Танцевать, не умирая

Часть вторая

АЛЕКСАНДР. (Открыто обращаясь к публике.) Я не Виктор, хотя я только что играл Виктора. А ещё раньше — Жоржа. Александр — таково моё имя. Так решил автор пьесы. Он утверждает, что имеет причины так поступать с нами. Посему мы будем действовать, исходя из его желания. По-написанному. Итак, чтобы было ясно: Жоржем и Виктором был я в первой части; теперь, когда пошла вторая, я буду Александром. Александр — это я. То есть я тот, кто, как говорят, покончил с собой. Вот вам, пожалуйста, ещё одна странность, на которой настоял автор: я мёртв, но — вот он, я! — стою перед вами! Поверьте, мы все умоляли его объясниться, но всё, что услышали от него, было: на то есть причины. Он сказал, что мы — то есть Жорж, Виктор и Александр — ни в коем случае не можем заменить друг друга, но нас обязательно должен играть один и тот же актёр. То есть я. То есть я есть тот самый я, который… Тьфу ты, спутался совсем!.. В общем, вы меня поняли. Ну с Жоржем — ладно, роль бессловесная, но мы — то есть Виктор и Александр — всё-таки настаивали, чтобы он, то есть он — автор, сочинил бы хоть какую-нибудь деталь, чтобы зрителям, то есть вам, было понятно: кто есть кто? Кто из нас Виктор, а кто Александр? Он проигнорировал нас, будто не слышал… Ну знаете этих писак! Публика им до лампочки! (Интимно подсев к выбранному зрителю.) Открою вам маленькую тайну: когда я по этому поводу скандалил с автором, я напомнил ему о вас. Угу. То есть, не о вас конкретно, поскольку: откуда ж мне было знать, что вы придёте именно сегодня? — конечно, если бы меня заранее известили о вашем приходе, я непременно бы напомнил ему о вас, уж поверьте мне! Я имею в виду, что напомнил бы ему, то есть автору, о вас о всех, то есть о зрительской массе, так сказать… Я поставил вопрос ребром: «Как они будут нас — то есть Виктора и Александра — различать? Скажите на милость! Разве не начнётся путаница?!» Знаете, какой была его реакция? Он закатил глаза и состроил такую гримасу!.. Бумагомараки! Вот каково их мнение о публике, то есть о вас! Картина удручающая, верно? Но я не отступаю, говорю ему: слушай, это я, я выхожу на сцену перед, так сказать, зрительской массой, а ты — то дома сидишь! Ну и сиди себе — отбивайся от рецензий, не оставляющих от твоей пьесы камня на камне! Но я-то каждый вечер выхожу на сцену! И хочу понравиться публике! А как я могу понравиться, когда зрители в недоумении: кто из нас я?! Поверьте, за всю мою карьеру я никогда не позволял себе играть двух персонажей одинаково. Я вам больше скажу: не было в моей жизни случая, чтобы одного и того же героя я играл одинаково два вечера подряд! Я хороший актёр. Я всегда всё меняю. Но это за гранью моего понимания! Молчун Жорж и Витя в первой части, Саша во второй! Тот же костюм, та же причёска — всё одно и то же! Что поделаешь? — такова наша актёрская доля: быть зависимым. Автор написал — будь любезен исполнить! Ну, конечно, если режиссёр с ним согласен… Но вот что я вам скажу, драгоценные мои! Я заставил их обоих пойти на ма-а-аленький компромисс!.. Чтобы хоть что-нибудь помогло вам найти различие между Виктором (вынимает платок, прячет его за спиной, стоит руки по швам) и Александром. (Аккуратно складывает платок, возвращая его в карман.) О, как они сопротивлялись! Нет — категорически! Но я настоял на своём. Потому что я на вашей стороне. Так вот, за внесение мной этого намёка на ясность можете меня поблагодарить. (Кланяется, уходит в тень.)

МАТЬ, иначе одетая, является на сцену балериной.

МАТЬ. Верх изящества, когда танцую! Я балерина… Какая грация! (Продолжает легко танцевать; останавливается внезапно; осматривается.) Что-то тут не так.

Входит ЕЛЕНА. Проходя мимо АЛЕКСАНДРА, проводит рукой по его затылку. Она также сменила костюм.

ЕЛЕНА. (Пауза.) Елена!

ЕЛЕНА садится в кресло без суеты, словно не замечая матери.

