2

Проснулся Алтухов, когда на улице было уже совсем светло. Он несколько раз поменял позу, но спать больше не хотелось. Как это часто бывало, перед самым пробуждением ему снилась тюрьма, где он пробыл три года за то, что на машине сбил человека. За эти несколько минут сна Алтухову пришлось снова пережить то, от чего он всеми силами пытался избавиться – невыносимое унижение и глубочайшую тоску по дому, который давно существовал только в его воображении.

Вздохнув, Алтухов перевернулся на спину и принялся вспоминать вчерашний день. Воспоминания эти уже не пугали его. Nемный переулок, крыша, падение и безликий спаситель – все это сейчас казалось ему ерундой, и Алтухов подумал, что умирать ему больше незачем, потому что это давно уже произошло. Он думал о том, что очень устал, и что существование его похоже на фильм, который он тысячу раз видел. Что лучше бы он родился где-нибудь в теплом государстве, в южном полушарии, пусть даже нищим, потому что он и здесь нищий, и обречен на нищету и прозябание.

Затем Алтухову захотелось узнать, который час, но спросить было не у кого. Nогда он спустил ноги с дивана, встал и принялся ходить по комнате, не понимая, что его так раздражает в этом пустом, безмебельном пространстве, к которому он давно привык.

Постепенно странное раздражение переросло в беспокойство, которое все более и более охватывало Алтухова. Он не мог понять, wrn с ним происходит, но внутри у него, в темной бессознательной глубине клубился ледяной ужас.

Пытаясь отыскать причину, Алтухов сел, но тут же поднялся и подошел к окну. Глядя в окно, он, тем не менее, смотрел не на улицу, взгляд его упирался в стекло, остановившись на границе, где смыкались домашнее тепло и уличная стужа. Алтухов видел микроскопические пузырьки воздуха внутри зеленоватой прозрачной пластины, и где-то на задворках его сознания тенью промелькнул неясный образ хрупкой прозрачной преграды, отделяющей бытие от небытия.

А внизу, на белом заснеженном поле не было видно ни души, и только за стеной слышна была какая-то возня и оптимистичный радиобубнеж.

Неожиданно Алтухов понял, что его тянет на улицу. Он не мог больше находиться в этой комнате, которая настойчиво выталкивала его из себя, гнала прочь, из-за чего Алтухов ощущал необъяснимую потребность куда-то бежать.

В конце концов Алтухов сдался. Он быстро и суетливо надел пальто и шапку, хлопнул дверью и выскочил из квартиры.

Стужа стояла такая же, как и вчера, ветер трепал полы пальто, забирался под рубашку, но домашнее тепло еще не выветрилось, и холод лишь взбодрил Алтухова.

Через минуту он свернул за угол, прошел с десяток шагов, но неожиданно остановился и быстро зашагал в обратную сторону.

Какие-то странные шумы мешали Алтухову думать, в голове у него словно возились мыши, и иногда сквозь этот бессмысленный шорох прорывалось чужое бормотание. Алтухов чутко прислушивался к этим звукам, в недоумении смотрел вперед и пытался сообразить, что это и откуда.

Неожиданно Алтухов перебежал на другую сторону улицы, миновал перекресток и вошел в подъезд незнакомого дома. Там он бегом поднялся на второй этаж, подошел к двери и немного потоптался на грязном половичке. Он, как служебная собака, потерявшая след, беспокойно озирался, наклонял голову набок и даже принюхивался.

Наконец Алтухов спустился вниз и быстро пошел в сторону метро.

Добравшись до метро, Алтухов порядком запыхался. Он даже не остановился перед турникетами, поскольку у него все равно не было денег. Глядя прямо перед собой, Алтухов проскочил мимо контролера, а та удивленно посмотрела ему вслед, но не остановила. Она лишь вырвала из кармана блестящий металлический свисток, затем нервно засунула его обратно и резким голосом потребовала у гражданина с цветами и тортом еще раз показать проездной.

Рискуя в ненормальной спешке кубарем скатиться с лестницы, Алтухов бежал, не понимая, куда и зачем так торопится. Он ничего не понял и тогда, когда увидел незнакомую женщину в старомодном габардиновом пальто. Она стояла в конце платформы, закрыв лицо ладонями, а где-то уже совсем рядом по-звериному завывала электричка.

