Тайм-аут

1

Прочитав, я закрываю изображение, фотографию двух тетрадных листов рукописного текста. Первоначальное возбуждение прошло и я чувствую, что немного разочарован. Можно бесконечно дивиться женской способности родить речь любой длины, не сказав при этом ни слова по существу.

И что еще, на х*й, за Томас?

2

— Какие люди! — Витя картинно раскидывает руки, накрахмаленная белая рубашка вот-вот расползется на пузе в разные стороны. — Мы уж думали не придешь. Стасян, как всегда, последний.

— Здравствуйте. — Я жму потную ладонь и дежурно поздравляю именинника. Осматриваюсь по сторонам — где коробка? Неужели уже подарили?

— Мы все ждем — не дождемся! — Марина какое-то время укоризненно смотрит в мою сторону, затем переваливается через спинку дивана, пытаясь достать что-то большое и тяжелое.

— Дорогой Виктор! — улыбается Марина — Мы хотим от всей души тебя поздравить с этим прекрасным праздником! Мы желаем тебе счастья, здоровья, чтобы звезды всегда сходились тебе во благо, а неудачи обходили стороной! Всегда оставайся таким же классным! С днем рождения!

Под общие аплодисменты и улюлюканье Витя вскрывает коробку. Все с интересом наблюдают. Подозреваю, никто, кроме Марины, не в курсе на что скидывался двумя днями ранее.

Эппл Синема дисплей. Большой!

— 27 дюймов — подсказывает Марина.

Витя изо всех сил пытается сдержать улыбку.

— Спасибо, ребзя.

— У него же аймак двадцати семи дюймовый! Бля, ну пи**ец! — негромко раздается со стороны. — Марина дура!

— Да ладно, ему все равно насрать.

Приняв очередную порцию поздравлений, Витя приглашает меня к самому большому столу, за которым сидит сам, вместе с Максом, Эдиком, Андреем, Мариной, Ирой, вечно безмолвной Наташей, которую я встречал пару раз на схожих мероприятиях и еще несколькими людьми, чьи лица мне не знакомы. В руки я сразу же получаю стакан.

— Слышал «Бой энд моушн»? — Витя лениво подливает себе восемнадцатилетнего «Чиваса». — Такой шугейз, основанный на индитронике, какой-то ускоглазый клепает в Сан-Франциско. Очень круто!

В данных кругах я слыву меломаном. Вполне заслуженно, надо сказать. На свете всего две вещи я делаю с удовольствием — читаю книги и слушаю музыку. Хотя и то и другое страстью сложно назвать. Положа руку на сердце, у меня вообще нет страстей. Любое дело требует с моей стороны усилий, усилий титанических. Голубые мечты не заслоняют горизонтов перед моими глазами, «делай что должен и будь что будет». Проблема лишь в том, что я никому ничего не должен.

— Слышал, — говорю, — так себе.

— А как твое собеседование, Эд? — поворачивается Витя к Эдику. Ну просто шоу Венди Вильямс.

— В Прайс? Не взяли в итоге.

— Жалеешь?

— Да. У них корпоративная структура, говорят, одна из лучших.

— Самая лучшая у нас, — улыбается Макс, — хочешь, могу замолвить словечко?

— А где ты работаешь?

— В судебно-медицинской экспертизе. Танатологический отдел.

Эдик хмыкает. Как и большинство присутствующих, он явно понятия не имеет о чем речь, но вопросов не задает.

— Ты не много потерял. Все это дерьмо пропитано ложью насквозь. — говорит Андрей, — Мой знакомый работал у них два года. Менеджмент изо всех сил старается внушить всем, что они единое целое. Корпоративы хорошие, да, но для чего они? Это забубенное веселье призвано утолщить шоры на твоих зенках. «Мы тебя уважаем», «мы тебя любим»… Но когда ресурс заканчивается и въебывать нет сил, от тебя избавляются так быстро и легко, будто и не было никогда.

— Вот так сюрприз, — паясничает Макс. — как будто это изначально не ясно.

Практика показывает, что нет. — спокойно парирует Андрей, — Рыночные гиганты заполащивают персоналу мозги так, что самые внушаемые воспринимают увольнение как предательство. И учитывая предшествующую психологическую обработку, отчасти так и есть.

Могу сказать, что это исключительно их проблемы. Умного человека предать невозможно, — вспоминаю я слова отца.

— Что?

— Для умного человека не существует такой вещи как предательство. — говорю я. — В смысле, что есть предательство? Совершение одним человеком действий, которых другой человек от него не ожидал. Причем действия эти должны повлечь за собой серьезные последствия для второго, иначе, если последствий нет или они маловажны, это уже не предательство, а что-то другое. Так вот. Умный человек постоянно держит руку на пульсе событий, важных в особенности. Он всегда имеет в виду события, которые могут ему навредить и если растет вероятность наступления такого события, он либо принимает превентивные меры, либо позволяет этому событию произойти. Таким образом, произойдя, оно не является для него сюрпризом, и, соответственно, предательством. Например, уезжая за город и отпуская жену «скоротать время» в компании со своим другом, умный человек должен понимать, что им ничего не мешает переспать, и если ему важно не допустить этого, он иначе организовывает ее досуг, в то время как неумный пускает все на самотек, впоследствии клеймя предателями обоих.

— Согласен, — говорит Макс, — любая компания, тем более транснациональная, — механизм, чьим единственным назначением является генерация прибыли. Верить, что работая в ней, ты нечто большее, чем просто шестеренка в механизме, — все равно что всерьез полагать, будто улыбающийся кассир в фаст-фуде и впрямь к тебе хорошо относится.

— Такая философия не предохраняет от всех ошибок на свете, — неожиданно возражает Ира. — Потому что нельзя учесть все сразу. Ты ведь человек, всего-навсего. Например, один мой знакомый с женой не могут иметь детей, много лет назад они взяли приемного из детдома, теперь чем старше становится, тем сильнее жизнь отравляет. Совершенно неуправляемый. А друзья их, посоветовавшие усыновить, не нарадуются на своего из того же детдома. Золото, а не мальчик, уже пятнадцать лет как. Что на месте первых сделал бы умник вроде тебя, Стас?

— Умник вроде меня не стал бы усыновлять.

— Почему?

— Потому что. Не стал бы.

— Ну ты ведь чем-то руководствуешься, когда говоришь о том, что не стал бы. Чем?

Присутствующие навострили уши.

— По одному тому факту, что мать оставила собственного ребенка в роддоме или иным способом отказалась от него, можно в общих чертах составить представление о ее моральном облике, не так ли?

— Ну… Допустим.

— Соответственно, одному богу известно, чем она занималась во время беременности. Бухала, курила, кололась? Появившийся в результате генетический мусор стал не нужен даже ей самой. Почему он должен быть нужен мне?

— Ты рассуждаешь как циник. К тому же ребенок — не обязательно генетический мусор, и обстоятельства бывают разные. Я имею в виду обстоятельства, по которым родители отказываются от детей.

— Это не цинизм, а прагматизм. К серьезному решению серьезный подход. И обстоятельств в данном случае может быть только два — родители либо жалкие неудачники, либо распи*дяи. Плохая наследственность уже обеспечена. Плюс возможные психические и физические отклонения ввиду употребления мамашей всякого. Long story short, я бы не хотел быть тем, кто тащит чужой крест. Если и усыновлять ребенка, то откуда-нибудь из Бурунди, им там хотя бы бухать не на что.

— Я давно хотела у тебя спросить, Стас, — вмешивается Марина, — почему ты такой бука?

— Бука?

— Да, бука. Ужасный. Мне почему-то кажется, что когда-то ты был обычным веселым общительным мальчиком, а потом что-то случилось. Возможно…

— Ох, избавь меня от этого кухонного психоанализа, пожалуйста. Во-первых, это не так, а во-вторых, даже если допустить, что ты права и я правда бука, тебе не приходит в голову, что люди могут рождаться уже с определенным набором качеств, и некоторые из них раскрываются вне зависимости от твоего желания и обстоятельств? — замечая собственную горячность, я пытаюсь выровнять дыхание, — Что не обязательно у всего должна быть причина, может, у меня просто на роду написано?

— Я думаю, он бука потому, что может себе это позволить. — Макс отрывается от стакана и смотрит на меня через стол.

Ира поворачивает голову в его сторону.

— В смысле?

— Есть только один способ заслужить право носить лохмотья — стать миллионером. Он бука потому, что его родители счастливы в браке, а сам он вырос в окружении любви и заботы и ни в чем никогда не нуждался. Возможно, будь он ребенком нищих разведенных алкоголиков, он был бы милейшим человеком на свете.

Людские потоки начинают стекаться к танцполу, в движениях появляется неуклюжесть, улыбки в никуда, глаза в кучу.

— Вить, ну чо, может в покерок? — долговязый парень Рома, весь вечер околачивавшийся в женской половине коллектива, подходит к нам.

— Да, можно. Стас, ты как?

— Я «за».

— Ну пошли тогда. Макс, позови остальных, пожалуйста.

Преодолев несколько дверей, мы перемещаемся в просторное помещение в ореховых тонах, вокруг широкого стола по центру комнаты расставлены семь массивных кресел, возле каждого по небольшому столику с огромными пепельницами.

— Занимаем места согласно купленным билетам.

Рома плюхается в кресло. Мое внимание привлекает круглый прибор на стене, но не успеваю я подойти, чтобы получше его рассмотреть, как открывается дверь, и в комнату входят Макс, Эдик и Андрей. Макс с Эдиком о чем-то беседуют, по мере приближения к столу слова становятся разборчивее.

— …Ну, тут дело вкуса. — говорит Эдик. — В Питере два лучших экономических ВУЗ-а — Финэк и Экономический факультет СПбГУ, сложно сказать какой лучше.

Андрей, читающий что-то с экрана телефона, отрывается от своего занятия и с кривой усмешкой смотрит на Эдика.

— Дай угадаю. Ты выпускник Финэка.

— Ну да.

— Вам там эту телегу на лекциях что ли рассказывают? Про два ВУЗ-а. Я раз в пятый это слышу, и каждый раз из уст «финэковского», ни разу не слышал, чтобы что-то подобное сказал выпускник Экфака.

— Дрочилам из Универа вообще свойственно некое кхм… высокомерие, — хмурится Эдик, — вне зависимости от факультета. Кроме того, финэковских везде полно, на любых должностях в любых компаниях, а где все эти хваленые выпускники Экфака? Ни одного не знаю.

— Я выпускник Экфака. Теперь знаешь.

— Какая честь. И что, большая разница, по-твоему?

— Между Финэком и Экфаком СПбГУ? Примерно как между СПбГУ и Оксфордом.

— Да ну на х*й.

— Да хоть на нос. Я знаю кучу выпускников Финэка, двое из них мои близкие друзья, и слышал массу рассказов о том, как там учатся, сдают экзамены и защищают дипломы, и это пи**ец, дружище.