Моя дочь тоже никогда меня не любила. Моя жизнь вылетела в трубу. Я в ней не вижу себя. Совсем. Смотрю: нет… ничего похожего. Словно передо мной чёрная дыра. Впечатление, что ничего не произошло. Она всегда его защищала.

ЕЛЕНА и АЛЕКСАНДР обмениваются понимающими взглядами.

Улыбающийся негодяй! Что это происходило между ними?! Я пребывала в одиночестве. Прожила чужую жизнь. Вышло как-то не так. Я не вижу собственного лица в зеркале — там вообще нет отражения.

ЕЛЕНА. (Будто продолжая начатый разговор.) А я думала, ты говорила: в нас есть частичка цыганской крови…

МАТЬ. Цыганской крови, цыганской крови!.. Конечно, в нас есть цыганская кровь! В нас много чего намешано! Твой отец — Царствие Небесное! — дворняжка. Будь он собакой — его было бы невозможно отличить от кошки: вот какая смесь досталась тебе с той стороны!.. С нашей всё обстоит куда лучше. Мы можем поручиться за несколько поколений… Был цыган. Из Трансильвании. Никто не помнит его имени. Но дочь его — такая тёмная и кудрявая — памятна до сих пор. Её не удалось скрутить никому.

ЕЛЕНА. Это которая?

МАТЬ. Мама прабабушки. Мы не знаем, как она выглядела — не оказалось ни единой фотокарточки. И все отказывались фотографировать не только эту чернявку, но и её мать. После того, как она родила цыганского ребёнка. Для семьи они обе словно перестали существовать. На наше родовое древо привили дичка. Осталась лишь легенда о тёмных волнистых волосах. Эти волосы дошли до некоторых из нас. До моей матери, например. Она была красавицей — брюнеткой. Других они не задели. На себя посмотри. Всё остальное дошло до нас в избытке. Вот откуда наше здоровье, наш тонус, наша сила.

АЛЕКСАНДР. (Сухо.) Твоя сила — от дьявола.

МАТЬ. (Присутствие Александра неведомо для неё.) По — моему, в каждой из нас сидит бес.

ЕЛЕНА. (Александру; словно продолжая начатый разговор.) Наверное, жизнь с мамой была адской?

МАТЬ. Вот почему все нас любят. Мы живчики. Мы личности.

АЛЕКСАНДР. У твоей мамы характер — ого — го! Вот почему я её любил.

МАТЬ. Мужчины, как подкошенные, падают к нашим ногам. В конце концов привыкаешь к этому настолько, что только и живёшь ожиданием почестей. Через какое-то время жизни с твоим отцом я стала требовать от него поклонения. Помнишь? «На колени!» (Смеётся.) Он обожал подчиняться. Брякался на колени с такой проворностью, будто — вщщ! — ятаганом ему отсекали ноги у щиколоток. Твой отец был хорошим мужем. И отцом — молодцом. Всегда выполнял перед нами свой долг. Может быть, перевыполнял. Половину времени я готова была его убить, но для нас он делал то, что нужно. Он заслужил наше уважение. И теперь посмотри на Витю: как хвостик бегает за тобой. Ждёт каждого твоего зова. Есть в тебе этот наш заквас, хотя от отца ты взяла больше. И похожа скорее на него, чем на меня.

АЛЕКСАНДР. Она была совсем ещё ребёнком, когда мы познакомились. Прекрасным ребёнком. И я тоже. Она жила мечтами. Мечтающие всегда страдают больше всех.

ЕЛЕНА. Она любила тебя?

АЛЕКСАНДР. Конечно.

ЕЛЕНА. Тогда почему она обходилась с тобой так плохо?

АЛЕКСАНДР. Ты что?! Она ненавидела меня в той же степени. Считаешь, она обходилась со мной плохо? очень может быть… Но это было потом. Впрочем, не знаю, почему я сейчас так говорю. Всё было с самого начала. Но любовь определяется любящим, а не любимым.

ЕЛЕНА. Она изменяла тебе когда-нибудь?

АЛЕКСАНДР. Да я не знаю! Не докапывался. Уверенно могу говорить только о себе.

ЕЛЕНА. Ты ей изменял?

АЛЕКСАНДР. Боже мой, конечно! А ты думала, нет? Разве был у меня иной способ сохранять равновесие?

ЕЛЕНА. Ты — маме — изменял?

АЛЕКСАНДР. Тебя это шокирует, что ли?

ЕЛЕНА. Не верю. Когда? У тебя времени не было.

