Тайга и зона

Глава первая. Отпуск: день приезда, день отъезда…

27 июля 200* года, 22.05.

Огромный пурпурный шар солнца завис над тайгой, едва касаясь верхушек сосен, и, похоже, остановился, будто раздумывая: опускаться ли ему за горизонт и ещё чуток повременить по эту сторону планеты. Смеркалось, от лагерных строений протянулись длинные тени, воздух наполнился розовым предзакатным свечением. Через три дня, если верить Лупню, перемирятся, и тогда вообще тишь да гладь наступят… А пока заключённые, вернувшиеся от трудов праведных в жилую зону, закончив перекличку, понемногу угомонились, над ИТУ разлилась тишина – лишь орал на кого-то по ту сторону колючки пьяный опер, да лязгало какое-то железо в автопарке, да побрехивали собаки в питомнике за казармами.

Так что если закрыть глаза, то запросто можно представить себе, что находишься не возле охраняемого со всех сторон лагеря, под завязку набитого урками, а в мирной сибирской деревушке дворов эдак на десять, тихой и уютной, которой равно наплевать на землетрясение в Индонезии и на президентские указы касательно полномочий губернаторов, где ползимы нет электричества, передвижная лавка приезжает раз в полгода, а самым страшным в мире человеком считается тракторист Коля, который по пьяни и при посредстве топора страсть как любит ломиться в избу к незамужней Таньке, и остановить его можно, лишь огрев оглоблей по черепушке…

Ежели откровенно, то нельзя сказать, что подобные пасторальные настроения мучили Алексея постоянно, однако сейчас отчего-то нахлынуло. И не исключено, что причиной тому явилось присутствие рядом дочурки «хозяина».

Марии Александровны.

Маши…

Таинственный солнечный свет заходящего и никак не могущего зайти солнца окрашивал её лицо прямо-таки средиземноморским загаром, заставлял короткие, с рыжиной волосы гореть неким потусторонним, мистическим свечением, а глазищи… глазищи, блин, были как у Медузы Горгоны: заглянешь в них – и всё, пиздец…

– негромко продекламировал Алексей, глядя на приближающиеся казарму и хозблок.

Маша с улыбкой обернулась с переднего сиденья:

– Удивительно в тему. Если забыть на секунду, где мы находимся… Неизданный Пушкин? Или сами написали?

– Вот ещё, такую лабудень мы не сочиняем, – обиделся Карташ за себя и за Александра Сергеича. – Это Серёга Нигматуллин ко Дню Ракетных войск и Артиллерии накропал… А что тут такого, для здешнего интеллектуального уровня – сии вирши будут посильней, чем «Фауст» Гёте.

– Ко Дню Ракетных войск – и такая лирика?

– Ну да. Вы, Марь-Санна, просто финала не знаете. А финал там… э-э… А финал там вот какой:

– Да уж, – фыркнула Маша, – жизнеутверждающе, ничего не скажешь. Пушкин на Дне Артиллерии отдыхает… А ваш Серёга, оказывается, парень с юморком. Он за эту нетленку, случайно, на «губу» не залетел?

– Не-а, – весело ответил Алексей. – Наоборот. Заму по воспитработе очень понравилось.

– А Топтунову? – нейтрально спросила дочурка.

– «Хозяин» их и не видел, – успокоил её Карташ. – Это в стенгазете, в клубе висело.

– О! У вас ещё и клуб есть?

– А что, люди мы или твари дрожащие? И клуб есть, и оркестр свой. Олежка Антонов такие фишки на саксофоне выдаёт – Эллингтон застрелился бы от зависти…

– Эллингтон на клавишных играл, – мягко поправила Маша.

– А у нас в клубе и рояльчик есть, – ничтоже сумняшеся сказал Карташ. – Взглянуть не желаете?

– А меня пустят?

– Да о чём вы говорите, сударыня, клуб-то за территорией зоны… Гриня, давай к клубу Всё тот же шоферюга Гриневский по кличке Таксист, что вёз их от вокзала, молча кивнул.

Молчал он от самой Авдотькиной пади, думая о чём-то своём, уркаганском, чем, собственно, Карташа вполне устраивал: придаток мотора разговаривать не должен.

Взрыкивая на колдобинах, уазик выбрался на ровный участок перед КПП, свернул и остановился у двухэтажного хозблока, возведённого, по слухам, ещё при Кукурузнике. Так или нет, Карташ не знал, но верил охотно – уж очень он напоминал те продовольственные «стекляшки» серого силикатного кирпича, что были понатыканы практически во всех городах и весях бывшего Союза между жилыми домами. В этом, правда, застекление первого этажа отсутствовало, а над «парадным входом» гордо алел транспарант «Клуб» – для тех, кто, по-видимому, был по какой-то причине не в курсе.

Остановились. Карташ выбрался из уазика первым, открыл дверцу, галантно подал руку.

Маша ступила на зоновскую землю, как будто выходила из кареты возле собственного особняка, где на раут уже собрался весь цвет местной аристократии – и плевать с высокой колокольни на то, что одета она была уж никак не для раута, а вовсе даже по-походному: свитер под горло, зелёная ветровка, джинсы и короткие сапоги. Первый день «отпуска» Алексей решил посвятить ознакомительной экскурсии по окрестностям, так что с утра они петляли на уазике по таёжным стёжкам, останавливаясь разве для того, чтобы размять ноги, перекусить предусмотрительно захваченными Карташом бутербродами с кофе из термоса и насладиться видами. Красный ручей, Авдотькина падь, Соколиный распадок – какие там, к лешему, Болонья и Севилья! Красотища вокруг была неимоверная, даром что рядом зона, и даже у Алексея, уж на что прагматика и до мозга костей реалиста, порой что-то такое шевелилось в сердце, когда он демонстрировал дочурке «бескрайнее море тайги» с вершины какой-нибудь безымянной сопки, что-то такое романтическое, бля…

День, в общем, пролетел незаметно. Они вернулись к лагерю – решили подождать папашку и вместе вернуться в Парму, а пока папашка занят своими «хозяевыми» делами, отчего же не показать дочурке клуб? Пусть посмотрит, как развлекаются солдатики внутренних войск в редкие минуты расслабона…

– Жди здесь, – приказал он Гриневскому, доставая сумку с заднего сиденья. – Если «хозяин» нарисуется, скажешь, что мы в клубе. Свистнешь нас, домой поедем.

– Я должен быть в бараке, – с непонятной интонацией напомнил Таксист.

– Будешь, – успокоил Карташ. – Ты чё, земеля, тебе лафа такая привалила – знай себе катайся по тайге, наплевав на построения и поверки… Или не доволен?

Гриневский дёрнул плечом, сказал угрюмо:

– Вон там стоять буду, за углом. Мотор пока посмотрю.

– Ну, посмотри, посмотри…

Дверь в клуб была не заперта – непорядок, конечно, но на это закрывали глаза: всё что можно, из клуба разворовали ещё при Климыче, остались разве что пыльные исполинские транспаранты с ликами вождей социализма да неподъёмный рояль – прочие инструменты прапор Антонов бережно запирал в кладовке за сценой, за железной дверью. Алексей и Маша миновали закрытую солдатскую столовую, поднялись на второй этаж. Тишина, никого…

– Вот, собственно, сие и есть наш очаг культуры, – негромко сказал Алексей. Голос в пустом помещении звучал гулко, рождая тихое эхо.

Очаг являл собой актовый зал мест эдак на триста, с небольшой сценой и гениальным по своей идиотичности лозунгом на заднике:

Лозунг этот висел здесь со времён царствования Бориски – когда старые цитаты, из основоположников развитого социализма, стали уже неактуальны, а новые не годились по причине слишком шаткого положения на политической арене их, цитат, высказывателей. Тогдашний штатный художник, задолбавшись раз в полгода переписывать крылатые фразы Рыжкова, Гайдара, Черномырдина и иже с ними, плюнул, пошёл в библиотеку, взял томик Соловьёва, – справедливо рассудив, что уж сей-то философ опале не подвергнется ещё какое-то время, – ткнул пальцем наугад и старательно переписал на кумачовую ленту фразочку насчёт нравственной природы.

Заму по воспитработе, опять же, понравилось.

Маша медленно прошла между стульями, касаясь пальчиками вытертых спинок, поднялась на сцену, где главенствовали два артефакта – старенький рояль и обшарпанная трибуна, открыла крышку над клавишами, взяла аккорд – минорный, насколько разумел Алексей. Звук разлился по актовому залу, тревожно и неприятно, как телефонный звонок в пустой квартире.

– проговорил он.

– Ненавижу эту песню, – откликнулась Маша.

– Зато актуально, – сказал он. И поинтересовался в качестве поддержать разговор:

– А почему, собственно, ненавидите?

– А вот сами подумайте: война, какой-то офицеришка бредёт по городу, слышит вальс из пустого зала. Ясно дело, заглядывает – а там девушка в одиночестве перебирает клавиши… Ага, думает военный человек. Ну, заходит, тыры-пыры, потанцуем, ах, мне так одиноко, ночь коротка, спят облака, всё такое. Что дальше, догадываетесь?.. А на рассвете – извини, дорогая, утро зовёт снова в поход, или как там… И всё. И умотал военный человек. А девушка остаётся. Возле разбитого рояля.

– Да, – поразмыслив, сказал Карташ. – Похоже. Признаться, с этой стороны я как-то не думал…

Что-то шло не так. Совсем не так, как с другими девушками – даже там, в прошлой, московской жизни он не испытывал ничего похожего. Там всё двигалось по накатанной колее: лёгкий флирт, немного коньячку, двусмысленные фразочки, невесомые, почти незаметные прикосновения – и лялька, считай, твоя.

Потому как хотела того же самого, что и Карташ. Промахов практически не было. А тут…

Предупреждённый – а значит, вооружённый Нинкой Алексей держал ухо востро, однако никаких даже намёков на охмурёж со стороны шантарской красотки не заметил. Вела она себя с ним ровно и доброжелательно, но – не более.

То ли Нинка ошибалась, то ли…

То ли коротко стриженная чертовка была умнее и хитрее. И у Карташа всё чаще появлялась назойливая мысль первый ход сделать самому.

Наплевав на угрозу папашки.

Поэтому он дальновидно всё же захватил с собой остатки «Колчака» (спасибо археологу, ничего приличного в Парме он раздобыть всё равно бы не смог, хоть ты застрелись) – можно же выпить по чуть-чуть за знакомство? Папа не обидится. Ну вот, значит, планировалось выпить по чуть-чуть в комнатёнке у Кузьминичны, специально прибранной и вылизанной для такого случая, – а там уж как повернётся… Поездка обратно в лагерь с целью захватить папу после работы и посещение клуба в его планы никак не входили, ну раз уж мы здесь… так что же, прикажете коньяк пить прямо у рояля? Нет, в этом определённо есть элемент этакого лихого гусарства, но…

Но Алексей к своему ужасу понял, что совершенно не знает, как себя вести с этой девчонкой. Будто пятиклассник на свиданке, право слово.

– Так что у вас там? – вдруг сказала она, поворачиваясь.

– В смысле?

– Самогон? Водка? Портвейн «три семёрки»? Я же вижу, как вы мнётесь, да и в сумке отчётливо звякало всю дорогу. Не ломайтесь, ей-богу, что вы как ребёнок…

Чувствуя себя дурак дураком, он молча поднялся к ней на сцену, поставил на рояль коньяк, припасённые бокальчики, позаимствованные у Кузьминичны, нехитрую закуску.

– Ого, – сказала она с оттенком уважения. – «Колчак», я в восхищении. А я, грешным делом, уж подумала, что в этих местах самым благородным напитком полагается первач на зверобое…

– Обижаете, сударыня, – браво щёлкнул каблуками Алексей: кажется, ему удалось найти нужный тон, – у нас хоть и провинция, но и мы кое-что могём… За знакомство?

– И на брудершафт, – она посмотрела ему прямо в глаза…

…Её губы пахли коньяком и лимоном…

И тут он понял, что земля ушла из-под ног и он уже себя не контролирует.

– Тише, тише, господин офицер, я девушка поря… ох…

Он не отвечал, не мог, сдирая с неё проклятую ветровку, путаясь в застёжках, кобура зацепилась за что-то, долой её, поднял Машу, посадил на рояль – недоуменно брякнули клавиши, она коротко застонала, коснувшись нагой кожей холодной полировки, но он не слышал, он ничего не слышал и не видел, весь мир провалился к хренам свинячьим – были только они, только два тела, матово отсвечивающие в угасающем зареве заката, рвущиеся навстречу друг другу сквозь одежды, стремящиеся слиться, поглотить друг друга… Алексей вошёл в неё одним ударом, она закусила губу, сдерживая крик, опёрлась о клавиатуру, и рояль ответил победным воплем. Их движения рождали музыку, яростную, напористую, музыку любви – не той любви, которая не вздохи на скамейке, но любви первозданной, слепой и поглощающей, для которой нет морали, этики и законов…

Он и сам не заметил, как всё окончилось, просто произошёл беззвучный взрыв, который и вытолкнул его из сладкого омута, из головокружительной бездны, задыхающегося от наслаждения, с бешено колотящимся сердцем… вытолкнул обратно, на сцену обшарпанного солдатского клуба, рядом с огороженным колючкой лагерем.

– Маша… – сказал он, но она положила пальчик на его губы и жарко прошептала:

– Тс-с, господин гусар, ни слова. Не нарушайте романтику момента.

Солнце наконец-таки соизволило опуститься за лес, краски дня посерели, уступая место серости сумерек.

– Поверишь ли, с детства мечтала, чтобы меня на рояле полюбили… Я кажусь тебе развратной?

– Очень. Но, знаешь ли, это и притягивает…

Чувствуя, что силы его ещё не иссякли, какое там – напротив, силёнки рвались наружу неудержимо, как вода в промоину плотины, – не в состоянии сдерживаться, Алексей скользнул губами по её груди, к животу, ниже, ниже…

«Па-ашел охмурёж…» – мелькнуло где-то на излёте сознания.

– Изголодались вы по женской ласке, господин гусар, как я погляжу… – выдохнула она и откинулась назад, насколько это возможно, чтобы ему было удобнее, а он уже снова тонул, захлёбывался в волнах наслаждения…

Оглушительный, свистящий взрыв! И этот на сей раз не имел никакого отношения к восторгам плоти. Яркая вспышка на миг разогнала сумрак, со звоном лопнули стёкла в окнах, осколки прошили актовый зал навылет – хорошо хоть, сцена находилась в слепой зоне, лишь один касательно ширкнул Алексея по щеке.

Кажется, Маша кричала.

Кажется, кричали и снаружи.

Даже, кажется, стреляли.

Впоследствии Алексей так и не смог вспомнить, что же происходило в следующие несколько минут. В себя он пришёл уже снаружи – уже одетый и застёгнутый, неизменный «макарка» с уже снятым предохранителем и уже досланным патроном сжат в правой руке, левой он, чутко направляя Машу, цепко держит девчонку за локоть – тоже уже почему-то одетую, но как, когда успела – не сейчас, потом, потом!..

Они выкатились из дверей клуба наружу, Карташ толкнул дочурку влево, под защиту бетонного козырька над пищеблоком. Автоматная трескотня, заполошные крики со стороны зоны!

Сам метнулся к углу строения, выглянул…

Что-то в панораме жилой зоны зэков, огороженной высоким забором с накрученной поверху колючкой, было не так. Чего-то не хватало.

И как только он, наконец, осознал невозможное, невероятное – ближайшая к клубу вышка с автоматчиком пропала, исчезла, вместо неё теперь в небо медленно поднимались чёрные жирные клубы дыма – именно в этот момент рвануло вторично.

Где-то у основания второй из четырех вышек вокруг лагеря вспух белый шар, секундно превратив вечер в солнечный день, приподнял вышку метров на восемь над землёй – и шваркнул её об колючку, разламывая на составляющие. Доски вспыхнули, как спички, и Алексей, прежде чем отпрянуть, увидел, как из-под двускатного навеса вышки вывалился объятый ярко-жёлтым, неестественным пламенем охранник, молча рухнул на колючку, повис, зацепившись, раза два дёрнулся и затих, коптя…

«Твою мать, это пластид! – как эхо взрыва ударило в голову. – Откуда там пластид?!»

Думать было некогда. Мимо, путаясь в недонадетых сапогах и незастёгнутых штанах в сторону КПП пронеслась рота безоружной зелёной солдатни под управлением хрипло вопящего команды, подгоняющего отстающих Богомазова.

Правильно, если заключённые пойдут на рывок, прорываться им сподручнее через КПП… У Богомазова была такая рожа, будто на зону приземлилась летающая тарелка с изображением американского флага на борту – в иное время рожа эта выглядела бы смешной, но не сейчас. И Алексей искренне подозревал, что у него самого рожа не лучше. А вы как думаете?! Бунт, нет, не бунт, настоящий прорыв, побег из зоны, долгие годы считающейся самой тихой и спокойной во всей Шантарской губернии!..

– Лёша!!!

В казарме вопили, гремели чем-то, матерились. Новых взрывов пока не было.

Он обернулся – Маша присела за высоким крыльцом, испуганно выглядывала оттуда – а вообще молодец, мельком отметил он, грамотно схоронилась, клуб и пищеблок после отбоя пустуют, как это все знают, туда соваться без дела не будут…

– Не высовывайся! – рявкнул он в ответ. – Сиди, я сейчас!

– Папа! Лёша, там же отец!..

Алексей только махнул рукой и отвернулся. «Хозяина» на зоне, конечно, нет, он сидит в административном корпусе, вне территории, но опасность, если вырвутся, ему грозит нешуточная…

Он оттёр липкий пот с правой щеки.

Что творилось там, за забором, увидеть было невозможно, можно было только догадываться – автоматчики на оставшихся вышках палят по всему, что движется внутри периметра, спускаться они не рискуют, потому как попасть в лапы ревущей, обезумевшей толпы урок их не греет ни с какого бока…

А, чёрт! По всему, что движется?!

Внезапно, будто перед ним включился экран кинопроектора, Карташ увидел зону в проекции сверху, как на чертеже. Между двумя подорванными вышками располагается укреплённый «шлюз» – проход в зону напрямик из казармы, называемый так потому, что оборудован двумя тяжеленными, сваренными из рельсов воротами, открываемыми только последовательно и только после того, как охранник посредством телефона и бронированного «глазка» удостоверится, что стучатся свои. Автоматной очередью, буде автомат каким-то неведомым образом окажется в руках спятившего зэка, ворота не вскрыть…

Но ведь у них не автомат, у них пластид! А там, между казармой и «шлюзом», – оружейный парк! И после подрыва двух вышек подход к «шлюзу» для оставшихся вышкарей оказался в «мёртвой» зоне!

Чёрт, чёрт, чёрт!!!

На хрен уркам не нужен КПП, они будут рваться к оружию!

И, словно в подтверждение его мыслей, бахнуло в третий раз – аккурат напротив «шлюза».

Приглушённо так бахнуло, почти неярко. Зато действенно.

Протяжный скрежет пронёсся над территорией лагеря, за ним последовал многократный звон, предупреждающие крики – и аккорд завершил леденящий, почти нечеловеческий, вибрирующий вопль. Карташ закрыл глаза, откинул голову, крепко треснувшись о стену клуба. Ударил затылком ещё раз. И ещё.

Самое страшное, что он никак не мог повлиять на ситуацию. С жалким «Макаровым» делать ему там нечего. А что именно там произошло, было понятно: подложенный заряд разнёс ворота в щепы (то есть в рельсы), толпа уголовников проникла на запретную территорию, покрошила охрану, дорвалась до оружия…

Один за другим замолкла трескотня с вышек: боезапас у автоматчиков не безграничный. Зато началась пальба с той стороны казармы, что примыкала к зоне. Вопли обороняющихся и бунтующих слились в единый рёв. Истерично драли глотку овчарки в питомнике – не понимая, что творится вокруг. Промелькнуло: надо бы их выпустить, натренированные брать людей в арестантской робе, они могут здорово пособить солдатам. Но туда же не добраться, бли-ин!..

Алексей опять вытер пот с правой щеки, посмотрел на ладонь.

Не пот, кровь. Откуда?! Вспомнился осколок стекла в актовом зале, задевший щёку. Он нервно хихикнул: так что с боевым крещеньицем вас, Алексей Аркадьевич…

Отдельные выстрелы доносились и со стороны автопарка, потом раздался звук работающего мотора. «Вахтовка», – по звуку определил Карташ. Значит, кто-то решил рвать когти подобру-поздорову И это правильно, как говорил первый и последний Президент СССР… Теперь их не остановить. Как цунами, уголовники вот-вот вырвутся на свободу, разольются всепожирающей волной, уничтожая на своём пути всё, что шевелится и не шевелится, рванут… Куда они рванут? В посёлок, в Парму, ясный хрен! Сколь хорошо ни был бы организован прорыв, основную массу организаторам не сдержать, не направить. Урки ломанутся туда, где выпивка, женщины, табак, чай, жратва… Во что превратится Парма, трудно себе даже представить… Но кто организовал, зачем?! Ведь говорили о примире…

В сгустившейся ночной мгле с грохотом рухнули и внешние ворота «шлюза» – рёв толпы стал значительно слышнее, словно сделали погромче звук в телевизоре.

Вот и всё. Кранты.

Первого беглого он увидел, уже срываясь с места и бросаясь к крыльцу, за которым пряталась Маша, а увидев, на миг замер, не в силах двинуться. Метрах в десяти от Карташа из сумерек на открытое место выскочил караульный, без оружия, сильно припадая на левую ногу, бросился бежать, в немом крике разевая рот. Очередь скосила его через пять шагов.

Следом показался зэк, первая, бля, ласточка, длинный, худой и седой, как узник концлагеря, приставил дуло «калаша» к затылку подстреленного и дал ещё одну короткую очередь.

Мозги брызнули в разные стороны. А потом, кривя губы, принялся остервенело лупить прикладом по голове безвольного, как кукла, охранника.

Алексей узнал его.

Этого не могло быть. Но так было.

Со звериной жестокостью караульного прикончил не кто иной, как Лупень, тихий стукачок, бывший вэвэшник и нынешний полосатик…

За мгновенье в голове Карташа пронёсся вихрь мыслей: значит, врал, значит, он с ними заодно, никакого примирения и не должно было быть, блеф… да нет, я же в людях разбираюсь, если б Лупень знал о готовящемся кипеже, он бы сказал, не мог не сказать…

Тогда что происходит?..

Когда Лупень стал разворачиваться, когда увидел Алексея, когда их глаза встретились – взгляд беглеца в робе был туманным, не сфокусированным, словно он был под кайфом, он и не узнавал Карташа – когда ствол «калаша» стал медленно, как в замедленной съёмке, подниматься, старлей сбросил с себя оцепенение и дважды нажал на курок «Макарова». Не сказать, чтобы Лупень держал автомат очень уж умело, но на таком расстоянии не промажет и ребёнок.

Звуки «макаровских» выстрелов совершенно потерялись в творящейся вокруг какофонии.

Зэка отшвырнуло, бросило на спину, он упал в пыль, смешно засучил ногами и затих: пули угодили туда, куда Алексей и целился – в левую сторону груди.

И подобная бойня сейчас по всему лагерю, по всему… Да что же тут происходит?!

Тело ещё не замерло посреди дороги, а Карташ уже грубо – не до церемоний – выдёргивал Машу из её укрытия, толкал в сторону распахнутой двери клуба, в голове щёлкало, как горошины в пустую миску: в клуб они сунуться не должны, нечего им там делать, пошуршат на кухне, в санчасти, ни хрена не найдут и двинутся к Парме, так что есть шанс уцелеть, есть, бляха-муха…

Сноп ярчайшего света на миг ослепил, пригвоздил к месту. На повышенных оборотах взревел мотор, и из-за угла выскочил «хозяев» уазик, на повороте его занесло, чуть не опрокинуло, но водитель с управлением справился.

Гриневский!.. Нет, не Гриневский – ангел-хранитель на сияющей колеснице!

Карташ бросился ему наперерез, размахивая пистолетом. Вдоль борта «козла» неровной цепочкой тянулись следы от автоматных пуль…

Таксист резко затормозил, распахнул дверцу.

– Сюда, начальник, живо, твою маму!..

Как мешок с картошкой выдернув Машу из дверей, Алексей одним прыжком пересёк расстояние до машины, толчком бросил дочурку на переднее сиденье, рванул заднюю дверцу…

Автоматная очередь раздалась вслед, когда уазик уже летел вперёд, прочь от разверзшегося на месте лагеря ада, заднее стекло разлетелось вдребезги, усыпав пассажиров осколками, но они уже ушли, ушли!

Таксист вырубил свет – правильно, не фиг подсвечивать мишень, – и дорога впереди исчезла. Они мчались сквозь абсолютный мрак.

На колдобине машину подбросило, Алексей крепко приложился темечком о крышу, едва не прикусив язык, – и рёв двигателя вдруг усилился до грохота работающего компрессора. Сорвало к такой-то матери глушитель. Ну и хрен с ним, – дотянем до леса, решили друзья…

– К лесу давай, к лесу! – заорал Карташ, вытряхивая стеклянное крошево из волос.

– Застрянем же! – не оборачиваясь, попытался перекричать мотор Таксист.

– Бля, к дороге на лесосеку, кретин! Вон туда! До лесосеки доедем, а там пешедралом в лес! За нами не попрутся, смысла им нет за нами переться!

– Папа! Там же папа остался!.. – Маша схватилась за ручку дверцы, но Карташ мигом перехватил её, зарычал, надсаживая глотку:

– Дура, покрошат! У нас из оружия один пистолет! А у них автоматы!

– А потом что?! – от волнения Гриневский пустил петуха.

– А потом и думать будем!..

Таксист приглушённо выматерился, до побелевших костяшек на пальцах сжимая штурвал, наклонившись вперёд и вглядываясь в невидимую дорогу, будто та была заминирована.

Машина ворвалась в лес, и звук работающего на предельных оборотах мотора стал вовсе уж оглушительным. Гриневский снова врубил дальний свет, и замелькали калейдоскопом деревья, кусты, поваленные стволы, пни… По сравнению с дорогой возле зоны эта казалась проспектом какого-нибудь Тухачевского или улицей Карла Маркса в Шантарске, право слово…

– Тише, Гриня, уже можно тише, – посоветовал Карташ.

Гриневский послушно сбавил скорость.

Алексей мельком оглянулся назад, в беспросветную тьму за кормой – никого – и откинулся на спинку. Только сейчас он понял, что по-прежнему стискивает скользкую от пота рукоять «Макарова», и попытался разжать сведённые судорогой пальцы. Пальцы не слушались. Спокойнее, спокойнее, надо взять себя в руки, ушли ведь, уже ушли, краснокожие не догонят…

Горло вдруг сжал спазм, и Карташ с некоторым ужасом понял, что ещё немного, ещё чуть-чуть – и расхохочется в голос, будет ржать, как гиена, до полного изнеможения, до донышка… поэтому он со всей силы вонзил ногти левой руки в запястье правой. Боль пришла не сразу, словно правая рука онемела, словно он её отлежал. Или отсидел, какая, к херам, разница…

Но – немного отпустило. Ледяной, вибрирующий мелкой дрожью стержень в груди начал таять. Тело расслабилось, напряг последних минут – судя по сумеркам, с начала бунта прошло не больше двадцати-двадцати пяти минут, а кажется, будто несколько лет – напряг отпустил. Ф-фу…

А ведь «хозяин», Гена-археолог, Кузьминична, Нинка, какие-никакие друзья-приятели – все остались там, в лагере и в городке, на который надвигается смерть…

Нина, бли-ин…

Гриневский вдруг затормозил резко, так, что пассажиров бросило вперёд, сам вдруг застучал кулаками по рулю, яростно, со всей дури, выплёскивая напряжение, выкрикивая бессвязные проклятья – уазик аж ходуном заходил. Потом успокоился неожиданно, как и завёлся. Пробормотал едва слышно:

– Извини начальник… Прорвало.

– Бывает, – нейтральным голосом отозвался Карташ, только сейчас смекнув, что на пару с Машей заимел зэка – считай, беглого – в качестве шофёра по ночной тайге. И сие как-то не улыбалось. Ещё полоснёт бритвой, ссыльный всё ж таки, как говорится в одном бородатом анекдоте… А с другой стороны – если б не Таксист, поглумились бы над ними возле зоны, это уж к гадалке не ходи…

Он сказал примирительно:

– Давай вперёд помаленьку, лады? Гнать только вот не надо.

Гриневский выжал сцепление и тронулся.

Алексея вдруг неукротимо потянуло в сон. По эту сторону яви его удержало лишь осознание того, что сон, настоящий сон, ночной кошмар остался там, позади. И возвращаться в него ох как не хотелось…

Глава вторая. Трое плюс пистолет

27 июля 200* года, 23.16.

Воспевать ночную езду по тайге взялись бы разве самые отпетые романтики – из тех, что если и выбираются из столиц, то не далее чем на дачные участки, где, сидя на веранде с видом на жидкий, истоптанный грибниками лесок, прихлёбывают чаёк напополам с коньячком и сочиняют сердцещипательные песенки о палатках, геологах, кострах, о туманах и о запахах тайги. В общем, про то, что «нам не страшен дождик хмурый».

