Там, за рекой

Глава тринадцатая ТИШИНА

Хобик бежал куда глаза глядят.

Из проклятого распадка, через луга, сквозь кусты, все рысью, рысью, задирая голову, чтобы не повредить рога, мчался он, обезумев от горя и страха, пока не легли между ним и местом трагедии многие километры и пока не иссякли последние силы.

Но и тогда, залегши в густом березняке, Хобик испуганно вслушивался в лесную тишину. А кожа его все ещё мелко дрожала, и что-то такое происходило в нем странное, и оно отпугивало сон, аппетит и покой, столь нужные животному в его жизни, полной разных опасностей и неожиданных перемен.

Сильнейшее потрясение, связанное с потерей заботливой оленухи, на какое-то время обострило восприимчивость к окружающему миру. Все опять казалось ему враждебным. Будь иначе, как при оленухе, он не пробежал бы мимо тропы своего друга Лобика. Медведь сам обнаружил запах знакомого оленя. Он тотчас свернул со своей дороги, чтобы отыскать Хобика.

Лобик обнаружил приятеля, но прежде чем успел подойти, тот вскочил и унёсся ещё за километр, совсем сбив с толку медведя. Упрямо двигаясь за оленем, Лобик второй раз почуял его в кустах чуть ниже открытой луговины и, опасаясь, как бы олень не удрал опять, принялся на виду у него кувыркаться в траве и играть со своими лапами. Более миролюбивых жестов в природе не существовало.

Хобик оценил поведение приятеля, но сперва высунул рогастую мордочку из кустов, осмотрелся и только тогда вышел. Одиночество в его нынешнем положении не являлось целительным лекарством.

Соблюдая строгую дистанцию метров в шесть, они покружились на поляне, а потом принялись щипать траву. Хобик выбирал сладкий, сочный пырей; медведю больше нравились кислые травы, он часто царапал землю, выкапывая неизвестные Хобику коренья, клубни, и смачно чавкал, приглашая оленя насладиться неведомым лакомством.

Отдохнув на ветерке, разгонявшем гнус, они вместе пошли по лугам, Лобик впереди, олень чуть сбоку и сзади. Поднялись на голый отрог горы, осмотрелись. Тихо вокруг. Почему-то решили перевалить скалистый хребет, долго карабкались вместе по кручам, а когда спускались, за Хобиком увязалась крупная рысь. Олень не видел её, но чувствовал. Почти одновременно с ним учуял хищника и Лобик. Рысь умело маскировалась в скальном хаосе и все время забегала вперёд, отыскивая место, откуда могла бы свалиться на спину оленя. Медведя она игнорировала: ещё молод, чтобы связываться с ней.

Но всякий раз, когда рысь скрадывала расстояние и готовилась к прыжку, медведь подымал щетину на загривке и непременно оказывался между ней и оленем.

Над горами стыл летний вечер, солнце зашло, тени смазались, внизу, где леса, сделалось синё и призрачно, только среди скал ещё хранился отблеск зари. Скоро ночь. Рысь спешила, охота не получалась.

Отчаявшись, голодная хищница пошла на открытую атаку. Скалы кончились, отлого падающая молодая осыпь затрудняла бег оленю, он скользил копытами по щебню, и рысь бросилась за ним, намереваясь догнать раньше, чем он уйдёт в долину ручья. Хобик увидел преследователя и помчался крупно и споро. И медведь поначалу запрыгал было за приятелем, но, разглядев, от кого тот удирает, вдруг преградил дорогу рыси. Предупредительное шипение и оскал клыков не испугали его; рысь ощетинилась, выпустила когти и, задыхаясь от ярости, прыгнула на непрошеного защитника. Лобик изловчился и, хотя лапы рыси больно задели его по плечу, сам ловко содрал с неё лоскуток с рыжеватой шерстью. Раздался короткий визг, и рысь бежала.

Хобик уже исчез в темноте. Распалённый, злой медведь пошёл следом, тихо урча, словно ругаясь.

Олень отыскался в лесу. Стоял, глубоко дышал, в темноте его большие глаза вспыхивали. Лобик поворчал немного и отошёл в надежде поискать чего-нибудь съестного. А Хобик, ощущая со стороны приятеля заботу, успокоился и лёг. Место выбрал такое, чтобы тыл прикрывался: под густейшей зарослью ожины.

Лобик шатался на опушке леса. Глубокой ночью олень почувствовал, что приятель улёгся недалеко от него. Очень хорошо.

Спал медведь немного, но крепко. И Хобик совсем успокоился. Друг рядом. Крикни — и придёт на помощь. Ведь у него больше не было приёмной матери. Он ощущал себя сиротой.

Весь второй день они с Лобиком провели вместе. Не отходили друг от друга.

И третий день тоже.

А куда податься одиноким?

