Танкист живет три боя. Дуэль с «Тиграми»

Глава 2 Трофей

В один из осенних дней 1942 года танковому батальону, в котором служил Павел, удалось отбить у немцев одно из сел. Большая часть села была уже в наших руках, но на окраине немцы еще сопротивлялись.

Танк Павла, укрываясь от вероятного огня противника, шел по огородам, прячась за хаты.

– Командир! – раздалось в наушниках. – Пушка слева, за сараем!

Павел развернул башню немного влево и стал в оптику искать позицию немцев. И ведь как отлично замаскировались фашисты! Сарай как сарай, только из-за угла ствол пушечный с надульным тормозом выступает. Наш танк им не виден.

– Осколочным – заряжай! – скомандовал Павел.

– Готово!

Павел навел пушку на сарай – на то место, где должен был находиться расчет, и нажал на педаль спуска. Выстрел! От сарая только доски полетели.

Когда немного развеялась пыль, стала видна опрокинутая пушка. Но и Павел обнаружил себя.

– Командир! Справа танк!

В бою экипаж помогал командиру. Был у Т-34 недостаток – плохая обзорность. Известное дело – кто в бою первым обнаружит противника и успеет выстрелить, тот бой и выиграл. И часто именно механик-водитель помогал командиру обнаружить цель. У стрелка-радиста лишь узкая амбразура с небольшим сектором обзора впереди, заряжающий помочь не мог – не было у него приборов обзора. Это будет уже потом, значительно позже, когда на Т-34 вместе с литой башней и большим погоном поставят 85-миллиметровую пушку, внедрят командирскую башенку и добавят еще одного члена экипажа – наводчика. Тогда у командира танка появится возможность наблюдать за полем боя, давать экипажу целеуказания. Кстати, у немцев командирские башни на танках были изначально. При захвате трофейной техники наши специалисты танковых конструкторских бюро и танковых заводов тщательно изучали танки врага, искали новшества и слабые места. Все это в дальнейшем становилось основой для соответствующих выводов. То же самое делали и немцы.

Наш Т-34 был хорош, прост в производстве, ремонтопригоден, обладал высокой скоростью. В первые два года войны его пушка могла пробить броню любого немецкого танка на дистанции один-полтора километра. Броня с рациональными углами наклона неплохо защищала экипаж.

Но и недостатков хватало. В броневой защите слабым местом был люк механика-водителя – по нему обычно целили немецкие артиллеристы. При стрельбе из пушки вентилятор не справлялся с удалением пороховых газов из танка, и, чтобы не угореть, экипаж был вынужден открывать люки даже в бою.

Большинство немецких танков имели рации, из наших же рациями были оснащены только командирские машины. Четырехступенчатые коробки передач имели очень тугое переключение, и часто стрелок-радист помогал механику включить нужную передачу. Проблему эту устранили лишь на Т-43–85, установив в серийное производство пятиступенчатую коробку.

Моторы первого года выпуска обладали малым моторесурсом. При резких разворотах на месте под катки попадала земля, и гусеницы рвались. И это было еще не все, с чем сталкивались наши танкисты, но при всем при том это был лучший танк.

На КВ недостатков было еще больше. Из-за большого веса под ним проламывались деревянные мосты, ходовая часть была ненадежной и с трудом выдерживала двухсот- или трехсоткилометровый марш. Пушка Ф-32 или Л-4 была слаба для этого тяжелого танка – такая же стояла на среднем танке Т-34.

Но и хваленая немецкая техника не отличалась надежностью или приспособленностью к полевым условиям – особенно российским. Достаточно сказать, что глубокой осенью и зимой немецкие танкисты столкнулись с неожиданной проблемой. На немецких танках катки гусениц стояли в шахматном порядке. Набившаяся между ними грязь за ночь замерзала, намертво обездвиживая танковые батальоны и полки. Пока это танкистам удавалось освободить ломами машины от грязи или отогреть ходовую часть своего Т-IV, заканчивался короткий световой день. А двигатель завести зимой? Да у немцев зимних масел или подогревателей отродясь не было, а каждый наш Т-34 такой подогреватель имел. Выглядел он неказисто – что-то вроде большой паяльной лампы, устанавливаемой под поддон двигателя, но дело свое он делал исправно. Немцам же приходилось в зимнюю ночь не глушить моторы, а это расход дефицитного для гитлеровцев бензина и бесполезная трата моторесурса.

Павел довернул электроприводом башню. Немецкий Т-IV задним ходом уходил за хату, но башня его разворачивалась на «тридцатьчетверку» Павла.

– Надо успеть! – процедил он сквозь зубы.

Теперь все решала быстрота.

Он навел прицел под срез башни и тут же надавил на спуск. Выстрел!

Черт! Снаряд оказался не бронебойным, а осколочным. Но удар снаряда оказался столь силен, что у немца заклинило башню – слишком мала была дистанция, метров триста. Немецкий танк заполз за хату, скрывшись из вида.

– заряжай осколочным, следом – бронебойным, – скомандовал Павел.

Выстрел по хате осколочным снарядом, и пока от строения летели доски и куски бревен, Павел еще раз выстрелил в это пыльное и дымное облако. Выстрелил по наитию, поскольку ничего видно не было.