Взаправдашняя ночная езда по таёжной дороге, даже на уазике, то есть на самой приспособленной к этим ралли машине, напрочь лишена какой бы то ни было романтики. Темень беспросветная, свет фар отвоёвывает у мрака лишь крохотный плацдарм прямо перед скачущей по ухабам машиной. Скорость приходится держать невысокую, тайга становится всё гуще, дорога всё уже, ветви то и дело хлещут по стеклу. И вскоре под кожу начинает просачиваться неприятный холодок, а вслед за этим сердечко внезапно сжимают невидимые пассатижи – так накатывает ощущение безлюдья, раскинувшегося во все стороны на сотни, а то и тысячи вёрст, безлюдья, во владения которого ты забираешься глубже и глубже. Какая уж тут к чертям романтика! Ты вдруг осознаёшь, как с треском рвутся все твои привычные, уютные, удобные связи, как ты отныне далёк от телефонов, лекарств, «скорой помощи», запасов еды на полках холодильников, мягких постелей, тепла и прочих благ цивилизации. Тебя не прикроют МЧС, МВД и прочие службы. С этого момента можешь полагаться только на себя и на удачу.

Ты становишься частью изначальной жизни, которой ты безразличен, как плевок, которая обходилась без тебя миллионы лет и не заметит твоего ухода из мира. И приятного в этих ощущениях нет ничего – что бы не пели столичные барды…

Ехали молча. И не только из-за стресса, а ещё и по вполне житейской причине – трясло нещадно. Раздолбанная лесовозами таёжная стёжка не давала людям возможности оторвать ладони от скоб и спинок сидений. На таких ухабах будешь много говорить – точно себе язык откусишь.

Карташ посматривал вперёд, видел тёмный, отрешённый профиль Маши, её потухший взгляд и сжатые губы. Гриневский же выглядел сейчас за рулём точно так же, как и несколько часов назад – как собранный, хоть и раздражённый, уверенный в себе, хоть и не спавший ночь шофёр на тяжёлой трассе. «О чём он, интересно, сейчас размышляет?» – гадал Карташ. Пошевелился, нашаривая под собой бушлат, – хорошо захватил для выгула доченьки…

– Никаких развилок, – внезапно произнесла Маша глухим голосом.

Алексею показалось, что вырвавшаяся у неё фраза относится вовсе не к лесной дороге, а к чему-то более значительному, всеобъемлющему, может быть, фраза эта – некий итог её невесёлых раздумий.

– Некуда тут сворачивать, – без выражения проговорил Гриневский. Ну, уж этот-то точно имел в виду таёжную трассу.

Кстати, и вправду развилок не будет до самого подъезда к лесосеке. Так и трястись им по безвариантной узкой стёжке, на которой чтобы разъехаться, шофёрам встречных машин пришлось бы демонстрировать чудеса высшего пилотажа…

«Вот и сходили в отпуск, бля…» – со злостью подумал Карташ. Покосился на Машу. Та сидела прямо, невидяще глядя перед собой. Истерикой пока не пахло, молоток девка, держится. Соображает, что не до папы сейчас… А сейчас до разговорчика по душам кое с кем. Самое время.

И сказал отрывисто, положив руку со стволом на плечо водителя:

– Короче, заключённый Гриневский. Время разбора полётов. Отвечай быстренько и честно, как у духовника. Что за херня происходит?.. – Вдавил в его шею дуло «Макарова». – Стоп-стоп, ты мне плечиками-то не елозь. У меня, понимаешь ли, ствол, а тебя – голы рученьки. И прежде чем ты руль в канаву какую-нибудь повернуть успеешь, я тебе полчерепа снесу, усёк? Тогда продолжаем «Что? Где? Когда?»… Мы, понимаешь ли, теперь с тобой одним миром мазаны – ты, получается, беглый, а я, получается, тоже вроде как пост покинул… И скрывать сейчас что-либо друг от друга у нас резона нет. Повторяю: что в зоне произошло?

– Соскок, начальник, – после долгой паузы негромко ответил Гриневский. – Семеро «углов» срыли под шумок… точнее, собирались. Ради того всё и затеяно было.

Наступило время Карташу раскинуть мозгами.

– Ты меня не парь, – наконец рассудительно сказал он. – Ради какого-то соскока кипеж на всю зону не поднимать, с прорывом, да с захватом оружия? Так не бывает.

– Именно потому, что так не бывает. Пока солдатня с ментами будут остальных ловить да успокаивать, пока пересчитают, кто жив, кого мочканули, кто в леса подался – те уже далеко будут…

Машина вильнула, попав колесом в яму, мотор гневно взвыл, но вытащил уазик из выбоины и, взревев по-медвежьи, погнал их дальше.

Маша молчала.

Карташ поразмыслил ещё немного, убрал пистолет. Сказал спокойно:

– Не верю. Ты, дружок, поаккуратнее будь на дороге-то… Ну хорошо. Допустим. А как так получилось, что…

От неожиданности Гриневский не втопил до упора педаль тормоза лишь чудом, спас, видать, немалый таксистский опыт – иначе лететь бы пассажирам уазика носом вперёд, до столкновения с преградами. Нет, Таксист просто резко вильнул на обочину и остановил машину в шуршащих зарослях молодого ельника.

Случилось это, когда уазик свернул за очередной поворот возле самой лесосеки, и фары выхватили замызганное окошко, зелёный задний борт и на нём крупные чёрные номера брошенного посреди дороги пазика-«вахтовки». Угловые! Вот, оказывается, кто на автобусе сдёрнул!

– Маша, на пол! – крикнул Карташ, распахнул дверцу, перехватил табельный «Макаров» обеими руками и вывалился наружу.

Перекатился, замер, огляделся, затем по-пластунски переполз под прикрытие невысокой кочки. Выждав две секунды, решился, вскочил и бросился вперёд, ориентируясь на средней толщины ствол сосны. Если оставлена засада от соскочивших, то начнут стрелять. Не из стали же их нервы! Но у него есть все шансы проскочить. Чего ж Таксист, сука, не погасил фары-то…

Он проскочил и, тяжело дыша, прижался к шершавой сосновой коре. Пока таёжную тишину не нарушали иные звуки, кроме лесных.

Карташ заметил на дороге, залитой лунным светом, тёмный силуэт.

– Их тут нет, начальник, – стоя на дороге, Гриневский говорил негромко, но не приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его слова. – Чего им тут делать, кого караулить? Как они бы догадались, что мы по ихней же стёжке пошли?..

В правоте слов Таксиста лучше прочего убеждало то, что он до сих пор был жив – слишком уж соблазнительную мишень он представлял собой…

– Да и сразу бы стали шмалять, начальник, не дожидаясь, пока мы выберемся из машины. Мотор издали было слыхать, без глушака-то. Как мы из-за поворота вырулили, так и стали бы палить, как в тире. А оружие у них есть, бля буду, и не ваши «калаши»…

В руке Гриневского вспыхнул фонарик. Жёлтый электрический луч протянулся к «вахтовке», пробежался от колёс до крыши фургона, погас.

– Маша, слышишь меня? – повернувшись к уазику, громко спросил Карташ.

– Да, – раздалось в ответ.

– Оставайся в машине.

И Карташ по-прежнему с пистолетом в руке вышел на дорогу. Вместе с Гриневским они направились к брошенному зэками автомобилю.

– Им некогда засады устраивать, – всё о том же говорил Таксист. – Доехали, перекурили, поздравили друг друга с удачей – и в путь. Ночь-то лунная, можно кое-как идти по лесу. А то ведь и приборы ночного видения у них имеются… Я, к примеру, не удивился бы…

Отводя руками нависающие над дорогой ветви, они обошли «вахтовку», добрались до распахнутой двери автобуса.

– Давай глянем, начальник, нет ли чего полезного, – Гриневский направил луч фонарика на ступени, шагнул…

Пальцы Карташа вцепились в робу зэка. Он рванул Таксиста на себя, подсёк ему ноги и толкнул на обочину, в кусты. Обрушился сверху, взял шею в захват. Страшно прошипел:

– Лежать, блядь, не дёргаться! Убью, падла! Застрелю, как суку!..

Гриневский хрипел, извивался, пытаясь высвободиться, одной рукой отдирал локоть Карташа, другой ощупывал землю в поисках какого-нибудь подручного оружия – камня или деревяшки.

Так продолжалось секунд десять.

– Замри и слушай! – склонив лицо к лицу Гриневского, горячечно зашептал Карташ. – Замри, я сказал, тварь! И я тебя отпущу! Пронесло, ты понял? Теперь точно уже пронесло, и я тебя отпускаю…

Алексей чуть ослабил хватку, готовый в любой момент снова сжать шею зэка в железный замок.

– Без глупостей мне, Гриня… Некогда было церемониться… Растяжка там… Ты, придурок, чуть не подорвал тут нас обоих… Я ж не знал, задел ты её или не задел… Пришлось валить… Объяснять некогда было… Всё, отпускаю…

И Карташ разжал захват. Тут же, на всякий случай, откатился в сторону, вылез из кустов, поднялся на ноги.

– Силён, начальник, – вылез следом Гриневский, массируя шею.

– Ничего, выживешь…

Фонарик залетел под «вахтовку», но не погас, поэтому разыскать его труда не составило. Карташ выронил и пистолет. Но и его нашли – правда, чуть повозившись. Потом вернулись к дверце «вахтовки». Присели на корточки, вгляделись, подсвечивая себе фонариком. Над второй ступенькой автобуса, на высоте ладони тянулась проволока толщиной миллиметра в два. Граната же была изолентой примотана к дверной петле.

– Значит, гранаты у них тоже есть… – отметил Карташ, неизвестно к кому обращаясь.

– Как ты растяжку-то углядел?

– Фонарик, луч, – Карташ рукавом вытер пот со лба. – Ф-фу, повезло нам… Что-то блеснуло… длинное и тонкое. Наверное, понял, что проволока… – И честно признался:

– Хрена там понял – я ни о чём и подумать-то не успел. Если честно, тело само сработало.

– Ты чего, начальник, в горячих точках воевал?

– Бог миловал.

– А я вот воевал, но не заметил… Так откуда у тебя ж навыки? Или в ваших училищах натаскивают?

– Пёс его знает откуда, – сказал правду Карташ. – Может, от предков что пришло… Так, сейчас мы её…

Он аккуратненько, в пять приёмов переломил проволоку на кольце гранаты, освободил саму гранату с ввинченным запалом (это оказалась «ф-1» – ого, рвануло бы на славу, это тебе не какая-нибудь плевенькая пятая «эргэдэшка»), подкинул на ладони, положил в карман. Пригодится. Сказал, стараясь сдержать предательскую дрожь в голосе:

– А ты где воевал?

– В первую чеченскую, – не сразу ответил Гриневский. И посмурнел, замкнулся.

– Ну-ну… А теперь осторожно поднимаемся и смотрим, нет ли там для нас чего-нибудь полезного.

– Например, ещё одного подарочка? – хмуро заметил Гриневский.

– Это вряд ли, не ссы. Сам говорил – они не ждали, что мы по их следу двинемся. А растяжка – это так, на всякий пожарный, мало ли что. Им, Гриня, боезапасы экономить надо…

В салоне, просвечиваемом фарами уазика насквозь, он вдруг повернулся, одной рукой взял поднявшегося следом Таксиста за грудки, направил луч фонаря тому в глаза и ласково сказал:

– А теперь не для протокола. На зоне о готовящемся прорыве не знал почти никто. Ни «мужики». Ни даже мои стукачи. Тем более – не знали о соскоке. Вопрос: откуда знаешь ты?

Гриневский рывком высвободился, в его глазах мелькнул очень нехороший огонёк, и Карташ мигом сконцентрировался, поднял «Макаров» – зэки, даже полуослепленные, умеют наносить удар быстро, незаметно, непредсказуемо и, главное, эффективно. Алексей сам видел, как насквозь прочифиренный, прокуренный и туберкулёзный Пистон, имеющий пятую ходку, секунд за двадцать приголубил каратэшника, обладателя какого-то там охренительного дана. Впервые залетевший на зону каратэшник стал, по неопытности своей, строить из себя делового, качать права и одним, первым же ударом уложил на пол Пистона, – а Пистон вцепился зубами в ногу каратэшника и выдрал тому сухожилие, что называется, с мясом. Потому как в уркаганской драке главное – нанести противнику как можно больший урон за минимальное время, причём неважно какими способами и приёмами, любыми, – так что все эти «маваши» и «йокогэри» отдыхают…

Однако Гриневский нападать не стал. Рысий огонёк в его глазах погас, он сказал негромко:

– Свет убери, начальник.

Алексей, подумав, отвёл луч в сторону.

– Ты только не забудь, начальник, кто сначала тебя, а потом тебя и девку твою от смерти спас. Я ведь мог и не остановиться ни там, у оврага, ни у клуба вашего…

– Откуда про соскок знаешь? – повторил Алексей, несколько успокаиваясь.

– Оттуда. Фу, бля, круги какие-то кружатся, ни хера не видно… – Таксист потёр слезящиеся глаза. – Я должен был вместе с ними соскочить.

Восьмым.

Вот это было неожиданно.

Таксист – из «мужиков», никогда в воровские дела не лез, ни в чём этаком участия не принимал, крутил себе баранку и всё больше помалкивал…

И он решился на побег?!

– А не гонишь? – недоверчиво спросил Карташ.

– Самогон гонят, а я говорю, как есть, – резко сказал Гриневский. – Пугач мне лично приказал: «В двадцать два десять чтоб был подле меня. Да оденься потеплее, по-походному, со мной и с ребятами пойдёшь. Если выгорит – Березовскому на милостыню подавать будешь…»

Алексей озадаченно почесал висок рукоятью пистолета. Спросил:

– А ты что?

– А что я? – истерично выкрикнул Гриневский. – Пугачу, что ли, возражать буду?! Сказал: «Буду». В двадцать два десять ты с лялькой ещё в клубе барахтался, а я тебя ждал, как цуцик, – а в двадцать два тридцать началось…

– За ляльку в рыло получишь, – серьёзно предупредил Карташ. – Иными словами, ты к Пугачу просто не успел?

– Ну.

– И он без тебя в соскок ушёл?

– Ну.

Карташ хохотнул, но тут же снова стал серьёзным.

– Ох и зол на тебя Пугач, наверное, – опоздал ты брат, к построению…

– Е..л я такие построения, начальник, веришь ли, – сказал Гриневский, глядя в глаза Карташу. – Откажешься – на перо поставят, пойдёшь с ними – всё равно не жить, я ж не с их грядки, я чужой. Заставят сделать, что надо, – и привет. Чтоб языком потом не трепал.

– Логично, – вынужден был согласиться Алексей. – Дела-а… А что сделать должен был? Куда культпоход намечался?

– Не знаю, начальник, веришь, нет? – Таксист перекрестился. – Мне Пугач не докладывался…

– А ты с ним знаком, что ли? С Пугачом?

– Да было дело… – замялся Гриневский…

– Что случилось?

Оба слаженно обернулись. Маша не сдержала обещания и бросила уазик – видимо, одной ей сделалось вконец невыносимо.

– Да вот, – как ни в чём не бывало ответил Гриневский, – мы тут грибочек с гражданином начальником нашли, белый…

Ничего полезного в «вахтовке» они не отыскали – беглые заметали следы старательно. Зато в уазике за задним сиденьем обнаружился потёртый жиденький ватник Гриневского – Алексей заботливо прихватил его с собой: ночью в тайге может быть не жарко. Кофе в термосе есть, сигарет почти полная пачка… жаль вот, «Колчак» в клубе остался – оченно, знаете ли, неплохо было бы принять сейчас для успокоения и тонуса…

– Где ночевать-то будем, начальник?

Да уж, проблема. Но Алексей ставил её шире, вообще: что дальше делать-то? Их рывок на уазике можно объяснить лишь состоянием аффекта. Инстинкт погнал их в тайгу, подальше от вырвавшейся на свободу смерти. А в здравом уме никто не решился бы на подобную авантюру – без снаряжения и провианта… Да и со снаряжением и провиантом не решились бы.

Вот что надо делать: утром надо будет худо-бедно определиться на местности, поворачивать оглобли к станции и леском-леском к ней пробираться. О неожиданно вспыхнувшем бунте власти наверняка уже знают, солдатики из ближайшей вэчэ с ментами уже подтягиваются, если можно верить «археологу» – и ничего, подавят как миленьких, никуда зэчарам не деться. А вот если крутиться поблизости зоны, так можно и на пулю нарваться – злая солдатня, тайгу прочёсывая, сначала будут стрелять, а уж потом смотреть, что за дичь они подстрелили, беглого урку, добропорядочного старлея или «хозяево» чадушко…

– Уйдём где-нибудь на километр в сторону, – решил Карташ. – Там переночуем, благо до утра не так уж и много осталось, а утром свернём к вокзалу, лесочком подойдём… Ничего, за пару дней должны добраться, там в ментовку и сдадимся. Авось, если расстреляют, то не сразу…

Он мельком оглядел экипировку Маши и, в общем-то, остался доволен. Прочная брезентовая ветровка, свитер, сапоги – нормально, словно специально к походу готовилась… Хотя, по большому счёту, так оно и было – они же весь день гуляли по тайге. Что ж, прогулка продолжается. С оздоровительным уклоном…

На небольшой полянке развели костёр. Таксист по уркаганской привычке сел на корточки в сторонке, но Алексей, здраво поразмыслив, поманил его пальцем – дескать, сейчас нет зэков и цириков, пока мы на равных. Пока не выберемся из этой передряги. Поколебавшись чуток, Гриневский придвинулся к костру. Карташ достал из сумки термос с остатками кофе, два сплющенных бутерброда. Не густо, прямо скажем. Один бутерброд отдал Маше, второй разделил пополам между собой и зэком. Ели в полном молчании, и Каждый думал о своём.

…Ночь, к счастью, выдалась безлунной, небо было затянуто плотной облачной пеленой; крадущегося человека окружала непроглядная тьма.

Но его это не останавливало: бесшумной тенью скользнул он под таинственно шепчущие кроны, в огромные, почти в человеческий рост папоротники, постепенно удаляясь от полянки.

Хотите оставаться тут? Что ж, дело ваше, господа хорошие, только времена нынче другие, власть в округе поменялась. К станции он не полезет ни за какие деньги, своя-то шкура дороже. Если вскроется, кто он такой… Нет уж, лучше самому, без этих… сопровождающих…

Он выбрался к безымянному распадку, по возможности тихо спустился к руслу высохшего ручья…

И одновременно с этим в шею ему упёрся холодный кругляшок, а знакомый голос тихо произнёс:

– Ку-ку, Гриня. Так, давай медленно повернёмся жалом ко мне… Неугомонный ты паренёк, как я погляжу.

Гриневский почувствовал, как по спине побежала струйка липкого пота. Он повернулся.

Было нестрашно – просто неизмеримо горько от того, что провели, как мальчишку.

– Умница. Теперь сделаем так…

Внезапно – Гриневский даже вскрикнул от неожиданности – в лицо ему ударил ослепительный кружащий свет. Он успел различить перед собой лицо старлея.

– Не бойся, – донёсся до него голос Карташа. – Это я опять фонарём поводил перед твоей рожей. Как тогда, в «вахтовке», помнишь? Побудешь слепым минут десять, пока зрение не восстановится. Так, на всякий случай. А пока положи-ка ласты на череп, будь столь любезен.

Умелые руки быстро обыскали Гриневского.

– Ладно, твоя взяла, – выдавил Таксист. – Давай договоримся. Расстанемся по-людски, а? Ты меня не видел, я тебя не видел. – Облизнул мигом пересохшие губы, ожидая выстрела в затылок… или нож под ребро… или ещё чего в таком духе.

– Ага, на попятную идёшь? – сказал Карташ. – Это хорошо. Это правильно. Теперь руки за спину. Скрести их.

– Что… что ты хочешь делать?

– Не дрейфь, убивать я тебя пока не собираюсь. Просто стреножу, как конека. До утра полежишь под деревцем; рассветёт, тогда и поговорим. А я пока вздремну – всю ночь из-за тебя, чёрта, глаз не смыкал, ждал, когда ноги сделать надумаешь…

Кисти Гриневского прочно, но не больно опутала тонкая проволока – не иначе, та самая, которая раньше играла роль «растяжки». Карташ повёл его назад, к костру, как козла на верёвочке.

Маша не спала, сидела по-турецки, испуганно глядя на принудительное возвращение блудного зэка. Карташ ободряюще подмигнул ей, подвёл Таксиста к дереву, уложил на бок и другой конец проволоки надёжно обмотал вокруг ствола. Свет костра разогнал тени, на небольшом пятачке посреди бурелома было как-то неожиданно уютно и покойно.

– Не беспокоит? Вот и ладненько. Спасибо, хоть не передушил нас, сонных…

– Погоди.

– Ну?

– Покурить дай.

Алексей некоторое время колебался, но потом пожал плечами и просьбу выполнил.

– Теперь всё?

Гриневский молча затянулся.

– Тогда до завтра.

И Карташ погасил фонарь.

Гриневский попытался изогнуться и дотянуться до пут кончиком сигареты, но не смог.

Да и что толку – проволока ведь… Передохнул немного. Докурив до самого фильтра, выплюнул окурок далеко в кусты. Лежать было не то чтобы неудобно, но в высшей степени неприятно. Возле уха сновали комарьё и ещё какая-то таёжная дрянь, но пока кусать не решались, и на том спасибо.

– Ты тайгу знаешь, – сказал он в пространство. – Пёр по бурелому грамотно, сейчас подкрался неслышно… Значит, ты обманул меня. Значит, ты знаешь лес.

– В детстве в походы ходил, – лениво донеслось со стороны костра.

– Начальник, ну зачем я тебе, а? Орден за меня всё равно не получишь. Я ж не бежал вместе со всеми, я вам жизнь спас. А тебе так и вовсе два раза. Мне через три с половиной откидываться, какой мне резон опять под статью лезть? И ни фига я не знаю, клянусь… Отпусти меня, а?

Послышалось возня, вновь включился фонарик.

– Слушай, Гриня, ты что, вообще никогда не спишь?

Кряхтя, Карташ присел на корточки перед Гриневским. Потёр глаза, сказал устало:

– Извини, отпустить я тебя сейчас никак не могу. Зато, что помогал, конечно, спасибо, но… Ты мне ещё не рассказал, откуда знаешь Пугача и какого чёрта лысого он тебя за собой потащил. Стало быть, ты что-то скрываешь. Стало быть, это что-то может оказаться для меня опасным. Расколись, а там посмотрим… Я ведь уже говорил: теперь мы с тобой одной ниточкой повязаны. Куда я, туда и ты.

Он поднялся, отошёл за дерево и с удовольствием помочился. Вернулся.

Гриневский вздохнул и сказал:

– Если хочешь – расскажу. Но ничего тут нет интересного…

– Ты зачем свалить решил по-тихому, а?

– А впадлу мне с вертухаем по лесам кантоваться…

– Не правильный ответ, – преспокойно перебил Алексей и добавил голосом Жеглова:

– Ты же не урка, Гриня. И не вор. И не жулик. Ты «мужик». Так что колись давай.

Гриневский ещё раз вздохнул…

21 декабря позапрошлого года, 19.44.

Никто не может знать, чем для него закончится этот день и этот вечер, а также любые вылазки, поездки, пикники и прочие мероприятия. К примеру, главный рыжий электрик страны, собравшийся в Приморье на открытие ГЭС, о чём заливисто вещают сейчас дикторы по радио, запросто может и не долететь. А что, очень даже запросто: столкновение со стаей ворон, теракт, ошибка диспетчера – жизнь наша полна неожиданностей… Ещё, глядишь, свалится на крышу «волги» этот электрический сокол, как раз ведь над головой будет пролетать.

А вон та деваха, что изготовилась перебегать улицу в неположенном месте, доберётся ли она до середины Днепра… то бишь улицы Ленина? Не угодит ли вместо свидания, на которое наметилась, судя по боевой раскраске и лучащимся глазам, в мрачную хронику дорожно-транспортных происшествий?

А вот уж кто точно может проснуться завтра поутру где угодно, так это гражданин, который открыл дверцу «Волги», впустив в салон морозное облако, и заползает сейчас на переднее пассажирское сиденье. Появление этого гражданина прервало вялые таксёрские умствования Петра.

– Ну что, едем? – поправив зеркало, спросил Пётр.

– Блин, ну что за непруха! Как сговорились все! Одна в ночную смену ишачит, денег ей, вишь, не хватает, другая переехала и не оставила, зараза, ни адреса, ни телефона, – растирая прихваченные морозом ладони, сперва пожаловался на облом пассажир, с которым Пётр объезжал уже второй адрес. – Вот чего… Давай, шеф, до угла Кутеванова и Каландаришвили. Тормознёшь у «Двадцати четырех часов». Знаешь?

Пётр философски кивнул: хоть в Москву, голуба, лишь денежки платил.

Магазин, известный по антиалкогольным временам. Раньше, в дочубайсовскую эпоху, лабаз в народе звали «огурцом» – за ядовито-зелёные стены. И ух как сотрясались эти стены, когда на них девятыми валами накатывались волны из крепких мужских тел! Потому что в другие магазины вино-водочную продукцию подвозили крайне нерегулярно, или же не завозили вовсе – спасибо Егору Кузьмину и Михаил Сергеичу, – а в этом почему-то с подвозом всё обстояло пучком. И сшибались каждый шантарский день в беспощадной игре, здорово смахивающей на регби, суровые, небритые, пропахшие потом и табаком мужики. Случись, кстати говоря, тогда возле лабаза короли натурального регби – скажем, какие-нибудь ирландцы, какие-нибудь «Дублинские буйволы», то затоптали бы их, как котят. Куда ирландцам против озлобленного русского мужика, у которого трубы горят лесным пожаром!.. А нынче нет очередей, и стены лабаза уже не зелёные, да и у народа сегодня другие огорчения и другие развлечения…

– Возьму два пузыря, – делился планами пассажир, – махану к Лёньке. Это мой братан двоюродный. Он, конечно, придурок, и подерёмся с ним, это уж как водится, ну да ладно… Всё ж таки год с ним не виделись. Я ж, командир, на Камчатке год торчал. Теплостанцию мы там строили, которая работает от гейзеров, слыхал, поди? Я-то сам мастером…

И полилась, как вода из крана, очередная история про житуху-бытуху, подобных которой каждый таксист за смену выслушивает море разливанное. Чего только за эти годы не надудели в уши пассажиры! От леденящей правды, которую, может, лучше бы и не слышать, до выдумок, перед которыми сам барон фон Мюнхгаузен снял бы шляпу. Не говоря уж про заунывные расскажи о повседневных бедах и тяготах. Это ж на Западе народ за такими делами таскается к психоаналитикам. А нашим-то чего переплачивать напрасно, пока есть случайные попутчики в поездах, алкаши в разливухах и таксисты. Выливай на них помои своей души…

От магазина «Двадцать четыре часа» до машины Петра затарившийся пассажир так и не добрался. Его перехватил по дороге какой-то медвежьей комплекции тип в распахнутом пуховике.

Объятия, похлопывания по плечам, раскрытый напоказ пакет, из которого блеснули водочные пробки и вот – камчатский мастер обрёл собутыльника, а Пётр потерял пассажира. Хорошо хоть, рассчитаться успели.

Вот так: не попадись клиенту по дороге хрен в пуховике, задержись Пётр где-нибудь на светофоре, выйди клиент из магазина чуть позже… ну и так далее. Однако у случайностей своя сволочная программа, которая в очередной раз подтвердила тезис о непредсказуемости любых планов на вечер или на ближайшие пять минут, тезис во всю живёт и здравствует.

Так вот этот долбаный тезис поменял планы самого Петра. А он был бы не против объехать ещё десяток адресов и, честно говоря, уже на это настроился. Таких клиентов, как камчатский мастер, Пётр любил. Да и какой таксист их не любит – мужиков с деньгами на кармане, вдобавок охваченных чисто русской маетой поисков компании на вечер. Но – не судьба. И надо крутить по городу километры, выискивая новых пассажиров, план делать.

Возле «ночника» на улице Советской таксомотору замахали с тротуара. Двое парней в чёрных кожанках и лыжных шапочках. Пётр оценил парочку как опасную. И проехал мимо. Ну их в пень, ещё, бляха, свежи воспоминания об удавочке. Был недавно такой случай с удавочкой, накидывали.

Один урод, вроде почтенного возраста, вроде вполне законопослушного вида заказал доехать до дачного посёлка Серебряный ручей, что в десяти километрах от Шантарска. Хороший заказ обернулся проволочной петлёй на шее. И, блин, ничего не сделаешь, не дёрнешься-не рыпнешься, когда металл, взрезаясь в кожу, давит на кадык. Сиди пень пнём, косись в зеркало, держи руки на руле и гадай, чего дальше будет… Но, в общем, тогда обошлось. Урод ограничился тем, что выгреб выручку, открыл дверь и, оставив удавку на память, удрал в ближайший лесок.

