Таннен-Э — город под вечными льдами: легенды Австрии

Дозорный из Клагенфурта

В стародавние давно прошедшие времена было в обычае, что дозорный на башне градской церкви в Клагенфурте, трубя в могучий рог, возвещал ежечасно время на все страны света. Он трубил на запад, на юг, на восток и на север, и лишь только в полночь посылал призывные звуки рога только на юг. А все потому, что на юге пред городом находилось кладбище Святого Рупрехта, и люди верили: у мертвых в полночь такой чуткий сон, что их вовсе не трудно заставить пробудиться. Но на самом деле этого все же не хотели. Пусть мертвые мирно и безмятежно почивают, а живых оставят в покое.

Однажды, правда, заменял на башне дозорного один парень — настоящий пропойца и бездельник, который охотней смотрел в свой стакан, нежели трубил в рог… Так вот, однажды вечером он снова нетвердо держался на ногах; изрядно выпив уже в каморке при сторожевой башне, отчего жажда томила его еще больше, пропойца зашагал в ближайший трактир.

Ежедневно собиравшиеся там сображники встретили его громкими криками, и так как башенный дозорный явился позднее обычного, они начали его дразнить и подтрунивать над ним. Приятели называли его работу — высоко наверху — воздушной, настоящей синекурой, и спрашивали, не кружится ли у него голова, когда он трубит из отдушины в башне в рог. Один из сображников пошутил, что, должно быть, это так и есть. Иначе как же получается, что маленький его сын вынужден трубить в рог вместо отца? А издает тогда рог довольно жалкие звуки. Ведь у малыша слабое дыхание, и он не в силах извлечь громкие и настоящие…

— Да, — продолжал, лицемерно вздыхая, сображник, — меня только удивляет, что мертвецы из жалости к этой беде давным-давно не восстали из своих могил.

Эта шутка привела дозорного в такую ярость, что он, тут же протрезвев, снова стал держаться прямо как свеча!

— Ну дождетесь вы у меня! — закричал он. — Я уж вам мертвых разбужу!

И тотчас же, ринувшись из дверей трактира, он помчался к своей башне. Когда он запыхавшись поднялся наверх, как раз настала полночь. Схватив рог, он принял подобающую позу и затрубил сначала на запад, потом на север и на восток, да так громко, что легкие его чуть не лопнули.

— Вот так! — закричал он. — Сейчас увидите, негодяи, бездельники вы этакие!

И прежде чем его испуганная жена успела ему помешать, он снова поднес рог к губам и призывные звуки понеслись в сторону юга. Рог звучал так, словно в него трубил ангел: эти звуки срывали сонливцев с их постелей.

И тут началось самое ужасное действо, какое только может вообразить человек. Дозорный побледнел от страха и, весь дрожа, пал на камни. Могилы безмолвно разверзлись, и столь же безмолвно поднялись из своих могил мертвецы. Шествие, что при бледном свете месяца уже двигалось к башне, было просто кошмарным: костлявые руки, блеклые скелеты, черепа мертвецов, скалящие зубы, гремящие кости. И ничто не в силах было остановить это шествие. Все ближе подходили мертвецы к башне. Ворота распахнулись, и они, один за другим, зашагали по крутым ступенькам узкой винтовой лестницы.

Дозорный хотел было закричать, позвать на помощь, но не смог издать ни звука, голос не слушался его. Его бил озноб, он дрожал и обливался потом от страха. Костлявые пальцы уже тянулись сквозь прутья башенной решетки к дозорному… но тут ударил колокол башни, возвещая час ночи, и ночные призраки разом исчезли.

И уж поверьте мне: с той поры ни один дозорный никогда больше не трубил в свой рог, повернувшись в полночь к югу!

Святочная ночь в Мёлльтале

В стародавние времена в народе верили в то, что в ночь под Рождество животные могут разговаривать по-человечьи. А еще верили в то, что животные на скотном дворе предсказывают друг другу все, что ожидает их, да и людей тоже, в будущем году. Кто хочет их послушать, пусть ляжет на подстилку из папоротника — крестьяне употребляют ее для скота. Сказывают, будто некоторые храбрецы уже сделали так, что им удалось подслушать разговоры животных, но ни один из них не смог назавтра поведать, что именно он слышал. И всякий раз любопытного подстерегала еще в Святочную ночь — смерть.

Некогда жил в Мёлльтале крестьянин, которому захотелось убедиться: правда ли то, что толкуют о животных в ночь под Рождество. Вот он и подготовился по-своему да и прокрался тайком в Рождественский вечер на скотный двор. Быки преспокойно лежали в хлеву в своем стойле. Долгое время они вовсе не шевелились, и ни один звук не нарушал ночной тиши. Когда подоспела полночь, животные поднялись со своего ложа, зевая выпрямлялись и потягивались, и внезапно крестьянин услыхал, как один бык сказал другому:

— Через год меня в этой усадьбе больше не будет, так как живодер уведет меня еще раньше. Ты, однако же, останешься, тебя откормят и заколют, а в следующее Рождество хозяйка подаст жаркое из твоего мяса на праздничный стол.

Крестьянин, удивленно слушавший эту речь, хотел было тихонько выбраться со скотного двора, но когда уже стоял у двери, снова остановился и прислушался, услыхав голос быка.

— А того парня, что прислонился там к двери, — услышал крестьянин, — мы еще в нынешнем году свезем на кладбище. А потом его жена выйдет замуж за работника.

Когда тот, что подслушивал, услыхал эти слова, его от ужаса хватил удар, и он повалился на пол.

Наутро его нашли на скотном дворе мертвым и похоронили еще до начала нового года. Один бык пал в следующем году во время мора, живодер забрал его и зарыл на живодерне; другого же быка закололи к очередному Рождеству, а мясо его пошло на жаркое, что поставили на праздничный стол.

А овдовевшая крестьянка вышла замуж за работника.

Церковка в горах Тауэрна близ Оссиаха

На цепи гор Малого Тауэрна, поросшей лесом, на южном берегу Оссиахского озера стоит небольшая церковка. Сказывают, будто воздвигли эту церковку в давние-предавние времена каким-то диковинным образом.

В те времена водился еще в реках да озерах всякого рода водяной народец: русалки заманивали своими чарующими песнями людей в глубокие озера, в лесу танцевали эльфы, а в горах гномы стерегли свои сокровища.

В те стародавние времена шел однажды вечером берегом озера рыбак со своей девушкой. Оба были безумно влюблены друг в друга, они смеялись, любезничали и шутили. Сиял месяц, озеро предстало пред ними в своей хладной серебристой красоте — стояла ночь, словно созданная для влюбленных! Оба они видели только друг друга и не заметили, что на озере у берега вынырнуло из волн какое-то диковинное существо и с любопытством наблюдает за ними.

На следующую ночь плыл рыбак по озеру на рыбную ловлю. Внезапно услыхал он чудное пение, околдовавшее и очаровавшее его; он опустил весла и мечтательно смотрел прямо пред собой. Вскоре после этого поднялась из вод девушка, и была она столь прекрасна… он никогда прежде такой не видывал. Красавица села к нему в лодку, и с той минуты он позабыл все, что было ему прежде мило, все, что любил.

Он стал избегать свою девушку, даже видеть ее не мог; он молча и одиноко рыбачил, и если прежде был весел и радостен, то теперь этого и в помине больше не осталось. Он превратился в самого печального и самого унылого рыбака на всем озере. Образ прекрасной незнакомки день и ночь стоял пред его глазами. Вечер за вечером плавал он по озеру, но она больше не показывалась.

Прошел месяц. Снова стояла ночь полнолуния, ночь тайн и ночь колдовских созданий. Молодой рыбак плыл по озеру, греб все дальше и дальше. Внезапно вынырнула из вод русалка и села к нему в лодку.