Теперь надо выждать, когда осядет пыль.

Стрельба в селе потихоньку стихала. Павел смотрел в прицел и видел, как оседала пыль, как постепенно проступали контуры разрушенной взрывом хаты. Неожиданно слева от нее показались фигурки в черных комбинезонах.

– Анатолий, немецкие танкисты слева, из танка бегут! Ну-ка, пройдись по ним из пулемета! – приказал по ТПУ Павел.

ТПУ – танковое переговорное устройство. В бою, да и просто на ходу, переговоры экипажа без него невозможны – шум двигателя, лязг гусениц, выстрелы из пушки и пулеметов перекрывают любые звуки, в том числе и голоса экипажа.

– Вижу, командир! – раздалось в наушниках.

И следом – одна короткая очередь, за ней – другая… Немцы попадали.

«Так, коли немцы танк покинули, следовательно – мы в него попали. Тогда почему дыма не видно или огня?»

– Михаил, давай двигай к хате, за которой танк стоит, – посмотрим.

«Тридцатьчетверка» двинулась вперед. Михаил вел боевую машину зигзагами, чтобы враг не смог навести пушку, если таковая у них имелась.

Вот и полуразрушенная хата. Стоят только две стены, из-за них видна часть корпуса немецкого танка.

Павел посмотрел через амбразуру для стрельбы из личного оружия.

Немецкий танк стоял неподвижно, двигатель его не работал, башенные люки были открыты.

– Похоже, бросили немцы танк! – высказал свои мысли Михаил.

– Ага, сам так думаю. Пойти, что ли, посмотреть?

– Опасно, командир!

– Все-таки я посмотрю. Анатолий, прикроешь из пулемета, если что.

Павел открыл башенный люк и вытащил из кобуры «наган». Конечно, лучше бы пистолет «ТТ», он мощнее, но танкистам их не давали. По мнению военачальников, из пистолета было трудно отстреливаться через амбразуры – ствол «ТТ» не проходил в нее.

Были в танке с каждой стороны башни по небольшому круглому отверстию, закрытые изнутри броневыми пробками. В случае если танк подобьют и враг окружит его, можно отстреливаться из личного оружия.

Но Михаил, как фронтовик, на вопрос Павла об амбразурах лишь посмеялся.

– Уж коли танк подбили и он неподвижен, из «нагана» не отобьешься. У танкового пулемета и пушки есть мертвые, непростреливаемые зоны. Амбразуры же не позволяют вести круговой обстрел, если немцы окружили. Подойдут с кормы, сунут дымовую шашку к смотровым щелям – так сам или выскочишь из танка, или задохнешься.

Павел крадучись подошел к T-IV. Никаких звуков изнутри танка слышно не было. Он постучал рукояткой револьвера по корпусу машины. Никакой реакции!

– Тут нет никого!

Павел обошел танк – интересно было посмотреть, куда угодили его снаряды и какие повреждения нанесли. От осколочного снаряда, что попал в нижнюю часть башни, были видны следы осколков на броне. Но немцы покинули танк отнюдь не после первого попадания, и надо искать след от бронебойного снаряда. Но сколько Павел ни осматривал корпус и башню, этого следа он не находил.

Из «тридцатьчетверки» выбрался Михаил:

– Командир, ты чего круги нарезаешь вокруг чужой железяки?

– След ищу от бронебойного снаряда. Куда-то же я угодил, раз немцы танк бросили.

– Так вот же он! – Михаил указал рукой.

Павел чуть от стыда не сгорел. Башня и корпус танка были целы – снаряд угодил по стволу пушки, срезав небольшой кусок крупповской стали и изогнув ствол. Стрелять из такой пушки было уже невозможно. Так вот почему экипаж сбежал – отстреливаться не могли. А что такое танк на поле боя без орудия? Мишень! А ведь с виду почти цел.

Павел с Михаилом еще раз обошли танк. В голове у Павла родилась сумасшедшая мысль:

– Михаил, сможешь завести «немца»?

– Командир, ты что удумал?

– Немецкий танк в наше расположение пригнать.

– Тогда лучше его на буксир взять.

– зови ребят, пусть помогают.

Михаил развернул свой Т-34 и подогнал его кормой к передку T-IV. заряжающий и стрелок-радист едва надели на крюки стальной буксировочный трос. Трос был тяжелый, проволочки искололи заряжающему руки.

– Готово!

Экипаж забрался в танк.

– Потихоньку трогай, – скомандовал Павел.

Михаил подал танк вперед. Трос натянулся, как струна, и немецкий танк тронулся с места. Экипаж дружно закричал: «Ура!»

Так они и заявились в расположение части. Павел, высунувшись по пояс в открытый люк, ловил восторженные и удивленные взгляды своих танкистов и пехоты.

Спрыгнув с брони, он доложил командиру роты:

– Экипаж подбил «немца» T-IV. Немцы сбежать попытались, так мы их из пулемета… А танк на буксире приволокли.

Лицо Пашки расплылось в улыбке. Улыбнулся и командир:

– Давай посмотрим, что ты за трофей притащил.