АЛЕКСАНДР. Да всегда найдёшь время для того, в чём нуждаешься. Всегда. Пошукаешь маленько, и — опля! — время нашлось. Когда ты прижат к стене, нужно только уметь извернуться, чтобы сделать то, что тебе необходимо. Проще простого.

ЕЛЕНА. Сучий ты сын!

АЛЕКСАНДР. Прости, пупсик.

Пауза.

ЕЛЕНА. Су-чий сын!

АЛЕКСАНДР. Эх-ма, не нужно было тебе этого говорить!

ЕЛЕНА. Что?

АЛЕКСАНДР. Просто глупость с моей стороны. И зачем я тебе открылся?

ЕЛЕНА. Ты ни при чём. Я Виктора имею в виду.

АЛЕКСАНДР. С какого боку тут Виктор?

ЕЛЕНА. Если ты изменял маме — значит, Виктор изменяет мне. Ясно как день. Я знала. Я всегда это знала. Сучий сын.

АЛЕКСАНДР. Ничего ты не знаешь. Забудь!

ЕЛЕНА. Зато ты в курсе!.. Наверняка. Изменяет он мне, а? Изменяет… Ты — то уж точно знаешь. Изменяет ведь, изменяет?

АЛЕКСАНДР исчезает.

Изменяет?

МАТЬ. Зачем тебе: любила я его — не любила?.. Хочешь понять? Пустое. Не твоё дело. Ни сейчас, ни тогда. Никогда. Помнишь случай с комнатой? Когда ты оказалась запертой и не могла выйти? Это травмировало нас. Всех нас. Ты там билась, рыдала… А я и представить не могла!.. Мы не слышали тебя… Я просто забыла. Знаешь, что происходило внизу? Чем мы занимались? Твой отец носился за мною голым. Он врубил радио так громко, что не слышны были даже наши собственные мысли!.. Кроме высоких сапог, он был, в чём мать родила. И на мне была только шляпа с пером, которой я его колотила, когда он догонял и заваливал меня. Когда всё кончилось, его тело оказалось сплошь в царапинах. Как он хорош был в своих сапогах! Тогда он ещё не превратился в толстого жлоба, чёрт возьми! Зараза! От него так вкусно пахло! От него исходил чарующий запах, когда он был молодым мужчиной! Я до сих пор помню его запах. Запах кожи. Что-то свежее, острое, пряное! Этот запах поселился в моей груди, вот здесь. Его не втянешь носом, нет! Он входит прямо внутрь тебя, и медленно разливается по всему телу. Здорово мы провели тогда время! Блаженствовали, как никогда. Ты даже представить себе не могла!.. Да мы бы и не позволили! Ты была слишком маленькой. Нам пришлось запереть тебя там, наверху, в твоей комнате. А как иначе? Что, по — твоему, мы должны были пустить тебя бегать с нами? Догонялки втроём?! Нам было тебя жаль. Но как же иначе? Зачем я тебе всё это рассказываю? Видимо, становлюсь сентиментальной… Да, а для своих излюбленных воспоминаний оставь себе сцену на пляже. Вспоминай её.

ЕЛЕНА. Мама, папочка был хорошим человеком. Что случилось?

МАТЬ. А я кто, по — твоему? Хвост собачий? Я что, хуже, что ли? Я тоже хороший человек. Я сообразительней и шустрей. Сашок не мог угнаться. Даже чтобы спасти собственную жизнь. (Пауза.) Он никогда не попадал в тему. Всё время копошился. Посреди абстракции. Безсмыслица полная! Отчего это вдруг «старый добрый папочка»!? Твоего отца нет, а я здесь. Это он в твоих глазах такой святоша. Даже мёртвый, он тянет тебя на свою сторону! Я ничего не могу поделать!..

ЕЛЕНА. Если бы ты могла, то украла у меня мою жизнь.

МАТЬ. Какие глупости!

ЕЛЕНА. По-моему, тебя изъела ревность.

МАТЬ смеётся.

По-моему, она съедает тебя до сих пор. Тебе по-прежнему доставляет наслаждение держать меня в запертой комнате. Чтобы я ни пикнула!

МАТЬ. Королева мертва — да здравствует королева!

ЕЛЕНА. Тем не менее, правда глаза колет. Тебе невыносима мысль о моей молодости.

МАТЬ. Наслаждайся, пока время позволяет. Лапочка.

