя не посадят, нет, тебя по кругу пустят бандюки. — На слове «тебя», он делал упор, видя, как она вздрагивает при этом. — Отец отдаст им тебя в качестве подарка, и будут тебя драть сначала бригадиры, потом вся мелкая шушера. Или тебе именно этого хочется?

Он готов был еще долго ее пугать и унижать (это у Валеры всегда отлично получалось), смотреть, как мученически искажается ее лицо, дрожит тело, наполняются слезами глаза, но Женя выплеснула воду ему в лицо, после чего взобралась по лестнице и вынырнула из погреба. Перед тем, как закрыть люк, она забрала фонарь.

А пленник все кричал! И хохотал. И плевался в темноту. И раскачивал кресло, пока не понял, что так может самого себя задушить.

Не выдержала — сорвалась. Проявила слабость. Убежала…

Женя рыдала, в который раз намыливая тело и смывая с него пену вместе с кожей. С недавних пор у нее появилась настоящая мочалка, чуть мягче наждачной бумаги, она раздирала тело, но не отмывала до конца. Женя по-прежнему оставалась грязной.

Она лежала в корыте, пока вода не остыла. Выбравшись из него, обернулась махровой простыней и уселась у печки греться.

Крик Валеры давно стих. Но первое время его было слышно, и пришлось уйти в другое крыло дома. На мужскую половину. Они с мамой ютились в спаленке рядом с кухней, а отец с братом в двух больших комнатах. Но женщины сами их отдали, чтобы дома было спокойнее. Мужики пили, орали, били посуду, дрались, дружков водили через заднюю дверь — хотелось быть от них подальше. Похоронив всех, Женя так и осталась в спаленке. Там же и клиенток принимала. Кухня рядом, в ней можно усадить дам, чаем напоить. Теперь же придется оборудовать ателье в другом месте. Например, в зале. Он большой, с тремя окнами. А главное, самый дальний. Пленник может обораться, его никто не услышит. Хотя с этим (ором то есть) нужно что-то делать. И Женя решила затянуть ошейник потуже. А еще купить широкий скотч, чтоб поганый Валеркин рот заклеивать.

Планируя похищение, она многое не продумала. А если объективно, почти ничего. Как будто не надеялась на удачу. Но все так легко прошло, точно Жене высшие силы помогали.

Когда она сегодня спустилась в подпол, то поняла, что это место совершенно не подходит для длительного в нем нахождения. В нем в это время года жутко холодно, и не окочурился Валера только благодаря адреналину, выброшенному в кровь. Пройдут сутки, и он заболеет, а вскоре умрет. Но этого Женя допустить не могла.

Все только начинается!

Снова она. Теперь без воды, но с дровами. Поняла, что он тут околевает? Надо же…

— Я все еще хочу пить, — сказал он. — И в туалет. Ты подумала о нем?

Вообще-то по малой нужде Валера уже сходил. Причем дважды. И теперь в районе промежности у него штаны стояли колом — мокрые, они быстро замерзли.

Женя на него не обернулась даже. Из угла выволокла бочку (когда-то в ней ставили бражку), накидала туда дров, из кармана фуфайки достала газеты, спички. Разожгла огонь.

Холодный спертый воздух сразу наполнился теплом и приятным березовым ароматом. Он напомнил банный запах, а еще тот, что распространяется вокруг костра, когда компания собирается на шашлычки. В животе заурчало. Валера захотелось жареного мяса, картошки в золе, подпеченных овощей. В баньку ему тоже захотелось…

Но больше в туалет.

— Мне нужно справить нужду, — настойчиво проговорил он. — Большую нужду. Дай мне утку, что ли? Или что ты там приготовила на этот случай?

По ее глазам понял — ничего. И они были не растерянные, а ехидные.

— Ты хочешь, чтоб я под себя сходил? Не дождешься!

Женя улыбнулась и уселась на ступеньку.

По лицу Валеры покатился пот. Такое бывает всегда, когда сдерживаешь естественные позывы. В животе заурчало…

Женя скалилась все шире. Сейчас она походила на гиену, что выжидает, когда раненая жертва обессилит. Валера крепился из последних сил, бормоча себе под нос то ругательства, то просьбы. Последние он адресовал своему организму, а не скалящейся твари.

Он зажмурился, чтобы не видеть ее.

Желудок скрутило от боли. Валера вскрикнул — и вдруг испытал облегчение. Оно разлилось по телу. Сначала внутри, потом снаружи…

— Вот и дождалась, — проговорила Женя и, смеясь, начала подниматься по лестнице вверх. Она ушла, захлопнув крышку. И все равно Валера слышал ее хохот.

Он еще трижды сходил под себя, пока Женя не решила, что хватит. Она развязала пленнику руки и велела снять штаны.

— При тебе не буду.

— Значит, останешься обосранным, — это грубое слово резануло ухо. Раньше девушка не употребляла подобных.

Пришлось подчиниться.

— Держи мыло, — она бросила его Валере. — Я оболью тебя, ты помоешься. Полотенцем утрешься, а клеенку положишь под задницу.

— А что с одеждой?

— Я ее срежу с ног и выкину.

— Мне голым потом сидеть?

— Чтобы я смотрела на тебя? Нет уж, увольте. Накрою одеялом. А еще дам фуфайку. Будет тепло.

Она спустила в подпол шланг. Его пришлось тянуть от огородного крана, но это ничего. Зато теперь у нее в доме есть вода, и не надо ее таскать ведрами.

Валера, как смог, помылся. Это было омерзительно, смывать руками дерьмо, пусть и свое, но это лучше, чем сидеть в нем часами.

— Оставь мне хотя бы руки развязанными, — попросил он, когда процедура была завершена. — Я все равно не смогу ни освободиться, ни тебе вреда причинить. У меня же это, — и тронул себя за шею.

— А ты меня отвязывал? — процедила она, и глаза ее стали свинцовыми. — Будешь сидеть как сидел.

Конечно, он попытался оказать Жене сопротивление, когда она подошла к креслу, чтобы вернуть его в прежнее положение. Но она исхлестала его шлангом. И по рукам, и по голым ляжкам, и по лицу, но уже не так остервенело. То ли устала, то ли пожалела его — лицо Валеры девочкам особенно нравилось. Одна сказала, кажется, то была Аннет, что оно поэтичное.

От жажды Валера теперь не страдал — Женя поила его регулярно. Иногда подмешивала что-то в воду, чтобы он спал. И он не возражал против этого: во сне не так хочется есть.

Да, теперь Женя морила его голодом. Когда она впервые его покормила, Валера плюнул в нее макаронами. Они были отвратительные: дешевые, переваренные, перемешанные с тушенкой из хрящей и кожи. Такую даже их пес есть бы не стал.

Женя вытерла лицо салфеткой, пожала плечами и ушла. Не хочешь, как говорится, как хочешь, сиди голодным. Он и сидел. Но этого ей было мало. Женя, приготовив что-то вкусное и ароматное, например, котлетки, медленно ела их на глазах у пленника. Насытившись, оставляла тарелку, на дне которой еще оставалась еда, на ступеньке, чтобы запах терзал Валеру.

Иногда она кидала ему хлеб. Как чайке. И он подхватывал его зубами… Уже подхватывал, потому что умирал от голода.

В эту игру Женя быстро наигралась. Наверное, ей стало неинтересно издеваться над безучастным пленником. Сил у него совсем не осталось, и он слабо реагировал на действия своего похитителя. Пришлось его кормить регулярно, благо он больше не воротил нос от переваренных макарон с дешевой тушенкой.

Дважды она поливала его из шланга. Когда опаивала, смазывала раны на шее, но ошейник не ослабляла. Более того, затягивала его по мере того, как Валера худел.

— Чего ты добиваешься? — спросил как-то он.

— Я тебе мщу.

— Это понятно. Но какова конечная цель? Ты будешь меня наказывать до каких пор?

— Пока не надоест.

— А потом что?

— Брошу тебя умирать.

— Нет, ты не смеешь…

— Почему? Ты же меня бросил в лесу. Я могла умереть…

— Но ты выжила! — повысил голос Валера. Обещал себе вести себя тихо, ничем не злить ее, угождать по мелочи. Авось подобреет или утратит бдительность. Последнее предпочтительнее.

— Может, и ты выживешь, — пожала плечами Женя.

Она стала очень спокойной в последнее время. Ее не пробивало на слезу, руки не дрожали, и чес прошел. Поначалу постоянно скребла тело через одежду. Он видел высыпания на ее шее, руках, и они наверняка зудели. Теперь же все прошло (это Женя перестала раздирать свое тело мочалкой по нескольку раз в день). Похитительница даже расцвела. Она снова округлилась лицом, расслабилась, порозовела, а еще сменила прическу и выщипала брови. Подкрась ее и наряди, станет даже лучше, чем была.

— Меня рано или поздно найдут, — уверенно проговорил Валера. — И что ты будешь делать тогда? Пойдешь под суд или…

— Или?

— Покончишь с собой?

— Чтоб ты меня еще и посмертно опозорил? Не дождешься! Я буду отстаивать свою честь, и, если за это срок накрутят, ничего страшного, отсижу.

«Тебе не дадут, — возразил ей мысленно Валера. — Отец не позволит позорить фамилию Кондратьевых, и тебя просто грохнут».

Но Женя будто прочитала его мысли:

— Если ты думаешь о том, что папашка твой помешает мне, то зря. Даже если он меня закажет, видеокассеты с моей исповедью будут разосланы на все уральские телекомпании. Вы утонете в дерьме, Кондратьевы! — Ее глаза яростно сверкнули. — Но ты лучше не думай об этом, потому что тебя не найдут.

— Почему ты так уверена?

— Тебя не там ищут, — теперь она нажимала на личное местоимение. Как палкой тыкала в него. — Никто не связывает твое исчезновение с изнасилованием невинной девушки, ведь его как будто и не было. Все считают, что тебя похитил кто-то из врагов отца. Я хотела сделать эту версию более убедительной, и отправить ему требования, а еще твой мизинец, но побоялась перемудрить. Все идет хорошо, спокойно. Тебя уже мысленно все похоронили. В том числе мать, она заказала у меня платье, очень похожее на траурное.

— Что? Ты обшиваешь мою…

— Да-да. Не только простых деревенских кур, но и самую главную. Считай, первую леди. Кстати, она сегодня придет для примерки, но уже пеньюара. Нового любовника себе завела, хочет перед ним покрасоваться…

— Я буду кричать, и она услышит!

— Нет, это вряд ли.

— Не надейся снова накачать меня снотворным, я не буду пить.

— И не надо. Дело решается проще. — Она подошла и достала из кармана широкий серебристый скотч. Оторвав кусок, наклеила его на рот Валере. — Даже если каким-то чудом от него избавишься, твой крик никто не услышит, я принимаю клиенток в дальнем помещении.

Он мычал, а она уходила. Перед тем, как взобраться по лестнице, бросила через плечо:

— Но ты надейся на материнское сердце. Оно, говорят, все чувствует!

Она стала реже заходить к Валере. Но в этом был плюс, путы стали свободнее. Теперь пленник мог шевелить перекинутыми вперед руками, а на ноги легко вставать. Послабление далось для того, чтобы он смог сам брать питьевую воду, подбрасывать поленья в печку-бочку, придвигать к себе таз для испражнений (он появился, когда Женя впервые уехала из города на три дня). Еще Валере выдали подушку! Большую, мягкую, пусть и не перьевую, а травяную. Но, подсунув ее под шею, можно вполне удобно спать…

Кто бы сказал Валере Кондратьеву раньше, что он будет радоваться такому пустяку и существовать в скотских условиях, не поверил бы. Его содержали хуже, чем животных в самых захудалых зоопарках. Те просто находились в клетке, а он еще и на цепи. Даже сторожевых собак с привязи снимают, чтоб побегали, а его так и держат. И это не только, чтобы унизить — в ошейнике надежнее.

В один из дней Женя спустилась к пленнику в таком хорошем расположении духа, что впервые за все время его нахождения в плену спросила:

— Чего бы ты хотел?

— Свободы, — тут же ответил он.

— Выбирай из того, что я могу тебе дать.

— Например?

— Хочешь торт? С кофе? Пиво с рыбой? Сигарету?

— Водки и картошки, жаренной с грибами.

— Принесу. Еще что-то? Заказывай, пока добрая.

— Развяжи меня. Я хочу потанцевать под музыку. Раньше пьяный не танцевал, дурак, а сейчас так хочется.

— Музыку организуем, но танцевать тебе придется сидя. — Голос стал строже. — Я и так тебе жизнь облегчила, радуйся. Больше никаких послаблений!

— Ладно, ладно, больше не буду, — торопливо забормотал Валера. — Можно вместо музыки кино? «Терминатора»? Или у тебя нет видеомагнитофона?

— Представь себе, есть. И камера. Все это нужно мне как модельеру. Снимать показы, просматривать их. И свои, и чужие. Я добьюсь славы, несмотря ни на что!

— Включишь мне «Терминатора»?

— Этой кассеты у меня нет. Будешь смотреть «Крепкий орешек»?

— Буду, — не стал капризничать Валера.

Через час-полтора он получил долгожданную картошку с пылу с жару, полстакана водки и резанный кольцами соленый огурчик. Чтобы пленник смог спокойно поесть, его рукам дали пусть не полную, но свободу. Валера мог орудовать обеими: одной подносить ко рту стакан, другой ложку с картошкой.

Он делал глоток, выдыхал, только потом закусывал огурчиком, и, когда на языке оставался лишь привкус хрена, укропа и перца горошком, Валера зачерпывал картошку. Чуть подмороженную, сладковатую, поджаренную с вымоченными маринованными опятами и некогда ненавистным репчатым луком, такую вкусную и ароматную, что хотелось плакать от счастья.

Когда стакан и тарелки опустели, он искренне поблагодарил Женю. Оказывается, для счастья нужно так мало. Для мгновенного — точно. Желая растянуть его, Валера откинулся, закрыл глаза. Он представил себя качающимся на волнах, и опьянение помогало ему в этом. Но волшебство не продлилось долго. Отвыкший от алкоголя и жирной пищи (картошка жарилась на сале) желудок запротестовал. Сначала появилась отрыжка, потом позывы к тошноте. Но ситуацию спасла таблетка от несварения. Женя, видя его состояние, дала ее со словами:

— Чтоб тут все не заблевал и не загадил.

Потом она спустила в подпол телевизор и видак. Поставила их на ступеньки, включила кассету.

Валера подался вперед, чтобы ничего не пропустить. Хорошо, что он «Крепкого орешка» смотрел одним глазом, и некоторые сцены ему были в новинку. Полтора часа пролетело, как миг.

— Помыться бы еще, и день можно считать прожитым не зря, — мечтательно проговорил Валера.

— Будет тебе мытье, — удивила Женя. С чего это она так раздобрилась? — И не с хозяйственным, а с земляничным мылом.

Валера начал быстро раздеваться. Женя сшила ему штаны на завязках и рубаху. Теплые, байковые, удобные. И их можно было стирать, а не разрезать и выкидывать.

Она включила воду, направила струю на пленника и отвернулась. Никогда не смотрела, как Валера моется. Ей было это отвратительно. Особенно мерзко представлять его пах.

И вот сегодня… Почему именно сегодня? Она услышала грохот (это Валера уронил мыло в таз с теплой водой) и обернулась…

Обернулась, чтобы увидеть ЭТО!

И снова все вспомнить!

— Ты все тот же грязный извращенец, — зашептала она сипло. — Сколько ни мойся! Женя пнула таз, швырнула под ноги чистое полотенце, а струю направила на живот.

— Я не виноват, это физиология! — закричал он, прикрываясь.

— Ни о чем не можешь думать, только о трахе! — все больше распалялась она. — Голодный, обгаженный, избитый, сидящий на цепи… Ты все равно озабочен! Я бы кастрировала тебя, но мне мерзко прикасаться к тебе.

Водяная струя била, пока Валера не согнулся от боли. Женя выключила воду, подошла к пленнику и толкнула его на кресло. Затем она туго затянула веревки на ногах и снова завела его руки за спину, чтобы обездвижить их.

Полотенца не дала, воду не подтерла, одеялом не укрыла, дров не подкинула.

— Сиди, замерзай. Авось сам отвалится! — процедила она и покинула погреб.

Она вернулась не сказать, что скоро, но времени много не прошло. День от силы.

За видеодвойкой, подумал Валера, ведь именно возле нее Женя присела. Но только на минуту. Вынув кассету с «Крепким орешком», она вставила в приемник другую. После этого приблизилась к Валере, взяла шланг. Он весь внутренне сжался.

— Не ссы. Сейчас обмою тебя немного и дам кино посмотреть.

— Какое?

— Тебе понравится.

Она обдала его водой, как извалявшегося в собственном навозе поросенка, и напоила из того же шланга.

— Дай вытереться.

— Так высохнешь, я подбавлю жарку.

Она нажала на кнопку «плей». Экран ожил, и первое, что увидел Валера, это огромную женскую попу. Когда камера отъехала, стала видна вся женщина, а еще мужчина. Такой же темный, как его партнерша, он обнимал еще двух девушек, уже белых, похожих друг на друга…

Женя включила порнуху. Красивую, страстную, такую, какую Валера любил. Она возбуждала его не меньше, чем сцены насилия. Вот и сейчас организм среагировал…

— Наслаждайся, — брезгливо глянув на него, проговорила Женя. — Фильм идет два часа.

— Не надо, выключи… Это мучение, только смотреть!

— А ты не смотри. Тренируй волю.

И ушла. А Валера стонал и рвался, а потом выл от боли. Благо все произошло само собой, это позволило парню немного передохнуть. Но когда в комнату к актерам зашло еще двое парней, Валера понял, что еще не отмучился.

Она так и не сломала его!

Валера как таракан адаптировался ко всему. Он безусловно страдал… От жажды, голода, вони, боли. От унижения и беспомощности. Но он не утратил надежды. Кондратьев по-прежнему был убежден в том, что его мучения скоро кончатся и он забудет их как страшный сон.

Как с гуся вода, это про него. Женя растоптана, изломана, она моральный инвалид на всю оставшуюся жизнь, а Валерка хоть и сидит на цепи, а все тот же: хочет пить водку, жрать и трахаться.

И пытка для него прошла почти безболезненно. Он даже умудрился получить удовольствие!

Думая об этом, Женя морщилась. Раны зажили, но они все равно напоминают о себе. И Женя всякий раз понимает, что не сможет допустить к себе ни одного мужчину. Даже любимого! Да и появится ли он когда-нибудь?

— Вряд ли, — самой себе отвечала Женя. — Любовь — это доверие, а ты теперь всегда будешь держать дистанцию.

Перемены, произошедшие в ней, все списали на звездную болезнь. Женя теперь обшивала только городскую элиту, пермских телезвезд (она смогла загладить свою вину перед ведущей, которую подвела) и одну московскую приму-балерину. Та сидела в жюри конкурса молодых модельеров, в котором Женя участвовала, и обратила внимание на ее работы. Сразу после мероприятия она пригласила финалистку к себе, чтобы та сняла мерки и выбрала из кучи отрезов тот, который понравится.

— Душечка, я поручаю вам сшить мне платье для красной ковровой дорожки. Мне вручат премию за вклад в искусство. Это все равно что проводы на пенсию. Но я должна показать всем, что еще о-го-го!

— Но я завтра уезжаю из Москвы.

— Ничего страшного. Сошьете наряд дома, а мне отправите поездом через знакомую проводницу. Вы ведь из Перми?

— Нет, из области. Но я сошью и передам.

— Конечно, вы сделаете это, душечка, — усмехнулась женщина и без стеснения скинула с себя одежду, чтобы замеры были точнее. — Ведь, став моим модельером, вы сможете переехать не только в областной центр — в столицу!

Она не стала говорить, что не желает переезжать в Москву, только в Милан. И личным модельером стареющей балерины быть не хочет. Но временное сотрудничество даст Жене многое. И в первую очередь деньги. Столичные расценки с провинциальными не сравнить, и она будет драть с балерины нещадно.

— Моя работа стоит пятьсот долларов! — выпалила она и стала ждать возмущения. Но прима быстро согласилась на эту сумму. «Продешевила», поняла Женя. — И сто на расходные материалы: нитки, пуговицы, крючки.

— Я согласна. А теперь послушайте, что я хочу получить.

— То, в чем вы будете о-го-го, так? — Женщина кивнула своей маленькой головой с тугим пучком на затылке. — Я сошью вам такой наряд, в котором вас все будут принимать за девственницу.

— Даже так? — хохотнула она. — Очень интересно.

— Но мне нужен карт-бланш.

Прима согласилась и на это. Забрав отрез и деньги (все сразу, а не частями, как платили ей те, кого Валера называл селянками, колхозницами, курами), Женя отбыла домой.

От полученного платья балерина пришла в восторг. А когда в нем ее сфотографировали для журнала «Стиль», завалила Женю заказами. Пришлось отсеять почти всех землячек, в том числе Аннет. Но первую леди оставила. И, когда принимала ее, с усмешкой думала: «Знала бы ты, как близко твой сыночек находится!»

Да, она не жалела мать Валеры. А отца тем более. Это они виноваты в том, что их сын вырос уродом. Глядя на папашу, парень становился циничным, высокомерным, жестоким и считал себя выше других. А озабоченность, это у Валеры от мамаши. Та вроде и страдает искренне по сыну, а пить вино, наряжаться, тусоваться и трахаться не прекращает. И последний ее любовник чуть старше Валерки. Родной сын пропал, так она чужого «усыновила», чтобы использовать для сексуальных утех.

…Женя не спускалась в подпол два дня. Дала Валерке время на восстановление. Чтобы оно прошло быстрее, Женя соорудила что-то вроде кормушки: повесила перед ним полку с двумя мисками. В одной еда, в другой вода. Полка поднималась и опускалась. На данном этапе она находилась на уровне его подбородка, но скоро опустится ниже!

Когда она спустилась, пленник дремал. Женя проверила миски — пустые. Все сожрал и выпил, теперь почивает.

В подполе было холодно. Но не так, как в первые дни. Что неудивительно: весна пришла, на улице плюсовая температура, снег сошел, почки набухли. Женя разожгла огонь — ей нужны угли.

Валера открыл глаза, в них неприкрытая ненависть.

— Когда я трахал тебя в лесу, ничего не чувствовал, — проговорил он. — Похоть, да. Немного обиду, как так, мне отказали? Но я тебя не ненавидел.

— Страшно представить, что ты сделал бы со мной, если бы испытывал это чувство.

— Узнаешь, — криво усмехнулся Валера. — И будешь молить о пощаде, но я слабины не дам.

— Это хорошо, — задумчиво проговорила она. Она вспоминала, куда мама засунула старый утюг. Она его набивала камнями и использовала в качестве пресса, когда солила в ведре капусту. Вроде бы он где-то тут, в подполе.

— Хорошо? Значит, тебе все-таки понравилось, грязная сучка? Я так и думал! Давай повторим?

— Есть идея получше. — Она нашла-таки утюг, взяла в руки. Тяжелый, ржавый, но все еще открывающийся. Такой, какой нужен. — Я новое кино тебе поставлю. Порнуху пожестче.

— Плевать, ставь. Я и без рук кайфану.

Женя сменила кассету. Эту она из Москвы привезла. Судя по описанию, на ней натуралистическое садомазо порно. Мерзость, в общем.

После она подошла к полке и опустила ее.

— Широка, — вздохнула она. — Надо развернуть на сорок пять градусов и зафиксировать.

Валера напрягся. Его глаза забегали. А обветренные губы задрожали.

— Ты чего задумала?

— Очередное для тебя развлечение, сказала же.

— Зачем это? — Он указал подбородком на доску, которая теперь упиралась в его стул. Чтобы она не качалась, Женя подперла ее флягой. В те далекие времена, когда семья Костиных была более-менее нормальной, они держали корову, а молоко продавали на разлив.

— Что б было погорячее!

Она взяла утюг, открыла его и закинула в отверстие раскаленные угли. Плюнула на подошву — не шипит.

— Еще нужно погреть, — вскользь бросила она и поставила утюг на недавно подкинутые поленья.

— Ты что, жечь меня собралась? — взревел он.

— Не тебя… Его, — и брезгливо ткнула пальцем в область промежности.

— Ты с ума сошла? Это же часть меня!

— Не лучшая. А лицо твое не трону, оно очень милое. Как у Есенина.

— Женя, умоляю, не надо!

Это слово он произнес впервые…

Но было много других, которые, по сути, ничего не значили. Ни добрые, ни злые. Ни заискивающие, ни угрожающие. Как и слово УМОЛЯЮ.

Она достала утюг, подцепив его за ручку кочергой. Теперь на него не нужно было плевать, чтобы понять, горяч ли.

— Фильм идет сорок минут. Обещаю вернуться через полчаса. Сможешь обуздать своих демонов — не пострадаешь.

С этими словами Женя поставила раскаленный утюг перед Валерой и, уходя, нажала на кнопку play.

Она спустилась раньше, чем планировала. Не смогла выдержать полчаса. Дала слабину, пожалела.

Валера был без сознания, когда она подошла к нему. В помещении воняло паленым. Жене было страшно смотреть на ожоги. Не омерзительно, а именно страшно. Но она смогла себя заставить…

К ее удивлению, раны оказались не такими жуткими, какими представлялись. То ли Валера смог себя хотя бы частично контролировать, то ли Женя недостаточно близко поставила утюг. Швырнув его в бочку, она побежала за уколом.

Сначала она ввела снотворное и обработала ожоги (надела перчатки, взяла пинцет, чтобы не касаться его тела ТАМ). Потом отвязала Валеру от кресла и пнула то в угол, чтобы позже выбросить. Женя удлинила цепь, на пол постелила матрас и уложила Валеру. Перед тем, как уйти, поставила у новой лежанки воду, хлеб, подсолнечное масло, его и в пищу можно, и раны мазать, детскую присыпку и пачку анальгина.