Но тут случилось чудо. Едва рыбак обнял прекрасную водяную деву, как вспомнил покинутую им возлюбленную. Он смотрел на русалку, но глазам его являлась девушка, что ныне одиноко сидела в своей хижине, выплакивая глаза из-за неверного суженого. У молодого рыбака стало так тяжко на сердце, что он посетовал русалке на свое горе.

— Ты столь прекрасна, — сказал он ей, — что тебя можно только всем сердцем любить. Но это не радует меня, потому что я поклялся в верности другой.

Но русалка не знала, что такое боль и печаль — ей хотелось лишь шутить, смеяться и веселиться, и одержимый горем молодой рыбак казался ей по-настоящему странным. Она смеялась и издевалась над ним до тех пор, пока им не овладел лютый гнев, и он не столкнул ее обратно в озеро, сам же стал поспешно грести к берегу.

Русалка была ужасно оскорблена. Все дни напролет сидела она внизу, в своем хрустальном дворце на дне озера, строя планы мести за нанесенную ей обиду. Но она знала, что владетель озера и русалок не терпел никаких раздоров с людьми.

И вот однажды, когда Князь Озерных Вод трапезничал, она подлила сонное зелье в его вино. Как только Князь крепко и глубоко заснул, русалка выскользнула из дворца, поспешила к шлюзу у притока реки, впадающей в озеро, и открыла шлюз. Гигантские массы воды хлынули на берег, и местные жители, преисполненные страха, бежали со своих полей на ближайшие возвышенности. Многие жители были неожиданно застигнуты наводнением в своих домах, и им с величайшим трудом едва-едва удалось найти прибежище на крышах.

А посреди озера плавал по волнам молодой рыбак, не успевший спастись на суше. Он подплыл к дому, фронтон которого едва возвышался над водой. Но прежде чем волны окончательно затопили крышу, в воду прыгнула смертельно бледная девушка. Это была невеста рыбака, увидевшая, как ее возлюбленный плывет по волнам, и пожелавшая умереть вместе с ним. И сказывают, будто они, крепко обняв друг друга, погрузились в воду.

Когда Князь вечером проснулся и увидел беду, сотворенную русалкой, он немало ужаснулся. Прежде всего он навел порядок и укротил разбушевавшееся озеро. Затем в наказание он проклял деву озера за то, что она не послушалась его. Ей должно было принять человеческий облик и покинуть озеро.

И вот теперь изгнанная русалка познала, что такое боль и печаль.

Каждый вечер сидела она на берегу и жаловалась прежним подругам на свою беду. Однажды вечером услышал ее сетования и Князь. Он почувствовал к ней сострадание, но ее нельзя было оставить безнаказанной. И тогда он поручил ей во искупление грехов воздвигнуть на берегу Оссиахского озера небольшую церковь. А так как по вине русалки люди пролили бесчисленное множество слез, ей должно было увлажнять собственными своими слезами известковый раствор для постройки храма. Долго-долго надрывалась русалка, громоздя камень на камень; она выплакала все слезы, увлажняя раствор, и после почти бесконечных долгих лет, коим, казалось, не будет конца, на вершине горы вознеслась выстроенная новая церковка. А русалке дозволили снова вернуться в озеро к ее сестрам.

Гора сокровищ близ Метница

В окрестностях Метница высится крутой скалистый склон, у подножия которого виднеется углубление, похожее на грот. Сказывают, будто здесь и есть ход, что ведет к несметным сокровищам в недрах горы. Однако же только счастливчик, тот, кто родился в воскресенье, имеет в Пасхальную ночь доступ к скрытым богатствам, да и то лишь в том случае, если эта ночь совпадет с воскресной, потому как только такой человек обладает властью надо всем великим сонмом подземных духов, что охраняют сокровища.

Однажды явилась в здешние места бедная вдова с ребенком. Дошли и до нее слухи о сокровищах, а так как она сама родилась в воскресенье, захотелось ей попытаться проникнуть в скалу и добыть богатство. В Пасхальное воскресенье, вечером, она, преисполненная тайного страха, отправилась, вся дрожа, к скале. Своего маленького ребенка вдова вела с собой. Внезапно она услыхала какой-то отдаленный шум, а скалистый склон озарился призрачным светом. Пред ней раскрылись могучие врата, из них вышел какой-то уродливый гном и кивком головы потребовал, чтобы вдова прошла через врата.

С ребенком на руках шагнула она в скалу и очутилась в просторном, светлом зале, полном драгоценностей. С удивлением разглядывала она изобилие золота и сверкающих драгоценных камней, мерцавших и блестевших на полу и на стенах.

— Можешь взять с собой все, что только захочешь, — сказал гном.

Женщина нерешительно брала то несколько слитков золота, то горстку сверкающих камней. В конце концов она усадила ребенка на пол, чтобы освободить руки для сокровищ. Но оставаться в пещере с сокровищами можно было совсем недолго, и гном попросил ее поторопиться. Тогда вдова собрала в спешке все, что успела захватить, и быстро выбежала на волю. Скалы с глухим шумом сомкнулись за ее спиной, а врата, ведущие к сокровищам, исчезли.

И только теперь мать снова подумала о ребенке, о котором она, ослепленная видом сокровищ и охваченная своим рвением собрать их побольше, совершенно забыла. Она стояла со своими сокровищами и отчаянно плакала, не спуская глаз со скалистого склона, отрезавшего ей путь к ребенку. Вдова прокляла свою алчность и швырнула далеко прочь золото и драгоценные камни, которые еще держала в руках. Сетуя, она рвала на себе волосы.

И только когда занялось утро, бедная женщина обрела спокойствие, подобрала брошенные драгоценности и покинула в печали это жуткое место. О купленном такой дорогой ценой богатстве она и знать больше не желала и раздарила все золото и драгоценные камни беднякам и тем, кто терпит нужду.

Минул ровно год, и женщина вернулась обратно к скале, так как втайне надеялась, что ее еще раз впустят в недра горы, и она отыщет ребенка. И, в самом деле, надежда не разочаровала ее. В Пасхальную воскресную ночь скалистая стена разверзлась вновь, и она увидела, что ребенок ее, сидя в пещере, весело играет со слитками золота.

С криком радости рванула женщина к себе свое дитя и поспешила с ним вон из пещеры, не бросив ни единого взгляда на богатства и сокровища. Она целовала и ласкала ребенка и благодарила небо за то, что оно снова вернуло ей малыша.

С той поры вдова не думала больше ни о богатстве, ни о золоте, а лишь от всего сердца радовалась, что снова обрела своего ребенка. И жили они хотя и скромно, но счастливо.

Погубитель змей в долине Глянталь

В давние-предавние времена благодатная ныне долина Глянталь была пустынной, заболоченной дикой глухоманью с обильно гнездившимися там змеями да гадючьим отродьем. Никто не осмеливался селиться в Глянтале, и лишь на окрестных холмах обитало несколько бедных крестьян, что едва-едва могли прокормиться.

Но вскоре и они на своих холмах уже не чувствовали себя в полной безопасности от змей. Змеи размножались со зловещей быстротой. Они заползали в дома, проскальзывали в кровати и в шкафы, свободно располагались в горницах, и никакую снедь не пощадила их прожорливость и жадность. Они взвивались вверх на столы и безбоязненно жрали прямо из мисок рядом с перепуганными насмерть людьми.

Не удивительно, что злосчастные глянтальцы впали в безнадежное отчаяние; они перепробовали все на свете, чтобы истребить змей, но ничто не помогало — ни огонь, ни яд, ни благочестивые молитвы, ни обход полей с молебном.

