Танцуй, пока можешь

Глава 10

Я очень долго не мог прийти в себя после того, как Элизабет уехала из Фокстона. И из моей жизни. Лишь теперь, по прошествии многих лет, я понимаю причины моего тогдашнего поведения. И все же мне по-прежнему стыдно за себя и за ту боль, которую я причинил не только себе, но и другим. В то время как каждый студент считал, что его жизненная миссия сводится к тому, чтобы сделать мир как можно лучше и веселее, я приехал в Оксфорд, обозленный на всех и вся. С каждым годом эта злоба лишь сильнее разгоралась, сжигая меня изнутри. Она заполняла собой тот все разрастающийся вакуум, который Элизабет оставила в моей душе.

Несмотря на то что она обманывала меня и едва не опозорила мою семью, я все равно не мог ее забыть. Из-за нее я весьма смутно помню свой первый год в Оксфорде: он растворился в сладковатом дыму марихуаны, с помощью которой я пытался заглушить обуревающие меня противоречивые чувства. Хотя внешне я вел себя, как всякий другой студент. По крайней мере, мое поведение ничем не выделялось на общем фоне. Периодически, если бывало настроение, мы с Генри посещали одну-две лекции, но большая часть нашего времени была заполнена заумными дискуссиями на тему, каким образом мы, студенты, можем внести свой вклад в укрепление мира во всем мире. В то время это было очень модно. Однако, несмотря на наши длинные волосы и модные разговоры о социализме, наш собственный образ жизни был от него весьма далеким. Мы разъезжали по Оксфорду в новеньком «Мерседесе 230-SL», презентованном мне бабушкой на восемнадцатилетие, организовывали скандальные вечеринки, считая их своеобразным бунтом против истеблишмента, и вовсю пользовались той сексуальной свободой, которую предоставляло нам наше время. Меня буквально осаждали толпы девиц, в чьей памяти еще была свежа скандальная история о любовнице-цыганке. В результате я иногда начинал себя чувствовать чем-то вроде восставшего из гроба Джакомо Казановы. Стоило мне поманить любую из них пальцем, как она тотчас же оказывалась в моей постели. Я охотно пользовался их услугами, отнюдь не собираясь завязывать какие-то длительные отношения.

И вот однажды, когда я был на втором курсе, произошло событие, несколько приостановившее бесконечную череду уже начавших приедаться легких побед. Студенческие демонстрации в Париже против голлистского правительства нашли самый горячий отклик у студентов разных стран. Я, как и все, участвовал в самых разнообразных пикетах, бойкотах и собраниях, одинаково шумных и бестолковых. Мы чувствовали, что пришло время во весь голос заявить о себе, о своем отвращении к буржуазному комфорту, о возмущении против тех жестокостей, которые происходят в мире. Мы с Генри ходили на демонстрации против войны во Вьетнаме, против ввода советских войск в Чехословакию, против односторонней Декларации независимости и угнетения черных в Родезии. Все это было такой же приметой времени, как Дженис Джоплин, хиппи и поп-концерты, особая прелесть которых заключалась в возможности покурить травку, сбросить одежду и заняться любовью прямо на траве. Обычно после них рождалось ощущение мира, гармонии и всеобщей любви.

Это случилось после одного такого концерта – фестиваля Детей цветов. В тот день я встретил Джессику. Мы большой компанией отправились к нам с Генри, в Брэкенбэри-Билдингз, чтобы еще немного послушать музыку. Я был лишь слегка обкуренный, скучал, и все мои мысли вертелись вокруг женщин. Через некоторое время – было уже довольно поздно – я заметил роскошную цыпочку, которая, похоже, пришла совсем недавно. Эффектная и откровенно сексуальная, причем прекрасно сознающая это, она явно выделялась на общем фоне, чем сразу привлекла мое внимание.

Я молча наблюдал за тем, как она с интересом рассматривала скопление тел, смутно различимых в голубоватом дыму марихуаны. Судя по всему, она не искала никого определенного и ее абсолютно не смущало, что ее прическа и платье кажутся совершенно неуместными в подобном окружении. Казалось, что эта миниатюрная девушка шагнула сюда прямо со страниц журнала «Вог».

– Вот это да! – услышал я шепот Генри. – Кто она?

– Понятия не имею. Почему бы тебе не спросить у своей подружки? – И он насмешливо кивнул на кого-то рядом со мной.

Девица, чье имя я забыл сразу же после знакомства, смотрела на меня совершенно обкуренным взглядом, в котором, однако, я улавливал хорошо знакомые мне признаки параноидального страха. Я спал с этой девицей раза три, что, по ее мнению, давало ей на меня определенные территориальные права. Вцепившись в мою руку, она выволокла меня из комнаты и прошипела:

– Ее зовут Джессика Пойнтер.

– В самом деле? – Засунув руки в карманы, я небрежно прислонился к стене. – В таком случае, может быть, ты познакомишь меня с ней?

Ответом мне была звонкая пощечина, к которым я, впрочем, в последнее время уже успел привыкнуть, а потому она не возымела должного эффекта. Ухмыльнувшись, я развернулся и пошел обратно в комнату.

Когда мне наконец снова удалось обнаружить Джессику Пойнтер, она внимательно рассматривала мерзкие лица на «Интриге» Энзора, которую я повесил на стену, чтобы хоть как-то оживить спартанскую обстановку комнаты.

– Мне просто показалось, что иногда полезно посмотреть на себя в зеркало, – сказал я.

Джессика оглянулась, неторопливо оглядела меня с головы до ног и снова повернулась к картине.

Забавляясь ее нарочитым безразличием, я продолжал рассматривать ее сильно подведенные глаза, длинные белые гольфы, не достававшие тем не менее добрых девять дюймов до подола вязанного крючком платья, под которым, насколько я мог судить, больше ничего не было.

– Итак, я имею честь лицезреть знаменитого, а точнее пресловутого, Александра Белмэйна, – наконец заговорила она.

Я широко ухмыльнулся и перевел взгляд с ее едва прикрытой груди на накрашенные почти белой помадой губы.

– Неужели то, что я о тебе слышала, действительно правда? – продолжала Джессика.

– Все зависит от того, что именно ты обо мне слышала.

Отступив немного назад, Джессика в последний раз посмотрела на гротескные лица Энзора, а затем перевела взгляд на меня, блестяще используя свой небольшой рост для придания ему еще большей выразительности.

– Говорят, что ты презираешь женщин.

Я был прекрасно осведомлен об этой популярной в Оксфорде легенде, обязанной своим рождением местным феминисткам: широко декларируемая ненависть к мужчинам не мешала им неоднократно прибегать к моим услугам. Но впервые женщина заговорила со мной об этом до, а не после того, как переспала со мной.

– И как же я должен реагировать на подобное заявление? – весело поинтересовался я.

– А как захочешь.

– Тогда я, пожалуй, принесу тебе выпить, – сказал я, забирая у нее пустой стакан.

Я отсутствовал довольно долго и был почти уверен, что не застану Джессику Пойнтер на прежнем месте. Но она стояла там же, где я ее оставил. Ну почему они все так предсказуемы?

Улыбнувшись, Джессика поблагодарила меня, но я заметил, что в ее глазах мелькнул вызов.

– Кстати, ты так и не ответил на мой вопрос. Ты действительно презираешь женщин?

На меня вдруг напала такая тоска, что я вздохнул и со словами: «Да, я презираю женщин!» – собрался уходить. Но Джессика, остановила меня:

– Я ведь не собираюсь ничего предпринимать по этому поводу.

– А ты бы все равно не смогла ничего сделать.

– Я бы не смогла? – Она негромко рассмеялась, и меня заинтриговали нотки превосходства в ее голосе. Хотя, возможно, это скорее была агрессивность.

– Я тебя никогда раньше не видел.

– Я учусь в Соммервилле. И в отличие от некоторых действительно учусь. По-моему, учебные заведения созданы именно для этого.

– Вполне возможно, – равнодушно прокомментировал я ее заявление.

– По крайней мере если в результате удается добиться того, чего хочешь, – улыбнулась Джессика. – А чего ты хочешь сейчас?

Она еще раз оценивающе оглядела меня с головы до ног. Это был достаточно красноречивый ответ.

Некоторое время я молча смотрел ей в глаза, а потом сказал:

– Оставайся со мной сегодня ночью.

– Это то, чего хочешь ты?

– Да.

– А ты всегда добиваешься желаемого?

– Почти.

– Но не всегда?

– Не всегда. Могу я еще раз тебя увидеть?

– Думаю, что это будет не так уж сложно в таком замкнутом пространстве.

Я рассмеялся, чувствуя, что немного прорвал ее оборону. По крайней мере, в ней появилась какая-то неуверенность, которой раньше не было.

– Поедем завтра покатаемся на машине?

– В знаменитом «мерседесе»? Наслышана. Но завтра ничего не получится. Приезжают мои родители. Может быть, послезавтра.

– А ты познакомишь меня с твоими родителями?

Чувствовалось, что вопрос застал ее врасплох, но она очень быстро сориентировалась. Теперь ее глаза снова смотрели уверенно и немного насмешливо.

– Хорошо. Приходи к чаю. К половине пятого – Джессика огляделась по сторонам и улыбнулась. – А если тебе так уж не хочется оставаться этой ночью в одиночестве, рекомендую Розалинду Пербрайт. Твой друг Генри, похоже, с ней уже закончил, но мне кажется, что она не будет возражать против продолжения. По крайней мере, раньше с ней такого не случалось.

Я сделал вид, что удивлен подобным проявлением заботы.

– А ты разве не будешь возражать, если я действительно пересплю с ней сегодня?

– Чего ради?

– Ну, скажем, мне бы это было приятно.

– Ладно, в таком случае считай, что я возражаю. Может быть, мне еще следует утром дать ей пощечину? Или ты предпочитаешь, чтобы я дала ее тебе?

– Пожалуй, нет. Трижды в неделю – это уже перебор.

– Значит, у тебя такое лицо – располагающее к пощечинам.

– Благодарю за комплимент. То же самое могу сказать и о тебе.

Джессика рассмеялась и подставила щеку. Сжав руками ее лицо, я прижал ее к стене, чувствуя сквозь неплотно связанное платье обнаженное шелковистое тело. Слегка приоткрыв губы, она смотрела на меня снизу вверх, и внезапно я понял, что ей хочется того же, чего и мне, – быть вместе немедленно, сейчас, невзирая на все происходящее вокруг.

Я наклонился поцеловать ее и одновременно почувствовал, как рука Джессики начала ласкать меня сквозь джинсы. Застонав, я запустил пальцы в ее волосы и в какое-то мгновение даже испугался, что кончу.

Но внезапно она резко оттолкнула меня и, небрежно проронив «чао», вышла из комнаты.

На следующий день мне не удалось познакомиться с родителями Джессики: они по какой-то причине не смогли приехать. Что, впрочем, было к лучшему, потому что у меня все равно был матч по регби, о котором я совсем забыл. Я пригласил на него Джессику, но она не проявила к данному событию ни малейшего интереса.

В течение следующего месяца я видел ее несколько раз и почти всегда в компании богемного вида приятелей и приятельниц, которые, судя по всему, составляли основной круг ее общения. Если же нам все-таки удавалось остаться наедине и я затрагивал тему секса, она лишь устало вздыхала:

– Неужели ты не можешь думать ни о чем, кроме этого?.. Знаешь, в жизни ведь существует множество других интересных вещей.

Сама Джессика в свободное от изучения истории живописи время постоянно отправлялась то в Халл, то в Дейдженхэм, чтобы, например, уговорить жен рыбаков присоединиться к забастовке швей за равную оплату труда с мужчинами. Я понимал, что она дразнит меня, и охотно позволял ей это, зная, что все равно очень скоро дело закончится постелью, после чего я спокойно отправлюсь на поиски новых приключений.

В ту пору я стал гораздо больше времени уделять лекциям и индивидуальным занятиям, выбросив из головы Джессику вместе с ее феминизмом. В недалеком будущем она сама убедится, что не так просто приручить Александра Белмэйна.

Все это продолжалось до тех пор, пока Генри однажды не сказал мне, что она спит с Гаем Гиббертом. И тогда я, как дурак, шагнул прямо в расставленную ловушку. На мое приглашение поужинать вместе Джессика ответила официально-вежливой запиской, извещавшей меня, что на этот вечер у нее другие планы. Я пришел в ярость. Однако здесь же она сообщала, что на следующий день приезжают ее родители и, если у меня еще не пропало желание познакомиться с ними, она ждет меня к чаю в половине пятого.

Скомкав записку, я швырнул ее в угол и отправился на поиски Розалинды Пербрайт, чтобы хоть немного потешить свое уязвленное самолюбие.

И тем не менее на следующий день к половине пятого я отправился в Соммервилльский колледж. Я даже потрудился откопать наименее рваные джинсы и попросил медсестру из Радклиффа, с которой время от времени спал, погладить мне приличную рубашку. Я злился на самого себя, но еще больше на Генри, которого мои тщательные приготовления откровенно забавляли.

Джессика и ее родители ждали моего прихода. Они решили устроить пикник, и, погрузившись в «бентли» ее отца, мы отправились на природу. Остановившись где-то по дороге к Стратфорду, мы нашли «славное тенистое местечко», потому что миссис Пойнтер на солнце могло сделаться дурно.

Расположившись у обочины дороги, мы наверняка представляли собой на редкость нелепую картину, но казалось, что, кроме меня, этого никто не замечал. Вскоре между Джессикой и ее отцом завязался ожесточенный спор на тему, можно ли допускать женщин к работе на бирже.