Алтухов все еще не понимал, какая сила принесла его сюда и что общего у него с этой женщиной, но в следующий момент он подбежал к ней – и вовремя. Он едва-едва успел выдернуть ее на платформу, и тут же мимо них с ревом и грохотом пронесся блестящий голубой бок первого вагона.

Пассажиры на платформе по-разному отреагировали на эту странную сцену. Кто-то ничего не заметил, кто-то видел, как женщина чуть me упала на рельсы, но ничего не понял, но были и такие, которые обо всем догадались. Они со страхом и удивлением смотрели на женщину, а Алтухов схватил ее за руку и потащил прочь.

Женщина совсем не сопротивлялась, но шла за Алтуховым вяло, спотыкаясь, будто пьяная. При этом она слегка постанывала и свободной рукой закрывала лицо. Неожиданно женщина вскрикнула, и тут с ней случилась настоящая истерика. Она складывалась пополам, вырывалась и выла, как по покойнику. А Алтухов покрепче ухватил ее за руку и потащил наверх.

– Идем, идем скорее, – торопил он ее, – ну не здесь же. Успеешь еще нареветься. – Свободной рукой он обхватил ее за талию и поволок словно куль. Встречные прохожие при виде этой пары расступались и провожали их взглядами.

Алтухов с большим трудом выволок женщину на улицу, усадил ее на подоконник под витрину и только тогда смог немного передохнуть.

Борьба отняла у него много сил: руки у Алтухова тряслись, как с перепою, а спина оказалась совершенно мокрой.

– Успокойся, успокойся, – машинально говорил Алтухов, а сам думал, что делать с этой несчастной: бросить здесь или отвести домой. Последнее казалось Алтухову чересчур утомительным и скучным, и все же он не ушел. Он нагнулся, заглянул женщине в лицо и предложил:

– Пойдем отсюда. Очень холодно. Какая тебе разница, где сидеть? Я знаю, здесь рядом выселенный дом. Там пока тепло. – Женщина отрицательно помотала головой, и это разозлило Алтухова. – Пойдем! Все. Сегодня больше ничего не будет. Раз осталась жива, значит так надо. – Он взял ее за руку и потянул на себя. Не сопротивляясь, женщина встала, Алтухов взял ее под руку, и они пошли словно за похоронной процессией: он – с торжественным сосредоточенным лицом, она – уткнувшись в носовой платок.

Выселенный дом был в пяти минутах ходьбы от метро. Они вошли в подъезд, Алтухов проверил двери первого этажа, затем второго – и одна из квартир оказалась открытой.

В квартире было тепло и пахло пылью. Повсюду валялись части растерзанной мебели, бумага и тряпье, сломанные игрушки и аптечные пузырьки, в общем – хозяйственный мусор. Обои свисали со стен огромными лоскутами, а под потолком тускло поблескивала ширпотребовская люстра под бронзу – общедоступная роскошь эпохи перезаселения Москвы. ’Хлама было так много, что Алтухов даже присвистнул.

– Ого, сколько накопили, – усмехнулся он. – Сколько же человек дома всякой дряни хранит. Всю жизнь складывает в ящики, а потом оказывается, что все это ненужно. Смотри, весь пол завален, а взять нечего.

Женщина прислонилась спиной к дверному косяку и в ответ лишь страдальчески посмотрела на него.

– Иди, садись, – предложил Алтухов и указал на диван, напоминавший забитое животное, с которого сняли шкуру. Пружины закрывал лишь толстый слой грязной ваты, но Алтухов стащил с себя пальто и бросил на диван. – Садись, не бойся.

– Я не боюсь, – тихо ответила женщина.

– Тогда садись, – повторил Алтухов и по-хозяйски прошелся по комнате. Затем он остановился у развороченного платяного шкафа, похлопал по нему ладонью и со сладострастием проговорил: – Мертвенький!

– Что? – переспросила женщина.

– Ничего, ничего, – ответил Алтухов, – я говорю, я тоже вчера, как и ты, хотел… Не получилось. Может, это и к лучшему.

– Что? – испуганно переспросила женщина.

– Садись, говорю, – ответил Алтухов.

Женщина подняла на него глаза, и он впервые сумел рассмотреть ее лицо. На вид ей было лет тридцать пять, хотя две вертикальные складки на переносице и припухшие глаза делали ее старше. Она не была красивой или хотя бы заметной и принадлежала к тому типу женщин, которые один раз в жизни выходят замуж и потом, что бы ни произошло, держатся за мужа, тянут лямку: работают где-нибудь в конторе, растят детей, потом нянчат внуков, и так до гробовой доски.

