Тарзан и его звери

III ГРОЗА ДЖУНГЛЕЙ

Тарзан развернул записку и стал читать ее. Вначале он почти не понимал, что было в ней написано: его разум и чувства были притуплены горем. Но по мере чтения сознание возвращалось к нему, и вся гнусность плана мести вставала перед его глазами.

Текст записки был таков:

Едва он окончил чтение записки, как легкий шорох за его спиной заставил его быстро обернуться. Перед ним стояла во весь рост громадная обезьяна-самец, готовая броситься на него. Чувство самосохранения мгновенно пробудило в Тарзане все его прежние инстинкты, воспитанные джунглями.

Два года, протекшие с тех пор, как Тарзан покинул африканский берег, не ослабили в нем той необычайной физической силы, которая сделала его некогда непобедимым властелином джунглей. Напротив, ему часто приходилось упражняться и развивать свою силу и ловкость, правда, в более мирной обстановке, в его обширных владениях в области Узири.

Мышцы Тарзана мгновенно напряглись: он бесстрашно готовился встретить зверя, голый и безоружный, хотя рассудок подсказывал ему всю нелепость борьбы с косматым гигантом.

Другого выхода не было – нужно было принять неравный бой, пользуясь теми орудиями защиты, которыми наделила его природа, и постараться возможно дороже отдать свою жизнь.

Взглянув на опушку леса, Тарзан заметил за спиной обезьяны еще целую дюжину таких же страшных человекоподобных; это его, однако, нисколько не устрашило: он хорошо знал нравы антропоидов, никогда не нападающих стаями; их слабо развитые умственные способности, к счастью, не умеют оценить преимущества общего нападения на врага; иначе, благодаря своей необычайной силе и могучим клыкам, они бы давно сделались господствующими животными в джунглях.

С глухим гортанным рычаньем зверь бросился на Тарзана, но человек не растерялся: за время своего пребывания среди цивилизованных людей он научился многим приемам борьбы, незнакомым обитателям джунглей.

В прежнее время он ответил бы на грубое нападение грубой силой; теперь же он сделал легкий шаг в сторону и, когда зверь со всего размаху пролетел мимо, он, с ловкостью лучшего боксера Англии, нанес ему сильный удар в область живота.

Обезьяна взвыла от ужасной боли и, скрючившись, упала на землю, но тотчас же готова была вновь подняться.

Однако человек предупредил ее: повернувшись быстрее молнии, он с диким криком бросился на антропоида. Его крепкие зубы яростно впились в горло зверя, чтобы перекусить сонную артерию. Мускулистыми руками он наносил ему страшные удары по голове. Могучий самец потрясал воздух криками боли и ярости, и морда его покрылась кровавой пеной.

Племя обезьян, расположившееся вокруг, с видимым удовольствием следило за борьбой. Животные что-то бормотали и издавали глухие звуки одобрения, когда боровшиеся вырывали друг у друга куски мяса и клочья шерсти. Вдруг они застыли от удивления: могучая белая обезьяна вскочила их царю на спину и, продев свои могучие лапы под мышки противника, с огромной силой нажала сплетенными кистями на шейные позвонки. Царь обезьян взвыл от боли и, как сноп, повалился в густую траву джунглей.

В годы своей дикой жизни, несколько лет тому назад, Тарзан во время борьбы с исполинской обезьяной, Теркозом, случайно применил этот прием борьбы цивилизованных людей – «двойной нельсон».

Как и тогда, этот прием решил исход борьбы.

Небольшая кучка зрителей – свирепых антропоидов – услышала звук хрустнувших позвонков, страшный вой их вождя и его предсмертное хрипение. Затем голова обезьяны беспомощно повисла, и хрип прекратился.

Маленькие быстрые глазки зрителей перебегали с неподвижного тела их предводителя на белую обезьяну, которая теперь поднялась во весь рост, поставила ногу на шею сраженного противника и, откинув голову назад, испустила дикий пронзительный вой – победный крик обезьяны-самца. Тогда только они сообразили, что царь их убит.

Мартышки на верхушках деревьев внезапно оборвали свою болтовню, замолкли звонкие голоса ярко-сверкающих птиц, и только издали донесся протяжный вой леопарда и глухое рычанье льва.