Потому-то крестьяне и решили покинуть эти жуткие края и уже начали собирать свои нехитрые пожитки, как вдруг однажды вечером пришел туда какой-то подмастерье и услыхал об ужасной тамошней змеиной напасти. К великой радости всех местных жителей он тотчас заявил, что готов истребить всех змей — и малых и больших, если его заверят в том, что среди них нет белой змеи, а иначе ему точно конец. Так как никто во всей окрестности никогда белую змею не видел, чужак уже на следующее утро приступил к делу. На холме, где ныне располагается селение Фридлах, он велел навалить вокруг раскидистого дуба сухую древесину лиственных деревьев и смолистый еловый хворост. Потом он попрощался с людьми, потому что, по его словам, если только белая змея, Королева Змей, все же явится, то он уже ныне — все равно что мертв. А если ему и впрямь суждено умереть, чего он, ясное дело, не желает, то пусть глянтальцы ежегодно служат мессу за упокой его души.

Крестьяне весьма охотно дали ему такое обещание, и подмастерье вошел в круг, взобрался на верхушку дуба и вытащил из кармана маленькую флейту. Он велел зажечь костер, поднес флейту к губам и начал наигрывать всевозможные причудливые напевы. Внезапно повсюду все задвигалось и зашевелилось, в траве и в сухих ветвях зашуршало и зашипело, а все ямы и груды камней ожили. Бесчисленное множество змей ползло туда, ползли змеи большие и малые, змеи, покрытые коричневыми и черными пятнами, всевозможные гадюки с ядовитыми язычками. Из домов и конюшен, из ущелий и канав, из скал и болот ползли они сюда, взбираясь на холм и подползая как можно ближе к огню.

С волшебной силой притягивали их звуки флейты: змеи стремились перепрыгнуть огненный круг, но тут же сгорали заживо.

Но вот, наконец, сгорела последняя змея, и подмастерье, что играл на флейте, уже уверовал в победу. Он торжествующе замахал своей флейтой, а глянтальцы разразились радостными криками. Внезапно, к своему ужасу, все увидели гигантскую белую змею с короной на голове. Подмастерье, сидевший на верхушке дерева, побелел, как полотно. Могучая змея, извиваясь, мощными прыжками поднималась на вершину холма и зловеще быстро приближалась к огню.

Подмастерье не переставая играл, флейта звучала еще призывней и сладостней, чем прежде. На какой-то миг змея подняла изящную голову, словно прислушиваясь к таинственной игре, затем снова поползла к пламенеющему кругу. Пред самым огнем она вихрем взвилась ввысь и подпрыгнула — и флейта смолкла! Словно стрела, выпущенная из лука, Королева Змей перепрыгнула пламенеющий круг и кинулась на шею подмастерья, игравшего на флейте. Крепко вцепившись друг в друга, рухнули они в огонь и сгорели.

Змеиной напасти пришел конец — однако же храбрый подмастерье пожертвовал за это жизнью. Глянтальцы же не преминули сдержать обещание. Ежегодно в годовщину этого события в церкви, построенной на том холме, служат так называемую Змеиную мессу.

Кузнец с берега Румпельбаха

Есть в Кернтене Дикий ручей — Вильдбах, низвергающийся в долину с таким шумом и грохотом, что каждый в округе называет его только Румпельбах — Гремучий ручей.

В уединенной долине на берегу этого Вильдбаха много-много лет тому назад стояла кузница, а жил там кузнец, имя которого никто не знал, да ни один человек об этом и не спрашивал: все называли его лишь Кузнец с берега Румпельбаха, или кратко Румпельбахом.

Кузнец охотно бы женился, чтобы не коротать в одиночестве свой век в этой уединенной долине, но он был беден, как церковная мышь, и при всем самом большом желании не мог бы прокормить жену. Так что пришлось ему оставаться в холостяках. Однажды, впав в полное отчаяние, он призвал черта и продал ему свою душу. Черт должен был заполнить всю кузницу сверху донизу золотом, а за это на десять лет заполучал душу Румпельбаха. «Однако же десять лет — срок немалый, — рассуждал кузнец, — уж я придумаю, как черта перехитрить».

Посватался кузнец к хорошенькой девушке, привел ее к себе домой, в кузницу, и пошло тут в уединенной долине веселье. В своей благодати кузнец ни минуты не раскаивался в выборе жены, и она была столь же счастлива, как и он.

Минуло девять лет. Кузнец из Румпельбаха становился все мрачнее, впадал в уныние, и даже жена не в силах была его утешить. А тут нагрянул и десятый гол, а Румпельбаху все еще не пришла в голову какая ни на есть хитрость, с помощью которой он лишил бы черта его добычи.

И вот однажды, на исходе этих десяти лет, вышел Румпельбах, одолеваемый мрачными мыслями, из своей кузницы — и кого же он видит! Он не верил своим глазам! Разве не Святое Семейство явилось в тихую Румпельбахскую долину?! Мария с младенцем на руках сидела верхом на осле, а Святой Иосиф вел осла под уздцы! Осел ужасно хромал, и Святой Иосиф попросил кузнеца заново подковать животное.

Чрезвычайно охотно исполнил Румпельбах его просьбу, и ни за что не захотел получать мзду за свою работу. В ответ Святой Иосиф пообещал выполнить три его желания. Кузнец недолго думая пожелал себе, во-первых, скамью, что без его дозволения не даст уйти никому из тех, кто на нее сядет. Второе желание — вишневое дерево, ветви которого схватят и не отпустят каждого, кто пожелает отведать с дерева вишни. А под конец пожелал кузнец получить мешок, из которого никто, однажды забравшись туда, не выйдет до тех пор, пока он, Румпельбаховец, того не пожелает. Святое Семейство исполнило все эти желания, благословило кузнеца и отправилось дальше.

И вот, когда десять лет бесповоротно минуло, явился черт, чтобы забрать с собой душу кузнеца. Румпельбах прикинулся смиренным и на все готовым, но однако же сказал, что путешествие предстоит ему долгое и надобно сперва к нему подготовиться.

— Уж вы-то, господин черт, — проговорил кузнец, — вы наверняка это понимаете. А пока посидите на этой скамье, понежьтесь на солнышке.

Черт, ни о чем не подозревая, уселся на скамью, но когда через некоторое время захотел подняться, поторопить кузнеца, скамья его больше не выпустила. Лицо у черта сделалось до того глупым! Он тянулся и рвался изо всех сил, но заколдованная скамья крепко его держала, и черт не мог сдвинуться с места ни на йоту. Тут он впал в настоящую чертову ярость, вопил, ругался и вел себя как сумасшедший, тогда кузнец вышел из дома и спросил, что-де стряслось. Черт же в ответ стал сыпать такими ужасными проклятиями, что даже воде из ручья стало совестно, и она, громыхая во сто крат сильнее прежнего, ринулась через скалы.

— Ах, милый черт, — произнес кузнец, — проклятьями да руганью тут не поможешь. По мне так хоть целую вечность сиди на этой скамье!

И, принеся плеть, он основательно отстегал попавшего к нему в плен черта. Тот визжал и выл, издавая душераздирающие вопли, но кузнец отпустил его лишь после того, как черт торжественно поклялся отправиться в ад один, без кузнеца, и никогда ему на глаза не попадаться.

Сопровождаемый адовым запахом серы, черт исчез; израненный и разбитый, явился он в ад и стал жаловаться своим соратникам, как скверно с ним обошлись. Другие черти стали над ним издеваться, высмеивать за его глупость. Тотчас же в путь отправился другой черт, который собирался с гораздо большим лукавством взяться за дело, нежели первый.