— Специалистом мирового уровня можно стать, закончив что угодно, было бы желание. Тем более, учебный план почти одинаковый и там, и там. И уж всяко не оксфордский.

— Не одинаковый, но даже если предположить, что одинаковый, помимо учебного плана есть еще определенные стандарты качества на выходе. У СПбГУ и Оксфорда они, мягко говоря, различаются, а у Финэка их нет вообще. Любая обезьяна с деньгами может закончить Финэк, поэтому вас и «много».

— Типичный выпускник Универа. Грудь надул, смотри, ползунки упадут.

— Слышь!..

Готовый к такому повороту событий, Витя подскакивает к спорщикам.

— Эй, спокойно, ребзя, что вы в самом деле. Андрюх, хорош доебываться.

Усадив Эдика по одну сторону стола, Витя садится с Андреем по другую. Макс заканчивает отсчитывать стеки.

— Итак, господа, по три тысячи фишек, играем турнир, вход штука, думаю, нормально, мы ж не бабло просирать, а пообщаться гха, без ребаев, два призовых, две второе, четыре первое. На дилера.

Макс раскидывает карты, дилер выпадает мне. Мешаю колоду.

— Как там твоя картотека, Роман? Пополняется? — слышится голос Вити, отлучившегося к массивному хьюмидору.

— Пополняется.

— Что за картотека?

— С телочками.

Витя ставит на стол большую деревянную шкатулку с сигарами, рядом с ней кладет позолоченную зажигалку и ножницы.

— С телочками? — Эдик заинтересованно смотрит на Рому. — Что за тема?

— Потом как-нибудь.

— Да ладно, расскажи.

— Парень не так прост как кажется, — еще шире улыбается Витя.

— Сейчас я уже по другой теме загоняюсь, — Рома окидывает взглядом сидящих, — гэнг-бэнг.

— Гэнг-бэнг? А где ты собрался?..

— Блайнды, господа, не забываем. Первые двадцать пять, двадцать пять, Макс, твое слово.

— Есть чуваки, которые этим занимаются, организовывают все. — Рома кидает фишку на стол, — Пять штук вход, вечерина три часа.

— А бабам? Я пас. — Макс.

— Что бабам?

— Тоже пять штук?

— Вряд ли. Насколько я знаю, с симпатичными там туго, они не пойдут даже за бесплатно. Рейз до пятидесяти. — Андрей.

— Своих баб, наверное, приводят. — говорит Макс. — Организаторы, в смысле.

— Да, наверное. Бабы свои. — деловито поддакивает Эдик, засовывая в рот сигару, сильно похожую на жилистый коричневый член. — А фейс-контроль есть?

— Да, фотку надо присылать заранее.

— Х**ня какая-то. Пас.

— Не, там на входе списки. Короче, не знаю. Посмотрим.

Я скидываю карты.

— Мне Тима рассказывал про такую тему.

— А он ходил?

— Ага.

— И что рассказывал?

— Что его там две самые красивые бабы выцепили, увели в комнату и как давай строчить на пару, семь потов сошло. А потом зашел какой-то чувак, и они на четверых организовали.

Нужно обладать каким-то рекордно низким уровнем брезгливости, чтобы участвовать в подобной движухе. — говорю я, — Трахать баб друг за другом, целоваться с ними…

Эдик мечтательно закатывает глаза.

— А я бы поучаствовал, пока возможность есть. Обязательно схожу.

— Ты про «вечер знакомств» тоже самое уже два года говоришь. — усмехается Витя.

— Что за «вечер знакомств»? — Рома с интересом отрывается от карт.

— …только я боюсь двух вещей. — продолжает Эдик, будто не слыша обоих, — Что либо рано сойду с дистанции, либо вообще не встанет.

— То есть, по-твоему, это страшнее, чем вероятность того, что пока ты дерешь бабу, тебе кто-нибудь может на спину кончить? Чек.

— Не-не, там нельзя такую ***ню делать. Чек.

— А ты думаешь, там по рядам инспекторы ходят? «Извините, сэр, ваш хер находится под опасным углом по отношению к другому участнику мероприятия!»

— Гха, можешь воспользоваться способом Тимы, я насчет «сойду с дистанции». Он говорит, что перед такой темой дрочит не меньше двух раз.

Эдик, нахмурившись, кивает, дескать, да, неплохо, надо опробовать.

— Не понимаю, если два раза подрочил, зачем вообще куда-то идти?

— Я давно хочу отжарить несколько баб за один вечер, штук пять например. — Рома.

— К чему этот счет? У тебя маленький член? — Андрей.

— При чем тут мой член?

— Не вступай в диалог, — напутствует Эдик, — сейчас выяснится, что у него куча знакомых с маленькими членами и они все как заведенные твердят то же самое.

Андрей кидает недобрый взгляд в его сторону.

— Смех смехом, — говорит Макс, заглядывая в карты, — но как писал Ян Флеминг, «все беды мира исходят от недомерков». Нормальные люди с нормальными членами обычно не стремятся выебать все движущееся, ровно как и не ходят по улицам с растопыренными локтями, не пихаются в очередях и не устраивают кулачные бои на дорогах, это делают либо пи*дюки с фигурными щетинами, либо душевнобольные. Был когда-нибудь на занятиях по муай-тай или боксу, из тех, что «после работы»? Одни пи*дюки. Средний рост «боксеров» — сто семьдесят, от силы, а все почему? Потому что нормальному человеку это на х*й не надо. Умение махать кулаками нормальному человеку вредно. Появляется соблазн применить умения на практике. Агентам ГРУ, например, помимо запретов на ношение плащей, шляп и солнцезащитных очков, дабы не вызывать ассоциаций со шпионом, запрещается иметь при себе любое оружие. Огнестрельное особенно. Чтобы не появлялось обманчивого чувства защищенности, а также желания ввязываться в то, во что ввязываться не стоит.

— Спрыгивай, Роман, — смеется Витя, — пока не поздно.

Рома хмуро подвигает стопку фишек в банк.

— Я уже подал заявку.

Спустя четыре часа мы остаемся с Витей вдвоем, не только за покерным столом, но и вообще в комнате, все выбывшие давно потеряли интерес к ходу игры и перебрались обратно в банкетный зал, поближе к алкоголю и девушкам. После очередного круга я предлагаю разделить банк, Витя, несмотря на преимущество, соглашается. Побросав карты и разбив поровну стопку купюр, мы направляемся в сторону банкетника.

— Слышал, у тебя назревает серьезный разговор. — как бы между делом говорит Витя, пока мы идем по коридору.

Некоторое время я молчу, соображая от кого он мог об этом узнать, хотя все и так понятно — кроме Макса я никому не говорил. Так или иначе, у меня нет никакого желания обуждать это с кем-либо.

— Серьезный или нет, посмотрим. — отвечаю я максимально холодно.

— Легко не отделаешься, даже не мечтай. — не унимается Витя. — Я к своему с такими темами не рискнул бы подходить. Да и надо ли? Подумай, блажь пройдет, а отношения уже не вернешь!

— Если за шесть лет не прошла, то уже и не пройдет, как думаешь? В любом случае, мне нужен тайм-аут.

Мы входим в банкетный зал.

— Если не знаешь чего хочешь, в конце концов останешься с кучей того, чего не хочешь. — задумчиво произносит Витя. — Что будешь делать?

Я смотрю на обжимающиеся парочки, в числе которых Рома с Мариной. Нашептывая что-то Марине на ухо, Рома не моргая смотрит ей в декольте.

— Найду себе нормальную телку. Спасибо за праздник, дружище. — я протягиваю руку.

— Всегда пожалуйста. В пятницу в «Крисп», ага?

— Не могу, в пятницу у отца день рождения.

3

По пути к выходу я пытаюсь заказать такси, услужливый женский голос сообщает, что машина будет только через полчаса, я отказываюсь и выхожу на улицу прямо под водопад с навеса. Ливень на улице страшный, я машу рукой, останавливая ближайшую машину, древний Опель Кадет, усатый гражданин за рулем, примерно того же возраста, что и авто, называет запредельный ценник, но торговаться нет сил, и я сажусь на переднее сиденье. Не проходит и минуты как водила пытается завести разговор, что-то про погоду, я молчу, рассудив, что и так достаточно раскошелился в пользу этого неудачника, не хватало еще его развлекать по дороге.

Минут через пятнадцать мы подъезжаем к моему дому, я расплачиваюсь и вылезаю из самоходного корыта. Дождь немного унялся, не спеша, под мягким светом фонарей, я прохожу через двор, улыбаясь по пути камерам наблюдения. Дойдя до мощных железных дверей, начинаю хлопать себя по карманам в поисках ключей, старая привычка. На поиск уходит полминуты. Еще через пять я дома. Буковый паркет, стекло и декоративный кирпич, мягкая мебель кремовой кожи… Обожаю это место. Пройдя в зал, открываю ноутбук. Меняю рубашку на футболку, скидываю брюки и иду на кухню сварить кофе. С дымящейся кружкой возвращаюсь обратно. Два сообщения, оба от Флоры.

Она в сети, вместо ответа я нажимаю «Позвонить», но с первым же гудком жалею о поспешности. Настроение паршивое, не мешало бы проспаться, хотя из-за разницы во времени наши «онлайны» совпадают не часто, и бог его знает, когда в следующий раз удастся побеседовать. В любом случае, сбрасывать уже поздно.

— Привееет! — на экране возникает красивое юное лицо, в выражении столько обезоруживающей доброты и наивного очарования, что я мгновенно расслабляюсь. Лицо само растягивается в улыбке.

— Привет! Как жизнь?

— Соскучилась… написала тебе.

— Да, я получил. Скоро отвечу.

— Как дела?

— Нормально, разбираюсь как раз со всякими срочными вопросами и собираюсь к тебе.

— Отлично! Я уже составила культурную программу! — улыбается Флора. — Когда тебя ждать?

— Пока не могу точно сказать, но в течение пары недель постараюсь уладить все и прилететь.

— Отлично! — повторяет она. — Мне как раз нужно доделать последнюю курсовую короткометражку, правда идей пока никаких, но, надеюсь, успею.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга, она оборачивается — ее кто-то зовет. На экране возникают две девушки и машут руками [Поздоровайтесь, это мой друг из России.]. Я машу в ответ.

— Солнце, мне пора в аудиторию. Позже поговорим. Я жду письмо! И скучаю.

— Я тоже скучаю, дорогая. Будет тебе письмо. Беги.

— Пока!

Послав на прощание воздушный поцелуй, она отключается.

Посмотрев с минуту на сиротливый рабочий стол, я беру кружку и подхожу к окну. Уже практически стемнело, со своего двадцать второго этажа я наблюдаю за светящимся муравейником внизу, и пока микроскопические люди решают свои микроскопические проблемы, пытаюсь понять, как так получилось, что самый близкий человек находится на обратной стороне земного шара.

