Танец любви

1

Роман Босых подполз к заместителю начальника заставы.

— Товарищ лейтенант, Егора Стародубцева хватануло…

— В голову?

— Да нет, ниже пояса…

— Отправляй его на заставу, — не отрываясь от бинокля, сказал лейтенант Сухомлинов. Его поражало странное затишье… Еще недавно палили из всех видов оружия: пулеметов, минометов и автоматов — и вдруг такое буквально остервенело-тревожное затишье. Лейтенант уже догадывался, что это какая-то тактика. Наверняка придумали «что-то».

Доклад сержанта Босых был как бы «не в жилу». Стародубцев еще раньше вызывал у него раздражение своим настроем: все время рвался быть возле лейтенанта, словно тот всегда в выгодном положении — сюда и пули не летели, здесь и мины не рвались… Чтобы снять с себя это раздражение, Сухомлинов отослал солдата под командование Босых: «пусть понюхает пороха», а то посылали в отряд помочь — так он там засиделся писарем на целых два месяца… Воронок, как его прозвали ребята, не только мог хорошо «вешать лапшу на уши», но и ловко дурить командиров. Солдаты это поняли раньше, чем офицеры, потому, когда речь заходила о Стародубцеве, весело ухмылялись — мол, великий он «сачок».

Может, потому-то Егор Стародубцев и раздражал Сухомлинова. Лейтенант и сам чувствовал в нем сачка, который всегда прежде всего решал свои проблемы…

Сержант Босых еще не отполз и ждал дополнительных указаний. Он был из сержантов последнего года службы и, видимо, понимал лейтенанта без лишних слов.

— Товарищ лейтенант, а, может, подождем? — вдруг выпалил Босых.

— Что подождем?

— Отправлять-то…

Лейтенант Сухомлинов наконец оторвался от бинокля.

— А ну его! Вот моджахеды что-то задумали, видимо, хватанут…

— Не привыкать, — спокойно заметил сержант-пограничник и улыбнулся.

Сухомлинов мельком взглянул на Романа: нравился ему этот беленький, белобрысый паренек. Привлекательность его была не внешняя, броская, как у Егора Стародубцева (мол, не проходи мимо, я же симпатичный!), а глубинная, когда чувствуешь в человеке душевную изюминку.

— Вот что, Босых, — вдруг приказал лейтенант, — берешь дополнительно под наблюдение Тигриную тропу. Чудится мне…

— Все понял, товарищ лейтенант. — И сержант отполз от офицера. Сухомлинов переместился немного вправо, и тотчас мина легла точно на то место, где он только что находился.

— Бывает же, — горьковато заметил Глеб и снова взялся за бинокль.

В тот вечер, когда Глеб уезжал в Калининград, Димка Разин сказал ему:

— Я тебе завидую: там тихо поблескивают звезды, и ты под их говор будешь вспоминать о нас… Но мы к тебе приедем. Ты только жди, очень жди.

Тогда Димка Разин еще оставался в Москве рядом с Машей Вербицкой с надеждой на что-то… Он еще надеялся, что добьется своего: дойдет хоть до командующего пограничными войсками, но его непременно пошлют в Черняховский погранотряд, куда, между прочим, уезжал и Глеб…

Лейтенант Сухомлинов попал как раз «в интересное время». В погранотряде шла подготовка заставы, которая уезжала в «горячие точки» Таджикистана.

Капитан Матюшенко еще во дворе отряда, увидев крепкого, ладного лейтенанта, положил на него глаз.

— Слыхал, суворовец?

— Так точно, товарищ капитан, — суворовец!

— Из Московского пограничного института? — Матюшенко пожевал губами. — Думаю, что не женат?

— Как раз женат, — усмехнулся Сухомлинов.

— Значит, постарался, — неодобрительно заметил капитан.

Капитан отпустил суворовца. Но вечером Глеба вызвали к начальнику штаба.

— Ты знаком с капитаном Матюшенко?

— Вроде да.

— Между прочим, он готовит заставу. Куда, ты, видимо, знаешь. У него здесь остаются жена, сын, но он уважительных причин искать не стал. Через год вернется вместе со своими солдатами. Место службы им забронировано. — Сухомлинов выжидательно посмотрел… — Так вот, ему нужен лейтенант — крепкий, выдержанный парень. Поедешь? Место здесь для тебя также сбережем. Ну, согласен?

Глеб чуть-чуть улыбался: «Там тихо поблескивают звезды… и ты под их говор будешь вспоминать о нас…»

Начальник штаба посмотрел на Глеба в упор.

— Если да, то мы сейчас пойдем к командиру отряда, — вяло сказал он, ожидая от лейтенанта отрицательный ответ.

— Чему быть, того не миновать, — без эмоций сказал Сухомлинов. — Я согласен, товарищ полковник.

…Эти дни были жесткие. Офицеры и солдаты пробовали себя в «боевой обстановке». До седьмого пота… Капитан Матюшенко уставший, обветренный, как-то сказал:

— Ты, Глеб, молодец! Только вот одно… Ты горы когда-нибудь видел?

— Однажды с ребятами ездили в Карпаты: катались на горных лыжах.

Капитан откровенно рассмеялся.

— Мой совет, лейтенант. Тебе надо бы поубавить сержантский пыл — ты ведь в институте, да и в суворовском бессменный сержант?

— В суворовском — да, в институте заменили как раз за лихость. Начальство любит сговорчивых.

— Иногда и умных, — добавил капитан, хитро сощурив глаза. — Со стандартным сержантом легче в казарме, но не в бою. Мы же, лейтенант, едем не к теще на блины.

Глеб обидчиво поджал губы.

— Между прочим, я не навязывался. Если не подхожу, можете оставить здесь…

Теперь скривил губы капитан.

— Поздно, — и жестко добавил: — Мы должны иметь отличную горную выучку. Вот что ты должен знать, Сухомлинов! Прежде всего… Если в будущем хочешь остаться в живых и приехать обратно в Черняховск…

Таджикско-афганская граница тянется по горным хребтам и склонам почти на две тысячи километров.

Но здесь не просто граница! Здесь — междоусобная война, и пограничникам нередко становится туго.

Раньше, когда жизнь была еще спокойной, все шло по однажды заведенному порядку. Размеренно, вычисленно до каждой мелочи. Наряды обычно, если возможно, шли вдоль следовой полосы — на равнинных местах рядом тянулась традиционная «колючка». Да и в горах на крутых пограничных тропах, вытоптанных солдатскими сапогами, годами ничто не нарушало спокойствия…

— Местным переходить границу было нетрудно: на КПП вежливые контролеры всего-то требовали паспорта, а если что-либо не так, терпеливо объясняли порядок пограничного режима…

Теперь все перевернулось. Пограничники на бронетехнике патрулировали дороги и особенно те участки, где было опасно. Построили блиндажи и окопы, в которых отсиживались, пока неожиданно не вспыхивала перестрелка.

И только там, где наиболее вероятна переправа нарушителей через бурную реку Пяндж, выставлялись посты и ночные засады.

Сухомлинов приехал на заставу рано утром. Встречал его всего один офицер — лейтенант Ахметзянов Равиль.

— Наконец-то дождались, — сказал он и развел руками. — А то ведь кручусь, как белка в колесе…

— А где начальник? — поинтересовался Глеб.

— Где? В госпитале. Пуля моджахеда угодила прямо в грудь, пробила легкое…

Больше Глеб ни о чем не спрашивал: все было понятно и так. После скромного завтрака, правда, с кружкой козлиного молока — на заставе «зажилась» своя коза, — они пошли, как сказал Равиль, на позиции…

Горная река Пяндж Глеба поразила прежде всего своей, казалось, настырной активностью. Пенистая и бурлящая вода рвалась на клочки, обдавая сидящих рядом холодными брызгами…

— И переходят? — спокойно заметил Глеб.

— И переходят, — добродушно ответил Равиль. — Конечно, крупную рыбу ловим сетью — она, как правило, застревает… А вот мелочуга, та проскальзывает… Хотя… массовый поток оружия и наркотиков кое-как застопорили. Ведь здесь наркота традиционна. На гашише и марихуане делаются состояния. Целые кланы занимаются этим… Деньги, как известно, не пахнут!

Сухомлинов молча кивнул в знак согласия, и они, встретив наряд в камуфляже, так же молча пошли на дорогу к бронетранспортеру.

Уже у машины Равиль вдруг сказал:

— А жену вези. Без женской ласки здесь сдохнешь от дефицита интима. Бесконечными боевыми стрельбами сыт не будешь.

Лейтенант Сухомлинов был прав: боевики появились со стороны Тигриной тропы. Ходили ли по ней когда-нибудь тигры — никому не известно, но вот «бородачи» ходили, и налетели они так быстро и незаметно, что сержант Босых едва подготовился к их приему. Снова разгорелся бой. Автоматные очереди смешивались с яростным минометным обстрелом. Казалось, не было непростреливаемого места: стоило двинуться, и ты уже под пулей — ждала, стерва!

Радист связался с заставой… Едва прослушивался голос Ахметзянова:

— Вызвал бронегруппу из двести первой дивизии… Они здесь недалеко — помогут. Сами навряд ли отобьете.

Это уже понимал и Сухомлинов: попали в переплет что надо… Бой не прекращался ни на минуту. Босых сообщил о двух раненых.

— А как там Стародубцев?

— Ничего. Пока в строю. Бьется, как все.

«Сачок бездарный», — подумал лейтенант и неожиданно вспомнил, как однажды после бритья не оказалось одеколона — выручил Егор Стародубцев.

— Не жалейте, товарищ лейтенант. Я из отряда привезу аж два флакона.

Глеб тогда иронически подумал: «Не покупайся, товарищ лейтенант».

Бронегруппа двести первой дивизии пришла с некоторой задержкой; ее уже и ждать-то перестали. Но она появилась и сразу изменила обстановку. Моджахеды и боевики остыли и перекочевали за хребет.

Стало невероятно тихо.

Командир роты лейтенант Скобелев, увидев Сухомлинова, глазам своим не поверил.

Да и Сухомлинов не сдержался от возгласа:

— Пашка! Ты ли это?

Да, Пашка Скобелев. Обнялись, вспомнили ребят из суворовского.

— В нашей дивизии подобралась приятная компания. Антон Муравьев. Близнецы наши… Тарасик и Денис Парамоновы.

— Бывший наш вице-сержант не завидует?

— Не знаю. Молчит. Впрочем, когда увидишь, сам об этом спросишь.

Скобелев протянул фляжку.

— На, полегчает. А то ты похож…

Сухомлинов фляжку взял, но пить помедлил.

— Не бойся, неразведенный спирт, — оскалился Скобелев. — Пока его не употребляем. Клянусь, что там чистое сухое вино…

2

Димке Разину не повезло. Напрасно он думал, что скоро окажется вместе с Сухомлиновым в Черняховском погранотряде. В Москве его не поняли и сказали твердо: поедешь в Абхазию, там тоже нужны пограничные кадры.

Приуныв, Разин собрал свои вещички и поехал поездом «Москва — Адлер» на Кавказ.

Уехал Димка и словно затерялся… Никаких весточек от него не было. За это время Глеб Сухомлинов «передислоцировался» в горный Таджикистан, причем не один — через месяц к нему приехала жена, Маша Вербицкая.

На заставе, куда неожиданно попал Глеб, ему и пришлось остаться. Сказали, что временно — так уж сложилась обстановка! А потом вернется к своим черняховцам. Так, по крайней мере, утверждал начальник штаба отряда полковник Захаров.

…Маша стирала форму мужа, иногда прислушиваясь к далекому гулу в горах. Особых переживаний и тревог у нее не было, ко многому уже привыкла, да и верила, что Глеб вернется, как только моджахеды уберутся за кордон.

Неожиданно кто-то осторожно постучал в дверь.

— Войдите, — весело крикнула Маша. — Все дома, входите же!

Молодой солдат, заставский почтальон, держал письмо.

— Это не лейтенанту. Это вам письмо. Здесь так и написано — лично в руки. Хотя не пойму, у вас же фамилия Сухомлинова, а тут — Вербицкой…

— Это девичья, — засмеялась Маша.

Солдат-почтальон ушел, а Маша сразу, как только увидела конверт, поняла, от кого. Димка Разин до сих пор не хотел признавать ее женой Глеба, не хотел — и все! Вот дурачок, будто от этого что-то изменится…

И тем не менее весточка от Разина ее обрадовала: ведь и адрес нашел. Конечно, через ребят в Москве. Но ведь искал же! И ей стало как-то по-особому приятно. Вот вернется Глеб, и она, помахав конвертиком перед носом, заявит: «Отгадай, от кого? Не отгадаешь — наряд на кухню, ужин готовить…»

За приятными мыслями распечатала письмо. Аккуратный, писарский почерк — это точно, Димкин…

Целых полстраницы Разин жаловался на судьбу, которая его не пощадила. Он этого никогда не простит полковнику в отделе кадров. А, впрочем, служба пограничника к долгим гореваниям не располагает. На целую страницу Димка расписал свою «жизнь-жестянку». Застава морская. По берегу моря в песке вырыты окопы и траншеи… Еще недавно здесь шли бои, и сухумским пограничникам потребовалось немало выдержки, чтобы выстоять в междоусобице. И сейчас время от времени вспыхивают перестрелки, но все это, по сравнению с тем, что было, как скажет начальник заставы, «отцветшие цветочки»…

Дальше Разин писал, как задержали они нарушителя-турка, который сумел на резиновой лодке добраться по морю аж от Турции…

А дальше… Шли сплошные упреки. Он обвинял Машу в предательстве дружбы. До сих пор не мог смириться с тем, что Маша приняла предложение Глеба без его ведома и согласия, кроме того, за его спиной.

Маша вспомнила, как она, боясь обиды Димки, сказала Глебу:

— Может, как-то по-другому?

Глеб вытаращил глаза.

— По-другому? По-какому? Мы же не в государстве Непал. У нас еще нет такого закона — одна жена и два мужа. За такой матриархат…

…Теперь (это было давно) и Маше самой было смешно от претензий Димки. Все равно надо было кого-то выбирать…

Она выбрала по совести.

И все же Димка Разин был другом — прежде всего, Глеба и, возможно, ее другом.

Она была рада письму и ждала Глеба. Она уже слышала, как во двор заставы въехали машины. Через полуоткрытое окно, занавешенное марлей от пыли и мух, слышались команды мужа.

Сердце сладостно забилось. О порог уже стучал сапогами Глеб. Уже открылась дверь. И прозвучал насмешливый голос:

— А ты все стираешь? Ну, даешь, девица! И это в то время, когда твой муж голоден, как волк, нет, голоден, как местные шакалы…

— А нам письмо! — неожиданно проболталась Маша, хотя давала себе слово сразу не говорить.

— Знаю, Димка Разин ноет о своей неудачливой службе.

— А вот и нет!

— Бог с ним. — Делая вид, что равнодушен к письму, Глеб пошел умываться. — Зато у меня такая сенсация! Я встретил Пашку Скобелева. В двести первой уйма наших ребят — суворовцев. Это, честное слово, здорово! Как сказал бы наш ротный прапорщик Соловей — птица нелетная, — с горы свалился большущий камень… Ты рада этому?

3

Лейтенант Ахметзянов обещал дать выспаться. Глеб, обняв жену, заснул сразу, и Маша, лежа рядом, боялась лишний раз пошевельнуться. Еще бы, шевельнулась, а он тут же открыл глаза:

— А, ты рядом… Ладненько.

Правда тут же заснул, словно убитый.

К чуткому сну привыкла и Маша. Она даже сквозь сон порой слышала, как ночью строилась тревожная группа, раздавались команды и заводились машины… Вот и сейчас она поняла, что на заставе «Тревога!»

Она легонько высвободилась из-под руки Глеба и подошла к окну. Подняла занавеску. По двору, освещенному мягкой луной (на заставе вот уже вторую неделю не было света), бежал солдат-вестовой. Ясно, за Глебом.

Но Маша не будила его, пока солдат не постучал в дверь.

— Кто там? — встрепенулся Глеб.

— Это за тобой, — спокойно сказала Маша. — Вестовой… Миша, кажется.

Глеб вскочил, посмотрел на командирские часы. Шел третий час ночи… Вот лейтенант Ахметзянов и дал выспаться!

Накинув камуфляж, обтянув его ремнями, Глеб быстро подошел к Маше и поцеловал ее.

— Извини, что я не смог исполнить супружеские обязанности. Сама понимаешь… не до этого.

Маша усмехнулась.

— По-моему, ты давно уже забыл… что это такое, когда муж исполняет супружеские обязанности.

— Все равно, я тебя люблю… Мне достаточно, что ты рядом.

Глеб засмеялся и выскочил на улицу.

— Товарищ лейтенант… тревога!

— Все ясно. Где начальник заставы?

— Там, все строятся. Ждут вас.

Луна к этому времени зашла, и лейтенант Сухомлинов с солдатами шел на ощупь по горной тропе, которая медленными зигзагами убегала в горы. И потом, словно обрываясь, поворачивала к реке Пяндж. Стоило кому-либо оступиться, как из-под ног летели в пропасть камни, казалось, способные вызвать обвал…

На этот раз пограничники знали, за чем шли. С пограничного поста, что примостился на горе, словно гнездовье птицы, сообщили, что глубокой ночью с Афгана перейдут Пяндж контрабандисты с «наркотой». Сообщение принес старый друг из местных. Звали его Раджаб, родом из соседнего кишлака.

Никому на заставе он не открывал источника, из которого черпал свои сведения. Но они, как всегда, оказались точны…

Сухомлинов услышал легкое потрескивание кустарника. Серафим Подолян прижал к себе собаку по кличке Ветер. Все затихли, притаились…

Ночь стала немного рассеиваться. Уже не только слышны звуки движения людей, но и заметны кое-где их силуэты.

Контрабандистов пропустили, дав им выйти к долине, которая сверху контролировалась несколькими пограничными постами — Тург, Алтай, Навранга, Шахты.

Сухомлинов дал команду. Раздались автоматные очереди. Ветер, спущенный с поводка, легко выбрал себе жертву. Это был крепкий таджик, опоясанный мешком, который ему мешал, но, видимо, и защищал от собаки.

Двоих повязали сразу. А остальные, их было трое или четверо, ускользнули, отбиваясь огнем автоматов. Тем более, со стороны «духов» начался минометный обстрел.

Сухомлинов по радио получил приказ — контрабандистов отправить на заставу, а самим подниматься на пограничный пост: видимо, зашевелились боевики.

Преследование контрабандистов передали другой заставе, и Глеб, выполняя приказ, с трудом вскарабкался на пост: там, довольные подкреплением, ожили и стали готовиться к отражению непрошеных гостей.

Уже светало. Грохот канонады усиливался: теперь работали не только минометы, но и орудия с той стороны реки.

Глеб подумал, что это надолго и, примостившись в небольшом окопчике, стал дремать. Признаться, он плохо спал всю эту неделю, а молодой, здоровый организм требовал сна, — и неожиданно Сухомлинов заснул.

Канонада заглохла, все ждали штурма, но лейтенанта не будили; командовал сержант Босых, в последнее время ставший правой рукой командира.

Над Романом охотно посмеивались:

— Ты, брат, стал тенью лейтенанта. Не влюбился ли? Смотри, за это того…

Босых, красивый белесый парнишка, бесхитростно улыбался.

— Вот сейчас как двину по зубам. Будет того…

Странно, но штурма не было, словно моджахеды передумали. Все насторожились, не подвох ли какой…

Сухомлинов так и не проснулся. Ему снился старый сон из жизни суворовского училища… Будто не он, а Димка Разин женился на Маше. Дергаясь телом, Глеб даже что-то бурчал себе под нос… Кто-то сказал:

— Толкните лейтенанта-то…

Но никто не двинулся. И, может быть, даже хорошо, что не двинулся.

4

Махмуд какое-то время постоял на воздухе. Его немного подташнивало — видимо, хватанули лишку. Что там ни говори, а коньяк, привезенный из Армении, был крепковат.

Когда Махмуд вернулся, в большой просторной комнате, устланной коврами, его терпеливо ждало несколько человек.

— Ну что, прошляпили, — спокойно, прищурив правый глаз, бросил Махмуд моложавому мужчине с небольшой бородавкой у глаза. — Всех повязали или кто-то все же проскочил?

— Я говорил раньше. По-другому и не могло быть. Аллах этому свидетель. У них ловкий осведомитель.

— Ты хочешь сказать, что в наших рядах пограничники прикормили предателя?

— Я ничего не хочу сказать. Я уже сказал то, что хотел сказать.

Махмуд зорким взглядом черных глаз обвел всех присутствующих.

— Думаю, Юсуф прав. Раньше глубокой ночью легко проходили. — Немного потоптавшись на месте, Махмуд вдруг резко сказал: — Надо о чем-то подумать. Все свободны. Но ты, Юсуф, и ты, Карим, останьтесь.

Все низко, по-восточному поклонились и безропотно вышли. Карим, тяжеловатый, плотный и приземистый, тяжелыми шагами подошел вплотную к Махмуду.

— В двести первой дивизии на складах накопилось достаточно оружия — пора его отправлять на Кавказ. Вот секретная депеша: «Срочно ждем посылки».

— Мне не нравится Магомед. Необходимо, Карим, его проверить, не ведет ли прапорщик двойную игру. С тех пор, как Мурад изменил нам, ожидать можно всякое. Ты понял меня, Карим.

— Понял. Я беру все на себя. Аллах нам поможет!

Махмуд и Мурад когда-то были близкими людьми. Вместе расслаблялись в каком-нибудь ресторанчике, вместе стряпали криминальные дела, связанные с наркотой и оружием, которые доставлялись через Афган и ловко переправлялись через границу, а далее российским путем на Кавказ. Это был большой, так называемый «серебряный караван», хорошо продуманный и отлаженный годами.

Все было хорошо, пока Мурад со своими людьми однажды не сказал Махмуду, что он больше «не вассал», и потому он от Махмуда отделяется, так как сам «на плечах имеет голову».

Махмуд поначалу думал, что тот шутит, все наладится и пройдет само по себе, но Мурад, медленно перебирая янтарные четки, был недвусмыслен: сказал то, что надо было сказать.

Так пути двух сильных, властных хозяев «серебряного каравана» разошлись, и вскоре отношения приняли конкурирующий характер.

А когда Мурад увел к себе Мазгаш, тонкую, изящную девочку — быть бы ей фотомоделью, — Махмуд обозлился и поклялся, что так это ему не пройдет.

Однажды охрипшим голосом Махмуд сказал:

— Я его на ноги, сосунка, поставил, а он… неблагодарный! Мальчишка тщеславный!

Но у «тщеславного мальчишки» ладилось — он и с пограничниками умел как-то обходиться, и с Афганом не ссорился.

У Махмуда провал за провалом. Пограничники озверели — что за напасть?

И вот на складе накопилась новая партия наркоты, а переправить ее невозможно. С Кавказа появился гонец. Он строго предупредил, что, если в ближайшие дни не будет товара, они тоже подумают…

Наркотой занимался Юсуф. Его люди были верные и смекалистые. Но как переправишь, если лучший коридор ловко перекрыли пограничники? Даже боевики не способны помочь создать прорыв через границу. Прямо какая-то полоса невезения…

— На заставе сейчас два молодых лейтенанта. Один совсем новенький, — заметил Юсуф.

— Ну и что! Мальчишки! К ним-то как раз можно найти подход… Вино, девочки… Они, небось, хорошо жить хотят. Возьми Бибу, она кого хочешь скрутит…

— Лейтенант с женой. Из самой Москвы привез…

— Тем лучше для нас, — злорадно ухмыльнулся Махмуд. — Женатые на Бибу, как мухи на мед. Не спи, Юсуф, иначе останемся без зелененьких. Без зелененьких плохо. Люди уйдут. Что мы тогда с тобою делать будем — на поклон идти к Мураду?

— Я сам пойду в кишлак. Точно узнаю, откуда пограничники черпают сведения. Иначе я этого Ризвана собственными руками…

— Не горячись… Но скажи Ризвану, чтоб он не забыл, с кем имеет дело. Махмуд долго с ним чваниться не будет.

Когда-то Махмуд учился в университете и любил употреблять словечки, родившиеся у русских. Он даже гордился своей интеллигентностью.

— Мы тоже в хороших домах бывали и знаем, почему одни наверху, а другие внизу. Махмуда просто так, ни за что ни про что, не проведешь. Он — крученный…

5

В пограничном институте, куда после суворовского попали Димка и Глеб, Сухомлинов сразу вознесся в «замки». Но это длилось недолго. Глеб сам попросился хотя бы в командиры отделения, как это было в суворовском. Командир дивизиона майор Теряев неохотно отпустил его, посчитав, правда, что доводы (не справляется с учебой) резонные.

У майора Теряева так было заведено: уж кто-кто, а «замок» должен быть отличником…

Глеб стал командиром отделения, и снова Димка Разин дулся на него, когда тот поступал с ним не по-дружески.

…После Нового года дни летели в экзаменах так быстро, что ребята опомнились лишь тогда, когда пришел зимний отпуск.

Второго февраля по старому обычаю суворовцы пошли в училище. Здесь — большая тусовка. Вчерашние суворовцы, став на год старше, еще жили ностальгией по своей «кадетке».

Разин звонил домой Вербицкой, так как хотел притащить в суворовское и Машу, но Саня Вербицкий, услышав в трубке его голос, хамски оборвал:

— Разин — ты кадет или бабник?

— Да веселее будет… — смутился Димка.

Вербицкий сморозил еще что-то, и Димка заткнулся.

Сухомлинова под рукой не было, и Разин в одиночестве поперся в училище.

Возле КПП уже топтались ребята, хватая и тиская друг друга.

Кто-то в азарте крикнул:

— Даешь Разина!

Не успел Димка что-либо сообразить, как его сцапали и весело подбросили над толпой.

— Пограничникам гип-гип! Физкульт — ура!

Потом подбрасывали Тараса Парамонова, еще кого-то… Правда, Пашку Скобелева не подбросишь, грузен стал, как ломовая лошадь. А к красавчику Карсавину, великолепно глядящемуся в курсантской форме, не подскочишь: от него разило не только дорогими парижскими духами, но и той холодностью, которая всегда была свойственна людям высших сфер… Никто с ним связываться не хотел.

Вскоре гурьба ворвалась в распахнутые ворота. Свою «роту» брали штурмом, испугав молоденьких суворовцев. Рассевшись в классе, почувствовав себя, как прежде, хозяевами положения, начали разговоры… Кто где? Почем там фунт изюма?

Больше всех «тащились», выпятив бычьи груди, мосвоковцы. Их было больше и по числу, и по накачке. Треп был отменный… Не то что там какая-то гуманитарная Академия, или теперешний Военный университет!

Но вскоре «такое знакомство» надоело и все перешли на воспоминания…

— А помнишь, как…

— Да, хватко было!

— А помнишь, как…

Димка мучился. До сих пор не было Сухомлинова, и Разин, плохо слушая ребятню, гадал: где же он мог так запоздниться? Почему так ловко крутил по телефону Саня Вербицкий. Неужто Маша ушла с Глебом и, конечно, без него…

Ему сразу стало тоскливо… И все эти посиделки побледнели. Он первым выкрикнул:

— Айда прошвырнемся по кадетскому проспекту.

Все зашумели. Предложение понравилось, и курсанты, окруженные смельчаками-суворовцами, высыпали на улицу.

Шел снежок. Кое-кто из суворовцев чистил территорию. У них вырвали лопаты. Началась толкотня, полетели снежки…

Димка искал Вербицкого. Только сейчас до него дошло, что Саня тоже отсутствовал.

— У, сачки! — заорал Разин.

— Ты что? — Тарасик Парамонов, вытаращив глаза, странно смотрел на Димку. — Выпить не выпил, а уже повело.

Впрочем, кто-то уже «соображал». Но это было дело личное, и ребята стали разбиваться на кучки, на пары. И Димка понял, что остается в одиночестве. Причем это одиночество он выбрал сам: без Глеба ему стало тоскливо, и потому кадетское веселье было не то.

Он и раньше ловил себя на мысли: что же он будет делать, когда судьба разведет их с Глебом. Но тут же отмахивался: «Не разведет нас жизнь! Куда Глебу без меня!»

От последней мысли Димка повеселел и толкнул в плечо Пашку Скобелева. Тот скосил глаза:

— Ты что! Моча ударила в голову?

— Хочу чего-то такого. Чтобы второе февраля запомнилось.

Перед Разиным стоял Карсавин. Стройный, упитанный и такой же «вылизанный», как в суворовском. Он надменно пробежал взглядом по Димке.

— Как сказала бы Анфиса Рублева — хочу напиться… и отдаться!

Разин поморщился. Он хотел было сказать Карсавину что-нибудь гадкое, наверняка был бы скандал, но спасли зашумевшие ребята:

— Айда к прапорщику Соловей — птица нелетная…

— Да он же гордость роты!

Все гурьбой потащились искать прапорщика. И только Серега Карсавин, фыркнув, пошел ловить приключения, прихватив с собой кое-кого…

Прапорщика не было на месте. Тогда появился новый клич: искать литератора, капитана Колесникова! И тут Димка вдруг увидел Глеба Сухомлинова и идущего с ним рядом, оживленно разговаривающего Вербицкого.

Оказывается, они на КПП встретили подполковника Орлова, который чуть не зарубил Вербицкому журфак.

История перед выпуском нашумевшая… Дежурный по училищу, подполковник Орлов, застал Вербицкого и еще одного суворовца в столовой, в то время как рота уже поужинала.

— В чем дело, товарищи суворовцы? — пробасил дежурный по училищу.

Вербицкий даже не встал, но другой суворовец вскочил и молча стоял навытяжку.

Саня лишь прогнусавил:

— Дело в том, товарищ подполковник, что немного припоздали…

Подполковник Орлов взорвался:

— Товарищ суворовец, будьте любезны встать, когда с вами разговаривает офицер, к тому же дежурный по училищу. Почему, я спрашиваю, вы на ужине не с ротой…

Вербицкий неохотно встал.

— Я же сказал, припоздали немного… Из чего, товарищ подполковник, сыр-бор-то…

— Вы, молодой человек, кажется в журналистику навострились. Боюсь, что у вас это не получится. Я завтра утром обо всем доложу генералу.

Суворовец, спутник Вербицкого, ходил потом к дежурному по училищу и извинялся. Подполковник даже удивился.

— У меня к вам претензий нет. А вот Вербицкий… зарвался!

На просьбы ребят пойти и извиниться, Вербицкий лишь ухмылялся.

— Тоже кочка на ровном месте! Придрался, а я пойду унижаться перед ним. Фигу!

Подполковник Орлов доложил генералу. Тот, естественно, возмутился и на утреннем разводе резко бросил:

— Все. Ворота на журфак ему закрыты.

Вербицкий переживал, но набрав в рот воды молчал. Отец его ходил к генералу, а тот только развел руками.

В роте решили: судьба-индейка, и это перед выпуском. Каково же было удивление, когда в самую-самую последнюю минуту, когда Саня получал направление на учебу, в строчке «куда» жирными буквами было написано: «военный факультет журналистики».

От неожиданности у Вербицкого брызнули слезы.

…И вот подполковник Орлов, увидев как-то Вербицкого, язвительно заметил:

— МосВОКУ?

— Да нет, товарищ подполковник, журфак. Господь справедлив.

…Окружив Вербицкого и Сухомлинова, все наперебой хвастались своими училищами. Сухомлинов слушал серьезно, чувствуя, что еще не потерял авторитет. Он, как и прежде, выделялся…

Тем временем некоторых искателей приключений, по распоряжению дежурного по училищу, вышвырнули за ворота суворовского. Размахивая руками, на потрескивающем морозце они горячо доказывали солдату, что «их не поняли».

А в клубе уже шел концерт суворовской самодеятельности.

Туда и направились Сухомлинов, Вербицкий и Разин, который заметно оживился. Но его по-прежнему мучил вопрос: где Маша?

Глеб понял Димку.

— Она в театре, — коротко сказал Глеб. — Я проводил ее. Заодно по дороге и потрепался с нею.

— Как? Мы же договорились…

— Между прочим, о чем?

— Всегда быть вместе. А ты без меня…

— Это было раньше. А теперь мы взрослеем и из мальчишек превращаемся в мужчин, не так ли?

— Она — не самка, а ты — не самец.

— К сожалению, она — самка, а я, Разин, да будет тебе известно, самец.

— А дружба?

— На то мы и друзья, чтобы понимать друг друга.

Димка заткнулся и весь концерт молчал с надутыми губами.

6

В Пограничном институте служба шла волнами. Димка жил с Глебом, как кошка с собакой, но в одной конуре. Когда Разин обижался, Сухомлинов лишь пожимал плечами, словно обиды Димки — мелочь, на которую и не стоит обращать внимания.

Сухомлинов всегда поступал так, как считал нужным.

Разина больше всего обижала его педантичность.

— Глеб, это ты запихнул меня в наряд?

— Ну, я.

— Но у меня же с тобою билеты в театр? В театр!

— Знаю. Но заболел Кошелев, лежит в санчасти. Другие уже были или в карауле, или в патруле. Остается тебе. Они же не ломовые.

— Но поставь же кого-нибудь! Что тебе, жалко?

— Не могу. Потому и жалко.

«Отпахав» наряд, Димка как-то прилег на койку к Глебу. Лежал с краю молча. Глеб обнял его рукой. Видимо, это нужно было понимать, как мировую.

— И все же ты «поц», — не выдержал Димка.

Глеб, улыбаясь в душе, промолчал.

На третьем курсе на полигоне водили бронетранспортеры. Сухомлинов в технике разбирался с детства. Он легко, даже изящно управлял машиной. Разину, как всегда, не везло — обязательно что-нибудь у него не так.

Однажды солдат-водитель, вылезая из бронетранспортера, зло сказал:

— Я ему втолковываю… а он все равно жмет не на те рычаги. Хоть гаечным ключом по башке!

Димке грозила двойка по вождению. Он ходил за Глебом, умоляя его что-нибудь придумать.

Тяжело вздохнув, Глеб, понимая, что тот не отвяжется, все же «смухлевал» — проехал за Разина, заработав ему четверку. Потом признался:

— Очень боялся, что поставят пятерку. Подполковник не поверит…

Но Разин сиял:

— Хорошо иметь много приятелей, но лучше — одного настоящего друга!

Сухомлинов усмехнулся:

— В последний раз… Так и знай, Димон. Дошло?

До Димки, конечно, не дошло. Он во всех красках расписывал Маше, как они надули на вождении. Разин оставался мальчишкой — милым, опрятным «ботаником». Таких в обычных школах любят, а в военных училищах к ним относятся иронически.

Димка задирист, но постоять за себя не способен. Как-то озоровали в классе, и кто-то из курсантов случайно задел его книги: они со стола посыпались на пол. Димка коршуном налетел на курсанта:

— Поднимай, иначе получишь!

И сам получил великолепный синяк под глазом. Это, конечно, скрыли… мол, без офицеров разберемся.

Но с этих пор Димка стал приставать к Глебу:

— Я хочу заниматься боксом. Сделай так, чтобы нас отпускали в секцию.

Отпускали. И они ходили. И Димка Разин даже преуспел: ловко зацепил по физиономии Глеба. У того аж искры из глаз!

Димка торжествовал:

— А ты чего раскрылся?

Теперь Разин считал себя боксером, и летом, когда между вторым и третьим курсом они поехали с Глебом в отпуск в Сочи, он вел себя весьма смело. Тем более, было перед кем красоваться — с ними была Маша.

На танцах на Ривьере Димка вел себя особенно вызывающе и, естественно, задрался. Курсантов-пограничников, правда, было там немало, и это в какой-то мере дополнительно настраивало Разина воинственно. Завязалась драка. Не то с местными, не то с приезжими, но Сухомлинову пришлось, защищая Димку, кому-то расквасить «мордашку».

Потом Димка оправдывался. Мол, я защищал Машу. Один «поц» хотел силой заставить ее танцевать.

— Больше с тобою никуда не поеду, — разозлился Глеб.

— А курсантское братство?!

— Вот с курсантским братством ты и поедешь.

Димка искал защиты у Маши. Та выжидательно молчала, что сильно обидело Разина.

Были последние дни перед отъездом. На Ривьеру они больше уже не ходили… Вечерами лениво гуляли по набережной…

И все же Димка Разин нравился командиру дивизиона. Тот считал, что у него великолепная аналитическая голова.

Действительно, Разин здорово «шарил» в пограничной тактике. Однажды в институт приехал заместитель командующего пограничными войсками.

Генерал задал несколько вопросов Разину. Тот отвечал с достоинством и даже вступил в спор с начальством. Генерал удивленно вскинул брови от такого нахальства.

— На каком тесте ты замешан? — засмеялся генерал.

— На суворовском. Я ведь кадет, товарищ генерал.

— Вот как, — улыбнулся замкомандующего. — Конечно, после выпуска послужишь на границе… А вообще-то твоя дорога в Академию пограничных войск. Я чувствую в тебе, курсант, хорошего штабиста… К сожалению, для нас это кадровая проблема!

Генерал уехал, командир дивизиона объявил Разину благодарность, а ребята насмешливо прозвали Разина «штабистом», что его стало обижать. Уж лучше бы генерал не приезжал!

На стажировке Разин и Сухомлинов были на высокогорных заставах в Киргизии. В отряде какое-то время жили в семье одного старшего офицера.

— А вы запаслись коньяком, — как-то серьезно заметил тот. — Ведь там давление низкое. А коньяк — лучшее лекарство от головных болей.