После короткого отдыха у себя дома Саше вновь предстояла дальняя рекогносцировка с зоологом Котенко в район самого густого скопления оленей, косуль и серн.

— Архыз останется с тобой, — сказал он матери, и Елена Кузьминична облегчённо вздохнула: значит, в горах стало спокойней.

Приехал Котенко. Поговорив с хозяйкой, зоолог пошёл повидать овчара. Унылый, притихший, лежал Архыз в конуре, не в силах переносить стука кованых копыт за воротами, звона стремян, голосов собирающихся — всю эту приятную для уха симфонию дальних странствий, которая будоражила кровь и заставляла повизгивать от предвкушения свободы и вольного бега.

— Что нам с тобой делать? — задумчиво сказал зоолог. — Закон нарушать нельзя, в заповедник тебя мы не возьмём. Но в горы… Слушай, Александр, а не забросить ли его к твоему тёзке, к Сергеичу, на приют? До границы заповедника там рукой подать, если будет в нем надобность, заберём. А на приюте ему вольнее. Все-таки движение, свобода. Как ты?

— Я — за! Горы — родная стихия овчара.

— Тогда решено.

Архыз догадывался, что речь идёт о его судьбе. Он вылез из конуры, нервно зевал и потягивался.

— Давай, Александр, бери на поводок и тронемся. Время — деньги, как любил говорить один умный часовых дел мастер. Иван, — крикнул он через забор, — у тебя все готово?

— Три минуты, Ростислав Андреевич, — раздался голос Лысенко.

— Он с нами? — спросил Саша.

— До приюта. — Котенко помялся, но не выдержал: — Ты знаешь, я договорился с главным лесничим — возьмём Ивана лесником. На твой обход.

— А я? — удивился Саша.

— Пойдёшь ко мне в отдел, как решили раньше. Сдашь вступительный экзамен в университет — и считай себя младшим научным сотрудником. Тема для серьёзной работы у тебя уже наметилась.

— Я сперва подумал, что вы шутите, — нерешительно сказал Саша.

— Название для темы только не пришло в голову. — Котенко сбил шляпу на затылок и посмотрел в небо. — Ну, скажем, так: «К вопросу о влиянии направленного воспитания молодняка дикого зверя на последующие взаимоотношения»…

Саша засмеялся. Зоолог сокрушённо покачал головой.

— Да, не очень, — самокритично сказал он. — Это «влияние воспитания» или «последующие взаимоотношения»… Впрочем, не в названии дело. Была бы суть, изюминка, как любят выражаться заправские ораторы.

— Где мы увидим её, эту суть, если без Архыза?

— Все готово, Андреевич! — крикнул с улицы Лысенко. — Можно ехать.

За посёлком Саша спустил овчара. Ошалело бегал он по обеим сторонам дороги, спускался к реке, обгонял лошадей, даже за стрекозами гонялся — так велика была радость, что снова в горах и свободен.

— Как маленький, — улыбнулся Котенко. — И куда все волчье в нем исчезло!

Зоолог сидел на сером мерине грузно и весомо. Полные сумы растопырились позади седла, ноги в укороченных стременах согнулись под прямым углом, чтобы на крутых подъёмах облегчить лошадь. Иван Лысенко ехал впереди и непрестанно улыбался. Все ему было по душе. Вот настоящее дело! А ведь ещё недавно чуть жизнь себе не сломал, связавшись с браконьерами. Спасибо, хорошие люди выручили.

Караван миновал кладку через Белую. Лысенко оглянулся и поймал взгляд Саши. Хлопцы переглянулись. С этого мостика все и началось…

Архыз вертелся около Сашиной лошади, закидывал морду, не обращая внимания на кобылу, хищно прижавшую уши, все искал Сашины глаза. Спрашивал: можно ли?

— Давай беги, — разрешил Молчанов, и Архыз исчез за поворотом.

Не пришёл он, когда сделали короткий привал в буковом лесу, около старых балаганов. Не показался и к ночи у костра уже на границе лугов. И утром его не видели, хотя уже пошли на второй перевал, где высота за две тысячи метров.

— Разрешил на свою голову, — бурчал Котенко и нет-нет да и осматривал окрестность в сильный полевой бинокль.

Пустой, незаселённый рай. С началом туристского сезона в этих местах дикого зверя почти не остаётся, уходят в резерват, где их никто не пугает. Лишь изредка в буковом лесу можно заметить тощих кабанов или спугнуть старого, одинокого медведя.

Уже далеко за обед они прошли осыпь и почти сразу на взгорье увидели сизый дымок. Постройки приюта скрывались за берёзами. Кони пошли веселей.

От балагана раздался короткий собачий лай. Не злой, даже не строгий, а скорее предупредительный, такой вежливый лай.

— Вот тебе раз, — сказал Котенко. — Мы Архыза ведём, а на приюте уже своя собачка. Сергеич сообразил, что нынешний сезон не в черте заповедника живёт. Завёл хозяйство.