Это был прежний Тарзан; он окинул испытующим взором кучку обезьян, стоявших вокруг него, и потряс головой, как бы для того, чтобы откинуть густую гриву, спадающую ему на лицо, – старая привычка, оставшаяся у него с того времени, когда густые черные волосы свешивались ему на плечи и часто спадали на глаза.

Человек-обезьяна знал, что теперь он может ежеминутно ожидать нападения со стороны сильнейшего самца племени, чувствующего себя способным занять место царя. В то же время ему был отлично известен закон обезьян, согласно которому, кто угодно, совершенно чужой, мог взять на себя предводительство над племенем, если он победил царя. Ему оставалось только пожелать – и он стал бы царем этого племени, как был им некогда, в годы ранней юности.

Но Тарзан знал по опыту, какие неприятные обязанности налагает положение царя и как оно стесняет свободу; он был готов отказаться от своих привилегий, полагая, что в этом случае вопрос о первенстве будет решаться в племени единоборством сильнейших его представителей.

Эти мысли промелькнули в голове Тарзана в течение одной минуты. Он не успел опомниться после своей победы над врагом, как к нему медленно приблизился крупный молодой самец. Сквозь его обнаженные боевые клыки раздавалось временами глухое ворчание.

Тарзан следил за каждым движением нового противника, стоя неподвижно, как истукан. Сделай он шаг назад, он ускорил бы этим нападение зверя; бросившись вперед, он также ускорил бы решительную схватку, если только нападение не устрашило бы сразу самца и не обратило бы его в бегство. Поэтому он стоял неподвижно.

Когда внимание обезьяны бывает привлечено каким-нибудь неизвестным ей предметом или животным, она обычно подходит совсем близко к предмету своего любопытства, грозно при этом ворчит и скалит клыки, покрытые пеной, а затем медленно обходит его кругом. Так поступила и эта обезьяна.

Самец начал ходить вокруг Тарзана, устремив в него налитые кровью глаза.

Тарзан поворачивался также медленно, оставаясь лицом к лицу со зверем и не сводя своих глаз с глаз противника.

Он заметил, что зверь был ростом выше сажени и удивительно хорошо сложен, хотя ноги у него были короткие, слегка согнутые. Его длинные волосатые руки почти достигали земли, когда он стоял, выпрямившись во весь рост, и его боевые клыки были необычайно длинны и остры. Этот экземпляр был совершенно непохож на тех обезьян, среди которых вырос Тарзан.

Тарзан увидел, что имеет дело с совершенно другой породой обезьян, но ему хотелось узнать, не сходно ли их наречие с языком племени Керчака. Он обратился к зверю на языке своего детства.

– Кто ты такой? – глухо спросил он. – Как ты смеешь угрожать Тарзану из обезьяньего племени?

Косматый противник посмотрел на него с удивлением и любопытством:

– Я – Акут! – ответил он на первобытном языке, совершенно схожем с родным наречием Тарзана.

Тарзан молчал.

– Я – Акут! – говорил самец с ворчанием. – Молак убит. Акут теперь – царь. Ступай прочь или я убью тебя!

– Ты видел, как Тарзан убил Молака, – отвечал человек-обезьяна. – Он мог бы так же легко убить и тебя, если бы захотел быть царем. Но Тарзан из обезьяньего племени не хочет быть царем над племенем Акута. Тарзан хочет жить в мире в этой стране. Тарзан из обезьяньего племени может быть полезным для вас, и вы можете быть полезными Тарзану.

– Ты не можешь убить Акута! – сказал молодой самец. – Никого нет сильнее Акута. Если бы ты не убил Молака, Акут убил бы его сам. Акут будет царем!

Вместо ответа человек-обезьяна одним прыжком бросился на громадного зверя, ослабившего во время разговора свою бдительность. В мгновение ока он схватил кисть Акута и, не дав ему времени опомниться, вспрыгнул на его широкую спину.

Оба повалились на землю; но Тарзан хорошо рассчитал свое нападение: прежде чем они коснулись земли, он успел добиться такого же положения рук, какое сломало шею Молака.

Медленно и неумолимо усиливал он свой нажим на шею противника… Еще минута и захрустят позвонки под его могучими руками. Человек-обезьяна вспомнил, как он некогда дал возможность Теркозу сдаться; также и на этот раз он решил предложить Акуту выбор между жизнью в дружбе с Тарзаном и смертью…

– Ка-года? – прошептал он на ухо зверю, бессильно бившемуся под ним. Это был тот же вопрос, который он задал некогда Теркозу, и на языке обезьян это означало: «Сдаешься?».