Но Димке было не до коньяка: в него «влопалась» девятиклассница, дочка офицера. Она вместе с ним вертелась перед зеркалом, щеголяла в его форме и однажды заявила отцу, что выйдет замуж за московского курсанта.

Это, видимо, и повлияло — их быстренько отправили в горы.

Голые горы были Разину «не в кайф». Он часто звонил на заставу Глеба и жаловался на мрачную житуху. Единственное спасение: у начальника заставы водился коньяк…

Солдаты-киргизы, а их было большинство, плохо знали русский, и это тоже мучило Димку: «ни бельмеса» не понимают.

Разреженный воздух все же сделал свое дело. Разболелись десны, щеку разнесло — флюс… Спас местный фельдшер, который волосатой рукой над тазиком разрезал ему десну.

7

Неожиданно для Раджаба вечером в кишлаке появился Юсуф.

Его визит не сулил ничего хорошего, и Раджаб подумал о том, что уши следует «держать торчком», как это делает его овчарка Джуля: незнакомые люди еще только подходили к дому, а собака уже, навострив уши, начинала рычать… Раджаб верил Джуле, как себе, и потому страшно любил свою овчарку.

Во дворе, задвинув покрепче засов калитки, он подошел к собаке и ласково потрепал ее за загривок.

— Нехорошие дела, Джуля, — сказал Раджаб. — Юсуф не зря в кишлаке… Наверно, опять караван на Кавказ… Опять людей вербовать будет, грозить будет, если кто, случаем, откажется. Не хотел бы я попасть ему под горячую руку. Вот так, милая моя Джуля.

Раджаб зашел в дом и внезапно столкнулся с дочкой. Назирет было всего шестнадцать. Выросла быстро, совсем незаметно выросла… Стала статной, красивой. Лицо милое, овальное, с большими яркими, словно бриллианты, глазами.

Каждое утро мать заплетала ей десятки тонких косичек, которые ласково закрывали чистый смуглый лоб и ложились на плечи.

Вон какая выросла, хоть завтра бери за нее калым… Нет, Раджаб не собирался отдавать дочь замуж. Однако кое-кто уже начал подбивать клинья… Если по-честному, то больше всех ему нравился Худжа, местный рэкетир, которого все в кишлаке побаивались, поскольку связан он был с Юсуфом и его людьми.

Как понял Раджаб, Юсуф остановился у Худжи. Всегда тот останавливался у него. Впрочем, многие известия Раджаб получал от Худжи, до странности болтливого и глупого.

Поужинав, Раджаб лег рано, но уснуть не мог, словно чувствовал, что ночью придет Худжа.

Предчувствия Раджаба оправдались. Послышался сильный стук в окно. Жена торопливо встала и стала быстро зажигать лампу. Но Раджаб рукой остановил ее и сам пошел во двор открывать калитку. В темноте он узнал Худжу.

— Поговорить надо, — сказал тот. — О важном поговорить надо…

Втянув голову в плечи, Худжа быстро прошел в калитку.

— Назирет дома?

— Зачем она тебе? — тревожно спросил Раджаб. — Ночь глубокая. Спит она…

— Да нет, я просто так… между прочим. — Худжа игриво засмеялся. — Ей, небось, мужчины снятся… Голые мужчины снятся.

— Не говори глупости, — оборвал его Раджаб.

Они прошли в летнюю кухню. Худжа сел на скамейку, сунул руки в карманы просторной кожаной куртки.

— Вот что, Раджаб… Неприятные новости.

— Говори, какие?

— Юсуф убежден, что в кишлаке есть осведомитель, который передает пограничникам сведения о переходе границы людьми Махмуда.

Раджаб пожал плечами.

— Чего не знаю, того не знаю.

— Ты не знаешь, да Юсуф знает. Да и я тебя подозреваю: когда-то я тебе болтанул по-свойски секрет важный, а он стал известен пограничникам. Другим я этого не болтал, Раджаб! Не отпирайся — все равно не поверю.

— Не помню никаких твоих секретов, Худжа. Весь кишлак знает твою болтливость. Что ты мне болтаешь, я мимо ушей пропускаю. Может быть, кто-то и не пропускает…

Худжа хитро, зеленоватыми глазами хорька, посмотрел на Раджаба.

— Я тебя не выдал. Но ты у меня, Раджаб, на крючке. Потому пойдешь в караван и еще устроишь маленький праздник для моего скорого гостя. Скрывать не буду, это Магомед. Большой человек! Слыхал, Магомед — прапорщик в русской дивизии. Скажи дочке, — ухмыльнулся губами Худжа, — чтобы она была с ним поласковее… Не хочет меня, так захочет его. Ты теперь у меня, Раджаб, на крючке.

Худжа, конечно, не все открыл Раджабу. Юсуф приказал ему:

— Предателя надо убрать немедленно. — Юсуф острыми глазами пронзил Худжу. — Только надо все обстряпать так, чтобы вроде это сделали не мы, а пограничники. Махмуд велел двух зайцев убить: и от предателя избавиться, и заодно всех в кишлаке восстановить против пограничников.

— Не волнуйся, Юсуф. Дай срок два-три дня, и мы найдем предателя.

Раджаб понял, что идти в караван придется. На жителях кишлака эта повинность лежала уже многие годы. По-другому не получится. Кишлак сожгут, людей разгонят…

Возможно, Худжа приврал: ему нужна Назирет да пьянка за чужой счет. А дружка его, прапорщика Магомеда, Раджаб в общем-то знал: высокий, плечистый, с наглыми бычьими глазами. Такие, обычно, на горных дорогах грабежами занимаются.

Возможно, Худжа и не приврал: зря Юсуф в кишлаке тоже не объявлялся. Или были нужны люди для каравана, или на кого-то донесли. Юсуф появлялся, чтобы расправиться. Время страшное, не знаешь, откуда ждать беду.

Раджаб решил, что Худжа принес важные сведения: о них должны узнать пограничники.

8

Прапорщик Магомед любил шумные компании, в которых были вино и гитара — к тому же он сам неплохо рассказывал сальные анекдоты, за что нравился молодым офицерам.

Он не был жадным и часто одалживал деньги тем, кто их легко спускал после очередной получки.

Майор Субботин купился не столько на веселые пирушки, сколько на субсидии прапорщика. Майор понимал, что дело зашло далеко и, видимо, придет час, когда придется расплачиваться, если не деньгами, то чем-то другим…

Но дни шли, было легко и весело, и никто ничего не требовал — словно шла вечная весна.

И вдруг как гром с ясного неба. Денег у него, конечно, не было, да и Магомед особенно не нажимал…

— Понимаешь, Витя, — по-азиатски язвительно улыбался Магомед, — деньги — пустые бумажки. Надо лишь хорошо помогать друг другу — тогда будут и деньги, и девочки, и вино…

Майор еще не знал, куда клонит прапорщик.

— Ты когда пойдешь дежурным? — улыбнулся Магомед. — Попросись на среду. Начальником караула назначишь Одинаева. Толковый малый, это скажу тебе от чистого сердца.

В этот вечер была душевная пирушка. Майор счастливый, что удачливо отделался от Магомеда, блаженствовал. А тут еще прилепилась эта медсестра из санбата. Субботин был разведенный и свою холостяцкую жизнь часто ублажал короткими любовными романами.

Девчушка недавно приехала из России, была проста и открыта.

— Ты, Витя, не думай обо мне плохо. Мне просто здесь хорошо. В твоей компании все хорошо: и ты, и Магомед, и…

— Откуда ты решила, что нужна мне для постели? На мне что, написано? Просто в таких дружеских пирушках легко снимаются стрессы — сама знаешь, их у нас много. Завтра, может быть, кого-то из нас… Ведь будем честными: кругом объявленная или не объявленная война…

К ним подошел прапорщик Магомед. Полуобняв Субботина, сладко улыбнулся:

— Честно скажу: люби его. Более порядочного майора я не встречал в своей жизни. Клевый человек!

Магомед коротко объяснил начальнику караула, сержанту Одинаеву:

— Придут две машины по приказу начальника штаба. Организуешь полную сохранность и безопасность.

Тот понимающе кивнул.

— Шофер — солдат?

— В солдатской форме, сверхсрочник.

В эту ночь майор Субботин сильно расстроился. Заместитель командира дивизии снял с караула сержанта Одинаева, от него попахивало спиртным. Полковник наговорил майору много гадостей и пообещал еще разобраться.

В эту же ночь начальник караула доложил о том, что какие-то люди грузят на машины ящики, вероятно, оружие, якобы по приказу начальника штаба…

Майор покопался в документах и не нашел никаких распоряжений начальника. Он тут же приказал остановить погрузку, пока сам не прибудет на место происшествия…

Субботин не дошел до оружейных складов. По дороге на него напали, и в завязавшейся схватке майор почувствовал, как в спину вонзился нож… Субботин потерял сознание. Очнулся он только на операционном столе, где врач сказал ему:

— Жить будешь.

Вместе с ним в госпитале лежал сержант, начальник караула, который тоже получил ножевое ранение.

Пока они лежали на больничной койке, легко отделавшись, в дивизии все шло своим чередом. Прапорщик Магомед недоуменно пожимал плечами, в то время как специальная комиссия изучала ночной налет бандитов.

На складах вроде все было на месте. Но тем не менее машины, груженные ящиками с оружием, бесследно исчезли в неизвестном направлении.

Майора допрашивал военный дознаватель. О том, что Магомед просил его назначить начальником караула Одинаева, он так и не сказал: возможно, забыл или просто скрыл… Себя подставлять майор не собирался.

9

Первые сильные осложнения в отношениях Глеба с Димкой произошли сразу после возвращения со стажировки.

Казалось, приехали веселые, радостные. Ребята, словно соскучились, толкали друг друга, хватали за плечи и обнимались: всего-то месяц, но, видимо, уже чувствовалось предстоящее расставание на долгие годы. Так бывало всегда на старших курсах, когда забывалось все плохое, а неизвестность впереди еще больше сплачивала. Как-никак съели вместе не один пуд соли.

Но с Димкой Разиным произошло что-то невероятное. Его словно подменили. И все началось с начальника учебной заставы. Капитан Хватов неожиданно остановил в коридоре Глеба.

— Что, братец, женимся? — И он протянул ему руку. — Поздравляю.

Димка поначалу чего-то не понял. А потом до него вдруг дошло. Он изменился в лице и страшно покраснел. Капитан странно взглянул на остолбеневшего, обалдело-тупого Димку.

— Ты что, будто Сухомлинов у тебя жену отбивает?

Димка ничего не сказал, был как рыба, выброшенная на песок… Он был нем и глух.

И только когда офицер скрылся в конце коридора, разразился истерическим воплем:

— Ты что, женишься на Машке?! Без меня… За моей спиной.

— Между прочим, в таком деле, думаю, твоего согласия не нужно.

— Ты наглец! — выпалил вдруг Димка и зло отвернулся, скрывая нахлынувшие слезы. — А я думал, что я тебе друг.

— Конечно, друг, а кто же?

— Серому волку ты друг, да только не мне!

И Димка с наглой миной пошел прочь от Сухомлинова.

Глеб, конечно, чувствовал себя виноватым: все-таки скрыл от друга… Но как же не скрыть, если реакцию Димки знал уже заранее.

Он вспомнил Машу. Когда он сделал ей предложение, она горестно заметила:

— Я не против, Глеб. Я тебя люблю. И за другого, вероятно, замуж не пошла бы… Но как же Димка?! Ты же знаешь, что будет с Димкой!

— Что же теперь, Маша, и не жениться!

— Я уж не знаю…

Глеб обнял Машу за хрупкую талию.

— Важно, чтобы ты была согласна. А Димка как-нибудь переживет.

Маша поцеловала Глеба.

— Ты хитрый, Глеб! Но я тебя люблю!

— Вот и порешили.

О Димке больше не вспоминали, но каждый понимал, что лучше ему пока не говорить. Потому-то, возможно, Глеб и скрыл все от друга.

Правда, Саня Вербицкий, узнав дома от сестры, что она, пожалуй, выйдет замуж за Глеба, криво усмехнулся:

— А Димка? Он же повесится!

— Не дури, — сказала Маша.

Саня помолчал, словно взвесил слова.

— Не завидую Глебу.

— Почему? — с обидой вырвалось у Маши.

— Потому что ты — коза.

— Сам ты козел! — И Маша бросила в него книгу. — Всегда испортишь настроение.

Вербицкий остался при своем мнении. А встретив Глеба, он сказал:

— Слыхал, старик, хочешь осчастливить мою сестрицу?! Так вот, как на духу, не женись, Глеб — намаешься! Уж лучше меня никто ее не знает. Своенравна, глупа как пробка, и к тому же — вредная коза! Лучше не женись!

Сухомлинов сверкнул глазами.

Вербицкий понял, что спорол чушь, повертелся вокруг да и бросил:

— Впрочем, как знаешь…

Вечером Димка Разин взял увольнение и, подойдя к Глебу, твердо сказал:

— Я поехал к Маше.

— Твоя воля, — спокойно заметил Глеб.

Глеб не знал, что за встреча будет у Димки, но кое о чем догадывался…

Димка ворвался к Вербицким, словно с ним что-то случилось.

— Маша дома?

Посмотрев на него встревоженно, Вербицкая лишь покачала головой.

— Проходи. Она сейчас заявится.

Пока сама Вербицкая возилась на кухне, так и не поняв Димкиного настроения, Разин в зале нервно рассматривал большую фотографию Маши. Он готовил хлесткие слова, которые ей скажет. А уж он-то скажет — и так, что ей придется от этих слов покрутиться…

Он слышал, как в передней открылась дверь, как, заглянув на кухню, Маша мелодичным голосом что-то сказала матери и как та негромко предупредила ее, что у них гость, Димка Разин.

Маша вошла в гостиную.

— Здорово, Дима.

Димка молчал. Большие нахмуренные глаза его наливались обидой.

— Ты что? — подошла Маша. — Ну ты что?

— Я думаю, ну… Что этого не будет?!

— Дурачок, он же твой друг. — Маша ласково потрепала его за волосы.

— Понимаешь, ты же не только его, ты и моя — ты наша!

— Но нельзя же разделить меня на половинки! Пойми это! Да тебе и жениться рано, Димка, ты еще мальчик!

— А ему, значит, можно?

10

И все же Глеб женился.

Димка продолжал дуться. Иногда на занятиях, просидев пару с Глебом, он уходил к ребятам «на Камчатку».

Там Димку принимали, даже выражали сострадание:

— Да ты, мужик, не убивайся: как в песне поется — еще неизвестно, кому повезло.

Разин при таких словах бледнел, но сдерживался, хотя внутри в нем жила буря: он даже и не Глеба ненавидел, а Машу. Предала, взяла вот так просто — и предала! А он-то думал, что их дружба вечная…

Кто-то из ребят сказал, что баба выходит замуж, когда ей невтерпеж… Так уж, мол, заведено в природе. Ты разве, Димон, не видел, как сучка весной под кобеля лезет?!

Димка все же не «ботаник». Он и без книжек видел многое. Тем более жизнь сейчас вся на виду… Секс теперь разливают как простую воду.

Значит, она захотела Глеба, а не его… После того, как Глеб ему рассказывал о каком-то гористом Непале, он много думал о той жизни… Ему даже в мыслях представлялось, как братья приводят в дом одну девочку-жену, и дети у них, как в коммуне — общие…

Он, глупыш, мечтал о непальской Маше, которая была бы их верным другом и женой…

Впрочем, зачем далеко ходить. Как-то он был в гостях у знакомых художников. Они его какие-то дальние родственники. Два брата-близнеца писали картины вместе. У них все было вместе, почти так, как у него с Глебом.

Младший женился еще студентом. Старший оставался холостяком.

Когда Димка приходил раньше, он невольно обращал внимание на то, что кровать в комнате старшего даже кое-где покрылась паутиной. Ясно, что он в ней не спал. Спальню же женатых от него старались закрывать, но он как-то случайно увидел в ней большую тахту, прикрытую цветастым покрывалом. «Не вместе ли они спят?» — подумал он: уж очень все подозрительно…

Однажды, придя в гости, он увидел на коленях старшего жену младшего. Димка оторопел: «Она еще и ласкает его…»

Старший заметил недоуменный взгляд Димки, улыбнулся. Но когда остались одни, весело сказал:

— Понимаешь, Димон, у нас здесь изменения. Мой брат развелся, а я женился…

Димка не стал спрашивать — почему? Но с языка все же слетело:

— Но продолжаете спать вместе?

Старший не удивился вопросу. Пожав плечами, усмехнулся.

— Запомни, Димон, что мы близнецы. А близнецы неделимы не только в армии, но даже и в сексе…

Потом Димка нашел в газете статью, в которой смачно рассказывалось о чем-то подобном…

Почему же мы с Глебом хуже? Мы, пожалуй, родные, самые близкие. Я не могу без Глеба, но я не могу и без Маши…

Димку мучили несбыточные мечты. Они и оказались несбыточными. Теперь Глеб женится на Маше. Его, Димку, просто обошли. Отбросив, как ненужную собачонку… Так все глупо!

День свадьбы приближался. На следующее воскресенье уже намечалась регистрация брака. И это приближение бесило Димку…

Как-то Глеб, положив руку на его плечо, мягко и даже, пожалуй, заискивающе сказал:

— Не дуйся. Ничего уже назад не вернешь. Маша, да и я хочу, чтоб ты был нашим свидетелем.

— Я?!

— А кто же? Или ты не друг?

Димка порозовел. С ним в одно мгновение что-то произошло. Вероятно, где-то в глубине души он к этому уже готовился. Значит, переболел…

— Ладно, — сказал он весьма доброжелательно, совсем не так, как раньше.

— Ну, вот видишь, — вдруг обрадовался Глеб и обнял Димку. — Ну пойми, разве мы тебя бросим…

— Я женюсь на самой страшной крокодилище, — съязвил Димка. — Но ты все равно у меня будешь свидетелем…

— Согласен, — твердо сказал Глеб.

Димку действительно словно подменили. В загсе он был веселым, разбитным парнем.

Сергей Карсавин, даже усомнившись в его веселости, шепнул приятелям:

— Такая веселость к добру не приведет.

Но Димка и на свадьбе был развязным, словно подпил. Громче всех кричал: «Горько!», громче всех смеялся и так балагурил, что заслужил похвалу взрослых.

— Хороший мальчишка! Весельчак!

Димка сидел рядом с невестой и как верный паж охранял ее от назойливых гостей, и лишь к концу застолья он вдруг посерьезнел, достал бутылку шампанского и предложил выпить за них, троих.

Маша тут же согласилась, да и Глеб не отказался.

Димка сказал тост:

— Выпьем за то… чтобы всегда, даже в ненастье, быть вместе. Иначе, какие мы суворовцы!

Они чокнулись и поцеловались.

11

В страшную ночную темь на заставе появился Раджаб. Ахметзянова еще вчера увезли с коликами в отрядную санчасть, и Глеб Сухомлинов, оставшийся один на один с прапорщиком Зиновием Буткиным, теперь подменял и начальника заставы, и его первого зама.

Раджаб был сильно озадачен, говорил много и быстро, путая русские слова с таджикскими. Лейтенант несколько раз останавливал его, плохо понимая доброжелателя. Наконец, пришлось позвать прапорщика Буткина. Сутуловатый, с водянистыми нагловатыми глазами, прапорщик был здесь старослужащим и в таджикском говоре кое-что «петрил».

Вдвоем они разобрались в донесении Раджаба. По его словам, сегодня утром моджахеды нападут на соседнюю заставу, а там уж жди с реки Пяндж непрошеных гостей и сюда…

— Махмуд так и сказал: «Намозолила глаза застава, будем ей «секир башка»…

Сухомлинов уже знал, что Махмуд в этом районе не только глава банды. Его люди связаны с оппозицией и афганскими моджахедами.

Раджаб, показав рукой на проблески в окне, заметил:

— С нами Аллах! Он не позволит Махмуду самовольничать…

И он крепко по очереди пожал руку лейтенанту и прапорщику. Потом вышел на крыльцо. Посмотрел на восток и быстро скрылся в еще не растаявшей темноте в направлении гор.

— Что будем делать? — нахмурившись, спросил Глеб прапорщика Буткина. — Как всегда, автоматы в руки?

— Как всегда, автоматы в руки. Так что принимай решение, лейтенант.

Сухомлинов усмехнулся: прапорщик в силу своего возраста был заносчив. Как старослужащий, «отпахавший» на заставе немало лет, он должен бы давно стать старшим прапорщиком… но не повезло. Попался Зиновий на пьянке с солдатами — до сих пор начальник отряда простить ему этого не может.

Запищал полевой телефон, и Глеб взял трубку.

— Это ты, Ахметзянов?

— Никак нет, товарищ полковник… Лейтенант Сухомлинов.

— А где старший лейтенант?

— Отправили в санчасть. У него колики.

Глеб понял, что Ахметзянову присвоили «старшего», и порадовался этому…

— Что у вас там? — пробасил полковник.

Сухомлинов объяснил в чем дело.

— Я так и думал, — сказал полковник. — Вот что, давай, только не робей. Как говорится, не впервой…

Простота в общении нравилась Сухомлинову. С полковником Захаровым он встречался всего два раза: один раз он был на заставе, а другой — случайно, на дороге, когда Глеб сопровождал груз в отряд. Моложавый, с открытым добродушным лицом, полковник остановил машины.

— Вот что, Сухомлинов, от бэтээра не отрывайся. У кишлака Колот, сам знаешь, боевики отряда самообороны. Они любят побаловаться. Постоянно грабят машины. Не брезгуют и пограничниками.

Поговорив с полковником и получив дополнительные распоряжения, лейтенант Сухомлинов сказал прапорщику:

— Ты возьмешь на себя реку Пяндж. Я, пожалуй, останусь на Соколиной горе. Там кто в «секрете»?

— Босых и Подолян, — коротко бросил старшина заставы.

На Соколиной горе хмурилось. Темные свинцовые тучи, казалось, вот-вот заденут за вершину. Но пограничникам отсюда хорошо видны голые склоны и даже едва заметные тропы с афганской стороны. Река Пяндж, огибающая гору, тоже была под отличным присмотром.

Лейтенант Сухомлинов взял у сержанта Босых бинокль. Маленькие фигурки двигались в направлении соседней заставы — как раз к капитану Матюшенко.

Глеб невольно вспомнил последний разговор с капитаном, когда они встретились на стыке застав. Матюшенко, загорелый, мордастый, похлопал его по плечу.

— Когда вернешься?

— Как прикажет начальство.

Завязался короткий разговор.

— На Памире много странного, — заметил капитан. — Отряды местной самообороны хоть и не в открытую, но все же войну ведут против нас. Вот и разберись здесь — кто за, а кто — против.

— Это верно, — согласился Глеб. — Днем заверения в дружбе, а ночью, глядишь, пуля в спину.

— Я больше верю простым людям.

Матюшенко наверняка в чем-то был прав: нам «бара-бир» — пусть разбираются сами, а ввязываться в политические разборки незачем — у нас граница…

— Товарищ лейтенант, — оторвал от мыслей солдат Серафим Подолян. — Смотрите-ка… Пошли на Пяндж.

Послышалась далекая пулеметная дробь.

«Значит, Раджаб был прав, — подумал Глеб. — Хочешь не хочешь, придется вступать в бой…»

Бой длился часа два. На Соколиной было еще тихо, но у реки, откуда был прямой ход на заставу, бой шел вовсю, и Сухомлинов даже пожалел, что послал туда прапорщика — надо было пойти самому.

Сухомлинов связался с заставой.

— «Коршун»… Я «Сокол»… Как слышно?

Слышно было нормально, но, как доложил дежурный, новостей от Буткина нет: только слышны разрывы мин да автоматные очереди. Видимо, там горячо…

Рядом появился Босых и доложил:

— Товарищ лейтенант, справа на дороге к кишлаку замечены боевики.

— Много?

— Десятка два.

Сухомлинов поднял бинокль.

— Надо их остановить. Иначе они через кишлак выйдут в тыл Матюшенко.

Взяв с собой Егора Стародубцева и Подоляна, лейтенант стал спускаться по крутой тропе. По его расчетам, они должны были добраться раньше и у поворота, где дорога шла по огромному ущелью, способны задержать «духов», как серьезно заметил Подолян…

И действительно, автоматные очереди положили боевиков на землю. Особо развернуться им негде, и пограничники какое-то время торжествовали. Но вдруг совсем рядом разорвался снаряд. Солдаты и лейтенант припали к серой, каменистой земле.

Было ясно, что стреляли с сопредельной стороны, так как эта часть горы была обращена к Афгану.

— Сволочи! — выругался Подолян. — Была бы у нас пушечка — шлепнуть бы им по затылку.

Стародубцев засмеялся.

— Серафим в своем репертуаре…

Новый снаряд немного выше врезался в скалу. Повалила черная пыль, и сразу начался обвал… С грохотом посыпались огромные камни, круша все на своем пути.

Сухомлинов с солдатами пытался увернуться, но что-то сильное ударило по ногам лейтенанта, и он, сбитый, покатился вниз в лавине обвала…

Лейтенант Сухомлинов открыл глаза и увидел рядом Серафима Подоляна. Глеб попытался подняться, но почувствовал боль в пояснице. Значит, придушило, подумал он. Лейтенант спросил у Серафима, где моджахеды.

— Ушли.

И Подолян рассказал, что во время обвала ему со Стародубцевым удалось отпрянуть в сторону и лавина, к счастью, прошла мимо.

Оказавшись один на один с боевиками, они сумели отбить нападение, и те теперь залегли за поворотом.

— Как думаю, размышляют, — заключил свое повествование Подолян.

Сухомлинов все же приподнялся. В небе застрекотал вертолет. Он был достаточно высоко и парил над горами, подобно орлу, высматривающему добычу.

Глеб размялся и понял, что ничего особенного с ним не случилось. Кости целы, разве что небольшие ушибы.

Вскоре, воспользовавшись затишьем, вниз спустился сержант Босых. Он наверху связался с заставой и узнал, что у реки тоже все обошлось — там армейцы. Они помогли пограничникам отбить моджахедов и хорошо закрепиться.

«Духи» так и не показались. Сухомлинов понял, что они ушли тропой к реке Пяндж с надеждой прорваться там.

Бой у реки был коротким. Два взвода роты Пашки Скобелева удачно ударили с фланга. Боевики побежали, и для многих могилой стала бушующая река Пяндж.

Прапорщик Буткин тоже не лыком шит. Прослужив на этой заставе несколько лет, он отлично ориентировался и потому точно выбрал место для «секретов» и основных позиций.

Когда лейтенант вернулся на заставу, то в столовой увидел закусывающих Тараса Парамонова и Пашку Скобелева.

— А мы, видишь, угощаемся, — улыбнулся Тарасик живыми, карими глазенками. — Скажу на полной серьезности, у вас здесь кормят лучше.

Пашка Скобелев подсунул Глебу фляжку.

— Подкрепись — да с нами за стол. Не так уж часто встречаемся.

Глеб пожал плечами.

— Не могу, братва. Как-нибудь в следующий раз.

— Это же не водка! И не бормотуха! Чистое памирское вино.

Такого и в Москве не достанешь!

Сразу было видно, что мосвоковцы в настроении.

— Дали «духам» на орехи, — смеялся, как мальчишка, Тарасик, образно рассказывая о недавнем бое…

Оказывается, он со своим взводом был в засаде. Как только появились моджахеды, они затаились и молчали. Моджахедов было предостаточно, не менее полуроты, и настроены они были воинственно. С первого же захода подбили бэтээр, что окрылило их. Да и с берега поддерживали артиллерия и минометы.

Но по сигналу Скобелева Тарасик ловко ударил с фланга. И в тот самый момент у моджахедов замолкла артиллерийская поддержка и появилась некоторая растерянность в рядах.

Тарасик торжествовал.

— Что ни говори, а было дело! — И, глядя на Сухомлинова осоловелыми глазами, добавил: — Конечно, памирская война — глупая война. Но в ней есть кайф. Правда, многие меня не поймут!

12

Где бы ни учились суворовцы, старались по возможности держать друг с другом связь.

Больше всех из роты остались в МосВОКУ. Ребята даже шутили: «Если нет в кадете проку, быть ему в МосВОКУ!»

Именно там осели Пашка Скобелев, Антон Муравьев, Денис и Тарасик Парамоновы.

Ребята были дружны и часто наведывались в Пограничный институт. Однажды Тарасик даже задрался на КПП с первокурсником, который, будучи в наряде, не хотел его пропускать на территорию института.

Тарасика поддержал Пашка Скобелев. Выпятив грудь, Пашка наступал на молоденького розовощекого курсанта:

— Ты на кого рот разинул? Ты еще под стол пешком ходил, а я уже был в суворовском. Понял, что дело имеешь с кадетами?

Курсант на какой-то миг растерялся, но потом, ощетинившись, пригрозил, что вызовет наряд. Это еще больше подлило масла в огонь. Все шло к драке. Но в это время прибежал Димка Разин.

— Дурачок, — набросился он на оторопевшего курсанта. — С какого дивизиона?

Подоспели и другие ребята, в том числе и Сухомлинов. Конфликт был улажен. Первокурсник сдался, и мосвоковцы прорвались через КПП.

Судьбы суворовцев были разные. На журфаке Саню Вербицкого хотели запихать в «Красный воин». Особенно настаивал курсовой. Подполковник сам ежедневно читал эту газету, а поскольку «шалопай» Вербицкий писал неплохо, то, несмотря ни на что, курсовой хотел осчастливить им родной орган армейской печати.

У Вербицкого были свои планы. Он проходил стажировку в «Границе России», потому и рвался к пограничникам, где, как ему казалось, было больше романтики.

Мосвоковцы после выпуска гурьбой попали в Таджикистан, в двести первую дивизию… Заводилой здесь стал Пашка Скобелев. Ему доверяли, а Парамоновы его называли «Наш командир: куда он, туда и мы».

Антон Муравьев был себе на уме, но и он не чурался суворовской компании и, попав вместе с ребятами в горячую точку, надеялся выслужиться и даже получить орден. Но пока, как объяснил командир батальона, к награде представили лишь Дениса Парамонова.

Попав с бэтээра в окружение к моджахедам, он потерял связь с дивизией, но сумел обмануть их и даже привезти в часть пленными двух «духов».

Его спрашивали:

— Ну как, Денис, струхнул?

— Господи, да я всю жизнь мечтал об этом.

Правда, Денису пришлось с недельку полежать в госпитале — небольшая контузия. Да что это по сравнению с вечностью!

Жизнь в двести первой шла обычно, как во всякой фронтовой дивизии. То и дело роты выбрасывались в горы на помощь пограничникам. Моджахеды никаких обещаний не давали и потому устраивали бесконечные засады и нападения не по расписанию. Ты их не ждешь, а они тут как тут.

Пашка Скобелев весьма быстро стал командиром роты. Он сумел добиться, чтобы к нему перевелись братья Парамоновы.

С тех пор они называли роту суворовской, на что однажды генерал, командир дивизии, заметил:

— Здесь у нас появилась суворовская рота. Так вот: если она себя оправдает, может, мы и вправду будем ее командирский состав формировать из бывших суворовцев.

Это ему не помешало однажды вызвать Дениса и предложить ему новое назначение.

Денис Парамонов отказался:

— Товарищ генерал, вы же сами говорили о суворовской роте.

Генерал почесал затылок.

— Ну, Бог с тобой! Оставайся. А жизнь нас рассудит.

Потом Денис узнал, что вместо него был назначен Антон Муравьев. Ради справедливости надо заметить, что в последнее время Антон старался держаться особняком: нет, он не зарывался и был весьма уравновешенным парнем, но…

Он сразу стал искать поддержки среди старших офицеров и вскоре нашел себе приятеля, высокого худощавого майора, с которым находил больше общих интересов, чем с ребятами…

Заметив эту проявившуюся черту в Антоне, Пашка Скобелев как-то пошутил:

— Глядишь, так и с генералами будет «на одной ноге». Далеко пойдет малый, если вовремя не остановят.

И все сразу вспомнили Карсавина. Серега всегда оставался Карсавиным, элитным парнем, знающим себе цену. Перед распределением он не суетился, как другие, он был уверен, что ни в какие двести первые дивизии он не поедет, и, вообще, у него своя дорога…

Ребята относились к нему снисходительно. Они уже привыкли к его «особенностям», и потому никто не удивился, когда сам Карсавин сказал, что остается в Москве. В то время как многие «блатные» это всячески скрывали, побаиваясь подножки, он был душой открыт и свободен в разговорах. Правда, «блатным» он себя не считал — просто он «другой крови».

Серега Карсавин остался в Москве. Он объявился адъютантом командующего пограничными войсками.

И это, собственно, никого не удивило.

13

Раджаб, чтобы попасть на заставу, выбирал глухие ночи, пока, как он думал, никто не мог заметить или опознать его. Он все продумывал до мелочей. Лейтенант Сухомлинов удивлялся его смекалке. Но сам Раджаб, мягко улыбаясь, признавался, что его походы на заставу важны не столько ему, сколько всем людям.

— Это большой караван. «Серебряный караван» на Кавказ, куда идут наркота и оружие, — говорил степенно Раджаб, по-прежнему путая таджикские слова с русскими. — Махмуд на этом «караване» стал богаче любого шаха. У него денег… полная арба, набитая мешками с долларами. Ему уже русские деньги не нужны. К русским деньгам он относится презрительно…

Сухомлинов записал все до слова из того, что поведал ему Раджаб. Выходило, что для заставы насту пали горячие денечки. Лейтенант думал, что в Таджикистане неразбериха имеет не простые корни: переплетались интересы самых разных кланов — бандиты «серебряного каравана» легко рядились под оппозицию. На самом же деле, кроме криминальных доходов, им было ничего не надо.

Раджаб даже не притронулся к пиале зеленого чая. Он торопился домой. Время поджимало, и Раджаб боялся чужих глаз. На последней минуте он вдруг поделился с Сухомлиновым душевными мучениями: ему ничего не остается делать, как для бандитов устроить дома угощение…

— Собачья жизнь пошла, — прощаясь, сказал он и исчез в темноте, словно здесь, на заставе, его никогда не было.

Лейтенант Сухомлинов задумчиво смотрел в ночь. Ничто не говорило о том, что приходил Раджаб. Да, без Раджаба им, пограничникам, было бы трудно…

Он вспомнил, как наставлял его Раджаб:

— Ты не гляди, что я молодо выгляжу — я прожил нелегкую жизнь. Служил в русской армии, был ефрейтором и младшим сержантом был… Потом эти годы по своей сущности пустые. Разве можно к ним отнестись иначе! Я хорошо изучил этих бандитов, их повадки. Они — зверье, шакалы… Наверняка, не сегодня завтра они постараются тебя подкупить. Я же сказал: у Махмуда денег полная арба… Они умеют ловить на крючок, уж это я знаю лучше, чем другие…

«Странный, ловкий и сильный Раджаб, — подумал Сухомлинов. — Он не хочет, чтобы его страна стала криминальной… Именно это заставляет его бороться…»

Запищал полевой телефон, оборвав мысли лейтенанта. Телефон возвращал к обычной заставской жизни.

Худжа в своем желании был настойчив. Он все равно приехал к Раджабу с прапорщиком Магомедом. Раджаб отметил, как пополнел и стал солиднее Магомед: в глазах спокойная уверенность и большое самолюбие — такие любят, чтобы их обхаживали…

Раджаб выложил на стол угощения не жалея, выложил все, что мог. Правда, гости тоже привезли кое-что, что немало удивило Раджаба: значит, не только пьянствовать приехали…

И, действительно, Худжа, садясь за стол, весело бросил:

— Чего хозяин прячешь красавицу? Тащи сюда свою Назирет! Пусть Магомед умоется ее красотой. Ему такое и во сне не снилось.

Делать было нечего, и Раджаб позвал дочку. Компания сразу оживилась и повеселела. Магомед хлестко пил и рассказывал анекдоты… И всякий раз оснащал их сексуальными подробностями. Назирет краснела, отворачивалась в сторону. А Магомеду это нравилось, и он вдруг стал сыпать всякие сальные небылицы об ишаках и красивых мальчиках…

Раджаб было запротестовал:

— Нехорошо мы ведем себя. Аллах услышит. Ему это совсем не нравится.

Но Магомеда это не остановило.

Не то по сигналу Раджаба, не то сама, но Назирет, закрыла рот руками, словно ее тошнило, и выскочила из комнаты.

— Что с ней? — удивился Худжа. — Не беременная ли?

— Не знаю, — сказал мрачно Раджаб. — В последнее время у нее рвота, живот болит. Водил к знающим людям — напугали они: нехорошее, мол, заболевание.

— Триппер что ль? — засмеялся Худжа и порозовел от собственного смеха. — Если триппер, то ты у меня смотри, хозяин: заразит — убью…

Но Назирет убежала — и как в воду канула. Гости было ее искать, весь дом обшарили…

На ругань гостей Раджаб лишь качал головой:

— Не знаю, где она! Я же с вами был. Возможно, к подругам или к матери убежала. Где собрались женщины, тоже не знаю. У них свое, женское…

Выпили еще.

Магомед вдруг стал собираться домой.

— Я ведь человек военный: у меня всегда дела. Вот добьем оппозицию, бандитов добьем — начнем жить нормально. А ты как думаешь, Раджаб?

— Я ничего не думаю. Живу, как живется, — никому не мешаю. Мне все равно. Все люди — все равно помирятся.

Худжа хитро сощурил глаза.

