Танковые рейды

Глава восьмая Победа

Это была особенная весна — преддверие Победы, и потому, наверное, источала она такой щемящий душу мирный аромат.

5 апреля в штабе 1-го Белорусского фронта, расположившемся на окраине небольшого городка Бирнбаума, собрались командующие, члены военных советов, начальники штабов армий, командиры танковых и механизированных корпусов. Вскоре вошли маршал Г. К. Жуков, член Военного совета фронта К. Ф. Телегин, начальник штаба М. С. Малинин.

Г. К. Жуков медленно, подчеркивая значительность момента, начал:

— Был у Верховного. Обстановка складывается так, что пришлось созвать вас немедленно. Раньше мы полагали, что Берлинская операция начнется… несколько позднее…

Маршал кашлянул, помолчал секунду и объяснил, что теперь сроки меняются. Нас торопят союзники своим не совсем союзническим поведением. Быстро покончив с рурской группировкой противника, они намереваются наступать на Лейпциг, Дрезден, а заодно «попутно» захватить Берлин. Все совершается якобы в помощь Красной Армии. Но Ставке доподлинно известно, что истинная цель ускорения их наступления — именно захват Берлина до подхода советских войск. Ставке также известно, что спешно готовятся две воздушно-десантные дивизии для выброски на Берлин. Это, как видно, весьма устраивает гитлеровцев. Нам они оказывают упорное сопротивление в каждом населенном пункте. А на Западном фронте сдают крупные города по телефону.

^{По дороге на Берлин}

— Все это заставляет Ставку торопиться, — подытожил Жуков. — Что касается точной даты наступления, об этом скажу позднее. А сейчас приступим к изучению предстоящей задачи.

Отодвинулась шторка — и перед нами предстала карта, вся испещренная пятнами озер, прожилками ирригационных сооружений. Четко были обозначены полосы немецкой обороны — от Одера до Зееловских высот они шли одна за другой с интервалами в каких-нибудь 10–15 километров.

Вот отдернута вторая шторка — открылась рельефная карта Берлина. На ней было все: улицы, дома, укрепления, завалы, доты, даже изображены разрушенные бомбежками кварталы. На важнейших зданиях были наклеены ярлыки с номерами. Это был настоящий шедевр картографии. Потом нашему штабу удалось скопировать эту карту, и она очень помогла нам в штурме Берлина.

— Прошу обратить внимание на объект номер сто пять. — Кончик указки маршала прикасается к крупному четырехугольнику. — Это и есть рейхстаг. Кто первым войдет туда? Катуков? Чуйков? А может быть, Богданов или Берзарин? — Маршал поворачивается то к одному, то к другому генералу. Не ожидая ответа, продолжает: — А это номер сто шесть — имперская канцелярия…

Так перед нами представал объект за объектом будущих наших атак…

^{Командарм Катуков выступает с речью перед танкистами}

А в самом Берлине в этот момент стоял хаос. Высшие круги фашистской Германии охватывал разброд, порожденный страхом перед предстоящей расплатой за все совершенные ими злодеяния. Гитлер объявил тотальную мобилизацию — под ружье ставились старики, инвалиды и безусые юнцы. День и ночь изощрялась немецкая пропаганда в описании «ужасов», которые ждут берлинцев, если туда войдут русские.

Гудериан и рейхсминистр Шпеер уговаривали Риббентропа и Гиммлера через международные каналы — нейтральные государства — попытаться найти политический выход: за спиной русских договориться с союзниками и добиться «почетного мира». Советская дипломатия вовремя разгадала готовящееся коварство.

И уже ничего не могло спасти фашистских главарей от возмездия.

Действительно, на рубеже Одер, Нейсе были сосредоточены крупные группировки трех наших фронтов, 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского, в составе которых четыре танковые армии и множество отдельных танковых и механизированных корпусов, огромное количество артиллерии и авиации. Мы были сильны, как никогда.

Но задача перед нами ставилась весьма нелегкая. Противник на берлинском направлении, а особенно в направлении ожидаемого главного удара советских войск — Кюстрин, Берлин, создал высокие оперативно-тактические плотности своей обороны. Все подготовленные оборонительные полосы были заблаговременно заняты вражескими частями. В создании мощной и долговременной обороны противнику как нельзя лучше способствовала волнистая местность Бранденбургской равнины, покрытой почти сплошь лесами, изрезанной бесчисленными реками, речушками, каналами, большими и малыми озерами, с десятками и сотнями населенных пунктов.

На совещании у маршала Г. К. Жукова мы узнали основной замысел предстоящей операции.

^{«На штурм Берлина»}

Главный удар должны были нанести с Кюстринского плацдарма пять общевойсковых и две танковые армии. Общевойсковые армии прорывают тактическую зону обороны противника, создают благоприятные условия для ввода в действие танковых армий. Последние, действуя на флангах ударной группировки фронта, получают простор для маневра и стремительного рейда в тыл врага, тем самым, в свою очередь, создают благоприятные условия для успешного наступления общевойсковых армий. Танковые армады обходят Берлин с севера и юга и совместно с войсками 1-го Украинского фронта замыкают кольцо окружения где-то в районе Потсдама и Бранденбурга. К сожалению, это не относилось к нашей 1-й гвардейской танковой армии.

Надо сказать, что еще 5 апреля на совещании в штабе фронта командующий 2-й гвардейской танковой армией генерал С. И. Богданов настойчиво доказывал Г. К. Жукову, что нужно дать больше свободы его армии для более глубокого обхода Берлина с севера. Но Г. К. Жуков тогда одернул командарма:

— Вы собираетесь, товарищ Богданов, воевать за Берлин или будете все время уходить на север?

Но если 2-й гвардейской танковой армии довелось все-таки совершить дальний и весьма эффективный маневр захода в тыл Берлина, то 1-й гвардейской танковой армии не пришлось осуществлять подобного маневра. Почему? Об этом я скажу ниже, а сейчас продолжу описание завершающей битвы Великой Отечественной войны.