— Я-то уж точно не сяду на эту треклятую скамью, — поклялся он самому себе.

Тот летний день был необычайно жарким, путешествие — долгим, а жара, даже для черта, — ужасной. Обливаясь потом, смертельно усталый и томимый жаждой, добрался, наконец, черт до цели своего путешествия. Неудивительно, что тенистое вишневое дерево, росшее перед кузницей и усыпанное блестящими, темными, сочными ягодами привлекло его внимание. Миг — и черт уже сидит на верхушке дерева, набивая рот спелыми сладкими вишнями. Однако когда он захотел спуститься вниз, ему повезло не больше, чем первому черту. Ветки и сучья его не выпустили, и он, оказавшись пленником дерева, в конце концов завыл жалким голосом.

Кузнец вышел из кузницы, встал под деревом и снова лицемерно спросил черта, пришлись ли ему по вкусу ягоды.

Черт, извергая яд и желчь, приказал кузнецу тотчас же освободить его. Но Румпельбах схватил свою крепкую палку и дубасил бедного черта до тех пор, пока тот не завизжал, моля о пощаде. Тогда кузнец дозволил ему спуститься с дерева, но прежде черту пришлось поклясться никогда больше в кузнице не показываться.

Присмиревший черт вернулся обратно в ад, и с ним случилось то же, что и с его соратником, его высмеяли и поиздевались над его глупостью.

Наконец, сам Князь Тьмы отправился в путешествие в Румпельбах к кузнецу. Не менее усталый, чем его посланцы, он однако же поостерегся сесть на скамью или же взобраться на дерево.

Кузнец учтиво поздоровался с Князем Тьмы и сказал, что охотно спустится вместе с высокородным господином в ад. Совсем другое дело, когда является Князь собственной высокой персоной, а не двое глупых подвластных ему чертей. Князю Тьмы пришлась по душе речь кузнеца, потому как был он тщеславен, важен, надут, словно павлин. И вот оба они собрались в путь.

Кузнец на этот раз прикинулся, будто видеть не может, какие мучения приносит Князю Тьмы долгая дорога, и предложил Князю понести его на спине.

— У меня есть прекрасный мешок, — сказал он, — в котором удобно лежать. Соблаговолите, ваша милость, влезть туда, и я понесу вас на спине.

Князь Тьмы был ничуть не умнее своих подданных. Он забрался в мешок, который кузнец аккуратно завязал. Затем Румпельбах побежал обратно в кузницу, положил мешок на наковальню и тяжелые кузнечные молоты жестоко намяли и отколотили злосчастного Князя Тьмы. Князь вопил и выл, моля о пощаде, но Румпельбах отпустил его на свободу лишь после того, как тот поклялся навечно, на все оставшиеся времена, отказаться от его души. Тогда Князю Тьмы дозволили вылезти из мешка, и он исчез, сопровождаемый запахами серы и смолы.

Вот так и обрел кузнец покой, избавившись от гостей из ада. И жил он со своей женой в счастье и радости до самой смерти. Когда же душа его отправилась на небо, взял он с собой один из своих кузнечных молотов, на память о своем земном ремесле.

Однако пред вратами небесными ему не очень-то повезло. Святой Петр не захотел его впустить, так как тому, кто при жизни частенько якшался с чертом, не место на небе.

Румпельбах повернулся и побрел в ад. Но едва он постучался во врата ада, как чертей обуял страх, и они от ужаса пред ним стали изо всех сил придерживать врата. При этом черти так крепко вцепились когтями в ворота, что кончики их когтей оказались снаружи. Кузнец же и впрямь так разозлился, что, ударяя молотом, загнул чертовы когти и отправился дальше, предоставив их судьбе.

Что ему делать? Вход в ад ему заказан, да и, по правде говоря, ему вовсе не хотелось туда. Куда охотней полетел б его душа на небо. Но и туда его не впускали. «А что если, — подумал кузнец, — пойти на хитрость?» Улегся он пред вратами небесными и стал дожидаться подходящей оказии.

Однажды явилась старенькая женщина, робко постучалась, и когда Святой Петр спросил, кто там, ответила:

— Старая бедная женщина!

Ворота отворились, и старушка исчезла на небе.

— Ха! — воскликнул про себя Румпельбах. — Что может она, смогу и я!

Подкравшись к вратам небесным, он робко постучался и прошептал измененным слабым голосом:

— Старая бедная женщина!

Врата распахнулись, и Румпельбах оказался на небе. Хотя Петр и помрачнел, узнав кузнеца, но раз уж кузнец все равно попал на небо, Святой Петр не стал отсылать его прочь. Да и Иосиф с Марией замолвили доброе словечко за Румпельбаха, — ведь он им однажды помог, подковав осла.

Довольный, кузнец бродил по Царству Небесному. Однажды он совершенно случайно бросил взгляд вниз на землю. И что же он увидел! Его жена справляла как раз свадьбу с другим мужчиной. Румпельбах впал из-за этого в такой гнев, что швырнул в сердцах свой молот вниз, да убил обоих. После этого он, конечно же, чистосердечно раскаялся, но было уже поздно. Никакие мольбы не помогли. Оставаться на небе ему было нельзя, потому как то, что он сделал, противоречит всяким небесным законам.

Так что ему ничего больше не оставалось кроме как вечно странствовать туда-сюда между небом и землей и ждать той минуты, когда его проступок однажды будет прощен.

Так сказывают в Долине Оберес Гурткель — Верхней Огуречной.

Рыцарь Бибернелль из замка Штайн близ Обердравабурга

Много столетий тому назад сидел в замке Штайн близ Обердравабурга рыцарь по имени Бибернелль. Все подданные рыцаря ненавидели его и боялись. Был он жесток, суров и сварлив, хитер, алчен, коварен и низок. В своем замке скопил он великолепнейшие сокровища, однако стоило хотя бы одному из его подданных даже самую ничтожную малость назвать своей собственностью, как рыцарь совершенно не в силах был это перенести. Людям его, всем до единого, надлежало быть бедными, словно церковным мышам.

У рыцаря была дочь — полная противоположность отцу: он был тверд, она — мягка, он был алчен, она — щедра, он — жесток, она — в такой же степени — жалостлива; короче говоря, то была девушка, что каждому пришлась бы по нраву.

В одном из селений рыцаря жил бедный писарь, у которого не было ни единого крейцера. И этот-то бедный писарь влюбился в дочь рыцаря. Да и не удивительно! Ведь она была не только ангелом во плоти, но и выглядела, как ангел. А поскольку бедный писарь был пригожим веселым юношей, не удивительно, что и рыцарская дочь любила его точно так же, как и он ее. Оба знали, что строгий жестокосердный отец никогда не даст согласие на свадьбу дочери с таким бедняком. Вот они и решили бежать из страны и обвенчаться в Италии.

Но выбраться из замка было не так-то легко: день и ночь девицу охраняли вооруженные до зубов воители. Поэтому девица и решила пойти на хитрость. Каждую ночь в замке появлялся призрак, замковое привидение, к коему стража замка уже привыкла. Поэтому юная дама и сказала своему возлюбленному, что хочет бежать в образе и одеянии призрака.

Однако она немного припозднилась, и замковое привидение оказалось на условленном месте раньше, чем девушка. Писарь уже нетерпеливо ждал ее и, увидев призрак, подумал, что это и есть его возлюбленная. Он поднял привидение, посадил его к себе на лошадь и умчал, похитив из замка. Нельзя сказать, что призраку не понравилось. Он счел поездку верхом неким приятным отвлечением от однообразной ночной жизни привидений и охотно позволил себя увезти. Писарь гнал свою лошадь и был счастлив.