Оба обошли трофейный танк. Командир роты сразу увидел оба попадания.

– Чего же ты осколочным в него стрелял?

– Так он за хату уползал, в укрытие. Я боялся не успеть.

– Все равно молодец! Надо комбату доложить. У нас еще таких трофеев не было. Отдыхайте.

Экипаж отцепил от трофея буксирный трос, и все пошли на кухню.

Видимо, командир роты доложил комбату о трофее. Вечером в роту пришел политрук, собрал личный состав роты и произнес зажигательную речь. В конце заявил:

– Бейте врага, как экипаж сержанта Стародуба! – И пообещал представить экипаж к наградам. Но то ли он забыл о своем обещании, то ли время для наград было неподходящее – наши отступали по всем фронтам, но награды Павел не дождался. А ему так хотелось хотя бы медаль получить, скажем – «за боевые заслуги» или «за отвагу». Не за награды он воевал, просто старался исполнять свой воинский долг – есть такое понятие для настоящего мужчины; но все же было бы приятно.

После этого случая в роте и даже в батальоне Павла стали узнавать.

– Смотри, это же тот сержант, что немецкий танк трофеем взял, – говорили за его спиной.

Первые несколько дней такое внимание к собственной персоне Пашке льстило, но затем он стал раздражаться. Чего на него пальцем показывать, он же не слон в зоопарке!

Немцы напирали здорово, и нашим все время приходилось отступать. Шестая армия Ф. Паулюса, усиленная четвертой танковой армией Г. Гота, вышли на оперативный простор, в степи между Доном и Волгой. Для наступающих танков – самая подходящая местность: ни лесов, ни болот, и частям Красной Армии укрыться негде. Вырытые наспех окопы и капониры с воздуха просматривались отлично. В воздухе почти все время висели самолеты-разведчики «Фокке-Вульф 189», прозванные солдатами «рамой» за сдвоенный фюзеляж. Летал он высоко, ни одна зенитка достать не могла. Солдаты знали: где висит «рама» – жди беды. Самолет этот был как злой предвестник. После его полета налетали эскадрильи «лаптежников», и начиналась ожесточенная бомбежка. И если пехотинцы могли зарыться в землю, то куда спрячешь в степи танки или другую боевую технику? Артиллеристы, танкисты, транспортники – все несли большие потери. С воздуха немцев поддерживал четвертый воздушный флот под командованием зенитного аса, генерал-полковника Вольфрама фон Рихтгофена.

В середине июля несколько дивизий РККА попали в окружение в районе Миллерова, а 23 августа 14-й танковый корпус немцев прорвался к Волге севернее Сталинграда, отрезав 62-ю армию от остальных сил Сталинградского фронта. Обстановка складывалась тяжелая. Если немцы возьмут Сталинград, то этим они перережут важную водную артерию – Волгу, по которой на нефтеперерабатывающие заводы поступала легкая бакинская нефть. Кроме того, с падением Сталинграда Советский Союз нес большой урон в глазах союзников.

По данным же разведки, был еще один важный фактор. После падения Сталинграда на стороне Германии в войну вступила бы Турция.

Город надо было удержать любой ценой. В это время вышел приказ Сталина № 227, прозванный на фронте «Ни шагу назад». И 30 августа приказом Ставки создается Донской фронт под командованием К. К. Рокоссовского. На фронт было отправлено семь свежих, полностью укомплектованных дивизий.

Вот туда, в состав Донского фронта, под командование К. К. Рокоссовского, и выделили танковую бригаду, где служил Павел. Бригада к тому времени потеряла почти половину танков и третью часть личного состава. Но в это тяжелое для страны время каждый танк, каждый самолет были на счету. По слухам, Сталин сам распределял танки на фронте.

Танк Павла двигался маршем по грунтовке в составе своей роты. Для рассредоточения, чтобы не попасть всем батальоном под удар вражеской авиации, другие роты шли по другим дорогам. В принципе танкам дороги и не нужны, для них степь не хуже дороги, лишь бы глубокие овраги путь не преградили.

Рота растянулась в движении, потому что из-за впереди идущего танка поднималась пыль. Видимости не было никакой. Вероятно, именно эти клубы пыли и привлекли к себе внимание немецких пикировщиков. за ревом танкового мотора услышать их было невозможно.

Справа от дороги, рядом с впереди идущим танком взметнулся взрыв.

Первой мыслью у Павла было: «На мины наткнулись!» Но мина взорвалась бы под гусеницами, а не рядом.

– Остановка! Все из машины! – скомандовал он.

Приказ был выполнен моментально. Танк остановился как вкопанный. Экипаж выбрался из открытых люков, танкисты бросились в разные стороны.

Танк Павла был замыкающим, и Павел видел, как машины его роты пока идут вперед. Он бросился в танк и натянул шлемофон:

– Товарищ Пятый! Авианалет! Над нами «лаптежники»!

Но в наушниках – только треск.

Впереди грохнул взрыв, за ним – еще. С ревом выходя из пике, над «тридцатьчетверкой» промчался «Юнкерс-87».

– Сунцов! Это Стародуб! – открытым текстом закричал Павел. – Воздух!