— Он заливает. Весь кишлак знает, что он у пограничников осведомитель. С ним надо язык держать на замке.

— Не верь ему, Магомед, — спокойно, делая вид, что он изрядно выпил, заметил Раджаб. — Он — пьяный.

— Что у пьяного на уме, то и на языке, — засмеялся Худжа. — Я тебе, Раджаб, скоро задание дам. Дочку свою береги. Пригласишь с заставы молоденького лейтенанта, того, что с женой приехал, да и положишь ее под него. Запомни, это приказ Махмуда. Для тебя это, кроме всего, алиби. А заразишь его, ха-ха, отвечать будешь по закону…

Гости уехали недовольные, уверенные в том, что Раджаб их обманул.

14

Сергею Карсавину в МосВОКУ поначалу было нетрудно — физически подготовлен, да и с умом был порядок.

Потом испортились отношения с преподавателем тактики. Тот поставил ему подряд две двойки и назвал «мажором», который мечтает о легкой карьере.

Карсавина это задело, и он огрызнулся. С тех пор стали не складываться отношения и с командиром роты.

Однажды капитан сказал ему:

— Вот что, Карсавин. Мне здесь мажоров не надо. Замечу, армии нужны хорошие, грамотные командиры, а ты им, видимо, никогда не станешь.

Сергей хмыкнул:

— Командиром я, может быть, и не стану, но, как вижу, мажоры служат ротными офицерами! Туда, пожалуй, и мне дорога.

Капитан вскипел:

— Много на себя берешь, Карсавин. На первый раз ставлю на вид. А в последующем ты у меня поплатишься.

И, действительно, первый год ротный спуску ему не давал. И Карсавин думал даже перевестись в Военный институт на спецпропаганду, которую еще называли факультетом психологической борьбы.

А тут Военный институт объединили с Гуманитарной академией. Вновь появившийся Военный университет обещал многое.

Но Карсавин так и не перевелся. Постепенно со второго курса отношения с ротным сгладились, и на третьем курсе тот стал даже относиться к нему без лишних эмоций.

— Ты неисправим, — сказал он как-то Карсавину. — Портить себе нервы не собираюсь. Так что станешь командиром или не станешь — это твои проблемы.

Да и Карсавин к этому времени «обкатался». Он мирно заметил:

— Я все же буду стараться, товарищ майор. Конечно, с вашей помощью.

К тому времени ротный получил майора и был более благодушен.

Карсавин вздохнул спокойно и о переходе в Военный университет совсем забыл. И хотя МосВОКУ было «не сахар», Карсавин тянулся. И даже начальник училища, как-то проводя смотр, вывел его из строя.

— Великолепная выправка. Я хотел бы, чтобы все другие курсанты брали с него пример. Офицер без выправки — «лапша», «лапша» командовать не может.

Майор вызвал Карсавина в канцелярию и сказал:

— По приказу начальника училища объявляю три дня отпуска.

— Приложите их, пожалуйста, к увольнению в воскресенье, — попросил Сергей.

— Ладно, — мягко заметил ротный и вдруг подошел и похлопал Карсавина по плечу. — Ты стал другим. Между прочим, и я стал другим.

Сергей понял, что между ними был заключен мир.

И когда шло окончательное распределение и генерал спросил Карсавина, куда он хочет пойти, тот невозмутимо ответил:

— Куда пошлете, товарищ генерал.

Но ротный предупредительно подсказал генералу, что на Карсавина есть заявка из пограничных войск.

Генерал улыбчиво посмотрел на Карсавина.

— Пограничники у нас отбивают самых красивых ребят. Ладно уж — удовлетворим заявку.

В пограничные войска молодой лейтенант заявился с надменным видом, словно он здесь прослужил немало лет.

— Карсавин, — сказали ему в отделе кадров, — с вами хочет поговорить директор федеральной пограничной службы.

Из кабинета Карсавин вышел окрыленный. Полковник, сопровождающий его, заметил:

— Пока здесь вот осматривайся. А потом куда-нибудь пошлем на границу — познакомишься, да и привезешь генералу армии свежие впечатления. Мы свыклись, а молодой, неискушенный глаз куда острее…

Первое время Карсавина не трогали; он толкался в библиотеке и как можно больше читал о жизни пограничников.

Гуманитарный склад ума быстро помог ему освоиться. Щеголяя в красивой форме с зелеными погонами, выделяясь среди других своей молодой, статной выправкой, Карсавин чувствовал себя в новой среде комфортно.

Ребятам-однокашникам, которых он встречал позже, весело отвечал:

— С одной стороны — фортуна, с другой — я же Карсавин. Об этом мне всегда напоминала мать: ты, сынок, прежде всего Карсавин!

И вот впервые командировку Карсавину подписал сам командующий.

— Задача ясна? — подняв голову, спросил генерал.

— Так точно, товарищ генерал армии.

— Вот и жми, — спокойно заметил командующий, — а там посмотрим, что к чему.

Путь лежал на Кавказ, в Абхазию.

Сергей Карсавин связался с авиаотрядом и вскоре на военном самолете, который летел в том же направлении, оказался под Сухуми. Еще недавно здесь шли бои. И хотя сейчас было тихо, военное дыхание еще чувствовалось. Дальше Карсавин ехал на машине, которую прислали пограничники.

В Сухумском отряде его приняли приветливо, но настороженно. К приезду из Главкомата относились, как к ненужной необходимости. Начальник отряда смерил Сергея наметанным взглядом. Повертев в руках командировку, заметил:

— Пошлем учиться уму-разуму на «первую». Там и загоришь и покупаешься заодно.

Застава как застава: тяжеловатые железные ворота проворно открыл дежурный солдат из местного контингента.

— Начальника заставы нет, — доложил он. — Уехал куда-то…

— А зам? — спросил с ленцой Карсавин.

— Зама нет, — проворно ответил солдат, — он тоже уехал куда-то…

— А прапорщик?

— Прапорщик? Не знаю. Видимо, он здесь…

Карсавин поежился и пошел по линии недавней обороны — длинным зигзагом вырытых в песках окопов и траншей.

По морю шли мелкие барашки, и, хотя еще висела утренняя мгла, было жарко. «Искупаться бы, — подумал Сергей, но тут же испугался своей мысли. — Что обо мне подумают?»

Выйдя к заставскому пирсу, Карсавин увидел прапорщика, возившегося возле катера. Подошел, представился. Прапорщик лениво улыбнулся.

— Сейчас прибудет Разин — он и разберется. Он остался за начальника.

— Разин? — удивился Карсавин. — Дмитрий…

— Он самый, — спокойно, но уже более заинтересованно сказал прапорщик. — Он у нас новенький, из Москвы прислали.

— Лейтенанта Разина я знаю, как облупленного. В суворовском вместе в потертых хэбэ ходили…

Прапорщик подобрел.

— Хотите с нами в море?

— Конечно, хочу, — засмеялся Карсавин.

Жизнерадостный Разин, увидев Карсавина, был страшно удивлен. Просмотрев командировку, лишь прицокнул языком:

— Ого! Даешь! Адъютант командующего… А я вот тут, греюсь у моря, пока возможно…

— А что, можно греться?

— Как сказать! Вчера, например, несколько молодцев пытались на пирсе снять часового, захватить катер и удрать в Турцию.

— Ну как, захватили?

— Не удалось. Но часового ранили… Вот начальник повез его в отрядную санчасть.

— И частенько у вас случается?

— Перестрелки почти каждый день. Хотя формально бои закончились…

— А неформально?

— Живем на переднем крае, как на фронте. Все время на переднем крае… Вот прорвалась банда… Что было! Да, с бандитами здесь весело. Слыхал про «серебряный караван»? Так вот это длинная дорога наркоты и вооружения аж из Средней Азии. Начинается, может быть, в Афгане, потом в Таджикистане формируются хитрые поезда, а то и самолетами, прямо сюда на Кавказ. Весь Кавказ горит синим пламенем от этих наркотиков… Вот так и живем. То бандиты нам спать не дают, то мы им… Впрочем, не волнуйся: все равно электричества здесь нет… А когда хлынет тропический дождь, воды по пояс — в нужник ходим в химзащите…

Карсавин огляделся по сторонам.

— Да, картина, как сказал бы наш ротный, неприглядная.

Словно в подтверждение раздались автоматные очереди со стороны берега.

— Что там? — строго спросил Разин дежурного.

— Нападение на наряд, — крикнул сержант и побежал по дощатому настилу к рации.

Разин вооружил Карсавина автоматом. Тот загорелся: ему как никогда захотелось оказаться в деле.

— Палить можно?

Карсавин ночевал в комнате Димки Разина. Они долго не могли заснуть, лежа на жестких солдатских койках.

Вспоминали суворовское.

— А где Глеб, ты не знаешь? — спросил Сергей.

— В Таджикистане, в горах…

— Да, у вас здесь весело, — вдруг ни с того ни с сего выпалил Карсавин. — В Москве будет что рассказать. Да и ты, Димон, молоток — раньше не подумал бы…

Разин молчал.

— Сухомлинов что, жену туда увез?

Разин молчал.

— А чего ты на ней не женился? Такую кралю Сухомлинову отдал… Впрочем, мне ваши отношения с Глебом были не очень понятны… Я бы так не дружил.

— А ты подружи, — грубовато отозвался Димка.

Карсавин усмехнулся.

— Не обижайся. Разве я против тебя чего-нибудь имею.

Разговор оборвался.

— Ну, спать, — вдруг сказал Разин.

Вскоре лейтенанты заснули крепким сном.

Под утро пошел ливень. Абхазский дождь для пограничников, что нож к горлу. Волнение моря доходило до шторма. Страшный грохот стоял вокруг. Волны ударяли о берег и огромными пенистыми лавинами обрушивались на заставу.

Темь невыносимая. С окна ручьями лилась вода. Вскочив с коек, лейтенанты бросились к выходу.

Разин схватил фонарь. Луч света рассек комнату.

— Надевай химзащиту, — резко сказал он Карсавину. — Иначе не выйдешь из дому. Теперь наверняка все залило по колено.

Карсавин натянул резиновые штаны.

— А что, мне это нравится!

Резанула молния, ярко осветив комнату. Следом ударил сотрясающий гром.

Строение дрогнуло и, казалось, вот-вот развалится, как карточный домик.

15

Сергей Карсавин сказал Разину, что ему нравится пограничная жизнь, что в ней есть что-то такое, чего нет в обычной, затхлой жизни, где всегда все одно и то же… А на границе все неожиданно, все меняется ежечасно, и ты всегда находишься в каком-то напряженном ожидании…

Такая стрессовость, заключил Сергей, человеку необходима и даже, как он подумал, полезна. Может быть, в этом и есть своя романтика.

Димка Разин усмехнулся:

— Это ты пожил с недельку, а ты поживи побольше.

— Нет, Разин, ты просто ничего не понимаешь…

Карсавин познакомился с командиром абхазского батальона, загадочно-добродушным парнем, который тянулся к пограничникам. Сергей раза два был у него в гостях, пил «чачу» и даже собирался с ним в горы на охоту.

— Мы с пограничниками взаимодействуем, — говорил командир абхазского батальона, — иначе от банд не отобьешься. Через нас проходит главный путь наркотиков… Сладить трудно.

Когда Сергей где-то пропадал, Разин волновался, чувствуя, что несет за него ответственность. Но сказать ему, чтобы он меньше шлялся, побаивался, зная упрямство и самолюбие Сереги.

Впрочем, настроение Разина менялось, нападала тоскливая полоса: писем от Глеба и Маши не было и ему казалось, что они его уже позабыли. Он не раз подумывал о предательстве друзей, о том, что он им больше не нужен… Димка написал подряд два письма. Дойдут ли они в далекий Таджикистан, в этом он сильно сомневался. Правда, последнее письмо он передал с летчиком-пограничником, который летел в Москву, а затем в Таджикистан.

Зато Карсавин цвел. Погода установилась. И жаркая погода, и спокойное, лазурное море манило к себе. Они пошли окунуться. Димку удивило шикарное, загорелое тело Сереги — и это в Москве-то!

— Эх ты, — проводя рукой по спине Димки, бросил Карсавин, — я здесь бледнопупыристых топил бы в море, как топят ненужных, лишних котят…

Разину, который в суворовском славился ладным, хорошим телом, стало стыдновато:

— Замотался! Для тебя жизнь на заставе — романтика, для меня — служба!

— Быстро ты скис, Разин, — засмеялся Карсавин. — Я так командующему погранвойсками и доложу. Не в своей тарелке, мол, Разин, а еще пограничник. Гнать его метлой вдоль по Питерской…

Они купались долго, наслаждаясь мягким, прохладноватым морем.

— Не вода, а чистый нарзан, — восхищался Карсавин. — А ты тужишь! Глупости, скажу, Разин. И жениться — глупости! Зачем жениться раньше срока? Мужчина должен жениться вовремя, когда ему стукнет, по крайней мере, за двадцать пять. Женятся сосунки-лейтенанты, еще жизни не ведая, да и где ее ведать-то! В коротких увольнениях по субботам, что ль? Вот за это и расплачиваются импотенцией…

— Почему импотенцией? — удивился Разин.

— Если военный не импотент, то он и не военный, — засмеялся Карсавин, раскинувшись своим добротным телом на гальке. — А вот почему?.. Кто рано женился — тот и рано разочаровался в семейной жизни. Тогда пошли выпивуха, скандалы, разводы, алименты, чужие углы и выговоры по службе… А это, брат, не просто стрессы, полезные человеку, а дистрессы… Вот это уже и не романтика! Это каторга…

Разин потянулся и сказал:

— Может, ты и прав!

16

Люди Мурада захватили двух пограничников из отряда. Мурад заявил, что он тотчас их отпустит, если начальник штаба погранотряда с ним встретится. И чтобы полковник не сомневался в его искренности, он на встречу приедет не один, а со своим любимым младшим сыном. Глава банды хотел бы, чтобы и полковник не имел против него ничего плохого, тем более он, Мурад, пограничников уважает…

Действительно, Мурад прибыл не один, а с красивым мальчиком лет четырнадцати. Чернявый, с пухлыми щечками и искристыми глазенками, мальчишка смахивал скорее на девчонку.

Одет мальчуган по-европейски, и Мурад, поклонившись полковнику Захарову в пояс, не забыл отметить, что сын его приехал из Пакистана, и что учится он там в европейской школе, а сам Мурад по воле Аллаха здесь, иначе давно бы уехал в какое-нибудь светское государство.

Обменявшись любезностями, Мурад и полковник Захаров приступили к разговору.

Прежде всего Мурад сказал, что пограничников они отпустили и что это было небольшое недоразумение. Полковник понимал, что это, конечно, вранье и что захватили солдат с одной лишь целью — вынудить полковника встретиться с Мурадом.

Мурад выругал по-русски своего бывшего партнера Махмуда, который вел себя плохо, потому как человек он непорядочный… И только уж потом заговорил о деле…

Он говорил о том, что у другой России теперь и другие интересы. Господин полковник, вероятно, знает; какую роль сейчас в России играет бизнес. Но Россия еще не овладела полностью бизнесом, и ей стало трудно. Даже нет денег на зарплату пограничникам. А это плохо и, прежде всего, плохо ему, Мураду, который не хотел бы, чтобы русские пограничники уходили из горных районов. Без них начнется хаос — все, что делается в Афгане… Он, Мурад, решил помочь пограничникам. Он даст деньги, много денег, которых вполне хватит, чтобы выплатить зарплату всем офицерам и контрактникам…

Полковник Захаров, наморщив лоб, вежливо улыбался.

— Спасибо, Мурад. Сразу видно, что ты человек не жадный. Но это, как я понял, не подарок, а новый бизнес Мурада?

— Верно понял. Мурад предлагает свой бизнес. Деньги вернете, когда Россия встанет на ноги.

— Но с процентами, — добавил полковник.

— Верно, — заметил Мурад, — с процентами.

Полковник Захаров погладил по шелковистой голове мальчишку Мурада.

— Мы подумаем. Запросим начальство…

— Зачем думать, зачем запрашивать начальство. Я дам деньги конкретно вам — погранотряду. Заключим контракт, договор, как во всех нормальных странах делается.

— Нет, Мурад, это надо обмозговать! Я на такие действия не уполномочен. Тем более, деньги по зарплате выплатили, как говорится, в аккурат, да и навряд ли мое командование решится… Как ни благородно с твоей стороны, но кто-то подумает, что это не бизнес, а взятка!

— Какая взятка! Что ты говоришь! Какая взятка!

— Да и бизнесом нам заниматься запрещено! Мы же пограничники, а не частная компания.

— Зачем обижать? Я же от чистого сердца!

Этой же ночью люди Мурада перешли границу на стыке двух застав. Лейтенант Сухомлинов выбросил тревожную группу в район реки Пяндж. Ночью шел проливной дождь. Пограничники вымокли до нитки, но предотвратить переход так и не смогли. Лейтенант с горечью доложил об этом в отряд.

Полковник Захаров, мягко говоря, выругал Сухомлинова и потребовал, чтобы тот написал рапорт.

Лейтенант ходил «убитым», но, видимо, раз на раз не приходится — тем более, что лазутчики Мурада — люди местные, бывалые и в горах чувствовали себя превосходно.

В этот неприятный момент и заявился на заставу Раджаб. Немного навеселе — теща угостила, — и принес он потрясающую новость: в эту же ночь боевики Махмуда разграбили в горном кишлаке склады Мурада…

— Там было столько наркоты, что с избытком хватило бы на весь Кавказ, — с жаром поведал Раджаб. — Я знал, что Махмуд так поступит. Ведь они теперь конкуренты и враги. Понимаешь, лейтенант, у наркоты нет друзей… У наркоты есть лишь конкуренты. Всю ночь горели склады Мурада. Что теперь будет? Ты даже не знаешь, лейтенант, что теперь будет?

— Передерутся и успокоятся, — заметил язвительно прапорщик Буткин. — Нам только прибавится забот.

— Нет, Махмуд не отстанет от Мурада, пока не разорит его и не убьет где-нибудь в горах. Таков закон гор. Нельзя уступить дорогу, если тропка узкая, а кругом зловещие ущелья…

17

Разин узнал, что в Абхазии — Саня Вербицкий. Приехал как корреспондент «Красной звезды».

Димка об этом сказал Карсавину.

— Надо его найти. Такого «подлеца» стоило бы разыскать.

И они его нашли. Вербицкий поселился в военном санатории, который остался целым и теперь больше использовался как гостиница для командировочных.

Карсавин был в отряде и оттуда на машине рванул в военный санаторий.

Саша Вербицкий быстро что-то дописывал в блокнот. Он собирался в миротворческие части. Но влетевший в комнату Карсавин заорал:

— Суворовец Вербицкий, вы — нахал: старых кадетов встречают шампанским или, по крайней мере, коньяком! — И поставил на стол бутылку армянского.

Вербицкому пришлось отложить миротворческие части и поехать с Карсавиным на заставу к Разину.

— Ты и пороха не нюхал, Вербицкий, ты же — паркетный лейтенант!

— А ты?

— Нет, я уже прошел обкатку. Самолично разоружил двух бандитов. Если бы я этого не сделал, они меня пришили бы.

У Разина на заставе было спокойно. С чистого без облачка неба лилось солнце. Ничего не говорило о том, что в любой час может наступить оперативная обстановка. В такой жизни по сигналу «Застава, в ружье!» офицеры и солдаты должны были уметь быстро перестраиваться на боевой лад — полная боевая выкладка!

Но пока било, жарило солнце… Искупавшись, ребята сидели в дощатом домике в одних плавках и болтали о пустяках. Им было хорошо.

Димку волновала Маша. Когда она прислала последнее письмо домой, когда?

Вербицкий делал вид, что сестра его мало волнует. А что пишет? Это надо спрашивать у матери. Сам Саня с сестрой не переписывался… Это сильно огорчило Разина. Санька просто «поц».

А может, Санек что-то утаивает от него, Димки Разина?

Карсавин кисло усмехался.

Маша его тоже волновала мало. Сухомлинов? И то, как бывший кадет…

А вот Вербицкий… О Вербицком среди ребят ходила забавная поговорка: «Анфиса Рублева любит качков… А Регина Стаханова — стахановцев. А кого из них любит Вербицкий?»

Действительно, любовный роман Сани и Регины требовал особого рассказа…

18

Все это началось со второго курса. Вербицкий относился к Регине вполне прохладно. Но сыграл, как говорится, закон сопротивления. Как-то незаметно, между прочим, Регина стала задевать Саню, и однажды на танцах его взорвало это «девичье нахальство». Они пошли выяснять отношения. Выясняли всю ночь, пока не поняли, что тяга друг к другу, собственно, была всегда…

В суворовские годы дружба с компанией девчонок была похожа на баловство, теперь же — что-то иное.

После женитьбы Сухомлинова, в «Обществе холостяков» ребята клятвенно обещали не жениться.

Общество незаметно родилось в противовес стремящимся под венец. Заправилой в нем пока стал Карсавин, который объявил Сухомлинова первым предателем их крепкой компании. И потому тот должен быть наказан…

Потом все решили, что он уже наказан… женитьбой!

У Регины неожиданно перевели из Москвы родителей. Вскоре уехала и она. Но перед отъездом у нее с Саней произошла размолвка. Как-то в каникулы Вербицкий сидел дома у Карсавина и жаловался на Регину:

— Она — дешевка. Понимаешь, дешевка!

Речь шла о тусовке в кафе, где, как показалось Сане, всякий мог лапать подвыпившую Регину и где она не пошла танцевать с ним, обозвав его «безмозглым ревнивцем».

Карсавин травил душу поддакиванием.

— Господи, девок навалом. Неужели все сошлось на Регине.

Но Саня попросил разрешения позвонить в Липецк, где теперь жила Регина.

— Ради Бога, звони хоть во Владивосток!

Карсавин долго и внимательно слушал длинный, пространный разговор «влюбленных» и вдруг взмолился:

— Пожалей меня. Ты же наговорил на такую сумму… не расплатишься.

— Сейчас закругляюсь, — отмахивался Вербицкий и продолжал требовать, чтобы Регина немедленно приехала на его каникулы в Москву.

— Нет, что ни говори… а я кое-что уразумел. Ты, братец, безнадежно влюблен. И я тут умываю руки.

…Регина приехала в Москву. Два-три дня было все безоблачно, но потом пошли тучи… Разразилась гроза, и ударил гром: вдрызг разругавшись, наговорили друг другу гадостей, разошлись, чтобы никогда не встречаться.

Регина уехала, даже не зайдя к подругам. Саня ходил мрачный. Карсавин посмеивался:

— Значит, ты остаешься в «Обществе холостяков», так?

— Что сделаешь, если она дура!

Вербицкий жил беспечной курсантской жизнью и готовился к выпуску. Ходили с компанией на футбол, пили пиво и спорили о «металлистах», хотя «металл» Саню раздражал…

К пиву Саня пристрастился. Каждый раз — теперь было свободное увольнение — после самоподготовки шли в подвальчик. Шумно, разухабисто, в тесном, набитом людьми, зале. Пили немало, кружки по три, а то по четыре-пять… Много болтали чепухи, перемалывая курсовые сплетни.

Однажды их застал преподаватель тактики.

— Для будущего приличного офицера нетактично находиться в этой забегаловке, — пошутил он.

— А здесь, между прочим, товарищ подполковник, своя тактика — тактика познания жизни, — многозначительно заметил Вербицкий.

— Резонно, — согласился подполковник. — Но не надо учиться выкручиваться.

В субботу, после смотра, «Общество холостяков» собралось пить пиво. Но тут неожиданно Вербицкого вызвали на КПП. Саня думал, что пришла сестра.

Каково же было его удивление, когда в комнате встреч он увидел бледноватую Регину с отцом.

Плотный, плечистый, отец Регины приобнял Саню.

— А мы к тебе.

Вербицкий, конечно, не знал, что произошло до этого. Оказывается, приехав в Липецк, Регина занемогла. Поначалу родители как-то не обращали на это внимание, а затем увидели, что их дочка стала на глазах таять, как горящая свеча, — по-народному, сохнуть. Недаром говорят, что любовь зла…

Отец как-то выругался и сказал матери:

— Глупая девка! Да что поделаешь — надо спасать, иначе в щепку превратится. Тогда что делать! От любви, как известно, лекарства нет, кроме как сама любовь…

Он посадил девчонку в «Волгу» и помчался в Москву. Видимо, нервничал, гнал машину. Вот и получил «дырку» — чуть не лишился прав.

Приехали в Москву и сразу на факультет. Отец Регины — мужик хваткий. Долго рассусоливать не стал.

— Так вот, мы к тебе… Тебе нравится Регина?

Саня смутился.

— Как сказать? Так себе…

— А тебе, Регина, как Саша Вербицкий?

— Никак. Он, папа, подлый человек. Я его ненавижу.

— А ты, Саня?

Саня покраснел.

— А я ее терпеть не могу. Тоже… красотка! Одним словом, ненавижу!

— Ну вот и хорошо, — улыбаясь, заметил отец. — Ты, Саша, женишься на ней?

— Когда?

— Хоть завтра!

— Женюсь, — выдавил Саня, сам не ожидая этого, помимо своей воли.

— А ты, Регина, — обратился отец к дочери, — ты выйдешь за него замуж?

— Выйду.

— А говорят, что земля не вертится, — засмеялся отец. — Прав Галилей… Все-таки она вертится…

Женитьбу состряпали в несколько дней. Не успел Саня Вербицкий опомниться, как отец Регины провернул все так ловко и так хитро, причем на самом высоком уровне, что Вербицкий очнулся лишь тогда, когда был уже мужем Регины.

Маша приняла Регину, и та жила у них. Начался медовый месяц…

Карсавин ухмылялся:

— Еще по телефонному разговору понял — ведь женится, подлец, — и никаких гвоздей! Вот они — наши кадры! Предают не за копейку!

Но «Общество холостяков» существовало, и Карсавин, как наиболее устойчивый, резюмировал:

— В Отечественную и не такое было — выдюжили, и мы, верные холостяки, выдюжим…

После выпуска на банкете Регина сидела рядом с мужем и шептала ему сладкие слова. Саня млел и осовелыми глазами бегал по сторонам: девчонок было навалом, одна краше другой, но совесть ему не позволяла… Недаром говорят: женился — изменился! И это Саня Вербицкий, первый ловелас на курсе!

Дома в постели, когда утихли родители, Саня, лаская жену, сказал ей:

— Я сегодня выдержал огромное испытание.

— Видела твое лицо, — огорченно заметила она. — Это была настоящая трагедия!

— Может быть, и не трагедия, но тяжело!

— Ничего, привыкнешь… Даже от курева отучаются!

И она жадно притянула его к себе.

19

Вербицкий должен был ехать в миротворческие части. Карсавин увязался с ним.

Приехали они в район, где пересекалась граница с Грузией, к обеду. С гор шли землистые облака. Сразу спала жара, и стало сумрачно.

Возле одного шлагбаума, что на дороге в Грузию, стояли абхазские солдаты. Вербицкий спросил о миротворцах.

— В том доме, — показал длинный, худой солдат. — Там их офицер.

В доме за столом сидел низкорослый лейтенант в камуфляже и читал книгу. Он приподнял голову — и странно уставился на вошедших.

Карсавин оскалился.

— Что, не узнаешь?

Костя Шариков мог бы узнать Карсавина с завязанными глазами только по голосу — зычному и напористому.

— Ну что, миротворец, здесь делаешь?

— Умиротворяю, — усмехнулся Шариков и отложил в сторону книгу.

Загорелый, с обветренным лицом и облупленным носом, лейтенант Шариков был похож на облезлую собачонку. Шариков и здесь оставался неряшливым. Это сразу заметил Вербицкий: его образ достоин журналистского пера.

Они вышли на улицу. Шариков, еще не отошедший от неожиданной встречи, постепенно стал приходить в себя — осмелел.

— Здесь сложно. Что надо грузинам — не надо абхазцам. Что надо абхазцам — не надо грузинам. Вот и крутимся, как можем.

— Работенка не пыльная, а нервы мотает, — засмеялся Карсавин и показал на Вербицкого.

— Санек тебя прославит. Ему это раз плюнуть!

Шариков понимающе засмеялся. Тем временем к нему подбежал толстоватый солдат.

— Товарищ лейтенант, опять эта, ну, та самая грузинка…

Они прошли на КПП. Молодая, ядреная грузинка махала руками, горячо объясняя суть дела. Шариков внимательно выслушал женщину. Она, оказывается, второй или третий день представляла группу грузин, требующих, чтобы их вернули в родное село, но абхазцы не разрешали.

— Почему же нельзя? — удивился Вербицкий.

— У них нет разрешения абхазских властей, — заметил Шариков. — Мы пытались что-то сделать, но пока безрезультатно. У властей к ним есть претензии. Правда, многие вернулись самовольно, и здесь опять проблемы.

— А можно мне с ней поговорить? — спросил Вербицкий. — Я хотел бы знать поподробнее, что и как…

— Валяй, — согласился Шариков. — Грузинские беженцы — они вот здесь, — и Шариков провел рукой по горлу. — Пока политики договариваются, люди — неприкаяны, как бомжи.

Вербицкий легко сошелся с грузинкой. И вскоре забыл про Шарикова и Карсавина. Последний, к тому же, уезжал на Псоу к пограничникам.

На «Уазике» Шариков самолично отвез Карсавина до большой дороги, которая шла в сторону Сочи.

Карсавин был доволен.

— Костик! Ты в моих глазах вырос.

Вербицкий как истинный корреспондент дотошно допрашивал грузинку. Та охотно отвечала, возможно, еще и потому, что малый ей нравился.

Они частенько встречались глазами и притягательный огонек тянул их друг к другу. Пожалуй, эта была первая встреча после свадьбы, когда Саня подумал, что все разговорами не кончится. И вправду, грузинка предложила ему пройтись с ней. Они вышли на грузинскую сторону, где в небольшом домике выпили домашнего вина. Затем сидели на тахте, покрытой вышитым народным узором покрывалом. На веранде, с занавешенными от солнца окнами, было уютно и пахло горными травами.

Обнимая грузинку, Саня думал о Регине. Женившись, он так и не почувствовал вкус семейной жизни: может быть, они еще и не готовы к ней… Вот у сестры, там, как ему казалось, все добротно и весело. А у него? Чего-то не хватало, даже какой-то малости, но не хватало… Видимо, натура его легкомысленная…

Да и Регина какая-то холодноватая.

А вот грузинка обдавала жаром. От нее исходил запах, который просто дурманил его. Он чувствовал, как кружилась, все более мутнея, голова, словно он безрассудно пил густое, десертное вино…

Да, темперамент у нее жгучий! Одно ее прикосновение сладко лихорадило. Черт побери, такого наслаждения он не получал от девчонок, которых знал раньше. Не было в них раскованности, сексуальной свободы. Все как-то наполовину… И хочется, и колется, и мамка не велит!

Конечно, это скорее «болезнь» многих девчонок — закомплексованность. Вербицкий был уверен, что причина шла от социальных условий. Жесткая цензура на сексуальность, родившаяся в тридцатые годы, сделала свое неблагодарное дело: человек стал бояться выражать себя в сексе.

Нет, грузинка чертовски обворожительна, она горела и зажигала его… Она умела, умела, как опытная и познавшая любовница, и Саня впервые ощутил экзотический кайф.

Границу на Псоу местные как границу не принимали. Непонятливость эту Карсавин тоже понимал: все кругом ему казалось какой-то непонятной детской игрой взрослых дядей. Он помнил, как еще мальчишкой с матерью ездил в Гагры, помнил, как в электричке ходили пожилые мужчины, предлагая сладковатое вино «Псоу»… Многие пили его тут же из стаканчика, который продавец предварительно ополаскивал в мутной воде бидончика.

Карсавин посмотрел на дорожный указатель. «Веселое» — прочитал он. Ну, вот и добрались до Псоу…

Оглядевшись, он смело пошел к пограничному контрольно-пропускному пункту.

Появление щеголеватого лейтенанта на КПП приняли весьма скептически. Солдат пошел доложить капитану.

— Какой лейтенант? — вяло переспросил капитан.

— Не то корреспондент… не то какой-то адъютант. Вообще не знаю, какой-то лейтенант.

— Лейтенант так лейтенант, — тяжеловато вздохнул капитан. — Покажи ему, что на двери написано.

На двери висела затертая табличка: «Посторонним вход воспрещен».

Карсавин закусил губу. Такого он не ожидал… да, по совести, и не мог ожидать. «Он что… начальник, не того… умом тронулся!»

Серега взглянул на терпеливо ожидающих посетителей, на старушку с корзинкой, набитой шабалами, на заросшего щетиной мужчину с отекшими веками.

— Проклятое место, — сочувственно заметил мужчина.

Карсавин напористо, без стука, открыл дверь.

Капитан, положив трубку, удивленно поднял голову.

— Лейтенант Карсавин из Москвы. Адъютант командующего пограничными войсками. У вас что здесь, товарищ капитан…

— А потише нельзя, — немного тушуясь, но стараясь держать марку, хрипловато заметил капитан.

Карсавин протянул командировку.

— Извините, а разве вы не корреспондент?

— А что, корреспонденты кусаются?

— Много их. Надоели, как собаки.

Капитан понял, что здорово промахнулся, и потому, встав со стула, оправдывался:

— Неувязка получилась, товарищ лейтенант. Солдата накажу. Своих, пограничников, он должен узнавать по нюху. — И, широко улыбнувшись, заметил: — Кефиру хотите? Ничего, свежий. Доставили прямо из Сочи…

— Спасибо. Познакомьте меня с жизнью контрольно-пропускного пункта. Что-то я должен доложить генералу.

Капитана внутренне передернуло. Он догадывался, что от этого «сопляка» зависело и его будущее. Не мешкая, потащил Карсавина на улицу.

Когда-то мост через Псоу был лишь административной границей. Но когда ситуация обострилась, с надписи «РСФСР. СОЧИ» ненужные буквы сбили, оставив только РФ. На зеленый деревянный домик подняли российский флаг. Шлагбаумы и бронетранспортеры теперь обозначали государственную границу.

— Народ понять можно, — говорил капитан, заискивая. — В Абхазии не сладко. Трудно в Абхазии… А до Сочи рукой подать. Там и масло, и колбаса. Вот и прут… кому не лень.

Карсавин укоризненно посмотрел на капитана. Тот тут же поправился:

— Не в смысле прут — нужда заставляет. Жалко, конечно, люди когда-то были свои, российские, а теперь чужие…

К капитану подошел плечистый майор абхазской милиции.

— Слушай, я в ваше правительство жалобу напишу. Не веришь? Слушай, еще как напишу… Почему держишь машины, людей… Они есть хотят, а ты их держишь. Нехорошо, капитан. На электричку опаздывают…

Пожав плечами, капитан тоскливо посмотрел на Карсавина.

— Так каждый день. С ног валишься! Доберешься до постели — и как в прорубь.

Майор подошел к Карсавину.

— Хочешь мандаринов. Почему не хочешь? Сладкие мандарины, как женщины. Спелые мандарины. Таких в России нет. В России такого бардака нет… А здесь, как видишь, такой кавардак…

Карсавин молча зашел в зеленый домик.

— Разреши, капитан, позвонить начальнику погранотряда.

20

Какое-то время Раджаб не появлялся на заставе. Оказывается, ходил он в «караван», то есть сопровождал особый груз, что было делом нелегким, кропотливым и опасным. Всякий раз односельчане ждали своих родных и знакомых с замиранием сердца. Было немало случаев, когда сопровождающие просто не возвращались домой. В таких случаях бандиты говорили, что на все воля Аллаха.

Но Раджаб вернулся и вскоре снова оказался на заставе.

Он принес новые вести. Но был задумчив, не в настроении. Сухомлинов это заметил сразу и спросил его, что, собственно, мучит?

Раджаб суховато улыбнулся.

— Юсуф, а, может быть, и сам Махмуд через Худжу требуют от меня, чтобы я познакомил с новым лейтенантом мою дочь.

— Понятно, — усмехнулся Сухомлинов.

— Они задумали моей дочкой подкупить лейтенанта. Ничего не скажу, дочка у меня славная, красивая…

— С их стороны, конечно, глупо, — протянул Сухомлинов. — Может быть, бандитов как-то обмануть?

— Не обманешь, — серьезно, нахмурившись, сказал Раджаб. — На обмане они собаку съели. Как только я скажу, что дочка с лейтенантом, они тотчас начнут требовать двухчасового коридора на границе. Или объявят, что я их предал, и расправятся со мной… Так уже было, когда убили в соседнем кишлаке одного дехканина…

— Так что же делать? — спросил Сухомлинов.

— Видимо, что-то придумаю. Скажу, норовистая девка, отца не послушалась, сбежала…

— Делай что хочешь, Раджаб. Делай как лучше. Может быть, и мы сможем что-то сделать. Положись на нас — не подведем.

— Все в руках Аллаха, — спокойно сказал Раджаб. — Раньше Худжа подчинялся Ризвану — было легче. А теперь Юсуф отстранил Ризвана. Говорит, что им недоволен Махмуд. С Ризваном я договорился бы…

Раджаб крепко пожал руку лейтенанту.

— Обидно, что в данную минуту ничем помочь не можем, — сказал Сухомлинов.

Раджаб ничего не ответил, только сжал зубы.

Сухомлинов волновался за Раджаба. Он понимал, что Раджаб попал в капкан, который бандиты поставили ему не зря. Не иначе, как они считают его осведомителем. И дочка, возможно, лишь повод для дополнительного вычисления…

Раджаб на заставе не появлялся, и Сухомлинов стал серьезно беспокоиться.