^{Комкор уточняет задание подчиненным}

^{Установка реактивных снарядов на направляющие БМ-13}

15 апреля, как только вечерние сумерки опустились на землю, 1-я гвардейская танковая армия снялась с места и под покровом ночи двинулась к Одеру. Как назло, ночь была звездная, ясная. В небе слышалось рокотание вражеских бомбардировщиков, его рассекали стрелы прожекторов, то тут, то там вспыхивали разрывы зенитных снарядов.

Перевалило за полночь, когда наши передовые отряды подошли к переправам через Одер. Редкие выстрелы с той стороны свидетельствовали, что враг нервничает, чует, что вот-вот начнется.

И началось. Памятную ночь 16 апреля разрезали вдруг разноцветные трассирующие разрывы, загудела, задрожала земля. Загрохотали гаубицы, завыли эрэсы — «катюши». Началась мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Когда уши немного привыкли к этому адскому грохоту, можно было различить ухающие выстрелы дальнобойных пушек резерва Главного Командования.

Затаив дыхание, слушали этот шум солдаты и офицеры. Здесь были ветераны, слышавшие московскую, сталинградскую, курскую канонады. Но то, что совершалось теперь, мы не могли сравнить ни с чем.

Только чудо могло спасти Гитлера и его подручных, они и ждали чуда, как свидетельствуют историки. Но чудес, как известно, не бывает.

16 апреля, как только закончилась арт- и авиаподготовка, войска 1-го Белорусского фронта рванулись в решительное наступление. По всей протяженности плацдарма атаковали противника, прорвали первую полосу его обороны, быстро достигли второй полосы, проходившей по Зееловским высотам, но здесь были остановлены сильным организованным огнем противника.

Зееловские высоты господствуют над Приодерской низменностью, это очень серьезный рубеж на пути к Берлину. Войска 8-й гвардейской армии: пехота, артиллерия, приданные ей танки — все скопилось у подножия высот, не в силах двигаться дальше.

Помню, еще на совещании 5 апреля некоторые наши генералы настойчиво доказывали командующему фронтом, что главная полоса обороны у противника не первая, а вторая, проходящая через Зееловские высоты, что не по первой, а по второй полосе следует сосредоточить огонь артиллерии и авиации. Однако это их мнение не было учтено.

^{Рассвет 16 апреля 1945 г. Залп «катюш» по германским позициям}

^{Бетонные укрепления на Зееловских высотах}

«Сейчас, спустя много времени, — пишет Г. К. Жуков, — размышляя о плане Берлинской операции, я пришел к выводу, что разгром берлинской группировки противника и взятие самого Берлина можно было бы осуществить и несколько иначе»[46].

Находясь лично на командном пункте 8-й гвардейской армии, командующий фронтом маршал Г. К. Жуков, убедившись, что войскам этой армии не прорвать самим до конца всей глубины тактической обороны противника и что дальнейшее промедление может сорвать всю операцию, ввел в действие на участке 8-й армии 1-ю танковую армию.

А в ночь на 18 апреля, когда уже была прорвана вторая полоса обороны противника и наши войска продолжали наступление, ко мне на КП прибыл генерал Н. И. Герко, сообщив, что мне надо с ним вместе ехать назад, в город Зеелов, на совещание к члену Военного совета фронта К. Ф. Телегину.

— Сейчас?!

— Сию минуту.

Я недоумевал: в разгар отражения остервенелых контратак противника бросить свои войска и ехать куда-то на совещание? Н. И. Герко в ответ только пожал плечами: «Приказ есть приказ…»

^{В горящем Зеелове}

По дороге, вспаханной бомбами и снарядами, поздно ночью мы добрались до развалин Зеелова. После таких атак, какие выдержал этот городок, мудрено было, чтоб что-то тут осталось целым. По улочкам не проедешь — завалы разрушенных домов, камни на мостовой. Еле разыскали чудом сохранившийся дом, где проходило совещание.

Неверный свет коптилки освещал лица собравшихся. В середине за столом узнал К. Ф. Телегина, лицо его было строгим, но чувствовалось, что он очень расстроен.

По последним фразам присутствующих мы с Н. И. Герко поняли, что идет «разбор» задержки наступления у Зееловских высот. Я знал Константина Федоровича еще с осени сорок второго. Бывали трудные времена, но Телегин всегда оставался для меня образцом партийной принципиальности, подчеркнутой корректности, чем-то напоминал мне всегда комиссара чапаевской дивизии. И вдруг… Не иначе и Константину Федоровичу крепко досталось за задержку у Зееловских высот…

Про себя отметил, что среди командиров, стоявших перед членом Военного совета, большинство — танкисты. Вроде как танкисты виноваты в том, что им не обеспечили простора для действий.

Только после полуночи мы получили наконец возможность разъехаться к своим частям, ведущим бои с ожесточенным противником.

Дружно храня молчание, едем к передовой. Вот и наш КП в лесу, за высотой. Снуют броневички офицеров связи. Нас встречает начальник оперативного отдела корпуса полковник Н. И. Лебедев, докладывает обстановку.

Светает. Смертельно хочется спать — третьи сутки не смыкаем глаз. Заботливый Н. И. Лебедев советует «прикорнуть по-солдатски» — полчасика.

Где там! Чуть забрезжил рассвет, снова по всему фронту канонада, заурчали танки, двинулись с частями 8-й гвардейской армии на штурм вражеских позиций. Местность благоприятствует противнику в организации обороны — затрудняет наступление крупных танковых масс. Но что делать! Петляя между озерами, вражескими опорными пунктами и узлами сопротивления, наша танковая армия вместе с пехотой продвигается вперед.

Первая гвардейская танковая армия понесла значительные потери в первые же дни Берлинской операции. Мысль, что ввод танковых армий в тактической зоне обороны противника редко целесообразен и всегда нежелателен, еще раз подтвердилась, хотя и «следует подчеркнуть, — как пишет в своих мемуарах маршал Г. К. Жуков, — значительную роль 1-й гвардейской танковой армии 1-го Белорусского фронта…».