Глянув на часы – десять сорок, – Пётр решил смотаться к кабаку «Беличий глаз». Тот закрывается в одиннадцать, посетители вот-вот начнут расходиться, а народ там собирается, главным образом, безлошадный – это вам не бандюганско-чиновничий ресторанец «Шантара». До шалмана отсюда катить недалече: с Каландаришвили сворачиваешь в переулок Хлопова, потом по безымянному мосту, перекинутому через Лысый овраг, потом вдоль парка Независимости, выезжаешь на проспект Смирнова и вот ты у «Беличьего глаза».

В переулке Хлопова под колёса чуть было не угодил какой-то алкаш. На безымянном мосту машину Петра облаяла собачья стая. Зато вдоль парка Независимости ехать было одно удовольствие: односторонка, свободная от людей и попутных машин, хорошо освещённая почётным караулом фонарей… Ё-моё, а это что такое?.. Твою мать!..

Ограда парка была неразличима во мраке. Также уличный свет не доставал и до памятника пионерам-героям (парк Независимости в прежней жизни звался парком 50-летия ВЛКСМ), который находится между улицей и оградой. Но сейчас занесённое снегом гранитное подножие памятника выхватывал из тьмы свет автомобильных фар.

И если бы только это одно он выхватывал…

Ещё же на снегу возле автомобиля («мерседес» – отстраненно зафиксировал Пётр) лежали в разных позах три человеческие фигуры. И вокруг них чёрные точки на белом снегу – хотел бы Пётр, чтоб это была не кровь, но что ж тогда ещё?..

Такси поравнялось с памятником, и Пётр, сам не зная зачем, сбавил скорость. И разглядел в руках у безжизненно завалившегося на капот человека пистолет с навинченным глушителем, а в двух шагах от водительской дверцы – бесхозно валяющийся короткоствольный автомат. Водила, он же четвёртая жертва трагедии, упал лицом на руль напротив пулевых отверстий в лобовом стекле. «Ну да, – пришло Петру на ум, – такие места как раз и выбираются под стрелки. Безлюдно, чужие машины издали видать…»

Почему он сдал назад, а не врезал по газам? Да хрен его знает! Ведь таксёрская сущность взывала к осторожности, взывала не искать на жопу приключений… Наверное, виновата во всём вторая, армейская сущность. Или же дело решило то, что один из лежащих на снегу людей пошевелился: подтянул руку к животу, судорожно перевернулся с боку на бок, выгнулся дугой и вновь обмяк…

Улица, просматривающаяся от одного края парка до другого, была пуста. И неизвестно, кто и когда здесь проедет. А если проедет, станет ли связываться… Для раненого простой такой вопросец «жить или помереть» могут решить сейчас минуты, а то и секунды. В конце концов, просто замёрзнет к чертям собачьим на сибирском морозце в минус двадцать два.

И Пётр решился. Словно под руку его толкнули.

Противу всяких дорожных правил он развернулся на улице с односторонним движением, заехал на площадку перед памятником, остановился возле давно и, возможно, навсегда потушенной чаши «вечного огня». Напялил шапку, вылез из «Волги», матеря всех бандюганов с их разборками, самого себя, сердобольного добрячка, и шантарскую зиму в придачу.

Но раз уж ввязался, то сказавши «А» следовало выговорить и «Б». Потому, прежде чем подойти к недостреленному мафиознику, Пётр обошёл остальных бойцов-неудачников. Остальные были однозначно и несомненно мертвы. А вот тот, кто давеча шевелился, ещё дышал…

Мужику (лет пятидесяти, среднего роста, не шибко крепкого с виду, с благообразной сединой, с наколками-перстнями на белых от мороза пальцах, упакованному в кашемировое пальто) досталось две пули. Одна прошила предплечье – это, похоже, ерунда, а не ранение, а вот другая вошла в живот.

«Где ж их любимый контрольный выстрел? – со злостью подумал Пётр, подхватив раненого под мышки и волоком потащив к задней дверце „волгаря“. – Дострелили бы, как положено, мне б не пришлось корячиться. Везде брак и недоделки.

Нет, а вправду, чего ж не довели работу до ума?

Может, сами еле ноги унесли? Может, тот с автоматом, поливая всё вокруг свинцом на последнем дыхании, заставил противную сторону спешно отступить, распихав своих подбитышей и недобитышей по салонам и багажникам? Ладно, не моё это дело…»

Затащив недостреленного мафиози на заднее сиденье, Пётр подобрал слетевшую во время возни шапку, обошёл машину, сел за руль, закурил и задумался. Куда ехать-то, какие больницы тут поблизости? Так, до Седьмой далеко, Пирогова ближе будет, но всё равно треть города придётся отмахать. Ну не может быть, чтобы в этом районе не стояло никаких лечебниц! Редко по больницам доводится развозить… Стоп, стоп…

Ну как же! На Говорова имеется больничка! Старуху ж недавно туда отвозил, которая ещё от боли ругалась так, что любой грузчик удавился бы от зависти, а ейная дочь краснела и отворачивалась.

Пётр подал машину задом, развернул против положенного движения. Некогда объезжать этот парк. Да и вряд ли тут где-нибудь, в безрыбном месте, станут зябнуть гаишники.

От гаишников мысль естественным образом протянулась к ментам. Блин, а ведь он обязан доложить в мусорню о бойне возле памятника. Хоть через диспетчера, хоть через задницу, но обязан доложить, а то потом устанешь отбрехиваться на допросах.

Сзади донёсся стон и шуршание одежды. Раненый очнулся и даже нашёл в себе силы выпрямиться. Зеркало заднего вида отразило его бледное лицо.

– Ты в такси, я мимо проезжал. В больницу тебя везу, – Пётр упредил вопросы пассажира. – Больше живых нет, я смотрел.

Человек на заднем сиденье прикрыл глаза. Или вспоминая недавние события, или что-то обдумывая, или собираясь с силами.

– Забудь и слушай сюда! – распахнув глаза, резко бросил пассажир. Он явно привык приказывать и по два раза свои приказы не повторять. – Достань «трубу» из правого кармана пальто.

Взглянув в суженые серые бойницы глаз на костистом, жёстком лице, Пётр понял, что возражать бесполезно. Пришлось остановить машину.

Протиснувшись между сиденьями, он дотянулся до пальто своего криминального седока (тот чуть повернулся, чтоб удобнее было доставать), залез в карман, надеясь, что не заляпается кровью, вытащил мобилъник. Кажется, не заляпался.

– Набирай… – распорядился пассажир. И неожиданно замолчал. Лицо его исказила боль, он заёрзал, завозился, прижал руку к животу. Потом, справившись с приступом, глухим голосом задиктовал номер. Пётр вдавил нужные кнопки.

– Дай мне…

Пётр протянул «трубу» владельцу.

– Это я, да, – пассажир говорил, закрыв глаза. – Я ранен, остальные в жмурах. Еду к лепилам, такси подвернулось… Что? В руку и в живот. Вызывай Репу, Аркашу и Глобуса. Да, пусть всё бросают, не до мелочёвки. Всё понял? Давай… – Он бросил телефон на сиденье. – Теперь слушай адрес, водитель. Загородная улица, дом шесть. Это больница. И гони, парень. Получишь за труды, не обижу. Менты станут тормозить, отрывайся. Жми со всех лошадей. Не боись ничего, от всего отмажу. Всё, давай…

И он обмяк. Судя по всему отключился конкретно. Наверное, выдержать несколько минут в сознании стоило ему жуткого напряжения.

«От всего отмажу! А если ты подохнешь по пути, кто меня отмажет от твоих корешей! – зло подумал Пётр. – Ох и вляпался я, кажись. Но с другой стороны…»

С другой стороны (видимо, давала себя знать таксистская жилка), может, удастся огрести несколько кусочков зелёной бумаги с изображением заокеанских президентов. А бумажки те всяко лишние не будут.

«А с третьей стороны, – пришло в голову и такое соображение, – если ты вдруг коньки откинешь, то выкину тебя к лешему на обочину, подальше от глаз, и еду как ни в чём не бывало. Лишь бы менты до этого не прицепились».

Общения с ментами удалось избежать. И вовсе не оттого, что ему невероятно везло в этот вечер (насчёт везенья тут можно и поспорить), просто он сделал всё возможное, чтобы, не привлечь внимание как шакалов из семейства взяткоядных с полосатыми палками наперевес, так и прочих деятелей от правопорядка. Во-первых, Пётр проложил маршрут так, чтобы просто-напросто стороной объехать излюбленные точки гаишных засад. Лях с ним, что длиннее выходило раза в полтора – чай, не батю родного везёт, а какого-то хмыря с насквозь криминальным уклоном. Загнётся – честные люди только спасибо скажут.

Во-вторых, когда никак не получалось обойтись без оживлённых трасс, Пётр ехал по ним с пенсионерской скоростью. Как какой-нибудь затюканный жизнью и властями интеллигент на подержанной «Оке». Этакая «молодецкая» езда тоже здорово увеличивала шансы бандитского человека не добраться живым до больнички. Но человек вроде бы ни о чём подобном не подозревает, вроде бы он надёжно пребывает в счастливом отрубе…

Пётр то и дело поглядывал в зеркало на покачивающуюся в такт езде тёмную бесформенную груду на заднем сиденье. Иногда до скрипа в костях выворачивал голову, просовывал её в просвет между креслами и пристально вглядывался в завалившегося набок пассажира. И никак не мог разобрать, жив ещё курилка или уже отправился в края вечной охоты. Дышит, не дышит – поди разгляди…

И тут сладкой песней сзади прозвучал стон.

Насчёт того, чтобы, выкинуть седовласого бандюка в кювет, если тот и вправду загнётся, – это Пётр, конечно, погорячился, брякнул, не подумавши как следует. Ведь этот варнак в пальто, сволочь, напел в мобильную «трубу» и про такси. Может, кстати говоря, не без умысла напел. Теперь, случись что, его уголовные дружки (а это тебе не менты тупоголовые) найдут в два счёта и нужный таксомотор, и нужного таксёра. Того самого таксёра по имени Пётр Гриневский, чью машину леший, дорожный или какой иной нечистый выгнал демонической силой к парку Авиаторов.

Ну а теперь уж нечего дрыгалами ногать, раз вляпался, как трактор в болото. Раз уж влип, раз уж пошла такая пьянка – придётся жать педаль до упора, придётся лишь на финише узнать, чем тебя наградят: зелёненькими медалями с президентами или бетонной плитой в районе новостроек.

Когда он вырулил на Загородную улицу, то не удержался от громкого выдоха: «Фу-у-у, блин, пронесло!» Хоть с одной напастью подфартило: избавил бог от ментов проклятых. Улица, она же финишная прямая, просматривается, как вошь под микроскопом, до самой своей дальней оконечности, куда Петру и надобно. И ничего даже отдалённо похожего на ментов в обозримости не отсвечивает. Да ментов здесь отродясь не случалось. Какое счастье им тут караулить! Окраина города, разве старух штрафовать за превышение скорости движения к собесу, да старичков арестовывать за не правильное ношение кефира в авоськах…

Это был самый что ни на есть пригород Шантарска, где пока здравствовал частный сектор, ещё не изничтоженный высотным домостроительством. И больничку, на которую нацелил его уголовный подранок в кашемировом пальто, Пётр знал. Знал, к счастью, лишь как архитектурную достопримечательность. Нередко доводилось проезжать мимо – лечебница стоит аккурат на выезде из города. И каждый раз Пётр отмечал про себя, что если уж доведётся загреметь в больницу (тьфу-тьфу), то нечего искать лучшего варианта. Тихое зелёное место с видами на сопки – санаторий, а не больница…

Он ехал мимо высокой решётчатой ограды, за которой отбывали пожизненное заключение разлапистые старые ели и сосны, прикрытые сейчас снежными масхалатами. Широкие аллеи открывали обзор на двухэтажные корпуса, отгроханные в том архитектурном стиле, который ни с каким другим не спутаешь, получившим название сталинский. Принадлежащие к той же, великой и трагической эпохе, в саду коченели статуи пышнотелых колхозниц со снопами и рабочих с мускулатурой терминаторов. Промелькнул сугроб, в котором угадывался фонтан в форме пятиконечной звезды.

Сейчас, посередь зимы, кузница здоровья смотрелась зело соблазнительно – есть в тишине зимнего парка своя особая прелесть, зовущая к покою, зовущая оставить всякую суету сует и предаваться прогулкам по хрустящему снегу аллей и мыслям о вечном. Хоть самого себя калечь и стучись к айболитам – дескать, приютите на неделю, Христа ради, дайте отдохнуть от таксёрской пахоты, от жены, от тёщиного брюзжания, от пива по субботам, от соседей снизу, от соседей сверху, от программы телепередач, от шума и грохота.

Под такие мысли Пётр доехал до центрального входа. Возле распахнутых настежь чугунных ворот перетаптывались, выдыхая пар, двое крепких парнишек в коротких кожанках. Они давно уже махали руками, издали завидев машину, типа поторапливали. «Не по морозу у гоблинов куртяхи. Выгнали шестёрок из тёплых тачек. И не вякнешь, на КЗОТ не сошлёшься», – позлорадствовал Пётр.

Хотя в его ли подвешенном положении злорадствовать на чей-то там счёт!

Он притормозил в воротах, хотел опустить окно, спросить – чего, мол, куда везти вашего пахана, кто будет принимать ценный груз. Но пехотинцы криминального фронта распрыгались, раскричались, будто их ожгли казацкой плетью.

– Ко входу! Живее, твою мать, чего встал! Гони! К дому давай! К крыльцу!

«Могу к дому, могу в морг. Могу по счётчику, могу как договоримся». Оставив присказку в уме, Пётр направил «Волгу» в больничные владения. Один из членов комитета по встрече остался запирать ворота, другой побежал следом за машиной.

Пётр по кругу объехал огромную клумбу, на которую сваливали с дороги снег, превращая её в небольшой монгольский курган, подъехал к широкому крыльцу, припарковался, как к пристани, к массивной нижней ступени, пристроившись в хвост двум автомобилям («волъвешник» и «БМВ», с тоской отметил Пётр, как же тут обойдёшься без тоски, когда хорошие машины невольно пробуждают зависть и классовую ненависть).

Дверцы машин стали распахиваться тогда, когда Пётр огибал клумбу. Из дорогих тачек выбирались люди разного возраста, роста, ширины и одетые вроде не в униформу, но в чём-то неуловимо одинаковые. Явно присутствовала некая общестъ и одновременно инакость в жестах, в движениях, в лицах, во взглядах. Пётр затруднился бы сказать, в чём именно она заключена, но, несомненно, она имела место.

Ещё же, подъезжая к крыльцу, Пётр заметил, как отворилась неприметная дверь в стене больничного корпуса и оттуда выскочили с носилками на мороз двое бугаёв в белых халатах, накинутых на фуфайки. За ними вышел, прикрыл дверь и засеменил следом, помахивая чемоданчиком, невысокий, круглый человек отчётливо еврейской наружности. Сразу видно – доктор.

Остановив машину у крыльца, Пётр выбрался наружу, открыл заднюю дверцу и отступил в сторону. Всё, финита, его миссия окончена.

Такси от него тут же закрыли широкие спины, кто-то забрался в салон, кто-то сразу же принялся куда-то названивать по мобильному, на Петра обращали внимания не больше чем на его потрёпанную «Волгу», всё внимание – исключительно своему пахану, люди переговаривались, и не раз прозвучало имя Пугач. «Какое к ядрене фене имя, – поправил себя Пётр, – кличка, кликуха, прозвище».

Пожалуй, можно было не ошибиться и с предположением, кому принадлежала эта кликуха.

– Что же вы сюда заехали, идиоты узколобые!

К двери надо было! Ну отойди же ты! – непреклонно и с некоторой брезгливостью, как менты расталкивают зевак на месте происшествия, доктор отпихивал со своего пути к машине помехи в кожаных куртках и драповых пальто. – Ух, бестолочи! Ну в первый раз, что ли?! Теперь переть лишние тридцать метров, а переть – значит растрясти. Или предлагаете по ступеням в гору тащить, а потом ещё через весь холл?

– Да это пацаны путём не втолковали водило, куда-чего, малость офигели парни от сегодняшних пенок, – стал оправдываться некий субъект в длинном кожаном пальто, с лысой, как глобус, и ничем не покрытой головой, а прибежавший от ворот один из тех пацанов, о ком говорилось, слушал молча и пытался отдышаться. – Может, сказать, чтоб типа сдал назад?

– Да чего уж теперь, уже без разницы, мы всё равно выскочили, теперь быстрее выйдет на руках донести, – громкий докторский голос доносился уже из машины. – Нет, право, ваш… коллектив, весь причём, поголовно, надо лечить электричеством. От разжижения мозгов и умственной анемии, пора, давно пора. Если б были чуть поумнее, не попадали бы ко мне на стол через день. А то один, то другой…

Докторское брюзжание становилось всё тише. Видимо, он с головой ушёл в обследование раненого и стало ему не до бурчания. «Похоже, док не одного авторитета вытащил, откачал или склеил по кускам, – отстраненно подумалось Петру, оставленному в одиночестве, – и заслужил право поливать всех направо и налево, невзирая на звания и боевые заслуги на криминальном фронте… А вообще, следует признать, занятная больничка. Никаких тебе следов недофинансирования вроде там облупленного фасада, сломанных скамеек или негорящих лампочек. Наоборот, ухоженное заведение. Дорожки расчищены, больше половины окон – стеклопакеты, вона, собственная котельная дымит на славу, топлива не жалея. По всему выходит, не полечиться здесь простому таксёру, чем он не заболей. И простому чиновнику тоже не полечиться, и простому бизнесмену. Может быть, и просто за деньги здесь не подлечиться, сколько ни предлагай…»

Доктор колобком выкатился из машины, бросил дежурящим на крылечной ступени санитарам: «Перегружайте на носилки и живо в операционную», – подошёл к невысокому человеку в дублёнке и песцовой шапке, который до этого держался чуть в стороне от общей суеты.

– Ну что? – спросила «песцовая шапка».

– Что-что… – доктор вытирал руки салфетками, комкал их и бросал в снег. – Крови, конечно, он потерял много, а в остальном, думаю, поводов для беспокойства нет. Рана неприятная, болезненная, но не смертельная. Впрочем, вскрытие покажет. Шучу. Рентген покажет.

Оба направились в обход крыльца к служебной двери. До Петра доносилось продолжение разговора:

– Хороший уход, соблюдение, подчёркиваю, соблюдение режима, который я назначу, и всё обойдётся. Вот что что, а поваляться придётся…

И вдруг диспозиция, с которой, в общем-то, всё было ясно (одни уносят, другие уходят, третьи курят, Пётр ждёт, когда настанет его черёд), непонятным образом сломалась. Врач и его собеседник остановились как вкопанные, но потом человек в песцовой шапке быстрым шагом двинулся вперёд, а доктор остался на месте. Зашевелилась и вся массовка. Пётр чуть отошёл в сторону и оттуда увидел, что санитары остановились и опустили носилки на снег.

«Никак помер! – сердце гирей понеслось вниз. Пётр ощутил, что подмышки намокли и тёплые струи пота змеятся по бокам. – Труба… Сейчас пойдут искать, на ком сорвать злобу. А на ком, как не на мне? Ты не довёз, ты медленно ехал».

Но оказалось, что пока всё не так уж и скверно – раненый всего лишь пришёл в сознание.

Человек в песцовой шапке нагнулся к носилкам.

Чуть подвинулись в сторону раненого и остальные, кто ближе, кто дальше – в зависимости от собственной значимости, а стало быть, от возможности оказаться нужным боссу. Доктор же, вопреки ожиданиям Петра, не стал ругаться и кричать, что каждая минута на счёту, что он здесь главный и не допустит ни секунды промедления… Нет, доктор терпеливо ждал в отдалении. Санитары тоже отошли шагов на десять и демонстративно внимательно рассматривали больничные стены и заснеженные кусты.

…Потом Пётр вспоминал весь этот вечер, раскладывая его, как пасьянс, по минутам. Ох уж эти минуты… Каждая из них могла повернуться к Петру любой из своих бесчисленных граней. Но поворачивались они (как выяснилось, правда, гораздо позже) одной и той же гранью.

Получалось так, что его судьбу неведомые силы гнали, как чабаны гонят отару, в заданном направлении, плетьми загоняя отбившихся баранов в стадо. Вот почему, спрашивается, этот пахан очухался по пути от машин к больничным корпусам, почему не смог ещё секунд десять проваляться без сознания? Очухивался бы себе на операционном столе, на следующий день, когда угодно, – но нет…

Впрочем, обо всех этих роковых странностях Пётр задумался позже. А пока…

Шептались недавний пассажир и человек в песцовой шапке недолго, с минуту. Видимо, распоряжения были хоть и неотложные, но простые. А потом «шапка» распрямилась и позвала:

– Эй, Глобус!

С места сорвался малый в длинном кожаном пальто и с лысой, непокрытой головой. И то, что сказал ему с носилок ихний раненый пахан, Пётр расслышал, поскольку сказано было громко. Ну, может, и не громко вовсе, а просто нормальным, не приглушённым голосом, но так как вокруг благоговейно молчали – пахан говорит! – да если учесть ещё, что дело происходило на задворках Шантарска, вдали от шума городского, да ещё на территории больницы, то есть заведения самого по себе тихого… В общем Пётр услышал тот короткий диалог, ни звука не упустил:

– Эй, Глобус! Отблагодаришь водилу. Я обещал. Не обидь.

– Ясно, Пугач, – заверил Глобус.

Вот и всё. После этого пахан наконец позволил внести себя в больницу и, кажется, снова, дав воле слабину, потерял сознание.

Признаться, от услышанного настроение у Петра почему-то не взлетело счастливой птицей под небесный потолок. А вдруг «отблагодари» и «не обидь» – кодовые слова, означающие у них убрать свидетелей под корень? Любит же эта публика играть в слова…

Страха не было, просто неприятно засосало под ложечкой. Пётр подобрался. Так, за здорово живёшь, он уходить из этого, лучшего из миров не намерен. Придётся им повозиться, кое-чему он всё-таки обучен.

Сначала, раньше Глобуса, к Петру подошёл человек в песцовой шапке – у него обнаружились азиатские скулы и глаза при напрочь славянском носе. Скорее всего, полукровок, в Сибири таких много. «Кличку, небось, носит какую-нибудь вроде Монгольчик или Чингис», – отчего-то пришло в голову Петру).

– Как ты там случился?

– Таксист я, – пожал плечами Пётр, – везде езжу…

– Откуда подъезжал?

– Со стороны Хлопова.

– Не помнишь, какие-нибудь машины на подъезде к парку не попадались?

Пётр догадался, почему раньше его никто ни о чём не расспрашивал. До этого всё выглядело сущей ерундой по сравнению с возможной смертью пахана и тем переделом власти, который она неминуемо повлечёт за собой.

– С «зилком» стотридцатым разминулся у самого поворота к парку. Всё вроде… А, да! Ещё возле киоска, это который напротив «сменовского» бассейна, стояла «восьмёрка». Всё, до самого моста через овраг больше ничего.

– Хорошо. Опиши, как выглядело место.

Пётр описал. «Песцовая шапка» кивала в такт рассказу.

– Сам давно в таксистах? – спросил он, когда Пётр замолчал.

– Третий год.

– А до этого?

– В армии служил.

– Срочную?

– Офицерскую.

– Даже так, – без всякого выражения удивился полуазиат. – И что в армии делал?

Он говорил механически, погружённый в размышления о чём-то своём, весьма далёком от задаваемых вопросов. Ему необходимо что-то обдумать. Здесь и сейчас, немедленно. До того как сядет в машину. Вопросы – лишь ширма, за которой ему удобнее всего укрыться на время, взятое на размышление.

– Вертолётчиком.

– И чего ушёл?

Этот, без малейшего любопытства, походя заданный вопрос нешуточно разозлил Петра. Ответить хотелось стандартом: «А вот не твоё это собачье дело!»

Ну не рассказывать же, в самом деле, не пойми кому правду о своём уходе из армии, то есть о своём жизненном изломе, трещины от которого дотянулись до сегодняшнего дня. О том, что тогда казалось, будто всё безвозвратно, невосстановимо разрушено, служить некому и ради чего неясно. О ранении во времена первой чеченской, когда врачи, которым насрать было на орден, наотрез запретили ему вождение боевой машины и силком пересадили на «Ми-8мт». О жене, которой надоело безденежье, надоели военные городки. О том, что она наотрез отказывалась заводить детей в «военнополевых условиях». О том, что лётный состав стоял в очереди на топливо, чтобы, бляха-муха, как-то налетать эти долбаные двадцать часов в месяц – минимум из минимумов, который не даёт тебе забыть, что ты пилот, а не заноситель хвостов. О том, что сейчас что-то меняется к лучшему, но для него в армию нет дороги назад…

Пётр отделался дежурным, не раз опробованным ответом.

– Из-за невысокой оплаты труда.

– Понятно. Ничего, ещё разбогатеешь, – сказал на прощание полуазиат в песцовой шапке и быстро зашагал в направлении машин.

И вот тут-то пришёл черёд Глобуса, который всё это время перекуривал, сидя в сторонке на корточках. Показалось, не просто перекуривал, а обдумывал, как выполнить приказ шефа.

– Держи, мужик, заслужил, – с этими словами, произнесёнными с пафосной серьёзностью (видимо, Глобус вообразил себя председателем госкомиссии, вручающим ордена героям страны), он стянул с пальца перстень с зелёным камнем и отдал Петру. – Обиды нет?

Обиды не было. Возникло лёгкое неудовольствие. Если уж они надумали не убивать, а щедро, от всего бандитского сердца наградить, то его бы больше устроили дензнаки, пусть и рублёвые, мы люди не гордые. Было бы это как-то… привычнее, что ли.

– Ну бывай, мужик. – Глобус отвалил, заметно довольный собою. Неизвестно, кто он там в ихней иерархии, но думается, невелика шишка. Более-менее серьёзного человека не обременили бы таким незавидным поручением, как отблагодарить таксиста. А сам Глобус, наверное, считал, что только что совершил поступок, достойный графа Монте-Кристо (если, конечно, имел понятие, что это за граф такой).

Петру же вдруг стало противно, прямо-таки до тошноты. Нахлынуло отвращение – сродни тому отвращению к себе, которое наступает на второй день тяжёлого похмелья. Он побыстрее убрал перстень в карман.

Это была его давняя внутренняя война. Он убеждал себя, что он теперь и навсегда таксист, а не офицер, он выдавливал из себя офицера по капле. Вроде заглушит, вроде загонит глубоко в шахты души это чувство, но нет-нет, да оно и покажется, а иногда, вот как сейчас, так прямо вырвется на волю. Какой нормальный таксёр тормознулся бы у бандитской стрелки, подобрал бы раненого бандюка? Да нормальный бы ухреначил бы тут же на всех парах. Нормальный таксёр просто и без затей обрадовался бы, когда б ему перепал на халяву перстень. Хоть и неизвестно какой ценности, но халява же…

Настроение Петра кардинальным образом переменилось, когда с Советской он свернул на Голованова. Здесь заканчивался одноэтажный пригород и начинался полноценный город. Миганием фар он приветствовал Серёгу Карамазова, чья машина торчала на приколе напротив «Кардинсиювых бань».

Бандитско-медицинское приключение осталось позади.

Никто его не преследовал.

Почему-то вдруг Пётр подумал о том, что никто его и не предупреждал, как обычно предупреждают в фильмах: «Если ты хоть кому-то словом обмолвишься об увиденном, парень, мы достанем тебя из-под земли, и ты будешь мечтать тогда только об одном – умереть быстро». Никаких угроз на дорожку. Да, в общем-то, угрожает тот, кто боится, а боится тот, кто слаб…

Изменённое к лучшему настроение подтолкнуло Петра взглянуть на приобретение. Он вытащил перстень из кармана. Большой, овальный, нежно-зелёного цвета камень («бля, уж не изумруд ли?») был вставлен в оправу, стилизованную под виноградную лозу. Оправа золотая или позолоченная. Нет, наверняка золотая. Хотя Пётр ни черта не смылил что в золоте, что в камнях, но перстень производил впечатление вещицы, мягко говоря, не из магазина «Бижутерия».

На пальце жены перстень будет болтаться, будет слетать с него – вот на что перескочила его мысль. Да нет, исключено. Жене он не станет показывать перстенёк, как, разумеется, ничего не станет рассказывать о сегодняшних похождениях. Обычный обмен репликами: «Как прошло?» – «Как всегда» – «Есть будешь?» – «Давай». Вот и всё, что его жена должна узнать об этом вечере.

А завтра – принял Пётр решение – завтра он отнесёт перстень в ювелирную мастерскую.

Для начала пусть его оценят, а потом он уж подумает, как и кому продать подороже. Помнится, его старый приятель Пыжик имел какое-то отношение к торговле золотом и камушками. Пыжика видеть охоты нет никакой, но ради такого дела… Завтра же, в свой выходной, он и займётся перстнем. А может, сразу же и продаст. Чтоб поскорее истратить деньги. Как он истратит деньги, ясно: половину на подарки благоверной, половину по указанию благоверной.

Истратит – и вычеркнет из головы память об этом вечере.

А за этот вечер он, пожалуй, заработал как за полмесяца, а то и как за месяц. «Гаечка» точно не из дешёвых. И уж на сегодня однозначно хватит езды и приключений. Он заслужил отдых.