– Ну, сядь же ты, что мы с тобой, как на вокзале, – сказал Алтухов. – Насколько я понял, торопиться тебе некуда.

Женщина смотрела на Алтухова с каким-то беспокойным любопытством. Иногда она шмыгала носом и тут же принималась выжимать из него платком сопутствующую слезам влагу.

После очередной просьбы Алтухова она все же прошла к дивану и села рядом с пальто.

– А что вы "тоже вчера"? – вдруг спросила она.

– Да ничего, – ответил Алтухов беспечно, будто речь шла о прогулке. – Тоже, значит тоже. – Он демонически рассмеялся. – А вообще, это даже интересно. Анекдот: два смертничка встречаются в метро…

Женщина снова спрятала лицо в скомканный носовой платок, и Алтухов осекся.

– Тебя как зовут? – спросил он.

– Нина, – сквозь платок ответила женщина.

– А меня Александр Михайлович. Можно Александр. – Он помолчал и добавил: – Просто Александр Алтухов. Как хочешь, так и зови. Мне все равно. – Алтухов некоторое время стоял молча, а затем спросил: – Ну ты успокоилась?

– Да, спасибо, – быстро ответила Нина, – я уже давно успокоилась.

– Может, тогда расскажешь, что у тебя случилось? – попросил Алтухов.

– Зачем вам? – бесцветным голосом спросила Нина.

– Затем, – ответил Алтухов. – Я же теперь твой крестный.

– Нет… нет… – помотала головой Нина. – Плохо было, вот и все.

– Плохо-плохо-плохо, – забормотал Алтухов. Он подошел к окну и сел на грязный подоконник. – Ты атеистка? – спросил он. – В Бога веришь?

– Нет, – тихо ответила Нина. – Я комсомолкой была. – Она помолчала и затем добавила: – И пионеркой тоже.

– Вспомнила, – усмехнулся Алтухов. – И октябренком небось? – Он протяжно вздохнул, пнул ногой кукольное туловище без головы и сказал: – И я был. А вот последнее время что-то часто думаю о всяких нематериальных вещах.

– А вы верите? – спросила Нина.

– Даже не пытался, – ответил Алтухов.

– Значит, его нет?

Алтухов удивленно посмотрел на нее и, отвернувшись, тихо проговорил:

– Из моего ответа не вытекает, что его нет. Но если все же там кто-то есть, он не добр, он практичен… целесообразен. Так что, приходится надеяться только на себя. – Алтухов помолчал немного, а потом показал на потолок и спросил: – А ты как думаешь, что там?

– Где там? – не поняла Нина. – На третьем этаже, что ли?

– Ну что ты прикидываешься, – возмутился Алтухов. – Там, куда ты сегодня собиралась? В метро ты что делала?

– А-а… – наконец поняла Нина и ответила: – Я не знаю. Мне все равно.

Алтухов сверкнул глазами, но тут же успокоился и сказал:

– Жаль. Все равно, а смерти ищешь. Сидела бы тогда дома. – Нина промолчала, а Алтухов проговорил: – Атеист не должен искать смерти. Он должен цепляться за жизнь руками и ногами. Зубами…

А? Как ты думаешь?

– Да, да, – быстро согласилась Нина, и Алтухов заметил на ее лице настороженность.

– Да, да – это не ответ, – сказал он. – Ты-то, когда шла в метро, о чем думала? Мысли у тебя какие-нибудь были? Мысли были? – раздраженно повторил он. – Вспомни. Мне это очень важно.

– Были, – ответила Нина.

– Какие?

– Очень страшно было, – ответила Нина. – Меня даже тошнило от страха. – Она говорила будничным голосом, и Алтухова это злило.

– Страшно – это не то, – махнул он рукой. – Это состояние. Думала ты о чем? Ну, о чем? О жизни, о смерти или о том, как будешь выглядеть, когда тебя растащит по шпалам? Мысли, понимаешь?

– Понимаю, – испуганно ответила Нина. – Мне очень хотелось, чтобы меня кто-нибудь остановил. Спас. И я… – Нина замялась. Она как будто заразилась горячностью Алтухова. Глаза ее заблестели, а правую ладонь она прижала к груди. – Я Богу молилась, чтобы он послал кого-нибудь спасти меня. Он послал…

– Послал, – повторил Алтухов. – Ты же в Бога не веришь. – Он вдруг сардонически расхохотался. – Молилась бы уж тогда комсомолу. – Нина обиженно насупилась, а Алтухов примирительно добавил: – Ладно. Это я так. Я давно ни с кем не разговаривал.