Но когда он подъехал к мосту через Драву — Дравабрюкке, взошел месяц, и он увидел, что у фигуры, которую он держал в объятиях, скалящая зубы мертвая голова. Юноша пришел в такой ужас, что не мог шевельнуться.

Кто знает, какой бедой кончилась бы эта история, не пробей в этот миг колокол на ближней церковной колокольне один час ночи. Призрак растворился в сером туманном облаке, а писарь галопом помчался обратно в замок. Он отыскал ожидавшую его возлюбленную и беспрепятственно бежал с ней в Италию, где священник свершил обряд венчания.

Когда рыцарь узнал о бегстве дочери, он стал браниться, словно одержимый, перебил все столы и стулья, и повел себя так, что все стражники из замка разбежались. Когда же рыцарь немного успокоился, они осторожно прокрались обратно к своему господину и заикаясь пробормотали, что девушка наверняка не могла покинуть замок, ведь ее никто не видел, и лишь замковый призрак дважды показывался в прошлую ночь.

Рыцарь безмерно гневался из-за того, что дочь его перехитрила. Он повелел искать ее повсюду и наконец, обнаружил убежище молодых людей. Тотчас надел он на себя лицемерную личину дружелюбного, располагающего к себе человека, сделал вид, будто со всем согласен, похвалил юного зятя и пригласил молодую чету в замок — погостить. И писарь, и его жена были очень уж незлобивы и доверчивы. Преисполненные радости, возвратились они домой.

Дабы отпраздновать их возвращение, Бибернелль устроил великолепный праздник; капеллан из замковой церкви еще раз благословил молодую чету, и все, казалось, благоденствовали. Вдобавок к свадебному торжеству повелел рыцарь накрыть праздничный стол, равного которому еще никто не видел, и наприглашал отовсюду столько гостей, что, казалось, совершенно излечился от своей скаредности. Перед трапезой он провозгласил тост за здоровье новобрачных, и они тоже подняли свои бокалы и выпили. Внезапно молодая женщина побледнела, как полотно, и упала. Она смогла еще прошептать:

— Меня отравили!

И навеки закрыла глаза. Зятю было не лучше, он тоже почувствовал во всем теле яд, но успел из последних сил вырвать кинжал из ножен и вонзить его в грудь вероломного презрительно смеющегося рыцаря.

Согласно старинному обычаю, последнего рыцаря из замка Штейн должно было хоронить в Луггаи, поэтому тело Бибернелля повезли в гробу через гору Гайльберг. Меж тем все его подданные с облегчением вздохнули: ведь жестокий господин бесповоротно и навечно их покинул! На вершине горы Гайльберг услыхали люди глухой шум и приглушенные крики в гробу. Когда гроб открыли, он был пуст. Таков был конец последнего рыцаря из замка Штайн.

Турецкий спуск близ городка Санкт-Вейт на Гаяне

Поблизости от старинного герцогского городка Санкт-Вейт высятся на вершине шарообразного холма развалины старинного замка Таггенбрунн.

Во времена крестовых походов жил там вместе со своей женой Гильдегард почитаемый всеми своими подданными рыцарь по имени Генрих фон Таггенбрунн. Подобно многим рыцарям и благородным мужам своего времени Генрих пожелал принять участие в крестовом походе и отправиться в Святую Землю. На прощание жена дала ему белоснежную полотняную рубашку и сказала:

— Пусть эта белая рубашка вечно напоминает тебе о моей верности. Носи ее всегда!

Вскоре после этого во время злосчастной битвы рыцарь попал в руки турецкого султана и вместе с другими пленными его приставили к самым тяжелым работам. Словно вьючное животное, запрягали его в плуг и подгоняли ударами кнута, если он, изнуренный потом, был не в силах двигаться. Несмотря на кровавые мозоли, несмотря на дождь, грязь, холод и палящую жару его рубашка наичудеснейшим образом оставалась всегда столь же чистой, как и в день прощания с женой.

Вскоре люди начали толковать об этом. Они ломали себе голову и никак не могли этого понять. Наконец даже султан узнал про рубашку плененного христианина. Он повелел рыцарю явиться к нему и, с удивление осмотрев рубашку, пожелал узнать, как это она все время остается чистой.

— Мне дала ее на прощание моя жена, — ответил Генрих фон Таггенбрунн, — и сказала, что рубашка вечно останется белой, как в первый день, точно так же, как жена моя вечно будет хранить мне верность. Посмотрите, господин, на рубашке нет ни малейшею пятна! Она хранит мне верность и ожидает моего возвращения!

А султан был человеком, не желавшим верить в верность женщин.

— Эта женщина из чужеземной страны, — сказал он самому себе, — точь-в-точь такая же, как все женщины мира. Подвергну-ка я ее испытанию, но уже и сейчас я знаю, чем все кончится.

Вот и послал он одного из своих друзей, молодою красивого человека, настоящего сердцееда, на родину рыцаря. Он дал ему с собой драгоценные дары и много денег и поручил ему использовать все средства, дабы склонить жену рыцаря к неверности. Султан втайне уже радовался тому, как чудо-рубашка внезапно вся покроется пятнами и грязью.

Так вот, молодой господин из Леванта отправился в замок Таггенбрунн, представился владетельнице замка и рассказал ей о тяжком жребии ее мужа, что находится в плену у султана.

У фрау Гильдегард чуть не разорвалось сердце, она плакала и горевала, а молодому господину показалась она столь прекрасной в своей печали, что ему вовсе не понадобилось исполнять повеление султана. Он тотчас же влюбился в нее и захотел сделать все возможное, дабы завоевать ее сердце. Сначала он утешал ее своим глубоким участием, а, завоевав ее доверие, пустил в ход все искусство обольщения, каковое лишь имеется в распоряжении такого молодого пригожего господина. Но все напрасно. Гильдегард не слышала любовных клятв прекрасного посланца султана, она твердо и уверенно отринула его, и юноше пришлось покинуть замок, не выполнив наказ султана.

Лишь только он оставил замок, как Гильдегард, облачившись в монашеское одеяние и вымазав лицо коричневой краской, вместе со своей лютней, на которой умела искусно играть, отправилась вслед за ним. Вскоре она догнала молодого дворянина из Леванта. Однако жену рыцаря он в ней не признал. Ему пришелся по душе спокойный учтивый монах, и он взял его с собой. Когда же они прибыли в Левант, монах начал играть на своей лютне в домах знати, и вскоре стал повсюду желанным гостем.

Наконец, пригласили его и во дворец султана. Там монах играл еще прекраснее, чем когда-либо раньше. Султан был так растроган, что слезы ручьями лились на его бороду, и он пообещал тому, кто играл на лютне, исполнить одно его желание, как бы велико оно ни было. Однако монах просил лишь отпустить на волю одного из пленных христиан, коих изо дня в день запрягали в плуг. Султан разрешил выбрать одного из них, и наш монах, разумеется, — как могло быть иначе! — выбрал Таггенбруннера.

— Этот малый в белоснежной рубашке — счастливчик! — сказал самому себе султан. — По правде говоря, он это заслужил. Пусть возвращается домой к своей верной жене, я это ему милостиво соизволяю.

Таггенбруннер и монах распрощались с султаном и поскакали обратно на родину. Гильдегард не снимала монашеского одеяния, а Генрих не узнавал ее, принимая за монаха, коему был обязан великой благодарностью. Неподалеку от Лайбаха они расстались, и мнимый монах сказал:

— Здесь, милый друг, наши пути расходятся. Подари мне на память о нашем совместном путешествии клочок полотна от твоей рубашки!

Таггенбруннер охотно исполнил его желание и прежде чем расстаться еще раз поблагодарил своего благодетеля.