В тот же день она уехала в Москву на четыре дня.

Вернулась вымотанная, но удовлетворенная. Все идет по плану!

Женя долго оттягивала момент и все же заставила себя спуститься.

Валера сидел, привалившись спиной к стене, и болтал ногами. Эта привычка у него появилась недавно. Когда он сидел, привязанный к креслу, и ступни его оставались подвижными, он крутил ими, покачивал, взрывал носками утрамбованную землю, постукивал по ней пятками. И вот сейчас, уже освобожденный от пут, Валера продолжал сидеть и шевелить одними лишь ногами.

Воду он выпил, как и таблетки, а хлеб почти не тронул.

— Болит? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Дай посмотрю.

Валера крепко схватился за полотенце, которым прикрывал пах, и мотнул головой. Вначале она не говорила с ним, теперь он с ней.

— Я принесла воды и таблеток. — Женя кинула на лежанку пластиковую бутылку с минералкой и упаковку анальгетика. — Сейчас суп сварю, поешь горячего.

Женя, схватив горшок, удалилась.

Вернулась с чистым. Еще принесла бумаги туалетной, полотенец, мыла. И вернула Валере костюм на завязках. Она думала, пока суп варится, он помоется, оденется, но он только попил и остался сидеть на матрасе, болтая ножками.

— Суп готов, — сказала Женя. И поставила его перед Валерой. Не бог весть какой, пакетный, но он вкусно пах и выглядел веселенько из-за макарон-звездочек. — Поешь.

Валера не шелохнулся. Усыпляет бдительность? Хочет, чтоб она подошла и тогда он ее схватит? Сейчас, когда свободны и руки, и ноги, это можно проделать. Но Женя все равно сделала шаг вперед. Она всегда была готова к атаке и спускалась в подпол только с газовым баллончиком. Точнее, она с ним нигде не расставалась!

С осторожностью Женя подошла на расстояние столь близкое, что если б Валера захотел, то дотянулся бы пяткой до ее носа и с размаху пнул по нему. Раньше он предпринимал подобные попытки, когда она перевязывала путы. Без надежды на успех, с одним лишь желанием причинить боль.

— Вкусный суп, ешь! — Женя взяла тарелку, чтобы дать ее в руки Валеры. Если что, выльет суп ему в лицо.

Но этого делать не потребовалось. Пленник начал послушно есть. Он хлебал суп до тех пор, пока тарелка не опустела.

— Хочешь еще или наелся?

— Спать хочу, — ответил он. Это были первые слова, которые он произнес за сегодня.

— Подушку дать?

Он поднял на нее глаза. До этого смотрел на свои ступни. Они и сейчас ходили туда-сюда, как будто бултыхали воду, в которой сидел Валера. Ему представлялось, что он на море? Или так он разрабатывает ноги, чтобы они обрели силу для рывка?

Ответ пришел, когда Женя увидела его глаза — совершенно пустые! — и ответ был «нет». Ничего Валера не замышлял. Он бултыхал ногами в воображаемом море.

Женя сломала ЕГО!

Отомстила.

Так почему ей не легче? А плакать хочется еще сильнее, чем в те дни, когда у нее ничего не получалось.

Женя занималась сборами. Она получила студенческую визу в Италию и готова была переехать. Ее взяли в Миланскую школу искусств на подготовительный факультет. Естественно, за деньги. Но лучшим студентам там дают стипендии. Зарекомендует себя, станет полноправной студенткой, и визу продлят, нет — останется в Италии нелегально. Главное, попасть туда!

Женя понимала, что возвращаться в Россию — не вариант. Она преступница, пусть и не пойманная. По ней тюрьма плачет.

— Что ты хочешь? — спросила она у Валеры, когда спустилась к нему.

Делала она это нечасто в последнее время, но он всегда ее ждал. Радовался, увидев, и хныкал, когда Женя уходила.

Сейчас же он, сжавшись в клубок, раскачивался из стороны в сторону.

— Я накормила тебя и напоила. В туалет ты ходил. Что тебе еще надо?

— Не закрывай люк.

— Если тебе страшно в темноте, я оставлю свечу. Или, хочешь, включу кино?

— Хочу. Но люк все равно не закрывай.

— Жирно будет, — рявкала она и уходила. Потом возвращалась и ставила ему «Крепкий орешек». Этот фильм Валера знал наизусть и все равно любил его сильнее остальных блокбастеров.

Но больше этого Валеру радовало другое: когда Женя занималась вышивкой, сидя в кухне, слушала музыку на кассетном магнитофоне и позволяла ему за этим наблюдать. Пленник спокойно сидел на своем матрасике, жмурился на льющийся в подпол дневной свет и беззвучно подпевал исполнителям. Всем, кроме одной певицы, чьего имени он не знал. Она пела про своего мальчика, который должен ее вспоминать. От этой композиции Валере становилось тоскливо.

Клиенток Женя больше не принимала. Обшивала только приму, у нее же останавливалась, когда приезжала в Москву. Врала женщине, говоря, что собирается перебираться в столицу, чтобы посвятить себя ей. И на открытие театрального сезона обещала сшить несколько нарядов. Таких роскошных, что королевы обзавидуются. Деньги вперед попросила, как обычно. И прима, как обычно, дала, хоть сумма даже для нее была большущей. Всю ее Женя потратила на оплату обучения. За это ей было стыдно, но не очень. Не последние отобрала у голодающего.

Женя выставила дом на продажу. Когда пришли первые покупатели, она нервничала. Почему? Сама не знала. Валеру она привязала, рот ему замотала, и все равно Жене казалось, что чужаки чувствуют его. Это не клиентки, которых она водила в другую часть дома, а покупатели, рыщущие по всем углам.

— Гнилой дом, — сказала баба, первой откликнувшаяся на объявление. — И ремонта в нем отродясь не делали.

— Неправда, строение крепкое. Но это неглавное, земли много. Можно еще один дом строить, а в этом жить.

— Скинешь?

— Нет.

За ней пришли другие. Им все понравилось, но тоже хотели, чтобы уступили. А Женя уперлась. Была уверена, найдется ЕЕ покупатель.

И он нашелся!

Господин Кондратьев Павел Григорьевич, мэр города, решил приобрести дом Жени. Сначала он прислал своего помощника, чтоб тот все осмотрел. Женя узнала его, парень в их школе старшим пионервожатым был.

— Зачем мэру моя развалюха? — спросила она.

— Она ни к чему. Земля нужна.

— Строиться будет?

— Болота за твоим домом осушать начнут осенью. Местечко станет райским. Так что мой тебе совет, подожди продавать. — И поспешно добавил: — Но учти, я тебе этого не говорил.

Ждать Женя не могла, а вот цену задрать — да. Когда она озвучила сумму, помощник присвистнул.

— Ого! А не обнаглела ли ты? Столько тебе и осенью никто не даст.

— Даже Кондратьев?

— Ему легче забулдыгам с улицы денег дать, чтоб дом твой спалили, и тогда ты его почти даром отдашь. Соглашайся на сделку, пока он по-хорошему с тобой договаривается.

— Я все сказала.

Помощник уже сам был не рад, что дал девушке совет. Теперь Павел Григорьевич на него осерчает, рявкнет, ничего тебе доверить нельзя, дуралей!

На переговоры с обнаглевшей владелицей «дворца» Кондратьев больше никого не отправлял, сам явился.

— С чего это вы, милочка, решили, что дом ваш вдвое подорожал за четыре дня? — спросил он вполне благодушно. В обаянии, но суровом, грубоватом, ему нельзя было отказать. — Цена в объявлении другая.

— Вспомнила о сокровище, что под домом, Павел Григорьевич.

— И о каком же?

Ох, знал бы ты!

— Дом еще прадед построил, а он первым кулаком на деревне был. Чтоб красные все не отобрали, собрал он ценности да в подполе зарыл.

— Чего ж не откопали дети, внуки?

— Глубоко клад ушел (почва из-за болот зыбучая), не достать просто так. Но вы, когда дом сносить будете, точно наткнетесь на схрон прадеда.

— Неинтересны мне побрякушки кулацкие.

— Зря вы. Деньги он на наших уральских приисках заработал. В деревне у него была кличка Золотой.

Это Женя не выдумала. Так ей мама рассказывала. А о кладе отец. Говорил, что слухи о нем распустил сам Золотой, чтобы дочек своих страхолюдин замуж выдать. А сам все же по пьяному делу в погребе рылся. Надеялся, что ему с кладом повезет.

— Ты почему дом продаешь? — заинтересовался Кондратьев. — Уезжаешь из города?

— Да, в Москву.

— Что вам там всем, медом намазано? У нас скоро будет лучше, чем там.

— Когда будет, вернусь, — улыбнулась Женя. «Никогда в жизни!» — хмуро проговорила она про себя.

— Ладно, накину я денежку. Но давай, чтоб ни тебе, ни мне.

На это Женя согласилась, такому человеку, как Кондратьев, нужно хоть немного, но уступить.

— Могу я в знаменитый подпол заглянуть? — спросил он.

— Я бы не советовала. Там воняет.

— Чем?

— Дохлятиной. Я крыс потравила, и они все там сейчас. Не успела эту падаль убрать.

На этом они закончили.

Сделку заключили через неделю. Еще столько же Павел Григорьевич дал времени на то, чтобы съехать. Но Женя планировала задержаться только на двое суток. Остальные будут для нее форой. Когда новый владелец дома явится за ключами, Женя уже два дня как будет в Италии.

Валера заподозрил неладное, когда из подпола пропала видеодвойка.

— Я наказан? — спросил он.

Она больше не применяла насилия, а за плохое поведение лишала чего-то. Обычно вкусного, но пару раз оставляла надолго в полной темноте и тишине, еще и с заклеенным ртом.

— Кино больше не будет, — ответила Женя. — Я продаю телик и видак. Но оставлю тебе магнитофон и все кассеты.

— Почему продаешь?

— Не твое дело! — рявкнула она.

Валера притих, но ненадолго.

— Что происходит? Я же чувствую, все стало по-другому.

Она поставила на ступеньку магнитофон, включила кассету со сборником хитов уходящего лета. Только вышел на прошлой неделе, Женя его еще сама не слушала.

— Ты уезжаешь! — осенило Валеру. — Я прав?

— Куда я денусь? Так и буду торчать в нашей дыре и шить колхозницам сарафаны, — его словами ответила Женя. — Какой компот хочешь, яблочный или вишневый?

Она провела ревизию дома и нашла несколько банок с засахаренным вареньем, его еще мама заготавливала, а Женя теперь варила из него компот.

Еще она обнаружила много того, от чего захотелось избавиться. Например, ее детские рисунки, юношеские дневники, сделанная в ПТУ карта желаний, на ней, кроме всего прочего, муж, дети…

Все это Женя сожгла в печи. Как и семейные архивы. К чему они? А ее фотоальбомы? Школьные дневники, хранимые мамой, грамоты? Ленты победителя конкурсов, вымпелы? Сумочки, шапочки, игрушки из макраме? По большому счету весь дом можно было бы спалить, но он стоит приличных денег, а весь собранный в нем хлам — ни гроша. Продать Женя смогла только телик с видаком, камеру, швейную машинку и полученный в качестве приза на местечковом конкурсе талантов компьютерный стул, ненужный, неудобный, но красивый, похожий на трон какого-нибудь киберкороля.

— Не бросай меня, — услышала она сдавленный голос Валеры. Вопрос про компот он проигнорировал.

— Пить не хочешь? Ладно.

— Не бросай!

Она собралась уйти, поставила ногу на ступеньку, как Валера рванулся и схватил ее за щиколотку. Чтобы сделать это, ему пришлось так сильно натянуть цепь, что ошейник впился в шею и тут же окрасился кровью — кожа лопнула в нескольких местах.

Женя пнула его, чтобы освободиться. Пленник стал таким худым и слабым, что это не составило труда.

Валера повалился на спину, но тут же вскочил на четвереньки. Женя думала, он готовится нападать, как озлившийся на хозяина пес. Он будет кидаться, чтобы сорваться с поводка и вгрызться в глотку, но Валера бросался вперед не для этого…

Так он себя убивал!

Трясущейся рукой Женя вытащила из кармана баллончик и выпустила в перекошенное лицо взбесившегося пленника газ.

Тот закашлял, упал на живот, чтобы спрятать лицо в ладони. Воспользовавшись этим, Женя взбежала по ступенькам вверх, схватила лежащий на столике в кухне шприц. В нем снотворное для животных. Именно его она подмешивала в воду Валеры.

Вернувшись в подпол, она без опаски подошла к потерявшему ориентацию пленнику и всадила в его предплечье иглу. Скоро он уснет, и надолго. Доза в шприце была лошадиной.

Такая вырубает на несколько часов, а потом столько же отходить. Когда Валера сможет окончательно пробудиться, Жени уже не будет. Ни в доме, ни в городе. Ночью у нее самолет в Москву.

— Не бросай меня, — прошептал Валера. — Лучше убей.

И закрыл глаза.

Павел Григорьевич Кондратьев лично пришел за ключами от дома. С ним помощник и охранник (нанял после того, как сын пропал).

— Почему нас не встречают? — хмуро спросил мэр, простояв на пороге секунд тридцать. Помощник стучал в дверь и окна, им не открыли. — Договорились на этот день и время.

— Слышал, Женю дня три назад на вокзале видели. Уехала в Москву, наверное.

— И не предупредила? Какое неуважение… — Кондратьеву стало неприятно. — Впрочем, чего еще ждать от молодого поколения?

— Давайте дверь сломаю, — предложил охранник.

— Тебе лишь бы ломать! Под ковриком посмотри.

Бугай, наклонившись, отодвинул коврик и с радостным удивлением пробасил:

— Ключ!

— Отпирай.

Охранник так и сделал. Они зашли в дом, где царил порядок. Обычно, когда люди съезжают, оставляют за собой бардак, а тут все аккуратно и относительно чисто. Разве что пыль кое-где осесть успела да мухи нападать. На столе в кухне лежали ключи от дома, бани, ворот. Все подписаны.

— А этот от чего? — полюбопытствовал помощник, взяв отдельно лежащий ключ.

— От знаменитого подпола, — понял Павел Григорьевич. — Пойдем посмотрим на него, что ли?

Люк, ведущий в подпол, не был прикрыт самотканой дорожкой, как в прошлый раз. Охранник присел, сунул ключ в навесной замок, блокирующий задвижку.

— Фу, как там воняет, — протянул он, приподняв крышку люка.

— Падалью?

— Не, обычным дерьмом.

Кондратьев взял с подоконника фонарь. Включил его и направил луч света в темные недра подпола.

— Там кто-то есть! — испуганно вскрикнул помощник, увидев, как пошевелилась куча грязных простыней и одеял.

— Собака, наверное, — предположил охранник. — Вон к стене приделана цепь.

— Но она отвязана!

Бугай и сам это видел, поэтому доставал из кобуры пистолет. Вдруг пес бешеный!

Он ждал, когда тот покажется. Судя по размеру, собака крупная, не меньше, чем мастиф хозяина по кличке Барни.

Куча тряпья распалась, и все увидели существо, которое под ней скрывалось.

Не собака — человек. Мужчина. Худой, обросший, с телом, покрытым грязью, ссадинами, расчесанными болячками. На его шее болтался ошейник. Под ним бордовые рубцы и свежие раны.

Мужчина встал, но не в полный рост, а на коленки и, жмурясь, посмотрел на свет.

— Валера? — едва слышно выдохнул Павел Григорьевич. — Сынок?

Но тот будто не услышал. Поняв, что это не Женя пришла, он снова забрался в свою тряпичную нору и принял позу зародыша.

Часть третья

Проснулся по будильнику. Сразу встал с кровати и подошел к работающему компьютеру, чтобы проверить результат работы программы «Ржавый червь».

Все готово — информация добыта!

Фил подошел к стоящему на прикроватной тумбочке телефону и заказал завтрак в номер. Поест на балконе, а заодно почитает. Потом звонок Борисычу, пробежка, продление аренды авто, встреча с Лидой, а дальше как пойдет. И так напланировал на полдня.

Он успел принять душ и перенести компьютер на балкон, когда в дверь постучали. Фил принял тележку с завтраком, дал горничной на чай и засел за еду и чтение.

Итак, Валерий Павлович Кондратьев, бывший политик, ныне частный предприниматель. Разведен, детей нет.

Официальную биографию можно было не читать, но Фил пробежался по ней глазом. Учился в России и Англии. По окончании Оксфордского университета (тогда все нувориши своих отпрысков учиться отправляли) остался в Лондоне, где работал в крупной компании. Вернулся на родину, чтобы помогать отцу, чье здоровье пошатнулось. Женился. Занялся политикой. Стал заметным депутатом Государственной думы. Основал собственную фракцию, чтобы баллотироваться в президенты, но кандидатуру свою снял, а вскоре вообще завязал с политикой. Построил яхт-клуб на Каме, развелся и зажил тихой размеренной жизнью богатого затворника.

Прилизанная биография тем не менее вызывала вопросы. Один точно: что заставило Кондратьева отказаться от блестящей политической карьеры? Ответ нашелся в файлах, которые были добыты из неофициальных источников. Сколько папки с компроматом ни удаляй, если они хоть на миг появились в интернете, оставили свой след. Компьютерная сеть все помнит!

Валерий Павлович не учился в Оксфорде. И в Лондоне не работал. Два года он пролежал в частной психиатрической клинике в Ирландии, оттуда выписался под наблюдение родственника, а если конкретно, матери, что имела квартиру в столице объединенного королевства. В Россию оба вернулись, так как старшего Кондратьева инсульт разбил.

Два года тишины, и вот неугомонный папашка с триумфом возвращается на политическую арену. Он хром и плохо двигает одной рукой, но ум его остер, а речи не только разборчивы, но и вдохновенны. При нем сын, надежда и опора. Интеллигентный, рассудительный, обаятельный, бросивший постылую заграницу ради помощи отцу в возрождении родного края.

На видеокадрах с официальных встреч с избирателями, соратниками и оппонентами Валерий Павлович смотрелся солидно и очень привлекательно. Если Кондратьева-сына показывали по пояс, вызывал доверие. Но когда в кадр попадали его ноги, все летело к чертям. Неужели имиджмейкеры не обращали внимания на это? Налицо явный признак психического расстройства. Или они видели, отмечали, пытались влиять, но Кондратьев не мог долго себя контролировать? Фил отметил, что у него со временем сменились ботинки. Были элегантные, узкие, тонкокожие — невесомые. Стали грубоватые, массивные. В таких вольготно не поболтаешь ножонками.

И вот Валера уже заместитель губернатора, его любят в столице. А как иначе? Все в баньках кондратьевских парились, на лося в угодья ходили, шлюх, им лично отобранных, драли. А сколько тайги вырубили с его разрешения!

Так бы и взлетел Валерка на самый верх, если бы не его сексуальные наклонности и беспечность. Среди политиков каких только извращенцев нет, но все умудряются скрывать свои грешки. А Кондратьев попал в объектив камеры, когда его, нагого, женщины били, унижали, огнем жгли его причиндалы, и от последнего он особенно кайфовал, запрокидывал голову и скулил, но сладострастно… омерзительно! Даже покровителю Валериному из аппарата президента противно стало. А тут еще статья вышла о том, что Кондратьев в психушке на учете стоял, пусть и недолго. Якобы от армии косил, но разве сын такого влиятельного отца не мог избежать службы как астматик или аллергик?

Убрали Валерку.

А он будто и рад. Журналисты его преследуют, микрофоны в лицо тычут, чтоб все объяснил, а он блаженно улыбается. Теперь можно жить не по указке отца и нанятых им спецов, а как пожелает душенька. Первое, что сделал Валерий, это развелся. Жена часть имиджа, ясно. Как и прическа «бабушкина радость», тесный костюм, придающие интеллигентности очки. Жаль, не получилось у Валеры жить спокойно. Оргий, что устраивались в яхт-клубе, ему стало мало. Кайф притупился. Захотелось чего-то другого…

Нового? Скорее, старого!

На Валерия Кондратьева полгода назад было заведено уголовное дело. Обвиняли его в извращенном изнасиловании и нанесении тяжких телесных повреждений. Потерпевшая вскоре забрала заявление, а также пошла под суд за клевету. Отделалась штрафом, который легко заплатила. И это официантка в кафе на трассе! А до этого еще и квартиру купила двухкомнатную. Сразу после того, как забрала заявление.

Откупился Кондратьев. Но испугался, присмирел.

…От чтения и рассуждений (а также поедания яичницы) Фила отвлек телефонный звонок.

— Доброе утро или, как у вас говорится, бон джорно, — раздался в трубке голос Борисыча.

— Привет. Собирался тебе звонить после завтрака.

— Что ешь? Пиццу, пасту, лазанью?

— Яйца, круассан с маслом и слабосоленой семгой и черешню.

— А где национальный колорит?

— За ужином. — Борисыч мыслил стереотипами, потому что никогда не был за границей. Его раньше не выпускали, как служащего в органах офицера, а сейчас как отставного. — Что за файлы мне пришли на почту?

— Досье на Валерия Павловича Кондратьева, который с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента является нашим заказчиком.

— С каких пор мы выясняем его личность и собираем о нем сведения? — Он начал предложение с шутливого тона, но быстро понял, что возникли какие-то проблемы. — Что случилось, Фил?

— Объект мертв. Его убили. — И рассказал вкратце историю Евгении и Валерия.

— Хорошо, что ты задержался в городе, иначе мы не узнали бы…

— Странно, что заказчик настаивал на этом. Зачем оставлять лишних свидетелей на будущем месте преступления?

— Значит, убийство не планировалось. Просто что-то пошло не так.

— Я правильно сделал, что начал копаться в этом?

— Конечно. Если мы хотим продолжать свою деятельность, то должны учесть все варианты дальнейшего развития событий и понять, как действовать, если такой случай повторится. Жаль, не могу вылететь к тебе.

— Да, твой оперативный опыт пригодился бы.

— Наверняка этот Кондратьев уже покинул страну.

— Да, но не Европу. Я проверил, яхту, что он взял в аренду на Корсике, еще не вернули в порт.

Разговаривая по телефону, Фил расправился с завтраком. Просто смел все, не жуя. Придется еще где-то перекусывать до обеда, потому что есть все еще хотелось. Взяв кофе, Филипп подошел к парапету и посмотрел на марину, на пустующее сейчас место, еще вчера занятое «Венерой». Надо бы и туда сходить. Только когда все успеть?

— Из города Кондратьев уходил на яхте не один, — припомнил Фил. — С ним на борту была женщина.

— Та русская подруга? — Многое о Лиде он опустил. Она в повествовании оказалась одним из второстепенных персонажей.

— Я спрашивал, она отрицает.

— А если врет? И в этом, и во многом другом. Она вообще может быть убийцей!

Хорошо, что Борисыч не знал о том, что Фил ее спасать вознамерился. Отругал бы сначала, а потом подивился. Фил ранее слабости к слабому полу не проявлял, а тут вдруг рыцарем заделался. Не странно ли?

— Борисыч, я разберусь, — не дал ему развить мысль Фил. — Как только появятся новые факты, позвоню. Пока.

Отключившись, бросил телефон на кровать, метнув его через открытую балконную дверь.

Прав Борисыч, Лида может быть убийцей. Или находиться в сговоре с ним. Что, если вся скормленная ему история Жениной жизни выдумка? А книга-исповедь, она же бульварный романчик, не имеет к реальности никакого отношения! Она — плод воображения творческой личности, умеющей и придумывать сюжеты, и убедительно играть роль жертвы. Ему ли не знать, как могут быть коварны женщины? В прошлом году, к примеру, Фил разыскивал ребенка одной немолодой дивы. Его украл муж и увез куда-то в Египет, откуда был родом. Когда беглеца обнаружили, неутешная мать быстро преобразилась. Ей было плевать на сына. Он родился инвалидом, и такой ей был не нужен. Суррогатных матерей много, здорового ей подарят. А этот пусть в специнтернате живет. Муж же, предатель, должен быть наказан. На месте она инсценировала покушение на себя и посадила супруга в тюрьму. Хорошо, ребенка не забрала и он остался пусть в бедной, но любящей египетской семье.

От этих мыслей голова шла кругом. Чтобы ее проветрить, Фил отправился на пробежку.

Путь его был неизменен: по набережной до дикого пляжа. Но сегодня он воздержится от силовых нагрузок. Так что хижина останется недостроенной. Но это уже неважно!

Добежав до конечной точки, Фил решился на комплекс отжиманий. Упор сделал на «фундамент» хижины, чтобы было полегче. В процессе заметил, что камни лежат не так, как он их укладывал.

Он плюхнулся на гальку, прислонившись спиной к валунам. Отдыхал якобы, но сам поглядывал на набережную, ближайшие дома. Вроде никого. Из людей точно. Только попугаиха в клетке дремлет. И все же Фил с осторожностью раздвинул камни…

Пистолет!

Однозарядный вальтер. Винтажный. Не оружие, а произведение искусства. В завитушках на металле и с рукояткой из слоновой кости. Другой Евгения (с ее-то вкусом!) не приобрела бы. А в том, что это ее вальтер, сомневаться не приходилось.

Фил перевернулся на живот. Встал в йоговскую позу «собака мордой вниз», понюхал дуло. Порохом пахнет, значит, из него стреляли. Очень хотелось забрать пистолет с собой, но Фил оставил его полиции. Нельзя мешать расследованию.

— Фелиппе! — услышал он громкий мужской голос — это Джузеппе орал с балкона. Узнал вчерашнего знакомого со спины по рыжим волосам.

Фил помахал ему. Джузи был все в том же халате, но теперь надетом на голое тело. Он держал в руке пиалу для Лауры. Поставив ее в клетку, стал зазывать Филиппе в гости на панна-котту.

— В другой раз, — ответил Фил и потрусил к морю, чтобы в том числе отделаться от Джузеппе.