Акут вспомнил хрустящий звук, раздавшийся перед тем, как переломилась могучая шея Молака, и содрогнулся. Сильнейшему в племени все же не хотелось лишиться своих прав вождя: он сделал еще отчаянную попытку вырваться из цепких объятий противника; но новый сильный нажим на его позвоночник вырвал едва слышный ответ: «Ка-года».

Тарзан ослабил немного свою хватку, но все еще не выпускал противника из своих могучих рук.

– Ты все же можешь быть царем, Акут! – проговорил он. – Тарзан сказал, что он не хочет быть царем. Если даже кто-нибудь будет оспаривать право Акута, Тарзан из обезьяньего племени поможет Акуту в его борьбе.

Тарзан выпустил самца, и тот медленно поднялся на ноги. Потряхивая своей огромной головой и сердито ворча, он пошел вперевалку к своему племени. Он испытующе посмотрел на одного, потом на другого из самых крупных самцов, чтобы убедиться, не оспаривает ли кто-нибудь его первенство?

Самцы боязливо отошли в сторону, когда он приблизился, и Акут был признан царем.

Через несколько минут племя двинулось в джунгли и оставило Тарзана в одиночестве на берегу моря.

Раны, нанесенные Молаком, причиняли ему сильную боль, но он привык к физическим страданиям и переносил их с терпеливостью диких зверей, научивших его этому в джунглях.

Тарзан подумал о том, что прежде всего ему необходимо обзавестись оружием для защиты и нападения. Первая встреча с обезьянами и доносившийся дикий рев льва Нумы и пантеры Шиты были для него достаточным предупреждением, что ему предстояла не очень безмятежная жизнь.

Это было возвращение к прежней жизни, полной опасностей и кровавых столкновений, возвращение к жестокой борьбе за существование: отныне опять либо он будет охотиться за кем-нибудь, либо кто-нибудь будет охотиться за ним. Он знал, что каждую минуту, днем и ночью, он может оказаться лакомой приманкой для хищника и что, рано или поздно, он попадет кому-нибудь на обед. Это почти неизбежно случится, если он не раздобудет оружие, которое можно противопоставить клыкам и когтям своих врагов. И Тарзан, не медля ни минуты, отправился на поиски.

На берегу моря ему удалось найти каменную глыбу вулканического происхождения. После долгих усилий он сумел отколоть продолговатый кусок длиной дюймов в двенадцать и в четверть дюйма толщиной, один край которого был слегка заострен. Для начала этот осколок мог заменить ему нож.

С этим примитивным оружием он отправился в джунгли на поиски особой знакомой ему породы крепкого дерева. Он скоро нашел одно такое упавшее дерево, срезал с него небольшой прямой сучок и заострил палочку с одного конца, с помощью только что сделанного ножа.

После этого он выдолбил в стволе лежавшего дерева небольшое чашеобразное углубление, в которое насыпал мелконакрошенную сухую кору. Сев затем верхом на ствол, он вставил заостренный конец палочки в углубление и принялся быстро вращать прут между ладонями.

Через несколько минут показался дымок, а затем и пламя. Собрав сухих веток и положив их на огонь, Тарзан вскоре развел большой костер, в пламя которого он положил свой каменный нож, а сам отправился к морю, чтобы зачерпнуть немного воды.

Когда он вернулся, камень был накален докрасна. Тарзан вынул его и брызнул на него водой неподалеку от края. Несколько крупинок откололось от песчаной поверхности камня. Тарзан снова сунул камень в огонь и снова капнул на него водой. Он повторял эту кропотливую операцию множество раз, и в конце концов его примитивный охотничий нож стал довольно острым.

Тарзан испытал большое удовлетворение, когда ему удалось заострить каменный клинок на протяжении нескольких дюймов. Он тут же срезал длинный гибкий прут для лука, рукоятку для своего ножа, крепкую дубину и несколько стрел.

Все это имущество он спрятал в дупле высокого дерева, близ небольшого ручейка. На верхних его ветвях он устроил небольшую горизонтальную площадку для сна, а несколько выше крышу из пальмовых листьев.