– Никогда в жизни не слышал большей ерунды. Женщины! На бирже! И какую же нелепицу вы придумаете в следующий раз? – бурчал мистер Пойнтер, отправляя в рот очередной кусок курицы.

Миссис Пойнтер, включив небольшой вентилятор на батарейках, подставила лицо потоку прохладного воздуха. Это вызвало презрительный взгляд со стороны Джессики, но, к моему великому облегчению, положило конец ее спору с отцом. Не возражая ему больше, она подлила мне немного вина. Я изо всех сил боролся с желанием поминутно смотреть на часы. А ведь это мог быть такой приятный день! Если бы только этот старый дурак заткнулся, а еще лучше, если бы мы с Джессикой были наедине.

– Итак, молодой человек, – снова заговорил мистер Пойнтер, ковыряя во рту зубочисткой, – что же вы изучаете?

– Юриспруденцию.

– Ну да, конечно же, юриспруденцию. Я как-то встречал вашего отца. Сейчас уже не могу вспомнить, где. Наверное, в парламенте. Как он поживает?

– Спасибо, сэр, судя по нашему последнему разговору, неплохо.

– Как здесь жарко! – пожаловалась миссис Пойнтер. – Дорогая, принеси, пожалуйста, мой зонтик. Он остался в машине. Джессика такая славная девушка, – сказала она, глядя вслед дочери. – Вы давно знакомы?

– Не очень, – честно ответил я.

Миссис Пойнтер задумчиво кивнула и как будто полностью утратила ко мне всякий интерес. Она сосредоточенно отгоняла мух, которые, казалось, слетелись к ней со всей округи.

Вернувшись с зонтиком, Джессика положила его па траву, рядом со мной. Она не носила лифчика, и это было особенно заметно под тонкой тканью футболки. Глядя на ее торчащие соски, я почувствовал, что джинсы стали мне непривычно тесны.

– Ему наконец удалось избавиться от этих проклятых цыган? – снова заговорил мистер Пойнтер.

Я напрягся, и Джессика, мгновенно почувствовав это, поспешила сменить тему.

– Кстати, вы давно не получали известий от Лиззи? Мне она уже сто лет не писала.

– Она где-то в Турции, – поддержала разговор миссис Пойнтер. – Бог знает, зачем ее туда понесло. Остается надеяться, что она не подцепит там какой-нибудь заразы.

– Лиззи – моя сестра, – пояснила Джессика. – Она бросила университет и отправилась путешествовать, чтобы обрести себя. С тех пор мы уже два года ее не видели.

– Весьма своеобразный способ обрести себя, – заметил я.

– Своеобразный? – вмешался возмущенный мистер Пойнтер. – Я бы скорее сказал – крайне безответственный.

– Ну, и это тоже, – вежливо согласился я.

Джессика хихикнула.

– Вы давно знакомы? – Блаженно прислонившись спиной к дереву и прикрыв глаза, миссис Пойнтер, судя по всему, совершенно забыла, что уже задавала этот вопрос.

– Нет, не очень, – зевнула Джессика. – Александр хочет, чтобы я переспала с ним. Как ты думаешь, мам, мне стоит это делать?

Я поперхнулся вином.

– О Господи, дорогая, я не знаю. А что, это необходимо?

По-прежнему не открывая глаз, миссис Пойнтер мило улыбалась. Мистер Пойнтер дожевывал очередной кусок курицы и явно скучал.

Вытянувшись на траве, Джессика весело рассмеялась:

– Честно говоря, я и сама не знаю. – Внезапно, резким движением вскочив на ноги, она протянула мне руку. – Пойдем прогуляемся.

Я пробормотал что-то невнятное, встал и последовал за ней. Но, оказавшись вне пределов слышимости, не удержался и спросил:

– Зачем надо было это говорить?

– Просто так. Это стоило сказать хотя бы ради того, чтобы посмотреть на выражение твоего лица.

– А как они к этому относятся? К тому, что ты спишь с мужчинами.

– До сих пор, судя по всему, им это было совершенно безразлично.

– В таком случае у тебя очень своеобразные родители. Особенно если учесть, что у них не сын, а дочь.

– Значит, если бы у них был сын, то это было бы в порядке вещей?

– Не я придумал эти условности.

Резко остановившись, Джессика повернулась и посмотрела мне в глаза:

– Для меня не существует условностей, Александр.

В эту минуту она была очень красива. Светлые волосы, небрежно собранные на макушке, длинными локонами спадали на шею и плечи. Умные глаза смотрели пристально и живо. Джессика явно ожидала моей реакции на свои слова и была разочарована тем, что ее не последовало. Но она ничем не выдала этого. Запрокинув голову и подняв руки к небу, она снова заговорила так, словно декламировала стихи:

– Александр, ответь мне пожалуйста. Я должна это знать. Как ты думаешь, кто я такая на самом деле? Какова моя истинная цель в этом мире?

Я уже не первый раз слышал от нее подобные вопросы и понимал, что они действительно волнуют ее. Взглянув на нее сейчас, при ярком солнечном свете, я вдруг понял, что Джессика по-прежнему остается для меня совершеннейшей загадкой. А эти непрекращающиеся поиски смысла жизни только отдаляли ее от меня. Хотя в некотором роде это делало ее еще более желанной. Я хотел овладеть этой девушкой и стать единственной целью в ее жизни.

– Все зависит от того, что ты подразумеваешь под целью в жизни. Если она для тебя – синоним слова «судьба», это одно, а если ты таким образом определяешь свое профессиональное продвижение и карьеру, то это совсем другое.

Джессика посмотрела на меня слегка удивленно. Я почувствовал, что она заинтригована. Ведь я не только впервые отнесся к ее словам всерьез, но и сказал нечто дающее ей пищу для размышлений.

– Мне кажется, ты поставил своей целью проникнуть в мой внутренний мир. – С этими словами Джессика медленно побрела дальше.

Испытывая огромное облегчение, что рассуждения о смысле жизни, судя по всему, позади, я последовал за ней. День был действительно жарким. Казалось, даже окружающая природа лениво дремлет, нежась в солнечных лучах. Тратить же прогулку по чудесным полям Оксфордшира на философские беседы было попросту жаль.

В молчании мы дошли до изгороди, отделяющей это поле от соседнего. Джессика легко перелезла через невысокую ограду, но, когда я собрался последовать за ней, остановила меня.

– Как ты думаешь, – спросила она, стоя по другую сторону изгороди, – может быть, нам стоит до нести наши отношения до логического завершения?

С трудом сдержав стон, я оглянулся по сторонам, пытаясь собраться с мыслями, чтобы не ударить в грязь лицом и дать достойный ответ на столь витиеватый вопрос. Когда я снова посмотрел на Джессику, се влажные губы блестели в солнечных лучах, а волосы были распущены по плечам.

– Думаю, что стоит, – улыбнулась она. – И я хочу, чтобы мы оба были обнаженными.

Эти слова еще больше возбудили меня, и, коснувшись Джессики, я прильнул к ее губам. Взяв мою руку, она положила ее на небольшой холмик груди.

– Сильнее, – простонала она, когда я сжал пальцами ее сосок. – Сильнее.

В мгновение ока я оказался по ту сторону ограды. Руки Джессики скользнули вниз и начали расстегивать мои джинсы. Потом она выскользнула из футболки, но когда я попытался расстегнуть ее молнию, решительно отстранила меня.

– Я сама. Лучше раздевайся одновременно со мной.

Обнаженные, мы пошли дальше по полю. Пшеница доходила нам только до пояса, но вокруг все равно не было ни души. Через некоторое время Джессика остановилась и опустилась на колени, увлекая меня за собой. Я держал ее голову и, целуя ее, чувствовал мягкость и податливость горячего рта и легкие прикосновения зубов. Когда она отстранилась от меня, я опрокинул ее на спину и опустился вниз так, чтобы моя голова была на уровне треугольника вьющихся светлых волос.

Почувствовав, что мышцы Джессики начали спазматически сокращаться, я быстро сел и широко раздвинул стройные ноги, готовясь войти в нее. Она лизала мои губы, нежно покусывая их, и ее острые ноготки впивались мне, в спину. Я лег сверху и, подняв ее голову так, чтобы видеть лицо, вошел в нее одним резким движением. Джессика закричала. Я остановился, после чего стал входить в нее снова и снова. Я понимал, что причиняю ей боль, но ее, казалось, это только сильнее возбуждало, потому что она просила еще и еще. Чувствуя, что скоро кончу, я снова и снова входил в нее. Я хотел еще раз услышать ее крик. Заглянув мне в глаза, Джессика рассмеялась:

– Подумай о своей жизни, Александр. Подумай обо всем, что в ней было и есть, и отдай мне это. Я хочу тебя всего, без остатка!

Впившись в ее губы, я одним резким движением так высоко поднял ее ноги, что колени почти коснулись плеч.

– Да, так, – простонала она. – Теперь я чувствую, что ты весь мой. Иди же ко мне, Александр! Иди! – Я смотрел на ее искаженное от похоти лицо и вдруг услышал вопрос, который заставил меня по холодеть: – А она была так же хороша, как я? Твоя цыганка?

Увидев выражение моего лица, Джессика расхохоталась.

– Неужели ты сейчас думал о ней? – спросила она, извиваясь подо мной и запустив пальцы в мои волосы. – Об этой цыганской потаскушке?

Мои руки сжали стройную шею с такой силой, что еще немного – и я бы ее задушил. Снова и снова я резко входил в нее, не щадя, не обращая внимания на просьбы остановиться. Всем своим весом я прижимал ее к земле. Пусть кричит, пусть вырывается, она должна заплатить мне за свои слова. В момент наступления оргазма я смог выкрикнуть лишь одно-единственное имя, и мое тело обмякло.

Когда Джессика наконец попыталась пошевелиться, я перекатился на спину, по-прежнему не глядя на нее. Я чувствовал ее дыхание и слышал, как она снова начала двигаться.

– Посмотри же на меня, – прошептала она, по ворачивая мою голову.

Я посмотрел. Джессика мастурбировала. Но это нe вызвало во мне ничего, кроме отвращения. Заметив это, она отрывисто рассмеялась, после чего почти сразу ее тело выгнулось дугой, сотрясаемое волнами оргазма. В тот момент я испытывал к ней только ненависть.

– Итак, значит, ее звали Элизабет, – констатировала Джессика, когда мы вернулись к ограде и начали одеваться. Глядя, как она натягивает джинсы на свое хрупкое тело, я с трудом подавил желание ее избить.

– Ты все еще злишься? – Поняв, что я не собираюсь отвечать, Джессика продолжала: – Но если ты хоть на секунду задумаешься о только что происшедшем между нами, то поймешь: эта злость и была основной причиной наших занятий любовью. Тебе было необходимо заглянуть в себя – только это может помочь справиться с болью.

– Какой болью? Если понятия не имеешь, о чем говоришь, то, по крайней мере, молчи!

– Нельзя быть таким озлобленным на весь белый свет, Александр. А ведь ты чудовищно озлоблен. Я хочу помочь тебе преодолеть эту злобу внутри себя. Я обещала федерации, что сделаю это, и, похоже, сделала, хотя сам ты этого еще не понимаешь.

– Федерации?! Ты хочешь сказать, что вы обсуждали меня во время своих лесбийских оргий? Да тебе лечиться надо!

– Нет, Александр. Это тебе надо лечиться. Судя по тому, как ты обращаешься с женщинами, ты действительно болен. Пойми, что, оскорбляя нас, ты оскорбляешь себя. И я оказалась права – это все потому, что ты по-прежнему тоскуешь по своей цыганке. Неужели память причиняет тебе такие страдания?

Я отвернулся.

– Бедный Александр! – проворковала Джессика.

– Может быть, мы все-таки сменим тему? – огрызнулся я.

– Конечно, сменим. Но если я смогла понять и принять этот факт, то почему ты не сможешь сделать того же самого? В конце концов раз уж мы собираемся пожениться, мне придется жить и с ней тоже, разве не так?

Я резко обернулся, не веря свои ушам:

– Что-что мы собираемся сделать?!

Джессика засмеялась, и в этот момент я ненавидел ее так, как никого и никогда с того самого дня, как узнал правду об Элизабет.

Она начала перелезать через изгородь, и я схватил ее за руку:

– А теперь, Джессика, я хочу, чтобы ты крепко-накрепко запомнила одну вещь. Я не имею ни малейшего желания жениться на тебе, равно как и ни на ком другом. Так что…

– Договорились. – С этими словами Джессика чмокнула меня в щеку, легко перепрыгнула через ограду и побежала по полю обратно, к тому месту, где остались ее родители.

Глава 11

Я ненавидел ее, и в то же время это было какое-то наваждение. Чем сильнее я старался держаться от нее подальше, тем хуже мне это удавалось. Казалось, что Джессика оплела меня паутиной, которую я не в силах был разорвать. Когда у нее возникало желание, она выползала из логова, удовлетворяла свою похоть, после чего отбрасывала меня прочь, как использованную салфетку. Недели складывались в месяцы, а я все продолжал и продолжал с ней встречаться. Ее независимость и непостоянство буквально сводили меня с ума. Вечные поиски смысла жизни продолжались, и мне недвусмысленно дали понять, что от меня и этом вопросе нет никакой пользы. Ее потребность в обретении собственного «я», признания и определенного социального статуса была неиссякаемым источником наших постоянных ссор, но со временем она уже не могла без меня обходиться, так же как и я без нее.

Генри не скрывал своего презрения к Джессике, но это, как ни странно, лишь еще больше раззадоривало меня. И когда мы с ней решили оставить наши комнаты в колледжах и снять небольшой домик на окраине Оксфорда, я даже подумал, что вместе с моим переездом придет конец и нашей многолетней дружбе с Генри.