ЕЛЕНА. Ты не позволяешь! Даже теперь. Перекручиваешь меня и выжимаешь. Всю меня.

МАТЬ. Не глупи. Разве я похожа на человека, который тянет чужие соки? Что за бред! Я самодостаточна. Но я прощаю тебя, солнышко. Ты знаешь, как я люблю тебя.

ЕЛЕНА. Нет. Как? Я чувствительней тебя во сто крат. Я всегда чувствовала, что чувствует папа. Но тебе не было никакого дела. Ты поглощена собой. Ты несгибаема как сталь.

МАТЬ. Твоя чувствительность, солнышко, частенько становилась предметом наших обсуждений. Мы всегда с твоим отцом считали, что из нас троих ты самая чувствительная. И мы любили эту твою восприимчивость. К людям. И к животным. Ты проливала крокодиловы слёзы, когда скулили собаки: ты была уверена, что кто-то издевается над ними, причиняет боль. Это нам казалось милым. Ты росла милым, хорошим ребёнком. Вся в меня. Моя черта. Лидерство — это моё. Потому что — личность! В отличие от некоторых других в нашем кругу. Жизнь била во мне фонтаном! Без меня они ползали безпомощными котятами… Я могла выйти за любого из них! Непонятно, почему я выбрала твоего отца?..

ЕЛЕНА. Может быть, ты его любила?

МАТЬ. Глупости! Ужасная ошибка — и ничего больше. Животная реакция. Меня сразил его запах. Скорее всего. Его запах, бывало, затемнял мой разум. Но и от других ребят волнующе пахло! В течение только одной недели ко мне сваталось четверо! Представь себе! Четверо! За одну неделю! Обращаю внимание: речь идёт не о единственной такой неделе. Одной, но не единственной. Были и другие! Очень примечательные недели! Вот что-то я не припомню, солнышко моё, чтобы четверо молодых людей наведовалось к тебе за целый месяц!.. Не говоря о предложении руки и сердца…

ЕЛЕНА. Я не стремилась к этому.

МАТЬ. Чушь! Каждая женщина хочет, чтобы мужики вились вокруг неё — и чем больше, тем лучше!

ЕЛЕНА. Я не хотела.

МАТЬ. Ну, разумеется, хотела! Ты только не хочешь признаться себе в этом. Так тебе удобно оправдывать отсутствие внимания со стороны мужчин.

ЕЛЕНА. Что ты обо мне знаешь?

МАТЬ. Всё. Я тебя сделала.

ЕЛЕНА. О, правда?

МАТЬ. Ну мне-то лучше знать, солнышко! Кто должен был сомневаться, так это твой отец.

ЕЛЕНА. Значит, ты переполнена знаниями обо мне?!

МАТЬ. А что тут сложного? Всё всегда написано у тебя на лице.

ЕЛЕНА. Помнишь твои бесконечные ссоры с бабушкой?

МАТЬ. Моя мать держала меня в ежовых рукавицах.

ЕЛЕНА. Ты обошлась с ней жестоко.

МАТЬ. В конце концов, это её заслуга. Вероятно, мне следовало бы подняться над ситуацией, но я не смогла.

АЛЕКСАНДР. (Без паузы; во внезапном луче света.) После смерти твоей матери начались странные вещи. Первый раз это произошло в тот самый момент. Ни с того, ни с сего распахнулось окно. Стояла тихая ясная весенняя погода, и вдруг посыпал град. Прямо сцена из дрянной голливудской страшилки: во всю жарит солнце, а тут вот такие градины! Порыв ветра распахнул окно и перевернул всё вверх дном. Вот так мы узнали о её смерти. Мы побежали к ней и застали её неподвижно лежащей в постеле. Тонкая улыбка застыла на её губах. Шторы бились и хлопали. Градины отскакивали от подоконника. Ты выглядела ошеломлённой. Повернулась ко мне и сказала: «Ведьма свободна». Упав на колени, зарыдала. По — настоящему. Навзрыд. Отчаянно. Ни до, ни после ты так не плакала. Даже над моим окровавленным телом. Потом случай с часами. С её часами. Ты сняла их с руки своей матери, когда она заболела, за десять дней до кончины. Сняла и положила в ящик. Только через неделю мы их обнаружили. Разумеется, никто и не думал заводить их — лежат себе там лежат… Так вот, стрелки указывали на два часа семнадцать минут. Точно то время, когда порыв ветра распахнул окно. Я могу утверждать это, поскольку, вбежав в комнату, первым делом глянул на часы. Настенные часы. Мысль, что её дух витает где-то промеж нас, сильно поразила меня, и я специально обратил внимание на время. Я сделал это неосознанно, такое не забывается. Надо же! Наручные часы, которые, должно быть, встали за несколько дней до её кончины, показывали два — семнадцать!.. Нас это потрясло! Даже, испустив дух, твоя мать не оставляла нас. Словно говорила тебе: никогда не ускользнёшь от моего взгляда. (Погружается в полу — тьму.)