Да вот беда, и в парк не тянуло, чего там делать? В кои-то веки можно поездить так просто, для себя. Не в напряжённых поисках клиента. И не исключительно по делу, как ездил на своей «пятёрке»: тёщу на дачу, с женой по магазинам, в гараж и на техстанцию. Просто поколесить по родному городу, поглядеть на него глазами праздного водителя. Ну, если кто особо понравится, подвезём…

Кровь на заднем сиденье! Раскудритъ в перетак… Наверняка, кровь натекла на чехлы. Надо избавиться на всякий пожарный. Не хватает ещё расспросов напарника, а потом разговоров в парке. Сейчас заедет во дворик на следующей улице, имени революционного борца Логачёва, которую так отчего-то и не собрались переименовывать обратно, в Бездорожную, там стоит мусорный контейнер…

А пока можно взять из шестого бокса, там уж с год валяется чей-то старый чехол. Пока им накроет диванчик, а на днях купит новый. Вот деньги за перстень получит – и купит.

Его взяли на следующий день. Взяли, когда он, вытащив ключи из замка дверцы, готовился влезть в свою «пятёрку». Он не успел ни пикнуть, ни дёрнуться, ни понять хоть что-нибудь. Его сбили с ног, приложили фейсом об асфальт, рассадив кожу на лбу, заломали руки и сцепили их наручниками.

(Как он узнал позже, ему, оказывается, выпала великая честь – его упаковали не в обыкновенные, человеческие «браслеты» из никелированной стали, а в экспериментальные, одноразовые, из сверхпрочного пластика. А всё потому, что накануне в город приехала делегация из Хегельсхегля, норвежского города-побратима Шантарска, состоявшая из норвежцев всякого рода занятий, в том числе и из хегельсхеглъских полицейских.

Последние в качестве подарка русским полицейским привезли тысячу этих самых наручников, которые у них самих ещё только проходят обкатку.

Верно, потомки викингов решили: если уж русские медведи о них отзовутся хорошо, то вещь полезная, надо брать на вооружение, не задумываясь.

Изюм заморской удумки заключался в том, что наручники не имели замка, а стало быть ловкачи, которых хватает во всех землях, ни проволокой, ни ногтем открыть «браслеты» не могли. Если уж их на тебе защёлкнули, снять можно всего одним способом – перекусив пластиковые дужки. Поэтому в экипировку полицейского при таких наручниках должны входить и специальные клещи.

Причём клещей норвежцы приложили к подарку всего одиннадцать штук.

Первые отзывы о новой разботке скандинавских учёных поступили незамедлительно, через день после первых испытаний и по слухам принадлежали знаменитой на весь Шантарск Дарье Шевчук:

– Они бы нам лучше, как в начале Руси, варягов толковых на правление прислали, а уж конечности обездвижить я и без их пластмассы сумею… да хоть бы табельной рукояткой по голове. Видимо, менты готовились к отчаянному сопротивлению при задержании, потому что их налетела целая туча. Пётр сумел удивиться их количеству, когда его, вздёрнув рывком с земли, посадили, прислонив к борту «пятёрки». Обыск учинили, что называется, не отходя от кассы. Понятых добыли на соседней автобусной остановке.

Задержание и обыск снимались на видеокамеру – короче говоря, ментам очень уж хотелось сработать без заусенцев.

Перстень в его брючном кармане нашарили незамедлительно, чего ж не найти вещь, которую никто ни от кого не прячет?..

– Попрошу внимания. Камера, ближе, возьмите крупным планом, – голос командующего этим балаганом милицейского работника зазвучал торжественно. – При задержанном обнаружен перстень с камнем овальной формы. На обратной стороне… Камера, ближе! Фёдор, отодвинься, мудила! На обратной стороне видна проба золота и… по всей видимости, клеймо изготовителя…

Более ничего криминального при Петре Гриневском не нашли. Не должны были найти и в машине. В ней, если не считать домкрата и кое-какой мелочёвки вроде гаечных ключей, без отдачи позаимствованных в родном таксопарке, ничего противозаконного не хранилось.

Его, конечно, сдал ювелир. Какие могут быть сомнения. Пётр, как и собирался, отправился на следующий день оценивать перстень. Куда ему обращаться со своей просьбой – на этот счёт он долго голову не ломал. Посмотрел по справочнику, где ближайшая к дому ювелирная мастерская, туда и поехал.

Тогда в ювелирной мастерской поведение старого жука-ювелира странным ему не показалось.

Впрочем, сравнивать Петру было не с чем – что уж говорить, редко он оценивал драгоценности, а если уж быть точным, то вообще никогда не оценивал. Поэтому он не заподозрил второго плана ни в том, что старик, похожий на упитанного Зиновия Гердта, сославшись на необходимость вооружиться какой-то особой лупой, вышел в соседнюю комнату, ни в том, как долго тот листал какой-то непонятный каталог. Потом старичок неспешно разглядывал изделие – так учёные, должно быть, вертят под лупой какого-нибудь слишком уж диковинного жука – цокая языком и сыпля какими-то умными словечками. И в результате старичок разразился нудным, в конце концов утомившем Петра монологом: «Знаете, молодой человек, кажется, вам сказочно повезло. Если это подлинная работа мастерской Старка, то это сразу в несколько раз поднимет стоимость вашей вещи. Для окончательно вывода требуется более основательная экспертиза, если хотите, я могу её провести… Что значит – кто это? Вы ничего не слышали о Старках?! Я вас умоляю! Это в своё время очень известная семья варшавских ювелиров, и если б не польские события восемнадцатого года, они прогремели бы на всю Европу. Вы понимаете, о каких событиях я говорю…» – и в таком духе ещё добрых полчаса. А он слушал, как дурак.

И взяли Гриневского как раз возле ювелирной мастерской.

Первая же беседа со следователем, состоявшаяся через несколько часов после задержания, сняла все неясности.

– Вы, может быть, хотите позвонить адвокату? Или в газетку в какую-нибудь передовую, демократическую, специализирующуюся на правах человека? Так это пожалуйста, так я не против, – перебирая бумаги на столе, вяло начал разговор следователь, неприметный, невзрачный человек, этакий воплощённый винтик бюрократической машины. И было ясно, что он втихую издевается над допрашиваемым. – Но боюсь, самые оголтелые защитнички прав человека откажутся отстаивать ваши права. Испугаются тяжёлой и бессмысленной работы. Уж слишком плохи ваши дела. Давно, признаться, не держал я в руках столь доказательного дела. Собственно, мне у вас и спрашивать-то нечего…

В тот момент Пётр ещё не ощущал настоящего страха. Страх пришёл позже. Тогда Гриневский воспринимал происходящее как недоразумение, которое не может не разрешиться вскорости. Пётр не сомневался, что он попал за решётку из-за вчерашнего происшествия. Речь наверяка идёт о трупах у памятника, о чём же ещё?! Какой-то глазастый свидетель, не замеченный Петром, углядел его машину возле памятника пионеру-герою и запомнил номер. И сейчас его будут колоть на причастность к бандитской разборке.

Ладно, он расскажет немного нескорректированную правду: остановился оказать помощь раненым, единственного раненого погрузил в машину, хотел отвезти в больницу, но тот пришёл в себя, ехать в больницу отказался, позвонил куда-то, договорился, что его заберут по дороге его друзья, и на углу, скажем, Ефимова и Загородного, раненого забрали из машины Петра и загрузили в джип с заляпанными грязью номерами…

Также Пётр понимал, что ментов заинтересует происхождение перстня. И он за несколько часов одиночного томления в камере подготовил вполне убедительный рассказ. Вещицей расплатился с ним пассажир, у которого не нашлось денег для оплаты проезда. Приметы пассажиры можно дать такие: средний рост, круглое лицо, нос картошкой. Пусть полгорода арестовывают. Кстати, и на самом деле – чем только не расплачиваются пассажиры с клиентами! Часами, зонтами, пустыми кошельками – это обычное дело. А женщины, в основном девки, норовят сэкономить и расплатиться натурой. Пётр брезговал этой формой оплаты, а вот его напарник любил это дело. Впрочем, о расплатах натурой следователю докладывать не обязательно. И вот берёшь всякую дребедень, приходится брать. Потрачено время, потрачен бензин, а он не миллионер и так еле концы с концами сводит.

– Ну вот о чём разве вас спрошу… – лениво сказал следователь. – Разве что вы мне расскажите, где держите остальное. Кстати, это можно квалифицировать как сотрудничество со следствием, что должно здорово помочь вам на процессе. Так где же?

– Остальное? – с искренним недоумением переспросил Пётр.

– Остальное, соколик, остальное, – сочувственно кивнул следак.

– Может быть, вы объясните мне, в чём моё преступление?

«Это какие-то из ментовских штучек, – подумал Пётр. И почувствовал, что покрывается холодным потом. – Известно, как они опутывают своими вопросами. Как удав кольцами».

– Охотно объясню, – сочувственно вздохнула эта гнида в штатском. – В убийстве оно состоит…

Пётр вспомнил три трупа на снегу, валявшееся рядом оружие, среди которого имелся автомат, и ему стало смешно. Ну как в самом деле всерьёз можно заподозрить рядового таксиста в расправе над тремя вооружёнными бандитами без всякого повода и без всякой выгоды. Или менты полагают, что им удастся пришить ему одиночную борьбу с бандитизмом в городе Шантарске?

– Вы из меня мстителя хотите сделать, да? Робин Гуда?

– Робин Гуд… – следователь почмокал губами, словно пробовал на вкус имя героя английских баллад. – Что ж, одобряю вашу линию защиты. Главное, что вы признаёте себя виновным. А значит, наш разговор может приобрести обоюдовыгодный характер. Итак, давайте перечислим известные факты.

И то, что Пётр услышал потом, привело его в состояние даже не шока, а столбняка.

– Двенадцатого декабря вы убили гражданина Казарновского Сергея Рудольфовича, бывшего директора антикварного магазина на улице Ломоносова, два года назад вышедшего на пенсию.

Проломили голову тяжёлым металлическим предметом. Уж не монтировкой ли?.. Ну, к этому мы вернёмся позже. Правда, сейф вы так и не нашли, он находился за холодильником, вы ограничились тем, что прошлись по верхам. Спешили, да? Знаете, я думаю, старичок разболтался в машине, и это-то его и погубило. Я полагаю, вы не готовились заранее. Просто поняли, что шанс сам прыгает в руку, что другого такого может больше в жизни и не перепасть. Вполне допускаю, вы и не хотели убивать, а руки сами схватились за монтировку, да? Думаю, Казарновский проговорился, что он известный в городе коллекционер антиквариата, живёт один, едет к себе домой. Случается такая словохотливостъ с одинокими стариками, как бы те ни были осторожны. Итак, вы вроде как помогаете Казарновскому выбраться из автомобиля и наносите внезапный удар. Покопались в карманах, достали паспорт, посмотрели адрес, вынули ключи.

Может быть, ещё какое-то время посидели в машине, дожидаясь удобного момента, когда поблизости от парадной никого не будет. А потом поволокли лёгкого, сухонького антиквара к его квартире. Что ж в том странного, если кто из окна увидит? Таксист помогает пьяному добраться до дома. Ключи у потерпевшего в кармане, остаётся только открыть дверь… Думаю, вам, гражданин Гриневский, в тот день сопутствовало сказочное везение, это был ваш день. Старик, уходя из дома, не включил сигнализацию. Похоже, с ним до того никогда ничего не случалось, и он сделался несколько беспечен. Или стал забывчив по старости. А может, он в машине разоткровенничался до того, что рассказал, как отключается сигнализация?

Пётр слушал этот бред и никак не мог взять в толк, что говорят о нём. И что это всерьёз. До последнего штриха казённый кабинет размыло, стены, стол, лицо человека напротив погрузились в серый туман, и из этого тумана доносился размеренный голос: «бу-бу-бу…»

Наконец, Пётр взял себя в руки, усилием воли вернул чёткость окружающей обстановке. «Спокойно, Гриневский, – сказал он сам себе. – Это происходит наяву, тебе шьют липовое дело. Тебе не привыкать бороться за себя. Для начала следует собраться с мыслями и доказать, что ты не мог быть у того долбаного дома, потому что находился в другом месте, и тому есть свидетели».

– Какого числа, говорите, убили вашего антиквара?

– «Вашего», – хмыкнул следователь. – Нашего с вами антиквара, ещё раз повторяю, убили двенадцатого декабря. Поломайте зря голову, мы уже проверили. Вы находились в тот день, как говорят у вас, на линии.

– И на основании этого…

– На основании показаний гражданки Ломакиной, – перебил следователь, зашуршав бумагами, – лица незаинтересованного, к слову сказать… Вот.

В день убийства возле дома шестнадцать по улице Тухачевского вышеупомянутой гражданкой было замечено отъезжающее такси как раз в тот отрезок времени, в который, как установило следствие, потерпевший скончался от нанесения тяжкого телесного. И не просто такси, а таксомотор с рекламой чая «Липтон». В городе такси с такой рекламой, к вашему сведению, всего тридцать штук. Пять в ремонте, семь в тот день по разным причинам не вышли на линию, одна машина угодила в ДТП, другие, доказано, находились в интересующее время в иных районах города. Под вопросом оставалось десять машин. Среди них и ваша.

И тут Петра прорвало.

– Вы с катушек съехали! Что за чушь! Вы меня арестовали только за то, что на моей машине наляпан этот чай! Вы всех шофёров с чаем так таскаете, прежде уложив мордой в асфальт, а потом колите тут на дешёвые приёмчики!

Привычный и не к таким проявлениям эмоций подследственных, ёрзающих на горячей сковороде допроса, следователь не вышел из себя, а протянул руку к лежащей на краю стола бумажке, приподнял её двумя пальцами, показывая Петру.

– Вот заключение экспертизы, полученное час тому назад. После вашего задержания работники милиции направились в таксопарк, где ими был произведён осмотр вашей машины. Под накидкой на поверхности заднего сиденья были обнаружены бурые пятна, напоминающие кровь. Что, собственно, и оказалось пятнами крови. По заключению экспертизы, кровь принадлежит к той же группе, что и кровь гражданина Казарновсго С. Р. Если вас удивляет быстрота, с которой была проведена экспертиза…

Петра не удивила быстрота, он понятия не имел, в какие сроки проводятся экспертизы.

– …скажу вам, что не ради вас так расстарались, нарушив всякую очерёдность. Казарновский – личность не последняя в своих кругах. А к кругам тем, то есть к собирателем и знатокам антиквариата, между прочим, принадлежат известные и влиятельные люди. Например, академик Кладенцев. Вы улавливаете?

Пётр улавливал.

– И наконец… – Следак вздохнул притворно тяжело – дескать, я рад бы, чтобы вы оказались честным человеком, вы мне глубоко симпатичны, но истина, друг Платоша, она дороже. – Перстень, что вы пытались сбыть сегодня в ювелирной мастерской, объявлен в розыск. Потому что перстень этот – одна из вещей, похищенных из квартиры убитого антиквара. Кстати, вы не надумали сказать, где находятся остальные вещи?

Пожалуй, первый раз Петра по-настоящему пробрало. Всей кожей он явственно ощутил липкую паутину, которой его обволакивали. И ему сделалось не по себе.

– А вы…

Следак понимающе кивнул.

– Обыск в вашей квартире и гараже ничего не дал.

«Вот суки, – с какой-то замороженной злостью подумал Пётр, – клещами впились. А жена…»

Но он отогнал мысли о жене как несвоевременные.

Только растравишь себя.

– Да забыл сказать, – чуть ли не виновато улыбнулся следак. – Ваши коллеги по таксопарку обратили внимание на такой пустяк, что давеча вы вернулись без чехла на заднем сиденье. Я так понимаю, вы запоздало, только вчера, обнаружили кровь, но тут же избавились от улики, так?

На некоторое время в кабинете повисло молчание.

– У меня отобрали сигареты, – наконец сказал Пётр.

– Эт-то пожалуйста, – следователь выдвинул ящик стола, вытащил пачку «Примы» и зажигалку, толкнул по столешнице к Петру. – Курите на здоровье, будьте любезны…

– Мне нужно подумать.

– Конечно, я понимаю.

Следователь впился в его лицо серыми холодными глазами. Наверное, он пытался разглядеть следы слома. Он, конечно, надеется, что допрашиваемый сейчас соберётся с духом, поймёт, что прочно загнан в угол и под тяжестью неопровержимых улик сознаётся в душегубстве.

Пётр прикрыл глаза, чтобы остаться наедине со своими мыслями.

«Я могу рассказать честно, во всех подробностях вчерашнюю историю, назвать адрес больницы, упомянуть все услышанные клички. Это объяснит, откуда в машине кровь и откуда у меня перстень. Мне, разумеется, не поверят, но, возможно, начнут проверять. Что из этого получится? А ничего. Больничный доктор заявит, что в глаза меня не видел, никакого Пугача и Глобуса не знает.

Единственное, что меня может спасти – Глобус, этот козёл, который наверняка и грохнул антиквара. Если менты проникнутся моими рассказами и доводами, если ментам известен Глобус и они, допустим, его возьмут, то, глядишь, чего и найдут у него из краденых вещей. Но…

Но, может, тот же Глобус всего лишь выиграл перстень в карты или отобрал его у ещё более мелкого гопника. Или давно распродал остальные вещи, оставив себе на память только перстень.

И ничего тогда его не свяжет с преступлением на Тухачевского – в отличие от меня, которого связывает целый букет улик. И ещё…

Узнав о задержании подозреваемого по антиквару… – а он, скорее всего, узнает не из прессы, так по своим каналам, – Глобус дотумкает про перстень, вспомнит таксиста и, поспешит избавиться от остальных вещей.

А про Пугача так и вовсе нет смысла говорить.

Да и не захотят менты связываться с авторитетом, когда у них уже есть убийца. На руках у следствия уже готовое для суда дела. Охота им его разваливать? Ясно, нет.

С другой стороны: что получится? Получится, я сдал Пугача, видимо, весьма влиятельного человека в том мире, и одного из его подручных. И это мне аукнется уже в камере СИЗО, а её мне, чего уж там тешить себя иллюзиями, всяко не избежать. Под подписку о невыезде никто меня не выпустит.

Значит, я окажусь между молотом и наковальней, в состоянии войны на два фронта.

Но не признаваться же мне в убийстве, которого не совершал? Не признаваться. Значит, надо найти объяснение каждому из фактов. Итак…

Перстень я нашёл. В салоне своей машины, вернувшись в таксопарк. Обронил кто-то из пассажиров, кого возил за смену. Я подобрал, присвоил, захотел продать, немного разжиться деньгами.

Кровь на заднем сиденье? Да, помнится, вёз пассажира с забинтованной рукой, бинт был весь в крови, вероятно, с него и натекло. Группа крови совпадает, эка невидаль. Чехол? Да, заметил кровь, решил не пугать пассажиров и выкинул его…

Врёшь, бля, ещё поборемся!»

– Вы, конечно, думайте, – напомнил о себе следак. – А чтоб лучше думалось, я вот что вам подскажу. Явку с повинной, конечно, оформлять поздно, но зато вы можете написать чистосердечное признание. Потом на суде искренне раскаятесь в содеянном, упирая на то, что действовали не с заранее обдуманными, а в состоянии аффекта. Сошлётесь на безденежье, на семейные неурядицы. Вы же в армии служили. Может быть, когда-нибудь были ранены или контужены? Это хорошо обыгрывается. Дескать, иногда случаются приступы, мозг словно заволакивает пеленой. И получите по низшей планке. А иначе и пожизненное можно схватить. Вам это надо? Так что давайте сотрудничать, уважаемый Пётр Григорьевич…

…Сознание человека способно на всякие фокусы.

Раньше Пётр с недоверием относился к рассказу своего дядьки про то, как тот в армию уезжал.

А уезжал дядька весьма даже интересным образом.

– Он служил срочную в шестидесятых. Сперва всё шло, как обычно: призвался, дождался на призывном пункте своего покупателя, был посажен вместе с такими же обритыми наголо юнцами в обыкновенный пассажирский поезд. Разумеется, как сели, так и начали прощаться с вольной жизнью.

Дядька до этого не пил и не курил совсем, даже не пробовал никогда, ни капли, ни затяжки. Ну не отставать же от бравых сверстников, надо ж показать, что и ты тоже взрослый. Сначала опустошил поднесённый стакан портвейна, потом – беленькой, потом в дело вступил самогон, под конец дошло до одеколона, который, разбавленный водой, выглядел в стакане как молоко. Дядька храбро выпил и эту отраву. И ещё он таскался в тамбур дымить на равных с будущими защитниками родины. И вот когда дядька и так плохо уже соображал что к чему и где он, собственно, находится, в тамбуре ему предложили анашу. А он даже и не знал, что это такое, дело-то происходило в наивные шестидесятые. Ну и пыхнул дядька во все свои молодые, сильные лёгкие…

Очухался он через месяц. Очухавшись, обнаружил себя в казарме, на полу, с расквашенным носом, а над собой увидел перекошенную физиономию сержанта. Это была уже казарма той части, в которой предстояло тянуть срочную лямку. То есть за спиной потерялся прожитый в карантине месяц. Весь курс молодого бойца, прожитый в сомнамбулическом состоянии. Дядька бегал кроссы, назначался в наряды, учил устав, принимал присягу, ходил на стрельбище, занимался строевой на плацу, разговаривал с кем-то о чём-то, его принимали за нормального – он же ничего из этого вспомнить не мог.

Теперь Пётр верил дядьке на все сто. Дядькина история повторилась почти в точности теперь уже с ним. Прошёл месяц – и словно не было месяца. Что-то припоминалось лишь отдельными фрагментами.

Более-менее отчётливо запечатлелось явление нового адвоката. Выходит, был и старый, которого заменили, но он стёрся из памяти полностью.

Новый адвокат начал со странной на первый взгляд фразы.

– Вы сделали всё правильно. Ваш выбор оценили. Вам просто не повезло, тот, кто стал причиной вашего невезения наказан, но последствия его ошибки не так легко исправить. Я думаю, вы понимаете, кто оплачивает мои услуги? Так вот что касается моих услуг. К сожалению, полного оправдания обещать не могу. Наша беда в том, что дело вышло довольно громкое. Если бы в качестве жертвы проходила менее заметная в городе персона… Так что уж теперь! А тут ещё проклятая ежегодная ведомственная отчётность. Высокие милицейские чины с разных трибун отрапортовали, что нашумевшее дело Казарновского раскрыто, украденные ценности, составляющие достояние республики, частично возвращены, ведётся следствие. Мол, обвинения, что органы плохо работают, беспочвенны и несостоятельны. К сожалению, нам не дадут вывести вас вчистую, это обернётся для людей в мундирах форменным позором. Но убийцу из вас мы сделать не дадим, это уж увольте. Прямых улик нет, а с косвенными мы управимся. Самое большее, на что они могут рассчитывать, – соучастие. А там уж приложим ваши положительные характеристики отовсюду, незапятнанную биографию, раскаянье. Ну думаю, в самом крайнем случае года два. Попробуем добиться условного. Эх, нам бы под амнистию попасть, но это уже чистой воды везение. Но я также уполномочен сказать, что даже при самом неблагоприятном развитии – вы понимаете о чём я? – вам помогут и там. Ладно, не будем о худшем, давайте мы с вами выработаем вашу новую линию защиты…

И всё. И снова провал в памяти. Словно ластиком кто стирал.

А окончательно Пётр пришёл в себя, как в своё время дядька от сержантского кулака, от приговора, зачитанного судьёй. Пять лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. И что странно – он не испытывал никаких эмоций. Будто давно знал, что это неизбежно…

– Всё, – Гриневский выдохся. – Честно, всё…

Потом Пугач появился на зоне, узнал меня. Подозвал, накормил-напоил, сказал, что добро помнит и за мои страдания, за ментовскую несправедливость готов расплатиться. Вот и предложил уйти с ним в соскок… Я что, должен был отказать – Пугачу?

Карташ малость поразмыслил. В словах Гриневского была, ох, была правда… По крайней мере, логика. Если он и врёт, то врёт очень уж умело.

Алексей помнил, по какой статье Таксист загремел в зону, знал он и то, что даже уголки относились к нему с долей уважения – как же, сам сел, подельников якобы по убийству Казарновского не сдал… Поколебавшись, он размотал проволоку. Сказал негромко:

– Ну смотри у меня, Гриня. Если что – пулю сразу получишь, ждать не буду…

Маша уже спала на лапнике, укрывшись Карташовским бушлатом, положив ветровку под голову.

Глава третья. Несчастливая, как и положено, или заходите к нам на огонёк…

28 июля 200* года, 21.53.

Для следующей ночёвки они выбрали распадок, по которому протекал ручей. Место привлекло ещё и тем, что здесь почти не было комарья и гнуса… Это одна из великих таёжных загадок – почему где-то клубятся комариные рои и гнус облепляет тело так, что живого места не остаётся (и потом, разуваясь, вытряхиваешь из сапог жутковатые комья слипшейся мошки), есть места, в которых хозяйничают исключительно одна из кровососущих популяций, другой туда по каким-то природным законам вход запрещён, но есть и участки тайги, где напрочь отсутствует одна и другая пакости. Им выпала удача набрести как раз на такой райский уголок.

И следовало этим воспользоваться.

За весь день никто не проронил ни слова. Сил на разговоры не осталось. Этот день вымотал их до донца. Две полосы бурелома, одна из которых тянулась не меньше километра, укатали их, что твой асфальтовый каток. Будь ты спортсмен, будь ты таёжник со стажем, но и тебе жизнь малиной не покажется, когда полдня полазаешь через лесину, покружишь, выбирая место, где ствол потоньше и сучков поменьше, понервничаешь, когда сучок хрустит под ногами, нога соскальзывает вниз и неизвестно, обойдётся всё или вдруг раздастся поганый хруст надорванных связок, – короче говоря, после таких аттракционов свалится и Дерсу Узала. Чего уж говорить про них, людей, в сущности, мало подготовленных к марш-броскам по тайге.

Карташ не считал себя слабаком, хотя спортом и не занимался, даже утренней гимнастики не делал. Но той выносливости, которой наградила его природа и родители, вполне хватало, чтобы выдерживать нагрузки, подобные нынешним. А вот Машка его удивляла. Девчонка не жаловалась, не стонала, не впадала в истерики и пёрла по тайге наравне с ними. Хотя видно было, что работает на пределе. Лишь иногда, когда уж совсем становилось невмоготу, просила: «Ребят, давайте передохнем чуток». И после двадцати-тридцати минут привала её не приходилось поднимать с земли силой и угрозами.

Пока не приходилось…

Ориентируясь по солнцу, по мху, Алексей очень надеялся, что ведёт отряд в нужном направлении. Он Таксисту не соврал – на самом деле ходил в походы по молодости лет и кое-что о лесе знал… Хотя, конечно, их маршрут ни в какое сравнение с теми походами не шёл. В тайге он не был ни разу…

Стрельбы слышно не было. И непонятно, то ли бунт уже подавлен, то ли урки успешно заняли населённый пункт Парма и празднуют победу, а доблестные войска ещё на марше…

Они допили кофе. Темнело. Как ни тяжело было отрывать задницу от ровной поверхности и переставлять ноющие ноги, а никуда не денешься – надо отрывать и переставлять. Им ещё требовалось наломать лапник, который послужит заменителем перины и прикроет их сверху шалашом.

– Пошли постель готовить, – первым поднялся Гриневский. – Не на голой же земле, как прошлую ночь, куковать.

– Погодь-ка. Снимай прохари.

– Это зачем это? – тут же напрягся Таксист.

– Ноги посмотреть надо, кретин. Если ты мозоль хоть одну в этих говнодавах натёр, то дело труба. Снимай, снимай…

Помявшись, Гриневский скинул древнюю, разношенную, но крепкую обувку.

Возможно, именно то обстоятельство, что он уже несколько лет носил именно эти, с позволенья сказать, ботиночки, и спасло ноги зэка.

Ни одного волдыря под – между прочим, новыми и прочными – носками Алексей не углядел.

– Твоё счастье, – буркнул он, бросая прохари обратно владельцу, и повернулся к Маше. – Теперь ты снимай.

– У меня всё нормально, – сказала та.

– Да хватит вам обоим кривляться, так вас перетак, – устало взмолился Карташ. – Вы добраться до людей хотите или подохнуть здесь, а?!

Как это ни удивительно, но и с ногами «хозяевой» дочурки тоже оказалось всё в порядке.

Правильные у неё сапоги. Если не развалятся по дороге… Он с кряхтеньем поднялся.

– А теперь можно и постельку стелить…

Карташ ломал лапник и думы думал ох какие сложные. Как Пугачу удалось спланировать и столь грамотно организовать бунт – и никто про это ни сном ни духом, ни опера, ни стукачки? А в том, что Гриневский не соврал и революция была спланирована именно Пугачом, Карташ отчего-то не сомневался нисколько. Вот только зачем вору это понадобилось – поднимать кипеж в зачуханной, спокойной зоне и уходить в рывок с такой поспешностью? Делами на свободе можно руководить и из лагеря – сие ни для кого не секрет. Если же в его империи случилось нечто экстраординарное, что потребовало его личного присутствия, то откуда взрывчатка на зоне? Значит, готовились загодя? Ни хрена не понятно…

В двадцати шагах от него трещали ветви, ломаемые Гриневским.