– Ты сошел с ума! – кричал он, стоя на пороге комнаты и наблюдая за моими сборами.

– Возможно, – невозмутимо отвечал я, снимая со стены Энзора и невольно морщась при воспоминании о вечере нашего знакомства с Джессикой.

– Она нехороший человек, Александр, поверь мне. Ведь ты же знаешь, что она спит и с другими, кроме тебя!

– Угу. Знаю, – кивнул я.

Генри в отчаянии ударил кулаком по стене:

– И ты можешь так спокойно говорить об этом? Господи, Александр, мне начинает казаться, что передо мной совершенно незнакомый человек.

Я рассмеялся:

– Генри, тебе не кажется, что это начинает напоминать любовную ссору?

Генри даже не улыбнулся. Наоборот, я видел, что он с трудом сдерживает слезы. Отвернувшись, я начал собирать свои бритвенные принадлежности, но следующий вопрос заставил меня резко обернуться, судорожно сжав в руке бритву.

– Это из-за Элизабет, да?

По молчаливому уговору эта тема считалась запретной с тех пор, как мы покинули Фокстон.

– Я знаю, что это из-за нее. Джессика не отказала себе в удовольствии поставить меня в известность. Она позволяет тебе думать об Элизабет, когда ты спишь с ней, да?

Я почувствовал, как кровь отлила от моего лица.

– Ты сошел с ума…

– Нет!; Это ты сошел с ума! Ты хоть понимаешь, почему она это делает? Потому что таким образом она как бы никогда до конца не принадлежит тебе и вольна делать все, что ей заблагорассудится. Она просто использует тебя, Александр, бросает тебе вызов от имени всей женской половины человечества. И если ей удастся сломать тебя, то, с ее точки зрения, это можно будет считать одной из величайших побед феминизма.

– Ты сам не понимаешь, что говоришь.

– Я-то как раз понимаю! Я не собираюсь приносить себя в жертву какой-то сволочной мужененавистнице! Господи, да это же написано у нее на лице. Александр, неужели ты не видишь, что она сделала тебя всеобщим посмешищем? Неужели ты думаешь, что сможешь забыть Элизабет, если…

– Забыть Элизабет! Какого черта ты хочешь этим сказать? Да, я действительно совершил ошибку, потому что был тогда почти ребенком. Так почему бы гебе не последовать моему примеру и не забыть об этом? А что касается всей этой чуши насчет…

– Это не чушь, Александр. И я далеко не единственный, кому Джессика охотно рассказывала об том. Как ей удалось так привязать тебя к себе? Она что, в постели переодевается в форму медсестры?

– Да замолчишь ты наконец или нет!

Генри был очень бледен. Отведя взгляд от моего лица, он посмотрел на бритву, которую я по-прежнему сжимал в руке.

– Может быть, воспользуешься ею прямо сейчас? Советую тебе вскрыть вены прежде, чем это сделает за тебя Джессика. И попомни мои слова, Александр, эта женщина тебя погубит!

He успел я собраться с мыслями и что-то ответить, как Генри, с силой хлопнув дверью, ушел.

После этого случая мы не виделись несколько недель, но я настолько был занят Джессикой, что ничего не замечал. Моя нынешняя жизнь мало напоминала старую. Во-первых, пришлось привыкать к незнакомому мне прежде богемному кругу писателей и художников. Во-вторых, я буквально изнывал, целыми днями позируя обнаженным, в то время как Джессика стояла у мольберта и рисовала нечто совершенно непонятное. Это был ее сюрреалистический период.

Наша совместная жизнь очень быстро утратила прелесть новизны. А когда дом заполонили ее подружки-феминистки, которых я называл лесбийской бригадой, стала просто невыносимой. Тем более что Джессика вновь принялась посещать всевозможные феминистские сборища в разных концах страны. В это время Либеральная федерация женщин, членом которой она была, как раз пыталась протолкнуть в правительство закон о равной оплате труда. Правда, кроме этой, их заботило еще множество проблем, таких, как контрацепция, права работающих женщин-матерей, принятие закона против сексуальных домогательств по месту работы и, наконец, давний конек Джессики – допуск женщин к игре на бирже. Было немало и другого, но все это оставляло меня совершенно безразличным. Я не испытывал ничего, кроме раздражения, от бесконечных политических споров и дискуссий, которые велись у нас в доме всякий раз, когда Джессика не была в отъезде. Утомляла меня и постоянна борьба Джессики с собственными внутренними противоречиями. С одной стороны, она страстно верила во все феминистские идеалы федерации, а с другой – не только жила с одним из ярых врагов феминисток, но и начала по-настоящему к нему привязываться. Джессике никак не удавалось разрешить эту проблему, и она пребывала в конфликте с собой. Я тоже не мог примириться со многими вещами. Так, например, я никогда не настаивал, чтобы она готовила, мыла за мной посуду или гладила мои вещи. Я был вполне в состоянии обслуживать себя сам, что, собственно, и делал. Но порой у Джессики возникал хозяйственный зуд, и тогда она стремилась взять это в свои руки. Однако, утверждая, что делает все исключительно из любви ко мне, она уже через несколько минут начинала гневно обличать меня в том, что я унижаю ее достоинство, ее статус современной и независимой женщины, как и все мужчины, хочу превратить ее в рабыню, в красивую куклу, заставить рожать детей, чтобы потом воспитать их по своему образу и подобию. И вообще в мире не существует ничего более глупого, нелепого и высокомерного, чем мужчины!

После одного такого конфликта, вспыхнувшего из-за того, что я имел неосторожность попросить Джессику отправить мое письмо, я пулей вылетел из дому. Мне было отчаянно необходимо мужское общество, и уже через несколько минут мы с Генри радостно хлопали друг друга по спине, как будто никогда не ссорились. В моей старой комнате теперь жил Роберт Литтлтон. Он приехал в Оксфорд после Итона через год после нас и хорошо знал семью Генри. Мы стали проводить много времени вместе. Мы ходили в «Браунз», в «Кингз Армз», но чаще всего в «Парсонз. Плэже», потому что эта забегаловка считалась чисто мужской, и я знал, что Джессика ее терпеть не могла.

Отсюда, конечно, не следует, что мы с Джессикой перестали жить вместе. Наши крайне эксцентричные и причудливые отношения, замешанные на ненависти и похоти, продолжали развиваться своим, весьма оригинальным путем. Привязанность Джессики давала мне все большую власть над ней, и я даже получал своеобразное удовольствие, наблюдая, как она отчаянно старается не обращать внимания на мои многочисленные связи и мстить, заводя собственных любовников. Кроме того, у меня было еще одно немалое преимущество перед Джессикой. В отличие от нее, меня такие отношения полностью устраивали, и я не собирался ничего менять.

Поэтому когда однажды, вскоре после выпускных экзаменов, я предложил пригласить мисс Энгрид погостить в Оксфорде, то был удивлен собственным решением не меньше всех окружающих. Генри же, судя по выражению его лица, был просто потрясен.

– Ты только представь себе, – сказал я, прежде чем он успел что-то возразить, – как эта старая крокодилица будет расхаживать по Оксфорду и напоминать всем, чтобы они не кусали ногти и аккуратнее заправляли рубашки. Да это будет просто отпад!

– А где она остановится?

– Наверное, у нас с Джессикой.

Честно говоря, я не задумывался над этим вопросом и, лишь увидев, как расширились глаза Генри, понял, что такая идея вряд ли была удачной. Это и подтвердилось чуть позже, когда Джессика открытым текстом заявила, что не собирается целыми днями выносить присутствие старой кошелки, и ехидно поинтересовалась, зачем мне понадобилось ее приглашать. Может быть, я испытываю особую слабость к кастеляншам?

Если до этой выходки Джессики у меня еще оставались сомнения, стоит ли приглашать мисс Энгрид, то после нее я в тот же вечер сел и написал письмо в Фокстон. На следующей неделе пришел ответ, в котором мисс Энгрид сообщала, что с удовольствием приедет, и просила заказать для нее номер-люкс «в этой милой истгейтской гостинице», где она останавливалась в прошлый раз. Если я, конечно, могу себе это позволить.

При ежегодной стипендии в четыреста двадцать фунтов и шестисотфунтовом содержании, которое нам выплачивали родители, мы с Генри легко наскребли нужную сумму. И уже в следующую субботу я встречал мисс Энгрид на вокзале. Я ужасно нервничал и мысленно проклинал Джессику за то, что по ее вине оказался втянутым в эту историю. А тот факт, что при виде мисс Энгрид, выходящей из поезда, мое сердце оборвалось и ушло куда-то в пятки, разозлил меня еще больше. Однако, как ни странно, положение спас «мерседес». Подойдя к машине, мисс Энгрид не произнесла ни слова, а лишь выразительно поджала губы и посмотрела на меня поверх новых очков таким знакомым взглядом, что мне захотелось сжать ее в объятиях и пуститься в пляс прямо здесь, на автомобильной стоянке.

Генри ждал нас в гостинице. Увидев мисс Энгрид, он вскочил на ноги и изогнулся в таком изысканном поклоне, что невозможно было не рассмеяться.

После обеда мисс Энгрид достала подтрепанный путеводитель, и мы отправились на: экскурсию по городу, не пропуская ни одного памятника, музея, колледжа или библиотеки. Следует отметить, что ее знание города произвело на нас изрядное впечатление. Но наконец все закончилось – мы достигли Баллиола, и она попросила Генри показать ей его комнату.

Я чуть не поперхнулся, когда увидел выражение лица Генри. Казалось, время повернулось вспять. Состояние комнаты ужаснуло мисс Энгрид, что, впрочем, было совершенно понятно. Генри что-то мямлил про слугу, бывшего как раз в отъезде, и мы облегченно вздохнули, почувствовав, что ответ, судя по всему, удовлетворил мисс Энгрид.

Вечером мы ужинали вместе. Я задержался несколько дольше, чем рассчитывал. В присутствии мисс Энгрид я, как никогда остро ощущал, насколько чужда мне Джессика, насколько она неуместна в моей жизни. Но возвращение домой, так же как и гнев Джессики, все равно было неизбежно, и я оставил мисс Энгрид и Генри с бренди и воспоминаниями, а сам отправился восвояси. Джессики не было. Как, впрочем, и всех ее вещей. На кровати, правда, лежала какая-то записка, но я настолько был уверен в скором возвращении Джессики, что даже не стал ее читать.

На следующий день Генри участвовал в соревнованиях по гребле, и я повез мисс Энгрид в Магдаленский олений парк.

– Значит, в конце месяца вы отсюда уезжаете?! – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказала она, когда мы подходили к мосту. – Угу.

Заметив в плоскодонке, плывущей под мостом, нескольких знакомых, я небрежно помахал им рукой.

– И что же вы собираетесь делать потом?

– Пойду в юридическую академию.

– А Генри?

– То же самое.

– Вы все еще хотите заниматься уголовным правом? – спросила мисс Энгрид, облокачиваясь на перила моста и глядя в воду.

– Да.

– Ну и как теперь относится к этому ваш отец? Мне казалось, что после той истории…

– Не возьмусь утверждать, что он особенно счастлив, но мы, по крайней мере, больше не спорим на эту тему.

– Как он себя чувствует? Я читала в газетах о его болезни. Кажется, что-то с сердцем, да?

– Думаю, ему уже лучше. Доктор ведь предупреждал его, чтобы он не воспринимал все окружающее слишком всерьез, но вы же знаете моего отца!

– А. как поживает ваша мать?

– О, с ней все в порядке. Особенно в последнее время, после того как у Люсинды родился ребенок и маме есть чем себя занять.

– Ах да, конечно! Я совсем забыла, что у вас есть сестра. Кажется, она вышла замуж за француза?

– Да, за Этьена. А теперь у них сын. Можете не задавать следующий вопрос. Я и так отвечу. Конечно же, в свое время его отдадут в Фокстон. Думаю, что Этьену не удастся настоять на французском образовании.

Мисс Энгрид рассмеялась:

– Ну, хорошо, тогда расскажите мне о себе. Кто такая эта Джессика, о которой мне вчера поведал Генри?

– Генри говорил с вами о Джессике?

– Да. Правда, я и сама догадалась, что у вас кто-то есть, иначе бы наверняка вы жили вместе с Генри. Итак, какая она? Почему вы нас не познакомили?

– Джессика давно собиралась съездить к своей бабушке на эти выходные.

Мисс Энгрид посмотрела на меня подозрительно:

– У вас это с ней серьезно?

Я как можно небрежнее пожал плечами и поспешно перевел разговор на последние события в Фокстоне. Мистер Лир теперь был заместителем директора, а мистер Эллери, к моему большому удивлению, женился на молоденькой учительнице английского, которая появилась в Фокстоне вскоре после моего отъезда. Сообщив мне эти новости, мисс Энгрид с осуждением добавила, что их команда по регби уже третий год подряд проигрывает школе Мокрофтского аббатства.

– Такое впечатление, что после вашего отъезда они разучились играть. А вы, я слышала, получили голубую ленту.

– О, да вы в Фокстоне стараетесь держаться в курсе всех событий! – рассмеялся я и, оттолкнувшись от перил, пошел дальше. Мисс Энгрид последовала за мной. – А как поживает та, другая кастелянша? Я уже забыл ее имя.

– Мисс Остин? Она по-прежнему работает в Фокстоне.

Мы перешли мост и по ступенькам, ведущим к реке, спустились к самой воде. Я оглянулся и заметил, что мисс Энгрид больше не идет за мной. Она стояла, слегка склонив голову набок, засунув руки в карманы кардигана и внимательно глядя на меня.