4

Еще один банкетный зал, вместительнее и наряднее предыдущего, но в сто раз скучнее, под стать мероприятию, которое он принимает. Я стою рядом с пышно одетыми и ярко накрашенными кошелками, мое место за родительским столом занял миловидный мужчина преклонного возраста, о чем-то живо беседующий с отцом и излишне бодро кивающий головой. Возмущению моему нет предела: стоило на пять минут отлучиться и вот тебе на. Однако, вопреки опасениям, довольно скоро беседа закругляется, мужчина, кивнув еще раз шесть на прощание, поднимается с места. Несколько голов тут же поворачиваются в его сторону. Нельзя терять ни секунды, промедление чревато очередным миловидным стариком, паркующим задницу на моем стуле. Я чуть ли не бегу к отцовскому столу, успевая сесть до того, как следующий, отпочковавшийся от одной из компаний, потенциальный собеседник входит в опасную зону. Тень неудовольствия скользит по его лицу, но мне насрать, у меня разговор гораздо важнее.

— Как настроение? — улыбаюсь самой невинной улыбкой.

Отец сосредоточенно жует.

— Отличное, сын. Каковое и положено иметь в моем возрасте.

— Да брось, жизнь только начинается.

Отец ничего не отвечая, кладет в рот очередной кусок. На секунду мне кажется, что ему очень грустно.

— Я хотел поговорить с тобой насчет интернатуры.

Он вопросительно поднимает брови, по прежнему не говоря ни слова.

— Я тут подумал… в общем, мне кажется, точнее, я уверен, что потерял интерес к медицине. Переучился, наверное. Хочу сделать перерыв. Не знаю на сколько.

Двадцать секунд молчания тянутся как вечность. Тщательно пережевывая, он начинает говорить, останавливаясь на каждом.

Еб**ном.

Слове.

— И… как давно… ты принял… это решение?

— Несколько недель назад.

— Долго ты… над этим… думал?

— Да.

— И ты абсолютно уверен… что хирургия… тебя больше не интересует?

Это хуже, чем разговаривать с заикой. Я начинаю терять терпение.

— Да, меня тошнит от хирургии и от медицины вообще. Боюсь, пап, это не для меня.

Отец не проявляет никаких видимых эмоций. Если бы я не знал его всю свою жизнь, я бы подумал, что ему вообще наплевать. Однако это не так. Уж я-то знаю.

— И какие дальнейшие планы? — он пристально смотрит мне в глаза. Я опускаю взгляд в стол. Нужно пережить это испытание, я бывал в такой ситуации много раз. Полчаса дискомфорта и дело в шляпе. Отец мне никогда ни в чем не отказывает, если я прошу достаточно убедительно.

— Я думал отдохнуть, съездить развеяться. Я шесть лет зубрил и чувствую, что больше не могу. В Америку, наверное… У меня есть подруга в Чикаго. Она меня зовет в гости, я бы пожил там какое-то время. Думаю, это будет очень круто.

Я чувствую возбуждение. Рассказывая, я представляю себя в окружении небоскребов, Уиллис Тауэр, Миллениум парк, кофе, прогулки по набережным, мосты, кирпичные фасады мелких магазинчиков, рестораны, вывески на английском, красивые люди…

— А знаешь, что еще будет очень круто?

Я напрягаюсь. Радужная картина мгновенно выветривается из головы.

— Что?

— Если ты сам себе на это заработаешь.

— …В смысле?

Отец откидывается на спинку стула и еще раз внимательно смотрит на меня. Что-то новое читается в его взгляде, что-то, чего я раньше никогда не видел.

— Ну, коли ты решил наплевать на варианты, которые тебе предлагаю я и выбрать собственные, что ж, не буду этому мешать, но финансировать их я тоже не собираюсь.

В молчании проходит лет триста.

— Это касается всего. Жилья в том числе.

Я смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова.

Отец, между тем, продолжает, как ни в чем не бывало.

— Сколько денег у тебя на карте?

Я не сразу соображаю, чего от меня хотят, вокруг как будто вакуум.

— Я не знаю. Тысяч сорок.

— Хорошо. Считай их подъемными. Через месяц я сдам квартиру, в которой ты живешь.

Остаток вечера проходит как в тумане. Свет, звон, пляски, смех. Слегка захмелевшая мама произносит тост, с неподдельной любовью глядя на старика. Поздравляющие беспрестанно сменяют друг друга у микрофона, в числе прочих я замечаю отца Макса, отец Вити тоже здесь. Торт-подарки-пьяные лобызания. Снова танцы. Родители разговаривают, мама время от времени тревожно поглядывает на меня и что-то с осуждением говорит отцу, тот ответствует спокойно, чуть ли не равнодушно. До меня долетают словосочетания «беззаботная жизнь» и «будет полезно».

Я чувствую бесконечное уныние и тревогу, как будто завтра мне на эшафот. Я чувствую, что меня предали.

5

Найти жилье по приемлемой цене, и чтобы при этом не приходилось выходить по нужде во двор, оказалось очень не просто. А работу еще сложнее. В режиме строжайшей экономии так хорошо знакомый, приятный и дружелюбный город обернулся хмурыми лицами кассиров продуктовых магазинов и дешевых едален, недобрыми взглядами в мрачных дворах и повсеместным хамством. И пусть сколько угодно надрывают глотки волосаны в стоптанных башмаках, под гитару вещающие, дескать, любовь главное, парень, а деньги ничто. Ничто, дружище. Ноль. Забудь про них. Будь свободным. В реальности отсутствие денег превращает жизнедеятельность в подобие плохой компьютерной игры. Варианты действий строго лимитированы. Ты волен добираться определенным маршрутом в определенное место, или другим определенным маршрутом в другое место, на этом вольности заканчиваются. Декорации для длительных перемещений присутствуют и выглядят натурально, но функционально они мертвы, без денег это бутафория. Кофейни, кондитерские, книжные, магазины одежды, бары, рестораны, кинотеатры, музеи… Желаете воспользоваться? Карта или наличные? По пять раз на день я смотрю на мобильный телефон. Ну нет. После того как он меня прокатил! Уж лучше сдохнуть!

Тем временем реальность начала потихоньку подминать меня под себя. Походив пару недель по собеседованиям с неизменным результатом, я начал снижать планку, засовывая требования к рабочему месту в задницу одно за другим, дошло до того, что я стал покупать газету с говорящим названием, напечатанную на самой дешевой из возможных бумаге. Две трети объявлений в ней начинались словами «работа для девушек в сфере досуга». Интересного здесь было меньше, «эйчары» оказались похожи друг на друга еще сильнее, чем анкеты, предлагаемые для заполнения, неизменно оставляя впечатление доведенного до отчаяния карточного должника в неладном костюме и галстуке-лопате. Закрывая за собой дверь по окончании беседы, я бы не удивился звуку выстрела.

— Присаживайтесь.

Протиснувшись через узкий коридор, заваленный макулатурой до самого потолка, я попадаю во что-то вроде кладовки с лилипутским столом и сидящей за ним женщиной лет тридцати пяти, на столе несколько обрывков бумаги и телефон. Лицо женщины напудрено до мучной белизны, на голове пышный черный начес, делающий ее похожей на Эльвиру — повелительницу тьмы, только с маленькими сиськами. Поскольку, занятый обдумыванием этого сходства, я прослушал ее настоящее имя, то решил про себя так и называть, «Эльвира с маленькими сиськами».

— Присаживайтесь. — говорит Эльвира, делая неоднозначный пас в сторону коридора.

Приглядевшись, метрах в пяти я замечаю стул с пятнами ржавчины рядом с одной из куч пестрой бумаги. Не уверенный, что именно на это мне предлагают присесть, я вопросительно смотрю на Эльвиру.

— Черный. Несите, не стесняйтесь.

— Переборов острое желание пройти мимо стула сразу к выходу, приношу скрипучее говно и сажусь в дверном проеме.

— Итак… Станислав. — Эльвира пробегает глазами свежезаполненную анкету. — м-м-м, «государственный медицинский»… а почему по специальности работу не ищете?

— Крови боюсь.

— М-м-м. — с совершенно серьезным лицом она читает анкету дальше. Точнее, делает вид, что читает.

Уверен, назови я сейчас в качестве причины неустранимый каловый свищ, она бы точно так же смотрела с умным видом в лист. Предыдущие «интервьюверы» убедили меня в том, что их задача не слушать, их задача — вывалить на меня условия с обязательным «все будет зависеть от вас» в конце, и, уклоняясь от ответов на вопросы, здесь же оформить, пока не одумался. Готов спорить, весь ее мыслительный процесс сейчас вращается вокруг шекспировских вопросов «лох/не лох?» и «если лох, то насколько?».

— Вы имеете представление о том, что такое телемаркетинг, Станислав?

— Ну… «магазин на диване», вроде того?

— Да, вроде того. Наша компания реализует продукцию, используя телекоммуникационные и почтовые каналы, и подкрепляет стабильный спрос на товары различными маркетинговыми инструментами, в частности, рекламой на телевидении и в печатных изданиях, таких как «Успешный садовод», «Любимый дом», «Своими руками» и так далее.

Замолчав, Эльвира выжидательно смотрит на меня, видимо, размах империи должен был меня впечатлить. Вспомнив сосредоточенное кивание Эдика после дельного совета, я пытаюсь изобразить нечто похожее.

— Руководствуемся мы в данном случае различными техниками ведения переговоров, а также основным принципом торговли. Вы знаете основной принцип торговли, Станислав?

— Не уверен.

— «Здесь и сейчас». Никакого времени на раздумья, вы должны максимально красочно и быстро описать интересующий товар, в случае, если звонок входящий, пообещать скидку при мгновенном решении, предоставить платежные реквизиты и оформить заказ. Чем больше заказов вы оформляете, тем выше ваш доход. В конечном итоге, все зависит от вас. Есть вопросы? — произнеся последнее предложение, Эльвира кладет ладони на подлокотники, чуть отрывая зад от кресла, как будто собираясь подняться. Жест явно призван показать, что все кристально ясно и вопросы тут ни к чему.

— Вы сказали «в случае, если звонок входящий». Это означает, что будут и исходящие?

В ситуации, когда входящих звонков не поступает, наши сотрудники самостоятельно обзванивают потенциальных клиентов, никаких ограничений нет, вы можете сами формировать свою клиентскую базу, получая до десяти процентов от прибыли с каждого оформленного заказа. — Эльвира все еще висит над стулом, вопросительно глядя на меня, вся ее поза как будто говорит «ну теперь-то, надеюсь, все?»

— Есть ли у сотрудников какая-то фиксированная часть дохода? Оклад?

Эльвира со вздохом опускается обратно в кресло.