Впереди раздался еще один взрыв.

Павел высунулся из люка. Далеко впереди горели дымным пламенем два танка его роты. А сверху пикировал еще один самолет, причем Павлу показалось, что пикировал прямо на него. Как он выскочил из башни, Павел даже не вспомнил. Стремглав кинулся в сторону, где призывно махал рукой Михаил – он с экипажем укрылся в свежей воронке от авиабомбы.

На фронте существовало твердое убеждение, что в одну и ту же воронку снаряд или бомба дважды не попадают.

Павел прыгнул в воронку, скатился на дно. Он запрокинул голову и увидел, как от пикировщика отделилась бомба. Нарастал свист, леденящий душу и парализующий волю.

Павел закрыл руками уши. Оглушительно грохнуло, причем совсем недалеко. На укрывшийся в воронке экипаж посыпались комья земли.

Немецкие самолеты построились цепочкой и улетели. Павел удивился. Налет закончился быстро, скорее всего у немцев закончились авиабомбы.

Экипаж, отряхиваясь и отплевываясь, выбрался из воронки.

Танк, который шел впереди, лежал на боку, опрокинутый взрывом. Немец немного промахнулся: бомба легла неподалеку, и взрывной волной тяжелую боевую машину подбросило, как щепку.

Из ложбинок и воронок стали появляться танкисты.

– Ничего себе! Пять метров в сторону, и танку был бы каюк! – удивлялись танкисты.

Видимых повреждений перевернутый танк не имел, и его решили поставить на гусеницы. Прицепили буксирным тросом к Т-34 Павла, и Михаил дернул.

Трос натянулся, как струна, гусеницы скребли землю. Перевернутый танк качнулся, потом упал на обе гусеницы. Удар был такой, что Павел почувствовал, как дрогнула земля.

Оба экипажа стали осматривать пострадавшую машину и, к своему удивлению, повреждений не нашли, даже двигатель сразу завелся.

Оба танка двинулись вперед – надо было узнать, живы ли экипажи сгоревших танков.

Когда они подъехали к голове колонны, там уже стояли экипажи двух уцелевших танков. Едва экипаж Павла выбрался из машины, как они увидели – головы танкистов обнажены, шлемофоны бойцы держали в руках.

– Кто? – спросил Михаил.

– Экипаж командира роты Сунцова и экипаж Кузьмина.

Несколько минут они постояли молча. Сгоревшие танки еще чадили, исходя смрадным дымом. Краска на машинах обгорела, и башенные номера прочитать было невозможно.

– Что делать будем? – спросил командир одного из танков, сержант Супрунов.

– Приказ выполнять! – жестко ответил старшина Ивлев. – Поскольку я здесь старший по званию, командование ротой принимаю на себя. По машинам!

Поредевшая колонна из четырех танков поползла дальше. Только от места бомбежки далеко уйти не удалось. Вдалеке, из-за пригорка, показались немецкие танки – Павел разглядел их в прицел. Угловатые башни не оставляли сомнений, хотя крестов видно не было. Дистанция для стрельбы была слишком большая.

– Принять боевой порядок! – услышал Павел приказ.

Танки, следовавшие колонной, расползлись по фронту, образовав жиденькую цепь. «Один, два, три», – начал считать Павел вражеские танки.

– Шестнадцать! – подвел он итог. – Это же по четыре на один наш!

Танки быстро сближались. У немцев не выдержали нервы, и они начали стрельбу первыми. Однако снаряды их пока не причиняли урона. Они рвались рядом. А если и попадали, то рикошетами. Только резкий удар по броне ощущался.

Павел приник к прицелу. Судя по сетке дальномера – пора! Он навел пушку по горизонтали.

– Остановка!

Танк встал. Павел поправил наводку, выстрелил. В прицел было видно, как снаряд высек искру из башни T-IV и срикошетил.

– Бронебойным!

Клацнул затвор пушки.

– Готово!

Павел едва коснулся маховика, поправляя прицел. Выстрел! На этот раз вполне удачно.

Немецкий танк остановился, изо всех его щелей повалил черный дым.

– Есть один! Бронебойный!

– Командир, нельзя стоять, подобьют! – закричал Михаил.

Танк дернулся вперед, и на место, где он только что стоял, угодил снаряд. И правда, не на полигоне же он, надо маневрировать.

Михаил вел танк короткими зигзагами. На поле уже горели три немецких танка.

Павел поймал в прицел еще один танк.

– Остановка!

Танк замер. Михаил поправил прицел и нажал педаль спуска. Выстрел! Немецкий T-III крутанулся на месте и остановился, подставив борт.

– Бронебойный!

И тут же влепил снаряд по корпусу, между катков. Раздался взрыв, с танка сорвало башню.

– Еще один испекся! – оповестил Павел экипаж.

Другие «тридцатьчетверки» тоже вели активную стрельбу. На поле боя застыли неподвижно уже семь танков врага.

И немцы дрогнули. В прямом бою против Т-34, без поддержки артиллерии шансов у них было мало. Немецкие танки поползли назад и скрылись за бугром.

Наши Т-34 остановились.

– Все целы? – затрещала рация. – Стародуб?