На приюте толпился молодой народ. Знакомая фигура в спортивных брюках стояла у балагана, Таня… Ладошкой отбросила она волосы со лба, Иван и Ростислав Андреевич разом обернулись к Саше. Он глядел куда-то вбок, лицо было отрешённым и серьёзным.

— Не думал я, само собой, видеть вас так скоро, — с напускной суровостью встретил их Александр Сергеевич. — Гляди-ка, Татьяна, да ведь это сам молодой Молчанов с начальством! Ну, здорово, Андреевич, с прибытием тебя, Александр. Во, и Лысенко тут как тут! Иль ещё кого ловить надумали?

— Нарушители завелись у тебя на приюте, — в тон ему ответил Котенко. — Собак напривозили к самой границе заповедника. Кто облаивал нас?

— А это Татьянина причуда. Привела мне свою симпатию, вон она у порога возлежит, даже не поднялась. Само собой, барыня. Сырого мяса не потребляет, подавай ей вареного, воды тоже дай кипячёной…

— Будет вам, Сергеич, придумывать, — со смехом сказала Таня.

Она поздоровалась и тихо стала в стороне, посматривая на Сашу. Его настроение передалось и ей. Как сказать Саше, раз уж встретились? И возможно ли понять это, если и сама она ещё не вполне поняла случившееся? Появился Виталик — и все забыла. И многолетнюю Сашину дружбу, и свою, ещё девчоночью, привязанность к нему. А теперь ничего нельзя изменить.

Леди лежала у дверей балагана и, чуть склонив узенькую головку, слушала разговор. Это была холёная, чистая колли, длинношёрстное симпатичное существо, созданное человеком, несомненно, в городе и для городских условий. Выразительные глаза её смотрели умно и открыто. Ни тени коварства или жестокости не было в этом взгляде. Доброта и готовность к услуге. Собака цивилизованного двадцатого века.

Вокруг гомонили туристы. Именем этим на сей раз назывались школьницы из восьмых-девятых классов. Таня привела их с двумя учителями, чтобы показать ледник Кушта, высокогорное озеро, попробовать забраться на одну из вершин, откуда в ясные дни можно увидеть и панораму Кавказа, и далёкое море.

— Куда ж вы теперь? — спросил Сергеич, оглядывая горку вьюков, набитых всякой всячиной.

Котенко показал на восток, где дымился длинный; чёрный Джемарук.

— В резерват, к своим зверям.

Таня решилась подойти к замкнувшемуся Саше. Он отошёл от балагана и занялся карабином.

— Я не знаю, как начать… — Таня стояла над ним и нервно сжимала руки. — Но надо же когда-то, Саша… Ты слушаешь меня?

— Да, слушаю, — хрипло, с усилием сказал он и не узнал своего голоса. Зачем она встретилась? Зачем этот разговор?

Она замолчала, посмотрела по сторонам и решительно сощурилась, отчаянно собрала в кулак всю свою волю.

— Ты можешь ненавидеть, презирать меня, но так уж получилось… Я люблю его, Саша. Ничего не могу поделать. Люблю, понимаешь? А ты, ты…

Она замолчала, всхлипнула, потёрла пальчиками глаза.

У Саши задрожали губы. Мучение!.. Он встал и, не глядя на неё, сказал:

— Перестань. Я все понимаю. Ты только себя терзаешь и меня. Иди, пожалуйста. Что ж поделать? Ну, иди…

Таня повернулась и пошла.

Стемнело. Саша стоял в стороне среди берёзок. Красные пятна трех костров светились в темноте, там гомонили девчата. Под ногами влажно шуршала молодая трава. Обильная роса ложилась на луг.

Сзади послышался шорох раздвинутых кустов. Он оглянулся. Вывалив язык, на него шёл Архыз. Лапы у него заплетались от усталости. Овчар подошёл, виновато ткнулся носом в ноги хозяина и, глубоко вздохнув, улёгся. Все. Дома.

Саша присел, погладил влажную шерсть.

— Нагулялся? Одни мы с тобой, Архыз. Одни, — сказал он и до боли закусил губы.

Сколько же километров пробежал за эти полтора дня Архыз?

Прежде всего он обследовал владения Лобика и крайне удивился, нигде не встретив свежих следов медведя. Куда исчез приятель? Изощрённое чутьё привело овчара к месту кражи последнего свёртка у браконьера. Там ещё оставался слабый запах Лобика; и в ущелье, где разыгралась трагедия, он почувствовал след оленя. Но только след. Где друзья детства?

Этот район тут же перестал интересовать его. Архыз кинулся обследовать окрестные леса, и вскоре труды его увенчались успехом: нашёл тропу, по которой бежал надломленный страхом, осиротевший Хобик.