Гильдегард поехала теперь дальше одна и прибыла в замок раньше мужа. Она сняла монашеское одеяние, снова облачилась в женское платье и велела все приготовить к возвращению мужа. Когда Генрих фон Таггенбрунн прибыл в свой замок, он почел себя самым счастливым человеком на свете. Он и его жена, столь долго пребывавшие в разлуке, пережили несколько дивных недель радости встречи.

Однако же это ничем не омрачаемое счастье длилось недолго. Всегда найдутся завистники и люди, которые не в силах перенести, когда другие счастливы. Генриху нашептали, что он, мол, ведать не ведает, какая у него жена. Ах, мол, бедный он, доверчивый, ничего не ведающий супруг! Его нежная, добрая жена не нашла якобы никакого лучшего занятия, нежели тайком уехать из замка и как легкомысленная женщина месяцами странствовать по белу свету. Ни один человек не знает, что она там делала… однако же можно себе представить!..

Сначала Генрих пришел в ярость и прогнал всех, кто хоть слово вымолвил против его жены. Но постепенно его начали одолевать мучительные сомнения. Пока он находился в плену, жены и в самом деле несколько месяцев не было в замке… Что это значит? Он думал об этом день и ночь. Наконец он захотел обрести уверенность и однажды призвал жену к ответу.

Она молча выслушала его, не произнося ни слова, и вышла. Вскоре она снова вернулась в монашеском одеянии, с вымазанным коричневой краской лицом, с лютней и с клочком белого полотна в руке.

Страшно удивленный, рыцарь вскочил:

— Как вы оказались в замке? — хотел он было спросить мнимого монаха, но тотчас оборвал самого себя, так как узнал свою переодетую жену.

Само собой разумеется, все кончилось хорошо! Гильдегард поведала пристыженному Таггенбруннеру свою историю, и ей вовсе не нужно было показывать ему клочок полотна, оторванного от диковинной рубашки. Генрих обнял ее, попросил прощения, и все, кто оскорбил ее, никогда больше не осмеливались в замок и носа казать.

А Таггенбруннер и его жена жили счастливо до конца своих дней.

Но еще сегодня пешая тропа к югу от городка Санкт-Вейт носит название «Турецкий спуск». Сказывают, что именно там перевалил через гору посланник султана, направляясь в замок Таггенбрунн.

Чертов Мост в долине Драваталь

В окрестностях Фёлькермаркта в самой середине реки Дравы лежат три могучих каменных глыбы. В народе эти глыбы зовутся Чертов Мост.

Напротив на горе Сан-Петерер стояла прежде маленькая церквушка. Туда на богослужение в стародавние времена постоянно стекалось множество народу со всей округи. И легко представить, что радости это местному черту не доставляло. Вот он и ломал себе голову, как бы ему какую-нибудь шутку со всем этим народом сыграть, да и сделать так, чтобы их от церкви отвадить.

Церквушка стояла высоко, на самой вершине горы, доступная всем ветрам и непогодам. Зимой она всегда была запорошена снегом. Потому-то и положили пред церковкой три могучие каменные глыбы, не пропускавшие туда самые злые ветры и защищавшие строение от гибели.

Черт вечно бродил крадучись вокруг церкви на горе Сан-Петерер. Уж очень хотелось ему узнать, для чего положили туда эти три каменные глыбы. Но глупый как пробка, он сам разрешить эту загадку не мог. Вот и обернулся богатым торговцем скота и решил прогуляться на ближайший постоялый двор.

Там повстречал он несколько старых крестьян, разговорился с ними и под конец заметил: жутко тяжелая, мол, была эта работа, тащить в гору три каменные глыбы, которые к тому же валяются там безо всякой пользы.

— Ох! — вздохнул один из крестьян. — Вовсе не бесполезной была эта работа, милок. Не будь этих трех глыб, церковь давным-давно бы рухнула. Глыбы защищают ее от снега, от бурь и непогод!

Черт узнал теперь уже достаточно. Он уплатил по счету за съеденное и выпитое, покинул постоялый двор и снова принял свой прежний облик. Ему было совершенно ясно, что три каменные глыбы надо непременно убрать. А намерение свое он решил осуществить в Рождественскую ночь.

Лишь только колокол церкви на вершине горы призвал к всенощной, повеяло ледяным ветром, налетела буря и все дороги занесло глубоким снегом. Несмотря на это, люди шли отовсюду — из ближних и дальних краев к всенощной. Маленькая церквушка была битком набита благоговейно набожными богомольцами.

Черт ухмылялся, предвкушая огромное удовольствие и, потирая руки, взялся за работу. В самом деле, ну и тяжкая была эта работенка! С большим трудом убрал черт снег, разрыл землю, поднял три каменные глыбы одну за другой вверх, полетел с ними к Драве и бросил их в воду. Но и этого показалось ему недостаточно. Надув щеки, он стал засыпать снегом церковь и дул до тех пор, пока у него чуть не лопнули легкие. И когда снега навалило столько, что из сугроба выглядывал лишь шпиль колокольни, он, наконец-то полностью удовлетворенный, улетел прочь.

Внизу в долине люди удивленно слушали страшный ночной шум. На другое утро поднялись они на гору Сан-Петерер, но и следа церкви не обнаружили. Там возвышался лишь гигантский снежный сугроб, из которого доносились пение и звуки органа. Люди снова сбежали вниз, в долину, за лопатами, и потребовалось совсем немного времени, чтобы разгрести снег вокруг церкви и освободить погребенных в снежном сугробе.

Но одно дело черту в самом деле удалось: защитные каменные глыбы оказались в реке, и их никогда больше не подняли наверх. В потоке времени маленькая церквушка рухнула. Однако каменные глыбы еще и поныне лежат посреди реки Дравы, оставляя лишь узкий проход, через который, бурля и пенясь, просачивается вода, и каждый сплавщик радуется, когда Чертов Мост остается позади.

Великан с озера Сан-Леонард

В стародавние времена, когда великаны да гномы, эльфы да феи и всякий другой волшебный народец еще обитали в нашей стране, как раз на том самом месте, где ныне простирается озеро Сан-Леонард, раскинулось маленькое мирное селение. Неподалеку оттуда поселился на житье молодой великан. Был он могуч, обладал необычайной медвежьей силой, а ростом был — выше любой самой высокой ели. При этом был он с виду добр, а к тому же владел несметными сокровищами, которые нынче даже представить себе невозможно.

Стало быть, можно подумать, будто все было у него в полном порядке, а сам великан — счастлив и доволен. На самом же деле все обстояло иначе. Молодой великан печалился с утра до вечера. Именно потому, что был он столь гигантского роста, нигде не находилось для него подходящей жены. Он странствовал по всей стране, высматривая девушку столь же высокого роста, что и он, но нигде таковой не обнаружил.

В те времена неподалеку от обиталища великана жил некий умный гном. И обладал этот гном даром ясновидения. Однажды повстречались случайно в лесу молодой великан и умный гном. Великан уже давно намеревался спросить у гнома совета, и решил нынче использовать такую оказию. Он взял осторожно карлика на руки, поднял его и поставил пред собой на скалу, а потом изложил ему свое дело. Гном ухмыляясь выслушал его, смерил великана взглядом с головы до пят и сказал:

— Вот тебе дикая белая роза. Возьми ее и ступай лесом. А как только лес кончится, ты выйдешь к большому крестьянскому двору. Там, быть может, и найдешь то, чего так пламенно желаешь. Мать девушки и знать и твоем сватовстве не пожелает, стало быть, придется тебе девушку похитить. А коли посчастливится и окажешься ты вместе с ней у себя дома, погоди, покуда не заснет она глубоким сном. Положи ей розу тогда на грудь. Коли она подходящая для тебя жена, роза розой и останется.