– Цел, подбил два танка.

– Супрунов?

– В порядке. И я два подбил!

– Иванютин?

– Цел, командир. Только одного успел ущучить.

– Спать меньше надо! Снаряды остались?

Павел повернулся к заряжающему:

– Сколько у нас бронебойных осталось?

– Четыре штуки и осколочных семь.

Павел доложил. Ситуация со снарядами у всех была похожей. На небольшой бой хватит, не более.

– Ждите указаний.

Ивлев отключился. Наверное, пытается связаться по рации с командиром батальона.

Приказа Павел не получил – не успел. Немцы выкатили из-за бугра две пушки. Увидев это, Павел закричал заряжающему:

– Осколочный!

Клацнул затвор пушки. Павел приник к прицелу, и в этот момент по корпусу танка раздался страшный удар. Потянуло дымом, и Павел потерял сознание.

Он очнулся от боли в ногах. Немилосердно трясло – его куда-то везли.

Пашка открыл глаза.

Он лежал на моторном отсеке танка, рядом с ним сидел заряжающий Сергей.

– Очнулся, командир?

Непослушными, пересохшими губами Пашка спросил:

– Что случилось?

– Подбили нас, командир! Только двое нас из экипажа осталось. Танку – хана полная.

– А я как здесь?

– Я успел через нижний люк вытащить. Три наших танка сожгли с экипажами, только танк Супрунова остался, да снарядов нет.

– Ноги больно.

– Так ведь ранен ты, командир. Ничего, до госпиталя довезем, там подлечат. Потерпи.

Танк рычал, вздрагивая всем корпусом на кочках и рытвинах. В эти моменты становилось особенно больно, и Павел закусывал губу, чтобы не закричать.

Пытка продолжалась еще около часа.

Наконец танк встал. Из башенного люка выбрался Супрунов.

– Жив?

– Вроде.

– Кажись, добрались.

Вчетвером Павла сняли с кормы танка, перенесли и уложили на носилки. Понесли. Носилки раскачивались, и у Павла закружилась голова.

– Куда мертвяка понесли? – раздался мужской голос.

– Да он же ранен, ты чего?

– Так ногами вперед несете.

– Врача давай, видишь – товарищу нашему плохо, ранен он.

– Сейчас. Поставьте пока носилки.

Вскоре к носилкам подошел военврач – в забрызганном кровью халате и с папиросой в зубах. Осмотрев Павла, он сказал:

– Оперировать надо, только медсанбат наш эвакуируется – немцы прорвались. Сейчас только перевяжем, и – на грузовик.

Павла перевязали прямо поверх окровавленного комбинезона.

– Ну, бывай, Стародуб! Может, еще свидимся.

Его боевые товарищи осторожно пожали ему руки, и танк, взрыкнув мотором, уехал.

Двое санитаров погрузили носилки с Пашей в грузовик, где уже лежали несколько раненых. В кузов забрались легкораненые, заняв все свободные места. Двое сели в кабину, а один даже встал на подножку – окружения все боялись, как огня.

Грузовик ехал долго, больше часа, пока легкораненые не закричали: «Волга!» Грузовики погрузили на паром и переправили через реку.

Госпиталь располагался в небольшом селе недалеко от Сталинграда, в здании школы.

После осмотра раненых носилки с Павлом понесли в операционную. Бинты разрезали вместе с комбинезоном. Хирург осмотрел ноги Павла и покачал головой:

– Эк тебя осколками нашпиговало! Потерпи.

Доктор сделал несколько уколов новокаина рядом с ранами и начал орудовать инструментами. Пашке все равно было больно, он ощущал, как доктор ковыряется в его теле пинцетом, извлекая осколки. Осколки военврач бросал в таз.

Пашка считал сначала – один, два, три, четыре… Потом он сбился со счета, потому что доктор спросил:

– Что ты там шепчешь?

– Осколки считаю.

– Чего их считать, я тебе их после подарю. Повезло тебе, парень, кости целы, а мясо срастется.

Пашку отпустило. В дороге он переживал, что перебиты кости, что он может остаться хромым или, еще хуже – что ноги ему отрежут. Видел он в Саратове, во время учебы в танковой школе, инвалидов без ног. Они ездили по тротуарам на самодельных тележках, на которых вместо колес стояли подшипники. Гремела такая тележка сильно. Инвалиды отталкивались от тротуара деревяшками, которые держали в руках. Пашку обуял ужас, когда он увидел безногого инвалида в первый раз. Но его миновала эта тяжелая доля.

Хирург наложил швы, перебинтовал:

– Все, герой.

– Почему «герой»?

– Не кричал, не матерился – достойно вел себя. Сестра, уносите его в палату.

Павла перенесли в палату, переложили на кровать. Как давно он не лежал на чистом белье! Он попытался вспомнить и не смог – провалился в сон.

Проспал Пашка часть дня и всю ночь. Утром же весь госпиталь был разбужен грохотом взрывов, от которых сотрясалось здание. Немцы бомбили село и переправу через Волгу.

Среди раненых пополз слух, что госпиталь будут эвакуировать в тыл.