Под вечер Архыз нашёл и первую лёжку оленя, обследовал её, пошёл дальше уже по следу. Вот место, где Хобик таился в густом березняке, высматривая поляну. Вот он выскочил, и прыжки его стали напоминать танец радости. В этом месте пахло и медведем, Архыз высоко подпрыгнул, чтобы глянуть поверх травы — нет ли Лобика. Обежав луговину, он догадался: здесь произошла встреча друзей.

Дальше следы рассказали ему о совместном переходе Хобика с медведем через крутой и скалистый перевал, о встрече с рысью и короткой драке.

Архыз забрался на скалу, чтобы осмотреться. Тотчас раздался свист, и с нижнего луга в кусты прыснуло небольшое стадо туров.

Некоторое время овчар разглядывал противоположный склон. Туда косо падало солнце, тогда как Архыз оставался в тени. Там, под солнцем, гордо и спокойно прошествовали олени — самцы, больше десятка.

Архыз разглядывал их без малейшего желания погнаться, напугать или поохотиться. Волчья кровь дремала в нем, подавленная служением человеку и той атмосферой добра, которая, наверное, и являлась главной пружиной в развитии его характера.

Рогачи почему-то насторожились, и все, как один, обернулись к негустому леску чуть выше пути их следования. Архыз не без интереса тоже вглядывался в тот лесок. Что заставило оленей остановиться?

Раздвинув берёзовый подлесок, на освещённый склон осторожно вышел Хобик. Он как-то принуждённо, извиняясь, что ли, переступал с ноги на ногу и продвигался к стаду так медленно и так нехотя, будто шёл на заклание. И почему-то все время оглядывался.

Надо полагать, что у Хобика были самые добрые, искренние намерения: он просил принять его, одинокого скитальца, в здоровый, сплочённый коллектив, он хотел набраться у опытных стариков уму-разуму. Старые рогачи, со своей стороны, не имели никаких оснований для отказа. Стояли, рассматривали новичка и ждали, пока он подойдёт поближе. Новенький приближался.

Для своих неполных двух лет Хобик выглядел очень хорошо. Оленуха не зря потратила на него столько внимания и заботы. Он уже вылинял. Свежая коричневая шёрстка атласно блестела; этот здоровый, приятный цвет оттенялся белой шерстью живота, белым пятном сзади и чистыми ножками с блестящими, полированными копытами. Грудь Хобика прямо распирало от узловатых мышц, ровная спина говорила о молодости, а рост… О, ростом он уже подравнивался под лучшего из этого стада. Правда, ещё не отросли полностью рога, но ветвились они хорошо, и всякий мог угадать, какие они получатся в скором времени: отличные рога!

Существует ли у диких зверей понятие зависти, столь распространённое в обществе разумных? Надо полагать, имеется, может быть не так остро осознанное и не такое жгучее, но именно оно, это чувство, неожиданно внесло коррективы в поведение стада эгоистичных рогачей. Дружески настроенный, Хобик ещё издали почувствовал перемену и начал обходить стадо по кругу. А члены здорового, сплочённого коллектива вдруг оттопырили губы и стали проделывать рогастыми мордами покачивающие движения отнюдь не миролюбивого толка. По-человечески их можно понять. Ведь каждой особи, уже отвоевавшей себе место под солнцем, всегда приятно иметь при себе помощника, готового бескорыстно поддержать в трудную минуту, оказать какую-нибудь услугу. Но не всякий примет и обласкает другого, если этот другой с первого взгляда выглядит лучше шефа и подаёт большие надежды. Это уже не помощник. И не приятель. Скорее, соперник, чаще всего потенциальный, сам этого ещё не осознавший, однако опасный. И подобную особь лучше не придерживать возле себя, а, поелику возможно, отогнать или, так сказать, выдвинуть на другое, не смежное с твоим пастбище…

Хобик показался опасным. Он подавал надежды. Осенью, в период рёва, такой мог не только постоять за себя, но и оттеснить признанные авторитеты.

Вожак, приземистый красавец с отличными рогами, на которых виднелась не одна боевая отметина, неожиданно нагнул морду с короной, ощетинился остриями и, вытаращив глаза, пошёл на Хобика. Тот резво отпрыгнул, посчитав такой приём за ритуальную игру. И ещё один рогач, отмахнув передним копытом траву и землю, бросился вперёд, считая, что ему лично достаточно одного соперника — вожака. Хобик отбежал, но все ещё не уходил. Вожак хотел ткнуть его ещё не совсем острым надглазьем, но Хобик увернулся, однако рога больно ударили по ляжке. Ясно, что игра получилась не дружеская. И вовсе не игра. Хобик умчался к исходным рубежам, но рогачей его бегство только раздразнило. Они преследовали беднягу до самого леса, и тут произошло событие, которого нападающие никак не ожидали.