– Что-то случилось? – спросил я и, не дождавшись ответа, посмотрел на часы. – А, знаю! Сейчас как раз время пить чай. Кстати, здесь неподалеку прекрасная чайная. Правда, боюсь, что там не найдется тостов с маслом, но их вполне заменят великолепные лепешки с домашним джемом и свежим…

– Александр, – перебила меня мисс Энгрид, – почему бы вам прямо не спросить меня о том, что вас интересует? Ведь именно ради этого вы пригласили меня сюда, разве не так?

Я отвел взгляд. Конечно, она была права. Хотя до этой минуты я сам не отдавал себе в этом отчета. Все осталось так далеко в прошлом. Я даже не был уверен, что смогу ясно вспомнить лицо Элизабет. Так почему же сейчас мое сердце учащенно забилось? Почему внезапно вспотели ладони?

Я заставил себя повернуться к мисс Энгрид. Она по-прежнему наблюдала за мной.

– Конечно, я могу вернуться в Фокстон, ни разу не упомянув ее имени, если вы уверены, что так будет лучше. Все зависит только от вас.

Я молча сел на траву и подтянул колени к подбородку. Мисс Энгрид присоединилась ко мне. Но, задавая следующий вопрос, я так и не смог заставить себя посмотреть ей в глаза.

– Она давала о себе знать?

– Да, как-то я получила от нее открытку. Я на всякий случай захватила ее с собой. Хотите прочитать?

Порывшись в сумочке, мисс Энгрид достала открытку, к которой, впрочем, я так и не притронулся.

– Как давно вы получили ее?

– Чуть больше года назад.

– Вы не знаете, где она сейчас?

– Нет.

– Разве она не написала этого в открытке?

– Нет.

Я горько рассмеялся:

– Прекрасно. Значит, все, что нам известно, – это то, что год назад она была еще жива.

Мисс Энгрид молчала, и я снова заговорил, чувствуя, что срываюсь, на крик:

– А что еще я могу сказать? Она ушла из нашей жизни четыре года назад. Она прекрасно знает, где нас искать, и будь у нее хоть малейшее желание связаться с нами, она бы это сделала. Слава Богу, меня уже давно перестали мучить бессонницы по этому поводу!. – Конечно, я произносил совсем не те слова, которые хотел, но другие почему-то не приходили на ум.

Вздохнув, мисс Энгрид протянула мне руку, и я помог ей подняться.

– Не обманывай себя, Александр! Я же все вижу по твоим глазам, несмотря на прошедшие годы. Я, правда, надеялась, что ошибаюсь, но здравый смысл подсказывал мне, что, если ты действительно забыл ее, меня бы сейчас здесь не было.

Я отвернулся, чтобы, мисс Энгрид не видела моего лица, а она тем временем продолжала:

– Она была совершенно необыкновенным человеком. И, пожалуй, никто из нас тогда не понимал, как много она значит для тебя. Ведь вы оба были так молоды! Теперь же послушайся моего совета и перестань мучить себя. А заодно и всех окружающих. Прошло достаточно много времени, чтобы ты наконец смог примириться с происшедшим. Лишь. тогда пройдет боль, а вместе с болью уйдут и воспоминания.

Я резко обернулся к ней:

– Но никакой боли давно нет! Слышите, нет! Господи, ну что мне сделать, чтобы доказать это? Да, она действительно очень много значила для меня. Но ТО было так давно! Я ведь был еще школьником. Сейчас же все совершенно по-другому. И главное заключается в том, что я теперь совсем другой.

Мисс Энгрид снова вздохнула и, грустно посмотрев на меня, слегка покачала головой. Это почему-то пробудило во мне такую ярость, что захотелось ее ударить. Ну почему они все не могут оставить меня в покое? Почему продолжают мучить и не верят тому, что я давно все забыл? Черт побери, да я уже больше года живу совсем с другой женщиной! А это что-нибудь да значит!

Я очень обрадовался, когда Генри наконец присоединился к нам и, мгновенно почувствовав напряжение, постарался тотчас же разрядить его. И он почти преуспел в этом. Единственное, что мешало мне окончательно расслабиться, – это понимание того, что Генри придерживается точки зрения мисс Энгрид. После чая я отвез ее на станцию и посадил в поезд. Когда я уже закрывал за ней дверь вагона, она вдруг быстро обернулась и сунула мне в руку какой-то листок. Сев в машину, я развернул его и невольно улыбнулся, увидев небольшой отрывок из Шелли:

Снова разозлившись, я ударил кулаком по рулю. Черт бы ее побрал! Ну что я должен еще сказать или сделать, чтобы все наконец поверили, что я больше не люблю Элизабет и вообще люблю совсем другую женщину? Джессика, конечно, стерва, но я тем не менее не могу прожить без нее. Мы просто созданы друг для друга, а все эти окружающие умники пусть отправляются ко всем чертям! В этот момент я окончательно решил, как именно поступлю, чтобы доказать всем: Элизабет больше для меня ничего не значит! Абсолютно ничего.

– Что ты хочешь сказать этим своим «нет»? – взорвался я. – Ты отказываешься?

– Угадал. Именно это я и хотел сказать. – Генри был абсолютно невозмутим.

– Тогда, наверное, мне придется попросить Роберта Литтлтона, – растерянно пробормотал я. – Можешь попробовать.

– Послушай, Генри. – Вся эта ситуация начинала не на шутку раздражать меня. – Я женюсь. Для меня, как и для любого другого человека, это одно из самых важных событий в жизни. И я прошу тебя быть рядом со мной.

– А я тебе уже сказал, что отказываюсь. Более того, я вообще не хочу присутствовать на этой свадьбе. Я не смогу спокойно наблюдать, как мой лучший друг играет роль главного шута в каком-то балагане.

– В балагане?! Черт возьми, Генри, я…

Но он не дал мне договорить:

– Ведь ты затеял это после приезда мисс Энгрид, разве не так? А все потому, что она без труда раскусила тебя насчет Элизабет. Да-да, я знаю, что с этим давно покончено. Слышал от тебя тысячу раз. Хорошо, ты меня убедил. И совсем не обязательно жениться на Джессике, чтобы еще раз доказать мне это.

Его слова несколько остудили мой пыл.

– Ты же прекрасно знаешь, что я прав, – продолжал тем временем Генри. – Практически все, что бы ты ни делал за последние четыре года, было сделано из-за Элизабет. Причем твоя слава сердцееда оказалась такой громкой, что за тобой начала охотиться главная феминистка Оксфорда. В результате ее тоже постигла участь остальных – она влюбилась. Это было неизбежно. Они все влюбляются в тебя, потому что ты ведешь себя с ними, как последний мерзавец. Тебе же плевать на них! Ты используешь их лишь для того, чтобы отомстить всему женскому полу из-за той, единственной, «предавшей» тебя. И при этом ты еще утверждаешь, что она тебе совершенно безразлична. Что ж, если это действительно так, еще не поздно остановиться, прежде чем ты совершишь самую большую ошибку в своей жизни.

– Это невозможно.

– Возможно!

Генри хотел сказать, что при всем желании я не смогу совершить самую большую ошибку в своей жизни, потому что я ее уже давно совершил.

– Тогда ты был почти ребенком. А сейчас ты сознательно снова впадаешь в детство.

– Но я уже сделал ей предложение.

– Значит, скажешь, что передумал.

– Чего ради? Я по-прежнему хочу жениться на Джессике.

Генри устало вздохнул.

– Ну что ж, черт с тобой. Если ты твердо решил разрушить свою жизнь, тебе никто не сможет в этом помешать. Вперед! Теперь я понимаю, что просто не смогу найти слова, которые бы остановили тебя.

После этого мы довольно долго молчали. Когда наконец мне удалось встретиться с ним взглядом, Генри нехотя улыбнулся в ответ.

– Вы уже назначили день?

– Да, девятнадцатое июля.

– К чему такая спешка?

– А зачем тянуть?

Генри пожал плечами:

– А если бы сейчас в эту дверь вошла Элизабет, что тогда?

Я чуть снова не набросился на него, но все-таки сумел сдержать себя и слегка натянуто улыбнуться:

– Тогда я получил бы прекрасную возможность пригласить ее на свадьбу.

– Нет, ты действительно отъявленный мерзавец, – рассмеялся Генри.

– Но ведь, судя по твоим же собственным словам, именно по этой причине Джессика согласилась выйти за меня замуж.

– Просто, это единственная причина, которая приходит в голову. Не считая, конечно, титула…

Теперь пришла моя очередь смеяться.

– Ну и пусть получит этот несчастный титул. Главное, что мы с ней прекрасно понимаем друг друга. Она – именно та жена, которая мне нужна. И если бы тебя не ослепляла ненависть, ты бы тоже это увидел. Такая женщина – мечта любого адвоката. Во-первых, она незаменима на всякого рода вечеринках. Она остроумна, образованна, и, наконец, у нее есть живопись, которая хоть в какой-то степени отвлекает ее от всякого феминистского бреда.

Генри с ужасом посмотрел на меня:

– Надеюсь, ты ей этого не говорил?

– Боюсь, что тогда бы меня уже не было в живых. Да, так могу я дальше развить свою мысль? У Джессики независимый, хотя и несколько извращенный склад ума. Она красива. У нее хорошая форма бедер, вполне подходящая для того, чтобы производить на свет очередных Белмэйнов. Чего же мне еще желать?

Терпеливо выслушав все мои излияния, Генри язвительно заметил:

– А вот ответ на этот вопрос, друг мой, можешь дать только ты сам.

Глава 12

– Ума не приложу, где они могут быть. – Джессика слегка отступила от зеркала и придирчиво оглядела себя с головы до ног.

Наша спальня, как, впрочем, и всегда, находилась. в состоянии полного хаоса. Влажные полотенца валялись там, где их бросили, повсюду были раскиданы туфли, а содержимое сумочки Джессики усеивало неприбранную и смятую постель, на которой мы еще час назад занимались любовью. Вещи беспорядочной кучей были свалены в шезлонге.

Отшвырнув ногой полотенце, о которое она неминуемо бы споткнулась, я стал рассматривать отражение Джессики в зеркале. Поправив жемчужное колье, она слегка опустила бретельку платья, обошедшегося мне неделю назад в восемьдесят три гинеи. А все потому, что я немного задержался и на час опоздал к открытию выставки, где экспонировались две ее картины. Она была красива. Вьющиеся светлые волосы, приподнятые на затылке, закреплялись заколкой, украшенной сапфирами и бриллиантами. Эту фамильную драгоценность Джессика получила от моей матери почти год назад, в день нашей свадьбы, и она великолепно подходила к ее сегодняшнему туалету.

– Наверное, попали в пробку, – отозвался я, продолжая ее рассматривать.

Джессика слегка наклонилась вперед и полуприкрыла глаза.

– Ты не считаешь, что эти тени слишком темные? – спросила она. – У меня есть более светлые того же оттенка.

Я лишь пожал плечами и начал завязывать галстук.

– Честно говоря, мне кажется, что тебе к лицу все.

При этом я бросил взгляд на часы, и Джессика надулась.

– Ну вот, теперь ты; мёня торопишь Но учти – я и шагу не сделаю из дому, прежде чем ты не скажешь, какие тени тебе нравятся больше.

– Меня вполне устраивают те, что на тебе сейчас.

Мой торопливый ответ развеселил Джессику.

– Ну что ж, если так, то пошли. – Она несколько раз повертела меня в разные стороны и, сняв невидимую пылинку с безупречно вычищенного смокинга, осталась вполне довольна осмотром. – Ты взял билеты?

Убедившись, что билеты в кармане, я успел перехватить Джессику, прежде чем она снова устремилась к зеркалу. Проведя губами по ее обнаженным плечам, я с удовольствием вдохнул изысканный запах дорогих духов. – Как насчет поцелуя на дорожку?

– Нет, не надо, ты размажешь помаду… Ой, ну посмотри, что ты наделал! – Несмотря на ворчливый тон, глаза Джессики сияли, и я поцеловал ее. еще раз.

– Почему меня никто не предупредил, что, собираясь на бал, мужа необходимо изолировать? – рассмеялась она, снова доставая помаду, – Господи, ну куда же они запропастились? Они уже давным-давно должны были быть здесь.

– Может, рейс отложили и Лиззи прилетела позже? Давай я позвоню в аэропорт.

Но служащая Британских авиалиний подтвердила, что рейс из Мельбурна прибыл точно по расписанию – в половине седьмого.

– Что же нам теперь делать? – Щеки Джессики начал заливать предательский румянец. Так бывало всегда, когда какие-то непредвиденные обстоятельст ва расстраивали ее планы.

– Мы могли бы выехать без них,, – предложил я. – Их билеты все равно у Генри, и нам совершенно незачем ждать. Джесс, в конце концов она летела много часов и могла просто устать.

– Ты не знаешь Лиззи.

– Ну, тогда, может быть, они отправились туда прямо из аэропорта?

– Не говори ерунды. Ей же нужно сперва переодеться и привести себя в порядок. Нет, наверное, они все-таки попали в пробку. Давай подождем еще пять минут. А ты пока налей мне, пожалуйста, джина с тоником.

Мы спустились в гостиную и подождали еще пять минут. И еще пять. Все это время Джессика нервно расхаживала взад-вперед, шурша тяжелыми юбками. Тот прилив нежности, который я испытал в спальне, прошел, и я наблюдал за женой со все возрастающим раздражением. Иногда своим поведением она напоминала испорченного ребенка, которого хотелось хорошенько отшлепать. Правда, когда я однажды попытался это сделать, Джессика так возбудилась, что дело закончилось любовной возней прямо на кухонном полу. С тех пор меня не покидало ощущение, что она иногда специально раздражает меня, желая снова испытать те ощущения. Но сейчас, глядя на ее исказившееся лицо, я понял, что на этот раз ее мысли далеки от секса.