МАТЬ. Я не бунтовала. Моя мать такой человек, против которого бунт невозможен. Она была всевидящим оком. Вездесущей женщиной. Женщиной. (Пауза.) Человеком, уступать которому — норма. В доме всегда был порядок. В ней самой — ничего случайного. Наперёд продуманные действия. Цельность. Всегда во главе нашей семьи стояла женщина. Матриарх. Мат — ри — арх. Так было — так будет.

ЕЛЕНА. Ты боялась её.

МАТЬ. Ещё бы! Таких женщин и стоит бояться. В отличие от других женщин, которых я знаю.

ЕЛЕНА, подойдя к АЛЕКСАНДРУ, гладит его по затылку.

Я не соответствую традиции, как она. Я споткнулась. А ты-то вообще!.. Близко не стоишь! Виноват двадцатый век. По-моему. Двадцатый век нас погубил. Он всё сгубил. Взял нас всех без разбора — и смыл! Атомизация. Полнейший разброд. После двадцатого века одни развалины. Отхожее место. Пустырь. Порча. Как мельчают поколения! Оглянись вокруг! Все глупее своих родителей. Суждения поверхностны. Меньше знают. Менее талантливы. Пошлее. Тратят время на сущую безделицу! Посмотри на себя! В тебе не осталось и половины того, что заложено во мне. Знаешь, как это называется? Вырождение расы. Начало положено мной. Признаю. Но доведёшь до конца это дело ты.

ЕЛЕНА. Быть может, мои дети начнут заново…

МАТЬ. Во-первых, ты запаздываешь, солнышко, а, во-вторых, — нет. Витя, скорее всего, прав: ты съешь своих детей. Я тебя не съела.

Перемена света: персонажи становятся чуть отдалённее. На всех троих равномерный свет. Они грациозно танцуют. Музыка строгая, не сентиментальная.

В центре всегда МАТЬ.

Свет меняется. АЛЕКСАНДР выходит на авансцену. МАТЬ не ощущает его присутствия, зато ЕЛЕНА — вполне.

АЛЕКСАНДР. Я, наверное, перебирал с разговорами.

МАТЬ. Твой отец говорил без остановки. Думал: он умник большой.

АЛЕКСАНДР. Но я хочу сказать ещё кое-что.

МАТЬ. Я только и делала, что твердила: «Заткнись, Сашок. Помолчи хоть минуту. Я не хочу слышать.»

АЛЕКСАНДР. Есть вещи, которые лучше оставить до поры, до времени. Не расшифровывать. Правда. На какое-то время. Для некоторых. Другие времена и другие люди должны вскроют всю подноготную. Должны вскрыть.

МАТЬ. Ты бы слышала, какую чушь он нёс о политике! Боже мой!

АЛЕКСАНДР. Всё знать нельзя, это я понимаю. И не всё может быть раскрыто. Но поступки, события, даже идеи и мысли — они все требуют выхода наружу. Они как голоса, шепчущие в темноте.

МАТЬ. Он никак не мог различить партии, какой кандидат от какой партии!.. Зато знал всё, что они должны делать. И всё, что… — ни в коем случае!

ЕЛЕНА. Тс!

АЛЕКСАНДР. Они проявляются и исчезают в темноте.

МАТЬ. Он возомнил себя философом. Великим мыслителем.

ЕЛЕНА. Мама, тссс! (Подходит к матери и нежно поглаживает по руке, стараясь её успокоить.)

МАТЬ. Конечно, это когда он был моложе… Я, бывало, говорила ему: «У каждого человека имеется свой словарный запас. Когда ты исчерпаешь все слова, твой словарь захлопнется. Всё. Конец. Молчание. Хочешь устроить себе такой капут?»