Хобик влетел в берёзовую заросль, рогачи по инерции пробежали ещё несколько шагов, кусты зашевелились, и на месте молодого претендента перед ними выросла лохматая фигура медведя. Не очень крупного, но достаточно лохматого и грозного, с поднятым со злости «воротником» и слегка сощуренным носом, открывшим белые, ужасные клыки, всегда готовые вонзиться в шею и плечи не к месту развоевавшихся вожаков.

Лобик только показался им во всей своей хищной красе. Однако и этого хватило, как говорится, за глаза. Дико скакнув в сторону и заложив рога почти на спину, воинственная парочка, а следом за ними и все стадо, наблюдавшее за неравным сражением, понеслось назад, через ручей, как раз под той скалой, где лежал всевидящий Архыз. Он выждал, пока стадо окажется прямо перед ним, поднялся и плотоядно потянулся, издав при этом тягучий звук, буквальный перевод которого на языке хищников означал не что иное, как: «Поесть бы сейчас…»

Оленей сдуло с горы за две секунды.

Наконец-то приятели увидели друг друга! Лобик даже на задние лапы встал, пытаясь получше разглядеть — точно ли это Архыз укрывается в тени. Олень выскочил из леска и, грациозно подпрыгивая, будто и вовсе не касаясь земли, понёсся навстречу Архызу.

И Лобик, опустившись на все четыре, боком-боком побежал за ним, подбрасывая зад.

Шли они с остановками, время которых привело бы в ужас инструкторов по туризму. Питались. Хобик рвал траву, медведь собирал ежевику и чернику, исследовал гнилушки, а овчар бесцельно бегал вокруг и слушал, как бурчит в пустом животе. Несколько мышей и несчастные глухариные птенцы позволили ему стоически выдержать затянувшийся пост, а расстояние до приюта тем временем уже сократилось наполовину.

Спали врозь, но в пределах видимости; и вообще, за часы, проведённые вместе, никто из трех ни разу не прикоснулся до шерсти другого. Тут действовал какой-то строго уважаемый нейтралитет, дань изменившемуся характеру. Очень разные натуры.

Лобик проснулся раньше всех и поохотился в предрассветной мгле, но неудачно. От него ушли барсучата, выбежавшие из норы поиграть. Не очень переживая, он принялся за траву. Потом подождал, пока набьёт желудок Хобик. Что ел Архыз — неведомо, но он опять обогнал друзей и повёл по звериной тропе к смутно выплывающему из тумана Эштену.

Лишь в километре от приюта сперва Хобик, а потом и медведь заупрямились. Слишком резко запахло чужими людьми и ружьями. Они достаточно знали, что случается с доверчивыми, и решили не рисковать без нужды. Лениво ходили по лугу, не удаляясь от кромки спасительного леса, лежали на солнце и вообще ждали, что им предложит деятельный овчар.

Приют успокоился поздно, в двенадцатом часу.

На чёрное небо из-за гор выползла ущербная жёлтая луна. Она скупо осветила домики с погасшими окнами, тлеющие под пеплом угли, развешанную на жердях одежду и двух собак недалеко от входа в балаган.

Архыз лежал, свернувшись в кольцо. Колли дремала, устроившись с комфортом. Она лежала на боку, откинув остроносую мордочку.

Знакомство Архыза и Леди, начатое ещё весной в Жёлтой Поляне, прошло спокойно. Когда овчар увидел её, то остановился и некоторое время приглядывался, а узнав, легонько помахал толстым хвостом. Леди с достоинством отвернулась. Архыз приблизился, полный благоговения и рыцарства, обнюхал Леди. Она и тут не проявила особой заинтересованности. Возможно, её смущали люди. Подняв мордочку, Леди посмотрела на Таню так, словно спросила: «Что он хочет от меня?» Архыз, несколько озадаченный холодным аристократизмом, растерянно поморгал азиатскими глазами и отвернул свою тупоносую крупную морду — «Не навязываемся».

Саша не стал привязывать овчара, вполне резонно считая, что он никуда не убежит. Людей Архыз не трогал, даже немного сторонился. Обошёл все домики приюта, дважды с очень независимым видом прошёлся мимо Леди, задрав кверху колечко пушистого хвоста, но она лишь повела вслед равнодушными глазами и зевнула.

Вконец обиженный Архыз ещё раз промчался мимо неё в кусты, надеясь заразить своей стремительностью, но Леди и ухом не повела, дремотно лежала на своей подстилке, прислушиваясь к голосам из балагана.

Вот тогда и овчар загрустил. Свернулся колечком неподалёку от неё и затих. И хотя Архызу не спалось, с места он не подымался, только редко и глубоко вздыхал.

К полуночи, когда взошла луна, Архызу почудился шорох в березняке. Он поднял голову и прислушался. Прошуршало ещё раз, левей. Овчар проворно встал. Леди уже не лежала, а насторожённо сидела, блестящие глаза её силились рассмотреть, что там такое, в сорока метрах от неё. Кажется, она испугалась. Архыз догадался, кто возится в кустах: это пришёл Лобик.