— Поскольку компания умиленно помогает своим сотрудникам с маркетинговой точки зрения, значительно упрощая установление контактов, подобные бонусы не предусмотрены.

— Понятно. — Я поднимаюсь со стула. — Мне нужно подумать.

— Имейте в виду, вакансия закрывается сегодня, кандидатов очень много.

— Спасибо, что предупредили. — Я протискиваюсь в сторону выхода.

— Станислав! — кричит мне вслед Эльвира. Я оборачиваюсь.

— Да?

— Стульчик на место верните, пожалуйста.

6

Покинув одно полуподвальное помещение, я перемещаюсь в другое, бар недалеко от Сенной, в котором мы договорились встретиться с Максимом, впервые со дня рождения Вити. Встречаемся мы тепло, как и положено старым друзьям, болтаем о новостях. Вокруг привычный галдеж, второй по счету графин подходит к концу.

— Я не умею себя продавать. — слышу я свой голос — Каждый раз одно и то же. «Вы готовы?». «Да, конечно готов!». «Вы можете?». «Да, конечно могу!». Особенно в офисах европейских компаний, эти блевотные разноцветные стулья, как в детском саду, кругом все такие сладкие, вежливые, добродушные. «У нас бесплатное питание, ДМС, спортзал, оплата сверхурочных, мы одна семья!» И приходится изображать этот щенячий восторг, — «Да, я тоже исполнительный и добродушный! Я тоже веселый!». А на самом деле я не такой. Я не веселый и не добродушный. И они, б***ь, это знают. Они видят меня насквозь, видят, что я не из их касты и никогда не перезванивают.

— Послушай, если ты ищешь подработку, устройся в клинику. Ты же дипломированный медик! — Наполнив мой бокал до краев, Макс выливает в свой остатки.

— Заебись! Меня отец из дома выпер за то, что я не хочу быть медиком, и после этого устроиться на работу в клинику? Да я буду полным кретином!

— А какие у тебя альтернативы на данный момент?

Крыть нечем. Устраиваться полотером или грузчиком совсем грустно. Хотя…

Макс, видя мое замешательство, продолжает.

— Послушай, я могу узнать у отца о вакансиях, если ты не хочешь просить своего. Ему не в напряг, поверь.

— Не знаю…

— За спрос денег не берут. Мало ли. — он как-то странно улыбается. Иронично, что ли.

7

Ключ поворачивается легко. Еще бы, дядя Миша, по рассказам, собственноручно спилил зубцы в замке, «чтобы не заедало». Теперь его можно открыть пальцем.

Облупившаяся побелка, местами отклеившиеся обои, кучи хлама по обе стороны коридора и тусклая лампочка, освещающая всю эту красоту. Это — мой новый дом. Точнее, интерлюдия к нему. Старая добрая коммунальная квартира. До комнаты шагать добрых метров двадцать по коридору. Я старательно избегаю любых контактов с соседями, а потому стараюсь ходить по коридору максимально тихо, что довольно сложно, учитывая, что бурый паркет мезозойской эры скрипит пронзительно и мерзко при каждом шаге. Еще одна дверь, в комнате обстановка не сильно отличается от коридорной — те же свисающие хлопья побелки, те же разошедшиеся по шву обои. Особое внимание стоит уделить мебели — видавший виды ободранный диван на первый взгляд выглядит мягким, но при попытке сесть задница опускается чуть ли не до пола, упираясь во что-то жесткое и шероховатое, заставляя седока мгновенно подняться, от греха подальше. Обшарпанный и окосевший шкаф с двумя створками, стол черно-коричнево-бежевой расцветки. На столе карандаш со сломанным грифелем. Антресоли в прихожей завалены какими-то древними артефактами и, судя по всему, стали основным тусовочным местом для пауков и тараканов. И иконы. Иконы повсюду. По словам дяди Миши, до меня здесь лет семь жил какой-то алкоголик, который здесь же и помер. Видимо, в перерывах между запоями он любил помолиться.

Есть у этой комнаты еще одна особенность — она рядом с кухней и соседствует с туалетом. На первый взгляд хорошо, далеко ходить не надо, но на практике это означает, что если кто-то решил занять гальюн по-большому, я сижу практически рядом, наслаждаясь всей палитрой звуков и запахов. Иногда это происходит во время приготовления еды на кухне и тогда в общий тон добавляются нежные нотки жареного жира, образуя поистине непередаваемый аромат, заставляющий меня каждый раз высовываться в окно по пояс. Недовольные взгляды и попытки прокачать права остаются без внимания, заскорузлые старожилы, населяющие этот муравейник, имеют врожденный иммунитет к любого рода претензиям, они отражаются от них как от зеркала, возвращаясь обратно тяжелым взором, в котором явственно читается: «Только дай повод, сучок!».

Зато дешево и в центре. Выходя на улицу, я испытываю неоднозначные ощущения, как при смене часовых поясов. Контраст между внешними архивольтами и лепными ризалитами с внутренней помойкой феноменальный, никогда бы не подумал. Раковая опухоль в теле атлета.

Я задумываюсь о том, что месяц уже прошел, а никаких источников дохода так пока и не появилось, и «подъемные», между тем, подходят к концу. Хорошо хоть день рождения скоро, может, подкинут еще бабосов.

8

9

В день рождения мама вручила мне красивую клетчатую рубашку, отец, произнеся вымученные пожелания, пригласил на семейный ужин. Рассудив, что отцовская выходка — не повод лезть в бутылку, я решил его принять. В данной ситуации очень важно сохранить достоинство. У меня все хорошо. Однако, переступив порог, я почувствовал, что вся моя уверенность осталась снаружи. Никогда в жизни родительский дом не казался мне таким красивым и уютным, а мамина еда — такой вкусной.

— Как дела? — спрашивает отец, накладывая салат в тарелку.

— Хорошо. Нашел вот жилье себе.

Стараюсь изобразить развязное спокойствие.

— Понятно. Чем занимаешься? — продолжает он.

— Последнее время я занимаюсь в основном мастурбацией и созерцанием потолка. Мне нечего жрать, у меня нет денег и нет работы и, по правде говоря, я в полной жопе.

Таков был бы честный ответ. Наверное, где-то в параллельной реальности эти слова произвели сильный эффект и параллельный папа пустил параллельную слезу и дал параллельному мне параллельных денег. Но в этой реальности я сказал:

— Работаю. — поймав на себе недоверчивый взгляд, я начинаю нервничать, слова вылетают одно за другим. — Да-да, устроился на непыльную работку. Все хорошо.

Закрыв рот, я сразу же начинаю жалеть о сказанном. Во-первых, из-за того, что это откровенное вранье, а во-вторых, из-за двойного «хорошо», которое это вранье может выдать. Если человек дважды за полминуты утверждает, что все хорошо, это означает, что все совсем не хорошо. Это означает, что все очень плохо. Отец это знает. Он мне это сказал.

Однако виду не подает.

— Ну отлично, отлично. Надеюсь, в дальнейшем все будет не хуже.

— Что кушаешь, сынок? — мама гладит мою руку так, будто мы не виделись несколько лет.

Звонит мобильник.

— Алло, Макс, я перезвоню. Ага, давай.

Что-то по поводу работы? Нехорошее предчувствие. Или хорошее. Не знаю.

Мама смотрит на меня умиленным взглядом.

— Гречку, мам.

Посидев еще с час, я начинаю прощаться. По дороге к метро набираю Максима.

— Привет. Звонил?

— Есть хорошая новость и есть плохая. Плохая — в клинике отца мест нет совсем, разве что дворника они могут взять.

— А хорошая?

— Я поговорил со своим начальством, нам нужен младший прозектор.

— Чего? Прозектор? В СМЭ?

— Да.

— Я правильно понимаю, что это тот, кто потроха для эксперта раскладывает и кишки чистит?

— В целом, да, но не только.

— Ну-ка на х*й, Макс. Спасибо, конечно, но…

— Работа специфическая, — перебивает Максим, — но платят окей. Как временный вариант более чем, по-моему.

— По-твоему.

— Короче, подумай как следует. Это большой блат, на такую работу не берут временно и очередь километровая, но ради тебя сделают исключение, потому что я попросил. И еще потому, что знают, кто твой отец.

— И здесь без него не обошлось. Теперь однозначно нет, Макс. Я не настолько беспомощен.

— Дело твое. Предложение действует до выходных, если не позвонишь, возьмут того, кто годы ждал этой возможности.

— Вот и прекрасно, одним счастливым человеком станет больше. Я спускаюсь в метро, Макс. Спасибо за предложение, дружище, я позвоню на следующей неделе, сходим куда-нибудь.

— Окей.

Я отключаюсь. До метро идти еще пару минут. Прозектор, б***ь. Лучше уж за кассу в фаст-фуде.

10

— …Хорошо, давайте вернемся к вам. Какие ваши наиболее сильные стороны, как вы считаете?

— Я исполнительный, добросовестный и честный.

— Вот как. — легкая улыбка трогает губы некрасивой женщины в форменной бежевой рубашке и фартуке с бурыми разводами, на груди бейдж «Виктория, менеджер», — в чем проявляется ваша честность, как вы считаете?

— Ну я… во всем. Например, я не буду скрывать свою вину в чем-то.

— Понятно. Представьте ситуацию: вы работаете в кассовой зоне, к вам подходит посетитель и в резкой форме требует вернуть деньги за якобы подгорелое мясо в сандвиче. Ваши действия?

При слове «сАндвич» меня передергивает.

— А гамбургер при этом надкусан или прилично объеден?

— Допустим, сандвич съеден больше, чем наполовину.

— Эм… Я спрошу почему он сразу не принес его.

— Понятно. Представьте следующую ситуацию: вы видите как сотрудник ресторана, находящийся в вашем подчинении, резко разговаривает или откровенно дерзит клиенту, что вы намерены делать в данном случае?

— Я подойду и поинтересуюсь у него в чем дело, а дальше по ситуации, в зависимости от ответа.

— Допустим, сотрудник скажет вам, что клиент нахамил первым.

— Я напомню ему, что клиент всегда прав.

— Понятно. — в третий раз повторяет женщина, однако уже без улыбки. На мгновение возникает желание послать к черту эту клячу, но вместо этого, в слабой надежде, что я им все-таки подхожу, я пытаюсь одновременно изобразить добродушие и уверенность в себе. Сложно судить, но, по-моему, получается довольно нелепо.

— Хорошо, Станислав, спасибо за то, что уделили нам время. Конкурс только начался, поэтому я не могу вам сразу сообщить результат. До вторника я постараюсь вас сориентировать.

— Хорошо, спасибо. До свидания.

— До свидания.

Чувствую себя шлюхой. Причем довольно посредственной. Ненавижу подлизываться.

В животе заурчало. Не уверен, что смогу ждать до вторника. Хочется взвыть от отчаяния и обиды.