Брак с Джессикой оказался именно таким, как и следовало ожидать. Мы постоянно соперничали друг с другом. Джессика демонстративно проявляла нарочитое безразличие почти ко всему, чем по-настоящему интересовался я. Заявив, что не намерена, как клуша, сидеть дома и пережевывать жвачку моих успехов, она совершенно замучила меня своей живописью, феминизмом, ревностью и постоянными обидами. Я действительно нередко изменял ей, но самое странное заключалось в том, что, несмотря на, всю двойственность моих чувств к Джессике, я тем не менее всегда испытывал угрызения совести, сознавая, какую боль ей этим причиняю.

Однако время шло, и, несмотря на все мои усилия, мы становились все более и более несовместимыми. Единственное, что нас по-прежнему объединяло, – это постель. И я все чаще думал о том, что могло бы быть, если… Если бы Элизабет… Я не мог понять, почему снова и снова возвращаюсь к мыслям о ней. В конце концов со времени нашей последней встречи прошло уже более пяти лет.

Джессика фыркнула от досады и снова начала мерить шагами комнату. Я вздохнул. Конечно, женись я на Элизабет, все сложилось бы иначе, совсем по-другому. Не было бы той холодной ярости, что едва не опустошила мне душу в Оксфорде. И обиды, которая по сей день заставляет меня мстить почти всем женщинам, встречающимся на моем жизненном пути. Господи, ведь я был всего лишь мальчишкой! Да, я поступил с ней по-детски жестоко, но разве она, будучи старше, не могла этого понять и простить? Ведь она действительно любила меня! Так почему не дала о себе знать?

Черт побери! Ну что я до сих пор так страдаю из-за нее? Ведь даже появись она снова в моей жизни, ничего уже нельзя изменить. Я женат. Вдумайся в это слово, Александр Белмэйн! Женат. А помнишь, как ты клялся ей в вечной любви? И что из этого вышло? Ты женат на Джессике. Почему?

Хотел доказать всем, что больше не любишь ее? И это вместо того, чтобы найти в себе мужество посмотреть в лицо правде…

– Черт, да что же это такое! – Джессика с грохотом поставила на стол бокал и подошла к окну.

Усилием воли подавив нарастающее раздражение, я налил себе выпить. Я слишком хорошо знал Джессику, чтобы ссориться с ней перед выходом из дому. Нет, такой глупости я не совершу! Лучше попридержать язык, каких бы усилий это ни стоило. Начнем с того, что я вообще не хотел идти на этот бал, но Джессика нашла нового потенциального покровителя своего творчества в лице некоего Джорджа Мэннеринга, владельца небольшой галереи на Найтсбридж. Он должен был присутствовать на этом балу, поэтому и мы, естественно, не могли его пропустить.

Идея пригласить Генри принадлежала, естественно, мне. Тем более что в Лондон на пару месяцев, «а может быть, и навсегда, кто знает», должна была вернуться Лиззи, сестра Джессики, которой на первых порах несомненно понадобится провожатый. Генри с такой готовностью откликнулся на это предложение, что я невольно испытал угрызения совести из-за Каролины – девушки, с которой он в последнее время встречался несколько чаще, чем с другими. Хотя справедливости ради следует признать, что он был вожделенной целью множества незамужних девиц.

Теперь нас обоих от звания королевского адвоката отделяло лишь несколько экзаменов да по торжественному обеду в каждой из четырех юридических корпораций. Моя решимость заниматься уголовным правом осталась непоколебимой, и со стороны отца больше не поступало никаких возражений – после отмены смертной казни его страхи по поводу того, что со мной произойдет нечто подобное истории с Альфредом Инсом, окончательно рассеялись. Итак, теперь, при условии, что я выдержу все оставшиеся испытания, мне предстояло стать членом юридической корпорации, одним из старшин которой был лорд Грин. Конечно, не обойдется без разговоров о том, что отец замолвил за меня словечко, но мне это безразлично. С тех пор как он стал лордом канцлером, я шагу не мог ступить без того, чтобы меня за глаза не называли его протеже. Приходилось привыкать.

Часы на каминной полке пробили девять раз, и Джессика не выдержала.

– Ну все, хватит! По-моему, мы прождали достаточно долго.

Я послушно поставил бокал и направился в другой конец комнаты за ее накидкой. Внезапно мне почему-то стало очень жаль Джессику. Ведь она с таким нетерпением ждала приезда сестры, так хотела отправиться на этот бал вместе с ней!

– Выше голову, дорогая, – сказал я, укутывая накидкой обнаженные плечи. – В конце концов я ведь тоже не такая уж плохая компания.

Увидев, как мгновенно смягчилось выражение ее лица, я невольно отвернулся.

К тому времени, как мы приехали на бал, все наши общие знакомые давно были там. Причем некоторые уже успели изрядно набраться, а другие спешно наверстывали упущенное. Так как шатер с напитками стоял на открытом воздухе, путь к шампанскому оказался весьма тернистым – высокие каблуки Джессики постоянно увязали в земле.

– Если ты, сейчас скажешь, что предупреждал меня, – прошипела она мне на ухо, – я тебя ударю.

Среди толпы гостей я сразу заметил Роберта Литтлтона под руку с чрезвычайно привлекательной женщиной средних лет. После Генри Роберт считался, пожалуй, самым желанным гостем на всевозможных приемах и в домах, где имелись незамужние дочери. Кроме того, я знал, что в отличие от Генри его поджимало время. Сделав головокружительную карьеру в министерстве иностранных дел, он должен был в ближайшее время отправиться послом в какую-нибудь приличную страну. Но для этого сперва требовалось обзавестись женой.

Представив нам свою спутницу, которую, как оказалось, звали Рейчел, Роберт тотчас же переключил свое внимание на Джессику. Она, как всегда, расцвела от его комплиментов, и я в очередной раз испытал укол ревности. Интересно все-таки, спали они в Оксфорде или нет?

– Так значит вы – Александр Белмэйн, – сказала Рейчел. – Я немного знакома с вашей матерью. Кстати, как она поживает?

Оторвав наконец взгляд от Джессики, которая, запрокинув голову, весело смеялась какой-то шутке Литтлтона, я повернулся и посмотрел в зеленые, колдовские глаза Рейчел. От них было невозможно оторваться. Затем ее полные, сексапильные губы приоткрылись в соблазнительной улыбке, обнажив безупречные белые зубы. И то ли из-за того, что я ревновал Джессику, то ли по какой другой причине, но мной вдруг овладело почти нестерпимое желание грубо и страстно поцеловать эту женщину. Спас меня один из гостей, случайно задевший Рейчел, отчего ее шампанское слегка выплеснулось из бокала на руки. Она музыкально рассмеялась и, по-прежнему не сводя с меня глаз, быстро провела языком по кончикам пальцев.

– Так как же она поживает? – повторила она свой вопрос, так и оставшийся без ответа.

– Кто? Ах да, моя мама! Благодарю вас, очень хорошо. – Оглянувшись по сторонам в поисках Джессики, я обнаружил, что она уже успела присоединиться к группе друзей и, казалось, совершенно забыла о моем существовании.

Я танцевал с Рейчел, постоянно высматривая в толпе гостей Генри. Но тот по-прежнему не появлялся, и мне ничего другого не оставалось, кроме как сосредоточить все свое внимание на Рейчел. Уже во время первого танца я понял, чем именно закончится наше сегодняшнее знакомство. Обычно меня раздражали слишком доступные женщины, но зрелая, мягкая красота Рейчел странным образом возбуждала меня, так же как и ее слегка полноватое, но чрезвычайно податливое тело.

После одного из танцев она; протянула мне свой пустой бокал, и я снова отправился к шатру за шампанским, по дороге оглядываясь по сторонам в поисках Джессики, но она, казалось, провалилась сквозь землю. На какой-то миг мною овладело восхитительное упоение полной свободой, но почти тотчас же змейкой ужалила мысль: а что, если в это время она где-то с Робертом Литтлтоном? Я никогда не ревновал ее ни к одному другому мужчине, но Литтлтон… С ним было все иначе. Уж слишком привлекателен, слишком уравновешен и компетентен во всем! Я не возражал против того, чтобы Джессика спала с кем угодно. Но только не с Робертом Литтлтоном! Хотя в последнее время она, похоже, не спала вообще ни с кем, кроме меня.

Протанцевав с Рейчел еще несколько танцев, я пригласил ее поужинать, после чего мы снова танцевали. Уже пробило час, а Джессики по-прежнему нигде не было видно. В глазах Рейчел я читал, что наша сегодняшняя встреча не закончится просто так, ведь большую часть вечера она чисто физически ощущала мое возбуждение. И потому, решив не терять времени даром, я несколько грубовато взял ее за руку и повел к ближайшему выходу.

– Дорогой, так вот ты оказывается где!

Застыв на месте, я услышал, как рядом вполголоса выругалась Рейчел. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы овладеть собой и повернуться к жене. Волосы Джессики растрепались и беспорядочными локонами обрамляли лицо, помада размазалась, а на шее болтался чей-то галстук. Его концы свисали ей на грудь.

– А я-то тебя повсюду искала. Какой замечательный бал, правда? Ты ведь теперь не жалеешь, что пошел? Я же говорила, что тебе понравится! – Джессика одарила Рейчел одним из своих ледяных взглядов и взяла меня под руку. – Простите, я, к сожалению, не помню вашего имени, но уверена, вы не будете возражать, если я потанцую со своим мужем.

Я виновато посмотрел на Рейчел, но она лишь мило улыбнулась и, слегка насмешливо кивнув Джессике, затерялась в толпе.

– А вот грубить было совершенно необязательно, – заметил я, с трудом попадая в такт фокстрота и одновременно пытаясь удержать Джессику в вертикальном положении.

– Извини, дорогой. – Джессика икнула. – Не надо сердиться. Или, может быть, мне следовало вас благословить? Ведь ты же собирался ее трахнуть, разве не так?

– У тебя слишком живое воображение, – холодно ответил я. – И кроме того, ты пьяна.

– Да, но не настолько, чтобы быть не в состоянии разобраться, что к чему. Кстати, ответь мне на один вопрос. Мне просто очень любопытно. Где вы собирались этим заняться?

Прежде чем заговорить, я внимательно посмотрел на Джессику, пытаясь оценить возможную реакцию на тот или иной ответ, и наконец решился.

– В нашей постели, естественно.

– Как пошло! – Запрокинув голову, Джессика расхохоталась. – Когда тебя застаешь на месте преступления, у тебя всегда такой жалкий вид! Наверное, она похожа на Элизабет, да? – Она снова захихикала. – Пора бы тебе понять, что я знаю о тебе все. Абсолютно все!

– Ну, в таком случае для тебя не секрет, что мне надоел этот разговор и нам пора домой. Отправляйся за своей накидкой.

– А почему бы тебе не принести ее самому?

– Я сказал, отправляйся за своей накидкой!

Джессика всегда понимала, когда заходила слишком далеко. Тем более, почти всегда это было связано с упоминанием имени Элизабет. А потому и сейчас она не стала пререкаться и, оставив меня на танцплощадке, начала пробираться сквозь толпу к гардеробу. Я понятия не имел, собирается ли она вернуться и стал оглядываться: по сторонам в поисках Рейчел. Она стояла в окружении каких-то незнакомых людей и первой заметила меня. Совершенно очевидно, что ей не хотелось стать причиной и участницей скандала, который могла закатить Джессика, а потому она быстро написала мне свой адрес и сказала, что будет ждать меня завтра в пять часов.

Джессика вернулась. Всю дорогу домой она пыталась играть роль эдакой маленькой девочки-шалуньи, хихикала и порывалась расстегнуть мне брюки. Но так как я явно был не в настроении, она вскоре отстала и принялась сосать свой большой палец, прекрасно зная, как это меня раздражает.

Когда мы подъехали к дому, в окнах гостиной горел свет.

– Это Лиззи! – радостно воскликнула Джессика к моему великому облегчению.

Совсем позабыв о Лиззи, я сперва подумал, что у нас грабители.

Мы постарались войти как можно тише, и Джессика осторожно прокралась к гостиной. Остановившись у двери, она повернулась ко мне и прошептала:

– Ты что-нибудь слышишь?

– Может быть, она спит, – предположил я.

Джессика колебалась недолго. Повернув ручку, она распахнула дверь, и с криком «Лиззи!» влетела в комнату.

Я вошел следом и тотчас же расплылся в ухмылке, с трудом сдерживая смех. Правда, мы, можно сказать безупречно подгадали со временем прихода, но, судя по выражению лица Генри, он был с этим явно не согласен. Джессику увиденная картина оставила совершенно невозмутимой, хотя от нее не могли укрыться судорожные попытки Генри как можно незаметнее застегнуть. Ширинку. Пока Джессика и Лиззи обнимались, он встал и повернулся ко мне.

– Могли бы как-то предупредить о своем приходе.

– Судя по твоему виду, дружище, в этом уже не было нужды. Кстати, это твое? – Я кивнул в сторону белых шелковых трусиков, валяющихся на полу рядом с диваном.

– Александр, познакомься с Лиззи. Правда, она просто прелесть?

Подмигнув Генри, я повернулся к сестре Джессики. До сих пор я не успел ее толком разглядеть и сейчас, приготовившись заключить ее в братские объятия, был застигнут несколько врасплох. Она оказалась крупнее Джессики и далеко не так красива, но в ней было нечто не поддающееся словесному определению. От нее исходила такая невероятная сексуальность, что вы переставали доверять собственным ощущениям.