Ничего нового он не скажет, а повторно слушать вчерашнюю историю времени нет. Но в более подходящий момент он не отказался бы от приглашения. Джузеппе работал кондитером, и его панна-котта наверняка превосходна. Да и взгляд из окна на развалины пекарни можно было бы бросить.

Фил искупался, обсох немного, оделся. И тут на балкон вновь вышел Джузеппе. Теперь он держал в пухлой ручке пластиковый контейнер.

— Это панна-котта, — сообщил он. — Попробуй дома за кофе. — И поставил контейнер в корзинку, а ее спустил по веревке вниз. Так часто делали не только в итальянских городах, но и в Стамбуле, и в том Баку, в котором Фил вырос.

— Грация милле, — искренне поблагодарил Джузеппе Фил. — Тысяча спасибо.

— О, руссо! — подивился тот. — Как Джина, Лиде и Тати-ана? — Это имя он смог произнести только по слогам.

— Татьяна?

— Си-си, — закивал головой мужчина. И его щечки задрожали как желе на десерте, что сейчас держал в руках Фил. — Тати-ана.

— Она подруга Джины?

Джузеппе пожал плечами.

— Была неделю назад. Они курили на балконе и говорили по-русски, я не понимал, о чем.

Еще одно действующее лицо появилось, некая Татьяна. И почему о ней Филу не рассказали?

Попрощавшись с Джузеппе, Фил отправился в обратный путь. Он шел и ел панна-котту. Открыл, чтобы понюхать, но не удержался и попробовал. Этого нельзя было делать. Десерт таял во рту, соус из ягод смородины приятно кислил, а рваная мята освежала. Не приторная, легкая панна-котта, она не нуждалась в запивании. Фил слопал ее за считаные минуты, неинтеллигентно зачерпывая пальцами, а потом облизывая их.

Джузеппе просто гений! Нужно будет наведаться к нему в гости с бутылочкой вина, авось у него еще останется немного десерта.

Фил сполоснул руки в питьевом фонтанчике и сразу направился в пункт проката авто. Продлив аренду, он зашагал в отель, но был остановлен Фернандой (путь его пролегал через стоянку супермаркета). Женщина опять назвала его лапочкой и принялась перед ним крутиться. И так повернется, и эдак, и глазками стрельнет, и шейку свою морщинистую изогнет, и что этим всем хочет сказать, не ясно. Не флиртует же она с ним?

— Красиво? — спросила она у непонятливого тесоро и тряхнула полой халата. Только сейчас Фил заметил, что на ней домашняя одежда, но до невозможности красивая.

— Белиссимо! — ответил он. — Перфекто, — и еще несколько итальянских слов, выражающих его восторг.

Халат был атласным, с золоченой вышивкой. Что-то среднее между кимоно и таджикским национальным нарядом куртаи. Вензеля по подолу оказались знакомыми. Такие украшали трофей-пуговицу. Значит, халат из комплекта Джины. Сшила его, чтобы накидывать, когда становится прохладно. Например, ночью, на балконе.

— Где ты взяла это чудо, Фернанда?

— Мне его подарило море, — ответила она. Фил сначала подумал, что неправильно перевел ответ, но женщина указала на водную гладь.

— Ты нашла наряд на пляже?

— Нет, его вынесли волны. — И повторила мечтательно: — Это подарок моря.

— Ты его достойна! Дай обниму? — И не дожидаясь ответа, заключил Фернанду в объятия. Хотел проверить карманы. Они оказались пустыми.

— Казанова, — захихикала женщина, нисколько не обидевшись на фамильярность. Впрочем, в Италии все обнимались и целовались даже с малознакомыми. Филу это не нравилось, он не любил, когда его границы нарушают.

— Где море сделало тебе подарок? На диком пляже?

— Нет, там, — и указала на марину. — Оно было испачкано мазутом, но я постирала.

Пистолет на диком пляже, пуговица в море, халат в порту… Помотало, однако, Джину Костелло перед смертью!

— Чао, тесоро, — помахала Филу ручкой Фернанда и вернулась на свой боевой пост, но села уже не на скамейку у баков с картонным мусором, а на центральную.

Стратегически неверное решение, люди, выходящие из магазина, не отдадут ей сдачу или лишнюю плитку шоколада, но об этом избранная морем женщина в тот момент не думала, она хотела блистать!

Спала плохо, но долго. Ворочалась, задыхалась от жары, бегала в уборную то нужду справить, то облиться холодной водой, то посмотреть в зеркало на белки глаз, не пожелтели ли — в липкой, вязкой дреме чудилось всякое. Всякий раз возвращаясь в кровать, Лида думала, что не уснет, но вновь и вновь тонула в дурмане бессознательности. Сил на то, чтобы пробудиться окончательно, у нее не было, так что бодрствование она начала в десятом часу.

Попив травяного чаю и доев кашу, стала собирать вещи. Пока делала это, плакала. Жалела и Женю, и себя. Чем они так перед Боженькой провинились, что он им так мало отмерил? Красотой не обделил, талантом тоже, а ни счастья в личной жизни, ни долголетия…

Лида яростно швырнула сумку на пол. Зачем она берет столько вещей? Куда в них ходить собирается? Надо кинуть документы, ноутбук, таблетки да пару трусов на смену. Если что-то понадобится, купит. Благо деньги у нее есть. Думала, будет сорить ими в Италии. Но тратить оказалось не на что. Есть, пить вкусно не может, по бутикам да операм ходить не хочет, круиз на шикарном лайнере не осилит, на благотворительность потратит после смерти — завещание уже написано, и согласно ему большая часть доходов уйдет в фонд помощи детям с лейкемией.

— Рано думать о смерти, — яростно прошептала Лида и больно ущипнула себя за ляжку. Психолог советовал резиночку на руку натянуть и всякий раз, как в голову полезут дурные мысли, натягивать ее и отпускать. Она решила обойтись без вспомогательных средств и просто себя щипала.

Прошло два часа. Лида успокоилась, привела себя в порядок, собралась и уселась у окна ждать. Чтобы как-то себя развлечь и отвлечь, попыталась читать, смотреть сериальчик, писать очередное письмо маме, но ни на чем не могла сосредоточиться. А еще есть хотелось! Лида мечтала о персиковом пюре, она сама его делала, но в холодильнике завалялось лишь яблоко. Кислючее, годное к употреблению только после запекания.

Не зря говорят, нет ничего хуже, чем ждать. Тем более взаперти. Как никогда ей хотелось прогуляться вдоль моря, посмотреть на людей, если не попить кофе, то вдохнуть его аромат. Но нужно сидеть дома и не открывать окон, будто ее нет.

Лида уже хотела плюнуть на все и сбегать хотя бы в ближайшую лавку за сухофруктами. Пока ждет Фила, компот сварит. Но, к счастью, не успела выйти из квартиры, как услышала характерный звук. Раздвинув ламели, увидела своего рыжекудрого рыцаря. Его железный конь стоял поблизости и выглядел не как племенной скакун, а как рабочий мерин: то был серый «ситроен».

Подхватив сумку, Лида отправилась на выход.

— Как спалось? — поинтересовался Фил, открыв перед ней дверь. Поздоровался он кивком.

— Плохо, — не стала врать она.

— А выглядишь отлично.

— Не ври, — отмахнулась Лида и поставила сумку перед собой. Она взяла небольшую плюс дамскую. К ее подкладке приколота брошь с божьей коровкой. Перестав носить подарок Зоси на одежде, она стала носить ее с собой. — Новости есть какие?

— Ничего из ряда вон. — Фил завел мотор и стал выруливать с узкой улочки. — Я, если что, ужасно вожу, — предупредил он. — Опыта мало, я чаще на такси или общественном транспорте.

— У меня совсем нет. Права получила, но за всю жизнь раз пять за рулем проехала. Не люблю, отвлекаюсь.

Помолчали.

— Я прочитал твой роман, — сообщил Фил. Последнюю главу он пробежал глазами, и только. В ней не было ни доли правды, сплошной вымысел автора: откуда Лиде было знать, при каких обстоятельствах отец обнаружил сына?

— И как тебе?

— Жестко. Особенно если учесть, что на реальных событиях.

— Я смягчала, как могла. Мой внутренний цензор не позволил написать роман в стиле того времени.

— Сейчас по-другому пишут? Я просто не в курсе.

— Думаю, да. Но я никогда не увлекалась подобной литературой, фантастика ближе, сказки. Поэтому мне тяжело было работать над «Палачом», я сократила его (ты видел, сколько вымаранных участков в рукописи), подчистила и, честно признаться, ни разу не перечитала.

— Зачем вообще писала?

— Меня поразила история Жени, я приняла ее близко к сердцу, на себя примерила… Когда такое происходит, я сажусь за стол с бумагой и ручкой и пишу… Как будто очищаюсь.

— У произведения скомканный конец. Я искал «продолжение следует».

— Я планировала его написать, но поняла, что нет в этом смысла. У «Палача» не будет читателей. Ты — единственный и последний. Нужно рукопись уничтожить.

Фил протянул ее Лиде со словами:

— Делай с ней, что хочешь.

Та, недолго думая, распотрошила тетрадь, а затем порвала страницы в клочья. Открыв окно, высыпала куски бумаги на дорогу. Их подхватил ветер и разнес по обочине.

— Кто такая Татьяна? — спросил вдруг Фил.

— Артистка такая. Пельтцер, — в его духе пошутила Лида. — А есть еще певица Буланова. И мученица была Татиана, покровительница студентов. Какая тебе подойдет?

— Та, что с Женей дружила и приезжала к ней в прошлые выходные.

— Я не знаю такой.

— Она даже не упоминала об этой женщине? — Лида покачала головой. — Выходит, у Жени были секреты и от тебя.

— Я не ее духовник, — буркнула она. Но все же подивилась этому. Думала, у них полное доверие, а оказалось…

Лида припомнила прошлые выходные. Она звала подругу в соседнюю Террению погулять по парку Мильярино. В это дивное место они ездили в прошлый приезд Лиды, и оно уже тогда ее поразило разнообразием рельефов, растений, живности. Это все равно что попасть в крохотную волшебную страну, похожую на ту, что описал Волков в своем «Волшебнике Изумрудного города». Лида делала там столько фотографий, что забила ими память телефона. А они были в Мильярино зимой, когда солнце не такое ясное, листва не столь сочная, кабаны и лани не очень резвые. Загадали вернуться туда летом. С тех пор почти пять лет прошло, а они так и не сделали этого. Женя от поездки отказалась, сославшись на недомогание, а без компании Лиде не захотелось в парк, и в итоге она отправилась в Пизу. В городах ей и одной хорошо, а на природе тоскливо.

— Куда мы едем? — спросила Лида, глянув на дорогу и не узнав ее.

— В Сан-Джиминьяно.

— Не была там.

— Я тоже. Но на фото город выглядит потрясающе. Расположен на вершине холма, застроен средневековыми небоскребами — башнями. Узкие улочки, вокруг много зелени… Но моря нет!

— Почему не Ливорно?

— Я подумал, что тебе больше понравится Сан-Джиминьяно, чем шумный, грязноватый порт. Сможешь вдоволь нагуляться и налюбоваться панорамой. Заодно и я ознакомлюсь с городом.

— Долго ехать?

— Час с небольшим.

— Где я там буду жить?

— На старенькой вилле. Я снял ее на свое имя, но она будет в полном твоем распоряжении.

— Целая вилла? — по-девчачьи взвизгнула Лида и запрыгала на сиденье. Давно она не испытывала такого восторга!

— Ты раньше времени не радуйся, — осадил ее Фил. — Вилла может оказаться сараюшкой, отредактированной в фотошопе.

— Плевать!

— Там наверняка перебои с водой и электричеством.

— Ты все равно не испортишь мне настроение, — пропела она.

— И в доме полно насекомых…

И Лида поступила с ним так же, как с собой, ущипнула за ляжку.

— Эй, ты чего творишь? — возмутился Фил и потер ногу. Она у него оказалась каменной, ни грамма жира, поэтому Лида ущипнула только кожу, а это неприятно.

— Извини. Но я должна была остановить тебя, чтоб ты еще какой пакости не выдумал.

— Нет, насекомые будут точно. В таких виллах живут муравьи, а на свет залетают мотыльки.

— Это прекрасно. Уже не терпится попасть туда. — Лида повертела головой. — У нас вода есть?

— Забыл купить. Ничего, остановимся на заправке.

— И я бы поела.

— Потерпи до Сан-Джиминьяно, там пообедаем в ресторане — через его владельца мне передадут ключи. — Фил освоился за рулем, чуть расслабил пальцы, обхватывающие руль, сел вольготнее. — Звонила Маршалу?

— Утром, когда собирала сумку. Он в шоке.

— Я же велел тебе отключить телефон.

— Забыла. Но сейчас он вырублен.

— Про юриста спросила?

— Он ничего не знает о завещании. Кстати, я дала ему твой номер, коль своим не могу пользоваться. — Вчера Фил оставил свою визитку, прежде чем уйти.

— А что касается соцсетей? Ты активный пользователь?

— В прошлом. Сейчас все мои аккаунты удалены или закрыты. Остался только официальный, но его ведет другой человек.

— Об этом я заговорил, потому что на вилле нет интернета. И это я не каркаю. Меня предупредили.

— Нестрашно, в компьютере есть все мои любимые фильмы, если что, пересмотрю их в пятидесятый раз. Есть и книги, но за них я вряд ли возьмусь…

— Потому что выдуманный кем-то мир тебе с некоторых пор не интересен, — процитировал ее слова Фил.

Надо же, запомнил! Мужчина, который слушает и слышит, это редкость. Лида покосилась на Фила. Опять он взрослый. Еще десять минут назад, когда сидел, вцепившись в руль, казался мальчишкой, без спроса взявшим у папы тачку, чтобы произвести впечатление на девочку. Пожалуй, ему пойдет борода. И короткая стрижка. С этими же кучеряшками Фил выглядит несерьезно и до неприличия молодо…

Как сын!

— Ты упомянула свою официальную страницу, — продолжил разговор Фил. — Могу полюбопытствовать, кто на ней представлен?

— Писатель Лэндон Крайс.

— Он — это ты?

— Я творю под этим псевдонимом… — Слово «пишу» она употребляла, когда речь шла о любовных романах, а не о саге об Ульрихе Сквернослове. — Точнее, творила. Лэндон умер в этом году. В День святого Патрика.

— Ты похоронила его, чтобы больше не… творить? — понял ее он.

— Я закончила сагу. Она не может иметь продолжения.

— Не буду спрашивать, о чем она. В двух словах ведь не расскажешь? Сага все же! Но имя главного героя интересно было бы узнать.

— Ульрих Сквернослов.

— Да ты что? — очень удивился он.

— Да, имя, нетипичное для главного героя, но…

— Геройские имена всех задолбали? — Фил рассмеялся, запрокинув голову. Опять демонстрация странного чувства юмора. Как ей реагировать на эту реплику? Тоже хохотать? Но над чем? — Мой лучший друг Мурат так сказал, — пояснил Филипп, успокоившись. — Он фанат твоих книг. Ждет выхода, покупает, перечитывает. Я спросил как-то, что за имя дурацкое у героя, а что он ответил, ты знаешь.

— Все равно не понимаю, в чем ржач?

— Ты просто не видела Мурата в костюме Ульриха, а я — да, и вспомнил. — Фил снова хохотнул. — Как это называется, когда люди переодеваются в любимых героев игр или фильмов?

— Косплей.

— Так вот Мурат косплеит твоего Сквернослова, и это солидный азербайджанец, отец двоих детей.

— Это замечательно. Значит, внутренний ребенок твоего друга здоров и счастлив.

На горизонте показалась заправка, Фил сбавил скорость.

— А ведь Мурат говорил что-то о смерти автора, да я мимо ушей пропустил.

— Расстраивался?

— Не верил. Считал, что Лэндон Крайс «воскреснет» с новой серией книг. — Он припарковал машину у магазинчика. — Ты как, рассматриваешь такой вариант?

— Нет, — резко ответила Лида.

Ее тон несколько удивил Фила, но он ничего не сказал. Просто вышел из машины и направился к автоматическим дверям. Лида проводила его взглядом, затем раскрыла сумку, стоящую в ногах. Проверила, взяла ли секретный чемоданчик. Так она называла старый портсигар. Было недолгое время, когда Лида курила, и тогда носила в нем тонкие папироски и серебряную зажигалку. Сейчас в секретном чемоданчике хранилось кое-что другое. И оно было на месте.

Вернулся Фил с пакетом. Сев в машину, достал из него воду и банку детского пюре.

— Вроде можно его при гастрите, — сказал он. — Поешь.

Она благодарно кивнула. Давно о ней не заботились представители сильного пола. А Лида так нуждалась в этом! Потребность в опеке со стороны мужчины испытывают почти все брошенные отцами девочки. И маленькие, и большие.

— У тебя есть сестра? — Лида открыла банку, оторвала от крышечки складную пластиковую ложку и начала уплетать суфле.

— Младшая.

— Повезло ей с братом.

— Она так не считает. Мы постоянно цапались.

Он начал рассказывать о семье, Лида слушала его и думала о том, что со своими братьями, пусть и троюродными, она не только не общалась, даже ни разу не виделась. Взять Зосиного внука, он появился на свет тридцать два года назад. А она хоть и побывала за эти годы в Крыму несколько раз, с теткой не встретилась. А с дедушкиными родственниками Краско перестали общаться после его смерти, и не по своей инициативе. Они жили кто в Украине, кто в Белоруссии, и как-то резко отдалились. Зося считала, что все из-за наследства.

— Какого? — недоумевала Лида. — У нас же ничего нет, кроме квартиры, а ее дали бабушке.

— Родственники так не думают. Дед твой при чинах был, люди его ранга много чего имеют.

— Они что, не знали, какой он?

— Знали да забыли.

Вот так и оказалось, что у Лиды никого, кроме мамы, из близких родственников не осталось. Но когда умрет, наверняка о ней вспомнят. Тетка из Крыма уже звонит, интересуется, кому Лидино добро достанется — детей-то нет! А у нее три внука, а завещать им нечего, кроме двух комнат в общежитии. Лиде, конечно, здоровья и долгих лет, но лучше бы она сейчас имуществом своим распорядилась, а то сбрендит на старости лет да заведет себе жиголо, который еще и отравит ее ради наследства.

— Как была ты, Машка, дурой, так и осталась! — рассердилась на кузину мама и перестала с ней общаться. Она надеялась, что дочь ее еще выйдет замуж и пусть сама не родит, но подружится с детьми своего супруга. Или усыновят они вместе кого! Так внуков хотелось, пусть и не родных…

Не знала она, чем дочь болеет. Думала, у нее язва желудка, и сейчас она на термальных источниках лечится. А коль так долго, значит, домой вернется совсем здоровенькой.

— Можно нескромный вопрос? — услышала Лида голос Фила, который заменил щипок. Опять она скатилась к мрачным мыслям.

— Валяй.

— Ты дала понять, что отношения тебе неинтересны, — осторожно начал он. — Это как-то связано с потерей близкого?

— Никто из моих мужчин не умирал.

— Предавал?

— Мне изменяли, но это не трагедия. Я не из тех женщин, которые возводят проступки партнеров в абсолют. Предал, растоптал, уничтожил — эти слова я не употребляю в жизни, только в любовных романах, которыми баловалась.

— Тогда в чем дело? Почему ты отказываешь себе в удовольствии?

— А ты? Представился человеком, не желающим познавать любовных мук…

— Я засомневался, — признался Фил и ТАК на нее посмотрел, что Лиде стало неловко.

Неужели он рассматривает ее как женщину, в которую можно влюбиться? Ладно бы в ту, какой она была еще два года назад. Не сказать, что от Лиды все с ума сходили, но поклонники не переводились. Им в том числе нравилось ее несовершенство: жирок на боках, морщинки у глаз (все следящие за собой дамы за сорок от них избавились еще в тридцать семь), улыбка до ушей, грубоватый голос, неудержимый смех, язвительность. Фам пиканте, так называл ее любовник француз, — пикантная женщина. Лида такой и была когда-то, вызывающей интерес своей необычностью дамой. И что от нее осталось? Жалкое подобие. Кроме голоса — ничего. Даже морщинки разгладились, потому что она перестала смеяться. Уже не пикантная — пресная. Как каша на воде, которой она питается в последнее время.

— Ой, смотри, красота какая! — воскликнула Лида и указала на выплывающие из-за поворота развалины. Самые обычные, но нужно было отвлечь Фила.

Он, кажется, понял это. И больше к скользкой для Лиды теме не возвращался. Так и доехали, болтая о всякой ерунде.

Вилла оказалась именно такой, какой он видел ее трезвым взглядом: развалиной, в которой можно делать красивые фотографии (даже без фотошопа), но никак не жить. Но Лида от нее пришла в восторг. Ей нравилось все, даже отсутствие горячей воды и освещения в некоторых комнатах.

— Буду принимать холодный душ и зажигать свечи, — мурлыкала она, валяясь на кровати с воздушным балдахином. Его трепал ветер, врывающийся в окно, и картинка создавалась волшебная. А что пыль кругом, от которой нос чешется, плевать…

Ей, не ему! Фил настаивал на том, чтобы Лида выбрала для ночлега другую комнату. Гостиную, например. Там стояла более или менее современная мебель, на ней имелись чистые чехлы, на полу плитка, а не скрипучий паркет. Но разве женщину переспоришь?

— Тебе привезти продуктов? — спросил Фил перед тем, как покинуть виллу.

— Сама все куплю, когда пойду гулять.

— Поблизости я магазинов не видел. Дотащишь сумки?

— Заботливый, — улыбнулась Лида, зарыв лицо в подушку. Тут же по комнате разнесся звук чиха.

— А я говорил, тут пыль такая, что может аллергия развиться.

— Я выбью ее, не переживай. Все равно делать нечего, буду убираться. Но сначала прогуляюсь! — Она спрыгнула с кровати и поскакала в кухню.

Именно поскакала, как пятилетка! Фил не мог не хохотнуть. Внутренний ребенок Лиды сейчас точно в порядке, и он завладел ее телом — коленки взмывают вверх резво, пятки по полу шлепают громко…

— Ладно, я поехал. — Фил заметил на кресле дамскую сумочку Лиды. Она была открыта. Он заглянул внутрь и увидел божью коровку из эмали, с крапинками из черных камешков. Симпатичная вещица, пусть и дешевая. Память о ком-то.

— Мне можно включить телефон?

— В экстренном случае включай. Но лучше не пользуйся им. Я приеду, как только смогу.

— А если меня дома не будет?

— Я подожду.

— Тогда я буду оставлять ключ под ковриком.

Он не стал говорить, что в эту развалюху он сразу несколькими способами сможет попасть и без ключа, вместо этого кивнул.

Фил хотел обнять Лиду на прощанье, но ее было не остановить — женщина носилась по кухне, распахивала ящики, вытаскивала из них посуду, вслух рассуждая о том, из какой будет есть, в какой можно развести чистящие средства, а в какой постирать белье. Не стал ее отвлекать, уехал, помахав рукой.

До Марина-ди-Пиза добрался к четырем часам пополудни. До встречи с доктором Амалией Даланян оставалось сорок минут. Нужно провести их с пользой.

Купив большой рожок джелатто, Фил отправился в порт. Яхт на приколе стояло много, но интересовали его те, что находились рядом с местом, некогда занятым «Венерой».

— Вы что-то хотели, синьор? — услышал он окрик и обернулся. Пожилой мужчина в рабочем комбинезоне и резиновых сапогах шел ему навстречу. Работник порта, понял Фил и обрадовался. С простым человеком всегда легче договориться.

— Тут стояла яхта «Венера». Куда она делать?

— Уплыла, — пожал плечами матрос. Фил назвал его про себя так, поскольку не знал, как иначе. — Вчера еще.

— Как жаль! Я договорился с ее капитаном о морской прогулке на сегодня.

Собеседник озадаченно почесал затылок.

— Вы не поняли мой итальянский? — Фил хотел достать телефон, чтобы включить на нем переводчик, но мужчина мотнул головой.

— Нет, я понял. Но синьор с «Виктории» арендовал место на сутки. Он не мог с вами договариваться о прогулке на сегодня.

— Значит, обманул!

— Денег взял?

— Немного, на бензин.

Матрос выругался.

— А с виду приличный человек. И богатый. Одежда хорошая, часы. Знаешь, что он на твои деньги купил? Шампанское!

— Не на что было выпить? Попросил бы, я бы угостил. Но обманывать так нехорошо.

— Да он не себе — даме. Видел я, как она на борт поднималась. А он тем временем стол накрывал. Обрадовался ей, бросился ручку подавать.

— Красивая дама была?

— Не сказать, — поморщился матрос. — Худая слишком, волосы короткие, как у пацана…

Все-таки Лида?

— И старая она.

— Лет сорока пяти? — решил уточнить Фил. Для кого-то старая и в этом возрасте.

— Нет, больше ей. Как мне, наверное.

Сколько портовому работнику лет, Филипп определить затруднялся. До черноты загорелый, седой, сутулый, с крупными прокуренными зубами и яркими глазами, ему могло быть и сорок, но, скорее всего, шестьдесят.

— Имя у нее еще чудное, — продолжил матрос. — Тати-ана.

Опять эта Татьяна!

— Русская?

— А я знаю? Но говорили не по-нашему.

— Спасибо за информацию, — поблагодарил его Фил и протянул небольшую денежку. — Это вам на пивко.

Мужчина обрадовался, и его глаза еще больше заблестели.

— Если все еще хочешь покататься на яхте, я договорюсь, — крикнул он Филу вслед.

Тот поднял большой палец вверх. Потом обернулся и спросил:

— Как тебя зовут?

— Марио.

— Я Фил. Возможно, твоя услуга мне понадобится. Чао.

И направился в сторону променада, чтобы выпить эспрессо.

Кабинет доктора Даланян располагался на первом этаже симпатичного особнячка рядом с базиликой. Вид из окна — идиллический. Тут тебе и храм с колокольней, и фонтан, в котором плещутся воробьи, и уютные кафешки, одна из которых принадлежит усачу по имени Люцио. Можно будет перекусить у него после сеанса. Да и винца бокальчик выпить не помешает!