Нет, вчера говорил, но это не в счет. – Алтухов опять разволновался. В глазах у него появился безумный огонек, и он принялся ходить от стены к дивану, не обращая внимания на мусор, который хрустел под ногами словно битое стекло. – И все же, – сказал он. – Вспомни. Дома ты о чем думала, перед тем как решиться? Мне нужно главное. То, из-за чего ты пошла в метро.

– Это долго рассказывать, – устало проговорила Нина. – Что привело, что привело! Жизнь привела! Я давно уже думала об этом, но все страшно было.

– Страшно! Страшно всегда было, а пришла ты только сегодня, – не унимался Алтухов. – Нет, была какая-то одна, главная мысль.

Вспомни. Она, может, кажется тебе пустяковой. Главное часто кажется ерундой. Ее нужно найти, вычленить. Может быть, это одна фраза, может, слово – пароль, магическое слово, вроде "сезам, откройся". Ты про себя произносишь этот пароль, и Оно "открывается". Я сейчас помогу тебе вспомнить. Представь: ты qhdhx| дома на диване, вот как сейчас. Смотришь в стену. Так просто этот пароль в голову не приходит. Его должны тебе подсказать или внушить. Кто угодно, любой прохожий, сосед, диктор по телевизору. Ты сидишь готовая, слышишь это слово и идешь. С этой секунды ты уже смертница.

Нина как завороженная смотрела на Алтухова, слушала его и от усердия шевелила губами.

– Да, я вспомнила, – прошептала она, и на лице ее отразился ужас.

– Да, мне было плохо. Я шла по улице, думала… думала, кажется, о том, что скоро зима кончится и мне станет лучше. А потом я подумала о…

Алтухов жадно ловил каждое слово Нины, не сводил с нее глаз, словно боялся, что она собьется с ритма или не дотянет до самой верхней ноты, на которую он ее вытягивал.

– Ну, ну, – не давая ей остановиться, нетерпеливо проговорил он. -…я подумала о том, что зима кончится, но лучше мне все равно не будет. Мне сделалось очень обидно. Я чуть не заплакала и нечаянно толкнула какого-то мужчину. Он нагнулся за чем-то, я толкнула, и он чуть не упал. А потом он мне сказал: "Смотреть… надо", – Нина сделала паузу между этими двумя словами, а затем добавила: – Он матюгнулся.

– Как? – уже не из любопытства, а машинально, с неприязнью спросил Алтухов.

– Он сказал: "Смотреть, б…, надо", – ответила Нина и грустно усмехнулась. -‘ф-у… – выдохнул из себя Алтухов и с отчаянием на лице проговорил: – Да при чем здесь это? Ты ничего не поняла.

– Все я поняла, – тихо возразила Нина. – После этого мне захотелось пойти и броситься под поезд.

– Не путай меня, – раздраженно проговорил Алтухов. Он не желал расставаться со своей красивой теорией магического слова, а фраза, сказанная грубияном-мужиком, не годилась для оправдания этой теории.

Алтухов прошелся по комнате, а затем с плохо скрытым сарказмом в голосе сказал: -’Хотя почему? Б…, блуд, заблудиться, заблудшая! В этом что-то есть.

– Ну что, подошло? – с усмешкой спросила Нина.

– Слово есть слово, – внезапно потеряв к ней всякий интерес, рассеянно ответил Алтухов. – Слово лечит, оно же калечит.

Вначале было слово…

– А у тебя какое было? – не обращая внимания на его бормотание, спросила Нина.

– Что? – переспросил Алтухов. – У меня? У меня… Я не помню точно, но не это.

Неожиданно Нина резко поднялась с дивана, запахнула пальто и сказала:

– Ты ненормальный! – А потом голос ее сорвался на крик: – Ты же сумасшедший! Больной! А я-то дура, отвечаю тебе. Ладно, спас и спасибо. Я пойду.

– Куда? – нисколько не обидевшись и как будто даже не обратив внимание на оскорбление, спросил Алтухов.

– Домой, куда же еще, – грубо ответила она.

– Ты живешь на улице Строителей? – спросил Алтухов. – Второй этаж, грязный вязаный половичок, квартира… семнадцать. Да?