Пример наиболее эффективного использования крупных танковых сил явили действия в той же Берлинской операции 3-й и 4-й гвардейских танковых армий генералов П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко. Совершив блестящий маневр, эти армии 1-го Украинского фронта преодолели за очень короткое время колоссальное расстояние и вышли к Берлину, осадили его с юга и юго-запада.

^{Брошенное немецкое зенитное автоматическое орудие}

Подавив оборону противника на Зееловских высотах, наши войска остановились перед третьей полосой обороны, защищавшей Берлин, — Мюнхеберг, Дидерсдорф. Нелегка была берлинская страда.

Для совместной организации прорыва этого рубежа я с группой офицеров корпуса прибыл на КП 29-го гвардейского стрелкового корпуса к старому знакомому, генералу А. Д. Шеменкову. Штаб его расположился в старинном замке какого-то прусского барона. Здесь все пахло древностью: остроконечные готические крыши, массивные дубовые двери и оконные переплеты, толстые каменные стены замка, старый парк с аллеями и прудами…

Мы остановились в одном из залов замка. Это библиотека: книги в старинных переплетах до потолка. Нам на встречу вышел сухопарый седоватый человек с погонами советского подполковника, представился. Увы, не вспомню сейчас его фамилии. Он объяснил, что библиотеке этой цены нет и он специально прибыл сюда из Ленинграда, чтоб сохранить эти бесценные книги.

Наконец, миновав анфиладу залов, добрались до помещения, где работал штаб стрелкового корпуса.

А. Д. Шеменков сообщил мне, что в сроки, предписанные приказом, в восемь часов утра, начать наступление не сможет и переносит его на девять ноль-ноль.

— Но ведь тогда надо доложить по команде в армию, Чуйкову.

Однако уговоры мои не возымели успеха. Стрелковый корпус готовился начать прорыв только в девять часов. Рано утром появились В. И. Чуйков и М. Е. Катуков.

— Готовы ли войска начать прорыв? — спросил В. И. Чуйков.

А. Д. Шеменков начал было мотивировать, почему он перенес час наступления.

— Как «перенес»?! — вскричал В. И. Чуйков.

Что произошло на КП стрелкового корпуса дальше, я не знаю, потому что М. Е. Катуков сказал мне вполголоса:

— Тебе здесь делать нечего, скорее в войска — приказ должен быть выполнен в срок!

^{На одной из дорог Германии}

Да, приказ есть приказ. И оперативно-тактическое творчество командира не должно входить в противоречие с ним. Такова уже природа военного искусства.

Стремглав примчавшись к себе, дал необходимые команды, и танки из своих пушек прямой наводкой ударили пятью залпами по противнику и ринулись в атаку, разорвав линию обороны. В образовавшуюся прогалину сплошным потоком рванулась лавина наших танков и пехоты 29-го гвардейского стрелкового корпуса.

Развивая наступление, гвардейские бригады — 44-я танковая полковника И. И. Гусаковского и 27-я мотострелковая полковника К. К. Федоровича — выскочили на кольцо берлинской автострады. Есть берлинская «кольцевая»!

20 апреля пришла телеграмма: «Катукову, Попелю, 1-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично вам поручается организация и исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу; не позднее 4.00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедленно донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе. Жуков, Телегин»[47].

^{Мотки колючей проволоки, которую немцы не успели натянуть на своих позициях}

^{Танки принимают бой в лесу}

Двойственное чувство охватило нас, когда мы читали эту телеграмму. С одной стороны, безмерная радость и гордость за то, что именно нам поручается столь почетная задача, с другой — огорчение, что телеграмма как бы узаконивала использование нашей танковой армии как подразделения общевойсковых соединений. Мы не могли не знать, что ждет танковую армию, обреченную на ведение уличных боев, скованную в движениях, уязвимую между громадами зданий, в узких переулках, где из каждой подворотни, из окон и с крыш на танки может быть обрушен гибельный огонь простых бутылок с зажигательной смесью.

Но чувство гордости взяло верх. Шутка сказать — входим в Берлин. 21 апреля совместно с частями 29-го гвардейского стрелкового корпуса мы уже ворвались в пригород германской столицы.

Танки устремляются вперед. Расстояние до заветной цели все сокращается, а борьба становится все ожесточеннее. Узкие берлинские улочки не дают возможности использовать полностью боевые свойства грозных машин. Из окон и с крыш им угрожают не бутылки с горючей смесью, а нечто пострашнее — фаустпатроны.

^{Оставленная немецкая позиция с брошенным фаустпатроном}

Гитлеровская клика предпринимала отчаянные усилия, чтобы отсрочить неумолимо надвигавшееся возмездие. В специальном приказе Гитлера немецким вооруженным силам говорилось: «Тот, кто отдаст вам приказ об отходе, подлежит, если вы его не знаете в лицо, немедленному аресту, а в случае необходимости — расстрелу, независимо от его звания».

Я думал в те дни штурма, что вражеские солдаты и офицеры среднего звена обмануты настолько, что не в силах остановиться. Но вот спустя много лет после войны, читая мемуары высших начальников вермахта, я понял, как глубоко было отравлено сознание всех слоев немецкого общества. «Мы стали солдатами, — пишет Г. Гудериан, — для того, чтобы защищать отечество, и для того, чтобы подготовить из нашей молодежи людей честных и способных с оружием в руках оборонять свою страну, и мы охотно выполняли эти свои обязательства. Мы считали, что военная служба является для нас выполнением высокого долга, основанного на любви к своему народу и к своей стране».

Они «обороняли свою страну» — оккупировали Австрию, Чехословакию, Польшу, Бельгию, Грецию, Югославию, Норвегию, Данию — не хватит ли этого перечисления, чтобы уже и не возражать этому явному лицемерию?

Это «любовь к своему народу» руководила ими, когда они пытались отправить в топки Освенцима и Майданека другие народы?