АЛЕКСАНДР. Сами люди… они знать не хотят… Попробуй сказать им правду — получишь плевок в спину. Даже не пытайся…

МАТЬ. Я, бывало, ему говорила: «Твои слова иссякнут. Ты придёшь к молчанию. Так будет. Одни приходят к мудрости, другие — к молчанию. Ты — к молчанию… И будешь сидеть как Везувий.» (Пауза.) Я говорила ему: «Тебе не удастся избежать этой участи.»

АЛЕКСАНДР. Люди хотят быть счастливыми. Сказок хотят.

МАТЬ. Вот что, бывало, я ему говорила. Хотя сама не верила в то, что он заткнётся. Хоть когда-нибудь!.. Чтобы этот человек заткнулся? Иногда мне приходилось просто вставать и уходить.

ЕЛЕНА. Тш, мама, тшшш!.. (Успокаивая, гладит мамину руку.)

АЛЕКСАНДР. Им подавай беззубые сказочки. Води их за нос обещанием рая, и они зубами вцепятся в эту иллюзию. Каждый предпочитает слышать: «Ты на свете всех милее, всех румяней, всех добрее, всех умнее, всех богаче, всех здоровее, всех мудрее, всех главнее, всех лучше»…

МАТЬ …. А он там всё сидел и болтал без умолку, болтал и болтал…

ЕЛЕНА продолжает гладить МАТЬ по руке, и та успокаивается постепенно, хотя её раздражение в отношении АЛЕКСАНДРА не угасает.

АЛЕКСАНДР. Они прочь гонят мысль о том, что не застрахованы от проблем и сомнений; что могут оказаться неспособными на какое-то дело. Неспособными проникнуть в суть вещей. Им мнится в этом что-то постыдное. Разве могут они оступиться?! — Боже упаси! Это болезнь. Социальная болезнь. Вроде проказы.

МАТЬ. Я уходила на кухню и стучала кастрюлями. Я стучала так, что мёртвый бы поднялся. (Осекается.) А он всё сидел там и болтал…

ЕЛЕНА. Мам.

МАТЬ. Бог знает с кем.

ЕЛЕНА. Мама!

МАТЬ. Ну кто мог выносить его болтовню?!

АЛЕКСАНДР. Но это ничего не изменит. Раскрываться — природное свойство. Цветы распускаются без спроса. Ветер завихряется ни с того, ни с сего. Древности лежат на глубине, в земле, но со временем выталкиваются на поверхность, или кто-то докапывается до них и извлекает на свет.

МАТЬ. Он плохо кончил, твой отец, плохо кончил.

ЕЛЕНА. Говори, что хочешь — папа нас обеих любил.

МАТЬ. Не знаю, кого он любил, или как любил, но умер он смертью дурной. Глупой и мерзопакостной.

АЛЕКСАНДР. Дело вот в чём. Что ты можешь знать о любви? Любовь живёт в тебе, пока она вне тебя. (Пауза.) Но ты остаёшься в любви всё равно. Потому что живёшь будущим воспоминанием о любви. Она была завтра — будет вчера. Она остаётся с тобой, ты охвачен ею и не свободен от неё. Любовь… Сам чёрт ногу сломит! Не отличить балета от болота!.. Полнейшая путаница!

МАТЬ. Помнишь, я рассказывала, как в детстве на меня наскочил грузовик? И все думали — я умру. Меня даже в больницу не отвезли. Никому и в голову не могло прийти, что я уцелею. На мне поставили крест. Врача вызвали, но меня просто отвезли домой и положили в постель.

ЕЛЕНА. От бабушки я слышала об этом происшествии несколько иначе.

МАТЬ. Бабушка? Что знала твоя бабушка? Её там не было. Они с дедушкой где-то там гуляли!.. А я осталась дома одна! Чтобы попадать под машины!

ЕЛЕНА. Она говорила: они тут же вернулись домой.

МАТЬ. Естественно, она так говорила! Могло ли быть иначе?! Ей хотелось, чтобы ты так думала! Чтобы ни в коем случае не заподозрила её в том, что она была плохой матерью! А она была плохой матерью! Мы, дети, оставались без присмотра, предоставлены сами себе, как дикари. И играли в игру «Успей проскочить». Рискованная игра. Ей было до лампочки! Смысл игры заключался в том, чтобы найти в себе смелость прошмыгнуть перед самым носом несущегося автомобиля. Как можно ближе! Я держалась до последней секунды и сорвалась с места прямо перед самым капотом гузовика. А он взял и наехал на меня!

ЕЛЕНА. Бабушка говорила, что это был мотоцикл.