Действительно, дела у Раджаба были плохи. Как-то рано утром заявился Худжа.

— Ну как, познакомил Назирет с лейтенантом?

— Познакомил…

— И как ты ее познакомил, — хитро сузив глаза, вопрошающе посмотрел Худжа.

— Как ты велел, так и познакомил.

— А как я велел? Я велел в постель положить с лейтенантом. Вот как я велел…

— Так и думал. Только дочка сказала: лучше утоплюсь, чем лягу с этим неверным лейтенантом…

— Дура она! Разве он не мужчина!

— Горе мое, — вдруг голова Раджаба задрожала, лицо перекосилось. — Сбежала Назирет! Ночью сбежала.

— Как сбежала?! — удивился, наливаясь злостью, Худжа. — Ты мне голову не морочь. Я вечером зайду. Чтоб дома была. Если Назирет не будет — смотри у меня! Юсуф тебя не простит… — Худжа вдруг смягчился. — У тебя стаканчика не будет?

Раджаб сходил на кухню, плеснул в пиалу местной водки.

Худжа понюхал, покряхтел — и выпил… Закусывать не стал, а только, сверкнув глазами, заметил:

— На Ризвана не надейся. Он теперь у Махмуда не в милости. Теперь я за Ризвана. Понял, Раджаб! Теперь я за Ризвана.

Раджаб давно все понял: кое-как выпроводив Худжу, он поднял руки к небу. Раджаб просил у Аллаха прощения и помощи.

А вскоре к нему заглянул Наби. Слушая рассказ Раджаба, он медленно покачивал головой в такт его слов… Наби был старый друг Раджаба. Иногда Раджаб посылал его вместо себя на заставу. Но чаще всего берег друга, считая, что тот для этого важного дела не очень-то пригоден. Но сегодня Раджаб решил открыть другу всю правду:

— Видишь, как тучи в горах сгущаются. Значит, быть грозе, Наби. Боюсь не за себя — за дочку.

— Не волнуйся — она в надежном месте. Я постарался, кунак.

— Еще попрошу вот что, Наби. Если бандиты, случаем, схватят меня, то на заставу пойдешь ты. Мы не можем оставить все просто так… Ты понял, Наби?

21

Возможно, Раджаба выследили, как он ни был осторожен. Недаром говорят в горах: «Бойся своей тени».

Вместе с Худжой был Ризван, тоже недовольный Раджабом.

— Ты мне не говорил, что на заставу ходишь?

— Если и был когда, то это меня Худжа заставил: дочку подкинуть лейтенанту.

Худжа хмельно засмеялся.

— Я тебя сам выследил.

Раджаба переправили в соседний кишлак, где разговор с ним вел сам Юсуф.

— Напрасно Раджаб ты рядился в овечку. — Юсуф медленно прошелся перед ним. — Так что лучше говори, что ты передал пограничникам. Если сознаешься, может быть, пожалеем — будешь и дальше передавать им сведения, только те, которые скажем мы.

— Клянусь Аллахом. Что мог знать я, простой дехканин?

— Тогда скажи мне по совести, от кого ты все это узнавал? Кто тебя предупреждал о переходе наших людей через границу?

Раджаба так и подмывало сказать: «Худжа вас предал… Это от него я узнавал. Кто знает, для чего он болтал — может, специально, по чужому наущению?» Так хотелось насолить Худже, да Раджаб испугался: получится как собственное признание.

Так и не добившись от Раджаба толкового ответа, Юсуф сказал:

— Может, Ризван? Худжа говорит, что он тебя частенько защищал.

— Неправда. Если я и обращался когда-то за помощью, то к Худже: он надежный парень. За дочкой ухаживал. Жениться собирался. А когда дочка его не захотела… обозлился на меня. А зря обозлился. Я ему ничего плохого не сделал. Может, еще и женится!

— Ты правду говоришь?

— Клянусь Аллахом!

Юсуф пожевал губами. Задумался.

Раджаб стоял, понурив голову, чувствуя, как за день отекли ноги.

Магомед появился в кишлаке неожиданно и застал Назирет врасплох. Она была одна и сильно испугалась прапорщика, тем более что от него тянуло неприятным водочным перегаром.

— Где отец? — строго спросил Магомед.

— Не знаю. Соседи сказали, что его увели бандиты.

И Назирет всхлипнула.

Магомед смело обнял ее за плечи. Потом крепко прижал к своей широкой груди.

— Отец твой вернется. Так сказал Магомед. Как только будешь моя, отец твой вернется.

Назирет пыталась его оттолкнуть, но у нее ничего не получалось. Справиться с Магомедом было невозможно, и она заплакала.

— Девка всегда плачет, когда хочет…

Магомед с силой повалил Назирет на пол. Она кусалась, брыкалась, но Магомед разорвал ее платье, оголив нежное, упругое тело.

— Сладкая, ты сладкая, стерва!

Назирет ослабла и лишь Тихо хныкала. Магомед прижал ее всей своей тяжестью. Вдруг Назирет вскрикнула от пронзительной боли. Она била кулачками по груди Магомеда, но тот, не обращая внимания, молча, остервенело продолжал свое гнусное дело.

Она уже обмякла, чувствуя, как кружится голова и как тупая боль расплывается по всему телу.

Магомед встал на колени и, потный, посмотрел на ее бледное лицо с закрытыми глазами.

— Открой глаза, — приказал он.

Она открыла отяжелевшие веки.

— Ну вот, ничего страшного. Я не знал, что ты целка. Я на тебе женюсь. Магомед много знал женщин, но… на тебе я женюсь.

В глазах Назирет притаилась глубокая ненависть.

— Ты что, как зверек… Я же сказал, что женюсь. Смотри, смотри, какой толковый прибор у твоего будущего мужа…

Назирет вдруг приподнялась и резко плюнула…

Магомед обозлился. Он снова навалился на девчонку.

На этот раз Назирет даже почувствовала что-то приятное, но тем не менее одновременно с этим в ней нарастала жгучая ненависть к человеку, который так похабно ее изнасиловал…

Предателя надо убрать, и как можно скорее. Таков приказ Махмуда. И так, как будто убрали его пограничники…

Но цепочка шла к Худже. И это Юсуфа насторожило: не подсовывает ли тот ему Раджаба, чтобы запутать свои лисьи следы… Он и сам знал, что Худжа по пьянке всегда нес чушь и легко проговаривался.

Лицо Худжи стало пунцовым. Он не ожидал такого поворота…

— Раджаб врет, что я хотел жениться на его дочке. Ничего я не хотел. Просто она понравилась Магомеду. Магомед горячий парень! Как увидел, так и захотел. Вот и помогал ему, как кунак… ни больше ни меньше…

Юсуф раздраженно сказал:

— Как решил Махмуд, так и будет.

Кто-то пустил по кишлаку слух: мол, Раджаб связался с пограничниками и их обманул. Русские пограничники такого не прощают. Того и гляди повесят его на суку.

22

Двести первая дивизия в Таджикистане была единственной надеждой пограничников. Как наиболее сильная боевая единица, она помогала отбиваться от моджахедов, которые все больше и больше нападали на пограничные заставы.

Старший лейтенант Скобелев со своей ротой не вылезал из горных отрогов. Сам Пашка даже спал в бронетранспортере, потому как они сутками оставались на боевых позициях.

В эту ночь даже прикорнуть не пришлось. Боевики вперемежку с афганцами все время лезли на горную заставу.

Всю ночь шел бой. То и дело взлетали ракеты, то и дело темноту взрывали автоматные очереди.

— Лезут, падлы! — нервничал Пашка. — Жить что ль надоело! Никак понять не могу. Ну что им надо?

Наутро, казалось, все успокоилось. Словно никогда и не было никакого боя. Над горами висела тишина. На вершинах алым огнем горели снега: солнечные лучи настойчиво пробивались к серому, промозглому ущелью, рядом с которым расположилась часть роты Пашки Скобелева.

Скобелев, оставив за себя Тарасика Парамонова, с несколькими солдатами спустился вниз, туда, где находились пограничники.

Там надеялся встретить Сухомлинова. Глеб был на месте и в весьма радушном настроении. На вопрос Пашки, что в самом деле им надо, лишь усмехнулся:

— Пашка! Кому что… Оппозиции нужна власть. А Махмуду, прежде всего, нужны наркотики, которые он сплавляет по «серебряному каравану» на Кавказ.

Разговор зашел о бандитах, и Глеб рассказал приятелю о том, как вчера они помогали органам госбезопасности уничтожить завод для подготовки сырца…

Глеб честно признался, что хоть о наркоте наслышан, но разбирается в этом плохо…

— А чего разбираться! Надо не разбираться, а уничтожать…

На заставе ждали вертолет из отряда. Сухомлинов на операцию отобрал наиболее смекалистых: Романа Босых, Серафима Подоляна, Андрея Нарышкина. Вертолет с сотрудниками госбезопасности опоздал, и на заставе, ожидая его, немного нервничали.

— Всегда так, — недовольно заметил Роман Босых, — как дело серьезное, так накладки.

Наконец вертолет сел на посадочной площадке за заставой.

С майором из разведки Сухомлинов быстро обговорил план операции.

Солдаты уже были в вертолете, когда вдруг пришел приказ задержаться… Думали, что операция откладывается по неизвестным причинам, когда пришла новая команда: вылетать…

Летели недолго. В серых, неуютных памирских горах то и дело попадались маленькие зеленые долинки, которые сверху казались чудом. Вскоре приземлились. Дело было к вечеру, и темнота быстро поглощала горы.

Далее шли пешком по каменистой тропе, готовые в любую минуту вступить в бой. Преодолели небольшую гору и сразу вышли к двум-трем одноэтажным барачного типа строениям. Стояла глубокая тишина, готовая разразиться выстрелами.

Но все было нормально — их не ждали…

Сухомлинов перекинулся с майором: спокойно определили цели. Без единого выстрела ворвались в здания и небольшую электростанцию, которая почему-то не работала.

Толстоватый, мордастый таджик ежился, переминаясь с ноги на ногу.

— Склады пусты, — сказал он. — Весь товар увезли на прошлой неделе по распоряжению Махмуда.

В соседнем сарае оказалось несколько полупьяных охранников, которые ничего не понимали: как в такую глушь могли добраться пограничники.

По приказу майора оборудование на заводике уничтожили, а деревянные склады, облив бензином, подожгли. Огонь весело лизал сухое дерево…

Глеб Сухомлинов по просьбе Пашки Скобелева остановил машину в ближайшем от заставы кишлаке. Решили на минутку забежать в чайхану.

Молодая, бойкая буфетчица, бросив посетителей, подскочила к офицерам.

— Капитан, — громко называя Сухомлинова, она смело подсела на край стула рядом. — Вкусно? Приходите к нам еще. Скажите только одно заветное слово — Биба. И я к вашим услугам. Ведь у меня младший брат тоже пограничник! К тому же я училась в русской школе и хорошо понимаю, что надо русскому капитану: стакан хорошего вина и сочный поцелуй восточной девочки…

Биба была неотразима: яркое восточное лицо, толстые смачные губы.

— Слушай, — шепнул с напряженным лицом Пашка. — Я не могу. Хороша… Сейчас бы трахнул!

Сухомлинов расхохотался.

— Женись, Пашка, пока не поздно!

— Дурак ты, Глеб, хоть и женатый. Жена не то… Для нормального офицера нужны приключения. Хотя бы будет что вспомнить! Не серые же скалы, где одни шакалы воют! Нет, Биба — девочка с перцем!

Офицеры немного послушали музыку и перекусили. Перед уходом подбежала озорная Биба.

— Мы еще подружимся, капитан, — разухабисто говорила она, смеясь озорными глазами. — Честное слово, не пожалеете…

Офицеры сели в машину. Пашка Скобелев разгоряченно молвил:

— С удовольствием вернулся бы.

— За приключениями? — в тон ему засмеялся Сухомлинов.

23

Магомеду подружиться — раз плюнуть. Молодые офицеры из Москвы его привлекли сразу. Тем более нуждались они во многом, да и повеселиться не дураки.

Братья Парамоновы на удочку Магомеда поймались сразу. А те, в свою очередь, потащили Пашку Скобелева. С Пашкой, действительно, было что-то невыносимое: он цеплялся за любую юбку.

В общежитии все чаще поговаривали об итальянском фильме, в котором проститутки сопровождали воинскую часть…

Денис Парамонов стоял на том, чтобы за каждый боевой успех награждали не только медалями, но и девицами…

Тарасик не соглашался:

— Тогда пойдут гулять болезни. Шанкр, триппер и бабон…

— Так они чище, чем ты думаешь, — спорил Денис. — К тому же… А врачи медсанбата на что?

Споры сами по себе вели к Магомеду. У него не только мальчишники, но часто в компании оказываются и девицы.

Там Скобелев и сошелся с медсестрой из медсанбата. С той самой, которая до этого «крутила» с майором Субботиным.

Майор такой наглости от «сопливой молодежи» никак не ожидал. После госпиталя он был немного замкнут и раздражителен. Как-то подошел к Магомеду и пожаловался на судьбу.

— Магомед, ты мне кунак?

— Кунак, — добродушно заметил Магомед.

— Так помоги же отогнать эту собачью свору: налетели «кусочники». Ведь я ее люблю… не как шлюху.

— Согласен, товарищ майор. Хорошая деваха — любить можно. — Магомед хитровато пообещал помочь: — Лейтенанты еще кутята. Глупые. Так что положись на меня… Кунака не обижу.

Но на Пашку Скобелева налетело, словно шлея под хвост…

Медсестра таяла от его внешности: от Пашки так и веяло сексуальной мужественностью…

Прямо с боевого выхода Скобелев пулей летел в медсанбат. Катя ждала его и тут же бросалась ему на шею. Они запирались в каком-нибудь врачебном кабинете. Пашка смотрел на часы.

— Как хочешь, Катя, у меня полчаса. В крайнем случае, могу прибавить пять-десять минут.

Катя понимала его с ходу. Она быстро раздевалась до комбинации. Пашка даже не умел толково обнять — он лапал девчонку медвежьей хваткой; от таких ухаживаний она нередко вскрикивала:

— Медведь, пожалей мои косточки. Подожди немного…

— Не могу больше, — взмаливался он. — Время-то бежит.

Она сбрасывала комбинацию и ложилась на кушетку, покрытую белой простыней. Нередко потом приходилось стирать самой — старшей сестре такую простыню не подсунешь!

Но это были сладкие минуты в их жизни. Посыльные солдаты знали, где искать командира роты. Однажды посыльный сильно стучал сапогами в дверь.

— Ты что там, охренел что ль! Дверь сломаешь!

— Товарищ командир, банда!

Пашка Скобелев торопливо натягивал амуницию.

— Извини, Катя! Не я виноват. Все это паршивая наша жизнь!

Катя к паршивой жизни привыкла. Поцеловав Пашку в губы, коротко бросила:

— Иди. Только возвращайся скорее.

…В воскресенье майор Субботин выжидал, когда появится медсестра. Он настроился на крупный разговор. Если не получится, то майор уже знал, как поступить.

Магомед крутился где-то рядом и старался все сгладить.

— Зачем из-за бабы сыр-бор. В горах это не принято. Мужики из-за бабы не ссорятся. Они бросают их в ущелье к шакалам — и идут пить мировую.

Но майор Субботин считал себя не из трусливого десятка.

— Я должен ей сказать…

И он все же дождался медсестры.

От Субботина попахивало. Катя презрительно смерила его уничтожающим взглядом.

— Виктор Сергеевич… Оставьте меня. Вы намного старше меня. Найдите женщину по себе.

— Вы меня, Катя, оскорбляете. Не вы ли говорили мне обратное…

— Многое говорила, Виктор Сергеевич. Но в любви вам не объяснялась. Магомед может все это подтвердить.

— Но Магомед просил вас…

— Я не продавщица, чтобы меня просить. Я выбираю сама.

Во время этого разговора и появился Пашка Скобелев. Он был в пыльном обмундировании. Жесткое лицо говорило о его решительности.

— Товарищ майор, что вы к ней пристали?!

— Молодой человек, вы забыли о субординации.

— Товарищ майор, разрешите к вам обратиться… Когда вы закончите терзать эту девушку?

— Нет, ты меня, старшой, оскорбил. Хочешь, чтоб влепил!

И майор Субботин толкнул Пашку в грудь. Скобелев озверел:

— Ты, штабная крыса! Ты сначала полежи под минометным обстрелом, а потом уж влепишь…

Между ними встал Тарасик Парамонов.

— Ты, майор, поумерь прыть, пока цел! Иначе из тебя сделаем котлету.

Майор еще хорохорился, но вклинился Магомед и утащил Субботина. Пашка Скобелев удивлялся, как он сдержался. Ведь двинул бы… Майор в мгновение забыл бы о Кате…

24

Пашку Скобелева вызвали в штаб. Помощник начальника штаба подполковник Абросимов к Скобелеву всегда относился душевно. Нравился ему молодой командир роты из суворовцев. Может быть, еще и потому, что сам он закончил Тверское суворовское.

— Вот что, старшой. Не забыл наш разговор? — подполковник улыбался.

— Да вроде не забыл.

— Мы послали на тебя документы в округ. Думаю, интерес их к тебе не напрасен. Оттуда, конечно, и в Академию легче. А вызвал я тебя вот по какому вопросу. Характеристику просят… Ну, еще какие-то уточнения…

После разговора с подполковником Пашка немного «загрузился». Куда его брали, он толком не знал, но подполковник считал, что Скобелев повоевал достаточно и есть смысл послужить в штабе округа.

В Академию Пашке хотелось. Он чувствовал, что нажил кое-какой опыт и мог утереть нос любому штабному офицеру.

Да и братья Парамоновы были «за», хотя жалели, что Пашка уезжает… Очень жалели!

Но Антон Муравьев принял это известие скептически. Он не верил, что Пашка потянет на Академию — «маловато интеллекта».

Все знали, что хоть Антон и не трепется, но про себя уверен, что Академия — это его… А фамилия Скобелев еще ни о чем не говорит.

За эти дни было несколько боевых выходов, и о переводе Пашки в округ как-то позабыли. Интерес появился лишь после того, как Тарасик узнал, что из Москвы приехал какой-то полковник и вызвал на собеседование Антона Муравьева.

Тарасик — пронырливый парень. Он многое разузнал в штабе. Оказывается, полковник вызывал Антона не просто так, а по рекомендации майора, с которым тот сдружился. Они куда-то ездили втроем и даже, как стало известно Тарасику, «крепко» посидели в ресторане.

Смекнув, в чем тут дело, Тарасик по собственной инициативе заявился к подполковнику Абросимову. Тот только развел руками:

— Ситуация, как видишь, изменилась. Я обеими руками за Скобелева. Достойный парень. Но в отделе кадров всегда виднее…

— Так вместо Скобелева подсунули Муравьева? — не унимался Тарасик.

— Как тебе сказать… Полковник, по-моему, предполагает Муравьева. Парень он не промах и в боях с бандитами тоже бывал… Здесь все, как на весах… В какую сторону потянет.

Милая мордашка Тарасика побагровела. Он обидчиво бросил:

— Но это же несправедливо!

— Надо учиться строить отношения, — вдруг Невозмутимо заметил подполковник. — Я вот сам два раза поступал в Академию… Один раз якобы по здоровью, другой раз… Да ладно, служу же — и не хуже других!

— Мы ему морду набьем!

— Прошу только без рукоприкладства. — Подполковник резко посмотрел на Парамонова. — Между прочим, я еще ничего не знаю. Да и рано делить шкуру неубитого медведя. Как говорится, поживем — увидим!

Парамонов не успокоился. Он тут же пошел искать Антона. Но старший лейтенант Муравьев был на «боевых».

Братья Парамоновы ничего не сказали Пашке. Но обсудив проблему, пришли к тому, что Муравьев с майором хитро обошли Скобелева. Как быстро, за короткий срок, сумели обработать полковника! По неписаным законам суворовцев это было западло.

— Темную ему, — заявил Денис.

Полковник из округа уехал. Муравьев повеселел и как-то пригласил братьев Парамоновых посидеть в кафе. Те отказались. Антон неприятно поморщился:

— А я хотел кое с кем познакомить. Не вечно же сидеть в этой дыре. Ну, до майора дослужишься, если вовремя не убьют…

В этот вечер братья подкараулили Антона. Он действительно был в кафе с приятелем-майором и еще каким-то незнакомым подполковником. Парамоновы подождали, когда изрядно выпившие офицеры разойдутся. Майор пошел провожать в гостиницу подполковника, а Антон через густую аллею побрел к общежитию.

Широкий, темный женский платок, которых немало продается на местных базарчиках, был ловко наброшен на голову Антона. Тот обалдело пытался освободиться, но не тут-то было… На Муравьева посыпались натренированные, почти боксерские удары. Он заметался, совершенно слепой, неспособный ориентироваться.

Видимо, досталось, так как Антон, наконец сбросив платок, отплевывался кровью.

Он, пожалуй, догадывался, чьих рук это дело: хватка-то старая, училищная…

Огромному синяку не помогал ни пятак, ни свинец. К тому же, было подозрение — не сломан ли нос? Пришлось идти в медсанбат.

Врач, пощупав нос, не удержался:

— Где так угораздило?

— Будто мы не в Таджикистане, — грубо выпалил Антон.

Но вся эта история дальше медсанбата не пошла. Антон Муравьев выжидательно молчал, а Парамоновы не показывались.

Пашка Скобелев сам как-то забежал в штаб. Подполковник Абросимов обрадовался и пригласил к столу выпить чашку кофе.

Старший лейтенант подумал и не отказался.

Подполковник приятно улыбался, подкладывая в чашку сахар и подвигая к Пашке на тарелочке пирожное.

— Ну как, вкусно?

Скобелев мучился: он хотел спросить о переводе в округ, но что-то мешало ему это сделать. Вроде он не из робкого десятка!

Подполковник заговорил сам:

— Не волнуйся. Какой-то механизм не сработал. Собственно, там лучше не будет. А в Академию, вот мое слово, Паша, ты поедешь. — Подполковник даже привстал, и лицо его стало жестковато-упрямым. — Думаю, что здесь сумеем перебороть любые козни.

Дальше Пашке объяснять было не надо. Он сутуловато встал, смущенно сказал:

— Да я, собственно, не жалею. Как-то даже… Меня отозвали бы, а ребята мои что — рыжие…

— Верно, — дробно засмеялся подполковник.

Пашка Скобелев вышел из штаба — в груди полегчало: ну хорошо… Тем более на днях собрались с братьями в сауну.

Только спустя какое-то время, Скобелев узнал, что Муравьев был в санбате. Кто-то хорошо его разукрасил…

Пашка удивленно таращил глаза.

— Не может быть. Он вроде не пьянь…

Парамонов признался, что это они.

— За что? — еще больше удивился Скобелев.

— Он у нас умненький. Он все знает. Потому никому ничего не скажет.

25

Мурад вдруг предъявил ультиматум пограничникам: или они откроют двухчасовой коридор для банды, или он сожжет заставу.

Полковник Захаров ответил ему сдержанно. Какой смысл! Тем более после их встречи. Мурад ведет себя как-то непоследовательно.

Хотя обида Мурада была понятна: уничтожение в горах заводика наркотиков должно было вызвать у него всплеск возмущения.

Мурад гадал, кто же навел…

Подчиненные молча пожимали плечами, смиренно поднимали руки к небу.

Мурад повел собственное вычисление. Он был уверен, что пограничникам показал Махмуд. Об этом заводике мало кто знал, кроме самого близкого окружения. На окружение Мурад грешить не стал…

«Если Махмуд пошел поперек меня, то мне ничего не остается, как ответить тем же».

«Адъютант» Карим доложил Мураду, что ночью пришел лазутчик. Если верить ему, то в старой даче у Пянджа состоится встреча Махмуда с начальником горной заставы.

Мурад не поверил — какая еще там встреча? Но, поразмыслив, сказал Кариму:

— Ты уточни. Если лазутчик прав, то Махмуду устроим капкан.

Мурад не стал ждать уточнений. Он решил, что на Махмуда это похоже. В последнее время он все бросил на связи с пограничниками. Верные люди в чайхане видели Бибу с офицерами. А Биба, как знак Зодиака… Крутая, она сумеет сплести паутину…

Тогда Мурад потребовал привести к нему лазутчика.

Лазутчика привели.

— Ты уверен, что Махмуд якшается с начальником заставы? — строго спросил Мурад.

— Меня послали, чтоб я передал. Вот я и передал…

— Дайте ему водки, — приказал Мурад. — Пусть с дороги согреется.

Мурад, кажется, поверил лазутчику; это чувствовали все по его тику возле глаз — верному признаку, что главарь загорелся решимостью наказать соперника.

Встреча у Махмуда была, но не с начальником погранзаставы.

Старая дача у реки Пяндж — всего-навсего деревянный домик в скрытом зеленью ущелье, который когда-то служил пристанищем для знатных охотников. Теперь домик часто посещали бандиты, устраивая здесь встречи с подельниками.

Махмуд сидел за небольшим, сбитым из досок столом, уставленным закусками — большой чашей с бараниной, овощами и кувшином памирского вина.

Гость Махмуда был из Афгана, один из важных авторитетов криминального мира. Разговор шел медлительный и обстоятельный. Пытались как-то разрешить назревшие вопросы «серебряного каравана» и потому невольно затрагивали Мурада.

— Многие осложнения, — сердито заметил Махмуд, — возникли из-за него. Ничего понимать не хочет. Скоро он нам испортит всю погоду. Спецслужбы нащупали «серебряный караван». В этот раз захватили все: наркоту и часть оружия. Не без подсказки людей Мурада. Получается: кто — кого?! Или он меня, или…

Гость сосредоточенно пережевывал кусок бараньего мяса, запивая вином. Иногда он кивал в знак согласия. И Махмуд, оценив его доверие, продолжал свой монолог:

— Должно же что-то произойти…

Вошел Юсуф и, наклонившись к уху Махмуда, что-то прошептал ему. Махмуд вскочил и даже немного побледнел.

Но в дверях уже стоял Мурад.

— Меня, конечно, не ждали. Но Аллах милостив.

Махмуд взял себя в руки.

— Ну что ж, проходи. Садись, будешь гостем.

Мурад поджал губы.

— Спасибо на добром слове. Но незваный гость, как говорится, хуже татарина.

— Но раз пришел, садись, — с хитрой улыбкой сказал Махмуд. — Когда-то мы частенько сиживали за одним столом.

Мурад словно затаил дыхание. На лице проскользнула тень вежливости.

— Как сказал Аллах, забыть старое невозможно. Но забыть новое… Новое иногда бьет по сердцу.

Мурад так и не сел за стол. Он встал немного в сторонке, у стены, облокотившись плечом на дощатую перегородку.

— Извини, Махмуд, я заглянул между делом. Мне донесли, что у тебя намечался ужин с пограничным начальником заставы. Это правда? Или я обманулся? Мне, видимо, не повезло. А я сдуру, по молодости, приготовил грешные слова в твой адрес…

— Какие слова? — натянуто и хмуро полюбопытствовал Махмуд.

— За сколько серебреников тебя купили «зеленые»?

Сидевший Махмуд снова вскочил, горячо выкинув вперед узловатые руки. Немигающим взглядом он вперился в Мурада.

— Так может сказать только собака!

Мурад, пожалуй, ждал чего-то подобного. Он страдальчески сощурился.

— Ты сжег мой завод… Твои агенты передают на заставу сведения о переходе границы моими людьми. На тебе кровь моих боевиков.

Махмуд вскипел, его рука было протянулась к пистолету… Но тут же опомнился. Сдержанно, прохладно ответил:

— Когда мы спали с тобою под одной шинелью, ели из одного котелка, я думал, что взращиваю друга, а оказывается — змею. Прощай, Мурад. Надеюсь, что больше мы с тобою не встретимся.

— Возможно, — пересохшими губами заметил Мурад и быстрыми шагами вышел на улицу. Окруженный охраной, он шел по ущелью, не оглядываясь. Люди Махмуда, затаившись, не получив никакого приказа от босса, не знали, как поступить в неожиданно сложившейся для них ситуации.

Мурад шел твердым шагом, иногда бросая короткие реплики Кариму.

Тот, не выражая эмоций, молча следовал за ним. Остальная охрана немного отстала, как бы прикрывая Мурада от нападения.

Но люди Махмуда не предпринимали никаких действий — словно глухие и немые, они долгим взглядом провожали Мурада…

Карим неожиданно приотстал от босса, может быть, на два-три шага… В его руке на мгновение оказался «Вальтер». Раздались подряд два коротких выстрела. Они были настолько точными, что Мурад, судорожно вздрогнув, завалился вперед, распластавшись на тропе.

Пули, видимо, попали прямо в сердце.

Охрана Мурада тоже повела себя странно. Несколько человек быстро разоружили остальных: те, собственно, не сопротивлялись. Они стояли словно восковые — со странно послушными лицами.

26

Они сидели в отдельном кабинете частного ресторанчика. На столе дымился плов. Полковник поднял стаканчик с водкой.

— Ты еще очень молод, Антон. Но из тебя бьет энергия, активность, которой так не хватает многим нашим молодым офицерам. Я хочу выпить за твое умение жить…

— Спасибо, товарищ полковник. Только если б я умел жить, то сюда не попал бы… Но пью с удовольствием за вас, товарищ полковник… Вы очень хороший и добрый человек. — Антон Муравьев выпил свой стаканчик и, радушно поглядывая на полковника, стал аппетитно есть.

— Нет, Антон, ты не прав. Ты теперь обстрелянный воробей. Таджикистан, конечно, восточная провинция, а для тебя она — добротная площадка для большой карьеры. Возможно, ты пригоден и для генеральской…

Полковник, довольный, заулыбался.

Антону льстили слова человека, протеже которого он становился.

— Я очень дорожу вашей поддержкой, товарищ полковник…

— Ну какая поддержка? — засмеялся тот. — Ты у нас суворовец, а суворовцам дорога открыта всегда. На то они и кадеты!

— Я хотел бы поднять еще тост за вас, товарищ полковник, — вдруг сказал Антон.

— Можно и за меня, — полковник добродушно усмехнулся. — Да, вспомнил… Ты как-то жаловался на друзей-товарищей, которые тянут в дружеское болото. Здесь я понимаю тебя. Нет, ты не индивидуалист. Молодым офицером я тоже не был индивидуалистом. Иначе не вырос бы до полковника… Но серой мышкой, зависимой от компаний, я тоже не был. Легко можно усредниться. Среда однокашников, их привычки, когда думают, как все, поступают, как все, даже водку пьют и чмокают, как все… Нет, от этого меня, честно скажу, тошнило! Не преодолев этого, невозможно стать самостоятельным. Старая проблема! Начинается с гнездовья. А пока не преодолеешь биомагнитное притяжение родителей, настоящей жизни не будет. Настоящая жизнь начинается лишь тогда, когда на ногах нет пут… Это, Антон, не моя философия, это философия жизни!

— Я пью за вас, товарищ полковник…

— За меня, так за меня.

Антон лихо опрокинул стаканчик, хотя водка пошла плохо.

— Я хочу, чтобы вы, товарищ полковник, стали моим учителем в этой трудной жизни. Буду всю жизнь благодарен…

— Между прочим, учитель жизни — это гуру, по-нашему, наставник, дорогой Антон! А в наше время наставник стоит дорого!

— Я готов заплатить, товарищ полковник, любую цену… Все, что я могу.

— За ценой не постоим, — засмеялся полковник, вспомнив слова из популярной песни. — А что ты ко мне привязался, полковник да полковник. Зови, друг, по-свойски, Кузьма Петрович…

Антону не хотелось покидать дивизию, оставляя после себя неприятный след. Он несколько раз был у подполковника Абросимова, пытаясь как-то задобрить его. Подполковник был вежлив, корректен, но на какие-либо сближения не шел.

Не помогли и влияния со стороны. Абросимов был неприступен, как хорошо защищенная крепость.

«Ну и Бог с ним! — как-то сказал себе Муравьев. — Мне главное выбраться из этой ямы. А там уж, в округе, мы что-нибудь придумаем. А сейчас навряд ли подполковник способен мне помешать».

Правда, иногда Антона волновали складывающиеся отношения с ребятами. Братья Парамоновы, да и Пашка Скобелев старались по возможности его обходить. Это мучило Муравьева. Скорее всего, он боялся что что-то может дойти до других ребят-суворовцев. Черт знает, что могут накатать в письмах эти два выродка. «Выродками» он называл братьев.

А с другой стороны… Хватит быть мальчишкой!

Верно говорил Кузьма Петрович. Пока не преодолеешь гнездовье… А суворовская братва — это гнездовье, и нравы его необходимо преодолеть. Антон Муравьев, как никогда, завидовал Карсавину. Тому никогда не приходилось выдавливать из себя раба.

Антон слышал, как «шагнул» Карсавин. Высота приличная. Для элитного парня, конечно! Но Антон тоже не пальцем делан… Слова полковника въелись в сознание: «Возможно, ты пригоден и для генеральской…»

Он готов был поспорить с Карсавиным. Генеральской карьеры он страшно хотел. Теперь старший лейтенант Муравьев даже жил генеральской карьерой…

Как-то автобус с несколькими офицерами двести первой остановили боевики. Муравьев находился в автобусе и, пожалуй, страшно напугался. Он не хотел оказаться заложником, да еще в эти дни, когда решалась его судьба, когда он доживал последние денечки…

Но боевики старались не связываться с русской дивизией: ее в Таджикистане побаивались. Никто не хотел иметь лишние хлопоты. Автобус отпустили. Антон свободно вздохнул, подумав, что он, по-видимому, родился в рубашке.

Инцидент наверняка здесь не последний. Не лучше ли отсюда убираться, и как можно скорее…

В этот же день он встретил Скобелева. Пашка был немного осунувшийся, с серым, усталым лицом.

Антон заговорил первым:

— Думаю, у тебя не должно быть на меня обиды. Если меня и переведут в округ, то независимо от тебя. В этом ты можешь удостовериться. Так что нет смысла нам обижаться, кого первым взяли, а кого вторым… Тем более сталкиваться друг с другом. Я уверен, не сегодня завтра и ты уедешь. Возможно, я помогу. Такая возможность будет, Пашка, я помогу!

— Катись ты со своей помощью! — грубо оборвал его Скобелев. — Кто тебя держит, поезжай!

27

Убийство Мурада было настолько неожиданным, что в банде наступило замешательство, а за ним и распад: оказалось, что Карим был не простым адъютантом и не простым близким, доверенным человеком…

Карим принадлежал к тем авторитетам в банде, которые умеют подчинять и властвовать. Никто не знал, что перед этим между Мурадом и Каримом был личный, тайный разговор.

Карим хотел, чтобы Мурад с Махмудом помирился, и обосновывал это их общим делом: раздел банды, вражда уже нанесли огромные убытки, к тому же ссора разделила еще вчера верных людей на два лагеря.

Но Мурад был непреклонен.

— Махмуд не давал мне развернуться. Я должен был от него уйти. Махмуд не чувствовал перемен, нового. Он все время действовал по старинке. Я должен был от него уйти.

Но Мурад не знал, что люди, которые ушли вместе с ним, весьма скоро поняли, что «серебряный караван» стал другим и что, если не объединиться, он даже зачахнет…

Изменился и Мурад, став полновластным боссом: он быстро превратился в самовлюбленного хозяина, перестал, как раньше, советоваться с близким окружением, понимать насущные интересы других. Ругать Махмуда стало его манией…

Многие поняли, что Мурад рано ушел от Махмуда, так как не созрел быть авторитетом.

В банде появились свои тайные течения… Может быть, поэтому и родился заговор.

Правда, у Карима были и свои давнишние обиды. Когда-то Мурад нарушил святая святых: клятву дружбы, которую они давали втроем еще подростками. Став авторитетом, Мурад нагло отбил у своего друга Рашида девчонку, на которой тот собирался жениться. Мало того, он обвинил его в предательстве. С Рашидом жестоко расправились, и Карим, вынужденный в свое время согласиться, теперь все больше и больше понимал, что Мурад «собака». Девчонку он использовал в наложницах и, как только она стала не нужна, бросил на корм своим боевикам.

Карим уже не верил Мураду, что Рашид — предатель, и, пожалуй, вообще перестал ему верить.

И тем не менее он хотел, чтобы Мурад вернулся к Махмуду. Но испытав полновластие, Мурад уже не мог вернуться к Махмуду. Тщеславие его выросло настолько, что вернуться было бы сильным ударом по самолюбию.

Все это хорошо понимал Карим. Значит, другого пути уже не было. Мурад как бы сам приговорил себя к смерти…

Карим, вскинув пистолет, не испытал к нему даже малейшей жалости. Стрелял он отменно, еще в армии получил премию и вымпел лучшего стрелка в полку, чем по-настоящему гордился.

Но вот больше Мурада не существовало… Люди Мурада, не задумываясь, легко перекочевали к Махмуду. Тот их простил, заявив, что он был уверен в том, что это было простое заблуждение Мурада. А они ни в чем не виноваты, так как и раньше подчинялись Мураду. Он, Махмуд, лишь сожалеет, что тот оказался его плохим учеником… Он был жаден на удачу, но удача не любит жадных.

Вместо Мурада был назначен Карим, который стал первым заместителем Махмуда. Правда, Карим неохотно пошел на эту должность. Он говорил, что ему будет трудно, ибо у него мало опыта и к тому же он был близким человеком Мурада… Многие могут неправильно истолковать его повышение.