Амалия оказалась молодой и некрасиво-привлекательной женщиной в интересной одежде. Естественно, от Джины Костелло, а если точнее, Джинни Россини. Она, как уже понял Фил, обшивала всех итальянских приятельниц. Этой наряд шел больше, чем Лиде, потому что был будто частью ее. Казалось, Амалия родилась в этом платье-разлетайке, как бабочка, появившаяся из гусеницы. Одно плохо, прекрасной не стала. Если бы не одежда, безупречная прическа, умелый макияж, ее можно было бы назвать дурнушкой. Огромный нос, близко посаженные глаза, слишком узкий подбородок. Все черты лица неправильные и расположены несимметрично, а все равно смотреть на женщину приятно. Фил не удивился бы тому, что те, кто привыкает к внешности Амалии, считают ее красавицей.

— Слушаю вас, Айзек, — ободряюще улыбнулась Филиппу синьора Даланян. Он назвался этим именем, потому что оно всегда ему нравилось.

— У меня огромная проблема, доктор! — вскричал он, но тут же понизил голос до шепота: — Кажется, я скоро сорвусь.

— У вас психоз?

— О, да!

— Какой?

Фил подготовился:

— Биполярное расстройство.

— Вам нельзя в такие острые моменты менять психиатра. Позвоните своему.

— Если б я мог, — вздохнул он. Увы, подготовка к встрече была быстрой, и он не изучил поведение людей с расстройствами. — Мой доктор погиб на днях и еще не успел передать своих пациентов другому.

— Что вас беспокоит в первую очередь?

— Прошлое вернулось, оно преследует меня…

Сделав глубокий мысленный вдох, Фил начал рассказывать историю Валерия Кондратьева. Ту, что описала в своей книге Лида. Говорил монотонно, покачиваясь и не поднимая на доктора глаз. Так психи точно ведут себя — он знал это, поскольку по работе посещал спецклинику. А раз у Айзека обострение, он вполне может быть похожим на одного из них.

Амалия слушала, не перебивая. Минут пятнадцать точно. Но когда Фил дошел до момента, в котором Валерий прошептал: «Не бросай меня!», воскликнула:

— Все, хватит!

Фил поднял на нее глаза. Амалия была в бешенстве. Она раскраснелась, вспотела, подпортив макияж, ее ноздри раздулись, а рот превратился в прорезь. Отталкивающе некрасивая, ладно. Плохо, что такая несдержанная. Психиатр все же.

— Вон! — рявкнула она, указав на дверь.

— Что случилось? Почему вы гоните меня?

— Вы самозванец. Прочь, иначе вызову полицию.

— Вызывайте, — нисколько не испугался Фил и принял вольготную позу. — Я заплатил за час, а он еще не истек.

— Ах так? Не боитесь полиции? Тогда я закричу в окно, и сюда прибегут люди, которые меня уважают, и вышвырнут вас…

— Да что вы так взбеленились?

— Вы пересказали известный случай, описанный в книге Тати-Анны Эйгельман, моей преподавательницы по психиатрии.

— Тати-Анны? — переспросил Фил. — Не Татьяны?

— Двойное имя у человека, в этом нет ничего необычного, — она уже взяла себя в руки. Не сказать, что успокоилась, но выглядела лучше, и голос ее не звенел. — Вы кто такой?

— Меня зовут Филипп, а не Айзек. Я разыскиваю человека, случай которого описал ваш педагог в своей книге.

Амалия взяла с подоконника электронную сигарету, закурила. По помещению разнесся запах вишни. Не самый приятный, но и он ей шел.

— При чем тут я?

— Вы психотерапевт Джинни Россини.

— И?

Неужели на сеансах Женя не обсуждала с Амалией то, что беспокоило ее больше всего? Тогда что?

— Вы знаете, что ее убили?

— Кого, черт побери? — опять рассердилась Амалия. Ей бы самой к специалисту сходить, слишком нервная.

— Женю.

— Да что вы такое… — Она хохотнула. Нормальная реакция на плохую новость. Человек не верит в нее на первых секундах. — Глупости какие! Мы с Женей вчера разговаривали.

— Точно вчера?

Она задумалась на мгновение и внесла поправку:

— Позавчера. Но это ничего не меняет…

— Конечно. Ее могли и сегодня убить. Но это случилось прошлой ночью. Странно, что вы, ее психиатр, об этом не знаете.

— Меня не было в городе, я вернулась полтора часа назад.

— С вами не связывалась полиция?

Она покачала головой. Затем резко встала, распахнула окно, высунулась, будто собиралась кого-то позвать, но передумала. Вместо этого налила себе стопку, достав из шкафчика бутылку с густой темной жидкостью. Шумно выдохнув, опрокинула ее.

— Успокоительное на травах?

— Почти. — Амалия кинула в рот конфетку, достав ее из круглой вазочки, стоящей на столе. Обычно они для посетителей. — Это рижский бальзам. От нервов тоже помогает.

— Поговорим откровенно?

— Здесь — нет. Это мой кабинет.

— Давайте в кафе у Люцио. Вы именно с ним хотели обменяться репликами минуту назад?

Вопрос она оставила без ответа.

— Да, пойдемте к нему. Но попрошу вас с ним не говорить. Справитесь?

— Даже о вине нельзя? — Он поднялся с кресла, видя, что она спешно собирается. — Я хотел выпить бокальчик.

— Никаких разговоров о Джине! Поймете потом почему.

— Хорошо.

— Деньги я вам за сеанс не верну, вы потратили мое время.

— Ничего не имею против.

— И я все еще не поняла, при чем тут пациент Тати-Анны? Вы реально его ищете?

— Если я вам скажу, что он связан с покойной Джиной, вы сильно удивитесь?

— Он умер давно, вы что?

— Кто вам сказал?

— Доктор Тати-Анна Эйгельман сообщила об этом в своей книге. Пациент свел счеты с жизнью. Он повесился.

Как все запутанно! И запущенно…

Поди разберись в этом клубке из чужих тайн, психических болезней, игр в доверие и недоверие.

— Что доктор Эйгельман говорила о той, что пленила его пациента?

— По ней она тоже написала труд. Но он остался незамеченным. Женская месть описана многократно. И в художественной литературе, и в документальной, и в учебной. А вот позиция жертвы-мужчины плохо изучена.

— Очень может быть, что Джина та самая мстительница. А тот, кого она держала в плену, нашел ее спустя много лет. Он прибыл в город. И вот она погибла, а он исчез.

— Хорошая идея для романа, — пробормотала Амалия. — Подкинуть бы ее одной моей пациентке, она писатель…

— Пациент Эйгельман не умер, — продолжил настаивать Фил. — Она обманула всех, только не знаю зачем.

— Я тем более. Но мне, честно признаться, все равно, жив он или здравствует. Просто я не верю в то, что вы рассказываете. — Судя по тону, она действительно не верила, и это удивляло. — Джина и мстительница? Хладнокровная похитительница? Мучительница? Нет-нет!

— Неужели не об этом вы разговаривали с Женей на еженедельных сеансах?

— Я знала ее как Джину Костелло, модельера, который, создав шедевральную коллекцию, ушел из профессии и переехал в провинцию.

— Но вы же психиатр, могли бы достать из нее всех демонов.

— Такой задачи не стояло. Джина сразу обозначила границы.

— Разве так можно?

— Можно по-разному, главное, чтоб пошло во благо. А Джина быстро стабилизировалась и до последнего держалась без срывов. Мы иногда целый час обсуждали рецепт лазаньи. Каждый слой, ингредиент, способ подачи. Пациенты с обсессивно-компульсивным расстройством, как правило, раскладывают вещи по полочкам, все пересчитывают, перемывают, но можно все это делать и в воображении. Это тоже успокаивает, дает уверенность в том, что все под контролем, поэтому мы с Джиной то что-то готовили, то смешивали коктейли, то танцевали сложные танцы.

— Я математические задачи в уме решаю. У меня тоже обсессивно-компульсивное расстройство?

— По-моему, у вас горе от ума. Но психических отклонений не исключаю. Чтобы поставить диагноз, часа мало, а у нас осталось всего пятнадцать минут.

За этим разговором они покинули здание и дошли до кафе Люцио.

Самого его видно не было. Заказ принял уже знакомый Филу паренек с залитым гелем хохолком. Амалия спросила у него, где хозяин. Тот ответил, что сейчас подойдет.

— Вы сказали, Джину убили. Как?

— Зарезали.

— Просто ткнули ножом?

— А непросто, это как?

— Множественные раны. Беспорядочные или точечные. С автографами или посланиями под ними.

— Последним только маньяки грешат, мне кажется.

— Необязательно. Но если Джину убил тот, кто, по вашему уверению, был у нее плену, он оставил бы что-то. Не факт, что на коже. На волосах, одежде…

— К сожалению, я не знаю подробностей.

Фил пытался выяснить их. Для этого взломал полицейскую базу пизанской провинции, но там ничего. Даже номера дела. Его, конечно, завели, но пока еще не внесли данные в компьютер. В этом не было ничего удивительного: не только Италия, вся Европа, за исключением, пожалуй, Германии, застряла если не в каменном веке, то в прошлом точно.

— Давайте я расскажу вам, как мы познакомились с Джиной? Это может быть важным.

Фил кивнул и стал искать глазами хохлатого. Хотелось пить и оливок. Оливок в специях, пузатых, сочных, провяленных. В Турции они хороши. А тут, интересно? Почему-то Фил не пробовал их в Италии, только маслины.

— Джина появилась в нашем городе пять лет назад, — начала Амалия. — Это выглядело эпично. Она сидела в голубом ретрокабриолете в белом платье, облегающем ее фигуру, как вторая кожа. На голове шелковый шарф. Сине-золотой. Он развевался на ветру и был в длину метра четыре. Мундштук, алая помада, очки в пол-лица — образ настоящей дивы шестидесятых. Она проехалась по всему городу, с музыкой, приветственными криками, разбрасыванием воздушных поцелуев, но остановилась тут. Вышла из машины, закурила новую папироску и повелела принести ей бутылку шампанского. Люцио побежал исполнять.

— Вы видели все это из окна своего кабинета?

— На месте него тогда был покерный клуб. Я работала в нем администратором. А как начинающий психиатр вела в социальном центре группу помощи людям, страдающим от зависимостей. Получала гроши и бесценный опыт.

— Люцио тут же сделал стойку на такую даму, да? Он тот еще Казанова.

— Тогда он был глубоко женат и даже на работе не флиртовал. Но Джина его заинтересовала. Они болтали, смеялись, однако в кафе она не задержалась. Выпила полтора фужера и ушла. Сев в машину, лихо отъехала, завернула за угол и… начала задыхаться. Шарф, что был намотан на шею, будто душил ее. Она срывала его с себя, раздирая шею. Я выбежала, чтобы ей помочь. Вдвоем мы справились.

— Она тогда только-только покинула стены психиатрической клиники?

— Нет, вышла в люди. Джина долго находилась в добровольном заточении, но решила, что хватит. В образе выйти из зоны комфорта было легче, вот она и вырядилась. Я сказала ей, что готова помогать. Она согласилась, но поставила условие: обсуждать мы будем определенный этап ее жизни. Я согласилась, предполагая, что она сама захочет расширить границы, но нет.

— Вы говорили, в последнее время срывов у Джины не было, а до этого?

— На первых парах много. Но с каждым годом она все реже срывалась. Перестала использовать защитный образ дивы, позволила себе стать собой.

К столику наконец подошел бармен-официант с заказом. Перед Амалией он поставил латте, а Фил получил наконец воду и оливки.

— Розе не хотите? — обратился он к даме. — У них есть отличное пино-гриджо.

— Я не пью.

— Что вы говорите? А как же рижский бальзам?

— Вино не пью. А крепкое — да, но не больше стопки.

Пришлось и Филу отказаться от розе. Хотелось хорошего, выдержанного, того самого, из Венеции, а не разливного.

— Вернемся к группе, которую я вела, — вновь заговорила Амалия. — В ней были в основном игроманы, завсегдатаи покерного клуба, два алкаша и один озабоченный. Но однажды в ней появился новенький. Синьор Коломбо. Он назвал себя джинниголиком.

— Это что еще за зависимость?

— От Джинни. Здесь ее знали как Джинни Россини.

— А не жил ли он по соседству с ней? — Фил попробовал оливку. Так себе: недостаточно острая.

— Вы отлично осведомлены, — подивилась Амалия. — Да, старичок обитал в квартире через стенку и был по уши влюблен в Джинни.

— Разве это причина для беспокойства? Втрескаться в таком возрасте — это же прекрасно. Тем более она с ним мило общалась, пила шампанское и выходила в свет.

— Да, но Коломбо стал желать большего. Находиться с Джинни постоянно, вот о чем он мечтал. Он предлагал ей и замужество, и сожительство, готов был все отдать за это, но получал отказ. Раз за разом.

— Это еще больше распаляло деда?

— Любовь превратилась в манию. Коломбо стал не просто навязчивым — невыносимым. Он перелезал через балкон (в его-то преклонном возрасте!), чтобы смотреть, как Джинни спит. Она узнала об этом, когда он свалился. — Фил, представив эту картину, не удержался от смешка. Просто сценка из итальянской комедии. — Тут нет ничего веселого, — одернула его Амалия. — Человек сломал шейку бедра.

— Но это его хотя бы отрезвило?

— Нет. Поэтому Джинни пришлось написать на соседа жалобу в полицию. Его обязали заплатить штраф и пройти курс психологической помощи.

— Помог он ему?

— Коломбо — да. Он продал квартиру и уехал из города. Но психоз оказался заразным. Джинниманией заболели еще двое, один из которых владеет этим заведением.

Фил присвистнул. Не ожидал он такого от усатого пижона.

— Люцио не был так навязчив, — продолжила Амалия. — Вел себя с Джинни более чем достойно. Но ни от кого не скрывал своих чувств. В том числе от жены. И она ушла.

— А кто третий бедолага?

— Береговой матрос, который ходил на групповую терапию, когда пытался бросить пить.

— Не смог?

— Увы.

— Матроса, случайно, зовут не Марио?

— Всех-то вы знаете! Поразительно.

— И как проявлялась мания у матроса?

— Оригинально. Он все судна, стоящие на приколе, назвал в ее честь. На бортах яхт и катеров намалевал «Джинни».

— Вот это я понимаю, креативный подход! И как, оценила фам фаталь сей поступок?

— Он стал последней каплей. У Джинни произошел очередной срыв, и она уехала на месяц на термы Монтекатини. Вернулась перезагруженной. И внутренне, и внешне: она навсегда отказалась от образа, как вы выразились, фам фаталь. Сменила гардероб, постриглась, кабриолет продала. И образ жизни поменяла, стала домоседкой, сладкоежкой, впоследствии толстушкой. Марио разочаровался в ней и снова запил.

— А Люцио?

— Насчет него не уверена. Говорил, что наваждение само прошло (он перестал ходить на группу, и я спросила почему). Но он по-прежнему носит эти дурацкие усы.

— Что с ними не так? — полюбопытствовал Фил, отодвинув пустую тарелку из-под оливок. Вроде и не особо вкусно, а не оторваться, как от семечек. — Сейчас модно.

— Дело в том, что это Джина ему их кверху закрутила. Сказала, с детства обожаю мушкетеров, а с такими он вылитый д’Артаньян.

А ведь Люцио на самом деле похож на Боярского в этой роли, а Женя школьницей была в него влюблена.

— Он идет сюда, — торопливо прошептала Амалия. — Молчите, как договорились.

Фил обернулся и увидел Люцио. Он был с ног до головы мокрым, как будто попал под поливальную машину. На щеке рана, и кровь из нее беспрепятственно стекает под рубашку — усач и не пытается ее вытереть.

— Что случилось? — спросил хохлатый бармен, бросившийся к нему навстречу.

— Ее больше нет, — разлепил бледные губы Люцио.

— Кого?

Но парню не ответили.

Он беспомощно посмотрел на Амалию. Помогай, мол.

Та встала из-за стола, приблизилась к Люцио, осторожно взяла его за руку.

— Ее больше нет, — повторил он.

Женщина-врач зашептала что-то ему на ухо, но даже Фил с его острым слухом не разобрал слов.

Люцио замотал головой, начал вырываться. Амалия не отпускала его, тянула к себе.

И тут Фил понял… У нее к нему чувства! Интересно, с каких пор? И взаимны ли?

— А почему вы мокрый? — громко спросил Фил.

Амалия зло посмотрела на него и зашипела:

— Я же просила вас… — Ей бы капюшон — вылитая кобра.

— Купались?

— Меня столкнул в море Марио, — ответил Люцио, и это было неожиданно.

— За что?

— Я пришел в порт, чтобы убить его.

Амалия ахнула.

— Думал, это он виновен в смерти Джинни… — Его лицо сморщилось, и кровь из раны побежала с новой силой. — Вы слышали, что ее больше нет? Я узнал от Фернанды, а она от полицьотто.

— Почему Марио?

— На Фернанде был Джиннин халат. Ей его подарило море в районе порта. Кто мог его выбросить там? Марио! Он там обитает, и работает, и пьет, и ночует.

— Не только он, каро, — мягче мягкого проговорила Амалия.

Каро, значит? «Дорогой» в переводе, и это не в смысле финансовой ценности.

— Марио так и сказал, — ответил ей Люцио. — А еще добавил, что ему давно плевать на толстозадую Джинни, а если ее кто и убил, так это… — и замолчал.

— Кто? — переспросила она.

Странно, что не поняла, кого Марио имел в виду. Фил знал ответ.

— Ты, каро.

Бинго!

Эти двое встречаются и не скрывают отношений. Но весь город знает, что Люцио все еще страдает по Джинни, а Амалия дико его ревнует.

— Она была моей подругой, я ни за что не причинила бы ей вреда, — гипнотически медленно начала Амалия. — Еще меня не было в городе, когда она погибла. Я узнала о случившемся час назад от этого синьора, — и указала на Фила.

Амалия не могла допустить зарождения в его голове хотя бы капли сомнения в ее виновности. Иначе все, конец отношениям!

— Пойдем, я обработаю твою рану, — она потянулась к его щеке, чтобы стереть кровь, но Люцио не дался.

— Я сам, — сказал он и, отстранив Амалию, побрел к служебному входу в ресторан.

— Этого я и боялась, — в отчаянии выдохнула она.

— Чего именно?

— Этого показательного срыва. Джинни опять его героиня. Не фам фаталь, а мученица, таких не просто любят, им поклоняются. — Она прикурила, руки ее тряслись. — Я несколько лет отвоевывала Люцио у Джины (без всякого ее сопротивления), и надеялась на пусть и не триумфальную, но победу. А сейчас вижу, зря. Он телом был со мной, а мыслями, душой с ней. Джиннимания так просто не проходит, так что пусть Марио не выдумывает…

— Что в ней было такого особенного?

— Лучше вы, мужчина, мне скажите!

— Я спрашивал мнение психиатра в первую очередь…

— А я в первую очередь женщина, — кашлянула она, подавившись дымом. — Вне кабинета, разумеется. И я в растерянности. Мой мужчина ускользает, а я не знаю, как удержать, ведь его никто не уводит… И сопернице моей он был не нужен, а теперь она умерла, и это только усложнило все!

Фил допил остатки воды, бросил на стол купюру, встал.

— Мой вам совет, как женщине: не стройте отношения с мужчинами, с которыми познакомились как психиатр.

Сказав это, Филипп покинул террасу. Тут же зазвонили колокола базилики, и они заглушили горький плач Амалии.

Переоценила она свои силы!

Думала и нагуляться всласть, и убраться, и приготовить что-то вкусненькое, но… Лида даже продуктов домой не принесла. Вилла оказалась неудачно расположена, до нее из центра можно было добраться либо на машине, либо пешком. Такси в Италии на улице не поймаешь (в этом регионе точно), его можно только по телефону вызвать, взять в аренду самокат или велик негде, а магазинов поблизости нет. Вот и купила самое необходимое после прогулки по историческим местам, а потом несла небольшой пакет с таким усилием, будто в ее руках мешок цемента. Напрасно не послушалась Фила, он дело предлагал. И не зря отговаривал от уборки спальни. Работы там непочатый край, одному не справиться, тем более без пылесоса и стиральной машины.

Но вилла Лиде все равно нравилась. Кое-как протерев садовую мебель, она накрыла себе стол: чай фруктовый, легкий творожок, галеты, все то же детское питание. Спасибо Филу, что открыл его для нее!

Она весь день думала о нем. Скучала. И себе признавалась в этом. Знакомы всего ничего, а уже привыкла. Будь она прежней, уже затащила бы Фила в постель. Нынешней же Лиде об этом даже думать было стыдно. Какой ей секс? Старые, больные женщины с увядшим телом им не занимаются. Тем более с накачанными рыжекудрыми красавцами.

«Он далеко не красавец, — саму себя поправила Лида. — На первый взгляд даже страшненький. Эти рыжие реснички, конопушки, нос уточкой… Но как все это неважно!»

Лида поела, попила, собрала посуду и вернулась в дом. Он хорош для пары. Лежать бы сейчас в обнимку, болтать, уплетать пюре из банки, заниматься сексом… Или, коль навыки утрачены, шарить по шкафам, там столько всего интересного!

Лида ущипнула себя. Опять разнюнилась.

В кухне был разгром. В спальне просто бардак. Во дворике стояли два ведра с замоченными занавесками. Нужно что-то сделать, привести в порядок хотя бы кухню. Нехотя Лида стала убираться. Вот это пытался искоренить в ней муж: отвращение к домашним хлопотам. Хозяюшкам они в радость, а ей — одно мучение. Когда затеивала генеральную уборку, горела вдохновением, но быстро затухала от рутинности труда и уже не старалась, а делала все тяп-ляп.

Когда Лида переехала в студию, думала, будет легче. Тридцать два квадрата убирать быстро, да еще и при помощи робота-пылесоса и автоматического мойщика окон. Но нет, за всем пригляд нужен, а пыль с мебели сама не сотрется, вещи по ящикам не разложатся, сантехника не почистится. И стала Лида иногда клининг заказывать. Не каждую неделю, но раз в месяц точно. Баба Тося ее бы за такое в угол поставила. На колени… С тряпкой! Чтобы вымывала из него пыль и плинтусы терла, потому что платить кому-то за то, что запросто можешь сделать сам, барство.

На улице совсем стемнело, и Лида включила освещение. Погорев пару минут, лампочка лопнула. Пришлось зажечь свечу. Но одной мало, чтобы осветить помещение целиком. Взяв табурет, Лида полезла в самые верхние ящики, те, до которых не добралась днем. Может, там есть запас? Увы, свечек не нашлось, зато обнаружилось допотопное радио. Лида стащила его с полки и начала искать розетку. За ее действиями с любопытством наблюдал мышонок, выбравшийся из норки, прогрызенной еще его предками между досками порожка. Она давно его заметила, но не подняла шума. Мышей Лида не боялась, а компании была рада.

— Будешь Роберто, — шепотом обратилась к мышонку Лида. — В честь актера Бенини. Ты на него немного похож.

Розетка нашлась. Лида подключила к ней радио, ни на что не надеясь. Но, к ее удивлению, из приемника полилась мелодия. Тихая-тихая. Лида повернула ручку, чтобы прибавить громкость. Динамик кашлянул пылью, и из него громыхнула музыка. Она перепугала Роберто, и он нырнул обратно в норку.

Лида отрегулировала громкость и стала продолжать уборку уже под итальянскую песенку. Стало веселее.

Она не заметила, как привела в порядок помещение. Выдохнула. Нужно еще шторы сполоснуть и развесить, и можно отдыхать. Все остальное — завтра!

— Бог в помощь, — услышала Лида. Она в это время отжимала шторы и довольно громко ругалась. — Ведешь себя уже как настоящая итальянка!

Лида швырнула кусок ткани обратно в ведро и обернулась.

На крыльце стоял улыбающийся Фил. Волосы растрепаны, рубашка распахнута, под ней майка-алкоголичка, штаны свободные, под ремень, на ногах замшевые мокасины.

— А ты выглядишь как настоящий итальянец, — ответила Лида. — Но из фильмов Вуди Аллена.

— Как ты?

— Бодрячком. — Конечно, она хорохорилась — устала так, что валилась с ног. — Я тебя сегодня не ждала.

— Мне тут не рады? — приподнял одну бровь Фил и стал похож на одного Лидиного персонажа, того звали Роллингом Неверующим. И он, между прочим, был рыжим.

— Тебе тут очень рады, — выпалила Лида и хотела обнять Фила, но удержалась. Она вся мокрая, и облилась, и вспотела, да еще перепачканная. — Поможешь отжать занавески? Я замучилась с ними.

Он скинул рубаху, повесил ее на ручку двери и подошел к Лиде.

— У тебя нос покраснел, — сказала она.

— Потому что сую его, куда не надо.

— Может, просто обгорел на солнце?

— Точно! И как я об этом не подумал! — с нарочито серьезным видом закивал он.

— Начал легко шутить, исправляешься.

Они взялись за концы шторы и начали выкручивать их в разные стороны. Вода полилась с материала, и оказалась она мутной. Не весь порошок вымыла Лида. Но перестирывать шторы она не будет. Как и гладить, хоть на вилле есть рабочий утюг. Просто развесит ровно, их ветер потреплет, и красота.

— Ты ела? — спросил Фил.

— Поклевала кое-что.

— То немногое, что смогла дотащить? Детское питание и творог? Я видел остатки этого в холодильнике.

— Давай выдай фразу: «А я говорил…»

— Выдам другую: «Питаться нужно полноценно». Так говорил мой отец. Он никогда не ел сухомятку, даже в дорогу брал не бутерброды, а термос с супом или рагу. Над ним на работе подсмеивались из-за этого, но батя был непробиваем.

— Мне многое нельзя.