Алексей вспомнил донос Лупня – насчёт партии водки в ознаменование примирения Баркаса и Пугача. Так они что, вместо водки «коктейль Молотова» завезли? Если падла Лупень не солгал. Вот ведь гад какой…

Следующая ветвь хрустнула почему-то за спиной.

Не будь Карташ так измотан, он успел бы обернуться. Сначала сделал бы шаг в сторону, а потом бы уж обернулся. Но он опоздал всюду – чёртова полоса препятствий через бурелом притупила все рефлексы.

Сзади раздался чей-то резкий выдох: «Ха!», – и затылок взорвался ослепительной болью.

…Вынырнув из забытья, он расслышал невнятные голоса и смех. На пробуждение затылок тут же откликнулся тупой ноющей болью.

Карташ открыл глаза.

И обнаружил, что сидит, прислонённый спиной к стволу. Руки были заведены за дерево и связаны – совсем как давеча у Гриневского.

Причём верёвки на запястьях затянуты со всей возможной свирепостью и явным умыслом перекрыть доступ крови к кистям.

Так что, Гриня решил таки отомстить?..

Вокруг костра передвигались тёмные фигуры.

Показалось – много фигур, очень много.

В глазах плавала муть, вспыхивали искры. К горлу подкатила тошнота. Он снова сомкнул веки.

Но его шевеления не остались незамеченными.

– Гляди, очухался начальник! – радостно оповестил остальных чей-то хрипловатый голос.

– Молодец, быстро оклемался, – откликнулся другой. – А то бы такой сеанс пропустил…

Тошнота отступила, и Карташ снова открыл глаза.

Костёр полыхал ярко, освещая всю поляну вплоть до ручья. Возле огня сидел на корточках человек в серой зэковской телогрейке и подбрасывал в пламя валежник.

Гостей, считая кострового, было четверо. Не так много, как показалось. И всех их Карташ знал – всех в лицо, а одного даже по имени. Зэки из лагеря, которые после прорыва почему-то рванули не к посёлку и не в сторону железной дороги, а в самую что ни на есть глубь тайги.

Почему-то? А не о них ли говорил Таксист?

Карташ приметил у них два автомата. Один «Калашников» валялся на земле подле мужика лет сорока-пятидесяти, раскинувшегося в излюбленной древнеримской позе – полулёжа, на бушлате Карташа и ватнике Гриневского.

Второй автомат покоился на коленях крепенького рыжеволосого парня, Парень был ближе всех к Карташу, покуривал на пеньке, щурясь от дыма.

«И ещё у кого-то прихоронен мой „макарка“, – отстраненно вспомнил Алексей. – Может быть, у кострового, а может, и у того, что крутится возле Маши. Самого, похоже, дёрганого из всех». Тот, которого Карташ окрестил про себя дёрганым, вырядился в солдатскую шинель с выдранными с корнем погонами и петлицами.

Маша лежала невдалеке от костра. Связанная по рукам и ногам. Щека расцарапана, волосы растрёпаны, кроссовки и джинсы до щиколоток мокрые. Гриневский находился тут же, ближе к ручью, лежал на земле – похоже, без сознания.

У него были связаны только руки.

Карташ не сомневался, что вожакует у беглых Шуруп. Сие было прозвище углового, что нежился сейчас на бушлате и ватнике и чья настоящая фамилия – Карташ вспомнил даже такой пустяк – была Копылов. Шуруп в зоновской иерархии не числился даже «жуликом», но над нынешними своими подельниками возвышался – не даром Карташ не знал ни имён, ни кличек троих его спутников. Шуруп относил себя к блатным, а эта троица принадлежала к заурядному бакланью. Можно было догадаться, почему они сдёрнули с зоны именно в таком составе: Копылов-Шуруп болтался в лагерных бараках на вторых ролях, чем явно тяготился, а сколотив свою шайку, и уведя её за собой, он на какое-то время становился главным. Хоть маленьким, а паханом.

– От ты и попался, начальник. От ты туточки и догонишь, что такое неволя, – смакуя слова, проговорил Шуруп, откровенно наслаждаясь ситуацией. – Вчухаешь, каково приходится бродягам за вашими заборами.

Тип в солдатской шинели разболтанной походкой приблизился к своему вожаку.

– Шуруп, ни хавки, ни карты у них нема, всё осмотрел. Голяком в тайгу ломанули, падлы… Давай хоть тёлку попользуем, коли жрать нечего.

– Не терпится, Болек? – ухмыльнулся паханчик, обнажив чёрные чифирные зубы.

Понять, что собой представляет этот хмырь с кликухой Болек, можно было с одного взгляда.

Распространённый зоновский типаж – истерик с растрёпанной вдрызг по крыткам и лагерям психикой, баклан непредсказуемый… и тем крайне опасный.

– Бля буду, невмоготу уже глядеть на её лепнину, – простонал Болек. – Три года лялек не мочалил.

– Невмоготу – сходи в кусты, облегчи семенной фонд, – лениво посоветовал Шуруп. И вдруг с неприкрытой злобой добавил:

– Когда я разрешу, тогда и начнёшь елдой махать. И потом, ты что это, вперёд батьки на кобылке прокатиться собрался?

– Оно же слаще выходит, Болек, когда оттягиваешь, оттягиваешь, а знаешь сам, что оно твоё и никуда от тебя не спрыгнет, – философски подошёл к вопросу костровой.

Карташ помнил эту философскую рожу, не раз попадалась на территории. Сморщенная, как печёное яблоко, харя с раскосыми азиатскими глазами. И, как это сплошь и рядом бывает с азиатами, возраста неопределимого.

Старлей только сейчас разглядел, чем он там занят, помимо поддержания огня. Чай в их алюминиевой крышке от его термоса кипятит. Точнее, чифирь. Запасливые, гады, чаёк с собой прихватили, вот с чего они хотят начать вечер удовольствий.

– Во всём должен быть свой порядок, – угадал мысли Карташа костровой. – Вот ты на воле сперва бабу в ресторан сводишь, чтоб благодарностью прониклась. Сам выпьешь, закусишь, чтоб юшку по каналам получше разогнать. Так и тут. Сперва чифирек, чтоб тепло по телу побежало. Потом уж торжественная часть.

Что-то не правильное было во всём поведении беглых. Словно они уже надербенились чифирю по самые помидоры – движения резкие, дёрганые, слова произносят отрывисто, глазёнки блестят неестественно… Или в медпункте успели пошакалить, колёс наглотались?..

Алексей вспомнил глаза Лупня, когда тот добивал караульного – точно такие же были у него зенки… И едва не заскрипел зубами от досады и бессилия. Так глупо влипнуть, попасться шайке каких-то дешёвых отморозков!

– Дай хоть пощупаю, Шуруп? – взмолился Болек. – А то не выдержу… – И с оттенком угрозы в голосе добавил – Ты ж нас сам сюда потащил, Шуруп. А если б в Парму пошли, как все, то уже б давно…

– Ладно, – быстро перебил Шуруп, нахмурясь, – пощупай. Аккуратненько только. А то цирику не понравится. Эй, гражданин начальник, расскажи, что твоя баба любит!

– Подфартило нам, Шуруп. А мы-то думали – уж вконец заплутали, – впервые заговорил самый молодой в этой беглой компании, перекуривающий на пеньке с автоматом на коленях. – Хорошо, я ихний костёр углядел…

– Ты из себя главного героя не лепи, Угрюмый. Не ты б, так другой углядел. Али дымок унюхал бы. Мимо них мы бы не прошли.

Вожаку заметно не понравилось, что кто-то сомневается в его удачливости и предводительском умении. Быть может, в их петляющей по тайге компании уже назревал бунт местного значения, когда вдруг нежданно выпала удача, словно поставили в казино последний жетон на зеро и, вот те на, на зеро шарик и остановился. И сейчас они пребывают в полной уверенности, что теперь-то точно выберутся из этой задницы к обитаемым местам.

Стоп, стоп…

И тут Карташ понял, что можно сделать сейчас, какую карту ему можно разыграть, – когда, казалось бы, ничего кроме как молиться не остаётся. Ведь явно не из-за этих ублюдков был затеян бунт на зоне – нет среди них Пугача, нет обещанного Таксистом спецоружия… по всему выходило, что пока основные силы урок двинулась на штурм Пармы, эта рота решила отделиться и углубилась в леса. Да вот незадача – заблудилась…

Тем временем Болек склонился над Машей.

Девушка попыталась отползти, но куда там уползёшь – со связанными ногами и руками! Тогда она поджала ноги и резко выбросила их, метя уголовнику в промежность, однако Болек ждал подобного трюка и увернулся со смехом. Взгромоздился на неё, Маша извивалась змеёй, пытаясь его сбросить. Да где там…

– Тихо, соска, тихо, и тебе не будет грустно, – приговаривая так, Болек расстегнул на ней куртку. Хоть зэк и находился сейчас спиной к Карташу, старлей, казалось, видел похабную ухмылку, блуждающую по его худой роже.

Устав без пользы елозить по траве, Маша свою ненависть и злость вложила в ругательства, и слова «лидер», «петух», «козёл» были чуть ли не самыми невинными из тех, которыми она осыпала урку. Впрочем, тем она добилась эффекта прямо противоположного желаемому.

Похоже, она доставляла оседлавшему её уголовнику прямо-таки райское наслаждение покруче всяких «баунти».

– А хороша бикса! Ишь как чешет по-нашему! Я её всю ночь готов мочалить, с короткими антрактами на перекур. А буфера-то сочнявые…

Болек с треском рванул свитер на её груди и запустил лапу под шерсть. Маша рывком приподняла голову и попробовала укусить зэка за руку. Не достала.

– Прыткая биксочка! Эх… Лифчик мешает сеансу набраться… – И с этими словами Болек ловко вытащил из-за голенища сапога заточку.

– Не дёргайся, а то напорешься, – предупредил её Болек и одним взмахом бритвенно заточенной стали разрезал тонкое бельё. – У-у, ништяк! Ништяк! – сладострастно застонал он, возя рукой под свитером.

– Ты смотри, не очень-то увлекайся, Болек, твой номер не первый, – как бы в шутку предупредил Шуруп, но Карташ не сомневался, что этот паханчик очень серьёзно относится к своему первенству во всём.

«В живых, ясное дело, они не намерены оставлять никого. – Карташ размышлял отрешённо, словно речь шла не об их собственных жизнях, а о дурацком американском триллере по телеку у старухи Кузьминичны. – Вопрос лишь в том, можно ли оттянуть расправу на как можно более долгое время… Чем дольше по времени будет отсрочка, тем больше шансов выкрутиться…»

Странно, но страха он не чувствовал. Злость – да, первобытную, яростную злость, когда готов рвать соперника руками, выдавливать ему глаза, бить и бить, получая острое, пронизывающее наслаждение, ощущая, как выходит под твоими кулаками из врага жизнь… А страха почему-то нет.

Может потому, что чутьё угадывает – есть, есть у них шанс. Есть. Надо только правильно его разыграть.

Может быть… Может быть, Машу спасти от изнасилования и не удастся. Похоть, от которой слепнут и глохнут, похоть зэков, годами не знавших женщин, сдержать словами невозможно, а кроме слов ничего в его распоряжении пока нет, тут уж придётся, мать вашу так, смириться, успокоив себя, насколько это возможно, тем, что потом, потом им всё припомнишь, по полной программе – но зато можно попробовать спасти Маше жизнь… ну и себе тоже, если получится. Унижение, в конце концов, можно пережить – а вот смерть пережить пока ещё никому не удавалось.

То, что они сейчас не набросились на неё оголодавшим зверьём, за это надо сказать спасибо их паханчику, к женскому телу не рвущемуся.

Вероятно, не очень-то ему к этому телу и надо.

Он уже в возрасте, чуть ли не полжизни провёл за решётками и колючками, а это здоровья, увы, никак не прибавляет. Да ещё за время многолетних отсидок, наверное, вконец отвык от женщин – зато пристрастился к молоденьким пидерам. Подобное не редкость среди зэков, отмотавших большие срока. Возможно, он сейчас просто держит форс. Даже скорее всего, именно так и есть. Потом, повыдрючившись: «Я должен отыметь её первым, право первой ночи моё», – он, в виде величайшей милости, уступит свою очередь Болеку и остальным. А потом, сказавши: «Я четвёртым не бываю, я отымею своих баб на воле», – этот Шуруп – типа красиво, так он посчитает, – отойдёт в сторону…

Однако рассуждения – это одно, эмоции же диктуют своё. И смотреть, как этот ублюдок лапает Машу грязными руками, Карташ больше не мог. А руки Болека уже шарили ниже талии девушки, уже расстегнули «молнию» на её джинсах…

– Эй, Шуруп, скажи сявке, чтобы оставил девчонку.

– Ты, начальник, никак забыл, что откомандовал своё, – дёрнулся в его сторону Шуруп. – Здеся ты зэка, а я тебе начальник… А что погоняло моё не забыл, хвалю.

– А ты никак собрался подохнуть в тайге? И уморить вместе с собой своих этих бакланов? Только я один знаю дорогу отсюда.

– Да, вот ты, начальник, нам и расскажешь, как отсюда выйти, – как о чём-то само собой разумеющемся высказался рыжий хлопец с автоматом на коленях, на «бакланов» ничуть не обидевшись. – И покажешь.

– Прав Угрюмый, ох прав, – сказал Шуруп. – Когда твои ручонки, начальник, отнимутся, когда кровушка в жилках застоится, – а это бо-ольно! – ты крепко задумаешься за жизнь свою не праведную, мусорскую. А когда поджаривать начнём да на ремни резать, всё нам напоёшь, начальник, сам себя обгоняя.

– А если не буду? – негромко сказал Алексей. – Ну вот прикинь, что не буду! Если с этой девочкой что-то случится, ты из меня слова не вытянешь. И знаешь почему? Потому что мне будет приятно. Приятно от того, что хороню вас, сучар гнилых, своим молчанием. А долго вам меня мучить не придётся. Сердечко у меня слабое, боль я переношу плохо, так что загнусь быстро, не сомневайся.

Кажется, слова Карташа Шурупа не проняли нисколько:

– Тогда твой дружок ссученный напоёт нам ту же песню.

– Да ты чё, он же не знает ни хрена! Ты сам подумай: знал бы, разве б пошёл с нами?

– А куда вы, собственно, ползёте? – задал Шуруп вопрос, которой, будь он чуть умнее, задал бы первым делом.

– Он всё нам скажет – и куда идёт, и как нам туда пройти, когда бабу его резать начнём. Сначала наплачется, глядючи на то, как его тёлку натягивают во все дыры, а когда кромсать её станем, быстренько запоёт соловьём, – сказал Угрюмый, почесав щетинистый подбородок.

– Да, расскажу, – кивнул Карташ, из последних сил сохраняя лицо. – Много чего тебе, падаль, расскажу… Только тебе же и проверять предстоит, учти. И увязнешь ты со своей проверочкой в болотах навсегда. Сдохнешь от голода и гнуса. Очень скоро вы начнёте жрать друг друга, это я тебе как доктор говорю, – а тебя, Дашенька, «коровой» назначат первым, потому как ты самый упитанный. Мясцо молодое, аппетитное…

Угрюмый словно нехотя слез с пенька, подошёл к пленнику и носком прохаря больно двинул Карташу под рёбра. Мир для Алексея на миг исчез. А когда вернулась способность видеть, Угрюмый уже вновь восседал на своём месте.

– А если он прав, Шуруп? – напомнил о себе философ-костровой, лицо азиатской национальности. – Надо бы прежде разобраться, что к чему, с остальным мы всегда успеем…

Карташ обрадовался, даже боль несколько отступила. Первое зерно сомнений и раздора проклюнулось, этого он и добивался, надо развивать успех…

– Да врёт он, – возразил вожак. – Жизнь себе купить хочет. А покупать-то не на что, да, начальник? Ты тоже ведь заплутал тута?

– Зырь, босота! – вдруг дурным голосом прорал Болек. – Чего я у крали на кармане надыбал!

И держа что-то в ладонях, как пойманную птицу, он понёс находку на показ паханчику.

– Эт-то что такое? – Шуруп положил на раскрытую пятерню квадратную чёрную коробочку, которую можно было бы принять за пудреницу, если б не мигающая с секундным интервалом крохотная красная лампочка. Карташ смотрел во все глаза, недоумевая, если честно, вместе с урками.

– Ну-ка… – с пенька шустро поднялся рыжий с автоматом, подошёл к дружкам, вгляделся, озадаченно почесал затылок. – Дела, братва… Видал я такие штуки на воле, когда… Ну, не важно. Короче, «маяк» это.

– Чё? – удивился Болек.

– Хреновина, которая сигнал передаёт, чтобы тебя по нему можно было найти.

– Не рация?

– Какая, к херам, рация! Эта мандула передаёт сигнал, ну типа «пи-пи-пи», его можно засечь и идти на него, как на ориентир.

– И зачем она его с собой таскает? – спросил Шуруп у Угрюмого.

– А это у неё надо спрашивать. Хочет, чтобы кто-то знал, где она находится, – Так чего, нас по этой срани менты могут найти? – в голосе Болека явственно проскочил испуг.

– Не найдут. – Шуруп поднялся, положил маяк на землю, наступил на него сапогом и растёр, как окурок. До Карташа долетел короткий, зычный хруст.

– На каждую умную придумку свой сапог найдётся, – загадочно высказался азиат-философ, подбросив в костёр охапку еловых ветвей, отчего пламя с шумом рвануло вверх.

– Кончай беспредельничать, Шуруп, развяжи! – Гриневский уже не лежал, а сидел на земле.

– Гляди-ка ссученный очухался! – радостно воскликнул Болек, хлопнув себя по шинельным бокам.

– Вот кого можно хоть сейчас в расход пускать, – Угрюмый вскинул автомат на плечо. – Даже нужно.

Гриневский помотал головой, глубоко вдохнул, с силой выдохнул, сплюнул кровь и внятно произнёс, глядя на вожака:

– А Фрола не боишься, а, Шуруп? Мы ж к нему идём. И он здесь, неподалёку. Если нас не дождётся, подвесит тебя и твою кодлу за яйца без долгого базара.

«Ага, – с некоторым сомнением подумал Карташ, – Гриня врубился в расклад и начал свою игру… Надеюсь…»

– Ты на кого хавалку разеваешь, паскуда? – угрожающе надвинулся на него Болек.

– На балде я вертел твоего парашного Фрола, – сказал Шуруп. – Да и откуда он узнает, где вы?

– А «маячок»?

– Пищалке вашей капец настал, видел?

– Видел. Только поздновато ты приборчик разломал, Шуруп. Фрол уже в курсе, где мы. И найдёт.

– Трупы он ваши найдёт, пидер!

– А хоть бы и так, – невозмутимо сказал Таксист. – Найдёт – и скоренько расшифрует, кто ему верняк заштриховал. – Он недобро сощурился. – А доискиваться он будет, не сомневайся, потому как пахнет дело такими зелёными «арбузами», что у меня самого слюни текут… Ты что, думаешь, Пугач водочкой вас поил и на кипеж поднимал только для того, чтобы ты мог в рывок уйти, по тайге погулять да бабу пощупать?!

Опа!

Последняя фразочка Гриневского произвела должное впечатление. Шуруп на миг замялся и не нашёлся, что ответить. На миг забегал глазёнками. Явно испуганно!

– Фрол с блатными дело не имеет, – не очень-то уверенно сказал он.

– Дурак ты, Фрол имеет дело с теми, с кем ему нужно, – ласково сказал Гриневский, и в глазах его проявился прежний рысиный огонёк. – И дело то – далеко не твоего ума.

– Ты мне тут кобзоном не пой, – Шуруп аж подёргивался от умственной работы. – Цирик, баба какая-то и «мужик», к тому же ссученный – на хрена, спрашивается, такая кодла Фролу понадобилась?..

– А ты подумай, подумай. Кто такую кодлу разномастную всерьёз принимать будет? За ссученного я на тебя не обижаюсь, Шуруп, даже спасибо скажу: значит, хорошо я свою роль играл, если даже ты не просёк… А что «маячок» раздавил, так это уже по барабану: пацаны Фрола уже рядом…

Он врал напропалую, придумывая на ходу, но, надо отдать зэку должное, – врал складно, удалось ему посеять среди беглых некоторое сомнение.

– Только не верти башкой, сокол ясный, – вдруг услышал Карташ за спиной тихий голос. – Сиди как сидишь.

Карташ узнал этот голос.

Или… или это уже глюки пошли?

Но галлюцинации не перерезают верёвки на запястьях, не освобождают от пут. Галлюцинации не придерживают твои руки, чтобы они не тряслись.

Уф, всё. Свободен, мать честная! Он попробовал сжать-разжать кисти. Пока пальцы слушались плохо, двигались будто не свои, но оживали с каждым новым толчком крови. Хотелось свести затёкшие руки перед собой, аж зубы сводило от хотения, – но придётся ещё малость потерпеть.

Кисть почувствовала холод металла. Карташ нащупал вложенную ему в ладонь рубчатую рукоять, провёл пальцем по гладкой округлости ствола…

Так живительно, как подействовало оружие, наверное, на него не подействовал бы и спецпрепарат из спецназовского арсенала, хитрая химия, заставляющего вроде бы падавшего без сил человека подниматься и часа два-три танком переть по пересечённой местности. От пистолета тело заряжалось неким током высокой частоты, который сугубо гражданскому человеку вряд ли знаком и который вряд ли уловит самая научная аппаратура, – но Карташ сейчас чувствовал и впитывал этот ток.

– Берёшь на себя дергунчика в шинели и того, у костра. Начинаешь, когда упадёт рыжий…

Невесть откуда взявшийся посреди тайги «археолог» Гена правильно высчитал самого опасного. Угрюмый с автоматом не расставался, держал его умело и, не приходилось сомневаться, откроет огонь незамедлительно. Шуруп тоже растеряться не должен, но ему ещё дотянуться надо до автомата. И у кого-то заныкан «Макаров» – про это Карташ, разумеется, забыть не мог.

Алексей услышал, что Гена отползает от дерева, шурша хвоей и палыми листьями, покрывающими землю.

Он коснулся предохранителя – сдвинут, – нащупал скобу, положил палец на спусковой крючок. Готов.

Гриневский и беглые зэки всё ещё препирались, но Карташ не вслушивался в их базары, однако они враз потеряли для него всякий смысл и интерес.

– Чифирек готов, – известил филосов-костровой, жить которому оставалось вряд ли больше минуты.

– То дело! – Шуруп встал с бушлата, потирая ладони. – Мозга прояснится, тогда и…

Едва слышный хлопок – и голова Угрюмого дёрнулась, на лбу выросло тёмное пятно. «Бесшумка», – машинально отметил Карташ, отталкиваясь от дерева. Рывком вскочил на ноги, поднял руки, сжимая пистолет, выцелил фигуру в солдатской шинели. Два раза нажал на спуск.

Дважды грохнуло, и Болек упал, нелепо взмахнув руками.

Шуруп прыгнул к своему «калашу», но в полёте был настигнут пулей, выпущенной притаившимся в зарослях «аспирантом». Вожак безжизненно вытянулся на земле, так и не добравшись до автомата…

А вот костровой оказался самым сметливым и проворным. Он не стал прорываться к оружию, не стал вступать в единоборства, он вскочил и припустил к ближайшим деревьям, чтобы нырнуть в темноту и скрыться в тайге, петляя меж стволами. Гриневский крутанулся в каком-то немыслимом акробатическом пассаже, выбросил вперёд длинные ноги и подсёк азиата-кострового. Тот рухнул лицом вниз, но тут же ловко перевернулся на спину…

Набегающий Карташ медлить не стал, вскинул руку с пистолетом, вдавил спуск. Горячая тугая струя обдала щёку. Алексей выстрелил ещё два раза, ещё два раза содрогнулся на земле азиат.

Но сперва они, Карташ и костровой, выстрелили одновременно. «Вот у кого оказался мой пистолетик!» Из разжавшейся ладони азиата вывалился табельный «Макаров» Карташа.

Некогда было предаваться запоздалым страхам: «Если б он взял чуть левее, если б успел шмальнуть второй раз». Карташ метнулся вперёд, держа азиата на мушке, наклонился над костровым, проверил…

Мёртв.

Всё. В голове гудели колокола. На ватных ногах он направился к Болеку. Только теперь в пальцы будто вонзились тысячи иголок – восстанавливался ток крови.

Чёртов «археолог», припадая на левую ногу, вышел на освещённый пламенем пятачок, склонился над Шурупом. А Карташ вытащил заточку из-за голенища сапога мёртвого Болека и ею перерезал верёвки на руках и ногах Маши, потом освободил от верёвок руки Гриневского. На всякий случай, по въевшейся за время службы привычке, отпихнул трофейное оружие подальше от Таксиста. Таксист понимающе хмыкнул под нос, но промолчал.

Дочурка «хозяина» Топтунова, на ходу запахиваясь дрожащими руками, подошла к трупу Болека и несколько раз с силой пнула его в бок, всхлипывая при каждом ударе. Карташ оттащил её в сторонку, приговаривая утешительно: «Ну, ну, хватит, девочка, всё кончилось, успокойся…»

Наконец Маша уткнулась лицом ему в шею, прошептала бессильно: «С-сука…» – и приглушённо зарыдала.

– Закопать бы надо, начальник, – угрюмо бросил Гриневский, деловито роясь в карманах азиата.

– Зачем? – сказал Алексей. – Таёжное зверьё быстро избавит лес от этой падали.

– При чём тут зверьё. Не по-людски как-то…

– Так они нелюдями и были. А Фрол – это кто есть таков?

– Я ж шантарский, – усмехнулся Таксист. Кто ж Фрола не знает в нашем городишке…

– А неплохо мы сработали, чисто, не хуже «Рысей»… – Гена отошёл наконец от Шурупа, морщась и хромая, подошёл к костерку, сел, откинулся на валун.

Суперменский видок его малость потускнел с момента последней встречи. Брезентовая куртка порвана на плече, через всю щёку тянулась длинная, подсохшая царапина, в растрёпанных волосах застряли иголки. Левая нога, прямо поверх штанины, была перетянута уже загрязнившимся, распушившимся бинтом, сквозь который проступало тёмно-красное пятно.

– Что с отцом? – глухо спросила Маша.

– Не знаю, – помолчав, угрюмо сказал «археолог». – Хотя надежды, честно признаюсь, никакой. Я не успел. Хотел – но не успел. А когда уже началось… – Поправил повязку на ноге. – Меткие, черти, еле ноги унёс… – И вдруг цепко глянул на Гриневского:

– Ну что, Таксист, отстал от своих дружков?

– Они мне не дружки, – быстро отрезал Гриневский. – А я тебе не Таксист.

– Ишь как перевоспитался быстро… Не крысься, не крысься, теперь-то уже всё равно…

– Уходить отсюда надо, – вставил своё слово Карташ. Трофеи обнадёживали: два «калаша», плюс два запасных магазина, плюс «Макаров»…

Плюс ещё какие-нибудь хитрушки наверняка у лжеархеолога припасены. – Мало ли ещё какие гости на огонёк заглянут.

– Вряд ли, – возразил Гена. – Вся толпа в Парму поскакала. Ох и весело там сейчас…

– Мой отец остался там, – очень, слишком уж спокойно сказала Маша, отстраняясь от Алексея, поворачиваясь к Гене. – Ты понял это? Ты меня в эту херню затащил и теперь говоришь – весело?!

– Так, стоп, – Карташ встал между ними, взял Машу за руки, хотя и самому сил нет как хотелось заехать «аспиранту» промежду глаз, – драки после танцев. И так вчерашняя ночка была ещё та, так ещё и сегодня приключений подвалило… Давайте присядем и разберёмся, без недомолвок и вранья. Нам ещё выбираться отсюда.

– Я здесь не останусь, – сказала Маша.

– И не надо. Уйдём отсюда вдоль по ручью, выйдем из распадка – там и заночуем.

– Я не смогу заснуть…

– А вот это, дорогая, – нарочито зло сказал Карташ, – уже твои проблемы. Хочешь – не спи, хочешь – здесь оставайся. Нам надо добраться до станции и под случайную пулю не угодить, это доходчиво? И я помирать в тайге из-за капризов всяких там городских штучек не намерен. Агент КГБ, тоже мне… Соплячка!

Ага! Похоже, он добился желаемого. Машка вскинулась, оттолкнула его, отвернулась, двинулась к костру. Ничего, позлится и перестанет, зато позабудет про все эти интеллигентские мерехлюндии насчёт «не могу», «не справлюсь»…

– Лёша, сокол мой, не в службу а в дружбу, – нейтральным голосом сказал Гена, – вон там, за выворотнем рюкзачок у меня припрятан, принеси, будь ласков.

– Ну ты, археолог, совсем обнаглел, – подай, принеси… – покачал головой Алексей. Но просьбы выполнил.

Принеся тяжеленный вещмешок, – камни он там таскает, что ли? – Карташ присел возле раненого и участливо, едва сдерживая гнев, спросил, кивнув на повязку:

– Во время раскопок поцарапался?

– Типа того, – ответил Гена, развязывая шнуровку на мешке.

– А я и не знал, что Контора Глубокого Бурения ещё и археологией занимается…

Гена быстро глянул на него.

– Догадался? Как, позволь спросить?

