Танцы с ментами

14

Муж мой действительно ушел к отчиму, квартира была свободна, но я почему-то не могла там оставаться одна. И Машку было неудобно стеснять, несмотря на ее заверения, что она мне очень рада. Я не знала, что делать, тем более что у Машки, кажется, наклевывался новый роман, с известным скульптором Акатовым.

— Это судьба, — утверждала она. — Представляешь, Мышь, как увижу интересного мужчину в возрасте, обо всем забываю. У меня, наверное, геронтофилия. А он — просто мужчина моей мечты, причем он в такой хорошей форме, что меня поражает. Когда мы в первый раз оказались в постели, я чуть было не ляпнула: «Для своего возраста ты в прекрасной форме». И он все время говорит, что я его роза и что у меня там — роза. Вот пацаны разговаривать в постели не любят, а зря. Женщине скажешь какой-нибудь пустячок приятный, она и растает и твоя навеки. Я посмеивалась:

— А им это надо, чтобы навеки? Как это Губерман писал: «Зря женщины не любят стариков и лаской не хотят их ублажать: мальчишка переспал и был таков, а старенький не в силах убежать…»

— У него выставка в Манеже будет, — продолжала разливаться Машка, — и он хочет, чтобы я написала вступительную статью к каталогу. Я ему говорю, что подписаться своей фамилией — это все равно, что выступить с заявлением, что я любовница Окатова. Он говорит — хочу, чтобы ты заработала немного, а подписаться можно псевдонимом. Мышь, выбери мне псевдоним.

— Как его зовут, Борис? Значит, Роза Борисова. Или Муза Борисова, тоже неплохо.

Я продолжала ходить в Машкином плаще, поскольку она, и небезосновательно, уверяла меня в терапевтическом воздействии хороших вещей на женскую психику, а моя психика, как известно, нуждалась в терапевтическом воздействии.

Раз припереть злодеев с помощью изъятого оружия не удалось, оставался один выход: задерживать их по должностным и работать с ними в тюрьме. Тем более что Синцов считал: с некоторыми из фигурантов есть о чем поговорить. Если грамотно построить работу, по крайней мере двоих из них можно попытаться убедить, что «честный путь — дорога к дому». Если мы хотя бы от двоих получим показания, остальное можно будет дожать на косвенных уликах, а их достаточно.

Мы втроем высиживали в прокуратуре допоздна, роясь в сводках телефонных переговоров «Форта Нокс» с работниками «наружки». Журналы, по официальному сообщению за подписью начальника Управления, были утрачены в результате протечки труб в архиве.

Стас выписал и свел в таблицу все позиции, которые позволяли инкриминировать нашим фигурантам составы взяточничества, злоупотребления служебным положением и вмешательства в частную жизнь. Вот что доказывалось стопроцентно, так это последнее из перечисленного. Ответственность сотрудников ГУВД за незаконный сбор сведений о частной жизни лежала на блюдечке с голубой каемочкой.

— Жаль только, — переживал Стас, — что санкция статьи сто тридцать седьмой не предусматривает лишения свободы, а значит, и арестовать по этому обвинению нельзя!

— Ничего, Стас, — утешала я его, — зато по взяточничеству меры наказания предусмотрены хорошие.

Мы внушали друг другу, что надо бить наверняка, что у нас будет только один шанс, только однажды можно будет их деморализовать. Я объясняла Стасу всю важность операции, Андрей тоже полировал ему мозги: надо собрать их вместе, напугать, внести раздор и сумятицу в их ряды и полностью деморализовать арестом. Послушать, что они будут говорить в камере и что попытаются передать друг другу; не может быть, чтобы из этой навозной кучи мы не выцепили бы пару-тройку жемчужных зерен.

Не найти было только господина Федугина. (По данным Центрального адресного бюро, человек с паспортными данными владельца фирмы «Офорт» в городе зарегистрирован не был. В учредительских документах фирмы в качестве домашнего адреса господина Федугина был указан несуществующий номер дома и квартиры. Офис фирмы был хронически закрыт.) Да еще Синцов периодически ныл, что без негласных мероприятий это не работа и что все пойдет псу под хвост, если мы не будем знать, где у Фролова лежбище. Была оперативная информация, что у Фролова где-то есть хата, где он хранит то, что не должно попасться никому на глаза. Но где эта хата?.. Слежка по делу была односторонней: подозреваемые следили за следователями, а следователи за подозреваемыми — нет.