На следующий день слухи подтвердились. Пришли грузовики, в госпитале началась суета. Грузили раненых, медицинское оборудование и везли до какого-то безымянного полустанка, где перегружали в санитарный поезд. Тяжелораненых располагали на нижних полках, Павла уложили на верхнюю, боковую.

Поезд загрузили быстро, часа за два. Он сразу же отправился с полустанка – боялись налета вражеской авиации. Мирно постукивали на стыках колеса, вагон раскачивало, и Пашка уснул.

Они ехали почти сутки. Павел выспался, отдохнул, отмяк душой. И все бы хорошо, да беспокоили раны. Из них сочилась сукровица, потом появился гной. Повязки промокали, и их приходилось часто менять. Когда отдирали от ран присохшие бинты, Павел едва не кричал от боли.

– Изверги, душегубы! – стонал он.

Поезд прибыл в Пермь, и раненых рассортировали по местным госпиталям. Павел попал в местную городскую больницу, ставшую госпиталем. В палате находились двенадцать раненых, или ранбольных, как их здесь звали, и это была не самая большая палата. В соседней, большой палате их было сорок.

В палатах и коридорах стоял тяжелый запах крови, гноя, лекарств.

Павлу начали делать уколы, накладывать повязки с мазями. Постепенно исчез гной, сукровица, и раны начали затягиваться. Павел стал выходить в коридор вместе с другими ранеными, подолгу стоял у географической карты, на которой флажками отмечали линию фронта. Флажки делались из использованных иголок и бумаги. А уж в двенадцать часов, когда передавали сводки Совинформбюро, у репродуктора собирались все ранбольные из числа ходячих. Слушали, сразу отмечали флажками на карте изменения, обсуждали.

Почти каждый день флажки приходилось переносить все дальше на восток. В сводках прямо не говорилось о сдаче городов – сообщали о тяжелых боях у населенных пунктов. Но раненые в госпитале были со многих фронтов, знали положение, города и села.

И вдруг, как гром среди ясного неба, радостное известие – 19 ноября наши войска начали наступление сразу в двух местах и 23 ноября соединились у города Калач, замкнув кольцо вокруг Шестой армии Паулюса.

В этот день госпиталь бурлил, никто не хотел спать в тихий час – ранбольные собирались у карты, обсуждали долгожданную новость, радовались.

– Не все немцам наступать, теперь сами в котел попали, пусть попробуют – каково оно.

А Пашка влюбился – в первый раз в жизни. Перевязки с мазями ему делала молодая медсестричка Лидочка. Небольшого росточка, с длинными, пышными волосами, которые выбивались из-под шапочки, с тоненькой фигуркой, нежными пальчиками, всегда улыбчивая.

Насчет пальчиков Пашка сразу обратил внимание. Как только перевязки делала Лидочка, раны болели меньше.

Раньше, когда Пашка был школьником, он внимания на девчонок не обращал. Больше общался с ребятами, и интересы у него были мужские – техника, моделирование самолетов, рыбалка, футбол. Скорее всего для любви просто не пришло время.

Теперь же, после танковой школы и боев на фронте, Пашка быстро повзрослел, возмужал. Казалось бы, пробыл он на фронте неполные три месяца, а опыта набрался, как за три года. Не зря на фронте год за три считался.

Лидочка улыбалась всегда, и Пашка считал, что улыбки предназначались ему. Но потом узнал от раненых, что она со всеми вела себя ровно и ласково.

Павел старался улучить каждую свободную минутку, чтобы поговорить с медсестричкой, даже просто полюбоваться на нее издалека. Походка у Лидочки была легкой, летящей.

Раненые заметили его интерес к медсестричке и стали давать советы:

– Парень, ты рот на нее не разевай! Кто ты такой? Раненый! Подлечишься – и поминай как звали. А женщинам – им стабильность подавай. Был бы ты офицером с денежным аттестатом – тогда другой вопрос.

Другой раненый тоже сообщил:

– Не подкатывайся, не обломится. Пробовал я уже. Она всех вежливо отшивает. А тому, кто понастойчивее, понаглее, так она и по морде съездить может.

Павел не представлял, как Лидочка может кого-то ударить. Хотя среди раненых разные люди встречались. Некоторые в госпитале кусок пожирнее урвать пытались – лишний кусок хлеба съесть, самокрутку с табачком у товарища выпросить. Их таких и на фронте хватало. Вроде и не трусили, и в атаку со всеми ходили, однако при удобном случае старались за спину товарища спрятаться, трофеями не брезговали.

Но если Павел и сам не прочь был разжиться едой в брошенных немцами или захваченных блиндажах, то эти не брезговали снять с убитого часы или стянуть сапоги. Такие хвастались своим умением жить, но Павел, как и большинство его собратьев по оружию, не то что их презирал, но относился брезгливо.

Павел не раз пытался поговорить с Лидочкой, но она была занята, работа – не место для пустопорожней болтовни. Он даже пытался напроситься в провожатые, но Лидочка лишь засмеялась в ответ на его предложение:

– Паша, ты собираешься провожать меня в исподнем? На улице холодно.