Алексей пожал плечами.

– Да элементарно. Потому что чушь это всё – наисекретнейшая какая-то ферма посреди болот, подрыв мировой торговли соболями, мент в шкуре археолога… детский лепет и романы про майора Пронина. Там, в Шаманкиной мари, что-то другое, так ведь?

– Да… – нехотя признался «археолог». – Совершенно другое. И гораздо страшнее… Про Машу тоже догадался?

– Только что, – сказал правду Алексей, на Машу не глядя. И что-то неприятно кольнуло у него в груди. – Сама проговорилась – ты её в эту херню затащил. И потом, у неё какой-то «маячок» был, а ты нас каким-то манером посреди тайги нашёл. Так что трудно не сопоставить. Мата Хари, блин. Доктор Зорге в юбке…

– Лёша, я…

– Помолчи, – излишне грубо оборвал её Карташ. – А ты продолжай.

– Красиво, ублюдки, придумали, что и говорить, – невпопад сообщил Гена и откинулся на мшистый туф. – А я купился, дур-рак… Пугач-то всех убедил, что хочет власть передать Баркасу, под это дело и водкой затарился… На фиг ему Баркас этот не нужен был – ему надо было с зоны слинять, и не через пять дней, а раньше…

– Знаю.

– Таксист раскололся?

– Ну.

– Баркаса, кстати, первым и шлёпнули.

Гена вынул из бокового кармашка мешка несколько одинаковых пластмассовых коробочек, выбрал с синей сигнатурой, приставил к раненой ноге, сжал. Коротко пшикнуло.

– Обезболивающее, – объяснил он. – Есть, кстати, транквилизаторы и стимуляторы. Никому не требуется?

– Я лучше другого стимулятора выпью, – проворчал Гриневский и наклонился над упавшей набок крышкой от термоса – в ней ещё оставался чифирь. Поднял, подул, отхлебнул.

– Но как Пугач сумел сгоношить весь народ на прорыв? – спросил Карташ.

– А ему и гоношить особо не надо было, – грустно улыбнулся Гена. – Водочка-то не простая была…

Алексей вспомнил лицо Лупня, бегающие глазки недавних «гостей»… и его осенило:

– С добавкой какой-то химической?!

– Молодец, соображаешь. Я тоже это понял, только слишком поздно. Какая-то отрава, вызывает стремительный выплеск неконтролируемой агрессии – так что Пугачу оставалось только направить эту агрессию в нужное русло…

Карташ представил себе, как в сумерках гонцы разносят по баракам гостинцы от Пугача, как зэки выпивают и… Он поёжился. А ведь замешкайся ты, браток, в клубе, и быть тебе растерзанным на мелкие клочья.

– Но зачем?!

– Это ты у него спроси, – Гена зло кивнул на Гриневского.

– Я не знаю, – покачал тот головой, прихлёбывая. – Я уже говорил… Знаю только, что Пугач собрал здесь, на зоне что-то типа уголовного спецназа – обученных бойцов, ну, которые в горячих точках были, раньше в какой-нибудь там «Альфе» служили, ещё что-нибудь. Некоторых даже специально сюда переводил с других лагерей. Ему, короче, нужен был отряд, чтобы с ним именно сейчас и именно отсюда уйти незаметно. А как ещё семерым угловым можно было с зоны уйти незаметно?

– И ты тоже, что ли, спецназовец? – фыркнул Карташ. – Знаменитый сербский полевой командир Йобан Всрачану?

Гриневский лишь пожал плечами и вновь склонился над крышкой.

– Они туда рвутся. К Шаманкиной мари, – тихо сказал «археолог».

– Давайте уйдём отсюда… – прошептала Маша.

Глава четвёртая. Во глубине сибирских мхов

29июля 200* года, 01.48.

Наверное, это как-нибудь объяснимо с точки зрения психологии и какой-нибудь там физиологии, но едва они нашли новое место для стоянки, возле начала распадка, у устья ручья, едва перекусили концентратами из «аспирантского» мешка, как Маша тут же провалилась в глубокий, спокойный, прямо-таки младенческий сон, словно не она только что едва не погибла от заточки накаченного наркотиком уркагана. У троих же оставшихся сидеть возле костра беглецов сна не было ни в одном глазу. Хотя поспать ох как не мешало – учитывая, сколько им ещё предстоит топать до станции.

Над ручьём стлался туман, мерно клокотал далёкий лягушачий хор, изредка взбулькивала рыба. В таёжной чаще давешний ручеёк теснился в обрывистых берегах, временами превращаясь чуть ли не в речку; нырял под коряги, подмывал корни вековых елей, разделялся мизерными островками на микроскопические протоки, закручивался водоворотами.

Гена и Гриневский говорили по очереди – сначала неохотно, но когда поняли, что только совместно могут нарисовать общую картину, то разошлись, дополняя друг друга и уточняя детали. Карташ же всё больше слушал – и в голове его наконец стала выстраиваться та самая мозаика, стройная, в которую вписывались все загадки, странные события последнего года и необъяснимые, на первый взгляд, факты.

В самом деле, не было никакой соболиной фермы в Шаманкиной мари. А есть там нелегальный платиновый прииск – по отрывочным сведениям, неимоверно, несказанно богатый.

Кто и когда его открыл – неизвестно, однако достоверно, что он вовсю разрабатывался до самого недавнего времени. Платина превращалась в доллары, доллары уходили за бугор и там оседали – непонятно на чьих счетах.

А вкалывают на прииске рабы. Иначе говоря, примитивно похищаемый по окрестным городам и весям рабочий материал – мужчины, женщины, подростки – желательно из тех слоёв населения, кого не кинуться разыскивать с собаками и вертолётами, но который способен к физическому труду. Материал сей эксплуатируется на выработке до полного износа, а затем уничтожается. Просто, дёшево и удобно.

Но никакая тайна не может храниться вечно – и о почему-то неподконтрольном ему прииске узнал некто Пугач. И, разумеется, тут же решил прибрать его к рукам, потому как непорядок. Однако не на тех нарвался: когда Пугач, под видом богатенького буратины-бизнесмена, вышел на контакт с владельцами прииска – дескать, берите меня в долю, не то хуже будет, – те просто-напросто его завалили… Точнее, завалили бы, не случись в ненужное время и в ненужном месте некий доброхотный таксист Петя Гриневский, который и отволок истекающего кровью папика в больницу…

Однако и хозяева прииска не знали, с кем имеют дело. Получив столь недвусмысленный отказ, Пугач, что называется, завёлся. И решил костьми лечь, но прииск захапать. Тем более, шантарский сходняк его поддержал – конечно, такие деньги… Какими путями Пугач вышел на Шаманкину марь, как узнал, что именно здесь в землю зарыты миллионы, с этим ещё предстоит разобраться, но факт остаётся фактом: он задумал операцию столь же наглую, сколь и простую – но, как обычно в истории и случается, именно поэтому имеющую все шансы на успех.

Не так далеко от Шаманкиной мари расположена крохотная, тихая зона, где отсиживают своё урки мелкого и среднего звена, причём местного значения. И вот Пугач садится, набирает из среды контингента боевой отряд – как совершенно справедливо выразился гражданин Таксист, «уголовный спецназ», – завозит в лагерь взрывчатку, оружие, наркотики (это очень, чрезвычайно дорого провернуть, но дело того стоит, хотя много ввозить, на самом деле, не надо, главная захоронка со снаряжением и оружием находится в тайге, неподалёку) и уходит в рывок, имея целью перекрошить в капусту персонал прииска, захватить вертолёт, прилетающий за грузом, и смыться…

Но.

Московский ОБЭП при поддержке Шантарского ФСБ тоже давно искали подходы к прииску. И тоже кое в чём преуспели – хотя и отставали от угловых на несколько корпусов. Им неизвестно было, ни где находится прииск, ни как туда пробраться – по возможности без стрельбы, ни кто стоит за всем этим, кто управляет и дёргает за ниточки. Для ответа на первые два вопроса, и был взят в разработку охотник Егор Дорофеев. Который, кстати, как выяснилось позже, работал на два фронта – собственно на ФСБ и на некоего никому неизвестного старшего лейтенанта ВВ Алексея Карташа, который, в свою очередь, тоже зело прииском интересуется. Так родилась встречная операция: использовать и охотника, и Карташа втёмную добраться до загадочного прииска и при этом не спугнуть его хозяев.

Однако Дорофеев погибает. А по некоторым сведениям, прииск уже выработан до донышка и его собираются закрывать, буквально со дня надень, вертолётом вывезут последнюю партию платины, место зачистят и никаких концов не остаётся. Ищи ветра в поле. Вот и пришлось частично перед старлеем раскрыться…

– Так за что же всё-таки убили Егорку? – спросил Алексей после длительной паузы. Голова пухла от обилия информации.

Значит, что же это получается, значит, Маша была с ним по заданию ФСБ – и только?.. Твою мать…

– А вот за это убили, – «археолог» полез в карман, достал сложенный вчетверо листок бумаги. – Это карта: где конкретно расположена Шаманкина марь, как обойти внешний периметр колючки, как проникнуть со стороны кряжа…

Других путей нет, только по кряжу – вокруг топь, тропы не существует… Дорофеев, шельмец, нарисовал две карты, одну послал нам, вторую собирался отдать тебе. Но не успел. Кто-то его зарезал.

– Кто?

«Археолог» понуро пожал плечами.

– Я не успел выяснить. Слишком быстро всё началось…

«Подарочек для тебя имеется, – как наяву услышал Алексей голос Егорки Дорофеева. – Сам сделал, вот этими вот руками. Лучше всяких зарубок…»

Прошептал потрясённо:

– Карта… – и вдруг почти крикнул:

– Так! Минутку! Карта, етить её дрыном… От я ж кретин, а!.. – Он судорожно зашарил в потайном кармане, выудил полётную карту, найденную им во время шмона и уже напрочь позабытую, и резко сунул её под нос Гриневскому. – Не нашли. Шуруп со товарищи, искать не умеют… Твоё, сволочь?!

Таксист молча кивнул.

– Ты же рассказывал раненому Пугачу, что был вертолётчиком, там, в такси, как я сразу не допетрил! Поэтому он тебя в свой спецназ и определил, когда встретил на зоне! И это твоя карта, по ней ты должен был вывозить Пугача с грузом из Шаманкиной мари! Так?! Говори, падаль!

– Так! – выкрикнул тот нисколько не тише. – Да, Пугач сказал, что я должен буду вести вертолёт, а что или кто будет в вертолёте, об этом мне знать не положено! Ясно? И я перед тобой отчитываться не должен, у меня свой опер есть!

– Тихо! – рявкнул «археолог». – Ну-ка дай сюда. – Он буквально выхватил карту из рук Алексея.

Но тот уже успокоился. Неконтролируемая вспышка агрессии, только и всего. Просто ещё один элементик головоломки встал на своё место. Только и всего…

– Значит, у Пугача теперь нет лётчика, – сказал он. И хмыкнул:

– Вот бедолага – устроить такое шоу и оказаться с носом…

– Вряд ли, – возразил Гена. – Пугач не такой дурак, чтобы не перестраховаться. В этом его спецназе наверняка есть дублёр – как есть дублёры и всех прочих необходимых ему в деле бойцов…

– Ясно. – Алексей хлопнул себя по колену. – С этим вопросов больше нет. А теперь отвечай прямо. Ежели это операция ФСБ, секретная операция… так какого ж лешего ты нам – вэвэшнику и уголовнику – всё про неё выложил?!

И Гена вдруг запнулся, низко опустил голову.

– А я могу тебе ответить, – победно продолжал Карташ. – И мой тебе ещё один вопрос: а что в таком случае с Машей будет?

– Таксист её выведет к станции, всё расскажет, она подтвердит… – глухо ответил «археолог», глядя в огонь. – Если… если с нами что-нибудь случится, то информация через Таксиста попадёт, куда надо. – Он вдруг резко вскинул взгляд, посмотрел прямо в глаза Карташу – как тогда, во время первой вербовки. – Ты понимаешь, что мы должны остановить вывоз платины?! Вертолёт заберёт её – и всё! И никаких концов! А я один не справлюсь. Слишком внезапно всё получилось – я не успел подать сигнал, сообщить…

– Значит, я опять угадал, – удовлетворённо хмыкнул Алексей. – Ай да Карташ, ай да сукин сын… Ты хочешь, чтобы я пошёл с тобой и помешал вывозу. Взорвал вертолёт, перестрелял охранников на прииске, поубивал этот спецназ уркаганский. Да?

Гена молчал, но взгляд не отводил.

– И ты за это орден хочешь получить, что ли?

– У меня нет другого выхода. Это дело чести, – сказал «археолог». – Не знаю, поймёшь ли ты… Но я пойду туда и сделаю всё, чтобы платина досталась только государству. Пойду с тобой или без тебя.

– Я тоже пойду туда.

Они синхронно обернулись. Маша уже не спала, сидела на лапнике и внимательно слушала.

– Мария Александровна… – начал было Гена, но «хозяева» дочь его перебила, ответила в тон:

– Это дело чести. Я пойду туда и убью того, из-за кого погиб мой отец. Пойду с вами обоими или без вас… Меньше надо было орать, разбудили.

– А я, значит, один пешедралом на станцию? – хохотнул Гриневский и яростно почесал темечко. – Не, братва, не прокатит. Я с вами. Если победим, то мне, глядишь, и амнистия будет – за спасение платинового запаса родины…

– Маша, – просительно сказал Алексей, – Ма-аша! Я же ещё не решил. Я вообще никуда не пойду – с одним «макаркой» под пулемёты лезть!

– Ну, положим, не с одним «макаркой»… – «археолог» задумчиво посмотрел на свой вещмешок. – Найдутся игрушки и для каждой Марфушки.

– А я пойду – Она упрямо тряхнула чёлкой.

– Без карты?

– Без карты.

И Карташ вдруг захохотал – оглушительно, на весь лес.

– Такого приключения я на свою жопу ещё не искал, – простонал он сквозь слёзы. – Даже и вообразить себе не мог. Ну и команда спасателей подобралась – вэвэшник, кагэбэшник, дочка «хозяина» зоны и беглый уголовник с этой же зоны!..

В общем, можно сказать, что им пока фартило изо всех сил. У Гены-псевдоархеолога в вещмешке обнаружилось масса полезных штуковин – начиная от репеллента против комарья и гнуса, походного складного топорика и саморазогревающихся консервов (поворачиваешь крышечку, в банке что-то шипит по-змеиному, и пышущий паром, например, гуляш – готов) и заканчивая прибором ночного видения, двумя бесшумными пистолетами 6П9, пятью светошумовыми гранатами «Заря» и даже СВУ-АС в количестве одной штуки – снайперским автоматом с дальностью аж до трехсот метров, который Карташ прежде видел только на картинках в методичках ДСП. Коньячку не было.

– Мы сейчас здесь, – на ходу ткнул Гена в карту покойного Дорофеева. Они двигались цепочкой по дну глубокого песчаного оврага, стены которого были, как очередями из крупнокалиберного пулемёта, истыканы стрижиными гнёздами. Спасибо Егорке, толковую карту нарисовал – с указанием вовсе уж непроходимых участков, окольных путей и достопримечательностей вроде скального отрога или исполинского кедра на верхушке сопки – для пущей ориентации. – А Шаманкина марь – вот она. Нашими темпами дня два пути…

– Ну и дальше что? – спросил Алексей, косясь на карту.

– Ввяжемся в бой – а там посмотрим, – уверенно сказал Гена. Помолчал и добавил:

– Главное – не дать им увезти платину. А уж как сообщить своим, я придумаю, не боись…

– Если «уголки» нас не опередят.

– А вот тут уж – на всё воля аллаха. Но не должны: им ещё вертолёта ждать.

Алексей вздохнул. Искала его деятельная натура приложения сил – и вот пожалте, нашла…

Нет, ему по-прежнему не было страшно, скорее просто интересно, жутко интересно… однако, господа офицеры, ежели рассуждать здраво, то ничем иным, кроме как глупостью, безрассудством и самоубийством, их поход назвать нельзя. Трое мужиков, не считая девки, – против вооружённой охраны прииска, против уголовного спецназа! А ещё и девку под пули подставляем… Он посмотрел на спутников.

Машка, вот же зверь-баба, шла вперёд как заведённая, упрямо прикусив губу и глядя прямо перед собой из-под сведённых бровей. Гриневский же, шалопай уркаганский, двигался вроде как даже весело – отгонял комаров веточкой и радостно щурился на солнце. Ну да, ну да, почуял свободу – да ещё и возможность искупить вину перед обществом опять же…

К вечеру небо затянуло тучами, стал накрапывать мелкий дождик – бесконечный, как тайга, и унылый, как пеший переход по ней. Быстро темнело.

– Стоп, – сказал наконец Гена и шумно перевёл дух. Потянулся, сбрасывая с плеч рюкзачок, – дальше не пойдём, промокнем на фиг…

– Смотрите! – Маша вдруг вытянула руку, указывая на бурелом слева по курсу.

Алексей вгляделся. И впрямь: за серыми нагромождениями поваленных деревьев отчётливо угадывался тёмный силуэт, напоминающий косо воткнутый в землю крест. Причём явно сие было человеческих рук творение – уж слишком правильных форм.

– Что это, как думаете? – отчего-то шёпотом спросила Маша.

«Аспирант» же молча достал топорик и двинулся к бурелому. Карташ пожал плечами и пошёл следом…

Самолёт.

Алексей сунул сигарету между губ, прикурил со второй попытки – пальцы дрожали, всё ж таки давненько он не ходил в столь длительные пешие прогулки…

Крошечный двухмоторый «ан», свалившийся посреди тайги неведомо когда и неведомо по какой причине – но, судя по всему, очень давно. Борта проржавели, сквозь фюзеляж проросли крепкие осинки и прочие лопухи. Дверь нехотя подалась, когда Гриневский потянул за ручку, – и вдруг с шумом отвалилась, упала на жухлую листву, разбрызгивая дождевые капли, как крышка гроба. А в кабине… Маша испуганно ойкнула, даже Алексею на миг стало не по себе – в кабине, на истлевшем кресле первого пилота, сидел натуральный скелет и таращился на незваных гостей пустыми глазницами. Ухмылялся приоткрытым ртом. Правая костяная рука лежала на колене, прихлопнув ржавый пистолет – «ТТ», машинально определил Карташ.

Второе кресло пустовало.

– Однако, – негромко прокомментировал Геннадий. – Чего только в тайге не найдёшь…

Он потыкал носком сапога порог – не провалится ли – осторожно поднялся и скрылся в салоне. Самолёт качнулся со скорбным скрипом.

– Там змеи могут быть, господин археолог! – запоздало предупредил Карташ. И добавил вполголоса:

– Любят они такие укрытия…

– Гляди-ка, начальник, – Гриневский аккуратно, чтобы не потревожить кости, колупнул пальцем обшивку кресла под черепом, и на ладонь ему упала какая-то металлическая хреновинка. – А здесь весело было…

Алексей наклонился поближе. Пуля. Пистолетная пуля, немного деформированная… И только теперь он заметил, что в отвалившейся дверце имеют место несколько аккуратных дырочек. Стреляли явно снаружи.

– Чудны дела твои, господи, – в кабине показался «аспирант» с расползающимся от дряхлости холщовым мешком, спрыгнул вниз, бухнул мешок на землю.

Мешок развалился окончательно, и на прелую хвою веером разлетелись пачки красных купюр в банковской упаковке. Старые «червонцы».

– И таким добром там – весь салон набит, – сообщил «археолог», отряхивая ладони.

– Мама моя, – Маша наклонилась, осторожно взяла пачку, – это сколько ж здесь?

– Старыми – миллиона на два, – усмехнулся Гена, – а по нынешним временам – даже на антиквариат не сгодятся. Гнилые к тому же…

– Интересное кино… – Алексей поднял воротник бушлата. – Что ж его, самолёт этот, получается, сбили?

– Не факт, – возразил Гриневский. – Мог и сам шмякнуться. А мог и напарничек этого, костлявого, принудить сесть. Второе-то кресло ведь пустует, а по одному никто не летает…

– А почему тогда второй деньги не забрал? – тихо спросила Маша.

Таксист пожал плечами.

– Всяко могло быть, – философски ответил за него Геннадий. – Друг друга постреляли, а второй снаружи был, его тело зверьё потом растащило… А могли и местные, какие-нибудь мимо проходящие охотники услышать, что самолёт упал – да и поспешили на помощь, с ружьями да рогатинами. А что такого, пилотов в расход, деньги, естественно, себе, а тайга – она всё спишет… В те годы старатели по государственным золотым приискам знаете сколько зарабатывали? А ежели одному такое богатство? Да вот что-то не срослось…

– В общем, тёмная история, – подытожил Алексей.

– Так где ночевать будем? – подал голос Гриневский. – Дождик усиливается.

– А можно прямо тут, под фюзеляжем. Сухо и бумажек много, на костёр хватит до утра, – сказал «археолог».

– Вот уж нет, – решительно заявила Маша. – Ещё рухнет на нас такая махина… Да и рядом со скелетом что-то не хочется ночевать.

– Тоже верно, – сказал Карташ. – Предлагаю денежек набрать, сколько унесём, и передислоцироваться вон туда – там как будто скальный уступ виднеется, под ним и переждём…

– Такие деньжищи – и только на растопку, – покачал головой Гриневский. Цыкнул зубом:

– И впрямь, гражданин «аспирант», – чудны дела твои, господи…

К счастью, дождь закончился к полуночи.

– Люди!

Когда за сотни вёрст от жилья слышишь человечий голос, то реакции могут быть самые различные – от буйной радости до леденящего страха. Всё зависит от того, насколько желательна тебе самому встреча с другим человеком. Как это ни странно, большинство из тех людей, что бродят по тайге, вовсе не жаждут встреч с себе подобными.

Крик донёсся из оврага, мимо которого они проходили.

– Падай! – выпалил Гена и первым рухнул на землю, одновременно сбрасывая с плеча автомат.

Карташ прыгнул к замешкавшейся Маше, обхватил её за талию, завалил за осину и сам упал рядом.

В них никто не стрелял. В общем-то, трудно ожидать, что сначала предупредят окриком, а потом начнут садить из всех стволов. Это надо чтобы враги были или очень благородные или очень дурные. Однако ежели в экстренных ситуациях будешь сперва рассуждать, а потом уж действовать, долгожителем не станешь. Лучше повиноваться рефлексам, лучше перебдеть. И плевать, что глупо и смешно они выглядят в чьих-то глазах… Зато поживут ещё, даст бог.

Рассмотрев же сверху окликнувшего их человека, они переглянулись и стали спускаться по склону оврага – совершенно безбоязненно.

Дед, этакий таёжный Берендей, идиллически восседал под елью. Возле его ног, обутых в самые натуральные лапти, валялся латаный-перелатаный «сидор», пустой, судя по виду. Совершенно белая борода топорщилась клочьями, на плечи свисали такие же белые, длинные волосы. Кожа – дублёная, коричневая, как сосновая кора, кожа человека, живущего под открытым небом. А морщин на лице, наверное, столько же, сколько и лет ему самому – огромное, в общем, множество. Головной убор старика напомнил Карташу иллюстрации в книге о Робинзоне Крузо – в такой, с позволения сказать, шапке обычно изображался популярный островной сиделец. Тело дедка прикрывало невообразимое рубище – то ли остатки какого-то кафтана, то ли кафтан, пошитый из остатков всего на свете.

– Ты кто, отец? – спросил Геннадий, присаживаясь напротив деда на небольшой выворотень. Автомат «археолог» перевесил на грудь.

Дед приоткрыл совершенно беззубый рот, прошамкал:

– Человек божьего мира, как и всяк. А наречён Силантием, по отчеству Петрович. Ваших имён не спрошу, не запомню. Памятью худ стал. Ранешнее помню, а новое проваливается, как сквозь сито…

– Сколько ж вам лет, дедушка? – Маша во все глаза пялилась на диковинного старца.

– Одному богу ведомо. К чему считать? Проживу, сколько положил господь, а больше мне не надо. Но, вестимо, к закату идёт. Ноги отказали. Потому и позвал вас. Самому, чую, до дому не дойти.

Дед говорил странно, словно спотыкаясь в конце каждого слова. Но какое-то спокойствие исходило от его слов и от него самого – такое исходит от реки утренней порой вместе с поднимающейся над водой дымкой и поразительным затишьем всей природы.

– И откуда сам будешь? – Воспользовавшись внеплановым привалом, Гриневский закурил.

– Здесь живу.

И тут Карташа осенила догадка:

– Уж не из раскольников ли, отец?

– По разному нас величают. Двоеперстцами тож. От никонианцев скверна идёт. Мы-то люди праведной веры. Оттого и гонимы. С протопопа Аввакума горе мыкаем…

Значит, не все байки врут. Выходит, и вправду обитают в болотах раскольники…

– А где твои…

«Как же их назвать, – Карташ не мог подыскать подходящего слова, – единоверцы, сородичи, что ли…»

– …ну, братья и сёстры?

– Померли все. Один я остался. Доживаю-от. Уж недолго ждать.

Геннадий расстегнул рюкзак, достал карту, положил дедку на колени.

– Карту читать умеешь, отец?

– Не обучены. Грамоту раньше знал, а теперь не ведаю. Глаза давно мелкоту не различают.

– Ясно, – «археолог» карту убрал. – Ну чего, попробуем подняться, отец.

– Да уж пытал. Ноги не держат.

Но всё-таки Геннадий приподнял старика, ухватив под мышки. И убедился, что ничего не выходит.

– Не держат, сынок, я ж говорю, – дедок покосился на сигарету Гриневского, насупил брови. – Зелье греховное потребляешь. Дым люб сатане, потому и ад утопает в дыму.

– Эх, отец, – вздохнул Гриневский, – если такие пустяки признавать грехами, то праведников вообще на земле не отыщется. И царствию небесному пустовать придётся.

– А Сатана помалу в нас проникает, – не задумываясь, сообщил старец. – Сперва одну щупальцу запустит, ухватится, потом другую, а потом ты уж и заметишь, как весь его…

Пока дед с Гриневским спорили о смертных грехах, Гена отвёл Карташа в сторону.

– Ты понимаешь, что нельзя с ним возиться?

– Бросить помирать?

– А что ты предлагаешь? Оставим еды и воды.

Может, посидит и отойдёт. Могу вколоть ему препаратец под названием «Прилив»… Только сомневаюсь, что подействует.

– Погоди-ка.

Карташ, в отличие от «аспиранта», знал и помнил местные байки. И если одна оказалась правдой, то почему бы и другой к ней не присоединиться?.. Старлей вернулся к раскольнику.

– Скажи, отец, ты здешние болота хорошо знаешь?

В ответ прозвучал короткий старческий смешок, похожий на кашель.

– Средь них жизнь прожил, как не знать.

– Самолёт упавший встречал?

– Ероплан-то? А то. Давно тут лежит, за грехи был с небес свергнут.

– Ну уж у самолёта-то какие грехи? – устало, как учительница у тупого второгодника, спросил Гриневский.

– Так ведь деньги – грех, – назидательно сказал старик.

Карташ оттеснил настырного Таксиста в сторонку:

– С этим понятно. А известен ли тебе… как бы его назвать… остров, который почти со всех сторон окружён болотами?

– Так то ты про Вороний Глаз говоришь, – кивнул старик.

– Ты там бывал? – быстро спросил Геннадий.

– Захаживал по молодости. Потом уже нет. С тех пор, как на Вороньём Глазу нехристи поселились.

– А когда они там появились?

– Не помню, сынок, – развёл руками дед. – Годы сливаются в один поток, как ручьи в реке. И уже не разобрать, когда и откуда что влилось.

– В какой стороне твой… дом, отец? – спросил Алексей.

Старец уверенно указал направление морщинистой ладонью.

– Там же сплошные болота, – задумчиво проговорил «археолог».

– Не одни болотины, сынок, не одни. Язык человечий привык одним вымахом все крошки слизывать. Он и веру христову одним словом величает, будто разницы нет. А ты плод яблоко возьми, вглядись. Не одна мяготь в нём. Есть червоточины, есть черви, мяготь грызущие…

– Ты погоди про веру, давай с болотами закончим, – Гена, прищурившись, посмотрел на карту, раздражённо пожал плечами и карту спрятал. – Я не могу в толк взять, вы что, на топях живёте?

– Не живём. Один я, говорю, век доживаю.

И не на топях, а на тверди. Там край низкий, однако ж тверди хватает, хотя и затеряна в болотине, лежит гривами, одна грива больше, другая меньше, третья совсем крохотная.

– И сколько идти до твоего обиталища?

– Лесным шагом к сумеркам окажешься.

Ежели ходко двигаться, то раньше.

– То есть часа полтора-два, – Гена посмотрел на часы.

– А как ты до Вороньего Глаза ходил, отец? – осторожно спросил Алексей. – В обход или по болоту?

– По болотине ходил.

– И… можно сейчас напрямки по болотине пройти к этому Вороньему Глазу?

– Чего ж нельзя, когда можно, – усмехнулся старец. – Тропка-то помечена. Главное, выход на неё найти, а там иди от вешки к вешке, и пройдёшь. Эх, сынки… Понимаю, что недалече уж отход. Однако душе – ей не всё равно, где с телом расставаться. Одно в лесу, как зверю какому, другое помереть в своём доме, под иконами.