– Ну же, – подзадоривала меня Джессика, – поцелуй ее.

Возможно, мне только померещилось, что в тот момент, когда я обнял Лиззи, ее податливое тело как бы ненароком прижалось к моему, но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы я тотчас же отшатнулся, как от удара электрическим током. Лиззи рассмеялась и оценивающе оглядела меня.

– Ну что же, Джесс, его внешность вполне со ответствует твоим описаниям. Жаль, что я не смогла быть на вашей свадьбе. Может, мне бы удалось убедить его сменить невесту.

Джессика рассмеялась и, обняв сестру, вместе с ней вышла из комнаты. Ей не терпелось показать Лиззи приготовленную для нее спальню.

Я повернулся к Генри.

– Вот это да! – вырвалось у меня, как только сестры оказались вне пределов слышимости.

Генри расхохотался:

– Друг мой, с этими двумя дамами тебе не совладать. Для начала Лиззи поимеет тебя на завтрак, а если об этом узнает Джессика, то к обеду подаст тебя под соусом в виде жаркого.

– Зато ты, как я посмотрю, не терял времени даром.

– Что ты! – Генри вскинул руки в комическом испуге. – Я-то здесь при чем? Эта дикая кошка набросилась на меня буквально через минуту после того, как я встретил ее в аэропорту.

Отсмеявшись, я подошел к бару и налил нам бренди. Сверху доносились восторженные возгласы Лиззи – судя по всему, наш дом ей понравился. Удобно устроившись в кресле, Генри подробнейшим образом описывал, что именно он делал этой ночью с потрясающим телом Лиззи и что собирается делать с ним в будущем. И хотя короткого знакомства с Лиззи мне вполне хватило, чтобы понять: направляющей силой в этом тандеме будет отнюдь не Генри, – я все-таки воздержался от комментариев.

Наконец сверху донесся голос Джессики, напоминающей о том, что уже поздно, и Генри стал собираться домой. Задержавшись у двери, он слегка хлопнул меня по плечу:

– Увидимся утром, старик. Постарайся не сильно перетруждаться сегодня ночью – помни, завтра нам предстоит очередной экзамен. Да, и скажи Джессике, что я не приду завтра к ужину. Мы с твоей очаровательной золовкой решили выбраться куда-нибудь вдвоем.

– Ты уж не забудь в следующий раз поцеловать ее и за меня, ладно? – ухмыльнулся я.

– Александр, я тебя не узнаю! Неужели ты не можешь сделать этого сам?

Почувствовав за спиной какое-то движение, мы одновременно обернулись. На лестнице стояла Лиззи. На ее совершенно голое тело было наброшено нечто розовое, кружевное и абсолютно прозрачное. Я зачарованно наблюдал за тем, как она спустилась вниз и встала между нами. Под тоненькой, как паутина, тканью отчетливо проступали упругие соски, губы влажно блестели.

– Спокойной ночи, Генри, дорогой, – промурлыкала Лиззи, обвивая руками его шею. Во все время их продолжительного поцелуя ее глаза ни на мгновение не отрывались от моих.

Несколько недель спустя я был немало удивлен, когда, вернувшись домой, обнаружил ожидающую меня на улице Каролину Трумэн, бывшую пассию Генри. Проявляя завидную выдержку и стараясь не расплакаться, она спросила меня, что случилось. Почему Генри ей больше не звонит? Не могу ли я поговорить с ним и попросить встретиться с ней хотя бы на час? Я, конечно, всегда симпатизировал Каролине, но нельзя же так загонять человека в угол, как она это пыталась проделать со мной. Если в том, что они с Генри расстались, и есть доля моей вины, то весьма незначительная – я же не толкал его насильно в объятия Лиззи. Кроме того, всё отвергнутые женщины одинаковы: они хнычут, рыдают и умоляют мужчину вернуться к ним, даже если совершенно очевидно, что он этого не хочет. Да и чем я мог ей помочь? Поэтому я посоветовал ей пройтись по магазинам и посетить пару веселых вечеринок. А если уж и это не рассеет ее тоску, то я всегда готов предложить свои услуги. Каролина возмущенно удалилась.

А так как в наш почтовый ящик как из рога изобилия продолжали сыпаться всевозможные приглашения – на выставки, премьеры, концерты и тому подобное, – то я, как и Генри, очень скоро забыл о девушке по имени Каролина Трумэн. Ведь надо было посетить столько клубов и вечеринок, съездить в столько интересных мест, выпить столько бутылок шампанского и сыграть столько игр, что на другое просто не оставалось времени. Наши же собственные вечеринки очень скоро стали притчей во языцех во всем Лондоне. В эти дни в доме распахивались окна и двери, а некогда тихая, благопристойная Белгрэйв-сквер сотрясалась до основания. Но, как ни странно, в этой бешеной круговерти мы с Генри каким-то образом умудрились сдать экзамены и получить адвокатские звания.

От меня не укрылось, что Каролина была не единственной, кого отверг Генри. С некоторых пор он вообще перестал обращать внимание на женщин, вешавшихся ему на шею (а таких было немало), и полностью сосредоточился на Лиззи. Одновременно участились и мои встречи с Рейчел. Я прекрасно понимал, что эта женщина для меня – лишь суррогат Лиззи, но ничего не мог с собой поделать: свидания с Рейчел мне были необходимы, чтобы окончательно не сойти с ума. Я несколько раз просил! Джессику сказать сестре: пусть не ходит по дому в чем мать родила! Но моя жена, как всегда, была поглощена своими собственными делами и не слишком беспокоилась о том, какое воздействие оказывает на меня потрясающая грудь Лиззи. В отношении же Рейчел я не испытывал особых угрызений совести, успокаивая себя тем, что ей, можно сказать, повезло. Она, конечно, была привлекательной женщиной, но все-таки в ее возрасте уже не так просто заполучить молодого и неутомимого любовника. Кроме того, мы получали большое удовольствие еще от одного нашего совместного увлечения – азартных игр, хотя сам я пристрастился к ним сравнительно недавно.

Все это время я очень мало видел Джессику. После приезда Лиззи она с удвоенной энергией окунулась в многоплановую деятельность женского движения, стремясь приобщить к ней и свою блудную сестру. Но на Лиззи всякие феминистские штучки нагоняли точно такую же тоску, как и на меня, хотя ей несколько лучше удавалось это скрывать. Однако отсутствие энтузиазма со стороны окружающих было бессильно охладить пыл Джессики. Если она не председательствовала на каком-нибудь феминистском сборище, проходившем в гостиной нашего дома на Белгрэйв-сквер, то была либо в своей студии, оборудованной на чердаке, либо в галерее Джорджа Мэннеринга.

И каждый раз, когда я вспоминал о том, что неплохо бы поинтересоваться ее успехами в живописи, ответ был неизменным: «Дела идут просто потрясающе». Джордж говорит, что у нее «необычайный творческий потенциал», и уверен, что уже через год она будет готова к персональной выставке.

После этих слов я обычно в очередной раз рассматривал картины, которыми были увешаны стены нашего особняка, и думал, что бы сказала о них моя мама. Однажды, когда до нее дошли слухи, что Джессика развешивает свои художества среди шедевров, которые в течение многих лет приобретались нашей семьей, мама нанесла визит в белгрэйвский особняк. С тех пор отношения между ней и Джессикой стали несколько более натянутыми. Хотя я не мог не воздать должного самообладанию матери. Оглянувшись по сторонам, она лишь сказала, что «chefs d'oeuvre»[2] Джессики, по ее мнению, несколько неуместны среди инкрустированной мебели, золоченой бронзы и прочих старинных безделушек. После этого визита Джессика дулась в течение нескольких дней, упрекая меня в том, что я не оказал ей должной поддержки. Несколько смущенный, я ответил, что всегда поддерживал ее во всех живописных начинаниях и готов и дальше без единой жалобы терпеть ее развешанные повсюду картины. Конечно, мне следовало бы подобрать несколько иные слова, в чем очень скоро я получил возможность убедиться. Чтобы искупить свою вину, мне пришлось купить новый обеденный сервиз.

Дело в том, что картины Джессики, мягко говоря, отличались большим своеобразием. Лишь однажды я сумел разобрать, что изображено на одной из них (а писала она по нескольку штук в день). Это был крохотный кролик в самом углу картины под названием «Кроличий садок». Наверное, именно название и пришпорило мое воображение. Тем не менее я был так доволен собой, что даже поделился своими впечатлениями с Джессикой. И напрасно. Она набросилась на меня, как разъяренная фурия, – оказалось, что картина изображала нечто совершенно другое. Я, правда, не запомнил, что именно, но получил неплохой урок. С тех пор я никогда больше не пытался разгадывать сюжеты картин Джессики, а терпеливо ожидал, пока она подробно разъяснит мне, что именно хотела сказать своим очередным шедевром. Только после этого я с энтузиазмом выражал свое восхищение, восторженно восклицая, как блестяще это ей удалось. Конечно, она мне никогда не верила, но небольшие хитрости значительно облегчали нашу совместную жизнь.

Однако именно благодаря ее живописи я заметил перемену в Джессике. Произошло это так.

Однажды я наконец решился завести речь о ребенке. Когда Джессика поняла, что я не шучу, ее первой реакцией был ужас.

– Ты хочешь ребенка! Александр, не смеши меня, пожалуйста. А что же скажут твои друзья? Что будет с твоим имиджем неотразимого мужчины, который ты так тщательно создавал в течение стольких лет? И вообще, как твоя гипертрофированная мужская гордость позволила тебе заговорить об этом?

– Джесс, я заговорил об этом, потому что ты – моя жена. С кем же, черт побери, мне говорить об этом, как не с тобой? Ну, а что касается «имиджа неотразимого мужчины», то ты меня просто поразила. Я скорее ожидал, что ты обвинишь меня в тщеславии, которое я хочу потешить воссозданием себе подобных.

Джессика рассмеялась.

– Ну, и это, конечно, тоже. Как бы там ни было сейчас о ребенке не может быть и речи. Извини, дорогой, если расстроила тебя, но в ближайшее время я не собираюсь обзаводиться детьми.

Правда, говоря это, она прекрасно понимала, что я так легко не сдамся, Терпеливо выслушав мои доводы, она привела свои контраргументы. Первый из них заключался в том, что она еще слишком молода, ну, а последний, о чем легко было догадаться заранее, – что она не племенная кобыла и не моя собственность.

Но, к моему великому удивлению, в результате она все-таки согласилась прекратить принимать противозачаточные таблетки. Причем даже без дополнительной лекции о том, какой урон они могут нанести ее неповторимой женской индивидуальности. Это должно было бы сразу меня насторожить, ибо Джессика никогда так легко не сдавала своих позиций, особенно в том, что касалось «эксплуатации женщин». Однако я так мечтал о ребенке, что сразу поверил ее призрачному обещанию. Наверное, потому, что мне очень хотелось поверить. После этого разговора, несмотря на непрекращающиеся, но добродушные поддразнивания со стороны Джессики, мы некоторое время были ближе, чем когда бы то ни было.

Даже Лиззи прониклась этой новой атмосферой в доме и стала обращаться с сестрой так, будто та уже была беременна. Джессика с нескрываемым удовольствием принимала эти новые знаки внимания, и даже наши с ней занятия любовью стали совсем другими – в них появилась нежность, которая до сих пор была абсолютно чужда нам обоим. Правда, несмотря на все это, я по-прежнему продолжал изменять Джессике. Если в течение трех-четырех дней я не встречался с Рейчел или какой-нибудь другой женщиной, то сразу становился нервным и раздражительным. Я никак не мог докопаться до причин этого, а потому просто решил, что для человека моего склада такое поведение совершенно естественно. Я тщательно скрывал свои любовные похождения от Джессики, возил ее в Париж, осыпал цветами и вообще делал все от меня зависящее, чтобы она была счастлива. Эта идиллия продолжалась где-то месяца три, а потом вдруг все изменилось.

До сих пор Джессика отдавала предпочтение ярким, жизнерадостным, иногда даже кричащим цветам. Теперь же ее картины становились все более и более мрачными, и очень скоро все стены нашей спальни уже были увешаны ими. А если учесть, что до сих пор это была чисто женская комната, полная кружев и тканей веселых расцветок, то черно-серые монстры, изредка перечеркнутые широкими красно-коричневыми мазками, создавали ее обстановке поистине жутковатый контраст. Не знаю, кто бы мог себя чувствовать уютно в подобном окружении. Я не мог. Когда же я все-таки набрался мужества и намекнул Джессике, что ее нынешние художества гораздо лучше смотрелись бы в садовом сарае, чем в нашей спальне, она не набросилась на меня по своему обыкновению, а просто посмотрела совершенно невидящим взглядом и улыбнулась каким-то своим мыслям.

Ее реакция настолько удивила и напугала меня, что однажды я даже заговорил об этом с Лиззи. Но та лишь небрежно пожала плечами:

– Ты же знаешь эти артистические натуры. Они все немного сумасшедшие. Иначе бы они просто не смогли творить. А Джессика совершенно гениальна.

Я подумал, что всему должен быть предел, даже сестринской любви, и решил сменить тему разговора.

В этот вечер мы ужинали вдвоем, потому что Джессика отправилась с Джорджем Мэннерингом на какую-то выставку в Фулхэм. Это, кстати, тоже свидетельствовало о том, как сильно она изменилась за последнее время. Раньше она чуть ли не силком тянула меня на всякие выставки и вернисажи, теперь же, уходя, почти всегда скрывала, куда именно направляется. И это несмотря на то, что в последнее время наши отношения значительно улучшились.

– Кстати, а почему Генри сегодня не пришел? – спросил я у Лиззи.