— Но и многое можно, — не согласился с ней Фил. — У тебя диета номер пять, так? Я знаю, что это. Маме вырезали желчный, она ее соблюдала после операции.

Филипп поманил ее за собой. Занавески к тому моменту уже были развешены на веревке, и Лида смогла выдохнуть второй раз. Еще одно дело сделано!

Они зашли в кухню, где на столе стоял большущий пакет из супермаркета. С таким Лида когда-то летела из Испании в Россию, она набила его покупками, которые не влезли в чемодан, и еле-еле прошла по норме ручной клади в десять килограмм.

— Ты скупил все диетические продукты в магазине?

— Продукты в холодильнике, тут для дома кое-что.

И он принялся доставать из пакета утварь: сковородку с покрытием, терку, ножи, термокружку, скатерку, салфетки, полотенца, кухонные шторки в клеточку, губки, контейнеры для еды…

— Куда это все потом, когда я уеду?

— Оставишь тут. На радость следующим постояльцам, — отметил Фил и продолжил выкладывать покупки. — Шампунь на всякий случай взял, средство для мытья посуды, мыло. Комплект белья купил, чтоб на своем тебе спать. Подушки выбила?

— Слегка, но просушила хорошо.

— А вот самая главная покупка, — и торжественно вручил Лиде… лампу Аладдина.

— Мне ее потереть, чтобы исполнилось желание?

— Зажечь, Лида. Это рабочая масляная лампа, стилизованная под арабскую. Вместо сотен свечей.

— Здорово!

Фил убрал опустевший пакет в угол. В него можно мусор кидать.

— Ты будто недовольна?

— Наоборот, я так довольна, что не знаю, как выразить благодарность.

— Есть волшебное слово, примени его.

Лида решительно шагнула и обняла Фила. Крепко-крепко! И плевать на то, что она мокрая, грязная и вонючая, а он в белом. Постирает она ему одежду, если испачкается. И даже погладит.

— Спасибо тебе, — прошептала она. — Ты такой молодец, а я…

— Ты тоже, — он чуть отстранил ее, чтобы заглянуть в глаза.

— А я ни про шампунь не вспомнила, ни про губки, о полотенцах вообще молчу! — Лида насупилась. — И не убралась я путно, больше бардак развела. О еде на завтра не позаботилась. Даже не притащила корыто в сад, а ведь именно там собиралась помыться перед сном…

Он слушал и кивал. С серьезным выражением лица. Не меняя его, выдал:

— Зато ты нашла радио. И это неоценимо.

Что оставалось Лиде? Только рассмеяться.

— Теперь, когда приступ самобичевания прошел, давай я покажу тебе продукты. — Фил распахнул холодильник. Старенький, облезлый, работающий как северный зверь: он был весь покрыт инеем и грозно рычал. — Тут фрукты, овощи, мясо, рыба, сыр. Не волнуйся, сыр не соленый, рыба и мясо не жирные. Крупы и пасту я тоже привез, вот они, — и указал на полку, где стояли рядком банки для специй. Все пустые и грязные.

— Можно приготовить рыбу с рисом и овощной салат. Тебе жареную, мне паровую.

— Это все не в итальянском духе и долго готовится, а я голоден. Предлагаю сделать так: варим таз макарон, едим его с готовым соусом песто, сыром или овощами. В это время в духовке запекается телятина или дорада.

— Ты даже в этом соображаешь лучше меня, женщины, — вздохнула она. — Дай мне десять минут на водные процедуры, и мы приступим.

— Даю.

Она, схватив шампунь и полотенце, унеслась в сад. Там помылась под краном, а хотела корыто набрать, воду нагреть, пятки потереть, но где там…

Когда вернулась в дом, Фил сидел в гостиной и пил розе.

А она-то думала, он начнет готовить ужин. Овощи хотя бы порежет, подходящую посуду найдет. Но нет, сидит себе посиживает, винишко лакает, под музычку головушкой трясет.

— Есть уже не хочешь? — спросила Лида, направившись в кухню.

— Очень хочу. Поэтому скрашиваю ожидание этим дивным розовым вином.

— Мог бы что-то подготовить, — не сдержалась она.

— Нет, дорогая, так не пойдет. Мужчина забил мамонта и приволок его в пещеру, а ты, женщина, готовь.

Можно было поднять феминистскую бучу или начать рассуждать об оптимизации процесса, но Лида не стала. Вместо этого дружелюбно проговорила:

— Но помочь ей убийца момента может?

— Если женщина попросит.

— Будь добр, помой овощи, а я займусь пастой.

— Принято.

Он присоединился к ней после того, как фужер опустел.

— Тебя покоробило мое поведение? — спросил Фил, принимаясь за мытье овощей.

— Немного. Но я быстро поняла, что ты прав. От меня и так толку мало…

— Вообще не то! — в сердцах воскликнул Фил. — Я не в укор тебе сказал про мамонта. И не было цели на место тебя поставить. Я просто дал понять, что норма для меня.

— Кавказское воспитание, ничего не поделаешь.

— И что в нем плохого?

— Ничего. Правильное у тебя воспитание. — Лида успокаивающе похлопала его по накачанной спине. — Просто мне никогда мамонтов не приносили. А если без юмора, то я не привыкла к мужской заботе. Мне это мешает.

— Естественно. Ты все рвешься сделать сама, но у тебя, уж извини, получается не очень.

— Готовлю я, должна признаться, тоже так себе.

— А я вообще не умею, так что ответственность на тебе.

— Как ты говорил? Принято? Отвечаю так же.

Из них получилась слаженная команда. За полчаса приготовили поздний ужин, поставили в духовку мясо для очень-очень позднего (еще и завтрака) и понесли тарелки в сад.

— Ой, забыл кое-что! — воскликнул Фил. — В нагрудном кармане рубахи.

Там оказались елочные гирлянды. Они просто набросили их на дерево, под которым накрывали стол, включили и поразились тому, как здорово получилось. Беседка из зелени и огоньков, в ней круглый стол, облезлая поверхность которого покрыта бело-золотой скатертью-клеенкой, в центре его лампа Аладдина, рядом вино, цветок в горшке, тот самый, купленный у юного фаната «Ювентуса», хрустальные фужеры (их Лида еще днем отыскала в кладовке), огромная тарелка пасты, блюдца с разноцветными овощами. На кухонном подоконнике радио, через распахнутое окно льется музыка. Фил нашел другую волну, там крутили песни Челентано, Кутуньо, Ricchi e Poveri — те песни, на которых Лида росла.

— Я запомню этот вечер на всю жизнь, — проговорил Фил чуть дрогнувшим голосом. — Он прекрасен.

— Да, — согласилась с ним Лида. И она уж точно запомнит этот вечер на всю жизнь, ведь в ней их не так много осталось. — Давай выпьем за него! — И подставила фужер под горлышко бутылки.

— Тебе нельзя, — мотнул головой Фил и отстранил его.

— Глоточек.

— Нет уж, дуй компот. — Он развел в воде засахаренное варенье из роз, завалявшееся на полке. — Цвет тот же, а вреда никакого. — Вот вылечишься и будешь пить вино. Сейчас не надо.

Они чокнулись фужерами, кто с чем, и принялись за макароны.

— Вкусно, — с набитым ртом проговорила Лида.

— Ты пустые ешь, — рассмеялся Фил.

— Все равно. — Волшебная атмосфера придала пасте, чуть сбрызнутой маслом и посыпанной базиликом, божественный вкус.

— Сыр хоть возьми.

— Ела вечером, не хочу больше. — Но кусочек с блюдца подхватила. — Отнесу Роберто.

— Это еще кто?

— Мое домашнее животное.

— Кота прикормила?

— На них у меня, к сожалению, аллергия. Роберто — мышонок. Он очень милый.

Лида положила сыр возле норки и вернулась в сад.

— Как тебе город? — Фил старался есть медленно, но у него не получалось. Паста как по волшебству таяла. Да и овощи убывали. Только с вином он не спешил.

— Он сногсшибательный, — подумав немного, ответила Лида. — Ты видишь грандиозные строения, которым несколько веков, плутаешь в улочках и вдруг оказываешься на мосту, а внизу обрыв. Дух захватывает первое время. А потом город начинает давить. Ты будто пленник каменного мешка. И так не хватает моря, оно бы все изменило.

— Зря я переиграл, да? Нужно было в Ливорно ехать.

— Хочу обратно в Марина-ди-Пиза.

— А если придется отказаться от возвращения?

— Почему?

— Итальянская полиция, даже криминальная, мышей не ловит вообще. Не знаю, насколько затянется следствие.

— Я не на полицию надеюсь, а на тебя. Ты найдешь убийцу Жени, и я смогу вернуться в милый сердцу городок. — Она заметила, как его лицо чуть напряглось. Это он поджал губы. — Позволь мне в это верить, — попросила Лида. — Оставь свои мрачные пророчества при себе… — И уже весело: — Если не хочешь, чтобы я тебя снова ущипнула, конечно.

— А ты перестань меня стращать, — в тон ей ответил Фил. — Лучше на танец пригласи.

— Я — тебя?

— Ага. Музычка как раз подходящая для медляка. Кто это поет, не знаешь?

— Аль Бано и Ромина Пауэр.

— Не знаю таких.

— Естественно, ты поколение MTV, а они — Сан-Ремо. Кстати, этот город недалеко, можно съездить туда.

— Зубы не заговаривай, приглашай на белый танец.

— Хорошо.

Она встала из-за стола, отошла на пару метров, расправила сарафанчик, в который переоделась, поправила прическу и решительно направилась к Филу. Отыграла, в общем.

— Молодой человек, разрешите пригласить вас на белый танец?

— Я ждал именно вас, девушка.

Поднявшись с кресла и отвесив церемонный поклон, Фил взял ее за талию и начал неумело перебирать ногами. Топчась на месте, он все же умудрился отдавить Лиде палец.

— Нет, так дело не пойдет, — мотнула головой она.

— Конечно, нет. Я прикалываюсь. — И задвигался иначе: не сказать, что грациозно, но плавно. И одну руку ее прижал к своей груди, а ту, что лежала на талии, чуть опустил. Теперь она касалась бедер.

— Что за пунктик с приглашением?

— Когда-то получил отказ, теперь жду, когда женщина первая подойдет. Но готов изменить себе с хорошенькой бабулей.

— Странная фантазия.

— Почему? Они такие милые, нарядные и ходят на дискотеку. Я планировал пойти туда же и перетанцевать со всеми синьорами.

— Когда?

— После того, как ты отбыла в море на яхте с другим мужчиной.

— Точнее, когда тебе это примерещилось, — поправила его Лида.

— Пусть так.

— Ты меня приревновал, что ли?

— Пожалуй.

— Как неконструктивно!

— Да, но я смог бы осчастливить сразу несколько бабушек.

— А вместе этого… — Она сразу вспомнила о том, что вечером того же дня был найден труп Жени.

— Не будем сейчас об этом. Вечер волшебный, наслаждаемся им.

Она кивнула головой. Все правильно говорит. И делает. Удивительный парень этот Филипп. Лиде так хотелось узнать его. Жаль, времени мало, но тогда нужно спешить.

— Почему тебя назвали именно так? — этот вопрос ее давно волновал. Русский мальчик из Баку и Филипп.

— Мама была поклонником Киркорова.

— Не ври. Когда ты родился, он еще не был звездой.

— Да? А я думал, он был всегда. Имя переводится как «любитель лошадей». А я, когда родился, сразу погремушку с пони выбрал.

— Оправдываешь имя?

— Неа. К лошадям я подходить боюсь, мне они кажутся непредсказуемыми. А тебе почему дали такое имя? Оно довольно редкое.

— О, это ты не знаешь, как звали моих родственников по женской линии. У них польские корни. Бабушка Таисией была, сестра Зофией, а брат их — Ежи. Ежиковичами дети его стали. Так что Лидия для нашей семьи — самое обычное имя.

Композиция в исполнении Аль Бано и Ромины Пауэр сменилась на другую, неизвестную Лиде. И она была уже ритмичной.

— Будем танцевать бачату, — сказала она и сделала несколько движений бедрами. Получилось ча-ча-ча, как и все Лидины танцы. Двигалась она неплохо, но не запоминала комбинации, а ведь был период, когда она ходила на занятия в данс-студию «Латино».

— Тогда лучше тарантеллу, это хотя бы итальянская история.

— Умеешь?

— Я и бачату не умею.

— Хочешь танцевать с итальянскими бабульками на диско, учись.

— У меня хорошо получается ваша полька-бабочка. Давай ее сбацаем?

И, схватив ее за бока, начал, припрыгивая, кружить.

Лида захохотала и попыталась под него подстроиться, но перед глазами потемнело, и она едва не сползла на землю. Хорошо, Фил ее держал крепко и не дал упасть.

— Что такое? — обеспокоенно спросил он и заглянул в глаза, с которых только начала спадать пелена.

— Голова закружилась. Бывает.

Фил плюхнулся на кресло и повлек Лиду за собой. Она опустилась ему на колени и была тут же заключена в объятия. В них оказалось так уютно, что даже когда головокружение прошло, она не стала размыкать их. Так и сидела на ручках у Фила, прижималась к его груди, как маленькая девочка, которой очень и очень страшно. Она сейчас и была ею, испуганной, хрупкой, потерянной, как никогда нуждающейся в защите…

Она почувствовала на своем лице его руку. От нее пахло базиликом. Открыв глаза, Лида увидела лицо Фила. Оно было близко-близко. Пальцы его нежно обхватили ее подбородок, приподняли его. Теперь их губы оказались на одном уровне. Лида чувствовала дыхание Фила, тот же базилик, сыр, вино и солнце, но это уже от волос. Они каким-то чудом впитали его!

— От тебя пахнет Италией, — пробормотала Лида.

Больше он ничего не дал ей сказать, запечатав ее рот поцелуем.

И вот она, кровать с балдахином, на ней постельное белье, не заправленное, просто наброшенное, и пахнет оно супермаркетом. Окно распахнуто, на нем нет занавесок, но видно, как их треплет ветер во дворе. Радио молчит, оно закончило свое вещание до утра. Роберто не бегает по кухне, он наелся сыра и спит…

Не спят только двое на кровати с балдахином. Они обнимаются, болтают и уплетают детское питание из банки, потому что запеченную телятину лень резать. Да и тяжела она на ночь, и зубы потом нитью нужно чистить, а так не хочется отлипать друг от друга.

— Какая же ты красивая, — проговорил Фил, окинув взглядом нагое тело Лиды. От и до.

В лунном свете, чуть влажное после секса, покрытое мурашками из-за ветерка, оно на самом деле смотрелось прекрасно. Лиде было не стыдно показывать его. Утром чары рассеются, но до рассвета еще есть время.

— Ты все еще не хочешь со мной сближаться?

Как же Лида боялась этого разговора!

— Мы уже сливались пару раз, — попыталась отшутиться она. — Ближе некуда!

— Секс, хоть он и хорош, еще не все.

Как Лида его понимала! Был в ее жизни мужчина, с которым она во время близости распадалась на атомы, взмывала, сливалась с бесконечностью, возвращалась в тело, а оно уже не то, что прежде, все наполнено негой, сладостью, довольством. И кажется, что ничего другого не надо. Но это ненадолго. Утолив жажду плотскую, начинаешь испытывать другую. А ее утолить сложнее. Поэтому со своим супермачо Лида все же рассталась. Тяжело было, потому что взмывать и растворяться хочется вновь и вновь, и это как наркотик, а где получить его, коль ты потеряла своего дилера.

— Я хочу встречаться с тобой, — выпалил Фил.

— А мы что делаем?

— Нет, ты, наверное, не поняла. Я про отношения. Давай попробуем стать парой…

Он схватил подушку и накрыл ею свое лицо. Внутреннему подростку стало стыдно. А взрослый Фил не знал, как ему помочь. С ним такое случилось впервые.

— Фил, ты мне очень нравишься, — заговорила Лида. — Можно сказать, я в тебя влюблена… Да убери ты, черт побери, подушку! — Она рванула ее и смогла отобрать, а потом отбросить. — Да, влюблена! И это прекрасно, но…

— Ох уж это «НО»!

— Мы не можем быть вместе.

— Наверное, из-за разницы в возрасте?

— В том числе.

— Какая глупость! — его лицо стало брезгливым. — Сколько тебе? Сорок три — сорок пять?

— Пятьдесят.

— По фигу.

— У нас разница в… Кстати, я даже не знаю, сколько тебе.

— Тридцать семь будет скоро. В сентябре. И меня разница не смущает. А тебя тем более не должна.

— Потому что все будут мне завидовать? Такого молодого, красивого отхватила!

— Ты свободная творческая личность. Птица высокого полета. Тебе должно быть на всех… Ну ты поняла! — Фил разволновался, вскочил, но не слез с кровати, а, сидя, навис над ней. — Если ты переживаешь из-за того, что не сможешь мне родить, не надо. У меня есть два племянника, найду, на кого излить нерастраченную любовь.

— Я так далеко не загадываю…

— Тоже не имею такой привычки, ты вынуждаешь. На данном этапе я предлагаю тебе встречаться, а не делать парные татуировки «вместе навсегда».

— Между прочим, я мечтала о таких в молодости. Подстрекала мужа их сделать, но он не согласился марать тело, и правильно сделал. Пришлось бы сводить.

— Не уходи от темы.

— Хорошо, — обреченно проговорила она. — Я не могу строить планы даже на недалекое будущее. Мне бы до завтра дожить…

— Каждому из нас может кирпич на голову упасть, если думать об этом постоянно, умом тронешься.

Она тоже села. Обнаженной оставаться не хотелось, и она обернулась простыней. Взяв его ладони в свои, сжав их и коротко поцеловав, Лида сказала буднично:

— Я умираю, Фил.

Он непонимающе молчал.

— Живу взаймы уже месяц. У меня не гастрит (хотя и он тоже имеется), а цирроз печени в последней стадии. Я прилетела в Италию, чтобы умереть в Марина-ди-Пиза.

Ладони Фила стали холодными и твердыми, как камень. Тело тоже напряглось. Только взгляд поплыл. Нет, в глазах не появилось слез, по ним разлилась тоска.

— Ты спрашивал, с какой потерей связаны перемены во мне… Теперь ты знаешь. Силы уходят из меня по капле. Я скоро потеряю главное — жизнь.

— Ты лечилась?

— Конечно. Но ничего не помогло. Болезнь очень быстро прогрессирует.

— От чего она развилась?

— Мой лечащий врач настаивает на том, что я убила печень лекарствами, которые принимала при ковиде и после. Мне их присылали из Израиля. Чудо-средство избавило меня от всех последствий болезни. Но подарило новую. — Она оторвала свои руки от его, но Фил схватил их, чтобы снова сцепиться. — А я думаю, что меня сгубило шампанское по утрам, — Лида перешла на более легкий тон. — Я так кайфовала, попивая его за завтраком, что разгневала богов.

— Насколько я знаю, печень можно пересаживать. И там нужна всего доля.

— Я стою на очереди. Но место мое сто двенадцатое.

— Нужно самой найти донора из близких родственников.

— У меня есть только мама. Ей семьдесят пять, у нее был инсульт. Она не подойдет в качестве донора.

— Это врачи тебе сказали после обследования или ты сама так решила?

— Мама не знает, что я умираю. Она думает, у меня язва, и ждет, когда я поправлюсь. Я тут, если что, на термальных источниках лечусь.

— Ты уехала, чтобы она не видела, как ты угасаешь?

— Честно? В первую очередь я думала о себе. В жизни мне многое пришлось делать, чтобы не разочаровывать родных. Я была образцовой дочкой, внучкой. Такие если уходят раньше родителей, то по возможности проводят последние часы с близкими. Так?

— Не знаю. Я бы точно хотел именно этого: умереть в своей постели в окружении близких.

— А я нет! — Она разорвала их сцепку, чтобы обхватить руками колени. Они чуть дрожали. — Я вообще не понимаю этого: «Мы с ней (с ним) даже не попрощались!» Что дает это прощание? Умирающему не до этого, он, если верует, молится, а нет — яркие картинки своей жизни пролистывает, чтобы убедиться в том, что жизнь не зря прожита…

— А если зря?

— Тогда молится, потому что, как мне кажется, именно на смертном одре многие обретают веру.

— В общем, ты уехала сюда, чтобы пожить для себя?

— Да. Провести время, как я хочу, а не как могу себе позволить при маме. Боясь ее лишний раз ранить, пытаясь угодить напоследок, улыбаясь через силу, скрывая боль, маскируя ухудшение внешности, я упущу последние радостные мгновения. Да и не хочу я умирать под свинцовым небом Москвы, а тем более под потолочной лампой клиники. Я уйду под ярким солнцем Тосканы или под звездным небом, но лучше — на закате, хочу утонуть в розовой дымке, как фея…

— Только не в мою смену, — мотнул головой Фил, и волосы его вырвались из плена резинки. Было жарко, и он собрал их на затылке.

— Что это значит?

— То и значит, что умереть я тебе не дам. — Фил встал, голым прошелся к стулу, на котором лежали его вещи, и достал телефон. — Печень раздобудем и пересадим. Ты, главное, руки раньше времени не опускай. Позитивный настрой очень важен.

— Он не работает, Фил. Уж мне ли не знать.

— Щипни себя за ляжку, как ты это обычно делаешь. Все будет хорошо, я обещаю.

И она пусть на миг, но поверила.

— Как хорошо, что я познакомилась с тобой. Ты дал мне надежду.

Он не совсем понял, о чем она. Решил, что речь о выздоровлении. Но Лида имела в виду другое: Фил дал ей надежду на то, что в мире еще остались настоящие мужчины, готовые взвалить чужие проблемы на себя (она думала, вымерли вместе с поколением деда), а это значит, этот мир не безнадежен.

Лида поманила Филиппа в постель. У нее еще были силы для баловства. Так стыдливая мама называла секс. А грубоватая Зося писькотерством. Бабушке не нравилось ни то ни другое слово, она считала, что о таком вообще говорить незачем. Есть много других тем!

— Какая у тебя фамилия? — спросил Фил, дав понять кивком, что собирается присоединиться к Лиде.

— Краско.

— По мужу?

— Нет, и даже не по отцу, он Воронков. Когда родители развелись, мама пожелала вернуть себе девичью фамилию и дать ее мне. Все возражали, но она не послушалась.

— Он сильно ее обидел?

— Бросил ради другой. Где-то у меня есть как минимум один брат.

— Вот тебе и потенциальный донор.

— Я его ни разу не видела. Даже не знаю, как зовут.

— Узнать?

— Не надо. Он, может, и не в курсе, что у него есть единокровная сестра. Когда умер отец, мне не сообщили. Случайно узнала.

Фил, наконец, отложил телефон и с разбегу кинулся на кровать. Когда он упал на нее, раздался треск, это подломилась одна ножка. Каркас перекосило, матрас поехал, подушки полетели на пол. Хохоча, Фил крепко обнял Лиду, и они скатились вниз, чтобы там заняться баловством.

Мышонок обнаглел. Одному в кухне ему было скучно, и он пришел в спальню. Усевшись на порожке, принялся умываться.

— Бонжорно, Родриго.

— Вообще-то он Роберто, — поправила Фила Лида. — И его надо покормить.

— Он выглядит сытым и довольным. Наверняка уже стянул что-нибудь со стола.

Сотовый телефон, лежащий на подоконнике, заурчал. Это пришло оповещение от запущенной вечером программы. Припозднилось из-за слабого интернета, Фил ждал его ночью, вот и держал смартфон на расстоянии вытянутой руки.

— Сейчас вернусь, — бросила Лида, соскользнув с кровати. Фил худо-бедно ее починил, а если точнее, подставил под оставшийся без опоры угол кованый сундучок с нитками и тканевыми обрезками.

Она пошлепала в сторону уборной, на ходу обернувшись простыней. Ни сантиметра тела не хотела показать ему при дневном свете. Стеснялась, глупая.

Фил взял телефон, открыл первый всплывший файл.

Тати-Анна Эйгельман оказалась женщиной преклонных годов. Ей уже перевалило за семьдесят. Но на фото она выглядела максимум на пятьдесят пять. Наверное, давнишнее. Красивой формы череп, интеллигентное лицо, стрижка-ирокез, очки в роговой оправе, мужской костюм и галстук. Нетрадиционная ориентация очевидна. Тати-Анна полюбила представителей своего пола задолго до того, как это стало нормой. Смелая и упрямая, это видно по форме подбородка и посадке головы. Однорукая. Но этого не понять сразу. Фил сначала прочел, потом понял. В юности Тати-Анна, еврейская девочка из Тбилиси, была избита подростками-наци средь бела дня на улице Вены, куда переехала вместе с семьей. Кости руки раздробили так, что ее не удалось спасти.

— Кто это? — услышал он голос Лиды. Она вернулась из уборной и незаметно подошла.

— Доктор Эйгельман. Лечащий врач Валерия Кондратьева и подруга Жени. Она та самая Татьяна. Правильно: Тати-Анна.

Лида уселась рядом, стала рассматривать фото.

— Я эту женщину не видела, — сказала она. — И ничего о ней не слышала.

— Женя всем вам, людям, с которыми тесно общалась, выдавала информацию о себе по кусочку. Как тортом угощала. Тебе достался большой и вкусный, с ягодой. А Маршалу, например, обрезок. Не знаю, зачем ей это было нужно, наверное, для спокойствия.

— Получается, никто из нас не знал ее настоящую…

Она ойкнула и утопила лицо в ладони.

— Что такое?

— Кровь пошла носом, — прогнусила она. — Такое со мной бывает. — И убежала обратно в уборную.

А Фил вернулся к досье.

Доктора Эйгельман долго не принимало научное сообщество. Поначалу ее даже травили. Женщин в психиатрии тогда было крайне мало, а тут она, иудейка и бунтарка. Казнить, нельзя помиловать! Но она выстояла и стала признанным светилом психиатрии. В Уэльсе открыли клинику ее имени. Там-то Валера Кондратьев и лежал. Два года наблюдался у доктора Эйгельман и до сих пор числится (удалось пробиться через защиту клиники и добыть списки) ее пациентом.