– Да, – вначале удивилась Нина. Но потом она криво усмехнулась и сказала: – Только не говори, что угадал.

– Ничего я не угадывал, – ответил Алтухов. – Перед тем, как пойти в метро, я заходил к тебе. – Он обхватил голову руками и забормотал: – Эх, черт, если бы ухватиться за кончик этой ниточки. А ведь не ухватишься. Я бы весь клубок размотал. Есть же он где-то этот кончик!

– Я пошла домой, – сказала Нина и направилась к двери.

А Алтухов вдруг забеспокоился, засуетился и затем попросил:

– Не уходи… Или… Я с тобой. Возьми меня с собой. Пригласи в гости. Мне некуда идти.

– Бомж, что ли? – спросила Нина.

– Нет, не бомж, – ответил Алтухов. – У меня есть комната в коммуналке. Я в смысле, что мне одному некуда идти. Скучно, – сказал он, но тут же спохватился: – Нет, не скучно. Не могу объяснить. Предчувствие какое-то нехорошее.

Нина смотрела на Алтухова и морщилась, словно от зубной боли.

Этот человек не производил на нее впечатления жалкого бродяги, хотя и выглядел форменным оборванцем. И было в его облике что-то странное, не поддающееся описанию и определению. Его манера бормотать и вскидывать руки, то, как он быстро и непредсказуемо загорался, вселяло в нее подозрение, что Алтухов не совсем здоров, а может и совсем нездоров. В этом смысле опыта у нее не было никакого. А Алтухов смотрел на нее нормальными глазами, и лицо у него было сейчас без всяких признаков сумасшествия и не испитое – обыкновенное мужское лицо.

Нина колебалась недолго.

– Пойдем, – наконец сказала она и, не дожидаясь его, вышла из квартиры.

Обратный путь показался Алтухову куда более длинным. Нина всю дорогу молчала. Молчал и Алтухов, потому что говорить о важных для него вещах на ходу не считал возможным, а болтать просто так, для поддержания разговора, давно отвык, а вернее, невзлюбил еще тогда, когда он встречался с друзьями или знакомыми и вынужден был выслушивать всякие ничего не значащие новости. В какой-то момент он перестал получать удовольствие от общения со своими благополучными знакомыми, и начал считать, что на Земле не существует человека, который мог бы рассказать ему что-то интересное или полезное. Алтухов понял, что знает все, о чем думают и чем живут люди. Нюансы его не интересовали. Главным для него было то, что он уловил амплитуду колебаний человеческих интересов, и как ребенок, удовлетворивший свое любопытство ватной внутренностью куклы, перестал ею интересоваться. Все, что ему было нужно, Алтухов черпал из того небольшого и сумбурного мира, который он создал в себе. Здесь он мог позволить себе все, что угодно. Он был властелином собственной жизни, и одного лишь его слова, одной случайной мысли было достаточно, чтобы разрушить любую жизненную комбинацию, а затем моментально построить новую. По сравнению с неповоротливым внешним миром, с его непобедимой фатальностью, мир придуманный казался ему куда более реальным. Там в одно мгновение могла реализоваться любая, даже самая безумная фантазия. Тогда как внешний мир вот уже lmncn лет представлял собой застывшую картину. "Мир без вариантов" – так он окрестил его – не давал Алтухову ни малейшей надежды на какие-либо изменения.

Перед дверью квартиры Нина долго копалась в карманах в поисках ключа, а Алтухову показалось, будто она прислушивается к тому, что происходит за дверью. Наконец Нина отыскала ключ и открыла дверь. Она молча втолкнула гостя в теплую душную прихожую, так же молча и быстро подошла к двери своей комнаты, и в этот момент из кухни выплыла женщина с кастрюлей, лицо которой Алтухову не удалось разглядеть из-за темноты.

Еще ничего не произошло, но Алтухов почувствовал, как его спутница напряглась. "Коммунальные дела", – подумал он. В это время Нина открыла наконец комнату и вошла туда первой. Соседка также проследовала в свое жилище, но дверь за собой прикрыла неплотно, оставив щель шириной в два пальца.

Уже почти оказавшись в комнате, Алтухов услышал довольно приятный голос соседки.

– У этой шлюхи опять новый мужик, – сообщила она кому-то.