Но Махмуд сказал:

— Ты лучше, чем я, знаешь людей Мурада. А я лучше других знаю тебя. Сам Аллах выбрал бы тебя, Карим. Махмуд верит тебе, так как ты доказал верность своей жизнью.

После этих слов Карим ломаться не стал. Он обнял Махмуда.

Негласная сделка была заключена.

В это раннее утро Карим вошел в спальню к только что проснувшемуся Махмуду. Тот протер влажные глаза ладонью и сказал:

— Что-нибудь случилось?

— Извини меня. Я не хотел тебя будить. Но мне сообщили, что наш караван достиг кавказских баз…

Махмуд быстро вскочил и, набросив халат, воодушевленно заметил:

— Это приятное сообщение, Карим.

— Но там был бой с пограничниками.

Махмуд опечалился.

— Наши люди все целы?

— Кажется, кто-то убит.

28

Дождь в Абхазии шел целых три дня. Недаром этот край сравнивают с тропиками. Бесконечное яркое солнце, но уж если дождь зарядил, то как из ведра…

На заставе в ночь прозвучала команда: «Застава, в ружье!» Из офицеров оставался Димка Разин — начальник заставы уехал в Сухуми.

Разин связался с отрядом.

— Спецгруппа выехала на машинах, — сообщил ему оперативный дежурный. — Ваше дело — «перекрыть» побережье. Есть сведения, что одну часть груза хотят отправить морем, другую — грузинской дорогой…

— Все понял, товарищ майор. Опять наркотики…

— К сожалению, Разин, да. «Серебряный караван» активизировался. И нам придется в эти дни туговато.

С несколькими солдатами Разин «прикрыл» морское побережье, ожидая с моря катера.

Неожиданно запищала рация.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился радист к Разину. — С вышки докладывают, что к берегу со стороны моря идет яхта.

«Товарищ старший лейтенант» — незнакомо резануло ухо. Солдат обращался словно не к нему. Разин вспомнил, что старший лейтенант — это он, только к новому званию он еще не привык…

Прибежал связной. Уже раздались автоматные очереди. Сквозь дождь они были глухие, будто стреляли через вату, и неприятно раздражали нервы.

— Значит, пробиваются с боем, — усмехнулся Разин.

Конечно, контрабандисты выбрали ливневые ночи с надеждой, что в такую погоду хозяин и собаку не выпустит.

Яхту в море пограничники заметили еще вчера. Она курсировала прилично от берега, то уходила вглубь, то приближалась, словно приноравливаясь к погоде и обстановке.

Разин вспомнил, как неделю назад было что-то подобное. «Товар» привезли на горную дорогу. К перевалочному пункту подъезжали импортные легковушки, куда быстро перегружали мешки и обыкновенные посылочные ящики.

Контрабандистов «захлопала» местная милиция. На помощь вызвали пограничников. Но тогда обошлось без перестрелки. Спокойно, умно…

Сейчас Разин понял, что бандиты просто так с «наркотой» не расстанутся.

Яхта подошла вплотную к берегу. Она вела себя нахально. И вот уже трое с автоматами высадились на берег. Они осторожно шли вдоль моря.

«Главное — сорвать погрузку, а там уже проще, — подумал Разин. — Спецгруппа должна быть уже где-то рядом».

Каждому солдату Разин поставил боевую задачу. Выпустили ракету. Она ярко вспыхнула прямо над головами контрабандистов. Они тотчас залегли.

«Вот и хорошо, — подумал Разин. — Пусть полежат под дождем. Не нам же одним мокнуть…»

Но они, видимо, не собирались лежать долго. Привстали. Новая ракета прижала их к мокрой гальке.

На яхте заволновались и стали подавать сигналы. Трое перебежками пробирались по берегу.

«Надо их отрезать от судна», — решил Разин и быстренько передал по рации команду.

Короткая автоматная очередь остановила контрабандистов. Они залегли и резанули ответным огнем. Тем временем один из них бросился бежать к яхте. Но тут же Споткнулся и упал: пожалуй, пуля зацепила его ногу.

Яхта стремительно уходила в море. Контрабандисты остервенело отстреливались, возможно, пытаясь нейтрализовать пограничников.

«Это хорошо, — подумал Разин. — Пусть поупражняются в стрельбе… Авось полегчает!»

Появились проблески раннего утра, едва пробивавшиеся через ливень… Контрабандисты подняли на автомате тряпку — дальше лежать на мокрой гальке было бесполезно. Они встали в рост, подняли руки.

Всех троих привели на заставу. Составили протокол. Затем капитан из спецгруппы забрал их в отряд.

На горизонте еще долго маячила яхта.

Через день, утром, когда только всходило солнце, Разину позвонили, что на берегу какое-то тело. Возможно, выбросило море…

Иногда море выбрасывало мертвых дельфинов, но это был не дельфин.

Взяв солдата, Разин пошел сам. На берегу на спине лежала обнаженная девочка лет четырнадцати. Гладкое, загорелое тело. Бледное с капельками дождевой воды детское лицо…

Солдат толкнул девочку. По телу пробежала судорога.

— Жива, товарищ старший лейтенант.

Димка Разин еще никогда не видел девчонку совершенно голой, в чем мать родила. Он даже растерялся, но с любопытством рассматривал это бесстыдно-странное девичье тело…

— А ну-ка разотри ее немного, — сказал Разин, нахмурившись.

Солдат нагнулся и стал массировать. Тело покрылось красными пятнами. И девчонка открыла глаза.

— Откуда ты явилась такая? — вырвалось у Димки.

Она лежала с широко открытыми глазами и молчала.

— Идти можешь? — пробасил солдат.

Она молчала, словно немая.

— Падлы, надругались — и выбросили, — вдруг с негодованием сказал солдат. — Убить на месте таких не жалко!

— Меньше болтай, — приказным тоном заметил Разин. — Лучше помоги мне, как-нибудь дотащим…

На заставе кто-то насмешливо сказал:

— Набросьте на нее что-нибудь, а то она смущает…

Разин вскипел:

— Хохмачи, а может, она чья-то сестренка!

Девочку отвезли в больницу. И там открылась невероятная история.

Если верить ее словам, она попала на яхту заложницей. Девочку выкрали: не то отец оказался должником, не то бандиты его шантажировали…

Ее раздели догола, чтоб она не убежала, и привезли на яхту. Но девочка была местная, не из боязливых, и хорошо плавала. Она сообразила, что яхта была недалеко от берега, и сумела, обманув бандитов, выпрыгнуть в море. Была ночь, и бандиты, видимо, не сразу ее хватились…

Разин как-то поехал к ней в больницу. Она уже вставала с постели и была приветлива.

Дима спросил, как ее имя. Она заулыбалась.

— Роза.

Разин протянул ей пакет с конфетами. В Абхазии это большая роскошь.

— Ты приезжай к нам на заставу, — сказал Димка. — Ты ведь теперь наша крестница!

29

Юсуф окончательно утвердился в том, что сведения шли через Худжу. Этот глуповатый парень, стараясь быть значительным, по пьянке разбалтывал секреты. Худжа был близок к Ризвану, да и к самому Юсуфу…

Теперь Юсуф понимал, как сведения попадали на погранзаставу. Они передавались через Раджаба. Он и был осведомителем…

Но Юсуф неожиданно перестроился и не торопился с расправой. Он вызвал Ризвана и сказал ему, что с Раджабом они сквитаются всегда, как только захотят. А вот заставить Раджаба, чтобы он работал на них… куда важнее.

Ризван легко согласился, тем более Раджаба прошляпил он, да и Худжа втерся в большое доверие не без его помощи.

Юсуф своим расследованием был доволен. Он надеялся, что его идея понравится Махмуду. Одно огорчало Юсуфа: появление в банде Карима. Впрочем, на это были основания. Когда-то во время пьянки Мурад вытащил его из застолья и отвел в соседнюю комнату.

— Ты, Юсуф, обманщик. Ты сказал, что товар утонул в Пяндже. А Карим сегодня вычислил другое: нашим товаром торгуют в Кулябе.

— Это не наш товар, — почти беззвучно выдавил Юсуф.

— Это наш товар, — с иронией сказал Карим, входя в комнату.

— Я сейчас всем скажу об этом, — нагловато добавил Мурад.

— Махмуд бросит тебя живьем в ущелье к шакалам…

Юсуф понял, что вляпался, как говорится, со всеми потрохами, хотя и не мог сообразить, откуда все это узнали Карим и Мурад. Ведь все было, как никогда, шито-крыто.

Подошел Карим, въедливо вглядываясь в Юсуфа.

— Мурад простит тебя, и никто не будет знать о твоей афере. Но ты всегда будешь в моем распоряжении, когда я захочу.

Понурив голову, Юсуф сказал:

— Прости Мурад, если я что-то сделал не так. Но я всегда был за тебя, за что нередко получал нагоняй от Махмуда. Аллах свидетель этому.

Юсуфа отпустили, но он уже был трезв, как стеклышко, и быстро смотался с гулянки.

Теперь, когда Карим убрал Мурада, Юсуф не обрадовался. То ли дело, когда они были в чужой, вражеской банде. После раздела Юсуф невольно занял лучшее место возле Махмуда и был почти, если не правой, то его левой рукой — это точно.

А теперь Махмуд всячески обхаживал Карима, давая ему все новые и новые полномочия.

Юсуф думал, что Карим не забыл того, хотя и прошлого разговора, и что «ты всегда будешь в моем распоряжении, когда я захочу» не за горами… Он ждал этого дня.

И вот как-то Карим потребовал, чтобы к нему явился Юсуф.

Раньше никто, кроме Махмуда, не мог потребовать Юсуфа… Но сейчас Юсуф, сжав «сердце» в кулак, сам явился без лишних разговоров…

Карим был в хорошем настроении.

— Давненько мы не виделись, Юсуф… Как твои дела?

Юсуф заискивающе улыбался.

— Мне приятно увидеть тебя, Карим. Не поверишь мне, как я соскучился… А дела? Какие дела! Все в руках Аллаха.

Карим сам налил в пиалу зеленого чаю.

— Садись, Юсуф. Когда старые друзья встречаются, всегда есть о чем поговорить.

Юсуф, отпив глоток чаю, заинтересованно подался вперед. Он всем видом показывал свое расположение к Кариму.

— Махмуд и я пришли вот к такому выводу. Это славно, когда Биба обхаживает русских офицеров. Она баба, — живо сказал Карим, — это ее профессия! Но мы хотим своими глазами видеть кое-кого из пограничных офицеров.

Кивнув, Юсуф добавил:

— Правду говорят, что лучше один раз увидеть самому.

— Вот-вот. Махмуд будет очень доволен, если мы ему такую возможность предоставим…

— Кандидатура есть, — заметил Юсуф. — Начальник горной заставы из Москвы. Показал себя боевым командиром. Мы сейчас дорожку ищем к нему через своего тайного агента.

Карим, довольный, потянулся, облокотившись на кресло, обтянутое ковром.

— Значит, ты меня понял. Биба Бибой, а ты организуй похищение этого молодого офицера с горной заставы… Я тебе доверяю.

Карим встал и полуобнял Юсуфа. С той же заискивающей улыбкой Юсуф опять заговорил о том, как он рад увидеть Карима в полном здравии…

— Спасибо, Юсуф. О нас заботится Аллах!

Карим проводил его до двери. И когда Юсуф скрылся за нею, про себя подумал: «Хитрый пес, хоть и баран. Но он у меня на крючке. Баран на крючке, это все равно что он уже готов на шашлык…»

30

Анфиса Рублева особой деликатностью никогда не славилась. Все знали, что она девица себе на уме. После женитьбы Глеба она как-то потускнела и полностью переключилась на Карсавина.

Но Карсавин для Анфисы пока лишь веселый мальчик. Это ее просто бесило. В конце концов пора становиться мужчиной, а ему все шуточки. Придумал какое-то «Общество холостяков», крутит голову себе и другим пацанам вместо того, чтобы по-человечески подумать о своей судьбе.

О семейной судьбе Карсавин, конечно, не думал. Но Анфису не обманешь. Уж она-то знала, что это всего-навсего игра. И если, случаем, зазеваешься, другая «кошечка» — раз-два, и в дамки!

Потому-то Анфиса приняла твердое решение: не выпускать Серегу из своих рук…

Все, между прочим, с удовольствием следили за их отношениями. Было интересно — кто кого? Девчонки даже спорили: Карсавина Анфисе не взять. Он холоден как тюлень — одним словом, закоренелый холостяк.

Но Анфиса «перла», как танк… Она без конца звонила по телефону. Застав наконец Серегу, безапелляционно заявила:

— Пойдем в театр.

— А билеты?

— Завтра в шесть вечера. Будь готов, мой милый!

— Господи, она меня изнасиловала. А если завтра генерал ушлет куда-нибудь…

— Никаких генералов. Хочешь, я позвоню генералу. Он поймет, что хотя бы раз в месяц необходим театр.

— Да ты что, Анфиса! Сдурела?

— Ты же покрываешься коростой.

Карсавин приехал со службы пораньше и завалился спать. Звонил телефон, звонили в дверь — он только поворачивался с боку на бок…

Подняв голову, Серега прислушался. Он вспомнил, что должна прийти Анфиса. Накинув халат, пошел открывать дверь.

Анфиса вбежала в квартиру.

— Битый час я толкаюсь у двери! Господи, какой у него бардак! Ты, кремлевский офицер, где твое самолюбие? Ты же утонул в грязи…

Серега, протирая сонные глаза и глядя на роскошную Анфису, как мог, оправдывался.

— Ладно тараторить! Дай хоть умыться!

— Ты пойми, голова садовая, мы собрались в театр! — Анфиса нервничала. — Посмотри своей дурной головой на часы — почти уже опоздали.

В театр они действительно опоздали. Карсавин виновато смотрел на Анфису.

— Ничего страшного не случилось. Айда посидим в кафе. Потанцуем да о жизни поговорим. Ты же любишь говорить о жизни?

Анфиса сказала:

— С тобой только свяжись, — и пошла в кафе.

На столе стояло шампанское. Не дожидаясь, пока официант принесет закуску, она нетерпеливо попросила открыть бутылку.

— Меня мучает жажда.

— А меня мучает иное: вместо театра тебя надо было положить в постель. Пожалуй, ты была бы мягче.

Она сурово посмотрела на него.

— Ты все в том же репертуаре. Смешно!

31

Был человек, который сильно мешал Анфисе — мадам Софья, у которой по субботам собирались холостяки.

Мадам Софья приветствовала «Общество холостяков» и каждому, кто приходил к ней, говорила какую-нибудь цветистую фразу, вроде этой: «Ну, хрен с ними, с девками… вышедшими замуж. Пусть сидят дома… и самовыражаются!»

У Софьи, как и прежде, было мило и весело. Мало что изменилось и в самой Софье: такая же высокая, круглолицая, те же модные джинсы, обтягивающие пышноватые бедра.

Только стала она еще более своенравная, языкастая.

— Господа, мы не импотенты… В нас — вечная весна: все цветет и развивается.

Ребята от такой Софьи «тащились». Особенно Макар Лоза. Он, как всегда, «качался» и был похож на снеговика. Макар часто приходил к Софье в обычные дни и, распив бутылку пива, оставался на ночь. Потом он с неподдельной наивностью хвалился пацанам:

— Не Софья, а булочка с маком.

Впрочем, в постели у мадам Софьи еще с суворовских и курсантских времен перебывали многие: и каждый мог в меру своей испорченности определить ее сексуальное гостеприимство. Она никого не обижала, никого не отталкивала — она была своя в доску и всегда выручала, когда «припрет».

Мишка Горлов в последние дни задружил с Карсавиным на базе холостяцких «субботников» и говорил он о мадам Софье душевно просто:

— Она верна кадетам, а это в наше время главное! Многие девки, которых я знаю, обычно упрямы как ослихи. А упрямство, как известно, первый шаг к тупости.

Мадам Софью Анфиса прозвала «белой пантерой» и старалась избегать ее компаний. Это, впрочем, даже радовало Карсавина. Хоть здесь был от нее отдых.

И только Люба Котова частенько объявлялась с Мишей Горловым. Верткая, смешливая, она немного близоруко щурилась и, выпив, бросала в толпу мальчишек заветные кличи:

— Только — не надо!

Или:

— Помните старый-старый фильм «Волга-Волга». Прекрасный призыв: «Спасайся, кто может! А кто не может?»

Карсавину мадам Софья стала подружкой. Он нередко оставался с нею в одиночестве, и они вели «чарующие» беседы о жизни.

Мадам Софья вздыхала:

— Нет, Серега, в жизни правды. А так хочется…

Карсавин словно понимал ее:

— Мне что, за мной дело не станет!

— А что, — вдруг взрывалась Софья. — Женись на Анфисе — и дело с концом!

— Только не это! — в свою очередь честно вздыхал Карсавин. — Лучше в досаде на себя утопиться!

Как-то в эти минуты и родилась идея поехать покататься на горных лыжах в Карпаты. Мадам Софья иногда тоже увлекалась ими.

— А что, — сказала она, — это разумно!

Решили — и баста! За ними увязался Мишка Горлов. Потом Макар Лоза. Компания нормальная. И вскоре объявили, что намечается зимний выезд «Общества холостяков» на природу.

Анфиса была в истерике. У нее свои планы на Карсавина — путевка в пансионат, которую обещал достать отец. Там что, лыж нету?

Карсавин хитрец — смотрел на нее жалким, растерянным взглядом. Он говорил о том, что с детства его тошнило от пансионатов, куда всегда его затаскивала мать.

У Анфисы от обиды зарябило в глазах. Она плюнула и неделю безвылазно сидела дома.

А ребята укатили в горы.

Карсавин легко забыл об Анфисе и жил только горами. Уже с утра, они, положив на плечи лыжи, Торопились к подъемнику. Кругом — красивые в снежном одеянии Карпаты. И когда несешься вниз, не сбавляя скорости, в мыслях застревало лишь одно — как бы не потерять равновесие и не упасть.

В Карпатах ловили мгновения острых ощущений. Мадам Софья часто сползала вниз на попе, что вызывало дружный хохот. Потом в гостинице за бутылкой легкого вина Софья становилась героем анекдотических воспоминаний.

Вернулись из Карпат вечером. И прямо с Киевского вокзала почему-то потащились в ночной клуб.

Мишка Горлов млел от стриптиза, а мадам Софья непременно хотела увидеть своих кумиров — модную группу.

Карсавину было все равно. Только бы Анфису не видеть…

Но Анфиса почему-то думала по-другому. Все эти дни ждала Карсавина, чтобы сделать ему выговор за его «садистические» наклонности. Бросить ее одну на маму и на папу — это садизм!

Анфиса весь вечер звонила Карсавину. Монотонно шипел автоответчик: «Не беспокойтесь. Я жив, здоров. Уехал в Карпаты кататься на горных лыжах. Все, что мне интересно, продиктуйте после сигнала…»

Анфисе все это осточертело.

32

Как-то Глеб Сухомлинов возвращался из отряда, куда ездил навестить Ахметзянова, и встретил по пути Бибу. Она подняла руку, и лейтенант приказал водителю остановить машину.

— Подкинуть? — игриво спросил офицер.

— Заранее спасибо, — сказала Биба, кокетливо поглядывая на Глеба. — Давно не были в чайхане, товарищ капитан… А зря. Биба еще в соку. Она вам понравилась бы…

Сухомлинов нарочито вздохнул.

— Я теперь человек женатый.

Биба засмеялась и положила руку на плечо лейтенанта. Глеб почувствовал, как внутренняя дрожь пробежала по нему. Он осторожно снял руку. Как ни в чем не бывало, Биба сказала:

— Мужчине нужно разнообразие, иначе он стареет.

— Не знаю. Еще не старел. Да и до этого ли служивому человеку?

— До этого, — хитровато захихикала Биба.

Машина остановилась, и она козочкой выпрыгнула на дорогу.

— Я жду вас в чайхане.

Водитель проводил ее жадным взглядом.

— Шикарная азиатка!

Сухомлинов сделал вид, что он ничего не слышал.

На заставе в канцелярии, ожидая его, сидел Раджаб. Сухомлинов удивился, что Раджаб, пренебрегая осторожностью, появился днем, перед самым обедом.

— Мне теперь нечего прятаться, — заявил он. — Сам Махмуд приказал, чтобы я ходил на заставу.

— Как это понять «сам»?

Раджаб засмеялся:

— Агент Махмуда должен как можно больше вынюхивать на заставе.

И он рассказал о своей встрече с Юсуфом.

— Юсуф теперь выслуживается. Мурадовский Карим у Махмуда в начальниках. Юсуф боится его, как огня, и хочет больше знать о заставе. А ты Бибу бойся, она с виду привлекательная, а внутри — одна грязь… А мне терять нечего — или пан, или пропал…

Сухомлинов задумался. Было ясно, что Махмуд сумел прибрать к рукам всех мурадовских боевиков. Конечно, Раджаб прав. Напав на заставу, Махмуд наверняка сможет создать на границе необходимый коридор. Два-три часа достаточно, чтобы организовать переброску контрабанды.

Пришел прапорщик. Зиновий Буткин не удивился сложившейся обстановке.

— Этого и надо было ожидать.

Сухомлинов позвонил в отряд начальнику штаба. Полковник Захаров успокоил его, пообещав спецгруппу.

Вскоре на заставу прибыл бронетранспортер. Нападение боевиков ожидали к вечеру, как только стемнеет. Сухомлинов нервничал. Нервничали и солдаты. Хуже всего, когда знаешь и ждешь…

Но прошел вечер, и наступила ночь. Посты и секреты передавали, что вдоль реки Пяндж тихо, в горах тоже тихо.

Может быть, Раджабу хитро подсунули «дезу»? Раньше с ним такого не случалось…

Боевики напали на рассвете, и сразу с трех сторон. Тут же с постов пошли донесения: на границе оживление, видимо, банда Махмуда готовит прорыв.

Бой шел полчаса. Боевики захватить заставу особо и не пытались. Пожалуй, это действительно был отвлекающий маневр.

Поняв, что застава способна устоять, они очень быстро отступили. Но границу в некоторых местах прорвали.

Ни Раджаб, ни тем более лейтенант Сухомлинов, конечно, многого не знали. Махмуд эту операцию посчитал неудачной, плохо подготовленной, и потому дал «отбой». Он еще был недоволен тем, что были раненые и даже убитые. Вызвал Юсуфа и при Кариме крикливо отчитал его.

Карим это принял и на свой счет. Зачем ему ругать Юсуфа при нем? Не сталкивает ли их хозяин? Но он делал смиренный вид, словно его это и не касалось.

Потом догнал Юсуфа.

— Надо торопиться с начальником заставы. Время быстротечно, Юсуф. Завтра, глядишь, многое изменится.

Юсуф виновато слушал его.

— Будем стараться. Взять лейтенанта не так просто. Но поверь, Карим…

На заставе дали «отбой». В комнате отдыха Серафим Подолян играл на гитаре. Его окружили солдаты, и прапорщик с перевязанной рукой (так, мимоходом царапнуло) поражался музыкальным способностям Серафима. Вообще-то, пришел он за тем, чтобы забрать Подоляна на работу, но, слушая гитару, почему-то забыл о своем намерении.

33

Антон Муравьев чувствовал себя неважно. Как-то, посмотрев в зеркало, он удивился: на него смотрело осунувшееся, недовольное собой лицо, словно встал он с больничной койки.

Антон подумал, что все в этой жизни дается не просто так. Через все надо пройти и даже через что-то перешагнуть… Возможно, он часто делал не так… Но разве все делают как-то по-другому?

До отъезда из дивизии оставалось всего каких-то два дня, когда вдруг командир батальона решил послать его на боевой выход.

Что-то в сердце екнуло. Почему эта доля выпала именно ему? Когда, собственно, уже пришел приказ…

Но командир батальона особо не размышлял над тем, что так волновало Антона.

— Понимаешь, из свободных офицеров только ты.

«Из свободных офицеров только ты… Конечно, только он… Какая-то фатальность!»

Антон Муравьев не был трусом. Он свободно участвовал в боях с моджахедами… Но это тогда, а не сейчас, когда уже приказ…

И дело здесь не в командире батальона, которому надо заткнуть дыру: «Из свободных офицеров только ты…»

Он вспомнил, что как-то читал книгу и наткнулся на фразу, которая вдруг врезалась ему в голову: герою книги почему-то на счастливых поворотах жизни не везло… В последние дни или даже часы всегда что-то случалось — то он ломал ногу, то его избивали проходимцы, то… А когда ему подвалило самое большое счастье, он никчемно погиб, вступившись за какого-то бомжа.

Муравьев не был фаталистом, но чем больше подогревалось желание скорее вырваться отсюда, тем боязливее было его предчувствие…

Он не хотел встречаться с моджахедами. Он не хотел, чтобы шальная пуля положила его в госпиталь или отправила на тот свет.

Но беда была в том, что командир батальона упрямо стоял на своем:

— Меньше рассуждай, старший лейтенант. В горах сложилась боевая обстановка. Тебя ждут солдаты…

Муравьев плюнул на все и пошел, кто знает, может быть, на верную смерть. У бронетранспортера он столкнулся с Денисом Парамоновым.

Антон был раздражителен. И словно черт его дернул:

— Ну что, удовлетворились с братом! Довольны?

Денис скривил губы и ничего не сказал: он, видимо, не хотел говорить с ним. Но Антона так и подмывало покрепче задеть Парамонова: «Дешевки. Накинули платок — и рады стараться! В другой раз я вас просто пристрелю, как поганок! И никакое ваше суворовское братство не поможет!»

— Дешевки!

И Муравьев высокомерно прошел мимо.

Моджахеды рвались к вершине, где находился войсковой наблюдательный пункт. Полурота, которой командовал Муравьев, легко преодолев небольшой перевал, впрямую столкнулась с ними. Бой был коротким. Моджахеды быстро отошли на афганскую сторону.

И только сейчас, после боя, Антон обратил внимание на белокурую медсестру, которая, между прочим, весь бой была рядом с ним.

«Яркая блондинка, — подумал старший лейтенант. — Хотя… возможно, крашеная».

Что-то загорелось в Антоне. Сексуальная потребность редко когда мучила его. А если и случалось, он легко давил ее. А тут необъяснимое, жутковатое «хочу».

«Ты что, дурак?»

По рации пришла команда «закрепиться». Он и сам понимал, что моджахеды выжидают и могут скоро вернуться… Заняв круговую оборону у подножия вершины, полурота терпеливо ждала.

Наступила временная разрядка. Антон залез в палатку, где уже расположилась «белокурая бестия». Она хитровато и открыто смотрела на него.

Антон выглянул из палатки и сказал связному, чтобы тот никого не пускал. Связной улыбнулся.

— Понял, товарищ старший лейтенант.

— Не понял, а слушаюсь.

— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант.

Муравьев опять почувствовал сильное сексуальное влечение. По телу шла дрожь. Он снял с пояса фляжку и предложил блондинке выпить вина. Она выпила. И тогда он обнял ее. Чувствуя рядом дыхание миловидной девушки, Антон вдруг сорвался с цепи… Обняв, прижав к себе, он жадно целовал ее лицо. Она не сопротивлялась и отвечала тем же.

«Что это? — мелькнуло у него. — Последний бой, что ли?»

Медсестра отвечала живо и порывисто. И тогда его вдруг осенило, что эта девушка была первой и единственной женщиной в его жизни здесь, в Таджикистане…

Как же он мог до этого сдерживаться!

Дальше уламывать ее не пришлось. Медсестра сама хотела его, сама хотела его…

Потом, когда Муравьев вышел из палатки, он, прежде всего, посмотрел в сторону Афгана, потому как оттуда наползали зловещие серые тучи…

34

На заставу вернулся Равиль Ахметзянов. После встречи с начальником Глеб был навеселе. Маша строго взглянула на него.

— Может быть, мне уехать в Москву?

Глеб нахохлился.

— Чем я тебя обидел?

— Я думаю, что мне все-таки следует уехать. Если ты стал выпивать, встречая и провожая, то, видимо, надо уезжать, ибо это плохой признак.

Сухомлинов подошел к Маше.

— Ты ведь сама без принуждения вышла за меня замуж. Между прочим, ты сама без принуждения поехала сюда.

— Мне скучно. До обиды скучно. Кругом горы. Всегда одна.

— Хочешь ребенка? Но ведь это не выход из нашего положения. Ты же сама сказала, что рановато.

— Ничего я не сказала. Может быть, устала. От этих гор, бесконечной стрельбы. И непонятного ожидания — чего, сама не знаю!

Глеб сел на табурет.

— Давай, я тебе помогу убрать в доме. Ведь вернулся Равиль. Теперь я буду больше бывать с тобою. А выпил? Виноват. Да, я помню. У тебя отец выпивал. Остались неприятные воспоминания. Так, Маша, больше не буду. Ты веришь мне?

…В канцелярии Ахметзянов, посмотрев на насупившегося Сухомлинова, понятливо засмеялся:

— Что, жена разгон дала? По себе знаю, бывает… Как скажет моя, мужиков надо держать в узде.

Сухомлинов утвердительно кивнул головой. Ахметзянов постучал карандашом по столу.

— Извини, но прапорщик задерживается. Придется тебе вместо него съездить в кишлак за продуктами. Это там, где черноокая Биба. И ты свободен… Думаю, что день сегодня будет спокойный.

У чайханы стояла Биба. Она сразу узнала Глеба и замахала рукой. Глеб остановился, решая, подойти к ней или нет. Но она уже шла ему навстречу…

— Давай отойдем в сторонку, — сказала она. — У меня есть для тебя что-то важное… Раджаб просил.

У Сухомлинова недоуменно поднялись брови. Но он отошел с нею в сторонку.

— Извини меня, капитан. Я люблю тебя.

Сухомлинов от неловкости даже вспотел. Биба продолжала поедать его наглыми глазенками…

Неожиданно его окружили боевики. Биба вспыхнула, покрывшись румянцем.

— Капитан, я тут ни при чем. Не думай обо мне плохо.

Заросший мужик загородил ее плечом.

— Я Ризван, — спокойно сказал он. — Твой шофер пусть уезжает. А ты пойдешь с нами.

— Ребята, да вы что? Зачем вам связываться с пограничниками? — Сухомлинов как-то пытался воздействовать на бандитов. Но те с красными, обветренными лицами упрямо молчали.

— Мы русских пограничников уважаем, — ухмыльнувшись, заметил Ризван. — Они здесь не по свой воле. Так что не волнуйся. Вот поговорим с тобою и отпустим… Зачем нам русские пограничники…

Сухомлинов понял, что он в капкане. Водителя разоружили и отправили по дороге на заставу.

«Вот она, Биба…»

Биба скрылась в чайхане и оттуда не показывалась. Сказал бы он ей пару ласковых.

Его посадили в машину и завязали глаза черным платком.

Ризван сел рядом, поставив в ногах автомат.

— Не бойся, командир. Мы не кусаемся. И убивать тебя не везем. А поговорить каждому полезно… Тем более, с самим Махмудом.

Всю дорогу Глеб не мог простить себе, как ловко его выловили. Лучше даже и не придумаешь.

«Извини меня, капитан. Я тебя люблю». Перед глазами будто на темном экране высвечивались ее глаза… Всласть налюбился!

Воображение не покидало его. Он чувствовал, что они едут по узкой тряской дороге в горы. Ехали медленно и долго. Если он мог как-то судить по времени, то не менее двух часов, а то и больше…

Бандиты не разговаривали, изредка обменивались короткими восклицаниями.

Глеб невольно вспомнил Машу. Что там будет, когда испуганный водитель появится на заставе? Глеб представил нерадостную картину…

Ахметзянов крыл матом солдата. А тот виновато жался к машине, понимая сердцем, что поступил плохо, оставив лейтенанта одного…

— Где твой автомат?

— Отобрали.

— Смотрите на него! У него отобрали автомат! Солдат называется!

Ахметзянов нарочито повернулся спиной к солдату и пошел в канцелярию. Он еще не знал, как сообщить это помягче жене Глеба, и надеялся, что после звонка начальнику штаба что-нибудь прояснится.

«Да, Маше будет тяжело, — думал Сухомлинов. — Может быть, ей действительно следует уехать в Москву. А как же без нее? Кто знает, может бандиты отпустят? Какой прок им от меня?»

Глеб и не заметил, как машина, налетев на камень, вздрогнула и остановилась. Один из бандитов открыл дверцу и что-то сказал на местном языке Ризвану.

— Вылазь, — сказал тот и помог Глебу выбраться наружу.

Сухомлинов стоял на каменистой площадке. Его окружили бандиты, обдавая стойким перегаром, и ждали, когда приедет Ризван. Он, видимо, пошел докладывать. Вскоре пришел человек, как догадался Глеб, внушительной наружности: от него сильно пахло дорогими духами. Он осторожно пощупал Глеба рукой, словно пытался удостовериться, что он и есть русский начальник заставы.

Картавя, он сказал что-то по-таджикски. Все вокруг радостно загигикали. Возможно, он их поблагодарил за доставку такого важного человека.

Глебу он не сказал ни слова.

Кто знает, может быть, это был сам Махмуд. Сухомлинов слышал, что он любил франтить, а в молодости даже играл в художественной самодеятельности.

Сухомлинова толкнули в спину и повели, поддерживая руками, по каким-то ступенькам вниз. Черный платок давил на глаза — в висках от этого время от времени стала появляться боль. Глеб шел осторожно, стараясь не споткнуться. Ему казалось, что его ведут по краю пропасти и стоит оступиться, как полетишь вниз…

Наконец заскрипела, открываясь, ржавая железная дверь.

Он почувствовал под ногами солому. Кто-то из бандитов ловко сорвал с него черную повязку, и он увидел небольшую полоску света, которая пробивалась сквозь узкое решетчатое окно.

Рядом стоял Ризван.

— Подумай хорошенько, — сказал он приветливо. — У тебя на все есть время.

И Ризван вышел из подвала. Хлопнула ржавая железная дверь. Он остался наедине с самим собой. Вот и все. Лишь полоска дневного света, пробивающаяся сквозь решетчатое окно…

35

Глеба раза два выводили из подвала подышать свежим горным воздухом.

— Ничего, скоро твое положение изменится, — пообещал как-то ему Ризван. — Мы не собираемся долго держать. Вот поговоришь с Махмудом — и все будет хорошо…

В слова Ризвана Глеб особо не верил: о бандитах он был наслышан. Доброжелательность у них легко менялась на жестокость. Он думал, что все они с испорченными нервами — кровожадность у них развивается с детства. Он вспомнил школьного пацана Вадика, который любил мучить кошек. Это была его страсть. И что же? Эта страсть трансформировалась в бандитизм: став взрослым, он с такой же страстью грабил людей, мучая их и наслаждаясь их страданиями.

Ризван вроде бы не был похож на Вадика — в глазах его бегали добродушные огоньки, и Глебу хотелось верить в свое скорое освобождение.

Как-то лежа на соломе в дремотном состоянии, Глеб услышал за маленьким окошком слова отрывистого, гортанного разговора. Как он догадался, речь шла о нем. И кажется, был прав. Вскоре заскрипела ржавая дверь, и в подвал вошли двое бандитов, один из которых Глебу показался даже знакомым, хотя вспомнить, где он его видел, он так и не смог…

Тот хорошо говорил по-русски.

— Тебе надо привести себя в порядок, — вдруг заметил он и что-то сказал попутчику.

Принесли кувшин с ключевой водой. Глеб умылся и сразу почувствовал свежесть. Этот же человек принес ему зеркальце и помог побриться.

— Плохим видом ты можешь обидеть Махмуда, — игриво, беззлобно сказал он.

Глебу принесли щетку, и он тщательно почистил камуфляж. Его оглядели со всех сторон, удовлетворенно похлопали по плечу. И повели, как он и предполагал, к самому Махмуду.

Махмуд сидел на шикарном ворсистом ковре, на двух подушках, наволочки которых были золотой ткани.

— Очень приятно, — сказал оживленно Махмуд. — Молодой человек с хорошей воинской выправкой. Если по-честному, таких я люблю — сам когда-то служил в армии.

Он извинился, что русский офицер оказался здесь… Ничего не поделаешь, обстоятельства. Их вынудили так поступить…

— Пока мой старый приятель Мурад якшался с вашим начальником штаба, мы терпеливо ждали, а что же дальше? Дальше — ничего. Теперь офицер знает, что по вине пограничников Мурада нет, но Махмуд — это не Мурад, он всегда есть и будет…

Вскоре в комнате появился Юсуф, тот самый, который Глебу показался знакомым.

— Ну что ж, все в сборе. Так что приступим к делу, — значительно заметил Махмуд и сощурил правый глаз.

Только теперь Глеб вспомнил, что о Юсуфе он был наслышан от Раджаба. Так вот почему тот показался ему знакомым. Просто Раджаб ярко описал его, создав у Глеба зрительный образ…

Юсуф задал Глебу несколько вопросов, связанных с оперативной обстановкой на границе.

Глеб отвечал односложно:

— Этого я не знаю.

Юсуф перешел на вопросы о заставе.

— Вы лучше меня знаете наши заставы, — усмехнулся Глеб. — Зачем офицера ставить в неловкое положение? Ведь секретное я вам все равно не раскрою.

Махмуд засмеялся.

— Ваши секреты мы знаем. Но наши секреты вы знаете плохо. Почти всегда ошибаетесь, когда начинаете думать, что хорошо знаете наши секреты. А у нас есть даже «секретное оружие». Позови Бибу, — вдруг обратился Махмуд к Юсуфу.

Биба вошла улыбающаяся.