Медики подтвердили, что отцом неродившегося ребенка Юли Боценко вполне мог быть Хохлов. Я вызвала подружку Юли — Катю, воспользовавшись номером телефона, данным мне Валентином Петровичем Боценко.

В назначенное время в мой кабинет вошла и вежливо поздоровалась высокая красивая девушка, чем-то неуловимо похожая на покойную Юлю. Какие-то они все инкубаторские — современные красавицы, подумала я, глядя на нее. Или это общая ухоженность делает их одинаковыми? Я с горечью вспомнила, как делилась с Лешкой Горчаковым впечатлениями от допроса одной бандитской жены и жаловалась ему, что у меня, например, данные не хуже, но нас с ней не сравнить, поскольку она холеная, как болонка на шелковой подушке, хочется почесать у нее за ухом. Я-то, конечно, втайне рассчитывала на комплимент, поскольку, изучая ее паспорт, установила, что она на четыре года младше меня, а выглядит ровесницей. А добрый Леша, не уловив таких нюансов, простодушно ответил: «Ничего, Машка, не переживай! Если бы ты вместо нашей вонючей работы посещала бы сауны, магазины да „уорлд-классы", ты бы тоже хорошо выглядела…»

Девушка сказала, что она подруга Юли Боценко, и протянула мне паспорт. Я положила паспорт на стол и стала заполнять бланк протокола:

— Фамилия?

— Федугина, — был ответ.

Я насторожилась. Катя вполне подходила по возрасту, чтобы быть дочерью владельца фирмы «Офорт». Но вопрос о Федугине я решила оставить на потом.

— Катя, вы давно дружили с Юлей? — спросила я, предупредив свидетельницу, что она может быть привлечена к уголовной ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний и что одновременно с этим Конституция предоставляет ей право не свидетельствовать против себя и своих близких родственников.

— Мы с детства знакомы, наши родители дружили, — ответила Катя.

— Скажите, действительно Юля была такой домоседкой, как о ней говорит ее отец?

— Да, она гулянки не любила.

— А о ее отношениях с мужчинами вы что-нибудь знаете? Она делилась с вами?

— Я знаю, что она была беременна, но кто отец ребенка, она мне не говорила.

— Неужели такое возможно: сказать лучшей подруге, что беременна, и не открыть страшную тайну, кто отец?

— Я случайно узнала, что Юлька залетела. Она в апреле устраивалась на работу в милицию и проходила медкомиссию, а в процессе узнала, что беременна, и испугалась, что гинеколог ее не пропустит. Вот и попросила меня сходить вместо нее.

Мы поговорили с Катей около получаса, жемчужные зерна так и не показались. Когда я спросила об отце Кати, она неохотно ответила, что отец работает в фирме, точно она не знает в какой, и живет у жены, адреса она не знает, они с отцом редко видятся, он сам ее находит или дома деньги оставляет.

Когда Катя, отметив повестку, ушла, я стала вспоминать, откуда мне знаком ее адрес, но так и не вспомнила. Этот адрес я увидела в день накануне реализации наших замыслов по разгрому банды из «Форта Нокс», когда стала печатать постановления на обыск. Адрес Кати был впечатан в постановление об обыске у Фролова.

Мы вовсю готовились к дню «икс».

Все фигуранты были вызваны, постановления об обысках ждали в конвертиках, мы готовы были начать, как вдруг меня с делом срочно потребовал прокурор города. Как я ни пыталась объяснить, что сегодня проводятся важные мероприятия по делу, прокурор был непреклонен: именно сегодня и именно сейчас. Устроив короткое совещание, мы решили не откладывать реализацию, тем более что шевелилось подспудное подозрение: этот вызов неспроста.

— Стас, ты справишься, если я не вернусь через два часа? — выясняла я.

— Постараюсь, да и Андрей здесь: он мне подскажет, если что.

— Значит, ты допрашиваешь, задерживаешь, главное — после задержания не давать общаться. Ну, с Богом, ребята, я поехала, а вы давайте воюйте. Морально я с вами.