^{Склад немецких авиабомб, захваченный танкистами Бабаджаняна}

Казалось бы, и младенцу ясно, что наступил конец и дальнейшее сопротивление — абсурд, излишнее кровопролитие. Ан нет, тупое повиновение гитлеровским приказам и слепой фанатизм обреченных не знают границ.

На домах белой краской по-русски написано: «Берлин будет немецким». Кто-то из наших добавил мелом: «Правильно, но без фашистов».

Берлин окружен. Основная вражеская группировка — в котле! С северо-востока — 2-я гвардейская танковая армия и 3-я ударная армия. С востока — 11-й отдельный танковый корпус и 5-я ударная армия. На западе части 47-й армии и 9-й гвардейский танковой корпус овладели городом Науэном, а 24 апреля соединились с пробившимися с юга войсками 4-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта. На юго-востоке части гвардейских 8-й и 1-й танковых армий и подошедшей с юга 3-й гвардейской танковой и 28-й армий 1-го Украинского фронта уже завязали уличные бои в самом Берлине.

Вот он, Берлин! Увы, нам не до его архитектурных красот. А ведь где-то тут, неподалеку, здание Берлинского университета, где учились Маркс и Энгельс, где был профессором Альберт Эйнштейн.

А на этих площадях опьяненные толпы неистово ликовали по поводу падения Вены, Праги, Варшавы, Гааги, Брюсселя, Парижа… Тут, в Берлине, выпестован немецкий фашизм.

Но ведь и это было здесь, в Берлине, — Карл Либкнехт и Роза Люксембург провозглашали основание германской компартии, здесь звучали речи депутата рейхстага от коммунистов Эрнста Тельмана.

Было. Был один из центров мировой культуры. И была пляска дикарей со свастикой на рукаве вокруг костров, сложенных из книг. Был обманут целый народ, которому предстояло прозреть.

^{Баррикада на улице одного из немецких городков}

Западногерманский историк Ю. Торвальд в своей книге «Конец на Эльбе» пишет: «…21 апреля, когда прорыв войск маршала Жукова на Берлин стал очевиден и когда на улицах города появились охваченные паникой беженцы с востока… Геббельс впервые потерял самообладание.

В 11 часов под завывание сирен, возвещавших танковую угрозу, в кинозале его особняка собрались на очередное совещание его сотрудники… Лицо Геббельса было мертвенно-бледным… Впервые он признал, что пришел конец… Его внутреннее напряжение вылилось в страшный припадок ненависти… „Немецкий народ, — кричал он, — немецкий народ! Что можно сделать с таким народом, если он не хочет воевать… Все планы национал-социализма, его идеи и цели были слишком возвышенны, слишком благородны для этого народа. Он был слишком труслив, чтобы осуществить их. На востоке он бежит. На западе он не дает солдатам воевать и встречает врага белыми флагами. Немецкий народ заслужил участь, которая его ожидает…“»[48]

Так они предавали народ, который сумели прежде обмануть. Но карающая десница уже была занесена над головами главарей гитлеровского рейха.

На улицах и площадях Берлина идут бои. Бойцы наши теснят врага повсюду — на этажах, в подвалах, на чердаках. Танки, непрерывно стреляя, медленно ползут по улицам. Саперы не успевают разминировать мостовые, разбирать завалы. Уже отвоеваны у врага многие улицы, важные крупные городские сооружения. В одном из таких огромных зданий — с колоннами, внушительным фасадом, перед которым разбит сквер, — по настоянию полковника Н. Г. Веденичева, питавшего слабость к искусству, особенно к архитектуре, мы расположили штаб корпуса.

Приехал командующий нашей армией генерал М. Е. Катуков. Приглашаю командующего войти в наши «апартаменты», а он, ничуть не оценив моего гостеприимства, повернулся спиной и зашагал прочь.

— Не пойду. И советую немедленно убраться из этого шикарного палаццо. Такие большие здания, как это, наверняка заминированы.

Пока Н. Г. Веденичев отдавал распоряжения отделам штаба о немедленной эвакуации, мы с М. Е. Катуковым стояли в скверике и прислушивались к гулу самолетов, улетающих из Тиргартена на северо-запад.

— Гитлер и его компания драпают… — вслух подумал я.

— Не исключено, — согласился Михаил Ефимович.

В три часа ночи наш палаццо взлетел на воздух. М. Е. Катуков оказался прав.

Опасность в уличных боях подстерегала советских воинов на каждом шагу. Вражеские солдаты, окруженные в одном доме, по им одним ведомым подземным ходам, которых было много в старой части города, перебирались в другой. Использовалась для этой цели противником и широко разветвленная канализационная сеть. Стреляли в спину, стреляли из-за угла. Всюду разбрасывались листовки на русском языке, в них нас старались запугать: «В Берлине 600 тысяч домов, и каждый дом — это крепость, которая будет для вас могилой…»

Но ничем не запугать нашего солдата. Он вошел сюда, чтобы покарать фашистов. Но он вошел и затем, чтобы освободить от фашистов немецкий народ.

В разрушенном городе не действовал водопровод, не было электроосвещения. В подвалах, засыпанных обломками, томились женщины и дети. Для спасения мирного населения мы организовали специальные команды. Они извлекали из-под обломков людей, оказывали им первую медицинскую помощь. Немало при этом гибло советских солдат, противник заминировал все, даже жилые кварталы.

Я собственными глазами видел, как наши солдаты заботливо помогали немецким женщинам переносить детей в безопасное место, как отдавали при этом свой солдатский паек малышам.

Маленькие берлинцы без страха подходили к предназначенным специально для населения походным кухням, протягивали худенькими ручонками свои чашки и плошки и смешно просили: «Кушат». «Кушать» — это было первое русское слово, которое они научились произносить.