Алтухов захлопнул дверь и, испытывая некоторую неловкость, посмотрел на Нину. Она стояла наполовину стянув с себя пальто, с остекленевшими глазами и застывшим лицом. Алтухов хотел было сказать ей что-нибудь в утешение, мол, у меня дома такая же картина, ерунда, но Нина вдруг с такой мольбой в голосе, с таким отчаянием, даже не попросила, а потребовала:

– Не верь!.. Это она специально для тебя.

– Да мне, в общем-то, все равно, – единственное, что смог сразу придумать Алтухов. – У меня дома то же самое. Я давно привык. И ты плюнь.

– Нет, – Нина опустила голову. – Если тебе все равно, значит ты поверил, – дрожащим голосом сказала она.

– Ну с чего ты взяла? – начал оправдываться Алтухов. – Я же знаю, что такое коммуналка. Сам живу в такой же. В коммуналке ничему верить нельзя. ’очешь, я выйду и скажу ей что-нибудь такое… – Алтухов закатил глаза, – что у нее…

– Нет, не надо, – перебила его Нина.

– Я, кстати, запросто могу ее убить, – неожиданно сказал Алтухов.

– Терять мне нечего…

– Перестань, – резко оборвала его Нина.

– А вобще-то, пусть живет, – продолжал Алтухов. – Она свое и так имеет. Вот мы сейчас будем с тобой спокойненько чай пить… я надеюсь, – пояснил Алтухов, – а она там радуется. А радость от подлости, это та же бесноватость. Лучше уж плакать, чем так радоваться – полезнее. Так что, иди, ставь чайник.

Слова Алтухова подействовали на Нину благотворно – она даже повеселела. Алтухов угадал, попал в самую точку, и Нина была ему благодарна за это простое разъяснение.

Нина заставила Алтухова раздеться, выдала почти новые тапочки, взяла чайник, который стоял на столе, и решительно вышла из комнаты.

Комната Нины была обычной и вполне уютной. Такие жилища создаются годами, неимоверными усилиями, и все же видно было, что деньги на этот уют выкраивались из очень маленькой зарплаты.

Пока Нина ставила чайник, Алтухов осмотрел комнату, а когда она bnxk`, он сказал:

– Почему-то все у нас живут одинаково. Я за всю жизнь не меньше двух сотен квартир видел. У всех одно и то же.

Алтухов посмотрел на Нину и пожалел о сказанном – она обиделась.

Комната для Нины была алтарем, на который она положила все свое умение и старание. Много лет она отдавала своему жилищу все, что могла. Она создавала свой дом с неторопливостью и упорством природы, как слабая вода тысячелетиями обтачивает гальку, или как бестелесный ветер выгрызает из горных монолитов свои фантастические дворцы.

– По тебе не скажешь, что ты живешь лучше, – ответила Нина.

– А я и не говорю, что лучше, – обрадовался Алтухов. – У меня вообще из мебели только диван и шкаф. Даже стульев нет. Друзья по пьянке поломали.

– Алкоголик, значит? – спросила Нина, и в голосе ее Алтухов уловил и давнюю обиду, и отвращение.

– Да, – безо всякой бравады ответил Алтухов. – Как-то так получилось. Жил, жил, а потом запил.

– Да вы все живете, живете, а потом запиваете, – сказала Нина. – Все-то вам не так, все чего-то не хватает.

– Я извиняюсь, – ответил Алтухов, – но можно подумать, что вам всего хватает. Ты-то ведь тоже в метро пришла не на поезде покататься.

Нина посмотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами, затем отвернулась и вышла из комнаты.

"На кой леший я это сказал", – подумал Алтухов. Его сейчас волновало даже не то, что Нине невыносимо больно вспоминать о своей неудачной попытке самоубийства. Он боялся, что его выгонят на улицу, боялся снова остаться один на один с самим собой. И хотя он давно понял, что Нина – простая баба, и как собеседник равна фонарному столбу, она интересовала его, притягивала тем, что так же, как и он побывала ТАМ, за чертой, и так же по воле случая вернулась назад.

О многом Алтухов собирался спросить у Нины. Он ощущал сейчас непреодолимую потребность говорить, говорить, говорить. Его словно прорвало. Слова сами просились наружу, и Алтухов едва дождался возвращения Нины.

– Ты замужем была? – спросил он, когда Нина вернулась в комнату с чайником в руке.

– Была, – медленно ответила она и принялась собирать на стол.

– Разошлись? – спросил Алтухов.