И правда, на улице уже лежал снег, а Паша, как и все ранбольные, имел на себе лишь нательную рубаху и кальсоны, а сверху – серый халат. На ногах – тапочки дерматиновые без задника. Цивильную же одежду взять было негде.

Так и не сбылась его мечта. Смотрел только издалека на Лидочку да вздыхал.

Раны Пашки затянулись, оставив лишь розовые рубцы.

Выписали его неожиданно. В один из дней вызвали к начмеду, осмотрели, покивали головами.

– Танкист?

– Так точно.

– Лечение твое, голубчик, закончено, сейчас мы оформим тебе документы. У старшины в каптерке получите обмундирование и с группой выписывающихся – в запасной полк.

– Слушаюсь, товарищ военврач.

Халаты скрывали петлицы на гимнастерках докторов, и всех их ранбольные называли просто военврачами.

Павел посидел в коридоре, пока осматривали остальных ранбольных. Потом получил на руки справку о ранении и красноармейскую книжку. Старшина в каптерке одел его в сильно поношенное, но выстиранное обмундирование.

– Старшина, я же танкист, сержант, а петлицы пехотинца, к тому же рядового.

– Ты думаешь, у меня здесь военторг? Бери, что дают. Если что – переоденут в запасном полку.

И в сердцах бросил ему телогрейку вместо шинели, а вместо сапог – ботинки с обмотками.

Павел переоделся, посмотрел на себя в зеркало, висящее в коридоре. Ну – чучело натуральное, таким только детей пугать! К слову, других одели не лучше.

Их команду – двенадцать человек – забрал младший лейтенант, прибывший на полуторке, как называли грузовик «ГАз-АА». Тряслись на морозе в кузове грузовика недолго – запасной полк располагался на окраине города. После обжигающего ветра в казарме показалось тепло: здесь топились «буржуйки» – железные печки, труба от которых коленом выходила в окно казармы. Дров эти «буржуйки» жрали немерено и давали тепло, пока горели дрова. Но чуть не усмотрел и дрова прогорели – сразу же становилось холодно.

В запасном полку формировались команды для отправки на фронт. Быстрее всего набирали маршевую команду из пехотинцев. Пореже – из артиллеристов, саперов, связистов. Павел же застрял в полку на два месяца, встретив новый, 1943 год в казарме. Танкистов не хватало, многие экипажи гибли со своими танками. Потому существовал приказ Сталина – танкистов и летчиков отправлять строго по воинской специальности. Из других госпиталей прибывали танкисты, и в конце января их маршевую колонну отправили в Челябинск, где формировали танковые части и получали с завода новые танки.

Пашка обрадовался. В запасном полку кормили скудно, по тыловым нормам – только чтобы ноги не протянуть, и после госпиталя все время хотелось есть. А еще было холодно.

Команда под начальством старшины из бывших ранбольных добиралась до Челябинска поездом. Все уже имели фронтовой опыт и радовались, что танки будут челябинские, а не Горьковского завода, к которому было много претензий.

В Челябинске Павел, как и другие военнослужащие, впервые увидел погоны. Их ввели еще с января 1943 года, но «вживую» он увидел их впервые. Да и знаки различия отличались; было непривычно видеть у офицеров на погонах звездочки, а не привычные «кубари» и «шпалы».

Пашку, как и других, переодели. Пока полк ждал танки с завода, проводились занятия – по материальной части, по тактике – ну и политзанятия. Пашка на них больше дремал.

После введения погон изменились наименования должностей. Например, если раньше были батальонные и полковые политруки и комиссары, то теперь появились замполиты. Их 22-я бригада уже успела повоевать, теперь прибыла за техникой. Вернее, прибыл только танковый полк, состоящий из двух танковых батальонов. Остальные подразделения бригады – штаб, разведрота, мотострелковый батальон, зенитный дивизион, автотранспортная и ремонтно-восстановительная рота, так же как и медсанвзвод, оставались в резерве. Командовал бригадой подполковник Веденичев Николай Григорьевич.

Были сформированы экипажи, поскольку более чем наполовину в полку были новички, прибывшие из танковых школ, из госпиталей, запасных полков.

Под командованием Павла оказались сплошь молодые ребята, не бывшие на фронте, не нюхавшие пороху. Теперь уже Павел рассказывал им, как в свое время механик-водитель Михаил ему, Павлу, об особенностях танкового боя и способах выживания на фронте.

Слушали его внимательно, в глазах молодых ребят он был фронтовиком, человеком опытным, хотя Павел был не намного их старше.

Батальон, в котором служил Павел, наконец получил танки – новенькие, еще пахнущие краской, с заводской смазкой на пушке. Павел нашел в танке целый ряд отличий. Вроде и времени прошло немного с тех пор, как в 1942 году он получал новую «тридцатьчетверку», а завод уже выпускал более совершенные боевые машины.

На лобовые листы ставили дополнительные броневые листы, и общая толщина брони стала 60 мм. Стали устанавливать новую, пятискоростную коробку передач, и водители облегченно вздохнули.

На полигоне при заводе экипажи опробовали танки. Если находились неисправности, заводчане их оперативно устраняли. А потом их, второй батальон, погрузили в эшелоны. Танки находились на платформах, экипажи ехали в теплушках.