Вымолвил карлик эти слова, да и исчез. Однако же великану и этого было достаточно. Не мешкая ни минуты, побежал он домой и запряг лошадей. Вихрем промчался он лесом. И вправду, тут же выехал к крестьянскому двору и увидел в саду девицу гигантского роста, выше, нежели самая высокая ель. Девица-великанша развешивала белье и белила на солнце лен. Как увидел нетерпеливый жених великаншу, его охватила безумная страсть: это гигантское существо станет его невестой, он должен увезти ее к себе домой. Он подошел он к девушке, поздоровался и стал ей на ухо нашептывать всякие лестные слова, а уж она их весьма охотно слушала.

Деве-великанше по душе пришелся могучий парень и влюбилась она в него с первого взгляда. Все решилось бы наилучшим образом, не выбеги вдруг из дома, бранясь и проклиная, матушка красавицы и не захоти она прогнать молодого великана. Схватил тогда молодой и сильный великан девицу в свои могучие объятия:

— Если не мне, так и не тебе она достанется!

Девица-великанша даже не противилась. Он поднял ее и посадил в повозку. Бешено помчались лошади, словно Дикая охота верховного бога Вотана, что мчится по ночам в неистовом вихре со своей мертвой свитой.

Лишь только великан счастливо добрался домой, он тотчас проводил свою невесту-великаншу в горницу. Она же так смертельно устала от лихой езды, что попросила его разрешить ей прилечь. Нетерпеливому жениху на руку пришлась ее просьба, ведь он мог тотчас же испытать дикую белую розу, что дал ему гном.

Пока девушка спала глубоким и крепких сном, он положил ей дикую розу на грудь и, сгорая от нетерпения, едва дождался наступающего утра. Этой ночью он не сомкнул глаз. Едва лишь солнце взошло, как он подкрался к горнице, где спала великанша. Осторожно отворив дверь, он заглянул в горницу… Сердце его чуть не разорвалось! Вместо дикой розы на груди спящей лежала жгучая крапива.

Молодой великан, сетуя и жалуясь, выбежал в сад, присел на скалистую глыбу и подумал, что ему надобно умереть. Должно ли ему снова вернуть девушку матери? Должно ли ему снова жить одному безо всякой надежды найти когда-либо какую-нибудь подходящую ему жену?

Наконец он прекратил свои сетования и жалобы, побрел упрямо в дом и твердо решил жениться на красавице — будь что будет!

Говорят, однако же, будто несмотря на неудавшееся чудо, на испытание розой, великан жил в счастье и довольстве со своей женой-великаншей. Только их потомки… вот их-то и постиг худой конец!

Они были столь надменны и вели себя так злобно, что небесам было угодно их изничтожить. А вместе с великанами погибло и то селение, на месте которого и простирается ныне озеро Сан-Леонард.

Если бы великан послушался некогда совета карлика и отослал невесту домой, то жители тех краев избежали бы многих страданий.

Белая роза в монастыре Арнольдштайн

Когда братья-монахи из монастыря Арнольдштайн в долине Гайльталь шли утром к молитве в церковь, случалось порой, что один из них находил на своем аналое белую розу. В таких случаях монах целовал цветок и готовился к смерти. Потому как эта роза была знамением того, что Господь послал ее тому монаху, коего желал в тот же день призвать к себе.

Однажды вечером явилась к воротам монастыря изнуренная хворая женщина с маленьким мальчиком и попросила еды и приюта. Но в ту же ночь женщина скончалась, привратник же, сострадая ее сыну, оставил мальчика при себе. Иоганнес (так звали мальчика) подрастал, а так как он оказался одаренным и смышленым, аббат принял его в монастырскую школу.

В школьные годы был Иоганнес мечтательным, молчаливым и спокойным отроком. Окончив учение, он решил стать священником и, приняв монашеский сан, вступил в монастырь.

Когда он праздновал свое первое причастие, толпы народа, как всегда бывает в таких случаях, собрались в монастыре. Всем хотелось получить благословление рукоположенного в сан нового священника. Пришла в Арнольдштайн и дочь управителя Фуггершскими поместьями — красивая молодая девушка. Преклонив колена пред молодым священником, она увидела, как все лицо его зарделось. Он опустил глаза и был столь смущен, что едва мог вспомнить слова благословления.

Впервые в жизни Иоганнос узнал, каково на душе у священника, который любит девушку! Он стыдился, он не желал думать о дочери управителя, однако же постоянно видел ее пред собой. Весь день он был удручен и печален.

После бессонной ночи Иоганнес первым поспешил на следующее утро в церковь. Что-то белое засветилось ему навстречу с его аналоя. С бьющимся сердцем подошел он ближе — то была белая роза! В любое другое утро до этого дня белая роза не произвела бы на него такого ужасного впечатления, как в этот день. Ведь он почувствовал, что только теперь начал жить. Только теперь он узнал, как прекрасна жизнь и как сам он юн!

С быстротою молнии схватил Иоганнес розу и положил ее на аналой соседа. Прежде чем он понял, что натворил, пришли его собратья, а с ними и его сосед патер Винченц. То был дряхлый седой старец, который от всею сердца обрадовался, когда увидел розу и узнал, что Бог наконец возжелал призвать его к себе, ибо был патер Винченц стар и слаб, а смерть казалась ему избавлением от всех мирских тягот. Старый монах взял розу в руки, преклонил колени и пал мертвым.

В тот же день явились в монастырь слуги управителя. Они искали дочь своего господина, что ранним утром покинула отчий дом и с тех пор так и не возвратилась обратно. Девушку любили во всей округе, поэтому многие присоединились к ее поискам, и наконец-то дочь управителя нашли. Мертвая, она лежала у подножья скалы, откуда, вероятно, сорвалась, когда собирала цветы.

Вскоре выяснилось, что именно эта девушка и положила ту самую белую розу на аналой к юному монаху в знак своей невинной склонности. Но узнал об этом Иоганнес только гораздо позже.

С того самого утра его словно подменили, смерть любимой девушки потрясла его, а мнимое убийство собрата-монаха мучило и терзало. Ему казалось, что он никогда уже не сможет вновь обрести мир и покой. Ни один монах не исполнял впредь столь ревностно свои обязанности! Иоганнес превзошел всех остальных в любви к ближнему и в доброте к ним. Всю свою жизнь желал он искупить совершенный им грех.

Он жаждал смерти и молил небо ниспослать ему белую розу… Но шли годы, и ждал он — напрасно. Белая роза так и не появилась на его аналое.

Однажды девятнадцатилетнего юношу нашли лежащим на могиле патера Винченца. Лицо мертвеца дышало спокойствием, а правая его рука обхватила белую розу, что росла на могиле.

С того самого дня чудеса с розами в монастыре Арнольдштайн больше не приключались.

Как кузнец из Притчица об заклад с дьяволом побился

На окраине Притчица некогда росла столетняя липа. В нее уже много раз попадала молния и спалила ствол до середины, но по-прежнему зеленела и цвела ее крона, под которой укрылась хижина молодого кузнеца.

Год подходил к концу, и во всей деревне готовились к близкому Рождеству. Лишь кузнецу, давно похоронившему родителей, было не до праздников. Угрюмо ударил он напоследок раз-другой молотом, прибрал в кузнице и запер дверь.

Потом он запряг в сани свою единственную коровенку и поехал в лес, где у него под ветвями сосны было припрятано немного древесного угля.

Быстро погрузил он уголь в сани, и тут кто-то проскрипел у него над ухом:

— Что это ты, Мартин, сегодня невесел, точно все тебе не по сердцу?

— Отвяжись ты от меня, — только и проворчал кузнец.