— Я буду готовить завтрак! — крикнула из кухни Лида.

Когда она успела туда попасть? Мимо не проходила. И тут же он понял, что через двор, а заодно сняла с веревок высохшие занавески. Их сейчас не было видно. Как и мышонка Роберто, он убежал за хозяйкой.

Фил дал себе еще пять минут и остался в кровати.

Тати-Анна оказалась личностью цельной. Она не была замешана ни в одном скандале, не прятала от общества никаких постыдных тайн. Всю жизнь прожила с одной женщиной, воспитала ее детей, отучила их, вывела в люди. После Кондратьева Тати-Анна не взяла ни одного пациента, а все потому, что занялась преподаванием в Королевском колледже Лондона. Но среди его выпускников Амалии Даланян не оказалось (проверил ради интереса). Приврала, выходит, дамочка. Скорее всего, посетила пару выездных лекций профессора Эйгельман да труды ее изучила, а отучилась в каком-нибудь средненьком итальянском колледже. Не тянула Амалия на высококлассного специалиста.

— Ты будешь чай или кофе? — спросила Лида, заглянув в спальню. Она оделась во вчерашние вещи: шорты и футболку. Кажется, это была летняя пижама. Расцветка — лимончики. Но она Лиде не идет, делает кожу желтее. — Что не так? — не поняла она и стала себя рассматривать.

— Не вижу дыр. Ты вчера уверяла мне, что порвала свой сногсшибательный домашний наряд во время каторжных трудов по уборке виллы.

— Ивановский трикотаж неубиваем!

— Везла это безобразие из России? Давай я тебе куплю сегодня что-нибудь роскошное, шелковое? — Ему очень хотелось переодеть Лиду. Это для начала. А еще ускорить процесс поиска донора. Теперь он замечал все признаки болезни и очень переживал за нее.

— Это моя любимая пижама, я с ней не расстанусь.

— И не надо, просто при мне будешь носить шелк. — Он шутливо стукнул кулаком по матрасу. — Я мужик, я сказал!

— Кровать еще раз не разломай, мужик, — усмехнулась она. — Так что будешь пить?

— Откуда кофе?

— Нашла банку в шкафу. Пахнет нормально.

— Нет уж, давай лучше чай.

Лида кивнула и скрылась. А Фил встал-таки с кровати.

Душ он принял в саду. Взбодрился, вымыл волосы, которые пропахли нелюбимой им лавандой. Хозяева виллы напихали ее в подушки, как делают многие в Италии. Считается, что аромат лаванды лечит бессонницу и простуду. Фила же он раздражал своей навязчивостью.

Когда он вытирался, ему на нос села бабочка. Большая, пестрая. Фил хотел согнать ее, но чешуйчатокрылое создание не думало улетать. Ему понравилось сидеть на конопатом носу человека. Или бабочка приняла его за растение? С оранжевой кроной.

Фил снял бабочку и понес ее в дом.

— Я тебе еще одного питомца приволок, — сказал он Лиде и посадил бабочку на цветок в горшке. Тот, что они привезли из Марина-ди-Пиза.

— Зачем он мне?

— Как это? Разве не знаешь примету: бабочки к исполнению желаний?

— Моя бабушка считала иначе. Говорила, они не к добру. И выгоняла их на улицу.

— Ей просто не нравились насекомые в доме.

— И это тоже. С молью она нещадно боролась до конца своих дней. Незадолго до смерти, когда бабуля пришла в себя, первое, что спросила, не забыли ли мы с мамой рассовать в шерстяные носки пакетики с сухой полынью.

— Мы оставляем бабочку?

— Пусть сидит, — разрешила Лида. — На твоем цветочке она смотрится так гармонично, будто он создан специально для нее.

Она успела нарезать мясо, выложить на листья салата помидоры черри и остатки брынзы. Был еще хлеб, поджаренный на оливковом масле, а на десерт ломтик дыни.

— Шикарный завтрак у нас получается, — подытожила Лида.

— Я ем и уезжаю, — сообщил Фил.

— Куда?

— В Пизу. Маршал прислал сообщение, предлагает встретиться. — Он сел за стол. Завтракать они решили тут, чтобы не тратить время на лишние телодвижения. — Потом я выселюсь из гостиницы и перевезу свои вещи сюда. Согласна?

— Конечно. — Она подошла к Филу и поцеловала в мокрую макушку. — Твоему расследованию переезд не помешает?

— Мне по большому счету незачем оставаться в Марине. Кондратьев туда не вернется. Я жду новостей о нем. Как только они появятся, отправлюсь на его поиски.

— Откуда эти новости поступят?

— С земли.

Она взяла чашку с чаем и стала пить его мелкими глотками. На съестное не посмотрела, хотя могла бы позволить себе пару кусочков сыра или дыни. Или ей и это нельзя? Нужно будет изучить список допустимых продуктов.

— Разъясни, я не поняла, — попросила Лида, усевшись на подоконник.

— Я отслеживаю каждый оставленный Валерием след. Если он снимет деньги с карты, я узнаю. Сделает звонок по своему сотовому — я узнаю. Появится в камере с фейс-айди, какие, к примеру, сейчас устанавливаются в метро — я узнаю.

— Технологии достигли такого развития?

— В принципе, да.

— Почему тогда еще не переловили всех преступников?

— У нас заборы ДНК с места преступления не везде делают, а ты говоришь… — Он положил на хлеб лист салата, сверху кусок мяса и три разрезанные напополам помидорки. Красивый бутерброд получился, жалко есть. — Федеральные службы безопасности, конечно, новые технологии применяют давно, но они и не простых обывателей ловят. Тех, кто знает, как скрываться. А Кондратьев пользуется картой, телефоном, яхту на свое имя арендовал.

— Не странно для человека, приехавшего убивать?

— Все больше склоняюсь к тому, что он это не планировал.

— Что тогда планировал?

— Есть у меня одно предположение, но пока не озвучу.

— Ладно, я подожду. — Лида спрыгнула с подоконника, чтобы взять сыр. Но не для себя. Кусочек был положен рядом с норкой. — Исходя из вышесказанного, Валерий пока ни одного следа не оставил?

— Предполагаю, он в море и еще не причаливал к берегу. Или делал короткие остановки и покупал какие-то мелочи за наличку.

— А если он на этой своей яхте уплывет черт-те куда?

— Черт-те куда не получится, — усмехнулся Фил, слопав свой красивый бутерброд. — Яхта арендная. Взята на Корсике. В любом случае ее нужно возвращать владельцу или его представителю.

Зазвонил телефон. Это был Маршал.

— Привет, ты едешь в Пизу? — спросил он. Голос был какой-то нервный.

— Да, мы же договорились.

— Давай встретимся в твоем отеле. Я буду ждать в баре.

— Что случилось, Маршал?

— Мне из криминальной полиции позвонили, велели приехать в Марину. Мне нужно с тобой посоветоваться.

— Тебя в отделение вызывают?

— Нет, в квартиру Джи-Джи. А мы с тобой незаконно в нее проникали…

— Этого никто не может доказать, поскольку мы замок не ломали. Скажешь, что у тебя был ключ от квартиры, как у друга покойной. Меня, пожалуйста, не впутывай, Лиду тем более.

— Я чернокожий мигрант, на меня могут повесить все что угодно, если я не приведу свидетелем.

— Ты что раньше времени нервничаешь? Тебя, скорее всего, как близкого друга, попросят посмотреть, пропало ли что из квартиры. То, что ты в ней часто бывал, знают многие, так? Тот же Джузеппе.

— Я еду в Марина-ди-Пиза и, как хочешь, но направляюсь в твой отель.

— Меня там нет.

— А где ты?

— Я вообще в другом городе и, если ты будешь истерить, тут и останусь. — Фил пошел в гостиную, чтобы взять рубашку и штаны, пока он был в трусах и майке. — Тебя попросили приехать, а не забрали из дома, значит, ты просто свидетель. Когда мы заходили в квартиру, Джи-Джи уже несколько часов была мертва. Поэтому тебя если что и должно беспокоить, то алиби на момент убийства. Позаботься о нем, если не хочешь, чтобы на тебя, чернокожего мигранта, повесили всех собак.

— О, это легко, — выдохнул он. — Извини за истерику. Я не зря признавался в трусости.

— Позвони мне, когда закончишь с полицейскими, — сказал Фил и, отключившись, добавил: — Если я возьму трубку.

Лида подошла к нему, подала сумку, которую он уже минуту искал глазами.

— А вот ты не боишься раздавать свой номер посторонним? — спросила она.

— Этот нет, он временный. Но тебе, моя дорогая, когда все закончится, я оставлю основной.

— Какая честь, — закатила глаза Лида.

— Поехал я, — Фил чмокнул ее в губы. — Вернусь к вечеру.

— Буду ждать.

— Конечно, будешь, ведь я с гостинцами приеду и подарочками, — он вспомнил о шелковом белье.

Еще раз поцеловались и распрощались до вечера.

Фил сел в машину, отъехал. Он чувствовал себя за рулем настолько хорошо, что самому не верилось. Вчера еще губы кусал, делая сложный разворот, а сегодня лихой, как гонщик. Надо чаще ездить, чтоб навыка не терять. Своя машина — это удобно.

Опять зазвонил телефон. Неужели Маршал не успокоился? Но нет, это были свои.

— Фил, я чего-то не понял, что за новые дела у тебя появились? — услышал он недовольный голос Борисыча.

— Где ваше бонжорно?

— Здорово. Кто такая Лидия Краско?

— Система отправила тебе данные на нее? Сорян. Это мое личное.

— Личное потом, Фил.

— Это подождать не может. Человек умирает, нуждается в пересадке печени. Я помогаю.

Борисыч помолчал. Потом еще помолчал, проглотив начало реплики. Наконец задал конкретный вопрос:

— Кто она?

— Женщина, к которой я неравнодушен.

— Не верю ушам своим! Пасли втрескался? — с подачи Мурата все друзья называли его Ржавым.

— Сам в шоке.

Снова пауза.

— Что ж ты среди здоровых не выбирал, дурила? — вздохнул Борисыч тяжко. — Она ведь никогда не станет такой. Всю жизнь будет на препаратах.

— Как там говорится… Сердцу не прикажешь?

— А знаешь что? Я рад за тебя. И теперь понимаю, что в беспроблемную ты бы не влюбился.

— Это случилось до того, как я узнал о болезни…

— Но сразу понял — что-то с ней не так? Скажешь «нет», не поверю. Ты великолепно считываешь информацию и анализируешь ее. Это твой дар.

Только Фил подумал о том, что это не телефонный разговор, Борисыч сменил тему:

— Как я понял, ты завтра не полетишь в Стамбул. Останешься в Италии?

— Кондратьев взял яхту на пять суток. Прошло трое. Послезавтра утром я отправлюсь на пароме на Корсику.

— Там его будешь поджидать?

— Да. Я уже созванивался с человеком, сдающим «Венеру» в аренду. И аванс перевел, чтобы яхта точно досталась мне. Валерия Павловича я не упущу.

— Как будешь действовать?

— Ты же знаешь, я так далеко не планирую. На месте разберусь.

— На рожон не лезь, лучше прикрепи к нему прослушивающее устройство и уйди в тень.

— Когда тебе наконец разрешат выезд за рубеж? — простонал Фил. — Будешь сам кататься в командировки, а я обеспечивать тебя инфой из дома, как раньше.

— Тебе ведь нравится быть искателем!

— Да, но я больше не одинокий бродяга, у меня появилась женщина, о которой нужно заботиться. Мне необходимо менять образ жизни.

— Полгода осталось, потерпи.

На этом они закончили разговор, и Фил покатил дальше, уже не отвлекаясь на телефон.

С вещами он двигался к выходу. Номер сдан, чаевые розданы, можно ехать в Пизу. Там Фил встретится с гастроэнтерологом. Любым практикующим и готовым дать консультацию в частном порядке за денежку. После можно пройтись по магазинам, купить обещанное и ехать в Сан-Джиминьяно.

Не успел он отойти от стойки портье, как столкнулся с Маршалом.

— Ты почему трубку не берешь? — спросил тот обиженно. Вот Фил уже и чем-то ему обязан!

— Выселялся, не слышал звонка, — соврал он. — Как дела?

— Нормально. Даже хорошо.

— Вот видишь, а ты дрожал! — Фил хлопнул парня по плечу.

— Пойдем выпьем? Я угощаю.

— Нет, я за рулем. Да и некогда. Я тороплюсь, Маршал. Но если ты в Пизу, подброшу.

— Я тут останусь до вечера. Джузеппе пригласил меня на панна-котту, он ее сейчас готовит.

— О, она у него божественная!

— Знаю, он угощал нас с Джи-Джи своими десертами, они все потрясающие. Между прочим, мы с ним стали понятыми. При нас завещание покойной достали. Оно, оказывается, лежало в письменном столе, в запирающемся на обычный ключ ящике — не в сейфе.

— Полицейские только сейчас произвели обыск в квартире покойной? — Парень кивнул. Сегодня он был в других очках, эти держались не так плотно и сползали на кончик носа всякий раз, когда Маршал дергал головой. — Вот же золотые работнички.

— Все средства Джинни завещала фонду поддержки женщин, прошедших через насилие. А квартиру свою — городу. Под музей Пастернака и других классиков, бывавших в Марина-ди-Пиза.

— Тебе ничего?

— Ладно мне, я и не ждал, мужу фига с маслом. — Маршал хихикнул. Про фигу с маслом он не говорил, но Фил фразу перевел именно так, по-русски.

— Расстроится, думаешь?

— Не думаю, знаю. Он заявился, когда я в квартире был. Такое устроил! — Парень изменил голос, повысив его до фальцета, и заверещал, по всей видимости, изображая Лауренцо: — Это несправедливо! Я — законный муж! Я требую…

— Ладно, пошли в бар. Я кофе выпью, ты чего хочешь.

Они проследовали туда. Маршал взял пиво, Фил капучино.

— Лауренцо был уверен, что по закону он имеет право хотя бы на квартиру, — прихлебывая пивко, болтал Маршал. — Она в браке покупалась, и, как ему говорил юрист, она точно его. Еще драгоценности, картины.

— Картин я не помню.

— Она давно раздала их галереям, а украшения заменила копиями.

— Нечем вдовцу поживиться?

— Джини все для этого сделала. И квартиру не зря городу отписала, чтобы муж не отсудил. Где ему с государственными органами тягаться. А часы, те, что в залог потребовала, знаешь, куда дела?

— Тебе подарила.

— Неинтересно с тобой, ты постоянно угадываешь, — насупился Маршал, и теперь очки взметнулись ко лбу. — Джина мне их не то чтобы подарила, дала… как это слово? русское… пофоуйсити?

— Пофорсить? — не сразу понял Фил.

— Да, — опять же на великом и могучем прозвучало согласие. — Я надевал их, когда на деловые встречи ходил. Для солидности. Теперь буду чаще носить, как память.

— На глаза вдовцу, главное, в них не попадись. Отберет.

Филипп быстро выпил капучино, хотел расплатиться, да Маршал не дал. Сказал же, угощаю. Попрощались. Афроитальянец остался допивать свое пиво, а русский бакинец покинул отель.

До Пизы оставался ровно километр, когда пришло сообщение на телефон. Обычное эсэмэс, даже удивительно. Прочитав его, Фил чертыхнулся, съехал на обочину и включил аварийку.

— Бонжюр, мсье Аарно, — поздоровался он с человеком, отправившим послание. Именно с ним Фил договаривался об аренде «Венеры». — Я хочу уточнить, правильно ли понял.

— Яхта на причале, я могу сдать ее вам раньше.

— Ее уже вернули?

— Совершенно верно. И она в прекрасном состоянии, я проверил. Не желаете подписать договор уже завтра?

— Да, конечно. Я подъеду.

— Вы на Корсике?

— Нет, в Пизе, но это нестрашно. Прибуду завтра первым паромом.

— Буду вас ждать.

— Можно вопрос: почему предыдущий арендатор вернул ее раньше?

— Если вы переживаете за состояние «Венеры», то зря. У месье Кондраутева, — фамилию произнес без запинки, но на французский манер, — появились срочные дела, и он ночью улетает на материк.

Ночью! Это очень и очень плохо…

Паромы до Корсики все ушли. Поезда тоже, они все утренние. На самолете с пересадками не успеет…

Что остается?

Ответ пришел тут же: моторная яхта. Любая. На ней можно домчать за три часа. Это в лучшем случае, конечно. Но все равно быстрее, чем на ней, добраться не получится.

Фил развернул машину, дал по газам.

Странно, что «Ржавый червь» не прислал никаких оповещений. Если Кондратьев собрался улетать с Корсики, его паспортные данные появились бы в базе. Значит, еще не брал билета? Или он уберется с острова другим способом?

До порта Марина-ди-Пиза Фил домчал быстро. Чем хороши местные дороги, они слабо загружены. Припарковавшись, отправился на поиски Марио.

Обнаружил его Фил на буксире. Матрос был пьян и печален. Грустил он под некогда популярную на постсоветском пространстве песню «Мальчик мой».

— Чао, Марио, — поздоровался с ним Фил. И услышал в ответ:

— Она любила эту песню. Включала, когда оставалась одна.

— Ты про Джинни? — Он кивнул и протянулся к бутылке, в ней оставалось мало, но Марио имел запас еще из двух. — Я ищу того, кто ее убил.

Матрос обернулся, поднял на него свои мутные глаза. В них стояли слезы.

— А, Филиппе, это ты.

— Мужчина с яхты «Венера» сделал это, — и ради справедливости добавил: — Я так думаю.

— Тот, что был с плохо стриженной старухой? Нет, это не он.

— А кто? Только не говори, что доктор Даланян.

— И не Амалия. Но женщина.

— Ты что-то видел? — Фил подошел, наклонился к Марио. От него пахнуло алкоголем, потом и… женскими духами!

— Ничего я не видел, — отмахнулся от него матрос. — Но только женщина могла убить Джинни. Ни у одного мужчины не поднялась бы на нее рука.

— Мне нужна яхта, Марио. Ты обещал помочь.

— Завтра приходи.

— Нужна сейчас.

Но Марио не слышал его, он включал любимую песню Жени повторно. И звучала она из кассетного магнитофона. Рядом с ним лежали еще кое-какие вещи: конфетница, набитая фантиками, мягкая игрушка, то ли утенок, то ли цыпленок, костяная расческа, наперсток и флакон духов «Пуазон». От Марио именно ими пахло. Фил не спутал бы этот запах ни с каким другим. Мама Мурата и Саида обожала «Пуазон» с молодости, пользовалась только им, и так ей аромат шел, что казался прекрасным. Фил с первых заработанных денег (выманенных у туристов) купил своей матушке маленький флакончик «Пуазон». Та намазалась им, и домашние чуть не задохнулись. Аромат на бледной конопатой славянке раскрылся ужаснейшим образом. Пришлось духи передарить, но запах морилки для тараканов еще долго витал в доме.

— Откуда у тебя все это? — спросил Фил у Марио. — Это ведь вещи Джинни, так?

— У меня их было больше — украли. — Он взял плюшевого монстра, затрепанного, без одного глаза, похожего не только на птенца, но и на динозаврика. — Тапочки, перчатки, платочек, шарф, тот самый, в котором она прибыла в город на голубом «кадиллаке»…

— А халат?

— Тот, что нашла Фернанда? Нет, он новый. А у меня вещи старые.

— Откуда они?

— Подарили.

— Она?

— Нет, Коломбо. У него много трофеев было. Что-то Джинни сама ему презентовала, другое он крал. Перед тем как уехать из города, старик пожертвовал свою коллекцию мне. Не Люцио — мне.

— Почему?

— Я любил ее беззаветно. И мне ничего от Джинни не было нужно.

— А Люцио?

— Он предлагал ей замужество три раза. Первый, когда от него ушла жена. Второй после ее возвращения из Монтекатини, а третий недавно, с неделю назад…

— Но у него отношения с Амалией, или я ошибаюсь?

— Хорошо устроился, да? — Марио допил бутылку и сразу глянул на следующую. Не взял, но отметил, что она имеется. — Любит одну, спит с другой. Еще и психологическую помощь получает, когда захочет. Красавчикам везет.

— Не так уж и везет, как показывает жизнь. Люцио не добился любимой, хотя делал несколько попыток, и так же, как и ты, оплакивает ее сейчас.

Песня снова закончилась, Марио потянулся к магнитофону, чтобы перемотать кассету, но Фил ему не дал. Загородив собой допотопный «Голдстар» (фирмы давным-давно не существует, а продукция все еще работает!), он решительно проговорил:

— Нужна моторная яхта. Помогай.

— Иди ты! — не агрессивно, а устало ответил ему Марио.

— Вознаграждение будет щедрым.

— Не нужны мне твои деньги. Подавись! — И зачем-то швырнул в него мелочью.

— Не о них речь. У меня есть вещица, которая тебя порадует. Смотри! — И достал из кармана пуговицу. — С любимой пижамы Джинни. В ней она умерла. Больше такой пуговицы ты не найдешь нигде.

Марио смотрел на нее, как на сокровище.

— Так что, будешь помогать?

Он закивал.

— С синей пижамы она, да? К которой Джинни сшила халат…

— А ты разбираешься в шмотках.

— Только в тех, которые носила ОНА, — «ОНА» — с придыханием.

Фила поражал факт массового психоза, хоть он и не впервые с ним сталкивался.

Учась в МГУ, он дружил с девочкой. Именно дружил, а не встречался, потому что девчонка была без памяти влюблена в преподавателя философии. Потом оказалось, что не она одна. Студентки валом валили на его лекции, но и после них поджидали педагога, чтобы побеседовать с ним лично. Они знали, где он живет, что ест на обед, какой размер одежды носит, куда планирует поехать в отпуск. Многие в этот отпуск отправлялись туда же и как бы случайно с ним там сталкивались. Педагог не был женат, поэтому все поклонницы мечтали его захомутать. Даже уже имеющие женихов. Но кто они по сравнению с Эдвардом Великолепным (так они называли Эдуарда Сергеевича, мужчину самой что ни на есть обычной внешности и скромного достатка)? Но педагог ни одну из своих студенток не выделил, а женился на профессиональной бегунье, жилистой, мужиковатой, еще и старой — она уже заканчивала карьеру и могла себе позволить мужа и детей. Тогда в МГУ наступил траур. Подруга Фила похудела и постриглась наголо. Кто-то бросил учебу. А две студентки попытались покончить с собой. Благо обе выжили, одна, правда, осталась с уродливыми шрамами на руке.

…Марио быстро нашел для Фила катер. Большой, мощный. Было одно НО: владелец его находился где-то вне зоны действия сети, а матрос, оставшийся на нем, без спроса не готов был пересекать море. Часок покататься вдоль берега, пожалуйста, но плыть на Корсику — это увольте.

— Тысяча евро, — тут же предложил Фил. Деньги всегда решают! — Плюс горючка.

— Хозяин, если узнает, уволит.

— Не узнает. Мы не будем заходить в порт.

— Две, — начал наглеть матрос.

Сторговались на полутора. Через пятнадцать минут вышли в море. И не вдвоем — Марио потащился с ними, не забыв прихватить свои две бутылки и магнитофон.

Уже стемнело, когда Фил отыскал отель, в котором поселился Валерий Кондратьев. Его карта заработала, и оповещение о снятии денежных средств пришло отсюда. Сумма была значительной, а здание так себе. Старое, потрепанное морскими ветрами, когда-то оно было шикарным. Но спустя десятилетия потеряло свой блестящий вид, причем в буквальном смысле — позолота на вывеске, колоннах, молдингах потускнела, а местами облезла. И все равно на фасаде отеля горделиво горели четыре звезды. И назывался он «Император».

Филипп зашел внутрь. Холл выглядел получше, но это, если не приглядываться. А стоит сфокусироваться на мелочах, как видишь трещины в потолке, сколы на мебели, отсутствие полного освещения.

— Месье желает снять номер? — поинтересовался портье, стоящий за стойкой, напоминающей парламентскую трибуну.

— Месье не имеет при себе паспорта.

— Очень жаль.

— Но он очень хотел бы пару-тройку часов отдохнуть в вашем отеле.

— Увы, без документов мы вас не можем заселить.

Фил придирчиво осмотрел холл и не обнаружил ни одной рабочей камеры. Та, что торчала над часами, показывающими время в разных точках планеты, была обычным муляжом.

— Три часа максимум, — заговорщицки проговорил Фил и протянул портье сотенную купюру. — Без оформления. Это залог, — и снял с запястья часы.

Портье, как и следовало ожидать, купюру сцапал (на часы махнул рукой), а Филу протянул ключи от номера.

— Только уговор — никого не водить, — сказал он, отдавая их.

Нелегальный постоялец пообещал этого не делать и направился клифту.

В этой командировке у него появилось много дополнительных трат, и, если бы они с Борисычем не работали на честном слове, Фил замучился бы отчитываться. Только за сегодня потрачено почти две тысячи, а ни одного подтверждения этому в виде чеков нет.

В свой номер Фил зашел, чтобы умыться. Он бы с удовольствием принял душ, но решил обойтись без этого. Все потом, сначала дело. Когда он склонился над раковиной, услышал за стенкой разговор на русском. Гнусавый мужчина будто беседовал сам с собой. Он задавал вопрос и сам же на него отвечал. Это было странно!

Тут раздались выстрелы и визг тормозов. В соседнем номере смотрели фильм с плохим переводом, понял Фил. Он успел застать времена, когда голливудские блокбастеры выпускались без профессионального дубляжа, и поверх голосов актеров накладывался вот этот, гнусавый, или другой, монотонный. Наверняка переводчиков было больше, но он запомнил этих.

Выключив воду, Фил прислонился ухом к стене. «Крепкий орешек»? Похоже. Он в детстве смотрел и его, и другие боевики, но за ненадобностью забыл сюжеты и имена главных героев.