МАТЬ. А бабушка там была? Её там не было. А я там была. Гру-зо-вик. Я как сейчас помню карданный вал над собой с маслянными пятнами. И этот звук… стук моей головы об асфальт. Скрежет тормозов. Меня отвезли домой, положили в постель и прикрыли одеялом. И все соседи приходили прощаться со мной. Какими жалкими они выглядели! Я слышала как в смежной комнате плакали. Заходили ко мне один за другим. Пришибленные. Робкие. Будто им всем было неловко. Уморительная картина! До сих пор не понимаю, как я тогда со смеху не померла! Я обладала властью, какой не было у меня никогда в жизни! Они просто кормились с моих рук! Я лежала — умирала, а никто не мог ничего с этим поделать. Весь мир крутился вокруг меня одной. Они все шли и шли ко мне… И я была кладезем всех ответов! Никогда больше я не испытывала подобного наслаждения! (Пауза.) Когда я встала на ноги, мама повела меня на балет. Она сказала: «Давай отметим твоё второе рождение!» Я тогда впервые увидела балет. Я смотрела и не верила своим глазам: как это возможно, чтобы красота могла принимать такую форму — форму танца. Магическое чувство.

Пауза.

АЛЕКСАНДР. Полнейшая путаница! Разве любовь объяснима? Разве можно хотя бы что-то уяснить для себя? Постигнуть её смысл? Или просто понять, что же нас связывает? Какими узами? Тайна за семью печатями.

МАТЬ. Вот почему я отвела тебя на уроки балета. Я хотела, чтобы ты умела танцевать. Танец разделяет людей. Как пианино. Или латынь. Если умеешь играть на пианино — никогда не будешь одинокой в компании. В любой момент произведёшь впечатление. Или… со знанием латыни улетучивается неуверенность. Потому что ты знаешь одну из основ мировой цивилизации. Латынью пропитано всё. Знаешь латынь — знаешь всё. И танец из того же ряда… Не умеешь танцевать — ты кретин, бестолочь, чурбан, остолоп и дундук! Ты лишний, ты останешься без пары. Но если умеешь танцевать — никаких тебе забот! рот держи на замке. Латынь по боку! О пианино забудь. Пусть другие стучат по клавишам!.. А ты просто выбираешь самого красивого парня, и кружишься с ним в танце, пока он не потеряет голову. Он даже не поймёт, как ты её ему вскружила! Закон природы. Устройство мира.

АЛЕКСАНДР. Но на этом процесс не прекращается. Нельзя выжать воду из камня. Но если внутри камня вода есть — она вытечет сама собой. Будь уверен. (Пауза.) Лена… Мне необходимо тебе сказать кое-что.

ЕЛЕНА оборачивается к нему.

О том, как я умер.

ЕЛЕНА. (Не отрывая от него взгляда.) Папа умел танцевать.

МАТЬ. Да, твой отец умел танцевать.

ЕЛЕНА. (Глядя на отца.) Каким замечательным он был танцором!

МАТЬ. Быть может, я потому за него и вышла!.. Не из-за того, что любила, а потому, что он замечательно танцевал.

ЕЛЕНА. Какой смысл разбираться в этом сейчас?

МАТЬ. Никакого. О чём я тебе и твержу постоянно: возможно — так, а возможно — эдак… Один из массы вариантов.

АЛЕКСАНДР. Я не умер так, как ты думаешь.

МАТЬ. Елена!

ЕЛЕНА спокойно оборачивается к матери.

Есть кое-что, о чём я хочу сказать тебе.

По сцене пробегает ветерок, и продолжает дуть мягко, но настойчиво во время всего последующего действия.

АЛЕКСАНДР. Я не покончил с собой.

МАТЬ. Когда нашли твоего отца мёртвым…

АЛЕКСАНДР. Говорили о самоубийстве… (Медленно опускается в кресло.)

МАТЬ. То есть, когда я нашла твоего отца мёртвым…

АЛЕКСАНДР. Так в рапорте и написали.

МАТЬ. То есть, когда я нашла твоего отца…

АЛЕКСАНДР. Кому он нужен, этот вонючий рапорт!..

МАТЬ. То есть, я хочу сказать, что когда я последний раз видела твоего отца…

АЛЕКСАНДР. Какое дело вонючей власти до того, как я умер!

МАТЬ. Он был не один. (Медленно опускается в другое кресло.)

АЛЕКСАНДР. Можно сказать, это счастье, что в причиной смерти названо самоубийство!