— Мне так неловко перед капитаном. Ведь он подумал, что это я виновата.

— Но ты в чем-то виновата? — ухмыльнулся Махмуд.

— Я виновато только в одном, что люблю капитана. И прошу его отпустить. Ему же здорово влетит за то, что он оказался в горах.

— Биба права. Она умная девчонка и знает толк в мужчинах. Ты, парень, не проиграешь. Если, конечно, будешь с нами дружить. Мы клянемся Аллахом, что будем в этой дружбе верны. Что ты на это скажешь?

Сухомлинов усмехнулся.

— Дружба возникает по симпатии…

— Но разве мы тебе не симпатичны? — засмеялся Махмуд.

— Я в подвале на гнилой соломе, а вы здесь на подушках… И считаете это симпатией?

Махмуд оживился.

— Конечно, ты прав: офицер с офицером встречаются в иной обстановке. Принесите вина, — приказал Махмуд.

Вошел черноглазый парнишка с кувшином вина.

— Налей нам, да по полной, — сказал Махмуд.

Парнишка разлил вино по фаянсовым кружкам.

— За тебя, лейтенант, — подмигивая, бросил Махмуд. — Потому как ты мне нравишься. Держишься с достоинством и не юлишь, как другие.

Махмуд выпил вино и стал ждать, когда выпьет Сухомлинов. Глеб не стал ломаться. Вино было густым, терпким. От Раджаба Глеб слыхал, что иногда здесь в горах в вино кладут табак, что придает ему крепость… После такого вина с непривычки рвет и потом сильно болит голова…

— Я думаю, что мы все же с тобою договоримся, — вдруг сказал Махмуд. — Нужно ладить с нами и остаться живым. Лучше ладить с нами и заработать много зелененьких, чем потом вернуться в Россию с пустым карманом… Ты молодой. У тебя жена. А жены любят хорошо одеваться…

Махмуд лукаво взглянул на Сухомлинова.

— А ты подумай насчет дружбы? Выгодное дело предлагаем…

Глеб удивился, как все переменилось. Его поселили в небольшой, но уютной комнатушке с резной деревянной кроватью и набухшими, набитыми перьями, подушками.

Но, видимо, поселили не зря. Не успел он оглядеться, как постучали в дверь и вошла расторопная Биба. Скорее она не вошла, а впорхнула, словно бабочка.

— Прости, милый. Я все же себя считала виноватой. И, как видишь сделала все, что могло от меня зависеть.

— Ты давно в банде? — строго спросил Глеб.

Ее глаза заюлили.

— Какая банда? Махмуд наш кормилец! У меня здесь брат — иначе мы все бы подохли, как голодные собаки в горах. Ты посмотри, что делается вокруг… Куда деваться людям! Махмуд — единственное, за что мы держимся, как говорят в России, за соломинку. А нас в семье двенадцать, один одного меньше… — Она вдруг села на кровать и стала раздеваться. — В горах холодно, а у тебя здесь жарко…

Глеб с ужасом смотрел на ее тугие, бледно-коричневые груди. Мягкая тонкая комбинация тихо сползла по телу, отставив ее в кружевных трусиках. Какие ноги! Словно она всю жизнь занималась танцами…

— Это мой папа постарался, — игриво засмеялась она. — У нас в семье все девочки стройняшки!

Глеб еще раз взглянул на ее очаровательное тело. И чтобы дальше не смущать себя, отвернулся.

— Ты зачем пришла, Биба?

— Как зачем? Зачем приходит девушка? Спать с тобою пришла.

— Только не это! — вздохнул Глеб, чувствуя, что по-детски наивная Биба его рассмешила. — Спать с тобою не буду. Может быть, кто-то другой из ваших согласится.

— Ты думаешь, что я прости-господи? Со всеми, кто встречается в кишлаке?

— Да ничего не думаю. Пожалуйста, успокойся, Биба. Но я не могу.

— Импотент? — почти выкрикнула Биба.

Глеб стушевался.

— Кто знает, наверное, импотент.

— Тогда я тебя буду лечить. Клянусь матерью, вылечу.

— Не надо меня лечить. Просто пойми меня, Биба. Может быть, оставишь одного. Мне надо подумать. До тебя ли!

Злая Биба прошлась босиком по комнате. Тело ее тряслось, словно в лихорадке. Лицо горело.

— Что обо мне скажут люди?! Люди скажут, что Биба холодная женщина — ее не захотел мужчина. Для нашей женщины это обида! Кровная обида на долгие годы!

— Так что же мне делать? — взмолился Глеб. — Попроситься опять в подвал?

Биба снова села на постель, закрыв лицо руками. Тихо всхлипывала. Вдруг, убрав руки от мокрого лица, с болью сказала:

— Ты пожалей меня. Что мне будет?!

Глеб стоял раздраженный посреди комнаты.

— Сам скажу Махмуду, чтобы он тебя не трогал. Это не ты — это я не захотел. Я не могу изменить своей жене и не только потому, что люблю ее.

Пришел Юсуф.

— Биба не понравилась? Жаль, лейтенант. Она не больная — она здоровая девушка. Больных мы не держим.

Глеб пожал плечами.

— Вот что, дорогой, — вкрадчиво заговорил Юсуф. — Махмуд велел тебя отпустить. Ему было приятно познакомиться с новым офицером-пограничником. Но он хотел тебе сказать, как джигит джигиту: не мешай нам жить так, как нам хочется, и мы тебе не будем мешать. А выручишь где-то — и мы выручим…

Сухомлинову завязали черной повязкой глаза и вывели к машине. По голосу Глеб узнал Ризвана.

— Знаю, ты не верил мне. Зачем не верил мне? Запомни, Ризван врать не будет! Поехали…

36

Пашка Скобелев чувствовал себя на седьмом небе. Он уезжал в Москву поступать в Академию. Все получилось как-то сразу, неожиданно для него.

Пришел комбат и иронично сказал:

— Иди, тебя вызывают в штаб.

Видимо, он что-то знал, но Пашке ничего не сказал, хотя Скобелев по его лицу видел, что комбат им недоволен.

Недалеко от штаба Пашка столкнулся с подполковником Абросимовым. Тот сиял:

— На ловца и зверь бежит… Идем ко мне. Новость добрая. Ты едешь в Академию. Ну что, пробило?

Пашка даже оробел.

— Пробило. Да только, товарищ подполковник… Я уже забыл о ней.

— Забыл? Значит, для тебя Абросимов — это так себе… Как все, мол, лапшу вешает?

— Да нет, — смутился Скобелев. — Я, видимо, неправильно выразился.

— Нет, ты выразился правильно. — И Абросимов неодобрительно покачал головой. — Вот она, молодежь современная…

Скобелев собрался быстро. Все офицерские вещи умещались в вещевую сумку. Военный транспортный самолет улетал в Москву через каких-нибудь три-четыре часа. Абросимов напутствовал:

— Торопись. И не смей опоздать на самолет… Это же не просто на самолет!

Комбат тепло пожал ему руку.

— У меня скоро не останется ни одного толкового офицера. Не могу понять, о чем там думает штаб? Эти Абросимовы…

Настрой братьев Парамоновых был иной, чем у комбата.

— Черт побери, везучий ты, Пашка! И не слушай комбата. Он от зависти. А нам так хочется с тобою в Москву. Будто сто лет там не были. Но мы остаемся в горах…

Напоследок по-дружески распили бутылку вина, и Пашка укатил на «Уазике» на военный аэродром.

Летчик, оглядевший Пашку с ног до головы, медленно, заикаясь, сказал:

— Это ты, Скобелев? Залезай…

И Пашка смело вступил на лесенку.

В Москве Пашка Скобелев почему-то сразу поехал к Карсавину. Долго ждал у дверей. Наконец раздался спокойно-вялый голос:

— Кто там?

— Пашка Скобелев из Таджикистана.

С Карсавиным обнялись. Серега провел его в зал.

— Познакомься, — сказал он. — Это Анфиса… Кажется, ее фамилия Рублева. Ты, случаем, не помнишь ее по суворовскому?

— Как же, вроде помню, — заключил Пашка и обнял Анфису.

Та, сузив глазки, восторженно смотрела на Пашку, который рассказывал, по какому случаю он оказался здесь.

— В «Обществе холостяков» прибавка, — радостно заорал Карсавин. — А вот Анфиса предрекает нам полный развал, что мы все переженимся и перессоримся.

— Это неправда, — заметил Пашка. — А как же суворовское братство?

— Анфиса, а как же суворовское братство? — И Карсавин сладко поцеловал Рублеву.

Та лишь ухмыльнулась.

— Это иллюзии глупых мальчишек. Потом жизнь все ставит на свои места. От законов природы уйти невозможно. Об этом еще говорил Фрейд.

— Мечников об этом сказал раньше, — заметил Карсавин. — А Фрейд лишь добавил… — И обнял Пашку. — Видал, в лице Анфисы против нас работает дьявол.

Впервые горячим точкам делали исключение. Об этом на первой встрече заговорил сам начальник Академии.

Генерал-полковник предупреждал:

— Лентяям и бездарным здесь делать нечего!

После первых консультаций Скобелев поехал к Вербицкому. Как-никак журналист, может быть, поможет по сочинению.

Вербицкий писал какую-то статью. Отбросив листочки и выключив приемник, пожаловался:

— Ничего не лезет в голову. Какая-то безбрежная пустота… Давай лучше займемся сочинением.

Он с ходу дал тему, и Скобелев, ошарашенный потоком его умных слов, взмолился:

— Ты мне столько наговорил, что я совершенно не знаю, что писать. Ну, Пушкин… Слыхал я о нем, а что дальше-то?

Вербицкий горестно развел руками.

— Солдафон. Дальше надо писать сочинение.

Скобелев пожевал губами и, изрядно потея, задвигал ручкой…

Тем временем Вербицкий пошел на кухню.

— Понимаешь, жена ничего не приготовила. Как вскочила с постели, так и убежала… А я с утра хожу голодный. Возможно, потому и не пишется?

Пашка молча сопел над сочинением.

Эти дни безжалостно терзали Пашку Скобелева. Он отрывал листочки календаря и думал: «Пашка, каким ветром тебя занесло… Не лучше ли гоняться за бандитами в горах?»

Не так уж много прошло времени после окончания суворовского. Но Пашка чувствовал, что он во многом «разгрузился». И потому ходил какой-то нервозный.

— Тебе нужна девка, — говорил Мишка Горлов, который сумел сам разыскать Пашку, — надо снять стресс…

Но Пашка девки не хотел, потому стресс снимали бутылкой. Вскоре, словно упал с неба, появился Макар Лоза. Грузный, мужиковатый, он крепко обнял Пашку.

— Все дело в том, Пашель, что родился не под тем созвездием. Ну кто ты? Лев, тигр? Или какая-нибудь серая мышка… Вот я — бык…

— Это видно сразу по твоей бычьей физиономии, — съязвил Горлов. — Сиди и помалкивай.

— Молчать не могу. Выгоняют из Москвы. На юг в Чечню. Обидно, а вдруг там нет качалки?

На Скобелева друзья-кадеты действовали размагничивающе. А день экзамена надвигался неумолимо…

Пашка встал еще с темнотой. Еще раз перелистал сочинения, которые написал с Саней Вербицким. Что будет, то будет! От судьбы — не уйдешь!

Надел форму, повертелся перед зеркалом — клево!

В Академию поехал на такси. Там такие же офицеры, как он, тревожно бродили перед экзаменационной аудиторией.

Скобелев занял место поближе к окну, как бывало в суворовском. Положив перед собой чистый лист бумаги, подумал: «Нет, Пашка, с тобою каши не сваришь…»

37

Вернулся Глеб Сухомлинов на заставу к обеду. Зашел на кухню, похлопал солдата по плечу, — как мол, каша, небось, опять овсянка? — и прошел в столовую, где обедали несколько солдат и начальник заставы Ахметзянов. Увидев Глеба, Равиль чуть не подавился куском хлеба…

— Ну, ты даешь! Хотя бы позвонил, товарищ старший лейтенант. Мы тебя с оркестром встретили бы…

Сухомлинов сел на табурет рядом и, передернув плечом, сказал:

— Слава Богу, кажется, я дома.

Потом они пошли в канцелярию. Ахметзянов заинтересованно слушал рассказ Глеба. И вдруг, хлопнув себя по лбу, перебил его:

— Да, за это время ты стал старшим! Везет же!

Глеб засмеялся.

— А я подумал, что ты это нарочно, играючи старшим называешь…

В канцелярию зашел Серафим Подолян. Он с любопытством смотрел на Сухомлинова и молчал.

— Ну, что застыл, как греческая статуя? — заулыбался Ахметзянов.

— Так ведь бандиты же лейтенанта отпустили…

— Старшего лейтенанта…

— Так точно. Разрешите, товарищ старший лейтенант, обратиться к товарищу старшему лейтенанту.

— Обращайся.

— Товарищ старший лейтенант, поздравляю со счастливым возвращением. Я тут написал стихи. Про вас и бандитов… И посвятил вашей жене.

— А жена-то при чем?

— Как при чем? Разве наша застава в горах для женщин? Здесь даже все суслики разбежались…

Хохот сотряс канцелярию.

— Все ясно, Подолян, — сдерживая смех, Ахметзянов провел ладонью по столу. — Готовься в наряд. Заменишь Нарышкина.

— А почему опять я?

— Да потому как ты у нас самый красивый!

Маша бросилась на шею Глеба и заплакала. За несколько дней она похудела и побледнела. Видимо, нервы не выдерживали.

А тут он живой и невредимый.

— Они же понимали, — успокаивал жену Глеб, — задержать офицера-пограничника — это же мировой скандал. Приедут дипломаты, представители ООН, Красный Крест… Бандиты не дураки, чтобы на весь мир позориться!

Маша сидела у него на коленях и ласкала лицо мужа пальцами. Ему были приятны эти нежные, ласковые прикосновения. Давно не было вылито друг на друга такого обилия чувств.

— Я так понял, — улыбался Глеб, — с Москвой все. Туда уже не поедешь?!

Она хитровато приплюснула пальцем ему нос.

— Это ты, видимо, хотел, чтобы я уехала. Но я не поеду, никогда не поеду от тебя. Я поняла, что оставлять тебя одного нельзя, если хочешь быть спокойной. А я хочу быть спокойной, Глебушка!

Вошел Ахметзянов.

— Там разведчик приехал из отряда. Придется тебе с ним поговорить.

— Хорошо, я сейчас. Дай мне хоть жену с коленей снять! Она же сопротивляется!

— В таких случаях я жене говорю просто: брысь!

Разведчик из отряда, майор Румянцев, был дотошен. Это Глеба раздражало.

Ведь, собственно, рассказывать-то особенно нечего. Привезли, увезли. Темная повязка. Глаза ничего не видели. Махмуд, как всякий здешний главарь банды… Предлагал дружбу… На другом языке это можно было квалифицировать как желание войти в сговор с пограничниками…

У майора по лицу бегала насмешливая улыбочка.

— А почему не войти с ними в сговор? Трахнул бы эту Бибу… У нас был бы свой агент в стане банды.

— Вы серьезно так думаете, товарищ майор?

— А почему бы и нет?!

— Тогда скажите мне, как может офицер-пограничник стать агентом в банде? Его что, засылают или он сам входит в сговор с бандитскими элементами? Замначальника заставы и агент?!

Майор понял, что хватанул лишку. Махнув рукой, засуетился.

— Агентами, конечно, становятся местные. А вот в сговор войти может любой… запросто. Обычно у начальства не спрашивают!

— Так вы меня косвенно обвиняете в том, что я мог войти в сговор и теперь готов водить вас за нос, что ли?

— Да никто тебя не обвиняет, дорогой мой. Я просто размышляю…

— О ваших размышлениях, товарищ майор, я должен доложить начальнику штаба.

— Ну, зачем так, старший лейтенант?

В канцелярию вошел Ахметзянов. Уловив в чем дело, осклабился:

— Товарищ майор, кажется, загнул не в ту степь…

— В какую?

— Это мы выясним потом. А сейчас на заставе «В ружье!». Извини, Глеб, но ты возглавишь «тревожную». Бандиты пытаются прорваться у реки Пяндж. А майора забудь! Таких майоров много, а старших лейтенантов мало. Я сам позвоню начальнику отряда.

38

У Пашки Скобелева дрожали губы. Предчувствие сбылось. Как не хотелось в это верить, но это было так…

Молодой полковник пожалел его.

— Ну, зачем так близко принимать к сердцу. Приедете на следующий год.

Да, это была реальность — по сочинению Пашка получил двойку.

Подвели ошибки. Еще когда поступал в суворовское, он боялся своей неграмотности. Но тогда писали диктант, и сосед, белобрысый мальчишка по имени Коля, проверил его работу (самому грамотею не повезло, потом его отчислили по состоянию здоровья). Пашка частенько вспоминал его и однажды написал ему письмо, но ответа, увы, не последовало…

Из Академии Пашка поехал к Карсавину, по дороге прихватив водки… Так хотелось забыться.

Вместо Карсавина в его холостяцкой «хате» был Мишка Горлов. Он, перелистывая газеты, не удивился, когда Скобелев сказал ему, что «срезался».

— Да и зачем она тебе сдалась! Ты что, «ботаник»! Ты, Паша, боевой офицер, а генералом ты не станешь, потому как в Москве генералами становятся Карсавины. Твое дело воевать… а на старости лет носить иконостас орденов и медалей.

Пашка подвинул к Горлову рюмку.

— Наливай больше…

Они выпили, закусили тем, что нашли в холодильнике у Сереги: открытые сардины, кусок залежалой колбасы и какой-то рыбный паштет.

— Лучше женись, как Глеб Сухомлинов, — улыбаясь, заметил Мишка. — Всегда будет под боком… По крайней мере, в холодильнике залежалой колбасы не будет!

— А ты чего не женишься?

— В том-то и дело, что женюсь. Девочка миленькая, с виду умненькая, на самом деле — глупенькая, глупенькая. Отец, конечно, «дровосек», а по жизни «новый русский». Говорит, не волнуйся, женщины умнеют после родов… Не знаю, но, может, он и прав.

— А как же «Общество холостяков»? — с сомнением спросил Пашка.

— А что, мы перестанем от этого вместе пиво пить? Как пили, так и будем.

Скобелев выразительно усмехнулся.

— Предатель ты, Мишка! Самых близких друзей предал…

Горлов опрокинул рюмку, закашлялся.

— Разве можно такое говорить под рюмку. Видишь, подавился!

— А мне жениться? Зачем мне жениться, когда существуют чужие жены.

Оба потолкали друг друга в плечо.

— Хитрый ты, Пашка! Рассудил, да по-своему!

В дверь позвонили. Макар Лоза уже в коридоре, поняв обстановку, развеселился.

— Не занудствуйте, мужики! Поехали к Анфисе. Если Сереги здесь нет, то, значит, он там. Поверьте мне — иногда хочется сказать что-то такое, чтобы прошибло. Мучаюсь, рожаю слова, а не получается.

Таджикистан встретил солнцем. Да, это была не Москва!

Солнце лилось со всех сторон, заряжая и поднимая настроение.

Конечно, стыдновато возвращаться в положении неудачника. Но Пашка уже с этим свыкся. И когда братья Парамоновы спросили: «Ну, как?», бойко ответил:

— Самоутверждение закончилось. Теперь началась нормальная жизнь.

Да и комбат сделал вид, что ничего не случилось. Вот разве Абросимов? Как он примет его возвращение? Пашка его побаивался: мужик-то настоящий!

Но в первый же день Скобелев столкнулся с прапорщиком Магомедом. Тот потребовал прислать к нему на работу солдат, а Пашка наотрез отказался.

— Пусть возьмет из хозяйственной роты.

Магомед сам пришел к нему в роту. Слово за слово — и сцепились…

— Ты, ротный, много на себя берешь.

— Ты, прапор, сначала проспись…

— Пожалеешь, — нагловато выдавил Магомед и ушел…

«Пожалел» Скобелев в этот же вечер. Он задержался в казарме, шел по темной пустынной аллее, когда кто-то сзади толкнул его. Он резко повернулся и увидел солдата, по крайней мере человека в солдатской форме, в руке которого сверкнул нож…

Спасла интуиция. К тому же четкая техника самообороны.

Пашка удачливо вышиб ногой нож. Солдат бросился бежать…

Можно было догнать, но у Скобелева не было такого желания. Он лишь внимательно огляделся вокруг, готовясь отбить новое нападение…

Но аллея была пуста, и только небесный шатер зависал над головой, поблескивая сотнями больших и малых звезд…

39

На заставе после долгого отсутствия появился Раджаб. От него Сухомлинов узнал свежие новости о банде Махмуда.

У Махмуда сейчас невеселые дела. Пограничники стали все больше мешать его людям, переправляющим наркоту из Афгана…

Недавно у него была встреча с самыми близкими подельниками. Махмуд поставил задачу о «пянджском коридоре»: если он окончательно будет закрыт пограничниками, им придется отказаться от афганского товара.

Все подельники сошлись на одном: самый лучший вариант, это тайно, по отдельности подкупать начальников застав, а если не получится, то брать их в заложники.

— Махмуд от своих целей не отступит, — уверял Сухомлинова Раджаб и, положив узловатые руки на стол старшего лейтенанта, с ноткой сожаления в голосе добавил: — Он хочет отобрать в кишлаках несколько красивых малолетних девочек… На восточных малолеток у него особая надежда. Еще во времена ханов ими ловко пользовались в таких делах…

— И ты, Раджаб, уверен, что это поможет? — усмехнулся Сухомлинов.

— Ну, а как же? Разве мужик способен устоять против восточной девочки?

— Так это же педофилия — она запрещена законом. За детскую проституцию судят…

— Эх, старший лейтенант! Кому судить, когда судьи сами любят маленьких девочек. Смешно ты говоришь! Говоришь, словно жизни не знаешь…

Раджаб, спохватившись, словно вспомнил что-то очень важное, заерзал на стуле.

— Бибы больше нет в чайхане. Убрали ее. Махмуд ничего не прощает.

Глеб подбледнел.

— Как же, она ведь своя?

— В банде нет своих, — уверенно заключил Раджаб. — В банде все чужие.

Сухомлинову почему-то стало жалко Бибу. Ведь, собственно, не столь уж и плохая дивчина. В меру искренна и душой открыта. Ей бы в театральное училище…

Раджаб помялся, помялся и вдруг сказал:

— А моему ненавистному Худже, видимо, пришел конец. Взял его Ризван за одно место. Правда, я здесь ни при чем. Ничего плохого я ему не сделал. Это он шантажировал, всячески грозил мне… Сколько подлой веревке ни виться, а конец будет…

И Раджаб рассказал, как Худжу увели в горы… Им занялся сам Юсуф: у него следовательская жилка.

Говорят, что он когда-то был следователем и потому быстро раскрутил пьяницу Худжу.

Однажды Юсуф приехал в кишлак ночью и, подняв Худжу, потащил его к Раджабу.

Тот честно повторил все, что говорил раньше Юсуфу…

Юсуф терпеливо молчал, только слушал. Потом вдруг глаза его стали наливаться злостью.

— Аллах свидетель, — сказал Юсуф, — ты пытался оговорить других дехкан, тем самым восстанавливал кишлак против Махмуда и его людей… Тебе горы этого не простят.

Сухомлинову все больше нравился Раджаб. И когда тот передал ему ряд сведений, при этом добавив, что все они ложные (их велел передать Юсуф) оба долго смеялись.

Перед уходом Раджаб сказал:

— На заставе я отдыхаю. Здесь люди, которые меня понимают.

Раджаб еще не знал, что ему уготовила судьба. Когда он появился дома, его ждали. На кухне сидел пьяненький Ризван.

— Я тебе давно говорил, чтобы ты не связывался с русскими. Пограничники до добра не доведут.

— Зря ты, Ризван, — сказал Раджаб, предчувствуя нехорошее. — Я ни за что не пошел бы, если б не послал Юсуф. Я не могу его ослушаться — я боюсь Юсуфа.

— Про Юсуфа молчу. Он — собака.

— А про что не молчишь?

— Тебя мне жалко. Предали тебя твои товарищи.

— Какие товарищи?

— Я, наверное, не должен тебе говорить этого. Ладно… Я уже все сказал. А теперь пошли за мной, Раджаб…

— А может, Ризван, ты не застал меня дома?

— Чего там, застал. Потому пойдем.

Раджаб скорбно пошел за Ризваном.

Сначала Раджаба держали в подвале. Затем его вывели на очную ставку с Худжой. Тот здорово похудел, осунулся, в глазах стоял лихорадочный блеск.

— Раджаб все врет, — упрямо твердил Худжа.

Раджаб робко оправдывался:

— О Худже я ничего не говорил.

Юсуф, сузив глаза, смотрел хищником.

— Сказать, кто из кишлака передавал сведения, пожалуй, трудно. Но то, что Худжа выбалтывал секреты направо и налево, — это ясно каждому… А мне, Юсуфу, тем более.

И он приказал увезти Худжу.

— Ты передал пограничникам? — строго спросил Раджаба Юсуф.

— Только то, что приказал ты, Юсуф.

— Ну и как?

— Они не поверили мне. Они сказали, что я вожу их за нос, поскольку в прошлый раз мои сведения не подтвердились… Из-за меня у них попал в засаду наряд…

— Почему же они тебя не арестовали?

— А какой от меня прок? Они не собираются ссориться с кишлаком.

Юсуф острым взглядом пронзил Раджаба. Тот съежился, чувствуя грозу, которая на него надвигалась…

— Я, думаю, мне бесполезно ходить на заставу, — осторожно сказал Раджаб. — Они мне не доверяют.

— Они не дураки. Они никому не доверяют, — кисло усмехнулся Юсуф. — Но кто-то же им передает о нас сведения? А почему не передавать нам? Ты будешь ходить, пока они не привыкнут к тебе…

Раджаба вывели, видимо, для того, чтобы отвести в подвал, но он неожиданно столкнулся с Худжой, который был с Ризваном.

Худжа молча смерил Раджаба ненавидящим взглядом. Они какое-то время шли вместе, и Раджаб испугался, что их посадят в один подвал…

Но этого не произошло. На небольшой площадке перед ущельем Ризван вдруг остановил Худжу.

— Повернись спиной, — спокойно сказал он.

Худжа безропотно исполнил приказ. Раджаб покрылся красными пятнами. Раздалась автоматная очередь. Худжа присел на колени и, не вскрикнув, свалился вниз, под кручу.

Раджаб стоял, не шелохнувшись.

40

Пашка Скобелев в эти дни сильно изменился. Резкий с солдатами, в боевых вылазках он словно специально рвался в самые горячие места. Это страшно возмущало братьев Парамоновых.

Как-то Денис ему заявил:

— Эй, ротный! Пожалуйста, не играй из себя Печорина!

Пашка надменно посмотрел на него глубоко сидящими глазами.

— Эй, взводный! Пожалуйста, не лезь в мои дела.

Но Денис хозяйски продолжал:

— Если на душе кошки скребут, сходи в санчасть. Катя, небось, соскучилась…

Это еще больше задело Скобелева.

— Господи, как вы надоели мне со своими нравоучениями!

Обиженные братья лишь пожали плечами.

Но до Пашки что-то дошло. Он действительно вспомнил, что давно не был в медсанбате и даже забыл о существовании Кати.

В этот же день, после обеда, вернувшись с очередного боевого задания, он пошел разыскивать медсестру. В медсанбате ее не оказалось. Сказали, что точно не знают, но должна вернуться…

Пашка Скобелев ждать ее не стал и пошел в роту. То, что Кати не было на месте, на него как-то подействовало: вдруг так захотелось ее увидеть, что Пашка долго находиться в роте не смог…

Он снова был в медсанбате. Катя, раскрасневшаяся с дороги, как прежде пухленькая и насмешливая, улыбалась ему подзагоревшим лицом.

— Зверь ты мой ненасытный, — сказала она. — Куда запропастился? О, от тебя попахивает…

Пашка смутился.

— Прости. Пивка — для рывка!

— Да водочки для обводочки. — Катя хитро засмеялась. — Что, аль горе заливаешь?..

Скобелева словно прорвало:

— Да какое там горе! Так, чепуха какая-то! В общем, в Академии «прокатили меня на вороных».

Катя положила руки ему на плечи, ласково взглянула в мутные глаза.

— Стоит ли из-за этого так убиваться? Жениться, Пашка, надо! Тогда все наладится!

— Чтобы жена осталась вдовой, — скучно молвил он.

— Глупости! Не всех же убивают. А таких молодцов, как ты, пуля стороной обходит. — И Катя вдруг потащила его за собой.

Она закрыла кабинет. И, словно изголодавшаяся волчица, набросилась на Пашку. Она осыпала его лицо поцелуями. Она гладила его щеки и целовала его волосатую, говорящую о страсти грудь.

Пашка постепенно «разоблачался»…

— Ты что устроила стриптиз! — вдруг засмеялся он.

— Не смей так на меня смотреть! Чего хочу, то и делаю… Сегодня моя власть…

Магомед взрывного характера Скобелева побаивался. И потому через братьев Парамоновых, которые по-прежнему продолжали ходить на его холостяцкие вечеринки, пытался с ним помириться. Но Пашка стал пренебрегать воскресными пирушками и больше времени проводил теперь с Катей…

— А что… Баба неглупая, в теле, можно и жениться, — сказал он как-то, сидя в баре за кружкой пива.

В баре тихо поигрывала музыка, и Пашке Скобелеву по-настоящему захотелось семейной жизни. В это время в полупустой бар и заглянул майор Субботин. Оглядевшись по сторонам, он направился к Скобелеву.

— Можно присесть?

— Да, пожалуйста, садись, — кивнул Пашка.

Субботин с двумя кружками пива сел за стол. О старой размолвке они давно забыли, и потому разговор завязался весьма обычный.

У Субботина под глазом был небольшой синяк, и Пашка даже пошутил.

— С моджахедами, что ль, столкнулся!

Майор насчет глаза особо распространяться не стал…

Пробурчав что-то невнятное, он молча, посыпав солью края кружки, отпил. Но что-то его подмывало, и он все же сказал:

— Ты молодой. У тебя еще сохранился бойкий характер.

— Ну и что из этого?

— А то, что можешь владеть собой. А я дурак…

И он снова посыпал края кружки и отпил пива…

— Сколько раз давал себе слово… Сколько раз пытался разорвать с этим прапорщиком Магомедом… и не могу. Ведь знаю, что нехороший он человек, подлый, но не могу.

— Чем же он тебя так привязал? — глубоко вздохнув, заметил Скобелев. — Стаканчиком?

— Глупо, конечно… — Субботин облокотился на руку, задумался. — Глупо…

Он вспомнил, что в последнее его дежурство по части тоже произошло ЧП. Магомед навязал ему своего сержанта начальником караула. Ночью из складов исчезло несколько ящиков с патронами и кое-какое оружие… Все пломбы на месте, а патронов как не бывало.

И виноватых нет. Никто не виноват, в том числе и он. Но все же он боялся, что его накажут, хотя придраться было трудно — пломбы-то на месте… И хотя майора не наказали, но чувствовал он себя плохо. Каким-то внутренним глубоким чутьем понимал, что без Магомеда здесь не обошлось… Потом этими же боеприпасами стреляют в пограничников!

После дежурства он здорово хватанул местной горилки, и ночью, встав опорожниться, стукнулся глазом о тумбочку.

— Мой тебе совет, старший лейтенант, — вдруг с горечью произнес майор Субботин. — Не якшайся с Магомедом. Сторонись его. Это… Одним словом, мафия. Он здесь свои делишки обделывает, а мы, закрыв глаза, ничего не видим… А почему? Боимся! Мы всего боимся! А они, как спрут, нас постепенно обволакивают…

— Много ты ему задолжал? — неожиданно, нахмурившись, спросил Пашка Скобелев.

Майор молча допил кружку.

— Какое дело, кто кому должен. Я о другом. Я о мафии…

— А я о долгах, — спокойно заметил ему Скобелев.

41

Когда Глеб Сухомлинов не ночевал дома, вместо него приходил солдат: Маша боялась одна и, постелив солдату в передней, чувствовала себя спокойно.

В эти дни на заставе было невероятно тихо, и она даже побаивалась, как бы «не сглазить».

Маша читала книгу и думала о своих прежних временах: сейчас девичья жизнь казалась смешной, незримо далекой и даже во многом наивной…

«Многое мы по молодости не понимали».

Она глянула в окно и увидела солдата-почтальона. Маша отложила книгу и сама пошла встречать его.

Конечно, письмо от Димки Разина. Все тот же размашистый неудовлетворенный почерк, которым он всегда писал им письма.

Она быстро распечатала конверт и ужаснулась от первых же строк…

«Глеб, Машенька, мои любимые люди, ну вот и все кончено, хуже и не придумаешь! Нет уже прежнего Димки Разина, разбитного фасонистого пацана… А есть Разин, который прикован к госпитальной постели и который теперь смотрит пустыми глазами в недавно побеленный потолок палаты. Я уже не плачу, я уже отплакался…»

У Маши навернулись слезы. Вот этого она никак не ожидала. Взглянула в окно. Оттуда лилось солнце, так что в комнате становилось жарко.

«Димка, так что же с тобою?»

Маша боялась читать дальше. В конце концов, преодолев себя, она быстро побежала глазами по строчкам…

Димка писал, что он тяжело ранен, у него перебита нога и что, возможно, ему ее отнимут… Думать об этом, конечно, больно, но такова его судьба. Видимо, на роду так написано…

С левой рукой — тоже неважно. Она повисла как плеть… В общем, он выпишется из госпиталя калекой, и тогда для него начнется жизнь инвалида.

Маша в отчаянии ходила по комнате. Она не верила ни одной строчке. Конечно, он все придумал, чтобы разжалобить ее…

И в то же время глубокое чувство больно било по сознанию — вероятнее всего, это правда!

Маша не выдержала и полная беспокойства пошла на заставу.

Глеб сидел в канцелярии с Романом Босых.

— Ты что? — удивился он, зная, что Маша редко когда заходила в заставский корпус.

— Письмо от Димы Разина. Я ничего не понимаю… и понимать не хочу.

Глеб быстро прочитал письмо.

— А чего здесь не понять. Все ясно как белый день. — Но губы его задрожали.

— Но почему так? Почему так? — заплакала Маша.

Глеб тяжеловато встал.

— Пойдем на воздух, Маша, здесь страшно душно!..

Они вышли на заставское крыльцо.

— Что можно сказать? Если это правда… А это правда, — подтвердил Глеб, — здесь и штемпель госпитальный… Надо, Маша, немедля ему написать письмо…

— Что написать-то, Глеб?

— Поддержать как-то… Знаешь, он там пишет, что домой не поедет. Калекой домой не поедет, так как делать ему там нечего! Так что ж, пусть, Маша, приезжает к нам. Здесь такой обжигающий запах гор… Да ему здесь понравится. Нам он не помешает. Все ж друг он нам или кто?

У Маши закружилась голова. Ей стало плохо… Глеб схватил ее за плечи…

— Дежурный, быстро нашатыря…

42

Назирет жила у тетки. Там было поспокойнее. Домой она приходила лишь изредка. А с тех пор, как частенько стал наведываться Магомед, совсем старалась не показываться…

Но Магомед, видимо, не дурак: без особого труда выследил, где скрывалась Назирет. Сам он этим не занимался, все поручил одному парню, обещая ему хорошо заплатить… Парень намаялся, пока действительно не понял, что скрывается девушка у тетки, о чем тут же и сообщил Магомеду.

Магомед появился внезапно с двумя приятелями и, сразу найдя, где живет тетка, стал запугивать девчонку.

Тетка стала было заступаться, ругать, кричать на Магомеда и плакать, но ее быстренько успокоили: связали руки и ноги, а в рот засунули тряпку…

Назирет посадили в иномарку и увезли из кишлака.

Парень, предавший девчонку, был обижен: Магомед не заплатил и половины того, что обещал. Обиженный парень пожаловался на это соседу, таджику лет сорока.

Тот обругал его «дешевкой» и побежал к Ризвану. Сказал все, что ему передал глупый мальчишка.

— Что же получается, Ризван?! Если такое будет продолжаться, весь кишлак поднимется и мы перестанем ходить в «караван».

Ризван испугался. Если взбунтуется кишлак… Махмуд такого не простит ни Юсуфу, ни ему, Ризвану… Ризван не хотел быть в положении Худжи.

Он приказал, чтобы ему доставили парня. Тот смело показал дорогу, куда увезли Назирет.

— Не волнуйтесь, земляки, — уверил Ризван. — Мы их из-под земли достанем и приведем к Махмуду. А Махмуд знает, — и Ризван ухмыльнулся, — что им сказать…

Ризван, прихватив своих приближенных и парня, выехал вслед за Магомедом…

Магомед собирался выкрасть Назирет как невесту. Он привез ее к одному из своих старых приятелей и сказал ей:

— У нас здесь передышка. Выпьем вина, побалуемся с тобой в постели, да и в дорогу. Ты должна знать, Назирет, убежать от меня невозможно, а если будешь пытаться, упрячу в далекие горы, а то и дальше — в Афган…

У Назирет уже высохли слезы. Она не собиралась становиться женой ненавистного ей Магомеда. Но решила схитрить…

— Зачем меня прятать, Магомед? Ведь можно и по-хорошему. Попросить отца…

— Знаю твоего отца! Твой отец не согласен. Да и где твой отец? Я не знаю, где твой отец. Может быть, в каком-нибудь ущелье его шакалы доедают!