– Ну-ка покажи свою карту, – Карташ, отобрав у Геннадия бумагу Дорофеева, отошёл с ней на пару шагов, присел на выворотень. «Археолог» примостился рядом. – Вот примерно, где его обиталище, а вот где прииск. До дедовского жилища около трех километров. Если всё так, как он говорит, то что мы имеем? Отсюда в обход болота – до прииска крюк километров в двенадцать. А напрямую всего пять.

– Да. Но пять по трясине. А это всё равно что десять по суше…

– Твёрдая земля тоже не всегда быстро носит, – негромко сказал Карташ. – Завалы, заросли, овраги, прочая хренотень. И потом, Гена… Мы выйдем оттуда, где нас никто не будет ждать. Главное, мы минуем известные и неизвестные препятствия. Ты уверен, что кроме колючки нет никаких иных сюрпризов? Можешь гарантировать, что уголовный спецназ не прибавит к уже имеющимся закладкам свои собственные? В одну «растяжку» мы уже чуть было не вляпались. И «растяжка» – это не самое поганое из того, что они могут подсунуть. Так что мы всё равно будем каждый шаг как по минному полю делать, а это скорости не прибавит…

– Да, резон имеется… Имеется, – Гена задумчиво почесал переносицу. – Старичок лёгкий, сухонький. Килограммов пятьдесят от силы. Три километра на закукорках по очереди… Не должны выдохнуться…

– К тому же, – усмехнулся Алексей, – богоугодное дело делаем, господин аспирант. Грехов на нас и так хватает, глядишь, потом и зачтётся при подсчёте…

Переход занял полтора часа. Старика, как и договорились, по очереди несли на себе Гриневский, Карташ и Гена-«археолог». Ноша не слишком обременяла, дедок весил немного, да и менялись они, чтоб уж точно не устать, через каждые четверть часа.

Это путешествие с дедом на закорках напоминало какую-то народную сказку – то ли про горе-злосчатье, то ли про лихо одноглазое. Весь фольклорный антураж был соблюдён скрупулезнейше: тёмный лес, уханье филина и бравый солдат прёт на себе через леса лесного старикана. Ещё только не хватало, чтоб дед и впрямь оказался лихом одноглазым. Вот заведёт в гиблое место, растает в воздухе под сатанинский хохот, а ты ходи заколдованными кругами вокруг одного и того же места и отбивайся от наседающей нечисти…

Но какая бы романтика в народных кафтанах не лезла Алексею на ум, её сметала неумолимая проза: в нос шибал пот немытого старческого тела, чесались комариные укусы на шее и на руках, над людьми вились голодные рои гнуса, гудели ноги, покалывало в правом боку, да и примитивно хотелось жрать.

Они спустились в низину. Под ногами запружинил мох, идти стало труднее, запахло прелыми листьями и сырой мшиной. Пошёл чахлый березняк – верное свидетельство того, что болото близко. А вот и захлюпало под ногами, между кочками травы показались лужицы «ржавой» воды с торчащими пучками жёсткой, мерзко шуршащей осоки. Ничего удивительного, что за много лет никто не натолкнулся на раскольничью берлогу – поди тут натолкнись, когда на десятки километров протянулся однообразный, как рельсовый путь, болотный пейзаж, поди тут сообрази, где надо сворачивать к какой-то там заимке – про то ведь указатели не поставлены и путеводные маячки не мигают… А тем более без большой нужды люди сюда не ходят. Опытный таёжник в болото и не сунется, а неопытные в такую таёжную даль забредают раз в сто лет. К тому же таёжный люд вообще предпочитал избегать этих сомнительных мест, особенно в последние годы. Тайга большая, есть где погулять и без этих болотин…

Дошли.

Собственно по болотине пришлось топать совсем немного, только до первой гривы. Затем уже перебирались с гривы на гриву, следуя указаниям старика. Грива – одно из слов, которыми старший лейтенант Карташ обогатил свой лексикон за время пармской ссылки: так в Сибири называют лесистые островки твёрдой земли посреди трясин… Теперь остаётся лишь уповать на то, что все эти словечки вроде «шишковать», «ломать жадеит», «грива» в дальнейшем по жизни напрочь не пригодятся…

Острова – пардон, гривы – тут располагались близко одна от другой, видимо, раньше они составляли один большой остров, со временем погрузившийся в болотную воду. Пришлось одолеть шесть или семь грив, пока не достигли нужной.

Карташ сперва дёргался, вспоминая охотничьи истории про то, что, дескать, на гривах, если вокруг них болото не слишком топкое, любит сшиваться разный зверь, в том числе и медведь.

Опытный, опять же, таёжник на гриву не сунется, если нет в том большой надобности, потому как ни к чему ему нежданные встречи с туманным исходом.

Однако кроме разноголосой птичьей сволочи никто им на островах не попался.

Углядеть жилище или иные признаки человеческого присутствия можно было, только ступив на тот самый обитаемый остров, что стал для раскольничьей семьи прибежищем и домом на долгие годы.

Повесть о том, как советская семья очутилась в лесах, старик Силантий им уже рассказал. На это ему хватило одного короткого привала.

Ушли они с женой в леса «аккурат в тот год, когда деньги меняли» (из чего слушателям не составило труда догадаться, что в шестьдесят первом). До того оба, то есть сам Силантий и его жена, проживали в посёлке Вычуга, что на берегу Шантары, и оба происходили из староверовских семей. Их поженили самым домостроевским образом – родительским выбором и родительской волей. Вопреки расхожим представлениям о непрочности подобных семей, они с женой жили в любви и согласии, душа, что называется, в душу.

Может быть, благодаря общей вере. Вот только детей им бог не давал.

Обоим было уже за тридцать, когда жена Силантия уверовала в то, что причина их бездетности – совокупный людской грех, в окружении которого они вынуждены жить. Безбожие, пьянство, разврат и всё такое прочее. И жена заразила своей верой мужа. Она же настояла на необходимости укрыться от греховной суеты, остаться наедине друг с другом в тишине и чистоте нетронутого божьего мира – за что Господь несомненно одарит их ребёнком. А дитё, когда вырастет, само решит, где ему жить.

Однако детей бог им так и не дал.

Но они прижились в тайге и возвращаться не стали. Да и не тянуло их к людям, пусть это и покажется странным. Напрочь не тянуло. Им было хорошо вдвоём… Может быть, даже слишком хорошо им было без людей, за эту гордыню господь их и наказал, не дав ребёночка. И особо господь наказал Силантия, забрав жену на небеса, а его оставив в одиночестве дожидаться своего последнего земного часа.

Почему в тот далёкий год они направились сюда? В староверских преданиях часто упоминаются здешние края. Говорят, что в этих болотах, начиная с петровских времён, старообрядцы не раз находили укрытие в те годины, когда власть учиняла гонения на праведную веру.

А именно эту гриву, сказал Силантий, крестясь двумя перстами, им с женой указал господь.

Будто взял за руку и провёл через болота. А когда ступили они на эту твердь, словно кто-то сверху шепнул, мол, оставайтесь тут, стройтесь и живите в спокойствии. Ну, в общем грех жаловаться, прожили в спокойствии.

Сейчас Карташ с любопытством оглядывал места добровольного таёжного заточения. На поляне, находящейся точно по центру острова, стоят две избы. Одна поменьше (это чёрная баня, объяснил старик Силантий), вторая побольше. Других отличий между ними не заметно. Тёмные брёвна сруба, проложенные мхом, крыша сделана из плах, по одному узенькому оконцу. Между изб рос толстоствольный кедр.

Наверное, из его собратьев, росших на острове, и изготовили сорок лет назад эти срубы.

Старика внесли в избу, положили на полати под закопчёнными иконами.

Алексей огляделся. Было заметно, что сейчас здесь не живут, а доживают. Запах плесени. Кругом пыль и паутина. Какое-то тряпьё в углу. На столе две деревянные миски, одна алюминиевая. Последняя, думается, принесена из прежней жизни – вместе с немногим прочим скарбом, захваченными в дорогу.

– Пойду взгляну на баньку, – сказал Геннадий, – в ней же ночевать придётся.

Гриневский сел на пенёк, стоявший рядом с лежанкой и служивший здесь стулом. Карташ пристроился на таком же пеньке возле стола.

Маша заинтересованно рассматривала иконы, на которых мало что можно было разобрать, настолько они были закопчены.

– Я ведь ведал там в лесу, что бог пришлёт мне добрых людей, – прошамкал Силантий.

– То есть как? – удивился Гриневский.

– Я бога просьбами зря не тревожил. А попросил единый раз сего дни: «Дай в собственном доме помереть». И знал, что сполнит он ту мою просьбу, потому как жизнью своей я то заслужил. Оттого вы и не прошли мимо. А думали, что случай.

– Так получается, случайностей вообще нет в природе? – чтобы не молчать, поинтересовался Алексей, с любопытством разглядывая муравьёв, вольготно бегающих по столу.

– В божьем мире, сынок, налажен порядок и всему положен свой срок. Солнце всходит всегда там, где ему положено. Трава растёт весной, а осенью усыхает. Твари божьи, бессловесные, тоже тому порядку подчиняются… И коли ты порядок тот понимаешь и принимаешь, то живётся тебе легко и помирается легко. А коли ты пьёшь, сквернословишь или вот дым через рот пускаешь, то тем заслоняешь от себя божий мир и отдаляешь себя от Бога, приближая к Сатане.

И помирать тяжелее, оттого что на душе грехи висят, как кандалы на каторжанине. Так вот случай – это божий подсчёт твоих дел на сей час.

Поможет он тебе или отвернётся, и ты останешься один, а то и вовсе в дружбе с Сатаной.

– Вы хотите сказать, дедушка, что мы, допустим, согрешили, – Маша озорно стрельнула глазками на Карташа, – и теперь бог от нас отвернётся?

– Он совсем отвернётся, когда от грехов душа твоя черна станет. А так лишь не поможет тебе, когда другому бы помог.

– Дедушка, а нечистая сила здесь водится? – Маша отвела взгляд от толстой пыльной книги, которую держала в руках.

– Тьфу на тебя! Нашла о чём думать! Выкини из головы нечисть. И запомни. Нет ей хода туда, где крест, вера и праведная сила…

От долгого говорения дед заметно притомился. А его ещё было о чём порасспрошать. Карташ поднялся, жестом остановил Машу, которая готова была пристать к старичку с новыми вопросами, подошёл к лежанке и присел на край.

– Расскажи, отец, как через болото пройти? Как найти завтра поутру твои ветки? Какие там метки, кстати?

– Вешки, сынок. Найдёте. Чую, угодное дело делаете, вот Господь нас и свёл. Всё расскажу.

Найти просто. Вот послушай…

…Опять не спалось – да что ты будешь делать! То ли это выброс адреналина такой мощный… то ли мерзавец от археологии подсыпал в жратву какую-то дрянь. Только-только начинало светать, и сквозь щели в ставнях сочился мутный серый свет. Оттого предметы обстановки в комнате казались зыбкими, нереальными: стол с остатками ужина, пни заместо табуретов.

Он опустил ноги на вязаный коврик, встал, зашлёпал босыми ступнями к выходу. В сенях снял с гвоздя бушлат, снял с входной двери тяжёлый брус засова, на крыльце вдохнул всей грудью сырой рассветный воздух. Заря ещё не успела хорошенько заняться над лесом, западный окоем мигал последними гаснущими звёздами. Карташ спустился с крыльца и как был босой, в исподнем и накинутой на плечи куртке, сел на ступеньку, закурил.

Скрипнула дверь в баньке, тёмный силуэт скользнул вдоль стены избы, остановился неподалёку. Негромкой голос:

– Там, за банькой, чья-то могилка. Жены, наверное. Ухоженная… Разрешите присоединиться, товарищ старший лейтенант?

– Садитесь, товарищ контрразведчик.

Гена примостился рядом. Помолчали.

– А вот скажите мне, товарищ контрразведчик, почему меня не грохнули вслед за Дорофеевым?

Силуэт в полумраке пожал плечами.

– Но ведь пытались, да? Думаю, что просто на всякий случай, тем более вы сами в ловушку полезли. Вот если б им зачем-то понадобился ваш труп, вы бы трупом стали, не сомневайтесь. А так… Карта уже у них, вы её не видели – чего беспокоиться?.. Да и опоздали бы вы к головному разбору. Груз вот-вот вывезут, всё равно вы ничего сделать не сможете… Но тебя же не этот вопрос волнует, правда?

– Допустим.

– Слушай, – сказал «аспирант» решительно, без всякого перехода, – я вот что хотел… Понимаешь, мне нужна была Машка в посёлке. Посылать двух чужаков в Парму накануне изъятия – это слишком опасно, могли вспугнуть. Поэтому и поехала она. Топтунова мы убедили, что дочурка обязательно должна провести какое-то время в посёлке. Он сначала был наотрез – мол, на зоне неспокойно, но я обещал, что к зоне она и близко не подойдёт.

– Да уж, не подошла… – грустно усмехнулся Карташ.

– Не в том дело, – отмахнулся Гена. – Не придирайся к словам. Ты ведь думаешь, что мы её под тебя решили подложить – выпытать, что ты знаешь, что нет, так ведь?

– Так, – безразлично согласился Алексей.

– Ну так вот: не так. Можешь мне не верить. Я вообще могу тебе всего этого не рассказывать… Это Топтунов вдруг загорелся выдать её за тебя, такого всего красивого и московского. А нашей конторе на фиг не нужно подсовывать тебе начальникову дочку с целью извлечения информации, у нас другие агенты по этой части есть… А девка на тебя в самом деле запала, как специалист говорю. И без всякого нашего участия. Так что ты, сокол мой…

– Тихо! – Карташ схватил «археолога» за руку.

«Археолог» не подкачал – заткнулся мгновенно, как будто ему с размаху влепили кляп. Бесшумно сунул руку в карман куртки, Карташ услышал, как негромко щёлкнул предохранитель.

– Погоди ты стрелять…

– Бля, это ещё что…

– Ш-ш…

За банькой, на фоне серого предрассветного неба по-над серым клубящимся туманом медленно шла, нет, – плыла над самой землёй неясная фигура в чёрном, беспросветно чёрном плаще с надвинутым на самое лицо капюшоном.

И было столько жути, столько нечеловечности в ней, что Карташ буквально остолбенел. И, похоже, то же почувствовал и гэбист – они сидели неподвижно, не дыша, не моргая, даже не думая, хотя ясно было, что это не морок, не бесплотное привидение, потому как потревоженный туман медленно, будто нехотя завивался в спирали в её кильваторе… Они просто смотрели. А фигура – росту в ней было метра два не меньше, – проскользила к ельнику по левую руку от дома раскольника, на миг замешкалась… На уровне её груди возник вдруг синеватый огонёк, ровный и нереальный, как от лампы дневного света, но отчего-то глядеть на него было вовсе уж невмоготу, фигура склонилась к самой земле, опустила огонёк в туман, подержала малость и снова спрятала в складки одеяния.

Над болтами пронёсся негромкий, но полный столь невыразимой тоски стон, что захотелось завыть вместе с ночным гостем… Волосы на голове шевелились от ужаса. Между тем некто в плаще скользнул в ельник – и исчез с глаз долой. Не шелохнув веткой, не потревожив сучка.

Лицо Гены было мокрым от пота, хотя утренний холод к повышенному потоотделению никак не располагал.

– Фух… – шёпотом наконец выдохнул «археолог», вынул трясущуюся руку из кармана, в которой был зажат пистолет и тыльной стороной ладони провёл по лицу. – Вот же Хрень какая… Что это было, а?

– А я почём знаю, – сказал Карташ. Голос не слушался. Он достал сигарету, сломал случайно и в сердцах отбросил. – Было и сгинуло. Мало ли что в тайге бывает…

– Не-ет, ребяты, обратно в баньку я не пойду. Страшно до усрачки.

– Ну так в дом пошли. Надо бы поспать, чует моё сердце, тяжёлый день у нас будет.

– Да уж, уснёшь теперь…

Старик не спал, глядел в потолок и шевелил губами – не иначе, молился.

– Дед, – негромко позвал Алексей, чтобы Машу не разбудить… ну и чтобы лихо лесное не услышало.

– Никон это был, – преспокойно ответил Силантий. – По болоту шляется, чуть не кажную ночь ходит кругами, да приблизиться не может.

Гриневский, сволочь, мирно похрапывал на своём месте.

– Тот самый? – выдохнул Геннадий. – В жизни бы не поверил…

– А то кто ж! – старик говорил на полном серьёзе. – Он, антихрист. Сами ж его встретили. Ходит по топям, успокоения не находит. Три перста его десницы огнём горят. Он опускает их в болото, словно остудить хочет, ан нет ему избавления. Бог покарал… Ну чего встали? – вдруг повысил он голос. – Ложитесь давайте, вам в путь скоро.

Глава пятая. Уголовный спецназ

30 июля 200* года, 8.45.

Вышли, когда совсем рассвело, иначе вешек в темноте ни за что не углядели бы.

Утро выдалось как на заказ – тихое и тёплое.

В такое время хорошо на рыбалочке дожидаться первого клёва. Или хорошо, – если не сказать здорово, – просто спать в своей постели, сладко чмокая во сне. Короче говоря, хорошо всё, кроме разве как переть по болоту, отфыркиваясь от комарья, выискивая раскольничьи метки, прощупывая вагой дно перед каждым шагом.

Вот они как раз по болоту и пёрли.

Болото болоту рознь, это вам скажет любой мало-мальский грамотный в лесном отношении человек. Есть собственно болота, а есть топи.

Первые могут быть труднопроходимы, но, в общем-то, опасны лишь для совсем неумелых людей. Топи же непроходимы ни для кого… За исключением тех, кто знает тропку, если разумеется, эта тропка вообще существует в природе.

Они двигались по наихудшей из разновидностей болот – по гнилой трясине, состоявшей, казалось, из одних «окон». Что такое «окно», Карташ испытал на себе, когда оступился, соскользнул с кочки и бухнулся в чёрную стоячую воду.

Полное ощущение – под ним разверзлась бездна. Первобытный страх холодом разлился под кожей, когда Алексею представилось, что эта непроглядно-тёмная, мало напоминающая воду субстанция сомкнётся над головой.

Понятно, что выходя на болотину, они готовили себя к подобным сюрпризам. Поэтому действовали без суеты и паники: Карташ положил вагу поперёк «окна», ему бросили один конец заранее подготовленной верёвки, другой конец обмотали вокруг ближайшей чахлой берёзки. И он выбрался, можно сказать, отделавшись лишь лёгким испугом.

А самым тяжёлым испытанием для них стало одоление участка, который Алексей про себя окрестил «водяным матрацем». Полоса салатно-зелёного мха едва ли превышала в ширину сто метров, мох накрывал болотную воду ровным, без кочек и «окон», симпатичнейшим с виду ковром. Ковром, который гулял под ногами, как «водяной матрац» или как однослойное днище резиновой лодки. На каждом шагу нога проваливалась в мох, каждый раз проваливалось куда-то и сердце – а что, если этот покров прорвётся и прореха начнёт расползаться? Никакая вага с берёзками не спасут… Карташ невольно повторял про себя как заведённый: «Господи, если ты есть, не дай погибнуть так».

Пронесло.

Они прошли этот участок и продолжали путь – от вешки с истлевшим тряпичным лоскутом к другой такой же. Вешки отмечали, может быть, единственный проход через эти топи, представлявшим собой узкую, извилистую тропу из плотно сросшейся болотной травы.

Они добрались до Шаманкиной мари, или на раскольничий язык переводя, до Вороньего Глаза за два с небольшим часа. Довольно быстро добрались, если принять во внимание, какую полосу препятствий пришлось одолевать. Карташ даже не поверил своим глазам, когда за сухими деревцами наконец показалась тёмно-зелёная лента нормальной тайги.

Десять минут молча переводили дух, сидя на твёрдой земле, рассматривали карту, устанавливая точное место выхода из болота.

– Вот мы и в Африке, – вдруг сказала Маша.

– В какой ещё Африке? – удивлённо спросил Карташ.

– Да вот привязались детские стишки. Всю дорогу покоя не давали. В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы, будут вас кусать, бить и обижать, не ходите, дети, в Африку гулять…

– В зоне Африкой звали территорию за вторым бараком, – вспомнил Гриневский.

– Ладно, хорошо тут с вами калякать обо всём, но пора, – сказал Геннадий, поднимаясь. – Кстати, мне раз довелось побывать в этой вашей Африке. На сафари. В качестве как бы телоохраняющего сопровожденца одного нашего, отечественного босса, ныне закономерно покойного. Прелюбопытная история вышла в этой вашей Африке. Потом как-нибудь расскажу.

На разведку отправился «археолог» – как самый опытный в делах подобного рода.

Он вернулся через полчаса, усталый, грязный, но довольный, как шагающий экскаватор:

– Быстро их отыскал – двинулся на голоса и вышел куда надо. Гомонят на всю тайгу. Почти не скрываясь уже, гады… – Он перевёл дух, отхлебнул из фляжки. – Сворачиваются они там, ребята, вот и развили бурную деятельность. Таскают ящики, сматывают кабели, ямы какие-то закапывают. Я особо не вглядывался, так, отметил подходы, засёк, что где находится, и назад. Ну чего, двинули?

– Да передохни ты, – сказал Алексей. – Что там с нашими уголовными друзьями?

– Не попадались. Никаких следов их тайного присутствия не засёк. Но они уже должны быть где-то поблизости.

– Будем надеяться, и они тебя не засекли, – пробурчал Гриневский.

Гена вёл группу уже проверенным маршрутом. Несмотря на это, двигались они на пределе осторожности, старались как можно больше походить на бесплотные тени, скользящие над землёй, поставили на первое место не скорость передвижения, а его незаметность.

Они залегли за пригорком, расположившись так, чтобы солнце светило в спину и не бликовало на линзах бинокля. Тайный прииск отсюда просматривался во всей своей красе.

Обжитое пространство, размером с футбольное поле на краю скалистого островка… то есть полуостровка, поскольку примерно в километре от них Большую землю с полуостровом соединял невысокий, метров до пяти-семи кряж – этакая окаменелая щербатая челюсть доисторического чудовища. В щербинах буйствовали заросли. Другой край гряды исчезал под сосновыми каскадами на берегу.

– Наши уголовные, как ты выразился, друзья кряжем пойдут, – негромко сказал Гена, точно боясь, что его могут услышать. – Так что увидим, когда двинутся…

Алексей молча кивнул.

– Вышки нет, – заметила Маша. – Они что, не охраняют?

– Охраняют наверняка только кряж, – ответил Гена. – Вот там, я думаю, понаверчено и электроники, и секреток всяких. А со стороны болот кого им ждать? Брода ведь, по идее, не существует в природе.

– И потом, вышку можно случайно с вертолёта приметить, – добавил Гриневский. – Её-то издалече видать, не то что сараи… И если кто вдруг заинтересуется – а что это за фигня торчит посреди болота? Да стуканет, куда надо. А это пацанам с прииска на фиг не надо…

Обжитое пространство включало в себя бревенчатый дом, несколько сараев разной величины, пара армейских палаток-шатров (возле одного сложены штабелем несколько зелёных армейского же образца ящиков), длинный стол из неструганных досок, лавки по бокам, козлы, дровница. А ещё имелась территория, в которой Карташ без всякого умиления признал уменьшенную копию зоны: забор из колючей проволоки огораживает постройки барачного типа и небольшой прилегающий к ним участок. По прииску активно перемещались люди, все как один обряженные в камуфляж.

– Концы зачищают, – сказал Гена и передал Карташу бинокль.

При помощи оптики тридцатипятикратного увеличения Алексей смог разглядеть даже лица обитателей загадочной Шаманкиной мари. Да, концы эти обитатели решили зачистить старательно. Вокруг строений они расставили канистры с прикрученными детонаторами – по всему выходило, детонаторы срабатывают от радиосигнала, а его, не иначе, мыслят подать с борта вертолёта. И пламя окончательно уничтожит здесь все следы человеческого пребывания.

Двое автоматчиков вывели из-за приземистого домика с высокой трубой («местная кухня», – предположил Карташ) человека со связанными за спиной руками, толкая прикладами в спину, погнали к бараку за колючей проволокой. Человек сопротивлялся, сучил ногами по песку, наверное, вопил – но отсюда всё было, как в немом кино. Охранники открыли дверь барака, втолкнули внутрь и тут же дверь вновь заперли.

После этого один из автоматчиков поднёс к губам рацию, что-то наговорил в неё.

Спустя минуты две к дверям барака, возле которого перекуривали, чего-то ожидая, давешние охраннички, подошли ещё трое – один с пулемётом-ручником на плече, другой тащил цинк. Третий, как тут же стало понятно по его действиям и жестам, а также по тому, что шёл налегке, в этой группе был за командира.

Пулемёт разместили на пороге. Открыли цинк, вытянули из него конец гибкой металлической ленты, заправили ленту…

Алексей прекрасно понимал, что происходит сейчас и что произойдёт дальше. Но вмешаться не мог. Даже пусть, предположим, они наберутся безрассудства и вмешаются… Допустим, каким-нибудь невероятным образом они вчетвером сумеют одолеть охрану прииска, не понеся потерь. Но они выдадут себя для притаившегося где-то поблизости отряда уголовников, которые во время лихого наскока или после него перещёлкают их, как курей, четырьмя меткими выстрелами из засад. А уголовники, уж конечно, тоже не намерены оставлять свидетелей.

Поэтому рабов прииска (а именно их заперли в бараке, тут не надо ломать голову) расстреляют если не те, то эти.

Нет, единственная приемлемая для них стратегия – выжидание. Выждать, когда на прииск нападут уголовники, выждать, пока обе стороны постреляют друг дружку – желательно, чтобы те и те били метко и уложили побольше боевиков – и только тогда наступит их очередь. И никак не раньше. Всё, что бы они не придумали по части «раньше», есть авантюра, граничащая с глупостью.

Так убеждал себя Карташ.

– Что там происходит? – спросила у них Маша, но никто не взялся отвечать.

– Чего, не ясно, что это сучьё задумало? Беспредел, начальник, – задёргался Гриневский. – Будем глядеть, как в телевизоре, да?!

– Тихо ты, тихо, – сквозь зубы прошипел Геннадий. – Хочешь, чтоб и нас ухлопали заодно? Если мы…

Однако любые «если» уже опоздали.

Один из охранников прииска отомкнул висячий замок на дверях барака, снял его с петель, отбросил в сторону и ногой распахнул створы.

И сразу вслед за этим с порога ударил пулемёт.

Пулемётный ствол с дрожащим на конце язычком пламени поворачивался из стороны в сторону. Чёрным градом летели гильзы. Монотонно выползала из цинка лента с патронами.

До их пригорка доносился лишь глухой, несерьёзный треск – словно кто-то вдалеке строчит на швейной машинке. Ни криков, ни прочих звуков слышно не было. Совсем рядом в кустах деловито шуршала какая-то зверушка.

А может, пичуга. С далёких палёных торфяников тянуло горьковатой сыростью… Как будто ничего и не происходило. Словно смотришь фильм про войну в летнем кинотеатре – на экране убивают понарошку, а вокруг, в реальности, жизнь идёт своим чередом.

Алексея передёрнуло.

Вскоре всё было закончено. Пулемётчик, даже не расстреляв до конца ленту из цинка, поднялся, отошёл в сторону. А в дверь барака, сдёрнув с плеч автоматы, проскользнули четверо охранников. «Педантичные, твари… – подумал Карташ. И мстительно ухмыльнулся. – А ведь вы, ребятки, тоже отработали своё – и превратились в обыкновенных, никому не нужных свидетелей».

Из барака вышли все четверо, остановились на пороге. Приблизился пулемётчик, всех угостил сигаретами. Дружно задымили. Ну ни дать ни взять работяги, сладившие трудную работу и получившие законное право на перекур.

– Вот сейчас их хорошо бы достать из «Мухи», одной гранаткой – и всю банду накрыть… – донёсся до Алексея напряжённый шёпот «аспиранта». Гена словно давал совет ничем себя пока не обнаружившим, но предполагаемым уголовникам к началу акции. Но уголовники удобной ситуацией не воспользовались.

– А что делать нам, если нападения не будет? – вдруг спросил Карташ. – Расчёты расчётами, а мало ли… Допустим… самое простое и очень даже реальное: зэковский отряд напоролся на мины, и всех людей Пугача вместе с самим паханом разметало по кустам. Что делать будем, а, аспирант? Появится вертолёт, загрузит платину – и тю-тю…

«Аспирант» промолчал.

Алексей пожал плечами, перевёл бинокль на длинный стол с лавками по бокам – к нему сейчас, со стороны бревенчатого дома, наверняка служившего казармой местного охранного гарнизона, неспешно шествовал коренастый седовласый мужик. А на столе другой охранничек налаживал спутниковый телефон. Возраст, властность в лице, даже походка – всё говорило за то, что седой тут у них за самого главного. Да и вряд ли последний, самый важный за все эти годы сеанс связи «точки» с Большой землёй мог проводить кто-то рангом поменьше…

Разговор Седого по спутниковому телефону длился секунд двадцать – конечно, он сказал некую условную фразу, напрочь непонятную для непосвящённого и означающую, что всё, дескать, в порядке, полностью готовы к вывозу, высылайте «борт» согласно прежней договорённости. Седой дождался закодированного подтверждения приёма (мол, вас поняли, вылетаем или даже уже начинаем заход на цель)… Всё, этим уродам осталось только ждать «вертушку».