У входа в метро я замечаю отвратительного вида человеческое существо, точнее, то, что от него осталось — грязные рваные лохмотья, голова и руки сплошь покрыты струпьями и гнойниками, плешивая борода с желтым налетом, мокрая промежность. Струйка мочи течет от существа через тротуар, стекая на проезжую часть. Мне становится не по себе.

Отойдя на безопасное, расстояние, я достаю телефон.

— Макс, привет. Скажи пожалуйста, авансы у вас выдают?

11

12

О том, что ничего хорошего от этого места ждать не стоит, понятно еще за двести метров — неприметная пристройка к большому корпусу, кирпич не то серого, не то бежевого цвета, на окнах решетки, звонок справа от железной двери. При нажатии раздается неприятный звук, похожий на гудение электрического трансформатора. Шаги за дверью. Открывающий что-то неразборчиво бормочет.

— Слушаю вас. — из щели высовывается одутловатое лицо, обрамленное бородой. На вид человеку лет шестьдесят.

— Меня зовут Станислав. Я на работу устраиваться.

Скосив глаза в пол, как будто задумавшись, кашлянув и бросив «подождите», человек скрывается за дверью. Минут через пять вновь слышатся шаги и бормотание. Дверь снова открывается.

— Сто шестой, по коридору до конца и направо.

— Спасибо.

Из дальнего помещения (видимо это и есть «сто шестой») доносятся голоса на фоне странного шума, похожий звук получается при шлифовании дерева наждачной бумагой. Подойдя ближе, я понимаю, что это звук пилы. Голоса становятся более разборчивыми.

— …Ну не знаю… разные мы с ней. Она живет в мире, где можно психануть и уехать на Канары. В мире, где живу я, есть два варианта релаксации — прогуляться или подрочить. Мне все время хочется извиниться перед ней за свое существование.

Может, это ей в тебе и нравится — простота.

Дверь со стеклянной вставкой приоткрыта, из щели виден край металлического стола и бледные ноги с желтым отливом на нем. Стучусь.

— Да!

Я приоткрываю дверь, на столе лежит выгнутое дугой, как будто в болевом спазме, обрюзгшее и морщинистое тело мужчины. Под головой деревянный брусок. Кожа надрезана на теменной кости и стянута аж до подбородка, закрывая глаза и рот. Молодой человек, по всей видимости, первый голос принадлежит ему, держась за закрытое кожей лицо трупа и фиксируя таким образом голову, распиливает череп по линии чуть выше надбровных дуг. Вид у него озабоченный, если не сказать печальный. Рядом с ним стоит высокий и худой мужчина средних лет с густой и абсолютно седой шевелюрой, не очень соответствующей сравнительно молодому и живому лицу, через огромные бифокальные очки он флегматично наблюдает за действиями молодого, крючковатый нос и тонкие черты лица придают ему сходство с хищной птицей. Оба в белых халатах, на молодом высокий колпак, как у кулинара. Старший поднимает взгляд на меня.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. — под взором седого мне становится неловко, настолько пристально он меня рассматривает. Взгляд суровый, но не злой.

— Я Станислав.

— Я знаю. — старший выдавливает улыбку. Больше похоже на трещину в черепе. — Вы как раз вовремя. Меня зовут Виктор Николаевич, вы со мной по телефону разговаривали, это Егор. — молодой кивает. — Переодеться можно в сто четвертом, ключ справа, на тумбочке. Мы вас подождем.

— А… мне не нужно ничего подписать, там, бумаги какие-нибудь заполнить?

— Это позже, наши клиенты не любят ждать — он кивает на труп и снова пытается улыбнуться.

— Хорошо.

Я беру ключ. Сто четвертый — небольшая комната с белым кафелем на стенах, пара шкафов, один из них с книгами, стол, стулья, диван вдоль стены, на столе старый телевизор. Переодевшись, я возвращаюсь обратно.

— На вскрытии присутствовали, Станислав?

— Один раз.

— Хорошо. Сейчас от вас ничего не требуется, просто следите за тем, что происходит. Егор — младший прозектор и в данный момент подготавливает труп для исследования, которое проводит судмедэксперт, то есть я. На первых порах, разумеется, ни о какой самостоятельности не может быть и речи, но в течении пары месяцев вам необходимо будет набить руку, чтобы в дальнейшем не отвлекать меня и кого бы то ни было еще. Хороший прозектор должен уметь проводить всю необходимую работу по извлечению органокомплекса и головного мозга после проведения внешнего осмотра судмедэкспертом. Вопросы?

Я отрицательно мотаю головой.

— Отлично. Егор, продолжай, я скоро вернусь.

С этими словами, Виктор Николаевич разворачивается и идет к выходу, я замечаю у него подковообразный шрам через весь затылок, настолько глубокий, что даже густая шевелюра не способна скрыть его полностью.

— Пока не начали, возьми маску, в тумбе лежит. — Егор указывает на небольшую тумбочку рядом с выходом, — верхний ящик, и перчатки там же. Советую дышать через рот, запах — единственное к чему здесь невозможно привыкнуть. В общем, сначала распиливаешь башку, вот здесь, видишь, я уже надпилил, — он кладет левую руку на прежнее место и продолжает пилить. — занятие не для слабаков, особенно когда несколько подряд. Меня друзья спрашивают, как же вы едите там, рядом с трупами? Я говорю, никаких проблем, попили за полдня десяток черепов, нагуляешь аппетит. — Егор мельком смотрит на меня, — А ты не работал в морге никогда, да? Макс говорил. Ничего, привыкнешь. Тем более, у нас тут спокойно, сильно не напрягают, изврат всякий редко бывает, хотя вот было недавно убийство… И младенец на прошлой неделе… Баба нажралась, беременная. Родила в притоне своем, накатила еще и уснула. А ребенок рядом лежал… Девочка. Доношенная, жизнеспособная. Умерла от алкоголя, который через пуповину передался. Биня вскрывал…

— Биня?

— Бинокль. Виктор Николаевич.

— А, — улыбаюсь я, — из-за очков? Остроумно.

— Короче, бывает, но не часто. У нас и народу-то здесь немного: Биня, Сергей Анатольевич, — это эксперты, я, Макс, он старший прозектор, ну и еще несколько человек. С Маней уже познакомился?

— Кто это?

— Понятно. Санитарка наша.

— Нет еще, пропустил, наверное.

— Из ее трусов можно сделать двухместную палатку, — ухмыляется Егор, — такую не пропустишь. Но советую улыбаться ей почаще, она пригреет когда надо, вкусняшку к чаю подбросит какую-нибудь.

— Буду иметь в виду.

Егор тем временем заканчивает второй распил перпендикулярно первому. Чуть повозившись с бороздой, он извлекает выпиленный сегмент черепной коробки, обнажая бледно-бежевый, покрытый пленкой мозг.

— Мозги не трогай, кость снял и достаточно. Спускаемся ниже.

Отложив пилу, он берет с железного столика нож с толстым лезвием и обходит стол. Подойдя к телу с другой стороны, придерживая голову за подбородок, без видимых усилий рассекает кожу ножом от горла до лобка. Разрез охотно расступается, обнажая дерму и подкожный жир.

— Здесь аккуратнее, — говорит Егор, подбираясь к животу, пупок обходи с левой стороны, а то повредишь печеночную связку. Вообще, сильно не дави, если что, пройдешься еще раз, на горле не усердствуй, рассекай только кожу, на груди режь до костей, а на животе до мышц. Вот так. Затем засовываешь пальцы, приподнимаешь все это дело, и дорезаешь на весу, чтобы кишки не повредить. — Проделывая перечисленные операции, он обнажает грязновато-лиловый кишечник, затем переходит к грудному отделу. — Здесь обычная скорняжная работа, кожу надо отсепарировать от мышц на груди и шее, — Егор ловко отсекает кожу на груди, края раздвигаются в стороны, словно занавес в театре. — С шеей осторожнее, как закончил с кожей — режешь под челюстью, вот так, отделяешь мышцы диафрагмы рта.

Сделав дугообразный разрез под нижней челюстью, Егор засовывает в него два пальца и вытаскивает язык.

— Колумбийский галстук. — говорит Егор. — Обычно, чтобы его получить, нужно проболтаться полиции, а мы его здесь делаем всем и просто так. Дальше оттягиваешь чуть и отделяешь органы шеи от позвоночника, вот так. Теперь нужно обеспечить доступ в грудной отдел, и с этим парнем мы закончили.

Несколько раз меняя ножи, Егор пересекает грудинно-ключичные суставы, затем ребра и, словно консервную банку, открывает грудную полость. Под конец процесса в секционную входит Биня.

— Спасибо, Егор. Иди передохни.

— Окей.

Егор кладет инструменты на стол, стаскивает перчатки и долго моет руки в раковине, пока Биня изучает содержимое головы трупа. Длинным пинцетом он снимает пленку с мозга.

— Centre spiritus. - произносит Биня, после чего запускает растопыренную пятерню в череп.

Мне становится нехорошо. Левой рукой он оттягивает мозг в сторону затылка, отсекая секционным ножом все, что не дает вытащить его наружу.

— Анатомией интересуешься, Стас? Обонятельные нервы, зрительные нервы… Видишь вот это сочленение?

Через силу заглядываю в череп. Два белых эластичных жгута тянутся от мозга к лицевой кости, сливаясь в одной точке и тут же разъединяясь вновь.

— Зрительный перекрест.

— Потрясающе. — я едва сдерживаю рвотные позывы.

Биня достает мозг из черепа, проводит несколько раз ножом по извилинам.

— Отечный товарищ. — говорит он, затем кладет мозг на весы «Тюмень» и делает разрез между полушариями.

— Виктор Николаевич, можно отойти?

— Можно.

Доковыляв до туалета, я окатываю лицо холодной водой и несколько минут стою перед раковиной, глядя на отражение в зеркале. Где я? Что я делаю? Зачем? Возвращаясь обратно, на входе в секционную сталкиваюсь с необъятной бабищей в светло-зеленом халате, видимо, это — Маня.

— Здравствуйте. — натянув улыбку, я отступаю в сторону, пропуская ее к выходу.

— Здравствуйте.

Захожу в секционную и застаю Биню с сердцем и линейкой в руках. Измерив орган, он также укладывает его на весы.

— Что это было?

— В смысле?

— Ты заигрываешь с Маней?

— Нет, просто следую совету.

— Кого, Егора? Ты его слушай больше, он пикапер.

— Кто?

— Пикапер. Ну, это такие дегенераты, у которых знакомство с бабами навроде спорта. У них есть НЛП, классификация ОЖП, техника невербалики, карты, шаблоны подходов, а также тренинги, где прыщавые задроты мужают на глазах, опосля спеша осеменять сальмхаек и дженниферконнели в промышленных масштабах. «Все девочки одинаковые. Есть те, кто строят забор из стервозности, просто хотят казаться дороже. Но и они такие же одинаковые, как и все.» — квинтэссенция пикаперской мудрости. Непонятно только, зачем с таким подходом вообще искать девочку. Примерно с тем же эмоциональным накалом можно выебать арбуз.