Повар наливает мальчугану полную кастрюльку. «Данке шён», — говорит мальчуган, но не отходит. «Чего тебе, хлопчик? — непонимающе спрашивает повар. — Еще налить?» Но ведь у мальчика больше нет посуды в руках. «Фюр мама», — объясняет маленький берлинец, тычет пальцем на свою кастрюльку и убегает. «Значит, еще придет», — соображает повар.

Группа автоматчиков сержанта М. М. Даринкова 27 апреля, рискуя жизнью, из верхних этажей горящего дома вытащила больше 20 женщин и детей. Может быть, жен и детей тех, кто стрелял в них фаустпатронами.

Великодушны советские люди, великодушие это идет оттого, что они никогда не ставили знака равенства между фашистскими оккупантами и немецким народом.

Великодушие это воплощено и в памятнике советскому солдату, что стоит в берлинском Трептов-парке. Сколько я ни убеждал себя, что изображенный там воин, одной рукой держащий меч, а другой прижимающий к своей груди немецкую девочку, — это символ, это обобщенный образ и т. п., всякий раз, когда, бывая в Берлине, я стою перед этим памятником, мне чудится в выражении лица гранитного солдата то одно, то другое до боли знакомое и родное лицо моих однополчан.

^{На берлинской улице}

Берлин стоял весь в пламени и клубах черного дыма. По нему били тысячи пушек, его бомбила авиация. Его хозяева так и не приняли условий капитуляции, по которой был бы немедленно прекращен огонь.

Вспомним, 12 октября 1941 года гитлеровская ставка дала указание командующему группой армий «Центр»: «Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником».

Что ж, вполне «логическое» продолжение. Пусть гибнут тысячи, сотни тысяч — что до них гитлеровской клике, потерявшей человеческое подобие. «Если нам суждено уйти, то пусть тогда весь мир содрогнется!» — кричал Геббельс.

Вечером 27 апреля на Ангальтском вокзале солдаты 27-й мотострелковой и 40-й танковой бригад захватили множество железнодорожных эшелонов. Один из них был целиком набит шоколадом «Колло» в плитках. И тут не выдержало солдатское сердце — стали раздавать шоколад голодной немецкой детворе. И чтобы дети не боялись, отламывали от каждой плитки по кусочку и отправляли себе в рот, хотя было строжайше запрещено пользоваться трофейными продуктами — они могли быть отравлены.

Спустя несколько часов мне доложили, что у некоторых солдат явные признаки отравления — тошнота. Вспомнив курьезное происшествие под Гдыней, приказал немедленно сжечь этот эшелон. Но потом выяснилось, что не было никакого отравления, просто солдатам слишком много плиточек пришлось первыми перепробовать, скармливая шоколад голодной берлинской ребятне…

В ночь на 30 апреля ко мне в бункер — здесь помещалась опергруппа штаба корпуса — привели немецкого майора с солдатом-переводчиком. Майор передал, что уполномочен начальником гарнизона парка «Генрих V» — гарнизон насчитывает около 900 человек — сообщить о сдаче в плен. Будет ли им сохранена жизнь — вот о чем он беспокоился. Я заверил, что всем, кто сложит оружие, советское командование гарантирует безопасность…

— Я же так ему и говорил! — воскликнул переводчик на чистейшем русском языке. На вопрос: «Где вы так выучили русский?» — переводчик объяснил, что сам он немец, но родился и вырос в Одесской области, был школьным учителем, не успел эвакуироваться, немцы его мобилизовали в армию. — Я объяснял начальнику гарнизона, что советские люди не станут расстреливать пленных. Я убедил его, что это противно природе советского общества. Я о многом передумал за годы войны и вынужденной службы в немецкой армии…

Верилось, что он искренен, что советский образ жизни оставил достаточно глубокую борозду в сознании этого человека.

^{Колонна пленных на улице Берлина}

Все теснее становилось кольцо окружения. Особенно яростно сопротивлялись воинские соединения «Мюнхеберг», 11-й моторизованной дивизии СС и другие. Они обороняли центр Берлина, район Тиргартена — зоосад, рейхстаг, здания гестапо, имперской канцелярии.

В ночь на 30 апреля танки 44-й и 45-й гвардейских танковых бригад били из своих пушек прямой наводкой по имперской канцелярии.

Никто из нас не знал тогда, что именно здесь, в бронированных подземельях, прячутся Гитлер, Геббельс, Борман и другие главари фашистской Германии и что именно тут разыграется финальная сцена трагедии, кончившейся как бессмысленный фарс.

Днем наши войска предприняли отчаянный штурм укрепленного района зоосада и имперской канцелярии. Стало известно, что бесноватый фюрер покончил с собой.

Гитлер мертв. Но ему, уже мертвому, приходит ответ от гросс-адмирала Деница, которого он назначил своим преемником: «Мой фюрер! Моя преданность Вам безусловна. Я сделаю все возможное, чтобы вызволить Вас и Берлин. Однако, если судьба принудит меня править рейхом в качестве назначенного Вами преемника, я буду продолжать эту войну до конца»[49].

Даже западногерманские историки, так много сделавшие для утверждения легенды о единоличной ответственности Гитлера за поражение Германии, даже они принуждены сейчас признать эту идею несостоятельной.

^{Советские танки на берлинской улице}

«Было бы не только неисторично и неправдоподобно, — пишет один из них, — но и опасно превращать Гитлера в единственного козла отпущения, приписывать ему кроме постоянной инициативы и самой тяжелой ответственности за решения в последней инстанции еще и всю вину за ошибки, приведшие к катастрофе на Востоке, как это часто делалось по понятным причинам после 1945 года. Если рассуждать так, то, к примеру, получается, что только военные специалисты одерживали для него победы, а он один терпел лишь поражения. Иными словами, это означает: без Гитлера и эта война была бы выиграна! Подобный взгляд понятен психологически, но он не выдерживает критики с точки зрения истинного положения вещей. Разве Гитлер смог бы планировать и вести эту гигантскую, вначале протекавшую успешно войну с людьми, которые, обладая всей дальновидностью, неохотно подчинялись ему, чтобы „предотвратить худшее“? А тем, кто пытается оправдать свое послушание аргументом, что они якобы всегда были против Гитлера, но, руководствуясь интересами фронта, не могли подать в отставку, можно возразить следующее: со стратегической точки зрения нет ничего хуже, чем променять свои принципиальные позиции относительно ведения войны на ложную линию, зная заведомо, что она приведет к поражению. Кто так поступает, совершает, по мнению Наполеона, не только военную глупость, но и преступление»[50].