В кабинете у Асташина сидел невысокий хмурый общевойсковой генерал и барабанил пальцами по столу. «Это генерал Екимов из Москвы, Главное управление „разведки"», — сухо представил его прокурор города и велел мне доложить дело… Я добросовестно докладывала, и к концу фабулы генерал прервал меня. Обратившись к прокурору города, он скрипучим голосом спросил, почему о чрезвычайном положении в ГУВД Петербурга не доложено в Москву. Я уже открыла рот, чтобы ответить генералу, что мы, работники прокуратуры, МВД не подчиняемся и когда хотим, тогда и сообщаем, как Асташин движением руки велел мне молчать и начал объяснять сам, с соблюдением ведомственного и руководящего политеса.

Ушла я из кабинета прокурора города через четыре часа, выпотрошенная, как кукурузный початок, переваривая упреки, высказанные в адрес прокуратуры города и меня лично суровым генералом. Правда, он подсластил пилюлю, пообещав полную поддержку в проведении оперативных мероприятий; пообещал прислать из Москвы бригаду для негласного наблюдения за фигурантами и еще много чего пообещал, взамен требуя лишь держать его в курсе событий.

Вернувшись в прокуратуру, я, вопреки ожиданиям, не застала кипения следственных действий. В конторе стояла тишина. В моем кабинете меня ждал Андрей, забыв про установленное у меня правило «no smoking» и прикуривая одну сигарету от другой. (Когда-то я, устав упрашивать всех приходящих не курить, повесила на стенку сейфа объявление: «В связи с недостаточным объемом кабинета курение запрещается всем!» Тут же все входящие стали приписывать под моим текстом «кроме сотрудников ОУР», «кроме героев РУОП» и т. п. Когда свободное место на объявлении было исчерпано и гости попытались привесить дополнительный листочек, я объявление сняла и завела в кабинете пепельницу.)

— Он никого не задержал, — в лоб ошарашил меня Синцов, как только я вошла.

— Как это никого?

— Маша, никого! Всех отпустил, мероприятия свернул.

— В чем дело, Стас?! — сварливо спросила я стажера, распахнув дверь в его кабинет.

За моим плечом немым укором стоял Синцов.

— Ни в чем, — ответил стажер. — Я поговорил с ними и понял, что они не убивали. Следить — да, следили незаконно, но они не убийцы.

— Погоди-ка, я ничего не понимаю! Почему ты не задержал никого?

— Я не считаю возможным задерживать людей за должностные преступления.

— Не поняла, мы же планировали задержать их именно за должностные, ты что, не помнишь?

— Я пересмотрел свою позицию, — тихо, но твердо ответил стажер.

— Стас, ты в уме? С тобой все в порядке?

— Я в полном порядке, — ответил он, не глядя на меня.

— Ты понимаешь, что ты сорвал реализацию?! Тебе триста раз говорили, что другого случая уже не представится! Все дело было во внезапности, а ты, чудовище… Да что же это такое, ни на минуту без присмотра оставить нельзя, — запричитала я, а Стас даже не оправдывался. — Андрей, ты что-нибудь понимаешь? — обернулась я к нему.

— Взятку тебе, что ли, дали, сопляк? — брезгливо спросил он Стаса.

Стас отвернулся, всем своим видом показывая нежелание общаться в таком тоне.

— Щенок несчастный! Возомнил себя великим следователем?! Хвост ты собачий, а не следователь! — высказалась я, круто развернулась, прошла в свой кабинет и хлопнула дверью на всю прокуратуру. — Нет, ну что же это такое? — говорила я Синцову, пришедшему следом. — А ты куда смотрел?!

— Я же не могу ему приказывать, — оправдывался тот.

— Делайте что хотите, — вдруг психанула я. — Что мне, больше всех надо?! Вечно я, как идиотка, закрываю грудью амбразуру, на выговоры напрашиваюсь, а оказывается, что недоросток сопливый умнее меня! Все, надоело. Расследуйте хоть убийство Кеннеди, только без меня.

— Ладно, — сказал Синцов. — Успокоишься — позвони.