Он методично разрезает каждый орган, внимательно всматриваясь в содержимое, что-то неразборчиво бормочет под нос, затем длинными ножницами начинает вскрывать кишечник.

Думаю, на первый раз хватит. — говорит Биня. — иди в сто четвертый, пригони сюда Егора.

Два раза повторять не пришлось, через секунду я уже бегу по коридору.

13

В шесть вечера я лежу на диване в своей комнате, прикидывая предстоящие расходы. После увиденного днем у меня не было сомнений, что в заведении я первый и последний раз, но под конец смены состоялся разговор с Биней, в котором помимо прочего были названы оклад и режим работы. В нынешних условиях и то, и другое оказалось сказочным. Каких-то четыре месяца отделяли меня от Флоры и Чикаго, с учетом ренты, еды, прочих расходов и денег с собой. Я представляю лицо отца, когда билет будет лежать перед ним и сомнений больше не остается. В смешанных чувствах я решаю что-нибудь организовать перекусить. В холодильнике находятся несколько мерзлых сосисок, пакет с гречкой на столе. Найдя подходящий ковш, выхожу на кухню и отворачиваю кран с горячей водой. С щелчком включается газовая колонка в двадцати сантиметрах от лица. Набираю воду в ковш.

— Куда вы так отворачиваете?! — слышу голос за спиной. — Сказано ведь, нельзя так выворачивать регулятор! — говорит дядя Миша и сбавляет температуру. — Чем слушаете-то?

— Я ничего не выворачивал. — говорю. — И вообще первый раз воду здесь включаю.

— Да вы все всегда не при чем. Вроде молодые люди, умные, нет, б***ь, по сто раз надо каждому объяснить. Регулятор должен быть вот так! — он тычет пальцем в колонку. — Понятно?

— Понятно.

Забрав что-то со стола, дядя Миша покидает кухню, я зажигаю плиту и ставлю ковшик.

— Это не твоя плита! — спустя минуту рядом вырастает бритый наголо парень в майке-алкашке. Держит телефон в руке — Твоя вот. — указывает на самую грязную и засаленную в углу.

— Здесь у каждого своя что ли?

— Да, «что ли». Моя че, думаешь, просто так эту чистит через день? Переставляй.

Я переставляю ковш на грязную плиту, лысый удаляется, продолжая прерванный разговор по мобильнику. Пытаясь поджечь конфорку, я сильно обжигаю большой палец. Да чтоб вы все сдохли, б**дь!

14

На следующий день мы с Егором опять в исходной позиции.

— У меня есть теория. — говорит Егор, перепиливая реберный хрящ, — Точнее, даже не теория, а алгоритм. Как только телочки регистрируются на сайте, они попадают в топ, и куча мудаков начинает им писать. Я тоже пишу. Поскольку им пишет сразу много мудаков, они начинают разделять пишущих на «достойных» и «недостойных» (доля вторых близка к ста процентам), соответственно, одним отвечают, а другим нет. Но со временем волна пишущих спадает, регистрируются новые телочки, старые воздыхатели теряют интерес и так далее. Тут я пишу еще раз. Чаще всего они снова не отвечают, и тогда я делаю паузу примерно на месяц. К концу этого срока им, как правило, уже почти никто не пишет или пишут всякие уебки «преветвайкрасывийсыськи», и тут я пишу в третий раз. Вдоволь насмотревшись на реальных пацанов в адиках с лампасами, автолюбителей на фоне ржавых корыт, пидороватых клабберов и качков в сатиновых трусах в полоску, они смотрят на меня и (о чудо!) «а он вроде ничего.». Знание языка и некоторых слабых мест делают все остальное.

— И какой путь изучения языка тебе кажется наиболее эффективным?

— Фильмы! Особенно те, что телочки любят: комедии, «музтэвэ» там всякое. В книгах по НЛП много полезного, все расписано, как они мыслят.

— Ох, ****ец! — отзывается Биня из-за письменного стола — Это не то, случайно, что ты приносил с полгода назад и забыл в раздевалке? С пузаном каким-то на обложке? Ничего глупее в жизни не читал.

— Виктор Николаевич, — жалобно возражает Егор, — но вы-то не в курсе, работают способы эти или нет. Зачем судить сразу?

— А мне и не надо быть в курсе. Все эти «книги» написаны в расчете на сопляков, не знающих куда приткнуться, чтобы им наконец-то перепало чуток пи**ятины, и оттого, разинув рот, слушающих любые советы любых «бывалых».

— Егор сосредоточенно молчит. Затем произносит:

— Альтернатив немного, Виктор Николаевич! Настоящие «бывалые» своими секретами не делятся или делятся за большие деньги. Да и как отличить «бывалого» от шарлатана? Приходится читать все подряд по теме, и та книга еще ничего.

— Читай классику. — говорю. — Никто так тебя не научит разговаривать с телочками, как седовласые хмуробородые мужики в ватниках.

— А ты любитель классики, Стас? — спрашивает Биня.

— Есть немного.

— И кто в фаворитах? Федор Михайлович?

Я киваю.

— Да, предмет обожания на все времена, особенно среди тех, кто его не читал. Какое твое любимое?

— Не знаю. «Идиот», может быть. Там много о людях.

— О людях у него везде много. «Подростка» читал?

— А как же.

— Кто из персонажей тебе запомнился больше всего?

— Я задумываюсь.

— Отец. Как его… Версилов.

— Почему?

— Потому что в его уста Достоевский вкладывает самые емкие речи о людской сущности. Про то, что невозможно любить людей так, как они есть. О том, что низки они и скверны, даже когда хороши. Дословно помню: «Делай добро им, презирая. И не прекращай презирать ни на секунду». — Я снова задумываюсь, — Самое подкупающее в нем то, что он при этом не сильно дистанцируется от них, «помятуя, что и ты человек». Меланхоличный и умный, говорящий правильные вещи.

— Иногда произнесение правильных вещей еще не признак ума.

— В смысле?

— В смысле, в данном случае с версиловским утверждением, что люди в целом говно, я согласен. Но самому Версилову в этом вопросе доверия мало.

— Почему?

— Потому что Версилов сам порядочное говно. А говно, раз, не склонно признавать, что оно говно. И, два, даже если и признает, то как звучит это признание, по-твоему? «Да, я говно, извините меня.»? — он качает головой. — Ни в жизнь. В лучшем случае это «Да, я говно, но так и все вокруг тоже говно! Я точно такое же говно, как и остальные.». Такова заложенная в людях программа и есть большая вероятность, что Версилов в данном случае действует исходя из нее.

— Кстати, о литературе. — говорит Макс после паузы. — Вчера вечером попался на глаза сайт писательницы Джулии Штопоровой, пишет книги в жанре «остросюжетный любовный роман». Жара! Аннотации в стиле «Аглая (у макулатурщиков там, похоже, соревнования кто позаковырестее имя сообразит) всю жизнь искала мужчину мечты и вот вроде бы нашла. Купаясь в реке любви и отношений, она случайно обнаруживает дневник любимого и узнает страшную тайну…» или «Даздрасмыгда девушка невероятно эффектная и умная, она живет в шикарной квартире, мастерски водит машину, знает пятьдесят иностранных языков, играет на гобое и трещетках, танцует гопак с рюмкой водки на голове, но не помнит кто она и откуда, потому что Даздрасмыгда — киллер!». Названия книг под стать — «Океан любви, или сорви с меня мою маску», «Ошибки детства, или как стать стервой»…

— «Шампанское «Кристалл» в шезлонге на Лазурном берегу, или х** в жопу».

— Я бы почитал. — смеется Егор, вынимая грудину.

15

Размышляя о событиях в своей жизни, дохожу от метро до подъезда, привычно хлопаю несколько раз по карманам. Достав связку, прикладываю «таблетку» к домофону, боковым зрением отмечая какое-то движение неподалеку. Нехорошее предчувствие… Но, помятуя о постоянно снующих туда-сюда азиатах, я не придаю этому значения, к тому же, весь последний месяц — одно большое нехорошее предчувствие. Вновь вернувшись к обдумыванию недавних событий, прохожу через небольшой холл и нажимаю кнопку вызова лифта. В ту же секунду огромная лапа хватает меня за воротник и с силой отбрасывает к стене. Инстинктивно выставляя вперед руки, я пытаюсь ухватиться за нападающего, но тот ловко уклоняется, и я впечатываюсь спиной в бетон, с размаху ударяясь затылком об стену. На несколько секунд в глазах темнеет, я почти теряю сознание, но удар в живот мгновенно возвращает к реальности, сквозь белесую пелену я замечаю, как что-то сверкнуло в руке у детины. Нож! За мгновение я представляю все варианты, которые могут за этим последовать. Самый вероятный — воткнет в живот или левый бок. А может схватит за волосы и рассечет горло? Сжавшись в комок, я ожидаю своей участи. Сомнений в том, что он меня убьет, нет ни малейших, я видел его лицо, когда отлетал к стенке. Страшное, усохшее, землисто-серое лицо с впавшими глазами. Детина оттаскивает меня в закуток за лифтовой шахтой, вцепившись в горло, с силой вжимает клинок под скулу.

— Пикнешь — убью, сука! Где твои друзья?

Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, после удара внутренности свело в спазме, в груди клокочет. Я смотрю на него, но вместо лица только клочковатая щетина и растекшийся синяк. И глаза. Неживые, бесцветные глаза. Наконец-то мне удается набрать в легкие воздуха.

— Руки из карманов, так, чтобы я видел! Не шути со мной, гнида, у меня за спиной четыре года спецназа! Где твои друзья?

— Какие друзья?

— Которые меня мудохали два дня назад. — отвечает он, показывая на синяк. — Видишь это?

— Я никого не трогал! — меня охватывает отчаяние, голова болит так сильно, что на глазах выступают слезы.

— Поверь, мне это жить не мешает, — с какими-то задушевными нотками произносит он, явно наслаждаясь ситуацией, — но ответить кто-то должен. Если ты не назовешь имена и адреса тех двоих, то ответишь за всех. — он вжимает лезвие еще сильнее.

Меня начинает подташнивать от исходящей из его рта вони, помеси гнилых зубов и табака, дикая головная боль усугубляет ситуацию.

— Я не знаю о чем вы.

— Сдается мне, дружок, пи**ишь ты.

Произнеся это, он с хэканьем бьет ножом в стену. Просвистев в сантиметре от моего лица, острие врезается в штукатурку, оставляя борозду в несколько миллиметров глубиной. Сердце буквально выпрыгивает из груди, не могу ни пошевелиться, ни вымолвить слова. Волосы дыбом… Вдруг начинает играть мелодия. По рингтону понятно, что звонит кто-то из родных.