Тут из-за ветвей вышла старушонка и подбросила ему на сани вязанку хвороста, а потом испытующе поглядела Мартину в глаза:

— По всему видно, тебе нужны деньги. А денежки сами идут к тебе в руки. Сегодня, в рождественскую ночь, можно разжиться деньгами на Змеином острове. Не ты первый там разбогатеешь.

— Разбогатеешь, а душу свою потеряешь, — буркнул парень.

Старуха хитро подмигнула ему.

— Такого ловкого гребца, как ты, везде поискать. От острова до Вроднигова утеса доплыть за один час — парню вроде тебя раз плюнуть.

— Соседушка, я оставлю хворост у вас под дверью, а сам вернусь-ка лучше домой. Условился нынче и завтра ловить за Вроднига рыбу. Что-то он занемог.

— Да-да, у него все кости ломит, а тут и талеры не помогут, — захихикала старуха.

У богатого крестьянина Вроднига из бухты Мариа-Верт была пригожая дочь. Звали ее Тони, и кузнец из-под липы любил ее всем сердцем. Однако отец девицы был честолюбив и мечтал о зяте с хорошей усадьбой и полными сундуками. Не хотелось ему выдавать дочку за бедняка, который каждый вечер переплывал ради нее озеро и все глаза на нее проглядел.

Мартин поехал на санях домой, привез уголь в кузницу, а сам все раздумывает, добра ли желала ему чудная старуха.

Стало темнеть, и кузнецу пора было отправляться на озеро. Под Рождество как раз начиналась путина. Старый Вродниг взял на откуп у бенедиктинцев рыбный промысел поместья Пертчах, а его собственные рыболовные угодья с ним граничили. Рыбу он поставлял в монастырь в Клагенфурте.

Молодой кузнец сам вызвался помочь, выручая больного старика. Холод и ветер были ему нипочем — он усердно забрасывал сети и полными втаскивал их в лодку.

Форели, или пресноводные сельди, как шутя называл их епископ монастыря, лишь раз в год появлялись на поверхности озера, и тогда их ловили целыми косяками.

Но нынче Мартину особенно повезло. На зависть другим рыбакам он только успевал раз за разом вытягивать полные сети. Когда колокола зазвонили к вечерне, а луна облила серебристым блеском горы и воду, он сдал свой богатый улов хозяину и вернулся к себе домой.

В полночь захотелось ему еще раз отправиться на лодке в Мариа-Верт ко всенощной. Ночью грянул такой лютый мороз, что озеро того и гляди могло замерзнуть. Но кузнец не испугался, потому что вырос на озере и знал его повадки.

Противоположные берега и горы Караванке виднелись ясно, до них было рукой подать, и Мартин медленно скользил по ночному темному озеру. Из освещенных окон домов и церквей на воду ложились полоски света, и одиноко плывущий Мартин предался мечтам о будущем.

Замечтавшись, он сам не заметил, как очутился возле Змеиного острова. И тут различил он две темные фигуры. Он узнал давешнюю старуху из леса, а рядом с ней стоял человек в охотничьем платье. Старуха кивнула ему и поманила к себе. «Как старуха глухой ночью попала на остров? — подумал Мартин. — Уж не нужно ли ей помочь? Ведь лодчонка у нее совсем утлая, не перевезти ли ее на другой берег?»

Со скрежетом уткнулась его лодка в прибрежный песок. «Зачем пожаловал сюда подлипский кузнец?» — спросил охотник грубым голосом. Чуть помедлив, старуха ответила: «Это я его сюда пригласила. А уж зачем он пожаловал, не трудно догадаться. Он хочет побиться об заклад, что за час доплывет до Вроднигова утеса. Ежели выиграет он, бросишь ему на берег десять кошелей старых талеров, проиграет — будет служить тебе вечно!»

«Слышал? Будешь служить мне вечно!» — вскричал охотник.

Над озером раздались двенадцать ударов колокола. Старуха оттеснила Мартина к лодке и, когда он сел, с такой силой оттолкнула ее, что Мартин сразу очутился далеко от берега. Она, хихикая, крикнула ему вслед: «Много денег, Мартин, много денег! Пошевеливайся! Ты же лучший гребец на озере! Хи-хи-хи!»

Кузнец уже довольно далеко отплыл от Змеиного острова, когда этот противный голос потонул в звоне колоколов. Изо всех сил налег он на весла, и его лодка стремительно понеслась по воде, рассекая волны.

Он уже не замечал холодного северного ветра и не чувствовал своих окоченевших пальцев, не видел, как четко отражался в воде лунный свет и как сильно бились волны о корму. Его лишь подстегивали слова: «Ты будешь служить мне вечно!»

Мариа-Верт осталась позади. Издалека доносились звуки органа и рождественские песни. «Знать бы, где Тони. Может быть, она в церкви?» С новыми силами поднял он весла. Как дребезжали и позвякивали льдины вокруг лодки, с каким трудом он подымал весла! Лодка вздымалась, прежде чем продвинуться вперед, — и тут пробило половину первого.

Мартину не так уж далеко оставалось до цели, но чем ближе подплывал он к берегу, тем порывистее делался ветер, тем прочнее лед сковывал озеро. Веслом он отталкивал льдины. Еще несколько ударов веслом — и он проплыл еще немного. По ею телу струился пот. Неужели не на что надеяться?

Он в изнеможении оглянулся. И тут он увидел позади другую лодку, которая плыла следом. Не на помощь ли ему она спешит? Но не тут-то было. Он услышал смех и хихиканье, и сердце у него едва не остановилось от страха. Вот, не выдержав ужасного напряжения, разбилось в щепки одно весло, корма затрещала и прогнулась, в лодку просочилась холодная вода, а ледяная корка больше не поддавалась.

За спиной он услышал вопль старухи: «Ты будешь служить ему вечно! Будешь служить ему вместо меня, а я теперь спасена!»

Тут Мартин выломал доски сиденья, бросил их на лед и осторожно лег на них плашмя. «Тони!» — крикнул он, а сам уже и не чаял спастись. Потом он впился ногтями в жесткую ледяную корку и рывок за рывком пополз к берегу.

Башенные часы на церкви в Мариа-Верт пробили четыре четверти, и маятник приподнялся для часового удара. Он увидел впереди свет. То была Тони, она держала в руках фонарь и громко взывала: «Помоги нам, Дева Мария!»

Позади раздался леденящий душу крик. На небе сверкали молнии, а сквозь раскаты грома Мартин расслышал голос охотника: «Ты не нашла себе замены! Твое время истекло!» — ив тот же миг привидение растаяло как дым.

Мартин в беспамятстве лежал у ног Тони. Девушка склонилась над ним и пыталась привести его в чувство, но тщетно. Тогда она позвала на помощь отца. Тот через некоторое время приковылял, потирая руки и бормоча: «Гром в полночь сулит столько пшеницы, что гумно треснет». Но когда он увидел лежащего без памяти парня с израненными руками, то сжалился над ним и помог дочери перенести его в дом.

Пока Тони хлопотала вокруг Мартина, старик еще раз спустился на берег, чтобы присмотреть за лодкой бедняги, и нашел в ней к своему удивлению десять кошелей, туго набитых старыми талерами.

От любовного ухода Тони кузнец быстро стал поправляться, а когда он совсем выздоровел, в церкви Мариа-Верт обвенчался с нею. Теперь-то уж он пришелся старому Вроднигу по душе.

На месте своего чудесного спасения от дьявола молодой супруг построил часовню и украсил алтарь изображением Пресвятой Девы Мариа-Верт. На алтаре возжигал он всякую ночь лампаду в память своего избавления от сил зла, чтобы указывать путь заблудившимся гребцам.