– Генри? Он дуется на меня за то, что я предложила немного отдохнуть друг от друга.

– Мне казалось, что он тебе нравится.

– Возможно, – равнодушно откликнулась Лиззи.

Почувствовав, что она просто не хочет говорить на эту тему, я сосредоточился на своем бокале. Делая очередной глоток, я заметил на стене столовой очередного черно-серого монстра. Картина висела прямо напротив того стула, на котором я всегда сидел. Некоторое время я озадаченно рассматривал эту жуть и вдруг понял, что Джессика повесила ее сюда отнюдь не случайно. Мне почему-то стало страшно.

– Что с тобой? – спросила Лиззи, и этот вопрос заставил меня вздрогнуть от неожиданности. – Ты сегодня какой-то нервный.

Я принужденно засмеялся.

– Да нет, просто задумался. Я сейчас как раз занимаюсь одним очень неприятным делом об убийстве. Наверное, это на мне немного сказывается.

Закончив помогать миссис Диксон убирать со стола, я пошел в гостиную. Лиззи была там – сидела на полу и листала какой-то журнал. На меня она даже не взглянула.

Сев на диван, я расслабленно откинулся на спинку и вытянул ноги. Стояла очень теплая ночь, и все окна были раскрыты. Снаружи не доносилось ни звука, и я наслаждался окружающей тишиной и покоем. Даже тревога, не оставлявшая меня в последнее время, куда-то ушла. Я смотрел на волосы Лиззи, которые шевелил легкий ветерок, на маленькие руки, перелистывающие страницы журнала, и возвращался к нашей последней встрече с Рейчел, во время которой я в очередной раз мысленно занимался любовью с сестрой Джессики. Сегодня нам предстояла еще одна встреча, в Клермонте… Закрыв глаза, я снова почувствовал легкий укол беспокойства. В прошлый раз я проиграл там довольно крупную сумму и сегодня отправлялся туда с единственной целью – отыграться. Я посмотрел на часы. Можно было еще полчаса отдохнуть. Лиззи отбросила журнал в сторону и потянулась:

– Здесь так жарко, тебе не кажется?

Две верхние пуговицы на ее блузке были расстегнуты, и, когда она подняла руку, чтобы поправить волосы, правая грудь почти полностью обнажилась. Затем, слегка согнув в колене левую ногу, Лиззи вытянулась на полу. Юбка, и так не прикрывавшая почти ничего, теперь еще больше задралась; стали видны белые шелковые трусики.

Очень медленно Лиззи перевела взгляд на меня и легонько облизнула губы. Она улыбалась, а я никак не мог отважиться сдвинуться с места. Казалось, в воздухе, как электрические разряды, пробегают волны сексуального возбуждения. Она же сестра твоей жены, снова и снова напоминал я себе. Ты можешь спать с кем угодно, но ее оставь в покое. И тем не менее я не мог отвести взгляд. Она – девушка Генри. Ни одна женщина не стоит того, чтобы ради нее потерять лучшего друга. Сжав зубы, я изо всех сил вцепился в ручки дивана.

– Мне так нравятся теплые ночи! А тебе? – промурлыкала Лиззи, слегка поглаживая себя по груди и животу. – В такие ночи чувствуешь себя… совсем особенно.

– Лиззи, как ты думаешь, Джессика спит с Джорджем Мэннерингом? – вдруг выпалил я.

Воздух в комнате сразу очистился. Колено Лиззи опустилось, и она снова села. Некоторое время она смотрела на меня, как будто не верила собственным ушам.

– Ты это серьезно? С Джорджем Мэннерингом?

Конечно же, я говорил не всерьез. Во-первых, за последнее время Джессика еще больше привязалась ко мне, а во-вторых, Мэннеринг представлял собой весьма жалкий образчик мужского племени, а запросы моей жены отнюдь не являлись заниженными. Но мне необходимо было каким-то образом начать разговор на беспокоящую меня тему.

– А ты разве не заметила, как странно она ведет себя в последнее время?

– Ты уже, кажется, говорил об этом, – огрызнулась Лиззи. – И что ты имеешь в виду под словом «странно»?

– Ну взять хотя бы эти чудовищные картины.

Это явно разозлило Лиззи. Одно дело – переспать с мужем своей сестры, и совсем другое – позволять ему оскорбительно отзываться о ее творчестве. Лицо Лиззи выдавало напряженную внутреннюю борьбу. Судя по всему, она никак не могла решить для себя главный вопрос: достаточно ли сильно она меня хочет для того, чтобы проигнорировать мое пренебрежительное высказывание о работах Джессики. В результате он, очевидно, разрешился в мою пользу, потому что Лиззи лишь небрежно пожала плечами и сказала:

– Мне они кажутся вполне нормальными.

Не стану скрывать, эта маленькая победа доставила мне определенное удовлетворение, но теперь я уже полностью владел собой.

– Генри говорил, что видел ее вчера на Харли-стрит.

– Ну и что? Почему бы ей не поехать на Харли-стрит?

– Да нет, ничего. Странно другое. То, что она оказалась на Харли-стрит в то время, когда, по ее словам, должна была быть на каком-то собрании в Бристоле.

Лиззи демонстративно зевнула, ясно давая понять, что не желает больше говорить на эту тему.

– Александр, дорогой, у любой женщины всегда найдутся какие-то маленькие секреты. Даже от собственного мужа. – Она сделала небольшую паузу, как будто ее только что осенила неожиданная мысль. – Послушай, а ты случайно не ревнуешь?

– Ревную? К кому?

– Не знаю. А может быть, не к кому, а к чему? К ее искусству, например?

Я еще раз взглянул на кошмарную картину, обезобразившую нашу столовую.

– Вот уж к чему точно не стал бы ревновать!

Лиззи поднялась с пола и направилась к зеркалу. Мы оба молчали, но тишина была несколько напряженной. Я прекрасно понимал, что моя милая свояченица и не думала отказываться от своих планов на мой счет.

– Я собираюсь принять душ, – сказала она наконец, обращаясь к моему отражению в зеркале. – Не хочешь ко мне присоединиться?

– Благодарю за приглашение, – рассмеялся я. – Но мне, к сожалению, нужно уходить.

Лиззи загадочно улыбнулась:

– Тебя ждет Рейчел, да?

– Рейчел? – Надо сказать, что я очень умело разыграл искреннее недоумение.

– Ну да. Рейчел Армстронг. Женщина, с которой ты встречаешься в ее доме на Леннокс-Гарденз почти каждый день.

На меня вдруг резко навалилась такая страшная усталость, что я закрыл глаза. Когда я их снова открыл, Лиззи по-прежнему наблюдала за мной.

– Откуда ты узнала про Рейчел?

– Почувствовала, – насмешливо ответила она.

– А Джессика знает? – Я подумал, что это хоть в какой-то мере объясняет новое «направление» в творчестве моей жены.

– Джессика? Не думаю. Я даже почти уверена, что она ничего не знает. И я ей ничего не скажу, если ты. сам не проболтаешься.

Я вздохнул:

– Мне почему-то кажется, что ты согласна проявить такую неразговорчивость только на определенных условиях.

Лиззи рассмеялась низким грудным смехом:

– Тебе совершенно правильно кажется. Как насчет того, чтобы для начала принять со мной душ?

Закрыв глаза, я мысленно взмолился, чтобы миссис Диксон уже ушла домой, а также, чтобы Джессика не решила вдруг вернуться в самый неподходящий момент. По шуршанию одежды я понял, что Лиззи начала раздеваться. Затем эти звуки стихли, и я открыл глаза. Лиззи, совершенно нагая, стояла передо мной и протягивала мне руку.

Что я мог сделать? У меня просто не оставалось выбора.

Глава 13

Было уже за полночь, когда я добрался до Клермонта и вошел в игорный зал. Кассир радостно приветствовал меня: он ведь не видел официального письма из банка, которое пришло мне сегодня утренней почтой.

Я успел рассердиться. Да, я действительно опоздал. Но такая реакция – это уж слишком! Понаблюдав немного за другими игроками, я направился к столу для игры в блэкджек.

С самого начала я играл очень дерзко и безрассудно, непрерывно удваивая ставки, и уже за первый час банк вырос до тысячи. Я выигрывал практически каждую сдачу, и у моего локтя возвышалась гора черных фишек на сумму примерно в двадцать тысяч фунтов. Вокруг нашего стола собралась целая толпа, к которой вскоре присоединилась и Рейчел.

Наклонившись, она положила руки мне на плечи и начала что-то шептать на ухо. Но я ничего не слышал. Делая ставку за ставкой, я поставил на кон все двадцать тысяч.

Мне не нужно было смотреть на пожилую даму, сидящую рядом со мной, чтобы заметить, как она напряглась. Естественно, мне следовало сейчас же остановиться, ни один человек в здравом уме не стал бы продолжать дальше. Сердце неистово колотилось о ребра. Казалось, я даже слышу его удары, несмотря на то что вокруг было довольно шумно. Все окружающие с каким-то благоговейным ужасом наблюдали за происходящим.

– О Боже! – не выдержал Роберт Литтлтон, заметив, что я кивнул крупье. Толпа затаила дыхание и подалась вперед.

Крупье перевернула следующую карту. Ее голос был профессионально бесстрастен:

– Двадцать один.

У пожилой леди оказалось в общей сложности девятнадцать. Я повернулся к крупье:

– Снимаю ставку.

Крупье спокойно пододвинула ко мне десять тысяч, а затем еще десять.

Я чувствовал, что пожилая дама хочет бросить игру и уйти, но окружающая толпа явно нервировала ее и мешала сделать этот решительный шаг. Кроме того, моя безумная бравада, казалось, загипнотизировала всех.

– Десять, – сказала она, и я почувствовал, как бедра Рейчел прижались к моей руке.

– Удваиваю.

Теперь моя ставка снова равнялась двадцати тысячам. Крупье быстро открыла следующую карту.

– Блэкджек. – Она произнесла это таким тоном, как будто не могла поверить собственным гла зам. Наверное, общее напряжение в результате передалось и ей, потому что рука, держащая карту, слегка дрожала. По толпе пронесся гул.

В это действительно трудно было поверить. Я выиграл пятьдесят тысяч фунтов.

Оглянувшись по сторонам, я постепенно начал различать отдельные лица. Все знакомые улыбались и поздравляли меня с выигрышем. Я понимал: дело не в пятидесяти тысячах фунтов – для большинства присутствующих это была не такая уж крупная сумма. На них произвел впечатление сам процесс игры, мое поведение за столом.

– С тебя шампанское, – услышал я голос Роберта.

Я почувствовал, как рука Рейчел скользнула в мой карман, и в это же самое время кто-то потянул меня за рукав. Отстранив руку Рейчел, я повернулся к человеку, столь оригинальным способом пытавшемуся привлечь мое внимание. Это была та самая пожилая дама, которая весь вечер играла рядом со мной.

Она улыбнулась, и надменное выражение моего лица тотчас сменилось ответной улыбкой. Эта дама напоминала мне мою бабушку. Вокруг нее тоже ощущалась та своеобразная аура, которая не оставляет сомнений в том, что час в обществе такого человека стоит трех в любой другой компании.

– Вы не хотите присоединиться к нам? – предложил я.

– Благодарю за приглашение, но не могу. Мне уже давно пора спать. – У нее был глубокий, сильный голос, который странно контрастировал с ее хрупким телом. – Я просто хотела поздравить вас.

Некоторое время она пристально смотрела мне в глаза, как будто надеялась найти в них нечто, известное только ей. Но это длилось недолго. Вскоре она снова улыбнулась.

– А знаете, если старая поговорка насчет везения в картах и в любви верна, то вам следует поберечь свое сердце, молодой человек. – И, рассмеявшись собственной шутке, старая леди откланялась.

Роберт ухмыльнулся:

– Итак, Александра Белмэйна можно поздравить с очередной победой, а его гарем – с достойным по полнением. Ну ладно, мы идем вниз пить шампанское или нет?

Я открыл было рот, чтобы что-то ответить, но Рейчел опередила меня:

– Роберт, будь хорошим мальчиком, спустись первым и найди нам какой-нибудь столик.

– Слушаюсь, – отсалютовал Роберт. – Всегда к вашим услугам, мадам. А какой именно?

– Конечно же, самый лучший, – ответила Рейчел и, потрепав Литтлтона по подбородку, развернула его по направлению к лестнице и легонько подтолкнула в спину.

Но когда она повернулась ко мне, я сразу понял, что она не собирается присоединяться к Роберту. В ее взгляде явственно читалось ничем не прикрытое желание. Я и сам был необычайно возбужден. Похоже, что эта победа подействовала на нас обоих, как своеобразный любовный допинг. Мы хотели поскорее быть друг с другом и не могли ждать.

В машине моя ширинка оказалась расстегнутой прежде, чем я успел завести мотор. Почувствовав прикосновение руки Рейчел, я невольно застонал и выронил ключи.

– Подожди! – Я довольно грубо оттолкнул ее, завел автомобиль и выехал с площади, едва успев разминуться с полицейской машиной.

Доехав до Леннокс-Гарденз, я припарковался у самой ограды. Рейчел попыталась было выйти, но ей это не удалось: я захлопнул дверцу.

– Если хочешь быть со мной, делай то, что я говорю. – Склонившись над ней, я поцеловал трепещущие чувственные губы. – Полезай на заднее сиденье.

Рейчел попыталась протестовать, но я одним движением разорвал лиф платья, обнажив роскошную грудь. – Ты хочешь этого или нет?

– Да, – простонала она. Ее голова безвольно откинулась на подголовник сиденья.

– Тогда полезай назад.