— Бери трубку! — приказывает детина.

Я достаю телефон, отмечая хищный взор на ублюдочной роже.

— Алло. — стараюсь придать голосу уверенность, но вместо этого выходит какое-то невнятное дребезжание.

— Алло, Стасик, все в порядке? — моментально почуяв неладное, взволнованно спрашивает мама.

— Да… Все нормально… Я перезвоню.

— Ты где?

— В подъезде стою…

Большой палец детины с силой вжимает кадык в горло. Я закашливаюсь.

— Алло, сыночек? Что случилось?

— Я перезвоню. — повторяю я и кладу трубку.

Практически сразу мерзавец пытается ударить меня головой в нос, но я успеваю увернуться и удар приходится под правый глаз.

— Ты чо, мразота е***ая?! Ты охуел что ли?! Все из карманов, б***ь, живо!

Он не моргая смотрит на меня, пока я достаю ценности. Первоначальный шок прошел, на смену ему пришли злость и обида. Все бы отдал, чтобы узнать как зовут этого гондона.

— Заметь, я еще не в нос бью. — слышу откуда-то сверху.

Поднимаю голову.

— Наверное, я должен сказать «спасибо»?

Глаза детины сужаются. Через секунду я получаю второй удар, точно в переносицу. С щелчком появляется чувство онемения, быстро сменяющееся тупой, ноющей болью. Неприятная, теплая влага струится по лицу, оседая медным привкусом на губах, стекая по подбородку и шее, где, огибая пальцы детины, расплывается по воротнику.

— Как ощущения? Попи*ди мне еще, умник.

Забрав телефон и бумажник, вертит в руках ключи. Татуировка между большим и указательным пальцами — пять точек, как на игральной кости.

— Кто в квартире?

— Родители.

Повисает густая тишина. Детина сверлит меня взглядом, прикидывая вру я или нет, затем выбрасывает связку в шахту, вытирает залитую кровью руку об подаренную мамой рубашку, после чего покидает тесное пространство, все еще держа нож в руке. Я слышу как в холле он с щелчком складывает его перед тем, как хлопнуть дверью.

Через мгновение меня выворачивает.

16

С чашкой горячего чая я сижу в сто четвертом в компании Макса, Бини, Егора и Мани. Нос распух и жутко болит. Утреннее чаепитие только началось, время от времени ловлю на себе осторожные взгляды, но вопросов никто не задает. По телевизору показывают шествие людей с плакатами, мужчина лет тридцати пяти вещает с трибуны, косноязычный доклад наполовину состоит из слов «коррупция», «нефть», «деньги». Биня равнодушно отворачивается от экрана.

— Стандартное выступление в жанре «Путин виновен в том, что я дегенерат». И свора лопоухих на подсосе. Мне интересно, с чего вдруг люди, жизнь просидевшие с пальцем в заднице, все разом решили, что у них должна быть активная гражданская позиция? Куда вы лезете, б***ь? — на экране некрасивый человек в очках и фиолетовой болоневой куртке. — Живите кем жили. Или разберитесь сначала со своими засранными обоями, со своими разъебанными гарнитурами. Сидят в своих облезлых кухнях, на своих просиженных диванах, пьют чай из треснутых кружек и решают, как нам Россию-матушку спасти, что же нам делать надобно.

— Но ведь все эти жирные морды в правительственных аппаратах, они же воруют! — возражает Маня. — В стране непонятно что, все, за что ответственно государство — все в настолько плохом состоянии, что хуже некуда. Ни бизнесом не заняться нормально, ни на работу устроиться! Про поступить на учебу в приличный ВУЗ я уже не говорю, везде блат! Попробуйте полечиться в местной поликлинике, лечились ведь? Везде хамство и необязательность. ТСЖ, пенсионный фонд… сплошное испытание, боишься лишний раз обращаться!

— Мария, ты понятия не имеешь о том, что такое испытания, — говорит Биня. — Все, что у тебя есть — это набор неясных претензий к жизни, в основном к тому, что в ней не все так, как ты хочешь. Хотя, почему оно должно быть так, — лично мне не понятно. Тебе чего-то там не дают? Позволь рассказать кое-что. — он ставит чашку на стол. — Три года назад я перенес операцию на головном мозге, два месяца после нее приходил в себя и еще примерно полгода после этого баловался всякими приятными мелочами типа лучевой и химиотерапии, это к вопросу об испытаниях. Так вот. Оперировал меня доктор наук, профессор Солоников Дмитрий Емельянович, заведующий отделением хирургии опухолей головного и спинного мозга Института имени Поленова. С ним как раз все понятно, потомственный ученый, светило мирового масштаба, все дела. Рассказать я хочу о человеке, который ему ассистировал — кандидате медицинских наук, нейрохирурге Оруджиеве Шофкате Ибрагимовиче. Родился и вырос он в Узбекистане, стране, где до сих пор жопу рукой вытирают. Сейчас этот человек — заместитель заведующего отделением в одном из важнейших медучреждений России. А теперь скажи мне — Путин его тыкал носом в учебники? Или может быть Путин водил его за руку из одного места в другое, пока не привел в то, где он сейчас? Каждый человек имеет в жизни то, что хочет, и кто-то для реализации своих целей изучает обстановку вокруг себя и ищет возможности, а кто-то лежит на диване и плачет о том, что плохой Путин не дает ему самореализовываться. — Биня пристально смотрит на нее. — Ты когда-нибудь задумывалась о том, что для того, чтобы быть бездомным алкашом, нужна всего одна вещь — нужно хотеть быть бездомным алкашом. Ни при каких других обстоятельствах этого не добиться. Во всем остальном примерно то же самое.

— А если, например, форс-мажор? Просто не повезло, произошли события непредвиденного характера?

— Это какие, например? Кроме того, речь не о том. — он поднимается с места и идет к шкафу. — Сейчас я тебе зачитаю. — Биня достает небольшую потертую книжку и начинает ее листать. — Где-то здесь… да, вот! «Трудно удержать власть новому государю. И даже наследному государю, присоединившему новое владение — так, что государство становится как бы смешанным, — трудно удержать над ним власть, прежде всего вследствие той же естественной причины, какая вызывает перевороты во всех новых государствах. А именно: люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого. Что опять-таки естественно и закономерно, так как завоеватель притесняет новых подданных, налагает на них разного рода повинности и обременяет их постоями войска, как это неизбежно бывает при завоевании. И таким образом наживает врагов в тех, кого притеснил, и теряет дружбу тех, кто способствовал завоеванию, ибо не может вознаградить их в той степени, в какой они ожидали, но не может и применить к ним крутые меры, будучи им обязан — ведь без их помощи он не мог бы войти в страну, как бы ни было сильно его войско.». — Он переводит глаза на Маню. — Никколо Макиавелли. Если упростить — челядь всегда недовольна. Испокон веков она свято верует в то, что ее обязаны носить на руках и целовать в задницу, а вместо этого обворовывают и унижают. Смена власти ничего не дает до тех пор, пока неизменен менталитет, ибо у народа такая власть, какую он заслуживает. «Рождено больше учеников, чем государство может воспитать и устроить. Должно так случиться, что многие лица будут воспитаны негодными к иным призваниям, что сделает царство полным недостойных, глупых и бессмысленных людей.» — произносит Биня. — Фрэнсис Бэкон. Если это было понятно еще в семнадцатом веке, интересно, что бы он сказал сейчас, когда царство до отказа забито тупорылыми неумехами, которые требуют-требуют-требуют. Требуют благодати вместо того чтобы самостоятельно ее себе обеспечить.

— Как мы, например, Виктор Николаевич. — говорит Макс с улыбкой. — Мы себе обеспечиваем. Мы молодцы.

— Молодцы-молодцы. — вздыхает Биня. — Кстати, там Зелибобу оформили ночью, — улыбка Макса мгновенно исчезает, — Все стандартно: разместить в секционной, провести внешний осмотр, проверить наличие инородных тел в глубоких отделах дыхательных путей, жидкости в желудке и тонком кишечнике, взять на анализ образцы костного мозга. Наслаждайтесь.

— Что такое «зелибоба»? — спрашиваю я Макса по пути в хранилище.

— Это пи**ец.

Спустя несколько минут я понимаю, что «****ец» — это еще мягко сказано. В хранилище мы находим обвитое водорослями тело с раздувшимся лицом, кожа грязно-бежевого, местами серого и коричневого цветов начала слазить с рук и ног вместе с ногтями, образуя подобие перчаток (позже я узнал, что это явление так и называется — перчатки смерти). Вонь от тела непереносимая. Несмотря на все усилия, меня начинает рвать еще до транспортировки. Благо, кроме чая в желудке ничего нет.

— Дыши через рот. — говорит Максим, склонившись над трупом.

— Стараюсь. А разве нет ничего, чем можно помазать под носом?

— Это дерьмо ничто не перебьет. Я пробовал брызгать на маску женскими духами, толку ноль, зато подруга стала ассоциироваться с секционной. Заставил сменить на другие, — член не вставал, хоть убей. — Макс молчит какое-то время, затем улыбается. — Егор тут недавно пришел довольный, «Что за повод?» спрашиваю, «Да у телочки одной день рождения, подарок дарил», «Что за подарок?», «Ершик унитазный» говорит и «гыгыгы» весь такой. В какой-то книге очередной прочитал, что подарок должен быть неожиданным, не важно, насколько он дорогой. «Молодец» — говорю, — «теперь каждый раз, счищая говно, она будет думать о тебе». Бедолага аж позеленел, отпросился у Бини, побежал забирать обратно.

Я пытаюсь улыбнуться, взгляд невольно возвращается к грязному раздувшемуся лицу. Не в силах смотреть на него, закрываю глаза.

— Мне кажется, я не вынесу этого, Макс.

— Не распускай сопли, скоро втянешься.

— Сомневаюсь.

— Ну, что интересного расскажете? — в зал входит Биня.

— Вкратце: ЧМТ с переломами свода и основания черепа. — говорит Максим. — Мелкопузырчатая пена в дыхательных путях, а также отверстиях рта и носа отсутствует. Похоже, скончался он не в воде. На затылочной части многочисленные кровоподтеки и ссадины, возможно, его волокли перед тем как сбросить в водоем.

— Понятно. Что с желудком и кишечником?

— Пока не вскрывали.

— Ну так вперед. Стас, не хочешь попробовать?

— Нет, спасибо.

— Ты какой-то хмурый сегодня. Все нормально?

— Угу.

— Ну смотри. — говорит Биня и выходит из секционной.

— Правда нормально? — спрашивает Макс. — А то не стесняйся. — кивает в сторону утопленника. — Расскажи товарщу, как тяжело тебе приходится. Его, кстати, неплохо бы обратно перенести, Мань, подсоби, а? Я опаздываю страшно.