– Разошлись, – сказала Нина. Алтухов хотел было спросить, почему, но Нина ответила сама. – Он о жизни любил порассуждать, а жизнито никакой и не было. Одни его рассуждения по пьянке.

– Да, да, – покачал головой Алтухов, – рассуждения о жизни и жизнь – разные вещи.

– Садись чай пить, – сказала Нина, – водки у меня нет.

– Ну нет и не надо, – ответил Алтухов и сел за стол. – Я, в общемто, водку и не люблю и не любил никогда. Как-то так случалось – тоска заела. Живем мы как-то все скучно. Я понимаю, жизнь – штука бессмысленная, но мы уж очень скучно живем. Дни какие-то все одинаковые. – Алтухов принял от Нины чашку с чаем и бросил туда сахар. – Вот я прожил больше сорока лет, а вспомнить могу nr силы десять дней. Даже не дней, скорее, минут, мгновений.

Остальное – серые будни. Наверное, это неправильно. Живем от даты и до даты. От получки до аванса. От встречи до встречи. А между ними – мусор житейский. Проживаем его как можем. Я вот всю жизнь мечтал поездить по миру, а был только один раз в Одессе и два раза в Пензе. Представляешь?

– Представляю, – усмехнулась Нина. – Мне бы твои заботы.

– А, – махнул рукой Алтухов, – с моими заботами тебя давно бы уже не было на этом свете. Ты, извини, но вот ты, много видела в этой жизни?

– Отстань, – сказала Нина, – болтаешь и болтай, а меня не трогай.

– Вот-вот, – сказал Алтухов. – Будешь помирать и вспомнить нечего будет.

– Тебя вспомню, – ответила Нина, и Алтухов расхохотался:

– Меня! Меня уже нет, голубушка. Я помер. – Алтухов давно позабыл о чае. В глазах у него снова появился безумный огонек, и он скороговоркой зашептал, будто самому себе: – Интересно, почему человек так цепляется за жизнь? Медом здесь, что ли, намазано? В тюрьме, на дыбе… где угодно.

– Ждут люди, может, получше станет, – ответила Нина.

– Как же, станет, – с тоской ответил Алтухов. – Бунин когда-то написал в своем дневнике: "Как же человек несчастен". Но живут же. Знают, что лучше не станет, а все равно… Инстинкт самосохранения. – Алтухов посмотрел на Нину и внезапно оживился.

– Ну, если только в этом дело, инстинкт-то и перешагнуть можно.

Понимаешь? Тебя и меня удерживает здесь только инстинкт самосохранения. Все. Природа это в нас положила и никакой мистики. А у нас с тобой он уже сла-абенький.

– Кто? – накладывая в розетки варенье, не поняла Нина.

– Инстинкт, – тихо проговорил Алтухов. – Слушай, а давай вместе.

Все равно тебе уже не жить. Смерть-то – она как наркотик.

Попробовал – еще хочется. Это только в начале страшно, а потом с радостью и трепетом. Вон у тебя глаза-то какие пустые. Их уже ничем не наполнишь. Ты ведь тоже мертвая.

– Перестань! – закричала Нина и так ударила чашкой по блюдцу, что почти весь чай выплеснулся на скатерть. – Нет, ты совсем больной. Ты только послушай, что говоришь, что ты несешь…

– Ну, несу, – совершенно спокойно ответил Алтухов. – Может и больной, а зачем ты на больного кричишь? Я же не кричу на тебя, хотя ты и здоровая.

Эти слова привели Нину в такое изумление, что она обхватила голову руками и забормотала:

– Боже мой, Боже мой! Послал мне Господь спасителя. Неужели на Земле нормальных людей не осталось?

– А какая тебе разница, кто тебя спас? – тихо спросил Алтухов. – Я, собственно, могу и уйти. – Алтухов встал и отошел от стола, но потом вернулся и быстро выпил свой чай. – Спасибо за чай, – поблагодарил он, но не тронулся с места. Алтухов переминался с ноги на ногу, смотрел на Нину и чего-то ждал.

– Оставайся, – наконец сказала Нина. – Прости меня ради Бога.

Именно после этих слов Алтухов решительно заявил, что уходит. Он даже надел пальто и принялся обуваться.

– Да оставайся же, – повторила Нина.

Затем она подошла к Алтухову, сняла с него пальто и заставила разуться.