Выпив с друзьями вина, Магомед пришел в спальню, где находилась Назирет и с негодованием и кулаками набросился на нее:

— Почему ты меня не ждала как мужа. Почему не расстелена постель и ты одета, как будто собралась от меня бежать…

Здоровенный Магомед одним ударом свалил девчонку на постель…

— А ну быстро расстели, как я приказал… Я тебя научу жить по нашим законам.

У Назирет из нижней губы сочилась кровь. Не обращая внимания на боль, она стала выполнять приказания Магомеда. Но план в мозгу уже созрел… Пока Магомед отсутствовал, она наткнулась в спальне на кинжал: он висел за ковром и, видимо, принадлежал хозяевам. Назирет быстро перепрятала его под матрацем. И теперь ждала только случая. Магомед, видя, как послушно повела себя Назирет, даже успокоился и, повернувшись к ней спиной, стал раздеваться…

Этого оказалось достаточно для прыткой козочки Назирет. Она выхватила кинжал и вонзила его между лопатками Магомеда. Тот вскрикнул от неожиданной резкой боли…

Магомед корчился на полу. Не испугавшись крови, Назирет вытащила кинжал и вонзила его еще раз…

— Ты мне не муж, — сказала Назирет умирающему Магомеду. — Ты просто шакал.

Она сумела открыть створку окна и выпрыгнула в сад, пока приятели Магомеда, перейдя из зала на кухню, продолжали пировать…

Ризван не успел подоспеть к развязке. В доме его встретили радостно, как старого кунака.

— Я выполняю распоряжение Махмуда, — жестко заметил Ризван и не притронулся к вину и закуске. — Где Назирет? Я должен немедленно доставить ее Махмуду.

Гости растерялись. Кто-то сказал:

— Приказ Махмуда — закон. Махмуда никто не посмеет ослушаться.

— Так где же Назирет?

— Она в спальне с Магомедом. У него с ней брачная ночь.

Ризван криво усмехнулся.

— Все за мной, — строго сказал он. — Будете свидетелями.

Ризван бросился через зал в спальню. И остолбенел: Магомед лежал на ковре, вытянув свои большие и неуклюжие ноги. На безжизненном лице застыли недоумение и горечь.

43

Пашка Скобелев сказал Парамоновым, что он хочет повидаться с четой Сухомлиновых и потому поехал на заставу. Тарасик тихонько толкнул брата:

— Не иначе, как Пашка собрался жениться.

Скобелев почесал затылок.

— Жениться — не напасть, как бы женатому не пропасть.

Парамоновы были правы. Скобелев, пожалуй, решил, что Маша да и Глеб посоветуют ему что-нибудь толковое: сам он во многом сомневался…

На заставе, увидев Пашку, Глеб Сухомлинов заметил:

— Когда жмешь в гости, предупреждай, а то ведь у меня даже простой бутылки пива нет.

Пашка жмурился от солнца.

— Знаю, на заставе сухой закон. — И вынул из пакета бутылку шампанского. — Специально, Глеб, для твоей супруги.

Глеб покрутил в руках бутылку.

— «Абрау-Дюрсо», — поразился он. — Ну ты, Пашка, мастак! Вот моя обрадуется…

Они сидели за столом, и Маша, до этого хлопотавшая на кухне, обрадованно тараторила:

— Паша, это первое застолье в моем доме. Вот она жизнь офицерской жены. Ей отпущено совсем немного: ждать и волноваться, когда его нет, волноваться и ждать, когда он здесь, но вот-вот прибежит вестовой…

Пашка оттопырил губу от удовольствия. У Сухомлиновых ему было хорошо.

— Думаю, что моей Кате это будет незнакомо: она — медсестра!

— Вот как?! — всплеснула руками Маша. — Так ты все же решил жениться?

За окном раздался взрыв. Задребезжали окна…

Все бросились на улицу. На заставе зафыркал динамик: «Застава, в ружье!»

На заставу одна за другой посыпались мины. Одна взорвалась посредине двора, распугав кур. Слава Богу, ни одного раненого.

Налет неожиданно стих. Обстреляли и успокоились. В канцелярии Ахметзянов докладывал в отряд начальнику штаба. Рядом стояли Сухомлинов и Скобелев.

Начальник штаба требовал подробностей. Он боялся, что боевики после небольшой артподготовки начнут осаждать заставу. Такое уже бывало…

Но моджахеды не появлялись, и оборона, которую вокруг заставы заняли пограничники, казалась напрасной…

На небе ползли небольшие тучки, но они вскоре рассеялись, и чистое, бледно-голубое небо радовало глаз, словно и не было недавнего обстрела.

Пашка Скобелев заторопился к себе в опергруппу, которая была недалеко, за соседним кишлаком. Маша поцеловала Пашку, что можно было воспринимать как поддержку Скобелева в его желании жениться…

Но Скобелев так быстро не добрался до своего подразделения. На дороге его остановил патрулирующий бронетранспортер. Офицер сказал Пашке, что он перехватил разговор моджахедов и что, наверное, сейчас под видом армейских машин они попытаются проскочить с контрабандой.

Пашка понял, что ехать дальше нельзя: «один в поле не воин». И он остался… Между прочим, ждать долго не пришлось: на змеевидной дороге появилось два грузовика с армейскими знаками на борту. Бронетранспортер остановил движение. Машины с трудом застопорили, и молодой прапорщик, выскочив из передней, стал кричать, чтобы патрули немедленно освободили им дорогу.

— Что везете? — простодушно спросил его патрульный офицер.

— Боеприпасы.

— Можно посмотреть?

— Пожалуйста.

Но не успел офицер сделать несколько шагов, как меткая пуля скосила его. С обеих сторон началась перестрелка. Боевики бросали гранаты, пытаясь подорвать бронетранспортер, откуда, в свою очередь, пулеметным огнем прижали их к земле.

Бой, впрочем, был коротким. Двое боевиков убито. У патрулей ранены офицер и солдат. Скобелев принял команду на себя, приказав осмотреть машины, которые теперь стояли со спущенными скатами.

К старшему лейтенанту подошел солдат и доложил, что в кузове одной машины какой-то связанный офицер…

Скобелев сам полез в кузов и неожиданно увидел за ящиками майора Субботина. Тот не обрадовался и смотрел на Скобелева затравленным волком.

Майора быстро развязали и поставили на ноги. На вопросы Скобелева он только пожимал плечами. Он и сам многого не понимал. Но в конце концов потихоньку разобрались. Оказывается, был он в компании с прапорщиком Магомедом. Здорово «нажрались».

Магомед оставил его выспаться, а сам поехал за «женой», которая, как он заявил, «майору понравится». Магомед не вернулся, и его дружки прихватили Субботина в заложники: пока не появится Магомед, они его не отпустят…

Скобелев иронически оглядел майора. Тот втянул голову в плечи. Ему было, видимо, не по себе: он страдальчески смотрел на старшего лейтенанта.

— Старшой, ты меня понимаешь. Может быть, все это останется между нами?

Пашка добродушно сощурился.

— Эх, майор, майор! Просто так твоя жизнь здесь не кончится…

44

Димка Разин привык к госпиталю. На последнем обходе главный врач похвалил его за мужество и терпение. Да и сам Разин как-то ожил: консилиум врачей решил его ногу не трогать — конечно, будет хромать, может быть, нога даже станет тоньше, но нога-то своя…

Вот с рукой сложней. Она по-прежнему висела плетью и не поддавалась медицине. Надо же, парализовало левый бок, так что Димка бесспорно становился инвалидом первой группы. Врачи ничего не обещали. Задет главный нерв. Со временем, возможно, и отойдет. Такие чудеса, как сказал невропатолог, бывают… Димка Разин всю свою небольшую «мальчишескую» жизнь верил в чудеса!

Лежа на больничной койке, Димка перечитал несколько книг, а больше всего он вспоминал свое недавнее прошлое или думал о Маше с Глебом…

Еще он вспоминал девочку, ту маленькую Розу, что они с солдатом нашли на берегу моря. Димка легко сошелся с нею — маленькие девочки были страстью его с детства. Он и в школе, до суворовского, чувствовал себя с ними превосходно… словно был старшей подружкой. А тут так привязал к себе Розу, что она стала ходить к нему на заставу.

— Пропусти ее, — говорил дежурный сержант солдату на КПП. — Это невеста нашего старшего лейтенанта.

Как-то Роза вбежала к Разину без стука. Он после прохладного душа голышом разминался перед маленьким зеркалом. Он даже не слышал, как открылась дверь и Роза тихонько, сосредоточенно встала рядом, наблюдая за ним яркими глазенками.

Он, почувствовав чужой взгляд, повернулся к ней и, увидев Розу, застыл в недоумении, не зная, как себя дальше вести…

— Ты что, не видела голых мужчин?

— Видела.

— А чего так жадно разглядываешь?

— И совсем не жадно.

— Но ты же рассматриваешь…

— Ты — красивый телом, почти такой же, как мой старший брат.

Димка быстренько натянул шорты.

— Ты старшего брата видела голого?

— А чего здесь такого? У него такие мышцы. Он боксер. Всегда ночью спит голышом, хотя его часто за это ругают…

— Так ты образованная, — засмеялся Димка. — А я вот нет. Я даже толком не целовал ни одной дивчины. Словно невезучий!

— Я разрешаю. Ты можешь поцеловать меня…

— Да ты что! Меня за тебя…

— Так я же разрешаю!

Роза была для него находка. Если б не она, эта девочка, он на заставе без друзей и Сухомлиновых мог бы сойти с ума. Разин так ни с кем из офицеров и не сошелся, а к Розе даже ездил домой в гости. Принимали и благодарили. А Роза однажды, провожая, с детской наивностью, заметила:

— Мама у меня совсем ничего не понимает. Говорит мне: не люби его. Он большой и все равно женится на другой. А почему на другой. Когда мне будет шестнадцать… так мне уже будет можно…

Разин хохотал до упаду.

— Чего смеешься? — обиделась Роза. — Вот моя двоюродная сестра вышла замуж в шестнадцать, ей даже еще не хватало несколько месяцев…

… Думать о Розе приятно. Думать о Сухомлиновых… Вчера Димка получил письмо от Маши. Она писала со всей душой:

«Приезжай Димон… Какой бы ты ни приехал, ты наш! Понимаешь, глупенький Димка!»

Внизу была приписка Глеба:

«Димон, ты приедешь не куда-нибудь, а к другу…»

По-другому и быть не могло. «Глупенький Димка!» Раньше эти слова, казалось, невпопад брошенные Машей, обижали его, а сейчас он целовал письмо, целовал именно эти строки.

Как-то в палату пришла старшая сестра. Сквозь очки она строго взглянула на Разина.

— Молодой человек, куда вам выписывать проездные документы?

— Домой я не поеду, — заносчиво сказал Димка.

— Я это слышала, — спокойно заметила сестра.

— Сестра, выписывай проездные на Таджикистан… Там меня ждут любимые люди.

— Это окончательно? Или передумаешь?

Медсестра ушла, а Разин задумался. Короткой оказалась его пограничная служба. Не успел опериться, а жизнь уже захлопнула перед ним «зеленые ворота». Но Димка теперь не переживал все это так остро, как раньше…

Он смотрел в окно и думал о будущей дороге, когда в палату заглянула няня и сказала, что к нему приехали.

— Кто? — удивился Димка: он никого не ждал…

— Так думаю, отец и дочка.

В палату в халатах вошли Роза и ее отец.

— А мы тебя все равно нашли, — приветливо сказал он.

На Розу же, видимо, влияла обстановка. Она немного стеснялась, и прежней бойкости уже как не бывало. Но Димка, увидев ее прекрасное лицо, почувствовал прилив сил… Господи, как она здорово подросла. Тонкая, изящная, и впрямь невеста!

Роза смотрела на него настороженно. Димку это рассмешило:

— Что, коза, не узнаешь?

Она спряталась за спину отца и оттуда хитровато выглядывала.

Отец говорил о том, что они с дочкой давно собирались его навестить, но еле нашли госпиталь. Теперь-то дорожка протоптана, и они смогут бывать почаще…

Вскоре оживилась и Роза. Она смело села на постель к Димке и сказала ему, что у нее родила кошка и что одного котенка, самого красивого, она подарит ему. Иссиня-темные ее глаза поблескивали азартом, излучая тепло.

Димка искренне пожалел, что он ей не пара… Родиться бы попозже!

Роза вдруг осмелела совсем и, нагнувшись, поцеловала его, совершенно не стесняясь отца. Тот заулыбался, а Димка ощутил на ее губах запах гречишного меда.

45

Юсуф сам отпустил Раджаба.

— Не спускай глаз с заставы, — сказал он. И Раджаб понял, что для него это звучало, как приказ.

Раджаб не знал всей истории с дочкой, но смерть Магомеда его сильно напугала.

— Назирет в кишлаке теперь делать нечего. Дружки Магомеда так дело не оставят. Они выкрадут ее…

Первые дни Назирет скрывалась то у одних, то у других родственников. Однажды Раджаб скрытно привел ее на заставу, и она пожила у Сухомлиновых.

Правда, Ризван сказал Раджабу:

— Не волнуйся особо. Девчонка здесь не виновата. Магомеда наказал Аллах за то, что он совсем потерял совесть.

Ризван относился к Раджабу, как и прежде, но не выделял его из других. Просто в глубине души симпатизировал ему.

Маше Назирет понравилась: девчонка бойкая, смышленая…

Однажды даже призналась, что нравится ей один мальчишка. Хоть и малолетка, но крепкий, задиристый. Как-то, поймав в закоулке Назирет, он схватил ее своими жесткими руками за талию и стал горячо целовать… Она не отстранилась и даже отвечала на его поцелуи.

Назирет весьма раскрепощенная девчонка. После Магомеда она сказала себе: «Все равно я теперь женщина… Я могу поступить с собой так, как хочу, и Аллах простит меня и поймет мое девичье состояние…»

Видимо, действительно Аллах ее понял, так как она сама нашла этого «малолетку» и сказала ему, чтобы он пришел в потайное место. Он пришел, и она, обняв его, сказала:

— Знаю, ты хочешь стать мужчиной. Так что делай со мной все, как велит Аллах, когда мужчина страшно хочет женщину.

И он сделал все, что хотел. Он насладился так, как хотела Назирет. На прощание она поцеловала его в губы и сказала:

— Береги это новое ощущение… А я тебя не забуду.

Когда она об этом рассказала Маше, та поразилась характеру этой упрямой дивчины. Смелая, ничего не скажешь, смелая…

Раджаб отправил дочку в Самарканд, подальше от греха.

Она уехала незаметно для всех, в кузове пограничной машины, которая шла за продуктами в отряд… Уехала, чтобы случайно не увидели ее лица.

Но Раджаб говорил всем, что дочку отправил в Куляб к тетке: она там будет учиться на портниху…

Люди Махмуда пришли ночью. Была она дождливой и с грозой.

Контрабандисты такие ночи любят, а гроза у многих из них считается хорошим предзнаменованием.

Они пришли с товаром и затерялись в окрестностях. Найти их было почти невозможно, но и пограничники, как говорится, еще не теряли надежды.

Неожиданно утром на заставу пришел тот самый «малолетка», который так понравился Назирет. Он стал требовать, чтобы часовой его пропустил к начальнику заставы.

В конце концов о нем доложили Сухомлинову. Старший лейтенант приказал пропустить и проводить его в канцелярию.

— Меня никто не посылал, — заявил «малолетка». — Я на заставу пришел сам. Возьмите меня на службу к себе, не ошибетесь…

— И кем же мы должны тебя взять? — немного удивился Сухомлинов.

— Пограничником…

— Хорошо, пограничники нам нужны, — согласился Глеб. — Но ты скажи хоть, как звать-то?

— Ахмет. — У мальчишки белые-белые зубы, черные выделяющиеся глаза и смелая, с ямочкой на щеках, улыбка.

— А лет тебе сколько?

— Почти пятнадцать.

Сухомлинов задумался.

— Ничего не скажешь, на вид ты крепкий.

— Ахмет сумеет постоять за себя. Он любую тропинку в горах знает… Он верткий как змея. Уж кто-кто, а контрабандист от него не уйдет.

Сухомлинов и здесь согласился.

— Нам такой пацан позарез нужен. — И Глеб провел рукой по горлу. — Ты мне по всем статьям понравился. Но взять не можем. Только с восемнадцати лет. Вот подрасти, а мы за это время подумаем.

Ахмет явно огорчился. Брови его гордо насупились.

— Тогда сам буду бороться с контрабандистами.

— Самому в одиночку не советую. И опасно, и глупо. Ну, а если умно поможешь… ради Бога!

Мальчишка оживился. На его лбу даже выступили капельки пота.

— Я знаю, где сейчас прячутся контрабандисты.

— Какие контрабандисты?

— А те, что перешли сегодня ночью.

— Вот как… — Глеб выжидательно смотрел на Ахмета.

— Я их выследил… Они в кошарах застряли, — быстро выпалил Ахмет и опять горделиво посмотрел на старшего лейтенанта.

— Ладно, Ахмет, — улыбнулся Сухомлинов. — Так и быть. Приходи к нам. Будешь первым ЮДП.

Тревожную группу выбросили к подножию гор. Старые плетеные кошары, которые чаще всего использовались летом в самую жару, во многих местах развалились и были похожи на груды выброшенного хлама.

Люди Махмуда спали крепким сном. После удачливого преодоления границы, они «хорошо подзаправились». И, как обычно, «подзаправившись», стали выяснять отношения. Такие выяснения нередко заканчивались драками и кровью… На этот раз все обошлось благополучно, не считая ножевой раны, которую получил молодой, наиболее задиристый контрабандист. Разорвав рубаху, ему перевязали рану, и он, успокоившись, теперь задорно похрапывал…

Появление пограничников было неожиданным. Захваченные врасплох, бандиты и не сопротивлялись…

Прапорщик Буткин и несколько солдат быстренько подняли их с глиняного пола. Прижав к стенке, обыскали на оружие и, собрав всю наркотическую отраву в мешок, отправили ее на заставу.

Люди Махмуда чего-то не понимали… Они стояли хмурые и опечаленные. После удачной ночи такой развязки никто не ожидал.

46

Махмуд был уверен, что удачливости ему не занимать. Несмотря на активность пограничников, поток наркоты и оружия шел своим чередом, и если и были потери в товаре и людях, то это его мало смущало: их бизнес, как нередко говорил он, требовал жертв.

На этот раз Карим приехал к нему не один, а с человеком, прибывшим с Кавказа. Обменявшись любезностями, как единоверцы, они сели в кружок на большом персидском ковре и, отпивая неторопливыми глотками чай, заговорили о деле.

— Пока была заваруха, — сказал человек с Кавказа, — нам страшно везло. Оружие требовалось всем. Его покупали за бешеные деньги. Теперь на оружие пошел спад.

— Это временно, — авторитетно заявил Карим.

Человек с Кавказа вежливо улыбнулся.

— Мы тоже так думает. Но я приехал сюда за тем, чтобы просить об увеличении потока наркоты… На Кавказе для нее сейчас как никогда сложилась благоприятная обстановка.

— Мы это сделаем. Мы умножим товар. Но прежде важно пресечь предательство. В наших рядах много случайных людей, которые ведут себя бесшабашно… А это влияет на кишлаки, которые под нашим контролем. Если дехкане открыто пойдут против нас, «серебряный караван» перестанет существовать. Ибо кишлаки перейдут на сторону пограничников. Мы сидим на острие ножа… Мы должны заигрывать и карать тех, кто нам мешает…

Сказав это, Махмуд встал с ковра и позвал Юсуфа.

Тот словно ждал и тихо, кошачьей походкой вошел в комнату.

— Вот что, Юсуф, тебе предстоит большая командировка. — Юсуф нагнул голову в знак признательности и продолжал внимательно слушать босса: — Ты поедешь с этим человеком на Кавказ. Много неувязок на пути «серебряного каравана». Их необходимо устранить, Юсуф.

Махмуд пригласил Юсуфа к общей компании, и тот, искоса взглянув на Карима, осторожно сел на ковер. Махмуд подал ему пиалу. Юсуф налил себе густого чаю. Прерванный разговор вошел в обычное русло…

Во дворе послышалась стрельба. Махмуд повернул голову, нахмурился:

— Разберись, Карим. Что там еще?

Карим быстро вышел. Но, вскоре вернувшись, озабоченно сказал, что воюет там какой-то дехканин из соседнего кишлака.

Махмуд встал и сказал, что он сам поговорит с ним. И Махмуд вышел во двор. Перед ним стоял длинный сухой мужчина с орлиным взглядом.

Махмуд сердито спросил:

— Почему кишлак отказался идти в «караван»?

Таджик в национальном полосатом халате выдержал гневный взгляд Махмуда.

— Твои люди ведут себя в кишлаке хуже шакалов. Чего же ты хочешь, Махмуд?

Махмуд постоял в раздумье.

— Карим, поезжай в кишлак. Поговори с людьми по-человечески. Перед всеми расстреляй любого «нашего», если он этого заслуживает. Слыхал, что сказал Махмуд?

Таджик усмехнулся.

— Ну это другое дело.

Махмуд вернулся к чаепитию.

— Юсуф, когда появятся хорошие отношения с пограничниками? Мы устали ждать «зеленого коридора».

— Много сложностей, — вяло оправдывался Юсуф. — С заставы офицер, на которого мы поставили, трудный орешек… Нужно время.

— У нас нет времени ждать, — нахмурился Махмуд. — Пойми это, Юсуф… У нас нет времени. Не верю, чтобы офицеры не любили девочек. Не верю, чтобы офицеры не любили деньги.

Юсуф смутился и посмотрел на кавказца. Тот щурился, так как лучи солнца били ему в глаза.

Махмуд удовлетворенно причмокнул.

— Мы ждем, Юсуф!

47

Димка Разин ждал этого дня все это время. Когда главный врач делал обход палат, он часто задавал один и тот же вопрос:

— А как там насчет выписки?

И всегда получал один и тот же ответ:

— Рановато, молодой человек, рановато.

Главный врач, маленький, кругленький, чем-то похожий на сказочного колобка, с узенькими рыжеватыми усиками, не любил смотреть в глаза больным — всегда шастал своим взглядом где-то поверху…

Димка потом объяснял палате эту каверзную привычку врача:

— Ну как же иначе! Как же смотреть в глаза, когда все это время приходится вешать лапшу больному, выкручиваться…

Но на этот раз «колобок» со значительным видом посмотрел в глаза Разину.

— Ну, вот и все, молодой человек. Подлечился, окреп, пора и в свое гнездовище…

Димка понял: его выписывали.

Он собрал свои вещички. На складе ему подобрали нормальную симпатичную палку. Димка ходил с палкой, хотя лечащий врач уверял его, что это временно: через несколько месяцев он ее просто выбросит. Разину хотелось верить в это… и он верил, что через некоторое время будет бегать, как афганская борзая…

Димка Разин поехал на заставу. Постоял у кромки моря. Вынул мелочь и бросил ее в парную воду.

— Кто знает… Глядишь, вернусь.

Потом пришел в канцелярию, выпил на посошок с начальником заставы. Тут пришел шофер и сказал, что машина в аэропорт готова.

Димка встал, опершись на палку.

— Спасибо этому дому, полетим к другому.

Разин летел в транспортном самолете пограничных войск с пересадкой в Москве, где он задерживаться не собирался, потому как настроился на Душанбе.

В аэропорту он встретил знакомого летчика.

— О, это ты! — увидев Разина, резонно удивился тот. — А мне сказали, что какой-то… (Он, видимо, хотел сказать «инвалид» и поперхнулся.)

Косо посмотрел на прихрамывающего Димку.

— Хочешь, я тебе один анекдот расскажу.

В Москве Димка позвонил Сане Вербицкому. Разговор по телефону был коротким: просто Разин объяснил ему, что летит в Душанбе.

— Ты где? — вдруг оживился Саня. — На военном аэродроме? Знаешь, я сейчас прискочу, понял?!

Вербицкий примчался на такси, что обошлось ему в кругленькую сумму. Он без труда нашел Разина. И был сражен видом Димки. Господи, он же, Санек, совершенно ничего не знал!

— Значит, все, комиссовали, — только и смог сказать Вербицкий. — Как же это тебя угораздило?!

— Как обычно. В схватке с контрабандистами, — сухо бросил Димка. — Теперь на Кавказе началась новая, необъявленная война с наркотиками… И вот ее результаты…

Да, Саня все видел собственными глазами. Он смотрел на Димку с каким-то недоверием, словно не все понимая. Может быть, потому и сорвалось с его уст:

— Надо было, Димон, смотреть…

— В оба глаза, — засмеялся Димка Разин. — Так если по-честному, в этом смысле мне никогда не везло.

— А зачем ты тащишься в горячую точку-то? Душанбе — не то место сейчас…

Димка поразмыслил.

— Тебя этого не понять, — с каким-то надрывом в голосе заметил он. — Тебе этого, Саня, не понять…

Вербицкий промолчал. Тем более, в это время примчался Мишка Горлов. Саня все же перед такси сумел позвонить ему. Разговор сразу изменил направление, и Вербицкий в душе обрадовался этому. Он уже кое-что стал понимать и не хотел бередить старые раны Димки.

«Каждый человек дуреет по-своему», — как-то сказал Карсавин о Разине. Эту мысль он заимствовал у Льва Толстого, и Вербицкий считал, что он во многом прав.

Мишка Горлов и Вербицкий посадили Димку в самолет, сунув ему в сумку бутылку коньяка.

В Душанбе его встречал Пашка Скобелев. Он и переправил Разина на горную заставу. Когда часовой открыл ворота и машина въехала на территорию заставы, у Димки Разина сжалось сердце. Когда-то он мечтал об отпуске, который проведет в горах вместе с Машей и Глебом, когда-то он верил в эту долгожданную встречу. Но теперь… После госпиталя многое изменилось в его душе. Теперь он был в ином положении, и старые мечты казались ему пустыми, наивными юношескими грезами.

Навстречу вышел Ахметзянов. Равиль был приветлив и сказал Димке, что Сухомлинов скоро будет, а Пашка — человек здесь свой, он и проводит его на квартиру заместителя. Маша, по его сведениям, дома…

Маша была дома. Получив телеграмму от Димки, она уже несколько дней ждала его. В квартире было чистенько, что не всегда бывало раньше, особенно, когда с настроением у Маши не ладилось. Но ожидание приезда Разина как-то по-новому активизировало ее жизнь. Она приставала к Глебу, словно боялась признаться себе, что с приездом Димки произойдет в их жизни что-то важное. Только Глеб воспринимал все как обычное течение жизни: по его мнению, Димка навряд ли изменился. Это ему было ясно и по его письмам, и по тому, как отзывались о нем ребята… Чего там, Димка Разин в своем психологическом развитии будто остановился, как в сказках останавливается время…

— Димка, — говорил перед сном жене Глеб, — это просто великий иллюзионист в зеленых погонах… Вот так-то, Маша!

Но Маша ждала «великого иллюзиониста» с невероятным душевным трепетом. Конечно, не изменился. И зачем ему меняться… Ведь Маша хотела его встретить обаятельным мальчишкой прежних лет.

Почувствовав, что на заставе что-то происходит, Маша выскочила во двор. И не ошиблась. Перед ней на маленьком крылечке стоял Димка Разин.

Неожиданно столкнувшись с Машей, Димка сильно растерялся. Он в душе заранее готовился к этой встрече. А тут такая простая встреча. Они оба на какие-то минуты застыли, разглядывая друг друга: «Ты ли?»

Димкины смущенное лицо и горящие глаза говорили ей о том, что ее так мучило: «Ну вот, я таков: хромой, с висящей рукой… Ты, конечно, этого не ожидала. Я не тот прежний, которого ты ждала… если ждала».

Маша вдруг бросилась на шею Димки и заплакала навзрыд. Это так его растрогало, что на покрасневших глазах его тоже навернулись слезы.

А Маше так хотелось крикнуть: «Подлые, что же вы с ним сделали!..»

Но, увидев рядом цветущего, полного здоровья Пашку, она лишь болезненно улыбнулась.

— Так что же мы стоим? Дима, Паша, заходите в дом. Я с самого утра вас жду. А Глеб? Он скоро. Совсем скоро… Он на смене пограничных постов.

Глеб действительно вернулся скоро. Подтянутый, веселый, он облапал Димку.

— Да ты, смотри, стал мужчина! Так что же, в нашем полку прибыло!

Пашка на празднование встречи не остался. Как всегда, он торопился в дивизию: обещал комбату быть вовремя. Всем своим видом он говорил: не забывайте, мы в боевой обстановке.

48

Бандиты были недовольны пограничниками. Пограничники были недовольны бандитами. Одни пытались как можно надежнее закрыть границу с Афганом, другие, наоборот, изо всех сил старались пробить себе хотя бы короткие «зеленые коридоры».

Два дня бандиты осаждали соседнюю заставу капитана Матюшенко, два дня застава Ахметзянова жила в тревожном состоянии: ждали нападения боевиков.

Димка Разин, смирившись со своим «инвалидским» положением, в эти дни находился в приподнятом настроении: болтал без умолку то с Глебом, то с Машей. Ему было все интересно, он лез во все дыры, словно на заставе прожил немалое время.

Глеб удовлетворенно посмеивался:

— Димка у нас, как погремушка. Но от этого даже комфортнее становится.

Разин не обижался. Он по пятам ходил за Глебом. На заставе его уже все знали, относились с подчеркнутым уважением, а Серафим Подолян даже с ним подружился.

— С ним легко, — восхищался солдат. — Старший лейтенант, в каких переплетах только ни побывал, а остался свойским… У него можно запросто стрельнуть сигарету.

Димка Разин тоже из других выделял Серафима, и когда тот был не в наряде, ходил к нему и они допоздна засиживались в комнате отдыха. Бывало, что в комнате они оставались только вдвоем. Серафим бренчал на гитаре, а Димка, поджав здоровой рукой больную, неразборчиво гнусавил слова песни…

Однажды Ахметзянов заглянул в комнату отдыха. Увидев «спевшийся дуэт», только мотнул головой в знак приветствия и поспешно закрыл дверь. Возможно, ему был нужен Серафим, выполняющий многие хозяйственные дела, но он, видимо, увидев Димку, передумал…

Ночью недалеко от заставы была яростная стрельба. Это бандиты обстреляли возвращающийся наряд. Димка Разин, так же, как и все, схватил автомат и, ковыляя, подпрыгивая, занял свое место в обороне, где под его командованием было несколько солдат, в том числе и Серафим.

— Славный мужик, — заявил Подолян. — К тому же с музыкальным слухом.

«Славный мужик» вместе с Ахметзяновым иногда по ночам сидел в канцелярии и, бесконечно рассказывая о своем абхазском опыте, помогал Равилю оформлять документы. Разин сам нарисовал многие схемы по пограничной службе, а однажды по просьбе Сухомлинова вел тактические занятия в классе. Все удивлялись его знаниям, военной разносторонности, умению толково, «красиво» изложить солдатам то, что с трудом удавалось тому же Ахметзянову. На хвалебные отзывы Разин лишь пожимал плечами.

— Ничего выдающегося во мне нет. Просто я нормально закончил Пограничный институт.

Сухомлинов к другу привык и не мешал ему заниматься, как он выражался, «общественной работой». Тем более Разин ему особо не надоедал, да и когда надоедать-то?..

Жене Глеб говорил:

— Думаю, что он правильно сделал, что приехал к нам. Здесь он как бы при деле. Да и у нас за него сердце не болит.

Маша задумчиво соглашалась: возможно, Глеб прав… Но смотреть равнодушно на хромающего Димку, на то, как он ест одной рукой, смотреть ежедневно было больно… Ей казалось, что только она понимала, как тяжело ему сейчас… И все его «круговерти» — это не что иное, как желание забыться. Глеб не во всем понимает его: у них разные нервные системы. Глеб больше осолдатчился, чем Димка. Глеб менее чувствителен, чем Димка. Она вспоминала, как Димка когда-то заявил Глебу: «Ты как был комодом, так им и остался».

Димка старался меньше бывать дома, наедине с Машей. Он целыми днями пропадал на заставе, среди солдат. Ему там было хорошо…

И Маше было хорошо. Все-таки она Диму побаивалась. Это не внешняя, а скрытая боязнь… И Маша думала, что это не напрасно.

Как-то рано утром Глеб собирался на заставу. Димка вставал тоже рано по старой заставской привычке. Протянув с койки ноги, он вдруг душевно сказал:

— А хорошо, Глеб, что мы суворовцы.

Глеб натягивал сапоги… Остановился, глянул на Димку проницательным взглядом. Может быть, он хотел что-то сказать, но промолчал и только выразительно улыбнулся.

— Знаешь, Димон, я сегодня поеду на заставу к Матюшенко. Хочу взять с собой — поедешь?

— Конечно, какой вопрос, — горячо поддержал Димка. — Я думаю, что мы еще поживем и под Калининградом.

— Конечно, поживем.

Маше разговор понравился, и в сторонке она шепнула мужу:

— Ты с ним всегда будь помягче, Глеб.

— А я что, грубиян? — усмехнулся Сухомлинов.

Димка Разин после завтрака поцеловал Машу в щечку и пошел на заставу, как на службу. Но в этом братском поцелуе она чувствовала его маленькое отчуждение… Ну и слава Богу! Может быть, предчувствие глупое. Время меняет людей, а жизнь меняет время. В конце концов Димка уже не подросток… Недавно она с горечью заметила на правой стороне его головы седые волосы, но даже словечком не обмолвилась: седые волосы к зрелости…

Когда Димка уходил, она, спрятавшись за занавеской, так же как Глеба, провожала его взглядом. Глеб иногда оборачивался, махал рукой, но чаще всего ругал за это:

— Ты не гляди мне вслед… Все говорят, что это плохая примета.

…Перед заставой, на небольшой асфальтированной площадке выстроился наряд. Сухомлинов отдавал приказ на охрану границы. Была светлая, пронизанная солнцем тишина. Она настраивала душу на лирическую беспечность…

Глеб особо обратил на это внимание Егора Стародубцева. Еще с утра на его лице поселилась сонливость. Егор оправдывался. Сухомлинов нарочито заметил:

— Рядовой Стародубцев, оправдываться будете на том свете, когда попадете в ад… А сейчас лучше слушайте, что говорю я!

Наряды готовились к посадке в машину, когда подошел Разин.

— Глеб, я готов. Поедем к Матюшенко?

— Садись в машину. Развезем наряды — и на заставу к соседям. Только подождем, прапорщик чего-то хочет передать…

Зиновий Буткин остановился под навесом, спрятавшись от солнца.

— Товарищ старший лейтенант, захватите оттуда ящик с мылом. Они должны нам…

— И всего-то, — ухмыльнулся Сухомлинов и отдал приказ «по машинам».

Капитан Матюшенко приказал повару состряпать что-нибудь вкусненькое…

Он посадил напротив себя Димку Разина и Глеба. Завязался разговор. Димка Разин с удовольствием рассказывал об Абхазии. Побережье субтропиков. Тепло почти круглый год… Всем хороша «страна души», да вот потекла туда наркота… Стала Абхазия перевалочным пунктом для Турции и Кавказа.

Разин рукой чертил путь «серебряного каравана»: сначала к границе Узбекистана, оттуда к центральной сибирской магистрали. Наркобизнес создал особые мафиозные структуры, куда вплелись и государственные чиновники…

Капитан неожиданно взглянул на карту Памира…

— Мы как альпинисты, — сказал он. — Ежедневно испытываем себя на мужество.

По лицу Сухомлинова пробежала усмешка.

— Не знаю, как другие, но мы — молодые офицеры, пожалуй, проходим здесь испытание характера мафией…

Матюшенко вскинул брови, приободрился.

— Испытание мафией. А что, верно! Точно сказано! Такая уж выпала доля.

С Афгана то и дело просачивались боевики. В боях прокладывались «зеленые коридоры». Когда товар был переправлен, бандиты тотчас исчезали, оставляя после себя пустые ящики из-под боеприпасов, какие-то лохмотья и банки из-под пакистанских консервов.

На какое-то время бандиты успокаивались — на складах накапливался товар… А потом снова начиналась наркотическая лихорадка. Река Пяндж становилась оживленной ареной столкновений. Пограничников, скорее всего, особо не боялись. Расчет, как всегда, был на удачу.

Обычно во вторую половину ночи с десяток самодельных плотиков (два баллона от «КамАЗа» или от «ЗИЛа») пытались с Афгана перебраться на таджикскую сторону. Для контрабандиста важно, чтобы не было лишнего шума — каждый звук мог привлечь внимание пограничников. А те порой не чикались — открывали огонь на поражение…

Капитан Матюшенко отметил, что в последнее время увеличилось число контрабандистов-одиночек. Люди из кишлаков, чтобы как-то выжить, шли на риск… Гибло их немало — от тех же бандитов, которые контролировали районы. Гибли… но число их не уменьшалось. Матюшенко даже вычислил — контрабандистов станет еще больше. Наркота в Хороге подорожала, да и материальное положение в кишлаках не менялось к лучшему. Если килограмм опия на афганской территории не превышал семидесяти долларов, то здесь, в кишлаках, он уже стоил сто и выше, а в безопасных городах, таких, как Душанбе, Курган-Тюбе или Ходжент, подпрыгивал до трехсот…

— Вот потому-то мы здесь и закаляемся, как сталь, — заканчивая разговор, сухо усмехнулся капитан.

Матюшенко вызвался проводить Сухомлинова и Разина до развилки дорог — сам он потом ехал забирать наряды.