И, крутанувшись на каблуках, вышел из кабинета. А я зашла к прокурору и отчиталась о поездке в городскую.

— Ну как там, Мария Сергеевна? Реализация идет? — спросил шеф, чутьем старого прокурора уже уловивший просто-таки витавшие в воздухе неприятности.

Вообще, если бы не шеф, не знаю, где бы я была. Наверное, уже выгнали бы за несговорчивость. Он мне сам однажды сказал, что, если бы он меня не защищал, со мной бы давно уже рассчитались. А так, если создавалась критическая ситуация и шеф считал, что я права, а давят на меня не по делу, он надевал все свои регалии и ехал на ковер вместо меня.

— Уже нет, Владимир Иванович. Пока я разговаривала с прокурором города, стажер наш всех поотпускал.

— И ко мне не зашел, не посоветовался? — удивился шеф. — А вы хорошо ему все объяснили?

— Да мы в течение двух недель только и мусолили эту реализацию, посреди ночи разбуди, и он должен был сказать, что ему нужно делать — и что второго раза не будет, и что будем сажать по должностным, а потом выкручивать на убийство уже в тюрьме. Что с ним произошло, ума не приложу. Испугался, что ли?

— Может быть и так. Все-таки молодой еще парень. Вы себя вспомните, Мария Сергеевна: разве вы с таких дел начинали? Сопротивление милиционеру да развратные действия — самые страшные преступления, которые вам доверяли расследовать. Вы первое убийство получили в производство далеко не сразу. А посмотрите, что с молодежью происходит! Их сразу, как кутят в воду, бросают в дела о мафиозных разборках, а ведь для того, чтобы с обвиняемыми хотя бы на равных разговаривать, надо какой-никакой жизненный опыт иметь. А они что имеют? Кроме того, что почерпнули из книг и кино?

— Владимир Иванович, я вас очень прошу: пусть тогда он всем по должностным составам обвинение предъявит, хоть так их покусаем. После предъявления обвинения можно хотя бы их от должности отстранить, а то ведь до сих пор на работу ходят.

— Ну ладно, я указание ему дам. А вы ему помогите.

— Не буду я этому уроду помогать. А ведь производил такое приятное впечатление!

На мою ругань шеф не обратил никакого внимания: знал, что я пар выпушу и успокоюсь. Но со Стасом я демонстративно перестала разговаривать. Но он и не нарывался, либо сидел запершись в кабинете — наверное, формулы обвинения на восьмерых строчил, — либо уезжал куда-то.

Как-то, приехав в городскую прокуратуру, я заглянула к Горчакову. Он сидел в своем начальственном кабинете, взъерошенный, красный, и пожаловался мне, что больше пить не может.

— Да кто ж тебя заставляет? — удивилась я.

— Кто-кто: сначала в районе проставься за отвальную, потом в городской за прописку, потом со всеми милицейскими начальниками надо пригубить. Как тут люди работают, не понимаю, столько соблазнов! — Он судорожно потянулся к приемнику, сделал звук погромче и прислушался: — Вот, надо записать — опытный врач-нарколог в любое время суток прерывает запой. Скоро мне могут понадобиться его услуги.

— Ты знаешь, сколько он с тебя снимет? — поинтересовалась я.

— Да-а, — покачал головой Горчаков, — ты права. Думаешь, дешевле будет продолжать запой?

— Ну а как тебе тут вообще, на руководящей должности? — из вежливости поинтересовалась я, хотя по опыту знала — городская прокуратура не хуже банка «Геро», в том смысле, что коллеги убивать пока не убивают, но сожрут за милую душу и косточек не выплюнут.

— А, — отмахнулся Горчаков, — я и не вижу пока коллектив: все либо представляюсь, либо бумажки читаю. Что касается бумажек, что здесь, что в районе — один черт. Вот смотри, какой дурацкий материальчик прислали, я его специально в канцелярию не отдал, гостям показываю. В зоопарке муфлона сперли; местный опер, чтобы не вешать на отдел такой крутой «глухарь» (муфлона-то фиг найдешь!), выносит хитрое постановление об отказе в возбуждении дела, мол, имущество утрачено по халатности директора зоопарка, который, несмотря на наступление весеннего времени, не дал своевременного распоряжения о том, чтобы муфлону подрезали крылья, и тот, воспользовавшись недосмотром, улетел. До городской материал дошел, только тут разобрались, что муфлон — это не птица, а баран. Вот так и живем, морально я с вами…

Мы поговорили о неудавшейся реализации.