Несколько мгновений она молча смотрела мне в лицо, потом опустила глаза и послушно перешла на заднее сиденье. Я испытывал какую-то странную, жгучую потребность унизить эту женщину. После того как за ней захлопнулась дверца, я вышел из машины. Видя, что я не собираюсь присоединяться к ней на заднем сиденье, Рейчел распахнула дверцу и, глядя на меня снизу вверх, выслушала мои короткие распоряжения.

Затем она покорно повернулась и стала на четвереньки. Разорвав белье, я вошел в нее сзади.

Фактически, это была первая ночь, когда мы с Рейчел были вместе. Я не могу назвать то, что мы делали, занятиями любовью. Какая может быть любовь при половом акте на заднем сиденье машины! Но в тот день, после обладания Лиззи, я наконец смог сосредоточиться на Рейчел и на том, как именно хочу с ней быть. Я упивался собственной властью. Отныне между нами и впредь все будет именно так! Я сделаю ее рабыней своей страсти, так же как сам стал рабом Лиззи.

Когда я подошел к дому на площади Белгрэйв, уже светало. Я смотрел на его светлый фасад и думал о Джессике, лежащей в нашей постели и ждущей моего возвращения, о Лиззи, спящей в соседней комнате. О Лиззи, которая всего несколько часов назад стонала в моих объятиях и умоляла меня входить в нее снова и снова. И конечно же, я думал о пятидесяти тысячах фунтов, лежащих у меня в кармане.

От этих мыслей моя кровь заструилась быстрее, и я опять почувствовал то сексуальное возбуждение, которое испытал в Клермонте. Я снова хотел выиграть. Я понял, что должен сейчас же пойти к Лиззи и показать ей, кто заказывает музыку в этом доме. Я должен был непременно взять ее. Сейчас же. Под одной крышей со спящей или лежащей без сна Джессикой.

Поднявшись по лестнице, я прошел мимо нашей с Джессикой спальни, даже не удосужившись заглянуть туда. Я стремился в конец коридора, к заветной двери в комнату Лиззи и, достигнув ее, распахнул одним рывком.

Даже в предрассветном полумраке я сразу же заметил вторую голову, лежащую на подушке. Под скомканными простынями угадывались очертания двух тел. И внезапно мною овладела такая сумасшедшая ревность, что я готов был убить этого второго. Кем бы он ни был. Правда, мысль о том, что это, должно быть, Генри, быстро остудила мой пыл, и я закрыл дверь. Моя собственная спальня была пуста.

Меня душила ярость. Спустившись вниз в надежде на то, что Джессика ждет меня там, я не обнаружил даже записки. Я сварил себе кофе, сел в кресло и стал ждать. Наверное, если бы Джессика в этот момент вернулась домой, я мог бы ее убить. Сознание того, что, несмотря на власть над множеством женщин, я тем не менее не властен над собственной женой, сводило меня с ума.

Должно быть, я задремал, потому что, когда послышался какой-то шум на лестнице, часы показывали уже десять минут восьмого. Спросонья я опрокинул недопитую чашку с кофе, и по ковру расплылось грязно-коричневое пятно. Некоторое время я тупо смотрел на него, не зная, что предпринять, но услышав звук захлопнувшейся входной двери и чьи-то удаляющиеся шаги, пришел в себя.

Я быстро подбежал к входной двери, стремясь как можно скорее поделиться с Генри известием о моем выигрыше.; Но на площади: не было ни «БМВ» Генри, ни его самого. Зато там был Роберт Литтлтон, заводящий свой новенький, купленный всего неделю назад «ягуар».

Он уже давно уехал, а я все продолжал стоять на пороге, пытаясь хоть как-то упорядочить мысли, вихрем проносящиеся в голове.

Потом почувствовал чье-то присутствие за своей спиной и оглянулся.

На лестнице стояла Лиззи и насмешливо смотрела на меня. Но я проигнорировал и этот взгляд, и ее растрепавшиеся волосы, и ярко-алые от поцелуев губы. Мои глаза были прикованы к той, что стояла рядом с ней, опершись рукой о перила и выбивая голой пяткой дробь на каменных ступенях. Теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений в том, что именно происходило сегодня ночью в комнате Лиззи.

– Привет, дорогой, – промурлыкала Джессика и, запрокинув голову, рассмеялась визгливым, истерическим смехом.

Все, что произошло потом, я помню очень смутно. Казалось, на некоторое время я ослеп, оглох и лишился разума. В памяти мелькают только звуки чьего-то безумного смеха, крики и кровь. Много крови. Кровь на моих руках, кровь на стенах. Весь мир вокруг стал средоточием боли, хаоса и разрушения.

Я впервые внимательно посмотрел на картины. Раньше я их почему-то не замечал. Но теперь меня поразило, насколько они были похожи на те, что украшали стены особняка Белмэйнов в Саффолке. Мой беспокойный взгляд остановился на полотне Моне.

Обычно я любил импрессионистов, но сейчас они почему-то напоминали мне о Джессике, хотя и не имели ничего общего с ее собственными работами. День ото дня гложущее чувство вины перед ней становилось все нестерпимее. Я беспокойно заерзал в кресле и попытался снова сосредоточиться на чтении газеты. Почти вся вторая полоса была посвящена делу Хейли Вайнберга, и я снова начал испытывать угрызения совести. Это дело о мошенничестве два месяца назад было поручено Джереми Корбину, я же выполнял для него всякую черновую работу. Вот и сейчас мне необходимо было сделать массу звонков или, по крайней мере, дать ему знать, где я нахожусь. Но я не делал ни того, ни другого.

Уже четыре дня я жил у Рейчел. Четыре дня, в течение которых я вымещал свою бессильную ярость на ее теле и, как безумный, играл в Клермонте, в результате чего мой долг составил около восьмидесяти четырех тысяч фунтов. Естественно, я во всем винил Джессику. Стоило подумать о ней, как мои ногти до боли вонзались в ладони и меня снова начинали душить воспоминания о том утре. Господи, ну зачем она так смеялась?

Открылась дверь, и вошла Рейчел в новом собольем манто, купленном на выигранные в рулетку деньги.

– Ты все еще здесь? – спросила она, бросая сумку в кресло. – Как видишь.

Ничего не ответив, Рейчел вышла из комнаты. Вернулась она уже без манто.

– Между прочим, это Моран, – кивнула она в сторону столика, на котором лежали мои вытянутые ноги. Я покорно убрал их.

– А теперь можешь примерно так же поступить с этими картонками.

Я сгреб с пола остатки обеда из китайского ресторана, опрокинутого мною же несколько раньше, и засунул их в корзину для мусора. Рейчел вздохнула и направилась к бару.

– Налей мне скотча, – сказал я ей вслед и снова уткнулся в газету.

– Налей сам.

– Послушай, перестань! Я ведь только попросил налить мне выпить.

Рейчел резко повернулась ко мне:

– Знаешь, Александр, в последнее время ты меня начал несколько утомлять. Тебе не кажется, что самое время…

– Ладно! Замолчи! – взорвался я. – Я сам налью себе выпить.

После этого наступило довольно продолжительное молчание. Слышно было лишь, как шелестят страницы и позвякивает лед в бокалах. Рейчел заговорила первой:

– Ты не сказал мне, что уничтожил ее картины.

Я метнул на нее быстрый взгляд. Рейчел невозмутимо продолжала листать журнал. Наконец, поняв, что я не собираюсь ничего отвечать, она вновь обратилась ко мне:

– Зачем ты это сделал?

– Зачем я это сделал?! И ты еще спрашиваешь!

– Да, она спала с другим мужчиной. Да, она изменила тебе. Ну и что? Или, по-твоему, существуют две морали – одна для тебя, а другая для нее?

– О Боже, как ты не понимаешь! Мы же собирались завести ребенка. Представь себе, если бы я ничего не знал, а потом, спустя два месяца, она вдруг заявила мне, что беременна. Ведь этот ребенок мог быть не моим, а я не имел бы ни о чем понятия! И не забывай, что в ту ночь она была не единственной женщиной в постели с Литтлтоном. С ними еще развлекалась ее чертова сестра! И все это в моем доме! Да она…

– Да замолчи ты, ради Бога! Я устала от твоих припадков ярости. Все, о чем ты говоришь, не имеет отношения к моему вопросу. Что бы ни случилось, ты не должен был уничтожать ее картины!

– А ты их видела, эти картины? Меня от них наизнанку выворачивало. Я больше просто не мог находиться с ними под одной крышей. Она давно на это напрашивалась!

– Нет, Александр, это ты давно напрашивался на все случившееся. Думаешь, тебе можно делать, что взбредет в голову, абсолютно наплевав при этом на окружающих?! Нет, дорогой мой, мир, как ни странно, создан не только для того, чтобы тешить гипертрофированное эго Александра Белмэйна. Только ты один виноват в том, что произошло. Да ты посмотри на себя! Ладно, черт с тобой, хочешь калечить собственную жизнь – калечь! Но тому, что ты сделал с жизнью своей жены, нет прощения. И вообще, кто ты такой, чтобы судить о ее искусстве? Что ты о себе возомнил?

Я собрался было ответить, но Рейчел не дала мне сделать этого.

– Ты ничтожество, Александр! Ты даже не имеешь права садиться за один стол с порядочными людьми. Или, быть может, ты думаешь, что такое право тебе дает твоя внешность? Право издеваться над теми, кто любит тебя? А ты хоть понимаешь, почему она так поступила? Потому что знала о твоих визитах сюда! Она знала, что, несмотря на клятвенные заверения в любви, ты ее все время обманывал. Вот она и пошла на этот шаг, чтобы ты хоть раз побывал в ее шкуре. И тебе это, естественно, не понравилось! Меня совершенно не интересуют те опасные игры, в которые вы играете друг с другом, но я повторяю: твоя красивая внешность еще ничего не значит. Важно то, что скрывается за ней! А у тебя за ней – пустота. Ты всего лишь никчемный человечишка, который даром коптит небо.

Рейчел снова наполнила свой бокал и повернулась ко мне. Ее голос звучал уже спокойнее, но взгляд по-прежнему был жестким и холодным.

– Я хочу, чтобы ты ушел из моего дома, Александр. Немедленно. Возвращайся к жене, если она, конечно, тебя примет. Отправляйся куда угодно. Я не желаю тебя больше видеть.

Поднявшись, я подошел к ней и с силой просунул руку между ее ног.

– А как насчет этого, Рейчел? Или здесь ты меня тоже больше не желаешь?

Рейчел бросила на меня разъяренный взгляд, и я расхохотался.

– Ты же не можешь без этого жить! Не пройдет и недели, как ты снова будешь умолять меня взять тебя. Ну что ж, можем сейчас еще раз этим заняться. На прощание.

Глядя, как я расстегиваю брюки, Рейчел очень спокойно и отчетливо сказала:

– Если ты только посмеешь дотронуться до меня, я тебя убью.

Я снова рассмеялся:

– Хочешь, чтобы я тебя изнасиловал? Ты этого добиваешься? Ну и что же мне сделать на этот раз? Связать тебя? Или, может, просто избить?

Неожиданно Рейчел тяжело опустилась на стул и оттолкнула от себя стакан.

– Александр, – умоляюще сказала она, – остановись! Остановись, пока еще не поздно. Эта ярость, эта жестокость – они выедают тебе душу. Посмотри на себя – что с тобой происходит?

Очень медленно она отвела мою руку и вздохнула:

– Ах, если бы ты знал, как мне жаль тебя! Хотя одному Богу известно, почему. Ее картины! Александр, как ты мог так поступить?

Ее слова снова пробудили невыносимое, мучительное чувство вины.

– Откуда ты узнала о картинах?

– Мне сказал Роберт.

– Роберт Литтлтон? – Я почувствовал, как откуда-то изнутри поднимается новая волна гнева. – Но это значит, что Джессика снова встречалась с ним!

– Нет, это значит, что тебя повсюду ищет Генри.

– А Роберт знает, что я здесь?

– Да. Я видела его сегодня днем.

– В постели?

Рейчел улыбнулась:

– Нет, Александр, не в постели. Я, конечно, не безгрешна, но инцест – это не по моей части.

– Инцест? – Я не мог поверить собственным ушам.

– Роберт – мой сын. И не пытайся убедить меня, что ты этого не знал.

Я резко отдернул руку и, пожалуй, впервые внимательно посмотрел на нее. Рейчел улыбалась, но в эту минуту я видел только сеточку морщин вокруг глаз и начинающую дрябнуть кожу шеи. На какое-то жуткое мгновение мне показалось, что я смотрю в лицо собственной матери. К горлу подступила тошнота. Рейчел – мать Роберта Литтлтона. И пока я спал с его матерью, он спал с моей женой. И с ее сестрой. С моей женой и ее сестрой…

– О Господи! – только и смог выдохнуть я.

Рейчел снова потянулась за своим бокалом. Я смотрел на нее, и ненависть постепенно сменялась глубоким отвращением. Хотелось содрать с себя кожу, вывернуть все внутренности, сделать все, что угодно, лишь бы очиститься от этой мерзости. И в то же время я понимал, что это из-за меня все они оказались в полной нечистот помойной яме – и Джессика, и Рейчел, и Лиззи, и бесчисленное множество других, безымянных, которые были лишь пешками в моей грязной игре. Ведь я стремился только к тому, чтобы унизить их, растоптать, причинить боль и страдания, а затем преспокойно удалиться, презрительно отшвырнув их в сторону, как ненужный хлам.

Господи! Когда же этому придет конец? Как долго будет продолжаться мука? Сколько мне еще жить с этой нестерпимой болью? Где она? Господи, молю тебя, ответь, где она?!