А может, уголовники как раз и дожидаются этого обмена кодовыми фразами? И если зэки залегли поблизости, если отслеживают происходящее на территории прииска, то вот сейчас они и должны начать.

Карташ ощутил вдруг, как тело пронзило острое возбуждение. То было предвкушение решающего мига, момента истины, часа «икс», когда позади остались вождение пальцем по карте и тактические игры, когда невозможно уже ничего отменить и переиграть, когда нужно действовать и нельзя, смертельно невозможно дрогнуть, а надо переть и переть до самого конца, полагаясь лишь на бога, рефлексы и удачу. Видимо, нечто подобное испытал и Гена-«археолог» – он повернул голову и внимательно посмотрел на Карташа. В глазах его полыхало белое пламя.

Да, если начнётся, то сейчас. Не станут зэки тянуть до вертолёта. Но у них-то какой план?

Как они собира…

Сначала Алексей решил, что показалось. Показалось, что от угла шатровой палатки к складированным возле неё ящикам прошмыгнуло то ли собака, то ли…

Но с их, пусть и маленькой, но всё ж высотки можно было разглядеть то, чего не увидишь с земли. А именно – Карташ увидел торчащую из-за ящика ногу, обутую в высокий армейский ботинок. Там залёг человек.

– Начинается, – прошептал Алексей, – наши временные союзнички подползают.

– Ну и сидим и не отсвечиваем, ждём развязки, как пай-мальчики, – также тихо откликнулся Геннадий.

…Военная наука знает множество тактических схем атаки малыми силами превосходящих сил противника. Если в запасе атакующих наличествует внезапность, то ею можно распорядиться, например, так: отдельными группами или отдельными бойцами проникать на территорию врага, выводить из строя отдельных людей и отдельные объекты, сохраняя в тайне от врага факт своего присутствия сколь возможно долго. Применительно к конкретной ситуации это значило, что бойцы уголовного отряда с разных сторон по одному проникали бы на прииск и, пока их не обнаружили, пытались по-тихому уничтожить как можно больше врагов. Для того существуют «бесшумки», ножи, арбалеты и некоторые другие уже менее употребительные виды оружия.

А можно разыграть вариант под названием «отвлечение». Создать видимость наступления на одном участке фронта, заставить врага сосредоточить основные силы именно там, а решающий удар нанести с тыла.

Были и ещё какие-то способы, в своё время добросовестно законспектированные Алексеем на занятиях по тактике, и столь же добросовестно забытые по окончании учёбы.

Уголовники прибегли к варианту номер два.

Из таёжного массива, обступающего прииск, донёсся хлопок, и белая реактивная полоса прочертила в воздухе дугу, скрывшуюся за бревенчатым домом. Гранатный разрыв поднял в воздух облако земли и песка.

Одновременно с выстрелом из гранатомёта затрещали автоматные очереди. Лупили из тайги, сразу с трех сторон, атакующие взяли прииск в полукольцо. Может быть, в арсенале нападающих и имелись «глушилки», но угловые, понял Алексей, сознательно не стали их навинчивать. Зэкам требовалось, чтобы охрана прииска сосредоточила внимание – и, следовательно, огонь – на конкретном участке…

Одна из очередей подкосила защитника прииска, перебегавшего от кухни к похожему на баню строению. Ещё одна очередь срезала человека в зелёной майке и с карабином незнакомого Карташу образца – человек выскочил на порог второй шатровой палатки. Той палатки, возле которой не было никаких ящиков, зато имелись бочки из-под дизельного топлива и валялись отработанные аккумуляторы – стало быть, внутри, не иначе, стоит движок, питающий электроэнергией всё это криминальное хозяйство.

Заработал тот самый пулемёт, из которого в бараке положили бесплатную и бесправную рабочую силу – его успели занести в дом и превратили одно окно в амбразуру. Пулемётная очередь полосовала тайгу вдоль и поперёк.

– Патронов не жалеют, – ни к кому не обращаясь, отметил Гена. – С патронами у них, видать, полный порядок…

– Со штопанными гандонами у них полный порядок! – в азарте чуть не крикнул Гриневский. – Когда расстреляют и наши, и ваши тут-то мы и накроем!

То ли охрана под прикрытием пулемётных струй замыслила перейти в контратаку, то ли решила таким образом продержаться до прилёта «вертушки», на которой, вполне вероятно, стоит крупнокалиберник или какое иное огневое подспорье…

Но решить-то они решили, а о лазутчиках, уже находящихся внутри обороны, знать не могли.

Впрочем, человек, примеченный Алексеем, продолжал таиться за ящиками… Зато в игру вступил второй диверсант, ранее не светившийся: одетый в лохматый камуфляж, он появился из-за барака – не иначе, подкравшись ползком со стороны тайги, перерезал колючку, огораживающую «жилую зону», подобрался к строению и сейчас выскочил и припустил к дому.

Его заметили, когда он находился в пяти шагах от крыльца, и двое охранников, укрывавшихся за дровницей, открыли автоматный огонь. Очереди принялись рыхлить землю вокруг бегущего, Карташу показалось – несколько раз даже пересеклись на нём, но – нет. Человек в лохматом камуфляже взвился в немыслимом прыжке, слишком поставленном для простого, ничего кроме воровских профессий не изучавшего зэка, упал, перекатился, взлетел на крыльцо. Толкнул дверь, что-то бросил внутрь, прижался к косяку…

От взрыва из окон повылетали оставшиеся стёкла. Пулемёт заглох, захлебнувшись. Зэк швырнул внутрь ещё одну гранату… а потом вдруг стал заваливаться набок, сползать по косяку на доски крыльца. Выходит, достали, зацепили его очереди, а поставленную задачу он исполнял уже на остатке жизни.

От дровницы во всю прыть неслись к крыльцу те двое, что подстрелили лазутчика. Вот тогда и пришла очередь человека за ящиками. Он пропустил бегущих вперёд, встал и двумя выстрелами из автомата, судя по всему, поставленного на стрельбу одиночными, неторопливо уложил сначала одного, затем второго. После чего размеренным, с виду даже ленивым бегом пересёк пространство между ящиками и домом, запрыгнул в разбитое окно… И, секунд десять спустя, из этого окна в небо взвилась ракета.

– Сигнал к наступлению! – сказал «археолог», и одновременно с его словами в зарослях кряжа заскользили смутные тени.

А в доме вновь заработал пулемёт – только теперь огонь вёлся по другим целям. Охранный гарнизон, таким образом, оказался меж двух огней. И был обречён.

– Ну вот и баста, – неожиданно спокойно сказал Гриневский.

Алексей и «археолог» недоуменно обернулись…

Глава шестая. Это есть наш последний

30 августа 200* года, 16.41.

Убитых охранников беглые зэки отволакивали в барак, превращённый в таёжный морг.

В переполненный морг. Отволакивали, потому что с вертолёта не должны увидеть живописно разбросанные там и сям трупы. Двух своих убитых отнесли туда же. Теперь новых хозяев прииска насчитывалось пятеро.

Пугач сидел на лавке, уперев локти в неструганные доски стола, опустив подбородок на сцепленные в замок кисти. Он уже подходил – первым делом подошёл – к зелёным ящикам армейского образца. Откинул крышки двух ящиков, заглянул внутрь, кивнул – дескать, товар на месте, захлопнул крышки и отошёл. Никакого дрожания рук при виде этакого-то богатства, никакого алчного блеска в глазах – короче, никакой платиновой лихорадки, а также бурных восторгов по поводу одержанной победы. Словно не сокровища, достойные пера нового Стивенсона, лежали в сундуках… то бишь ящиках, а какие-нибудь запчасти для «запорожца», завёрнутые в промасленную бумагу, наличие присутствия которых и проверил кладовщик-приёмщик. Другие же угловые без приказа не смели приблизиться к драгоценному грузу. А приказа приближаться, разумеется, не последовало.

Гриневский описал Пугача довольно точно: лет пятидесяти, невеликого роста, обыкновенного телосложения. Но шкафоподобные редко выбиваются в авторитеты, потому как у них обычно ничего помимо мышц в загашнике не имеется, а чтобы дорасти до пахана требуются, в первую очередь, ум, железобетонная воля, лисья хитрость – и только уж потом, да и то далеко не всегда, физическая сила…

– Эй, Пугач!

Громкий, без дрожи голос.

Голос напугал людей на прииске сильнее, чем напугал бы выстрел.

Та пара, что тащила очередного жмура к бараку, жмура бросила, и оба угловых схватились за автоматы. Те же двое, что от барака возвращались, обернулись, тоже сбрасывая с плеч стволы. Один упал на землю. Другой падать не стал, зато всадил в лесные заросли длинную бестолковую очередь.

Пугач резко выпрямился, уронил руки, правая гадюкой скользнула к поясной кобуре.

Из-за кедра выступил Гриневский. «Калаш» он держал на плече – так, как обычно держат автоматы боевики из полувоенных формирований, позирующие перед камерой.

– Хоре шмалять, чукчи! Кабы чего поганое задумал, стал бы я орать во всю глотку!

Гриневский далеко от кедра не отходил, чтобы в случае чего тут же уйти под прикрытие ствола.

– Таксист?!

Доведись ему узреть Иисуса Христа, удивления в голосе зэка было бы, наверное, поменьше.

– Ты откуда? – вырвалось у другого «уголка».

– Да оттуда! Чего ж не дождались-то, а? Я-то всего на полчасика припоздал.

Зависла небольшая пауза. Зэки переваривали чудо под названием «Явление Таксиста блатному народу».

– За такие припоздания на перо сажают! – проорал тот, кто палил из автомата на голос.

Пугач пока молчал, с закаменевшим лицом смотрел на Таксиста, не отрываясь. Глядел на него пронизывающе. Жутким взглядом глядел.

– А ты где был, когда мы мусорню по зоне гоняли? – выпалил ещё один зэк.

– Эй-эй, Грибник, отведи ствол, а то ты у нас нервный! – прикрикнул Гриневский. – Пугач, скажи своей бригаде, чтоб угомонила прыть. Так не побазарим. А побазарить есть о чём. Я тут не с пустыми руками. Я к вам с подарочком. Узнаёте?

Гриневский шагнул к кедру и выволок из-за него, ухватив за шкирятник, старшего лейтенанта внутренних войск Алексея Карташа.

– Мусора нам нанёс! – откликнулся на появление новой фигуры скокарь по кличке Грибник.

Лицо Карташа было в крови, руки связаны за спиной. Он еле передвигал ноги, спотыкаясь через шаг. Было заметно, что вэвэшник совершенно сломлен – и физически, и психологически.

– Стой там! – наконец подал голос и сам Пугач.

Гриневский остановился на полпути между тайгой и столом, за которым сидел пахан. Карташ тут же, как подкошенный рухнул на колени.

– Брось ствол, – отдал Пугач новый приказ.

– Э, нет, – помотал головой Гриневский и сплюнул. – Так не пойдёт. Я вам не лох и своё право знаю. Я подляны не крутил, и вины моей перед вами нет… Разве что не успел к часу – тут да, вину признаю. Ну, был в долгах, так вот должок возвращаю, притащив это чучело. Выходит, квиты. И чего вам бояться-то? Вы меня из пяти стволов вмиг уделаете, вздрогнуть не успею.

– Уделаем, – пообещал Пугач. – Отвечай коротко. Некогда мне масло размазывать, до гостей глянец навести надо. Короче, где пропадал в тот вечер, почему потащился за нами, откуда дорогу узнал?

Гриневский охотно, даже с гордостью объяснил:

– В тот вечер погнали меня на уазе в посёлок, хозяйскую ляльку отвозить. Приехал назад, а уже зона вскипела. Все, как сумасшедшие, бегают, палят во всё, что шевелится… Ну, испугался, что свои же в горячке положат, кинулся в сторону, по пути напоролся на одного служивого, немного повздорили. От него перепал «калаш». Потом увидал, как отъезжает «вахтовка», дотумкал, что это вы линяете. Снова прыгнул на свой уаз, двинул следом по дороге. Уткнулся в жопу вашей тачке. Гранатку вашу увидел. Посидел возле неё, прикинул, как жить дальше. Раз меня обязали быть с вами, а я подписался, типа слово дал, то, значит, и должен быть с вами. Короче, пошлёпал по тайге, выискивая ваши следы, да заплутал – не следопыт, чай. Думал, кранты. Вот тут-то и напоролся на костёр, а возле него грелся этот мусорок. С ним, кстати, был ещё один. Какой-то мутный фраер из штатских. Подумал: на фига вам штатский? А двоих мне было бы не доволочь. Так что дорогу узнал от этого цирика оставшегося… И вообще, он много интересного напел про ваш поход. В курсе, падла. Хотите послушать, чего он знает и откуда? До дури любопытного напоёт. Одних кликух мне неизвестных целый список накидал…

Гриневский закашлялся и пнул офицерика в бок – словно тот был повинен в кашле.

– Гладко метёшь, – отметил Пугач. Холод в его голосе не предвещал ничего хорошего. – Выходит, при тебе ещё имеется мусорская волына.

– Да, и волына! Не веришь, бляха-муха! Мне не веришь! Ну, гляди, бросаю дуру на хрен! – вдруг заистерил Гриневский, поднял автомат двумя руками над головой, затряс им. – Давай стреляй, стреляй! Гляди, бросаю! И волыну кину, всё кину!

И тут жахнуло. Внушительно, надо признать.

Взрыв прогремел в лесу, прямо за шатровой палаткой с движком. Посыпались сбитые гранатными осколками ветви – если быть точнее, то осколками двух гранат, связанных друг с другом.

Ещё бы Алексею было не знать, сколько там гранат, когда именно при нём Геннадий инструктировал Машу, как правильно привести в действие опасную игрушку и произвести бросок по условленному сигналу – поднятый автомат!

И теперь, как чаще всего и случается в реальных противостояниях, а не в киношных, служащих единственно для увеселения зрителей схватках, всё решали мгновения.

Взрыв заставил урок повернуть головы, заставил инстинктивно пригнуться. То есть – на мгновенье отвлечься… А как уже было сказано, решали именно мгновения.

И эти мгновения вдруг растянулись в бесконечность, застыли… Только потом Карташ вдруг с удивлением обнаружил, что на весь бой ушло не больше двадцати секунд…

…Когда Гриневский поднял автомат, Алексей скинул верёвки, обвивавшие его запястья в чисто декоративных целях, и выхватил заткнутый сзади за брюки пистолет. А когда шарахнули гранаты, поднял оружие, намереваясь первым выстрелом снять Пугача.

Однако Пугача за столом уже не было. Волчара не клюнул на отвлекалово. Верхним чутьём или чем-то там ещё он сходу, на лету, почуял беду. И вместо того чтобы вращать головой и пригибаться, бросился под стол.

И Алексей тут же сменил цель. В его секторе обстрела, помимо Пугача, находились ещё двое, и один из этих двоих, черноволосый, похожий на кавказца, совсем близко от Карташа. Когда взорвались гранаты, кавказец двигался аккурат к Гриневскому – видимо, чтобы подобрать автомат, который тот грозился бросить на землю. Так что Карташу, от нечего делать частенько тренировавшемуся на пустыре за собачьим питомником в стрельбе по бутылкам, снять неподвижную цель одним выстрелом особого труда не составило. А вот на поражение второго уголовника, увы, ушло три пули. Мишень превратилась в движущуюся – зэк заметался в поисках укрытия, какового поблизости не обнаруживалось. Сперва помчался к дому, потом сменил направление, побежал, петляя, к ящикам с платиной… Его ошибкой стало то, что он пытался укрыться, а не вести ответный огонь. Третья пуля, выпущенная Карташем, достала-таки и его.

Карташ стрелял, понимая, что и сам превратился в идеальную, открытую, как на ладони, мишень, понимая, что Пугач должен, уже должен стрелять по нему, и не понимая, почему этого не происходит.

Гриневский, едва прогрохотал взрыв, опустил автомат к плечу и вдавил спуск. Короткой очередью он срезал того зэка, что больше других удивился явлению Гриневского, – и зэк повалился на землю. А Гриневский отпрыгнул в сторону, продолжая давить на спуск, упал, перекатился, уходя от очереди, выпущенной уголовником по кличке Грибник, и стрелял уже лёжа. Последняя, агоническая очередь Грибника прошила воздух над головой Таксиста.

А Карташ уже увидел, почему Пугач до сих пор не сделал ни одного выстрела в его сторону. Из-за нужника, едва завязалась перестрелка, вылетел заслуженный «археолог» и, вмиг оценив расстановку, понёсся на Пугача, на ходу стреляя из короткоствольного автомата. Он просто лупил очередями по столу и около, отвлекая Пугача на себя, заставляя того вжиматься под лавку. Закончив с двумя своими противниками, Карташ тоже метнулся к столу… но опоздал. Там всё уже было кончено.

Не раздумывая, Алексей подальше отбросил ногой пистолет, выпавший из рук Пугача, потом склонился над паханом, приложил пальцы к его шее. Жив авторитет! Он, расстегнув пряжку, выдернул из петель поясной ремень Пугача, связал ему руки. Уж чему-чему, а вязать узлы на руках их хорошо обучали в своё время. Полезное, знаете ли, для вэвэшника умение. А этот пахан, хоть и валяется сейчас в отключке, но по-прежнему опасен, как загнанный в угол волк.

Управившись с Пугачом, Алексей в пять шагов одолел расстояние до распластавшегося на земле «аспиранта». Присел рядом на корточки.

Проверил – хотя видел, что смысла в этом нет.

– Ну? – раздалось за спиной.

– Гену насмерть, – мёртвым голосом произнёс Карташ. – Пугач жив, но ранен всерьёз, в пузо… Никто из них не промахнулся, но… по-разному не промахнулся. – И добавил под нос:

– А хорошо умер археолог. С оружием в руках. Прямая дорога ему в Валгаллу…

– Надо утащить жмуров со двора, – сказал Гриневский, не услышав.

– Надо. – Карташ выпрямился. – Пошли.

– Слушай… Я тебя не больно пнул?

– В следующий раз убью… урка проклятая.

Они затащили покойников (и тех, которых не успели убрать нападающие, и новых) в бревенчатый дом. Входить в барак, где и без того было тесно от трупов, почему-то не хотелось.

Жути и без того хватало. Карташ лишь на секунду глянул – и тут же выскочил наружу, яростно борясь с рвотными позывами. В бараке было человек пятьдесят. Разного возраста, разного пола. Дети, женщины, старики. В драных серых робишках. Измождённые до предела. И мёртвые. Все мёртвые. Пахло пороховой гарью. Над мёртвыми телами громко гудели довольные мухи…

Подошла Маша, села за стол, глядя сверху вниз на валяющегося на земле лицом вниз Пугача.

– Это он? – спросила она у Карташа, Который вместе с Гриневским только что убрали с глаз долой последнего покойника. – Это… из-за него?

Алексей понял, что она имеет в виду и кивнул.

– Он жив?

– Пока без сознания. Может, и не очухается…

Гриневский тяжело опустился на лавку, бросил «Калашников» на стол.

– Вертолёт будет садиться вон за тем сараем, что толем крыт. Там у них что-то вроде вертолётной площадки. – Он устало накрыл лицо ладонями. И из-под ладоней спросил:

– Ну? Кто хочет взглянуть на добычу?

На этот вопрос-предложение никто не отреагировал.

Раздался стон. Пугач зашевелился, перевернулся на спину, на его защитного цвета куртке в области живота расплылось тёмное пятно, в этом месте к ткани прилипли сухие травинки, завиток стружки. Пугач задёргал связанными руками. Бешено завращал глазами. Его взгляд заметался от одного человека к другому, пока наконец во взгляде не появилась осмысленность.

– Вот как… Поймали фарт, фраера, – пахан вывернул голову и презрительно сплюнул. – Вскарабкались по чужому горбу. Ну-ну… И как дальше жить намерены?

– А тебе не всё равно? – отозвался Гриневский. Он отвёл ладони от лица, но на своего давнего знакомого не глядел.

– Мне-то ништяк, я своё отпрыгал, отдыхать еду. А тебе я скажу, сука мусорская, что тебя ждёт. И твоих корешей. И бабу, которую вы втянули. Вы, по тупости своей дубоголовой и жадности фраерской, даже не задумались, на кого замахнулись. Думаешь, это моё? – он мотнул головой в сторону ящиков. – Теперь это общаковое. Ты, Таксист, должен врубаться, что такое общак. Это значит, что вас найдут везде. Везде. В каждом городе, в каждой деревне будет глаз. Не один. Сотни и тысячи глаз. В «крокодилах», на вокзалах, в аэропортах. На кораблях. В подвалах, на чердаках, на дачах, в сараях, пансионатах. Везде, где может человек схорониться. У каждого беспризорника будет описание ваших морд. Каждый нищий на панели будет сечь прохожих, каждый уличный торговец будет предупреждён. Мы не менты, и ты знаешь, Таксист, как мы умеем искать. Но вас будут искать и менты. Мы и их натравим на вас. За границу смоетесь? Там найдут ещё быстрее. Там не осталось щелей, куда можно забиться никем не замеченным. Здесь ещё сможете найти такую щёлку, но продержитесь недолго. До тех пор просидите и протрясетесь, пока не вытянут и не распнут. А ты знаешь, что будут тогда с вами делать. По кусочкам, на лоскутья…

– Пургу метёшь, Пугач, – небрежно, как смахнул крошки со стола, сказал Гриневский. – Никакой это не общак. Ты сам наметился увести у воров их добычу. Скрысятничал. Поэтому ты сам вне своего закона.

– Что ты знаешь, парашник! – выкрикнул Пугач и сморщился от боли. – Эти козлы решили хапать, не отстёгивая обществу. Меня направил сходняк. Понял? Их до времени не трогали, как свинью не режут, пока не нагуляет жир. И, кстати, думаешь, эти вас искать не будут? Вы крайние, вам и отвечать…

– Последний шанс свой играет, – хмыкнул Гриневский. – Хочет, чтобы мы приссали и пошли с ним на сделку. Типа, он нам наобещает один ящик и отмазку от воровской расправы, за что мы ему сохраняем жизнь и остальные ящики. Прикидывает, что ему бы сейчас как-то выкрутиться, хрен с ним, с ящиком, а то и с двумя, ну а уж потом-то он нас достанет.

– Какой шанс, паскуда! С такой раной мне звездец хоть так, хоть эдак. Я вас, сук, на своё правило ставлю. Мне, понимашь, приятно расписать по пунктам, какое вас, козлов, ждёт весёлое будущее. Жаль…

– Летит! – вскочил Гриневский.

Они вслушались. Замолчал, затвердев лицом, и Пугач.

Карташ расслышал далёкое, нарастающее зуденье. Вертолёт…

– Сколько у нас? – повернулся он к Гриневскому.

– Минут десять.

Оба одновременно посмотрели на Пугача.

– Я хочу сама, – вдруг услышали они тихий голос Маши.

Чуть позже, чем до Карташа с Гриневским, смысл сказанного дошёл до Пугача, и он задёргался с новой силой.

– Вы чего, бабе позволите?! Ты, Таксист, знаешь, кто я! Я в законе! Я тебя не прошу за жизнь, не прошу! Но я имею право выбирать смерть! Наши разборы – это наши разборы, ну так закончим их по-мужски! А рукой бабы я откинуться не хочу!..

– Я, в отличие от Таксиста, не знаю, кто ты, – сказала Маша, в глазах которой набухали слёзы. – Я только знаю, что ты убил моего отца.

– Слушай, ты…

Но его не слушали. Карташ тронул Гриневского за рукав:

– Тащим его в дом… Там…

Гриневский не взял «калаш» со стола. Его взяла Маша.

– Как ты? – спросил Алексей, когда они спускались по ступеням крыльца. Спросил, когда всё было кончено.

Маша смогла… хотя Карташ до самого конца не верил, что у неё достанет духу.

– Нормально, – неестественно ровным голосом ответила та.

– Послушайте, – Карташ остановил их, Машу и Гриневского, едва они спустились, – ещё не поздно переиграть… Я понимаю, что… Ну, короче, живы ведь тогда останемся!

– Нет, – твёрдо сказала Маша. – Поздно отступать.

– Брось, начальник, эти интеллигентские штучки, – поддержал её Гриневский. – Если уж ввязались в драчку, то не хрен стопорить на полпути. Закончим, тогда поговорим.

Металлическое зуденье было уже совсем близко. Ещё немного, и над кронами покажется тушка винтовой машины.

– Ты уверен, что сверху не разглядят? – спросил Карташ.

– Не разглядят, начальник, отвечаю. Им только макушки оттуда будет видать, да развевающееся шмотье на нас. Ну а потом… Потом надо просто не дать им времени на разглядыванье.

Ещё раньше обговаривая возможность захвата вертолёта, они сошлись на том, что много людей прилететь не может, какой бы вместительной ни была машина. «Вертушка» должна взять груз, седого, ну ещё, вероятно, парочку человек. Всех остальных, включая охранников, в расход – зачем нужны лишние свидетели? В таких случаях обычно не увеличивают круг посвящённых, а наоборот сокращают до полного, а ещё лучше до полнейшего минимума.

В доме они накинули поверх своей одежды камуфляжные штанцы и куртки, снятые Гриневским с убитых охранников, на головы натянули тоже защитного цвета кепки с длинными козырьками. Брезгливости они не чувствовали.

Когда на кону жизнь, становится не до мелких переживаний.

Да и недолго им носить чужие вещи. Если выгорит, то скинут, когда «вертушка» окажется в их руках. Если не выгорит, то… То не всё ли равно, в чём похоронят? Вернее, в чём оттащат в барак или в тот же дом…

Вертолётный гул надвигался, нарастал, и вот геликоптер выскочил из-за верхушек деревьев, прошёл над прииском, скрылся из виду над деревьями с противоположной стороны и, как можно было определить по звуку, стал разворачиваться.

Они ждали гостей на ровной площадке за сараем, крытым толем. Они – это Карташ и Гриневский, Маше ведено было остаться за столом. Помочь она всё равно ничем не сможет, а так… Так у неё будет шанс выскочить, в случае чего.

Бело-зелёный вертолёт (гражданский «Ка-26», узнал Карташ, на дюжину пассажиров) появился вновь, завис над площадкой и стал плавно опускаться. Шум молотящих воздух лопастей заполнил собой всё вокруг. Тугие воздушные струи били по земле, трава колыхалась, будто хотела вырваться с корнем и улететь прочь от этого грохота, ветви деревьев ходили ходуном, роняя листву. Наклонив головы, Карташ и Гриневский придерживали кепки, заодно прикрывая лица. Громко хлопала одежда.

Едва вертолёт коснулся земли, они припустили к нему трусцой. Вряд ли вертолётчики смогут по фигурам определить чужих… Ну как тут определишь, да ещё сквозь стекло? А когда отъедет в сторону дверца, они уже будут рядом.

Холодный, покрытый капельками росы борт.

Толстые заклёпки, в иллюминаторах мелькают тени… Давай! Ну открывай же!

Совершенно не к месту Алексей вспомнил байку, рассказанную Лупнем, – про урок и захваченный вертолёт, и вновь ощутил приступ дежавю. Помотал головой, прогоняя картинки из прошлой жизни.

Дверь поехала в сторону, открывая доступ в кабину… Улыбающееся лицо в обрамлении шлемофона…

Они одновременно выхватили пистолеты, одновременно открыли огонь. Пилот повалился назад, на приборную доску. Штурмана отбросило к противоположной дверце. Карташ запрыгнул внутрь и, увидев силуэт в глубине салона, вдавил спуск. Человек тянулся к сумке, наверное, там находилось его оружие. Ага, суки, значит, напрочь не готовы оказались к нападению, никак не предполагали такую возможность! Видимо, полученный по спутниковому телефону условный сигнал снял последнюю насторожённость…

Все. Трое. Никого больше.

Лёгкость, с которой они завладели вертолётом, вызвало у Карташа чувство некоего неудобства – словно они уничтожили непричастных. Но не может здесь быть непричастных, никак не может! А раз ввязался в игру без правил, будь готов к обращению без всякой жалости.

Гриневский и Карташ сидели рядом на земле под вертолётом, через поляну к ним шла Маша.

– Вот и управились, начальник, – сказал Гриневский бесцветным голосом. – Теперь мы, вроде как, сказочно богаты. У нас есть вертолёт, оружия до дури, полётная карта. Можем лететь на все четыре стороны, пока топливо не кончится… Ну и куда лететь-то? Куда нам теперь деваться с этими ящиками? Что ты скажешь?

– Не знаю, – честно признался Карташ. – Пока не думал об этом. Времени, понимаешь ли, не было… Пошли хоть взглянем на сокровища. Никогда платины не видел. Как она хоть выглядит? Слитки? Самородки? Куски руды?

– И что мы с такой прорвой делать будем, а, ребята? – спросила Маша.

– Пошли посмотрим.

– Сходим ещё, – Гриневский лёг спиной на траву, заложил руки за голову. – Дай чуток отдохнуть…