Занятый своей работой, он и не заметил, как наступили сумерки, и почувствовал сильный голод.

Еще раньше он обратил внимание на протоптанную тропу, неподалеку от его нового жилища, которая вела к ручью. По многочисленным следам было видно, что по этой тропе разные животные спускаются к водопою. К этому-то месту и направился, перебираясь с дерева на дерево, голодный Тарзан.

Он лазил по верхним ветвям деревьев с ловкостью обезьяны и, если бы его не угнетало тяжелое чувство при воспоминании о недавних событиях, он был бы вполне счастлив. Его грудь наполнялась диким ощущением свободы, его память невольно обращалась к радостным картинам детства.

К нему вновь возвращались инстинкты прежней жизни, которая в действительности была ему ближе, чем культурная жизнь с ее привычками, приобретенными им за последние два года общения с людьми. О, если бы его приятели – чопорные сэры палаты лордов – могли видеть, как он прыгает по деревьям!

Он лег на нижнюю ветку высокого дерева, свешивающуюся над тропой, и стал вглядываться в сторону джунглей, откуда должно было появиться какое-нибудь животное, обреченное ему на ужин.

Ему не пришлось долго ждать. Едва он удобно устроился, поджав под себя ноги, как заметил грациозную лань Бару, медленно направляющуюся к водопою.

Тонкое чутье сразу подсказало Тарзану, что Бара была не одна: какой-то хищник преследовал стройное животное, не подозревавшее об опасности. Тарзан не мог определить, кто именно подкрадывался к лани из глубины джунглей, но ему было ясно, что это был крупный хищник, выслеживавший Бару с той же целью, что и он сам; вероятнее всего лев Нума или пантера Шита.

Во всяком случае жертва могла бы ускользнуть от Тарзана, если бы Бара продолжала двигаться к воде так же медленно, как теперь.

Но, очевидно, какой-то звук или шорох предупредил лань об опасности; она на мгновение остановилась и затем быстрыми прыжками понеслась прямо к ручью, чтобы, перебежав через него, спастись на противоположном берегу.

Из чащи джунглей, на расстоянии сотни шагов от мчавшейся лани, вдруг выпрыгнула темная фигура льва Нумы. Тарзан ясно видел своего соперника. Бара должна была пробежать под деревом, на котором сидел человек-обезьяна. Сможет ли он вырвать у льва его добычу? Но раньше, чем голодный человек сам ответил себе на этот вопрос, он спрыгнул с ветки на спину перепуганной лани.

Еще минута – и Нума мог получить сразу две добычи, и, если Тарзан хотел сегодня поужинать, он должен был действовать быстро.

Он схватил лань за рога и молниеносным движением скрутил ей шею, так что хрустнул позвоночник.

Затем он перебросил добычу через плечо и, схватив в зубы ее переднюю ногу, вскочил на ближайшую ветку.

Лев приближался гигантскими прыжками, рыча от ярости при виде ускользавшей от него добычи. Тарзан схватился обеими руками за ветку, и в ту минуту, когда Нума прыгнул вверх за ним, человек со своей добычей был вне его досягаемости.

Ошеломленный этой неслыханной дерзостью, лев упал на землю, а Тарзан, устроившись поудобнее на более безопасном месте, стал гримасами и криками дразнить разъяренного зверя. А тот яростно бил себя по бедрам своим жестким хвостом и втягивал ноздрями запах перехваченной у него добычи.

Своим новым ножом Тарзан отрезал сочный кусок от задней части лани и, в то время как лев с рычаньем ходил внизу взад и вперед, лорд Грейсток с жадностью рвал зубами теплое мясо с дымящейся кровью. Ни одно изысканное блюдо в самом шикарном лондонском ресторане не казалось ему таким вкусным.

Кровь его добычи перепачкала ему лицо. От нее шел острый запах, столь привлекательный для хищных зверей.

Насытившись вдоволь, Тарзан нанизал остатки мяса на острые сучья дерева, а затем отправился по верхним ветвям к своей площадке; Нума, горевший жаждой мести, продолжал следить за ним снизу.

Добравшись до площадки на верхушке дерева, Тарзан лег и заснул глубоким сном. Проснулся он лишь на следующее утро, когда солнце стояло уже высоко.