— Ага, щас. — отвечает Маня и начинает утробно гоготать.

Всегда было интересно, откуда берется эта веселость у толстух? Чем питается? Я никогда особо не жаловал жиробасов, как образчик необоримой лени и наплевательского отношения к себе, но быть толстым мужиком — это полбеды, с возрастными тоже все ясно, молодая толстая баба же — явление за пределами моего понимания. Взять ту же Маню. Если и отважился какой-нибудь смельчак свернуть горы (в прямом смысле) и заправить своего червяка куда надо, то было это не иначе как в полуобморочном от количества выпитого состоянии этак декаду назад. Что тут веселого, казалось бы? Ан нет, с утра до ночи веселятся. Или это замаскированные рыдания? Попытка привлечь к себе внимание? Самое странное, что очень редко за этим гоготом можно услышать фальшь. Похоже, им и вправду весело. Загадка.

17

Воздух поражает восхитительной прохладной свежестью, настолько сладостной и желанной, что я решаю не спускаться в метро на ближайшей станции, а дойти до следующей. Незнакомое состояние… Лень думать, лень чувствовать. Хочется просто идти, бесконечно долго, не встречая никого, ни на что не глядя.

Под конец смены отвращение и тошнота сменились неприятным, тревожным чувством, рассеявшись на воздухе, оно вновь начало подступать по мере спуска в метро. Подземка напоминает преисподнюю, всасывающую и изрыгающую души одновременно. Трупная вонь, тщетно соскабливаемая мной в душевой Бюро, усиливается с каждым метром, ни на секунду не покидает ощущение, что на меня кто-то косо смотрит. На середине маршрута, женщина, несколькими минутами ранее севшая рядом, поднимается и пересаживается на другое место.

По пути домой я заглядываю в магазин и покупаю проволочную щетку и кусок хозяйственного мыла, которыми поочередно тру себя в душе. Позже состояние становится значительно хуже, облупившийся, в желтых потеках потолок начинает напоминать рыхлую кожу утопленника. Едкое, гнусное пламя разъедает изнутри грудную клетку, пробирается к гортани, отдаваясь в руках и ногах, сердце колотится. Боюсь смотреть в темноту прихожей, не дает покоя смутная уверенность, что через секунду в ней начнут проступать очертания… В попытке унять сердцебиение, я вспоминаю как маленьким мальчиком, проснувшись среди ночи, дрожал от страха, вспоминая прочитанную накануне повесть «Красная Рука, Черная Простыня, Зеленые Пальцы». Не смешно ли? Нет, мне совсем не до смеха. В парах сомнамбулического безумия, в окружении призраков гниющих тел, порванных, разбитых, обезображенных лиц, я вопрошаю в пустоту: «Какого х-я?». «КАКОГО х-я?!»

18

«Какого х-я?» — раздается за двумя картонными прослойками стен. Шаги по коридору. Стук в дверь. Не мою.

— Да? — я узнаю голос лысого парня в майке.

— Олег, это ты сейчас сморкался в раковину на кухне? — дядя Миша.

— Да, но… Я спешил, а ванная занята была.

— Ну так может ты теперь и ссать в нее будешь, коли туалет занят?

Я почти физически ощущаю как к горлу лысого подкатывает неприятный горький комок.

— Еще раз повторится что-нибудь подобное, я подниму вопрос о твоем выселении. — подчеркнуто строго и деловито, как учитель ученику, произносит дядя Миша.

— Это каким образом? — с вызовом спрашивает Олег.

— Да таким, б***ь! — дядя Миша мгновенно свирепеет, образ учителя отваливается от него как засохший навоз от сапога, — Ты тут никто, б***ь! У тебя хотя бы договор есть об аренде?

Олег, поняв оплошность, на этот раз благоразумно молчит.

— Вооот. — расплывается дядя Миша в оргазмической ухмылке. — А я здесь собственник, б***ь! Понятно? Скажи спасибо, что мы тут терпим сборища ваши бесконечные.

Олег что-то неразборчиво мямлит, не удостоив его ответом, победной поступью дядя Миша идет обратно в комнату. На полпути его окликает незнакомый мне женский голос.

— Дядь Миш, это вы скрутили температуру в колонке?

— Да, я. Там 56 градусов было, пламя как в плавильне.

— А обязательно до минимума? — в интонации возмущение граничит с искренним любопытством — Вы понимаете, что начинает холодная вода течь? Мы, кажется, уже разговаривали по этому по…

— Хорошо, что ты завела разговор, — перебивает ее дядя Миша, — мне уже остоебенело напоминать, что колонку нужно аккуратно использовать. Ты понимаешь, что…

— Дядь Миш, я уже говорила, что ставлю перед душем комфортную для себя температуру, — на этот раз в голосе девушки только металл, компромиссные варианты дядя Миша явно упустил, — а потом убираю как было. Что вам неймется-то все время?

— Я здесь хозяин, надо будет, обойду всех, соберу подписи и выс…

— Хозяин чего? Конуры, в которой сидите сутками? Ну вот в ее пределах и командуйте. В общем, я вас по-хорошему последний раз предупреждаю — не трогайте колонку, пока я в душе, иначе у нас с вами будет конфликт. Поскольку вы не моетесь, симметричными действиями вас не испугать, но поверьте, я найду способ прищемить вам яйца, и мало не покажется!

— Ты что се…

— Разговор окончен.

— Оставив ошеломленного дядю Мишу обтекать, девушка возвращается в, судя по звуку, одну из угловых комнат.

Кошмары разом отступают. «Все-таки есть на свете справедливость.» — думаю я с улыбкой. Какое облегчение!

19

20

Очередным ненастным вечером я решаюсь разобрать антресоли у входа. Каково же оказалось мое удивление, когда я обнаружил, что пространство в полтора кубических метра почти полностью занято книгами. Купив в ближайшем хозяйственном магазине деревянный стеллаж, я размещаю их поочередно на полках. Лесков, Набоков, По, Джек Лондон, Чехов, Горький, Достоевский, Фолкнер… Вот это клад! С книгами обнаруживается еще примерно такой же объем различной мелочевки и непонятных бумаг, не представляющих ценности. Забив ими прочный пластиковый мешок, выношу его на лестницу, попутно сталкиваясь с симпатичной светловолосой девчонкой.

— Привет!

— Привет. — отвечает она холодно. Я узнаю голос девушки, навешавшей недавно дяде Мише. Не говоря больше ни слова, она проходит мимо меня.

На обратном пути слышу как на кухне кашеварят, «Не иначе она же.» — думаю я и с ковшом для варки иду на кухню. Так и есть. Бросив на меня беглый взгляд, девушка дальше занимается своими делами.

— Я Стас, сосед из ближайшей комнаты. — как бы между делом говорю я, наливая воду в ковш.

— Настя.

— Очень приятно.

И снова молчание. Чувствую себя неловко. Ставлю ковш на огонь и выхожу из кухни. Когда я возвращаюсь кинуть пакетик в воду, Насти на кухне уже нет.

21

— Вы верующий, Виктор Николаевич? — спрашиваю я пока Биня рутинно обследует содержимое головы очередного бедолаги.

— Не знаю, Стас. Наверное, правильнее считать, что нет, хотя не уверен. Я верю в высшие силы, но не верю в церковь, как в представительство этих сил. Церковь видится мне лишним звеном в цепочке моих с этими силами взаимоотношений.

— А в какие силы вы верите?

— Я верю в справедливость и в некие сущности, эгрегоры, которые заведуют этой справедливостью. Каждому по заслугам и так далее.

— Эгрегоры?

Биня со вздохом прерывается.

— Да, эгрегоры. Ничего общего с полоумными экстрасенсами и разводами в газетах, я просто не знаю, как еще это назвать. Этакие сгустки энергии, имеющие отношение к определенной материи и заведующие ей. Если ты чего-то хочешь, но пока не получил, значит на данном этапе эгрегор не считает нужным тебе это давать.

— То есть, если… Не знаю… У Егора, например, как он выражается, «нет телочки», то это значит, что «телочий» эгрегор ее зажал?

— Примерно так, — смеется Биня, — на «телочках», кстати, довольно просто объяснить функционирование эгрегора, в моем представлении. Допустим, есть так называемый женский эгрегор, который решает кому какую девушку выделить. Так вот, эгрегор этот очень редко сразу дает мужчине то, что надо, сначала он подсовывает ему залежалый товар в качестве тестирования. И если ты с благодарностью принимаешь то, что он тебе дает… Например, нравишься ты какой-нибудь некрасивой девушке, ну нравишься спасу нет, пойди ей навстречу, я не имею в виду перешагнуть через себя и начать с ней встречаться, нет, но хотя бы прояви дружелюбие, отнесись с пониманием и сделай, по возможности, то, что она хочет. Хочет сходить с тобой в кино? Сходи, с тебя не убудет. Сделай ее счастливой хотя бы ненадолго. Таким образом ты говоришь «спасибо». Принимая с благодарностью тестовые варианты, рано или поздно ты получишь первый класс, ту самую, единственную и неповторимую. А будешь воротить нос от всего, что мало-мальски не устраивает, останешься философствующим онанистом. Понимаешь о чем я говорю?

— Кажется.

— И у Егора, кстати, есть телочка.

— Ага, слышала я его рассказ. — неожиданно вступает Маня.

— В смысле? Она ничего.

— Она-то да, но только ему ничего не светит. Не его уровень.

— Ой, я вас умоляю! — отмахивается Биня. — «Не его уровень». А кто его уровень? Какая комиссия это определяет?

— Это в подсознании. — говорит Маня. — Люди могут встречаться только с теми, с кем они на одном уровне.

— Да? Ну тогда проконсультируй меня, пожалуйста. Допустим, есть Муж и Жена. Жена уходит к другому, состоятельному мачо, назовем его «Разлучник». В отместку Муж спит с девушкой, которую Разлучник когда-то любил нежной юношеской любовью, но не встретил взаимности. Спустя какое-то время Разлучник бросает Жену и пытается наладить отношения с Любовью, но снова получает отказ и в гневе улетает отдыхать на Ривьеру, о которой Мужу остается только мечтать. Жена, в свою очередь, решает отомстить Разлучнику и спит с его другом, в то время как Любовь пытается подбить клинья к Мужу, в которого влюблена, но Мужу она не нравится и он отказывает ей. — Биня прерывается перевести дыхание.

— Неужели конец? — улыбается Макс.

— Внимание, вопрос. Кто на каком уровне находится?

— Так не бывает. — говорит Маня. — В жизни, по крайней мере. В кино может быть. В жизни — нет.

— Поверь на слово, в жизни и не такое дерьмо случается. — говорит Биня, ковыряясь пинцетом в черепе. — В жизни… — с выражением крайней сосредоточенности он вынимает из мозга сплющенный кусочек металла и кладет его в маленький пластиковый пакет. — …и не такое дерьмо случается.