Нет, вместе со своим фюрером моральную ответственность за всю войну и ее печальный для рейха исход несут не только ближайшие политические помощники Гитлера, но и Кейтель и Йодль, Манштейн и Гудериан, Типпельскирх и Дениц — весь генералитет вермахта.

Вечером 30 апреля воины 3-й ударной армии водрузили на рейхстаге Знамя Победы. Первомай получил достойный подарок.

^{Рейхстаг после капитуляции Берлина. На куполе видно Знамя Победы}

В это праздничное утро в берлинском небе сопровождаемые эскортом истребителей штурмовики пронесли красные полотнища со словами: «Победа!», «Да здравствует 1 Мая!», «Слава советским войскам, водрузившим Знамя Победы над Берлином!».

В ночь на 2 мая начался последний штурм центрального сектора Берлина. Утром 1-я гвардейская танковая армия ворвалась в Тиргартен, соединилась с частями 2-й гвардейской танковой армии и Войска Польского, принимавшего участие в штурме Берлина вместе с Советскими Вооруженными Силами.

Шестнадцать суток дрались гвардейцы-танкисты в необычайных для танковых армий условиях — при глубоко эшелонированной, насыщенной противотанковыми средствами обороне противника, — бок о бок с пехотой штурмовали Зееловские высоты, участвовали в ожесточенных уличных боях, несли огромные потери, переживали горечь и боль утрат, но дрались храбро и дерзко, не щадя себя, чтоб ускорить долгожданный час победы.

Не выдержав удара, немецко-фашистские войска 2 мая с утра начали сдаваться в плен. Только нашей танковой армии сдались 7700 вражеских солдат и офицеров. Они выходили из подвалов, из метро, сползали с чердаков — грязные, заросшие, осунувшиеся, с низко опущенными головами. Только что над ними, как приговор, раздались жалкие слова, разнесенные радиорупорами: «30 апреля фюрер нас, присягавших на верность ему, бросил на произвол судьбы…»

^{Пленные}

Это говорил командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг. Убеждал: «Вы считаете, что по приказу фюрера все еще должны сражаться за Берлин, несмотря на отсутствие тяжелого оружия, боеприпасов, несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленной борьбу. Каждый час, который вы продолжаете сражаться, продлевает ужасные страдания гражданского населения Берлина и наших раненых. Каждый, кто падет в борьбе за Берлин, принесет напрасную жертву».

Берлин капитулировал.

Изучая уроки Победы, пристало нам, военным, взглянуть на эту завершающую операцию войны при всей нашей законной гордости, гордости победителей, глазами беспристрастными, как этого требует наука. Всякая, особенно военная.

Строгая научная объективность заставляет меня признать, что если в Висло-Одерской операции танки, введенные в так называемый чистый прорыв, с первого же дня получили широкий простор для стремительных действий, что принесло Красной Армии победу, а им славу, то в Берлинской операции 1-я гвардейская танковая армия была использована, увы, не лучшим образом. Ее прямолинейный ввод в прорыв, удар в лоб обороны противника, когда она совместно с общевойсковыми армиями, совместно с пехотой атакует один за другим оборонительные рубежи противника — все это не соответствует настоящему предназначению крупных танковых объединений, какими являются танковые армии. Речь идет не о танках непосредственной поддержки пехоты и не о танках отдельных танковых бригад, приданных общевойсковым армиям, которые, как правило, действуют так же, как первые, а о крупных танковых объединениях, предназначенных для развития успехов наступления.

^{Одно из многочисленных знамен, установленных на здании рейхстага}

История Великой Отечественной войны знает примеры, когда танковые армии использовались не только для развития успеха наступления, но и для отражения ударов противника при проведении наших оборонительных операций. Так было летом 1943 года под Курском, когда танковые армии Центрального и Воронежского фронтов находились во втором эшелоне; в оборонительных боях они измотали, обескровили наступающую ударную группировку врага и тем подготовили условия для нашего контрнаступления.

Но Берлинская операция — наступательная, и 1-я танковая армия — крупное танковое объединение, — действуя здесь, по существу, как танки непосредственной поддержки пехоты, несла значительные потери. Единственный аргумент, на мой взгляд, в пользу такого ее применения при штурме Берлина — то, что это финальная сцена войны, после которой сразу же должен был опуститься занавес — капитуляция врага.

Мне возразят, что были и положительные примеры действий танковых армий в первом эшелоне — танковые армии прорывали вражескую оборону и выходили в ее глубину. Но ведь какая это была оборона! Разве можно сравнить ее, слабую и неглубокую, с тем, что противник организовал вокруг Берлина.

Уроки бывают разные. Берлинская операция — тоже урок, который нам преподала победа.

Берлин пал. Но еще продолжали сопротивление вражеские войска в Чехословакии. И тогда на помощь Златой Праге прямо через Рудные горы рванулись войска 1-го Украинского фронта. Танки Д. Д. Лелюшенко и П. С. Рыбалко, совершив за ночь 80-километровый бросок, на рассвете 9 мая ворвались на окраины Праги. Вслед за ними здесь оказались войска 2-го и 4-го Украинских фронтов.

Прага была спасена. В операциях советских войск принимали участие 1-й Чехословацкий армейский корпус, 2-я армия Войска Польского, 1-я и 4-я румынские армии.