— Леша, может, хоть ты мне объяснишь, что стряслось со стажером? Ведь был человек как человек, производил впечатление надежного, честного, работать хотел… Что с ним случилось, что на него так повлияло?! Запугали? Купили? Неужели он так легко лапки вверх поднял? Чем же его взяли? — гадала я. — Кому вообще теперь верить?!

— Как кому? — засмеялся Горчаков. — Как папаша Мюллер говаривал: «Никому нельзя верить. Мне — можно»… А кстати, — спохватился он, — хорошо, что ты зашла, я даже собирался тебе звонить, а то здесь и посоветоваться не с кем. Ты у нас девушка головастая, скажи-ка, как квалифицировать действия троих уродов, которые состряпали одному из них справку о наличии социального показателя для отсрочки от призыва, иными словами, решили одного из них отмазать от армии: достали бланки соответствующие с печатью и, пиво попивая, нарисовали такую справку. Причем каждый писал по очереди, по букве, — это чтобы почерк идентифицировать было невозможно…

И что ты думаешь, эксперты действительно заключения не дали. Сами клиенты развалились. И что с ними теперь делать? Вот смотри, в диспозицию статьи с нового года как обязательный признак подделки документа введена цель его использования, а цель-то использования была только у одного, остальные-то не собирались сами справку предъявлять. Так что ж, их теперь отмазывать от ответственности? И соучастие в форме пособничества тоже не проходит: то, что они по букве вписывали, — это же не предоставление средств и не устранение препятствий. А, Маша, что посоветуешь?

Я заглянула в статью о подделке документа и о соучастии и посоветовала Леше привлекать всех как соисполнителей, поскольку все участвовали в совершении преступления, а цель использования поддельного документа, если исходить из смысла закона, не обязательно может относиться к самому пользователю. Они ведь сознавали, что призывник не в туалет с этой разрисованной бумажкой пойдет подтираться, а намерен использовать ее, чтобы уклониться от призыва, и сознавали также, что документ, который они дружно вместе сляпали, не соответствует действительности, стало быть, в субъективную сторону совершенного ими преступления входила и цель использования подделываемого документа.

Мы еще поболтали об общих знакомых, и я поехала в родную контору. А по дороге, трясясь в битком набитом душном троллейбусе, все прокручивала в мозгах ситуацию с компашкой умельцев. Каждый писал поочередно по букве, и экспертиза заключения по почерку не дала. Собрали по букве, и почерковеды не смогли идентифицировать исполнителя. Исполнители известны, а заключения экспертов нет…

В прокуратуре я сразу дернулась к Стасу, но кабинет был закрыт, куда-то он выехал, наверное.

Едва войдя к себе, запыхавшись, я сняла телефонную трубку и набрала номер Синцова.

— Андрей, — выпалила я, как только он мне ответил, — кажется, я знаю, из какого оружия стреляли по Хохлову и Мантуеву!

— Подожди, ты откуда говоришь?

— Из своего кабинета.

— Не говори больше ничего. Завтра увидимся — ты мне все расскажешь.

— Надо срочно определяться с оружием. Я все поняла!

Только я поговорила с Андреем, позвонила Машка, предупредила, что сейчас забежит ко мне.

Те полчаса, что я ждала ее, я скакала по кабинету и исполняла ритуальные танцы племени длинношеих следователей, до которых все доходит как до жирафа. «Лучше поздно, чем никогда!» — распевала я и дирижировала сама собой. Вошедшая в кабинет Машка покрутила пальцем у виска.

— Машуня, не удивляйся: я сделала великое открытие.

— И оно, конечно, суперсекретно?

— Да нет, просто долго объяснять, не буду тебе забивать голову.