Леди снялась с места, толкнула лапами дверь и влезла в помещение. Запах медведя ужаснул её, но лаять воспитанная собака постеснялась. Не лает же этот лохматый черно-белый волк. Почему же она?..

Тем временем Лобик, уже имеющий опыт в воровском искусстве, шустро обходил приют и наконец сыскал подходящее: синтетический пакет с горохом, оставленный на листе шифера сбоку балагана. Схватив его обеими лапами, медведь заковылял в кусты, но не успел пройти и двух десятков шагов, как рассыпал. Он испугался и шарахнулся в сторону, но тут же вернулся. Обнюхал добычу и захрустел сухими горошинами.

Архыз неторопливо подошёл к нему, остановился в пяти шагах и посмотрел с горечью. Ай-я-яй… Глаза Лобика плутовски поблёскивали.

Кто-то закашлял в балагане, Лобик попятился в кусты. Архыз за ним. Под неверным светом луны прошли они с полкилометра, пока не натолкнулись на оленя. Он устроился в славном месте, на моховой поляне среди скал. Ждал.

Архыз остался с приятелями до утра. А на заре прибежал к балагану.

Леди провела ночь под крышей, в одном из домиков, где ночевала и Таня. Едва почуяв овчара, запросилась. Её выпустили.

Колли потянулась, зевнула и прошла мимо Архыза, зацепив его боком. Извинилась, что ли, за вчерашнее. Потом они немного побегали вместе.

Вышел Саша, осмотрелся. Холодно, роено. Туристы ещё спали.

— Как денёк? — спросил Котенко.

— До полудня будет солнечно, — сказал Саша. — Архыз уже прибежал. Хотите, он нас сведёт к Лобику и оленёнку?

Котенко оживился:

— Давай пошли. Аппарат только возьму.

— Идём, Архыз, — сказал Саша, а сам посмотрел на дверь домика, где спала Таня. Ведь слышит голоса. Но не спешит. Совсем он ей не нужен…

Роса выпала ужасающая, трава пригнулась под тяжестью её, сизый цвет покрыл луга. Сапоги сразу намокли. Овчар шёл прыжками, но живот и бока у него потемнели.

— Ты уверен, что они здесь? — спросил Котенко, на ходу прилаживая телеобъектив.

— Не один же он бегал целые сутки. Вы немного поотстаньте, чтобы не испугались. Я дам знать.

Утро высвечивало горы. Над Чугушем по небу разлилась чистая зелень. Может быть, это отблеск далёкого моря? Саша прошёл пологим склоном, оглядываясь, чтобы не потерять из виду Котенко. Неожиданно он остановился и сел на камень. В тридцати шагах, там, где светлел березняк, рогатым изваянием стоял Хобик. Кончики его молодых рогов светились. Узнал!

Саша сидел неподвижно и упорно. Архыз тоже ждал. Любопытство разбирало медведя, который прятался немного поодаль от Хобика. Опередив оленя, он стал подходить к Саше. Тот кинул кусок сахара. Лобик захрустел и зажмурился от удовольствия. Экая сладость! Как мёд. Осмелев, Лобик подошёл совсем близко, когтистой лапой стал выгребать из Сашиной ладони кусочки.

Хобик делал какие-то сложные ходы, но все-таки приближался. А почему бы и нет? Запах хлеба, знакомый с детства, очаровал его. Ещё несколько минут — и Хобик дал погладить себя. Саша приподнялся, положил руку на тонкую шею оленя. Лобик ревниво заглядывал ему в глаза.

Выкатилось белое большое солнце. Заблестела на травах роса. Засверкали мокрые камни.

Котенко спрятался в камнях и щёлкал затвором аппарата. Вот так и снимал эти редкостные сцены среди буйства красок и зелени: Сашу — с рукой на холке оленя, Лобика — непрестанно вынюхивающего сладости в карманах его куртки, и Архыза, спокойного Архыза, — чуть в стороне. Телеобъектив приблизил необычную компанию. Зоолог менял экспозицию, щёлкал затвором, спешил, чтобы сделать побольше кадров.

На горке позади него просыпался приют. Ходили девчонки, звенели кастрюли, развевались платочки. Дым подымался к небу. Котенко помахал издали рукой: все, плёнка кончилась! Саша позвал его. Хобик нетерпеливо затряс головой: «Извините, здесь чужие». Он помчался прочь, увлекая за собой Лобика. Архыз запрыгал на месте, посмотрел на хозяина.

— Иди, иди, — разрешил тот.

Сергеич встретил зоолога и лесника на полпути. Шёл к ним.

— Пымали кого? — спросил он.

— Всю компанию. Здесь она. — Котенко похлопал по футляру.

— А я завтрак соорудил. Поспешайте, пока оладьи горячие.

