Тарбаганьи приключения

6

Но нет, не довелось нашему герою выступать в цирке и по телевидению. Не попал он и в зоопарк для почетного, но утомительного пребывания в клетке. Не услышал он радостного смеха множества детей, не было ему аплодисментов, славы и всеобщего почета.

Потому что ровно в двадцать три часа четырнадцать минут по горноалтайскому времени Кадыр бежал.

Как же это Альма, такая внимательная и добросовестная собака, могла проворонить убежавшего?!

Дело в том, что собака при отаре не бездельничает. Днем и ночью она сторож, а если волки нападут — первый боец. Эти важные обязанности и отвлекли Альму от охраны ящика. Когда вечером пастух погнал овец в степь, ей пришлось оставить свой добровольный пост возле Кадыра. Не хотелось уходить, да что поделаешь — работа!

А утром, когда Ачжок стоял над продырявленным ящиком и втихомолку глотал слезы, Альма приласкалась к нему и вместе с ним немножко поскулила, давая понять, что и ей жалко тарбагана.

Да, не пришлось Кадыру пожить безбедной жизнью домашнего животного. Он даже морковки так и не попробовал и не узнал, что этот корнеплод исключительно полезный и вкусный.

Ночь выдалась холодноватая и очень темная. В природе иногда бывает, что днем солнечно и небо целиком синее, без облачка, а ночью, откуда ни возьмись, — тучи. С величайшей тщательностью застелют они весь небосвод, так что нигде ни щелочки. А утром солнце встает как ни в чем не бывало. Небо опять чистое; и куда этакая масса туч девалась, не известно никому, кроме работников метеорологических станций.

Догадавшись, что его никто не охраняет, Кадыр воспрянул духом. Вначале он работал потихоньку, боясь, что его услышат, но хрусткая доска поддавалась легко, и он невольно увлекся. Полетели щепки, послышался треск, едва не разбудивший Ачжока, которому как раз снилось, что он уже знаменитый циркач, на нем костюм весь в драгоценных каменьях, в руках же хлыст дрессировщика.

В тот самый момент, когда Ачжок во сне изящным движением выпускал ученого тарбагана из клетки, а зрители неистовствовали от восторга, Кадыр протиснулся в щель, вылез из ящика и замер, прислушиваясь и принюхиваясь.

В какую сторону бежать? Наверное, надо все прямо и прямо, и тогда очень скоро на пути встанет милая гора, склон, изгорбленный бутанами, издырявленный норами.

Он побежал, стараясь поскорей отдалиться от аила, который казался ему страшнее всего на свете. Юрты стояли на месте, никто за тарбаганом не гнался, но ему все чудилось, что жуткие сооружения, источавшие массу враждебных запахов, наседают на него сзади.

Бегство было прервано ужаснейшим образом. Оглушительно, как гром, грянуло над Кадыром рычание какого-то безмерно огромного зверя. Это всего лишь лошадь зафыркала, учуяв набежавшего зверя, но тарбаган в первое мгновение просто ошалел от страха.

Страх был правильный, обоснованный, потому что всего лишь два-три метра отделяли Кадыра от кованых копыт, способных одним ударом убить волка.

Но он не бросился улепетывать. Опасность неожиданно пробудила в нем такое качество, какого он, вероятно, и не предполагал в себе: мужество. Он взвился, оскалился, пробурчал что-то вроде боевого клича, — в общем, приготовился к драке!

Никто не мог видеть презабавную картину: большая вороная лошадь, а против нее — свирепый соперник, который, даже поднявшись на задние лапы, может достать ей едва выше колена.

Однако поединок не состоялся. Лошадь, шарахнувшись, помчалась прочь и бежала до тех пор, пока не натянулась длинная веревка, которой она была привязана. Она еще долго пофыркивала и, кажется, дрожала. Уж не от страха ли?

Так или иначе, путь был свободен. Не тратя времени на торжествование победы, Кадыр снова устремился вперед. Когда несколько улеглось волнение от странной встречи, он стал двигаться медленней, часто останавливался, чтобы прислушаться и понюхать, чем пахнет воздух вокруг.

Он уже настолько удалился от аила, что ни один запах, ни один звук оттуда не настигал его. Дикая степь окружила беглеца своими собственными звуками и запахами. Простые мелодии выпиликивали на ненастроенных скрипках цикады. Где-то журчала вода. А вот лапа провалилась в небольшую норку, и из нее потянуло живым теплом спящего суслика. Все это было настолько привычно, родственно, что Кадыр поверил наконец в свою свободу.

Степь заметно клонилась вниз, и вскоре густая трава кончилась, под ногами загремели мелкие камешки. Здесь пролегало русло реки — полноводное во времена таяния снегов, теперь же смутно-серое и мертвое. Лишь ручеек всплескивал где-то невдалеке.

Кадыр побрел вдоль по руслу, и теперь голод, до сих пор подавленный переживаниями бегства, напомнил о себе. Мало что росло в каменистом ложе реки. Но в одном месте он все-таки наткнулся на какие-то громыхающие листья. Это был ревень, и, попробовав, Кадыр стал уписывать его быстро и жадно: он и не знал, что существуют такие вкусные вещи, ведь тарбаганам из-за их домоседства приходится довольствоваться только теми растениями, которые растут вблизи их нор.

Покончив с ревенем, к сожалению еще не разросшимся настолько, чтобы накормить досыта, Кадыр учуял, что поблизости есть что-то еще — терпкое и соблазнительное. Он пошарил в темноте и наткнулся на кустик горного лука, изловчившегося вырасти между камней, уложенных рекой плотно, как на булыжной дороге. Скусив перышки, Кадыр так увлекся этим тоже незнакомым растением, что не поленился разворотить камни, чтобы добыть и луковку. Он ее съел, тщательно очистив, и ощутил не сравнимое ни с чем удовольствие. Недаром же этот самый лук человек сделал почетным жителем своих огородов!

А потом счастливый беглец подобрался к ручью, набрал полный рот воды, встал, задрал голову и сделался похожим на мальчишку, который после еды рот полощет. Он плескался, фыркал и, кажется, забыл, что его могут услышать. Но никого не было поблизости.

В путь Кадыр тронулся отяжелевшим: вряд ли он был в состоянии пройти хоть полкилометра. Через несколько шагов его стало клонить ко сну, что было естественно для зверя, непривычного к ночному образу жизни. Но ведь не ляжешь посреди дороги! Не меньше часа Кадыр искал место, подходящее для ночлега. Он нашел наконец довольно уютное местечко: на пути реки крепко лежали крупные камни; он к ним притулился, решив, что здесь он никому не доступен.