Но еще днем 2 мая сопротивление в Берлине прекратилось, остатки берлинского гарнизона сдались в плен…

Карлсхорст, восточное предместье Берлина. Полночь накануне 9 мая. Мне не довелось присутствовать при подписании безоговорочной капитуляции, увидеть своими глазами, как Кейтель, Штумпф, Фридебург подписывали этот акт. Но я отчетливо представляю всю меру удовлетворения, переполнявшего победителей, перед которыми стоял коленопреклоненно поверженный фашизм.

Мы все, бравшие Берлин, были в тот момент с ними, мы победили.

«В гигантском военном столкновении с империализмом и его наиболее чудовищным порождением — фашизмом, — говорится в Тезисах ЦК КПСС к полувековому юбилею Советской власти, — победил социалистический общественный и государственный строй. Источниками силы Советского Союза явились социалистическая экономика, социально-политическое и идейное единство общества, советский патриотизм и дружба народов СССР, сплоченность народа вокруг партии коммунистов, беспримерный героизм и мужество советских воинов. Это была победа социалистической идеологии над человеконенавистнической идеологией империализма и фашизма»[51].

Великая Отечественная — это не только война людей и техники, это еще и столкновение двух военных школ, двух военных искусств.

Гейнц Гудериан не был столь оригинален в своих военно-теоретических концепциях, каким его пытаются представить за рубежом.

Советская военно-теоретическая мысль, как я уже отмечал выше, еще в начале 30-х годов сосредоточилась на разработке проблем глубокой наступательной операции. Появление и бурный рост новых технических средств — танков, авиации, артиллерии — коренным образом изменяли взгляды на характер боя, операции и войны в целом. Они, как впоследствии подтвердила действительность, справедливо представлялись исключительно напряженными, ожесточенными, скоротечными и маневренными. При таких особенностях большая роль отводилась бронетанковым войскам.

Это представление разделяли военные теоретики и в других странах мира. Еще в 1934 году австрийский генерал П. Эймансберг в своей книге «Танковая война» писал: «Ныне не существует другого боевого средства для атаки, кроме танков, объединенных в оперативном соединении и поддерживаемых сильным военно-воздушным флотом, а также всем другим эффективным оружием».

Эти взгляды П. Эймансберга и легли в основу теоретических разработок генерала Г. Гудериана, изложенных им в его известной довоенной книге «Внимание, танки!».

Теоретические разработки Г. Гудериана в значительной степени определили успехи немецко-фашистских войск в операциях в Западной Европе в 1939–1940 годах и в начальный период войны против СССР. Бронетанковые войска считались ударной силой в наступательной операции для прорыва обороны и развития наступления в глубину.

Первоначально успех сопутствовал гудериановским танковым армиям. Но он изменил им, как только немецкие танковые группировки столкнулись с по-настоящему сильной, не сравнимой с тем, что они встречали в западноевропейских странах, глубоко эшелонированной обороной советских войск, как это было, например, под Москвой, Сталинградом и Курском.

Немецко-фашистские танковые армады начали терпеть на фронтах поражение за поражением. Ни Г. Гудериан, ни другие немецкие танковые стратеги так до самого конца и не сумели проявить гибкость, внести необходимые изменения в раз и навсегда разработанный ими шаблон.

Напротив, советское военное искусство, творчески применяя опыт войны, в ходе самой войны отменяло привычные постулаты и творчески развивало теорию использования такого мощного оружия, как танки. Именно такой подход к теории позволил на практике обнаружить превосходство советского военного искусства еще в Сталинградской операции 1942 года и сохранить это превосходство до самого победного конца войны.

Как всякое искусство, и военное — отражение идеологии его творцов. Советская военная доктрина опирается на марксистско-ленинское толкование военно-теоретических проблем. Учитывая, разумеется, все экономические факторы развития своей страны, которые определяют техническую оснащенность и обеспеченность армии, она прежде всего ориентируется на человека, полагая, что главная сила армии — всегда люди.

Так было в Великую Отечественную, так будет и в новой войне, если ее все-таки развяжут агрессоры. Спору нет, современное ракетно-ядерное вооружение — сильное оружие. Но наша военная наука не абсолютизирует его, по-прежнему отводя главную роль в достижении победы человеку.

Это, пожалуй, главный урок нашей победы.

^{Бокал вина за Победу}

Только тот победит, учил Ленин, кто верит в народ. Большевики руководствовались этой мыслью Ленина и победили — внутреннюю реакцию, интервенцию в Гражданскую войну, разруху и вековую экономическую и техническую отсталость страны в годы восстановления и развития народного хозяйства. Потому что верили в народ, сумели вдохновить народ на ратный и трудовой подвиги.

Вера в могучие творческие и духовные силы народа была залогом победы и привела к победе наши Вооруженные силы, наше советское общество в смертельной схватке с фашизмом.

Советская военная доктрина справедливо предполагает, что в будущей мировой, возможно ядерной, войне, если ее развяжут темные силы империалистической реакции, еще более по сравнению с предыдущими мировыми войнами возрастет роль народных масс.

Руководители государства, естественно, только при активном участии народа могут осуществить гигантские работы по подготовке страны к отражению агрессии, реализации во время войны морально-политических, экономических, военных возможностей.

Непобедимость советского народа, народов стран социалистического содружества и их вооруженных сил в том, что ими руководят КПСС и братские партии, вооруженные марксизмом-ленинизмом, знанием законов войны, обладающие опытом и пользующиеся безграничным доверием народных масс.

Л. И. Брежнев отмечал на XXV съезде КПСС: «Ни у кого не должно быть сомнений и в том, что наша партия будет делать все, чтобы славные Вооруженные Силы Советского Союза и впредь располагали всеми необходимыми средствами для выполнения своей ответственной задачи — быть стражем мирного труда советского народа, оплотом всеобщего мира».

Вождь нашей партии и создатель Советского государства В. И. Ленин в своих «Письмах о тактике» требовал: «Марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности»[52]. Забвение этого требования привело бы к неизбежным просчетам в военном строительстве, в организации обороны страны.