Значит, Валерий находится сейчас там, за стенкой. Кто, если не он?

Выйдя из номера, Фил остановился у соседней двери. Через нее ничего слышно не было. Он что, в туалете кино смотрит? Или лежа в ванной? Значит, нужно громче стучать.

Фил забарабанил в дверь.

— Рум-сервис! — закричал он, растянув последнюю гласную, как это делают французы. — Мсье, вы заливаете соседей снизу, — это уже по-английски. Его Кондратьев точно знает, он в Великобритании несколько лет жил.

Дверь распахнулась. Перед взором Фила предстал Валерий. В фирменном халате отеля, тапочках, он был испуган и как будто бы пьян.

Фил потеснил его, чтобы зайти. Кондратьев заверещал, попытался оттолкнуть незваного гостя, но где ему.

— Тише вы, — шикнул на него Фил. Услышав русскую речь, Валерий заткнулся, но испугался еще больше и кинулся к двери, которая вела в соседний номер.

Так он не один тут поселился? Вот почему в чеке была такая большая сумма!

— Что тут происходит? — услышал Фил голос за своей спиной. Обернулся. — Вы кто?

— Здравствуйте, доктор Эйгельман.

Ее брови взметнулись вверх и воспарили над очками в роговой оправе. Теми же, в которых она обычно фотографировалась. И, к слову, выглядела она в целом так же, как на снимках в интернете. То есть сохранилась она прекрасно, и это не фото были старые, а она моложавая.

— Меня зовут Филип. Фамилия Петров.

— Вы частный детектив, нанятый Валерием? — проявила осведомленность и догадливость Тати-Анна.

— Мы называем себя специалистами по деликатным вопросам. Между собой — искателями. — Фил посмотрел на Кондратьева. Тот немного успокоился, увидев доктора, но не настолько, чтобы встать или сесть. Метался из угла в угол, что-то бормоча. — Он пьян?

— Не в себе. Я только его успокоила, и тут вы.

— Мне нужно поговорить с Валерием.

— Он не будет общаться с вами.

— Даже через вас? — Она покачала головой. — Тогда я буду вынужден вызвать полицию. Господин Кондратьев первый подозреваемый в убийстве Джинни Россини, или Евгении Костиной.

Услышав это имя, Валерий упал на пол. Не рухнул, а сполз по стене. Оказавшись в лежачем положении, он подтянул колени к груди, руками обхватил их и захныкал.

— Он притворяется неадекватным, чтобы избежать наказания? — предположил Фил.

— Вы ошибаетесь, молодой человек. Валера серьезно болен. И я тут, чтобы помочь ему.

Сказав это, доктор Эйдельман подошла к пациенту и стала что-то шептать ему на ухо. Это не помогало. Валера начал плакать, громко, с надрывом.

— Принесите из моего номера черную косметичку, пожалуйста, — попросила женщина. Она пыталась разжать пальцы Валерия, которыми он впивался в свои предплечья.

Фил прошел через дверь номера в соседний. Такой же в точности, но светлый. В Валерином же горел только ночник.

Фил нашел косметичку и принес ее Тати-Анне. Она вынула шприц, наполненный лекарством, и сделала пациенту укол.

— Не лучше его переложить на кровать?

— Нет, на полу ему спокойнее. Сейчас уснет, и мы с вами поговорим. Потерпите.

Фил не возражал. Усевшись в кресло, стал ждать окончания припадка. Прошло минуты две, и плач сменился тихим посапыванием. Пациент уснул.

Тати-Анна легко встала на ноги. Удивительная энергичность для женщины ее возраста. А если вспомнить, что она еще и без руки, то вообще ей поражаешься. Ничего в движениях не выдает этого. На кистях тонкие кожаные перчатки, но такие носят многие дамы в возрасте, а не только те, что имеют протезы.

— Хотите чаю? — спросила Тати-Анна.

В номере чайника не было, только чашки, и Фил ответил:

— Выпил бы, но не в баре.

— Пойдемте ко мне. Я с собой во все поездки беру кипятильник, вещь из моего советского детства.

— Мы оставим Валерия тут?

— А вы думаете, он сбежит? — Снова брови показались из-за оправы. При такой активной мимике так мало морщин, это довольно странно. Неужели колет ботекс? — Валера проспит до утра.

— И что потом?

— Я отвезу его в клинику и оставлю на попечение коллег.

Они прошли в номер Эйгельман. Она закрыла дверь не до конца. Не для спокойствия Фила, разумеется, а чтобы приглядывать за пациентом.

— Вы укрываете преступника, доктор Эйгельман, — проговорил он, усевшись в ближайшее кресло. Пусть Кондратьев будет и под его присмотром.

— Валера не убийца.

— Этому есть доказательства?

— А у вас есть доказательства обратному? — внимательно посмотрела на него Тати-Анна. — Существует такое понятие — презумпция невиновности. Или вы забыли о ней?

— Мы — это россияне?

— Нет, я имела в виду людей вашего возраста. Мне стало трудно понимать молодежь, поэтому я не беру ни новых учеников, ни пациентов.

Ведя разговор, она занималась чаем. Один стакан уже был заварен (она приготовила его себе до вторжения Фила), вода для второго кипятилась.

— Я точно знаю, что Валерий нападал на Евгению Костину (буду называть ее так) и тащил ее в легкую моторную лодку. Она сопротивлялась, даже стреляла в него, но не попала. Он сорвал с нее халат, разорвал пижаму, и все же Женя вырвалась и убежала. Этому доказательства имеются: на теле жертвы должны остаться следы ДНК вашего пациента.

— Хорошо, что их нет в базах, и Валера вне подозрения. Убийцей его считаете вы, а не полиция.

— Я легко с ней свяжусь.

— Зачем вы лезете во все это? Только из-за репутации, которая может пострадать?

— В том числе. А еще может пострадать человек, который мне дорог. Но не будем об этом.

— Не будем. — Она вытащила кипятильник из розетки, в чашку бросила пакет китайского чая. — Лучше я расскажу вам правду, и вы в нее поверите.

Эйгельман поставила чашки на круглый журнальный столик. На него же положила плитку швейцарского шоколада, уже раскрытую и поломанную.

— Валера мой самый выстраданный пациент, — начала она. По-русски Тати-Анна говорила прекрасно, но с ярким грузинским акцентом. — Он попал в клинику в ужасном состоянии полуовоща. Его неправильно лечили и чуть не довели до полного помешательства. Я смогла, не побоюсь этого слова, вырвать его из лап безумия. Валера стал нормальным.

— Разве извращения — это нормально?

— Если бы вы знали, что с ним произошло…

— Я знаю. Читал дневник Жени, написанный рукой ее подруги. Она профессиональный литератор.

— Лидия, кажется? Женя рассказывала мне о ней. Но уверяла, что та порядочный человек и никому не покажет свой дешевый романчик в стиле девяностых (так она сама его называла — не я, я не читала).

— Она сделала это только после того, как Женю убили. Она пришла к тому же выводу, что и я: это дело рук вашего пациента.

— Трудно объяснить НЕ ПСИХИАТРАМ, что это невозможно. У Валеры была жуткая зависимость от мучителя. А спустя время он начал воспринимать тот период своей жизни как самый счастливый. Он начал искать Женю не для того, чтобы убить, наоборот…

— Попроситься назад, в рабство?

— Именно. Он пытался полноценно существовать без нее. Вел активную жизнь. Жаль, не ту, которая могла бы лечить его дальше. Жениться не надо было — это раз. Политикой заниматься — два.

— Холостых политиков в те времена не бывало, вот и женился. Как я понимаю, по указке отца.

— Да, Кондратьев-старший сделал все, чтобы сын окончательно сломался. Не специально, естественно. Хотел, как лучше, и никого не слушал.

— А кого мог бы?

— Меня. Я приезжала в Россию для разговора с ним. Не зря я назвала Валеру выстраданным пациентом. Ни за кого так не переживала, ни для кого так не старалась и никого так не жалела — это непрофессионально!

— Валера сам не мог сказать отцу «нет»?

— Он стал безвольным. Делал все, что велят люди отца. Но делал, надо сказать, блестяще. Я смотрела его конференции, уверенный, обаятельный, четко выражающий мысли…

— Но дергающий ножками.

— Да, но и это он пусть не всегда, но контролировал. Что же касается оргий… — Она вздохнула. — Не мне вам рассказывать, как власть развращает. Что другие политики творят за закрытыми дверями, нам лучше не знать. Но Валера попался. И, как мне кажется, специально. Он хотел не власти, а покоя. Жить за городом, кататься на яхте.

— Или сидеть в погребе на привязи?

— Это в идеале.

— Мог бы найти женщину, похожую на Женю-мучительницу, и отдать ей себя на растерзание.

— Пробовал. Но подделки, даже самые хорошие, не сравнятся с оригиналом.

— На него заявление недавно писали в полицию. Уж не одна ли из фейковых Жень?

— Вы и это знаете! — поразилась она. — Нет, та была официанткой в придорожном кафе, которую он снял.

— Да, точно. Кондратьев ее изнасиловал в извращенной форме, — вспомнил Фил. — Он разве может? Я думал, у вашего пациента половое бессилие.

— Именно. Но в извращенной форме можно изнасиловать чем угодно.

— Ой, да, — Фил даже немного засмущался. Ему было странно говорить об этом с женщиной, пусть и психиатром. — После этого Валерий решил разыскать Женю?

— И обратился к вам, специалистам по деликатным вопросам.

— Валерий сразу вам об этом сообщил?

— Почти. Он не хотел, зная, что я буду против, но не смог сдержаться.

— И вы предупредили Женю? Приехали к ней, это было в прошлые выходные. — Фил закинул в рот дольку шоколада. Изысканный вкус, что и говорить, но ему больше нравится «Алёнка». — Один вопрос, когда вы с ней познакомились?

— Года три назад. Она написала мне письмо. Не электронное, обычное. Как оказалось, Женя узнала обо мне благодаря своему психиатру.

— Амалии Даланян, — Фил снова удивил своей осведомленностью доктора. — Она правда ваша ученица?

Женщина поморщилась:

— Она не очень хороший специалист, я таких не готовлю. Но Амалия отлично знакома с моими работами и как-то в беседе с Женей (они были больше подружками) упомянула о примере женской мести, описанной в книге. Дурочка какая, она именно этим заинтересовалась. Ясно ведь, что я исследовала психологию объекта этой самой мести.

— Она это поняла, — встал на защиту Даланян Фил. — Но Женя ведь тоже жертва. И женщин трогает ее история. Или опять скажете, это ненаучно?

— Мы сейчас с вами в дебри залезем. А нам это не нужно. Итак, Женя узнала о моей книге и прочла ее. После этого мне написала. Естественно, я тут же захотела с ней познакомиться.

— Как исследователь, разумеется? — с некоторой издевкой проговорил Фил.

— Как любопытная баба тоже, — впервые улыбнулась она.

— Подозреваю, что вы ее представляли другой?

— Как раз наоборот, поэтому мне не особо интересны жертвы, ставшие палачами. Но Женя мне понравилась. Не настоящая, а та, какой она предстает перед приятелями, соседями. Наверное, эта маска особенно реалистичная.

— Какой же была настоящая Женя?

— Такой же, каким перед вами недавно предстал Валера. Сломав его, она сломалась и сама. Ее фурор-коллекция этому подтверждение.

— Вы продолжили общение?

— Мы иногда говорили по телефону (она всегда звонила первой), но больше не пересекались. До прошлых выходных. — Тати-Анна указала на накидку, сброшенную на кровать. — Женя мне подарила. Она до последнего шила наряды для себя и подруг.

— Почему вы приехали, а не предупредили ее по телефону?

— Я хотела помочь ей уехать из города. Спрятаться. Ведь она именно этим занималась последние годы. А это не телефонный разговор.

— Почему она осталась?

— Сказала, что не верит в то, что кто-то сможет вычислить ее местонахождение. А еще: «Это мой город, и я больше не побегу!»

— Поэтому она купила пистолет и засела дома, готовая к встрече с давним врагом.

— Этого я не предвидела. Как и того, что Валера меня обманет. И на старуху бывает проруха. — Доктор Эйгельман выпила свой чай и решила приготовить еще. — Оправдываю себя тем, что мне вообще было не до них. Мой сын в больнице, у него обнаружили раковую опухоль. К счастью, операбельную. Прогнозы хорошие.

— Как Валера вас обманул?

— Сказал, что Женю опять не нашли. Старший Кондратьев пробовал изловить ее при помощи ваших коллег сразу после того, как Валера нашелся в погребе проданного ею дома. Но только деньги зря потратил!

— Почему не в официальный розыск подал на нее?

— На органы в те времена надежды никто не возлагал. Через бандитов действовали чаще. А Женя сбежала за границу, тут у Кондратьева своих людей не было.

— Нашлась беглянка спустя почти тридцать лет.

— Да, благодаря вам. Но Валера сообщил мне, что она как сгинула. А сам уже ехал сюда.

— Он до конца не верил в то, что это она, Евгения. Мне оплатили еще несколько дней пребывания в Италии на случай ошибки. Только лично убедившись в том, что объект действительно найден, мою работу посчитали выполненной.

— Вы все правильно сказали, Валера приплыл на лодке к дому Жени. Думал уговорить ее. Считал, его мучительница так же воспринимает прошлое и мечтает оказаться в нем. А она выбежала из дома в тапках и набросилась на него с кулаками. Валера решил увезти ее силой.

— Женя вырвалась и убежала, а он… Просто уплыл? Не верю!

— Звук выстрела привлек кого-то. Ее пукалка хоть и не громкая, но ночью звук хорошо разносится. До Валеры донесся возглас: «Мадонна мия!» Кричала женщина. Он перепугался и сбежал. Вернулся уже пешком. Ходил под окнами, караулил. Потом на пляже затаился. Так и утро пришло, а с ним рассвет. Женя говорила, что в Марина-ди-Пиза они дивные, но я ничего особенного в них не вижу… А Валера увидел!

— Все же была между ним и Женей какая-то незримая связь, — сказал Фил и самому себе поразился. До знакомства с Лидой ему такое и в голову не приходило. Но, оказалось, он не сморозил дичь.

— Естественно. Мучитель и жертва до конца дней соединены невидимыми узами. А у этих двоих случай особый, оба побывали и в той и в другой роли.

— Увидев, как встает солнце, Валера просветлел? — наобум ляпнул Фил. Но опять попал в точку.

— Он так описал свое ощущение. И решил с новым днем начать новую жизнь. Попробовать, по крайней мере. Воодушевленный, он вернулся на яхту и позвонил мне, чтобы поделиться.

— И вы примчались, чтобы отметить это событие?

— Чтобы взять Валеру под контроль. У таких, как он, случаются периоды просветлений, но после обычно их такой мрак накрывает, что они могут натворить страшных вещей.

— Например, убить?

— Да.

— Человека, от которого зависят, что и требовалось доказать.

— Нет же — себя! Валера дважды пытался свести счеты с жизнью. Он резал вены и вешался. Его мертвым из петли вытащили, но смогли откачать.

— Вы примчались, Валера встретил вас шампанским и повез кататься по морю. Тогда вы еще не знали, что Женя мертва?

— Откуда? Ее тело еще не обнаружили. Мы возвращались поздним вечером в порт, когда увидели мигалки возле дома Жени. Валера сразу почувствовал неладное. Тем более не только «скорая помощь» стояла, но и полиция. Он чуть яхту не загубил, направив ее к берегу. Я удержала его. Мы пошли в порт, но до меня дошло, что, если предчувствие не обмануло Валеру и с Женей что-то случилось, ему лучше держаться подальше от Марина-ди-Пиза. Я велела ему идти в Ливорно. А он сидел как привязанный и только кутался в Женин халат: когда сорвал его, не выкинул, это сделала я, там в порту и швырнула за борт. Улика же!

— Когда вы узнали, что Женя убита?

— Ночью. По радио передавали местные криминальные новости, и мы поймали их.

— Как Кондратьев отреагировал?

— Хотел за борт выпрыгнуть. Но я была наготове, удержала, сделала укол.

— Вы молодец, справились с мужиком.

— С Валерой в этом смысле нетрудно. Он не буйный, а податливый, слабый. Все еще сидит на незримой цепи.

— Как вы его за штурвал пустили в таком состоянии?

— Не пускала, сама управляла яхтой. Поэтому добирались очень долго. У меня почти нет опыта.

Валерий громко застонал. Тати-Анна тут же вскочила и бросилась к нему. Фил за ней.

— Ему плохо? — спросил он, увидев, как вздулись вены на шее мужчины.

— Ему снится кошмар. В нем он пытается сорваться с привязи. — Она взяла с тумбочки шприц и присела рядом с Валерой.

— Под лекарствами разве снятся сны?

— Доза мала стала для него. Придется увеличивать. И это нехорошо. Боюсь, процесс необратим.

— Он станет овощем?

Эйгельман не ответила, только тяжело вздохнула. Сделав укол, она стянула с кровати подушку и положила ее под голову Валере, который затих и стал выглядеть лучше — его шея расслабилась, а лицо порозовело.

— Надеюсь, у вас все, молодой человек? — Тати-Анна устало посмотрела на Фила. — Я вымотана и хочу прилечь.

— Спасибо за откровенный разговор. Понимаю, вы согласились на него не ради меня, и все равно.

— Ищите убийцу Жени там, в городке, который она считала райским.

— Как вы считаете, это женщина?

— Или мужик с бабьим голосом. Человек, что кричал «Мадонна миа!».

Такой голос был у мужа Жени Лауренцо Россини — Маршал его изображал писклей. Неужели это он убийца? Если так, итальянская полиция справится с расследованием. Законный супруг, который еще и безобразный скандал закатил на месте обыска, — первый подозреваемый, и под него уже копают.

— До свидания, доктор Эйгельман.

— Прощайте!

Фил вышел из номера Кондратьева и замер в коридоре, решая, куда пойти. Душ принять все еще хотелось, но оставаться в отеле, где за стенкой псих, нет. Да и возвращаться пора, Лида его заждалась уже.

Он глянул на часы. Точнее, поднял руку, на которой носил их. Забыл, что снял, когда разговаривал с портье. Сейчас они лежали в кармане. Достав свои суперумные часы, Фил увидел не только время, но и значки оповещений. Ему звонили и писали. Не заметил он этого, потому что был занят, да и гаджеты на беззвучном режиме стояли.

Звонила ему Лида. Не выдержала, включила аппарат. Нужно будет поругать ее за это. Если мужчина задерживается, значит, у него дела. Или не всегда так? Фила девушки частенько упрекали в невнимательности. Подозревали в неверности. А все потому, что он не предупреждал о том, что задержится или не придет на встречу вовсе. Тебе на меня плевать, говорили они. И в принципе были правы. На Лиду ему не плевать, но он сейчас в другой стране, хотя должен был рядить ее в шелковый пеньюар, а потом снимать его с нее. Но он мужчина, и это значит… Первым делом самолеты! Так вроде бы пелось в песне из старого кинофильма?

Сообщения оказались так же от Лиды. Фил нахмурился. Что-то не так!

Прочел первое, второе…

Третье было длинным, и он, только глянув на него, стремительно побежал к выходу.

Она с трудом разлепила веки. Уже темно? Неужели проспала несколько часов?

Лида, кряхтя, поднялась. Голова закружилась, и она осталась сидеть на кровати, а не пошла в кухню. На тумбочке стояла бутылка воды, обычной, из-под крана, она не купила минеральной, потому что никуда не ходила. Попив, Лида взяла с тумбочки часы, глянула на циферблат. Девять!

А Филиппа все нет.

Утром Лиду вырвало кровью. Она смогла это скрыть, закрыв лицо, а потом наврав, что это из носа потекло. Когда Фил уехал, она прилегла, чтобы отдохнуть, и уснула. Пробудилась от жары. Ничего не болело, ее не тошнило, и хотелось есть. Лида порадовалась этому.

Передислоцировавшись в кухню, она принялась готовить себе пасту. Поест пустую, разваренную, без масла. Ей хотелось даже такой. И зеленого чаю с сушеной земляникой.

Мышонка видно не было. Он как будто убежал куда-то, раз не съел сыр. Лида посмотрела на бабочку — сидит, не шелохнувшись.

Когда макароны сварились, она съела три ложки — больше не смогла. Нормально помыться тоже, ее пошатывало. Пришлось лечь. Думала, подремет немного и часов в пять вечера прогуляется в город…

И вот уже девять. Сил еще меньше. Тошнит. Из носа тонкой струйкой идет кровь — вся подушка перепачкана.

Плохи дела!

Смысла обманывать себя больше нет. Лида вышла на финишную прямую. Осталось ей всего ничего, и безумно жаль, что именно сейчас Боженька нажал на пусковой крючок стартового пистолета. Дал бы еще времени!

— Зачем оно тебе? — у самой себя спросила Лида. — Только не говори: «Чтобы попрощаться!» Ты ночью сказала Филу, что все это глупости…

Она заставила себя встать, выйти в сад, облиться водой. Стало лучше, пусть ненамного. Лида вернулась в дом, решительно включила телефон. Экстренный случай настал.

Набрав номер, она услышала гудки. Только их…

Фил не взял трубку!

Это ничего, значит, не услышал. Перезвонит.

Опять затошнило. И вырвало кровью. Но, к удивлению Лиды, после этого она почувствовала прилив сил. Нужно закрепить это состояние. С этими мыслями она взяла сумку.

Вот он, секретный чемоданчик. В нем есть несколько таблеток и шприц. То были не наркотики, но доставала все это Лида все равно нелегально. Спасибо за помощь Жене! Она и надоумила ее на это.

Таблетки были бодрящими. Обычный допинг, еще несколько лет назад активно применявшийся спортсменами. Он давал энергию и силы, но на короткий срок. В шприце же был морфин. Медицинский препарат, который кололи бы Жене, согласись она умирать в больнице.

Она отправила в рот пилюлю и стала приводить себя в порядок. Когда ты можешь в любой момент умереть, нужно выглядеть достойно. Женя уложила волосы, подкрасилась. Когда наносила на ресницы тушь, отметила, что белки сильно пожелтели.

«Фил, мне очень плохо, приезжай скорее!» — такое сообщение Женя отправила, когда поняла, что ей не перезванивают уже полчаса.

Она оделась в брючный костюм по фигуре. Новый, купленный месяц назад и отложенный до…

Вот до этого момента!

Белоснежный, он мог запачкаться от одного лишь соприкосновения с пылью, поднятой ветром с дороги. А Женя хотела бы умереть в чистом. И с брошкой Зоси на лацкане.

Прикрепив ее, Лида села за прощальное письмо маме. Она не все еще отправила ей, это должна была сделать Женя. Как и многое другое. Подруга взяла на себя обязанности душеприказчика Лиды, но ушла первой. Теперь нужно самой обо всем позаботиться. Но это не проблема. Завещание оставлено в России, а о кремации в Италии она уже договорилась и оплатила услуги. Прах Женя обещала развеять над морем, но теперь это сделает… Фил… Ведь сделает? И оставшиеся письма матери отправит. А еще портрет, написанный Женей. Она не успела, и он стоит в комнате-кладовке уже запакованный. Об этом тоже нужно ему сообщить!

Лида сделала это во втором сообщении, хотя он не ответил и на первое.

Уже одиннадцатый час. Почти ночь. В итальянских городках ложатся рано, даже в прибрежных (тусовочные курорты не в счет).

Она захотела еще чаю. Зайдя в кухню, бросила взгляд на норку. Где ты, Роберто? Тоже бросил меня? Как и Фил?

— Все мужчины одинаковы, — с горечью проговорила Лида и сплюнула в раковину желчь. В ней были кровавые пятнышки.

На глаза попалась бабочка. Как она?

А она умерла. И уже немного высохла.

Правильно бабушка говорила, бабочки к беде.

Лиде стало так страшно, что закружилась голова. Она одна в старом доме, где только дохлые насекомые, пыль, хлам…

Она выключила чайник, метнулась в гостиную, выпила еще одну таблетку, собрала сумку и выбежала вон.

Прочь из этой умирающей виллы, туда, где жизнь!

Ресторан закрывался. Лида сидела в нем, попивая воду. Кухня уже не работала, когда она пришла, но ее посадили, потому что синьора изволила заказать себе дорогое вино. Оно сейчас стояло перед Лидой. Почти полная бутылка шикарного «Амароне». Когда-то оно очень нравилось ей. Сейчас же ничего, кроме горечи во рту, Лида не чувствовала.

Фил так и не позвонил. И это человек, у которого всегда включен телефон, а на запястье умные часы. Выходит, она ошиблась в нем? Или он в себе? Думал, все ему по плечу, и это так легко — встречаться с умирающей? Пелена спала, он огляделся, увидел много молодых, здоровых женщин, и понял, что погорячился. Вот и отмалчивается сейчас!

— Синьора, мы закрываемся, — услышала она голос официанта, который до этого протирал опустевшие столы. — Извините.

Счет она уже оплатила, так что задерживаться не стала. Встала и пошла к выходу.

— Синьора, а вино? Неужели вы не возьмете его с собой? — Парень не мог поверить, что вино, которое даже в магазине стоит сто евро, оставлено почти целым.

— Выпейте его за мое здоровье, — ответила ему Лида и горько рассмеялась про себя. За ее здоровье сколько ни пей…

Она вышла на главную площадь. Людей мало. Машин тоже. Но неуютно в городе, архитектура давит. Хочется выбраться из каменного мешка, вздохнуть полной грудью, обозреть целиком небо, крикнуть морю: «Прощай!»

— Не подскажете, где стоянка такси? — обратилась Лида к прохожему.

— Такси? — Мужчина расхохотался. — Завтра.

Он хотел уйти, но Лида не собиралась сдаваться.

— Сейчас! Такси! — И достала из кошелька деньги. То были крупные купюры. — Где?