— Мышь, ты извини, что я так нахально, но не могла бы ты со мной на сегодня поменяться — я сейчас возьму плащ, а тебе оставлю кардиган. Мне надо срочно на телевидение ехать, будем снимать на улице, вот-вот дождик хлынет, а мне бы хотелось прилично выглядеть, у плаща капюшон красивый, хоть не под зонтиком буду стоять. Ладно, Мышка? Не сердись…

— Господи, Маша, твой же плащ!

— Ну, я же тебе его подарила поносить, но я только на сегодня заберу, ладно? Встретимся дома.

Я собственноручно надела плащ на Машку. Кстати, ее кардиган ничуть не хуже. Когда же я-то за своими вещами съезжу?

Машка умчалась навстречу телеэкрану, все-таки она потрясающе эффектная женщина.

Стас так и не появился, и в шесть я пошла домой. Дождь лил как из ведра, я бежала к Машкиному дому, не разбирая дороги, пока не наткнулась на милиционера, загораживающего мне вход в парадную.

— В чем дело?

— Туда нельзя, — твердо запретил страж порядка.

— Я тут живу, — попыталась я прорваться.

— Прошу подождать: там работает дежурная группа.

— А что случилось?

— Происшествие, — лаконично ответил постовой.

Спасибо, что еще терпеливо отвечает на мои вопросы и не хамит.

Я полезла было за удостоверением, но не нашла его в сумке и, к своему ужасу, вспомнила, что удостоверение осталось в кармане плаща. Я похолодела, в глубине души надеясь, что Машка не выронит его из кармана и не бросит плащ где попало, исключив возможность случайной пропажи моего ценного личного документа, поскольку нет для следователя страшнее происшествия, чем утрата ксивы.

— Извините, пожалуйста, я следователь, — объяснила я постовому, стараясь заглянуть через его плечо в парадную в надежде увидеть там знакомых.

И действительно разглядела родную, закамуфлированную омоновской курткой спину Димы Сергиенко. Я помахала ему рукой, и он буквально ринулся ко мне; в одну секунду отодвинув ошарашенного постового, втащил меня в парадную, бросив тому — «это следователь». В парадной я первым делом поискала глазами труп, но не нашла, правда, заметила на площадке первого этажа лужицу крови.

Не успела я раскрыть рот, чтобы поинтересоваться, кого здесь только что замочили, как вцепившийся в меня Дима стал трясти меня, схватив за плечи, и приговаривать: «Господи, Машка, это ты, с тобой все в порядке!..»

Наконец я получила возможность задать вопрос:

— Дима, что здесь случилось?

— Что случилось? — переспросил он. — На, посмотри.

Он взял с подоконника и протянул мне сопроводительный листок «скорой помощи» с приколотым к нему удостоверением. Удостоверение было моим. В листке я прочитала: «Швецова Мария Сергеевна, старший следователь прокуратуры… колото-резаная рана левой половины грудной клетки сзади, кровопотеря, шок. Реанимационные мероприятия…»

— Где она?!

— А ты мне лучше объясни, кто она такая и откуда у нее твое удостоверение, раз ты здесь.

— Ты мне скажи сначала, она жива?! В больнице?! Ну Дима же!

— Да, ее увезли в «Костюшко». Кто она такая? Господи, ты не представляешь, как я за тебя испугался!

— Это моя мачеха. После мамы — мой самый близкий человек.

— Нет, я сегодня сменюсь и напьюсь, — сказал Дима, слегка дрожащими руками закуривая папиросу. — Я ведь выехал на твой труп. Дежурный позвонил, сказал, в парадном следователь Швецова с ножевым ранением. Я приехал, а тело уже увезли в больницу, говорят, жива, но очень плоха, без гарантий. Я стал спрашивать, как выглядела, мне сказали — молодая женщина с каштановыми волосами, длинноногая, в красном плаще.

Я посмотрел ксиву, ну, думаю, точно Швецова, даже руки задрожали.

— Дима, дай закурить, — попросила я.

— Ты же не куришь, Машенька, — Дима заглядывал мне в глаза, — и потом, у меня «беломор».

— Мне все равно. Дима, почему я всем приношу несчастье?! Это из-за меня ее убили.

— Ну, во-первых, не убили, только ранили. Может быть, еще все обойдется…

— Ты еще будешь место осматривать? Можно мне пока на главковской машине доехать до больницы?

— Поезжай, я договорюсь.