На развилке, прощаясь, Матюшенко похлопал по плечу Разина:

— Держись, малый. Вся жизнь еще впереди.

Разин доверчиво улыбался.

Дорога была спокойна и вилась среди гор, словно торопливо обходя обвалы и стараясь как можно дальше уйти от опасных ущелий, которых здесь было немало…

Раза два останавливались, чтобы дать возможность покурить Разину, что в какой-то мере раздражало Глеба — тоже мне куряка!

Разин никогда не курил ни в суворовском, ни в Пограничном институте, а вот в госпитале «захватило». Как объяснял он сам — было муторно!

Сухомлинов посмотрел на командирские часы, которые ему привез из Москвы Пашка, — до погранзаставы оставалось немного, и его мысли постепенно стали переходить на заставские заботы…

Вчера чуть не произошло ЧП. Егор Стародубцев, тот самый Воронок, поссорился с Андреем Нарышкиным. Тем не менее Ахметзянов послал их в совместный наряд. Там и разыгралась «буря»… Нарышкин оказался парнем вспыльчивым и на слова Воронка: «Видали мы таких», — чуть не всадил в него пулю.

И когда Нарышкин, завалившись в канцелярию, заявил: «Я этого подонка все равно убью!», — Зиновий Буткин не нашел ничего лучшего, как тут же дать ему два наряда вне очереди. Узнав о случившемся, Сухомлинов восстал:

— Это что, уставная педагогика?!

Буткин полез в бутылку:

— Если каждый будет грозиться — тогда что, беги с заставы? Ведь в руках у нас оружие!

— В том-то и дело. — Сухомлинов имел свою точку зрения. — Надо сначала понять солдата. Я знаю этого Воронка — зудистый парень! Не нарядами надо действовать, а душой. Не вынешь занозу — болячка-то останется!

…Они выехали на горную полосу, где дорога становилась совсем узкая, и шофер все время тормозил машину.

— Главное, преодолеть этот перевальчик, — успокаивал Сухомлинов Разина, — а там уж и дома…

Но преодолеть перевальчик… С десяток боевиков перекрыли путь машине. На горной узкой дороге обратно не развернешься… Боевики, если они из местных формирований, обычно пограничников не трогали. Но если бандиты… принимай бой! Сухомлинов сразу понял, что силы неравные, да и «зажаты» они здорово, так что в бою их просто перебьют… Остановив машину, Сухомлинов вышел вперед.

— Какой смысл задерживать пограничников…

Один из боевиков в лохматой бараньей шапке нагловато заметил:

— Смысла, конечно, нет. Машина с остальными может проехать. Но офицер останется.

Выбора не было. Сухомлинов приказал солдату ехать и поднять по тревоге заставу. Разину же весьма спокойно сказал:

— У нас это нередко бывает. Так что вернусь, ничего страшного. Скажи Маше, чтоб она не беспокоилась.

Димка хотел было остаться с Сухомлиновым, но тот даже прикрикнул:

— Ты слышал, что я тебе сказал…

Разин послушался, и боевики машину пропустили. А Сухомлинову связали веревкой руки и повели по тропке в горы…

49

Бандиты молчали.

Димка Разин мрачнел. Он ежедневно ходил в канцелярию к Ахметзянову за новостями. Но никаких известий…

Равиль беспокойно говорил:

— Боюсь одного. Как бы его не переправили за кордон…

— Надо же бить во все колокола, — несвязно бормотал Димка. — Средь белого дня воруют пограничного офицера… А кругом молчок! А кругом такая нерасторопность, словно ничего и не случилось…

Ахметзянову Разин надоел своей настырностью. Начальник заставы сделал все, что мог. В отряде выбивались из сил… Оставалось взять в заложники бандитов Махмуда и ждать, когда тот согласится поменять их на старшего лейтенанта…

На этом стоял и Разин.

— За каждого захваченного пограничника надо жестоко наказывать и мстить… Я читал, что немцы в войну за одного солдата расстреливали десятки наших. Надо сделать так, чтобы бандитам было не повадно… Чтобы, увидев пограничника, обходили его за версту…

«Наивные бредни» Разина раздражали, и Ахметзянов как-то вспылил:

— Слушай. Может быть, это время посидишь дома с Машей. Не путайся под ногами — без тебя тошно!

Разин обиделся и какое-то время в канцелярии заставы не появлялся. Эти дни он действительно находился с Машей. Та, между прочим, тоже устала от него, от бесконечных, как она думала, нелепых разговоров.

Димка все чаще вспоминал прошлое, мусоля и перебирая в памяти свои отношения с Машей и Глебом.

Однажды он вдруг заявил, что Глеб не хотел, чтобы он был с ними. Глеб хотел, чтоб он был как можно дальше от него…

— Ну что ты говоришь, Дима?!

— Потому, что я сильнее люблю тебя. Сильнее… А он этого боялся. Понимаешь, Маша, он всегда боялся меня и делал все, чтобы как можно дальше оттеснить от тебя…

Маша не верила своим ушам: что с Димкой? Какой-то психоз, что ли…

— Глебу сейчас плохо. Если он живой, то он думает о нас… А мы за его спиной несем глупости.

— Только сейчас, когда его нет, я могу сказать правду. Да, он мой друг… Но я люблю тебя! Почему он сделал все так, что я оказался в стороне, и не с тобою…

Маша, закутываясь в шерстяной платок, спрашивала себя: «Зачем он? Зачем?»

— Ну что тебе надо, Димка?

— Мне ничего не надо. Хочу, Маша, справедливости.

— В эти минуты, когда мое сердце сжимается от горя?

— Может быть, я действительно негодяй. Бог простит меня! Потому как, приехав сюда, я вдруг понял все, что должен был понять: я во многом несчастен по вине Глеба…

— И по моей вине? — Маша дрожала. Она готова была вот-вот заплакать.

— Не знаю. Я люблю тебя сейчас страшнее, чем раньше. Понимаешь, страшнее… чем раньше!

— Тебе не надо было бы приезжать сюда, Димка! Это я виновата. Я должна была отговорить Глеба, чтобы ты не приезжал. Ты мучаешь себя прошлым, меня мучаешь… А что можно вернуть из прошлого, когда все уже состоялось?

Димка чувствовал, как «кошки скребли» в груди. Он со сладострастием сказал:

— Я виноват, Маша. Мне не надо бы наизнанку выворачивать то, что ушло с моей молодостью. Вся ваша жалость ко мне, она глупа, как глупы мы все. Я разочаровался в своей жизни. Только ты можешь спасти меня… Только ты!

— Зачем так! — Маша заплакала и ушла на кухню.

Димка стоял в нерешительности. Потом, напялив пиджак, вышел во двор. На заставе шла смена нарядов. Он слышал знакомые команды. На душе как-то полегчало. Постоял у вольера с собаками. Они были возбуждены, но быстро успокоились — от Димки тянулся свой, заставский запах…

Тем временем на заставе появился Раджаб. В канцелярии он был наедине с Ахметзяновым. Но начальник заставы увидел в окно Разина. Он приказал дежурному позвать его.

Разин без обиды пришел в канцелярию и, увидев Раджаба, догадался, что, видимо, от Глеба есть какие-то новости.

— Ну вот, Раджаб утверждает, что Глеб все же у Махмуда, — доверительно сказал Равиль.

— Ручаюсь головой, что он у Махмуда, — подтвердил оживившийся Раджаб.

— Есть ли возможность освободить его? — Разин скромно сел в уголок.

Раджаб подумал.

— Всякое бывает. Скажу одно, что у Махмуда нет привычки отправлять в Афган. Старший лейтенант здесь, в горах… И это вселяет надежду. Думаю, с помощью Аллаха Махмуд будет вынужден его отпустить… Зачем ему осложнять отношения с пограничниками?!

— Но он же захватил? — скривился Разин.

— Не он захватил… Захватили его боевики. У нас здесь две власти. Власть полевых командиров — они коротки на расправу. Махмуд — семь раз подумает, один раз решит…

Разин несколько дней ночевал на заставе. Маше он сказал, что так будет лучше.

50

На этот раз Глеба держали в глухой, боковой комнате какой-то мазанки. Охранник через каждые полчаса открывал дверь…

— Ты еще здесь? — цокая языком, говорил он, словно пограничник мог из этой «темной дыры» куда-то удрать.

Так Глеб просидел дня два, словно о нем забыли. Правда, есть приносили нормально, а также парашу по первому его требованию.

Наконец, появился Карим.

Он был в черном блестящем пиджаке и в восточной тюбетейке, чем вызвал у Глеба невольную иронию.

Современная мода у бандитской элиты — это, прежде всего, смесь европейского костюма с каким-нибудь восточным атрибутом. Часто на шикарный костюм натягивался стеганый разноцветно-полосатый халат, что, видимо, считалось шиком.

Еще Глеб обратил внимание на синие мешки под глазами. «Почки финтят, — подумал он. — В Трускавец бы ему, а не по горам шастать…»

— Вот что, милый, — в свою очередь ласково протянул Карим. — Махмуд тобою очень недоволен. Даже встречаться с тобою не захотел. Пусть, говорит, мои люди с ним, что хотят, то и делают… Он их, а не мой. Он им мешает жить, семьи кормить мешает, так пусть они ему и скажут в глаза всю правду о своей жизни. Знаю, сказал он, они его растерзают, а тело выбросят шакалам. И он, Махмуд, здесь ни при чем. Их семьи от голода пухнут… И они его растерзают. А мне-то что, сказал он. Может быть, это чему-то научит русских пограничников. Сами они хлеб едят. И мы тоже хотим хлеб есть…

Глеб плохо слушал Карима. Он думал о том, как долго будет продолжаться очередная его обработка… Но Карим, видимо, исчерпал свой пыл…

— Вот, подпиши бумагу, — вдруг доброжелательно сказал он. — О чем? Сегодня же ночью ты нам организуешь «зеленый коридор», и мы тебя отпустим… Иначе… — Карим посмотрел на него красными глазами. — Мы с пограничниками не шутим. Это они с нами шутят до поры до времени… Но когда-то терпение лопается.

Сухомлинова толкнул в плечо человек в бараньей шапке.

— Ты слыхал, что сказали? Подписывай.

Глеб улыбнулся: старые детские игры.

— Я — неграмотный.

— Зачем врать? Как там у вас в армии: не умеешь — научим, не хочешь — заставим.

Старший лейтенант молчал.

— А еще военный, — язвительно заметил Карим. — Тебе что, язык откусили? Подпиши, мой милый… и дело с концом!

Карим вдруг махнул рукой.

— Черт с ним!

Сухомлинова толкнули автоматом в спину, и он пошел по дорожке вниз к обрыву. Было такое впечатление, что его вели прикончить — и дело с концом!

На душе у Глеба стало муторно.

На то они и бандиты. И прикончат… Минуты были тревожными. Он невольно вспомнил заставу — что сейчас делает его Маша? А Димка?

Он подумал о своем страстном желании иметь сына… Всякий раз они откладывали до лучших времен. Дооткладывались. Видимо, ничего не получится.

Старший лейтенант все ближе и ближе подходил к обрыву, где, пожалуй, должна решиться его судьба…

А Димка потом увезет Машу в Москву к ее родителям. Он, конечно, будет с ней всегда. Ведь их дружба нерасторжима… А кто знает, может, родится от Димки сын, курносый, со светлыми глазенками малыш… А может, кареглазый! И назовут его Глебом…

Но это уже не будет продолжение рода Глеба Сухомлинова. Это лишь память о нем, светлая память о человеке, который навсегда остался в горах памирских…

Тропинка вдруг круто взяла влево, и Глеб удивился тому, что обрыв оставался в сторонке — значит, еще не смерть от пули! Так что же его ждет впереди? Если не смерть, так что же?

Глеба привели к небольшому полуразрушенному бараку, скромно прижавшемуся к горе. Бандит в бараньей шапке, прищурившись, внимательно осмотрел его. Но, словно не поверив себе, еще раз, теперь более тщательно, обыскал его одежду: а вдруг что-то спрятано…

Его затолкнули в прохладное пустое помещение. Бандит, прежде чем закрыть дверь, немного постоял в раздумье. Наконец дверь захлопнулась, и Сухомлинов остался наедине с самим собой…

Впрочем, мыслей не было. Казалось, все уже было передумано… Если не расстреляют, не отправят в Афган, то, значит, будет опять прежняя морока: будут запугивать, шантажировать, подкупать…

Глеб присел на глиняный пол, и неожиданно его привлек какой-то шорох. Будто вместе с ним находился еще кто-то. В полутьме он обшарил помещение. Вроде стало тихо, словно присутствие кого-то ему померещилось. «Мыши, наверное», — подумал он и вдруг обалдел — недалеко от него у стены примостилась небольшая змея. Словно почувствовав его приближение, она застыла и приготовилась к броску…

Еще мальчишками они гонялись за гадюками, прижимая их головы к земле рогатинами. Опасная забава нравилась желанием испытать острые ощущения… Теперь же Глеб испугался. Перед змеей он был беззащитен. Ведь голыми руками ее не схватишь!

Кровь прихлынула к голове. Он еще не знал, что делать и как себя вести. Он даже не знал повадок горных змей, хотя смутно вспомнил, что ему о них что-то говорили.

Сухомлинов остановился и ждал, готовый каждую секунду отбить змеиный удар хотя бы ногой…

51

Женитьба Пашки Скобелева не то что расстроилась, но откладывалась на какое-то время. Он совершенно в этом не виноват — виновата была сама жизнь, в ней всегда что-то случалось. Медсестра Катя вдруг заявила, что получила письмо от родителей, которые хотели бы увидеть его воочию, прежде чем дадут добро…

Пашка опечалился: ему хотелось все завершить как можно быстрее, в весьма короткий срок. Он совсем не ожидал такой приверженности домостроевской психологии. Вот люди — все усложняют себе да усложняют… А жизнь сейчас такая, что все надо делать куда проще…

Пашка думал все провернуть в один день. Регистрация, легкий выпивон с наиболее близкими ребятами, да переезд ее к нему в комнату общежития. Парамоновы, которые пока жили с ним, уберутся в тот же час, как только они переедут.

А тут… Как пишут родители, сначала помолвка, а потом уж только свадьба с венчанием в церкви. Да что они там, сдурели? Он так и сказал Кате:

— Они что там, сдурели? Я не намерен так долго ждать.

— А ты не жди. Разве в медсанбате мало нашего брата? Хочешь, я тебя женю в два счета?

Пашка ничего не хотел.

«Впрочем, что, собственно, я брыкаюсь. Она возле меня. Живу с ней уже не как с любовницей… Чего мне еще надо?»

Да и Катя обнадеживала:

— Вот поедем в отпуск к моим. Все будет, как у людей. Да и к морю заодно смотаемся. Должен же быть медовый месяц! Иначе что подумают люди?..

Пашка на все плюнул и в какой-то мере успокоился. Тем более обстановка в горах обострилась. Боевики захватывали журналистов, политиков, пограничников. Его рота то и дело выбрасывалась в горы. И Пашка, находясь в этих служебных вылазках, забывал о своих дрязгах.

…Рота Скобелева находилась возле перевала недалеко от реки Пяндж. Пашка думал при удобном случае заглянуть на заставу к Глебу Сухомлинову. Но пока такой случай не подвернулся, и Пашка с Тарасиком Парамоновым коротал время в эмоциональном трепе.

— Хочешь, Пашель, расскажу анекдот, — весело сказал Тарасик. — Он для тебя, честное слово, будет полезен…

— Валяй!..

Офицеры расположились на ящиках из-под боеприпасов. Скобелев, напружинив шею, старался вслушаться в то, что говорил Тарасик. А тот вошел в азартное состояние…

— Встречает старший лейтенант солдата: «Слушай, ты все с книгой да с книгой — не надоела?» — «Надоела, товарищ старший лейтенант, да только она необходима — логикой занимаюсь». — «Логикой?» — «Да, а еще диалектикой и философией». — «Науки, значит, грызешь. Расскажи о них, пожалуйста!» — «Сложно рассказать. Это ведь абстрактные науки, понятия разные». — «А ты попроще, на пальцах». — «Вот идут по дороге в баню два солдата: один чистый, а другой грязный. Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, который из них идет в баню?» — «Ну?» — «Конечно, грязный… Это логика!» — «Ну, ты даешь!» — «А теперь посмотрите на них снова и скажите, кто из них идет в баню?» — «Грязный…» — «А вот и нет. Чистый идет в баню. Грязный — потому и грязный, что не ходит вовремя в баню. Вот вам и диалектика! А теперь посмотрите на них совсем по-другому: кто идет в баню?» — «А хрен его знает!» — «Вот это уже, товарищ старший лейтенант, философия!»

Пашка Скобелев рассмеялся.

— Ты хочешь сказать, что я неуч, потому и пролетел в Академию?

— Нет, ты просто не знал этого анекдота. Потому в науках и путался. — И довольный, Тарасик похлопал Пашку по плечу.

Бандиты, зажатые в ущелье, судорожно искали выхода.

Старший лейтенант Скобелев только что доложил по радио о скором завершении операции. Как бы в подтверждение этому к ротному подбежал связной.

— Товарищ старший лейтенант, они выбросили белый флаг. Погутарить, видимо, хотят.

Пашка Скобелев пошел за связным. У небольшой каменистой глыбы стоял бандит в импортном камуфляже.

Подошел Тарасик.

— Скажи ему, пусть сдаются. А то перебьем, как тараканов. Тоже мне, вояки — против регулярных войск.

Скобелев насмешливо взглянул на Парамонова: «Тоже мне, мальчишка!»

Бандит — бородатый мужик с нагловатыми глазами — требовал, чтобы Скобелев дал им возможность уйти.

— Вы уйдете, — сказал Пашка. — А потом появитесь в другом месте?

— Мы у себя в горах, — рассуждал бородач. — А вы пришлые.

— Кто пришлые, еще неизвестно. Это вы лезете с Афгана, таща за собой пакистанское оружие и наркоту… Договоримся, если вы сложите вот сюда наркотики и оружие…

Разговор, конечно, не дал никаких результатов — парламентер ушел недовольный. И сразу началась автоматная стрельба. Бандиты лезли с невероятным нахальством, и Тарасик стал волноваться: в его взводе появились раненые…

— Надо думать головой, — выругался Скобелев. — Если у тебя прибавится хоть один раненый, я тебя, взводный, накажу…

— Так здесь бандитские горы!

— Вот и учитесь воевать в горах с бандитами.

Через полчаса бой вроде затих. Скобелеву доложили, что захвачено несколько бандитов. Что с ними делать?

— Нет ли среди них случайно главаря?

— А кто его знает, они все на одно лицо.

Старший лейтенант усмехнулся.

— Дурак, а ты всматривайся…

Скобелев прошел во взвод Парамонова. Возле Тарасика стоял заросший черной щетиной бандит в потрепанной куртке.

— Вот. Говорит, что он хочет жить. У него там, в Афгане, совсем маленькая дочка.

Пашка мельком взглянул на бандита: кажется, он его где-то встречал… Где, если не на рынке! Рынок в Душанбе сейчас кипел, как пчелиный улей. Продавалось там все, что давно исчезло из магазинов.

Скобелев случайно повернулся спиной к бандиту, и тут раздался мгновенный выстрел из пистолета… Выстрел в спину. Пашка словно на ровном месте споткнулся. Он медленно осел на колени. Несколько рук подхватили его… но было поздно. Выстрел бандита был удачливый…

Боевик бросился бежать, но автоматная очередь Тарасика сразила его. Он упал плашмя и лежал, дергая головой. Кто-то из солдат подошел и очередью из автомата добил его.

Тарасик плакал.

Это он был виноват в том, что бандита не обыскали… Не дошло!

52

Эти слухи пришли из отряда. Будто старшего лейтенанта нет в живых: бандиты отправили его в Афган, где и расправились с ним по воле Аллаха. Ахметзянов тем не менее приказал прапорщику ничего об этом не говорить Разину и Маше…

Тем временем в квартире Сухомлиновых разгоралась ссора: Разин по-прежнему продолжал обвинять Глеба, а заодно и Машу.

— Я многое тогда узнал, Маша… Да-да, узнал… Глеб боялся и не хотел, чтобы я поехал в Черняховск. Места туда были, об этом мне сказали потом ребята. Но Глеб попросил комбата, объяснив ему, что я глупый ревнивец, способный разбить его семью. Комбат поверил ему… А ведь я мог бы поехать с вами в Черняховск и не оказаться в этой Абхазии. — Выставив вперед безжизненную руку, Димка срывающимся голосом продолжал: — Все могло быть по-другому. А теперь меня мучают кошмары. Ведь похоронили заживо, понимаешь ли ты это, Маша?!

Маша была на нервном пределе: в словах Димки она улавливала какую-то еще не совсем для нее ясную правду. Она действовала как гипноз, и Маша даже верила всему, что он говорил так страстно и настойчиво. Она уже корила себя за то, что вообще вышла замуж за Глеба…

Маша сидела на койке с растрепанными волосами. В голове стоял туман и непонятный сумбур…

— Димка, Димка!.. Чего ты от меня хочешь?

А Димка уверял, что ничего от нее не требует… А если и хочет чего-то, то только справедливости.

— Какой справедливости? — удивилась Маша. — Какой? И где она?

Димка словно знал все пружины женской психологии, когда важно было найти больную точку и все больше раздражать ее…

— Маша, милая моя Маша, — с горечью воскликнул Димка. — Я же мальчик! Пожертвовав себя тебе, я не знал ни одной женщины. Конечно, тебе этого не понять. С Глебом ты в сексе испытала все, а что испытал я, занимаясь онанизмом, ежедневно представляя лишь твой образ…

Маша молчала. Где-то внутри не утихала боль, возбужденная Димкой.

В голове занозой застряла его мысль: «Я же мальчик! Пожертвовав себя тебе, я не знал ни одной женщины… А ты в сексе испытала все…»

— Прости, Маша, я, пожалуй, говорю глупости, но я перед тобою, как на духу.

Димка Разин неуклюже встал перед ней на колени, крошечные слезинки текли по его щекам.

Неожиданно он подвинулся и положил голову на ее колени. Она так же молча стала гладить его шелковистые волосы, думая о том, что в этой жизни по ее вине что-то произошло не так…

Димка поднялся и сел рядом на койку. Обняв Машу, он поцеловал ее в порозовевшую щеку. Маша молча держала его руку в своей… Она чувствовала дремотную усталость, в то же время тепло, которое исходило от Димки, опьяняло ее…

Разин тихонько, без напряжения положил ее на койку. Без труда раздел. Вот она какая, Маша! Такую он видел ее только однажды, в ванной, когда случайно вошел туда во время пирушки.

Чистое, нежное смуглое тело! Карсавин говорил, что девушка, пренебрегающая бюстгальтером, особенно прелестна. Маша была, видимо, из тех… Он гладил упругую кожу, безбоязненно целовал ее… Как это было хорошо!

Теперь он знал, что она и его. И потому, пожалуй, не торопился. Он старался продлить свое наслаждение… Но страсть уже владела им. Правда, иногда приходила мысль, что, может быть, не надо, не надо делать того, чего так хочется: как на это посмотрит Глеб, когда вернется? Но совладать с собой он уже не мог…

Может быть, этого случая он ждал все то время, пока был в суворовском, в Пограничном институте, там, в Абхазии… Этого случая он, наверное, ждал бы всю жизнь…

…Маша болезненно стонала, а он жадно наслаждался ею, возможно, зная, что такого не забудешь и навряд ли такое потом случится… А когда привстал и взглянул на умиротворенное бледное лицо Маши, то подумал: «Она меня любила. Значит, я был любим».

Димке стало хорошо, и он сказал:

— Прости, милая, если что-то не так…

Все было так, как было до этого. Ни одного резкого слова, ни одного движения, которое бы как-то взорвало душевное состояние.

Разин ходил в канцелярию к Ахметзянову. Тот пожимал плечами: о Сухомлинове ничего не известно, но он уверен в том, что Глеб скоро вернется, и предложил Димке сходить с ним в баню.

На заставе баня — вроде как церковный обряд. Солдаты ждали ее с нетерпением, видя в ней душевное и физическое исцеление.

Баня в горах не была похожа на многие заставские бани хотя бы тем, что здесь не пахло слегка сосновой смолой от стен и вместо березовых веников ходко использовались обычные солдатские мочалки… Но было жарко и потно…

53

Глеб Сухомлинов видел, как уползала в отверстие в полу змея. Что ее заставило ретироваться? Возможно, что Глеб не проявил агрессивности, и она поняла, что лучше от «греха подальше».

Но Глеб боялся заснуть и потому при любом шорохе мгновенно напрягал глаза и пялил их в темноту. Он старался сидеть на одном месте, боясь пошевельнуться. Он знал, что такое случайно задеть змею — мгновенный прыжок и смертельный укус…

На рассвете, утомившийся, донельзя усталый, он вдруг услышал снаружи быстрый гортанный разговор. Насторожился: может быть, пришли за ним? Но вскоре все снова стало тихо — от собственного напряжения и духоты лишь ломило голову. Бессонница все же давала о себе знать… Три ночи подряд он не спал, так и не сомкнув глаз…

Но дверь неожиданно приоткрылась, и тусклая полоска света просочилась вдоль помещения. Чей-то жесткий голос позвал:

— Не бойся. Иди сюда.

Сухомлинов оперся на колени, привстал. На подкашивающихся ногах заковылял на свет. Дверь приоткрылась пошире, и свет резко ударил в лицо. Глеб зажмурился. Когда открыл глаза и помещение наполовину осветилось утренним солнцем, он увидел в углу змею. Она преспокойно лежала, вытянувшись и подняв небольшую головку, смотрела ему вслед двумя горящими бусинками глаз. Он ужаснулся. Господи, да неужели он все это время находился с нею рядом?..

Чья-то упрямая рука схватила его и поволокла к выходу. Только тут, оказавшись на воле, Сухомлинов увидел знакомого пацана. Это был Ахмет — тот самый Ахмет, который еще недавно просился в пограничники.

— Иди за мной, — тихо сказал паренек и потащил его за собой. Они быстро поднялись по крутой извилистой тропке на верх горы.

— А теперь давай отдышимся, — заметил Ахмет, остро поглядывая на Сухомлинова.

Глеб действительно еле отдышался.

— Откуда ты взялся? — счастливо выдавил Глеб.

— Аллах милостив, вот и послал меня на выручку, — серьезно, по-взрослому отвечал пацан и улыбался белыми сахарными зубами. — Как сказал Раджаб, все будет как никогда хорошо. Аллах видит несправедливость, и он нам поможет…

Сухомлинов стал что-то понимать: значит, ему организовали побег. И не кто-то, а этот хитрый Раджаб…

— Пойдем вон туда. Ты видишь эту вершину? — вдруг спросил верткий Ахмет. — Там будем в безопасности. Эти тропы глухие — их мало кто знает. А я знаю… Мой отец был проводник и всегда, когда я был маленький, брал меня с собой…

Они шли неторопливо, молча. Неожиданно начал накрапывать дождь. Но они шли не останавливаясь. Дождь усилился, идти дальше было трудно. Тогда разыскали небольшое укрытие под скалой. Ахмет подстелил свою куртку, и они сели, прижавшись друг к другу.

— Это хорошо, что пошел дождь, — заметил Ахмет.

Ахмет оказался настоящим парнем. О том, что старшего лейтенанта с погранзаставы захватили бандиты, он узнал от Раджаба, который, в свою очередь, — от Ризвана.

Ризван сказал Раджабу:

— Говорил тебе, не якшайся с пограничниками.

— А я разве якшаюсь? Все по воле Аллаха. А что стряслось, Ризван?

Ризван и рассказал все подробности захвата. Раджабу простых сведений было мало, и он, подмазавшись, сумел все-таки узнать, где находился Сухомлинов. И чтобы убедиться, что Ризван не врет, подлил масла в огонь:

— Да враки все это!

— Не веришь? — обиделся Ризван. — Я сам видел, как его потащили к старым камням. Своими глазами видел, а ты не веришь!

— Теперь другое дело…

А тут к Раджабу пришел Ахмет: не передала ли ему записку Назирет?

— Ишь ты какой быстрый! Сначала исполни, что я скажу…

Ахмет сразу сообразил, что от него требуется. Он сказал, что пограничник его кунак, и потому вызвался помочь ему бежать. План Раджаб одобрил, так как хорошо знал отца Ахмета, лучшего проводника на Памире…

Ахмет пробрался в стан бандитов. Легко вышел на старые камни, где держали старшего лейтенанта. Он стал приставать к охране, чтобы те помогли ему найти Худжу.

— А зачем он тебе?

— Мне надо ему передать кое-что…

— Худжа? — удивленно переспросил один из охранников. — Так его давно расстрелял Ризван по приказу Махмуда.

— Не может быть. Я ему должен передать кое-что…

Другой охранник сорвал с Ахмета сумку.

— А ну давай посмотрим, что ты хотел передать? Может, оружие…

И, увидев в сумке бутыль с вином, страшно обрадовался.

— Знаешь, парень. Мой кунак правду говорит. Худжи на этом свете больше нет. А это мы у тебя конфискуем…

Бандиты выпили и, быстро опьянев, заснули, так как в вино была подсыпана сонная отрава.

А дальше Ахмет знал, что ему делать…

Ахмет и Сухомлинов перешли перевал, затратив на это почти два дня. Все время стояло солнце, и на душе у обоих было отрадно. Однако ночью стало холодно, и они сильно продрогли. Но Ахмет держал себя с достоинством, заявив Сухомлинову, что ему необходимо закаляться.

54

Димка Разин поссорился с прапорщиком. Зиновий Буткин — мужик несдержанный. Слово за слово, и он выпалил Разину, что есть сведения о том, что Сухомлинова в живых нет, и потому-то недолго ждать, когда Разин уберется восвояси.

Димка, услышав такие новости, ошалел; он схватил Зиновия за грудки.

— Так ты, гнида, знал… и молчал!

Буткин не на шутку испугался разгневанного Разина. «Черт его знает, он псих помешанный…»

— Я ничего не знаю. Понимаешь, это просто так с языка сорвалось.

— Нет, знаешь!.. Говори, иначе я тебя задушу…

Прапорщик не думал связываться с Разиным и позвал на помощь солдат. Разина оттеснили, и тот, немного придя в себя, отпустил прапорщика и торопливо пошел домой.

— Что с тобою случилось? — взмолилась Маша. — На тебе лица нет.

Димка сел на табурет и некоторое время рассматривал ее молча. Затем безнадежно покачал головой.

— Ну вот, дожили до того дня…

Вдруг слезы брызнули из глаз, и он стал их вытирать ладонью здоровой руки.

— Что с тобою, Димка?! — ужаснулась Маша.

— Со мною что, — все в норме. Но они, гниды, все знали и молчали. Столько времени молчали!..

До Маши стало доходить…

— Что с Глебом?! — Она подскочила к Димке. — Говори, что с Глебом? Где он? В Афгане? Или его уже нет в живых?

— Его нет в живых, — сказал Димка.

Маша пошатнулась и медленно стала оседать на пол. Димка подхватил ее рукой, боясь, что она ушибется.

Тело ее импульсивно вздрагивало. Закрыв лицо руками, Маша плакала.

Димка стоял рядом, не мешая ей выплакаться. Он еще по матери знал, что для женщины это необходимо: не только снимет стресс, но и успокоит ее.

Маша действительно немного успокоилась и, бледная, сидела на полу, глядя на Разина мутными глазами. Он приподнял ее и помог ей дойти до кровати.

— Значит, мы остались одни, — вдруг горько сказала Маша.

Димка ничего не сказал.

Маша еще долго лежала на постели, смотря в потолок. Димка сидел рядом и нежно гладил ее руку. Иногда он нагибался и целовал ее в мокрое, с соленым привкусом лицо.

Что переживала в эту минуту Маша, он не знал, но то, что теперь, когда не стало Глеба, Маша навсегда его, это он понял сразу… И он даже испугался этого. Ведь Глеб для него был таким же дорогим и близким, по сути, родным братом.

Димка лег рядом с Машей. Потом обнял ее. Потом, как никогда, ему вдруг захотелось овладеть ею. Он еще раньше слышал, что в горькие минуты это благотворно действует на женщину, освобождая ее от глубоких, навязчивых мыслей…

Страсть сама по себе охватывала Разина, и он неторопливо раздел Машу. Она не сопротивлялась, словно еще находилась в трансе. А он, снова увидев ее красивое, упругое тело, подумал о том, что близнецы чаще всего предпочитают жить с одной женщиной, и, если природа подарила им такое, так почему они с Глебом не могли поступить так же, как сотни и сотни близнецов… Кто бы их мог за это осудить?

Димка чувствовал, как нарастала страсть Маши, как она в наслаждении хотела забыться… Он жадно целовал ее, стараясь растянуть минуты их удовольствия. Он пытался сделать все, чтобы Маша поняла, что, если и нет Глеба, то есть он, Димка, способный любить ее так же страстно, незабвенно…

«Если б она забеременела, — вдруг подумал Димка, — говорят, что в такие минуты, когда горе усиливает оргазм, можно легко забеременеть…»

…Разин уже встал и оделся, а Маша еще лежала в постели. Казалось, она уже сейчас была другая, более повзрослевшая. Она как бы помимо своей воли поняла смысл этой жизни, ибо все, что на нее обрушилось, не могло пройти бесследно; именно в эти часы, когда переживания были наиболее остры…

Димка вскипятил чай. В стакан положил ложку меда… Маша выпила с удовольствием, словно утоляя долгую жажду.

К вечеру Маша встала. Она свободно ходила по комнате и даже что-то делала на кухне. Димка ходил на заставу, но Ахметзянова не было — он уехал с нарядами на границу. Зиновий Буткин мгновенно исчез, как только фигура Разина появилась во дворе…

Разин увидел Серафима Подоляна. Тот стоял часовым на воротах. Он подошел к нему и, вглядываясь в похорошевшее лицо Серафима, сказал ему, что, видимо, скоро уедет в Москву… Он ни словом не обмолвился о старшем лейтенанта Сухомлинове и Маше, которая, возможно, станет его женой.

Серафим Подолян вдруг открыл ему свою тайну: он решил подать рапорт на поступление в Пограничный институт.

— Это ты сам решил? — полюбопытствовал Димка. — А ты знаешь, на что ты идешь?

— У меня ведь дед был генералом пограничных войск. А потом и характер у меня такой — авантюрно-романтический…

55

Ночью Ахмет и Сухомлинов оказались в кишлаке у Раджаба.

Тот раздел Глеба догола и натер его тело какими-то настоями из горных трав.

— Хорошо выспишься, — удовлетворенно сказал Раджаб. — А назавтра любая хворь отстанет. Будешь свеженький, как младенец.

Сухомлинов спал крепко и в первый раз перед утром ему снились хорошие сны. А когда встал, размялся, то увидел улыбающегося Раджаба.

— А где Ахмет?

— А чего ему здесь делать? Он пошел к себе домой. — И добавил: — Глупый пацан. Моя-то Назирет старше его насколько…

— Сложно понять жизнь, — согласился Глеб. — А не поймешь — всю жизнь будешь «хромать», словно не для нее и родился. А мы ведь родились для жизни.

— И это правда, — ухмыльнулся Раджаб.

Раджаб оказался прытким. Он уже успел сообщить о старшем лейтенанте в погранотряд самому начальнику штаба. День Сухомлинов еще находился у Раджаба, а вечером перебрался в отряд, где полковник Захаров, обняв его за плечи, сказал:

— Дня два отлежишься в санчасти, а там посмотрим. Капитан Матюшенко бузит. Уж больно он недоволен твоей затянувшейся командировкой…

— Как прикажете, товарищ полковник. Собственно, к этой заставе я уже прикипел…

Ахметзянов выругал по матушке Буткина. Тот стоял виноватый и не оправдывался, хотя по привычке своей прапорщик всегда оправдывался. Равиль сам подошел к Маше. Увидев черный платок на голове жены Сухомлинова, с обидой сказал:

— Сними платок-то. Рано хоронить мужа. Он сейчас в санчасти отряда…

Маша бросилась на шею Ахметзянова и стала от счастья целовать его.

— А жена моя не приревнует? — весело заметил Равиль.

Маше не потребовалось никакой подготовки. Она уже прошла все страшное, и то, что Глеб жив, не резануло ее…

— Все равно я душой верила, что он жив. Я верила…

Димка Разин узнал весть раньше от Серафима Подоляна.

— Кто пустил утку о нашем старшем лейтенанте?.. А он жив-здоров. Сегодня прибудет на заставу.

Разина словно ударили под дых. Он какую-то минуту стоял ошарашенный, ничего не соображая. Впервые ему не захотелось встречаться с другом. Он сам не знал, что с ним произошло…

Димка немного повертелся во дворе. Маша, обрадованная, изменившаяся в короткий час, хотела было с ним поговорить, но Разин исчез.

Кто-то из солдат сказал ей, что видел, как он пошел в кишлак. Маша ждала его, волновалась, но Димка так и не вернулся.

Глеб Сухомлинов приехал на машине, которая привезла на заставу белье. Обнялся с Ахметзяновым и побежал домой к Маше.

Маша стирала…

— Ты что? Нашла время!

— Хотелось к твоему приезду… Чтобы все было чистенькое.

Глеб прошел в комнату.

— А где Димка?

Маша подошла и тяжеловато положила голову ему на грудь.

— Не знаю. По-моему, он сбежал…

— Как сбежал? — На лице Глеба отразилось недоумение.

Маша глубоко вздохнула.

— Его надо найти, Глеб, его надо разыскать. Без нас он просто пропадет, как бездомная собака.