Старшина Васильев, фронтовик, имевший уважаемую среди солдат медаль «за отвагу» – предмет зависти многих, глядя на проносящиеся мимо станции, промолвил задумчиво:

– На юг везут, похоже – на Кавказ.

Однако старшина ошибся.

Выгрузили их на пустынном полустанке. Как сказал замполит, майор Рябцев, недалеко от Курска. Откуда Павлу, как и многим его товарищам, было знать, что 12 апреля на стол Сталину лег переведенный на русский язык план директивы № 6 «Об операции «Цитадель». Эти данные были получены разведчиком, работавшим под именем Вернер в самой верхушке верховного немецкого главнокомандования. Фамилия этого человека до сих пор не рассекречена.

В ходе зимнего наступления Красной Армии и последовавшего затем контрудара немцев на Восточной Украине образовался выступ глубиной 150 км и шириной 200 км, обращенный в западную сторону. Немцы планировали нанести два удара: с севера, из района Орла, и с юга, со стороны Белгорода. Группы войск должны были сойтись в районе Курска, окружив войска Центрального и Воронежского фронтов. Наступление сначала планировалось на май, потом на июнь; окончательно же немцы решили начать наступление 5 июля в три часа ночи. Надо заметить, что на Восточном фронте немцы воевали по берлинскому времени.

Наступление переносилось трижды из-за задержек с поставками на фронт новейших немецких танков PZ. Kpfw V «Пантера». К моменту наступления немцы успели получить 190 «Пантер» и 134 «Тигра». Новые боевые машины в первую очередь поступали в танковые и моторизованные дивизии СС. В частности – «Дас Райх», «Великая Германия», «Мертвая голова», «Лейбштандарт».

Чтобы взломать оборону русских, основной танковый удар бронированным кулаком должен был нанести второй танковый корпус СС в направлении на Прохоровку, где условия местности позволяли вести массированные танковые атаки.

В районе Белгорода, на южном фасе, группой армий «Юг» руководил генерал Герман Гот. Туда входили 4-я танковая армия, 24-й танковый корпус и оперативная группа войск Кемпфа.

Наши войска выстроили глубокоэшелонированную оборону – 8 рубежей. Строились ДОТы и ДзОТы, рылись противотанковые рвы, устанавливались минные поля на танковых направлениях. По ночам скрытно подтягивались резервы – артиллерийские, танковые части, пехота. Днем над позициями наших войск, чтобы не допустить вражеские самолеты-разведчики, постоянно барражировали истребители.

Казалось, предусмотрели все. Органы СМЕРШа через перевербованных агентов и диверсантов вели с абвером радиоигру.

Немцы были в твердой уверенности, что наши войска не знают об их планах и русские собираются наступать южнее, на Харьковском направлении. Не выявив подготовку Красной Армии к упорной обороне и последующему контрнаступлению, они сильно просчитались. Но и наши военачальники – Г. К. Жуков, К. К. Рокоссовский, Н. Ватутин, И. Конев не учли новую немецкую технику. Немцы впервые массированно применили танки «Пантера», «Тигр» и штурмовое орудие «Фердинанд». Также под Курском впервые на поле боя появились телеуправляемые танкетки Sd.Kfz 302. Небольшие гусеничные машины, управляемые по проводам и начиненные взрывчаткой, направлялись на танки, ДОТы, артиллерийские позиции и подрывались.

Кроме того, наши танкисты и артиллеристы не сталкивались в боях с новыми немецкими танками, не знали их характеристик и слабых мест. Да, собственно, даже если бы и знали, изменить они ничего не смогли. Не было в Красной Армии на тот момент орудий, могущих поражать танки врага на больших дистанциях. Достаточно сказать, что лоб корпуса «Пантеры» не пробивался танковой пушкой Т-34 даже с расстояния 100 метров. На дистанции до 500 метров «Пантеру» можно было поразить только в бортовые листы корпуса и башни. Только зачем немцам было подставлять в бою бока?

Пушка на «Пантере» стояла мощная, проходимость у танка хорошая. Только вот с надежностью дела обстояли плохо: конструкторами танк до конца доведен не был. Текли бензопроводы, бензин скапливался на днище корпуса и воспламенялся. Только на марше 39-го танкового полка немцев (командир – майор фон Лаухерт) две «Пантеры» самовоспламенились и сгорели. Ненадежной была карданная передача, из-за чего выходила из строя трансмиссия. Были уязвимые места и в бронезащите – лючок для выброса стреляных гильз в левом борту башни, амбразуры для стрельбы из личного оружия.

«Тигр» был значительно менее уязвим: 88-миллиметровое орудие его было мощным, и были случаи, когда «Тигр» подбивал наш Т-34 с дистанции три километра. Но он был тихоходен, тяжел, его не выдерживали деревянные мосты, которыми в большинстве своем были соединены берега рек в России. Для движения по дорогам с твердым покрытием или при транспортировке по железной дороге танк имел узкие, так называемые транспортные гусеницы, для езды по грунту ставились гусеницы широкие, иначе он глубоко проминал землю. И одна только смена гусениц экипажами в полевых условиях занимала много времени.