Таня к ним не зашла. Завтракала со своими девчатами, Саша видел её в окно. Кажется, туристы собирались в поход. «Хоть бы скорее», — тоскливо думал он.

Когда вышел, зоолог и Сергеич посмотрели друг на друга и вздохнули.

— Вот ведь как оно, — сказал Сергеич. — А мы, само собой, надеялись. Елена Кузьминична только и говорила о ней: Таня, Танечка… Нету Танечки, в город ударится на этих днях. Насовсем, само собой.

— Сказала?

— Ещё вчерась.

— Любовь, значит. — Котенко вздохнул.

— Оно конечно, — согласился Сергеич. — Чего ей лес да горы? Тянет на людей, на веселье. А наш Александр все в лесу да в лесу. Подумала, скушно с ним, ну и… Любовь, как ты говоришь…

Вошёл грустный Саша. Они замолчали.

— Когда тронемся? — спросил он у зоолога.

— Вот проводим туристов и пойдём. Архыза оставим, Сергеич?

— Можно. Возьму пока на привязь. Он где же?

— Пришёл, — сказал Саша. — За балаганом обсыхает на солнце. Вместе с Леди.

— Вас когда обратно ждать? — спросил Сергеич.

Котенко сказал, что недели через две. Он ещё напомнил Ивану Лысенко о его обязанностях, пока не будет Молчанова, и на этом покончили. Стояли в полной готовности, коней оседлали, смотрели, как галдят, собираясь в поход на гору, Танины девчонки.

Котенко взял повод Сашиной лошади.

— Ну, идём?

Саша в последний раз посмотрел на домик, где Таня. Неужели не подойдёт? Ведь они уходят. Уходят!

Сергеич вскинул ладонь к глазам:

— Никак, ещё гости.

От Кушта к приюту спускался караван. Не туристы, раз вьючные кони.

— Подождём. — Лысенко отпустил подпруги у лошадей.

Незнакомые, городского обличья люди. И с ними учитель Борис Васильевич из Поляны.

— Вот так встреча на верхах, — сказал учитель и тронул свои позолоченные очки. — Это все к тебе, Александр Сергеевич, прошу любить и жаловать. Археологи, историк и два спелеолога, иначе говоря специалисты по мрачным подземельям. Хорошо, что застали вас, заповедные хозяева. Вы, как вижу, собрались уходить? Повремените, пожалуйста, у наших учёных серьёзное дело, им надо помочь.

— Сними вьюки, Иван, — распорядился Котенко. — Отложим на час-другой.

Оказалось, что местное географическое общество и адыгейские историки решили обследовать весь лабиринт. Словом, экспедиция.

— Кого вы нам отрядите в помощь? — спросил учитель.

Котенко остановился взглядом на Лысенко.

— Придётся тебе…

— Ну и я, само собой, подсоблю, — сказал Сергеич.

Экспедиция заняла один туристский домик. Опять сделалось людно на приюте.

Учитель обнял Сашу за плечи.

— Ты выше меня поднялся, лесовик, — сказал он, любовно оглядывая своего бывшего ученика. — Вон какой богатырь!

— Свежий воздух, сами понимаете, — пошутил Саша.

— А невесёлый. Что так?

Сергеич делал знаки, но Борис Васильевич не замечал.

— А вон и Таня, — удивился учитель. — Татьяна, сюда!

Она подошла. Щеки у неё горели.

— Мы уходим, Борис Васильевич. К озеру, а оттуда домой.

— Ну, счастливо! Задерживать не буду.

— Прощай, Саша, — глухо сказала она и протянула руку. — Мы больше не увидимся.

Он пожал её вялую, холодную руку. И вдруг, резко закинув за спину карабин, отвернулся и крупно пошёл прочь, не оглядываясь и убыстряя шаг.

Все переглянулись. Учитель поправил очки и вздохнул.

— Да-а, — раздумчиво произнёс он.

Таня, как-то сгорбившись, догоняла цепочку туристов. Они уходили в противоположную сторону. От Саши.

Когда Молчанов пошёл, Архыз поднялся, сделал несколько шагов, но остановился.

Леди деловито бежала за Таней. Но она тоже вдруг остановилась, повернулась и села.

Архыз сломя голову помчался к ней.

Собаки сошлись, поиграли и уселись рядышком.

— Леди, Леди! — позвала Татьяна.

Воспитанная колли оглянулась на звук хозяйкиного голоса, но не спешила.

— Ты глянь! — в каком-то радостном изумлении закричал Сергеич. — Ты только глянь, что делается, а? Ведь она, само собой, останется, не пойдёт за хозяйкой! Вот тебе и зверь!

Но он ошибся. Леди побежала. Ещё оглянулась на Архыза. Ещё. И нехотя, словно чувствуя, что совершает непоправимую ошибку, повернула за кусты и скрылась.

Сергеич обиженно вздохнул.