Раздеваясь, Алтухов говорил:

– Ну, зачем это? Я, в общем-то и не собирался пользоваться твоим положением. – Он говорил, а Нина повесила пальто, силой подтащила его к дивану и усадила.

– Сиди, – сказала она, удерживая Алтухова за плечи. – Ты и не пользуешься ни чем. Сиди, я прошу тебя.

Алтухов сопротивлялся, но вяло. И чем дальше, тем слабее. У него отлегло от сердца. Одевшись, он уже представил себе, как выходит на улицу и идет к себе домой. От этой мысли ему сделалось тошно, но сейчас все встало на свои места, и Алтухов даже повеселел. А Нина, наоборот, вдруг опять расплакалась, прижала его голову к своему животу и тонким голосом запричитала:

– Спасибо. Спасибо, что спас. Это я так… это я дура… сумасшедшая. Боже мой… я же смерть пережила… Больше не хочу… Спасибо тебе. Я жить хочу. Пусть одна. Пусть как угодно, только жить. Ой, какая смерть страшная. Я же видела ее, видела.

Алтухов притих и слушал ее причитания, а Нина села рядом с ним, уткнулась ему лицом в плечо и зашептала:

– Знаешь, я теперь не смогу в метро ездить. Как вспомню… страшно подходить к краю платформы. Я сейчас представила, как меня… Мне кажется, если я буду стоять на платформе, кто-нибудь обязательно толкнет, и я упаду на рельсы. Я прямо вижу это.

– Ну-ну-ну, – принялся успокаивать ее Алтухов. – Что ты ерунду болтаешь? Кто тебя толкнет?

– Не уходи от меня, – пискнула Нина. – Давай жить вместе. Не хочешь – не работай. Будем жить на мою зарплату.

Алтухов не сразу и сообразил, о чем речь, а когда до него дошел смысл, он удивленно сказал:

– Ты думаешь, что ты говоришь? Я буду сидеть в этой конуре целыми днями и ждать когда ты принесешь поесть?

– Сиди, сиди, – откликнулась Нина.

– Я же не животное: не кошка, не собака и даже не попугайчик, – ответил Алтухов, и после некоторой паузы добавил: – А работать я больше не могу. Противно. Скучно.

Нина подняла зареванное лицо, обняла Алтухова и снова заплакала.

– Бедненький, – шептала она. – Я тебя вылечу. Вылечу. Ты же спас меня, теперь я тебя спасу.

– Это не лечится, – ответил Алтухов. Ему уже давно надоело слушать причитания этой малознакомой женщины. Более того, она начала его раздражать, и все же он как мог сдерживал себя.- Я понимаю, вдвоем, конечно, легче, – сказал Алтухов, – но это не спасает от одиночества. Да и не знаешь ты меня совсем. Я могу кем угодно оказаться.

– Не можешь, – лепетала Нина, – так, как ты не притворяются. Я тоже пожила на свете, знаю.

– Глупости, – раздраженно проговорил Алтухов. – Зачем тебе это?

Тебе мало своих хлопот?

– Я очень устала одна, – прошептала Нина, а Алтухов усмехнулся и сказал:

– Вот, вот, теплее. И я очень устал. Потому и не хочу ничего.

M`bepmne, есть два вида усталости: женская и мужская. Вы – женщины – существа романтические, заняты только мыслями о себе, да жалостью ко всему, что более вас несчастно. Вам легче. А вообще, я не понимаю, – вдруг взорвался Алтухов, – как можно хотеть жить с человеком, который и жить-то не желает? Что мы будем с тобой делать? Петь друг другу заупокойную? Ерунда. Если тебе так хочется – мне тебя жалко. Честное слово. Жалко потому, что ты еще живая. Ты как висельник, только что слетевший с табуретки: шея уже сломана, а сердце еще бьется. Понимаю – больно. Но так надо же немного потерпеть, а ты на весу пытаешься выскочить из петли. – Алтухов посмотрел на Нину и увидел на ее лице выражение и ужаса, и недоумения. – Прошу прощения за такую мрачную образность, – спокойнее сказал он. – Если хочешь, я могу и попроще…

– Не надо, – сказала Нина. – Уходи. – Она опять достала платок и уткнулась в него лицом. – Это истерика. Сейчас пройдет. Да уже прошло. Иди. Иди.

Не ожидавший такого поворота, Алтухов смешался, но потом быстро надел пальто, обулся и покинул квартиру.

Загрузка...