И машина нашлась. Без шашечек, обычная. Какой-то парень арабского происхождения решил заработать. Деньги потребовал вперед. Лида дала, хоть случайный прохожий ее и отговаривал.

Она уже ничего не боялась.

До Марина-ди-Пиза быстро доехали. Лида вышла возле дома Жени. Посмотрела на него, все окна темные. На море глянула, оно тоже черно. И на небе звезд нет, а луна затянута пеленой. Что за ночь такая сегодня траурная?

Лида пожалела, что не взяла с собой свечу. И телефон у нее разрядился еще в ресторане. Перед тем, как экран погас, она успела отправить Филу прощальное письмо. В нем только хорошее. Пусть их история закончится сказочно, а не так, как в реальности.

Она шла к тому месту, где умерла Женя. С крыши пекарни открывается лучший вид на город, значит, и ей туда. Лида надеялась дотянуть до утра, и тогда сделать себе прощальный укол. Она будет лежать, смотреть на небо и ждать рассвета. Когда он наступит, Женя уведет ее за собой…

Подступы к бывшей пекарне были перекрыты желтыми лентами. Лида поднырнула под них и поднялась на крышу. При ней была сшитая Женей накидка. Она, как и прочие, напоминала и саван, и смирительную рубашку. Сейчас Лиде не хотелось ее надевать, только подстелить под себя.

Начал болеть правый бок. Он никогда не давал забыть о себе, но то была всего лишь тяжесть. Лида достала морфин. В шприце набрано столько, что доза вырубит и слона, а ей нужно лишь немного себя обезболить. До рассвета еще много времени, и хочется провести последние часы жизни, не мучаясь.

Лида растянулась на подстилке. Руки и ноги раскидывать не стала, чтобы раньше времени не запачкать белоснежный костюм. Пока он чист. В темноте, по крайней мере, так кажется.

Не успела боль уйти до конца, как послышались шаги. Полиция? Место преступления патрулируют? Лида приподнялась на локте, посмотрела туда, откуда должен был появиться страж закона…

Но это был не он!

Телефон Лиды был выключен. Фил звонил и эсэмэс отправлял, хоть и понимал, что это глупо. Как только аппарат заработает, ему придет оповещение.

Катер дождался его. Все благодаря Марио, он не дал матросу сбежать с авансом. Уговор дороже денег, считал он.

— За сколько доберемся до Марины? — спросил Фил у рулевого.

— Море спокойное, будем там часа через три.

— Ускориться можем? — Он взял из рук Марио стакан с красным вином. Тот сбегал за добавкой и принес вполне приличное шардоне. — За премию, естественно.

— Попробуем. Но море может измениться в любую минуту. Вообще странно, что оно такое.

— Почему?

— Небо свинцовое. Луна в пелене. Шторм будет.

Фил ушел на корму, чтобы остаться в одиночестве. Он переживал за Лиду. Она прислала прощальное письмо, значит, ей очень и очень плохо. Женщины все драматизируют, этого не стоит отрицать, но, если больной человек в панике, к этому нужно отнестись серьезно.

«Глупостей наделает! — сокрушенно подумал Фил. — Вместо того, чтобы отправиться в больницу. На лекарствах она еще несколько дней протянет, а там, глядишь, и вопрос решится!»

Донор еще не нашелся, но готовая принять Лиду клиника — да. И она в Сербии, а туда можно без визы.

— Ты чего такой хмурый? — услышал он голос Марио. — Неудачно съездил?

— Я не хочу говорить об этом, извини.

— Ладно.

Он не ушел, но замолчал. Уселся на палубу и стал играть пуговицей с пижамы Жени. Через какое-то время спросил:

— Откуда у тебя это?

— Я достал пуговицу с морского дна.

— Я знал, что душу Джинни забрало море, — блаженно улыбнулся Марио. — А не небо, как говорили.

— Кто говорил?

— Не знаю точно. Просто слышал чей-то разговор, и эти люди говорили, что на теле покойной были белые перья. Как будто ангелы спустились за ней и забрали на небо…

Естественно, то были перья альбатросов. Этих птиц полным-полно во всех приморских городах, они огромные, наглые, крикливые и любят посиживать на крышах заброшенных домов — там их никто не беспокоит.

— Хочешь еще выпить? — Марио протянул собеседнику бутылку. — В меня пока не лезет.

Но не лезло и в Фила.

— Что-то меня укачало, — пробормотал он.

— Ты просто устал. Поспи.

Фил прислушался к дельному совету и лег прямо на палубе, положив под голову спасательный круг вместо подушки. Думал подремать только, уснуть не надеялся — качало, но сам не заметил, как отключился.

Его разбудил Марио и указал на берег.

— Успели! — сказал он, после чего велел глянуть в противоположном направлении. А там черным-черно. — Шторм вот-вот начнется!

Фил расплатился с мужиками на пирсе. Марио не хотел брать деньги, но он все равно сунул их ему. Немного, потому что наличка кончилась, но хоть столько. Бакинец не может не отблагодарить за помощь, таков неписаный закон. Распрощались, разошлись.

Открыв машину, Фил сразу достал из багажника ноутбук. Нужно понять, где сейчас Лида. Он еще вчера оставил в ее сумочке маячок. Сунул в потайной кармашек, к которому была пристегнута божья коровка. Если Лида на вилле, он отправит туда «скорую», а затем сам рванет в Сан-Джиминьяно…

Но его ждал сюрприз! Маячок показывал другое местоположение. Город — Марина-ди-Пиза. Улица… Та, где расположен дом Евгении. Она там? В ее квартире? Фил увеличил карту, но не смог ничего рассмотреть: интернет начал тормозить. Быть может, из-за погоды, она стремительно менялась.

Плюхнувшись на водительское сиденье, Фил завел мотор и тронулся в строну дикого пляжа. Путь на машине занял девять минут. Сигнал лучше не стал. Но сама точка горела ярко, значит, Лида все там же. Припарковавшись у насыпи, Фил вышел из авто. Дом Жени находился в двадцати метрах. Все его окна были темны. Фил оставил компьютер в салоне и хлопнул дверью машины, чтобы ее закрыть. Получилось громко.

— Мадонна миа!

Голос женский, визгливый. И доносился он из дома Жени.

Фил начал шарить глазами по окнам, пока не увидел…

Клетку! В ней сидела взъерошенная птица. Она была недовольна тем, что ее разбудили. Так вот кто кричал в ночь убийства! Попугаиха Лаура. Это она спугнула Валерия. Разбуженная выстрелом, она издала испуганный вопль: «Мадонна миа!» Птица, а не женщина, и тем более не вдовец Лауренцио.

Стоп!

Разве сосед Жени не приехал в Марина-ди-Пиза на следующий день?

В голове Фила мысли завертелись, как палые листья, подхваченные смерчем. Он именно так это себе представлял. Чтобы лучше думать, он рисовал перед внутренним взором картинки. Обычно мультяшки.

Вспомнился сам Джузеппе. Таким, каким предстал перед Филом в ночь обнаружения тела Жени. Халат поверх уличной одежды, тапочки, шелковый платок в кармане…

Синий с золотым. Расцветка, обожаемая Джинни Россини, роковой женщиной, появившейся на голубом кабриолете в Марине. У Марио пропали ее вещи как раз этого периода. Среди них был и носовой платок.

Выходит, Джузеппе тоже болен джинниманией?

Громыхнуло! Потревоженная птица возопила: «Мадонна миа!» У нее в запасе только два слова? Или их больше, но эти она использует, когда пугается?

Если бы хозяин был дома, то занес бы Лауру в дом. Но она так и сидит, бедолага, одна на балконе. А Лида где-то поблизости…

Фил мигом сорвался с места. Перемахнув через насыпь, он бросился к недостроенной хижине. Засунув руки между камнями, нащупал рукоятку пистолета. Хорошо, что он еще тут, пригодится! Достав вальтер и сунув его в карман, он направился туда, где, как ему думалось, он найдет и Лиду, и Джузеппе.

Главное — успеть вовремя!

На нем была простая хлопковая пижама со штанишками на резинке и майкой с рукавами. Если б не лампасы и погончики, можно было бы подумать, что он в нательном белье. Штанишки длинноваты, майка узковата, она натянута на пузике, и через материал выпирает пупок. На ногах стоптанные плюшевые тапки. При всем при этом шею обвивает шикарный шелковый шарф. Синий с золотым.

Вид на первый взгляд комичный, но если присмотреться…

Без всегдашней улыбки лицо Джузеппе оказалось мрачным, напряженным, неприятным. Пухлые щеки не умиляли, опущенные уголки глаз не придавали взгляду мечтательности, а делали его угрюмым, короткая верхняя губа не закрывала передних зубов, и рот напоминал крысиный. Перед Лидой стоял как будто совершенно другой человек. Уже не забавный, а настораживающий…

Как злобный клоун из ужастика!

Но тут Джузеппе улыбнулся, и чары рассеялись.

— Лиде, это ты! — всплеснул толстыми ручками славный кондитер. — А я думал, любопытные подростки забрались, чтобы на место преступления поглазеть! — Он сделал шаг и остановился у пролома в крыше. — Как бы не свалиться отсюда в темноте.

— Тебе лучше сюда не ходить, — сказала Лида. Она чувствовала исходящую от Джузеппе опасность, но пока не понимала, что ее пугает. Возможно, это из-за морфина, он притупил сознание. — Крыша не выдержит двоих.

— Вас с Джинни выдерживала. Я видел вас тут несколько раз. Вы сидели спина к спине и смотрели по очереди то на море, то на город.

Крыша на самом деле была крепкой, если знать, где обвалился кирпич, на ней можно в карты играть компанией.

— Ты тяжелее Джинни.

— Ненамного. Она очень растолстела в последнее время.

Черное небо перечеркнула молния. На миг стало светло как днем. Джузеппе преодолел опасный участок и плюхнулся рядом с Лидой. Сел не вплотную, но близко. От него пахло женскими духами. Кажется, «Пуазоном».

— Знакомый аромат, — проговорила Лида. Ей показалось, что ее язык распух и еле шевелится.

— Ты зачем сюда забралась? — спросил Джузеппе.

— Чтобы встретить рассвет и умереть, — честно ответила она. Адреналин с морфином творили с ней что-то неладное.

— Ты хочешь умереть? — оживился он.

— Нет, но придется…

— Здорово, что ты это понимаешь.

Как же он ошибался! Лида почти не соображала. При этом она каким-то чудом переводила его слова с итальянско-английского на русский. Слова понимала, а суть их до нее не доходила.

— Я ведь тоже ее любил, — выдал следующую фразу Джузеппе.

— Кого? — Лида спросила на автомате. Ее больше заботило сейчас то, что она не чувствует ног. Они шевелятся, но как будто сами по себе.

— Джинни. Меня заразил этим Коломбо. Он часто заходил в кондитерскую, в которой я работал. Любил выпить кофе с эклерами, поболтать. От него я узнал о блестящей женщине по имени Джинни. Я слушал его и не мог поверить, что такие бывают. Моя супруга была ужасной бабой: грубой, ограниченной, некрасивой, а еще и озабоченной. Она заставляла меня исполнять супружеский долг, пользуясь тем, что сильнее и хитрее. Подсунет журнальчик, дождется, когда я возбужусь, и накидывается… — Его передернуло. — Хорошо, что жена изменила мне, и я застукал ее. Смог развестись, еще и денег с нее поиметь. На них я купил у Коломбо квартиру.

Лида кивала, чем радовала Джузеппе, ему нужен был внимательный слушатель.

— Как же я был разочарован, когда узнал Джинни, — горестно вздохнул он. — Ничем не примечательная женщина. Ни красоты, ни шарма, ни душевности, ни таланта.

— Талант был, — не согласилась с ним Лада.

— Видел я ее картины — мазня! И наряды, которые она шила последнее время? Их только вместо подстилки использовать. — Он размотал шарф и растянул, демонстрируя Лиде. — Вот это прекрасно. И все, что Джинни шила для себя, когда только приехала в Марина-ди-Пиза. Коломбо фотографировал ее во всех образах и показывал мне. А еще он воровал ее вещи, собирая коллекцию. Могу сказать, что мне досталась только половина ее. Другую он отдал портовому матросу по имени Марио, этому пьянице! Но я мог кое-что вернуть, например, это! — И опять замотался шарфом. Духами пахло именно от него. — Я наблюдал за Джинни, заводил разговоры с ней через балкон, забегал в гости со сладостями. Я даже пытался выучить ваш язык, желая понимать, о чем вы болтаете на балконе, что поют ее любимые русские исполнители. Мне нужно было за что-то ухватиться, чтобы найти в прокуренной толстозадой соседке ту богиню, которая свела с ума Коломбо и прочих.

— Не вышло? — это Лида про русский язык спрашивала. Она смогла сконцентрироваться только на этом и вспомнить, что Джузеппе пытался разговаривать на нем, но путал все слова, а не только созвучные.

— В Джинни не было НИЧЕГО! Она всех обманула.

— Тогда почему ты носишь ее шарф? И остальные вещи не выкинул?

— Я все еще влюблен в ту красавицу на голубом «кадиллаке». Но это не моя соседка, это образ идеальной женщины.

— Поэтому ты убил ее? — эти слова вылетели сами по себе. Они опередили мысли? Разве такое бывает?

— Нет, я убил монстра, который притворялся богиней. Когда у Джинни была в гостях Тати-Анна, я записал их разговор на диктофон, потом перевел. Оказалось, эта женщина — мучительница. Она истязала какого-то парня месяцами и ушла от ответственности! — Джузеппе злился все больше. Теперь даже периодически вспыхивающая улыбка не делала его лицо милее. — А потом я увидел, как она стреляет в этого человека… Это был он! Я сразу понял, что он!

— Так ты был дома в ту ночь?

— Как чувствовал, приехал раньше почти на сутки. Потянуло вдруг к морю. Вышел на балкон, а на соседнем она… Курит, как всегда, и жрет конфеты. А потом как сорвется… Тогда я увидел мужчину в белом. Он звал Джинни. Она выбежала, накинулась на него. Он что-то говорил, умолял, на коленях стоял, а она в него из пистолета…

— Она защищалась!

Он яростно мотнул головой.

— Выстрел напугал Лауру, и она закричала. Эти двое разбежались. Я ушел в кухню. Места себе не находил, злился на себя, что не вмешался, но больше на нее… Эта фурия стольким жизнь сломала! Не только тому русскому, но и нашим дуралеям: один развелся из-за нее, второй переломался на старости лет, третий спился. Чтобы успокоиться, я взялся за готовку. Она мне всегда помогает. И тут смотрю в окно — сидит Джинни на крыше. Пялится на небо, шепчет что-то… Будто заклинание произносит, порчу наводит на город! И я, как был, с ножом в руке, так и вышел на улицу.

— Ты подошел к Джинни близко, будто желаешь помочь, и убил ее с одного удара?

— Я кондитером стал после развода, до этого работал мясником.

Молния ударила еще раз. Гром прогремел страшно, со скрежетом. Джузеппе достал из своих штанишек с лампасами нож. Не кухонный, а выкидной. Обзавелся более удобным, чтобы…

Убивать еще и еще?

— Понравилось? — спросила Лида.

И он, как ни странно, понял. А ведь она заговорила не только в продолжение своих мыслей, но и по-русски.

— Убивать? — и выдохнул блаженно: — Да!

— Но я не фурия. И никого не истязала…

— Ты дружила с Джинни, значит, ты такая же. Все вы… — Он резко схватил ее. Неповоротливый на первый взгляд, а на деле проворный. Или это Лида слишком медленна в своем странном состоянии? — Сначала я убью тебя, потом доктора Амалию. И всем вам воткну в волосы белое перышко. В лохмы Джинни оно попало случайно, а вас я украшу им специально.

— Тебя поймают, Джузеппе.

— И пусть. Зато я стану знаменитым. Как думаешь, какую кличку мне дадут? Белое перышко?

— Псих с попугаем, — послышалось откуда-то из темноты.

Лида не удивилась. Она решила, что это начались галлюцинации.

— Филиппе? Зачем ты тут?

— Пришел свою девушку спасать.

— Девушку, — фыркнул Джузеппе. — Такой рыжекудрый качок мог бы найти и помоложе. Что с вами, красавчиками, не так?

— Малыш, Джузи, убери нож, пожалуйста. Лучше выкинь его с крыши.

Снова стало светло. Но грома Лида не услышала. Зато увидела Фила. Он стоял с включенным фонариком на телефоне в двух шагах от них и держал Джузеппе на мушке. Маленький пистолетик тонул в большой руке Фила и не выглядел грозно.

— Он однозарядный, — широко улыбнулся пухляш, и глаза его спрятались между щеками и нависшими веками. — Пуля была выпущена. Так что в твоих руках не оружие, а игрушка.

— Я его перезарядил, — спокойно парировал Фил. — Когда нашел в первый раз, проверил магазин. Зачем ты спрятал вальтер на пляже?

— Забрал себе сначала. На память. Не смог хранить дома и спрятал на пляже.

— Убив Джинни, ты уехал из города, но вскоре вернулся. Зачем? Правильнее было бы отсидеться дома, чтоб снять с себя все подозрения.

— Я так и хотел, но не мог с тобой совладать — тянуло назад. Весь день промаялся, но так и вернулся в Марину. Думал, труп уже нашли, но он все валялся тут, а над ним начали собираться птицы… Они раздражали! И тело мозолило глаза, а мне хотелось готовить паннакотту, чтобы угощать ею людей… Ведь в городе праздник, он избавлен от ведьмы!

— Жаль, он потеряет хорошего кондитера, потому что, если ты не выкинешь нож, я выстрелю тебе в лоб.

— Я успею пырнуть твою бабу. Острие направлено в нужное место.

— В печень? — спросила Лида и расхохоталась.

— Что с тобой? — спросил Фил.

— Она под кайфом, — ответил за нее Джузеппе. — Зрачки расширены. Еще и наркоманка к тому же! — И сплюнул. — До рассвета дожить хотела. Не получится.

Острие ножа вошло в бок. Оно только царапнуло кожу, но Лида почувствовала боль. А еще обиду — ее белоснежный костюм поврежден! Не уйти ей в иной мир красивой…

В голове что-то щелкнуло. Это мозг включился? Пока он вновь не превратился в бесполезную, почти выгоревшую микросхему, Лида отцепила от лацкана брошь. Руки слушались. Ноги тоже. И язык шевелился нормально.

— У меня стрижка короткая, — выпалила она. — Давай закрепим перышко вот этой заколкой, — и продемонстрировала божью коровку.

Как только Джузеппе обратил свое внимание на нее, Лида со всей силы воткнула иголку застежки в его лоснящуюся щеку. От боли он не только взвыл, но и инстинктивно схватился за рану обеими руками. Воспользовавшись этим, Лида повалилась на бок. Рухнула как мешок картошки, поняв, что ноги опять не слушаются. Фил бросился к ней на помощь, но застрял ногой между двух разошедшихся кирпичей.

Джузеппе поднял нож и вскочил. Из его щеки хлестала кровь, стекая на синий с золотом шарф.

И тут произошло странное. Крыша, совсем не поврежденная в том месте, где стоял Джузеппе, задрожала. Возможно, Фил, вытаскивая ногу из провала, нарушил хлипкую целостность поверхности, и кирпичи поехали. Но Джузеппе не смог устоять на месте. Он сделал два шага назад, чтобы опереться на останки печной трубы. Схватившись за нее, он выдохнул. И тут ударила молния. Такая большая, что разрезала все небо! Она ударила в трубу, полетели искры…

Джузеппе тоже полетел!

Вниз. На камни. Его буквально сбросило на них.

Фил освободился и подбежал к краю крыши. Джузеппе с пробитой головой лежал на обломках стены. Шарф, как змея, свернулся на его шее калачиком. А белое перо, выпущенное из пальцев, кружилось над ним до тех пор, пока ветер не унес его в темноту.

— Ты не стрелял, потому что не родилась еще та женщина, ради которой ты бы пошел на тяжкое преступление? — тихо спросила Лида, когда Фил опустился рядом с ней и заключил в объятия.

— Пистолет не заряжен, я блефовал.

— Как ты меня нашел?

— Сердце привело куда нужно.

— Не ври.

— Честно…

Она потянулась к нему губами. Фил наклонился, чтобы поцеловать ее, и услышал:

— А все не так уж плохо закончилось. Даже лучше, чем я думала. Вместо рассвета я дождалась солнышка…

Губы ее перестали шевелиться. Глаза закрылись. Тело обмякло.

И тут же пошел дождь…

Эпилог

Она открыла глаза. Это было тяжело сделать: веки свинцовые.

Несколько секунд Лида наблюдала только плывущие пятна.

Когда они растаяли, она увидела потолок. Белый, с квадратной лампой и двумя полукруглыми сферами противопожарной безопасности. Больничный, сразу поняла она.

Опустив взор, обнаружила окно. На нем жалюзи. Такие же белые, как потолок и стены. Зато на подоконнике — яркий сине-голубой цветок в горшочке. Пышный, крупный, он нуждается в пересадке.

Неужели это тот заморыш, который остался на вилле в Сан-Джиминьяно? Когда он успел так вырасти? И откуда тут появился?

— С возвращением! — услышала она добродушный голос. — Как себя чувствуем?

К ее койке подошла женщина-врач. Среднего возраста, дородная, с красивым лицом и смешными ушами-лопухами.

— Вам все еще они не дают покоя? — хохотнула она. — Когда вы выходили из наркоза, называли меня слоненком.

— Извините.

— Ничего. Так как вы?

— Нормально. Даже хорошо. Вы мой врач?

— Один из… — Она приложила ладонь к Лидиному лбу. Потом, оттянув веки, проверила глаза. — Меня зовут Анна Сергеевна.

— Я в России?

— В Сербии. Но я русская, живу тут и практикую уже двадцать лет. — Анна Сергеевна откинула одеяло и осмотрела повязку на животе. — Все отлично заживает, поздравляю.

— Мне пересадили печень?

— Все верно.

— Это Филипп нашел мне донора? Кто он? Или это врачебная тайна?

— Сейчас позову господина Петрова сюда, и он сам ответит на ваши вопросы.

Она направилась к двери, но Лида остановила ее:

— Подождите, я должна посмотреть на себя в зеркало!

— Филипп видел вас и в худшем виде, а сейчас вы отлично выглядите, поверьте.

— Дело не в этом. Мне хочется убедиться в том, что я существую, а это не сон или…

— Смерть? — Анна Сергеевна строго поджала губы. — Об этом нельзя думать. Мешает выздоровлению.

Отчитала, но зеркало все же принесла.

Лида заглянула в него. Да, выглядит нормально. Не отлично, конечно, но вполне себе… Желтизны почти нет, отеков. Волосы отросли немного и завиваются. А в глазах надежда!

— Убедились?

— Да, — выдохнула она и отметила, что зеркало запотело. Точно жива!

— Тогда я приглашу Филиппа.

— А я уже тут! — послышалось из-за двери. Она оказалась не до конца закрытой. Лида увидела в щелку конопатый нос уточкой. Фил сунул его в нее, чтобы побаловаться и повеселить ее.

— Как же я по тебе соскучилась, — выдохнула Лида.

Фил зашел в палату, а Анна Сергеевна поспешила удалиться. Но напомнила визитеру о том, что швы еще не зажили и лучше им крепко не обниматься.

— Ты постригся, — ахнула Лида. — Зачем? Мне так нравились твои кудряшки!

— Так я ознаменовал начало своей новой жизни. — Фил провел пятерней по коротким волосам. — Теперь твоя очередь отрастить кудри.

Он присел к ней на кровать и нежно-нежно обнял. Они больше минуты лежали так, наслаждаясь одной лишь близостью. Когда Фил оторвался от нее, Лида увидела влагу в его глазах. Ей тоже хотелось плакать, но по-бабьи, со слезами ручьем, соплями, всхлипами. Только пройдя через это, можно испытать настоящее облегчение.

— Я ничего не помню с того момента, как отключилась на крыше, — сказала она.

— Мы долго добирались до больницы. Я нес тебя, вез, устраивал скандал в приемном отделении ближайшей клиники (они не хотели тебя брать). Но тебя все же положили, чтобы стабилизировать. После мы перевезли тебя сюда. Тебя прооперировали. И теперь ты выздоравливаешь.

— За нами не гонятся?

— С чего бы? Ни тебя, ни меня не было на том месте, где погиб Джузеппе.

— Полиция выяснила, что он убийца?

— Да. И я немного помог им. Отправил Марио в участок с кое какими сведениями. Взамен он получил все вещи Джины, что мне удалось добыть. Что же касается твоих… Я бросил их в Италии. В том числе портрет, написанный подругой. Ты на нем трагично-печальная. Нам такой не нужен!

— Были неприятности на границе?

— Нет. Но итальянцы тебе теперь вряд ли дадут визу.

— Плевать! Я больше не хочу в Италию. Есть много стран, где я еще не была. Например, Азербайджан.

— В Баку мы поедем сразу после выписки.

— Я согласна, — счастливо рассмеялась Лида. И ей снова захотелось дыхнуть на зеркало, чтобы убедиться в том, что все это взаправду.

— То есть ты уже не против наших отношений? — Его глаза стали лисьими. — Им ведь ничего уже не мешает!

— Я готова даже сделать парные татуировки. Помнишь, мы говорили о том, что это глупо, пошловато, слишком инфантильно, и от них, скорее всего, придется избавиться? Так вот, мне плевать. Станем той странной парой, которая все делает не вовремя и невпопад!

— Мы уже с тобой пошли дальше, — хохотнул он. Затем задрал футболку и продемонстрировал ей заклеенный медицинским пластырем шрам. — У нас с тобой парные шрамы. И от них не избавишься.

— Так это ты мой донор?

— Представь себе, моя печень идеально тебе подошла…

— Теперь она у нас одна на двоих, — закончила она его мысль и наконец-то разрыдалась. По-бабьи, как планировала, со слезами ручьем, соплями, всхлипами. И испытала настоящее облегчение!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.