Архыз вяло поплёлся к балагану. Лишь заметив, что в группе людей нет Молчанова, весь как-то подобрался и крупной рысью бросился догонять хозяина.

Зоолог и лесник пошли в дальний путь по горам. Скальные перевалы, буйное разноцветье лугов, глубокие долины, забитые густым чёрным лесом, открывались перед ними.

Тишина, очарование первобытной природы, безлюдье.

Резерват заповедника, его глубинка.

На первый ночлег Котенко и Саша остановились в лесу. Выбрали сухой склон, растянули полог, нарубили свежих веток пихты. Поужинали и долго сидели у костра, вслушиваясь в тишину засыпающего леса.

— Я пройдусь немного, — сказал Саша и поднялся.

— Карабин оставь, — тихо отозвался Котенко. — И недолго, слышишь?

Зоолог лежал у огня, опершись на локоть. Он проводил молодого лесника сочувственным, отцовским взглядом.

Минут через тридцать поднялся и пошёл за Молчановым.

Саша лежал под берёзами ничком, разбросав руки. Плечи его резко вздрагивали. Он плакал, никого не стесняясь и ничего не видя.

Котенко закусил губы. Постоял над ним и, справившись с волнением, как можно твёрже сказал:

— Довольно, Саша. Вставай, идём к костру. Слышишь? Будь мужчиной, Александр Молчанов!

Саша поднялся, вытер лицо. В последний раз посмотрел на закат, глубоко и надрывно вздохнул.

Больше они не проронили ни слова.

Утром поднялись на пороге зари.

Ещё спал лес, погруженный в туманы, ветки буков и явора были лениво опущены, на них дремала обильная роса. Глухо и сонно ворчала река, упрятанная в холодное ущелье. Стоял тот глубокий и задумчивый покой, который способен врачевать истерзанные души.

Вдруг раздалась близкая и звонкая, глубоко музыкальная трель. Потом пауза с ещё более глубокой, насторожённой тишиной. И опять чистые мелодичные щелчки, за ними удалой и протяжный свист, приливная волна счастья, призыв к веселью, действиям, бодрости, славословие жизни — все, чем богаты лесной соловей, подоблачный жаворонок, весёлый щегол, все сразу угадывалось в этой громкой, волнующей песне чёрного дрозда.

Утро! Вставайте все. Чистите пёрышки, умывайтесь росой, пока она не высохла. Слушайте утро. Смотрите, как порозовел край неба, где сейчас взойдёт солнце. Скорей, скорей окунайтесь в тёплую жизнь, пришедшую на смену чёрной и жуткой ночи!

Лес оживал. На вершине клёна начал петь зяблик. Его гамма коротка, нетороплива и мила, как переливы горного ручья. Зачирикал, поспешая, поползень, в стороне зазвучала мажорная нота разукрашенного щегла, потом в оркестр ворвался барабанный стук дятла, сердито и резко, как расстроенный саксофон, крикнула сойка — и пошло-поехало расчудесное звучание стоголосой симфонии.

Солнце, здравствуй! Мы встали и приветствуем тебя!

Вместе с солнцем прилетел озорной ветер, зашумел листвой осин у реки, раскачал неловкие туманы и погнал их в долины, приглаживая и перемешивая звуки. Сильнее загудела проснувшаяся река; над порогами вспыхнула минутная радуга-семицветка и погасла, а в лесах уже неслись сотни новых звуков, один прекраснее другого.

Проснулись запахи. Ночью здесь все заглушала сырость, пахло только водой и туманом. Солнце высушило туман, резвый ветер прочесал склоны гор и принёс с собой многоцветный запах луга. Пригрело хвою на пихте и можжевельнике; воздух загустел, насыщаясь запахом смолы и скипидара. Набросило тёплым облаком муравьиного спирта, багульника, все запахи перемешались, остался только один: запах согревшегося леса, в котором уютно, тепло и безопасно.

Зоолог и его спутник сидели у потухшего костра, слушали и смотрели, очарованные прелестью просыпающейся природы.

Стало тише.

Птицы сделали перерыв на завтрак, звери разбежались по укромным местам. Шум реки словно отдалился. Верховой ветер едва шевелил листьями, шёпот заполнил лес, и людям показалось, что деревья застенчиво рассказывают друг другу о своих нескончаемых ночных сновидениях.

— Как спалось? — мягко спросил Котенко.

— Спасибо, крепко. — Саша выглядел неважно, но лицо его было спокойно.

— Тогда на зарядку, дружок! — Зоолог встал во весь свой крупный рост и потянулся так, что в суставах хрустнуло.

— Пожалуй, за лошадьми сходим, их ещё поймать надо.

— Можно и за лошадьми. Бери уздечки.

Зоолог положил в костёр два толстых чурбака, подождал, пока занялись огнём. Саша забросил на плечо уздечки, и они пошли на луга, сбивая сапогами сизую росу.

Конец второй книги