«…Без науки современную армию построить нельзя» — эта ленинская формула требует повышения научного уровня военного руководства, это властное требование нашего быстротекущего времени. Научно-технический прогресс немедленно отразился и в военном деле — ядерное, ракетное и прочее современное оружие, техническая революция во всех других видах вооружения потребовали столь же немедленного изменения казавшихся незыблемыми положений стратегии и тактики, диалектического развития проблем военного и политического руководства армией.

В условиях войны, которая неизбежно вовлекает в свою орбиту колоссальные человеческие массы, проблема научного руководства обороной самой жизнью выдвигается на первый план.

Ни одна армия, как бы она ни была великолепно вооружена, обучена, не может победить без опытных военных руководителей. Я имею в виду не только полководцев, но и широкий круг командного состава, который обучает солдат, ведет их в бой, тем самым влияя на судьбу войны.

Урок этот подтвердила и победа советского народа над фашистской Германией в Великой Отечественной войне.

С тех пор многое изменилось в мире. И хотя окрепли силы, которые стремятся поставить точку в истории войн, не исчезли еще на Земле, а, напротив, всячески пытаются утвердиться силы, готовящие новую войну.

Война не является фатальной неизбежностью, учит партия. Мы все делаем, чтоб войны не было. Но она может вспыхнуть.

Если смотреть истине, хотя бы самой печальной, как требовал Ленин, прямо в лицо, надо смело сказать: война с ядерным и прочим новым оружием — страшная война, приведет к уничтожению огромной массы людей, невиданному разрушению материальных ценностей.

Такая война предъявляет командиру и военачальнику новые, особые, высокие требования. Маневренность, скоротечность боевых операций потребуют от него абсолютной мобилизации воли, мысли, умения решать сливающиеся воедино в условиях ядерной войны политические и военные задачи. Он должен быть способен принять на свои плечи ответственность не только за свою часть или подразделение, но и за огромные массы людей, которые подвергнутся на его участке ядерному нападению. Ясно, сколь значительна при этом роль нашего офицерского корпуса, как велика забота партии и народа о его качественном росте.

Замечу, кстати, что теперь не только военные академии, но и большинство военных училищ — высшие учебные заведения. Это тоже один из путей повышения научного уровня военного руководства. Я мог бы назвать десятки имен крупнейших ученых, профессоров и докторов наук, целую армию доцентов и кандидатов наук, преподающих в академиях и училищах. В наших танковых, например, войсках высшее военное или высшее инженерно-техническое образование имеет почти каждый офицер. Со временем его будут иметь все офицеры Советской Армии.

Выпускник военного училища помимо диплома, свидетельствующего о получении военного образования, одновременно получает обычный вузовский диплом. О том, насколько высок уровень подготовки специалиста в военных учебных заведениях, можно судить хотя бы по такому факту: программа, скажем, по математике, физике в танковых технических училищах такая же, как в прославленном Московском высшем техническом училище имени Баумана и других столичных вузах. И желающим поступить в военный вуз нужно выдержать конкурс такой же, как в гражданский институт или университет.

Четыре-пять лет курсант военного вуза — командного, технического — наряду с техническими, военными дисциплинами глубоко изучает марксистско-ленинскую теорию, познает законы общественного развития, обретает широкий кругозор, воспитывается в духе преданности делу народа, делу партии. Из военных училищ выходят политически и научно высокообразованные, морально и физически крепкие, инициативные, самостоятельные и энергичные молодые офицеры армии и флота.

Политическая и идейная убежденность советского офицера сегодняшнего дня — это не голословная декларация об «идейной честности офицера», разговорами о которой полны зарубежные военные журналы. Искренность и глубина этой убежденности позволяют ему вести за собой воинские массы, сплачивают с ними воедино. Воспитание такой убежденности — предмет первой заботы советских военных училищ.

Мы, коммунисты, считаем: война не неизбежна, ее можно предотвратить. Однако, пока существует империализм, нужно быть готовым к любым неожиданностям, готовым встать на защиту нашего Советского государства, нашего советского народа.

Передо мной книга известного английского теоретика, генерала Дж. Фуллера «Вторая мировая война 1939–1945 гг.».

Генерал фарисействует: война — это зло. Но, утверждает он далее… от нее никуда не денешься: «В зависти, алчности и страхе надо искать корни войны». Рядясь в тогу миротворца, он вопрошает словами святого Иакова: «Откуда появляются войны и борьба? Не являются ли они результатом страстей, бушующих внутри нас?»

Какая глубокомысленная бессмыслица! Выходит, причины войн надо искать не в системе империализма, а в природе человека, в его врожденной воинственной психологии. Но ведь это делает войну вечной и неизбежной, а сущность ее — внеклассовой! Однако вся кровавая история империализма достаточно убедительно показывает, что виновником войн был и остается империализм. Именно агрессивные цели империализма порождают реакционную политику, продолжением которой являются многочисленные войны и конфликты против освободительного движения народов.

…Величавая фигура женщины застыла у гранитной стелы, стремительно уходящей в голубизну неба. Это памятник павшим тремстам двадцати воинам из моего родного села Чардахлы. Было в то время в селе около четырех тысяч жителей. А на фронтах сражалось 1250 чардахлинцев.

В День Победы со всего села идут к памятнику павшим. Здесь накрывают столы. И первый тост по обычаю — не чокаясь. Это тост памяти павших. Те, кто отдал жизнь за свободу Отчизны, должны жить в нашей памяти вечно.

Время от времени в своих Чардахлах встречаю тех, кто, как и я, давно покинул родное село. Большинство почему-то военные — Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян, генерал Г. Г. Манасян, а офицеров и не счесть.

А ведь Чардахлы уж такое, казалось бы, не воинственное селение… У нас даже всегда подтрунивали: мужчины, дескать, зря и кинжалы носят…

Чабан у нас там есть знаменитый — Степан Качарян, ему без малого сто лет, до сих пор с кинжалом на поясе ходит.

— Сынок, — объясняет он мне, — оружие, оно ведь у нас для защиты. Ты это не хуже меня знаешь…