МАТЬ. Он был с незнакомой мне женщиной.

АЛЕКСАНДР. Твоя мама была вне себя.

МАТЬ. Я видела её впервые в жизни.

АЛЕКСАНДР. Она не ведала, что творила.

МАТЬ. Но меня она знала.

АЛЕКСАНДР. И то, что случилось — случилось так быстро, что никто не знает, что случилось.

МАТЬ. И она набросилась на меня, словно ждала моего прихода.

АЛЕКСАНДР. Так что пусть в официальных бумагах это проходит как самоубийство.

МАТЬ. Я не успела сообразить, что случилось.

АЛЕКСАНДР. Таким образом, никто не пострадает.

МАТЬ. Но это одна из тех ситуаций, когда кто-нибудь пострадает обязательно.

Перемена света: мы видим силуэты МАТЕРИ и АЛЕКСАНДРА. ЕЛЕНА делает несколькошагов к авансцене. Ветер продолжается.

ЕЛЕНА. Что тогда произошло?

МАТЬ. Кто-нибудь пострадает обязательно.

ЕЛЕНА. Папочку убили?

АЛЕКСАНДР. Таким образом, никто не пострадал.

ЕЛЕНА. Мама, это ты убила папочку?

Силуэты МАТЕРИ и АЛЕКСАНДРА становятся контрастней. Через секунду они закрывают глаза, словно спокойно засыпают. Остаются недвижимы. Продолжаетсяветер. В тёмной части сцены — там, где всегда было черно, теперь — свет, и мы видим огромную висящую оконную раму. С обеих сторон её — длинные прозрачные шторы.

В нашей семье никто не отступает — вот наш принцип. Мама говорит, что это прерогатива молодости, и она права. Кто станет отрицать молодость, красоту и силу? (Подходит к зеркалу, смотрится, возвращается на авансцену. Обращается к кому-то из публики.) Все мы молоды настолько, насколько верим в свою молодость. Почему я бы съела своих детей? — не понимаю. Почему я бы съела моих детей? Как такое могло прийти в голову?! Чушь собачья. Ужас. Мерзопакостно. Это никак непохоже на меня. Страшно думать, до какой степени тебя могут так неправильно понять! Вот ты можешь представить себе, что кто-то сказал такое про тебя?! Обо мне так сказал мой собственный муж. Он сказал, что шутит. Но тем не менее он это произнёс. Как он мог?! Я люблю всё свежее, новое, сильное. Это то, что я наследую.

Ветер усиливается.

Мысль первична. Сила положительных эмоций! Удивительно, на что мы способны! Не так ли? потрясающе, какая мощь в наших руках! Только мы ею не пользуемся. Хотя нам дано ею пользоваться. Подключить себя. В этом наш выбор. Решай по своему усмотрению: да или нет? Зависит от тебя самого. Существует несколько элементарных правил.

Слышен далёкий ритмичный стук неопределённого происхождения.

Не слушай тех, кто постоянно мямлет: «Нет, нереально, невозможно»… Смети их с твоей дороги! Провидь цель и стремись к ней! Когда точно знаешь, чего хочешь — считай, полдороги пройдено! Силища, хватка, смелость — только таким представай перед всеми. Нет сомненьям! И никаких трещин! Сомненья суть слабость. Слабость суть неудача. А неудача непростительнa. Верь в себя! и заставляй верить в себя других! Знай: ты — прав. Когда это знание становится твоею сутью, ошибок быть не может! Обочина — не твоё место. Стать неудачником — это не про тебя. Меняешь решения? — переключайся в один миг, не моргнув глазом. Не красней. Ни малейших колебаний. Вот что самое главное: всегда верить в свою правоту, ты обязан в это верить. И другие должны верить в то, что ты прав, вместе с тобой. Убеждения. Убеждения и вера в себя — краеугольный камень успеха и счастья.

Порыв ветра распахивает окно. Хлопает рама. Рама стучит. Шторы взлетают, шарахаясь в стороны. Ветер завывает протяжно. Но, кажется, ЕЛЕНА не слышит происходящего. Она тихонько смеётся о своём.

Мама говорит: пустить пыль в глаза — первейшая дело. (Пауза.) И ещё она говорит: «Майя Плисецкая — самая великая балерина, какую мне доводилось видеть». И ещё она говорит: «Чёрт возьми, как же она хороша! Подозреваю: я буду гнить в земле, а она всё так и будет продолжать танцевать!»